Происшествие в Утиноозерске

Человек, пожелавший войти в историю

В первых числах августа в редакцию журнала «Наука и мы» пришло письмо, которое тут же передали Бандуилову.

«Уважаемые товарищи, — читал Алексей. — Сообщаем, что 27 июля сего года, примерно в половине третьего (по-местному времени), мы, то есть: прораб Харченко Ю. А., автослесарь Силков И. Н. и завмаг Сафьянов В. Д., то есть я, проводя уик-энд на берегу Утиного озера, наблюдали трех доисторических ящеров. Первым заметил упомянутое животное автослесарь Силков И. Н. Примерно через пятнадцать минут завмаг Сафьянов В. Д., то есть я, объявил, что тоже видит ящера, но другого калибра. Прораб Харченко Ю. А. вначале отрицал и смеялся, но позже вынужден был признать, что наблюдает третье неизвестное чудовище. Чтобы исключить оптический обман, мы втроем вошли в воду, рискуя жизнями. В ответ на это ящеры отплыли подальше, как бы не доверяя человеку. Мы двинулись за ними.

Сначала нам было по колено. Затем рельеф дна резко изменился, некоторое время нам пришлось идти под водой. Как позже выяснилось, мы сбились с маршрута и вновь оказались на берегу, но уже без Силкова И. Н. Поиски товарища были безуспешными, хотя и активными. Потеряв практически надежду, мы вдруг увидели тело автослесаря Силкова И. Н., которое двигалось по воде без признаков жизни, подталкиваемое кем-то снизу…

Подвергнув его искусственному дыханию, мы вернули ему восприятие жизни, но он ничего не помнил. Невольно встает вопрос: кто же спас автослесаря Силкова И. Н.? Поскольку дельфины в Утином озере не водятся, есть лишь одно материалистическое объяснение — ящеры! Это они протянули лапу помощи утопающему и доставили его на берег.

Если этот случай Вас заинтересует, готовы встретиться и поделиться впечатлениями.»

Дальше шли три подписи и телефон Сафьянова В. Д.

Из любопытства Бандуилов набрал указанный номер. К его удивлению, трубку действительно взял Сафьянов Владимир Дмитриевич. Они договорились о встрече в редакции.

Гость пришел минута в минуту. У завмага было мужественное лицо горнолыжника и манеры жизнерадостного итальянца. Меньше всего он походил на деятеля прилавка. О ящерах Сафьянов рассказывал слишком красочно и подробно. «Врет», — с тоской подумал журналист и стал задавать вопросы «на засыпку».

Сафьянов начал путаться и противоречить тому, что рассказал раньше. В одном случае он указывал на длинный хвост, в другом — утверждал, что хвоста у ящера не было. Окончательно запутавшись, Владимир Дмитриевич весело признался, что на озере не был и никаких ящеров не видел… После этого он напрямик изложил цель своей странной затеи.

— Надо учесть мое особое положение, — рассуждал Сафьянов. — Магазин у меня рыбный, фирменный. Возможности, сами понимаете, богатейшие. Любой дефицит, какой пожелаю. Как говорится, город мною схвачен крепко. Имею связи от и до! — он вздохнул. — Вроде все есть, и в то же время чего-то не хватает. Раньше, скажем, купец мог купить дворянский титул или бароном стать. Только не подумайте, что меня в бароны потянуло. А вот связать свое имя с каким-нибудь историческим событием — этого захотелось. Врать не буду! Сегодня, понятно, Сафьянова в городе знают, а умри я завтра — ни одна собака не вспомнит. Правильно?

Бандуилов промолчал.

— Обидно… — продолжал Владимир Дмитриевич. — Хочется фигурировать в истории и после некролога. Вот я прикинул: ящер шуму наделает на века, и всех очевидцев зарегистрируют для грядущих поколений, — завмаг вдруг тихо засмеялся. — Вы ведь, наверное, писать будете о ящере?

— Собираюсь…

— Уделите мне пару строк, для вас это пара пустяков. Не пожалеете, честное слово. Благодарить я умею! Дачу построить, лучшего хирурга достать, в институт устроить, путевку любую, место на кладбище, среди академиков лежать будете — все, что пожелаете! Кстати, мебельный гарнитурчик для вас организовал я, а не Жгульев…

— Вон! — прервал его Бандуилов.

— То есть? — не понял Сафьянов.

— Вон отсюда! — крикнул журналист, багровея.

— Не надо нервничать, — гость улыбался, показывая, что ему плевать на гнев Бандуилова. — Я прошу меньше, чем даю. Подумайте на досуге. Вот мои телефоны…

Он положил на угол стола визитную карточку и удалился, уверенный в себе, как Ален Делон.

Бандуилов швырнул визитную карточку в корзину и мрачно уставился в чистый лист бумаги. В голову лезли гнетущие мысли о проклятом гарнитуре, о прохвосте Жгульеве и о прочих неприятностях. Но главная причина его раздражения заключалась в другом: роман не получался…

По вечерам Алексей оставался в редакции и пытался писать. Он придумал сюжет, составил подробный план по главам. Он даже знал, чем закончился будущий роман: в финале, когда отчаявшиеся ученые так и не смогут найти животное, ящер вдруг сам выйдет на берег, и все, кто окажется вблизи, побегут прочь. Лишь пятилетний мальчик останется на месте, не испытывая страха. Он протянет ящеру свое яблоко, и древний гигант будет есть его прямо из рук ребенка…

Если с сюжетом особых проблем не было, то с «художественным воплощением» дело обстояло гораздо хуже. Алексея преследовали расхожие штампы и лоснящиеся от частого употребления слова. Он считал, что язык задуманной вещи должен быть ярким и необычным, ибо в самом появлении ящера было нечто фантастическое. Но сравнения у него выходили громоздкими, неестественными. Кроме того, он постоянно сбивался на привычный стиль, которым писал свои журнальные очерки, а это его никак не устраивало.

— Послушай, — говорил он жене, — как тебе такое предложение: «Шайтанов проснулся тогда, когда первая птица бросила в форточку мажорную трель»?

— Ничего, — как-то неопределенно отзывалась Рита. — А почему бы не сказать проще: «Шайтанов проснулся очень рано»?

Бандуилов снисходительно объяснял супруге, что такая примитивная фраза — первое, что приходит в голову, и потому она не годится.

Хуже всего обстояло дело с главным героем. Бандуилов крутил его, как кубик Рубика, пытаясь сконструировать сложный противоречивый характер, но вместо живого человека получалась холодная конструкция.

Фамилию герою Алексей придумал тяжелую и угловатую — Гломов. Затем он начал подбирать ему внешность, последовательно втискивая своего героя в различные телесные оболочки. Был Гломов и коренастым, и толстым, и лысым, и кучерявым, и рыжим, и брюнетом, и близоруким, и даже одноглазым. В конце концов Бандуилов остановился на худом, слегка сутулом человеке сорока пяти лет. У него были длинные руки, крупный подбородок, впалые щеки, высокий лоб, темные горящие глаза и вздыбленные, с проседью, волосы. Ходил Гломов постоянно в свитере, дешевых брюках и в туристских ботинках. Алексей наградил его упрямством, бескомпромиссностью, требовательностью к себе и к окружающим. Гломов, разумеется, был чертовски талантлив. Он давно уже мог защитить диссертацию, но не хотел терять времени. Он был одержим работой и сидел в лаборатории даже по ночам. Из-за этого от него ушла жена. Другие женщины были от Гломова без ума, но он сторонился их, опасаясь, что они отвлекут его от научных поисков. Гломов говорил только то, что думал, резал правду-матку в глаза, невзирая на чины и звания. У него было много недругов, но это его не беспокоило. Единственное, что мучило Гломова, — боязнь, что он не успеет осуществить при жизни задуманное: он спешил создать принципиально новый аппарат для подводных исследований. Понятно, что этот аппарат должен был сыграть решающую роль в поисках ящера…

Постепенно Алексей привык к Гломову и даже полюбил его, как мать любит самое трудное дитя. Но иногда, засиживаясь за столом допоздна, до тех пор, пока не начинало плыть перед глазами, видел вдруг Бандуилов в углу живого Гломова, который смотрел на него с укором.

«Что ты со мной делаешь? — жалобно спрашивал Гломов. — Зачем ты развел меня с женой? Зачем держишь меня по ночам в лаборатории, заставляешь грубить людям и наживать ежедневно врагов? Я хочу жить нормально. Слышишь, отпусти меня…»

Тогда Бандуилов вздыхал, как бы давая понять, что он сочувствует своему герою, но изменить его судьбу не может, прекращал работу и отправлялся домой…