Производные счастья

Глава 12

Смирившаяся с неизбежной операцией Ева оказалась тихой и улыбчивой девочкой и Маша быстро нашла с ней общий язык. Она использовала каждую свободную минутку, чтобы навестить свою маленькую подружку и каждый раз, стоило ей только появиться в палате, лицо Евы освещалось такой радостью, что Маша даже немножечко смущалась.

Телевизор, что висел в каждой палате над детскими койками вынесли по настоятельному требованию матери Евы и перед её кроватью был лишь пустой кронштейн. Как объяснила Маше сама Ева — смотреть телевизор Свидетелям Иеговы запрещалось. Зато на прикроватной тумбочке лежала Библия, но Маша ни разу не видела, чтобы девочка её открыла.

Игрушек или кукол у Евы не было — мирские соблазны не одобрялись Свидетелями.

Но Маша не унывала. Вместо игрушек, мультиков и детских книжек, которые тоже были под запретом, она быстро нашла ей занятие, притащив целую кучу карандашей, фломастеров и два больших альбома и Ева с увлечением рисовала. Причём по Машиному мнению, очень неплохо для своего возраста и если бы не мамаша, которую Маня уже заочно возненавидела всей душой за такое издевательство над ребёнком, из Евы в будущем могла бы вырасти неплохая художница. В том, что она будет жить, Маша ни капельки не сомневалась.

Она даже в выходные нашла время, чтобы навестить и ободрить девчушку, которая с каждым днём становилась всё более грустной и Маша понимала — она просто боится.

Когда во вторник утром, Маша зашла к ней, чтобы пожелать ей удачи и хоть как-то приободрить, Ева сидела в своей излюбленной позе на кровати, на коленях у неё лежала закрытая Библия. Она казалось такой маленькой и потерянной, что у Маши сжалось сердце.

Она подсела к ней и погладила по аккуратно причёсанной голове, а затем наклонившись к самому ушку шепнула:

— Ну что ты, Евочка, всё будет хорошо. Вот увидишь! Профессор знаешь какой! Самый лучший в мире доктор! Он всё сделает для того, чтобы ты поправилась! Ты мне веришь?

— Верю, — Ева слабо кивнула и прижалась к ней, — только мне всё равно страшно.

— Я всё понимаю, маленькая моя. Хочешь я буду за тебя молиться? Ты уснёшь и будешь видеть прекрасный сон, пока доктор будет лечить твоё сердечко. А потом ты откроешь глазки, и вот она я! Буду сидеть у твоей кроватки. Тебя ведь потом ко мне в отделение привезут.

Ева слабо улыбнулась:

— Ты наверное ни одной даже самой малюсенькой молитвы не знаешь.

— Почему это? Вот «Отче наш», например, и еще я сама сочинила одну. Повторяю, её на сон грядущий. Только это секрет. Ты ведь не выдашь меня?

— Нет конечно. Ты ведь моя подруга.

В это время дверь открылась и в палату вошла медсестра, везя перед собой каталку:

— Ева, детка, тебе пора. Давай, зайка, на каталочку потихоньку перебирайся.

— Сейчас. Маша, — Ева быстро вытащила из Библии свёрнутый вчетверо альбомный листочек, — это тебе. Только обещай мне, что прочитаешь его, когда меня увезут.

— Хорошо. Ты держись там, малышка! Я буду очень- преочень ждать тебя.

Еву уложили на каталку, и когда вывозили, Маша украдкой её перекрестила, прошептав под нос:

— Только вернись обратно! Пожалуйста!

Хлопнула дверь лифта, увозя Еву в операционную и Маша трясущимися от волнения руками развернула листочек:

— О нет! Господи, ну пожалуйста-пожалуйста-пожалуйста! Пусть этого никогда не случиться!

Вместо того, чтобы идти в свое отделение, Маша бездумно брела по переходу почти не разбирая дороги, захлёбываясь от слёз, пока не налетела на кого-то.

— Ой, простите!

Она подняла голову и попыталась сфокусировать взгляд. Кем-то оказался профессор Северинцев.

— Это что ещё за слезокап такой, — спросил он, приподняв её за подбородок, — по какому случаю ты решила устроить внеплановый потоп?

— Ева… — всхлипнула Маша и заревела уже в голос.

— Антон, ты иди, я задержусь на минутку, — сказал он своему спутнику, — мне тут нужно с барышней потолковать.

Доктор утвердительно кивнул и продолжил путь, а Северинцев почти насильно оттащил Машу к окну и повторил вопрос.

Вместо ответа, она протянула ему листочек. Он развернул бумагу и вчитался в строчки: «Завищание. Я, Ева Грабишевская завищаю все имущество, которым владею лучшей подруге Маше Крыловой. Имущество: 1) Все мои рисунки, 2) Библия. После моей смерти Маша может забрать всё себе навсегда. Ева.»

Он помолчал пару минут, а потом взял её за плечи и легонько встряхнул:

— Маша, успокойся! Всё будет хорошо! Это Я тебе обещаю, а я никогда не бросаю слова на ветер. Верь мне!

— Ладно, — вяло согласилась Маша, но плакать перестала.

— У тебя телефон с собой?

— Угу.

— Дай его мне.

Маша протянула ему свой старенький, обмотанный скотчем телефон.

— Мда. Раритет! — проворчал Северинцев, забивая в память свой номер. Потом протянул «старичка» Маше:

— Звони.

Маша нажала на кнопку с лёгкой завистью глядя на ай-фон последней модели, который он выудил из нагрудного кармана форменной куртки.

— Ты будешь первой, кому я позвоню. Обещаю. Только ради Бога, прекрати рыдать. Не выношу женских слёз!

Маша шмыгнула носом и впервые улыбнулась, Северинцев вернул ей улыбку и стремительно пошёл по переходу в сторону лифтов.

— Ох, Витя, видел бы ты эту мать, — сокрушённо покачал головой Лисовицкий протягивая руку за очередным зажимом. Нара вложила ему в ладонь инструмент. — Гарпии… или как такие тётки называются? Мегеры, Фурии, Эриннии…

Северинцев шагнул в операционную, вслушиваясь в разговор.

— Суки они называются, — проворчал Логинов. — Безграмотные.

— И не говори, Витёк, — вставил Северинцев, впервые соглашаясь с анестезиологом.

— Всё готово, Александр Николаевич, — Сашенька заботливо поправила ему оптику и Северинцев подошел к столу.

— Блин, Лис, не знаю, на что ты рассчитываешь, — сказал он, разглядывая что-то внутри разведенных расширителем краев раны. — Мой метод экономит восемь минут двадцать секунд.

— При пережатии аорты это чертова уйма времени, — возразил Лисовицкий.

— Вот скажи мне, что я тебе плохого сделал? Ну почему ты мне вечно всякую дрянь подсовываешь, а?

— Хватит выделываться, Север. Ты же бог аневризм!

— Ну да. Как веретеновидная аневризма там, куда не долезешь, так сразу Север. А как что попроще, в нисходящей части аорты… так сам справлюсь.

— Согласен. Можешь потом попинать меня за это.

— Обязательно!

— Какая прелесть, — кудахтал над аппаратом перфузиолог. — Север, я твой должник по гроб жизни! И как ты только умудрился Грабишевского на селл-сейвер раскрутить?

— Это да, — вставил Лисовицкий, — если бы не он, Еву ожидала бы операция с кровезаменителями и возможный анафилактический шок.

— Вот и учитесь, пока я жив. Артурчик, конечно, та ещё сволочь, но дочку любит. — буркнул Северинцев. — Тош, не зажимай тут, давай кисетный шовчик.

— А теперь все заткнулись, — непререкаемым голосом сказал Северинцев. — Вить, ты готов?

— О да…

— Тогда поехали.

В операционной стало тихо.

…Операция шла четвёртый час и уже подходила к завершению. Всё было нормально, Северинцев по — прежнему оставался спокойным и собранным, молча колдуя над детским сердечком. Лишь однажды, вкладывая ему в руку заряженный нитью иглодержатель, Нара почувствовала, как она дрогнула…

… - Нагреваем… Стоп! Крупноволновая фибрилляция!

— Давление падает! — заволновался Логинов, — частота сердечных сокращений тридцать… двадцать восемь… двадцать два… — Женя, твою мать!

— Пускаю вазопрессоры… Увеличиваю…

— Падает, бл…, снова падает!

В тишине тревожно попискивали мониторы.

— Пульса нет, — сообщил анестезиолог, выглянув из-за экрана. Его лицо было серым. — Тонов нет.

— Дефибриллятор! — резко приказал Северинцев. — Десять джоулей. Быстрее!

Подкатили тележку.

— Многовато будет, — попытался возразить Антон. — Она весит тридцать…

— Десять джоулей! — рявкнул тот.

Заряжающийся дефибриллятор издал воющий звук.

— Все назад… Руки убрать! Разряд!

Тело под простынями судорожно дернулось.

Нару затрясло: она увидела, как Северинцев на мгновение приложил маленькие электроды к открытому трепещущему сердцу.

Все вновь сомкнулись над столом.

— Полный п…..ц, бл…!

— Адреналин! Еще! Готовьте кордарон.

— Ни хрена! Витя, что там с интубацией?

— Оксигенация адекватная.

— Пятнадцать джоулей. Руки от поля! Разряд!

Глухой стук тела об стол.

— Ничего.

— Кордарон внутривенно!.. От стола! Двадцать джоулей… Разряд!

Снова лишь стук вздрогнувшего тела.

— Да! Да, бля, есть ритм!

— Давай-давай-давай, да, да… Да! Давай, девочка моя, держись! Умничка, Ева. Другое дело.

— Фух. Слава тебе Господи! Есть синусовый ритм.

— Ушиваем поле?

— Ждем.

— Асистолию? Только не это!

— Пятьдесят джоулей тебе на язык, Лис!

— Триста шестьдесят в голову Свидетелям Иеговы.

— Это без меня. Чтоб я еще раз взялся… Эй, инфузию кордарона наладьте там!

— Думаю, можно ушивать.

Северинцев снял очки и оглядел присутствующих:

— Ну что, дамы и господа! Север сказал — Север сделал.

Нара улыбалась под маской, смаргивая счастливые слёзы.

— Слава Богу!

— Слава селл-сейверу и дефибриллятору, — поправил Северинцев. — Всем остальным спасибо.

Он стремительно вышел и едва сняв халат, полез за телефоном.

— Маша, — сказал он в трубку, услышав робкое «алё». — Можешь выбросить в мусорку завещание. Оно всё равно потеряло своё силу.

В ответ раздался такой восторженный визг, что ему пришлось отнести телефон подальше от уха чтобы не оглохнуть.

— Эх, Манюня. Дурёха ты моя мелкая! — смеясь сказал он, — жди! Вернётся скоро подружка твоя.

Северинцев добрался до своего кабинета и рухнул на диван. Шею и спину ломило от многочасового напряжения, ноги отваливались, а ещё он злился на себя. На то, что едва не потерял контроль над ситуацией, притащив с собой то, что просто обязан был оставить за стенами операционной. И теперь на все лады мысленно материл себя за минутную слабость. Когда ему всё же удалось предотвратить трагедию и вытащить Еву, он уже принял решение. Возможно оно было не самым справедливым, зато позволяло радикально решить проблему и он был полон решимости пойти к своему старому учителю и всё ему объяснить. И оставалось только надеяться, что Семёныч его поймёт. Вот только немножечко отдохнёт и обязательно сходит. Обязательно!

Он потёр шею, разминая затёкшие мышцы, нашёл пульт, включил телевизор и попал на «Россию-спорт».

Там корреспондентка брала интервью у его земляка хоккеиста Станислава Косогорова, чей автограф до сих пор висел на почетном месте в его маленькой комнатке в квартире родителей.

Рядом с Косогоровым сидела его супруга Виктория. Знаменитый хоккеист с такой любовью и нежностью говорил о своей семье, что Саня невольно заслушался. И понял, что для этого человека самое главное в жизни не его спортивная карьера, кубки Стэнли, олимпийское золото, а эта хрупая красавица-блондинка и его уже взрослый сын. Слушая откровения знаменитости, Северинцев понимал, что тот прав. Что карьера конечно дело хорошее, но как же это наверное здорово, когда дома тебя ждут не пустые стены, а любящая женщина и твой ребёнок.

Ребёнок… Маша… Он ещё не знал результаты теста, но почему-то именно сегодня, после общения с ней, понял — Маша его дочь. Это было как откровение, пришедшее откуда-то свыше. И пусть женщина подарившая ему это чудо была не самой лучшей на свете, но в глубине души он был ей благодарен.

… - Эй, Сань, ты там живой? — в двери просунулась довольная физиономия Володьки, выводя его из размышлений, — говорят ты сегодня невозможное совершил. Да Грабишевский тебе теперь памятник при жизни поставит.

— Да уж. Если бы он знал все детали, Вова, он бы меня по грудь в землю закопал и краской бронзовой покрасил. Живого. Я чуть не потерял ребёнка!

— Но ведь не потерял же. Так что можно праздновать победу.

— Посмотрим. После операции прошло ещё слишком мало времени. Так что я пока погожу бить в барабаны.

— Тьфу, тьфу, тьфу, — Волков с чувством поплевал через левое плечо, — у тебя золотые руки, Сань. Я даже не сомневаюсь, что малышка теперь будет жить.

— Дай-то Бог. Ну хватит уже юлить. Говори.

— Я лучше покажу. Вот держи, — Володя протянул ему бумагу, — что скажешь?

— Мда. А ты знаешь, Вов, я ещё до твоего прихода знал, что тест положительный.

— Серьёзно? У тебя прорезались способности к телепатии?

— Нет. Открылись глаза.

— Ну… я даже не знаю, что сказать. Честно говоря, я думал, ты отреагируешь иначе. Начнешь опять возмущаться и всё такое.

— С утра я тоже так думал. Пока не встретил её рыдающую в переходе. И почему- то именно там, понял, что это правда!

— И что ты теперь собираешься делать? Скажешь Маше?

— Не знаю. Наверное, нет.

— Но почему?

— По многим причинам.

— Север, ты что — идиот? Какие ещё к херам причины? У тебя появилась дочка! Красавица! Умничка! А ты придумываешь какие-то причины. Совсем сдурел да?!

— Вова, пойми меня. Я пока не готов к таким переменам в своей жизни. Ребёнок — это большая ответственность…

— Да чёрт бы тебя побрал! Машка тебе что — грудным младенцем досталась? Да, это ответственность, но ведь и ты не неопытный вьюноша. Ты вполне справишься с отцовскими обязанностями. К тому же не тебе говорить об ответственности. Ты каждый божий день держишь в руках не по одной человеческой жизни.

— Вова!

— Что «Вова»? Северинцев, вот признайся мне как на духу. Ты просто боишься!

— Да! Да я боюсь. Боюсь её возможной реакции. И потом, Ирка конечно та ещё штучка была, царствие ей небесное, но мне почему-то кажется, что сказать Маше о том, что я её отец, будет не самой лучшей благодарностью женщине.

— Б…ь, Северинцев, ну ты и дурак! — с чувством выплюнул Вовка, — Просто фантастический дурак! Тебе не кажется, что ты поздновато начал заниматься самокопанием? Ты хоть понимаешь, о чём говоришь? Ирке уже давно без разницы, что о ней дочка подумает, им там — он ткнул пальцем в потолок, — вообще ничего не надо. А Бог давно простил её грешную душу. Тебе о Маше думать надо! У тебя дочь сирота при живом отце, а ты тут ломаешься как дешёвая печенюшка.

— Да при чём тут это, Вова! Я же не отказываюсь. Буду помогать ей, чем смогу, но признаться ей я пока не готов. Извини. Не сейчас.

— Ладно, Север. Дело твоё. Знаю, что давить на тебя бесполезно. Видимо тебе действительно нужно время, чтобы принять всё это. Уже то, что ты не выпендривался и не пытался отрицать очевидное — огромный прогресс. Так что я пока подожду в сторонке и понаблюдаю, как тебе удасться выпутаться из сложившейся ситуации, не выдавая себя.

— Ты забыл, Вова, для всех я мерзкая холодная скотина без сердца и жалости. Так что я буду играть свою роль до конца.

— Да уж. Мне иногда кажется, что эта маска к тебе намертво приклеилась.

— Ладно. Если у тебя всё, мне пора идти. У меня очередная операция скоро. Надо ещё к Семёнычу заглянуть. Решить кое-что.

Волков встал с кресла и шагнул к двери.

— Погоди. Я с тобой. Нам до лифтов по дороге. И не злись на меня, Вов, хорошо?

— Злюсь, это слабо сказано! Иногда у меня просто руки чешутся хорошенько приложить тебя бестолковкой о стенку. Чтобы мозги на место встали.

— Хм. Отдача не замучает?

— Только это меня и останавливает. Давай, пока, папаша. Привыкай к новому званию.

Северинцев постучал в двери заведующего оперблоком:

— Сергей Семенович, можно?

— А, Сашенька, проходи, дорогой! Конечно можно. Всегда приятно видеть своего лучшего ученика.

— Спасибо.

— Присаживайся. Сейчас я чайку организую. Ты что-то хотел, или просто так зашёл проведать старика?

— Да у меня времени не так много, Сергей Семёнович. Давайте я лучше Вас как-нибудь дома навещу. Там можно и чайку и поболтать, а сейчас я к Вам по делу.

— Я весь внимание, мой дорогой.

Выслушав Северинцева, старый доктор удрученно вздохнул, и сдвинув очки на лоб озадаченно воззрился на него:

— Я поставил в твою бригаду лучшую медсестру. Лучшую из всех! По твоей между прочим настоятельной просьбе. Теперь же ты приходишь и заявляешь мне, что она тебя чем-то не устраивает. Чем, позволь узнать? Чтобы отказаться от такого специалиста нужна очень веская причина. И сейчас ты мне её внятно изложишь. Ты конечно же царь и бог и волен делать всё что пожелаешь. Тебе не может отказать ни в чём даже главный. Но даже тебе я не позволю обижать своих девочек! Итак. Я слушаю.

Северинцев что-то тихо пробурчал себе под нос.

— Я сказал — чётко и внятно, Саша!

— Она меня отвлекает, — с вызовом повторил Северинцев и посмотрел прямо в глаза своему учителю.

— Это не… — начал было Сергей Семёнович и вдруг замер на полуслове, изумлённо глядя на него:

— Саша?! Саша! Господи ты боже мой!

— Я не знаю, что Вы там подумали, но это всё что я могу сказать.

— Да я и так всё понял. Ох мой мальчик, и до чего же ты всё-таки упёртый сукин сын! Ну-ну! Ты можешь сколько угодно закрываться от всех, обманывать окружающих, прятаться за своим пресловутым сволочизмом. Но, сынок, от себя самого-то ты куда спрячешься? Пойми, разрушать очень легко, а вот отстроить всё заново будет гораздо сложнее! Как бы пожалеть потом не пришлось.

— Сергей Семенович. Пожалуйста! Я со всем разберусь.

— Уверен?

— Да.

— Ну что ж. И кого же ты желаешь видеть в своей бригаде?

— Лизу.

— Э-э нет, дорогой! Лизавету я тебе не отдам. Она вообще-то старшая, у неё и так дел по горло. Она просто физически не сможет совмещать две должности сразу. Ты по сколько часов в операционных торчишь, напомни мне? Вот именно.

— Тогда Татьяну Колоскову.

— Таню? Что ж, хороший выбор. Но до уровня Нары не дотягивает.

— Ничего, научится.

— Договорились. Но имей ввиду, объясняться со Светловой будешь сам.

— Естественно. Спасибо.

В конце рабочего дня, Нара подошла к стенду, поинтересоваться завтрашним планом.

Толпившиеся тут же коллеги, как-то странно притихли при её появлении и расступились давая, дорогу.

Она тупо смотрела на стенд и ничего не понимала. В списке северинцевский бригады её не было. На всех операциях была записана Таня Колоскова.

— Нарка, — подала голос одна из стоявших рядом сестёр, — можешь объяснить, чем ты так достала Северинцева, что он тебя из бригады турнул?

— Я бы тоже очень хотела это знать, — чувствуя себя оплёванной, пробормотала Нара, — вот прямо сейчас, пойду и спрошу его об этом.

Она круто развернулась, и помчалась в сторону выхода, шепча под нос:

— И не дай тебе бог, Северинцев, перевесить на меня свои собственные проблемы!