Пропадал и нашелся

Глава 4

Как мало прожито,Как много пережито.

Надсон

Скучная серая осень. Под хмурым дождливым небом,на изрытой снарядами земле, в деревянном бараке, словнов гробу, люди ожидали смерти.

Мир для меня не существовал. Была война, грозная,суровая бойня. Был начальник лагеря Густав Компас,немец с редкими, торчащими, как у кота, усами. Былимолчаливые, всегда серьезные «вахманы». Была жестянаябанка для супа, висевшая на нарах у изголовья. Рядыколючей проволоки паутиной опутывали небольшой квадрат земли. Вышки для часовых по углам лагеря для военнопленных были похожи на грибы. Низкие деревянныебараки врастали в землю, словно им было очень холодно.А на вышках пулеметы черными глазами стволовугрожающе обозревали людей.

Вечером пленные возвращались с работы, поддерживая под руки ослабевших. Небо заволакивалось сплошными темно-серыми тучами. С востока дул холодныйветер. Часовой у пулемета натягивал на голову капюшони трижды ударял в кусок рельса. Тогда внутри лагеряпрекращалось всякое движение. По нарушителям этогоприказа часовые стреляли без предупреждения. Часовые,как мокрые куры, втягивали головы в плечи и расхаживалипо тесным площадкам, ожидая смены.

А в бараках люди, как черви, ворочались на нарах, итяжелый, спертый воздух выбрасывало через разбитыеокна. Всю ночь горела коптилка, гарь щекотала в носу.В девять часов вечера проходил патрульный, осматривал нары, а в шесть утра его зычный голос возвещалподъем. «Ауфштейн!» – раздавалось во всех концахлагеря. Это слово, как острый нож, касалось моегосердца.

Звеня банками и котелками, на ходу протирая глаза,все спешили занять очередь у кухни, чтобы потом успетьстать в очередь за добавкой. Из-за добавочной ложкижидкого супа постоянно разгоралась борьба – к великойпотехе администрации лагеря. Но только немногимсчастливцам удавалось получить немного мутнойжидкости, которая на лагерном языке называласьбаландой. Измученные голодом, люди забывали обэлементарных принципах человеческой этики.Вот по лагерной дорожке бредут двое приятелей. Идутмолча. О чем-то вспоминают. Общая судьба, общее горесвязало их воедино. Но вдруг, в одно мгновение, обаоживляются и, как коршуны за добычей, бросаются наземлю. Один из них схватил окурок. Может быть, немецнарочно бросил окурок для потехи. Второй взмахиваеткулаком и бьет приятеля по голове. «Шакал, – со вздохомпроизносит он. – 3а тобой никогда не успеешь...»Осчастливленный находкой, «друг» не отвечает, заботливо охраняя окурок.Я был свидетелем жуткой сцены, когда человекпытался зарезать земляка, за то что он тайком облизалего котелок.

После завтрака (он же и обед) производилось построение всех военнопленных. Устанавливали, сколькотрудоспособных, сколько «филонит», то есть симулирует.Полицейские бегали из барака в барак с записнымикнижками, проверяя нары.

«А ты что развалился? Баланды, что ли, объелся? –тыкая палкой в ноги, грубо кричал полицейский. – Оглох,что ли? Команды не слышишь?» Но лежавший на нарахне отвечал. Он, наверно, еще вечером ушел в мир иной итеперь лежал холодный, нисколько не заботясь ни опостроении, ни о баланде.

Приготовления к работе совершались за несколькоминут. Все получали кирки или лопаты, потом строем, почетыре, шли на работу.

Я никогда не забуду эту дорогу, асфальт «варшавки» –Варшавского шоссе, – покрытый блестящей, словноалюминиевой, коркой. Непрерывно моросил мелкийдождь. От Рославля до линии фронта день и ночь двигались машины, груженные оружием и продовольствиемдля армии. На прицепах громыхали пушки. На жерластволов были надеты брезентовые чехлы. Солдатыкутались в брезентовые маскировочные палатки и, сидяна танках, сосали трубки. Видно, им не нравилась русскаяосень. Треща и дымясь, проносились мотоциклы.Дорога вносила оживление в эту местность, пустыннуюи сиротливую. По сторонам дороги березовые рощицыутопали в болотистой почве. На пригорках виднелсяпорыжевший мох, пестрели лысые пни, обколотые длякостров. А дальше – лоскуты черной озимой пашни, захолмами виднелись черные трубы – остатки сожженныхдеревень. Стаи ворон, испуганных случайными выстрелами, кочевали с места на место.На часовом пути до места земляных работ всегдаоставалось несколько наших друзей, чтобы успокоитьсянавеки. Этих несчастных людей полицейские добивалипалками или, в лучшем случае, пристреливали. Ото всюдуслышалось грозное: «Лос! Лос!» Конвоиры отличалисьисключительной жестокостью. Эти люди до сегодняшнегодня остаются для меня загадкой. Казалось, они имеликаменные сердца и не были рождены матерью.

Мы были полураздеты. Только у немногих имелисьботинки на деревянной подошве, остальные обматывалиноги тряпками. Всякая попытка местного населенияпомочь нам строго каралась. Во всем этом видна былаправительственная политика – уничтожение пленных.Голод и наступающая зима действовали угрожающе.Смерть ежедневно косила наши ряды. Специальная команда санитаров (из полицейских) очищала нары оттрупов, среди которых иногда были люди, потерявшиесознание, но еще не умершие.

Сосед по нарам рассказывал, как увидел санитаров,которые к «черным» воротам несли хоронить какого-тоузбека. (В лагере отдельных могил не копали, умершиххоронили без гробов, в общей яме, предварительно сняв сних одежду.) Но «умерший» вдруг застонал, а потомтихим голосом стал просить: «Братцы! Что же вы делаете?Ведь я еще живой...» – «Нам лучше знать, живой тыили нет» – нагло ответили могильщики. Его одеждабыла их достоянием.

Борьба за существование по дарвиновской теории«естественного отбора» была налицо. Всем хотелось жить,и все боролись за жизнь.Слушая рассказ об «умершем» узбеке, я вспомнилбасню И. А. Крылова. Бедный старик, утомленный тяжелой жизнью, поднимая в лесу вязанку дров, сказал:

«Эх, кабы смерть пришла...» А она не за горами. Повернул голову – вот она, стоит рядом, за плечами.

«Нет, я тебя звал не во гнев, а чтобы помогла мнеподнять вязанку», – жалобно сказал старик.Миллионы людей, не погибших на полях сражений,медленно умирали за колючей проволокой лагерей. Втаких условиях в некоторых пробуждались религиозныечувства. Пробудились они и во мне.

Однажды весной нам дали лопаты и погнали на запад,как гонят от пожара скот. Приближался фронт. В опустевшей деревне нам дали небольшой отдых. Я зашел впервую избу. Жильцов не оказалось. Услышав гул артиллерийской канонады, все убежали в лес. В комнате ещеоставался теплый жилой запах. Кошка, единственное живое существо в доме, металась из угла в угол. На столебыли разбросаны бумаги, книги, старые журналы, школьные тетради. Очевидно, в этом доме жил сельский учитель. Здесь я увидел старую потертую книгу в порыжевшем коленкоровом переплете. Меня она, как любителястарины, сразу заинтересовала. Я раскрыл ее и прочитална титульном листе: «Новый Завет Господа нашегоИисуса Христа».

Мне показалось, я нашел то, что мне было необходимо.И это было именно так. Я читал «Капитал» Маркса,изучал политэкономию и вопросы ленинизма, знал Пушкина и Гете, Маяковского и Есенина, но за всю своюжизнь ни разу не прочитал Евангелия.В избе я не задержался. Чтобы не привлечь вниманияохраны, которая была все еще строгой, я спрятал книгу запояс и вышел на улицу.

Останавливаясь для ночлега на дорогах, в полях, лесах,я очень внимательно прочел книгу от первой до последнейстраницы. Она стала постоянной моей спутницей. ЧитаяНовый Завет, я увидел, насколько выше и ближе моемусердцу было учение Христа, нежели идеалы социалистического общества.Я понял, что попытки коммунистов основать обществона чувстве долга и сотрудничестве людей натолкнулисьна подводные камни человеческой жадности, эгоизма,жестокости и безнравственности. И здесь коммунизмпоказал свое полное бессилие изменить человеческийхарактер.

С другой же стороны, простота и мудрость евангельского учения делала его последователей на голову вышедругих людей. И я чувствовал, что для полноты разумнойжизни мне чего-то недостает. Снова возник вопрос:

откуда ведет свое начало этот мир? Каково место человекана земле? Зачем и для чего он живет? И почему я, поночам роя окопы, постоянно недоедая, все еще хочу жить?То, что четыре года изучал на студенческой скамье, здесь,на полях Смоленщины, я подверг серьезной проверке.Если материалисты предлагают принять на веру учениео материи, что она не имеет ни начала, ни конца – как вовремени, так и в пространстве, всегда была, есть и будет,– то почему я не могу принять учения о Боге, что Онвечен, не имеет ни начала, ни конца, но всегда был, есть ибудет?

Вначале была материя. Откуда же взялась материя?Мне не дали ответа. Меня учили, что все произошло изсуществовавшей материи, что вследствие воздействия нанее энергии возникло движение. Но что вывело этуматерию из инертного состояния, что дало первый толчокк движению – этого мне не сказали.

Пустота зияла и в тех объяснениях возникновениявсего живого на земле, которые мне в свое время дали.Если материалисты и дарвинисты признают, что все живоепроисходит только от живого (omte vivum ex vivo), то кактогда мог появиться первый зародыш?! Я вспоминал всегипотезы, которые предлагали мне вместо ответа, но всеони таяли, как тают под лучами солнца лишенные жизнивосковые фигуры. Свет Евангелия согрел мое сердце иобнаружил несостоятельность моих материалистическихвзглядов.

Наконец, я задумался, как объяснить происхождениемысли. Если мысль – продукт мозга, как желчь являетсяпродуктом печени, она должна обладать качествамиматерии, тогда как мысль – явление духовное, равно каки наше сознание, которое не поддается никаким измерениям. Больше того, уже само осознание существованияматерии – одно из неоспоримых доказательств, чтосознание и мысль человека находятся вне материальногомира.

Читая и снова перечитывая Евангелие, я обрелуверенность в бытии Бога как Творца вселенной и всегосуществующего на земле. Но познать самого себя, какучил великий мудрец Сократ, я не мог. Мне непонятенбыл смысл человеческих страданий, свидетелем которыхя был каждый день. Казалось, что Бог, создав человека,остался в стороне от его судьбы.Однажды, поздним вечером, на дороге в ГовяжьюСлободу (у Рославля) я увидел троих детей. Старшейдевочке было около семи лет. Они сидели возле свежеймогилы матери, убитой немцами вместе с двумя другимиженщинами, которых подозревали в связи с партизанами.Я спросил у старшей:

– Детка, почему вы здесь сидите? Идите домой.Посмотрите, уже темно. Кругом ночь...

– У нас нет дома, – тихо проговорила девочка, всегромче всхлипывая. Двое младших детей настолькоослабели, что уже не могли плакать. – Вчера немцывзорвали нашу землянку, а маму убили, – продолжалаона, показывая ручонкой на небольшой холмик свежейземли.

– Что же вы собираетесь здесь делать? – спросил я.

– А мы умрем здесь вместе с мамой, – с горькимислезами ответила девочка.

Измученный вид этих детей настолько тронул моесердце, что я не знал, что сказать, чтобы утешитьнесчастных малышей. А когда я, подняв глаза к небу,громко крикнул: «Великий Творец, скажи мне, за чтострадают эти дети?» – старшей стало страшно, и, ещегромче расплакавшись, она сказала:

– Дядя, возьми нас с собой. У нас никого нет, намнекуда идти...

Они не знали, что дядя сам не знал, где преклонитьголову. И еще больше мне захотелось узнать истину очеловеке – творении Божьем. Позже я встретил женщину, сидевшую на тротуаре у разбомбленного, ещедымящегося дома. На руке у нее лежал мальчик лет пяти,умерший от ранения осколком. В другой руке, прикрывавшей ребенка сверху, она держала измятую шляпу мужа,покрытую густыми каплями крови. Она смотрела на нее,не сводя глаз. Мужа несколько часов назад убили немцы.Люди подходили, останавливались и уходили. У каждогосвое горе. А женщина все сидела...

И невольно вставал все тот же вопрос: «Господи, зачто?» У меня на глазах несколькими выстрелами изавтомата был смертельно ранен мой приятель и земляк.Когда я к нему подбежал, он руками заталкивал кишки вживот и почти без стона говорил: «Ну, друг, вот и все...И конец пришел. Об одном прошу, напиши дочери, чтопапу убили и он не знает за что... Я буду ждать ее нанебе...»

И снова я спрашивал: «Господи, за что?»

А потом, позже, на улице Берлина, после ужаснойбомбежки пятнадцатью сотнями самолетов, двухлетняядевочка на тротуаре теребила маму: «Мутти, мутти,вставай...» Но мама не встала. Из-под серой маминойблузки сочилась алая кровь. Она была убита осколкомбомбы. И снова возникал вопрос: «Господи, за что?»Я вспоминаю бедную старушку, мать дочери, зверскиубитой солдатами. Она стояла на коленях, воздев руки кнебу и, глядя исступленными глазами, кричала: «Люди,куда вы дели мое счастье? Где моя Наташа?» Женщинасошла с ума.

«Господи, за что?» – с таким вопросом, огромным имногозначащим, я ходил по земле несколько лет. Никтомне не мог дать ответ, который бы меня удовлетворил.Лишь позднее, когда приобрел Библию, я читалпророчество Исаии и там нашел ответ в словах,обращенных некогда к Израилю:

«Во что вас бить еще, продолжающие свое упорство»(Ис. 1:5). Господь жаловался на Свой народ, непокорныйи жестокий. Не может ли и сегодня быть так, чтомиллионы людей, считающих себя христианами, находятсяв таком, если не в значительно худшем, положении? Неможет ли и сегодня быть так, что миллионы людей,считающих себя верующими, отвернулись от Бога, живутво грехах, пренебрегают великим даром Божьим –Иисусом Христом?

Непокорность воле Божьей – вот основная причинавсех человеческих страданий. И как часто непокорныедети продолжают оставаться непокорными, несмотря наувещевания и даже наказания отца!

Однако, столкнувшись с трудностями, тяжелымижизненными обстоятельствами, многие люди пробудилисьот духовной спячки и позвали на помощь Христа. Неслучайно родилась и живет в народе поговорка: «Кактревога, так до Бога». Как непостижимы и глубоки путиБожьи!

Недавно в английском журнале я прочитал заметку ожизни одного проповедника в Абиссинии. Он молилсяпримерно так: «Дорогой наш Иисус, пошли нам большескорбей... Когда наша страна была оккупирована, а корольнаходился в изгнании, мы не имели хлеба для нашихдетей. И Ты, Господь, знаешь, как много людей приходило ночью в подвал, где мы тайно собирались на молитву.Ты знаешь, как каждую ночь приходили ко мне люди исо слезами просили, чтобы я их крестил во имя Твое...А теперь наш король вернулся. Война закончилась – анаши собрания пусты, никого не привлекает Твое Слово,мы теряем любовь к ближнему... Господи, ради спасениямногих душ, пошли нам больше скорбей...»

Вот ответ на мои вопросы, за что страдают на землелюди, почему так тяжелы эти страдания.

Теперь я вспоминаю, что и мое чтение Евангелия невсегда носило характер искания Хлеба Жизни. Интереск Евангелию возрастал тогда, когда смерть следовала замной по пятам. Я читал Евангелие, но читал для плоти.Помню, как часто мое внимание останавливалось наседьмой главе Послания к римлянам апостола Павла. Вконце этой главы я видел яркую картину своих собственных переживаний. Я брал записную книжку и писал:

«Сегодня, такого-то числа, оставляю всякий известныймне грех, чтобы жить чистой и святой жизнью, как учитИисус Христос». Но уже через несколько дней, не находяв себе сил исполнить обещанное, я с болью в сердцевырывал эту страницу из записной книжки.Тогда приходили мысли о нежизненности Евангелия.Но тут же становилось стыдно за себя, и я думал: тогданадо признать, что все создалось само собой, Бог –пассивная сила, а человек – просто «высокоорганизованное животное» – продукт многовековой эволюции.А если не так, то человек такая же тайна, как и Бог.Нет! Я верил в Бога, в Его творческую силу, верил вХриста как Сына Божия, оставаясь в то же самое времяпогибшим грешником.