Происхождение тебя. Как детство определяет всю дальнейшую жизнь

8. С кем лучше всего сидеть ребенку?

Поскольку изучение человеческого развития затрагивает самые разные вопросы, по поводу которых открытые для обсуждения люди – не говоря уже о тех, кто для обсуждения закрыт, – могут и не согласиться друг с другом, неудивительно, что научные труды о человеческом развитии порой друг другу противоречат. Это не обошло стороной и те вопросы, которые мы обсуждаем в нашей книге, например как на психическом здоровье сказывается курение травки (11-я глава) или как наследственность влияет на развитие поведения и психологии (12-я и 13-я главы). Наиболее явные противоречия вызывает подспудная, а порой и открытая вера в то, что заключения, к которым приходят те или иные исследователи, отражают не столько итоги непредвзятого и честного изучения ими вопроса, сколько их личные воззрения и мнения. Поэтому, если данные, допустим, показывают, что курение травки пагубно сказывается на психическом здоровье, то все решают, будто исследователи сами в это слишком сильно верят. Получается, будто ученые нарочно задумали и провели исследование лишь для того, чтобы доказать свою точку зрения, а не для того, чтобы изучить вопрос или проверить предположение.

Опыт научил нас, как противостоять этому ложному представлению о научной деятельности – необходимо явно подчеркивать различие между тем, что показывают эмпирические данные, и тем, что лично нам может казаться истиной о мире – и развитии. Можно, к примеру, задать простой вопрос в духе: «Если метеоролог после сложных вычислений говорит, что завтра будет дождь, то его можно считать противником солнечных дней?» Суть в том, что исследователи человеческого развития не «пишут правил», по которым якобы должен жить мир и развиваться люди, а потому их и наши наблюдения не стоит расценивать так, будто мы как раз этим и занимаемся. Естественно, мы исследуем то, что вызывает у нас любопытство или волнение, однако мы трудимся на совесть и ведем работу согласно всем принципам науки, благодаря чему наши заключения не зависят от того, каким бы мы хотели видеть человеческое развитие – или окружающий мир. Наши заключения отражают истину в ее первоначальном виде. И, как честные исследователи, мы всегда готовы принять заключения, которые противоречат нашим догадкам.

При этом важно учитывать: если мы заключаем, что какое-то явление для человеческого развития (или окружающего мира) естественно, мы ни в коем случае не подразумеваем, что так и должно быть. Когда человек воспринимает выявленные закономерности как руководство к действию, он совершает то, что в философии называют «натуралистической ошибкой». К сожалению, слишком много увлеченных наукой людей ругают исследователей за открытия: якобы раз вы говорите, что для людей это естественно, то теперь прикажете всем так поступать? Ярким примером подобного заблуждения можно считать отклик общественности на ранние данные о СПИДе, согласно которым тот распространялся стремительно и, по меньшей мере поначалу, среди гомосексуалов. Исследователя, который пришел к таким заключениям, обвинили в гомофобии, вот только дело было явно не в его взглядах. Он всего лишь исполнял роль «метеоролога», но говорил не о погоде, а о ВИЧ-инфекции. Однако чтобы найти примеры неверного толкования причин, которые движут исследователями, не нужно отправляться аж в начало 1980-х. Достаточно вспомнить, как сегодня относятся к исследователям, которые изучают (и фиксируют) изменения климата.

Все эти замечания – важные составляющие вступления к нашему следующему приключению в поисках тайн человеческого развития, и на этот раз мы посмотрим, как на развитие детей и подростков влияет то, кто за ними приглядывал в детства, и тем самым обратимся к третьей задаче и к третьему вопросу, который мы поставили перед собой в этой книге: как на развитие человека влияет опыт за пределами семейного круга? Посвященные этому исследования – одни из наиболее противоречивых в области человеческого развития. Многим знакомы на первый взгляд бесконечные «войны мамочек» (особенно если в них участвуют мамы совсем малышей), связанные с вопросом о том, что правильнее: работать и оставлять ребенка на других людей или сидеть с ним самой. Многие матери-домоседки (и те, кто поддерживает их точки зрения) зачастую считают: достаточно включить здравый смысл, и сразу станет ясно, что о ребенке никто не позаботится лучше, чем любящий родитель, обычно мать. Однако другим кажется, что никакой здравый смысл не запрещает оставить ребенка другому не менее заботливому взрослому, даже чужому (например, если родитель отдает ребенка в развивающий центр или оставляет его соседке, у которой он зачастую проводит время с другими детьми, в так называемом семейном детском саду). Поскольку мнения о том, что лучше для матери, семьи и детей, настолько разнятся, исследователей, которые найдут свидетельства в поддержку какой-то одной точки зрения, сторонники другой непременно обвинят в предвзятости.

Многие, задумываясь о том, как на ребенка влияет необходимость расставаться с родителями, нередко забывают, что воспитание американских детей за последние тридцать-сорок лет очень изменилось. Раньше времена были такими, что мать, вынужденная оставить свою работу из-за беременности, не могла вернуться к своей привычной рабочей деятельности до момента, пока ребенок не пойдет в школу (то есть пока ему хотя бы не исполнится лет пять) или в дошкольное учреждение (в три-четыре года). Естественно, если семья была бедной, матери приходилось искать работу как можно раньше. Однако за последние несколько десятилетий опыт воспитания детей во многом изменился: семье может не хватать зарплаты одного родителя, а если ребенка воспитывает родитель-одиночка, то у того и вовсе нет выбора, кроме как работать; женщина вполне может стремиться к трудовым достижениям, хотеть общаться с другими взрослыми (а не сидеть взаперти дома с детьми) или и вовсе бояться, что останется без гроша, случись вдруг развод.

По правде говоря, любопытно было наблюдать, как Бюро переписи населения США, которое некогда указывало уровень занятости среди матерей с детьми младше пяти лет, сначала снизило верхний порог до трех лет, затем до одного года и, наконец, до шести месяцев! Этот пример в очередной раз подтверждает, насколько сильно изменилось представление американцев о воспитании. Большинство женщин сейчас в порядке вещей, поскольку государство не предоставляет родителям оплачиваемого декретного отпуска, возвращаются на работу еще до того, как малышу исполнится полгода, не говоря уже о том, чтобы дождаться его первого дня рождения. Уровень занятости среди матерей с детьми младше пяти лет и среди матерей с детьми младше полугода буквально одинаковый – более 50 %. Следовательно, не стоит удивляться, что в Соединенных Штатах детей «с ранних лет, надолго и без перерыва» оставляют на чужом попечении. Говоря «с ранних лет», мы подразумеваем, что родители перестают сидеть с детьми уже в течение первого года их жизни; «надолго» означает, что дети от двадцати до тридцати и более часов в неделю проводят без родителей; а «без перерыва» – что длится это вплоть до самой школы. Однако не стоит полагать, что с раннего и до школьного возраста о ребенке заботятся одинаково. Ребенок привыкает к тому, что его жизненный уклад постоянно меняется – обычно такое происходит из-за того, что он сам растет или ему больше не подходят прежние условия. Такие изменения происходят вне зависимости от того, приглядывает за ним няня, воспитатель в семейном детском саду или педагог в развивающем центре.

Когда важное изменение в обществе – или важный социальный эксперимент, – который мы описали чуть выше, еще только происходил (то есть была середина 1980-х), в научной литературе обнаружились противоречивые наблюдения о влиянии на развитие детей необходимости оставаться под чужим присмотром. Эти наблюдения пробрались в популярную прессу, и дело даже дошло до слушания в Конгрессе, а затем и до исследования, о котором мы расскажем ниже. О противоречии стало известно, когда под сомнением оказалось расхожее – и продвинутое – мнение университетских сотрудников, глубоко разбиравшихся в вопросе. А точнее, под сомнением оказалось то, что многие считали истиной: на детей могут благотворно влиять – и влияют – дошкольные учреждения высокого уровня, то есть те, в которых к детям относятся с должным вниманием, чуткостью, любовью, при этом настраивая их на развитие. Поэтому большинство исследователей – специалистов в области раннего развития заключили: не важно, в каком возрасте и сколько часов за ребенком присматривают чужие люди. Именно вторая часть этого утверждения и оказалась под сомнением.

В противовес ей, причем также основываясь на научных данных, заявили следующее: то, как на развитие ребенка повлияет разлука с матерью, зависит не только от того, насколько хорошо за ним приглядывают. Значение также имеет общее количество часов, которое ребенок провел без матери за все дни, недели, месяцы и годы. И, что важно, сторонники этого заявления не основывались, как их многочисленные предшественники, на идеологическом воззрении о том, что о младенцах и маленьких детях никто не позаботится лучше матери – они считали более весомыми данные, согласно которым дети, если они с ранних лет бо́льшую часть дня проводят без родителей, вероятнее теряют связь с ними и к восьми годам вырастают в той или иной мере озлобленнее и непослушнее сверстников.

У «дошкольных войн» (как точно назвал их один наблюдатель) было по меньшей мере две причины. Во-первых, как вы уже наверняка поняли, первоначальное мнение о том, как на развитие детей влияет необходимость проводить время без матери, одновременно и угождало общественным воззрениям, и соответствовало принципам научности. Поэтому заявления о том, что о маленьком ребенке никто не позаботится лучше матери, восприняли как очередную попытку закостенелого (патриархального) общества лишить женщин права на карьеру, поскольку тем лишь место на кухне с детьми. Второй причиной разгоревшихся споров о том, стоит ли оставлять детей под чужим присмотром, стало то, что исследования с обеих сторон были ограниченными и никто не мог ничего окончательно подтвердить, а потому находились свидетельства в поддержку обеих точек зрения. Итак, тот исследователь, который бросил вызов расхожему мнению (о том, что важно только то, насколько хорошо за ребенком присматривают), заявил: открытый к обсуждению ученый может, будет и должен рассматривать данные с разных сторон. К сожалению, дружба тогда так и не победила. Одни считали: если кого-то пугает то, сколько часов дети в первые годы жизни проводят без матери, то он всего лишь прикрывает наукой мизогинию. А другие тем временем полагали: если кто-то и считает качество – и только качество – решающим, то в основном из досужей прихоти или политкорректности. Термина «политкорректность», без которого трудно представить сегодняшнюю жизнь, во времена «дошкольных войн» еще даже не существовало.

Оказалось, что у вспыхнувшего противоречия есть и хорошие стороны: например, оно привлекло внимание Национального института детского здоровья и развития, который работает под началом американских Национальных институтов здоровья (англ. National Institutes of Health, NIH), благодаря чему были вложены средства в самое исчерпывающее на сегодняшний день исследование, посвященное тому, как на развитие детей влияет необходимость оставлять их на чужом попечении – NICHD Study of Early Child Care and Youth Development. В этой главе мы как раз и расскажем, к каким выводам пришли исследователи, когда изучили влияние дошкольных учреждений на развитие детей. Один из авторов этой книги, Джей Белски, был не только в числе исследователей, которые курировали этот проект стоимостью в 150 миллионов долларов США, но и тем самым ученым, который усомнился в казавшемся истиной расхожем мнении и предположил, что на развитие ребенка влияет не только то, насколько хорошо о нем заботятся, но и то, как долго он остается без матери, по крайней мере в тех Соединенных Штатах, которые американцы знали тогда.

Сказать, что исследование NICHD (которое родилось из противоречия) проходило без сучка и без задоринки – значит, солгать. Все потому, что это исследование свело вместе и подтолкнуло к сотрудничеству людей из самых разных университетов – исследователей в области человеческого развития, которые прежде ни разу не видели воочию ни подобных проектов, ни их участников. Таких исследователей было немало, ведь, чтобы провести, если так посудить, какое бы то ни было исследование (не говоря уже о том, чтобы в нем на протяжении пятнадцати лет участвовало более тысячи детей из десяти различных населенных пунктов), множество ученых с широкими взглядами должны прийти к единодушию в целом перечне вопросов, которые вполне способны вызывать противоречия – причем непримиримые! Чтобы было проще понять, представьте, каково всем этим исследователям было отвечать на следующие вопросы: в какие сроки нам собирать данные об участниках – когда им будет по шесть, по девять или по двенадцать месяцев (причем выбрать можно только что-то одно)? В каком возрасте наиболее очевидно, как обстоятельства за пределами семейного окружения влияют на развитие ребенка? Мы будем просить привести участников в университетскую лабораторию, чтобы поместить их в заранее определенные обстоятельства, или пойдем к ним домой, чтобы посмотреть на них в естественной среде? Что будет сильнее заглушать едва уловимые признаки влияния внешней среды на ребенка – слишком искусственная среда лаборатории или слишком «шумная» среда дома (поскольку обстановка в семье может быть совершенно разной)? Можем ли мы доверять рассказам родителей и/или учителей о поведении детей или нам стоит наблюдать за ними лично и записывать все самим? Родители, вне всяких сомнений, знают детей лучше, чем учителя, однако учителям обычно есть с кем сравнивать – за годы работы они видели множество детей одного возраста, а потому могут оценить поведение участников более непредвзято. Нам включать в выборку только тех детей, которые посещают дошкольные учреждения, или и тех, с кем сидят друзья и соседи (то есть тех, кто посещает так называемый семейный детский сад), или даже тех, за кем прямо дома приглядывают няни, покуда родители на работе? В конце концов, отнюдь не все дети, особенно в раннем возрасте, посещают дошкольные учреждения – обычно занятые родители ищут, кто мог бы посидеть с ребенком. Как нам расценивать участников, с которыми сидят отцы или бабушки с дедушками? Забота с их стороны сродни услугам, которые предлагают в дошкольных учреждениях, или нет? Следовательно, должны ли мы в ходе статистического анализа данных приравнивать случаи, когда с ребенком сидит не мама, но другой родственник, к случаям, когда ребенок посещает развивающий центр? Будем честны: в ходе лонгитюдных исследований, подразумевающих наблюдение, зачастую не бывает единственно правильных решений. Не стоит и говорить о том, что если среди исследователей находятся убежденные сторонники различных – зачастую противоположных – точек зрения, возникают буквально бесчисленные поводы для споров.

Несмотря на то что многих коллег вымотали, как казалось, бесконечные попытки прийти к общим решениям, в конце концов благодаря этому впоследствии было легче. Командам исследователей из десяти университетов страны удалось поладить друг с другом и сработаться таким образом, что каждая изучала порученную ей подвыборку детей по одному и тому же научному протоколу (то есть теми же способами и в том же порядке). Порой из-за этого, как мы увидим, командам приходилось измерять и изучать то, что им было вовсе не нужно, и использовать те подходы, которые казались им не самыми целесообразными. Другими словами, совместная работа подразумевает терпимость. Большинство из нас никогда прежде не работали в таком режиме, поскольку мы в основном привыкли проводить исследования сами по себе и так, как удобно нам, не обращая внимания на чужие пожелания и не подстраиваясь под них. История, мы уверены, показала: усилия, которые мы приложили к тому, чтобы все команды работали слаженно и, охватив выборку в 1364 ребенка, следили за ними с рождения и до пятнадцати лет, были не напрасными, по крайней мере с научной точки зрения. Как мы поясним далее, непродолжительные споры – низкая цена за слаженную работу, которая в течение пятнадцати лет помогала искать ответы на важные с точки зрения науки вопросы.

Помимо всего прочего, ключевой задачей исследования NICHD было проверить утверждение, причем довольно простое и резкое – походящее на основную мысль, которую Билл Клинтон пытался донести до общества в ходе президентской кампании 1992 года. У Билла Клинтона она звучала так: «Это экономика, тупица». А у нас: «Это качество, тупица». Итак, основная гипотеза, по крайней мере для некоторых исследователей, заключалась в том, что, как уже было сказано, если качество услуг по уходу за ребенком высокое (чем могли похвастаться отнюдь не все дошкольные учреждения в Соединенных Штатах, и американцы это понимали), ребенок будет развиваться правильно, а потому количественные показатели, то есть возраст, в котором ребенок начинает оставаться под чужим присмотром, и количество часов, которые он проводит без родителей, не имеют значения. Однако была выдвинута и противоположная гипотеза, в поддержку которой выступало очень ограниченное число (двадцать с чем-то) исследователей, занимавшихся проектом, и заключалась она в том, что свой вклад в развитие ребенка вносит не только качество предоставляемых услуг; важно и то, с какого возраста и сколько времени ребенок остается без родителей, причем особенно явные различия заметны в социальном и эмоциональном развитии ребенка.

Все исследователи, вне зависимости от того, какую сторону кто избрал, осознавали: необходимо выйти за рамки устоявшегося за десятилетия научного и общественного представления о том, что необходимость расставаться с матерью влияет на развитие ребенка либо исключительно хорошо, либо исключительно плохо. Те, кто работал над проектом NICHD, понимали, что изучаемый вопрос многогранен, а потому его необходимо по меньшей мере исследовать и с точки зрения качества, и с точки зрения количества. Мы, как исследователи, осознавали, что опыт ребенка необходимо поделить на составляющие и изучить их влияние на человеческое развитие в совокупности, совсем как диетологи, желая проверить, как на развитие человека влияет употребление пищи, отдельно изучают последствия употребления белков и отдельно – углеводов.

Как ни удивительно, такого прежде еще никто не делал, поскольку, как обнаружилось в ходе исследования NICHD, подобные мероприятия стоят больших денег – если хочется по меньшей мере превзойти простой опрос, в ходе которого родители сами оценивают качество развития ребенка (хорошее, среднее, плохое) и говорят, сколько часов их ребенок проводит с чужими людьми. На самом деле исследование NICHD выделялось в сравнении с другими подобными проектами тем (и оказалось по этой причине настолько дорогим), что в его рамках тщательно изучалось то, насколько хорошо за ребенком присматривали: крайне опытных наблюдателей отправляли в ту обстановку, в которой ребенок находился без матери (если та вообще оставляла его на чужом попечении), и те смотрели, чем ребенок занимается. Немаловажно отметить, что наблюдения, которые длились по несколько часов два дня подряд, в основном были направлены на то, чтобы определить, насколько те, кто заботится о ребенке, внимательны, чутки, отзывчивы и ласковы, а также насколько способствуют развитию ребенка. Подобное наблюдение проводилось не единожды: данные собирали, когда ребенку было полгода, год и три месяца, два года, три года и четыре с половиной года. Кроме того, за детьми наблюдали в младшем школьном возрасте, однако на этот раз выбирали классы: первый, третий и пятый. Такой порядок был необходим, чтобы выявить долгосрочные последствия опыта разлуки с матерью (которые проявляются уже в школьном возрасте), причем с поправкой на влияние условий обучения. Более того, во все вышеупомянутые сроки исследователи собирали многочисленные данные о семьях участников, причем разнообразными способами: родителей просили заполнить анкеты, приглашали на беседы, а также снимали на видео в обществе ребенка. Как и сведения о школе, данные о семье мы собирали несколько раз, чтобы сделать поправку на опыт проживания дома. Дети взрослели, а исследователи раз за разом оценивали их развитие – умственное, социальное, эмоциональное и поведенческое. Такой многосторонний подход позволял выявить, на какие именно составляющие человеческого развития влияет качество и количество чужой заботы. В целом все перечисленное позволило исследователям определить, влияет ли то, насколько хорошо о ребенке заботятся в отсутствие родителей, и то, сколько времени он проводит без них, на его детство и юность, и если да, то как. Причем ученые могли понаблюдать за детьми в естественных условиях, не подстраивая ничего нарочно. Очевидно, что иначе исследования было не выстроить. В конце концов, мы еще в первой главе спрашивали: какие родители нарочно будут раз за разом приводить своего трехлетнего ребенка в плохой детский сад и оставлять его там на целый день, только чтобы мы посмотрели, как это скажется на его развитии? Не менее важен другой вопрос: какой исследователь согласится участвовать в таком бесчеловечном мероприятии?

Прежде чем поделиться основными заключениями, к которым мы пришли на основе данных, собранных исследователями в рамках проекта NICHD, позвольте объяснить разницу между тем, как с трудностями анализа эмпирических данных справлялись здесь – и в рамках данининского исследования и исследования E-Risk, о которых мы говорим в других главах книги. Как стало ясно по предыдущим главам и будет ясно по следующим, оценить, насколько сильно некий опыт или некое обстоятельство взросления (например, курение травки или ускоренное половое созревание у девочек) влияют на будущую жизнь человека, можно в несколько шагов. Сначала необходимо определить, правда ли изучаемый исход наблюдается у большинства из тех, кто пережил некий опыт или чье взросление сопровождалось неким обстоятельством. Затем, если необходимая закономерность наблюдается, нужно проверить, сохранится ли связь между обстоятельствами, если учесть иные условия, способные на нее влиять, например положение родителей участника в обществе или уровень интеллекта ребенка. Обычно их учитывают с точки зрения статистики (то есть делают на них поправку).

В ходе исследования NICHD мы пренебрегли столь, казалось бы, здравым двухэтапным подходом. Мы с самого начала решили учесть, что детей отдают на чужое попечение не по воле случая. Если один ребенок сидит дома с родителями, второй – посещает недорогой детский сад, а третий ходит в развивающий центр среднего или высокого уровня, то эти три ребенка, скорее всего, изначально происходят из разных семей – в том числе по уровню достатка, уровню образования родителей и качеству воспитания. Поэтому, прежде чем определить, как качество и количество чужой заботы влияют на развитие ребенка, нам пришлось оценить и учесть те обстоятельства и условия, от которых зависело, в какое дошкольное учреждение отправится (если вообще отправится) ребенок, особенно если эти обстоятельства и условия в том числе способны были повлиять и на развитие ребенка. В итоге мы решили отказаться от двухэтапного подхода и включить переменные, которые обычно учитываются на втором этапе, в формулу, которая обычно используется на первом. Получается, два этапа вышеописанного подхода в той или иной мере слились в один.

В число условий и обстоятельств, которые необходимо было учесть и которыми следовало пренебречь, прежде чем устанавливать связь между тем, кто сидит с ребенком, и его развитием, входило вот что: уровень дохода семьи, поделенный на количество людей, проживающих в доме; воспитывают ребенка оба родителя или один; является ребенок представителем белого населения или меньшинств; темперамент (более легкий или более трудный), который наблюдался у ребенка в младенчестве; наличие у матери той или иной формы депрессии; а также то, насколько мать чуткая, отзывчивая и насколько благотворно влияет на ребенка. Поскольку эти условия и обстоятельства по мере взросления участников оценивались несколько раз, мы могли учесть их влияние на протяжении всех тех лет, что наблюдали за детьми. Не менее примечательно то, что, когда участники отправились в школу, мы учитывали, как уже было сказано выше, качество предоставляемых им образовательных услуг, основываясь на данных наблюдений за участниками в первом, третьем и пятом классе, – а именно насколько благотворно на развитии ребенка (эмоциональном, умственном, поведенческом и социальном) сказывается деятельность преподавателей. Напомним: мы наблюдали за участниками еще и в школьные годы затем, чтобы выявить долгосрочное влияние дошкольного опыта на участников, причем с поправкой на условия, которыми те были окружены и в школе, и дома.

Возможно, даже важнее подчеркнуть то, что, когда бы мы ни оценивали влияние качества чужой заботы на развитие ребенка, мы пренебрегали количеством времени, которое он там провел, а каждый раз, когда мы оценивали влияние на ребенка количества времени, которое он провел под чужим присмотром, мы делали поправку на (то есть сводили к константе) качество предоставляемых услуг по уходу за ребенком в придачу к поправкам на все остальные обстоятельства и условия, о которых говорили выше. Таким образом, мы могли не бояться, что если нам удастся установить связь между качеством заботы и развитием ребенка, она на самом деле будет объясняться количеством времени, которое ребенок провел без матери, и наоборот. Наш подход позволил нам напрямую проверить утверждение «Это качество, тупица» – которое можно толковать следующим образом: если за ребенком присматривают качественно, то не важно, сколько времени он будет без родителей. Не менее важно то, что мы также смогли оценить, правда ли количество времени, которое за детьми качественно или некачественно присматривают чужие люди, напрямую влияет на то, насколько благотворно – или тлетворно соответственно, на них этот опыт сказывается.

Взгляд на развитие детей раннего возраста с точки зрения теории привязанности, которую разработал британский специалист в области психологии развития Джон Боулби, заставил многих думать, будто чужая забота пагубно сказывается на отношениях между детьми и родителями, особенно если ребенка оставляют на попечении чужих людей в первые годы жизни. Якобы для ребенка разлука с родителем – это настоящее потрясение, а если родитель оставляет ребенка буквально каждый день, то это неизбежно скажется на его эмоциональном развитии. В итоге ребенок вырастет с подспудным ощущением, будто на родителей нельзя положиться в минуту нужды. С этим мнением перекликается еще одно: если родитель мало времени проводит с ребенком, то теряет с ним связь, а это, в придачу к тому, что малыш ощущает себя брошенным, мешает воспитанию, развитию отношений между родителем и ребенком и, как следствие, дальнейшей жизни ребенка.

То, насколько малыш привязан к родителю, можно довольно точно понять благодаря опыту под названием «Незнакомая ситуация». Опыт заключается в том, что родитель приводит ребенка возрастом от года до полутора лет в незнакомую университетскую лабораторию и там их то и дело ненадолго разлучают (не дольше, чем на три минуты), причем порой ребенок остается наедине с незнакомым взрослым. Затем, когда родитель после испытания разлукой возвращается к малышу, исследователи смотрят на отклик последнего. Внимательно изучив поведение детей по видеозаписям (особенное внимание уделяется той части, где родитель возвращается к ребенку), исследователи решают, насколько сильно ребенок привязан к родителю. Если ребенок привязан к родителю сильно, то заметит его появление еще издалека и определенно не останется равнодушным. Если ребенок не особенно расстроился из-за разлуки, то он начнет улыбаться, указывать на родителя пальцем и/или приветствовать его вслух. Если ребенка расставание очень опечалило (такое порой бывает), то он сам побежит к родителю, попросится к нему на руки и только тогда успокоится, причем некоторые дети потом наотрез отказываются отпускать родителя и возвращаться в игровую комнату, где проходит эксперимент.

Если ребенок не особенно привязан к родителю – и склонен к избеганию, – то он, наоборот, может даже не посмотреть в его сторону, когда тот вернется, или пойти к нему навстречу, но остановиться на полпути. Обычно такие дети не выражают огорчение так же явно, как другие дети, однако это не значит, что они его не испытывают. Ребенок, который несильно привязан к родителю и при этом склонен к сопротивлению, будет вести себя иначе. Его, скорее всего, расстроит то, что мать и какой-то незнакомец приходят и уходят; такой ребенок по возвращении матери либо не сможет взять себя в руки и попросить у нее утешения, а вместо этого будет лежать на полу и плакать, либо все-таки соберется и подойдет к ней, но, когда та возьмет его на руки, начнет толкаться, а когда его отпустят, вновь расстроится и начнет проситься на руки.

Некоторые из ключевых свидетельств для завершения «дошкольных войн» явно указывали на то, что дети, которые в грудном и старшем ясельном возрасте много времени проводили без родителей, чаще были не особенно привязаны к родителям и избегали близкого общения с ними. Однако правда ли их психологическая и физическая отстраненность от родителя, как считают сторонники теории привязанности, отражала то, что они недостаточно сильно привязаны к родителю и не верят, будто тот всегда сможет прийти к ним на помощь и откликнуться на их эмоциональные нужды? Или дело было в том, что такие дети росли независимыми и оставаться без родителя для них было не впервой, а потому они не особенно переживали?

Если учесть, насколько разные по взглядам ученые сошлись в рамках масштабного исследования NICHD, то неудивительно, что обнаружившаяся истина пришлась по душе не всем. Некоторые из коллег, которые считали, что «Незнакомая ситуация» не позволяет достаточно точно оценить влияние постоянной разлуки на привязанность детей к родителям, заявили, что мы нарочно называем независимость склонностью к избеганию, а способность детей спокойно переживать разлуку вследствие самостоятельности – проявлением ненадежной привязанности. На этом настаивали те из коллег, которые, осмелимся заявить, были сторонниками теории привязанности. Они в том или ином виде пытались донести следующее: если хочется понять, насколько ребенок привязан к матери, нужно просто пронаблюдать за тем, как они взаимодействуют друг с другом. Не надо нарочно подвергать ребенка испытаниям, особенно если учесть, что на «Незнакомую ситуацию», которая выстроена на разлуке с матерью, не могут одинаково отзываться и те дети, которые привыкли проводить время без матери (то есть под чужим присмотром), и те дети, которые к такому не привыкли (то есть те, с которыми сидят сами матери). Итак, получалось, что «Незнакомая ситуация» ставила участников в неравные условия. Чтобы сойтись во мнениях, оказалось достаточно просто изучить отношения между детьми и матерями сразу двумя способами – и с помощью «Незнакомой ситуации», и просто понаблюдав за тем, как родитель общается с ребенком в непринужденной обстановке.

Прежде чем поделиться своим открытием о привязанности ребенка к родителям, которые часто оставляют его на чужом попечении, важно отметить, что Джей Белски, неоднозначно истолковал собранные свидетельства (причем многим его толкование показалось откровенно старомодным): по его воззрениям выходило, что ребенок, который долгое время проводит под чужим присмотром, слабее привязан к родителям, а значит, количество времени без родителей является фактором риска. Судя по определению термина «фактор риска», большинство факторов риска творят (мрачные) чудеса, то есть губят человеку жизнь, если сочетаются с другими факторами риска. Думаем, вы понимаете, о чем мы. Например, мы знаем, что избыточный вес – фактор риска сердечно-сосудистых заболеваний, однако положение усугубляется, если человек при этом еще и курит, не занимается спортом или если у него есть родственники с сердечно-сосудистыми заболеваниями. Кроме того, в седьмой главе мы видели, какой силой может обладать совокупность факторов риска. Напомним: мы выяснили, что девочки начинают плохо себя вести, если сходятся два обстоятельства – если у нее ускорено половое созревание, а поблизости много мальчиков, особенно мальчиков постарше. Если применять эту закономерность к исследованиям о привязанности, то влияние разлуки с родителями, возможно, как раз из тех факторов риска, которые усиливаются в сочетании с другими.

Итак, после того как исследователи оценили влияние дошкольных учреждений на отношения детей с родителями, их заключения сошлись с предположениями Белски: если ребенок больше времени проводил не с матерью (в развивающем центре, в семейном детскому саду или с няней), а точнее если он проводил без нее в среднем десять и более часов в неделю за первые пятнадцать месяцев жизни (первый фактор риска), он чаще других детей имел ненадежную привязанность к матери (судя по итогам опыта «Незнакомая ситуация») в том случае – причем только в том случае, – если его мать была недостаточно чуткой (второй фактор риска). Причем та же закономерность (когда для определенного исхода необходимо сочетание двух факторов риска) обнаружилась в отношении связи между развитием ребенка и тем, насколько качественно за ним присматривают в отсутствие родителей: если за ребенком присматривали плохо (еще один первый фактор риска), то он был недостаточно сильно привязан к матери только в том случае, если она при этом была недостаточно чуткой (второй фактор риска). Кроме того, полученные свидетельства можно было истолковать следующим образом: и то, сколько времени ребенок проводил под чужим присмотром, и то, насколько качественно за ним присматривали, (в отдельности) усиливает вероятность того, что ребенок будет не особенно сильно привязан к матери, которая недостаточно чутко прислушивается к его состоянию. Важно отметить, что к тому времени, когда запустили исследование NICHD, многие были уверены: по тому, насколько мать чуткая, можно довольно точно судить о том, насколько сильно к ней привяжется ребенок.

Примечательно то, что, когда мы оценили, насколько сильно привязаны к матерям те дети, которые растут в основном под чужим присмотром, два года спустя (участникам тогда было по три года), сохранилась только одна связь – а именно между недостаточно сильной привязанностью к матери и сочетанием двух факторов риска: тем, сколько времени малыш проводил без нее, и насколько она была нечуткой. Судя по всему, то, насколько хорошо о ребенке заботились чужие люди, уже не играло никакой роли. Найденные свидетельства не только соотносились со смелым заявлением, из-за которого и начались «дошкольные войны», но и нисколько при этом не соотносились с заявлением «это качество, тупица». Дело в том, что дети, которые проводили без матери много времени и чья мать при этом была недостаточно чуткой, теряли с ней связь, причем это касалось и тех, о ком в отсутствие родителей заботились хорошо, и тех, о ком заботились хуже. Поэтому ребенок, который посещал лучший развивающий центр, все равно мог чувствовать себя брошенным, если его отправляли туда в раннем возрасте надолго, а его мать при этом была недостаточно чуткой. Другими словами, забота со стороны чужих взрослых, насколько бы она качественной ни была и насколько того ни хотели бы многочисленные исследователи, не укрепляла устойчивость ребенка к пагубному влиянию настолько, чтобы восполнить долгие часы, которые тот провел без матери, и большое количество внимания, которое тот недополучил ввиду ее черствости.

Однако вспомним, что некоторые, а точнее многие из исследователей, работавших над проектом NICHD, не хотели полагаться на данные, полученные в ходе «Незнакомой ситуации». Им казалось, что такой опыт не позволяет как следует оценить отношения между матерью и ребенком. Поэтому неудивительно, что они не горели желанием поддерживать те выводы, которые мы озвучили чуть выше. Итак, что же мы получили, когда решили отдельно изучить видеозаписи, на которых матери взаимодействуют с ребенком свободно, а не в «Незнакомой ситуации»? А получили мы еще больше свидетельств против заявления «Это качество, тупица»! Дело в том, что выяснилось: первый фактор риска (а именно количество времени, которое ребенок проводит под присмотром других людей) сам по себе лишает ребенка необходимой заботы и внимания со стороны матери.

Такие выводы явно сходились с заявлением о том, что родитель, который часто и надолго разлучается с ребенком, понимает его плохо, а потому не способен общаться с ним так, чтобы способствовать его развитию. Мы нашли некоторые свидетельства в пользу того, что детям, о которых чужие люди заботились плохо, уделяла меньше внимания и мать, однако эти свидетельства были не такими обширными и убедительными, как данные, подтверждающие: материнское поведение зависит от количества часов, которые ребенок проводит с ней.

Подведем итог: не важно, с какой стороны мы подходили к вопросу отношений между матерью и ребенком – разлучали детей с родителями и проверяли, насколько те привязаны друг к другу (в двух разных возрастах), или просто наблюдали за их общением в непринужденной обстановке (четыре раза) – оказывалось, что дело в основном не в том, насколько чутко за ребенком приглядывают чужие люди, а в том, сколько времени ребенок проводит без матери. Эта закономерность наблюдалась вне зависимости от того, насколько хорошо или плохо о ребенке заботились в отсутствие матери. Другими словами, если у родителя не ладились отношения с ребенком, то виноваты были, вопреки расхожему тогда мнению, не те, кто плохо заботился о нем, пока мама была на работе, а то, как долго он оставался на чужом попечении.

Причины, по которым мы в рамках исследования NICHD сосредоточились на развитии отношений между детьми и родителями, касались не только теории привязанности. К исследованию нас в том числе подтолкнуло расхожее мнение, что на развитии ребенка в основном сказывается воспитание и его отношения с родителями. Эта мысль, а также любопытство, которое вызывают многие другие стороны человеческого развития, вдохновило исследователей, работающих над проектом NICHD, проверить, как количество часов, которые ребенок проводит под чужим присмотром, и то, насколько хорошо о нем заботятся в отсутствие родителей, сказывается на социальном, поведенческом и умственном развитии. Кстати, напомним, что смелое заявление Белски о важности количества времени, которое ребенок проводит без матери, было основано на ранних, пусть даже имеющих недостатки, данных в пользу связи между длительным времяпрепровождением под присмотром чужих людей и излишней в сравнении с другими детьми озлобленностью и непослушанием с трех до восьми лет. В то же время – и тоже до того, как было запущено исследование NICHD – данные подсказывали, что не будет лишним проверить, правда ли ребенок, о котором очень хорошо заботятся в отсутствие матери, развивается лучше, особенно в умственном смысле.

Такова была предыстория наших научных изысканий, в ходе которых мы спрашивали родителей и других значимых для участников взрослых о том, как те ведут себя с окружающими и насколько развиты в эмоциональном смысле, а также проверяли умственные способности участников с помощью стандартных тестов на уровень развития. Оценка проводилась три раза, когда участникам было по два, три и четыре с половиной года. Мы вновь пришли к крайне любопытным выводам. Примечательнее всего то, что количественные и качественные показатели, судя по всему, влияли на совершенно разные стороны развития. Каждый раз, когда мы оценивали умственное развитие детей (в два, три и четыре с половиной года), оказывалось, что умственно-языковая деятельность зависит от качественных показателей, однако количественные при этом отчетливо влияли на уровень интеллекта, если верить тестам. Таковы «добрые вести» о том, как на развитие детей влияет забота со стороны чужих людей.

Однако почти, если и вовсе не окончательно, противоположным положение дел оказалось тогда, когда мы изучили социальное, эмоциональное и поведенческое развитие детей. Несмотря на то что дети, о которых лучше заботились в отсутствие матери, в определенном возрасте выигрывали по некоторым показателям социального развития, связь между обстоятельствами была слишком слабой, особенно в сравнении со связью между качеством заботы и с умственным развитием и тем более – между временем, которое ребенок проводил под чужим присмотром, и социальным и поведенческим развитием.

Однако связь между временем, проведенным на чужом попечении, и указанными исходами, как выяснилось, не настолько прямолинейна; тем не менее данные чаще свидетельствовали в ее пользу и определенно давали пищу для размышлений. Согласно свидетельствам взрослых, которые приглядывали за участниками вместо родителей (и при этом отнюдь не обязательно знали о том, кто сидел с ребенком, когда тому не было и года), чем больше времени дети за первые два года жизни проводят под чужим присмотром, тем озлобленнее и непослушнее становятся к двум годам. Эта связь, опять же, сохранялась вне зависимости от того, насколько хорошо о детях заботились чужие люди. Однако спустя всего двенадцать месяцев (когда участникам было по три года) эта связь уже не наблюдалась. Из-за такого неочевидного несоответствия исследователи разошлись во мнениях, что видно в статье, где идет обсуждение полученных данных и представлены итоги общих трудов. Там мы отметили следующее: поскольку в трехлетнем возрасте у участников не наблюдалась выявленная ранее связь между количеством времени, которое они проводят под чужим присмотром, и особенностями их развития, то можно как заключить, что выводы, к которым мы пришли ранее, не стоят пристального внимания, так и предположить, что в дальнейшем эта связь может проявиться снова.

В итоге следующая оценка развития участников – уже в четыре с половиной года – должна была стать решающей. Проявится ли вновь связь между количеством времени, которое ребенок проводит без родителей, и тем, насколько он агрессивный и непослушный? Если нет, то мы сможем уверенно заключить, что между количеством часов, которые ребенок проводит под чужим присмотром, и его плохим поведением на самом деле нет никакой связи, а выявленная нами ранее закономерность – не более чем сбой, который не стоит внимания. Однако когда мы вновь попросили тех, кто присматривает за детьми вместо родителей, оценить поведение малышей уже в четыре с половиной года, то вновь обнаружили свидетельства в пользу выявленной прежде связи: чем больше времени ребенок проводил без родителей в первые четыре с половиной года жизни, тем задиристее и непослушнее он себя вел. Отметим также, что в четыре с половиной года за участниками зачастую присматривали уже не те, кто присматривал за ними в два и даже в три года. Не стоит и говорить о том, что большинство коллег возмутились, когда увидели, какие свидетельства мы получили на этот раз. В итоге они потребовали, чтобы мы проверили, а затем перепроверили найденное.

Подготовительный класс

Сомнения в вышеописанных выводах вызывало в том числе и то, что они были основаны на рассказах взрослых, которые приглядывали за детьми вместо родителей. Кто может поручиться за то, что их свидетельства точны? Вдруг дети, чье поведение признавали трудным, получали такую оценку, поскольку осведомитель заранее знал, в каком (а именно – в очень раннем) возрасте участник начал надолго и без перерыва расставаться с родителями, и был уверен, что это оставляет на нем отпечаток – как многие думали тогда и думают до сих пор. В итоге нам пришлось расширить рамки исследования и выяснить, как год спустя поведение участников оценят преподаватели подготовительного класса, поскольку буквально во всех случаях те знали участников первый учебный год, а значит, к его концу мы могли спокойно предложить им заполнить анкеты. Таким образом мы почти полностью исключали вероятность того, что кто-то из осведомителей знал участника прежде. Другими словами, вероятность того, что воспитатель оценит социальное и эмоциональное развитие участника предвзято, была крайне низкой.

Когда мы проанализировали сведения, собранные на этапе подготовки к начальной школе, то вновь обнаружили связь между количеством времени, которое ребенок проводил под чужим присмотром в первые четыре с половиной года жизни, и повышенным уровнем агрессии и непослушания. Так что теперь у нас появились свидетельства в пользу того, что ребенок, который в младенчестве, раннем возрасте и начале дошкольного возраста больше времени проводит без родителей, в подготовительном классе ведет себя хуже. По правде говоря, эта связь оставалась очевидной вне зависимости от того, на чьи свидетельства мы полагались – матерей или преподавателей подготовительного класса. И, конечно же, значимость времени, проведенного под чужим присмотром, сохранялась даже с поправкой на то, насколько качественно за ребенком присматривали.

Несмотря на то что мы подтвердили: дело явно не в предвзятости оценок тех взрослых, которые могли знать участников дольше, а потому относиться к ним предвзято, – некоторых коллег это наблюдение настолько удивило (даже огорошило), что они с двойным рвением начали искать в нем несоответствия. Итак, теперь нам пришлось проверять связь между количеством времени, которое ребенок проводит под чужим присмотром, и не только его поведением в целом, но и вероятностью того, что он окажется «в группе риска», то есть начнет вести себя настолько плохо, что это станет предвестником развития психопатологии. Что ж, мы и на этот раз победили. По правде говоря, и по данным на то время, когда участникам было по четыре с половиной года (то есть в промежутке до подготовительного класса), и по свидетельствам, которые мы собрали об участниках годом ранее, обнаружилась прямая связь между количеством времени, которое ребенок проводил под чужим присмотром, и поведенческими трудностями, позволяющими отнести его к группе риска. На Диаграмме 8.1 можно увидеть настоящую «лесенку», выстроенную на основе свидетельств, полученных от тех, кто присматривал за участниками до четырех с половиной лет, и от преподавателей подготовительных классов. На диаграмме отражено, сколько часов в неделю ребенок в первые четыре с половиной года жизни проводил под чужим присмотром (от нуля до девяти часов; от девяти до двадцати девяти; от двадцати девяти до сорока пяти; более сорока пяти часов в неделю), а также отражена доля участников, оказавшихся в группе риска.

Насколько бы убедительными ни были наши заключения, многие коллеги все равно либо отказывались верить в столь «худые вести», либо продолжали искать изъяны в данных, которые не оправдали их ожиданий, которые им не нравились и которые они не хотели предлагать на суд общественности настолько же яростно, насколько воодушевленно до этого делились «добрыми вестями» о благотворном влиянии того, насколько качественно о ребенке заботятся чужие люди, на его умственное развитие. Итак, чтобы наша гипотеза смогла взять новую высоту, нам пришлось возвратиться к вопросу, которого мы уже касались, когда оценивали привязанность детей к родителям. Некоторые заявляли: что, если ребенок, который много времени провел под чужим присмотром, на самом деле становится не агрессивнее и непослушнее (как показала наша сложная, многосторонняя оценка различных составляющих плохого поведения), а опытнее и самостоятельнее? В итоге мы решили разобрать привязанность ребенка к родителю на составляющие и вывели три качества – однозначная задиристость, неподчинение/непослушание и самоуверенность, – каждое из которых решили изучить в отдельности.

Мы считали ребенка задиристым, если он был жесток с окружающими, ломал чужие вещи, часто дрался, угрожал другим людям и бил их. Если ребенок вел себя дерзко, отказывался сотрудничать, не выполнял указания, взрывался гневом и нарушал порядок в классе, мы записывали это в проявления неподчинения/непослушания. Наконец, к проявлениям самоуверенности мы причисляли случаи, когда ребенок хвастался/хвалился, слишком много разговаривал, требовал или желал внимания и часто спорил. (Один коллега заявил, что перечисленные примеры – это скорее проявления «эмоциональной неудовлетворенности», нежели уверенности в себе.)

ДИАГРАММА 8.1. Зависимость процента детей, входящих в группу риска по плохому поведению в четыре с половиной года (слева) и в подготовительном классе (справа), от количества часов, которые дети проводили без родителей. Источник данных: NICHD Early Child Care Research Network (2003). Does amount of time spent in child care predict socioemotional adjustment during the transition to kindergarten? Child Development, 74, 976–1005, table 8.

Когда мы проверили связь между тремя перечисленными качествами и временем, которое ребенок проводил в дошкольном учреждении, оказалось: дети, которые за первые четыре с половиной года жизни в среднем проводили больше часов в неделю без матери, вырастали не только более самоуверенными, как надеялись некоторые, но и очевидно более задиристыми и непослушными. Другими словами, мы нашли эмпирические свидетельства, подтверждающие пагубное влияние разлуки с родителями на развитие детей, несмотря на то что наши коллеги-исследователи раз за разом утверждали, будто не важно, кто сидит с ребенком, главное – как. Повторим: мы свели к постоянной то, насколько качественно за детьми присматривали, а потому можем еще раз уверенно заявить, что «это не (только) качество, тупица».

Какими бы ни были полученные вести, добрыми (если родители оставляют ребенка на попечении людей, которые как следует о нем заботятся, тот лучше развивается в когнитивном и языковом смысле) или худыми (дети, за которыми долго присматривали чужие люди, вырастают более задиристыми и непослушными), мы не могли сказать наверняка, останутся ли они злободневными, когда дети повзрослеют и в их копилках будет больше событий, произошедших в кругу семьи, вблизи от дома и в школьных стенах. Они вполне могли остаться. Напомним, что связь между временем, которое ребенок провел под чужим присмотром, и плохим поведением, обнаруженная, когда участникам было по два года, исчезла буквально еще один год спустя. Пусть даже мы продолжали следить за поведением участников и дальше, когда они уже стали полноценными школьниками, мы не будем расписывать это подробно, поскольку иначе на объяснение уйдет слишком много страниц. Вместо этого мы перейдем прямиком к концу наших наблюдений. Итак, сейчас мы посмотрим, сохранилась ли связь между тем, что о ребенке заботились чужие люди, и его поведением к концу исследования, то есть когда участникам было по пятнадцать лет. Только первым делом повторим кое-что важное из вышеописанного: анализируя данные о пятнадцатилетних участниках, мы для начала не только свели к постоянной различные семейные обстоятельства, данные о которых собирали с рождения участников и до их пятнадцатилетия, но и сделали то же самое с условиями обучения в школе, которые могли благотворно влиять на успеваемость и психику участников в первом, третьем и пятом классах. Данные об этом влиянии мы собирали на основе обширных наблюдений за школьной жизнью участников. Эти сведения были нужны нам затем, чтобы сделать поправку на обстоятельства и условия, которыми участники окружены в школе, и выявить как можно более чистую связь между тем, что за ребенком присматривали чужие люди, и его дальнейшим развитием.

Связь, которую мы обнаружили на основе данных об участниках-подростках, во многом походила на ту связь, что мы обнаружили, когда участники были младше. Вновь выходило так, что те, о ком чужие люди заботились качественнее, лучше развивались в умственном смысле – к этому выводу мы пришли благодаря стандартным тестам на академическую успеваемость. Буквально впервые с тех пор, как участники были малышами, нам удалось найти хотя бы какие-то намеки в сторону того, что дети, которые находятся под достаточно чутким присмотром в отсутствие родителей, лучше развиваются социально.

Этот исход, что любопытно, больше не был связан, как прежде, с количеством часов, которые ребенок проводил под присмотром чужих взрослых. Другими словами, мы больше не находили свидетельств в пользу того, что дети, за которыми до четырех с половиной лет чаще присматривали чужие люди, впоследствии в целом ведут себя хуже. Вместо этого (что, возможно, объясняется особенностями взросления) оказалось, что участники, которые до четырех с половиной лет в среднем больше часов в неделю проводили под присмотром чужих людей, в подростковом возрасте чаще склонялись к рискованному поведению (вроде секса, наркотиков и рок-н-ролла) и действовали по прихоти, не задумываясь о последствиях. Итак, в итоге нас вновь ждали как добрые, так и худые вести о детях, с которыми некогда было сидеть родителям. Добрые заключались в том, что если о ребенке в отсутствие родителя заботятся как следует, это благотворно сказывается на его когнитивном развитии. А худые – в том, что дети, которые больше времени проводят под чужим присмотром, в будущем сталкиваются с социальными и поведенческими проблемами.

Напомним, что мысли Джея Белски противоречили расхожему мнению о том, кому лучше сидеть с детьми, которое существовало еще до исследования NICHD. Его же воззрение подразумевало, что дети, которые с раннего возраста, постоянно и подолгу находятся под чужим присмотром, теряют связь с матерью, из-за чего, в свою очередь, вырастают более агрессивными и непослушными (как показывают исследования с участием детей постарше). Другими словами, чувство незащищенности, возникающее у детей, которых родители подолгу оставляют на чужом попечении, вероятно, приводит к тому, что впоследствии ребенок становится озлобленнее и своенравнее.

Поскольку в ходе исследования NICHD были найдены явные свидетельства в пользу связи количества часов, которые ребенок провел под чужим присмотром, как с ослаблением привязанности ребенка к матери (если сочетались два фактора риска) и менее чутким и грамотным отношением к ребенку со стороны матери (самим по себе), так и с более агрессивным и непослушным поведением в детстве и рискованным и необдуманным – в юности, мы спокойно могли проверить предположение Белски. К нашему удивлению, свидетельств в поддержку этого предположения не нашлось. Да, от того, сколько времени ребенок находится под чужим присмотром, зависит то, насколько он будет привязан к родителям, и, уже независимо от привязанности к родителям, то, насколько хорошо он будет вести себя в дальнейшем, однако оказалось, что уровень привязанности к родителям не является посредником между количеством часов, которые ребенок проводит без родителей, и агрессией и непослушанием в три и четыре с половиной года, а также в подготовительном классе или рискованным и необдуманным поведением в юности. И, как мы уже не раз повторяли, если о ребенке в отсутствие родителей заботились не особенно хорошо, это никак не отражалось на связи между количеством часов, в течение которых ребенок остается под чужим присмотром, и вышеуказанными исходами. Итак, мы столкнулись с научной загадкой: почему дети, которые подолгу оставались без родителей, перед начальной школой, в начальных классах и в подростковом возрасте вели себя хуже? Как так вышло?

Решить эту головоломку нам отчасти помогли пусть и ограниченные, однако данные, когда мы наконец обнаружили, что важную роль играет то, насколько большой была группа детей, в которой участник проводил время, пока родители были заняты. Если ребенок надолго оставался в большой группе в развивающем центре или семейном детском саду, то связь между количеством часов, которые он проводил под чужим присмотром, и его поведением усиливалась. По-настоящему ошеломляющим, пусть и объясняющим многое, оказалось следующее открытие: дети, которые до четырех с половиной лет проводили под чужим присмотром больше всего времени, в основном проводили его в крупных группах в развивающих центрах. Вне всяких сомнений дело было в следующем: чем раньше ребенка приходилось оставлять на чужое попечение и чем больше часов с течением недель, месяцев и лет были заняты родители, тем выше была вероятность, что они выберут развивающий центр, а не что-то менее масштабное (например, няню или детский сад на дому). Выяснилось, что почти все дети в развивающих центрах занимались в больших группах! Другими словами, пусть даже то, что ребенка рано, надолго и регулярно оставляли под чужим присмотром, и то, что его записывали в большие группы, не всегда совпадало, эти два обстоятельства явно были взаимосвязаны. Одно зачастую подразумевало другое.

Открытие, связанное с большими группами, было важно в том числе и потому, что, насколько бы это ни изумляло исследователей в области человеческого развития, привлекало внимание к тому, чему мы его, возможно, уделили недостаточно, поскольку большую часть времени – и денег – посвятили качеству заботы о детях. И речь идет о том, как на развитие детей влияют сверстники, с которыми они проводят время. Что, если отрицательные последствия (в том числе слабая привязанность к матери в младенчестве, агрессия и непослушание в раннем детстве, а также рискованное и необдуманное поведение в юности), которые мы связали с тем, сколько часов ребенок проводит под чужим присмотром, на самом деле вызваны тем, сколько детей окружали участника с самых ранних лет и вплоть до подготовительного класса? В конце концов, мы не выявили никакой связи между перечисленными отрицательными исходами и тем, насколько хорошо о ребенке заботились взрослые, будь то мать или чужой человек, которому заплатили.

Что, если необходимость «поспевать за всеми», то есть за сверстниками, приводит к тому, что ребенок, чья мать и без того недостаточно чуткая, чувствует себя неувереннее прежнего, из-за чего впоследствии ведет себя агрессивнее и непослушнее, а на втором десятке лет – рискованнее и необдуманнее? К сожалению, этого мы исследовать уже не могли, поскольку просто не собирали подробных сведений о том, как участники общались со сверстниками в небольших и крупных группах – иначе мы, возможно, осветили бы и этот вопрос. И так, вне всяких сомнений, вышло потому, что многие из нас, очевидно ошибочно, полагали, будто только от того, насколько хорошо за ребенком присматривают, зависит его будущее, и ввиду этого недооценивали влияние сверстников на совсем еще малышей. В предыдущей главе мы призывали обратить внимание на разочарование, которое исследователи испытывают, когда осознают, что не собрали так нужных им сейчас данных: знать бы прежде!

Может показаться, что заявление в духе «Это качество, тупица» пусть и отчасти, но истинно: то, насколько хорошо о ребенке заботятся в отсутствие родителей, влияет на его когнитивное и языковое развитие. Однако это заявление истинно отнюдь не окончательно. Даже с учетом того, как о ребенке заботятся чужие люди, какие обстоятельства его окружают дома и в школе и каковы его личностные особенности, научное приключение под названием «исследование NICHD» позволило, к удивлению (и огорчению) многих, определить, что количество времени, проведенное под чужим присмотром, также имеет значение, пусть даже влияет оно только на социальное и поведенческое развитие. Таким образом, добрые вести о том, стоит ли оставлять ребенка на чужом попечении, заключаются в следующем: если чужие люди позаботятся о ребенке как следует, это благотворно скажется на его умственном развитии. А худые – в том, что если ребенка с раннего возраста, надолго и регулярно оставлять чужим людям, то в двухлетнем возрасте незадолго до подготовительного класса и в его течение тот будет вести себя плохо, а в юности – рискованнее и необдуманнее. Теперь мы стали еще лучше разбираться в том, как на развитие ребенка влияет опыт, пережитый в кругу семьи и за его пределами.

Мы рассказали о том, что нам удалось обнаружить, однако не менее важно упомянуть то, чего нам обнаружить не удалось. Естественно, мы раз за разом повторяли, что нам не удавалось, невзирая на весь наш труд (причем добросовестный и упорный труд), выявить связь между недостаточно хорошей заботой о ребенке в отсутствие родителей и отрицательными последствиями того, сколько часов ребенок провел под чужим присмотром. Однако нас в числе прочего удивило и то, что мы так и не обнаружили свидетельств – хотя, опять же, упорно силились их найти – в пользу следующего предположения: время, которое ребенок проводит под чужим присмотром, и то, насколько хорошо о нем заботятся, хоть в чем-то связаны друг с другом. То есть мы не нашли никаких данных, которые указывали бы на то, что дети, которые провели больше времени там, где о них заботились хорошо, в когнитивном и языковом смысле развивались лучше, чем те, кто провел меньше времени там, где о нем заботились хорошо. Равно как и не нашлось доказательств в пользу того, что дети, которые подолгу оставались там, где о них заботились плохо, развивались хуже, чем те, кто проводил в таком месте меньше времени. Все это было удивительным и даже будто противоречило здравому смыслу. Почему если что-то очевидно положительное, а именно качественная забота, влияет на ребенка дольше, то он не развивается лучше, чем тот, на кого это положительное влияет меньше? И почему ребенок, который дольше находится там, где о нем заботятся плохо, не развивается хуже, чем тот, кто находится там меньше?

Однако, возможно, наиболее удивительным было то, что, невзирая на упорные заявления о том, как благотворно на развитии детей сказывается качественная забота со стороны чужих людей, на деле это влияние оказалось в разы скромнее. Равно как и в разы скромнее оказалось пагубное влияние количества времени, которое ребенок проводит без родителей. Конечно, нельзя сбрасывать со счетов то, что нам до сих пор не удалось упомянуть: то, в какой семье растет ребенок, влияет на его развитие намного сильнее, чем то, кто и как с ним сидел. Возможно, отчасти это обусловлено наследственностью, однако мы сомневаемся, что лишь она отвечает за то, что по опыту, который ребенок переживает в кругу семьи (и который мы в ходе исследования NICHD оценивали через целый набор переменных, чтобы затем сделать на него поправку), можно предсказать его развитие в детстве и подростковом возрасте намного точнее, чем по тому, кто с ним сидел.

Чтобы лучше разобраться в этом вопросе, можно провести мысленный эксперимент. Представьте, что вы еще зародыш и Господь предлагает вам выбрать: либо вы растете в семье с достатком, которая всячески способствует вашему развитию, однако до пяти лет подолгу остаетесь под присмотром чужих людей, которые не особенно хорошо о вас заботятся, либо вы растете в бедном доме с нездоровой средой, однако вас оставляют на попечении грамотных людей. Какой путь предпочли бы вы? Если основываться на исследовании NICHD, то лучше выбрать первый. То, что семейные обстоятельства влияют на ребенка сильнее, чем то, кто с ним сидит, непременно стоит где-нибудь записать, поскольку об этом зачастую забывают во время споров о том, кому лучше и правильнее заботиться о детях.

Однако мы не считаем, что влияние семьи умаляет влияние тех, на кого эта семья может оставить ребенка. Пожалуйста, не забывайте, что сегодня для американских родителей в порядке вещей с раннего возраста надолго и регулярно отдавать ребенка на попечение чужим людям – и не важно, нанимают родители няню, отводят малыша в детский сад на дому и/или в развивающий центр. Кроме того, стоит учитывать, что далеко не каждые американские родители могут позволить себе отдать ребенка в надежные руки, а группы в дошкольных учреждениях зачастую достаточно крупные, чтобы это в совокупности с количеством времени, которое ребенок в них проводит, пагубно сказалось на его развитии. Судя по итогам исследования NICHD, то, сколько времени ребенок проводит под чужим присмотром, и то, насколько хорошо о нем заботятся, влияет на ребенка относительно слабо, однако если вспомнить, сколько детей подолгу остаются на попечении у людей, которые заботятся о них спустя рукава, и в насколько больших группах они оказываются, проблема уже не кажется надуманной.

Это повод задаться вопросом: «Что хуже – когда что-то сильное влияет на небольшое количество людей или когда что-то слабое влияет на большое?» Поэтому то, что родители склонны надолго оставлять детей на чужом попечении, стоит рассматривать не с точки зрения каждого отдельного ребенка (а исследование NICHD, как и большинство других исследований по данному вопросу, было сосредоточено именно на этом), а с точки зрения всех детей, всей образовательной системы и всего общества в целом. Представьте, что будет со страной, в которой так часто приходится вверять детей в чужие руки, поскольку ее правительство, в отличие от правительств других современных западных стран, все неохотнее помогает родителям малышей. В Соединенных Штатах не существует ни федеральных законов, обязывающих оплачивать родителям декретный отпуск, ни грамотно отлаженной сети дошкольных учреждений, а потому выходит, что мы не бережем как следует ни главную ценность нашей страны – детей, ни общественный институт, который за них отвечает, – семью.

Мы всецело уверены, что родителям необходимо предоставлять продолжительные оплачиваемые отпуска по уходу за детьми сразу после родов. Почему? Хотя бы потому, что опрос за опросом показывают: американцы с удовольствием сидели бы с детьми сами, однако им приходится платить другому человеку, чтобы тот – лишь бы как – присматривал за их ребенком. А еще потому, что младенцы, вне всяких сомнений, имей мы возможность провести опрос среди них, наверняка заявили бы то же самое! Более того, достойная забота нужна детям отнюдь не потому, что иначе они в будущем принесут меньше пользы обществу. В конце концов, они не просили, чтобы их рожали.

Расценивать детей только с точки зрения пользы, которую они способны принести, – значит воспринимать их как сырье, а учитывать их права и обходиться с ними человечно, – значит признавать ценность жизни каждого из них.

9. Район проживания и развитие ребенка

Вплоть до этой главы мы рассматривали, как на развитие ребенка, подростка и, наконец, взрослого человека влияет то, что «вблизи» – то, в чем ребенок задействован напрямую, например отношения с родственниками (5-я и 6-я главы) или тип обучения в школе (7-я глава). Ури Бронфенбреннер (наш профессор из Корнеллского университета, о котором мы говорили ранее) называл это «микросистемой» экологии человеческого развития. Долгое время, стоило исследователю в области человеческого развития сделать шаг за пределы этой микросистемы, и он резко (как и мы обычно) оказывался на обширном социально-экономическом уровне, уровне социоэкономического статуса. Социоэкономический статус, конечно же, охватывает множество обстоятельств, включая уровень образования родителей, их должности, а также доход семьи. Однако и на этом уровне мы во многом касаемся ближайшего окружения, а потому перечисленные обстоятельства считаются семейными.

Одно из важнейших изменений на нашем исследовательском пути, которое произошло в основном, пусть и не исключительно, благодаря тому, что Ури Бронфенбреннер представлял детский мир в виде матрешки, заключалось в следующем: дети и их ближайшие родственники окружены несколькими уровнями систем. Итак, ребенок состоит в близких отношениях с родными братьями, сестрами и родителями; все они представляют собой семью; семья – это часть местного населения, которое само по себе входит в целое общество; а общество – это составляющая культурной, исторической и даже эволюционной системы. Таким образом, на человеческое развитие влияет отнюдь не только то, что к нему ближе всего, а именно семья, те, кто приглядывает за ним, пока родители заняты, и школа, которую он посещает. Поскольку наши труды – не межкультурные и не исторические (то есть мы не сравниваем развитие представителей различных культур или исторических эпох), наша исследовательская деятельность охватывает не все уровни систем. Однако мы понимали, что после уровня ближайшего окружения, то есть семьи, находится следующий, и семья – это уже его составляющая. Именно это понимание и вдохновило нас на новое исследовательское приключение, о котором мы и поговорим в этой главе, посвященной тому, влияет ли на ребенка то, в каком районе он родился, и если да, то как.

Если вы хоть раз покупали дом или искали съемное жилье, вы определенно задумывались, что будет окружать вас на новом месте жительства. Насколько там будет безопасно? Есть ли рядом магазин, в первую очередь продуктовый? Насколько далеко вы будете жить от работы? Возможно, вы недоумеваете, почему исследователи так долго обходили стороной вопрос того, где проживает человек. Ведь для людей, в частности для американцев, которые завели – или вот-вот заведут – ребенка, этот вопрос особенно важен. Поскольку от местного налога на имущество во многом зависят бюджеты школ, от ваших соседей зависит то, насколько хорошее школьное образование получит ваш ребенок и с кем он будет водиться. Однако даже в таких государствах, как Соединенное Королевство, где школы не зависят от местных налогов на имущество, все равно очень важно, где именно вы живете, поскольку это определяет, например, насколько близко находится остановка общественного транспорта, можно ли за пять минут добраться до магазина и с кем ваши дети наверняка будут играть во дворе.

Мы убедились в силе последнего обстоятельства благодаря случаю Томаса, который вместе со своим братом-близнецом Джеймсом участвовал в исследовании E-Risk, о котором мы и будем рассказывать в этой главе. Напомним, что в отличие от данидинского исследования и проекта NICHD, исследование E-Risk проводилось в Соединенном Королевстве. Когда мы приходили к пяти– и затем семилетним близнецам и их матери домой, Томас, казалось, развивался как полагается, однако к десяти годам что-то вдруг изменилось: мальчик определенно стал вести себя иначе, возможно потому, что семья переехала в менее привлекательный район после того, как отец мальчиков потерял работу.

Семье предоставили социальное жилье, и Томаса покинули то дружелюбие открытость и сговорчивость, которые были свойственны ему во время предыдущих встреч с исследователями, когда он жил в более благоприятном районе. Теперь Томас, казалось, ненавидел всех вокруг и вел себя будто повзрослевший раньше времени крутой парень. Мать считала, что новое «мироощущение» (как она это называла) у Томаса возникло из-за мальчиков, с которыми он постоянно проводил время. Однажды вечером к ним даже заявилась полиция и сообщила, что ее сын с друзьями бросал камни в еще целые окна заброшенного здания поблизости. Женщина готова была рвать на себе волосы, когда осознавала, что Томас наверняка вырастет «плохим»: новые друзья влияют на него отрицательно, а ее супруг из-за того, что потерял работу, начал больше пить. Мы также предположили, что мать и сама пагубно влияет на поведение Томаса, поскольку намного хуже, чем во время прежних встреч, знает, чем живет и о чем думает ее сын.

Мы почти не удивились происходящему, отчасти потому, что исследование E-Risk задумывалось в том числе и затем, чтобы посмотреть, как на развитие детей влияет район, в котором они проживают – нам хотелось выйти за пределы микросреды, в которой обитали дети. Однако, чтобы это сделать, нам пришлось признать, насколько мы неопытны в этом вопросе, и позвать на помощь людей, которые понимали, что и как нужно делать. По правде говоря, то же самое мы спокойно делали в ходе данидинского исследования и исследования NICHD. Мы напоминаем читателям, что в этой книге рассказываем об исследованиях, над которыми трудились не только мы, но и множество других ученых. Это очевидно по списку литературы в конце книги, где перечислено, на каких научных статьях основана каждая глава, и среди соавторов этих статей – коллеги, без которых мы ни за что не справились бы с поставленными задачами.

В этой главе мы делимся итогами исследовательского приключения в поисках не только связи между районом, в котором проживает ребенок, и его развитием с пяти до двенадцати лет, но и ответа на следующий вопрос: действительно ли даже небогатый район способен влиять хотя бы на некоторых детей благотворно, повышая их стойкость перед лицом пагубного влияния? Таким образом, мы взглянем шире на вопрос о том, как на развитие ребенка влияет опыт, с которым он сталкивается вне стен родного дома. Итак, еще мы расскажем, способно ли воспитание родителей стать посредником между развитием ребенка и его жизнью вне семейного круга. Не менее важно то, что мы разграничим влияние абсолютной и относительной бедности соседей на детей, чтобы понять, какая из них сказывается на развитии ребенка сильнее. Чтобы разобраться в этом вопросе, мы проверим, правда ли богатые соседи благотворно влияют на развитие бедных детей, и если да, то как.

Этот вопрос был для нас особенно важен, поскольку многие полагают, будто детям из бедных семей полезно общаться с детьми из богатых, имеющими больше благ и возможностей. Однако соотносится ли это с действительностью? Как мы увидим, существуют социологические теории, которые выступают против этого мнения. Кроме того, даже если сводить вместе детей из семей с разным достатком полезно для тех из них, кто происходит из семей победнее, не стоит ли задуматься о том, как это сказывается на тех из них, кому повезло больше и чьей семье доступно больше благ?

Когда мы приступили к этому вопросу, то особенно чуткое внимание уделяли двум обстоятельствам. Во-первых, то, где живет семья, зачастую зависит от самой семьи. Получается, у богатой и влиятельной семьи выбор намного шире. Конечно же, это значит, что мы не могли нарочно распределить людей в свой выборке по различным районам в случайном порядке. А это вполне могло усиливать статистическую связь между развитием ребенка и влиянием среды – в нашем случае того района, в котором он проживает. Семьи участников оказывались в том или ином районе не по воле случая: кто-то осознанно выбрал там поселиться; кому-то пришлось туда переехать; а кому-то не хватило денег на что-то иное. Положение походило на то, с которым мы столкнулись в ходе исследования NICHD: мы не могли распределить участников по центрам, няням и детским садам в случайном порядке, чтобы выборка стала равномерной. Из-за того, что в ходе исследования, которому посвящена эта глава, мы не могли заставить участников выбрать определенный район проживания, связи, которые мы пытались обнаружить, могли оказаться ложными, поскольку то, где семья поселится, во многом зависит от уровня достатка и влияния семьи. Поэтому в ходе изысканий нам пришлось в очередной раз разбираться, какие обстоятельства влияют на развитие ребенка в том или ином случае.

Во-вторых, мы осознавали, что привычные подходы не позволят нам всесторонне оценить уровень того или иного района. По правде говоря, мы побоялись опрашивать родителей участников, поскольку переживали, что те в большинстве своем относятся к тому месту, где проживают, предвзято. Например, подавленный, обеспокоенный или озлобленный родитель наверняка будет отзываться о районе хуже, чем непредвзятый. Чтобы выиграть в точности, мы включили в свой подход два способа, которые не ставили во главу угла чье-то личное мнение. Во-первых, нам повезло, что сейчас существуют сложные ПО, позволяющие прямиком на географической карте размещать данные о социально-экономическом и экономическом статусе тех или иных районов. Воспользовавшись одним из подобных программных обеспечений (с его помощью одна частная компания собирала данные для маркетинговых целей), мы с легкостью получили сведения о районах, в которых проживали участники исследования E-Risk. Во-вторых, на этот раз уже потратив много денег и сил, мы собрали данные о тысячах людей, которые жили в тех же районах, что и участники исследования E-Risk – однако чьи дети в нем не участвовали, – чтобы оценить средний уровень жизни в том или ином районе. Дальше станет ясно, что два этих способа позволили нам получить достаточно эмпирических сведений, чтобы ответить на основные вопросы, которые мы поставили перед собой в исследовании.

Многие знают, что дети, которые растут в менее благополучных районах, реже оканчивают старшую школу, чаще попадают в тюрьму и сталкиваются с проблемами со здоровьем, чем их сверстники из районов побогаче. Однако, когда мы запустили исследование E-Risk, о том, как именно район проживания ребенка влияет на его развитие, было известно довольно мало. Стоит отметить, что большинство исследований в области социологии и человеческого развития обращали внимание не столько на общественную и эмоциональную сторону жизни детей, сколько на их физическое здоровье (например, на уровень младенческой смертности, массу тела новорожденных или распространение астмы) и достижения в учебе (например, на баллы по тестам, уровень готовности к школе и оценки). Мало того, тогда большинство исследований на эту тему проводили с участием подростков, поскольку считалось, что они свободнее от влияния родителей, чем дети, а потому на них внешний мир будет сказываться сильнее. Якобы они, вообще-то, могут свободно перемещаться по району, в котором живут. В свете всего вышесказанного мы решили сосредоточить свое исследование на развитии у детей антисоциального поведения. В рамках этого исследования мы рассматривали антисоциальное поведение как враждебные и хулиганские действия, которые направлены на причинение физического или психологического вреда окружающим или ущерба имуществу. Такое поведение – это нарушение чужих прав и, в некоторых случаях, уголовного кодекса. Таким образом, когда участникам исследования E-Risk было по пять, семь, десять и двенадцать лет, мы просили родителей и учителей описать их, заполнив анкету, сосредоточенную на таких поведенческих проявлениях как ложь или обман; использование ругательств или сквернословие; воровство, прогулы, вспыльчивость и физическое насилие по отношению к окружающим. Эта оценка походит на ту, которую мы проводили среди малолетних участников исследования NICHD (подробнее об этом рассказывается в 8-й главе). Чтобы вывести надежную и устойчивую величину измерения антисоциального поведения в рамках своего исследования, мы при каждом сборе данных сводили вместе свидетельства родителей и учителей. Как можно заметить, мы в очередной раз предпочли свести множество показателей, связанных с изучаемым явлением, в одну величину, а не измерять каждую составляющую в отдельности.

Поскольку мы собирали эмпирические данные затем, чтобы иметь представление об экономическом положении семей, проживающих в одном районе с участниками, первая возникшая в ходе исследования трудность была связана с тем, как оценить социально-экономический статус обитателей одного района. К счастью, одна частная компания решила эту задачу за нас – она создала (и бесплатно предоставила нам) классификацию жилых районов: на основе данных переписи населения по четыремстам показателям была составлена обширная исследовательская база данных о потребителях. Показатели, на основе которых классифицировали районы, включали в себя, например, средний уровень образования местных жителей, уровень безработицы среди них, долю семей с родителем-одиночкой, вид жилья (например, социальное или частное) и долю людей, владеющих автомобилем. Согласно предложенной нам той самой компанией классификации, существовало пять основных видов районов, начиная с тех, что «для богатых и успешных» (где проживали семьи с высоким доходом, располагались одноквартирные дома и был доступ к многочисленным удобствам), и заканчивая районами «для бедных и угнетенных» (где в основном располагались дома, построенные в ходе реализации социальных архитектурных проектов, и проживали семьи с низким доходом; люди в них часто оставались без работы и воспитывали детей в одиночку). Оказалось, что на две эти группы, расположенные на противоположных концах шкалы, приходилось приблизительно по четверти участников исследования E-Risk. Для начала мы решили превратить пять групп из классификации в три, объединив два вида районов с высоким социально-экономическим статусом («благополучные») и с низким («неблагополучные»), а оставшуюся группу районов обозначили словосочетанием «со средним уровнем благополучия». Отметим, что в ходе этого исследования мы как делили районы на строгие группы, так и располагали их по шкале в зависимости от степени проявления тех или иных признаков затем, чтобы подробнее осветить влияние места проживания на развитие антисоциального поведения.

Первые наблюдения

Поначалу все говорило в пользу наших – и, вне всяких сомнений, читательских – предположений о том, как район проживания влияет на развитие ребенка: чем благополучнее был район, в котором проживал ребенок, тем реже он склонялся к антисоциальному поведению. Связь сохранялась во всех четырех возрастах, к которым мы привязали сбор данных об агрессивных и хулиганских действиях. Следовательно, чем ниже был социально-экономический статус у района, в котором проживал ребенок, тем вероятнее он (в среднем) прибегал к антисоциальному поведению в пять, семь, десять и двенадцать лет (см. Диаграмму 9.1). Кроме того, обнаружилась любопытная закономерность: чем старше становились участники, тем очевиднее была разница в поведении у тех, кто жил в благополучных и неблагополучных районах. В промежутке с шести и до двенадцати лет у мальчиков разрыв увеличился на 43 %, а у девочек – на 57 %. Однако это, что любопытно, было вызвано не тем, что дети, живущие в неблагополучных районах, со временем ведут себя все враждебнее. Дело скорее в том, что дети, которые обитают в окружении семей с высоким и средним социально-экономическим статусом, с годами меняют свое поведение, то есть с пяти до двенадцати лет учатся вести себя все менее враждебно. Получается, над поведением мальчиков, которые растут в неблагополучных районах, не работают так же, как над поведением мальчиков из благополучных, а потому те продолжают вести себя так же агрессивно и непослушно, как и прежде. Что в пять, что в двенадцать лет мальчики из неблагополучных районов были одинаково дерзкими хулиганами. Поэтому не стоит думать, будто неблагополучный район усугубляет склонность ребенка к антисоциальному поведению в первые десять лет жизни. Просто у детей, проживающих в неблагополучном районе, меньше возможностей исправиться, в то время как их сверстников учат вести себя прилично и уважать чужие права.

ДИАГРАММА 9.1. Зависимость среднего уровня антисоциального поведения детей пяти, семи, десяти и двенадцатилетнего возраста от социально-экономического статуса семей в районе проживания. К. Одгерс, А. Каспи, М. Расселл, Р. Сэмпсон, Л. Арсено, Т. Моффитт (2012 г.). Supportive parenting mediates neighborhood socioeconomic disparities in children’s antisocial behavior from ages 5 to 12. Development and Psychopathology, 24, 705–721, figure 2. Воспроизведено с разрешения авторов.

Неоднородная выборка

Пусть даже все указывало на то, что от района проживания зависит то, насколько сильно ребенок будет склонен к антисоциальному поведению, эту связь, очевидно, можно было объяснить и иначе: дело не столько в районе проживания, сколько во влиянии семьи. Окажись это правдой, нам пришлось бы признать выявленную до этого связь ложной. Чтобы понять, насколько наши выводы соотносятся с действительностью, мы отправились в кладовую данных за теми переменными, на которые необходимо было сделать поправку. Среди них были такие семейные обстоятельства, как социально-экономический статус семьи участника; были ли склонны к антисоциальному поведению родители участника; бывали ли у родственников участника психические заболевания; подвергался ли участник физическому и иным видам насилия. Мы оценивали социально-экономический статус семьи пятилетних участников на основе того, сколько лет их родители учились в школе, где работает глава их семьи, каков доход семьи, получает ли семья социальные выплаты, живет ли в доме, построенном на государственные субсидии, и есть ли у семьи автомобиль.

Также, когда участникам было пять лет, мы посещали их дома и просили матерей взглянуть на список признаков антисоциального поведения и сказать, склонялись ли к такому поведению они сами или отцы близнецов. Когда участникам было по двенадцать лет, мы вновь спрашивали у матерей, употребляли ли они когда-нибудь наркотики; бывали ли у них проблемы, связанные с алкоголем, депрессия или психоз; пытались ли они совершить самоубийство. Кроме того, мы спрашивали, сталкивались ли с подобным близкие родственники близнецов (биологический отец, биологические родители матери, а также родные братья и сестры участников). Когда участникам было пять, семь и десять лет, мы нарочно проводили с матерями беседы, которые позволяли понять, насколько хорошо к каждому из близнецов относятся в семье. Приведем примеры случаев, когда с участниками обращались плохо: кого-то из близнецов суд признал виновным в нападении на брата в подростковом возрасте; кого-то обжигали спичками; кого-то родители избивали вплоть до переломов; и/или местные службы по защите прав детей ставили какую-то семью на учет, поскольку в ней учиняли физическое насилие над детьми. Вы наверняка думаете: какая мать будет рассказывать о подобном прямо? Однако к тому времени, когда участникам исполнилось по двенадцать лет, их матери уже успели понять, что нам можно доверить любые тайны, хотя мы при каждой встрече напоминали: если у нас сложится впечатление, что с кем-то из детей в семье обращаются плохо, мы вынуждены будем доложить об этом в службы по защите прав детей. Наконец, чтобы точнее оценить уровень домашнего насилия, мы, когда участникам было пять, семь и десять лет, спрашивали у их матерей, прибегали ли они или их партнеры к одному из двенадцати видов физического домашнего насилия, например избивали ли партнера ногами; угрожали ли ему ножом. Как уже наверняка очевидно, мы тщательно подошли к изучению семейных обстоятельств, которые могут усиливать связь между районом проживания и антисоциальным поведением ребенка, чтобы впоследствии сделать на них поправку. Мы были уверены, что сделать поправку только на социально-экономический статус семьи недостаточно.

Итак, что же мы обнаружили, когда собрались наконец, на основе эмпирических данных, ответить на вопрос о том, правда ли по тому, насколько беден район, в котором проживает ребенок, можно предсказать, насколько сильно он будет склонен к антисоциальному поведению, даже с учетом особенностей выборки? Мы обнаружили, что можно.

Другими словами, ребенок, который живет в неблагополучном районе, будет склонен к антисоциальному поведению сильнее, чем ребенок, проживающий в благополучном, не потому что у первого хуже положение в семье. Выходит, общественное и экономическое положение соседей также вносит свой вклад в развитие ребенка: чем неблагополучнее район, в котором малыш живет, тем чаще он склоняется к антисоциальному поведению. Поэтому нельзя списать выводы, к которым мы пришли первоначально, на особенности выборки.

Одно дело – обнаружить, что район проживания, судя по всему, влияет на развитие ребенка, даже с поправкой на многочисленные семейные обстоятельства, которые также вносят свой вклад. И совсем другое – понять, почему так происходит. Именно поэтому в дальнейшем мы решили разобраться, как опыт и обстоятельства, с которыми ребенок сталкивается вне стен дома, влияет на его развитие. В частности, мы задали себе вопрос: «Как так выходит, что дети из неблагополучных районов сильнее склонны к антисоциальному поведению?»

Для начала поясним: ошибочным будет полагать, будто существует одно-единственное объяснение того, как проживание в неблагополучном районе приводит к тому, что дети хулиганят и ведут себя агрессивно. Как мы отмечали, когда обсуждали влияние семьи на скорость полового созревания девочек (7-я глава), буквально все исходы в человеческом развитии определяются целым набором обстоятельств. И если мы решили сейчас сосредоточиться на одном, это не значит, что нет других. Итак, с точки зрения биологии то, что ребенок из неблагополучного района сильнее склонен к антисоциальному поведению, скорее всего, объясняется откликом организма на переживания. В восемнадцатой главе мы обсудим биологические особенности развития подробнее, однако к теме района проживания обращаться уже не будем. Кроме того, велика вероятность, что свой вклад могут вносить социологические особенности, и особенно это заметно, наверное, если обратить внимание на то, как ребенок общается со сверстниками. Это предположение соотносится с мнением матери Томаса, о которой мы рассказывали в начале главы. Также стоит обратить внимание и на особенности воспитания – и когда мы размышляли, что именно связывает между собой социально-экономический статус района проживания и склонность к антисоциальному поведению, то решили остановиться не на чем ином, как на них. Итак, чтобы продолжить свое приключение в поисках тайн влияния района проживания на развитие человека (на основе данных исследования E-Risk), мы решили проверить следующее предположение: дети из неблагополучных районов сильнее склонны к антисоциальному поведению потому, что хуже общаются с родителями.

Чтобы проверить это предположение, мы оценили воспитание участников с двух сторон: насколько их матери ласковы и насколько они внимательны. Чтобы оценить первое качество, мы провели процедуру под названием «Пятиминутная речь». В ней участвовали матери десятилетних участников, когда мы в очередной раз приходили к ним домой. Матерей просили в течение пяти минут рассказывать об одном близнеце и еще пяти следующих – о другом. Если мать вредничала, мы задавали ей наводящие вопросы в духе: «Как вы себя ощущаете, когда выходите с дочерью на люди?» – или: «Что бы вы хотели изменить в своем ребенке?» Речи матерей записывали, а после оценивали то, насколько ласково они отзываются о детях. Речь о каждом из близнецов оценивали разные, специально обученные люди, которые ничего не знали о семьях-участницах (и самих участниках). То, насколько мать ласкова, определялось по звучанию ее голоса и по словам, которые она использовала; особенное внимание уделялось тому, как часто мать проявляет к ребенку сочувствие и сопереживание. Если по рассказу выходило, что мать очень любит ребенка, очень внимательно к нему относится и обожает проводить с ним время, ей давали высокую оценку. И наоборот, мать оценивали низко, если она едва ли понимала ребенка, не сопереживала ему и была к нему невнимательна или если говорила о ребенке вяло, неохотно и даже разочарованно. Самые высокие и самые низкие оценки получали те матери, которые были бесконечно ласковыми и откровенно черствыми соответственно.

Во время того же посещения мы собирали сведения о том, насколько пристально мать следит за поведением каждого из близнецов (опять же, по отдельности) вне дома. Матерям задавали по десять вопросов, направленных на то, чтобы определить, знает ли она, с кем ее ребенок видится; известно ли ей, чем ребенок занимается в свободное время; нужно ли ребенку ее разрешение, чтобы покинуть дом, и в курсе ли она, чем занимается ребенок, пока ее нет дома. Чем больше положительных ответов давала мать, тем выше была ее оценка за внимательность.

Когда мы наконец на основе собранных данных проверили, правда ли дети из неблагополучных районов сильнее склонны к антисоциальному поведению, поскольку хуже общаются с родителями, наши ожидания оправдались. Выяснилось, что матери из неблагополучных районов проявляют к детям меньше ласки и понимания, а также хуже за ними следят, тем самым подталкивая их к антисоциальному поведению. По правде говоря, когда мы включили данные об особенностях воспитания участников в статистический анализ (то есть учли и эту величину), то связь между социально-экономическим статусом района и склонностью ребенка к антисоциальному поведению исчезла без следа! Выходит, только из-за того, что в неблагополучных районах о детях заботятся хуже, ребенок, который в нем живет, вероятнее склонится к антисоциальному поведению. Это можно сравнить с тем, как работает лампа: когда вы нажимаете на кнопку выключателя, свет вспыхивает, потому что по проводу движутся электроны. Если сделать поправку на посредника (то есть перерезать провод), то выключатель окажется бесполезен – свет благодаря ему не зажжется и в комнате так и будет темно, сколько ни нажимай на кнопку. «Выключателем» в нашем случае можно назвать район проживания; «проводом» – особенности воспитания; а «светом» – антисоциальное поведение ребенка.

Во многих американских городах семьи с бедственным экономическим положением обитают вдали от более зажиточных. В итоге самые и не самые процветающие районы располагаются довольно далеко друг от друга. Если какой-то богатый район находится по одну сторону железной дороги, то бедный наверняка будет по другую. Естественно, районы с разным социально-экономическим статусом разделяют не только железнодорожные пути.

В Соединенных Штатах встречаются такие районы, в которых проживают как бедные, так и богатые семьи, однако в Соединенном Королевстве таких районов намного больше, особенно в крупных городах, в том числе в столице и крупнейшем городе страны, Лондоне. Сейчас мы пишем эту главу, а всего несколько дней назад произошел ужасный пожар в двадцатичетырехэтажном высотном лондонском здании. Огонь с ужасающей скоростью распространился по зданию вскоре после полуночи, и это привело к многочисленным жертвам. Правоохранительные органы провели масштабное расследование, чтобы выяснить обстоятельства произошедшего и, усвоив этот горький урок, впредь быть осмотрительнее. В Соединенных Штатах почти во всех новостях об этом событии упоминалось, что это здание, построенное в ходе воплощения социального проекта, деньги на который выделил местный совет самоуправления, окружали самые дорогие дома в стране. Вместо того чтобы селить бедных граждан вдали от богатых, Национальное правительство Великобритании постаралось сделать все, чтобы богатые люди жили вперемежку с бедными, поскольку были уверены: в будущем это принесет лишь благо.

Благодаря этому у нас появилась великолепная возможность проверить, правда ли бедным людям лучше жить вблизи, а не вдали от богатых. Когда мы начали изучать этот вопрос, то ожидали двух исходов. С одной стороны (в том числе со стороны архитекторов, которые проектировали расположение домов в городе), если бедная семья живет рядом с людьми с высоким достатком, это может сказаться на ней, и особенно на обитающих в семьях детях, благотворно. Дети, подрастая, постоянно будут общаться с теми людьми, которые умеют грамотно распоряжаться жизнью, каждый день ходят на работу, берегут имущество и воспитывают покладистых детей, которые достойно учатся. С другой стороны, если бедный человек каждый день видит богатых соседей, это может удручать или даже злить его. Вдруг сложится так, что он будет ежедневно испытывать непреодолимое унижение? Если те, у кого «есть все», и те, у кого «нет ничего», будут сравнивать себя друг с другом, то представителям второй группы, которые явно проигрывают, будет лишь хуже и хуже.

Чтобы проверить, какое из двух предположений вернее и как на развитии детей сказывается «относительная бедность», мы подняли некоторые из вышеописанных данных. Начали мы с того, что сосредоточились исключительно на тех участниках, которые выросли в «неблагополучных» районах и чья семья испытывала трудности с деньгами. Считалось, что семья испытывает трудности с деньгами, если у ее главы не было высшего образования; если он занимал должность, не требующую особых навыков, или и вовсе не работал; или если семья жила на пособия от государства. Сложная программа позволила нам отметить семьи всех участников на карте, и мы сумели определить, кто из бедных семей проживал в неблагополучном районе, а кого окружали зажиточные соседи. Подвыборка для нашего нового исследования оказалась достаточно большой: две трети участников исследования E-Risk проживали в районах, в которых более 25 % семей считались состоятельными.

Что еще любопытнее, мы обнаружили следующее: по меньшей мере в вопросе антисоциального поведения архитекторы явно прогадали. Выяснилось, что пятилетний ребенок из бедной семьи, которого окружают более состоятельные соседи, склонен (согласно свидетельствам матерей и преподавателей) к антисоциальному поведению даже сильнее, чем ребенок из настолько же бедной семьи, который проживает в неблагополучном районе! (См. Диаграмму 9.2.) Мы пришли к тем же выводам, когда обратились к данным об уровне антисоциального поведения участников в семи-, десяти– и двенадцатилетнем возрасте. То, что влияние окружения вне семейного круга так важно, оказалось настолько же неожиданным, насколько и то, что на развитии ребенка, посещающего дошкольное учреждение, сильно сказывается размер группы, в которую его отдают родители (мы говорили об этом в 8-й главе).

Однако нам вновь пришлось усомниться в своих заключениях и проверить, нельзя ли списать обнаруженную закономерность на какие-то обстоятельства кроме богатых соседей. Чтобы добраться до истины, нам пришлось сделать поправку на множество тех внутрисемейных и внешних обстоятельств, о которых мы говорили выше, в частности на социально-экономический статус семьи; на то, были ли склонны к антисоциальному поведению родители участника; и на долю бедных семей, проживающих поблизости; а также на два других отягчающих обстоятельства, о которых мы прежде не говорили, но которые, судя по многим исследованиям на эту тему, вносят свой вклад в развитие детей: то, насколько ответственно жители района следят за порядком в нем, и то, насколько легко им уживаться вместе. Учесть два этих обстоятельства нам подсказал социолог Роб Сэмпсон, который сейчас работает в Гарварде и исследует, как на развитие человека влияет район проживания. Чтобы измерить то, насколько ответственно жители района следят за порядком в своем районе и насколько легко соседям ужиться друг с другом, мы отправили готовым сотрудничать с нами соседям участников по улице или двору анкеты. Эти анкеты позволяли понять, насколько сплоченно живут люди в том или ином районе, и насколько хорошо местные жители поддерживают порядок. Например, мы спрашивали у респондентов, сообщают ли соседи родителям о том, что их ребенок прогуливает школу, если замечают, как тот в учебное время зависает с друзьями за углом или расписывает стены. Кроме того, мы просили оценить, насколько охотно соседи помогают друг другу и можно ли считать обитателей их района дружными.

ДИАГРАММА 9.2. Зависимость среднего уровня антисоциального поведения среди пятилетних детей от доли нищих семей, проживающих поблизости. По К. Одгерс, С. Донли, А. Каспи, К. Бейтсу, Т. Моффитт (2015 г.). Living alongside more affluent neighbors predicts greater involvement in antisocial behavior among low income boys. Journal of Child Psychology and Psychiatry, 56, 1055–1064, figure 3. © Association for Child and Adolescent Mental Health, 2015.

Чтобы оценить, насколько тяжело соседям уживаться друг с другом, мы включили вопросы о том, происходят ли в районе те или иные правонарушения (разбрасывают ли там мусор и битое стекло; стоят ли старые здания, брошенные автомобили и оставленные на произвол судьбы магазины; разбивают ли уличные фонари, оконные стекла или рисуют ли на стенах). Даже когда мы сделали поправку на все эти потенциально отягчающие внутрисемейные и внешние обстоятельства, выводы, к которым мы пришли до этого – за одним важным исключением – остались неизменными: ребенок, живущий в бедной семье, будет (с пяти до двенадцати лет) придерживаться антисоциального поведения с большей вероятностью, если поблизости живут состоятельные семьи, чем бедный ребенок, который с детства окружен такими же бедными семьями, как та, в которой живет он сам. Поправка на вышеперечисленные обстоятельства изменила лишь одно: закономерность продолжала наблюдаться только у мальчиков, а у девочек пропала. Это и стало единственным исключением.

Едва мы это заметили, как тут же задались вопросом: «Что происходит с детьми из состоятельных семей, которые живут в «смешанном» окружении? Влияют ли на них так же пагубно те соседи, которые в сравнении с ними богаче?» Оказалось, что нет. Возможно, это вас не удивит, однако ребенок из состоятельной семьи и при этом из «смешанного» района вероятнее склонялся к антисоциальному поведению не из-за того, что его окружали семьи еще богаче его собственной, а из-за того, что рядом проживало довольно много бедных семей. Эта связь осталась неизменной, когда мы еще раз сделали поправку на все потенциально отягчающие обстоятельства, перечисленные выше. Другими словами, выяснилось, что ребенку, особенно если он мальчик, из бедной семьи, как ни неожиданно, лучше жить в окружении бедных семей, а не богатых, в то время как у детей из семей со средним и высоким достатком все с точностью до наоборот. Поэтому несмотря на то, что относительная бедность в районе подталкивает мальчиков из бедных семей к антисоциальному поведению, оказавшись поблизости от богатых семей, в сравнении с которыми бедность ощущается только острее, ребенок еще вероятнее собьется с верного пути. Проживание в «смешанном» районе по-разному сказывается на развитии детей из богатых и бедных семей.

Вы наверняка спросите: почему ребенку из бедной семьи возле богатых людей живется хуже, чем вдали от них? Десятки лет исследований, посвященных социальном неравенству и здоровью, показывают, что люди с высоким положением могут плохо влиять на психическое и физическое здоровье людей с низким положением. Вообще, эта мысль, равно как и собранные нами сведения, напомнили нам о данных наблюдений за жителями России до и после распада Советского Союза, произошедшего целое поколение назад. До того, как произошло это ключевое событие, жителям Советского Союза стоило лишь оглядеться по сторонам, чтобы увидеть вокруг себя настолько же бедных людей и понять: так живут все, а значит, можно и потерпеть. Однако затем в стране закрепился капитализм, и, наблюдая за более успешными соседями, жители России все чаще испытывали отчаяние. Относительная бедность удручала россиянина сильнее всеобщей – даже если его экономическое положение при этом вообще не изменилось. Порой человек даже мог жить лучше прежнего, однако в сравнении с соседями все равно чувствовал себя беднее, чем при СССР. Другими словами, один и тот же бедный человек может спокойно жить в окружении таких же бедных людей, однако стоит ему оказаться в окружении соседей побогаче, как он тут же начинает сильнее тяготиться своим положением.

Если обратиться к вопросу антисоциального поведения, то уже долгое время существуют предположения, суть которых сводится к следующему: только что описанная склонность сравнивать себя с окружающими, а также ощущение несправедливости и беспомощности, возможно, приводят к тому, что люди склоняются к правонарушениям. Подобный психологический опыт заставляет человека не только жить в напряжении и испытывать отрицательные чувства (например, зависть или возмущение), но и «хватать все, что плохо лежит». Криминологи рассматривают эту закономерность с точки зрения теории возможности: бедная молодежь, которая проживает вблизи от богатых людей, сильнее склонна к преступлениям, поскольку чаще видит и получает доступ к ценным жертвам в лице более богатых соседей. Особенно ярко это проявляется в случаях, когда у детей из более состоятельных семей есть то, что очень хочет получить ребенок из бедной, но не может себе позволить, например дорогие кроссовки, ноутбук или выпущенный недавно смартфон.

Учитывая все вышеописанное, можно задаться вопросом: почему упомянутые закономерности не наблюдаются среди девочек? Дело может быть в том, что девочки реже гуляют по улице без сопровождения: родители следят за ними внимательнее, чем за мальчиками. Тогда, наверное, понятно, почему мальчики в целом чаще, чем девочки, наносят ущерб чужому имуществу и, в том числе, совершают акты вандализма просто так, без особой выгоды, кроме той, что их сильнее начинают уважать сверстники, а это очень даже важное обстоятельство. В таком случае, возможно, влияние относительной бедности на развитие девочек станет очевидным позже, когда можно будет сосредоточить исследование на других переменных исхода, например на том, закончит ли девочка из неблагополучного района среднюю школу, насколько крепкой у нее будет психика и насколько успешна она будет в труде. Правда ли это, покажет время, однако проверить свои предположения мы сможем лишь тогда, когда участники исследования E-Risk повзрослеют. Вновь напомним нашим читателям, что работа над лонгитюдным исследованием напоминает труд садовника. До того как удастся собрать первые плоды, необходимо посадить дерево и долгие годы удобрять почву, следить за тем, чтобы растение получало достаточно влаги, а также избавляться от грызущих его паразитов.

Даже несмотря на то что ребенок из неблагополучного района сильнее склонен к антисоциальному поведению (причем мальчики особенно восприимчивы к пагубному влиянию относительной бедности), не стоит думать, будто каждый ребенок из неблагополучного района непременно станет правонарушителем. Мы в очередной раз лишь указываем на вероятность исхода, а не на то, что исход предопределен. Поэтому исключительно важно рассказать о том, какие обстоятельства ограждают детей от пагубного влияния – какие обстоятельства воспитывают в детях устойчивость к отрицательному воздействию.

Пытаясь ответить на этот вопрос, мы воспользовались мыслями из недавно зародившегося исследовательского направления – экометрии, которое стремится разобраться в том, как на человеческое развитие влияют изменения в среде, поскольку раньше исследователи в основном обращали внимание на относительно неизменные обстоятельства, например бедность. Итак, экометрические воззрения подсказали нам, что стоит обратить внимание на социальные явления, происходящие в пределах того или иного района. Эти явления могут объяснять, почему некоторые дети из бедных районов в будущем ведут себя лучше, чем ожидалось (по крайней мере, с меньшей вероятностью склоняются к антисоциальному поведению). В частности, наше пристальное внимание привлекла мысль о том, что поддержание порядка жителями района, которое указывает на сплоченность людей, живущих по соседству, в совокупности с их готовностью помогать друг другу в минуту нужды, способно обеспечить устойчивость к отрицательному воздействию.

То, насколько добросовестно жители следят за порядком в районе, не показывает, насколько сознателен каждый из обитателей в отдельности. Жители поддерживают порядок в районе, если следят за выполнением набора негласных правил, а также живут сплоченно и охотно помогают друг другу, особенно в минуту нужды – в частности, когда речь идет о поведении детей. Судя по всему, когда жители сами следят за порядком в районе, дети и подростки, проживающие под их надзором, чаще стараются вести себя как положено, благодаря чему район, как одно небольшое сплоченное государство, грамотно распоряжается благами, полученными извне, и развивает собственный социальный капитал, то есть воспитывает в подрастающем поколении полезные навыки и способности.

Чтобы вам было проще понять, насколько важно дружить с соседями, позвольте привести два противоположных случая, с которыми мы столкнулись в ходе исследования E-Risk. Этими случаями с нами поделились два человека, каждого из которых мы отправляли посещать дома в определенном районе. Оба описывали похожие обстоятельства. И в том и в другом районе несколько мальчишек примерно десяти-двенадцати лет от роду окружили еще одного, чтобы избить. В одном районе несколько людей, проходивших мимо по улице, переходили на другую сторону, явно не желая вмешиваться. А в другом водитель, который проезжал мимо, замедлился и крикнул в окно: «А ну-ка оставьте парня; сейчас полицию вызову!» В итоге хулиганы, которые буквально пару мгновений назад собирались совершить правонарушение, бросились врассыпную, благодаря чему мальчик, едва не ставший их жертвой, спокойно ушел домой.

Напомним, что, когда мы оценивали районы, то опрашивали взрослых, которые проживали поблизости от участников исследования E-Risk, но чьи дети участниками этого проекта не являлись. Когда участникам было восемь-девять лет, мы отправляли обитателям пятнадцати районов одного и того же населенного пункта анкеты, и в итоге вышло, что мы написали 1116 семьям, или почти семнадцати тысячам людей! В каждое письмо мы вкладывали заранее оплаченные конверты, чтобы респондентам было в чем отправить анкеты обратно. Если в среднем, то мы получили по три заполненные анкеты на каждую семью. Большинство участников опроса больше пяти лет жили в одном и том же районе, а потому хорошо его знали.

Как уже было сказано, чтобы оценить, насколько добросовестно жители следят за порядком в районе, мы задавали вопросы о том, насколько охотно соседи помогают друг другу и насколько сплоченными себя ощущают. Считалось, что соседи оказывают друг другу помощь, если они сознательно указывают местным детям на плохое поведение (например, когда те пропускают школу, рисуют на стенах или не уважают взрослых). Сплоченность оценивали через вопросы о том, насколько дружными можно назвать обитателей того или иного района: способны ли они доверять друг другу, ладят ли между собой, разделяют ли общие ценности.

Чтобы оценить, насколько хорошо сознательность и тесное взаимодействие соседей ограждают местных детей от отрицательного влияния, мы сначала определили, связаны ли эти обстоятельства со склонностью к антисоциальному поведению в пятилетнем возрасте, а затем – как под их влиянием менялось поведение детей в течение следующих пяти лет. В итоге мы обнаружили, что дети, которые проживали в сплоченных районах, в пять лет были меньше склонны к антисоциальному поведению и, пусть это проявляется уже не так ярко, в школьные годы (с пяти до десяти лет) стремительнее развивались в смысле антисоциального поведения (то есть со временем были склонны к нему еще реже).

Однако важнее было изучить иной вопрос: если сделать поправку на внутрисемейные и внешние отягчающие обстоятельства, окажется ли, что сплоченность соседей вносит больший вклад в развитие детей из неблагополучных районов по сравнению с детьми из благополучных? Данные о пятилетних участниках позволили нам ответить на этот вопрос утвердительно. Другими словами, сознательность соседей важна только с точки зрения экометрии: если жители неблагополучного района стараются поддерживать в нем порядок, живущие в нем дети реже поддаются пагубному влиянию. Однако подобного не наблюдалось в более благополучных районах. А связанных с сознательностью соседей изменений в поведении участников с течением лет не наблюдалось ни в благополучных, ни в неблагополучных. Другими словами, только в неблагополучных районах, сплотившись, взрослые (в той или иной мере) защищают детей от отрицательного влияния внешней среды.

Это, естественно, объясняет, почему в одинаково неблагополучных районах могут расти дети с разным уровнем склонности к антисоциальному поведению. По уровню склонности к антисоциальному поведению, по меньшей мере в пятилетнем возрасте, мы можем судить о том, что неблагополучный район неблагополучному району рознь: сознательность проживающих в нем людей может быть различной. Следовательно, разным может быть и поведение детей, которые растут в этих районах.

Когда мы закончили исследование (итогами которого поделились только что) о том, как обстоятельства района проживания влияют на развитие детей, мы вновь обнаружили, для ответов на какие вопросы нам не хватает сведений, поскольку мы не додумались заранее их собрать. На этот раз мы упустили влияние на участников школьной среды. Учитывая, что дети из неблагополучных районов, в которых взрослые стараются сами поддерживать порядок, в пятилетнем возрасте склоняются к антисоциальному поведению реже, чем их сверстники из таких же неблагополучных, но отнюдь не таких сплоченных районов, можно смело предположить, что и школы в двух этих районах будут разными. Придется ли учителям, которые преподают детям из неблагополучных, однако тесно взаимодействующих районов, меньше времени тратить на поддержание порядка в классе и больше – на то, чтобы передать школьникам знания, чем тем учителям, которые преподают детям из таких же неблагополучных, однако не настолько сплоченных районов? Если да, то будет ли различным уровень успеваемости у детей из районов с различным уровнем сплоченности? К сожалению, данные, собранные в ходе исследования E-Risk, не позволяли нам обратиться к этому вопросу, хотя на него очевидно необходимо обратить внимание.

Если учесть, насколько важную роль в развитии человека играют не только внутрисемейные обстоятельства, но и внешние, а именно место, которое семья, в частности родители, выбирает для проживания (если у них вообще есть выбор), то наверняка неудивительно то, что мы в ходе своего нового приключения обнаружили следующую закономерность: чем неблагополучнее район, в котором проживает ребенок, тем сильнее он склонен к антисоциальному поведению. Вряд ли столько людей старались бы выбрать себе район получше, если бы это никак не сказывалось на качестве их жизни и развитии их детей. Напомним, что, невзирая на озвученное только что наблюдение, в своем исследовании мы пытались понять, правда ли район проживания сказывается на развитии детей подросткового возраста, в частности на их социально-эмоциональном развитии, поскольку большинство наших предшественников в основном изучали другие стороны человеческого развития и выбирали в качестве участников исследования подростков.

Мы полагаем, что часть исследования E-Risk, посвященная районам проживания, оказалась в чем-то полезной для такого направления исследований, как «экометрия». Во-первых, благодаря нашим изысканиям стало ясно, что уже в пятилетнем возрасте заметно, как на ребенка влияет жизнь в неблагополучном районе – а именно то, что она подталкивает его к антисоциальному поведению. Эта связь сохранилась, даже когда мы сделали поправку на множество внутрисемейных и внешних обстоятельств, а значит, ее нельзя списать на то, что мы в рамках исследования не могли распределить участников по разным районам случайным образом. Другими словами, пусть даже, например, семейные обстоятельства и влияют на то, как ребенок развивается, по району, в котором он живет (а не только по влиянию семьи), можно вполне точно предсказать, насколько он вырастет озлобленным и склонным к правонарушениям.

Кроме того, мы вывели еще три положения, которые стоит обдумать и проверить. Во-первых, семья и район проживания воздействуют на ребенка в совокупности. В этом отношении мы обнаружили, что район проживания творит чудеса – или проклятья – в основном через воспитание. Если ребенок не только живет в неблагополучном районе, но и получает от родителей недостаточно ласки и внимания, в будущем он наверняка будет склоняться к антисоциальному поведению. Естественно, это означает, что если ребенок растет в неблагополучном районе, однако при этом родители к нему ласковы и внимательны, то он, вопреки выявленной прежде закономерности, будет намного меньше склонен к антисоциальному поведению. А когда мы проверили, как можно выработать устойчивость к пагубному влиянию района проживания, то оказалось, что ласка и забота со стороны родителей способны ослаблять связь между местностью, где живет семья, и развитием малыша.

Кроме того, мы заметили, что важную роль в развитии, по меньшей мере мальчиков, играет не то, насколько район неблагополучен вообще, а то, насколько бедна его семья в сравнении с окружающими. Напомним, что мальчики из неблагополучных районов были сильнее склонны к хулиганскому и агрессивному поведению (с пяти до двенадцати лет), если их окружали дети из более состоятельных семей. Это наблюдение противоречит воззрениям многих архитекторов. Принято считать, что дети из бедных семей развиваются лучше, если окружить их богатыми семьями. Естественно, учитывая, что описанное здесь исследование проводилось в Англии и Уэльсе, мы не можем утверждать, будто в Соединенных Штатах, Новой Зеландии или где-то еще обязательно должно наблюдаться то же самое.

Возможно, решение для возникшей в ходе нашей работы головоломки (стоит ли селить и учить вместе детей из семей с различным достатком?) кроется в наблюдениях, которыми мы поделились в конце. Неблагополучные районы бывают разными. У них разная экометрия – в каких-то районах люди стараются поддерживать внутренний порядок, а в каких-то – нет, которая по-разному сказывается на развитии местных детей. Однако в ходе исследования мы выяснили, что именно определяет экометрию района и, следовательно, как развивать сознательность в местных жителях. Как мы выяснили, этим особенно важно заниматься в бедных районах, поскольку только в них устойчивость к отрицательному влиянию зависит от того, насколько сознательны местные жители, – и в тех районах, в которых соседям не все равно друг на друга, дети склонны к антисоциальному поведению меньше, чем в других неблагополучных районах. Исследователи в области человеческого развития изучают, как развиваются дети и почему они развиваются именно так, однако мы думаем, что оценку изменений в той среде, которая окружает детей, стоит доверить знатокам в этом вопросе – в первую очередь социологам и эпидемиологам. Так что принимайте эстафету.

10. Травля

Когда мы в ходе исследования E-Risk пришли к десятилетнему Джошуа и его брату-близнецу Джеку домой (они жили в пригороде английского Манчестера), первый никак не мог перестать жаловаться на то, что в школе над ним издеваются другие мальчишки. Джошуа и Джек – двойняшки, и Джошуа намного слабее брата. Оба живут под присмотром матери-одиночки в выделенном государством доме, и в Соединенном Королевстве, в отличие от Соединенных Штатов, это еще отнюдь не значит, что все потеряно. Тем не менее Джошуа все жаловался и жаловался на одного мальчика за другим: те дразнили его за то, что он слабак, не блещет умом и никто с ним не дружит. К сожалению, брат не особенно ему помогал: он буквально никогда не вступался за Джошуа, а порой и дразнил его вместе с задирами. Казалось, мальчикам даже повезло, что их мать небогата и не может купить каждому по телефону – тогда Джошуа доставали бы еще и через него, когда он сидел бы дома, где в последние дни проводил все больше и больше времени.

К сожалению, травля – отнюдь не редкое явление, как в Соединенном Королевстве, так и в Соединенных Штатах и большинстве других западных стран. В 2008/09 учебном году американский Национальный центр образовательной статистики в рамках Национального опроса по уголовной виктимизации обратил внимание на школьную преступность. В итоге более семи миллионов американских школьников в возрасте от двенадцати до восемнадцати лет – более 28 % участников – признались, что в школе их травят. В 2011 году британское Национальное общество по предотвращению жестокого обращения с детьми сообщило: 25 % детей признались, что их травят. Что примечательно, показатели в США и Великобритании выше, чем в целом по миру: в 2004 году было заявлено, что травле подвергается 13 % детей. Такой разрыв в показателях можно толковать по-разному: либо сегодня травят еще больше детей, чем раньше (что вполне возможно, учитывая, насколько сейчас среди детей и подростков распространен кибербуллинг), либо в англоговорящих странах травят больше детей, чем в остальном мире. Это тоже вполне возможно.

Травля может выглядеть по-разному. Раньше, чтобы подвергнуть жертву травле, с ней встречались воочию, после чего задира, например, сбивал ее с ног или высмеивал ее внешность, зачастую под улюлюканье окружающих. Однако сегодня положение изменилось. Когда стремительно распространился кибербуллинг, жертв начали доставать отвратительными сообщениями, причем как в одиночку, так и толпами. Такая травля способна довести даже до самоубийства. Многие сейчас наверняка вспоминают, как их травили, или как они сами кого-то травили, или как наблюдали за задирой и его жертвой. В двух последних случаях гордиться явно нечем.

Обсуждая этот вопрос, мы не могли не вспомнить то, что тяжело забыть, как двоих из нас тоже когда-то травили. Терри Моффитт почти сразу вспомнила, как мальчик по имени Топпер травил ее каждый день. Он садился в тот же автобус, в котором она добиралась до принадлежавшей ее семье фермы в Северной Калифорнии. Поездка была долгой, и этот мальчик преспокойно толкал ее, выбивал учебники у нее из рук и угрожал ее избить, а также любого, кто садился рядом с ней. Супруг Терри, Авшалом Каспи, также вспомнил детство – он тогда жил в калифорнийском городе Санта-Круз. Его травили за то, что он приезжий. Парень по имени Джерри бил Авшалома под дых каждый раз, когда тот во время игры в баскетбол собирался забросить мяч в прыжке. Джерри вместе со своим прихвостнем постоянно угрожал Авшалому, что после уроков ему прилетит еще. В любой день двое этих задир могли появиться у одного из выходов и либо угрожать Авшалому, что ударят его, либо на самом деле его ударить. В итоге Авшалом ближе к концу учебного дня сидел как на иголках, пытаясь угадать, через какую дверь ему выйти из школы, чтобы избежать встречи с хулиганами. И вы только представьте, что случилось прямо сейчас. Мы буквально только что загуглили имя Джерри и наткнулись на его снимок – тот самый, с табличкой, который означает, что его арестовали. А еще оказалось, что мучитель Терри безвременно скончался. Два указанных исхода соотносятся с теми вопросами, на которые мы пытаемся ответить на страницах этой книги.

В этой главе мы расскажем о своем исследовательском приключении, в ходе которого пытались проверить, правда ли, что на развитие человека влияет опыт взросления, а именно общения со сверстниками, и если да, то как. В частности, в этой главе мы попытаемся ответить на два вопроса, связанные с травлей, на основе данных, полученных в ходе исследования E-Risk. Первый вопрос заключается в том, как травля влияет на развитие жертв, а второй – способно ли влияние семьи ослабить или смягчить воздействие травли. Во втором случае мы, как и в нескольких предыдущих главах, попробуем выявить обстоятельства, способные обеспечить ребенка устойчивостью к отрицательному влиянию. Также при этом мы в очередной раз докажем, что любой исход человеческого развития вероятен, но не предопределен.

Чтобы изучить травлю в начальной школе, мы беседовали с матерями семи– и десятилетних участников, а также с самими участниками, когда тем было по двенадцать лет. Эти беседы помогли нам лучше понять, как именно дети подвергаются травле. Матерям мы объясняли, что действия сверстников считаются травлей, если они говорят ребенку злые и обидные слова; если высмеивают малыша или обидно обзывают его; если устраивают ребенку бойкот, исключают его из группы друзей или нарочно никуда его с собой не зовут; если бьют, пинают или толкают его; если пытаются его оболгать или распустить о нем слухи; или если его обижают как-то еще. Представив такое описание, мы просили матерей рассказать, подвергался ли кто-то из близнецов травле. Еще мы по отдельности беседовали с каждым из близнецов и просили рассказать, травит ли их второй близнец. И матерей, и детей мы просили описать, как именно происходит (если происходит) травля. На основе собранных данных мы выяснили, как именно травят Джошуа, о котором рассказывалось чуть выше.

Прежде чем поделиться выводами, к которым мы пришли в ходе очередных изысканий, мы не могли не задуматься над вопросом, до этого почему-то вовсе не приходившим к нам в голову: почему сейчас вообще так часто говорят о травле? Как и другие исследователи, мы решили изучить, как травля влияет на развитие детей, поскольку сейчас этот вопрос «обсуждают все», причем в особенности он волнует родителей, учителей, политиков и, конечно, самих детей. Но почему? Травля, в конце концов, существует тысячелетиями. Давным-давно травля считалась обычной составляющей детства, что-то вроде обряда посвящения. Почему же сегодня мы настолько переживаем по ее поводу?

Мы поднимаем этот вопрос не потому, что считаем его недостойным всего того внимания, которое ему уделяют, а потому что отношение к этому вопросу за десятки лет изменилось слишком стремительно. Возможно, дело всего лишь в том, что сегодняшние родители (которые заводят меньше детей, а потому у современного ребенка зачастую нет братьев и сестер, способных прийти на помощь) внимательнее к потомству, чем родители прошлого. Поколения назад дети много времени проводили вдали от родительских глаз, и, даже если они жаловались на то, что их травят, у родителей было слишком много хлопот и времени переживать об этом не оставалось. Кто-то, может, даже вспомнит, как ему говорили нечто в духе «ты должен сам с этим разобраться – я вот разбирался сам».

А может, исследователи, родители и остальные люди сейчас знают о развитии детей намного больше, а потому желают оградить ребенка от всевозможных пагубных обстоятельств, в том числе и от травли. Кроме того, свой вклад может вносить опыт общения со сверстниками. Не так давно, в 1998 году, Джудит Харрис опубликовала известную книгу The Nurture Assumption (о которой мы уже упоминали в 5-й главе), где предположила, что многие люди – родители и исследователи – напрасно недооценивают то, как на развитии человека сказывается опыт общения со сверстниками: все настолько сосредоточились на воспитании, что будто и вовсе забыли, как на развитие и благополучие ребенка могут влиять друзья и знакомые. Это одна из причин, по которым мы в данной части книги (посвященной тому, как на развитие человека влияет опыт, который он переживает как внутри, так и вне семьи) рассмотрим те обстоятельства, что окружают ребенка в среде сверстников. В частности, эта глава будет посвящена травле, а одиннадцатая – курению травки.

Однако, скорее всего, на первый план травлю вывели именно социальные сети. Детей больше не травят только при личной встрече, как в те времена, когда авторы этой книги сами были детьми. Сегодня самая ужасная травля происходит по электронной почте и через мессенджеры, и слишком часто ею занимается сразу много детей, даже те, кто при личной встрече прибегнуть к травле не решился бы. Кроме того, душевная боль, которую вызывает кибербуллинг, может быть намного сильнее боли физической, вызванной тем, что ребенка толкают, пихают или бьют. В итоге можно прийти к выводу, что именно сочетание перечисленных обстоятельств, скорее всего, и привело к тому, что сегодня все настолько обеспокоены таким явлением, как травля.

В ходе исследования, посвященного травле, мы отдельно проверили, как она влияет на три разные стороны детского развития. Во-первых, мы оценили, вызывает ли травля эмоциональные и поведенческие проблемы; во-вторых – увеличивает ли склонность к самоповреждению; и в-третьих – повышает ли склонность к набору избыточного веса. Расскажем о своих изысканиях по порядку.

Эмоциональные и поведенческие проблемы

Чтобы оценить, вызывает ли травля эмоциональные и поведенческие проблемы у детей десяти и двенадцати лет, мы обратились к свидетельствам матерей и преподавателей о поведении участников. В списке поведенческих проявлений, которые указывают на эмоциональные трудности, значились положения «много плачет», «слишком часто винит себя» и «тревожится». Поведенческие трудности мы оценивали по тому, насколько ребенок склонен к хулиганству (например, ворует ли) и агрессии (например, часто ли дерется). Это те же поведенческие проявления, о которых мы говорили в восьмой главе, посвященной тому, как на развитие ребенка влияет необходимость оставаться на чужом попечении, а также в девятой, где изучали, как на развитие ребенка влияет район, в котором он проживает. Мы использовали те же признаки, поскольку нам нужны были одни и те же величины как в исследовании E-Risk, так и в исследовании NICHD. Чтобы измерения были надежнее и, следовательно, точнее, мы вновь, совсем как когда изучали районы, свели вместе свидетельства родителей и учителей, на этот раз по поводу травли.

Как можно понять по ходу книги, в исследовании, подразумевающем наблюдение (а не эксперимент), где за жизнью детей следят год за годом, никак не вмешиваясь в их развитие, всегда есть опасность столкнуться с «обратной причинностью». Она происходит, когда некий искомый, но при этом мнимый исход связывают с тем, что предположительно является его причиной, но в действительности представляет собой следствие. Допустим, что плаксивые замкнутые дети, сами того не ведая, напрашиваются на травлю. В таком случае получается, что ребенок плачем и нелюдимостью сам склоняет окружение к травле, а не плачет и замыкается потому, что его травят. Это похоже на правду, поскольку задиры обычно выбирают в жертвы тех, кто послабее. Однако не поймите нас неверно: мы ни в коем случае не хотим сказать, будто жертва сама виновата в том, что ее травят.

Ввиду того, что происходит обратная причинность, нам приходится учитывать следующее: пусть даже травля и приводит к тому, что ребенок в будущем, как мы и предполагали, испытывает эмоциональные и/или поведенческие трудности, они на самом деле могут быть исходом тех поведенческих проявлений, которые возникли еще до начала травли. Поэтому мы решили проверить, с какими проблемами участники сталкивались еще до того, как в начальной школе их стали травить. Только так мы могли быть уверены, что не расценим зависимость травли (которая, несомненно, сама по себе так же скажется на поведении ребенка) от поведенческих проблем как зависимость поведенческих трудностей от травли. Конечно, вполне может быть и так, что трудности в поведении и травля взаимосвязаны, а потому обусловливают друг друга. Тогда получится, что ребенок своим поведением неосознанно склоняет окружающих к тому, чтобы его травили, а когда мы сделаем на это поправку, то окажется, что травля, в свою очередь, сказывается на поведении ребенка. Другими словами, связь может быть двусторонней: и трудности в поведении могут склонять окружающих к травле, и травля может приводить к тому, что ребенок будет испытывать (еще больше) поведенческих трудностей.

Во время других своих исследований, чтобы не перепутать причину и следствие, мы сначала свели к постоянной поведенческие проблемы, с которыми участники сталкивались к пятилетнему возрасту, а уже потом проверили, как травля влияла на них в десять и двенадцать лет. Сделав это, мы обнаружили, что у детей, которых травили в начальной школе, эмоциональные и поведенческие проблемы наблюдаются чаще, чем у тех, кого не травили. По правде говоря, мы анализировали данные таким образом, что выяснилось следующее: у детей, которых травили с пяти до двенадцати лет, эмоциональные и поведенческие проблемы с возрастом лишь усилились.

Стоит учесть, что травля – это не только обидно и не только вызывает эмоциональные и поведенческие проблемы.

Другими словами, травля не только усиливает те эмоциональные и поведенческие проблемы, с которыми жертвы сталкивались до этого, но и запускают целую цепь явлений, которые самым пагубным образом сказываются на различных сторонах человеческого развития. Осознавая эту истину человеческого развития, мы приступили ко второй части нашего приключения в поисках связи между травлей и развитием и сосредоточились на самоповреждении – явлении, при котором дети нарочно увечат сами себя.

Самоповреждение

Ранее мы говорили о том, что травля способна крайне пагубно сказаться на развитии ребенка и причинить ему такую боль, что дело может дойти до самоубийства. Кого винить, если самое страшное все-таки случится? Кого можно призвать к уголовной ответственности? Задумавшись об этом, мы решили изучить склонность детей к самоповреждению. Нам хотелось узнать, правда ли, как нам то и дело вещают СМИ, что травля заставляет детей наносить себе увечья, а порой и лишать себя жизни. К счастью, даже в таком крупном проекте, как исследование E-Risk, среди более чем тысячи пар близнецов не нашлось достаточно случаев завершенного самоубийства, чтобы изучить этот вопрос. Однако попытки самоубийства мы также причисляли к случаям самоповреждения.

Кроме того, мы использовали данные, которые собирали, когда участникам было по двенадцать лет. Тогда в ходе личной беседы мы спрашивали у матерей, причинял ли кто-то из близнецов себе увечья и пытался ли кто-то из них совершить самоубийство в течение последних шести месяцев. Из этических соображений мы не спрашивали самих детей о том, причиняли ли они себе вред, поскольку боялись такими вопросами подтолкнуть их к опасным действиям. К самоповреждениям мы причисляли те случаи, когда участники, например, резали или кусали собственные руки, вырывали себе пряди волос, бились головой о стены и пытались покончить с собой посредством удушения (например, через повешение). Почти 3 % выборки прибегали к самоповреждению, причем мальчики и девочки – в равной степени.

Чтобы изучить, как травля влияет на склонность к самоповреждению, мы первым делом проверили, есть ли связь между тем, травили ли ребенка до двенадцати лет, и тем, насколько сильно он был склонен к самоповреждению в двенадцать. Оказалось, что связь есть, причем как в отношении всей выборки, так и в подвыборках, разделенных по половому признаку. Кроме того, связь наблюдалась и на основе рассказов матерей, и на основе признаний самих участников (см. Диаграмму 10.1).

Однако, как и в большинстве случаев, нам было мало просто отметить связь, чтобы прийти к окончательным выводам о том, как связаны травля и самоповреждение. В конце концов, склонность к самоповреждению могла усиливаться из-за чего-то другого; что, если дело было в, как мы ее называем, «третьей переменной»? Поскольку мы понимали, что травле зачастую подвергаются те дети, к которым плохо относятся родители, а самоповреждение зачастую бывает вызвано неграмотным воспитанием, мы решили проверить, можно ли списать обнаруженную связь на плохое отношение к детям со стороны родителей. В таком случае связь между травлей и склонностью к самоповреждению окажется надуманной. Когда участникам было пять, семь, десять и двенадцать лет, мы спрашивали их матерей о том, подвергался ли кто-то из близнецов физическому или сексуальному насилию.

Когда мы задумывались, чем можно объяснить найденную связь, то вспоминали еще одно обстоятельство. Самоповреждение могло указывать на психические проблемы. Чтобы проверить, нельзя ли списать склонность участников к самоповреждению на психические проблемы, мы обратились к кладовой данных, которую пополняли в ходе исследования E-Risk, поскольку там, как мы уже подчеркивали выше, располагались сведения об эмоциональных и поведенческих проблемах, с которыми участники сталкивались в пятилетнем возрасте. Когда мы сделали поправку на эти сведения, связь между травлей и склонностью к самоповреждениям осталась неизменной. Жертвы травли склонялись к самоповреждению вовсе не потому, что уже до этого испытывали психологические трудности. Травля и самоповреждение были связаны друг с другом вне зависимости от того, наблюдались ли у ребенка проблемы с психикой.

ДИАГРАММА 10.1. Доля двенадцатилетних участников, склонных к самоповреждению, среди тех, кто подвергался травле часто и никогда (оценка проводилась на основе свидетельств о травле, полученных от матерей (сверху) и от самих участников (снизу)). По Х. Фишер, Т. Моффитт, Р. Хаутс, Дж. Белски, Л. Арсено и А. Каспи (2012 г.). Bullying victimization and risk of self harm in early adolescence. BMJ, 344, e2683, Figure. CC-BY-NC.

Далее мы задумались: что, если учесть уровень интеллекта участников в пятилетнем возрасте? Что, если травле чаще подвергаются те дети, у которых уровень интеллекта ниже, из-за чего они и склоняются к самоповреждению? Однако на это обстоятельство списать связь между травлей и склонностью к самоповреждению также не удалось.

Что, если дело в семье? Что, если дети склоняются к самоповреждению, потому что дома сталкиваются не только с насилием, но и с другими проблемами, следствием чего является в том числе и травля? Чтобы проверить, можно ли объяснить семейными обстоятельствами вероятность того, что ребенка будут травить, мы сравнили данные о тех близнецах одного пола и из одной семьи, к которым сверстники относились по-разному. Если точнее, мы включили в подвыборку тех близнецов, из которых одного травили, а другого нет – наподобие Джошуа и Джека, о которых мы рассказывали в начале главы. Связь между травлей и самоповреждением сохранилась даже после того, как мы сделали поправку на множество семейных обстоятельств (таких, как финансовые трудности, психопатология родителей, домашнее насилие и наличие близких или далеких родственников, пытавшихся совершить или совершивших самоубийство). Все потому, что семейные обстоятельства, которые могли во многом влиять на развитие участников, одинаково сказывались на жизни тех близнецов, которые жили в одном и том же доме. Поэтому те различия между ними, которые вызывает травля, нельзя объяснить семейными обстоятельствами: если близнецы растут в одном доме, они окружены одинаковыми условиями.

Прочитав все вышесказанное, читатель наверняка задумается: почему травля усиливает склонность ребенка к самоповреждению? Известно, что чем чаще ребенка травят, тем больше он испытывает напряжение; вспомните первый этап нашего исследования о травле, где мы связывали ее с эмоциональными проблемами. Однако почему жертвы травли предпочитают всем другим способам ослабить напряжение именно самоповреждение? Неужели нельзя позаниматься спортом или с кем-то поговорить? Возможно, дело в том, что двенадцатилетние дети еще не могут снимать напряжение так, как взрослые, например с помощью алкоголя или сигарет, походов в тренажерный зал или переедания. Скорее всего, дети прибегают к самоповреждению после того, как видят, что разговоры с другими не помогают, и понимают: необходимо привлечь внимание к своим проблемам как-то иначе. Последнее объяснение, возможно, больше подходит детям, над которыми в семье учиняют насилие и к которым почти никогда не прислушиваются, из-за чего они боятся даже намекнуть на то, что им нужно чужое понимание, ведь иначе их «накажут».

Избыточный вес

Сведения, которыми мы делились до сих пор, показывают, насколько пагубно травля сказывается на развитии детей в начале второго десятилетия жизни, в двенадцать лет. Мы в очередной раз хотим отметить одно из важнейших преимуществ лонгитюдных исследований, на которых сосредоточена эта книга: они позволяют проверить, сохранится ли некий исход, отмеченный в одном возрасте, в дальнейшем, когда участники станут старше. В ходе исследования E-Risk мы решили посмотреть, сохранится ли влияние травли к концу юных лет, когда участникам будет восемнадцать, поскольку мы изначально задумывали собирать данные об участниках вплоть до этого возраста.

В третьей части нашего исследовательского приключения, сосредоточенного на травле, мы решили оценить массу тела участников, а точнее, проверить, кто из них будет больше склонен к набору лишнего веса. Сейчас, согласно принятому в медицине определению, приблизительно две трети взрослых американцев имеют избыточный вес. В ходе изучения того, как на развитие человека влияет травля, было важно обратить внимание и на избыточный вес – по многим причинам. Избыточный вес не только повышает вероятность развития сердечно-сосудистых заболеваний, диабета второго типа и рака, но и склоняет окружающих людей к дискриминации – в общении, в школе и на работе. Поскольку существует не так уж и много убедительных свидетельств в пользу того, что современные способы, позволяющие помочь людям с избыточным весом (например, ограничения в еде или выработка привычки употреблять здоровую пищу), положительно сказываются на их дальнейшей жизни, важно выявить, какие обстоятельства в этом вопросе нам подвластны. Травля вполне могла вносить свой вклад в склонность человека к избыточному весу, поскольку люди, чтобы избавиться от напряжения, порой переедают или с точки зрения физиологии замедляют обмен веществ. Именно поэтому мы решили проверить, существует ли связь между травлей и избыточным весом, пусть даже первоначально мы не собирались изучать этот вопрос.

Еще одним поводом к тому, чтобы перейти к третьей части исследования, стали свидетельства в пользу того, что люди, которые в детстве сталкиваются с напряженными обстоятельствами, в дальнейшем вероятнее набирают избыточный вес. Например, люди, над которыми в детстве учиняли насилие, чаще в зрелости страдают от ожирения и быстрее наращивают индекс массы тела (ИМТ) в течение жизни в сравнении с теми, кто насилию в детстве не подвергался. Опять же, мы понимали, что нам придется проверять и другие объяснения связи между травлей в годы начальной школы и избыточным весом к концу старшей школы (например, не вносит ли свой вклад то же насилие в детстве), если она все-таки обнаружится.

Чтобы получить данные о том, кого из участников в детстве травили, мы вновь обратились к беседам с матерями участников – тогда еще учеников начальной школы – семи– и десятилетного возраста, а также отдельно с матерями и отдельно с участниками, когда последним было по двенадцать и они учились в средней школе. Мы свели вместе сведения, которые получили от матерей и детей, благодаря чему выделили три группы участников: «не пострадавших», то есть тех, кто в начальной и средней школе либо подвергался травле очень редко, либо вовсе никогда (59 % участников); «временных жертв», то есть тех, кого часто травили либо только в начальной, либо только средней школе (28 %); и «постоянных жертв», которых часто травили и в начальной, и в средней школе (13 %). (Кстати говоря, и Моффитт, и Каспи, которые входят в число авторов книги, судя по их воспоминаниям, относятся к временным жертвам.) Когда мы встретились с восемнадцатилетними участниками, то измерили их рост и вес, чтобы определить их ИМТ, то есть массу тела в килограммах поделить на квадрат роста в метрах (выходит, ИМТ мы считали в килограммах на квадратный метр). Мы определяли, есть ли у участников избыточный вес, в соответствии с перечнем, который предлагают Центры по контролю и профилактике заболеваний США. 15 % участников с наибольшим весом в своей половозрастной группе имели избыточный вес. Кроме того, мы оценили соотношение между обхватом талии и бедер участников, поделив одно на другое. Мы также подключили к анализу данные об ИМТ участников, которые собирали, когда им было по двенадцать лет.

Свое исследование мы в очередной раз начали с того, что определили, наблюдается ли вообще связь между травлей в детстве и избыточным весом в юности. Оказалось, что наблюдается: те, кого в детстве травили, с большей вероятностью к восемнадцати годам набирали избыточный вес, причем наблюдалась зависимость «доза – отклик», то есть чем сильнее ребенка травили, тем больше у него был избыток веса (см. Диаграмму 10.2).

Стоит отметить: если у человека большой обхват талии (от него зависит соотношение талия/бедра), то это указывает не только на избыточный вес, но и на то, что у человека наверняка будут проблемы с обменом веществ, поскольку внутренний жир особенно пагубно сказывается на здоровье. Висцеральный жир накапливается намного глубже под кожей, чем «подкожные» жировые отложения на животе; жир первого вида похож на студень, который обволакивает важные внутренние органы, в том числе печень, поджелудочную железу и почки. Как обычно, мы решили проверить свои наблюдения. Первым делом мы сделали поправку на насилие со стороны домочадцев. Сделать поправку на это обстоятельство было важно, поскольку, судя по полученным нами свидетельствам, над детьми, которых травили сверстники, дома чаще учиняли насилие, а еще у тех, над кем в детстве учиняли насилие, были большее отношение между обхватом талии и бедер и повышенная склонность к набору избыточного веса (на этот раз только у девочек). Однако даже после того, как мы сделали поправку на то, подвергались ли участники в детстве насилию, связь между травлей и избыточным весом сохранилась, а значит, насилие со стороны домочадцев нельзя было назвать «третьей переменной». Другими словами, травля приводит к набору избыточного веса вне зависимости от того, учиняют ли над человеком насилие дома.

ДИАГРАММА 10.2. Зависимость доли восемнадцатилетних участников с избыточным весом от того, травили ли их в детстве. Дж. Болдуин, Л. Арсено, К. Одгерс, Дж. Белски, Т. Мэттьюс, Э. Амблер, А. Каспи, Т. Моффитт, А. Дениз. Childhood bullying victimization and overweight in young adulthood: A cohort study. Psychosomatic Medicine, 78, 1094–1103, figure 1A.

Далее мы обратили внимание на иные возможные объяснения связи между травлей и избыточным весом – психологические риски и то, какими участники были в детстве. Это было важно, поскольку другие исследования связывали травлю с низким социально-экономическим статусом и низким уровнем продовольственной безопасности (психологические риски), с психическими проблемами (связанными с эмоциями и поведением) и низким уровнем интеллекта в пятилетнем возрасте, а также с ускоренным половым созреванием. Кроме того, стоит отметить, что все перечисленное, за исключением эмоциональных проблем, приводит к набору избыточного веса. Тем не менее когда мы сделали поправку на эти, возможно, отягчающие обстоятельства, связь между тем, травили ли участника в двенадцать лет, и тем, насколько он был склонен к ожирению в восемнадцать, сохранилась. Как и до этого, оказалось, что травля предшествует набору избыточного веса вне зависимости от того, каким психологическим рискам подвергается человек и каким он был в детстве.

Однако оставался вопрос: это травля приводит к тому, что человек набирает лишний вес, или склонность человека к полноте как раз и подталкивает задир к тому, чтобы его травить? Другими словами, мы вновь должны были проверить, не произошла ли обратная причинность. Вдруг это не травля виновата в том, что человек набирает вес, а то, что человек набирает вес, склоняет окружающих к травле, а значит, травля – это следствие, а не причина? Важно отметить, что обратной причинности мы не обнаружили. Дети, которых в двенадцать лет травили, изначально были склонны к полноте не сильнее других детей. Итак, у нас было достаточно поводов полагать, что травля – это причина, а избыточный вес – уже следствие, по крайней мере если судить по участникам исследования E-Risk. Не менее важно упомянуть, что связь между травлей и склонностью к набору избыточного веса сохранилась даже после того, как мы сделали поправку на массу тела участников в детстве. По правде говоря, связь не исчезла, даже когда мы свели к постоянной массу тела участников при рождении и вероятность того, что склонность к полноте передалась им по наследству (об этом мы судили по тому, насколько к набору избыточного веса был склонен второй близнец).

В очередной раз оказалось, что травля пагубно сказывается на развитии ребенка, и на этот раз мы выяснили, что из-за нее к восемнадцати годам человек будет сильнее склонен к набору лишнего веса. Другими словами, мы обнаружили, что дети, которых травят, в будущем вероятнее будут иметь лишний вес. Не менее важно то, что наши наблюдения касались исключительно травли со стороны сверстников, и наблюдаемую связь не удалось объяснить насилием со стороны взрослых домочадцев. Кроме того, напомним, что дети, которых травили, с большей вероятностью набирали избыточный вес вне зависимости от других отягчающих обстоятельств: эту связь нельзя было объяснить ни достатком семьи, ни уровнем продовольственной безопасности или умственного развития, ни скоростью полового созревания. Наконец, обнаруженная связь соотносилась с предположением о том, что последствия травли преследуют человека на протяжении долгого времени, а значит, она особенно опасна: когда участников травили сверстники, они не были склонны к набору лишнего веса, однако у них возникла эта склонность ближе к молодому возрасту, причем вне зависимости от того, сколько они весили в детстве, при рождении и была ли у них генетическая предрасположенность к полноте. Другими словами, избыточный вес – это последствие травли; не причина.

Очевидно, основываясь на наших наблюдениях, следует оказывать поддержку тем детям, которые подвергаются травле, тем самым уберегая их от склонности к набору избыточного веса. К примеру, можно прививать им здоровые пищевые (допустим, отучать от фастфуда) и спортивные привычки (допустим, приучать к зарядке). Если как следует поработать над физическим здоровьем, это наверняка благотворно скажется на здоровье психическом, которое, как мы увидели выше, также способно пострадать из-за травли.

В некоторых из предыдущих глав, особенно в первой, мы подчеркивали, что, как любое биологическое явление, человеческое развитие нельзя предсказать со стопроцентной точностью. Физика, за исключением квантовой механики, – образец науки, в которой все предопределено, а потому в ней есть строгие законы, объясняющие, как работает окружающий мир. Благодаря этому мы уверенно возводим мосты и высотные здания – в таких случаях обычно все исходы предопределены. В первой главе мы объясняли, что человеческое развитие работает по-другому: те или иные обстоятельства указывают лишь на вероятность, на неизбежность того или иного исхода: что-то при таких-то условиях может произойти с большей вероятностью, что-то – с меньшей. Поэтому некое обстоятельство отнюдь не означает, что связанный с ним исход наступит обязательно – другие обстоятельства и условия способны его предотвратить. Например, мы все понимаем: даже если курение повышает вероятность возникновения рака легких, а незащищенный секс – вероятность заражения ВИЧ, отнюдь не каждый курящий в итоге заболеет раком легких, а занимающийся незащищенным сексом – СПИДом. Мы напоминаем об этом затем, чтобы стало ясно: пусть даже травля повышает вероятность того, что у человека будут проблемы с психикой, что в детстве он будет сильнее склонен к самоповреждению, а в молодости – к набору избыточного веса, это ни в коем случае не значит, что каждый, кого травили, обязательно сталкивается с перечисленными исходами. Это наблюдение вновь подталкивает нас к размышлениям о таком качестве, как устойчивость к отрицательному влиянию, и заставляет задуматься, какие обстоятельства и условия способны уберечь ребенка, которого травят сверстники, от пагубных последствий. К этому вопросу мы обратились уже в конце своего исследования, посвященного травле.

Чтобы разобраться в этом вопросе, мы первым делом возвратились ко второму этапу исследования о травле. Тогда мы изучали связь между травлей и склонностью к самоповреждению, а теперь попытались определить, почему не все дети, которых травят сверстники, прибегают к такому саморазрушительному способу избавиться от напряжения. Этот вопрос показался нам особенно важным в свете того, что, пусть даже более 90 % из тех, кого травили, не склонялись к самоповреждению, половина из тех, кто к нему прибегал, подвергались травле. Так в чем же различие между жертвами травли, которые прибегают и не прибегают к самоповреждению?

Обнаружилось, что у тех жертв травли, которые занимались самоповреждением, чаще был близкий или дальний родственник, который пытался совершить или совершил самоубийство. Кроме того, склонные к самоповреждениям жертвы травли чаще подвергались физическому насилию со стороны взрослых. Сведения по обоим обстоятельствам мы собирали через беседы с матерями. Кроме того, свой вклад вносило психическое состояние участников. По правде говоря, у тех жертв травли, которые прибегали к самоповреждению, чаще наблюдались явные расстройства поведения, депрессия и проявления психоза. Перед лицом травли, судя по всему, более стойкими (то есть по крайней мере меньше склонные к самоповреждениям) были те дети, чья психика оказалась крепче благодаря тому, что их не подвергали физическому насилию, а среди их родственников не было тех, кто пытался совершить самоубийство.

Когда мы пришли к таким выводам, то решили посмотреть, как еще можно повысить стойкость ребенка перед лицом травли. Для этого мы возвратились к начальному этапу исследования, на котором разбирались, как травля связана с эмоциональными и поведенческими проблемами. Итак, мы задали себе вопрос: «Как то, насколько стойким ребенок окажется перед лицом травли, связано с состоянием его психики?» Желая осветить вопрос устойчивости перед лицом травли еще с одной стороны, мы решили сосредоточиться только на семейных обстоятельствах, поскольку уже существовало множество теорий и свидетельств в поддержку благотворного влияния на развитие человека понимающего отношения со стороны ближайших родственников. Кроме того, нам было важно выяснить, как повысить стойкость ребенка перед лицом травли через поддержку родителей, если окажется, что она и вправду способна сглаживать влияние травли на развитие. Мы даже осмелились предположить, что травля сказывается на ребенке отнюдь не так сильно, если родители достаточно ласковы с ним, если он достаточно сильно привязан к брату или сестре и если домашняя среда в целом упорядоченна, то есть внушает ощущение безопасности и уюта.

Чтобы оценить, насколько ласковы с участниками матери, мы обратились к пятиминутным высказываниям (мы говорили о них выше) о пяти– и десятилетних участниках. Напомним, что мы просили матерей в течение пяти минут описать одного близнеца, а в течение еще пяти – другого. Эти рассказы о каждом из близнецов записывали и в дальнейшем оценивали: по голосу матери и ее словам мы решали, насколько она ласкова по отношению к каждому из детей, при этом уделяя особое внимание тому, проявляет ли она к детям сочувствие и сопереживание. Кроме того, мы просили матерей оценить, насколько тепло близнецы общаются между собой. То есть мы задавали им вопросы в духе: «Ваши дети любят друг друга?» и: «Ваши дети заботятся друг о друге?» Чтобы оценить среду в домах участников, мы обратились к наблюдениям тех исследователей, которые ходили по домам. Мы обращали внимание на то, было ли дома убрано, выставляли ли родители поделки ребенка на всеобщее обозрение, чувствовалось ли, что домочадцы счастливы, царили ли в доме порядок и тишина.

Основываясь на перечисленных данных, мы начали проверять, кто из жертв травли сталкивался с эмоциональными и поведенческими проблемами реже. Свои оценки мы связали с теми обстоятельствами, которые, как нам казалось, повышали стойкость участников. Мы, как и ожидали, обнаружили, что жертва травли реже испытывает проблемы (даже если ее травили жестоко и часто), когда ее мать достаточно ласкова, второй близнец поддерживает с ней близкие и доверительные отношения, а домашняя среда влияет на нее благотворно (Диаграмма 10.3). По правде говоря, связь между поддержкой со стороны семьи и повышенной стойкостью перед лицом травли сохранилась даже тогда, когда мы сделали поправку на уровень интеллекта пятилетних участников; на то, насколько легко участники приспосабливаются к чему-то новому; а также на низкий социально-экономический статус семей.

Что важно, все три вышеуказанных семейных обстоятельства вносили отдельный вклад в развитие у ребенка стойкости перед лицом травли. Это означает следующее: чем ласковее с участником была мать, чем заботливее и внимательнее к нему был второй близнец и чем благотворнее была среда у участника в доме, тем меньше на него влияла травля. В целом те жертвы травли, которые могли найти поддержку дома, реже испытывали эмоциональные и поведенческие проблемы, чем жертвы настолько же грубого отношения со стороны сверстников, которым не к кому было обратиться за поддержкой. Итоги, к которым привели нас обе попытки разобраться в том, что способно уберечь жертв травли от склонности к самоповреждению и психических проблем (то есть от влияния травли), подчеркивают, насколько важна семья. Получается, наши изыскания подтверждают, насколько важно, помогая жертвам травли справиться с последствиями жестокого обращения, привлекать к происходящему и его семью. Кроме того,

На основе полученных свидетельств можно даже предположить следующее: если уж и выбирать, кому из жертв травли помогать, в первую очередь следует отсеивать тех, кого способна поддержать семья, поскольку благодаря ей ребенку и без того будет намного проще справиться с последствиями травли. А тем жертвам, которых родственники поддержать не способны; над которыми дома учиняют насилие; у которых в семье есть те, кто предпринимал попытку самоубийства; и/или у которых наблюдаются психические проблемы, помогать должны уже специалисты. Именно эти дети находятся в наиболее невыгодном положении – в настолько невыгодном, что порой даже вредят сами себе. Однако на обстоятельства в семьях и, как следствие, на уровень жизнестойкости именно таких детей повлиять сложнее всего.

ДИАГРАММА 10.3. Зависимость эмоциональных и поведенческих проблем участников, которые подвергались и не подвергались травле, от того, насколько ласково с ними обращается мать, насколько ласково с ними обращается второй близнец и насколько благотворная среда их окружает дома: если семья поддерживает ребенка, травля сказывается на его развитии меньше. По Л. Боуз, Б. Моган, А. Каспи, Т. Моффитт и Л. Арсено (2010 г.). Families promote emotional and behavioural resilience to bullying: Evidence of an environmental effect. Journal of Child Psychology and Psychiatry, 51, 809–817, figure 1. © Авторы, 2010.

Нетрудно представить, что после стольких страниц, которые мы посвятили своим приключениям, направленным на изучение последствий травли, кто-то из читателей решит, будто наши выводы ничего не стоят, поскольку к ним можно было прийти, исходя из одного здравого смысла. Нельзя отчасти не согласиться с таким мнением. Однако при этом важно отметить, что здравый смысл не всегда приводит людей к здравым решениям. Давайте рассмотрим примеры, когда полагаться на здравый смысл не стоит.

Пусть даже никого и не удивить тем, что травля плохо сказывается на развитии детей, итоги нашего исследования могли быть совсем иными. В конце концов, многие представители прошлых поколений ворчат и фыркают, когда видят, насколько все сегодня обеспокоены влиянием травли. По их мнению, в травле нет ничего плохого – наоборот, это обычная часть детства, последствия которой со временем пропадут. В частности, те люди, чьи «здравые» мысли отличаются от той, которую мы выразили в предыдущем абзаце, могли бы заявить, что дело вообще не в травле, а в тех обстоятельствах, которые обычно сопровождают травлю. Другими словами, по их мнению, люди всего лишь делают из травли козла отпущения, хотя на самом деле проблемы в развитии детей вызваны совсем иными причинами. По правде говоря, именно потому, что такая точка зрения звучит не менее правдоподобно и «здраво», мы каждый раз проверяли, нельзя ли объяснить те или иные последствия травли чем-то иным. Вспомните, например, насилие со стороны взрослых, которое связано и с травлей, и с психическими проблемами (а потому могло быть истинной причиной, по которой жертвы травли сталкиваются с теми или иными трудностями), однако при этом не является третьей переменной в уравнении. То есть даже когда мы делали поправки на обстоятельства, которые, согласно «здравому смыслу», не могли не влиять на те исходы, что мы первоначально связывали с травлей, все равно оказывалось: травля пагубно сказывается на развитии людей – как в двенадцать лет (вызывая эмоциональные и поведенческие проблемы, а также повышая склонность к самоповреждению), так и в восемнадцать (повышая склонность к набору лишнего веса).

То же обнаружилось, когда мы сделали поправку на способности и проблемы ребенка, которые проявлялись еще до того, как его начали травить в школе. Если руководствоваться здравым смыслом, можно заключить, что травля сама по себе не вызывает трудностей в развитии двенадцатилетних детей и не приводит к тому, что восемнадцатилетние молодые люди набирают лишний вес. Можно решить, что эмоциональные и поведенческие проблемы или лишний вес, наоборот, являются причинами, по которым того или иного ребенка травят, то есть наблюдается обратная причинность. Тогда вывод будет таким, что не в травле дело. Однако и это оказалось неправдой. Влияние травли на развитие ребенка сохранилось, даже когда мы учли массу тела участников при рождении, а также уровень их интеллекта, физиологические особенности и массу тела в пять лет. Суть в том, что, лишь проверив различные здравые предположения о влиянии на развитие человека травли (для чего нам пришлось принять к сведению и проверить влияние на развитие детей иных обстоятельств, которые могли в итоге стать «третьей переменной»), мы смогли разобраться, какие из них истинны.

Естественно, исследование, посвященное стойкости детей перед лицом травли, проходило похожим образом. Могло оказаться так, что пятилетние дети с трудным поведением невольно накаляют обстановку в семье, а потому, стоит учесть это обстоятельство, семья никак не способна смягчить влияние на ребенка травли. Однако, когда мы изучили этот вопрос, оказалось, что трудное поведение здесь ни при чем. Если ребенку повезло расти под грамотным присмотром родителей, если обстановка в семье была мирной, то жертве травли было проще пережить издевательства со стороны сверстников, даже с поправкой на эмоциональные и поведенческие проблемы в пятилетнем возрасте. Итак, мы вновь столкнулись с примером, когда здравый смысл не работает и в своих суждениях можно полагаться только на эмпирические данные.

Из из этой главы можно вынести две важные мысли. Во-первых, последствия травли проявляются как в ближайшем, так и в далеком будущем человека и их нельзя целиком списать на множество других обстоятельств, пусть даже с точки зрения здравого смысла они обязаны вносить свой вклад в обозначенную выше связь. Во-вторых, в ребенке может вырабатываться устойчивость к травле, в частности если его искренне любит и поддерживает семья.

Хуже всего приходится тем детям, которым не повезло вдвойне: их и в школе травят, и дома не поддерживают. Эти заключения подчеркивают и то, насколько важно предотвращать травлю среди детей, и то, как предотвратить последствия травли, если над ребенком уже начали издеваться. Кроме того, благодаря этим заключениям мы вновь убедились в том, что никакой исход в человеческом развитии не предопределен. Несмотря на то что травля повышает вероятность определенных отрицательных исходов, эту вероятность можно снизить вплоть до нуля. Наконец, итоги нашего исследования, посвященного устойчивости к травле, подчеркнули одну важную особенность детского развития: нельзя противопоставлять друг другу, как делают многие, влияние на ребенка воспитания и травли. Как показывают наши исследования, и то и другое одинаково важно.

11. Курение травки в юности

«Ты проделала долгий путь, детка», – гласил слоган рекламной кампании 1970-х, в ходе которой современных свободных женщин пытались убедить в том, насколько круто курить новые сигареты, нарочно созданные для них. Отобрав у «детки» игрушку в виде марихуаны – самого распространенного запрещенного вещества в мире, – ей всучили новую. Этот пример ярко показывает, как именно окружающие люди воспринимают курение травки.

Даже в последние десятилетия прошлого века (и, судя по всему, до этого) марихуана не только считалась психоактивным веществом, но и была запрещена в Соединенных Штатах, а также почти во всем остальном мире. Кроме того, каждый считал своим долгом указать на то, как плохо ее курить – возможно, наиболее показательным примером является классический фильм 1936 года «Косяковое безумие», в котором люди, курившие марихуану, сходили с ума, ломали себе жизнь и даже склонялись к самоубийству. Однако сегодня во многих американских штатах марихуана доступна не только по рецепту врача в Колорадо, Вашингтоне, Орегоне и Калифорнии – в Уругвае и Нидерландах взрослый человек может позволить себе курить ее просто так, чтобы расслабиться. Поэтому данную главу мы могли озаглавить так: «Ты проделала долгий путь, Мэри Джейн». (Просто для справки: в середине и конце XX века «Мэри Джейн» в США было синонимом «марихуаны».)

Хотя многие не верили в сказки об опасности марихуаны, до сих пор ведутся споры о том, как это психоактивное вещество сказывается на ментальном и физическом здоровье человека в целом, не говоря уже о том, как оно влияет на трудовую и семейную жизнь.

К сожалению, исследовать вопрос курения травки не так уж и просто, в основном потому, что в Соединенных Штатах и других государствах ученым долго запрещали открыто рассматривать влияние марихуаны на людей. Судя по всему, проще было заявить, что курить травку плохо, чем разобраться в том, правда это или марихуану все-таки стоит применять в медицине, хотя за последнее сегодня совершенно спокойно борются. К счастью, теперь в США изучать курение травки не зазорно, а потому в грядущие десятилетия нас, скорее всего, ждет целый поток исследований о том, как марихуана влияет на здоровье и развитие человека.

Когда мы на основе данных, собранных в ходе данидинского проекта, собирались начать новое исследовательское приключение, на этот раз посвященное марихуане, наши исследователи уже успели обнаружить, что она сказывается на психике пагубно. Вообще, по всему миру наблюдаются свидетельства того, что курение травки способно привести к тяжелым психическим расстройствам, таким как шизофрения. По правде говоря, когда мы сами начали изучать, как на развитие человека влияет марихуана, обнаружилось, что в Швеции уже провели одно масштабное исследование и выяснили: люди, которые в восемнадцать лет часто курят травку, впоследствии на 600 % чаще сталкиваются с шизофренией! Чтобы определить, есть ли у человека шизофрения, в основном смотрят, не наблюдаются ли у него проявления психоза. Психоз – состояние, при котором мысли и чувства человека настолько искажены, что он теряет связь с действительностью. При психозе человек может видеть или слышать то, чего на самом деле нет, и воспринимать это как часть действительности. В число проявлений психоза входят галлюцинации.

Как исследователи в области человеческого развития, мы не могли не задуматься о том, важно ли, в каком возрасте человек начинает курить травку. Именно к этому вопросу мы и обратились в первую очередь. По правде говоря, мы разместили эту главу в части книги, посвященной влиянию на развитие человека семейных и внешних обстоятельств, поскольку обычно люди впервые курят травку вместе со сверстниками в подростковом возрасте, из-за чего у них затем возникает зависимость. Судя по данным, полученным в ходе данидинского исследования, наши предшественники были правы: если подросток курит травку, у него с большей вероятностью к молодости (в двадцать шесть лет) будут наблюдаться проявления шизофрении, однако в первой части своего исследования о марихуане мы также пришли к трем новым заключениям вдобавок к тем, которые можно было найти в работах предшественников.

Во-первых, мы проверили, что бывает, если психоз наблюдается у участников до того, как они впервые попробуют марихуану. Если бы оказалось, что у тех участников, у которых после курения начала развиваться шизофрения, симптомы психоза наблюдались еще до первого употребления марихуаны, тогда произошла бы «обратная причинность», то есть вышло бы, что это из-за психоза человек начинает курить травку (возможно, чтобы облегчить свое состояние), а не наоборот. Только благодаря проспективному исследованию, такому как данидинское, возможно было расположить изучаемые обстоятельства в верном «хронологическом порядке», то есть понять, что является причиной, а что следствием – психоз или курение травки. Все потому, что мы при каждом сборе данных проводили с участниками психиатрические беседы, а потому у нас были сведения, которые позволяли определить, психоз склоняет человека к курению травки или наоборот. Если бы мы смогли доказать, что курение марихуаны – это причина, а проявление психоза – следствие, тогда мы внесли бы важный вклад в исследования, посвященные тому, как употребление наркотиков (или даже многие другие вредные привычки) влияет на человеческую жизнь. Итак, нашим первым вкладом в понимание того, как курение марихуаны влияет на жизнь человека, заключалась в том, что обратной причинности в случае курения марихуаны и проблем с психикой не наблюдается. У тех участников исследования, которые в подростковом возрасте вместе со сверстниками курили травку, не наблюдалось больше проблем с психикой до того, как они закурили впервые, чем у тех, кто не склонился к этой пагубной привычке.

Второе наблюдение было примечательно с точки зрения развития, поскольку подчеркивало, насколько важен возраст, в котором у человека появляется эта вредная привычка: тот, кто к пятнадцати годам уже курил травку, сталкивался с проявлениями шизофрении с большей вероятностью, чем тот, кто начал курить ее после семнадцати. В итоге мы подумали, что курение травки, вероятно, сказывается на развивающемся мозге намного пагубнее, чем на уже развитом. Когда мы проводили исследование на этот счет, нейробиология еще не пришла к тому, что сейчас известно всем, а именно к тому, что головной мозг, особенно префронтальная кора, которая явно отвечает за предусмотрительность и сдержанность, в подростковом возрасте и, по правде говоря, даже после двадцати лет еще только развивается[14].

Наше третье и завершающее открытие касалось особенностей влияния марихуаны на психику: те, кто курил ее в раннем подростковом возрасте, чаще тех, кто ее не курил в том же возрасте, сталкивались с психотическими симптомами – даже не под влиянием этого психоактивного вещества. Однако они не были сильнее склонны к депрессии. В очередной раз оказалось, что марихуана особым образом влияет на головной мозг.

Прежде чем поделиться тем, что мы узнали о влиянии марихуаны, хотя мы уже упомянули по меньшей мере один печальный исход, нам необходимо кое-что пояснить. Мы задумывали свое исследование не затем, чтобы выявить, насколько плохо марихуана влияет на человеческую жизнь, и не для того, чтобы доказать, будто она губит человеку здоровье, лишает его благополучия или счастья. Кроме того, мы не собирались опровергать никаких заявлений о том, насколько опасно курить марихуану. Дело в том, что, как и многие другие авторы трудов, посвященных здоровью, мы рассматривали влияние марихуаны как исследователи в области человеческого развития, которые желают внести свой вклад в область здравоохранения и выявить, влияет ли употребление этого вещества на физическое, психологическое и поведенческое развитие. Поскольку мы привыкли полагаться на данные, то в наших правилах – посмотреть, как ляжет эмпирическая карта, после чего честно и открыто поделиться своими наблюдениями. На этот раз мы собирались сделать то же самое вне зависимости от того, кому это будет на руку – сторонникам или противникам легализации марихуаны. Напомним то, что мы говорили в восьмой главе, посвященной тому, как на ребенке отражается забота со стороны чужих людей: мы не более чем метеорологи, которые, тщательно изучив данные, предполагают, какой окажется погода. Если мы говорим, что будет дождь, то не потому, что не любим солнце; а если мы скажем, что будет солнечно, то не потому, что против дождя. Мы лишь делимся тем, о чем свидетельствуют данные, не более того.

Когда участники данидинского исследования начали взрослеть, мы задумались, влияет ли курение марихуаны на развитие человека и после подросткового возраста, а также что оно в целом затрагивает кроме психики. Так и началось наше очередное исследовательское приключение, на последующих этапах которого мы решили изучить не просто курение травки в подростковом возрасте, а постоянное курение. Мы не стали уделять пристальное внимание психозу, а вместо этого решили обратиться к изменениям – или, если точнее, к нарушениям в нейропсихологической деятельности людей от тринадцати до тридцати восьми лет. Нейропсихологическая деятельность включает в себя в том числе когнитивную деятельность, которая связана с тем, что происходит в головном мозге. Итак, пусть даже мы и не изучали мозг напрямую, как в исследовании с использованием нейровизуализации (мы только-только завершили его – но еще не проанализировали – к моменту написания книги), которой мы уже подвергали сорокапятилетних участников, мы могли оценить их мозговую деятельность через те психические способности, которые они проявляли до этого. Итак, мы оценивали изменения в нейропсихологический деятельности участников на основе того, насколько высоким у них был уровень интеллекта и насколько хорошо у них работала память в тринадцать и тридцать восемь лет. Кроме того, мы оценивали, насколько хорошо тридцативосьмилетние участники воспринимают зрительную и слуховую информацию, насколько быстро перерабатывают полученные сведения, насколько у них развито образное мышление и речевосприятие.

Возможно, стоит отметить: мы были всецело уверены в том, что по перечисленным признакам возможно определить, как работает мозг человека, поскольку Терри Моффит, которая входит в число авторов книги и является нейропсихологом, уже успела проявить себя как блестящий исследователь в области нейронаук, когда у ее стареющего отца начали наблюдаться многочисленные пугающие нарушения зрения, из-за чего он в конце концов ослеп. Хотя сельский и такой же стареющий врач заключил, что с ее отцом все в порядке и дело просто в возрасте, она не успокоилась. По симптомам отца она вообще рассудила, что определенный участок его головного мозга, скорее всего, поражен опухолью. Конечно же, когда она настояла на том, чтобы мы отправили его на томографию в Медицинский центр Университета Дьюка, опухоль обнаружилась – она давила на его оптический нерв. После на удивление простой операции, в ходе которой к мозгу подобрались через ноздрю, проблем как не бывало!

Чтобы оценить, кто из участников постоянно курит травку (это было независимой переменной), мы обратились к беседам, которые проводили с участниками, когда тем было восемнадцать лет, двадцать один год, двадцать шесть лет, тридцать два года и тридцать восемь лет. Привычка курить травку оценивалась по тому, сколько раз при очередном сборе данных оказывалось, что у участника наблюдаются признаки зависимости от марихуаны. Чтобы участника признали зависимым, он должен был испытывать безудержное желание курить травку, которое пагубно сказывается на его повседневной жизни или состоянии, что проявляется в различном виде в течение трех месяцев. Проявления могли быть следующими: человеку со временем нужно было выкурить заметно больше травки, чтобы добиться желаемого состояния (поскольку у него вырабатывалось привыкание); если он переставал курить травку, у него начиналась сильная «ломка» (то есть абстинетный синдром); человек безуспешно пытался бросить курить травку или хотя бы сдерживать себя; а также частично или полностью отстранялся от важных социальных, трудовых или досуговых мероприятий (например, переставал видеться с друзьями, если те не курили травку, или пропускал собеседования). Оценивая по этому перечню признаков разговоры с участниками в разные сроки, мы определяли, кто из них зависел от марихуаны дольше других. У кого-то зависимости не наблюдалось ни во время одной из бесед; у кого-то – во время всех пяти.

Что мы обнаружили? Во-первых, у тех, кто постоянно курил травку, чаще снижался уровень интеллекта в течение двадцати пяти лет – с тринадцати и до тридцати восьми. У тех участников, которые никогда не курили травку, наблюдалось лишь небольшое снижение уровня IQ – в среднем не более одного балла – за тот же промежуток времени. Однако у тех, у кого зависимость наблюдалась во время одной, двух или трех бесед, уровень интеллекта снижался в среднем примерно на полтора балла, два с половиной балла и почти на шесть баллов соответственно. Таким образом, мы получили зависимость «доза – отклик», совсем как в других исследованиях, посвященных влиянию внешней среды на развитие человека: чем больше участник курил травку, тем сильнее это сказывалось на его развитии (то есть снижался уровень его интеллекта). Вы, возможно, скажете: пять баллов – подумаешь. Однако и эти пять баллов способны сказаться на умениях человека, особенно в сравнении с теми сверстниками, у которых уровень интеллекта снизится не настолько сильно или не снизится вовсе. Кроме того, мы отправляли анкеты осведомителям, которые хорошо знали участников, и собранные благодаря этому данные показали, что трудности, которые зависимые от марихуаны люди испытывают в мыслительной деятельности, заметны окружающим.

Мы вновь решили проверить свои первоначальные заключения на основе тех данных об участниках, что собрали в ходе исследования. Что, если у людей, которые курили травку, уровень интеллекта снижался потому, что они хуже учились в школе, – из-за своей вредной привычки или по другим причинам? Зная, что такое вполне возможно (и в таком случае связь между курением травки и изменениями в головном мозге, которые сказываются на мыслительной деятельности, будет непрямой), мы решили проверить свои заключения. Как оказалось, связь между постоянным курением травки и снижением уровня интеллекта объяснялась не тем, что люди, пристрастившись к марихуане, зачастую бросают школу. По правде говоря, данные нас удивили, поскольку мы полагали, что марихуана вполне способна лишить желания учиться и ударить по успеваемости. Отметим, что мы не утверждаем, будто курение травки вообще никак не сказывается на желании учиться и успеваемости. Мы лишь хотим сказать, что у людей, которые постоянно курят травку, уровень интеллекта снижается не (только) потому, что они теряют желание учиться.

Убедившись в том, что курение травки и снижение уровня интеллекта связаны между собой отнюдь не потому, что из-за марихуаны подростки чаще бросают учебу, мы обратили свое внимание на нейропсихологические показатели. Возможно, это вас не удивит, однако, подключив к анализу данные об определенных мыслительных способностях, мы вновь обнаружили зависимость «доза – отклик». Она сохранилась даже после того, как мы учли, то есть сделали поправку, на уровень интеллекта участников в тринадцать лет. Проверить это было необходимо затем, чтобы понять, не объясняется ли снижение уровня интеллекта у курящих травку участников каким-то третьим обстоятельством. Когда мы сделали поправку на уровень интеллекта участников в тринадцать лет, выяснилось следующее: чем сильнее человек зависел от травки, тем тяжелее ему было – в зрелом возрасте – держать в уме и обрабатывать информацию (как раз то, что мы называем рабочей памятью); тем медленнее он обрабатывал сведения, когда перед ним стояла некая задача; и тем хуже он понимал сказанное и написанное. Перечисленные способности, естественно, необходимы нам каждодневно и от них зависят самые разные стороны жизни. Без них человек не сумеет ни ответить на звонок, ни приготовить блюдо по рецепту, ни поиграть в компьютерную игру.

Мы в очередной раз решили себя проверить и посмотреть, нет ли здесь «третьих переменных», или отягчающих обстоятельств, которые зачастую вносят свой вклад в те или иные связи, из-за чего исследователи приходят к неверным выводам. Вдруг мы обнаружили связь между постоянным курением травки и нарушениями на нейропсихологическом уровне просто потому, что тридцативосьмилетние участники данидинского исследования, зависевшие от марихуаны, приходили к нам в отдел «под кайфом»? Тогда, получается, найденная связь вызвана не чем иным, как влиянием наркотического опьянения. Оказалось, что не важно, находился ли участник в состоянии наркотического опьянения во время беседы. Другими словами, мы выявили долговременное влияние привычки курить травку на мыслительную деятельность в целом, а не кратковременное влияние наркотика на состояние человека в течение недолгого времени. Кроме того, обнаруженная связь никак не зависела от того, наблюдается ли у участника зависимость от табака, тяжелых наркотиков или алкоголя, а также признаки шизофрении. Когда мы учли эти обстоятельства, связь между курением марихуаны и нейропсихологической деятельностью в зрелости осталась неизменной.

Когда мы изучили труды наших предшественников, также посвященные влиянию марихуаны (в которых значилось, что люди, которые начинают курить травку до пятнадцати лет, намного чаще сталкиваются с психозом), то вновь задумались о том, вносит ли свой вклад возраст, в котором человек начал курить травку. Правда ли на тех, кто начал курить раньше, марихуана сказывается сильнее? Оказалось, что да. Судя по собранным нами данным, на тех участниках, которые начали курить травку в зрелом возрасте, эта привычка никак не сказывалась. Другими словами, выявленная связь между курением травки и нарушениями нейропсихологической деятельности держалась только на той подвыборке участников, которые завели привычку курить марихуану в юности. Свидетельства в очередной раз говорили в пользу того, что головной мозг подростка намного уязвимее к марихуане, чем головной мозг взрослого.

Одно дело – отмечать ухудшение или затруднение нейропсихологической деятельности по формальным тестам, которые психологи проводят в заранее определенных и тщательно проработанных условиях, и совсем другое – выяснить, влияет ли курение травки на повседневную, настоящую жизнь человека. Когда мы взглянули на вышеописанные итоги, то осознали: если марихуана пагубно сказывается на мозговой деятельности, это, в свою очередь, может повлиять на финансовое и общественное положение человека. Так мы начали третье исследование, посвященное тому, как курение травки влияет на развитие человека. Мы возвратимся к этому вопросу в тринадцатой главе, в которой будем говорить о том, зависит ли успех человека от наследственности.

В новом исследовании, посвященном курению травки, мы также пользовались данными, которые собирали об участниках вплоть до тридцативосьмилетнего возраста. Однако на этот раз мы обратили пристальное внимание на финансовые и социальные трудности. Первым делом мы оценили социальную мобильность участников, сравнив должности, которые они занимали в тридцать восемь лет, с должностями, которые занимают их родители. Если участник занимал не такую престижную должность, как его родитель (например, если дочь врача была офисным работником, а сын финансистки – автомехаником), то мы отмечали нисходящую социальную мобильность. Если наоборот, то восходящую.

Далее мы изучили финансовое положение участников. Когда мы беседовали с тридцативосьмилетними участниками, то собирали сведения об их чистых активах, о том, есть ли у них задолженности, а также деньги на основные расходы. Эти сведения мы дополняли данными (на основе официальных документов) о том, получают ли участники пособия, а также насколько они платежеспособны – по их кредитным историям. Наконец, чтобы оценить социальную жизнь участников, мы спрашивали их о том, с какими трудностями они сталкиваются на работе и в близких отношениях с партнерами. Чтобы понять, как проходит трудовая жизнь участника, мы выясняли, лгал ли он, чтобы получить работу, бросал ли работу без предупреждения, ссорился ли с коллегами, отдыхал ли дольше положенного, работал ли медленнее нужного, воровал ли на работе и лгал ли о количестве отработанных им дней и часов. Чтобы понять, как проходит личная жизнь участника, мы спрашивали его, насколько он близок с партнером эмоционально и может ли ему доверять, наблюдались ли в их отношениях случаи физического насилия, а также склонен ли участник или его партнер к тирании (например, запрещает ли партнеру работать, учиться или видеться с родственниками; выслеживает ли партнера, чтобы проверить, чем он занимается). Вспомнив, что мы выяснили в ходе прошлого исследования, когда проверяли, как курение травки влияет на нейропсихологическую деятельность, мы подумали: судя по всему, эта вредная привычка обязана сказываться на финансовом и социальном положении участника. Оказалось, что так и есть: чем сильнее человек зависел от марихуаны с течением лет, тем больше была вероятность, что в зрелости он окажется не на такой престижной должности, как его родитель, будет сталкиваться с трудностями в финансовом смысле, на рабочем месте и в близких отношениях с партнером. Мы в очередной раз обнаружили, что курение травки и жизненные трудности связывает между собой зависимость «доза – отклик» (то есть чем сильнее привычка, тем хуже жизнь).

Угадайте, что мы сделали дальше. Естественно, решили проверить себя! Что, если связь между курением травки и социальными и финансовыми трудностями была ложной и объяснялась иными обстоятельствами? Что, если дело было в социальных и экономических трудностях, которые влияли на участника в детстве? Или в том, что у участника в детстве наблюдались какие-либо психические отклонения? Или в том, что его воспитывал родитель-одиночка? Или в алкогольной зависимости? Или (это было вероятнее всего) в том, что участник начал курить травку в юности? Когда мы сделали поправки на перечисленные обстоятельства, оказалось, что ни одно из них не определяет обнаруженную связь между постоянным курением травки и развитием человека с восемнадцати до тридцати восьми лет. Возможно, важнее (и даже удивительнее) было иное: значительные финансовые и социальные трудности испытывали даже те участники, которые начали постоянно курить травку не в юности, а позднее. Итак, когда мы изучили, как курение марихуаны сказывается на повседневной жизни участников, то пришли к выводам, которые в чем-то отличались от того, что мы выявляли на нейропсихологическом уровне, через психометрические тесты в нашем исследовательском отделе. Напомним, что на нейропсихологическом уровне курение травки пагубно сказывалось на мыслительной деятельности.

Еще сильнее удивило нас то, что постоянное курение травки, судя по всему, было связано с финансовыми и социальными трудностями настолько же прочно, как и алкогольная зависимость, а в чем-то даже прочнее. Зависимость от марихуаны чаще, чем зависимость от алкоголя, приводила к тому, что участники испытывали финансовые трудности, однако обе зависимости с одинаковой вероятностью приводили к нисходящей социальной мобильности, антисоциальному поведению на рабочем месте и противоречиям в близких отношениях. Глядя на наши заключения, важно понимать, что от алкогольной зависимости страдает намного больше участников данидинского исследования – и жителей планеты, – чем от зависимости от марихуаны. Это означает, что проблема алкогольной зависимости в любом случае важнее для общества, чем проблема зависимости от марихуаны.

Обнаружив, что люди, которые рано привыкают курить травку, сталкиваются с трудностями на психологическом и поведенческом уровне, мы приступили к завершающей части своего приключения, связанного с марихуаной, и обратили внимание на физическое здоровье участников. По правде говоря, мы решили сравнить, как на здоровье участников влияют марихуана и табак. Мы в очередной раз обратились к данным о том, сколько раз тот или иной участник признавался, что курит травку, и о том, была ли у него зависимость от марихуаны. Напомним, что эти сведения (равно как и сведения о табакокурении) мы собирали, когда участникам было восемнадцать лет, двадцать один год, двадцать шесть лет, тридцать два года и тридцать восемь лет. Чтобы оценить физическое здоровье участников, мы обратились к лабораторным данным о состоянии их зубов, работе легких, наличии у них воспалений, а также о том, как у них происходит обмен веществ и о том, как участники сами оценивают свое здоровье. Перечисленные сведения мы собирали, когда участникам было двадцать шесть и тридцать восемь лет.

Прежде чем поделиться наблюдениями, которые охватывают жизнь участников от юности к зрелости, мы хотели бы обратить внимание на те наблюдения, с которыми столкнулись чуть раньше. Во-первых, данные, которые мы собирали об участниках, когда им было восемнадцать и двадцать шесть лет, поначалу, казалось, свидетельствовали о том, что марихуана отрицательно сказывается на работе легких. Однако в итоге оказалось, что дело было в курении табака и лишнем весе – они оказались «третьими переменными». Конечно, мы раскрыли это, когда в очередной раз проверяли себя и делали поправки на самые разные обстоятельства, которые могли оказаться отягчающими. Во-вторых (возможно, вас это удивит), данные, которые мы собирали о тридцатидвухлетних участниках, показали, что на самом деле у тех, кто курит травку, легкие работают даже лучше, чем у тех, кто ее не курит! Почему? Подозреваем, дело в том, что курящий травку человек чаще задерживает дыхание, чтобы не выпускать дым раньше времени и тот успел повлиять на мозг.

Забегая вперед, скажем, что любопытно было бы определить, происходит ли то же самое, если человек увлекается электронными сигаретами (которые исследователи связывают с проблемами в работе легких, порой способными привести к смерти) или продуктами с содержанием марихуаны, поскольку в первом случае человеку не приходится надолго задерживать дыхание, а во втором – вовсе что-то вдыхать. Если в дальнейшем обнаружится, что электронные сигареты с травкой и продукты с марихуаной никак не влияют на работу легких, тогда наше предположение о том, почему у участников, которые привыкли курить травку, легкие работают лучше, подтвердится.

Поскольку мы все разъяснили, пришло время обратиться к данным о физическом здоровье тридцативосьмилетних участников. Самым примечательным (и удивительным в сравнении с влиянием табака) оказалось то, что курение травки, судя по всему, никак не было связано с физическим здоровьем. По правде говоря, какие бы показатели здоровья мы ни учитывали, никакие из них, кроме состояния зубов, не пострадали от курения марихуаны. В частности, стоматологические осмотры, которые мы проводили с течением лет, показали, что у тех участников, которые курили травку, состояние зубов к тридцати восьми годам было хуже; кроме того, с двадцати шести и до тридцати восьми лет состояние зубов у этих участников ухудшалось стремительнее. Связь сохранилась, даже когда мы сделали поправку на стаж табакокурения, то есть на то, сколько участники курили за двенадцать лет, которые мы охватили в своем исследовании. Однако следует отметить: пусть даже по нашим наблюдениям выходит, что марихуана никак не сказывается на работе легких к зрелости, многие участники, у которых была эта вредная привычка, открыто признавались, что у них наблюдаются проявления бронхита, которые ослабевают, стоит им отказаться от марихуаны.

Пусть даже курение травки в основном не влияло на физическое здоровье, в отношении табака сказать то же было нельзя. Оказалось, что табакокурение губительно сказывается на легких и обмене веществ, а также увеличивает вероятность хронических воспалений к тридцати восьми годам. Кроме того, у курильщиков стремительно ухудшалось физическое здоровье в промежутке между двадцатью шестью и двадцатью восьмью годами. И табак, и марихуану люди курят (или по меньшей мере курили участники данидинского исследования), и тем удивительнее то, насколько по-разному табакокурение и курение травки влияют на физическое здоровье. Своими заключениями мы не намерены умалять того, насколько губительно курение травки сказывается на состоянии зубов, или того, что у людей, которые бросают курить марихуану, ослабевают проявления бронхита. Мы лишь хотим пояснить, что курение курению рознь, поскольку от того, что человек курит, зависит то, что произойдет с его здоровьем. Безусловно, теперь у нас есть повод задуматься: почему люди так яростно выступают против марихуаны (и требуют ее запретить), в то время как к табаку все относятся терпимо?

Возможно, первое, что стоит отметить на исходе нашего исследовательского приключения, посвященного марихуане (благодаря которому мы смогли выяснить, как привычка курить травку повлияла на дальнейшую жизнь участников данидинского исследования), – это то, о чем мы до сих пор не говорили открыто: по завершении всех исследований по этому вопросу мы так и не увидели, чтобы курение травки пагубно сказывалось на тех, кто начал курить ее просто ради расслабления в зрелом возрасте. При этом, насколько бы приятным ни был этот опыт, наше долгосрочное исследование отчетливо показало, что не стоит недооценивать пагубное влияние марихуаны на тех, кто начал курить ее в юности или курит ее ежедневно в течение многих лет. Особенно важно понимать: пусть поначалу мы пришли к выводу, что курение травки пагубно влияет на психику и нейропсихологическую деятельность, затем выяснилось, что буквально каждый, кто курит марихуану (вне зависимости от того, когда он начал ее курить), в повседневной жизни сталкивается с социальными и финансовыми трудностями. Однако в то же время мы обнаружили, что марихуана никак не влияет на физическое здоровье – исключение составляет лишь состояние зубов.

Некоторые могут заявить, что повседневные проблемы, к которым приводит курение травки, – это на самом деле, возможно, косвенное следствие того, что люди, которые курят марихуану, часто вынуждены иметь дело с правоохранительными органами, которые задерживают их за употребление запрещенных веществ. Другими словами, жизнь людям портит не марихуана и даже не зависимость от нее, а то, что из-за нее люди попадают под суд. К слову, можно вспомнить, как один знаменитый и некогда активный любитель марихуаны, президент Барак Обама, заявил, что «марихуана никому не вредит; всем вредят судимости за употребление марихуаны». Что ж, мы взяли и проверили, правда ли это, господин президент, и оказалось, что это неправда. Когда мы сделали поправку на тех участников, которых судили за курение марихуаны, то связь между курением травки и проблемами в повседневной жизни осталась неизменной. То есть даже те, кто не привлек внимания полиции, были сильнее склонны к нисходящей социальной мобильности; кроме того, даже у них в зрелости наблюдались значительные проблемы в финансовой и семейной жизни.

Эти и иные выводы, связанные с марихуаной, уже, возможно, не особенно кому-то помогут, поскольку сегодняшняя марихуана содержит намного больше тетрагидроканнабинола (ТГК) – именно это психоактивное вещество и вызывает опьянение, – чем та, которую доставали участники нашего исследования, когда были подростками и даже молодыми людьми. Как мы уже говорили выше: ты проделала долгий путь, Мери Джейн, и это, очевидно, во многом к худшему. Пусть даже на физическом здоровье марихуана почти не сказывается, она очень плохо влияет на психику, нейропсихологическую деятельность, а также на трудовую и семейную жизнь человека.

В свете этих наблюдений стоит задуматься: что, если на тех, кому исполнится пятнадцать или тридцать восемь в XXI веке и кто начнет курить современную, более крепкую травку в юности или наляжет на нее в зрелости, она повлияет намного сильнее, чем на представителей прошлых поколений? Если смотреть на данные, собранные в ходе данидинского исследования (о которых мы говорили выше), то, полагаем, не повлияет. А если вспомнить, что в 1970–1980-е годы мы намного меньше знали о головном мозге, особенно о том, что префронтальная кора заканчивает развиваться только на третьем десятке жизни, то у нас будут все причины верить: мы в своих наблюдениях явно недооценили то, насколько пагубно на жизнь человека XXI века влияет марихуана, которую он начал курить еще в юности и которую курит постоянно.

Прежде чем закончить эту главу, следует отметить, что теперь у нас есть веский повод выступать против курения травки: люди, которые курят марихуану, по крайней мере постоянно, вне зависимости от того, в каком возрасте у них возникла эта привычка, сталкиваются со значительными трудностями на психологическом и социальном уровне. Мы отнюдь не понаслышке знаем, насколько яростно люди хотят «повесить гонца», который приносит им неугодные вести. Именно поэтому мы в какой-то мере побаивались озвучивать итоги нашего третьего исследования, в ходе которого мы оценивали, как курение травки влияет на повседневную жизнь человека. Некоторые рецензенты нашей работы, которую мы отправляли в научные издания, кажется, отказывались ее публиковать не столько из-за основополагающих упущений в выборе методов и способов сбора данных, сколько из-за посыла, который читался в нашей работе и который даже можно было счесть нашим личным мнением.

Что примечательно, когда мы решили опубликовать итоги исследования, связанного с физическим здоровьем, то столкнулись с тем же. На этот раз дело было не в том, что мы якобы выступаем против марихуаны и излишне подчеркиваем ее отрицательное влияние, а в том, что мы, наоборот, указываем на ее относительную безвредность! «Нельзя говорить, что марихуана не вредит здоровью – тогда люди будут употреблять ее чаще», – отвечали нам. Судя по всему, исследователи, которые изучают марихуану, обречены в любом случае – и если докажут, что она вредная, и если обнаружат, что она безвредна. Нас, очевидно, ненавидели (и обожали) и сторонники, и противники легализации марихуаны.

Мы считаем такое отношение к научным изысканиям излишне предвзятым, о чем мы уже говорили в восьмой главе, посвященной тому, как на ребенка влияет необходимость оставлять его на попечении чужих людей. Как ученые, мы не стремимся к тому, чтобы угодить кому-то или разозлить кого-то данными, добытыми в ходе тщательного и добросовестного исследования. Наша задача скорее заключается в том, чтобы принять любые итоги, какими бы они ни были, как бы ни легла эмпирическая карта. Не менее важно то, что мы не считаем тех, кто публикует научные труды, противоречащие расхожим представлениям о действительности, достойными порицания, а ведь порой их готовы отправить на костер. Помните: если синоптик говорит вам о том, что завтра будет дождь, это не значит, что он против солнца! То же самое касается всех остальных заключений, к которым приходят добросовестные исследователи. Необходимо различать то, во что нам хочется верить (и что нам хочется увидеть по завершении исследования), и то, что показывают честно собранные и изученные данные.