Проклятие любви

Глава 20

Когда в нее вошел Максен, Райна ощутила лишь легкое неудобство, но никак не боль, о которой столько говорила мать. Однако она понимала, что предстоит испытать еще немало: ведь от полного проникновения его удерживала рука, все еще лежавшая на плоти.

Зная, что стоит на пороге чего-то необыкновенного, она открыла глаза и уловила в лице Максе-на колебание.

Очевидно, в нем боролись желание и попытка удержаться. Желание подталкивало, пульсируя в висках.

Почему он борется с собой? Почему не завершит то, что начал, что они оба хотят?

В голове звучали его последние слова: «Я первый». То ли он упрекает себя, что лишил ее девственности, то ли недоволен, что она такая неопытная женщина. Надо было заранее обо всем ему рассказать.

— Я делаю что-то не так? — спросила она, желая услышать обратное.

Рыцарь взглянул на нее.

— Надо было мне сказать, — упрекнул он ее, но, не ожидая ответа, продолжал: — Вообще-то я бы не поверил тебе. Ты об этом думаешь, да?

Она кивнула:

— И чем больше я думаю, тем больше хочу, чтобы ты закончил то, что начал.

Норманн попытался отстраниться.

— Нет, — взмолилась Райна, — не надо. Обхватив его рукой, выгнув спину, она поднялась вместе с ним, приподняв бедра… Однако этим Райна выиграла мало — ведь их руки мешали истинному воссоединению тел.

— Боже, Райна, не делай этого, — закричал он.

Убрав ее руку, упиравшуюся в его пах, рыцарь упал на постель и прикрыл глаза:

— Если бы я знал, все бы было по-другому.

«Как по-другому?» — чуть не сорвалось с ее губ. Что сделано, то сделано… причем с ее согласия… Теперь надо закончить начатое, чтобы облегчить боль тел и сердец. Хотя Максен и не любит ее, но все же нужно получить хоть маленькую частичку его, чтобы нести ее до конца своих дней… Райна хотела взять единственное, что Пендери способен был дать теперь. Закинув на него ногу, девушка оседлала его прежде, чем тот смог понять ее намерение.

— Райна! — рявкнул он, опершись на локти. Она пыталась приподнять его за плечи, но бесполезно.

— Закончи, Максен, или это сделаю я.

Он долго молчал, потом сказал:

— Мужчина может взять женщину вопреки ее воле, а вот женщина мужчину — никогда.

— Если это против его воли, — возразила она. — Ты же этого хочешь.

Для пущей убедительности она, опустив руку, коснулась его напрягшегося рога.

— Ты сама не знаешь, о чем просишь.

«Знаю, чего хочу», — подумала саксонка. Воспользовавшись его нерешительностью, она направила его в себя и осторожно опустилась.

Он уже не мог противиться ей и полностью вошел в нее.

Райна ощутила еще большее неудобство, однако оно не шло ни в какое сравнение с болью, о которой твердила мать. Во всем теле чувствовалось то напряжение, то сладкая истома…

— Смотри на меня и следуй за мной, Райна, — произнес Максен, и когда она остановилась, мужчина положил руки ей на ягодицы и ввел ее в свой ритм, то ускоряя его, то замедляя.

Втягиваясь, Райна познавала свое собственное тело, доверяя его ласкам. Максен повсюду успевал, был как бы во всех местах одновременно. Девушка трепетала, когда его руки касались ее груди, затем ласкали бедра, вызывая новую волну ощущений. Запустив руку в ее волосы, Максен притянул ее голову к себе.

— Чувствуешь? — прошептал он ей на ухо, будто мучаясь от какой-то пытки.

— Да, — призналась она, полагая, что он говорит про ее боль.

— Какие цвета ты видишь? — спросил рыцарь.

— Цвета? — изумилась саксонка, сбиваясь с ритма, но Максен тут же поправил ее.

— Ну да. Какой цвет перед глазами, когда ты их закрываешь?

И только теперь Райна поняла, о чем идет речь.

— Золотой, — прошептала она, — и белый.

Пендери молча лег рядом и склонился над ней. Она сначала увидела белую вспышку и почувствовала, как волна наслаждения охватывает тело.

— Максен! Я вижу его!

Хотя они достигли последнего содрогания вместе, но до рыцарей, пирующих в зале, донесся только крик Райны. Теперь ей уже было все равно. Все потеряло смысл, кроме ощущения близости и единения тел, и сладострастных вздрагиваний. Когда они прекратились, девушка приникла к мужчине.

«Я люблю тебя», — мысленно повторяла она слова, которые слышало только ее сердце. Никогда не осмелится саксонка сказать их вслух. Признаться, что желает его — да, но отдать свою душу, ничего не получая взамен, это еще большая боль, чем та, которую Райна чувствовала.

Слезы навернулись на глаза, когда эхо проклятий Томаса в ее ушах сменилось угрозами и предсказаниями старой колдуньи. Но, может, Дора не сумасшедшая, ведь сбылось ее предвидение, что Райна разделит ложе с другим мужчиной, но не с Эдвином. Какое еще пророчество Доры подтвердит жизнь? Может, по ее вине саксы потерпят поражение?

— Я боялся, что ты заплачешь, — вмешался в ее думы Максен. Лежа на боку, он провел ладонью по лицу девушки и ощутил влагу.

— Сожаления?

Она открыла глаза и встретилась с ним взглядом.

Райна попыталась улыбнуться, но безуспешно.

«Неужели ее терзают сожаления? Нет, слезы затуманили ее глаза не из-за этого. Того, что сделано, назад не вернешь». Боль в сердце усилилась.

— Этого мы оба хотели, — уходя от прямого ответа, произнесла она.

— Да, но ты хотела, чтобы это никогда не произошло.

— Делить ложе с врагом — невелика честь.

Свет в глазах рыцаря померк.

— Ты все еще считаешь меня своим врагом?

Саксонская ее гордость твердила одно, а сердце шептало совсем другое. Он может быть ее хозяином, но не недругом. Максен доказал, что способен на милосердие; спасение ее соплеменников и забота о них — тому подтверждение. Кроме того, норманн долго ждал ее согласия на близость.

— Нет, Максен, ты не враг мне.

Она даже не догадывалась, с каким нетерпением ждал рыцарь ее ответа, в каком напряженном ожидании застыл он. Райна поняла это, услышав его слова, в которых уловила вздох облегчения:

— Тогда кто я?

Смутившись, она недоуменно пожала плечами:

— Ты норманн, но не этого я боюсь.

Слабая улыбка появилась на его губах:

— Я также твой возлюбленный, Райна.

Избегая смотреть ему в глаза, девушка остановила взгляд на его мускулистом животе, где метались странные тени.

— Я ваша любовница, — пробормотала она.

Максен вздрогнул — это слово прозвучало, словно пощечина. После того, что произошло между ними, оно казалось таким грубым, неприличным, но в нем была доля правды, и норманн это не мог отрицать. Ведь ее и назовут любовницей, а то и шлюхой. Конечно, ему никто не скажет в лицо, но будут шептаться за спиной, а Райне предстоит выслушать немало грязных слов. Ладно. Что думать об этом! Какая разница, Райна или другая, ведь до монастыря не забивал он себе голову такими мыслями, выбирая любовницу.

Максен повернул разговор на другое:

— Расскажи мне о твоей семье.

Райна при этих словах открыла глаза. Зрачки ее расширились, она вся напряглась.

— Зачем?

«В самом деле, зачем?»

— Я мало знаю о тебе, — пробормотал рыцарь.

Почему-то хочется узнать ее получше, понять, кто воспитал в ней силу духа и благородство, кто одарил ее такой красотой. Гай рассказывал ему о гибели ее отца и братьев при Гастингсе и о смерти матери во время нападения на деревню, но это было все, что он знал.

— Моя семья мертва, — вздохнула девушка.

— И погибли они от рук норманнов?

— Конечно, — Райна старалась говорить обыденным голосом, но Пендери понимал, что творится в ее душе.

Она поднялась, села и опустила ноги на пол. Он схватил ее за руку и повернул к себе лицом:

— И куда ты идешь?

Она словно вдруг вспомнила, что обнажена: скрестила на груди руки и сжала колени.

— На свое место, — пробормотала саксонка, по-прежнему избегая смотреть ему в глаза. — Все уже готовятся ко сну. И мне пора.

Максен, похоже, не слышал шум отодвигаемых столов и скрип скамеек, но сейчас услышал:

— Останься со мной.

— Любовница не проводит всю ночь с любовником, — возразила она, по-прежнему не глядя ему в глаза.

— Может быть, но эту ночь ты проведешь здесь.

«И все остальные тоже», — подумал он. Смутившись, Райна хмуро взглянула на него:

— Мне кажется, ты так не думаешь.

Рыцарь притянул ее к себе:

— Я прошу. Ты хочешь пойти на уступку, но почему-то не признаешься в этом.

Саксонка поначалу пыталась освободиться из его рук, но потом покорно легла рядом.

— Все должно остаться в прошлом. Зачем делать что-то ради твоей прихоти? — сердито спросила она.

Он чувствовал, что задел в ней потаенные струны и причинил боль, но нужно избавить ее от горестных воспоминаний. Потянувшись, норманн набросил одеяло и обнял девушку.

— Ну, расскажи мне.

Она покачала головой.

— Я же не спрашиваю тебя о призраках прошлого, которые не дают покоя: ведь руки твои по локоть в крови, и никакие молитвы тут не помогут. Ради Бога, не терзай меня вопросами.

Гастингс. Вот самое больное место. Она права: с тех пор преследуют его предсмертные крики умирающих, боевые кличи воинов, обезумевших от вида крови, в которой скользили ноги. Широко открытые, уставившиеся в одну точку глаза мертвых, которые с укором глядят на него, лишая сна и покоя…

— Прости меня, — донесся до его сознания виноватый голос Райны.

Воспоминания заставили его ощутить неутомимую жажду крови, вновь обагрить в ней руки, которые не отмоют никакие молитвы.

Пендери разжал кулаки, попытался — мускул за мускулом — расслабить напрягшееся тело.

— Когда-нибудь я расскажу тебе о своем прошлом, — сказал он, не зная, когда это произойдет, — но сейчас твоя очередь.

Отблески факелов, горевших в зале, причудливыми тенями скользили по лицу девушки.

— Мой отец и… два брата работали на полях отца Эдвина, — шепотом начала она. — Клей был старше, а Винтер — моложе меня.

Сказав это, саксонка замолчала, и Максен с нетерпением ждал продолжения рассказа.

— Знаешь, Винтеру исполнилось только пятнадцать, когда он отправился к Гастингсу, — заговорила Райна, и в голосе ее слышалась боль. Казалось, она больше не сможет говорить, но вот опять зазвучали ее слова:

— Я родилась в хижине, где была одна комната. Все, что я имела — собственная соломенная подстилка, но этого мне вполне хватало. Моя мать и я занимались хозяйством, работали в поле и обшивали лорда и леди Харволфсонов. Голос ее опять прервался.

— Мы с Клеем часто ссорились, но мать знала, как успокоить нас, а отец обращал наши ссоры в шутку. Знаешь, мы были счастливы.

Она вздохнула:

— Нам было хорошо.

Максен рос в огромном замке. Отец встречался с ним, когда учил обращаться с оружием и готовил в рыцари. Сейчас он позавидовал Райне.

— А Эдвин? — не удержался норманн. — Как получилось, что вы стали женихом и невестой?

— Он не был старшим сыном, но и его ждало прекрасное будущее: ему прочили в жены единственную дочь северного барона — наследницу немалого состояния. Харволфсон оставил двор короля Эдварда, приехал в Этчевери, чтобы сыграть свадьбу, но тут узнал, что его невеста умерла от лихорадки.

— Что дальше?

— Мне и прежде доводилось видеть его, но я никогда с ним не разговаривала. Я стирала гобелены в реке, когда на берегу появился Харволфсон. Я хотела уйти, оставив его наедине со своим горем, но юноша попросил остаться. Он начал говорить о своей нареченной, которую никогда в глаза не видел, но теперь оплакивал. Особенно Эдвин сокрушался о сыне, которого надеялся нажить через год. Выстирав, наконец, гобелены, я попросила разрешения уйти, но он удержал меня, усадил рядом, и я побоялась возражать сыну хозяина. Прошел какой-нибудь час, и мы уже надрывали животы от смеха, подшучивая друг над другом. «Хорошие друзья», — подумала я тогда. «Моя жена», — решил он и сказал мне об этом в тот же день. Конечно, я не приняла всерьез его слова, но на следующее утро его отец пришел к моему с брачным соглашением.

Максен предпочел бы испытывать какое угодно чувство, только не ревность, однако именно она впилась в сердце леденящими коготками:

— А ты хотела выйти за него замуж?

Будто бы почувствовав его состояние, Райна поспешила успокоить:

— Максен, Эдвин сильно изменился, но хорошее и доброе, что осталось в нем, спрятано где-то в глубине души. Потеря того, кого ты когда-то любил, переносится очень трудно.

Увы! Слова девушки произвели на Максена совсем другое впечатление.

— Так ты хотела выйти за него замуж? — вновь, еще более настойчиво, спросил он.

Саксонка, помедлив, пожала плечами:

— Он такой же мужчина, как и все. Мне он нравился.

— Почему вы не поженились сразу?

— Так бы оно и было, но не успел мой отец принять условия соглашения, как Эдвина вызвали в Лондон — умер король Эдвард, А затем король Гарольд…

Все, что произошло тогда, Максен знал. Правление Гарольда, длившееся не более десяти месяцев, сопровождалось раздорами, которые и привели в конце концов к поражению при Гастингсе.

— Твой отец и братья встали на сторону Гарольда, — произнес рыцарь, знавший об этом со слов Гая.

Девушка, вздохнув, кивнула:

— Они и отец Эдвина участвовали в битве.

— А мать и ты?

— Мы остались дома.

— Что произошло, Райна?

— Максен… я… я не…

Он почувствовал приближение взрыва, но настаивал на продолжении:

— Пришли норманны, да?

Райна собралась с духом:

— За несколько дней до битвы они заняли нашу деревню.

— А дальше?

— А мы сопротивлялись. Их было намного больше, чем нас. А мы — это «войско» женщин, стариков и детей. Подавив бунт, они грабили, насиловали, убивали, поджигали дома.

— Как тебе удалось спастись?

— Мы с матерью спрятались в конюшне, но норманны подожгли и ее.

Девушка задрожала и прошептала:

— Только я спаслась.

Максен прижал ее к себе, и она положила голову ему на грудь.

— А мать?

— Она была со мной рядом, когда рухнула крыша. Огонь сжег мои юбки, а вот мама… Я пыталась добраться до нее, вытащить из-под обломков, но пламя обжигало мне лицо и руки. Тут появились норманны…

Райна всхлипнула:

— Я до сих пор слышу крики матери. А я убежала в лес.

Пендери ощутил влагу на своем плече — Райна плакала.

— И все же они тебя не догнали.

— Да, в этом мне повезло, — голос у нее прерывался, она боялась разрыдаться. — Днем и ночью я молилась, чтобы вернулись отец и братья, но они, как и многие другие, остались на поле брани.

Может, он лишил жизни кого-нибудь из ее родных? Но тут же Максен эту мысль отбросил. Райна разразилась рыданиями, уткнувшись в его грудь. Что с ней делать? Раньше он, сталкиваясь с женскими слезами, просто поворачивался и уходил. Максен обнял ее и начал нашептывать ласковые, бессвязные, успокоительные слова. Прежде он и не догадывался, что способен на такое, да и девушка не ожидала ничего подобного.

Сколько это длилось, Пендери не знал, но, наконец, рыдания стихли.

— Все будет хорошо, Райна, — норманн ласково гладил ее по голове, словно ребенка, — клянусь, все будет хорошо.

Проснулась Райна от того, что на нее навалилась какая-то тяжесть. Это были ноги Максена. Открыв тяжелые веки, которые саднило от слез, она взглянула на него — он спал, измученный бессонной ночью. Не раз его тревожные всхлипы будили ее. Сон был недолгим и тяжелым, но все равно надо вставать и приниматься за дело.

Осторожно выбравшись из объятий Пендери, опустив ноги на ковер, она встала и обошла кровать. На полу валялась ее и его одежда, сброшенная ночью.

Встряхнув головой, Райна подняла и положила одежду на постель. Не успела она надеть рубаху, как услышала звук шагов, подбежала к ширме и выглянула в зал.

Кристоф, заметив ее, остановился. Выплеснулась вода из ведра, которое он нес. Озабоченное его лицо осветилось улыбкой. Юноша поспешил к ней. Девушка прижала к груди рубашку и спряталась за ширму. В воде, которую он нес, плавали лепестки роз.

— Это мне? — спросила она, боясь услышать что-то обидное.

— Я подумал, что вам пригодится, — тихо ответил он.

Не глядя ему в глаза, саксонка опустила руку в воду:

— Хм, она еще теплая.

— Как вы?

Девушка, наконец, подняла на него глаза:

— Хорошо.

— Я слышал…

— Знаю, — перебила его Райна, залившись краской стыда. Ясно, что все в зале слышали крик страсти, сорвавшийся с ее губ прошлой ночью.

— Я слышал, как ты плакала. Максен сделал тебе больно? Если это так…

— Нет, Кристоф, я плакала по другой причине.

— Не понимаю.

Она не хотела ворошить былое, но нужно что-то объяснить юноше:

— Я вспоминала свое прошлое.

Кристоф знал о гибели ее семьи.

— Вы рассказали Максену? — изумленно спросил он, высоко подняв брови.

Она кивнула.

— И он утешил меня.

— Верится с трудом.

— Мне тоже.

Кристоф задумался, подав девушке ведро, и отступил в сторону:

— Вряд ли мой брат станет извиняться за свое вчерашнее поведение. Поэтому примите мои извинения. Это не должно было случиться!

— Не надо никаких извинений, Кристоф. Максен лишь взял то, что ему я предложила.

Юноша смутился.

— Надо бы получше все объяснить, но я не могу. Я сама не все понимаю.

А вот Кристоф понял:

— Вы любите его?

Теперь Райна выплеснула воду из ведра. На этот раз пострадали не половики, а ее рубашка.

— Я… — она не могла лгать ему, но признаваться в своих чувствах тоже не хотела.

— Нет, не надо отвечать.

Он понял чувства, теснившиеся в ее душе, как и то, что девушка догадалась об этом. Саксонка не стала отрицать свою любовь, хотя сперва и намеривалась. В их дружбе никогда не было лжи, а теперь она, похоже, появилась.

— Я ухожу, — произнес юноша и, прихрамывая, пошел прочь.

Убедившись, что Максен все еще спит, Райна подошла к сундуку и поставила на него ведро.

«Я не буду плакать, — твердила она, глядя на воду с плавающими лепестками. — Я прощаюсь со слезами».