Пропавший матрос

IV

— К семи часам быть на пристани! — напомнил я перед тем, как баркас приставал.

— Есть, будем!

— Смотри, ребята, не опоздайте. Ровно в семь баркас отвалит!

— Не опоздаем, ваше благородие! — раздались в ответ дружные веселые голоса.

— Шабаш!

С этим командным возгласом весла были мгновенно убраны. Шлюпка тихо подошла к пристани, и матросы стали торопливо выскакивать на давно желаемый берег, пропустив сперва боцмана, фельдшера, писаря и другую баковую «аристократию».

На пристани слонялись несколько матросов с купеческих иностранных судов и английские матросы с военной шлюпки. Кучки китайцев собрались поглазеть на вновь прибывших чужестранных гостей.

— Люсиан, Люсиан! — разносилось с разных сторон.

Какие-то, подозрительные на вид, китайцы уже предлагали свои услуги. Таинственно покачивая головами и сюсюкая, они звали с собой наших матросов, объясняя и на ломанном английском языке и пантомимами: где можно хорошо выпить и весело провести время.

— Не слушай их, братцы. Гони чертей в шею! — посоветовал один из матросов, бывавший прежде в Гонконге. Кабаков, по здешнему бар-румов, сколько угодно… Гляди! И без них найдем. А то эти идолы еще бог знает куда заведут… Одного нашего матросика, когда мы здесь стояли три года тому назад, тоже увели да и отпустили в чем мать родила… Отшпарили его опосля на «конверте»… Народец! Проваливай, желторожие.

Совет старого бывалого матроса действует. Услуги факторов отвергаются.

Взад и вперед прохаживаются несколько чересчур набеленных и накрашенных китаянок, неловко ступая своими маленькими изуродованными ногами. На руках у этих дам кольца и медные браслеты. Волосы чем-то смазаны. Они поглядывают из-под своих широких бумажных зонтов на пришлых «люсиан» и любезно улыбаются, кидая на них взоры своих узких глаз.

— А ведь ничего себе китайские бабы! — посмеиваются матросы и в свою очередь не без любопытства посматривают на китаянок.

— Ишь шельмы, куражатся… похаживают!

— Узкоглазые, братцы.

— Хуже наших-то россейских…

— Супротив наших дрянь.

— Не замай, не замай, мамзель! — сконфуженно говорит, отшатываясь от подошедшей китаянки, молодой матросик.

— Испужался, Михеев? — смеются матросы.

— Ишь ведь бесстыжая!

— А ты ее по загривку!

Тут же на пристани, к услугам желающих, — паланкины. Около них дремлют высокие, рослые китайцы-носильщики с обнаженными плечами и грудью. Они просыпаются и предлагают за пол-шиллинга снести меня в город.

Я отказываюсь.

— А не попробовать ли в паланкине Максим Алексеич? — обращается щеголеватый писарь Скобликов к боцману.

— Брось! — презрительно отвечает боцман. — Нешто у нас ног нету?

— Ноги, конечно, но только многие даже ездят, Максим Алексеич. Прокатимтесь?

— Не согласен. На своих на двоих поеду.

Но Скобликов недаром любит хороший тон и считает себя понимающим «деликатное обхождение». Он не хочет лишить себя удовольствия «прокатиться, как офицеры», и не без торжественности влезает в паланкин и садится, принимая небрежную позу. «Дескать, ничем нас не удивишь!» Двое дюжих носильщиков китайцев, ухватившись голыми руками за концы длинных и гибких бамбуковых жердей, понесли нашего восхищенного собой писаря Скобликова ходким шагом в гору, слегка выкрикивая под такт ходьбы.

— Ишь цаца какая! — проговорил боцман с неудовольствием.

Разбившись на кучки, матросы разбрелись по кабачкам. Их было немало вблизи от пристани и в нижней части города, в которой скучены невзрачные дома довольно грязного китайского квартала. Меньшая часть пошла в город, расположенный на склоне скалистой горы, чтобы сперва погулять, посмотреть на улицы и дома, заглянуть в лавки и после уже закончить день выпивкой и гулянкой.

В числе этих любознательных были, конечно, и Аким и приятель его, Василий Швецов.

Несмотря на палящий зной — было около сорока градусов — наши матросы бодро шагали, поднимаясь по пыльной дороге в гору, и перекидываясь словами. Оба были мокры. Пот градом катился с их раскрасневшихся лиц. Мимо то и дело проносили паланкины и проходили с легким покрикиванием кули (переносчики тяжестей), таща на спинах, прикрытых циновками, громадные каменные плиты, вероятно для какой-нибудь постройки. Очень редко попадались англичане в паланкинах или верхом, одетые в чечунчу, с индейскими шлемами, обвязанными кисеей, на головах. Видимо, только какое-нибудь спешное дело могло выгнать этих хозяев острова из своих прохладных, уютных домов на улицу в эти часы сильнейшего зноя.

Аким с каким-то особенным сочувствием взглядывал на обливавшихся потом китайцев, переносивших камни, и, наконец, проговорил:

— Тоже и здесь, братец ты мой, народу нелегко…

— Какому народу? — спросил Василий.

— Китайскому. В эдакое-то пекло да камни таскать… А, вон, гляди, мешки несут!

— Длинноносые к пеклу привыкли. Ишь, идут и покрикивают…

— Это они покрикивают для передышки, чтобы легче было нести… Это они, брат, умно…

И, помолчав, Аким заметил:

— Привыкли!? Поневоле привыкнешь, коли на харч заработать надо. Наше матросское дело легче, а и то, ин раз, возропщешь. А ты: привыкли! Поносил бы ты сам!

— Не стоит их жалеть: нехристь! — презрительно проговорил Василий.

— Это ты, Вася, зря мелешь… У бога все люди — дети…

— Одни хрещенные!.. — настаивал Василий.

— Все… Это и в книгах писано.

— Ну и чего ты, Акимка, пристал?.. Пусть будут все.

— А только, видно, во всем свете господь заказал простому народу трудиться, а богатому в холе жить. Что хрещеный, что нехристь, а ежели который человек простого мужицкого звания, работай, братец ты мой, до отвалу… То-то оно и есть! — прибавил Аким в каком-то философском раздумье, словно бы отвечая на свои мысли.

— Дай мне капитал, и я по-господски проживу! — засмеялся Василий.

— Капиталу бог и не дает нашему брату… Любит нас бог-то. Потому с капиталом — пропали бы люди, ежели да у всех капитал… Кто за землей бы ходил… да за колоском приглядывал?..

— А и знатно же печет, Акимка! — промолвил Швецов, видимо не желая поддерживать подобный разговор.

— Припекает!

Они шли молча и, поднявшись на гору, вышли на большую, широкую улицу с густыми деревьями бульвара. Высокие, красивые дома контор, гостиниц и местных богачей тянулись сплошным рядом. В нижних этажах помещались блестящие магазины. Всюду царила чистота.

— Красивый город! — похвалили оба матроса.

Они отдохнули на бульваре, под тенью, поглядывая на прохожих всевозможных национальностей, видели, как какой-то англичанин вытянул хлыстом китайца, не успевшего посторониться, и ругнули этого англичанина, — одного из тех рыцарей наживы, которые приезжают на восток со специальной целью нажиться во что бы то ни стало, и по которым, разумеется, нельзя судить о целой нации, — выкурили по трубке и зашли в первый попавшийся бар-рум и выпили по большой кружке пива. Утолив жажду, они взявшись под руки, пошли бродить по улицам, останавливались у витрин магазинов и глазели на выставленные вещи. Заходили и в китайские лавки и, после долгого выбора и наторговавшись досыта, купили в одной из них шелковый платок. Это был гостинец Василия для его невесты. Затем наши приятели попали на луг перед казармами, на котором английские солдаты играли в крокет, подивились чистому виду солдат, и часу в шестом, значительно уставшие, спустились в нижний город и зашли в один из бар-румов, недалеко от пристани.

Китаец слуга подошел к ним.

— Джин!.. — приказал Василий.

Они уселись за отдельный столик, выпили по стаканчику и спросили по другому. Аким смаковал, похваливал водку и становился возбужденнее.

Невдалеке от них сидела компания английских матросов.