Промежуточный человек

Глава первая ИГРА

Итак, дом в сельской местности, купленный Геннадием Евгеньевичем Дубровиным с таким трудом, три года спустя был им продан.

Здесь бы истории и закончиться. Во всяком случае для меня, чья связь с милой, так полюбившейся мне деревенькой с мягким названием Уть осуществлялась только через доцента от кибернетики, ставшего однажды волею собственных причуд владельцем недвижимости, а затем столь неожиданно продавшего дом ради обретения былой свободы.

Но история, оказывается, лишь начиналась!

Дом-то Дубровин продал, но продал его не просто так, а с условием.

Условие состояло в том, что за самим бывшим владельцем и за мной, как соучастником, оставлялось право пользоваться дачей в любое время и без всяких ограничений. В подтверждение этих прав связка ключей на замусоленной ленточке в нашем присутствии была передана Анне Васильевне (к ее огромному удовольствию) с наказом за домом присматривать и из посторонних пускать в него — с ночлегом и без ночлега — только доцента и меня.

— Буде им с того ночлега, — проворчала Анна Васильевна исключительно для порядку, — хата небось и у нас есть — не обеднимся. — И тут же пристроила ключи на гвоздик в сенях, тот самый, где обычно висела тетрадка с записями — чего и сколько Геннадий у стариков одалживал.

Видно было, что таким ходом с ключами новый хозяин ей приглянулся. Да и Константин Павлович высказался на сей счет весьма одобрительно; не забыл, правда, язвительно вставить и про свое:

— Ночуй, Генка, места усим хватит, еще и останется. А може, мы с ими, — с новым хозяином Константин Павлович говорил уважительно, исключительно в третьем лице, — совсем за реку сойдем? Вельми добры девки за рекой…

— Ну, зачем же за реку, Константин Павлович? — улыбнулся ему новый сосед. — Девки к нам и сами приплывут…

Да, на стариков, особенно на Анну Васильевну, новый хозяин определенно произвел впечатление. А то, что не один прибыл, а с помощником на отдельной машине, только прибавило ему веса.

— Рыженький той, вертлявый — из помощников будет? — потянула она меня за рукав. — Внимательный вельми и дотошный, все про нужник выспрашал. Какой, мол, нужник у вас есть…

Я сразу не понял, о чем она, потом сообразил:

— Это он про нужды вас спрашивал. Не надо ли чего.

— А я и говорю…

И то, что Петя, как звали «помощника», подошел к новому по имени-отчеству, Анне Васильевне понравилось: «Нельзя ли водителя на пару часиков отпустить? У него родня поблизости. Машина вам ведь пока не нужна?»

— А сам-то, профессором, что ли? — громким шепотом допытывалась Анна Васильевна.

По шкале ценностей, выстроенной в ее сознании с помощью Дубровина, не однажды разъяснявшего ей про научные звания и про то, кто над кем начальник, это звание было высшей степенью авторитетности.

— Опять, значит, писатель, — вздохнул Константин Павлович.

Не знай мы своего соседа, можно было бы подумать, что ему это очень не по душе.

— Так Генка-то был не писатель, а доцент, — важно одернула мужа Анна Васильевна.

— А я и говорю — тоже артист, — досадуя на женину непонятливость, констатировал Константин Павлович. — Ясно дело, нам разницы нет, — пояснил он почему-то Пете. — Ихнее дело так, а наше вовсе даже не иначе. Нам так вообще пожалуйста…

Стараясь при городских выражаться солидно, Константин Павлович, к логике высказываний которого и вообще надо было привыкнуть, сейчас говорил вовсе непонятное.

Я подметил, что о Дубровине старики высказывались в прошедшем времени. Будто его здесь и не было.

Как-то сразу они переключились на нового соседа, как-то до обидного быстро утратили интерес к Дубровину. Меня тогда это даже уязвило. И только сейчас, взявшись описывать события, я подумал: а что, собственно, для них — мы с Дубровиным? Сколько здесь менялось людей и порядков, сколько соседей уезжало и умирало, сколько начальников приходило и уходило; неизменной оставалась лишь сама жизнь, это ее вечное и размеренно поскрипывающее, как колесо, движение. Дети и то лишь изредка приезжают, с каждым годом все реже…

Новый — это они сразу почувствовали (или мне показалось?) — иное дело. Впрочем, с ним старики и раньше были знакомы. Отсюда, может, и эта готовность сразу отнестись положительно. Шестнадцать мешков пшена — не фунт изюма…

Да, да, дом был продан не абы кому. Продан он был (пока, правда, без составления купчей, а на взаимном доверии) Виктору Аркадьевичу Сватову.

Помню, как я содрогнулся, впервые услышав такую новость.

В свое время я не мог представить в роли домовладельца Дубровина. Но — Сватов?!

Вообразить Виктора Аркадьевича в любой роли проще простого. Включив однажды телевизор и увидев его в прямом репортаже со строительства какой-нибудь орбитальной космической станции, я бы удивился не больше, чем от сообщения о присуждении ему же Нобелевской премии за открытие, скажем, в области генетики растений. Мало ли куда его может занести!

Непредсказуемы только последствия.

Невозможно, например, представить, к чему может привести его появление в Ути, саму деревушку, столь не подготовленную ко всякой сверхактивности, столь чуждую любому авантюризму и суетливой предприимчивости.

Мягко говоря, его «счастливость» не совсем вязалась с тихими радостями Анны Васильевны и Константина Павловича. Во всем облике нашего тихого уголка, во всем его укладе не было места для энергичности Сватова. Его практические умения, его готовность хвататься сразу за все и все проваливать, извлекая положительные уроки, никак не сочетались с неторопливостью стариков, живущих землею и на земле и привыкших все измерять иными мерками.

Да и Виктора Аркадьевича было попросту жаль.

Это ведь только фантазировать легко о привлечении на село творческих сил. Разглагольствовать на тему сближения города и деревни, сочинять прожекты о том, как, придя в деревню, активные представители городской интеллигенции изменят ее климат, поднимут ее интеллектуальный потенциал, наполнят деревенскую жизнь новым, озаренным сполохами НТР, содержанием.

Опыт Дубровина лучшим образом свидетельствовал, что ритмы здесь иные, как бы противоречащие всему характеру городской жизни. Мы видели, с какой мягкой, но неукротимой последовательностью сначала засасывает, а потом — помяв, пожевав и повыжав — выталкивает деревня всякое инородное тело, какое непреодолимое сопротивление способна она оказать любому преждевременному внедрению в нее всякой непривычности и новизны.

Нет, не те здесь нужны напряжения. Не тот заряд активности допустим.

Да и Виктору Аркадьевичу только этого в жизни не хватало! Для полного счастья только сельский дом ему еще нужно было на себе тащить, испытывая на вязкость свой младенческий оптимизм.

Впрочем…

Впрочем, Сватов за последнее время заметно переменился.

Накапливалось в нем, накапливалось, собиралось, бродило, сгущалось, и вот к сорока годам Виктор Аркадьевич окончательно переродился, чему и предшествовала, пожалуй, вся его жизнь. Точнее, та ее предварительная часть, подготовительный период щенячества, только пройдя который Витька Сват, как он сам признавался, и стал молодым и начинающим сорокалетним мужчиной Виктором Аркадьевичем Сватовым, перед которым расступаются все. А почувствовав, как легко ему все удается в новом качестве, он сразу же перестал полагаться на собственные силы. Да и невозможно успешно блефовать, разводя самодеятельность.

И ничего больше он теперь не делал сам. И как-то сразу забыл все свои умения, поняв, что самодеятельность не только утомительна, но и неэффективна. Он вообще больше ни к чему не прикасался. Доски и заготовки мореного дуба свез в мастерскую к приятелю и приобрел шикарный импортный гарнитур. Купил новую «Ниву» и даже капот ни разу не поднял, не заглянул, что там в двигателе. Вообще, как бы поменявшись с Дубровиным ролями, он теперь предпочитал ездить на такси.

И водопроводные краны теперь уже незачем было чинить самому. Если из строя выходил смеситель в ванной, Сватов теперь просил позвонить в жэк жену. Полагая, что и у нее «лев в тамбуре». Бывало, конечно, что без него не обходилось, и, пронаблюдав, как два дня Леночка безрезультатно осаждает звонками техника жэка, на третье утро Виктор Аркадьевич брал трубку сам.

— Что там у вас вообще делается? — спрашивал он.

Ему объясняли. Делается-то всегда много. А заменить смеситель — это вообще… Комиссию собрать надо, решение вынести, заявку подать, резолюцию получить, не говоря уже о самом смесителе… Это только скандалы устраивать просто.

Но Виктор Аркадьевич и не собирался устраивать скандал.

— Вода, между прочим, течет, — говорил он примирительно. — Третьи сутки… Давайте сделаем так, чтобы сегодня к девяти тридцати она течь перестала. В девять тридцать я ухожу на службу. — И бережно укладывал телефонную трубку на рычаг. После чего, успокоенный, отправлялся на работу.

Через несколько минут раздавался звонок. Это беспокоили из жэка. Слесарь заглянет минут через десять, устроит ли это квартиросъемщиков?

Леночку это устраивало до слез. В такие минуты она Виктора Аркадьевича ненавидела. Возможно, вспоминая, как глупо попалась еще в школьные годы из-за билетов на польскую кинопремьеру…

Как-то сразу в нем сформировалось презрительное отношение к любительству.

— Каждый должен заниматься своим делом, — говорил теперь он. — И делать его по возможности профессионально.

Именно недостойным любительством он называл и все мытарства Дубровина с ремонтом и перестройкой сельского дома. Любительством и дилетантством.

— Снабжение мы превращаем в любительство, — вещал Сватов высокомерно, — а сами при этом превращаемся в доставал. Достать доски, достать шифер, достать кирпичи. А потом еще полтораста килограммов жидкого стекла…

Это он напоминал случай из строительной практики Дубровина, когда тому посоветовали оштукатурить погреб под домом цементным раствором на жидком стекле.

— Попробуй-ка раздобыть эти полтораста килограммов, если в кибернетике ты доцент, а в строительном снабжении, мягко говоря, профан. И понятия не имеешь, что жидкое стекло — это не что иное, как обычный конторский клей… Звонки, переговоры, уговоры, подходы, заходы и обходные маневры. Обошли всех, — Виктор Аркадьевич был здесь достаточно самокритичен, ибо операция «жидкое стекло» проходила не без его участия. — А чем кончается? Химчисткой. Все упирается в маленького промежуточного человечка, сводится к уровню приемщицы…

К уровню приемщицы тогда действительно все свелось. Потому что, когда, разыскав искомое на какой-то загородной стройке (где конторский клей этот расходовался, к удивлению Дубровина, не флаконами, а полутонными бочками), мы тащили со стройки канистры, брюки заляпали клеем основательно. И сразу из деревни отправились в химчистку.

— Не чистим, — сообщила приемщица, едва глянув на наши брюки. — Конторский клей наша химия не берет.

— Водой можно, — робко вставил Дубровин. Он про жидкое стекло уже все знал. И то, что хозяйки используют его для стирки.

— Мы водой не чистим. У нас чистка химическая. Или вы читать не умеете?

— Приемщица-то хоть ограниченный, но специалист, — говорил теперь Сватов. — Она хотя бы знает, что ее химия берет, а что нет. А ты, Дубровин, дилетант. Даже не любитель. В любительстве все-таки главное любовь. А здесь только унижение и мытарства. Или ты любишь доставать конторский клей?

Снабжение — это профессия, считал теперь Сватов, это работа. Как всякая работа, она требует квалификации. И не надо ее превращать в самодеятельность. Даже ради обретения положительных установок.

Собственно, Дубровин и сам это понимал.

Все мытарства с перестройкой дома привели его к тем же выводам. Правда, и здесь мыслили они со Сватовым по-разному. То, что Дубровину представлялось выводом, для Сватова служило лишь толчком к осмыслению. И стычки их по-прежнему продолжались, возникая по любому поводу, но всегда с неизбежностью приводя к вопросу отношений с промежуточным человеком.

Термин «промежуточный человек» помогал нам объяснить многое из происходящего вокруг, а имя бывшего колхозного бригадира стало для нас нарицательным. В его благополучном существовании — и на селе и в городе — мы видели первопричину многих бед. Так бывает: что-то криво прибито, ходишь мимо и не обращаешь внимания, потом, однажды увидев, уже не можешь не замечать, а затем вообще это становится невыносимым.

Чем же ограничивалось отношение Дубровина к промежуточности? И насколько Сватов пошел дальше? Это важно, иначе мы ничего не поймем из случившегося позднее.

Сватов был человеком мыслящим. Но мыслить предпочитал вслух, что и определяло его активную общительность: «Откуда я знаю, что я думаю, если я не слышал, что я скажу!» В рассуждениях он и формировался, с Дубровиным больше всего и рассуждал, притягиваясь к нему как магнитом. Благо и тот порассуждать всегда был не против.

Считая промежуточность ненужной и лишней в человеческих взаимоотношениях, Дубровин признавал в делах только прямые, непосредственные связи. Пояснял свою мысль он на простых и, как всегда, убедительных примерах.

— Вот заходите вы в обувную мастерскую. Просите приемщицу сделать набойки. На модельные туфли вам нужны набойки из кожи. Приемщица сообщает — оставим окраску, оставим тон и эмоции, — что кожаных набоек в мастерской не делают. Вам это кажется странным: если в продаже есть кожаные туфли, отчего бы не ремонтировать их как положено? Вы идете мимо нее, прямо к мастеру, и на ваших глазах он набивает на туфли кожаные набойки. И гвоздики размещает на каблуке фигурно, да еще советует прибить маленькие подковочки, которые у него тоже есть… Так или не так все происходит? — Дубровин останавливается, вопрошая.

Все происходит именно так. Удостоверившись в нашем согласии, Геннадий приводит еще один пример:

— В отпуск я поехал на автомобиле…

(Еще только собравшись избавиться от недвижимости, Дубровин купил «Жигули», на которых за первый же год намотал семьдесят тысяч километров.)

— Рано утром я приезжаю в спецавтоцентр и подхожу к диспетчеру с просьбой принять машину на срочный ремонт. У меня полетел генератор. Диспетчер должен выдать мне талон на внеочередной заезд — как и всякому транзитному клиенту.

— Но диспетчер отправляет тебя к начальнику смены, — вставляет Сватов, знающий жизнь.

— К начальнику производства, — уточняет Геннадий. — Генератор — это сложная позиция, начальник смены ее не может закрыть… Внимательно меня выслушав, тот объясняет — вполне корректно, — что ремонтировать генератор он мне не советует, а советует заменить его новым. Это и проще, и быстрее, и надежнее, да и не намного дороже. Тем более что запчастей для ремонта генераторов у них нет…

— Как, впрочем, и самих генераторов тоже, — подхватывает Сватов. — Тогда ты идешь к директору, и он выделяет тебе генератор из своего личного фонда, — продолжает он за Дубровина.

— Совершенно верно. В порядке исключения и в виде личного одолжения… Теперь я иду к диспетчеру и докладываю, что ремонтировать генератор я передумал, поэтому прошу выписать мне документы на его замену. Но он отправляет меня к начальнику производства снова. За письменным разрешением. Я иду и получаю разрешение. Но уже обед. И талон на въезд я получаю только на послеобеденное время…

Помолчав, Дубровин продолжил цепочку рассуждений:

— Теперь позвольте вас спросить, зачем мне нужна эта приемщица в сапожной мастерской? Чтобы создавать проблемы? Это же лишнее, промежуточное звено. Я заказчик, я плачу деньги. Мастер производит работу, выполняя мой заказ. Он работает на меня, то есть на потребителя. На кого работает она? На меня? На него? Нет, она работает только на себя. Получая зарплату и не принося никакой пользы — это в лучшем случае. А в моем конкретном случае — принося вред, создавая барьер между мною и исполнителем…

Закончив с обувной мастерской, Дубровин вернулся к спецавтоцентру. Манера излагать у него всегда оставалась классической: примеры, рассуждения, выводы.

— Кому и зачем нужен диспетчер? Для чего поставлен этот барьер между мною и начальником производства? Выписывать квитанцию? Простого жетона было бы достаточно, чтобы его освободить…

Переведя дух, Дубровин двинулся дальше. В своих рассуждениях он вовсе не собирался ограничиваться приемщицей и диспетчером.

— Зачем мне нужен этот начальник производства? Положим, чтобы компетентно разъяснить, насколько удобнее заменить генератор, чем его ремонтировать. Но кому это удобнее?.. Потеряв почти целый день на замену генератора и заплатив за новый семьдесят рублей, я зашел к слесарю по электрооборудованию. Он отремонтировал мне старый генератор ровно за десять минут. И за пятерку наличными.

Но на этом знакомство Дубровина со спецавтоцентром не закончилось.

Назавтра у него полетел еще и стартер. Это как созревшие яблоки — начали сыпаться, не остановишь.

Но опыт уже был. Минуя диспетчера, Дубровин подошел прямо к начальнику производства и испросил разрешения загнать машину на диагностику. На диагностику тоже было нельзя. «Сначала мы должны быть уверены, что сможем устранить неисправность», — пояснил начальник, но разрешение все же дал. Под честное слово, что больше его Дубровин ни о чем не попросит. Только диагноз. Ставить диагноз — это все-таки не лечить… Начальник производства дал добро, и за пять минут до начала обеда Дубровин на своих «Жигулях» был уже в цехе. Важным было именно это — проникнуть на территорию. Спецавтоцентр все-таки не сапожная мастерская, здесь строгий режим… А через пятнадцать минут по окончании обеденного перерыва машина была в порядке, и Геннадий уже уговаривал приемщика выпустить его на волю. Это оказалось еще сложнее, чем попасть в цех.

Сложность в том, что машину никто не принимал и не осматривал, соответственно никто не мог и выдать.

— А как это у вас обычно делается? — спросил Дубровин.

— Обычно?..

Обычно делалось иначе. Дубровин должен был пройти диагностику, потом приемщик должен был принять автомобиль и передать его мастеру. Мастер должен был выделить рабочего, который бы снял неисправный стартер и поставил бы на его место новый, полученный на складе.

— Но стартеров на складе нет, — сказал Дубровин.

— Вот именно что, — согласно кивнул приемщик.

— И починить старый стартер вы не можете, потому что нет запчастей?

— Ага, не можем, — сообразительность доцента приемщику импонировала.

— Значит?

— Значит, вас сюда не надо было допускать. Но вас допустили. На диагностику? Тогда после диагностики вы должны вытолкать машину за ворота. Там любой самосвал за трояк отбуксует вас до стоянки. А потом звоните диспетчеру, есть ли в наличии стартеры.

— И узнавайте, что стартеров в наличии нет, — подхватил Дубровин.

Беседа пошла по второму кругу. Приемщику это надоело, и он подписал пропуск на выезд:

— Кто вас вообще сюда допустил?

За обеденный перерыв стартер с машины Дубровина был снят и отремонтирован все тем же вчерашним слесарем, который взялся еще и дозаправить аккумулятор электролитом и заменить перегоревшую лампочку указателя поворота.

Все было проделано в четыре раза быстрее, чем вчера с заменой генератора. И стоило ровно вчетверо дешевле.

— Совпадение, разумеется, случайное, — подвел итог Дубровин. — Время ремонта и цена услуг ни в какой зависимости не состоят. Ибо в первом случае это время волокиты. К затратам труда оно отношения не имеет. Фокус в том, чтобы волокиты избежать…

Здесь Дубровин помедлил и потянулся было за свирелькой. Свой пассаж он намеревался соответствующим образом музыкально оформить.

— Это можно сделать, только… обойдя промежуточного человека, — провозгласил наконец он свой вывод.

— И это все? — спросил Сватов, не скрывая разочарования.

У Геннадия было все. По этому вопросу он закончил. До конца отпуска машина, слава богу, не ломалась.

— Я не о том, — сказал Сватов. — Я о выводах.

С выводами Геннадий тоже закончил.

А Сватов с выводами еще только начинал. Он всегда начинал там, где Дубровин обычно заканчивал.

— Неправильно ты живешь, — начал Сватов. — Неправильно, серо и скучно. И умения твои по-жульнически мелки, и выводы скучны и примитивны. И прокурор с ба-а-альшим сачком по тебе скучает. Потому что все ты по-жульнически мелко крадешь. И детали для ремонта машины или кожу для набоек, и рабочее время слесаря или сапожника. А философия твоя как у мошки. В биологии это называется — «контактные насекомые». У них нет сознания и даже примитивной способности накапливать рефлексы. Летят, пока не натолкнутся на препятствие. Натолкнувшись — его обходят… Сегодня ты обошел приемщицу в сапожной мастерской. Завтра — начальника производства и диспетчера в автоцентре. Послезавтра? Послезавтра ты будешь чинить и ботинки, и машину сам. Точно так же, как сам делал под свой дом фундамент. Потому что в своих выводах ты сапожник. Спасаясь от промежуточного человека и стремясь его обойти, ты, конечно, приближаешься к совершенству. Когда приблизишься вплотную — все будешь делать сам, всех обходя, в том числе и исполнителей. Или будешь довольствоваться тем, что имеешь. И вместо машины ездить на развалюхе, а вместо дачи иметь лачугу…

Дубровин предпочитал довольствоваться.

Смысл существования у него сводился (о чем он не однажды заявлял) к тому, чтобы понять жизнь. Главным всегда было постижение.

Слабые попытки вмешаться в жизнь, как-то ее перестроить, предпринятые Дубровиным в Ути и названные Сватовым трепыханиями, были — теперь с дистанции времени это стало очевидным — не более чем любительством, хотя и затянувшейся, но игрой, увлекшей Дубровина (как увлекает и затягивает даже самых пассивных из нас всякое практическое дело), но не надолго и не всерьез. Играя в положительные установки, доцент от кибернетики легко и безобидно, как ребенок от поломанной игрушки, отказался от этой игры, избавился от лишних забот, оказавшихся для него непосильными.

Довольствоваться он предпочитал малым.

Это и раздражало Сватова, считавшего себя человеком действия. Жить для него всегда означало совершать, главным всегда было не подчинение обстоятельствам, а их преодоление. Дубровина за безынициативность он осуждал, считая его потребителем, к тому же ленивым. Леность действия при активной проницательности мысли — здесь он усматривал падение нравов.

Достоинство свое Виктор Аркадьевич Сватов видел в том, чтобы преодолевать. И страсть как любил свои преодоления демонстрировать. Эта страсть и вела его в Уть. Очень уж хотелось ему показать, как легко и изящно можно там все устроить: с минимумом моральных и физических затрат, на одном лишь правильном понимании жизни.

Разумеется, при этом он, как всегда, немножечко блефовал. Слишком хорошо я его знал, чтобы этого не чувствовать. У меня вообще складывалось впечатление, что Сватов просто, что называется, «шел на принцип». А Дубровин его на это, похоже, просто подзаводил.

Все как бы менялось местами. Дубровин становился наблюдателем. А Сватов для него (как когда-то Дубровин для меня) оказывался лакмусовой бумажкой. И катализатором событий.

— Дом в деревне, — говорил теперь Сватов, не желая замечать ни моей ироничности, ни демонстративного скепсиса Дубровина, — современному горожанину нужен как воздух… Воздуха нам не хватает… Вопрос только в отношении. Вопрос в том, чтобы не мы на свою недвижимость работали, а она на нас.

— Если человек хочет попробовать, — подначивал его Дубровин, — не стоит ему мешать. Вся наша жизнь состоит из повторения ошибок, и только из-за того, что учимся мы не на чужих ошибках, а лишь на собственных.

Уж он-то знал, чем можно Сватова завести.

— Жизнь коротка, — упорствовал тот. — И жить надо не размениваясь, — беспощадно топтал он Дубровина, уже ощущая себя владельцем роскошного особняка. — Каждый должен заниматься своим делом, в меру своих способностей и возможностей.

— Ну да, — иронизировал я, — один должен продавать, а другой покупать дом. Один избавляться от бремени, а другой надевать на себя хомут.

— Каждый должен иметь то, что ему положено, — упорно стоял на своем Сватов. — Жить во дворце и пользоваться им должен тот, кто может его построить. Причем построить квалифицированно.

Квалифицированно — значит хорошо, быстро, рационально. Это я понимал, я только не совсем понимал, на что Сватов рассчитывал, как он намеревался выстроить себе этот дворец.

— Я покажу вам, как это делается, — говорил Виктор Аркадьевич.

В конце концов игра эта дошла и до разговоров о цене.

— Отдаю даром, — великодушно провозглашал Дубровин. — Могу еще даже и приплатить.

— Беру не глядя, — парировал Сватов. — Тем более что там и смотреть не на что. — Удостоверившись, что задеть Геннадия ему удалось, поворачивался ко мне: — Дом меня не интересует. Главное там — река. С выходом к Черному морю.

Меня это веселило. Дубровина поначалу сам дом тоже не очень интересовал — только место. Сватова волновал выход к Черному морю. С подвесным мотором по малым рекам…

Дубровина такое отношение уязвляло. Все-таки его детище уже представляло и самостоятельный интерес. Сватов давно к нему не приезжал, а за это время не так уж и мало там сделано. «Поехали смотреть».

Виктор Аркадьевич от поездки в деревню отказывался. Ему, мол, и так все ясно. Дубровин настаивал. Все должно быть как положено. Серьезное дело надо обставлять должным образом. «Или ты не серьезно?» Игре этой, казалось, не будет конца.

Но Сватов был настроен серьезно.

Смотрины назначили на субботу. Сговорились, что Дубровин поедет загодя, все как положено подготовит, включая торжественный стол. А мы с Виктором Аркадьевичем прибудем к обеду.

Я предвкушал развитие сюжета.

Глава вторая «МЫ ОТ ПЕТИ»

Поздно вечером в пятницу Сватов мне позвонил. Только что, возвращаясь с какой-то «ответственной» рыбалки, он на своей «Ниве» налетел на камень. Заглядывать под днище не стал, и так ясно было, что булыжник разворотил там все, как снаряд. Притащили машину на буксире.

Я забеспокоился. Дубровин уже уехал, к обеду будет ждать. Надо бы позаботиться о другой машине: в субботу на автобусе в Уть не уедешь.

— Вот еще, — перебил меня Сватов. — Завтра машину сделаем. Судя по грохоту, там полетела раздатка…

— Раздатка — дефицит? — тоном профессионала спросил я.

— В наше время все дефицит. Товар — деньги — товар — это вчерашний день политэкономии. Дефицит — дефицит — дефицит — вот формула наших дней… Но ты не волнуйся. Я уже куда надо позвонил. В тринадцать ноль-ноль машина будет как часики.

Тон Сватова не оставлял сомнений, что именно так и будет. Мешало только то, что я слишком давно его знал. И все время забывал, что он стал другим человеком.

— Ваша беспомощность меня раздражает, — сказал Виктор Аркадьевич. — Если хочешь, можешь поехать со мной. Я покажу тебе, как мы починим машину без всяких обходных путей.

Разумеется, я поехал. Хотелось посмотреть, как работает система «по Сватову». Для начала было интересно, куда это он звонил. Кому можно позвонить в пятницу в полночь, чтобы быть уверенным за субботу?

— Кому ты звонил? — спросил я, не сомневаясь, что он скажет правду.

С друзьями Сватов никогда не темнил. Но на сей раз ответил уклончиво:

— Да так, одному знакомому… Его зовут Петя.

В восемь пятнадцать мы на такси подкатили к спецавтоцентру. «Нива» Сватова стояла у ворот мойки. Вечером он ее прямо сюда притащил.

Начальник производства ждал нас у вертушки проходной.

— Я от Пети, — сказал Сватов.

Тот встрепенулся, как если бы встретил родного брата.

— Эта? — спросил он, кивнув в сторону «Нивы».

И тут же двое рабочих в фирменных спецовках (прямо как в учебном фильме) вкатили машину на мойку.

— Так во сколько вам надо выехать? — спросил начальник производства, из чего я заключил, что подробности он знает.

Виктор Аркадьевич объяснил, что выехать он должен в час, но лучше бы минут на двадцать раньше: надо еще кое-куда заскочить. «Хочу взять с собой Петю». Начальник производства понимающе кивнул.

Машина была уже на подъемнике. Вокруг нее собрался целый консилиум. Вообще-то консилиум собрался под нею, но все не вместились. Вид искореженных внутренностей вызвал всеобщее оживление. Оказалось, что раздатка действительно разбита вдребезги. Кроме нее погнулись тяги, полетел амортизатор, еще какие-то дефицитные узлы…

— Такой объем работы выполнить до обеда никак нельзя, — сказал начальник цеха начальнику производства. — Тем более по таким сложным позициям. На складе пусто.

Я посмотрел на Сватова. Похоже, что дело прогорело.

— Он от Пети, — тихо сказал начальник производства начальнику цеха. Тот глянул на Сватова внимательно. И, как мне показалось, даже вспыхнул. — Будем считать, что машину разбил я. Взял покататься и налетел на камень…

Это меняло дело.

Отсутствующие детали и узлы обнаружились сразу. Всего-то и было их, как объяснили Виктору Аркадьевичу, — по одной штуке: гарантийный, неприкосновенный лимит.

Приемщик советовал заменить заодно и крестовины. Пока они держатся, но надо бы заменить. Для надежности. Отцу родному он бы не посоветовал! Крестовины на черном рынке идут по четвертному за штуку… Диспетчер уже сбегала на склад. Сегодня центральный склад выходной, но кладовщица с утра забежала на несколько минут. Вот диспетчер к ней и понеслась, чтобы сразу все выписать…

Мастер уже проинструктировал двух рабочих. Он их пока снял с другой машины. Там все равно не хватало деталей…

Один из них уже что-то откручивал, а другой катил на тележке раздатку…

Все в сложнейшем производственном механизме вертелось, как хорошо подогнанные шестерни. Каждая была на своем месте и четко, безотказно выполняла свою функцию. Все катилось как по маслу, масло было чистым и прозрачным, как слеза.

Диспетчер даже посоветовала нам выписать счет и оплатить все заранее — в бухгалтерии обед начинается на полчаса раньше, из-за чего может выйти задержка. А ведь надо обязательно успеть… Вернулся из кассы Виктор Аркадьевич довольный, каким бывает только человек, дела которого идут хорошо. Все продвигалось как бы само. Даже предвиделось и предусматривалось, что свидетельствовало о высшем классе.

До двенадцати мы были совершенно свободны. Но уходить с автоцентра не имело смысла — он находился за городом. Мы поднялись на второй этаж управления и устроились в мягких креслах уютного холла.

Мне нужны были разъяснения. Для начала я хотел знать, кто такой Петя.

Я напомнил Сватову про наш с Дубровиным визит на тарно-ремонтное предприятие. Когда там все буксовало. А ведь и туда мы пришли хоть и по объявлению, но не с улицы. Не кто-нибудь звонил начальнику, а заместитель министра. Отчего же в результатах такая разница? Кто может быть выше заместителя министра? Может быть, Петя — министр? Но почему тогда для всех он Петя…

— При чем тут это? — остановил меня Сватов. Он уже готов был объяснять. — С этим я давно завязал. Но начнем по порядку…

Настроен он был философски. Сегодня для него — особенный день: как бы подведение итогов. Перед началом нового этапа, как он представлял себе приобретение недвижимости.

— Убедился ли ты, — начал он, — в том, что система работает? Да, в ней много промежуточных звеньев, тут с Дубровиным нельзя не согласиться. Даже, пожалуй, слишком много… Но обойти их — нельзя. Здесь наш доцент глубоко ошибается. Глубоко и безнадежно.

Система отношений, по мнению Дубровина, должна была работать приблизительно так.

Во главе угла стоит потребитель. Он платит и заказывает музыку. Платит не за абстрактную деятельность, а за результат, за то, что он получит в обмен на плату. Платит работнику, который ремонтирует ему автомобиль, чистит костюм или чинит ботинки. Этот работник является и производителем и потребителем одновременно. По отношению к Дубровину он производитель. По отношению к приемщице или диспетчеру — потребитель. Как потребитель он рассчитывается с ними за услуги, которые они ему оказывают. Например, за то, что связывают его с Дубровиным. Связывают, а не разделяют. Получая от исполнителя, он платит, в свою очередь, снабженцу, который поставляет запчасти или материал, а тот, в свою очередь, поставщику. И так далее…

Выстраивается цепочка заинтересованности и зависимости от Дубровина как потребителя, который, по сути, платит всем.

На личный интерес, на эту зависимость все нанизывается, как на шампур.

«Разумеется, все расчеты не обязательно проводить непосредственно, — говорил Дубровин. — Главное, чтобы сохранилась суть. Вместо промежуточных звеньев — посреднические. И зависимые».

Любому Федьке в этой схеме места не находилось. Промежуточность исключалась.

Но такая простая (по мнению Дубровина) цепочка упрямо не приживалась. Федька в ней сам находил себе место. И активно мешал всякому возникновению прямых связей. Не случайно Федька (в данном случае конкретный Федор Архипович) так обеспокоен был знакомством Анны Васильевны с новым директором совхоза. Как только между ними возникали прямые взаимоотношения, сразу обнаруживалась его, Федькина, в Ути ненужность.

Дубровин придумал, как ему казалось, простой способ избавиться от зависимости Федьки. В первую же встречу с новым директором Птицыным он предложил тому создать в Ути общественную конюшню. Где крестьяне бы держали в складчину несколько лошадей. По очереди бы за ними смотрели, по очереди и пользовались, вместо того чтобы идти на поклон к Федьке.

Сватов утопический идеализм Дубровина высмеивал. На его взгляд, это было дремучим непониманием сути происходящего. «Это все уже было, — говорил он, — в самом начале. Еще в период коллективизации. Когда создавалась общественная конюшня, предполагалось, что хозяином будет деревня, крестьянин, а не какой-нибудь Федька. Но между нею и тем же Константином Павловичем возникал Федор Архипович. С его невообразимой способностью всюду возникать, нарушая прямые и естественные связи».

— Нельзя, чтобы самовольно брать, — разглагольствовал Федька, как всегда выступая радетелем за порядок. — Даровое развращает. И за деньги — тоже нельзя.

Если можно просто заплатить и взять, зачем тогда он, Федька?

Он же в распределителях!

Создать на селе комбинат хозяйственных услуг, как предлагал Дубровин, совершенствуя и развивая свою утопическую идею с конюшней, тоже, конечно, можно. Там и мини-тракторы можно выдавать напрокат, и прочую технику, и продавать семена, удобрения…

Но это все теоретически.

А практически сразу возникнет Федька. Приемщиком, администратором, начальником — не важно. Ничего производить Федька не будет, потому что производить он не умеет и не хочет. Ему это и не надо. Но, ничего не производя, он должен был бы остаться при своем жаловании, при том, что ему пожаловали. А ему этого мало. Жить Федька предпочитает хорошо. К тому же он боится утратить свою значительность и незаменимость. Чтобы этого не произошло, он организует контору, на все наложит лапу, установит очередь. Точно так же, как он ее устанавливает везде. В химчистке он, например, установил срок выполнения заказов в десять дней — даже на то, что можно сделать за две минуты. На что нужно десять дней? На прохождение штанами штатов. Федька сразу создаст целый штатный аппарат — из себе подобных, который все будет волочить. И жить при этом. Создавать очередь и пользоваться признательностью тех, кому он позволит эту очередь миновать.

— Таким образом, — продолжал за Дубровина его рассуждения Сватов, — цепочка нахлебников всегда стремится к разрастанию. Этому способствует интерес «Федьки сверху», которому нужен аппарат, чтобы было кем руководить, и не меньший интерес «Федьки снизу», которому нужно место под солнцем.

Интересы, таким образом, сходятся. А дело? Дело здесь ни при чем. Дело от этого только проигрывает. Потому что на каждом участке промежуточности Федькой создаются тормоза.

Это походило на правду. Занимаясь проблемами управления сельским хозяйством, я подобное не однажды наблюдал. И даже писал о том, что за двадцать лет с начала шестидесятых годов управленческий аппарат в сельском хозяйстве, например, Эстонии, вырос более чем в десять раз, при росте продукции далеко не столь значительном. «Раньше, — рассказывал мне бывший заместитель министра сельского хозяйства этой маленькой северной республики, — если ко мне приходил председатель колхоза и просил выделить ему сотню тысяч штук кирпича для непланового, но чрезвычайно важного для успеха производства объекта, я накладывал резолюцию на его письмо, и он отправлялся за кирпичом. Теперь я могу только помочь ему связаться с одним из ведомств, возникших за эти годы, — без всякой гарантии, что это принесет успех. Еще, будучи человеком честным, я могу ему посоветовать больше ко мне не ходить, а обращаться в новое ведомство самому…»

Идеальная схема «по Дубровину» упорно не выстраивалась. И нашему доценту от кибернетики ничего не оставалось, как избрать средством преодоления обходной маневр. Всегда, когда это представлялось возможным, он стремился расплачиваться непосредственно, минуя промежуточные звенья. Платить тому же сапожнику, минуя приемщицу.

Не без некоторого самодовольства он называл это «прямым выходом на исполнителя».

Здесь Сватов — не кто-нибудь, а именно Виктор Аркадьевич Сватов — Дубровина обличал.

— Это же безнравственно. И неэтично, — говорил он, как бы возвращая Дубровину его же упреки. — Получать то, что другим недоступно. Ты можешь проникнуть на спецавтоцентр, исхитрившись и обойдя диспетчера, но каждый — не может. И к сапожнику напрямую далеко не каждый может пройти. Не говоря уже о том, что каждому не хватит кожи на набойки и деталей для ремонта генератора. Личной заначки не может хватить для всех.

Кроме всего, утверждал Сватов, на пути такого обходного маневра нас обязательно и неизбежно подстерегает Федька. Он давно поставил исполнителя от себя в зависимость, всячески мешая появлению прямых связей, минующих его участие. Такова природа промежуточности.

И первый рычаг здесь, прекрасно понятый Федькой, — это очередь, это создание дефицита.

— Дефицит, — утверждал Сватов, — Федьке нужен как воздух.

Рабочий может отремонтировать генератор Дубровину и набить ему набойки. Но запчастей и сырья у него нет, кроме сэкономленной мелочи. Но это — на два-три таких настырных клиента, как Дубровин. Если бы рабочий мог купить необходимое ему на складе, Федька опять-таки был бы не нужен…

К одиннадцати часам мы спустились в цех, посмотреть, как продвигаются наши дела. Раздатка уже стояла на своем месте.

— Одна-единственная. Из гарантийного фонда, — сказал я, невольно любуясь, как ладно новенький узел был прилажен.

Потрепанное днище машины от его присутствия ожило, как бюст пожилой дамы, украшенный сверкающей брошью.

— Кто это вам наплел? — грубовато усмехнулся слесарь. — Сколько меняем — всегда единственная, всегда последняя и всегда только вам. Сколько раздаток, столько и начальников. У каждого свой лимит и свой неприкосновенный фонд. Вот и дурят головы…

Сватов смотрел на меня торжествующе. А я, мол, тебе что говорил? Его-то никто не дурачил. Раздатку ему поставили, а из какого фонда — ему это все равно.

— Вот так, — сказал он. — Генератор починить Дубровин может. А вот раздатку поменять ему слабо. Хочешь не хочешь, но надо идти на поклон. Ботинки он подбить может, а вот дом перестроить?..

В чем суть? Таким вопросом задался Дубровин, видя реальность и пытаясь ее осмыслить.

Суть оказалась в том, что идеальная цепочка заинтересованности на практике прерывалась и разваливалась. Жизнь диспетчера спецавтоцентра никак не зависит от того, получит ли Дубровин свою машину отремонтированной или вытолкнутой за ворота. Ибо получает он за работу, а не за ее результат. «Работа, как известно, — говорил Дубровин, — совершается и при торможении. Но пользы производству такая работа не приносит».

Этим выводом Дубровин и ограничился.

А Сватов от него оттолкнулся, чтобы пойти дальше.

Его всегда больше занимала практическая жизнь, то есть сфера распределения. Здесь-то всякое умное торможение как раз приносит любому Федьке вполне ощутимую пользу.

И сразу увидел Сватов, что в промежуточной сфере Федька очень даже зависим. Он становится зависимым сразу, как только ему удается свою промежуточность осуществить, все к себе повернуть, на все наложить лапу. Будучи распределителем, создать дефицит. Создать очередь — в магазине, в ресторане, в гостинице, в химчистке, на производстве…

И дать возможность Виктору Сватову ее обойти.

Почему именно Виктору Сватову, а не мне и не Дубровину?

Мы вернулись к началу разговора.

Почему звонок заместителя министра на тарно-ремонтное предприятие ничего нам с Дубровиным не дал? И никакого воздействия на его начальника не оказал, кроме подчеркнутой вежливости с нами при встрече.

— Да потому, что ничего для начальника этот звонок не значил. И заместитель министра от вас просто отмахнулся. Если бы он и действительно хотел вам помочь, если бы ему это было нужно лично, он не стал бы звонить начальнику. Он нашел бы… Петю.

Тут я вспомнил свой поход в один из высоких кабинетов. Знакомый председатель колхоза просил протолкнуть одно исключительно важное для колхоза дело.

Выслушав просьбу и поняв, что выполнить ее нужно, хозяин кабинета вызвал своего заместителя и спросил:

— Слушай, у нас на мебельной фабрике… — речь шла о срочном заказе на мебель для только что отстроенной по индивидуальному проекту образцово-показательной колхозной конторы, — кто-нибудь есть?

Вопрос этот меня ошарашил. Фабрика была в их системе, подчинялась им, можно сказать, непосредственно. Простого распоряжения, резолюции на письме, как мне казалось, было достаточно. За резолюцией, собственно, я и шел, уверенный, что стоит только чуть подтолкнуть дело…

Искать «своего человека», находясь на таком уровне?! Я был в недоумении.

Сейчас Сватов мое недоумение разъяснил:

— Руководитель твой просто был реалистом. Из двух путей он выбрал единственно перспективный. И самый простой. Он мог наложить визу, мог приказать и потребовать исполнения. Спустить распоряжение по инстанциям.

Но послать резолюцию по инстанциям — значит пустить дело на самотек. Довериться целой цепочке промежуточных звеньев, где ничего, кроме раздражения, всякое распоряжение о внеочередности вызвать не может. Очередь ведь всех здесь как раз и кормит. С какой же стати кто-то должен ее обойти?

Конечно, руководитель может потребовать исполнения. Он может устроить разнос, вызвать на ковер, выступить на совещании. Все это будет придавать делу какой-то импульс. Но очень скоро он будет затухать, в волоките вязнуть. Не говоря уже об ответных импульсах. Любой Федька сколько хочешь встречных аргументов выдвинет, доказывая невозможность дело сделать. И он будет при этом неуязвим, потому что всякое внеочередное распоряжение обязательно противоречит множеству очередных задач и его прямых по службе обязанностей, которые Федька и без того не выполняет, ссылаясь на множество объективных обстоятельств. Поручить ему новое дело — значит попасть от него в зависимость, потому что спросить с него потом за план, например, будет трудно. У Федьки ведь еще и память есть. Впадать от него в зависимость никто не рвется…

— Но все это, — увлеченно говорил Сватов, — только если твоего руководителя не интересует результат… Когда, собираясь в театр, ты обнаруживаешь, что супруга куда-то задевала твой галстук, ты можешь устроить скандал, она тебе ответит. Ей всегда есть что тебе возразить, хотя бы потому, что свой галстук ты и сам мог бы положить на место… Скандал разгорается, но галстук вы при этом не ищете.

Если бы он вам был нужен, вы бы молча и быстро его нашли… Когда нам что-нибудь действительно нужно, мы не качаем права и не ищем повода выпустить пар. Мы не создаем себе трудности, а подчиняемся реальности.

— Ив чем же эта реальность? — спросил я, затаив дыхание, от предчувствия, что сейчас что-то самое важное будет произнесено.

— В том, что галстук чаще всего лежит на своем месте, — сказал Сватов. — Надо только хорошо посмотреть… И если начальнику нужно (хотя бы для того, чтобы от тебя отвязаться) выполнить заказ на мебель, он не станет теребить своих подчиненных, играть в руководителя и всем отравлять жизнь. Он просто найдет своего человека, который заставит все промежуточные звенья механизма работать.

— Как он заставит? Кто этот свой человек? — Я просто сгорал от нетерпения. Я чувствовал, что Сватов подвел меня к главному, к основному выводу, определившему его стратегию на всю оставшуюся жизнь.

Но уже пора было ехать. Я умоляюще смотрел на Сватова.

Рядом со мной сидел хорошо знакомый мне Витька Сватов, Виктор, потом Виктор Аркадьевич. Все тот же, каким мы знали его без малого двадцать пять лет, с которым, можно сказать, вместе росли и выросли, мужали и возмужали. С которым так долго вместе шли и вдруг так неожиданно разошлись, хотя почему-то и остались друзьями.

Что я теперь рядом с ним?

Что теперь рядом с ним Генка Дубровин? Хоть бы и Геннадий Евгеньевич.

Что — все мы?

За рулем «Нивы» сидел спокойный и решительный муж, знающий что он и зачем, понимающий жизнь и умеющий жить на всю катушку. Но и не только. Наставник, Учитель, Пророк, готовый дать нам предметный урок, отчего-то не бросивший нас на крутых жизненных подъемах, не оставивший за перевалом, а потянувший за собой. Внимательный к нашим слабостям и непониманиям, великодушный в готовности поделиться всем, что у него накопилось, всем, что он понял и уяснил.

— Если промежуточного человека нельзя обойти, — сказал Сватов, усаживаясь на обтянутое бараньей шкурой сиденье своей «Нивы», отремонтированной в срок, — надо заставить его на нас работать.

И решительно повернул ключ зажигания, как бы подводя тем самым какой-то весьма значительный для него итог.

Глава третья СМОТРИНЫ

Ехали мы покупать дом, но по дороге заскочили за Петей.

Я уже догадался, какая это большая и всесильная личность. Настолько всесильная, что без него Виктор Аркадьевич с некоторых пор и представить себе не мог ни одно из своих свершений. Тем более такое значительное, как приобретение недвижимости. Чувствовалось, что, не будь у него «в тамбуре» Пети, Сватов на покупку бы не отважился.

— Кто же он, — допытывался я у приятеля, — кем он работает? Или, может быть, он всемогущий маг?

— Гораздо больше, — торжественно ответствовал Сватов, не без снисходительности в голосе. — Он — ЗАВмаг.

Петя действительно работал заведующим продовольственным магазином. Причем работал творчески и красиво.

Был он невысокого роста, был вполне круглым, гладким и пронзительно рыжим. В белоснежном, всегда накрахмаленном халате, всегда при строгом галстуке, с микрокалькулятором в нагрудном карманчике, придававшим его облику подчеркнутую деловитость, был Петя удивительно подвижен, даже стремителен, как подрумянившийся колобок. Был он безукоризненно вежлив, добр и внимателен. Выслушивать всегда умел до конца и не перебивая, но так организовывал всех своим вниманием, что говорили с ним кратко и только по существу. По существу он и отвечал, быстро схватывая суть, словно у него заранее было подготовлено решение.

Само его появление в торговом зале, когда случался какой-то конфликт, действовало успокаивающе, как если к встревоженному больному подходит внимательный и чуткий врач, умеющий не только успокоить, но и лечить. Из двухсот с лишним работников его универсама абсолютное большинство были б а б о н ь к и, но меньше всего магазин походил на базар. Петя чувствовал себя среди женщин как хороший садовник на цветочной клумбе. Ладить со всеми он умел, заботу проявлял, сразу начал с оборудования в магазине душевых, столовой, комнаты отдыха и даже небольшой парикмахерской, где приглашенный Петей дамский мастер умело наводил работницам прилавка красоту. Относился к своим подчиненным Петя ровно, никого никогда не выделял, никого не обходил вниманием. Во всяком случае, с днем рождения всех поздравлял. И добрых двести раз в году появлялся на работе с цветами, которыми снабжали его прямо в оранжерее. Разумеется, не за деньги, хотя и денег Петя бы не пожалел.

Ко всяким нарушителям он был безоговорочно строг, обсчетов и обвесов не допускал, с мелкими хищениями сумел покончить за неделю своего директорства. План магазин выполнил в первый же месяц его работы, отчего зарабатывать люди сразу стали больше, что тоже не могло не отразиться на отношении коллектива к новому директору. По имени-отчеству его в магазине почему-то не называли. Петей, разумеется, тоже, а даже за глаза говорили о нем: директор. Так и обращались: «Директор, там вас спрашивают…», «Директор, куда разгружать макароны?», «Директор…»

Универсам, в котором Петя незадолго до знакомства со Сватовым стал директором, находился в рабочем пригороде, километрах в двадцати пяти от города. Жил Петя в центре и каждый день гонял туда-обратно свои «Жигули», не скупясь на бензин, да и вообще ничего в жизни не разделяя на личное и общественное.

Пригород, точнее даже город-спутник, был достаточно крупным промышленным центром, и новый универсам отстроили с огромным, в два этажа, торговым залом, с прекрасными подсобными помещениями, с современным импортным оборудованием. Условия для работы здесь были, но всякие условия еще нужно умело использовать. Это как раз Петя умел. В считанные дни магазин изменился неузнаваемо. Загудел кофеварками кафетерий, засветились стеклянные дверцы электрожаровен, из которых прямо на глазах покупателей извлекались поджаристые, с хрустящей янтарной корочкой цыплята «гриль», закурились аппетитным, дразнящим дымком шашлычницы у входа. Расположен магазин был прямо у магистрали. Петя сразу понял и это преимущество. К обочине тут же вынесли два киоска, в которых (только для водителей междугородных рейсов!) организовали продажу дорожных наборов и всяких мелочей… Здесь были условия, здесь был оперативный простор, здесь можно было проявить себя, и Петя все это сразу же оценил. А двадцать пять километров для делового и достаточно молодого человека, каким был Петя, сущий пустяк. Во всяком случае, в любой день, не исключая и выходных, при любой погоде он появлялся в магазине за тридцать минут до открытия (успевая еще и по делу заскочить — в ту же оранжерею за цветами) и отбывал домой не раньше, чем двери магазина «сдавались на сигнализацию».

Не смутила отдаленность универсама и его «бригаду» — все основное ядро материально ответственных работников он перетянул за собой.

Не помешала отдаленность и постоянным клиентам Пети — тому костяку покупателей («Моему покупательскому активу», — говорил Петя), который он вокруг себя сформировал, директорствуя в маленьком магазинчике в центре города. Все они были людьми деловыми, а значит, и небесколесными. У многих имелись и персональные водители, которые чаще всего и наезжали в универсам за покупками. Работал с ними Петя особенно внимательно, впрочем, он и вообще работал от души.

Кабинет директора универсама располагался на третьем этаже. Сочтя его огромные размеры не вполне приличными, новый директор перестроил помещение, выгородив кроме приемной еще комнату для художника-оформителя, без которого он работы себе не представлял.

Но и в переоборудованный, со вкусом отделанный и строго обставленный кабинет Петя заглядывал редко. Даже раздевался в общем гардеробе внизу. Его рабочее место — среди людей, здесь, у заднего входа в магазин, где за стеклянной стенкой было оборудовано что-то вроде диспетчерской. Сюда же снесены все телефоны, включая директорский. Сам Петя никуда с работы не звонил, занимать телефоны личными разговорами не рекомендовал, что, впрочем, было и невозможно, ибо все три аппарата трезвонили в магазине одновременно и беспрерывно. Звонили из торга, звонили из управления, звонили с холодильника, с рыбокомбината, из автотреста и с железной дороги. Звонили с информацией, с предложениями, с советами. Сообщали новости — кому, что и когда завезли, кто, чего и почему не выбрал, что и когда должно поступить.

Ворон Петя не считал, всегда устремлялся делу навстречу, всегда и все принять был готов. Информация у него была поставлена, ориентация отработана, а реакция мгновенная.

Бывали дни, когда на своих «Жигулях» Петя совершал до пяти ездок. Наматывая по три сотни километров, он не чувствовал усталости. В такие дни он был просто счастлив. Сорок, а случалось, и все шестьдесят большегрузных рефрижераторов закатывали во двор универсама в такой день. Машины, рыча мощными двигателями, разворачивались, сдавали задом, подползали к распахнутым воротам универсама, притираясь боками, как осетры на нересте, выдавливали, выжимали из себя груз навстречу выдвинутым жерлам транспортеров. Казалось, во всей этой кутерьме неизбежно образуется затор. Но ничего подобного не происходило, ибо при всей кажущейся суматохе во дворе универсама царил размеренный и строгий порядок (что знали и ценили водители), и без минутного простоя облегченные продуктовозы выползали за ворота, вырывались на простор, укатывали вдаль за новыми товарами.

Домохозяйки и сельские бабушки-мигрантки буквально прилипали к окнам крупнопанельных многоэтажек, тесно обступивших коробку универсама, и смотрели во двор магазина, как смотрят кино или захватывающий футбол. Потом, опомнившись, хватали хозяйственные сумки и бежали в магазин занимать очередь…

Стоп. Никаких очередей в универсаме не было. Бабушки могли не торопиться и спокойно досматривать представление. Хотя это еще и не представление. Настоящий спектакль начинался там, внутри, под прикрытием бетонных сводов цокольного этажа магазина, где и совершалось само таинство…

Снова стоп. Никаких таинств, никаких прикрытий. В том-то и талант Пети, что и дальше все происходило громогласно и у всех на виду.

Как исполинское чудище, гремя челюстями транспортеров, заглатывал универсам в свою утробу содержимое грузовиков. Катились по проходу к торговому залу тележки с ящиками и коробками, полными яств. Оранжевые горки мандаринов и апельсинов, красные мясные туши, контейнеры с лоснящимися гроздьями колбас и поблескивающими связками сосисок, свисающих за металлические прутья, тяжелые поленья копченостей, уложенные штабелями, стальные короба со свежемороженой и свежекопченой осетриной, кетой и горбушей, коробки и коробочки конфет, пастилы и прочих сладостей, банки растворимого кофе, пузатые бочонки с атлантической сельдью… Вид был чарующий, но главное — запах.

Запах! Запах от всего этого стоял невообразимый. Он вызывал слюну и желание есть, есть, есть. Но ни разу с первых дней своего появления не видел Петя в магазине жующего человека. Нигде, кроме столовой, никогда, кроме обеденного перерыва, никто в универсаме не жевал. Не прихватывал довесок, не отщипывал кусочек, не разворачивал конфетку.

Двести человек не должны были жевать, потому что микрокалькулятор Пети прекрасно умножал и высчитывал, во что это может обернуться. Для универсама, для торга, для страны.

Но сегодня суббота и продуктов не завозили…

Петя ждал нас на трассе перед входом в свой магазин. Он уже распорядился по службе и предупредил всех, что на работе больше не появится. Такого Петя себе обычно не позволял, хотя вполне мог бы позволить. Но сегодня для него — и это сразу почувствовалось — был не совсем обычный, даже совсем необычный, исключительный случай. Недаром рядом с его потрепанными «Жигулями» стояла новенькая белая «Волга» с тремя нулями на обведенном белой каемочкой номере, взятая им «напрокат» у одного из постоянных покупателей.

— Как-то солиднее. На служебной, — пояснил Петя. Потом спросил озабоченно: — Или будет слишком?

Убедившись, что «слишком» не будет, Петя принялся перегружать из багажника своих «Жигулей» какие-то коробки и свертки, торопливо, словно боясь, что его остановят, поясняя:

— Я тут кое-чего прихватил… Оно, знаете, обстановку смягчает…

Что-то необычное, значительное он видел в этой поездке, как-то возвышенно и ответственно ее себе представлял.

По приезде в Уть был Петя заметно разочарован.

Вместо загородной виллы с бассейном и с дорожками в саду, посыпанными толченым красным кирпичом, — только так он представлял себе дачу такого человека, как Сватов, — его взору предстало весьма жалкое, заметно покосившееся строение размером четыре метра на шесть (с большими, правда, окнами, но выглядевшими на хилом бревенчатом срубе совершенно нелепо), с потолком, до которого Петя при своем незначительном росте свободно мог дотянуться. Камин ему, правда, понравился, но был Петя человеком подвижным и деятельным, работником современным, философствовать вообще не любил, у камина философствовать тем более никогда не собирался и посему приобретением Сватова был расстроен. Хотя вида старался не показывать, напротив, стремился неловкость сгладить, а Сватова своим как бы хорошим настроением поддержать.

Сватов же в поддержке вовсе не нуждался. Он был преисполнен деловитости. Пока Петя вытаскивал из коробок закуски, пока прилаживал к камину привезенный мангал для шашлыков и нанизывал на шампуры куски светло-розового, пропитанного специями и вымоченного в уксусе мяса, Сватов все мерил, отмерял и перемерял, обходил вокруг, ощупывая стены, осматривал перекрытия, заносил результаты в раскрытую папку, которую держал перед собой на ладони, как официант блюдо. По ходу он отпускал весьма колкие замечания, на которые Дубровин старался не реагировать. В сенях Сватов больно стукнулся головой о притолоку, досадливо поморщился, потер лоб и снова что-то черкнул в папке.

На Дубровина при этом жалко было смотреть. Под взглядом нового хозяина дом, казалось, оседал, сникая на глазах. Толевая крыша вдруг оказалась драной, и заботливо прилаженные нами заплаты это только подчеркивали, сени окончательно покосились, а на самодельном фундаменте — предмете особой дубровинской гордости — вдруг явственно выступила кривизна швов любительской кладки. Стоит ли говорить о сарайчике, столь заботливо подправленном еще в первое лето нашим доцентом. Вообще все наши свершения, приносившие столько удовлетворенности, все подправки, переделки, улучшения, все-таки возбуждавшие в Геннадии положительные установки, вдруг как-то сразу потускнели, побледнели, обнаружили всю свою нехитрость и какую-то нищенскую жалковатость.

— Да, — сокрушал все вокруг безжалостным взором Сватов. — Однако ты здесь действительно наработал. Сами старались или помощников нанимали?

Анна Васильевна, тут же присутствовавшая, за доцента вступилась. Заговорила что-то про время — где его напасешься? — про трудности жизни вообще, про «мальцов», с которыми много ли наробишь.

— Рази то работники? Ни тебе печку справить, ни тебе угол вывести. Понимания в деле нет. Одна торопливость.

— И с работы той, — вторил ей Константин Павлович, — только один толк, что люди вельми приветливые.

— Только приедут и сразу им есть, — продолжала свое Анна Васильевна. — А я так и не пойму, как это, чтобы хотелось есть. И как это они потом наедятся, чтобы аж плохо…

И дальше пошла как обычно. Иное, мол, дело работа, всегда ведь охота что-нибудь робить. Особенно если кто привык. От отдыха того только кости болят.

— Ну да, — мягко иронизировал Сватов. — Теперь ведь и соль не соленая, и квас не кислый, а люди — так и вообще…

Анна Васильевна иронии не замечала. За зиму накопилось у нее, а тут такая возможность излить душу.

Сватов слушал, казалось, внимательно, сочувственно кивал, вставляя незначительные реплики, но мысли его заняты были своим. Улучив паузу, он спросил неожиданно строго:

— А где вы берете воду?

Торопливо и наперебой старики стали объяснять, что воду они носят с речки. Точнее, носили, а теперь носит уже только Анна Васильевна, а Константину Павловичу по девкам бегать и то тяжело, куда уж ему с коромыслом; да это и не страшно: такое уж привычное бабье дело — все принеси да все подай. Но опять же, соромно перед людьми ему с коромыслом; вот то, что подмосток у воды сгнил вчистую, ему не соромно, его починить не допросишься, а так и утопиться недолго, у той реки…

— А для питья? — спросил Сватов. Старики не поняли.

— Это для скотины вода — хозяйственная, а питьевую где берете, для себя? Тоже, что ли, из речки?

— Там и берем, — согласно кивнул Константин Павлович.

Но Анна Васильевна обиделась.

— Скотине это что же — не сабе? Она, что ли, хуже? Да и сколько ей той воды… Корову вот со двора свели, только куры да свиньи, — Анна Васильевна неожиданно всхлипнула.

— Как это с в е л и? Продали, что ли, корову? — Сватов посмотрел вопросительно.

Это и для меня было новостью. Про то, что корову продали, я и не знал.

— Свели со двора корову. В совхоз согнали, на котлеты. Я ей что говорил? — Константин Павлович почувствовал в нас запоздалых союзников.

— А на кой она тебе, эта корова? — Страсть противоречить мужу в Анне Васильевне была неукротима. — Молока того так я и не хочу. — И почему-то поспешно, как бы оправдываясь, пояснила Сватову: — Пока пасется, еще ладно, а зимой одна с ей морока. Вот если бы сена где прикупить. — Она посмотрела с заискивающей надеждой.

— Как же, сена ей, так и купишь его, так и продадут…

— Корова в хозяйстве должна быть, — сказал Сватов строго. — Сколько ей на зиму нужно сена?

Пока старики наперебой подсчитывали, переводя охапки в пуды, пуды в центнеры, пока спорили, сколько центнеров войдет на машину, Сватов уже сообразил что-то новое и повернулся ко мне.

— Ты про кого из колхозных председателей недавно писал? Про Куличика? Это же рядом где-то.

Я кивнул. Колхоз Куличика действительно был километрах в шестидесяти. По асфальту.

— Надо ему позвонить. — Сватов снова что-то черкнул в папке. — Он мужик понятливый, пусть сам и решает, что ему легче — две машины сена забросить или… Или пусть дает корову напрокат. — Увидев мое недоумение, Виктор Аркадьевич сразу завелся: — А что? С мая по сентябрь забросил сюда корову… По-моему, вполне реально. Практическая помощь ветеранам. Если тут до них никому дела нет. — В достаточной мере убедив себя, Сватов подытожил: — Ты ему так и намекни: молоко мы ему отработаем. Заткнем, например, одну из прорех в строительстве, чего надо, подбросим. Что за жизнь в деревне без парного молока?

Оставив это как вполне решенное, Сватов поинтересовался:

— А зимой вы как сюда ездите?

Старики опять смотрели на него с недоумением. Ни зимой, ни летом они никак сюда не ездили, потому что лет двадцать никуда и не уезжали. Мы с Дубровиным тоже были в Ути зимой только один раз.

— Кто-то же сюда зимой ездит. Ну, почту вам привозят?

— Так пехом, — ответил Константин Павлович, — если снега не вельми много.

— Да-а… — протянул Сватов и снова в папке что-то пометил. — Сколько тут у вас до конторы?

— По прямой, как птицы летают, километра два, а речкой-то пять с гаком.

— Зимой здесь жить нельзя, — нетерпеливо заметил Дубровин.

У него весь этот разговор вызывал нескрываемое раздражение.

— Живут же люди, — глубокомысленно протянул Сватов, не замечая категоричности приятеля. — Где тут у вас телефон?

Тут уж и я почувствовал неловкость. К чему здесь это высокомерие, зачем этот начальственный тон? Противоестественно, даже глуповато все это выглядело и не совсем прилично. А за стариков обидно. Как-то уж больно они засуетились, как-то чересчур приниженно с новым соседом себя повели. Анна Васильевна, правда, старалась выводить разговор на привычную ей нарочито-грубоватую стезю, но получалось это у нее как-то сбивчиво, неестественно, даже заискивающе. За зиму старики заметно сдали. Да и заволновались, утратив соседа. Что ни говори, приезды Дубровина в Уть ощутимо скрашивали их лишенную всяких внешних событий жизнь. Теперь, это было заметно, очень уж им хотелось и с новым поладить. Оттого и объясняли ему все, стараясь угодить, досадовали, что все так нескладно выходит. Вот и корову продали, и телефона поблизости нет…

— Раньше был телефон за рекой, у Федьки. Так он его сгубил, — пояснила Анна Васильевна.

— Что значит сгубил? Сломал, что ли? — спросил Сватов.

— Не… Снес телефон в контору. Ему он без надобности…

Телефон Федьке и действительно был ни к чему. Он нам с Дубровиным это однажды доходчиво объяснил: «Звонят — только от дел отрывают без толку. Кому надо, так подъедет». От каких таких дел могли отвлекать Федьку телефонные звонки, мы не совсем себе представляли, но охотно поверили, что этот предмет цивилизации бывшему колхозному бригадиру был не нужен. Не говоря уж о том, что прямая связь, а отсюда и прямые взаимоотношения деревни с конторой Федьке даже мешали.

Повздыхав о трудностях, на жизнь свою посетовав, так и не дождавшись приглашения к столу, старики собрались уходить. Сватов, обедать вроде и не собиравшийся, удерживать их не стал. Обмеры он закончил и теперь делился с нами своими намерениями.

— Дом мы сохраним, пожалуй, в его первозданном виде, — говорил он, подначивая Дубровина. — Как память старины и запустения. Камин оставим тоже, — успокаивал он приятеля. — Кустарный, конечно, камин получился, но здесь он вполне подходит к интерьеру. Раньше и вообще избы топили по-черному. К нему мы сбоку пристроим русскую печь. Хотя, конечно, дешевле было бы его разобрать…

Дубровин взял висящую на стене у камина кочергу и с угрожающим видом двинулся на Виктора Аркадьевича.

— Я же говорю, оставим, — увертывался от него Сватов, огибая угол стола. — Как светлую и теплую память о бывшем домовладельце… Нет, ты послушай, — он обращался ко мне, — зачем сносить такой замечательный дом? Где тогда будут жить мыши?.. Крышу мы над ним воздвигнем новую, вокруг все обстроим, с фасада облицуем кирпичом — будет мемориал.

Петя, до сих пор в разговоре не принимавший участия, оживился. Кирпич у него был. В магазине только что закончили сооружение пристройки. Кирпича осталось — бери, не хочу. Разгружали, правда, прямо самосвалом, много битого, но можно выбрать. В дело пойдут и половинки. Главное, что даром.

— Кирпич, Петя, мы завезем настоящий. Знаешь ли ты, Петя, каким бывает настоящий кирпич? Настоящий кирпич на заводе заворачивают в бумажку — каждую штуку отдельно. Ровный он, Петя, как шоколад, и вечный, как жизнь. Под Вильнюсом есть такой заводик, глину на нем по нескольку раз продавливают через марлю, а вокруг бассейна, где она отмокает, специально высаживают травку, чтобы, боже упаси, не попала пыль… Кирпич там делали полтораста лет назад и сейчас делают. Из такого кирпича можно строить мавзолеи…

— Я смотрел, — сказал Петя. — Вы про это здорово показали в своей полнометражной картине.

Завмаг Петя безмерно любил кино и художественную литературу, вообще все художественное. Он восхищался, как это можно так изобразительно все снимать, особенно критическое, и как это разрешают показывать даже по телевизору. Еще больше любил Петя в искусстве сильных и творческих людей. На этом и сошлись они со Сватовым. Виктор Аркадьевич в художественном мире, бесспорно, был человеком выдающимся, это Петя, как человек тоже талантливый, хотя и в своей области, сразу понял и почувствовал. Активность Сватова, его самостоятельность во взглядах, решительность в действиях Пете очень импонировали. Будучи тоже активным и решительным человеком, Петя ощущал со Сватовым прямо родство душ, хотя и ставил его гораздо выше себя. Сегодня, пригласив Петю на столь важное мероприятие, Сватов его к себе как бы приравнивал, выделял из многих, оказывал доверие и демонстрировал дружеское расположение. Потому и отнесся к приглашению Петя с полной серьезностью.

Сватов вышел в сад.

— Анна Васильевна! — крикнул он. — Пожалуйте сюда вместе с супругом.

Но старики, заметив нового соседа, уже и без того тянулись к дому картофельной стежкой.

— Без воды о строительстве нечего и думать, — пояснил нам Сватов и повернулся к соседке. — Анна Васильевна, где этот деятель, — Сватов кивнул в сторону Дубровина, — обещал пробурить вам скважину?

— Да пусть ее, — замялась, засуетилась та. Сказать о намерении Дубровина устроить колонку на ее территории она стеснялась. — Нам этих обещаний вовсе не надо. Вы люди городские, вам и вода пусть. Сколько нам, старым, тут осталось…

— Значит, так. Скважину будем бурить в среду.

Виктор Аркадьевич в папке что-то черкнул, он упрямо продолжал строить из себя всемогущего босса. Очевидно, таким образом он просто разгонялся. Но все равно тут чувствовался явный перегиб. Впрочем…

Впрочем, Сватов был уже не тот, каким мы его знали, и его уверенность в себе была вовсе не такой беспочвенной, как это могло показаться со стороны. Чтобы это понять, надо проследить одну случившуюся с ним метаморфозу, в итоге и приведшую Виктора Аркадьевича к дружбе с Петей.

Глава четвертая МЕТАМОРФОЗА (ДОПОЛНЕНИЕ К ПРЕДШЕСТВУЮЩЕМУ)

Отказавшись что-либо делать собственноручно, Сватов нельзя сказать, чтобы бедствовал. Выручала его прирожденная способность опираться на ближних. Делать это он умел, как уже говорилось, никого не обременяя, а даже этим как бы осчастливливая. Как осчастливливал своих приятелей Том Сойер, «доверяя» им красить забор.

Впрочем, и здесь все не так просто ему давалось, как может представиться человеку непосвященному. Методика, выведенная Виктором Аркадьевичем из осмысления жизни, вынашивалась и шлифовалась годами. Долгим путем шел Сватов к пониманию незаменимости Пети.

Первый вопрос — кто твои ближние и что они могут.

В числе знакомых и даже близко знакомых Виктора Аркадьевича всегда хватало людей полезных, многие из которых занимали достаточно высокие посты. Практически в любой жизненной сфере Сватов, покопавшись в памяти или блокноте, мог отыскать такого полезного человека из числа, как он говорил, «больших ребят». И дальше действовать через него. Разумеется, в свою очередь, он оказывал этим людям какие-то услуги. Кому-то писал статью, с кем-то, не жалея времени, корпел над докладом, кому-то даже помогал продвинуться по службе (чаще в самом начале восхождения, когда достаточно бывает просто обратить чье-то внимание на человека), кого-то щедро одаривал идеями и советами (как, например, оформить кабинет в соответствии с духом времени или даже как в соответствии с тем же духом провести в учреждении организационную перестройку). Дух времени Сватов всегда ощущал. Кроме того, он был человеком информированным, «вращаясь в сферах», всегда что-то дополнительное знал и умел поделиться новостью о должностных переменах (иногда даже о предстоящих). Информированность всегда располагает, не говоря уж о том, что зачастую она приносит и конкретную пользу, позволяя кое-что предвидеть.

Своих подопечных он подолгу «вел», никогда не забывал поздравлять с новым назначением или с наградой, не забывал и посочувствовать в случае неизбежных во всякой жизнедеятельности неудач. Не отказывал Виктор Аркадьевич и в просьбе «высветить» что-то в печати и, если по какой-либо причине не мог сделать этого сам, всегда находил добросовестного исполнителя, а потом создавал «зеленую волну» — следил за тем, чтобы материал шел без задержек.

Он всегда старался быть на виду: заскакивал показать свою новую статью или вручить книжку с автографом, пригласить в Дом кино на премьеру своего фильма, а иногда и на закрытый просмотр зарубежной новинки. Когда, обращаясь за советом или помощью к Сватову, кто-либо из друзей или коллег спрашивал его, знает ли он такого-то, Сватов обычно поправлял: «Я-то его знаю. Важнее, чтобы он меня знал». Этого всеми средствами и добивался.

Надо сказать, что по личным вопросам к «большим ребятам» Сватов обращался чрезвычайно редко. Дважды к одному и тому же человеку — никогда. Он умел чувствовать границу отношений и не выбирал весь лимит, не просил о слишком сложном или невозможном. Невыполненная просьба заводит отношения в тупик: создается неловкость, а человек, создающий неловкость, невольно вызывает раздражение.

Вообще отношения с сильными мира сего Сватов выстраивал, тонко блефуя. Так, если Виктор Аркадьевич не мог прийти вовремя на условленную встречу, ссылался он не на какие-нибудь незначительные дела, а, как минимум, на вызов в ЦК, на командировку, причем уж никак не ближе Грузии или Средней Азии.

Как действует Виктор Аркадьевич, создавая свой образ, я не однажды наблюдал и всегда поражался мгновенности его реакции.

Вот звонит ему весьма солидный товарищ с намерением немедленно посоветоваться. Сватов всегда и безусловно готов, но…

— Вы от себя? Ради бога, простите, я вас минут через двадцать наберу… Только что позвонили из приемной товарища Архипова. Просили не занимать аппарат. Ему нужно со мною переговорить.

При этом все почти верно. И телефон занимать нельзя. И товарищ Архипов вот-вот освободится. И разговаривать с ним Сватов будет в течение ближайших двадцати минут… Неточность только в одном. Не Сватову звонили из приемной, а он туда звонил. И упросил секретаршу перезвонить ему сразу, как только товарищ Архипов освободится, ибо переговорить им нужно по служебному делу, причем исключительно срочно…

Но коленкор иной.

И соответственно внимательное к Виктору Аркадьевичу Сватову отношение. Позвонить товарищу Архипову, положим, тоже может не каждый, но уж тем более не каждому он станет звонить сам.

Поле деятельности Виктора Сватова никогда не ограничивалось и географически. Вот он сговаривается о встрече с председателем Совета Министров соседней республики. Он подготовил беседу с ним для московского журнала, теперь ее текст надо вычитать.

Когда Сватов зашел в кабинет, его хозяин заканчивал вносить в текст поправки. Вежливо, даже приветливо поздоровавшись, он попросил Сватова подождать несколько минут. Интервью ему нравилось, Сватов это почувствовал, оттого сразу воодушевился.

— Если позволите, я пока позвоню? У меня тут давний товарищ работает генеральным директором комбината стройматериалов.

Бытовые подробности располагают.

— Можно сказать, из одной миски щи хлебали.

Ничего, что грубовато, зато естественно и непринужденно.

Хозяин кабинета тут же приглашает помощника и просит срочно соединить его с генеральным директором.

— Сватов! Ты? — Давний товарищ звонком из Совмина вполне ошарашен. — Что ты там делаешь?

Что звучит почти как «Кто ты теперь?!». Но Сватов не распинается. В меру сдержанно и всего несколько слов:

— Ты у себя? Часа через полтора я заскочу…

В завершение встречи у Сватова вежливо справляются, не испытывает ли он каких-нибудь затруднений. Соблазн велик, затруднений много, но есть строгие правила. Никаких просьб. Разве что машину на четверть часа…

Появление Виктора Аркадьевича на черной «Волге» с правительственным номером и радиотелефоном, да еще его звонок по дороге прямо из машины: «Можно ли водителя отпускать?» — это завершающие штрихи. Отношения с давним товарищем навсегда закреплены.

И все это — про запас. Без всякой конкретной пользы. Вряд ли когда-нибудь Сватову этот товарищ может пригодиться…

С кем поддерживал отношения Сватов, в чьем поле внимания находился, кого тем или иным образом сумел заполучить в свои деловые приятели?

Нескольких заместителей министров. Причем перспективных, с надеждой на выдвижение. Здесь тоже тонкость, Виктор Аркадьевич всегда предпочитал заместителей: подступиться легче, а перспектив больше. Всегда больше перспектив в отношениях с человеком, с которым ты вместе растешь… Несколько секретарей райкомов — знакомых Сватова еще по комсомолу. Это надежнейший резерв… Руководители творческих союзов. Хотя бы по одному от каждого. Кое-кто в книжной торговле — не ниже начальника областного управления, два ректора, один завкафедрой и один декан. Этого вполне достаточно для всей системы высшего образования, если присчитать нескольких друзей из профессуры… Один главный врач больницы и один заведующий гинекологическим отделением. Начальник областного управления ГАИ, несколько управляющих различными трестами, не считая строительных. В строительных ведомствах его знали все. Были свои люди «про запас» и в прокуратуре, в народном контроле, в научных кругах… Даже с колхозными руководителями Виктор Аркадьевич неплохо дружил. Во всяком случае, любой из моих героев-председателей его хорошо знал…

Список можно бы продолжить, но ограничусь заверением, что во всех сферах выход на нужного человека у Сватова был. Если не прямой, то косвенный.

Завершал пирамиду товарищ Архипов, ведущий в республике все строительство и всегда внимательно следящий за работами Виктора Сватова. Достаточно близкое знакомство с ним наш приятель никогда в практических целях не использовал, держа его, что называется, про самый черный день…

На поддержание деловых связей уходило немало времени и сил. Но деловыми их посчитать можно лишь условно. Повторяю: в большинстве случаев это была работа про запас. Энергии она забирала значительно больше, чем давала практической пользы. Хотя конечно же способствовала самоутверждению…

Беда лишь в том, что все это слишком сильно отвлекало Сватова от его основной деятельности. Отказывать он никогда и никому не умел, поэтому по всякой просьбе заводился с пол-оборота, отдаваясь любому делу целиком. В то время как его собственная работа оставалась забытой и заброшенной. Нельзя забывать, что Виктор Аркадьевич был человеком творческим не только по характеру, но и по профессии. И его рост, его вес и положение определялись все-таки не кругом знакомств, а тем, что ему удавалось создавать в перерывах между отвлечениями.

В какой-то момент жизни Сватову стало казаться, что все (включая и добрые отношения с «большими ребятами») определяет его собственный творческий успех, в котором он ни от кого не зависит. И который только и представляет собой подлинный капитал. И легче всего обеспечивает ему известность, значительность и всепроходимость.

Кроме того, его высокие друзья оказывались часто далеко не всесильными. Или не всегда способными свою силу проявлять. «Большие ребята» все чаще разочаровывали Сватова.

Последней каплей был случай с памятником. Дубровин несколько лет никак не мог поставить памятник на могиле матери. Сватов решил ему помочь. Разумеется, через одного из самых «больших ребят».

— Хорошо, — сказал тот, выслушав Сватова.

Тут же созвонился с министром коммунального хозяйства и сообщил Виктору Аркадьевичу, что в любое удобное время он или его товарищ могут поехать на комбинат художественных работ посмотреть проекты и заказать на свой вкус памятник, который будет изготовлен без проблем и вне всякой очереди.

Полагая, что просьба из такого кабинета никем не может быть оставлена без внимания, Сватов был вполне удовлетворен. Он уже намеревался уйти, когда хозяин кабинета его остановил.

— Видите ли, — начал он несколько смущенно. — Если хотите, я скажу вам откровенно…

Разумеется, Виктор Аркадьевич этого хотел.

— Участок по изготовлению памятников расположен недалеко от города. Если нужно, я дам вам машину. Лучше всего вам поехать прямо туда. Там вы найдете одного мастера. Фамилию я подскажу. Лучше будет, если вы прямо с ним обо всем договоритесь. За те же деньги он сделает для вашего друга памятник. Без всякой волокиты и в нужный срок.

— Зачем же вы звонили министру? — удивился Сватов.

— Иначе вы бы мне не поверили. Вы могли подумать, что я просто не хочу вам помочь. Знаете, сейчас слишком модно давать советы. Но своему отцу я памятник заказывал именно так. Сами понимаете, я и тогда мог позвонить министру. Но нужно быть реалистами.

Сватов реалистом был всегда. При всей своей оптимистической настроенности.

Разумеется, с памятником он так и поступил. Подобные советы он схватывал на лету.

Правда, до сих пор он получал их на ином уровне.

Но Сватов тем и исключителен, тем и представляет общественный интерес, что, воспринимая реальность, он всегда умел делать выводы.

Этот, можно сказать, незначительный на первый взгляд случай и привел Виктора Аркадьевича к выводам о бессмысленности его жизненных затрат по части влиятельных связей и авторитетных дружб.

Сыграла здесь определенную роль, конечно, и переменчивость в судьбах его высоких друзей. Пути их восхождения далеко не всегда можно было предугадать. Слишком часто со своих должностей они уходили в сторону. И сразу становились для Сватова как бы бесполезными. Ибо круг его интересов и метаний был неопределен, но небезграничен. Соответственно как-то приблизительно ограничены и нужды.

Кроме того, многие из его «друзей» однажды и вовсе лишались портфелей, оказывались не у дел. Виктор Аркадьевич не однажды задумывался, в чем здесь корень. Или в выборе кумиров он так часто ошибался, или, напротив, выбирал их точно, по определенным признакам (одним из которых, и, пожалуй, главным, была готовность его воспринять), но как раз признаки эти и несли им неизбежное падение. Скорее всего — последнее. Хотя и элемент невезения здесь присутствовал…

…Которое Сватов опять-таки сумел обратить в везение, вовремя сделав выводы и обеспечив себе независимость. Тем, что перестал полагаться на «друзей», чьи силы и возможности ограничены. Сами-то они — и случай с памятником ему на это окончательно раскрыл глаза — вынуждены опираться на своих людей.

Но и почувствовав, что затраты энергии на поддержание деловых связей не вполне окупают себя, решив, что положение в жизни и свой общественный вес в первую очередь определяет он сам, Сватов не избавился от своих потребностей. Речь идет об элементарных жизненных преодолениях, без осуществления которых невозможно даже творческой деятельности отдавать себя целиком.

Манеры, умение должным образом держать себя и соответствующим образом все обставлять — это, конечно, много, это открывает двери, но далеко не все.

Да, в ресторане получить удобный столик он может и в неудобное для ресторана время, да, билеты на любой поезд и в любую филармонию… Да, с домоуправом всегда сумеет найти общий язык. Во всяком случае, объясниться доходчиво. Да, Дубровина может без очереди и волокиты в новую квартиру прописать…

Но житейские нужды этим ведь не ограничиваются.

Чтобы ездить на «Ниве», нужны, например, покрышки. Причем полный комплект. Достать полный комплект из пяти покрышек не всегда может даже министр. Узнав, что поступают они преимущественно в сельскую местность, Виктор Аркадьевич обратился к председателю республиканского коопсоюза — для режиссера вопрос передвижения как бы не совсем личный. Тот немедленно поручил это дело начальнику одного из отделов. Разыскать, доставить и продать.

Назавтра Сватову доложили обстановку.

Покрышек получено в этом квартале сто десять штук. Все розданы по магазинам. По две штуки в каждый. Собрать четыре покрышки вместе никак нельзя, потому что все они уже реализованы. «Зачем вы вообще покупали «Ниву»? Машина непрестижная, покрышек для нее у нас никто не придерживает: за ними никто из нужных людей не обращается».

Как быть в таком случае? Как и здесь заставить механизм вращаться?

Только возбудив во всех его звеньях личный интерес.

А какой интерес мог возбудить Сватов? Что он мог предложить? Кроме своего расположения. И в общем-то для него хоть и обременительных, но мелких услуг, которые к тому же почти никогда не были личными, а носили чаще всего служебный, общественный характер.

Вот тут-то и появляется в жизни Виктора Аркадьевича Сватова друг Петя, работающий директором продовольственного магазина и неустанными заботами создавший свой обширный покупательский актив.

Петя встречал реку продуктов, накатывающую в магазин, у дверей торгового зала. Был он всегда возбужден, всегда энергичен и сиял своей рыжей шевелюрой, как огненный факел на белой подставке.

Сюда же подтягивался и его покупательский актив. Актив был весьма значителен, правда, хорошо организован. Все знали порядок, и никто не стремился его нарушить. Подходили исключительно по одному, не создавая ненужной толчеи.

Актив свой Петя знал в лицо. Иногда, правда, подходили и незнакомые люди. Здоровались, говорили, откуда они, знакомились. Ни с кем и никогда Петя в сторону не отходил. При приближении кого-либо из своих подчиненных на полуфразе не умолкал.

— Валя, — говорил он громко, обращаясь к старшему продавцу. — Это товарищ из ремонтного треста. Обслужите его по списку.

А список на маленьком листике блокнота он сам и составлял, просчитав на микрокалькуляторе, проставляя общую сумму и подводя черту.

— Это с автопредприятия товарищ, у его дочери свадьба…

— Это товарищ из ГАИ…

— Вы откуда, гражданин? Понял… Валя, гражданин передаст тебе список. Он по поручению Николая Ивановича…

Не отказывал Петя никому и никогда. Любой человек с улицы мог к нему подойти и, объяснив причину, получить листочек со списком. В этой вот открытости, в этой работе у всех на виду и состояла главная Петина хитрость. Приди кому-нибудь в голову нагрянуть в эти мгновения в универсам с проверкой, был бы он так же открыт, приветлив и чист. Никаких заначек, никакой торговли из-под полы, никаких секретов. «А эти люди?» — «Какие люди? Разве это посторонние?! Вот вы с ними и разбирайтесь…» Но никогда и никому в голову ничего подобного не приходило. Хватало забот с письмами, с жалобами, с анонимками. На Петю жалоб не поступало.

— Это из торга товарищ…

— Это из стройтреста, они нам пристройку делали…

— Это из снабжения человек. Они калориферы монтировали…

Текла река продуктов, катилась волнами от всегда распахнутых ворот во двор магазина ко всегда открытым дверям торгового зала. Текла и растекалась по ручейкам, расходилась у всех на глазах, на глазах же и таяла, мелела, как Амударья, досуха разбираемая на орошение.

Это из исполкома, это из минвуза, этому срочно нужно в командировку лететь, этот из редакции, этот из…

Кто только к Пете не подходил! И всех он одаривал, всех помнил, всех знал в лицо. И Петю все помнили.

Так он и работал, как регулировщик на шумной улице, умело раскидывая поток машин и всегда зная, кому в какую очередь, в какую сторону.

Река продовольствия Сватова не волновала. Но, сопоставив круг своих деловых знакомств, поддерживаемых им с таким трудом, с Петиным покупательским «активом», Сватов сразу понял, что директор — великий и незаменимый человек.

С покрышек для «Нивы» все и началось.

Петя по приглашению Виктора Аркадьевича пришел на студию, он всегда мечтал посмотреть, как делается кино. По счастливой случайности как раз в это время и позвонили Сватову насчет покрышек. Точнее, про их отсутствие.

Петя в разговор, разумеется, не вмешивался. Сидел на краешке стула, стараясь не мешать. Увидев неподдельное огорчение и досаду Сватова, сразу вызвался помочь. Тот в ответ только рукой махнул — безнадежное дело. Если даже председатель коопсоюза ничего не смог…

— Можно позвонить? — спросил Петя.

По телефону он ничего говорить не стал. Только поздоровался и пообещал подъехать. Сватов был занят, ехать неизвестно куда и неизвестно за чем ему не хотелось. Тем более в автомагазин, где покрышек этих не было с начала года. Петя настаивал, Сватов согласился. В магазине Петя ненадолго исчез.

Появился Петя с директором магазина, но к Сватову они не подошли. О чем-то посовещались в отделе, и директор исчез. Продавщица с интересом глянула в сторону Сватова и кивнула, как бы здороваясь.

— Значит, так, — сказал Петя, — делайте, пожалуйста, что я скажу. Деньги с собой у вас есть? — Петя полез было в карман за бумажником, но Сватов его остановил. Деньги у него были. — Вы стойте около кассы, вот здесь, никого вперед себя не пропускайте и смотрите на меня. Как только я махну рукой, — Петя показал: вот так, — сразу выбивайте пять покрышек.

— Их же нет, — попробовал возразить Сватов, но Петя уже устремился к прилавку.

В ту же минуту шторки раздвинулись и парень в черном халате выкатил в зал черное колесо. Взяв его в руки, он принялся пристраивать колесо на витрину.

Петя махнул рукой, как было условлено, но Сватов уже и без того протягивал в окошко деньги.

— Мне покрышки для «Нивы». Пять штук, — сказал он.

— Покрышек нет, — ответила кассир.

— Есть, — сказал Сватов. И кивнул в сторону прилавка, где столпились возбужденные автолюбители. Несколько человек уже бежали к кассе, на ходу доставая деньги.

— Нина! — Кассир поднялась и, вытянув шею, глянула поверх стекла. — Что там у нас? Покрышки, что ли, есть для «Нивы»? — Услышав ответ, уселась, недоуменно пожимая плечами. — Сколько, вы говорите? — И принялась пересчитывать деньги.

— Клава! — крикнула продавщица кассирше, едва Сватов протянул ей чек. — Покрышки больше не выбивай. Покрышек для «Нивы» больше нету. Кончились покрышки, — обратилась она к покупателям. — Всего-то и дали пять штук…

Петя всесилен, это Сватов сразу понял. Ему было чем подпитывать интересы и удовлетворять потребности, было чего распределять. Это даже, можно сказать, входило в его служебные обязанности.

Кроме того, познакомившись с Петей ближе, Сватов узнал, что работал тот и вечерами, возвращаясь из магазина домой. И здесь-то начиналась его главная деятельность. Здесь по телефону звонил Петя. И его домашним пользоваться по вечерам телефоном так же не рекомендовалось, как и подчиненным на работе. И так же это было невозможно. Петя накручивал диск телефона неустанно. Звонил он и в торг, и на автопредприятие, и на станцию, и в управление. Не прямо туда, разумеется, в такое неурочное время звонить можно было только по квартирным номерам, но в личном справочнике Пети все квартирные телефоны были. По ним он и налаживал прямые связи между своими клиентами. А все звонки в универсам были не более чем ответным эхом на эти вот деловые вечерние перезвоны. Здесь Петя снова был диспетчером, снова вкалывал регулировщиком на шумном перекрестке. Кому-то нужен срочный ремонт квартиры, кому-то — согласовать проект административного здания, кому-то — абонемент в сауну с бассейном. Последствия такого полуночного разговора Пети с начальником производства Сватов продемонстрировал мне в спецавтоцентре.

Именно цепочку заинтересованности создавал Петя своими вечерними переговорами. Работала эта цепочка безотказно. Каждый в ней хотел и мог выполнить любую Петину просьбу. Мог, потому что хотел. И хотел лично.

«В этом-то и фокус, — еще в спецавтоцентре пояснил мне Сватов, возвращаясь к нашей с Дубровиным неудаче на тарно-ремонтном предприятии, — заместитель министра просил вам помочь сам, но не лично. Это была не личная просьба, а производственная. Это тебе нужно, спрашивают в таких случаях, зачем тебе это? В том-то и дело, что ему это было не нужно».

Личный интерес в корне меняет дело. Как в корне меняло дело то, что начальник производства в автоцентре как бы сам разбил раздатку на сватовской «Ниве». Его обращение к начальнику цеха сразу становилось личной просьбой. А в глазах начальника производства дело в корне меняло то, что приехал Сватов от Пети, по его личной просьбе, что подчеркивал звонок по домашнему телефону.

Никаких прямых выходов на исполнителя Пете было не нужно. И обходить кого бы то ни было ему было незачем. Здесь их со Сватовым представления о жизни счастливо совпали. Правда, удавалось Пете все гораздо легче, чем Виктору Аркадьевичу. И не только из-за личных способностей, которые (что Сватов сразу почувствовал) при всей внешней неказистости Пети превосходили сватовский талант, но и из-за того, что никаких противоречий с основной работой у Пети не возникало. Вся его деятельность с ней вполне сочеталась, не только не отвлекая, а даже прямо способствуя. Это, с одной стороны, утверждало Сватова в верности его выводов, а с другой — облегчало ему обращения к Пете с просьбами, ибо здесь и речи не могло быть о том, что Петю он утруждал.

Можно сказать, что знакомство с Петей и завершило метаморфозу Сватова, утвердив его в окончательности выводов. Но познание ради констатации никогда не занимало Виктора Аркадьевича. Понимать для него означало — действовать.

Жизненный опыт для нашего приятеля никогда не был багажом, который отягощает. Скорее — баком с горючим, который обеспечивает движение.

Принципы, говорил он, это не то, с чего начинают, и даже не то, с чем живут; это то, к чему в итоге приходят.

На Петю, на его помощь в строительстве дачи сейчас он и делал ставку. Чем вызывал, разумеется, отчаянный протест Дубровина. Настолько отчаянный и безоговорочный, что это привело их к самой, пожалуй, серьезной и самой затяжной за все годы знакомства ссоре.

Глава пятая ССОРА

Отмерив шагами расстояние между домами, Виктор нашел середину. Поискав глазами, поднял с земли палку и воткнул ее в борозду.

— Вот здесь и пробурим. Чтобы поровну и по справедливости. Вас это устроит?

Анну Васильевну устраивало вполне. Но вот во сколько эта вода «выльется»?

— Не вельми много будет платить? Гроши-то у мени есть, — добавила она торопливо. — С коровы и остались.

— Вот и держите их до новой коровы, — с нарочитой грубоватостью остановил ее Виктор Аркадьевич. — В государстве нашем все есть. А уж воды и вовсе хватает. Или вы не заслужили? — Сватов повернулся к Дубровину: — Это ты правильно решил — воду на стариков оформим. Чтобы потом не было вопросов, так ведь, Петя?

Петя понимающе кивнул.

— Этот тип на добитом газике, он где работает? Не в бурводах ли?

— В бурводах, — обрадованно ответил Петя, — прямо даже начальником бурвод.

— С него и начнем… Анна Васильевна, — Сватов уже был решительно деловым, — в среду, в восемь тридцать, я попрошу вас быть дома. И до обеда никуда не уходить.

Анна Васильевна охотно изъявила готовность. Такое обхождение ей нравилось. Энтузиазм нового хозяина, конечно, особого доверия в ней не вызывал, но и странной его строгая точность тоже не казалась. В восемь тридцать так в восемь тридцать. Тем более что ни до обеда, ни до ужина она уходить из дому не собиралась. С тех пор как продали корову, она вообще никуда не ходила со двора…

— Забор вот только не помешает ли бурить тую скважину?

— Забор? Забор разбирайте на дрова. Вы, Константин Павлович, его и разберите. Если, конечно, он сам не повалится до среды. А мы вам потом этот перенесем, с нашего участка. Помаленьку можете начинать… Вообще за реку бегать пока повремените. Девки подождут. Проведем воду, поставим баню, тогда пожалуйста.

— Ага, — не удержалась от подначки Анна Васильевна, — будешь ты у меня, старый, заместо банщицы. Билеты продавать.

— Ну, вы тут насчет выпить-закусить пока соображайте, а я к реке пройдусь, — подытожил Сватов. — Дай-ка мне, Петя, твой компьютер. Надо кое-что просчитать. Будет готово, позовете…

Сватова мы нашли у реки. Устроившись на пенечке у взгорка над водой, он сосредоточенно что-то вычерчивал и обсчитывал. Заслышав шаги, поднял голову.

— Проектируешь? — спросил Дубровин. — Я думал, ты кого-нибудь из маститых архитекторов пригласишь. Все-таки стройка века.

— Маститым работы хватает. Они уже все, что можно и что нельзя, запроектировали. На семьдесят метров жилого дома — семьдесят архитекторов и сто семьдесят чертежей. А крестьянин потом берет огрызок карандаша и рисует дом, в котором он хочет жить… Не так раньше строили. Даже Исаакиевский собор строился не так. Архитектор тогда был главным мастером. А сейчас он подмастерье. Как Ванька Жуков, только не у сапожника, а у Министерства финансов.

В верхнем углу двойного листа бумаги Сватов уже нарисовал дом.

— Здесь пустим колонны по периметру, красный кирпич по темному дереву, здесь веранда, здесь балкон. На втором этаже — рабочий кабинет. С отдельным выходом, чтобы не мешали. С этой стороны пристроим гараж и сауну… Вот все расчеты.

Листок был разделен вертикальными линиями на несколько столбиков. Он у меня сохранился:

— А это зачем? — полюбопытствовал я.

— Бассейн в сауне нужен? Мы его сделаем вот так. — Сватов изобразил на оборотной стороне бумаги какой-то короб. — Выведем из стеклоблоков стенки, будет прозрачный, а изнутри — подсветка. Аквариум!..

На строительство Сватов отводил сорок дней. Он торопился жить, и дача ему нужна была для жизни, а не для того, чтобы ее окончательно угробить.

— Пока будут бурить воду, нужно закрыть все эти позиции.

Некоторый опыт по «закрыванию позиций» у меня был. С Дубровиным мы кое-что закрыли. Сегодняшний Сватов снова напоминал мне того, давнего, Дубровина. Размах, безусловно, иной, но это — намерения. Намерениями, особенно благими, конечно, тоже можно вымостить дорогу. Но куда она приведет?

Впрочем, решительность Сватова не оставляла сомнений в том, что тактику преодоления он уже разработал…

— Тактики здесь мало, — оборвал он мою болтовню на полуслове. И добавил глубокомысленно: — Здесь нужна стратегия. Решать все будем комплексно. Есть тут одно стратегическое соображение. — Он посмотрел испытующе. — Без твоей помощи, правда, не обойтись…

Я всегда был готов прийти на помощь другу.

— Но об этом позднее.

Сватов захлопнул папку и поднялся. Посмотрел на бурлящую у замшелых свай воду. Демонстративно вздохнул:

— Место вот только неважное…

— То есть как?! — Дубровин позволил себе возмутиться.

Место как раз и было предметом его особой гордости. Из-за места, собственно, все и началось. Первозданная глушь, нетронутая природа. Глухой угол. И это в сорока километрах от миллионного города! Место здесь было замечательным, мне это тоже представлялось бесспорным.

— Было замечательным, — оборвал меня Сватов. — Давно было… Когда здесь не Федька жил, а хозяин. Когда была мельница и хорошая дорога. И беседка, и липовая аллея. А рядом проходил гребной канал, а на нем была лодочная станция… Знаете ли вы, какая здесь была усадьба, даже дворец, какая пасека, какие здесь устраивались ярмарки и балы?..

Сватов достал из кармана вчетверо сложенный листок ксерокопии.

— Это я из Семенова-Тянь-Шанского переснял. Специально для таких, как вы. Тут про эти места много написано. Исторические, между прочим. А вы мне — про глухой угол.

Подождав, пока я рассмотрю оттиск, снабженный фотографией и планом бывшей усадьбы, Сватов продолжил:

— Отчего мы смотрим только себе под ноги? Отчего по земле ходим, как марсиане?.. Был у меня один знакомый. Ты его, наверное, помнишь: в редакцию приходил ругаться из-за моего очерка. Работал начальником строительства ГРЭС. Здоровый такой мужик, грузный, напористый, в сапожищах с отворотами, как Петр Первый, Одно слово — преобразователь. И фамилия у него была нападающая, сейчас уже и не помню точно, кажется, Бобров. А в придачу ко всему — дешевая мечтательность. Намотается за день в сапожищах — можешь представить, какой они там развели свинорой, придет в вагончик, на койку усядется, сапоги нога об ногу стаскивает и давай заливать перед зеленым газетчиком — о том «недалеком будущем», когда по всему городу можно будет в туфельках пройтись. «Будут еще и здесь яблони цвести» — это у него любимая присказка. «Как на Марсе, что ли?» — я его однажды спрашиваю. Он не понял, обиделся. И за мой очерк обиделся, особенно за «свинорой». А про то, что на месте, где они вырыли котлован под фундамент станции, как раз и был прекрасный фруктовый сад — про то он забыл… А еще раньше жили там, между прочим, не кто-нибудь, а князья… И радость им доставляли не развалины замков, а их строительство. — Здесь Сватов почувствовал некоторую противоречивость своего монолога (Бобров-то как раз строил), чуть сбавил тон, но тем не менее продолжил: — Это когда достоинством считалось жить во дворце, а не любоваться им. Тем более его развалинами и прочим запустением…

Вообще-то Дубровин был со Сватовым согласен. Лучше быть богатым и здоровым, чем бедным и больным. Лучше жить в замке, чем любоваться его развалинами. Он и с Утью расстался, как мы помним, не без чувства сожаления о несвершившемся; впрочем, оно легко развеялось. Сразу, как только Дубровин понял, что ничего добиться в Ути он не может, не вступая в отношения с Федькой (во всем множестве его обличий). А это его как раз и не устраивало.

Едва оказавшись понятым и разоблаченным, Федька его больше не занимал, как не занимал в свое время и другой промежуточный человек — начальник вычислительного центра Осинский, оставшийся в победителях и при своих интересах. Активность Сватова, его жизненный азарт и все его преодоленческие энтузиазмы чаще всего вызывали у Дубровина неприятие. Устраиваться в жизни с помощью федек он категорически не хотел. Тем более с помощью Феди, работающего завмагом и торжествующего в своей возможности все получать и все иметь — в обмен на не ему принадлежавшую колбасу. Подчеркивая промежуточную роль завмага, опять-таки распределяющего не свое, Дубровин умышленно называл его Федей.

— Он жулик, твой «Федя», — говорил Дубровин, — жулик, паразитирующий на дефиците, на всех этих сосисках и осетрине, которые он заполучает в свой магазин, а потом раздает — в обмен на опять же дефицитные услуги.

— Петя — труженик, — возражал Сватов. — Ты его с Федькой не путай. Для того чтобы заполучить в свой магазин осетрину и сосиски, он вкалывает день и ночь. Не он виноват в том, что продуктов всем не хватает. Он производит услуги — ты посмотри, как умело, как самозабвенно, как предприимчиво он вкалывает, и ты поймешь, какой это талант. Пусть все и везде работают как он, пусть производят остальное с таким же умением и энтузиазмом — дефицита вообще не будет… Да, он живет и работает по законам системы, в которой находится, но разве он в этом виноват? Не забывай, что распределяет он, по сути, давно уже распределенное, дает лишь тем, кому это положено и без него. Петя лишь добросовестно и творчески осуществляет это распределение, подпитывает интерес. Еще и потому творчески, что никакими официальными инструкциями, кого он должен подпитывать, не предписано…

Значение, которое клиенты Пети придавали таким пустякам, удивляло. Их готовность благодарить и помнить завмага за такие мелкие услуги казалась странной. Так стараться за какие-то сосиски!

— Почему же он так всемогущ? — спрашивал Сватов. И сам же отвечал: — Да потому и всемогущ, что живет в определенной системе отношений, повторяю, не им придуманной. Он же не виноват, что его клиенты готовы делать за сосиски то, что они не хотят и не делают ни за должностные оклады, ни за награды, ни за продвижение по службе. Оклады-то они и не суетясь получат, так же как и награды, и повышения.

— Здесь, положим, ты прав, — говорил Дубровин.

Видели они со Сватовым одно и то же, но по-разному. И понимали одно и то же, но по-разному.

Промежуточный человек изобретателен и выдумал для своего удобства — это подметил Дубровин — множество промежуточных же показателей, по которым можно создавать видимость успешной работы и роста производства, даже не давая в итоге ничего. Именно так, по мнению доцента, рождались и потом числились в главных показатели освоенных капитальных вложений у строителей (когда важно истратить побольше средств, независимо от того, что ты построишь), валового производства (неважно что — лишь бы произведено), поднятых гектаров мягкой пахоты (лишь бы пахать — неважно, что вырастет), стоимости ремонта техники (пусть даже она и вообще не работает)…

— Что такое урожайность? — язвительно вопрошал он. И сам же отвечал: — Это главный показатель, по которому недалекие люди судят об успехе сельского хозяйства. «Сколько зерновых с гектара? — спрашиваешь ты, приехав в колхоз. — Каков удой с коровы?» И если урожайность высока, если надои солидны, тебе уже все сразу ясно. И ничего больше тебя уже не беспокоит.

— А тебя? — перебивал его в таких случаях Сватов.

Дубровина беспокоило совсем иное.

— Нас, — он всегда в таких случаях говорил «мы», «нас», «нам», — нас интересует вовсе не это. Нам важен не бункерный вес, когда зерно взвешивается вместе с сорняками, нам нужен и не вес влажного зерна — мы должны получать не сорняки и воду, а протеин, белки, углеводы, причем получать всего этого как можно больше. Урожайность или там удои, как основные показатели успеха, — это еще одна лазейка для любого Федьки, позволяющая ему осуществлять приписки. И морочить нам голову. Засеял втихую на десяток гектаров больше, отчитался за рост урожайности, а зерна-то больше не стало. Да и что это за зерно? Не говоря уже о затратах… Федька заставит своих людей доить коров вручную, он нахимичит с кормами и поголовьем, он подаст в сводку пять тысяч надоев с каждой коровы, и мы будем читать о нем репортажи, смотреть фильмы, возносить его на пьедесталы и вручать ему ордена… А когда он однажды перестанет нас устраивать, когда он на чем-то сорвется, когда его слишком занесет, мы создадим комиссию. Все — и гектары, и поголовье, и бухгалтерию — проверим и снесем ему голову. И снова напишем о нем, только теперь уже разгромные статьи. Совсем забыв о том, что мы его сами породили и взрастили… Почему и зачем мы его взращивали? Да потому, что такой он нам удобен, такой он у нас всегда «под колпаком», им-то мы уж всегда можем управлять. Поставить его в зависимость от результатов его работы мы не хотим, мы этого даже боимся. Нам важнее, чтобы он от нас зависел, чтобы каждый Петя был для него благодетелем…

— Хорошо, — говорил Сватов, как бы соглашаясь с приятелем. — А дальше?

— Что — дальше? — не поняв вопроса, Дубровин замолкал.

А Сватов продолжал как бы за него:

— Дальше как раз то, что и Петя нам нужен. Сначала чтобы пользоваться его услугами, а потом, чтобы в случае чего направить на него весь общественный гнев… что ты первым и делаешь. Как же, как же! «Во всем виноваты продавцы и завмаги».

— Ты что-нибудь предлагаешь? — спрашивал Дубровин.

И тянулся за свирелькой. И что-то воинственное исполнял, снижая тем самым излишнюю напряженность и даже напыщенность разговора.

Старые приятели, они всегда стремились оставаться в приятельских отношениях. Иногда мне кажется, что и в Ути они бы не поссорились, не будь оба безнадежно русскими людьми, отличительной способностью которых всегда было из-за разности взглядов доходить до смертельных обид.

Предлагал же Сватов всегда одно: не довольствоваться отпущенным, не ждать глобальных общественных перемен, а действовать, не заботясь о методах и средствах. И говорил он сейчас об этом не без самодовольства:

— «Место замечательное»! — передразнил он Дубровина. — Оттого, что глушь, оттого, что запустение. Вместо мельницы — замшелые догнивающие сваи. «Замок старинный у дороги!» Его умиляют развалины: «Ах, как трогательно, как красиво!» Как хорошо, мол, что хоть немножечко осталось нетронутой красоты! Хоть чуть-чуть дарового удовольствия. Какая тихая и чистая, смиренная радость…

Дубровин выпрямился:

— Любому соседству с Федькой я предпочитаю запустение и развалины. И любому сотрудничеству с ним. И любым преклонениям за… колбасу.

— Экие мы чистюли! Как смиренно научились пользоваться тем, что досталось. И осталось. От прежнего хозяина, от соседа… Неужели ты не понимаешь, что довольствоваться тем, что есть, — пошло?

— Культура, Витя, — здесь Дубровин уничтожающе посмотрел на Сватова, — культура не создается грязными руками и людьми, лишенными чувства собственного достоинства…

— Ах, вот оно что, — Сватов помедлил, словно примериваясь. — С твоим подходом, Гена, мы до сих пор не выбрались бы из пещер. К счастью, человечество всегда делилось на людей создающих культуру и потребляющих ее.

— Я бы сказал иначе: на создающих культуру и… культурных. В таком случае я предпочитаю оставаться в числе последних. Хотя по части разделения труда ты, несомненно, прав. Одни читают книги, другие их пишут. С этим приходится смиряться и тем и другим.

Дубровин посмотрел сначала на Виктора Аркадьевича, потом на меня.

— Желаю удачи, — сказал он. — Счастливо оставаться. А я умываю руки.

Наш приятель спустился к реке и действительно самым тщательным образом вымыл руки. Поднялся на взгорок, задумчиво глянул на темную воду, потом по сторонам, словно прощаясь с этими местами навсегда, и пошел к машине.

Глава шестая ГОЛЫЙ КОРОЛЬ

В понедельник утром Сватов первым делом заскочил в универсам к Пете. Надо было решать с бурводами. Наступление в Ути он разворачивал широким фронтом и сразу на всех участках. Раскрутив дело с водой, намеревался переключиться на остальное. Но здесь все оказалось гораздо сложнее, чем можно было предположить. Организация, занимающаяся бурением скважин в сельской местности, находилась километрах в сорока от города, к сожалению, не в сторону Ути. От универсама, правда, совсем недалеко. Сватов намеревался, прихватив Петю, отправиться туда для знакомства, но директор магазина его остановил: сейчас сам будет. Набрав номер, он попросил к телефону Олега Михайловича. Того на месте не оказалось. Где-то на территории, ответила секретарша.

— Опять, значит, загудел, — пояснил Петя, прикрыв ладошкой микрофон. — Там, на территории, у него одни трубы. — И, убрав ладонь, попросил: — Объявите по радио, чтобы срочно подошел к аппарату.

— А кто его спрашивает?

— Скажите — Петя. Я буду ждать, пусть перезвонит.

Минут через двадцать Олег Михайлович явился лично. Глянув на него, Петя окончательно удостоверился в верности своей догадки. Начальник бурвод гудел и подрагивал, как телефонный столб в ураганный ветер. Даже содрогался, готовый надломиться. Петя открыл сейф, достал бутылку «Московской» и граненый стакан. Олег Михайлович посмотрел на него укоризненно и погрозил пальцем. В том смысле, что в рабочее время он ни-ни. Тем более в одиночку.

— Что я тебе, водопроводчик? — сказал Олег Михайлович, вынимая второй стакан из кармана своего дождевика.

Сватова растрогал малосольный огурчик, который Олег Михайлович из стаканчика вытряс и тут же ловко перочинным ножиком разделил на кружочки.

— Я за рулем, — сказал Петя. — Товарищ тоже. Ты лучше скажи, как товарищу на участке скважину пробурить.

— На дачном, что ли? — Начальник бурвод оживился, но, услышав пояснение про ветеранов, тотчас сник. — Частным лицам бурение не производим. Только для организаций.

— А кто производит?

— Кроме нас, никто.

— Так вы, значит, производите?

— Труб нет, а то бы мы сразу произвели бурение… За наличный расчет в сотню бы и вышло, если напрямую, ну и там все прочее, насчет угощения непосредственным товарищам… А так — пиши заявление.

Олег Михайлович говорил как бы обиженно:

— Раз вы хотите официально, будем делать официально.

— И сделаете? — уточнил Сватов.

— Обещать не могу. Потому как… труб нет.

— А неофициально что же, есть трубы? — Сватов чувствовал, что от такой невразумительности он закипает.

— Даже официально нет.

— А если я достану вам трубы?

— Лучше, если напрямую, чтобы за наличные…

Продолжалось это довольно долго, правда, по убывающей — накал разговора падал в соответствии с уровнем жидкости в бутылке. Зато в той же пропорции возрастала невразумительность: «Кто-нибудь еще делает?.. Это можно… Если официально… Это нельзя… Если не официально…» Ну и так далее…

— Ты с товарищем не крути, — вступил наконец Петя. — Товарищу надо сделать. А я тут тебе заказ составил, пока вы договаривались. — И повернувшись к селектору: — Валя, собери нам, пожалуйста, по третьему списку. Товарищ из конторы бурения к нам давно не заходил. — И многозначительно подмигнул Сватову.

Олег Михайлович вяло запротестовал:

— Я не при средствах.

Сватов понял Петю и поспешил предложить свои услуги:

— Ладно, ладно, я заплачу, потом разберемся.

И покраснел.

Взяток он еще ни разу в жизни не давал, оттого и смутился. Но его смущения никто не заметил. Зато разговор сразу как-то продвинулся.

— Пишите от совхоза письмо, — сказал начальник потеплевшим голосом. — На той неделе и пробурим.

— Нельзя на той неделе, — сказал Петя. — У него без воды стройка стоит.

— Понял, — охотно согласился Олег Михайлович. — Тогда завтра. Но я лично должен быть. Чтобы на месте и непосредственно…

— Ладно, ладно, — выпроваживал его Петя, подталкивая к дверям и вручая перевязанную шпагатом коробку, — замочим мы еще эту скважину.

— Обязательно надо присутствовать. Лично, — все еще твердил свое Олег Михайлович, в одной руке держа коробку, а другой, свободной, пытаясь надеть шляпу. — Без моего присутствия не могу. Обязательно чтобы лично.

— Трудный кадр, — сказал Петя, прикрыв за гостем дверь. — Боюсь, что с ним вам еще придется помучиться.

— Ну, ничего, — мрачно успокоил его Виктор Аркадьевич. История со взяткой его изрядно подогрела. — Теперь-то уж я с него так просто не слезу.

В тот же понедельник к обеду Сватов приехал ко мне.

— Ты спрашивал про стратегию? Вот теперь давай об этом. Заявку на сценарий я за тебя уже написал… Но все по дороге. Собирайся, и едем.

Я ничего не понимал. Какая заявка? Какой сценарий? Куда мы едем?

Но Сватов снизошел только до ответа на последний вопрос:

— Едем к Кукевичу. Это приятель Пети. Я тебе о нем говорил, даже знакомил вас, но ты, конечно, не помнишь. Потрясающая личность!

Я помнил. Знакомил он нас за год до описываемых событий. Потрясающая личность оказалась тогда маленьким, скромным и мечтательным человеком со смешным ежиком темных волос, делающим его похожим на бобра. Это был вполне обычный руководитель одной из бесчисленных организаций, выросших, как опята у пня, вокруг сельского хозяйства. Но Сватов умел видеть в людях то, что он видеть хотел. И сейчас, оглядываясь, я начинаю подозревать, что у Виктора был на Кукевича дальний прицел.

А может, и не было? Может, снова в его жизни все счастливо совпало. Или просто он опять сумел все повернуть в свою сторону? Впрочем, куда его только не бросала, куда только не выносила жизненная активность.

— Слушай, — говорил тогда он. — Вот о ком тебе надо писать.

— А почему именно мне?

— Ты же пишешь о селе. Но о чем ты пишешь? Ты же не видишь главного.

— А Кукевич видит?

— Он тоже не видит. Но главное вокруг него. Он в нем варится. Вместе со своей конторой. Кукевич — квинтэссенция. Это человек, работающий сегодня на село. Со всей его беспомощностью, со всем отсутствием полета, со всей его робостью и нерешительностью дерзаний… Вокруг него все проблемы. Здесь все, что мы даем сегодня селу. И все о том, как мы это делаем. С какой кустарностью и примитивностью подхода… Бери и пиши — проблема на блюдечке. Вглядись в лицо его конторы, вспомни о тех высоких словах, которыми мы ее напутствуем, о той ответственной миссии, которую мы на нее возлагаем, и ты увидишь: король-то голый… Вот об этом и надо писать. Здесь-то как раз — самый жизненный интерес. Здесь сама жизнь, что называется, в собственном соку…

Интерес к жизни у Сватова всегда был. Но был еще и вкус к ней. Он не столько интересовался жизнью, сколько в ней участвовал.

Поэтому сейчас на предложение немедленно бросить все и ехать к Кукевичу я ответил согласием. Интересно посмотреть не только на «голого короля», но и на то, что с ним Сватов собирается делать.

Он угадал мои мысли:

— Мы его слегка приоденем. Немножко вытащим и чуть-чуть приподнимем… А ты об этом напишешь. Идея у меня, как ты, наверное, уже догадался, есть.

Уж в этом-то я не сомневался.

— В таком случае едем, чтобы все не рассказывать дважды. Я ему о тебе звонил. Нас ждут.

Здесь мне необходимо приостановиться, чтобы подробно познакомить всех с Петром Васильевичем и историей его отношений с Петей. Иначе многое из дальнейшего просто невозможно понять.

Всю свою трудовую жизнь Петр Васильевич Кукевич занимался строительным снабжением. Служил исправно, конфликтов избегал, отчего довольно быстро дослужился до должности начальника главснаба; работу свою любил, но мучался ею несказанно из-за полного несовпадения характеров с руководителем строительного ведомства, для обеспечения которого всякой всячиной и существовал главснаб.

Был Кукевич человеком тихим, исполнительным, честным и по-честному инициативным. Звезд с неба не хватал, но дело свое знал, добиваясь в нем строгого порядка. Стол у начальника главснаба был застелен громадным, разграфленным цветными фломастерами листом ватмана, на котором он с особым удовлетворением старательно проставлял остро отточенным карандашом крестики против каждой из сотен закрытых позиций.

Снабженцем он был «от бога». В снабжении вырос, правила и тонкости коробейного дела впитал как бы с молоком матери, оттого жил в нем органично и даже любые неизбежные отступления от юридических норм и законности совершал просто и не вызывающе, грешил буднично и естественно, не терзаясь сомнениями, не испытывая страха. Вся жизнь его определялась заявками организаций и их нуждами, которые он вдумчиво изучал и знал досконально. Движим он был только интересами дела. Для себя лично никогда ничего не урывал, поэтому угрызения совести его не тревожили.

Руководитель ведомства буквально подавлял Кукевича своей необузданной неуправляемостью, граничащей с самодурством. Во все дыры он влазил, всем руководил и распоряжался, всеми командовал, за дело настолько болел душой, что производил на Кукевича впечатление душевнобольного. В ощущении своей незаменимости доходил до истеричности. Больше всего любил, чтобы все обращались прямо к нему. Поэтому никогда, никому и ни в чем не отказывал. Энергичностью он обладал исключительной: за день ухитрялся принимать до полусотни просителей. На столе Кукевича постоянно трещал прямой телефон, по которому поступали крутые и безоговорочные команды немедленно и срочно что-то отпустить. С каждым посетителем шеф распалялся все больше; к концу дня он уже окончательно входил в распределительный раж. Несчастный Кукевич сокрушался, потом сопротивлялся, потом восставал. До полусотни раз на день Петру Васильевичу приходилось подниматься в начальственный кабинет за указаниями; сначала он туда входил, потом вбегал, потом врывался, трясясь от возмущения и негодования. Выходил же обычно смиренно притихшим, осторожно прикрывая за собой дверь. И отпускал, отгружал, направлял. Вытирал ластиком свои бесценные крестики, сокрушенно вздыхая и расстраиваясь. А вечерами засиживался допоздна, ероша свой ежик и пытаясь как-то свести концы с концами, снова выстраивая импульсивные дерганья шефа в какое-то подобие системы…

Рано утром за час до начала рабочего дня он уже раздавал задания своим подчиненным, рассаживая их по телефонам, рассылая их в командировки по республике и стране, — выпрашивать, выменивать, уговаривать, доставать — затыкать прорехи, залатывать дыры, выбирать излишки, создавать за их счет какой-то запас прочности, какой-то резерв в своем хозяйстве… Но снова названивал прямой телефон, и снова все шло прахом. Бурный и неуправляемый поток руководящей щедрости легко прорывал с таким трудом возводимую им плотину. Ни о какой борьбе с начальником Кукевич не помышлял, всегда оставаясь исполнителем, да и невозможно было бороться с человеком, который был всегда и кругом прав из-за своего высокого положения.

Вконец издерганный, измученный этой стихийностью, постоянно униженный и оскорбленный абсолютным нежеланием считаться с его сложностями, подавленный собственной же исполнительностью, растерянный и больной Петр Васильевич только и мечтал об освобождении и за предложение возглавить недавно созданный главк схватился с радостью, совершенно не вдаваясь в смысл того, чем ему придется там заниматься. Лишь бы самостоятельно, лишь бы без понуканий и нервотрепки, лишь бы сам себе голова. Все это, как ему казалось, и обеспечивала приставка «глав» в названии его новой организации.

Он страстно хотел проявить себя, хотя весьма смутно представлял, что для этого, кроме порядка, нужно. Отличало его от многих, пожалуй, только то, что слишком уж он за все переживал, слишком все близко принимал к сердцу. В самом начале своей деятельности на новом поприще отправился он в поездку по районам с прибывшим из Москвы инспектором. Зашли в одном из райкомов партии к первому секретарю, а тот возьми и заяви, что даже о существовании такого главка ничего не слышал. В том смысле, что толку от них никакого.

Кукевич в системе был человеком новым. Другой бы на его месте нашелся что ответить. Во всяком случае, уж никак бы не принял на свой счет такое заявление. А Петр Васильевич взволновался, обиделся, огорчился и расстроился так, что прямо из кабинета был доставлен в районную больницу, где провалялся две недели в предынфарктном состоянии.

Вообще в новой должности пришлось ему нелегко. Сельской специфики он не знал, тем более был далеко не силен во всем, что связано с электричеством. А создали его главк как раз для обслуживания всей энергетической части сельского производства. Работник он был честный и удручался своей некомпетентностью. Это и определило его готовность выслушивать и принимать к действию всякие советы. И, даже не выслушав до конца, принимать к действию.

С действием, правда, все сразу же осложнялось.

Советчиков у Кукевича сразу обнаружилось хоть отбавляй. Сложность начиналась уже с того, что оба его заместителя и главный инженер, несмотря на младенческий возраст главка, созданного всего два года назад, успели посидеть в кресле начальника (с этого начинали), отчего считали себя людьми знающими, учеными и наученными, способными и самостоятельно мыслить и научить уму-разуму нового руководителя. Каждый, разумеется, претендовал на роль душеприказчика, добиваясь в советах максимальной интимности.

Наставления же их, будучи направленными исключительно в разные стороны, тем не менее сходились в главном: не рыпаться, не высовываться, не суетиться. Коэффициент полезного действия таким образом сводился к нулю.

Кукевич был человеком впечатлительным и каждую строчку постановления о своем главке, как, впрочем, и всех остальных постановлений о селе воспринимал буквально. Внешним кругозором он не обладал, поэтому реальности не ощущал; все слова о грандиозности и актуальности поставленных перед его конторой задач принимал за чистую монету, нисколько не сомневаясь в исключительности отведенной ей роли.

Но все его попытки добиться от подчиненных исполнительности, пунктуальности и обстоятельности, которых раньше он добивался даже в снабжении (чем как работник и был силен), с первых же шагов увязали в той специфике, которая определялась второй приставкой — «сель» — в названии его организации.

Контингент подчиненных Петра Васильевича был соответственно сельский, собранный его предшественниками по хорошо известному нам с Дубровиным (по его работе в вычислительном центре) принципу: свояки, родственники, односельчане, свояки и родственники односельчан, родственники свояков и односельчане родственников. Люди в основном были хорошие, но приносили они с собой традиционные для села отношения. В деревне, как известно, собираясь, скажем, на рыбалку, не договариваются: «В семь пятнадцать у мостика», — а говорят: «Утром на речке». Если же дело предстоит важное и срочное, говорят: «Рано». Эту вот патриархальную расхлябанность, эту приблизительность во всем и обнаружил Кукевич, придя на новую должность.

Контора произвела на него удручающее впечатление. Она размещалась в деревянном бараке в самом центре города, но где они отыскали такие задворки! Какие-то сараи, нагромождение строительного мусора, куча двигателей, сваленных под покосившийся навес, искореженный остов автомашины, уткнувшийся носом в забор. Кабинеты были оклеены цветастыми обоями, пузырившимися по углам, бумаги складывались стопками на подоконники, и приходилось порой затрачивать по нескольку часов на то, чтобы найти какой-нибудь приказ.

Отношения в коллективе к приходу Кукевича сложились вполне семейные. Все обо всех знали все, обедать его заместители и начальники отделов отправлялись обычно вместе, для чего выделялся дежурный автобус. А в одном из ресторанов специально сдвигались предварительно заказанные столики. Обед, таким образом, превращался в неспешный и особенно важный ритуал. К обеду обычно и заканчивались, нет, откладывались всякие срочные дела. Опоздавших к автобусу терпеливо дожидались, обмениваясь шутками по их поводу, неспешно обсуждая бытовые новости. За столом решалось также многое из всяких производственных проблем и нужд. Возвращались с обеда все вместе, гуртом заваливаясь в кабинет начальника, подолгу сидели, продолжая разговор…

Кукевич все вознамерился сломать. Начал с того, что заполучил под свою контору два первых этажа какого-то административного здания. Сразу же заказал проект реконструкции помещения; подключив хорошо знакомые ему каналы снабжения, принялся завозить паркет, мебель, телефонные аппараты. Все это должно было определить лицо будущей фирмы. А именно фирмой свою организацию он представлял — со своей базой, с автоколонной, с собственным проектным бюро и даже с зоной отдыха для работников.

— Ну вы даете! — говорили ему подчиненные в ответ на поручение, скажем, достать селектор. — Это уж слишком! — И обращались к свидетелям за поддержкой: — Кто нам его даст?

Свидетели согласно кивали. Действительно, слишком. Действительно — кто?

— Что слишком, что?! — волновался Кукевич. — Да оглянитесь вы, посмотрите, как люди живут. Вот был вчера в «Промэнерго», у них там совещания проводят по телевидению. Такие же люди, как мы.

Хотя и понимал, что люди как раз не такие же. Но был он по природе своей мягок, волевыми приемами не владел, что сразу усвоили подчиненные.

— Здесь вам не «пром», а «сель», — говорили ему назидательно, — здесь вам… — И, обиженно хлопнув дверью, уходили.

Кукевич растерянно мигал и брался за телефон — договариваться обо всем самостоятельно.

— Вот видите, — говорил он мягко, обращаясь к оставшимся в кабинете и терпеливо наблюдавшим за его переговорами, — голова боится, а руки делают.

Запас терпения в нем был, горел он ровным, вежливым пламенем. Но от хлопанья дверью пламя это начинало биться, как у свечки, готовой вот-вот угаснуть.

Тем не менее в первый год работы он много успел. Кукевич был снабженцем — это, как известно, не профессия, а образ жизни. Снабженческие умения его и сдвинули дело. На обнесенном железобетонным забором участке, выделенном под базу, выросли аккуратные штабеля труб и металлоконструкций, появились рулоны электрокабеля, светильники, электромоторы… Взамен допотопного газика главк получил сразу несколько легковых машин, заместители Кукевича теперь беспрерывно куда-то ездили, не всегда, правда, с пользой для дела. Но сами их поездки, беготня, хлопанье дверцами машин у подъезда создавали ощущение жизни.

В одном из ближайших районов Кукевич организовал заводик по производству какого-то дефицита, что сразу придало его фирме вес. Появилась возможность уже не только выпрашивать, но и выменивать… Организаций в подчинении главка было больше сотни, но Кукевич не стал распылять свое внимание сразу на все. Выявив наиболее толковых руководителей, он всячески помогал им, создавал образцовые участки, чтобы на их примере показать всем, сколь многого можно достичь при отсутствии всего, но при наличии доброй воли, деловой предприимчивости и стремлении работать.

Неспешно, но достаточно уверенно его корабль набирал ход.

Особую роль сыграло знакомство с Петей. Кукевич, можно сказать, строил его универсам еще в бытность свою начальником главснаба. Это был его первый объект. Петру Васильевичу пришлось немало помотаться, доставая дефицитные отделочные материалы, импортное оборудование. Потом, всякий раз проезжая мимо, он заглядывал в магазин и всегда досадовал, что ничего из его детища не получилось.

Но вот однажды он заметил, что универсам как бы ожил, тут же зашел к новому директору — познакомиться. Петя встретил его приветливо, разговорились о том о сем. О недостающем, о недоделанном. Новый завмаг, так болеющий за дело, Кукевичу сразу понравился, и он обещал помочь. Кукевич понравился Пете. Сошлись они тотчас и сразу же сдружились. Первая встреча закончилась обычным в таких случаях предложением завмага: «Если какие потребности, обращайтесь…»

Потребности у Кукевича были как у любого снабженца. И всякий раз, отправляясь в командировку, Петр Васильевич наведывался к Пете. Тот исправно снабжал всем продовольственно необходимым в снабженческих вояжах. Объяснять, что к чему, Пете было не нужно. Магазин — это ведь то же снабжение, снабжение — тот же магазин.

— Без этого в нашем деле и не суйся, — вздыхал Петр Васильевич, загружая багажник своей «Волги» коробками. — Никому до тебя дела нет, пока…

Немалую роль в упрочении их дружбы сыграл обмен деловыми связями. Пете здесь было чем поделиться, да и у Кукевича хороших знакомых хватало. Дружба удваивала, даже учетверяла силы. Уровень у друзей, конечно, был разный. «Но что уровень? Он в нас, — успокаивал Петю начальник главснаба. — Не место, в конце концов, нас красит». — «Сегодня мы здесь, а завтра…» — понимал его Петя. И оба вздыхали, Отчетливо представляя, чем оборачивается порой это «завтра» для честного снабженца и честного завмага.

С переходом Кукевича на новую должность отношения сохранились. И даже упрочились, став отчасти и официальными: Кукевич добился, чтобы его организацию прикрепили к столу заказов Петиного универсама. Петя же свел его с архитекторами из областного управления, помог выбить участок для базы отдыха. Участок получили у Петиных подшефных — на территории передового колхоза, разумеется, с радушного согласия его председателя Петровича, который был человеком прогрессивным и колхоз возглавлял передовой, а значит, тоже понимал, что к чему. Навстречу таким шефам, как Петя, он всегда шел охотно. Кукевич у него построил не только базу отдыха для своего главка (правда, назвали ее колхозным санаторием), но и отдельный домик для отдыха работников торговли, а главное, оборудовал хорошую, по правилам баньку — сразу для всех трех участников «кооператива». «Когда приходится кого-то встречать и принимать, лучшего места не придумаешь», — говорил Петя довольно. «Главное, что не на виду», — поддерживал Петрович. «Вот именно, что тихо и спокойно», — вторил Кукевич.

Отношения (можно сказать, дружба) Пети с Петром Васильевичем развивались.

Но тут на Кукевича свалилась беда.

Едва успел он войти, что называется, в курс, едва наметил для себя какие-то пути и направления, как тут же его главк заметили наверху. Сам министр посетил показательный заводик, остался осмотром доволен, даже изъявил намерение посмотреть и лучшие районные участки.

Оказавшись, таким образом, на виду, Петр Васильевич сразу же и влетел. В республику приехала группа столичных журналистов — с рейдом по коммунальной службе села. Что, мол, в этом направлении делается? Какие заборы, какие сараи, кто вообще этим занимается? А не делалось в этом направлении, можно сказать, ничего, никто этим не занимался. И написали журналисты разгромную статью.

На статью надо было реагировать, кому-то поручать подъем коммунальной службы. А кому поручишь? Новую организацию создавать? Сколько их уже создано, да и не больно это поощряется в последнее время, не тот теперь курс… Тут и всплыл в памяти министра так понравившийся ему Кукевич. Инициативный и достаточно молодой, рвущийся в дело. Строительство знает, в снабжении дока. Участки во всех районах созданы, а значит, есть какая-никакая, но база. Все не с нуля. И люди есть, и управленческий аппарат… Слабые попытки как-то выкрутиться ни к чему Кукевича не привели. «Ты свои возможности не уменьшай, — говорил министр. — Я твои развороты видел».

Так к удручающему Петра Васильевича «сель» добавилось еще «коммун» и «хоз». И поручено ему было делать на селе все благоустройство: все заборы, и водоснабжение, и ремонт, и все по обслуживанию личного хозяйства. И даже кладбища сельские было предложено взять под свою опеку. Основная же его работа, на которую он настраивался, с таким трудом постигая специфику, отошла как бы на второй план, оттеснилась новыми, опять же грандиозными задачами.

Надо ли говорить, что подействовало это на Кукевича отрицательно. По всем статьям выходило, что под новыми заботами он как бы заживо погребен. Здесь как нельзя кстати и появился на его горизонте Виктор Аркадьевич Сватов.

С коллегии, где обо всем было объявлено, Кукевич поехал не к себе, а к Пете — надо было кому-то душу излить. Сидели они с Петей на третьем этаже универсама в столовой и тихо обедали. Точнее, обедал на сей раз Петя, как бы подавая гостю оптимистический пример. Как бы там ни было, а питаться нужно, чтобы поддерживать удрученный организм. А Петр Васильевич рассеянно ковырял вилкой в тарелке, в растерянности совершенно не соображая, что вилкой практически невозможно есть суп. А не соображал про суп он, и аппетита не ощущал, и о поддержании организма не думал, потому что совсем про другое пытался сообразить: как дальше теперь жить и что теперь делать.

Советчиком Петя был слабым. В коммунальной службе он, можно сказать, совершенно не волок. Но помочь другу считал необходимым, прекрасно зная по собственному опыту, что в любой ситуации есть выход. Отчего перебирал в сознании всех своих знакомых, кто мог бы что-нибудь дельное посоветовать. И все сводилось к тому, что более подходящего человека, чем Виктор Аркадьевич Сватов, им не найти.

К Сватову и отправились.

Виктор Аркадьевич выслушал Петра Васильевича внимательно. И сразу ухватил то, чего Кукевич не понял и не уловил.

— Не плакать, а радоваться надо, — сказал Сватов категорично. — Это дело, которое будет на виду.

Быть на виду Кукевичу очень хотелось: затем и живем. Сватов своими речами его возбуждал и заводил. При этом, разумеется, сам распалялся и заводился.

— Положение надо менять в целом, — говорил он Кукевичу убежденно. — На селе живет треть страны. Мы вкладываем сюда миллионы и миллиарды, но освоить их с толком могут только люди, причем лучшие из них. А лучший человек должен лучше жить. Но жить лучше в городе. Это как дважды два, — Сватов для Петра Васильевича и Пети специально старался попроще говорить. — В городе есть все, есть Министерство коммунального хозяйства, есть горсовет со своими службами, управления, жэки и прочее, прочее… А что из этого есть у нас на селе? Что, кроме самотужного пыхтения одиночек, кроме разового энтузиазма какого-нибудь председателя колхоза, построившего старой пенсионерке сарай?

— Можно сказать, ничего нет, — соглашался Кукевич.

Но Сватов с ним не соглашался:

— Это раньше ничего не было. А теперь есть… сельский коммунхоз. Есть специальный главк…

Попыток Петра Васильевича возразить и что-то свое вставить Сватов не допускал.

— Мы построили замечательные поселки, провели в дома газ и воду, возвели котельные и водокачки. А кто за всем этим следит? Кто занимается благоустройством? Кто починит тот же забор, кто сложит печь, кто проведет старикам воду, кто отремонтирует дом, кто проявит заботу о людях, которые кормили и кормят нас?.. — Немного помолчав, Сватов выразительно добавил: — И будут кормить.

После чего умолк. Молчал он долго и смотрел на Кукевича с Петей выжидающе. Но ответа не ждал, молчанием он воздействовал.

— В худшем случае — никто, — провозгласил он торжественно, — в лучшем случае — кто попало. Теперь это поручено вам. Вам выпала честь. Вам доверили. Что вам доверили?

— Нам доверили сельский коммунхоз, — как прилежный школьник, Петр Васильевич ответил полным ответом.

— Нет, вам доверили больше, по сути, вам доверили восстановить справедливость. Иначе…

Петя смотрел на Виктора Аркадьевича с восхищением. В это время зазвонил телефон. Сватов снял трубку, и, пока он о чем-то разговаривал, Петя дернул Кукевича за рукав.

— Ну как?

Кукевич показал большой палец. Виктор Аркадьевич его покорил.

— А я тебе что говорил? — прошептал Петя.

Сватов положил трубку, посмотрел на друзей недоуменно, словно с трудом вспоминая, зачем они здесь.

— Иначе?.. Иначе мы на грани катастрофы, — вспомнил он. — Предотвратить ее — именно так должна пониматься задача…

— С чего вы посоветуете начать? — спросил Кукевич после паузы.

— С людей. Езжайте в свою контору, соберите коллектив, воодушевите людей пониманием важности дела. И работайте…

— Они не поймут, — вспомнив почему-то про автобус, подаваемый к обеду, вздохнул Кукевич. Воспоминание о помощниках вернуло его на землю.

— Все пока вам и не нужны, для начала нужны несколько человек, которые активно возьмутся за дело. Нужен хотя бы один энтузиаст.

— Хотя бы один человек у тебя есть? — вступил в разговор Петя, страдающий от готовности помочь.

— Пока что нет ни одного, — снова вздохнул Кукевич.

— А как же вы до сих пор работали? — строго спросил Сватов.

Кукевич подавленно молчал.

— Идите и действуйте, — сказал Сватов. Ему уже было пора — начинался худсовет. — Поднимайте людей. Если возникнут сложности, обращайтесь. Мы всегда готовы помочь… И помните: в жизни множество проблем, но их число конечно. Надо не сетовать, а решать их по одной. Надо щелкать их, как орехи.

Сватов проводил друзей до дверей кабинета с чувством исполненного долга. И погрузился в свои текущие дела с явным намерением про сельские коммунхозы никогда больше не вспоминать. Это была не его тема.

Но оказалось, до поры. Не прошло и года, как образ Кукевича всплыл в его сознании.

Петр Васильевич Кукевич говорил руководителям областных и районных служб, собравшимся в его новом, просторном, недавно оборудованном в полном соответствии с образом руководителя солидной фирмы кабинете, о задачах, поставленных перед их организацией. Поставленных и… стоящих.

Он говорил о грандиозности задач. Из кабинета (Сватов специально задержался в тамбуре, прислушиваясь) доносилось:

— …на нас будет смотреть, можно сказать, вся страна… возложена ответственная миссия… первопроходцы… восстановить справедливость…

— Черт! — прошептал Сватов, оборачиваясь ко мне. — Похоже, что он продолжает с того самого места, на котором мы остановились год назад…

Увидев нас, Петр Васильевич, стоявший у стола, замолчал. Кивнув, он жестом предложил располагаться. И, указывая сразу обеими руками в нашу сторону, продолжил, как человек, неожиданно столкнувшийся с еще одним, новым подтверждением своих мыслей:

— Вот видите…

Наш визит, таким образом, становился подтверждением грандиозности задач.

Сватова это не смутило. В кабинете Кукевича он никогда не был, но чувствовал себя здесь свободно. Пройдя вперед к самому столу, он уселся сам и подвинул стул мне. Мы сразу оказались как бы в президиуме.

— Таким образом, решением вышестоящих органов, — Кукевич поднял со стола увесистую пачку бумаг, — мы оказываемся на самом гребне. И мы должны направить все усилия на решение ответственной задачи, которая на нас возложена…

В таком духе взывал к энтузиазму подчиненных Кукевич еще минут двадцать.

Подчиненные молча впитывали и, казалось, раздавались, набухали, образовывая сплошную и глухую к увещеваниям массу.

— А я и говорил, не надо было высовываться, — прошептал на ухо один заместитель другому, но так, что всем было слышно. — Кто больше везет, на того и возлагают.

— Сейчас товарищ из киноискусства, — объявил Кукевич, — поделится с нами своими соображениями.

Сватов делился соображениями щедро. До чего же при этом он был красив! До чего возвышен! Как обаятелен и обстоятелен! Какие виражи, какие взлеты и перепады мысли он себе позволял, какие тирады обрушивал на собравшихся, сначала как кипятком их поливая, потом окатывая как из ведра, потом накрывая волной! Как тихо ниспадал его голос, обращая бурный поток в тонюсенький ручеек журчания! Как снова вскипал, взрывался, как распалялся, как воодушевлял! К каким выводам подводил!..

— Таким образом мы пришли с вами к выводу, что положение надо не просто менять, а менять в целом. И сделать это можем только мы. И мы должны это сделать. Уже — пора!

Сватов закончил и замолчал. Посмотрел в окно, куда вот уже несколько минут все украдкой поглядывали. За окном нетерпеливо пофыркивал автобус, подогнанный, как всегда, точно по графику.

— Пора обедать, — вздохнул грузный мужчина. Судя по степенности, с какой он устроился по правую руку от Кукевича, — главный инженер. — Костя вчера в «Юбилейном» столики заказал, чтобы организованно и без очереди.

Кукевич посмотрел на часы.

— Елки зеленые, — сказал он, — вот засовещались… Ну, вы езжайте. А я с товарищами вас догоню.

И все оживились, засуетились, потянулись к выходу, аккуратно расставляя стулья, чтобы не задеть кожаную обивку стен.

— Они не потянут, — вздохнул Кукевич, когда мы остались втроем. — Вот уже год скоро, как я с ними воюю. Не хотят и не могут. Не та, говорят, специфика. А может, и ладно пока? — Кукевич посмотрел на Сватова, ища сочувствия. — Никто ведь и не вспоминает…

— С тебя спросят, — сказал Сватов беспощадно. Одному ему известная роль, в которой он здесь появился, позволила ему перейти на «ты». Получилось это, впрочем, вполне естественно. — Пройдет еще полгода, пусть даже год, но с тебя спросят. Возникнет критическая ситуация, снова какая-нибудь проверка. А что ты им скажешь? Собраниями и совещаниями не отвертишься. Даже приказами и постановлениями. — Сватов листал размноженное на ротапринте постановление коллегии министерства. — Это-то ты понимаешь?

Кукевич понимал. Но что он мог?

— Мы вот тут набросали программу. Фронт работ, можно сказать, прикинули… Если делать все, что надо, дороговато выходит.

— Интересно, что вы там насчитали? — спросил Сватов.

Петр Васильевич сглотнул слюну, будто проглотил ириску.

— Семьдесят круглых.

— Семьдесят миллионов? — доуточнил я.

— Семьдесят миллиардов, — обиделся Кукевич.

— А ваш годовой объем на сегодня? — поинтересовался я.

— Тринадцать миллионов. Если удвоим, будет двадцать шесть.

— Таким образом, — засмеялся Сватов, — чтобы осуществить намеченную программу, — он приостановился, прикидывая, — им нужно около… двухсот пятидесяти лет.

— Двести шестьдесят девять, — сказал Кукевич, — если быть точными. С небольшим хвостиком…

— Вот тебе проблема, — обернулся ко мне Сватов, — вот тебе живой материал, который сам лезет из чернильницы. Садись и пиши.

Кукевич вздрогнул.

— Может, не надо? — спросил он жалостливо.

— Да ты не волнуйся, это я так, для примера, — успокоил его Сватов.

— Что же нам делать? — спросил Кукевич озабоченно, ероша свой ежик.

Что делать — знал Виктор Сватов. Недаром же он сюда пришел.

Для начала ему нужна была пилорама…

Кукевич сразу оживился. Было видно, как от этой практической задачи в нем зашевелилась мысль. Пилорам он мог достать хоть сотню. Две он уже достал. На всякий случай. Он много чего достал на всякий случай. И вообще самое главное за этот год сделал — добился планового снабжения сельских коммунхозов, причем снабжения «отдельной строкой». Этим он обеспечил себе независимость.

— Лес у тебя есть? — спросил Сватов. — Шифер, кирпич, цемент, битум для асфальта?

У Кукевича все это было. Даже два асфальтовых завода — опять же на всякий случай. Разговор шел о конкретном, и в нем засветилась надежда.

— Тогда давай будем мыслить, — сказал Сватов, — и мыслить давай конструктивно…

Кукевич согласно кивнул. Он чувствовал, как иногда ему этого не хватало. Сватов излагал, а Кукевич старательно записывал. Только при чем здесь пилорама?

— Теперь обозначим круг задач на сегодня и на перспективу, — продолжал Сватов, про пилораму как бы не слыша. — Именно в маленьких деревеньках, отнесенных однажды с чьей-то нелегкой руки в разряд неперспективных, нам представляется полная возможность проявить себя. Их у нас абсолютное большинство. Здесь нужно благоустроить улицы, поставить фонари, проложить тротуары, построить колодцы, оформить въезды в деревню, поднять и подправить заборы и сараи, обновить фасады, перекрыть крыши…

— Такое невозможно сделать, — произнес Кукевич уныло. — Такое сделать не может никто.

— Разве я сказал: сделать? — Сватов в возбуждении говорил громко. — Я, по-моему, употребил иную форму глагола. Я сказал: делать. Через три месяца республиканский семинар по социальному переустройству сел. К семинару ты выйдешь с уникальным объектом. Ты обрисуешь перспективу, ты покажешь первый результат, ты поставишь вопросы и сформулируешь задачу.

Кукевич заметно оживился. Все-таки Виктор Аркадьевич — голова. Он предлагал восхитительный в своей простоте и ясности ход, причем начать предлагает с самого сложного. Сконцентрировать силы в единый кулак. Выбрать направление главного удара.

Главным, разумеется, была «неперспективная» деревня со всем ее запустением.

— Хорошая хозяйка, — убежденно говорил Сватов, — подметать начинает с углов.

Виктор Аркадьевич, не жалея красок, уже рисовал перспективу, он говорил и как бы гипнотизировал. А Кукевич словно в цветном сне видел маленькую и захудалую деревушку на берегу тихой речки. С ивами, свисающими к воде, с мельницей у запруды, с качающимися хвостами колодезных «журавлей», с поленницами дров под легкими, изящными навесами, с общественной конюшней и коммунальной банькой, с мостками и беседкой над водой, где каждый путник мог бы отдохнуть, а заодно и познакомиться с историей деревни, с тем, кто из известных людей здесь жил, кто и куда отсюда вышел…

Представил себе все это Петр Васильевич красочно и настолько подробно, что вдруг почувствовал в себе неодолимое желание в этой деревушке поселиться и никогда из нее никуда не выходить.

Сватов предлагал вдохнуть в деревеньку жизнь. Для этого ему нужны были лес, кирпич, цемент и шифер. Для этого нужна была пилорама… Разумеется, включение такого оригинального объекта в программу семинара Сватов брал на себя. В «тамбуре» у него был товарищ Архипов.

Упоминание высокого имени подействовало на Кукевича, как острый запах нашатыря на человека, страдающего слабостью в мышцах и головокружением.

— Закурить есть? — спросил он у меня. — Бросил, понимаете, недавно, но тут закуришь…

С одной стороны — это все, конечно, но с другой — Кукевич все еще сомневался. Где, например, проекты? Кто будет финансировать? Кто строить?

— Все очень просто, — успокаивал его Сватов. — Строить будет сводный студенческий отряд. Я уже провентилировал это с комсомолом. Им давно уже нужно свежее дело. Молодые руки, горячие сердца. Ребята истосковались по самостоятельности. Подключим студентов, будущих архитекторов и художников — вот вам и проект. Организуем им здесь практику — вот вам и авторский надзор. Сколотим строительный отряд — вот и исполнители… Средства? Что-то выделит хозяйство, что-то соберем с людей. Предложи сегодня крестьянину доски для забора, за любую цену с руками оторвет. Или шифер на крышу. Я уже не говорю про колодец или тротуар.

Проблемы в сознании Кукевича осыпались, как листья с дерева в осенний ураган. Оставался голый ствол идеи. Петр Васильевич таял на глазах. Это был уже воск, из которого можно лепить что угодно. Но Сватов продолжал наступление. Времени у него не было. Он торопился жить и не собирался обращаться к одному и тому же вопросу дважды.

Впрочем, дело оставалось за немногим. Какую из тысяч деревенек выбрать. Этого вопроса Виктор Аркадьевич ждал.

— Я уже выбрал, — сказал он как можно небрежнее. — Предлагаю немедленно ехать смотреть.

Петр Васильевич, похоже, в последний раз насторожился. Куда-то его затягивали. Но куда?

— Петя, к слову, на месте был. Ему там понравилось…

Все-таки Сватов жизнь понял. Такой вот бесхитростный и как бы нечаянно выданный аргумент неожиданным образом завершил все. Кукевич, конечно, еще сомневался, но…

— А нас не спросят, почему именно эта? Дороги туда и то нет…

— Это как раз хорошо. Вот, мол, вам: и дороги нет, и жить можно… Мы с ходу начнем снимать фильм. Вот было, вот есть… Впрочем, дорогу мы проложим. К семинару это пара пустяков. Тем более что, кроме пилорамы, — Сватов улыбнулся, — у нас есть еще асфальтовый завод.

— Даже два… — все еще с тенью растерянности в голосе протянул Кукевич.

Но это были уже сомнения человека, уверенного в себе. Сомнения человека, у которого есть пилорама.

Петр Васильевич пошел вызывать машину. Потребность действия была в нем уже настолько велика, что он не стал поручать это секретарше, а отправился в комнату водителей сам.

Глава седьмая НЕДЕЛЯ КАК НЕДЕЛЯ

На все оргвопросы, связанные со строительством дома, Сватов отводил неделю. Это казалось прожектерством, но события последующих дней заставили меня еще не раз удивиться исключительным способностям моего приятеля. Хотя и началось все с неудачи.

Назавтра к восьми тридцати Виктор Аркадьевич был уже в конторе бурвод. С официальным ходатайством от директора совхоза Петра Куприяновича Птицына, которого в семь утра Сватов застал на утреннем наряде. Заранее заготовленное письмо тот подписал не глядя. Посчитал несолидным задерживать серьезного человека по таким пустякам. И, достав из сейфа печать, хукнул в нее, потом придавил прямо на ладони к бумаге. Правда, попросил как-то свести его с Олегом Михайловичем. Давно, мол, к тому было дело, да все никак подхода не находилось. Сватов отбыл, пообещав их познакомить, что никакого труда для него не составляло, тем более что начальник бурвод намеревался посетить Уть лично.

Встретил его Олег Михайлович грустно. Кабинет у него был огромный, но мрачноватый и какой-то пустой, несмотря на обилие столов, стульев и телефонных аппаратов. На стене висело большое, круто намалеванное полотно в багетовой раме: бригада буровиков на объекте, о чем гласила подпись. Разобрать, что именно изображено на картине, Сватов не смог. Угадывалось только, что на переднем плане какие-то люди обедают у костра, а на буровой вышке над ними большой и словно вырезанный из фанеры флаг.

— Надо издали смотреть, — пояснил начальник бурвод, — или прищуриться. Рассчитано для большого зала. Пока клуб построим, пусть, думаю, повисит. Все как-то сердце радует.

Но вид со вчерашнего был у Олега Михайловича не очень радостный. Письмо, протянутое Сватовым, он повертел в недоумении. Потом что-то вспомнил. Обратившись к селектору, позвал секретаршу. Селектор глухо молчал, не отзываясь и даже не мигая лампочками. Тогда Олег Михайлович заорал громко, как на стадионе:

— Соня!

— Там никого нет, — сказал Сватов.

— Я знаю, — Олег Михайлович побарабанил по столу пальцами.

Вошла полная блондинка лет тридцати пяти. Встала у дверей молча.

— Где Соня?

— Сейчас позову, — повернулась блондинка к выходу.

— Соня мне не нужна. Мне нужен Харитонов. Это мой заместитель.

Сватов в недоумении поднял голову. Кому это он объясняет? Блондинки уже не было. Дверь закрыта. «Неужели мираж? — подумал Сватов. — С кем же он говорил?» Но вошел заместитель. Молча прочел ходатайство. На Сватова не глянул.

— Труб нет.

И повернулся к выходу.

— Знаю, — остановил его Олег Михайлович. — Надо изыскать возможности… — И, как бы убеждая себя, произнес задумчиво: — Вот именно… Так что действуй.

Заместитель пожал плечами и направился к выходу. Сватов забеспокоился. Такой поворот его никак устроить не мог.

— Минуточку, — сказал он, — подождите. — И, обращаясь к хозяину кабинета, спросил: — Куда пошел этот человек?

— Вы же слышали. Изыскивать.

— Что, трубы или… возможности?

— Слушай, — Олег Михайлович, как и в первую встречу, перескакивал в разговоре с «вы» на «ты». — У вас справка санстанции есть? — и посмотрел на Сватова с надеждой.

Про справку Виктор Аркадьевич ничего не знал. Вчера о ней и речи не заходило. Что за справка? Кто ее выдает?

Выяснилось, что справку может дать главный врач районной санстанции, и не справку даже, а ходатайство. Они должны выехать на место, взять пробы, провести анализы и сделать заключение. А потом уже дать или не дать «добро» на скважину. В письменной форме.

Поняв, что с этим покончено, заместитель взялся за ручку двери. У него был вид человека, готового выпрыгнуть с парашютом.

— Подождите! — взмолился Сватов, мучительным усилием пытаясь как-то связать в единый узел себя, начальника бурвод и его заместителя. Но это ему не удавалось, как если бы нити были из паутины. — Сейчас я позвоню в район и заручусь для вас гарантией, что справка, ходатайство, что хотите, будут к обеду на месте. У меня же люди завтра должны приступить, — Сватов направился к телефону.

Заместитель на него еще ни разу не посмотрел. Это Сватова раздражало. Он привык к иному обращению.

— Не надо, — как от зубной боли, скривился Олег Михайлович, — не надо звонить.

— Без визы облисполкома все одно нельзя, — принял пас начальника его заместитель. — А они разрешения никак не дадут. В этом квартале мы уже две скважины пробурили. Выбрали лимит.

— Это что же, две скважины на всю область?

— Я же говорил, — вспомнил Олег Михайлович, — частным лицам не производим.

— Хорошо, — сказал Виктор Аркадьевич, чувствуя, что терпение его иссякает. — А если я сейчас позвоню в облисполком и получу разрешение?

— Тогда пожалуйста… — сказал заместитель, но почему-то с вопросительной интонацией. Обращался он опять же не к Сватову, а к начальнику.

— И мы, как и договорились вчера, едем?

— Машин нет, — вздохнул Олег Михайлович. — В этом месяце мы вообще не бурим.

— Слушайте, а кому вы вообще подчиняетесь? — Противник стал в партер, и Сватов вышел на один из своих хорошо отработанных приемов. — И что тогда вообще делает вся ваша контора? Тут же по кабинетам штаны протирает добрая сотня народу.

— Зачем так? — Олег Михайлович спросил миролюбиво, ссориться он не хотел. — План проходки мы выполнили. Даже вымпел есть…

Для убедительности он что-то поискал в столе, но ящик был пуст. Сватов понял наконец, отчего в кабинете так пустынно. Бумаги! На столе начальника и на всех остальных выстроенных по периметру полированных столах не было ни одной бумажки. Только совхозное ходатайство одиноко лежало на самом краешке громадного стола.

— Слушай, позвони мне завтра, а? — Олег Михайлович посмотрел умоляюще.

Сватов понял, что продолжать схватку бесполезно: противник выскользнул, как студень. Без всякой надежды на успех он совершил последнюю, отчаянную попытку:

— А может, подскочим на место? Посмотрим, что к чему, прикинем. Заодно и… — Сватов многозначительно замолчал.

В глазах Олега Михайловича затеплилась жизнь. Что-то в нем, оказывается, тлело. Теперь вот ожило, как от дуновения ветерка.

— Это, пожалуй, надо бы… Только, может, к концу дня? — Олег Михайлович посмотрел на картину. — Все равно где-то надо обедать. Я сегодня с собой и не брал ничего. Думал, бурить начнем, а вы все тут как-то передернули. Сразу в бутылку, сразу в штопор, сразу официально. Начинать надо по порядку: не с супа, а с закуски. Заодно и ребят возьмем, которые бурят…

Теперь уж в глазах Сватова засветилась надежда.

Но когда к концу дня, изрядно намотавшись по городу, он примчался в контору бурвод, секретарша Соня, которую он с трудом разыскал в одном из бесчисленных кабинетов, сообщила ему, что Олег Михайлович очень извинялись и просили передать Виктору Аркадьевичу, чтобы тот приехал к нему в четверг к концу дня, как и договаривались, а ни сегодня, ни завтра они на работе быть не смогут.

В среду утром, едва Анна Васильевна, справив дела по хозяйству, пристроилась на своей койке, как обычно, свернувшись калачиком, прикорнуть, окрестности Ути огласил гул множества моторов. Анна Васильевна встрепенулась, глянула в оконце и обомлела. По проселку вдоль реки двигалась в сторону Ути невиданная процессия. Выплывал из-за кустов на взгорке огромный красный автобус, раскачиваясь на ухабах. За ним пылил крытый грузовик, да еще с прицепом, следом утопали в пыли «уазик» и две «Волги». Замыкали колонну знакомая старикам «Нива» Сватова и машина ГАИ с мигалкой.

— Никак едут, — засуетилась Анна Васильевна и, на ходу повязывая косынку, выкатилась во двор, оттуда — мимо Константина Павловича, восседающего в глубокой задумчивости на своей колоде и дымящего «Беломором» — к воротам на улицу. — Неуж не соврал новый-то наш?

Константин Павлович с колоды поднялся, сразу как-то преобразился, посолиднел, «беломорину» сапогом затоптал и с важностью произнес:

— Знамо что. Ихнее слово правильное. Потому как сами из себя они вполне.

Но привез Сватов вовсе не буровиков.

Привез Виктор Аркадьевич… съемочную группу нашего с ним фильма. Сценария, правда, еще не было, соответственно и съемочной группы быть не могло. Но заявка Сватова на киностудии ни у кого не вызвала сомнений. В ней чувствовался пульс времени. Такие заявки приносят не каждый день, и дирекцией студии была экстренно собрана съемочная группа и брошена на «уходящую натуру».

Никогда никуда не спешившая, вчера еще размеренно плывущая во времени и пространстве махонькая деревушка Уть с ее затухающими, как постукивание тележных колес, ритмами стала вдруг «уходящей натурой». Она, оказывается, уже уходила в прошлое. И кадры, отснятые здесь сегодня, уже через две недели станут уникальными и неповторимыми.

Цепким взглядом окинув ситуацию, режиссер уже командовал и распоряжался. Осветители во главе с оператором уже разворачивали аппаратуру и тянули кабель, ассистенты и помрежи собирали стариков со всей деревни и разводили их по местам, на ходу объясняя «оперативную» задачу: кому с коромыслом идти к реке по воду и обратно, кому вытаскивать из грязи у бывшего озерка кем-то брошенную телегу, кому подправлять хилый забор… Один из ассистентов уже тащил с чердака Анны Васильевны запыленную прялку…

Снимать собирались «уходящий объект». Снять, что было в Ути, можно только сейчас и никогда больше. Ибо вместе с киношниками приехали сюда и деловые люди. Следом подкатил микроавтобус и еще три «Волги». Две из них белого цвета, а одна и вовсе черная, с рожками радиотелефона на крыше.

Приехали руководители кафедр двух вузов и один ректор, приехал почти весь республиканский студенческий штаб, прикатил главный архитектор области, с ним еще несколько проектантов, приехали из райкома и райисполкома, прибыли из министерства и ЦК комсомола… Через неделю в вузах начинались каникулы, а значит, разъезжались по объектам студенческие строительные отряды. За эту неделю нужно было наметить фронт работ, определить необходимое количество людей, подобрать отряд или отряды, снять их с какого-то давно запланированного объекта, завезти необходимые (хотя бы на первые дни) материалы, для этого определить сметную стоимость работ, изыскать средства… Не говоря уж о том, что все здесь надо было еще спроектировать.

Через неделю все должно кипеть. Иначе дело откладывалось до следующего лета. Сватова это устроить, естественно, не могло. Тем более что и семинар намечен был на начало сентября этого, а не следующего года. Все это было понятно. Кроме одного: как можно собрать столько людей в столь ничтожный срок?

Но, даже хорошо зная Сватова, я, оказывается, недооценивал его способности. И понял это, только когда из черной «Волги» с радиотелефоном вышел (что показалось мне и вовсе невероятным) сам товарищ Архипов в сопровождении еще двух, хорошо известных всем и достаточно авторитетных товарищей.

Тут же застрекотал мотор кинокамеры, и сразу все задвигалось, закрутилось, завертелось. Архитекторы и руководители сразу принялись все осматривать и отмерять, сразу пошел озабоченный и деловой разговор, сразу посыпались предложения и идеи.

Сразу все и прояснилось. Сразу все сошлось.

Достаточно было глянуть на то, как организовал все, как все выстроил, разместил и целенаправил отливающий фиолетовым светом трех своих глубоких глаз объектив, как собрались и подтянулись все под его прицелом, чтобы понять, насколько точный ход был выбран Сватовым.

Я вспомнил, как однажды в предгорьях Памира во время съемок его документального фильма по моему сценарию нам понадобились кадры с заседания только что созданного совета агропромышленного объединения. Командировка уже заканчивалась, и хозяева площадки пошли нам навстречу, собрав три десятка руководителей без всякой производственной нужды. О съемке всем было объявлено, и, по признанию председателя объединения, это был первый случай, когда по вызову явились все, причем вовремя.

На совете перед камерой надо было о чем-то совещаться.

Решили послушать отчет директора дальнего совхоза. Стрекот аппаратуры действовал возбуждающе, и, начав со смешков и жеманностей, все настолько завелись, что остановить заседание было невозможно… Съемка закончилась, и нам ничего не оставалось, как тихо удалиться. Совет продолжался еще часа полтора, а мы сидели на ступеньках у входа и ожидали, когда нас отвезут к самолету. Потом дверь распахнулась, и из нее вылетел всклокоченный и взъерошенный директор дальнего совхоза. Ничего не видя перед собой, он пронесся мимо, потом вернулся.

— Слушай, зачем тебе эта? Совесть у тебе есть? — Почему-то он набросился на оператора. — Машина сюда не ехал — большой вода был, ишак ехал, самолет летел. Костюм надел, тюбетейка новый купил. Кино снимать надо, жена надо по телевизор показать… Жена тебе есть? Дети тебе есть? Дети кушать нада? Зачем снимал?

Понадобилось еще с полчаса, чтобы понять, о чем он кричал. Поняв, что сняли мы не только кино, но и человека с работы, Сватов пошел к начальству регулировать дело. Мы, мол, уедем, а вы уж, пожалуйста, сами тут разбирайтесь.

Магическую силу направленного объектива Виктор Аркадьевич хорошо знал…

На нее, как я понял, и была сделана ставка. И ничего сверхъестественного Виктор Аркадьевич в эти два дня не совершил… Кроме приглашения в Уть товарища Архипова.

Для этого, впрочем, тоже нужно было быть Сватовым. Товарищу Архипову он, оказывается, рассказал о будущем фильме. И о том, каким в нем должен быть пролог. Этот пролог был немыслим и непредставляем без присутствия товарища Архипова. Товарищ Архипов принять участие в съемках согласился. Таким образом, товарищ Архипов приехал сюда сниматься в удобное для кино время. Кино же примчалось снимать товарища Архипова в удобное время для него. Все остальные примчались вслед за товарищем Архиповым. А дальше все решилось само собой, включая и судьбу деревеньки.

Сватов был подтянут и торжествен. Он ходил и показывал, рассказывал и рисовал перспективу. Перебивал, спрашивая и уточняя. И себя позволял переспрашивать и перебивать.

Он работал, камера стрекотала.

Товарищ Архипов тоже работал. Товарища Архипова интересовали детали и частности. Идея строительства коллективной конюшни ему очень понравилась, не говоря уже о беседке, в которой на столике должна лежать история деревни. Но нельзя ли построить и кооперативный хлев? Вот здесь, на этом косогоре… Товарища Архипова интересовал скотопрогон. Как там с выходом прямо к лугу? Нельзя ли пройти напрямик, чтобы глянуть?

Все двинулись, но по косогору проходил забор.

— Если есть забор, — сказал Сватов многозначительно, — значит, в условиях реального социализма должна быть и дырка.

И уверенно направился к косогору.

Товарищ Архипов даже приостановился, словно бы оценивая допустимость такой шутки. Оценив, засмеялся. Все вокруг тоже засмеялись с облегчением и, осторожно ступая в картофельные борозды, двинулись вслед за Сватовым. Товарищ Архипов был не по годам строен, держался прямо, вышагивал бороздой, как цапля, высоко поднимая длинные ноги. Оператор с камерой наперевес ринулся вперед, сминая молоденькую ботву.

Деревенька всем положительно нравилась.

А люди все прибывали. Как на митинг.

Отдельно приехал автобус Главселькоммунхоза. И стал в сторонке. Подчиненные Кукевича не выходили, подчеркнуто скромно сидели, поглядывая в окна, и дожидались распоряжений шефа, который, неотступно следуя за Сватовым, был, таким образом, тоже в центре внимания.

Последним прикатил бежевый «уазик» директора совхоза Петра Куприяновича Птицына. Появление такого количества высоких гостей встревожило директора не на шутку. Особым отношением к своему хозяйству он избалован не был. А то внимание, которое ему с первых дней работы уделяли, включая радиоразносы на весь эфир, ему не то чтоб уж очень нравилось. И никакого добра от наезда начальства он не ждал. Прибыл в Уть с покорной готовностью подставить, как всегда, шею.

Заглушив мотор возле мостков на той стороне реки, он сторонкой подошел, стараясь не слишком привлекать к себе внимание. Знакомых, кроме районного начальства, среди прибывших в Уть не обнаружил и, поискав взглядом, подошел ко мне как единственному близкому, можно сказать, своему человеку. Поздоровался шепотом, как на похоронах, тихо принялся выспрашивать, опять же как человек, явившийся на похороны с опозданием, как, мол, это случилось.

— Мне два часа назад позвонили. Чтобы, говорят, был. Я и есть. А тут такое…

Вкратце объяснив директору, в чем дело, я, выбрав момент, отозвал Сватова, чтобы представить ему Петра Куприяновича. Забыл, что они уже знакомы.

Сватов приветливо улыбнулся, пожал руку, даже по плечу директора совхоза похлопал.

— Значит, будем друзьями, — сказал он. И, окончательно войдя в роль, добавил: — От нас, брат, с тобою теперь все и зависит.

«Брату» такое начало понравилось. Сделать все от него зависящее он, конечно, был готов. Не совсем, правда, понятно, что теперь будет с его центральной усадьбой. Там ведь он тоже кое-что уже наворочал. Теперь, выходит, другое направление. Но, впрочем, нам — как скажут…

— Мы что? Мы так даже очень. Ежели что, так пожалуйста, опять же не иначе как… — Слегка запутавшись в усложненных светских оборотах, Петр Куприянович рубанул просто, в свойственной ему манере: — Я так даже не против. Хоть раз прокатиться на чужом горбу. А то болтаешься, как говно в проруби. Никому, понимаете, дела до тебя нет. Только где исхитришься, только где что сшибешь…

Следом за всеми мы подошли к еще Федькой сооруженному загону, где стояли на летней площадке бычки. К моему удивлению, выглядели они совсем не так плохо, как раньше. И к людям потянулись без всякого страха, уставившись с явным любопытством. Все-таки Петр Куприянович дело помаленьку двигал.

И товарищ Архипов смотрел на животных положительно. Потом обратил внимание на хилого бычка, сиротливо стоявшего в дальнем углу загона.

— А этот что же такой худенький? Или не смотрите за ним, недокармливаете?..

Тут наконец и пришел черед Анны Васильевны. Страсть как хотелось ей в разговоре поучаствовать, да все никак не удавалось вступить.

— А вы вот, извиняйте, часом, не самый главный тут будете? А то, я гляжу, все спрошаете…

— Самой главной здесь будете вы, — сказал товарищ Архипов значительно и с ударением, на что Анна Васильевна, увлеченная своей идеей, внимания не обратила.

— Я вот и говорю. К вам и заботы, видать, не меньше. И питанием небось вас не больно обижают, да и присматривают за вами кому положено… Но вы вот, извиняюсь, на себя гляньте, — Анна Васильевна обернулась, по сторонам повела руками. — И на их. Они небось во какие здоровые, что той боров, а вы, я так посмотрю, не больно чтобы. Худенький…

Все вокруг смутились. Но товарищ Архипов глянул весело.

— Все в порядке, — сказал он, как бы успокаивая окружающих, — пока народ шутит, все хорошо.

Повернулся к Петру Куприяновичу:

— Это, значит, сам руководитель? Молодец, руководитель. Это ты правильно придумал — такое дело раскрутить. На всю страну, можно сказать. А где же твои помощники? Парторг, профсоюзы, комсомол… Где председатель сельского Совета?.. Или не приглашали? — Он повернулся к секретарю райкома.

— Сейчас будут. — Секретарь что-то шепнул стоящему рядом председателю райисполкома.

Тот понимающе кивнул и направился к машине.

— Ну что, товарищи, будем собирать людей? Будем народ поднимать на это дело? Или есть еще какие-то вопросы?

Вопросов не было.

Решив, таким образом, общественные проблемы — одним махом и в комплексе, — Сватов вернулся к своим личным заботам. Провести воду, построить веранды и мансарду с новой крышей, соорудить пристройку с баней и гаражом, поставить забор и сарай, навести на участке порядок — так был очерчен новым домовладельцем круг первоочередных задач на пусковой, как он выразился, период.

Зная о неудачах Дубровина, Сватов искать рабочих для перестройки дома в окрестных деревнях даже не пробовал. Но и к Петру Васильевичу, вопреки моему ожиданию, не обратился. Вообще, как оказалось, никаких особых иллюзий насчет возможностей фирмы Кукевича он не питал.

— Я не настолько оторван от жизни, чтобы полагаться на активность этой конторы, — говорил он, когда мы возвращались из Ути. — Импульс мы, конечно, задали, но раскачать такую компанию не так-то просто. Что-то они, конечно, сделают, не в этом, так в следующем году. До мельницы дело вряд ли дойдет, но мостик появится и фонари. Какие-то заборы, может, даже беседка… С паршивой овцы хоть шерсти клок.

— Ну, дом твой, во всяком случае, перестроят…

Наблюдая за столь стремительным разворотом событий, я не сомневался, что переустройство Ути начнется с крайнего к реке дома. К этому, как я понимал, Сватов все и клонил. Признаюсь, столь откровенный цинизм вызывал во мне определенную неловкость и даже беспокойство за судьбу приятеля.

Но я ошибался.

— Я не из тех, кто привык на кого бы то ни было полагаться. Домом я буду заниматься сам… Не в прямом, разумеется, смысле…

— Зачем же ты все это затевал?

Сватов ничего не ответил.

В четверг утром он отправился за рабочими… на кафедру к Дубровину, удостоверившись предварительно, что доцента на службе нет. После ссоры встреча с ним ничего приятного не сулила. Тем более что сам Дубровин до этого простейшего выхода в поисках рабочей силы не додумался.

Сватов же основную и надежную силу любых новостроек от Бреста до Курил знал. И через тридцать, нет, через сорок минут переговоров уже отбывал в Уть с одним доцентом, одним старшим преподавателем (правда, без степени) соседней кафедры философии и двумя аспирантами. Время летних отпусков в вузе только начиналось, и сложность была лишь в том, чтобы подобрать еще не подрядившихся на шабашку в дальние края представителей преподавательско-аспирантского состава.

Условия, предложенные Сватовым, — по тридцатке в день на человека, плюс питание, плюс премиальные за аккорд, чтобы по круглой тысяче на месяц выходило, но только чтобы без вопросов («Вопросов вы мне не задаете. Вопросы я вам задаю»), — оказались настолько приемлемыми, а Сватов произвел впечатление человека настолько компетентного, что даже по домам решено было не заезжать (этот день шел в зачет), а инструменты и спецодежда здесь же на кафедре и нашлись: «Чай, не первый раз выбираемся».

Особое впечатление на строителей произвело категорическое нежелание Сватова подсчитать объемы работ и прикинуть их стоимость по расценкам.

— У вас есть руки, а у меня глаза, — сказал Сватов. — Кроме того, у нас с вами есть совесть. И общий интерес. Бухгалтерию разводить не будем.

В дороге Сватов и доцент (оба кандидаты наук) рассуждали о сложных виражах жизненной диалектики. О том, в частности, как обедняет культуру села постоянный отток из него лучших производительных сил и как восстанавливает жизнь справедливость, возвращая их труд селу, но на высшем по квалификации уровне, то есть на высшем витке диалектической спирали. Старший преподаватель и аспиранты на заднем сиденье мирно спали, не теряя попусту времени.

По прибытии на место, пока Сватов вел с одним из аспирантов — его звали Алик, он оказался в бригаде старшим — переговоры, растолковывая, что нужно строить, пока сговаривались с Анной Васильевной о том, какой и на каких условиях она будет готовить харч (на что согласилась она охотно, сразу наказав Сватову, какие продукты привезти), остальные, вооружившись лопатами, уже расчищали площадки под сарай и пристройки, уже размечали траншеи под фундаменты. Чем вызвали немалое удивление соседки. Опять же к удовольствию Константина Павловича, который рад был случаю доказать упрямой старухе, что только они (это о себе, на сей раз с новым соседом) и понимают правильно эту жизнь.

— Что нужно на завтра? — спросил Сватов, отказавшись от обеда и намереваясь немедленно отбывать.

— Песок и цемент, — ответил Алик кратко. — Хорошо бы бетономешалку. Послезавтра кирпич.

— Послезавтра — суббота.

— Тогда в понедельник. Пока соберем камни.

— А с водой как? — не удержалась соседка. — Чтой-то не едут. Или без воды будет тая баня?

— Ей бы все воду лить да зубы скалить, — вставил Константин Павлович. — Финская сауна, тебе сказано, сухой пар. Это как шрапнель…

— Будет вам, Анна Васильевна, и сухой и мокрый пар. Все будет. — Сватов уже выруливал со двора.

Машину он преднамеренно оставил не у своей калитки, а загнал во двор соседей, подкатив к самому дому, чем явно потрафил честолюбию хозяйки, которая и без того уже чувствовала себя в центре уважительного внимания всей деревни. Оттого и поварить сразу согласилась, подавив в себе боязнь простой своей кухней не угодить городским людям. Впрочем, Сватов так сумел ее об этом попросить, что отказать было и вовсе невозможно. Вообще опыт общения с людьми был у Сватова настолько богат, что, это я не однажды замечал, всякий, выслушав его просьбу, при всех затруднениях чувствовал в первую очередь, что никак невозможно отказать.

Петра Васильевича Кукевича то, что он не может выполнить просьбу Сватова, повергло в расстройство.

Раз в жизни к нему такой человек обратился. Попросил практически помочь с материалами для строительства. И с бетономешалкой — ее еще нужно было подключить, для чего подвести к дому трехфазный ток. А разговор получился совсем неудачный. За последнюю из просьб Кукевич взялся прямо с радостным облегчением — это пожалуйста, это по его части. И тут же через секретаршу передал распоряжение своей районной службе немедленно прибыть на место. С проводами, бетономешалкой и всем необходимым. К вечеру чтобы вертелась. А вот со стройматериалами…

Читал список необходимого Петр Васильевич внимательно и даже настороженно, но, увидев объемы по каждой строке, засмеялся. Это, мол, сущие пустяки, капля в безбрежном море.

— Я вам все завтра за день заброшу. Загрузим «Колхиды», здесь не будет и десятка рейсов. Цемент сегодня нужен? Можно и сегодня… Только… — Кукевич замялся.

— Что только?

— Ничего, если без выписки? С вас ведь никто не спросит.

Сватов не понял. Что значит без выписки? Оказалось, очень просто: бери, грузи, увози, только чтобы никаких бумаг.

— А деньги кому? Или… — Сватов догадался. — Бесплатно, что ли?

— Само собой, — кивнул Кукевич. — Но только чтобы никаких нарядов и никаких накладных.

Но Виктору Аркадьевичу не нужно было бесплатно. Он за все готов был уплатить по государственным ценам. Личное с общественным он не смешивал. У нас и так, мол, одна совмещенка.

— Даже ржавого гвоздя не выпишу, — огорченно, но вместе с тем непреклонно сказал Кукевич. — Что хотите берите, сколько хотите, хоть вагон, но ни одной накладной на ваше имя я не подпишу.

— А если на стариков оформить, письмо от совхоза сочинить, как и с водой? Все-таки ветераны…

Кукевич озабоченно тер лоб.

— Можно бы, конечно… Но опасно, — произнес он, приняв окончательное решение. — Вода — это одно, на ней не написано, кто взял, кто пользовался. А тут… Приедет кто проверять, а у них ни доски… Нет. Бесплатно берите. — Кукевич посмотрел с надеждой. — Может, в другом каком месте удастся накладные выписать? Бумаги все-таки дешевле будут стоить, чем материалы.

Но и липовые бумаги Сватову были не нужны.

— Хорошо, — сказал он. — А машину я могу у тебя заказать?

— Машину — пожалуйста. — Кукевич счастлив был, что хоть чем-то может помочь.

— Прямо сейчас?

— Прямо сейчас. Выписываем на водителя, он поступает в ваше распоряжение. Тонно-километры считать не будем, а по часам — это копейки. С водителем, я думаю, вы разберетесь.

— С водителем я разберусь, — сказал Сватов.

Неудачей он был раздосадован. Дело осложнялось. Из разговора с Кукевичем Сватов понял, что ни одна из строительных или снабженческих организаций никаких материалов частным лицам ни за какие деньги отпускать не имеет права, а по нынешним временам, когда за дачи всех так трясут, и не станет. Ну а те организации, которые специально для этой цели созданы (вроде тарно-ремонтной базы), ничего не имеют в наличии, кроме прав. И еще, как выяснилось, кроме цемента, но не в мешках, а россыпью. Но для начала мешков пять можно набрать.

Цементу Сватов обрадовался и, сговорившись с водителем Кукевича, все ему объяснив и обеспечив стимулирование, отправил грузовик сначала в магазин за мешками, потом на базу за цементом, потом в Уть.

Заткнув первую брешь и обеспечив, таким образом, некоторую отсрочку, Виктор Аркадьевич помчался в бурводы без всякой, впрочем, надежды застать начальника.

К полному удивлению Сватова, начальник бурвод был готов ехать в деревню. Причем ехать Олег Михайлович намеревался на спецмашине. Более того, машина эта с замысловатым громоздким агрегатом вместо кузова и торчащими, как жерла пушек, стволами труб уже пофыркивала у ворот.

О справке санстанции и разрешении облисполкома на бурение колодца в Ути никто не вспоминал.

— Вы вперед двигайте, а я с коллективом, — встретил Сватова начальник бурвод. — На повороте с шоссейки нас подождешь. А то заплутаем.

Сватова это устраивало. По пути ему нужно было заскочить в магазин.

Коллектив, к счастью, оказался небольшим (водитель и механик), но вполне дееспособным. Приехав на место, буровики сразу загнали машину на участок соседей. Пока Сватов рассматривал траншеи, уже вырытые научно-строительной бригадой под фундамент, и пинал ногой добротно сколоченную опалубку («Мы тут доски с забора самолично использовали. Ничего?» — спросил Алик. Сватов одобрил. Именно на такую самостоятельность нанятых им ученых он и рассчитывал), буровики поснимали с кузова приспособления, откинули опорные лапы и закрепили их, подняли специальной лебедкой длинную трубу, пристроили электродвигатель, завели машину, отыскали пропавший контакт. И тут же все закрутилось, застучало, завибрировало, и длинный, диаметром с литровую банку, ствол легко, как гвоздь в масло, пополз в землю.

— Только бы на валун не вышли. Или в скальную породу. — Олег Михайлович стоял рядом, вслух переживал, подчеркивая таким образом свою сопричастность и озабоченность. — Только бы войти в пласт.

Место было низкое, и до водоносного слоя добрались быстро. Ушло в землю всего две трубы. Минут через сорок водитель заглушил двигатель. Механик, осмотрев электронасос, приобретенный еще Дубровиным и бережно хранившийся под койкой Анны Васильевны, опустил его в трубу, и вот уже из резинового шланга побежала сначала мутная, бурая от песка, масла и ржавчины, потом посветлевшая и, наконец, прозрачная струя.

Подставив под нее стеклянную банку, Олег Михайлович попробовал воду, одобрительно причмокнул, даже крякнул, как после стопочки, и протянул Сватову. Вода и действительно была хороша.

Тут Анна Васильевна, стоявшая поодаль, засуетилась, бросилась к дому, подгоняя Константина Павловича, впрочем, и без понукания спешившего за ней. Мигом приволокли старики к машине ведра, бачки, выварку, корыто и даже громадный медный таз, в каком в деревнях варят варенье… Все это они выстроили в ряд, проворно пододвигая посудины под струю из шланга.

— Да ты не бойся, бабка, ты не суетись, — успокоил ее Олег Михайлович покровительственно. — На твой век воды теперь хватит, если, конечно, грамотно это дело замочить.

Но напоминания не требовалось. Стол у соседей давно был накрыт. Анна Васильевна позвала строителей, которые пока работу не бросали, правда, переместились на эту сторону дома, проявляя к происходящему вполне объяснимое любопытство.

Дождавшись, пока все рассядутся, Анна Васильевна подалась в сени, выудила из какого-то тайника здоровенную бутыль домашней, обтерла ее о подол и торжественно выставила в центр стола, на что Константин Павлович только одобрительно крякнул и сокрушенно покачал головой, как бы восхитившись запасливостью бабы, но одновременно и возмутившись ее зажимистостью. Впрочем, удовлетворенность явно преобладала.

Анна Васильевна чувствовала себя именинницей.

Раскладывала по тарелкам она щедро. Выпила, не жеманясь и не отказываясь, как обычно. И застолье сразу приняло разворот, достойный повода.

Сватов не пил, закусывал вяло, его не отпускали заботы. Водитель от выпивки тоже отказался, механик принял первую и в знак солидарности с товарищем перевернул свой граненый стаканчик.

Анна Васильевна огорчилась: может, мол, останетесь, заночуете, потом отошла от стола и стала собирать два больших свертка — сельские гостинцы буровикам. К сверткам было добавлено по бутылке из сватовского «дипломата». Буровики попытались было от гостинцев отнекиваться, но Анна Васильевна так основательно цыкнула на них, что оба умолкли и снова принялись за еду.

Компания за столом, таким образом, разделилась. Олег Михайлович возглавил ее пьющую часть, причем возглавил вполне успешно, судя по воцарившемуся гвалту. Аспиранты громко спорили между собой на строительные темы, избрав судьей Анну Васильевну, разумеется, к полному ее удовольствию. Олег Михайлович сначала призывал их к порядку, в том смысле, чтобы от дела (выпить-закусить) они не отвлекались, потом развернулся к доценту, с которым сразу нашел общий язык. Это ясно было по воодушевлению, с каким они, держа перед собой стаканы, наполненные до половины, в упор уговаривали друг друга принять по маленькой за эту жизнь, которая большего и не стоит… Но и меньшего тоже. Разве что добавить чуть.

Во второй, малопьющей части разговор пошел о высоких материях. Старший преподаватель кафедры философии разъяснял буровикам про преимущества их жизни в качестве представителей сельского рабочего класса, а те ему возражали, пользуясь случаем пообщаться с образованным человеком.

Константин Павлович успешно присутствовал в обоих коллективах, не пропуская тостов и участвуя в философском споре.

— У нас не так, — возражал один из представителей сельского рабочего класса, механик, — у нас, чтобы поесть, — мало заработать. Надо еще корову держать…

— Вот именно что, — поворачивался на стуле Константин Павлович. — И двух кабанчиков або трех.

— А чтобы корове сено накосить после работы, — дополнял товарища водитель, — надо еще в совхозе свеклу полоть. По полгектара на брата.

— Это что же, — доуточнял философ, — чтобы после работы вам разрешили поработать, надо еще и на свекле повкалывать?

— Вроде того…

— Это же несправедливо?

— Знамо что, — подтверждал Константин Васильевич, удивляясь непонятливости ученого.

— Вам, горожанам, это непонятно, — говорил механик. — Вы свое на работе отсидели и в магазин. Или в библиотеку.

— Почему же? — вступил в разговор Алик. — Очень даже понятно. Мне вот, чтобы спокойно посидеть в библиотеке, тоже надо сначала вот здесь с кирпичами поупираться. А он дом зачем строит? — Алик кивнул в сторону Сватова, устроившегося в стороне у телевизора. — Опять же затем, чтобы в нем поработать.

— Вот то-то и оно. Этого я никак в толк и не возьму, — прижимал механик философа. — Что за круговерть напридумали? Вот вы — ученые и городские люди, а в городе все ваши дела, выходит, никак не ценятся. Получается, чтобы там умным делом заняться, вам надо сначала здесь заработать? Опять же заработать в деревне, построить свинарник какой или дачу… А здесь, для своих, это никак не ценится. Своим-то копейки платят… Здесь, наоборот, умственное уважают…

— А что здесь понимать, — решительно пресек дискуссию Олег Михайлович. — Потому на месте и стоим. Тут вкалывают, там вкалывают, а никакого прогрессу нет. За столом и то вместо выпивки разводим философию о работе.

Тут внимание Олега Михайловича привлек старый баян на шкафу у двери. Опорожнив стакан и сразу забыв про собеседников, он потребовал инструмент. Константин Павлович просьбу гостя принялся исполнять охотно, хотя и не очень ловко — со стульями и лавками справиться ему было нелегко. В конце концов с помощью аспирантов баян был на колени Олегу Михайловичу доставлен. Приладившись, тот растянул мехи, выдул из складок пыль, пробежал непослушными пальцами по потемневшим от времени кнопкам басов.

Все притихли, и даже Константин Павлович уважительно замолчал, отвернувшись от философа.

— Давненько, как говорится, в руки шашек не брал. Производство заело. В войсках, бывало, только этим и спасались. Особенно в Средней Азии. — Олег Михайлович провел ладонью по пожелтевшему перламутру, любовно погладил инструмент. — Я ведь, можно сказать, кадровый военнослужащий, майором комиссовался…

— Знамо что, — попытался вставить Константин Павлович, выпрямляясь и тоже ощущая себя человеком военным.

Но Анна Васильевна дернула его за рукав.

— …приедешь, бывало, домой, — продолжал Олег Михайлович, — а что там, дома? Песок да глина. От жары все бело, ни листика, ни травинки, из зеленого — только тоска. Стакан чистой жахнул и за баян. Броня крепка, и танки наши быстры.

Он рванул мехи, подмигнул Анне Васильевне и затянул во всю мощь своего командирского, бронетанкового голоса:

Старики неожиданно громко и дружно подхватили:

Виктор Аркадьевич, посмотрев на часы, поднялся и вышел во двор. И вовремя. К дому подруливал грузовик с цементом. «Молодец, парень, не подвел», — подумал о водителе Сватов. Строители, услышав мотор, тоже вышли, сразу взялись разгружать. Им еще за песком нужно было сделать пару рейсов — старый карьер неподалеку Константин Павлович уже показал.

День в итоге складывался вполне удачно.

С водителем грузовика Сватов договорился, что за каждый рабочий день сверх внесенного в кассу тот будет получать от него десятку. Плюс по пятерке за каждую единицу привезенного груза — тонну цемента, тысячу кирпича, кубометр пиломатериалов. Это, так сказать, за предприимчивость.

— А грузить кто будет? — осведомился водитель.

— Разгрузят здесь, а загружаться — как сумеешь.

Условились, что каждое утро еще до начала работы шофер будет Сватову звонить, справляться, надо ли куда-нибудь ехать.

— Ага, — согласился водитель. — А как с шефом?

— Кукевича я беру на себя. Тебя это не касается.

Сватов зашел в дом попрощаться. Буровики, оказывается, уже укатили. Олег Михайлович, судя по его виду, ехать не собирался.

— Я остаюсь, — сказал он Сватову, предприняв попытку оторваться от стула. — Надо воду откачать, — пояснил хозяину, впрочем, без всякого успеха, так как Константин Павлович, подставив локоть под голову, мирно похрапывал. — Промыть пласт. Вы как хотите, но я пока дело не закончу — не уеду.

Сватов молчал, думая, как ему поступить.

— Завтра и сделаю. Мне еще бумаги надо оформить, — Олег Михайлович показал на «дипломат». — Посижу, а завтра вы меня заберете. С утра заскочим в совхозную контору, акт подпишем, чтобы деньги перечислили. Месяц кончается, надо подбивать бабки.

Ехать сюда специально за ним Сватову было не с руки.

— Ладно, — сказал он, — что-нибудь придумаем. Я сейчас к директору совхоза заскочу, это по дороге. А с утра он за вами заедет и доставит до дому.

— Я остаюсь, — Олег Михайлович потянулся к баяну. Он на все был согласен. — Завтра утром вы меня заберете.

Удаляясь от Ути, Виктор Аркадьевич с тоской думал, что его строительные дела двигаются в тупик — вопрос о кирпиче оставался нерешенным. Мне, правда, казалось, что все складывается даже слишком хорошо. Нам с Дубровиным такие темпы и не снились. Но Сватов все делал до упора и безрезультатный разговор с Кукевичем о кирпиче его угнетал.

Глава восьмая ТУПИКОВ НЕ БЫВАЕТ

Это просто чудо, что Сватов по дороге из Ути не поехал прямо домой, а заскочил в универсам.

Петя его рассказ о бурводах выслушал с улыбкой.

— Остался, значит, Олег Михайлович? Промыть пласт? Он промоет.

Тут только Сватов вспомнил, что забыл заскочить к директору совхоза Птицыну — попросить насчет Олега Михайловича, чтобы завтра за ним заехали. Петя успокоил:

— Да не волнуйтесь вы. Выберется танкист. А нет, так ему даже полезно подумать о жизни. Выпивки вы там много оставили?

— Этого хватит. Целый «дипломат».

— Прямо в руки отдали? — огорчился Петя.

— Зачем в руки? Анне Васильевне. Наказал по обстановке ориентироваться.

— Это хорошо, что Анне Васильевне, — успокоился Петя. — Она женщина практическая. Лишнего не допустит.

— Люди у меня станут, — пожаловался Сватов. — Фундаменты выведут, и кранты. Нечем вести кладку.

— Тупиков не бывает, — сказал завмаг Петя, увидев Сватова непривычно растерянным. — Особенно если надо помочь.

Как-то незаметно они с Петей местами поменялись. Для Пети все было просто, вопрос, оказывается, только в затратах труда, в том, на какой уровень приходится забираться. В каждом конкретном случае важно, конечно, не продешевить, не забраться слишком высоко и вообще не суетиться больше, чем стоит. Но и недобор опасен: может дело и соскочить.

Весь вид Сватова говорил, что дело стоит многого и перебора здесь быть не может.

— Не понимаю, чего там наш Петро крутит, — сказал Петя про Кукевича. — Словно первый год замужем. Транспорт у вас есть?

— О машине я договорился, машину Кукевич дал. И водитель толковый… Только похоже, что все зря.

— Почему же? — Петя на секунду задумался. — Список необходимого у вас есть?

Посмотрел Петя список, взял карандаш, строчки перенумеровал на свой лад, прикинув строительную очередность. Потом выдернул из блокнота листик и в новом порядке все аккуратно Переписал: кирпич, брус, столярку, вагонку, шифер, трубы, сантехнику, стеклоблоки.

Кирпич красный, облицовочный Петя выписал на отдельный листок и протянул его Сватову.

— Этого я не могу. Это за пределами.

И непонятно было, что он имел в виду — пределы своих возможностей или географические: в республике такой кирпич не производили.

— Красный кирпич — не проблема, — Сватов вспомнил своего товарища в соседней республике, который работал директором комбината стройматериалов. Похоже, что дружба с ним теперь пригодится. — Его я сколько хочешь могу заполучить.

— Сколько конкретно можете? — Петя заинтересовался.

— Хоть сто тысяч. Но, наверное, тоже только по нарядам…

— Это неважно. И очень хорошо, что сто тысяч… А что ваш товарищ еще выпускает? Из необычного.

Еще там выпускали сборные домики для сельской местности. Петя такие домики в Прибалтике видел. Они ему нравились. Настоящие коттеджи.

— Это совсем хорошо. Два комплекта вы сможете получить? Они у них там по разнарядке министерства. Вы там кого-нибудь знаете?

Виктор Аркадьевич считал, что получить можно. Там его знали.

— Тогда поехали, — сказал Петя. — У меня сегодня как раз подходящее мероприятие. Заодно снимем нагрузку. Если вы, конечно, не возражаете.

Сватов не возражал. Особенно против того, чтобы снять нагрузку.

Петя куда-то позвонил.

— Ничего, если я с товарищем?.. Несолидных мы не держим, — произнес завмаг важно. — Уже выезжаем. — Потом включил селектор: — Валя, у тебя готово? Нет, я про две коробки, что по первому списку.

Про списки Сватов знал. Первый список у Пети означал высший класс.

— Пивка ящик присовокупь, только того, что у Клавы, ну и все остальное, как договорились. Мы тут с товарищем режиссером в подшефное хозяйство едем. Насчет сенокоса… — Отключив селектор, обратился к Сватову: — Как там, в сельской местности, травостой?

Какой травостой, какие шефы, при чем сенокос? Сватов ничего не понимал.

Баня занимала весь цокольный этаж двухэтажного здания, в котором, как понял Сватов, и размещался колхозный санаторий. В просторном холле потрескивал камин. На огромном дубовом столе посуда, на столике поменьше в окружении пузатых фарфоровых чайников шумел самовар. Петя по-хозяйски принялся выкладывать на стол содержимое картонной коробки. (Вторую коробку он еще на улице перегрузил в багажник одной из «Волг» у подъезда, что-то объяснив дремавшему водителю.) Пиво поставил в холодильник.

— Матрена Дмитриевна, вы тут разберетесь? — сказал он вместо приветствия пожилой женщине; неслышно возникшей из-за дубовой двери.

Несмотря на возраст, выглядела она привлекательно, чему способствовала высокая вечерняя прическа. Меньше всего она походила на банщицу. Скорее, на хозяйку. Может, это даже жена председателя, подумал Сватов.

— Ладно уж, Петюня, как-нибудь справлюсь, — приветливо улыбнулась Матрена Дмитриевна, кинув на Сватова любопытный взгляд. — Вы двигайте, двигайте, там уже собрались.

В соседнем зале стояли бильярдный стол и два мраморных шахматных столика по углам. В проеме приоткрытой двери отсвечивал лазурный бассейн. Оттуда доносился шум воды.

— Пошли? — Петя уверенно направился в раздевалку.

На вешалке среди штатской одежды висел полковничий китель. На одном из пиджаков тускло поблескивала «звездочка». Судя по всему, компания собралась солидная. Быстро раздевшись, Петя широко распахнул дверь в парилку, приглашая Сватова проходить.

— Только быстро, — встретил их грохочущий откуда-то сверху бас. — Кошкам и то хвосты обрубают, чтобы холод в хату не пускали.

— Работникам творческого фронта и прилавка наш пламенный, — отозвался второй голос. Значит, о Сватове было объявлено.

Обладатель баса, громадный, как гора, мужчина с тяжело свисающей глыбой живота, подвинулся, освобождая рядом с собой место на верхнем полке.

— Прошу!

Сватов пристроился на одну из прихваченных Петей в тамбуре фанерок и, чувствуя, как живительное тепло обдает тело, огляделся. В просторной парильне свободно разместились человек восемь. Знакомых среди них не было. Петя вежливо поздоровался, но на полок не полез, а принялся колдовать с прихваченными из машины пузырьками.

— А где Кукевич? — спросил кто-то.

— Разве его нет? — удивился Петя. — Машина стоит.

— Пошел, видно, по хозяйским делам, — пророкотал басом сосед Сватова. — Они там отопление во втором корпусе все никак не запустят.

Смешав содержимое пузырьков в деревянной кружке, Петя отлил жидкости в ковшик и плеснул из него на пышущие жаром камни. Острый, проникающий в легкие дух поднялся к самому потолку, сразу растревожив бронхи.

— Ну, пошла химичить торговля, — грубовато сказал толстяк в надвинутой по самые уши фетровой шляпе с неровно обрезанными полями.

— Петя — человек серьезный. Свое дело он понимает, — поддержал энтузиазм завмага один из парильщиков, плечи и грудь которого покрывал густой, как медвежья шкура, волосяной покров. — Поддай-ка нам, дружок, еще по махонькой. Что-то не достает.

— Вас, товарищ полковник, не больно достанешь, — сказал Петя. — С таким защитным покрытием.

Все засмеялись.

— Не жалуюсь, — волосатый протянул Сватову коробочку с каким-то желтоватым порошком. — Вотрите в тело. Морская соль в хорошей баньке — незаменимое дело.

Парились долго, с толком. Ухали, ахали, по очереди хлестали друг друга вениками. По очереди же выходили в бассейн окунуться, глотнуть из бутылки пива. Снова забирались на верхотуру, подливали из ковшика раз за разом. Довольные, посматривали на градусник, похожий на спидометр, стрелка которого все время держалась у красной отметки с цифрой «120». Из Петиных клиентов здесь, пожалуй, никого не было. Разве что тот, громадный, с рокочущим басом, оказавшийся председателем колхоза и, как понял Сватов, бывший здесь хозяином. Его звали Петрович.

— Кукевич разве собирался? — спросил Сватов у Пети. — А мне он ничего не сказал.

— В нашем деле, Виктор Аркадьевич, сразу не уловишь, кому и о чем говорить.

Разомлев от жары, расслабившись, Виктор Аркадьевич и впрямь почувствовал, как отпустило. Отошли куда-то заботы сумасшедшей недели. В конце концов, не так уж и мало ему удалось. Да и дальше, пожалуй, все устроится. В этом он, успокоившись, уже не сомневался.

Наконец полковник произнес, спускаясь с полка:

— Порядок, как в войсках.

И, обернувшись простынями, все отправились к столу.

— У вас, говорят, не больно ладно с порядком, — прогрохотал басом Петрович. — Что там еще за Отелло объявился?

— Дошло и до вас, значит?

— А что случилось? — спросил толстяк в шляпе, которую и за столом он почему-то не снял.

— То и случилось. Приехал командир ракетной батареи в городок. То ли сам застукал жену с начштаба, то ли доброжелатели подсказали, следствие разберется, и прямо к нему. «Разрешите войти?» — спрашивает. И пол-обоймы от дверей кабинета разрядил. Потом к жене домой бросился. Ее ранил, а себе полчерепа снес. Двое в госпитале. Один в морге. Вот и вся история.

— Да-а… Жизнь — серьезная штука. Жаль парня.

— Этих тоже жалко. Может, и не было ничего.

Все задумчиво помолчали. Петрович подытожил:

— А по мне, так черт с ним. Ежели он козел ревнивый. Но я вот о другом думаю. Пистолет — ладно. А вот кто такому балбесу ракеты доверил?..

Но и о строительных нуждах Виктора Аркадьевича как бы нечаянно, ненароком завел Петя разговор. Начала Сватов не уловил, услышал только:

— …я вам расписку напишу… Не видно, что ли, человек свой.

— На кой мне твоя расписка? Солить их, что ли…

— Ну, хорошо, — сказал Петя. — Давай, Петрович, тогда так. Вы ему пять тонн цемента, я вам — вагон. Вы мне шесть тысяч кирпича, я вам — сто тысяч. Вы мне восемь кубов вагонки, я вам — два вагона леса. Так?

— Положим…

— Но при условии. Завтра чтобы все было оформлено.

— Завтра я не могу. Суббота, бухгалтер на свадьбу отпросилась. Да и вообще мне с ней трудно, задергали женщину ревизиями.

— В крайнем случае — в понедельник. — Петя посмотрел на Петровича изучающе. — Кроме того, с меня сиденье для вашей «Волги». Уже получили. Прямо с «ГАЗа». И коробка передач.

Коробка передач уже почти решала дело, но к ней шел еще верхний мост. Это толстый щедро подбросил, в фетровой шляпе без полей. Сватов слушал и смотрел недоуменно. Соображал от пара он неважно, хотя технику знал: мосты бывают задние и передние, а вот чтобы верхние, такого не слыхал.

— Во вторник пусть и приезжает твоя бухгалтерия, — толстый, отчего-то сочувствуя Сватову, нажимал. — Сам и поставлю. Орехи будешь щелкать, как семечки, и красивая будет, как Лоллобриджида.

Сватов понял, что толстый работает стоматологом. Но с мостом для бухгалтера, по мнению Пети, выходил уже перебор.

— Зубы мы ей, Петрович, разумеется, вставим. Но это, — он одернул стоматолога, — отдельный разговор. За это вы мне, Петрович, справку, что мои бабоньки на сене отработали.

Стоматолог в шляпе согласно кивнул и посмотрел на Петровича торжествующе. Новые зубы, мол, того стоят. За это бедная женщина пойдет на любые нарушения финансовой дисциплины.

— Ну, сам посуди, где я тебе возьму столько людей? — дожимал Петя. — Тем более лето, когда у всех отпуска. А у многих так и вообще по беременности. У меня же контингент…

Услышав про такое, полковник, уже в галифе, выпрямился. В нем проснулся кавалергард.

— Людей я тебе, Петрович, направлю, целую роту. А ты моему зятю, — он повернулся к Пете, — помоги оформить номера на машину, чтобы с двумя нулями.

— Сейчас не модно, — сказал Петя, — это вчерашний день. Но если хотите, пожалуйста. А вы, Петрович, транспортные расходы по кирпичу берите на себя — вам какая разница, куда возить.

Петрович, вздохнув, согласился. Кто нас, мол, только не грабит.

Сватову это и вовсе было непонятно.

Плохо улавливая суть разговора (еще и оттого, что не знал действующих лиц и не понимал, кто из них какую роль должен был играть во всей этой неразберихе и почему должен), понял Сватов только, что люди собрались хорошие, сошлись они все единодушно в том, что Сватов — тоже человек хороший, можно сказать, совсем свой. А в таком исключительном случае как не помочь?

И помочь хорошему человеку надо в понедельник.

На том и порешили.

Обидно Виктору Аркадьевичу было лишь то, что за весь вечер никто ни разу не спросил его, кто же он такой есть. Отчего выходило, что всех своих творческих свершений, с таким трудом ему дававшихся, добивался он как бы зря.

Все его положение в жизни, вся значительность ничего, выходит, не значили. Ничего особенного он для этих людей из себя не представлял. А главным было то, что он сюда попал. Раз попал в баню, значит, свой. Не свой бы и не попал. Как попал, никто и знать не хотел, никого это не интересовало. Правда, держал себя Сватов неплохо, про непонятное не расспрашивал, воспринимал все как само собой разумеющееся. Может, это и определило хорошее к нему отношение? Держать себя с достоинством Виктор Аркадьевич умел. Правда, за столом принял лишнего, но и это не минус — не на работе ведь.

Впрочем, кое-что из нажитого пригодилось.

Уже по дороге домой Петя объяснял Сватову, что к чему. Ехали они в его «Жигулях». Петя, оказывается, весь вечер даже пива не пил.

— Вы в понедельник с утра едете в колхоз. Выписываете и оплачиваете, получаете все документы, а я вам за это время уже все завезу. По вашему списку. Вы в колхозе возьмете. А я у Кукевича.

— Два раза получается, что ли? — не понял Сватов.

— Зачем два раза? Мы берем у Кукевича пять тонн цемента по колхозной доверенности. Он и отгружает пять. А колхозу он отгружает остальные сорок. Но это потом, это вас уже не касается.

— А Кукевич согласится в понедельник?

— Кукевич согласится во вторник. Во вторник вы едете к своему другу в объединение стройматериалов.

— Это зачем?

— Вам же кирпич облицовочный нужен? Кукевичу тоже. Вам шесть тысяч штук, а ему девяносто четыре тысячи. Он за них потом что хочешь возьмет… — Петя помолчал. — И отдаст тоже… Знаете что, давайте поедем вместе. Там ведь еще два сборных дома.

Сватов посмотрел на него удивленно.

— А они зачем?

— Это не для Кукевича. Это для Петровича. Кукевич будет их только получать. И передаст Петровичу.

А об этом когда они переговорили? Что-то не было о домиках разговора…

— Петрович пока еще ничего не знает. Это ему мой сюрприз. Человек в председателях тридцать лет. Колхоз поднял, поселок отстроил, санаторий… А сам как жил в панельном доме, так и живет. Дети выросли, дочь замуж вышла. Мужик он или нет? Должен он, наконец, и свой дом построить? Или он должен строить только коммунизм?

Петя замолчал. И молчал долго.

— Один домик ему, а другой для Кукевича. Мы с ним еще раньше говорили. Он тоже мечтает поближе к земле перебраться. Ему давно надоело, понимаете, перекати-полем жить…

На прощанье Петя сказал:

— Я же говорил вам, тупиков не бывает, особенно когда человеку надо помочь.

Глава девятая «С ВЫХОДОМ К ЧЕРНОМУ МОРЮ»

Время летит быстро, гонит его погожее, справное лето с дождливыми ночами и мокрым парным воздухом по утрам, когда ход календаря отмечается уверенной сменой природных фаз — от жадного до бесстыдства роста и набухания к безудержному созреванию, к сытой спелости.

Всякий раз по дороге к Ути Виктор Аркадьевич Сватов ощущал неумолимость перемен. Сначала проселок над речкой утонул в густой, а по обочинам высокой, чуть ли не в рост человека, ржи, потом как-то разом брызнули пронзительно синим васильки, а сама рожь налилась колосом, пожелтела, выцвела на солнце как буйная шевелюра, пока однажды не пополз по ней красный рокот комбайна, оставляя за собой словно выстриженный машинкой след.

Подъезжая к дому, Сватов радовался тому, как растет его детище: контуры строения проступали все явственнее, подтверждая грандиозность замысла, функциональную продуманность, точность и строгость архитектурной фантазии. Колесо строительных дел в усадьбе (теперь он именовал свои владения только так) с Петиной подачи раскрутилось резво и безудержно. Уже давно было все найдено, оплачено, выменяно, завезено и разгружено. Уже давно смотался водитель Саша в соседнюю республику за кирпичом и за сборными домиками.

Были в числе Петиных клиентов и исполнители, тот же водитель рефрижератора Саша, который пользовался в универсаме всеми льготами наравне с остальными членами «покупательского актива». Но пользовался отнюдь не за то, что гонял по стране свой рефрижератор, не за тонно-километры, которыми, как и урожайностью, сыт не будешь, а лишь за ту часть Петиной деятельности, которую он добровольно брал на себя. Брал охотно и делал умело.

Сватов однажды привел ко мне Петю. Тот, оказывается, читал мои очерки о сельском хозяйстве Грузии. И очень хотел со мной об этом поговорить. Меня, разумеется, это растрогало и удивило. Уж Петю увидеть в числе своих читателей и тем более почитателей я никак не ожидал. Потом все прояснилось. Из чтения он почерпнул нужную для себя информацию. И попросил меня черкнуть записку для водителя Саши моим героям и друзьям в Махарадзе. В том, что герои не могут не быть друзьями, Петя не сомневался: «Вы о них так художественно написали». Он посылал Сашу под Батуми за мандаринами; наряды у него были, но только на конец квартала, когда мандаринов везде будет навалом. А Пете мандарины нужны были в ноябре. «Саша все сделает, — говорил Петя, — и договорится с кем надо, и загрузится как положено, записочка ему нужна только для того, чтобы быстрее найти вход».

Записку черкнуть я согласился, но при условии: пусть Петя честно объяснит мне, зачем ему это нужно. Ну, нет мандаринов и нет, не будет так и не будет. Просьба-то его была личной, а дело как бы производственное.

— Во-первых, шесть «Алок» мандаринов по десять тонн в каждой — это сто двадцать тысяч в план. В ноябре мандарины оторвут с руками. Кому от этого плохо?

Плохо от этого не было никому, и мы перешли к «во-вторых».

— На каждые десять тонн положена почти тонна утряски, усушки, порчи. А у Саши продукт порчи не знает. Саша продукт отберет, погрузит аккуратно, как себе, и так же аккуратненько прикатит домой. Считать вы умеете?

Микрокалькулятор Пети, оказывается, умел не только умножать, но и делить. Он исправно показывал, кому сколько и за что положено.

Уговор дороже денег, записку Саше я написал. В обмен на полученную информацию и возможность удостовериться, что это за незаменимый человек. Вернувшись из рейса, Саша привез мне привет из Грузии в виде ящика мандаринов, честно сбереженных им в дороге, и письмо, отпечатанное на машинке.

Надежным человеком был Саша. На таких вот «исполнителях» и держался весь механизм. Потому-то, посоветовавшись, Петя и Саша решили, что Сватову за кирпичом и домиками ехать несолидно, а лучше отправиться Саше — опять же с рекомендательным письмом. Вернулся он, разумеется, на коне.

Далеко позади, как в прошлом веке, остался Олег Михайлович со своей конторой, вымпелами и планами проходки скважин, их промывки и обмывки.

Сватов тогда про него просто забыл и приехал в Уть лишь на третий день вместе с Сашей, на его машине, груженной прекрасным облицовочным кирпичом. Правда, не обернутым в бумажку, так как загружали машину прямо из печи.

Ужас, охвативший Виктора Аркадьевича, когда он, подъезжая к деревне, услышал знакомое трио, с заметно подсевшими голосами, но все еще достаточно крепкое, — этот ужас не поддается описанию.

Скважину обмывали уже третий день. Не только сами хозяева: подкатили зять с невесткой на мотоцикле, поочередно наведывались соседи — испить водицы, которая все текла, все текла, «как тая песня», все бежала, постепенно набирая «скус».

Гости менялись, и только Олег Михайлович с дядей Костей, как он теперь величал Константина Павловича, держали оборону.

— Неудобно получается, — сконфузился водитель Саша, который был в курсе всех дел, — человека на три дня от дома оторвали…

Но Сватов был настроен иначе.

Быстро оценив обстановку, он попытался бережно принять баян из рук Олега Михайловича.

— Где это вы отсутствуете? — спросил отставной майор возмущенно, но не выпуская инструмента.

Виктор Аркадьевич все-таки отнял баян и водрузил его на шкаф. А самого танкиста подвел к грузовику, одной рукой поддерживая за плечи, а другой за шиворот. Подсадил к высокой кабине.

— Куда вы меня отправляете? — Олег Михайлович пытался протестовать. — Люди здесь славные… Не успеваешь привыкнуть, как тебя отрывают. Куда вы меня выталкиваете? — И потом, хватаясь за спасительное: — А пласт кто промывать будет? А наряды закрывать? А бабки кто подбивать должен?

Константин Павлович, вышедший проводить гостя, стоял поодаль, но, почувствовав вдруг в тоне Олега Михайловича излишнюю игривость, выдвинулся вперед:

— Бабок ты не трожь. Знамо что…

Горы строительных материалов таяли буквально на глазах, зато дом с верандами, с гаражом и баней уже светился свежими бревнами и досками, уже стройнел четко, как фломастером, разграфленными пилонами из красного кирпича; Алик с бригадой уже подбирались к самому коньку косой, на прибалтийский манер, крыши.

Сватов специально подъезжал к своим владениям проселком, а не новой дорогой, чтобы, вынырнув из-за пригорка, сразу окинуть постройки хозяйским взглядом. Вид их вызывал в его душе необычный подъем и какую-то необъяснимую грусть…

Впрочем, отчего же необъяснимую?

Сватов по натуре был человеком творческим. И, добиваясь осуществления замысла, он, естественно, испытывал опустошенность и обычно приходящую следом грусть — от ощущения незначительности свершенного перед невообразимым множеством грядущих жизненных преодолений.

Сельские — и ближние и дальние соседи Виктора Аркадьевича — приходили на его участок часто, придирчиво все осматривали, выспрашивали о непонятном. Пояснения давали Анна Васильевна с Константином Павловичем, разумеется, не без важности. Затягивались смотрины надолго, гости покачивали головами, шумно вздыхали, вслух дивились тому, куда это только повернула нынче жизнь. Мужики вспоминали прошлое, особенно про войну, про то невиданное, что пришлось им встретить в чужих землях и что неожиданно теперь придвинулось в самую Уть. Но недовольства, тем более зависти, строительный успех Сватова ни у кого не вызывал. Здесь сказалось общее понимание того, что только благодаря новому хозяину одна за другой стали совершаться перемены и во всей Ути. Сразу после наезда в деревню начальства и киносъемочной группы вырос у реки палаточный городок, понаехали парни и девчата в студенческой защитной форме, загудели машины, застучали топоры и молотки, поздними вечерами заполыхали костры и зазвучали не совсем понятные местным людям песни.

К самым мосткам на том берегу Ути подползла неровная, без бордюров, уложенная по наспех разбросанному гравию лента черного, не застывающего на солнце асфальта. Криничка, так полюбившаяся Дубровину, была обложена собранными окрест валунами, рядом появилась лавочка, сооруженная из причудливо изогнутого ствола. Старые кладки через реку по настоянию Сватова были оставлены, но чуть в стороне от них протянулся с берега на берег узенький мост, добротно собранный из пиленого бруса (ширину моста Сватов проверял сам: чтобы трактор или грузовик пройти по нему не могли, а только легковушка). Появился даже дорожный знак с указанием максимального веса транспортных средств, которыми надлежало по мосту ездить. И еще один знак, запрещающий движение грузового транспорта.

Вдоль улицы встали столбы достаточно изящных, стилизованных под старинные фонари, светильников. На взгорке над водой, в том самом месте, где совсем еще недавно Виктор Аркадьевич Сватов продумывал свою стратегию, появилась ажурная беседка. Правда, выкрашена она была аляповато, в три цвета: желтый, зеленый и голубой, что вызвало бурный протест и негодование Сватова. Студентов он долго стыдил и корил, взывая к их художественному вкусу, а Петра Васильевича Кукевича самолично повез на выходной день куда-то за Вильнюс, в музей деревянного зодчества под открытым небом, где долго его водил, показывая и втолковывая, что к чему. Петр Васильевич все старательно заснимал любительским фотоаппаратом — и колодцы, и заборы, и лавочки, и даже мусорницы из старых долбленых пней со вставленными в них жестяными ведрами. А по дороге домой вздыхал и искренне огорчался всяким отсутствием в своих подчиненных понимания и души.

Этими свершениями на первое время все и закончилось. Как и предполагал Виктор Аркадьевич, дальше дело не пошло: отложилось до следующего года, когда заранее все будет продумано, предусмотрено и включено в планы, обеспечено ресурсами, согласовано и утверждено — чтобы двигаться дальше без всякой стихийности и партизанщины. Но и сделано было немало, что, безусловно, закрепило положение Сватова, обеспечило ему полный авторитет в глазах соседей и совхозных конторских.

Одним из главных своих достижений Сватов считал крупноформатные, наклеенные на картонные планшеты фотоснимки Ути во всех ракурсах и со всех точек. Прямо по снимкам были вычерчены и прорисованы слабым цветом все грядущие перестройки: крыши, фасады домов, колодцы, заборы… Планшеты делали к семинару, к семинару же вели дорогу, но из-за полной неготовности объекта высокий показ было решено отложить до лучших времен. А планшеты, изготовленные студентами во время практики, Сватов уговорил Кукевича оставить в Ути на память.

На строительстве дома Виктора Аркадьевича никаких отступлений от намеченного графика не было. Научно-строительный коллектив работал увлеченно, даже с азартом. Вопросов Сватову и действительно не задавали. Его стараниями все необходимое всегда оказывалось под рукой, что вполне способствовало встречному энтузиазму.

Дом и пристройки обретали все более законченный вид. Уже настланы были и даже отшлифованы полы, уже поблескивали стекла окон; зацвело фигурным затейливым витражом и треугольное, во всю стену, выходящую в сад, окно на мансарде, вызывающее наибольшее удивление посетителей. Особенно тем, что, оказалось, его вполне достаточно и для освещения бывшей кухоньки — теперь расширенной, оштукатуренной «под шубу» и ставшей центральной залой. Здесь стояла русская печь с высоко, к самой крыше уходящим ко́мином, служившим основанием искусно выложенной все тем же красным кирпичом трубе. Печь вызвала абсолютное одобрение Анны Васильевны, ибо горела она добро, прогревалась равномерно, а тепло держала хорошо. Эта бесспорная удача даже примирила ее с камином, всегда раздражавшим («як глупство») старую женщину своей практической бесполезностью. Успешно прошел испытания и стеклянный «аквариум», стены которого со швами, промазанными, по предложению Алика, эпоксидной смолой, воду держали хорошо, а при включении упрятанных за дальнюю стену ламп изливали мягкий оранжевый свет — к полному удовольствию Константина Павловича, который однажды видел настоящий аквариум и потому представлял купающихся в нем «бабонек» игривыми, «как тые рыбки».

Короче, дела двигались успешно, все подходило к финалу.

Оставалось поставить забор и навести на участке порядок, достойный новых строений.

Именно наведение образцового порядка — с прочисткой и прореживанием сада, с созданием на всей территории площадок-террас, с оформлением и устройством газонов, цветников и дорожек, с установкой диковинных столов и лавок — должно было по замыслу Сватова стать финалом его преобразовательской деятельности.

Точнее, ее первой очереди.

Ибо задуман был еще и бассейн перед домом с камышовым островом, и теннисный корт, и липовая аллея от дома к реке. На бревенчатой стене возле камина Виктор Аркадьевич даже приколол вырезанный из финского журнала рекламный снимок какой-то виллы с образцово благоустроенным участком, приняв его за эталон будущих переустройств.

Деньги на строительство текли рекой, но долги, в которые Виктор Аркадьевич влез по самые уши (он и всегда брал в долг легко и свободно), его не смущали. Закончив строительство, он намеревался засесть за окончание большой книги, поставленной в план издательства на следующий год: гонорара за нее плюс «потиражных» за вышедший недавно фильм по его сценарию должно было с лихвой хватить на все.

Аппетит, как известно, приходит во время еды. И воодушевленный строительными успехами, Виктор Аркадьевич простирал свои замыслы дальше. Он уже ощущал себя фермером. Где-то раздобыл двухлетнюю подшивку «Приусадебного хозяйства», выходящего приложением к журналу «Сельская новь», и теперь, все чаще оставаясь на ночлег в Ути, штудировал вечерами статьи из раздела «Домашняя ферма», выписывал практические рекомендации по разведению в личном хозяйстве зааненских коз, асканийских овец, мускусных уток, загорских цесарок, золотых карасей, серебряных фазанов и калифорнийских кроликов.

Вполне серьезно Виктор Аркадьевич Сватов намеревался развести у себя весь этот зверинец, превратив жалкое строеньице, заменявшее Дубровину дачу, сначала в усадьбу, потом в виллу, потом в ферму и, наконец (когда дело дойдет и до крупного рогатого скота), в ранчо. Не сразу, разумеется, а постепенно. Идея стать в конце концов «пишущим фермером» все больше увлекала его, восхищая своей очевидной целесообразностью. «Жизнь в лесу» Генри Торо стала его настольной книгой, а постановление правительства «О дополнительных мерах по увеличению производства сельскохозяйственной продукции в личных подсобных хозяйствах граждан» он, уже совсем распалясь, готов был занести в число важнейших документов времени.

Не ограничиваясь мечтаниями, Сватов совершил в этом направлении первый практический шаг: оба двора — его и соседей — буквально кишели цыплятами, которых однажды Виктор Аркадьевич привез Анне Васильевне целый багажник, затратив на их приобретение семь рублей и поразившись, что живой цыпленок в государственной торговле стоит семь копеек, в то время как яйцо, из которого он только что вылупился, ценится в полтора раза дороже.

Стоило видеть, как он вслух недоумевал по этому поводу, осторожно перешагивая через цыплят, путающихся под ногами.

Финал был задуман Сватовым в свойственной ему манере, позволяющей легко и непринужденно пользоваться услугами своих ближних.

Намечалось устроить торжественное открытие усадьбы. Со званым обедом, с приглашением множества друзей — даже по предварительным прикидкам набиралось никак не меньше человек сорока — пятидесяти. Забот, конечно, предстояло немало — и с доставкой гостей (для чего уже было договорено арендовать автобус у Кукевича), и с питанием (цыплята, быстро набиравшие вес на подножном корме и свежем воздухе, должны были составить «гвоздь программы», об остальном обещал позаботиться Петя), и с размещением на ночлег, использовать под который решено было оба дома и соседский сеновал, благо сено соседи (так и не купив корову) все же заготавливали по сложившейся годами привычке.

Но при всей организационной сложности дело, по убеждению Сватова, того стоило, ибо программа торжества, намеченного на первые субботу-воскресенье сентября, включала, кроме обеда, бани и лесной прогулки, кроме вечернего костра на берегу Ути с ухой и гитарой, и общий субботник по уборке и благоустройству территории. Тщательно все просчитав на Петином компьютере, Сватов пришел к выводу, что при хорошей организации и обеспечении гостей необходимым инструментом (инструмент, оставшийся после стройотряда, Птицын пообещал забросить загодя), за четыре-пять часов коллективного и активного труда должный порядок на участке будет создан. Что, бесспорно, поднимет всем настроение, как всегда поднимает настроение затюканному мелочной суетой горожанину здоровый физический труд на земле.

— Двести пятьдесят человеко-часов, — просчитывал по минимуму Сватов, — это свыше тридцати рабочих дней. Гору можно свернуть. А сколько получить удовольствия?

Сомнений он не испытывал. Впрочем, помня историю его личной библиотеки, я в успехе мероприятия тоже не сомневался. Уж что-что, а доставлять ближним возможность порадоваться его успехам Виктор Сватов умел!

Но сначала нужно было поставить забор.

По убеждению Виктора Аркадьевича, вообще не склонного к упрощенчеству, забор должен был стать достойным венцом делу и завершающим штрихом в облике усадьбы. И поэтому требовал к себе самого серьезного отношения. Забор, в представлении Сватова, рассмотревшего и отвергнувшего с добрый десяток вариантов, должен был сочетать в себе максимальную практичность (определенную простотой конструкции и долговечностью) с повышенной эстетичностью.

В ответ на мое замечание, что с забором можно было бы и не торопиться, тем более что к весне фирма Кукевича намеревалась завезти в Уть и поставить всем легкие, загодя сколоченные ограды, Сватов отчего-то взорвался:

— Я не собираюсь заниматься забором всю жизнь — сначала построить, а потом бесконечно ремонтировать. Я не Дубровин. Положительные установки мне не нужны.

Кирпичный фундамент в три слоя кладки обязательно из облицовочного кирпича (чтобы гармонировало с пилонами дома), бетонные столбики в рост человека, просмоленные продольные жердины и… плетень из веток — так и только так представлял себе Сватов будущее сооружение, которое должно было вобрать в себя вековой заборостроительный опыт и стилизованную функциональность современного дизайна (ну, про стилизованную функциональность я, может быть, перепутал. Возможно, имелась в виду «функциональная стилизованность»)…

Но здесь даже строители, столь активно и творчески выполнявшие любые причуды самодеятельного архитектора, взбунтовались. Алик даже неприлично выразился, упомянув про «весь этот… курятник».

Чтобы прекратить бессмысленные споры, Сватов собственноручно изготовил плетеные ворота с калиткой, нарубив у реки олешин и подвезя их к усадьбе на багажнике своей «Нивы». Получилось и дешево, и красиво. Особенно поддерживал идею Константин Павлович, который, впрочем, изобретательность своего соседа поддерживал во всем:

— Вельми добрый забор будет. Что тебе тот плетень.

После чего сообщил Сватову (в порядке доброго совета), что вязать плетень надо бы не из орешника, а из еловых веток, а веток тех в лесхозе бери — не хочу: «огнем палят».

Оставалось достать бетонные столбики.

Вычитав в газете объявление, что трестом «Стройбытремонт» по заявкам граждан изготавливаются бетонные ограждения для дачных и приусадебных участков, Сватов, помня наш с Дубровиным злополучный визит на тарно-ремонтное предприятие, отправился сначала к Пете.

— Сорвиров Павел Ильич, — сказал Петя, полистав свой домашний алфавит. — Можем ехать.

Но на сей раз Сватов от помощи завмага отказался. Строительные организации — это все-таки по его профилю.

— Это какой Сорвиров, не из «Промстроя» ли?

Оказалось, что именно тот Сорвиров, работавший до недавнего времени заместителем управляющего стройтрестом.

Несколько предварительных телефонных разговоров, и вот Виктора Аркадьевича уже радушно, можно сказать, с распростертыми объятиями встречают у порога кабинета управляющего трестом «Стройбытремонт». Сколько лет, сколько зим, какими судьбами, каким ветром…

— О жизни потом, — говорит Сватов, сразу входя в привычную для него роль. — Сначала о деле.

Павел Ильич, только что переговоривший с вышестоящим руководителем и уже пригласивший руководителя нижестоящего, весь внимание. Заборы для дачных участков они действительно производят. Сетка заказчика, столбы их. Сетка Сватову не нужна.

— Сколько у нас бетонных столбиков? — спросил Павел Ильич у подоспевшего к разговору начальника управления.

— Триста… На этот квартал.

— А в наличии?

— Полтораста, но Игорь Вениаминович сотню просил для своей конторы. Это тоже управляющий строительного треста, — пояснил Сватову начальник управления.

— Ну ничего, — успокоил его Сорвиров, — там подождут. Им пока полсотни оставим, а творческую интеллигенцию удовлетворим. Или, может, поровну поделим? Семьдесят пять штук вам хватит?

Сватов стоял на сотне твердо. Виктору Аркадьевичу нужна была именно сотня. «Безумный народ, — думал он. — Столбиков у них на полтора забора. И дают объявление на город, где полтора миллиона жителей».

— Риску нет, — пояснил Сорвирову начальник управления: — Частные лица не обращаются. Считается, что дорого. — Он недоуменно пожал плечами.

Километр забора стоил что-то немногим больше пятнадцати тысяч.

— Вместе с работой, — успокоили Сватова, — главное работа.

Работа Сватову была не нужна. Только столбики. Причем чтобы дешево и по закону. Если надо, то какую-то работу он готов был оплатить.

Пригласили начальника планового отдела, сели считать. Считали как положено — на квадратные метры забора, хотя и с минимумом трудовых затрат. Считали даже, что ямки Сватов сам выкопает. Накрутилось около восьми тысяч.

Виктор Аркадьевич нервничал, его успокаивали.

— Это же воздух, фикция! Что вы считаете? — возмущался он.

Помочь хотели все и упорно искали выход. Не каждый же день обращаются, а платить человеку из своего кармана — это не за государственный счет. Надо дешевле… Снова считали. До самого вечера считали и пересчитывали, крутили и перекручивали, но все равно выходило дорого. Очень уж большой получалась общая площадь.

— Ну, хорошо, — нашелся вконец измотанный Сватов, — а если я хочу построить забор из одних столбиков?

Плановик быстро прикинул, вышло всего около сорока квадратных метров… Много? Столбики в сечении пирамидальные, повернули узкой стороной, перемножили, вышло около пятнадцати метров. По самым низким расценкам за работу выходило всего тридцатка, правда, месячный план на участке летел к черту. Ну да при чем тут план! Все облегченно вздохнули.

Сватов уже звонил по телефону, срочно закрепляя с таким трудом достигнутый успех:

— Сейчас выезжаю… Да нет, я из треста… Спасибо, все решили на «отлично»… Узнаю ваш почерк… Еще бы — такие орлы!

«Орлы» сидели в сумерках кабинета, нахохлившиеся, как куры на насесте.

Петя от задумки Сватова насчет субботника пришел в полный восторг. Такие люди, все сразу, все вместе? Это мероприятие, да!

Петя готов был выехать заранее. Он готов был трудиться на самом ответственном участке… Особенно по душе пришлось Пете, что будет сауна. Людям поразмяться, а потом расслабиться — это хорошо. Баня, по его убеждению, получалась у Сватова не хуже, чем в санатории у Петровича. Во всяком случае, со своими преимуществами. Вот уж куда нужного человека всегда можно пригласить. Без лишних глаз и с полным комфортом. По сути, весь этот дом и есть шикарная баня, если не по нашим, конечно, меркам судить, а как в Прибалтике… Петя, к слову, уже и финский градусник достал, и массажные щетки ему привезли из-за границы в подарок Сватову.

С баней между тем дело срывалось. Печки для нее не было.

В Эстонии Петя видел подходящую печь прямо в хозмаге, о чем и сказал Сватову, уверяя, что купить готовую всегда лучше, чем где-то заказывать. Весила она девяносто килограммов, стоила сто двадцать рублей. Купить можно, но как доставить?

Понимая озабоченность Виктора Аркадьевича, Петя и тут предложил свою помощь.

Вместе они поехали на автопредприятие.

Сватова, уже привыкшего ничему не удивляться, тем не менее поразила приветливость, с какой Петя был там встречен. По тому, как свободно пропустили их в проходной, как расступились, увидев Петю, водители у окошка диспетчера, как здоровались с ним служащие громадной конторы, было видно: он здесь свой человек, он у себя дома. К нему и обращались как к своему.

— Какие потребности, директор? — спросил Петю один из водителей.

— Да так… — без особого оживления ответил Петя. — Надо сгонять машину в Пярну.

— Груз есть?

Груза у Пети не было. Он же простой завмаг, а не директор торга.

— Груз ты найдешь сам. А назад привезешь одну штуковину… Весит не больше сотни килограммов. Возьмешь в магазине за наличные…

— А если я что-нибудь перепутаю?..

Петя, вяло махнув рукой, уже шел дальше. Неделовые беседы его не занимали. Ему нужен был другой человек, Петя знал, кого он ищет. Ему нужен был Саша. Но водитель рефрижератора Саша, как оказалось, уехал в Днепропетровск.

— Без Саши ничего не выйдет, — сказал Петя.

Но все-таки заглянул к директору.

Выслушав завмага, директор вызвал по внутренней связи диспетчера. И спросил про Сашу.

— Саши нет, — сказал Петя, пока диспетчер на том конце провода перебирала наряды. — Он в Днепропетровске. Если бы Саша был на месте, я бы к вам и не заходил.

— Будет Саша, будет и попутный груз. Другого водителя я тебе не дам. Сам понимаешь… Горит у вас, что ли, с печкой?

У Сватова горело. Но Петя не стал нажимать. Попрощавшись, они ушли.

— Хороший водитель Саша, — с сожалением сказал Петя, усаживаясь в свои «Жигули». — Такого еще поискать.

Намечался сокрушительный и позорный для Сватова провал.

Петя был в полном смущении. «Как же это я раньше из виду упустил!» Но винить его было не в чем, упустил-то из виду как раз Сватов. Петя был готов немедленно нестись еще на одно автопредприятие, но Сватов его остановил. До Пярну и обратно две тысячи километров, да еще загрузиться, разгрузиться, да еще обратный груз взять, да еще в магазин за печкой. Короче, обернуться в два конца было невозможно. Оставалось-то до новоселья четыре дня, а еще поставить печь да трубу вывести…

— Печь мне нужна завтра, — сказал Сватов. Потом, что-то прикинув, добавил: — В крайнем случае — послезавтра. Если до послезавтра печь будет, можно успеть.

Тупиков он по-прежнему не признавал. И сейчас заполучить и поставить печь стало для него делом жизни, тем более что гостям о сауне было объявлено.

Сознание его работало, как сложнейший компьютер, мгновенно просчитывая и отбрасывая варианты. Первым делом он прикинул возможность изготовить печь на месте, но тут же отказался от затеи, как любительской и непрофессиональной. Специалиста в числе его знакомых не было, а заниматься самому — значило угробить все дело с организацией субботника. Все-таки это был уже не прежний Витька Сватов, все умеющий сам.

Тогда Виктор Аркадьевич, что называется, сел на телефон.

Начал с того, что позвонил знакомой телефонистке:

— Зоя, мы сегодня с тобой должны хорошо поработать.

— Витя, мы всегда должны работать хорошо, — ответила Зоя.

Они никогда не виделись, но уже много лет разговаривали на «ты», как старые друзья. Зоя соединяла Сватова с любым городом даже из телефона-автомата. Фокусы со звонками, которые они вместе проделывали, занимали достойное место в системе сватовского блефа. Случалось, что едва Виктор Аркадьевич входил в незнакомый еще кабинет, как раздавался звонок междугородной:

— Москва разыскивает товарища Сватова.

На этот раз ему нужна была Эстония. Сразу пять номеров, но в строгой последовательности, по восходящей. Ему нужен был кто-то из друзей, готовых печку купить и погрузить в машину. Еще кто-то, кто знал, какие машины завтра утром идут из Таллинна в их сторону, еще кто-то, кто дал бы команду взять печку в машину…

Зоя работала молниеносно, но был конец дня, и Сватова подвела эстонская пунктуальность — с их манерой уходить с работы вовремя…

Здесь в сознании Виктора Аркадьевича всплыл московский вариант. Один из приятелей Сватова устроил сауну на своей даче. Где-то же он печку покупал.

Приятеля на работе не оказалось, но там дали телефон его бывшей жены; дома были только дети, про печку они ничего не знали, зато знали телефон дяди Коли, с которым их папа строил баню. Дядя Коля все про печку знал, но она оказалась не та. Эта была электрической, а Сватову нужна была печь дровяная, она не сжигала кислород и вообще гораздо более соответствовала. Дядя Коля, специалист, с этим был согласен. У одного его приятеля в сауне как раз такая стоит. И жар дает несравнимый — против электрической. Черт ее знает, где они ее брали, может, и в магазине, впрочем, вполне можно разузнать. Печка — не иголка, столица — не стог сена. Есть в конце концов служба сервиса и справочные хозторга… Вы подождите, я позвоню, вы мне потом перезвоните… С дядей Колей они были уже совсем родными, тем не менее ждать Виктор Аркадьевич не стал, а принялся звонить сам. Разумеется, не по коду. По коду пробиваться в справочную столичного хозторга может только ненормальный. В самой Москве дозваниваться — и то лишь полезное упражнение, закаляет нервы лучше любого тренажера. Зоя попробовала набирать, потом взмолилась:

— Витенька, у меня есть телефонная книга. Давай обзванивать магазины. Да я сама, ты не волнуйся, я все разузнаю. В баню-то пригласишь?..

Через полчаса Зоя позвонила.

— Витя, дохлое наше дело. Нигде не нашла. В одном хозторге, метро «Автозаводская», есть печка, но не та. В паспорте написано «печь для финской бани», а для сауны с сухим паром не было и нет.

— Сколько стоит?

— Сто десять рублей.

— Зоя, ты у меня умница. Я тебя заместителем к себе возьму. Сразу как стану министром связи. Печка-то как раз та, что мне нужна.

— Ну, ты даешь! Запиши телефон и адрес. Там Василия Александровича спросишь, милый такой старикашка, даже за паспортом на печку в отдел сходил. Он чуть не умер, когда услышал, что по межгороду спрашивают… Ну, я пошла? А то меня тут живьем сожрут, столько работы…

И, не дожидаясь благодарности растроганного Сватова, телефонистка отключилась.

Но вскоре ее помощь понадобилась снова. Теперь Виктору Аркадьевичу нужны были телефоны всех начальников на московском вокзале. «Кого ты найдешь в такое время?» — «Надо поймать». Печка завтра утром будет куплена и доставлена на вокзал — Сватов позвонил одной своей давней знакомой, договорился и заодно пригласил ее на открытие сауны, заручившись уверениями, что та вместе с печкой и прибудет. Сначала он взялся было звонить приятелю, но, подумав, решил, что положиться в таком ответственном деле можно только на женщину. У приятелей обычно слишком развито чувство юмора при полном отсутствии преданной исполнительности… И в магазин позвонил, с Василием Александровичем все уточнил, чтобы избежать прокола, — вдруг всего одна печка и до завтра ее купят. Даже дядю Колю по коду набрал, поблагодарил за участие, доложив ситуацию…

Теперь фокус был в том, чтобы печку приняли на железной дороге и без проволочек отправили в нужную сторону. Стремясь предусмотреть все возможности срыва, Сватов уже выяснил, что в купейном вагоне грузы такого веса перевозить не разрешается. Прямого багажного вагона в ближайшие дни не будет, а в проходящий поезд (с их порядками) грузить никто не станет, так как некому потом будет выгружать, отчего груз запросто может отправиться в путешествие по стране. Сватова это устроить не могло, но жизнь на тройку с минусом он знал, понимал, что безвыходных ситуаций не бывает, потому снова привлек к делу Зою.

С ее помощью дозвонившись до начальника станции, а с помощью того разыскав и начальника багажного отделения, Сватов долго убеждал его в срочности груза, бог знает чего только ему не наплел и в конце концов добился твердого заверения, что завтра с утра экстренный багаж будет отправлен скорым международным экспрессом, причем именно в ту сторону и ни в какую иную, сопровожден будет всеми предписаниями, по которым в нужном месте его разгрузят и вручат получателю. Тут же Сватов перезвонил своей давней знакомой и вооружил ее всеми телефонами и именами-отчествами.

Назавтра с утра он снова стал звонить в Москву, чтобы удостовериться, что все идет согласно договоренности.

Мне это показалось уже совсем лишним. О чем я и сказал.

— Не учите меня жить, — ответил Сватов.

И через полчаса сложнейших переговоров выяснил, что печка в багажное отделение московского вокзала действительно поступила, но не отправлена — «Вот она рядом стоит». И отправлена в ближайшие дни быть не может, так как это направление перегружено.

Тогда Сватов снова разыскал начальника вокзала.

— Вчера я звонил вам насчет отправки…

— Я помню, — ответил тот с достоинством, — ваш груз ушел по расписанию.

— Он не ушел по расписанию. И это свидетельствует… Вы знаете, о чем это свидетельствует?

Начальник вокзала, видимо, знал, потому что ответил довольно грустно:

— Что вы на меня давите с вашим грузом? Вам ведь пошли навстречу…

— Я не давлю, — в голосе Сватова послышался металл. — Но вчера я обращался к вам с личной просьбой. Вы могли отказать, но не отказали. Сегодня я вынужден обратиться официально.

Выслушав официальное обращение, начальник вокзала уныло произнес:

— Дайте ваш номер, сейчас я разберусь, мы примем решение и сообщим его вам.

— Мне не решение нужно, а груз. Завтра — это последний срок — он должен быть на месте. Завтра вечером я уезжаю на полгода… В Монголию…

Почему именно в Монголию, Сватов не знал. Но это подействовало.

— Минуточку…

Сватов слышал, что начальник вокзала с кем-то довольно громко разговаривал. Что-то кричал про перегруженное направление.

— Вы слушаете? Завтра в пять тридцать две, в первом вагоне. Вы можете встретить?

В пять тридцать две мы встречали московский поезд. Компания собралась солидная. Всего человек восемь. Дежурный начальник вокзала, двое из багажного отделения (причем один, как выяснилось, был вызван из дому), два грузчика с тележкой и два милиционера.

Тяжелые двери со скрежетом раздвинулись, и нашему взору предстал абсолютно пустой багажный вагон, в центре которого сиротливо стоял небольшой, размером с холодильник, ящик. В дальнем углу вагона что-то зашевелилось, потом появилась заспанная физиономия пожилого человека в железнодорожной фуражке.

— Который час? — спросил он. Сообразив, что поезд уже прибыл, обрадованно поздоровался. Со всеми за руку. — Примите груз, — сказал он, — и гоните расписку, что доставлено вовремя.

Одной истории с печкой, приведенной здесь в значительном сокращении, ибо еще надо было подобрать к ней трубу соответствующего (с точностью до десятой доли миллиметра) диаметра, достаточно, чтобы представить себе масштабность и значительность всех сложностей, препятствий и препон, которые Виктору Аркадьевичу Сватову пришлось преодолеть за шестьдесят семь дней, прошедших со дня приобретения дома до торжественного момента его заселения.

Тем не менее все непреодолимые сложности были осилены, титаническая деятельность с небольшим отступлением от срока завершена, и к назначенной субботе все было готово, включая и баню, из ржавой жестяной трубы которой (отысканной Сватовым по совету вездесущей Анны Васильевны на совхозной свалке) повалил густой дым, отчего дом Сватова, сверкающий свежим смолянистым тесом и непросохшими красками в волнах еще по-летнему свежей зелени, стал вдруг похож на не большой двухтрубный и двухпалубный пароход, готовый отплыть в свое первое плавание.

Можно было встречать гостей.