Пропущенный мяч

— Надеюсь, я вас не разбудил?

— Шутите? Я уже пробежала свои десять километров в Центральном парке, напекла целую тарелку пончиков и прочитала последние двести страниц «Преступления и наказания».

Из чего можно было заключить, что она только что проснулась.

— Я знаю, что немного рановато, — сказал я, — но днем я буду занят.

— Как идут дела?

— Идут, но сложно сказать, в каком направлении.

— Похоже, вы неплохо поработали.

— Стараюсь. Может быть, что-то и раскопаю в ближайшие дни.

— Знаете поговорку: «Слишком много работы и слишком мало развлечений делают из Джека зануду»?

— Знаю. Но мое имя не Джек, а Макс.

— И, к счастью, вы совсем не зануда.

— Это зависит от людей, с которыми вы разговариваете. Возьмите, к примеру, моего бухгалтера мистера Бернбаума. Он считает меня одним из самых скучных людей на свете.

— Бухгалтеры обычно не слишком одаренные люди.

— Смотря для чего. Для арифметики — вполне.

Она засмеялась.

— Приятное начало дня. Вам следует будить меня каждое утро. Я могу вас нанять на службу на должность будильника.

— В следующий раз я принесу вам завтрак в постель. Это входит в список услуг. Но за вторую чашку кофе придется платить дополнительно.

— Я сгораю от нетерпения, — сказала она. — Единственная беда в том, что я не завтракаю по утрам.

— Тем лучше для меня.

Она снова засмеялась.

— Вы гадкий мальчишка.

— Только по четвергам. А потом всю неделю я замаливаю грехи в церкви.

— Надеюсь, вы молитесь также за Джорджа, — сказала она, внезапно посерьезнев.

— Почему вы так говорите? Что-нибудь случилось?

— Нет, просто я беспокоюсь. Надеюсь, вы быстро разберетесь в этом деле, Макс.

— Я тоже. Я не собираюсь тянуть волынку. Время только увеличивает опасность.

— Хотите поговорить с Джорджем?

— Для этого я и позвонил.

— Минутку, я позову его.

Она положила трубку и пошла за мужем. Через минуту я услышал щелчок снимаемой трубки второго телефона, затем голос Чепмэна. Джудит трубку не повесила.

— Здравствуйте, Клейн, — сказал Чепмэн. — Что нового?

— Все — и ничего.

— Что означает ничего, я полагаю?

— Не совсем. Тогда уж скорее все.

Он оживился:

— Вы что-нибудь нашли?

— Я предпочитаю не говорить об этом по телефону. Вас устроит, если я приду к вам между одиннадцатью и половиной двенадцатого?

— Да, вполне. Я буду дома.

— Хочу сказать вам, — добавил я, — мне кажется, вы были не совсем искренни со мной в тот раз.

На том конце провода замолчали. Чепмэн был в замешательстве.

— Это неправда, и мне неприятно слышать от вас такие слова. Я был честен и правдив с вами, каким только может быть человек в моем положении.

— Мы поговорим об этом позже, мистер Чепмэн.

Я повесил трубку.

Без десяти десять я сидел напротив стола секретарши в приемной офиса Лайта на Мэдисон-авеню. По такому случаю я одел свой лучший костюм в тонкую полоску и почистил ботинки. Ведь я собирался нанести визит нескольким сотням миллионов долларов и должен был выказать им некоторое уважение.

Офис «Лайт Интерпрайз» ничуть не был похож на серьезное учреждение. Казалось, вы находитесь в холле шикарного отеля двадцать третьего века, где к вам в любую минуту может подойти марсианин и предложить телепатическую партию в шахматы. Здесь все выглядело фантастически. Мягкий ковер бежевого цвета приглушал звуки, и я был вынужден приложить часы к уху, чтобы убедиться, что не оглох. Люди появлялись и исчезали бесшумно, как привидения, и когда длинноногая элегантная красавица секретарша произнесла мое имя, я удивился, что она умеет говорить. Я-то принял ее за декоративную часть обстановки. Во всяком случае я был уверен, что ее нанял дизайнер помещения только для того, чтобы она сидела за столом и курила длиннющие дорогие сигареты. Табличка на столе сообщала посетителям ее имя: Констанс Гримм. Мне вдруг стало интересно: заплачет она настоящими слезами, если я ущипну ее за щеку?

Тридцать пять лет тому назад Чарльз Лайт получил по наследству корабельные верфи. Позже он увеличил свое состояние благодаря удачным капиталовложениям в самые разные отрасли — самолетостроение, информатику, издательство газет и угольные шахты. Сегодня деятельность «Лайт Интерпрайз» охватывала сорок один из пятидесяти штатов Америки, а в Чикаго, Лос-Анджелесе и Гонконге были открыты филиалы фирмы. Лайт купил команду «Нью-Йорк Американз» двенадцать лет назад, когда они еще топтались на четвертом месте, и за два сезона сделал из них чемпионов. С того времени команда практически постоянно занимала первые места. Обеспечив команде солидную базу, Чарльз Лайт недавно открыл для себя новое хобби — политику, а точнее — политику консерваторов. Теперь он вкладывал деньги в предвыборную борьбу правых, так же как до этого он вкладывал их в бейсбол, с одной целью — создать победителя. Лайт был из тех людей, которые всегда добиваются того, чего хотят, и даже если его планы кому-то казались фантастическими, следовало принимать их серьез. В свои шестьдесят два года он был в прекрасной физической форме. У него было пятеро детей, которые в свою очередь подарили ему одиннадцать внуков. Он был известен своей феноменальной памятью на лица и даже написал статью по этому поводу для «Ридер Дайджест». Рассказывали, что его коллекция марок лучшая в Америке.

Я нашел, что у него довольно приятная внешность — высокий, крепкий, голубоглазый. Седая шевелюра красиво обрамляла приятное, но лишенное каких-то отличительных черт лицо, что придавало ему сходство с хамелеоном. Может, секрет его успеха и состоял в этой способности приспосабливаться ко всем людям, с которыми ему приходилось иметь дело. Как любой влиятельный человек, он играл главную роль в пьесе своей жизни, и каждую новую встречу принимал как вызов своему артистическому таланту. Я понял, что с ним придется нелегко.

Кабинет был размером с Род-Айленд. На пути от двери к письменному столу взгляд невольно начинал искать указатель типа: «Придорожный ресторан через один километр». Письменный стол подавлял своей массивностью и великолепием. Пол и кресла были покрыты персидскими коврами. На стенах, обшитых темным дубом, висели полотна XIX века, которые изображали суда, построенные предками Лайта, а также современные фотографии, представлявшие продукцию «Лайт Интерпрайз» и портреты игроков «Нью-Йорк Американз». Джорджа Чепмэна среди них не было.

Чарльз Лайт поднялся мне навстречу, энергично встряхнул мою руку и жестом пригласил сесть в кресло, обитое красным бархатом.

— Обычно я не принимаю без предварительной договоренности, мистер Клейн, — сказал он, возвращаясь на свое место. — Но меня заинтриговал визит частного детектива. Ради вас я даже отменил деловую встречу, назначенную на десять часов. — Он широко улыбнулся.

— Надеюсь, что не разочарую вас, — ответил я. — Мне нужна информация по одному вопросу, довольно незначительному, но тем не менее связанному с очень важным делом, которое я сейчас расследую. Это касается серии ложных звонков о подложенных бомбах, которые случались за последние полгода. Некоторые улики наводят на мысль, что существует связь между этими звонками и человеком, который угрожал Джорджу Чепмэну по телефону пять лет назад. Насколько мне известно, именно вы отвечали на эти звонки, и я хотел бы спросить у вас — может быть, вы помните тон и тембр голоса, содержание разговора и прочее. Это помогло бы мне найти недостающее звено.

Чарльз Лайт от души расхохотался, как будто я только что рассказал забавный анекдот.

— Превосходно, мистер Клейн, просто превосходно, — произнес он, вытирая слезы, выступившие от смеха. Немного успокоившись, он сказал: — Мне было любопытно послушать, какую историю вы придумаете для меня. Но я не думал, что вы изберете такой глупый, притянутый за уши сюжет.

Я поклонился:

— Я счастлив, что он так развеселил вас. Мне было бы обидно, если бы вы приняли меня за человека, лишенного воображения.

Веселое выражение внезапно исчезло с его лица, как будто тряпкой стерли мел с доски. В глазах появился холодный стальной блеск, а голос стал жестким и надменным:

— Будет вам, мистер Клейн. Со мной такие игры не проходят. Я знаю, зачем вы здесь. Я вообще знаю о вас все — где вы родились, в какой школе учились, сколько денег зарабатываете. Я знаю о вашей славной, но короткой карьере в прокуратуре. Знаю, где вы живете, где покупаете продукты. Я также в курсе, что вы развелись с женой и у вас есть сын девяти лет. — Он замолчал на мгновение, затем ехидно добавил: — Скучная у вас жизнь, мистер Клейн, ничего примечательного.

— Это вам так кажется, — парировал я, — потому что вы ее не знаете. Что вы слышали о моих ужасных тайнах? О грязных пороках, которые обходятся мне в сто долларов каждый день? Например, о моей склонности к двенадцатилетним девочкам? Не говоря уж о том, что я фотографирую своих клиентов в пикантные моменты, чтобы потом шантажировать. На мой взгляд, вам следует найти нового осведомителя, который не будет так халатно относиться к своим обязанностям.

— Можете шутить сколько влезет, мистер остряк. Я опередил вас и всегда буду опережать. Не воображайте, что сможете тягаться со мной. Вам гарантирован полный провал.

— Согласен, — сказал я. — Вы — великий вождь, Твердый-как-скала, я дрожу от страха. Но мне непонятно одно: если вы знаете так много, как утверждаете, то почему вы согласились меня принять?

— Я просто хотел дать вам хороший урок.

— Замечательно. Должен ли я вести конспект?

— Необязательно. Я говорю очень простые и понятные вещи, вы без труда запомните их.

— Как мы назовем нашу лекцию?

Лайт зло прищурился.

— Назовем ее «Основные данные по изучению Джорджа Чепмэна с примечаниями для частного детектива Клейна».

Он замолчал и наклонился вперед, желая убедиться в полнейшем моем внимании.

— Я расскажу о Джордже Чепмэне, потому что я знаю, что он вас нанял, и хочу, чтобы вы услышали мою версию истории. Я обладаю огромным богатством, мистер Клейн, и использую деньги для самых различных целей. Основную часть капитала я пускаю в оборот для получения прибыли. А другую, меньшую, я могу тратить, как мне вздумается. На протяжении многих лет моим главным развлечением была бейсбольная команда. Я люблю спорт, соревнование, мне нравится общественное признание, которое я получаю благодаря команде. И мне нравится общаться со спортсменами, которые работают на меня. Это большие дети, трогательные в своей наивности и беззащитности перед окружающим миром. Лишившись своего таланта, восемьдесят процентов из них могут работать лишь на автозаправках или рабочими на фермах. Но особые законы профессионального спорта делают из них богачей и возносят на вершину славы. Такова жизнь, и я ничуть не жалею об этом. Я сам многое сделал для создания такого положения. Вы, вероятно, слышали, что зарплата, которую получают «Нью-Йорк Американз», одна из самых высоких в мире бейсбола. Я хочу, чтобы мои игроки были счастливы, и нахожусь с ними в хороших отношениях. Иногда, однако, появляются люди, которые пытаются пользоваться мной в личных целях и злоупотреблять моим доверием. Как правило, такие спортсмены отказываются ехать на соревнования в другие города вроде Кливленда или Милуоки. Джордж Чепмэн был одним из таких спортсменов. Но я не мог ни обменять, ни продать Чепмэна из-за его бесспорной ценности для команды и популярности среди населения нашего города. Если бы я решил избавиться от него, это не лучшим образом отразилось бы на моих делах. Итак, я сдержал гордость и попытался найти контакт с Чепмэном. В отличие от большинства своих коллег он далеко не глуп, не буду отрицать. Когда я впервые встретил его, ему был двадцать один год и он уже знал, чего хочет от жизни. Он отдавал себе отчет в том, что спорт — очень узкая специальность, к тому же ограниченная возрастными рамками, и еще он понимал, что у него есть шанс получить счастливый билет в богатое будущее. Я думаю, Джордж не получал от бейсбола никакого удовольствия, но использовал его как трамплин для прыжка к более высокому положению. После пятого его сезона мы начали переговоры о заключении долгосрочного контракта. Он выдвигал совершенно немыслимые требования, но в конце концов мы пришли к компромиссу. Контракт сделал из него одного из самых богатых спортсменов за всю историю бейсбола. Здравый смысл подсказывал мне, что я совершаю глупость, но иногда я позволяю себе сделать широкий жест. Я бы назвал это своим трагическим недостатком. Спустя две недели после подписания контракта Чепмэн стал жертвой несчастного случая и навсегда закончил спортивную карьеру. Поверьте, я был потрясен не меньше остальных. Каковы бы ни были мои личные чувства к Чепмэну, это ужасно — видеть, как на глазах рушится карьера и жизнь молодого сильного человека. Когда же улеглось первое волнение, я понял, что очутился в сложной ситуации. Я обязался выплачивать Чепмэну значительную сумму в течение восьми лет, а он даже не сможет выйти на поле. Ко всему прочему я был связан пунктом контракта о телесных повреждениях и травмах. Это было несправедливое условие, принимая во внимание неожиданность происшедших событий, и я предложил Чепмэну прийти к полюбовному соглашению и поделить деньги. Он отказался. Я предложил ему тренерскую работу. Он отказался. Я предложил ему должность генерального директора. Он отказался. Я предложил ему пост президента фирмы! Он отказался. По-моему, Джордж Чепмэн втайне был рад избавиться от бейсбола. У него даже не хватило приличия провести со мной честные переговоры. Я испытываю глубокое отвращение к этому человеку. Это шарлатан, обманщик и наглец. Больше всего на свете я мечтал отомстить ему. И вот мой час настал, мистер Клейн, и я уничтожу Чепмэна. Он ввязался в политику, она его и погубит.

Он довольно улыбнулся, наслаждаясь собственной изобретательностью и красноречием. Я прослушал лекцию об определении смысла жизни по Лайту и должен был, видимо, рухнуть на колени и со слезами молить о пощаде.

— Очень интересно, — сказал я. — Но меня это не касается. Это ваше личное дело. Я жду обещанных примечаний для частного детектива Клейна.

— Прежде мне хотелось показать вам истинную сущность человека, на которого вы работаете.

— Вам, наверное, сложно понять, но я не выбираю своих клиентов и не сужу об их моральном облике. Я не требую от них рекомендательных писем.

Но Лайт меня не слушал. Скрестив руки на животе, он начал размеренным тоном:

— Я не люблю повторять, поэтому слушайте меня внимательно, мистер Клейн. Я объявляю войну Джорджу Чепмэну и не успокоюсь, пока не добьюсь окончательной победы. Это будет война с большими потерями. Я понимаю, что вы просто невинный зритель, но, работая на Чепмэна, вы заставляете меня рассматривать вас как потенциального противника. Если вас не прельщает перспектива попасть между двух огней, я советую вам немедленно прервать всякие отношения с Чепмэном. Хотя мы придерживаемся разных точек зрения, лично против вас я ничего не имею. Вы ценный человек, мне бы не хотелось, чтобы вы пострадали в переделке, которая вас не касается.

— Вы собираетесь предложить мне деньги? — спросил я. — По-моему, именно в такие моменты на сцене появляется туго набитый кошелек.

— Я готов предложить вам пять тысяч долларов.

— Кажется, я уже слышал где-то эту цифру.

— Пять тысяч долларов — мое первое и последнее предложение.

— Спасибо, — сказал я. — Спасибо, не надо.

Лайт пожал плечами:

— Как хотите.

На этом разговор был закончен. Лайт водрузил на нос очки и стал сосредоточенно перебирать бумаги на столе. Занавес опущен, актерам пора расходиться по домам, а я, как забытый реквизит, остался валяться за кулисами. Я встал и направился к двери. На пороге я обернулся:

— Вы должны были вспомнить, что я не уступаю угрозам.

Лайт поднял глаза и посмотрел на меня поверх очков, как бы удивляясь, что я все еще здесь.

— Я помню, — ответил он. — Поэтому я и не стал вам угрожать. Я только показал вам факты. Дальше думайте сами, а решение, которое вы примете, меня не интересует.

Купив пачку сигарет, я стал искать такси. На улице лило как из ведра. Люди толпились на ступеньках, пережидая грозу. Весенний потоп обрушился на город как небесная кара за человеческие прегрешения. Потоки воды заливали улицы, тротуары, машины застревали в лужах. Я стоял у выхода вместе с другими и вдыхал запах влажной одежды, духов и табака. Маленькая пожилая женщина с бесцветными волосами, одетая в розовый плащ, сравнивала дождевые капли с револьверными пулями.

— В Индии, — говорила она, — когда приходит сезон муссонов, идут такие сильные дожди, что вы рискуете погибнуть, если выйдете на улицу.

Ее подружка, коренастая брюнетка в черном плаще и прозрачной пластиковой шапочке, кивнула в знак согласия.

— Меня это не удивляет, — сказала она, — Индия ужасная страна.

Я зажег сигарету, сделал две затяжки и собирался сделать третью, но в этот момент перед моим лицом появилась рука и вырвала сигарету у меня изо рта. Я обернулся и увидел Энджи, моего недавнего гостя, в сопровождении своего телохранителя Тедди.

— Не надо курить, шутник, — сказал он, улыбаясь. — Это вредно для здоровья.

— Спасибо, — ответил я. — Как приятно узнать, что кто-то о тебе заботится.

— Мы не хотим, чтоб ты нас забыл, — сказал Тедди. — Мы пришли сказать тебе «здрасте».

— Вы себя недооцениваете. Таких типов, как вы, забудешь нескоро.

Я вынул вторую сигарету и закурил.

— Кишки не болят? — участливо поинтересовался Тедди.

— Все отлично, — успокоил я его. — Вчера в Рузвельт Хоспитал мне сделали пересадку желудка, и сейчас я свеж, как огурчик.

Гроза кончалась, ливень перешел в легкий моросящий дождик. Кое-кто из моих соседей по дождеубежищу вышел наружу.

— Мы с тобой будем часто видеться, приготовься, — сказал Тедди.

— Это будет забавно, — ответил я. — В следующий раз мы сможем сыграть втроем партию в теннис. Держу пари, вам идут белые шортики.

Энджи бросил взгляд на улицу.

— Чертов ливень.

— Он полезен для цветочков, — возразил я.

Он согласился:

— И то правда, он полезен для цветочков, особенно для тех, из которых плетут траурные венки. Верно, Тедди?

— Считайте себя счастливчиком, Клейн, — сказал Тедди. — Каждый день, прожитый вами, это дар божий.

— Я не забуду помолиться на ночь.

— Молись, молись. Да поусердней, божья помощь тебе скоро понадобится.

— Наслаждайся жизнью, урод, — прибавил Энджи. — До следующего раза.

Он послал мне воздушный поцелуй, затем они оба вышли за дверь и зашагали прочь, грузно переваливаясь, как два гиппопотама. Я чувствовал их неудовлетворенность. Энджи и Тедди были прилежными, ревностными работягами, они не любили, когда их держат в узде. Но тот, кто отдавал им приказы, решил подождать, прежде чем уничтожит меня. Это означало, что он не знает, что я затеваю, и чувствует себя из-за этого неуверенно. У меня было еще немного времени, и я надеялся с умом им распорядиться.

Я пошел в противоположном направлении, прошел два квартала вверх по улице, поймал свободное такси и дал шоферу адрес Чепмэна.

Джордж и Джудит Чепмэн обитали в одном из шикарных домов, построенных несколько лет назад в Ист-Сайде. Здесь жили только очень богатые люди. Дверь охранял рослый ирландец с глазами побитой собаки. Казалось, он стоит тут с самого рождения, не позволяя себе ни малейшей передышки. Он потел под тяжелым синим плащом, а на голове у него была военная фуражка в тон плащу, с вышитым на козырьке адресом охраняемого здания. Засунув руки в карманы, он следил за движущимся мимо него потоком машин и скучал. Когда я назвал себя, его лицо озарилось радостью.

— Мистер Клейн, — сказал он, вынимая из кармана ключи в конверте. — Мистер Чепмэн сказал, чтобы вы взяли ключи от квартиры и вошли сами. Он сказал, что собирается принять ванну и боится не услышать вашего звонка. Квартира одиннадцать-эф.

Такое странное послание совершенно сбило меня с толку. Я растерялся. Во всем этом было что-то подозрительное.

— Миссис Чепмэн здесь? — спросил я.

— Она вышла час назад.

— Мистер Чепмэн сам отдал вам ключи?

— Нет, он позвонил по внутреннему телефону и дал мне инструкции. Мы держим в подвале запасные дубликаты ключей от всех квартир.

— Когда он звонил?

— Сразу после ухода миссис Чепмэн.

Я поблагодарил его, прошел через зеркальный холл и поднялся на лифте. Часы показывали без двадцати двенадцать. Одиннадцатый этаж был украшен цветными афишами с выставок Миро и Кальдера. Я бродил по устланным коврами коридорам, как крыса в лабиринте. Найдя нужную квартиру, я позвонил несколько раз, дабы убедиться, что Чепмэн меня не разыграл. Подождав немного и не получив ответа, я открыл дверь ключами и вошел внутрь. Квартира была пуста. Я закрыл за собой дверь и прошел в гостиную. Обстановка была великолепна. Ничего общего с холодными бездушными интерьерами из стекла и хромированного металла, какие можно увидеть на страницах «Нью-Йорк мэгэзин».

Здесь чувствовался вкус и интеллект, но в то же время комната выглядела нежилой. Я мысленно сравнил ее с картиной, над которой долго и трудно работал художник, чтобы потом навсегда спрятать ее на чердаке. Ни книг, ни журналов на маленьком низком столике, ни одного окурка в пепельницах, ни одной вмятины на подушках дивана. Я представил себе, как Чепмэны проводят время в разных углах квартиры и избегают встречаться на общей территории в гостиной. Это была нейтральная полоса.

Я обошел несколько комнат, пытаясь уловить звуки, исходящие из ванной комнаты. Я пробовал представить Чепмэна в ванне, и подумал, что для него, должно быть, это очень болезненная операция, а может, она стала уже привычной за столько лет. В его кабинете я просмотрел стоящие на полках книги, в основном работы по истории и политике. Между ними я нашел и пару книжек Уильяма Брилля. Одна была с посвящением — «Моему дорогому другу Джорджу Чепмэну — Уильям Брилль». В углу на полу лежали гантели — Чепмэн старался поддерживать хорошую физическую форму.

Окинув взглядом бумаги на рабочем столе, я наткнулся на набросок речи о выдвижении своей кандидатуры на выборы в сенат. На листке не было даты, и нельзя было понять, написан он недавно или валяется здесь несколько дней. Больше всего в этой комнате меня поразило полное отсутствие предметов, напоминавших о бейсболе. Ни фотографий, ни спортивных наград — ничего, что указывало бы на то, что обитатель комнаты когда-то занимался бейсболом.

Видно, Чарльз Лайт сказал правду, утверждая, что Чепмэн не был счастливым спортсменом. Правда, с тем же успехом можно предположить, что бейсбол был для него всем и теперь ему слишком тяжело вспоминать об этом.

Я начинал нервничать. Принимать ванну, зная, что я должен скоро прийти, — абсурд. Понятно, что для него я принадлежал к категории обслуживающего персонала, но существуют менее хитроумные способы унизить работающего на вас человека. Я отыскал дверь ванной комнаты и прижался к ней ухом. Изнутри не доносилось ни звука. Я легонько постучал. Тишина. Я повернул ручку и, приоткрыв дверь, осторожно заглянул внутрь. Ванная была пуста, и похоже, что сегодня ею вообще не пользовались. Голубые полотенца с вышитыми белыми нитками монограммами «Д.Ч.» были сложены в стопку, чистые и выглаженные. На полу и на стенках ванной не было ни капли.

Я обошел все комнаты и наконец вспомнил о кухне. Там я его и обнаружил. Он лежал под столом лицом вниз и не шевелился. От тела исходил сильный запах рвоты и экскрементов. Увидев его, я в тот же миг понял, что он мертв. Трупам свойственна особая, почти сверхъестественная неподвижность, по которой сразу ясно, что человек покинул этот мир и мы видим только оболочку без души.

Опустившись на колени, я перевернул его и попробовал нащупать пульс. Напрасно, тишина означала смерть. Чепмэн умер в страшных мучениях. На его лице застыла жуткая гримаса, а глаза, казалось, продолжали вглядываться в невыносимую истину. Одежда была забрызгана кровавой блевотиной. Его буквально вывернуло наизнанку. Я не выдержал и отвел взгляд. По всей вероятности, он был отравлен.

Стол был накрыт на двоих. В центре стояли почти полный кофейник, блюдо с нетронутыми холодными тостами, открытая банка с апельсиновым вареньем и масло. Одна чашка была наполовину пуста. Чепмэн завтракал тут часа два назад, очевидно, со своей женой. Я снова и снова прокручивал в мозгу эту сцену, перебирал разные гипотезы, но ни одна из них не казалась мне достаточно убедительной. Случайное отравление исключалось. Не мог Чепмэн проглотить смертельную дозу какого бы то ни было продукта, не заметив ничего подозрительного. Самоубийство я также отбросил. У Чепмэна было слишком много причин дорожить жизнью, и чек на полторы тысячи долларов, лежавший в сейфе моей конторы, был неопровержимым тому доказательством. В любом случае ни один самоубийца не выберет добровольно такой страшный способ уйти из жизни. Чепмэн мучился, вероятно, больше часа и наверняка не по собственной инициативе. Остается убийство. Когда Джудит Чепмэн вышла из дому, ее муж был еще жив, портье говорил с ним по телефону. Кто-нибудь мог проникнуть в квартиру после ее ухода. Но портье не заметил никого из посторонних. Неужели Чепмэн мог спокойно завтракать с человеком, который намеревался его убить? Не было следов борьбы, ничто не указывало на присутствие третьего. Все это не имело смысла, я чувствовал себя слепцом, ощупывающим стены в темном доме. И возвращение зрения не поможет мне.

Я прошел в гостиную и вызвал полицию. Они приехали очень быстро. Они всегда приезжают быстро, когда жертва мертва. Я зажег сигарету и щелчком направил спичку в одну из девственно чистых пепельниц. В эту минуту меня обуревали тяжелые мысли. Человек попросил меня помешать убийству, и я согласился. Прошли всего лишь одни сутки, и он мертв. Я не выполнил свой долг. Чепмэн доверил мне свою жизнь, а я подвел его. Убытки были невосполнимы. Я внимательно изучал коробок в своей руке. Реклама на коробке расхваливала заочные курсы по ремонту телевизоров, и я раздумывал, не хочется ли мне заказать такую брошюру. Я, наверное, выбрал не ту профессию, и мне нужно срочно переквалифицироваться.

Лейтенант Гримз из криминальной полиции возглавлял делегацию. Я познакомился с ним во время другого дела, и мы, честно говоря, не испытывали друг к другу симпатии. Он относился ко мне как сторожевая собака к почтальону: знал, что я делаю свою работу, но не мог не облаять. Это у него в крови. Гримз был мужчиной пятидесяти лет с густыми бровями и усталым помятым видом человека, страдающего хронической бессонницей. Несмотря на разницу наших характеров, я считал его хорошим честным полицейским. Его сопровождали два молодых сержанта, которых я раньше никогда не видел. Обоих звали Смитами, и они были похожи, как две конфетки из одной коробки. За ними следовали фотографы и медэксперты.

— Когда я узнал, что это вы вызвали полицию, — сказал Гримз вместо приветствия, — я чуть не передал дело Метрополису. Но оказалось, что он в больнице удаляет пулю из своего живота. — Он устало потер переносицу. — Неделя была трудная, Клейн, так что не выводите меня из себя.

— Не переживайте, — ответил я, — я постараюсь не глядеть на вас.

— Не свистите у меня над ухом — вот все, что я у вас прошу. В этом городе и без того загрязненная атмосфера.

— Можете говорить, — сказал я. — Мой нос почувствовал ваш сандвич с луком прежде, чем вы появились на пороге.

— Это тушенка. Я не ем сандвичи с луком.

Мы пошли в кухню посмотреть на труп Чепмэна. Гримз помолчал, потом покачал головой.

— Я помню, как этот парень играл в «Американз», — сказал он. — Прирожденный бейсболист. Лучший игрок за последние двадцать лет. С ним все казалось возможно, как будто ему было все равно. А теперь это просто кусок мяса. — Он снова покачал головой. — Самое забавное, что я хотел голосовать за него…

— За него многие хотели голосовать, — сказал я. — Его ожидало большое будущее… до сегодняшнего утра.

Гримз тяжело вздохнул:

— Мерзкое дело.

Он хотел поговорить со мной. Мы вернулись в гостиную, предоставив медэкспертам возиться с трупом. Я рассказал, что накануне Чепмэн пришел ко мне в контору, и пересказал вкратце содержание письма. Я объяснил, что портье дал мне ключи, то есть в квартиру я попал совершенно легальным путем. Больше я ни о чем не распространялся. Контини и Пиньято, Брилль и Джудит Чепмэн, Энджи и Тедди, Чарльз Лайт остались в тени. Эти люди были моими ниточками в расследовании преступления. Дело было поручено мне, и я доведу его до конца ради памяти Чепмэна и ради собственной гордости. Я не хотел, чтобы меня считали трусом, который отступает при появлении первых трудностей. Я хочу смотреть Ричи прямо в глаза, когда буду рассказывать ему о своей работе. Гримз будет вести свое дело, и если ему понадобится какая-то информация, он ее достанет. Мои советы ему не нужны.

— Я должен видеть письмо, — заявил Гримз.

— Оно лежит у меня в сейфе. Можем поехать туда прямо сейчас, если хотите, — предложил я.

— Возможно, это нам ничего не даст.

— В настоящий момент это единственная улика, которой мы располагаем.

— Пока я не говорил с женой Чепмэна. Если речь идет об отравлении, а это наверняка отравление, она первая попадет под подозрение. Конечно, если только за столом не было кого-то третьего. Но это маловероятно.

— Вы забываете, что Чепмэн был жив, когда она ушла. Он говорил с портье по телефону по поводу ключей.

— Яд обычно действует не сразу. Он мог позвонить сразу после того, как принял отраву и еще не почувствовал последствий.

— Все равно непонятно. Почему она тогда оставила посуду на столе? Если Джудит отравила Чепмэна, то она убрала бы за собой, чтобы замести следы.

— Она, без сомнения, запаниковала. Богатые женщины, как правило, очень чувствительные натуры, Клейн. Они обожают думать о преступлениях, но как только совершают задуманное, тут же теряют голову. — Гримз открыл дверь. — Сматываем отсюда. Поедем взглянуть на твое письмо. Смиты и без моей помощи сумеют провести допрос соседей.

Мы сели в полицейскую машину, которую вел молодой прыщавый полицейский. Он до жути боялся Гримза, что ощутимо сказывалось на езде. Он проскакивал все светофоры, резко тормозил и три-четыре раза повернул не в ту сторону. Гримз не отрываясь смотрел в окно, сердито бормоча. Водитель остался в машине, а мы поднялись на лифте в мою контору. Зайдя внутрь, Гримз начал оглядывать помещение, как потенциальный квартиросъемщик.

— Крысиная нора, — объявил он свое заключение.

— Я знаю, что здесь не слишком шикарно. Но настоящий домашний очаг там, где ты оставил свое сердце.

Гримз провел пальцем по толстому слою пыли, покрывающему письменный стол.

— Бог мой, я не пожелаю и пещерному человеку жить на такой свалке. Я думал, у вас дела обстоят лучше. Но, повидав эту дыру, скажу, что вам место в богадельне.

— Не забывайте, что у меня есть свои обязанности. Я должен обеспечить бывшую жену и сына, а также престарелых родителей, тетушку — старую деву, страдающую эпилепсией, и шесть маленьких кузенов, которым я оплачиваю учебу в колледже. К тому же, клянусь честью, я отчисляю половину доходов на благотворительность. Иначе я не могу жить в мире с самим собой.

— Я рад, что вам удалось найти существо, которое согласилось жить вместе с вами. Если бы мне пришлось видеть такую рожу каждый день в зеркале, я бы удавился.

Я подошел к сейфу и открыл замок. Засунув руку внутрь, чтобы взять письмо, я нащупал там пустоту. Я вытащил чек Чепмэна и две-три вещи, которые я по привычке хранил в сейфе — бутылку «Шивас Регал», паспорт, два моих диплома и «смит-и-вессон» 38-го калибра, которым, к счастью, я не пользовался больше года. Выложив все на стол, я вновь пошарил в сейфе. Он был пуст.

— Письмо исчезло, — сказал я.

Гримз смотрел на потолок, как будто письмо могло оказаться там.

— Я должен был догадаться, — вздохнул он. — В этой жизни ничто не бывает слишком просто. Бог посылает мне страдание за то, что я слишком хорошенький.

Я был взбешен, как никогда.

— Вчера вечером письмо было здесь, — зарычал я, еле сдерживаясь. — Чепмэн оставил мне его утром после нашего разговора. Я сразу же убрал конверт в надежное место и с тех пор не трогал. Никто не мог его взять, не взломав сейфа. Но на нем нет следов взлома, а шифр известен только мне.

— Да, конечно, — сказал Гримз. — Вы хотели, чтобы я поверил в существование этого письма, и ради этого заставили меня тащиться через весь город. Но письма нет и никогда не было.

— Сейчас нет. Но даю вам слово, что оно было тут вчера.

— Ваше слово ничего не стоит, Клейн. У меня нет желания завязывать дискуссию по этому поводу.

— Я знаю, что письмо существует, и вы это тоже знаете. Теперь наша задача — найти его. Факт исчезновения письма означает то, что оно основная улика в этом деле.

— Ничто не мешает вам заняться его поисками. По крайней мере не будете путаться у меня под ногами.

— А вы молитесь, чтобы я его поскорее нашел. Потому что иначе ваше расследование зайдет в тупик.

Как только Гримз ушел, я сел и позвонил Чипу Контини. Это он послал ко мне Чепмэна, и с его помощью я смогу добраться до Виктора Контини, отца Чипа. Такие люди, как правило, не назначают встреч незнакомцам по телефону, а у меня не было времени завоевывать его дружбу. Я хотел поговорить с ним как можно скорее.

Мы не виделись с Чипом несколько лет и первые две минуты наверстывали упущенное. Особенно он. У него все шло как по маслу, и он сразу дал мне это понять. Как большинству неуверенных в себе людей, Чипу было необходимо постоянно оправдывать свою жизнь, приукрашивая ее, чтобы вызвать зависть у окружающих. Тридцать лет он потратил на то, чтобы освободиться от родительского ярма, и хотя это ему удалось, он жил в вечном страхе, что его дом может в любой момент обрушиться ему на голову.

— Я ждал твоего звонка.

— Мне интересно, почему ты направил Чепмэна ко мне.

— Я подумал, что тебе не помешает лишний клиент. Когда я узнал от Джорджа про письмо, я подумал, что хорошо бы кому-нибудь заняться расследованием. Я сомневался, что это серьезно, но Джордж был сильно напуган. Я хотел успокоить его.

— Он не зря боялся, — сказал я.

— Почему? Ты нашел того, кто написал письмо?

— Нет. Но Чепмэн мертв. Он был убит сегодня утром в своей квартире.

— Не шути так, Макс, — испугался Чип.

— Я не шучу. Чепмэн мертв. Уже, наверное, объявили по радио.

— Боже мой…

— У тебя будет немало работы. На данный момент Джудит Чепмэн занимает первое место в списке подозреваемых.

— Это смешно. Никогда не слышал ничего глупее.

— Скажи это лейтенанту Гримзу из криминальной полиции. А пока ей понадобится адвокат.

— Кошмар, — застонал он, — какой кошмар!

— Прежде чем плакать от жалости к себе, — насмешливо заметил я, — ты бы мог мне помочь.

Он взял себя в руки и сказал:

— Я сделаю все, что в моих силах, Макс.

— Для начала я хочу, чтобы ты устроил мне встречу с твоим отцом. Сегодня или завтра.

— Господи, зачем? Мой отец не имеет ничего общего с Джорджем Чепмэном.

— Неправда. Я обнаружил, что между твоим отцом и катастрофой пятилетней давности существует неоспоримая связь. Я должен с ним поговорить.

— Вздор! — гневно бросил Чип. — Из-за прошлого моего отца люди обвиняют его во всем, что происходит в Нью-Йорке. Это старый человек, и он уже давным-давно завязал с рэкетом.

— Ты говоришь так, чтобы успокоить свою совесть, Чип. Это твое право, и меня это не касается. Мы оба знаем, что это неправда. Твой отец отнюдь не ушел на покой. Он лишь немного сбавил темп. Я бы не стал говорить об этом, если бы не был уверен. Один человек уже мертв, и необходимо что-то предпринять, пока ситуация не вышла из-под контроля.

— Хорошо. Я позвоню ему и постараюсь договориться о вашей встрече.

— Надеюсь, тебе это удастся. Нет времени тянуть кота за хвост.

Я дал ему свой телефон и сказал, что не уйду из дома, пока не дождусь его звонка. Пятнадцать минут и две сигареты спустя зазвонил телефон.

— В десять тридцать завтра утром в моем офисе, — сказал Чип.

— Ты объяснил ему, о чем идет речь?

— В общих чертах. Он останется у нас на уик-энд, чтобы побыть немного с внучатами.

— Прими мою благодарность, Чип.

— Все же я думаю, что ты совершаешь большую ошибку, Макс. Мой отец никак не связан с Чепмэном.

— Если бы это было так, он бы не согласился со мной встретиться. Выходит, я был прав в своих догадках, и твоя сыновняя жалость ничего не изменит.

Я сложил обратно в сейф все предметы, за исключением «смит-и-вессона». Его я зарядил, положил в кобуру и нацепил под пиджак. Я отвык носить эту штуковину, и теперь она казалась мне громоздкой и неудобной. Но поскольку мне приходится играть во взрослые игры, необходимо заботиться о собственной безопасности. Защитным жилетом мне служила только моя собственная шкура.

Внизу на стоянке меня встретил Луис, переполненный впечатлениями от вчерашнего матча. Детройт выиграл со счетом 6:5, и Луис оплакивал неудачу «Американз».

— Не расстраивайтесь, Луис. Сейчас только май. До августа еще многое может измениться.

— Нет, уже поздно, все кончено.

Для настоящего болельщика победа или проигрыш любимой команды определяет настроение на весь день. Ваша команда выиграла — и любая травинка, растущая между плитами мостовой, превращается в прекрасный дикий цветок, свидетельство торжества природы над цивилизацией. Ваша проиграла — и вот вас окружают заросли крапивы, потрескавшийся асфальт, грязь и убожество. Луис страдал. Я не стал убеждать его, что это не больше чем игра.

На этот раз дорога в Ирвингвилль была легче. В середине дня движение было ровное, без заторов. Погода улучшалась. Дождь кончился час назад, и хотя небо было еще закрыто тучами, солнечные лучи пытались пробить себе дорогу. В конце концов наступил май, пришла пора тепла. Я включил радиоприемник и настроился на станцию, передающую новости. Когда наступил обзор прессы, выяснилось, что Чепмэну уделено главное внимание. Точной информации еще не было. Джордж Чепмэн был найден мертвым у себя в квартире частным детективом. Много говорилось о его спортивной карьере и намерении выдвинуть свою кандидатуру в сенат. Переключив радио, я попал на трансляцию «Волшебной фантазии» в исполнении Рихтера и пожертвовал выпуском новостей ради Шуберта.

Для Гримза это расследование будет не из легких. Так всегда бывает, когда в деле замешан знаменитый человек. Журналисты отказываются спокойно ждать результатов расследования, на страницах газет множатся самые ненормальные теории. Назревает скандал и увеличивается давление. Мэр чувствует недовольство общественного мнения. Прокуратура чувствует недовольство мэра, начальник криминальной полиции чувствует недовольство прокуратуры, а лейтенант, непосредственно занимающийся расследованием, чувствует недовольство своего шефа. Я спросил себя, как скоро Гримз сломается. У него был большой опыт, но он никогда не попадал в подобную ситуацию. Вообще такие дела выявляют самые худшие качества человека, и я надеялся, что лейтенант окажется крепким орешком.

В два десять я ощутил голод. Я отыскал придорожную забегаловку и припарковался на стоянке. Это было современное кафе с отделкой под мрамор и всякими блестящими хромированными причиндалами. На витрине красовались торты, такие пышные, будто им впрыснули силикон.

Выглядели они так же аппетитно, как груда баскетбольных мячей.

Еще не наступил час пик, и зал был пуст. Я сел к стойке и стал изучать меню — гигантский список, в котором наименований блюд было больше, чем номеров в телефонном справочнике. Коротконогая официантка в накрахмаленном красном платьице подлетела ко мне взять заказ. Ее крашеные рыжие волосы соперничали с платьем, и то, как они вздымались сантиметров на тридцать над ее головой, опровергало все законы ньютоновской физики. Накладные ресницы, золотые серьги и звенящие браслеты делали ее похожей на новенькую гоночную машину. Ее звали Андреа, и она называла меня «зайчик».

Я заказал сандвич с индейкой, и через три минуты он был предо мной. В тарелке было так много соуса, что сначала я подумал, что мне принесли аквариум. Но я был слишком голоден, чтобы обращать на это внимание. Только проглотив последний кусочек, я понял, что сандвич был совсем неплох. Официантка заявила, что я самый быстрый едок, которого она видела в своей жизни, и я дал ей доллар на чай. Я был сыт, благодушен и мечтал осчастливить весь мир, как Санта Клаус. Я покинул кафе, посасывая ментоловую пастилку для освежения рта.

В три десять я остановил машину недалеко от дома Пиньято на Семнадцатой улице. Было слишком рано, и дети еще были в школе, а сырая погода разогнала стариков по домам. Квартал выглядел пустынным и тревожным, как перед грозой или катастрофой. Не я ли буду этой катастрофой, подумалось мне, или она уже произошла? С веток деревьев медленно стекали дождевые капли. Сквозь листву смутно просвечивало небо, как близкая планета. Казалось, что все не на своем месте. Я испытывал странное ощущение, будто попал не на тот сеанс в кино — заплатил за Бастера Китона, а мне показывали Джона Вэйна.

Никто не ответил на мой стук. Я снова постучал, подождал две, три, четыре минуты… Бесполезно. Я толкнул дверь, она оказалась открыта.

Весь день на моем пути оказывались открытые двери. Я понял, что опоздал. В тот момент, когда я переступил порог, я уже знал, что там увижу. Я вновь переживал то, что случилось несколько часов назад. Кошмарный сон, в котором я приговорен непрерывно находить покойников.

Дом представлял собой жалкое зрелище, в нем царила нищета. На полу валялись разбросанные детские игрушки, в раковине на кухне громоздилась немытая посуда. Почти во всех комнатах висели картинки на религиозные темы. На стене в гостиной прямо над телевизором висел портрет Джона Кеннеди, очевидно, купленный в сувенирной лавке на Таймс-сквер. Все шторы были опущены словно для того, чтобы помешать несчастью выйти из дому и заразить весь район. Я подумал о детях Пиньято…

Он лежал, вытянувшись на смятой постели. Выстрел снес ему пол-лица. Лужа крови на подушке, алые брызги на стене. На комоде около кровати работал переносной телевизор, показывали очередную мыльную оперу. Расплывчатые силуэты на экране сидели в богатой гостиной, пили чай из изящных фарфоровых чашек, болтали о своих болезнях, любовных историях и планах на лето. Странным образом они, казалось, воплощали мысли умершего. Как будто он уже вознесся на небеса и отныне сможет вести такую же призрачную жизнь среди них.

Ничего не поделаешь, я вернулся в кухню и позвонил в полицию. Я стал постоянным информатором о состоявшихся преступлениях. Не удивлюсь, если мне скоро предоставят прямую линию для немедленной связи с полицией.

Убийство Пиньято было совершено профессионально. Одна пуля — и конец. Секунда страдания — и переход в небытие. Убийца точно рассчитал время, выбрав момент, когда никого из семьи жертвы не было дома. Может быть, Пиньято ждал его прихода, лежа на кровати и глядя в телевизор. Логично представить, что после моего визита он позвонил Виктору Контини, и тот послал к нему наемного убийцу, чтобы заставить замолчать навеки. Это было логично, но иногда логика ничего не значит.

Полиция прибыла с шумом и гамом, как орда диких варваров. Я немедленно пожалел о том, что не смылся отсюда сразу после звонка. Последние два дня я только и делаю, что принимаю неправильные решения. Командовал ордой капитан Горински, здоровенный сорокалетний мужик с порядочным брюшком, выпирающим из-за пояса. У него был блуждающий взгляд алкоголика, а неряшливая одежда говорила об отсутствии в его жизни семейного уюта. Его не взволновал вид трупа. Осмотр комнаты он прокомментировал следующим образом:

— Никто больше не будет трахаться на этих простынях.

Это был бугай с душой рептилии. По сравнению с ним Гримз был нежной и кроткой овечкой. Горински спросил, кто я и что здесь делаю. Я ответил на первый вопрос, предъявив ему удостоверение частного детектива. Он презрительно разглядывал его, как будто я показал ему порнографическую открытку.

— Маленький частный еврей-детектив, — скривился он.

— Точно, — ответил я. — Я происхожу из древнего рода раввинов. Все эти люди, которые разгуливают в смешных шляпах и с длинными бородами — мои родственники. По ночам у меня вырастают рога и хвост, а на еврейскую пасху я убиваю христианского младенца, чтобы употребить его кровь для тайных ритуалов. Я миллионер с Уолл-стрит и одновременно коммунист, и я лично присутствовал при распятии Христа.

— Заткнись, Клейн, — гавкнул он, — или я тебе шею сверну.

— Выбирайте выражения, капитан, — парировал я. — Не может быть и речи о сотрудничестве, если вы не будете вести себя как порядочный человек.

— Все вы одинаковы, столичные свиньи. Воображаете, что самые упрямые и хитрые на свете, но если вас прижать — сразу в слезах зовете своего адвоката. Здесь не Нью-Йорк, мистер раввин, а Ирвингвилль. Это мой город, и я буду вести себя так, как мне нравится.

— Как вам угодно, — сказал я. — А я-то, дурак, вбил себе в голову, что вы захотите сделать что-нибудь для раскрытия этого убийства. В соседней комнате лежит труп, и пока вы тут расхваливаете свой паршивый городок, преступник делает ноги.

— Здесь вы ошибаетесь, красавчик, — произнес он с садистской ухмылочкой, — преступник никуда не денется. В данный момент он находится под моим наблюдением.

— Чрезвычайно умная теория, — ответил я. — Итак, я вхожу и убиваю Пиньято выстрелом в лицо. Затем, вместо того чтобы скрыться, я спокойно иду на кухню, вызываю полицию и предлагаю ей свои услуги. Да, я понял вашу идею. Изумительная логика. Вы гений, капитан.

— Майк, — рявкнул капитан одному из подчиненных, которые слушали нашу милую беседу, — подойди сюда и обыщи этого умника.

Майк оказался невысоким парнем лет двадцати пяти. Он веселился как сумасшедший. Он наверняка считал Горински Шерлоком Холмсом местного значения и был счастлив участвовать в представлении. Приблизившись ко мне, он небрежным жестом протянул руку:

— Валяйте, Клейн, давайте оружие.

— Из этого револьвера не стреляли много месяцев, — сказал я. — Вам достаточно понюхать ствол, чтобы понять, что я не пользовался им сегодня.

Я расстегнул куртку, взялся за рукоятку револьвера и собирался сдать оружие, как вдруг Горински бросился на меня и ударил кулаком по голове. Я свалился на пол, как складной стул, в голове звенело от удара. Слегка обалдев, я все-таки сумел принять сидячее положение и, открыв глаза, увидел над собой рычащего Горински.

— Вы не знаете, что нельзя наставлять пистолет на офицера полиции, идиот? За такой подвиг я могу надолго засадить вас за решетку! Майк, — снова позвал он, повернувшись к верному помощнику, — передай мне наручники. Побеседуем с ним в участке.

Майк выполнил приказ, затем они вдвоем выволокли меня из дому и запихнули в одну из машин, стоявших рядом. Я попросил Горински позвонить капитану Гримзу в Нью-Йорк, но тот приказал мне заткнуться. Мне нравилось в нем это умение найти оригинальный ответ на любой вопрос.

Они бросили меня в камеру для допросов и принялись избивать меня ногами. Я слыхал о таких методах ведения допроса, но это было скорее похоже на искусство или на игру в футбол без мяча. Это занятие привело их в хорошее расположение духа. Каждый раз, когда Горински отвешивал мне очередной пинок, это вызывало веселый детский смех у Майка. Естественно, я не защищался. В конце концов, это они были офицерами полиции, представителями закона. К тому же мои руки были скованы наручниками. Я старался отделить свой дух от тела, представив, что все это происходит не со мной. Это хороший способ преодолевать боль, когда сидишь в кресле у зубного врача. К сожалению, он не подходит для посещения полицейских участков.

Они хотели узнать, кто меня нанял, чтобы убрать Пиньято, сколько мне заплатили и какие еще подобные задания выполнял я в последнее время. Меня обзывали жидом, гомиком и коммунистом. Я заявил, что занимаюсь расследованием убийства Джорджа Чепмэна и что им следует позвонить Луису Гримзу из криминальной полиции Нью-Йорка. Я не был уверен, что Гримз захочет возиться со мной, но это был мой единственный шанс выбраться из Ирвингвилля до двухтысячного года.

Но мои откровения ничего не меняли. Им было прекрасно известно, что я не убивал Пиньято, но они пойдут до конца в своем маскараде, потому что это доставляет им удовольствие. Избиение беззащитного человека придавало им уверенности в собственной значимости. Горински и Майк были истинными американцами, и не каждый день им в руки попадалась такая легкая добыча, как я. Они знали, что никогда не смогут раскрыть это преступление. Пиньято был связан с бандой Контини, и его убийство было частью внутренней политики мафии. В таких местах, как Ирвингвилль, разборки между членами мафии не считались преступлениями, они были частью местного колорита, как салют Четвертого июля или полицейский бал. Их не раскрывают, их игнорируют. Горински не сделает ничего, что не понравится Виктору Контини. Как говорит пословица, не кусай руку, которая тебя кормит.

Меня спас требовательный желудок Горински. Приближался час обеда, и он начал уставать. Идея пойти пообедать привлекала его больше, чем мысль превратить меня в мясо для паштета. Он вышел из комнаты, и Майк продолжал работать без шефа. Через пятнадцать минут тот вернулся.

— Тебе повезло, Клейн, — объявил он. — Я только что говорил с Гримзом. Ты здесь больше не нужен. И постарайся больше не напоминать о себе.

— Не знаю, как вас благодарить, — сказал я. — Вы скрасили вашим присутствием мое пребывание в вашем городе, и мне жаль покидать его. Надеюсь вскоре сюда вернуться. Возможно, в следующий раз я захвачу с собой жену и детишек.

— Если ты покажешь свой нос в наших местах, — ответил Горински, — я тебя по стенке размажу. Ты пожалеешь, что родился на свет божий.

Майк достал ключ и открыл наручники. Я попытался восстановить кровообращение в затекших запястьях, но ничего не почувствовал. От локтя до кисти руки совершенно онемели.

— Вы храбрый человек, Горински, — сказал я. — Вы гордость этого города. Без вас простые люди вроде меня не смогли бы чувствовать себя в безопасности. Я хочу, чтобы вы знали, до какой степени я вам признателен. Благодарю вас. Благодарю вас от всего сердца.

Горински что-то проворчал сквозь зубы, повернулся на каблуках и вышел вон из комнаты. Майк торжественно проводил меня до приемной.

— Скажу вам одну вещь, — улыбнулся он, — вы здорово умеете переносить удары.

Для него это был всего лишь спорт, и он благодарил меня за то, что я оказался достойным соперником. Не важно, что игра была нечестной, что они не дали мне ни малейшего шанса. Я отказался пожать протянутую руку.

— Вы выбрали себе не того героя для подражания, — сказал я. — Хотите стать на него похожим, когда вырастите?

— На самом деле он неплохой парень, если узнать его поближе.

— Да… — задумчиво произнес я. — И Гитлер обожал детишек. Все время одна и та же история. В каждом злодее спит гуманист и плачет оттого, что его не разбудили.

Взгляд Майка стал жестче:

— Считайте, вам крупно повезло, что вы так легко отделались, Клейн.

— Постараюсь не забывать об этом. Каждый раз, проходя мимо церкви, я буду заходить туда и ставить свечку за Горински. А может быть, и за вас.

Пробило шесть часов. По телефону я заказал такси и поехал на Семнадцатую улицу, чтобы забрать свою машину. Конечно, тело будет болеть в течение многих дней, но я переживу. Во всяком случае Джордж Чепмэн и Бруно Пиньято не могли сказать о себе того же.

Вокруг моего автомобиля бродили трое мужчин. Они явно дожидались меня, и наверняка не за тем, чтобы поговорить о марке «сааб» 1971 года. Я мог бы приказать шоферу ехать дальше и отвезти меня на вокзал. Но меня всегда губило чрезмерное любопытство. Если они хотят получить от меня какую-то информацию, то и я, возможно, смогу у них что-то узнать. Я был реалистом и не ожидал взаимовыгодного обмена информацией, я просто надеялся на лучшее.

Они составляли забавную группу. Один из них — в джинсах, кожаном пиджаке и мотоциклетных сапогах — выглядел кандидатом в банду малолетних преступников. Он облокотился на капот машины, скрестив руки на груди, и жевал резинку. Взгляд его был пуст, как дырка от пули в консервной банке. Второй был постарше, одетый в чистенький спортивный костюмчик пастельно-голубого цвета и белые мокасины. Он курил сигарету и задумчиво шагал взад-вперед. Похоже, среди троих он был главным. Третьему было около пятидесяти, и он был одет в коричневый костюм, темную рубашку и белый галстук. Он смотрел на часы. Все трое были примерно моего роста. За исключением разницы в одежде они были похожи на одного персонажа на разных этапах жизни. «Портрет хулигана в трех поколениях», триптих.

Расплатившись с шофером, я вышел из такси и перешел через улицу. Троица провожала меня взглядами.

— Красивая машина, правда? — я обратился к Белому Галстуку. — Продаю за умеренную цену.

— Угомонись, Клейн, — сказал Спортивный Костюм. — Ты встретился со своей судьбой.

Я мечтательно прикрыл глаза.

— Надеюсь, она блондинка? Хорошенькая?

— Настоящая кляча, — ответил Кожаный Пиджак, подхватив игру, — но тебе придется довольствоваться и этим.

Они предусмотрели все. Кожаный Пиджак забрал мой пистолет и пошел к зеленому «бьюику», стоявшему чуть дальше, двое других приказали мне сесть за руль «сааба». Спортивный Костюм устроился на заднем сиденье, а Белый Галстук спереди, рядом со мной.

— Прежде чем купить эту колымагу, — сказал Белый Галстук, — я должен посмотреть, какова она на ходу. Я не хочу выкладывать денежки за развалину.

— Скажите, куда ехать, — сказал я, — и я с удовольствием отвезу вас.

Спортивный Костюм наклонился ко мне:

— Знаешь заповедник на Северной горе?

— Знаю.

— Поезжай туда. И без глупостей, Клейн. Ствол моей игрушки всегда нацелен на твою башку. При малейшем отклонении твои куриные мозги украсят лобовое стекло.

Я включил зажигание и отчалил. Зеленый «бьюик» поехал за нами. Пока что я ничем не рисковал. Несмотря на угрозы, Спортивный Костюм не нажмет на курок, пока я сижу за рулем. Ситуация была ясна. Это были люди Контини, они везли меня, чтобы закончить начатое сегодня утром в доме Пиньято. Я был единственным, кто знал правду о катастрофе с Джорджем Чепмэном, и с моим исчезновением Контини сможет спать спокойно. Однако ответ на самый главный вопрос ускользал от меня: почему Контини хотел убить Чепмэна, в чем причина? Я надеялся узнать об этом завтра во время нашей с ним беседы. Но теперь я не был уверен, что наша встреча состоится. Ни завтра, ни послезавтра, вообще никогда.

— Полагаю, у вас нет намерений просветить меня насчет того, почему я должен провести сегодняшний вечер в вашем чудном обществе? — спросил я у Белого Галстука.

— Потому что ты дерьмо собачье, вот почему, — ответил вместо него Спортивный Костюм. — Ты постоянно суешь свой поганый нос в чужие дела. Рано или поздно такие любознательные плохо кончают. Сегодня настал твой черед, голубчик.

— У вас, похоже, на все есть ответ, — сказал я. — Тогда еще вопрос: на кого вы работаете?

— У меня на все есть ответы в стволе моего револьвера, — усмехнулся Спортивный Костюм. — Любой из них может быстро закончить нашу дискуссию.

— А у вас хорошо подвешен язык. Вы так же быстро изрекаете банальные фразы, как младенец пачкает пеленки. — Я взглянул на него в зеркальце. — Вам пора перестать смотреть мультфильмы и читать комиксы про гангстеров.

— Смотри на дорогу, ублюдок. Когда мне понадобится твое мнение, я тебе пришлю почтовую открытку.

Мы ехали в западном направлении вдоль Спринг-авеню, главной торговой артерии Ирвингвилля, затем повернули на север. Пейзаж вокруг изменился. Из зоны заводов и складов мы плавно въехали в зону зажиточных деревушек, а затем в зону пригородных дач с ухоженными газонами, гаражами и бассейнами. Мы ехали в горы подальше от городской пыли, в сказочную страну, населенную известными врачами, важными чиновниками и богатыми домовладельцами. В этом мире люди ездили в клубы играть в гольф, изменяли женам с женами друзей и отправляли детишек в шикарные летние лагеря. Я испытывал странное чувство, проезжая мимо этих усадеб с револьвером у затылка. Как будто я вошел в другое измерение, мир абсурда, где царила логика детских считалочек. В этом мире Страх — черный «линкольн», мчащийся на красный свет, Насилие — горбатый садовник, подстригающий рододендроны, Смерть — завершение смешной истории, рассказанной за стаканчиком вина вечером на террасе. Все было по-другому. Вы ожидали увидеть одно, а обнаруживали совершенно иное.

Заповедник Северной горы включал в себя несколько гектаров леса, лужайки для пикников и туристские тропы на вершине холма. Без четверти семь заповедник был пустынным. Белый Галстук велел мне свернуть на узкую тропинку, ведущую через дубовую рощу. Зеленый «бьюик» следовал за нами по пятам. Через километр мы подъехали к большому лугу, и Спортивный Костюм приказал мне ехать по траве. Я подчинился. Здесь от них было невозможно скрыться. Я тут же окажусь на открытом месте и стану прекрасной мишенью для стрельбы. Лес на другой стороне дороги мог бы стать моим убежищем, но он был далеко. Я проклинал себя за то, что вышел из такси на Семнадцатой улице.

По приказу я остановил автомобиль, и мы вышли. Кожаный Пиджак выключил мотор своего Бьюика и присоединился к компании. Какое-то мгновение мы молча стояли в высокой траве, завороженные оранжевым светом сумерек. У меня мелькнула мысль, что мы превратились в тени, неподвижные силуэты пейзажа на одной из картин Де Кирико.

— Жаль, но мне не понравилась машина, Клейн, — проговорил наконец Белый Галстук. — У нее нет задней дверцы и мотор барахлит.

— Ничего страшного, — ответил я. — По правде говоря, у меня нет большого желания продавать ее.

Кожаный Пиджак открыл багажник «бьюика» и достал оттуда молоток. Затем подошел к «саабу» и насмешливо осмотрел его.

— Беда с этими иностранными автомобилями, — сказал он, — долго они не выдерживают в наших условиях. — Он поднял молоток над головой и обрушил его на лобовое стекло, которое разлетелось на мелкие кусочки. — Видишь, что я имею в виду. Один небольшой удар — и все сразу ломается.

— Очень мило, — сказал я. — Вам нужно подыскать работу на каторге. Вы завоюете огромный авторитет в тамошних каменоломнях.

— Это что, — сказал он, — посмотри-ка… Он снова размахнулся и расколошматил остальные стекла. Белый Галстук и Спортивный Костюм умилялись забавам молодежи. — Видишь, Клейн, — сказал Кожаный Пиджак. — Ты собирался всучить моему другу старую развалину. Я хочу, чтобы он видел, какую кучу лома он мог получить от тебя.

Свои пророческие слова он быстро претворил в жизнь. Все, что оставалось от «сааба», было уничтожено окончательно. За пятнадцать минут машина превратилась в груду лома. Кожаный Пиджак выломал дверцы, разбил капот, руль, разорвал обивку на сиденьях и проткнул ножом шины. Сейчас «сааб» больше походил на авангардистскую скульптуру, чем на средство передвижения двадцатого века.

Кожаный Пиджак вспотел от усилий и, закончив творческую работу, с трудом перевел дыхание. Но на лице играла победная улыбка. Спортивный Костюм зааплодировал с притворным восхищением.

— Конец первого акта, — сказал он. — Хорошее исполнение, а, Клейн?

— Мне больше нравятся другие спектакли, — сказал я. — Ваш приятель не умеет по-настоящему волновать публику. Трудно поверить в полное перевоплощение актера.

— Не волнуйся, ты в него поверишь, — сказал Белый Галстук. — Помоги ему, Энди.

Кожаный Пиджак разошелся. Глаза стали стеклянными и пустыми, как у маньяков и камикадзе. Все внимание он сосредоточил на мне. Меня озарила догадка, что он, возможно, находится под действием наркотика. В этом случае я смогу с ним справиться. Он замахнулся правой рукой. Я блокировал удар и нанес ему хук в живот. Пиджак глухо застонал и сложился пополам. Этот стон доставил мне глубокое удовлетворение. Терпя побои в течение двух дней, я впервые имел возможность ответить ударом на удар. Я и сам не ожидал в себе такой бешеной ярости. Кожаный Пиджак уже оправился от потрясения и, улыбаясь, поднимался с земли.

— Ты имел право на один удар, — сказал он. — А сейчас моя очередь.

Он снова ринулся на меня с той же непринужденностью, уверенный в своем превосходстве. Он считал, что находится вне пределов досягаемости. На этот раз я ловко уклонился и вмазал ему по челюсти. Шатаясь, он попятился назад и упал. Пока он не оклемался, я живо повернулся, чтобы предотвратить нападение с тыла. Передо мной стоял Спортивный Костюм, и его кулак был нацелен на мой живот. Белый Галстук спокойно прикуривал сигарету.

— Зря теряешь время, малыш, — сказал он безразлично. — Тебе это не принесет ничего, кроме новых неприятностей.

— Хоть душеньку потешил, — ответил я, задыхаясь. — Мне нравится, когда ваши дружки ползают передо мной на карачках.

И тут солнечный свет померк в моих глазах. Только что гигантский огненный диск висел над самым плечом Спортивного Костюма, и вдруг исчез. Удар настиг меня сзади, и я обмяк, как тряпичная кукла. Я ощущал себя мертвецом, которого несут на кладбище, и никто не пришел поплакать на похоронах. Меня положат в общую могилу и забросают грязной землей. Я слышал, как кто-то говорил:

— Посмотри-ка получше. Может, он уже коньки отбросил?

Я открыл глаза — я лежал на спине, и весь мир вокруг меня дрожал. Меня удивило, как можно двигаться, оставаясь в то же время совершенно неподвижным. Потом до меня дошло, что я лежу на полу в едущей машине. Впечатленный этим открытием, я долго обдумывал его с энтузиазмом ученого первопроходца. Затем я заметил, что руки у меня связаны веревкой. Снаружи было темно. За время моих похорон наступила ночь. С заднего сиденья раздался голос Спортивного Костюма:

— Рип Ван Винкль возвращается к цивилизации.

Белый Галстук сидел впереди, он обернулся, чтобы посмотреть на меня. Значит, за рулем был Кожаный Пиджак.

— Как жалко, — прокомментировал, мое пробуждение Белый Галстук. — Ты пропустил три четверти прогулки. Мы почти приехали.

Я повернул голову и застонал. Я чувствовал себя как артишок, у которого оторвали все листья. Мозг внутри черепной коробки превратился в желе.

— По расписанию у меня обязательная дневная сиеста. Это необходимо, чтобы быть всегда красивым, — сказал я.

— Судя по твоему храпу, тебе снились кошмары, — сострил Спортивный Костюм.

— Естественно. Мне приснился ты, — ответил я. — И вот я просыпаюсь в ужасе и вижу этот кошмар наяву. Как в той сказке, знаешь, — «Красавица и чудовище».

— Я тебе скоро расскажу сказку пострашнее, — пообещал Спортивный Костюм. — Если я постараюсь, ты уже больше никогда не проснешься.

Через пять минут машина притормозила на повороте и свернула на гравийную дорожку. По моим подсчетам, мы проехали по ней метров четыреста.

— Конечная, — объявил Спортивный Костюм. — Просьба всем пассажирам покинуть автобус.

Он открыл дверцу и вышел из машины. Затем они с Кожаным Пиджаком без особых церемоний выволокли меня наружу и бросили на землю. Гравий царапал мне спину, как будто меня положили на доску с гвоздями. Мне приказали встать. Я постарался исполнить приказание, но безуспешно. Спортивный Костюм угостил меня ударом по почкам, что также не способствовало моим успехам. После нескольких попыток мне удалось принять вертикальное положение. Голова была такая тяжелая, что перевешивала все остальные части тела. Мне понадобилось некоторое время, чтобы привыкнуть к новому распределению веса в моем организме.

Ситуация была неблагоприятная, но с другой стороны, я был с ними уже несколько часов и все еще дышал. Если бы у них была инструкция убить меня, они не стали бы долго возиться. По всей видимости, Контини решил оставить меня в живых. Он просто хотел попугать меня и вывести из строя до окончания расследования по делу Чепмэна. Может, на старости лет его характер смягчился, подумал я. Или здесь была прямая связь с моим звонком Чипу. Если найдут мой труп, Чип сразу поймет, что в этом повинен его отец. Контини не боялся закона и, я уверен, плевал с высокой колокольни на мою драгоценную жизнь. Но он боялся, что его сын узнает, что он убийца. Забавно, как мораль проникает в самые черствые души, когда дело касается близких. Человек сделает все, чтобы сохранить уважение своего сына. Я и сам недавно размышлял по этому поводу.

Мы шагали вчетвером в течении четверти часа. Белый Галстук освещал нам каменистую дорогу карманным фонариком, а Спортивный Костюм подгонял меня, тыча в спину пистолетом. Я догадывался, что мы находимся в Кернз Керри, старом заброшенном карьере для добычи гравия. Его не использовали уже лет семь. Карьер был расположен в двадцати километрах от заповедника и был подходящим местом, чтобы тайно содержать человека в плену сколько понадобится. Когда мы начали взбираться на склон карьера, я понял, что не ошибся. Небольшое утешение, но по крайней мере я знал, где нахожусь.

Мы подошли к заброшенной хижине прораба. Белый Галстук открыл дверь и сказал:

— Вот твоя новая квартира, Клейн. Ты привыкнешь к ней за две недели.

— Великолепно, — вежливо сказал я. — Когда вы доставите мое пианино? Я не хочу утратить беглость пальцев.

— На твоем месте я бы не шутил, — сказал Спортивный Костюм. — Ты не понимаешь своего счастья. Я даже начинаю завидовать. По всем правилам тебе давно пора подохнуть. Но по каким-то причинам старик решил подарить тебе жизнь.

— Такая щедрость делает его достойным претендентом на Нобелевскую премию за вклад в дело мира.

Не обращая внимания на мои слова, Спортивный Костюм продолжал:

— Ты остаешься в живых, но это не значит, что ты будешь здесь развлекаться. Есть много способов сохранить человеку жизнь, которые гораздо хуже, чем смерть. Один промах — и ты будешь умолять нас пустить тебе пулю в лоб. Смерть покажется тебе отдыхом на Бермудах по сравнению с тем, что тебя ждет.

Комнатушка была небольшая, примерно три на пять квадратных метров, сырая и пыльная, в ней пахло сгнившим деревом. При свете электрического фонарика я разглядывал стол, несколько стульев и старые бухгалтерские книги. Эта грязная нора совсем не подходила для сцены спектакля с моим участием. Здесь негде будет развернуться, особенно когда на тебя смотрит дуло пистолета. Я начал смиряться с неизбежностью долгого пребывания здесь, но тут мне улыбнулась удача. Спортивный Костюм и Белый Галстук ушли. Они сказали Кожаному Пиджаку, что пойдут за жратвой и вернутся через часок. Тот попросил их купить ему сандвич с сосиской и пива. Мы остались одни, и мои шансы существенно возросли, но радоваться было рано. Предстояло найти способ завязать драку, не особенно рискуя своим черепом.

Пиджак сел на стул около двери, в одной руке фонарь, направленный мне в глаза, в другой — пистолет, глядящий мне в лоб. Я сел на пол в углу, отвернувшись от резкого света лампы. На воле стрекотали сверчки и время от времени квакали лягушки. Их кваканье напоминало звук старинного китайского инструмента с одной струной. Минут пять-шесть прошли в полном молчании. Я слушал, как мой юный друг энергично работает челюстями, перемалывая жевательную резинку.

— Эй, Энди, — сказал я. — Мне не дает покоя одна мысль. Ты мне не ответишь на маленький вопрос?

— Какой?

— Интересно, какие ощущения это вызывает?

— Что?

— Быть педиком.

— Не понимаю, о чем ты.

— Понимаешь, Энди. Хвастаешься своими мускулами, а сам голубой. Голубее не бывает.

— Я не обязан выслушивать твою брехню, недоносок.

— Тогда попробуй заставить меня замолчать. Я могу говорить что захочу. А такому вшивому пидору, как ты, нечем заткнуть мне пасть.

— Еще одно слово, и ты о нем пожалеешь.

Я надул губки:

— Фи, противный, какой ты грубый и неженственный.

В ответ он выстрелил, пуля ударилась в стену над моей головой.

Я продолжал кривляться:

— Энди, крошка, ты меня совсем не любишь.

— Если не уймешься, я прицелюсь поточнее.

— Ты не можешь меня убить. Тебе приказано оставить меня в живых. Если ты не выполнишь приказ, тебе придется не лучше, чем мне.

— Не надейся, козел вонючий. Мне никто не приказывает. Если я продырявлю твою башку, меня наградят медалью.

— Что ж ты не стреляешь, моя киска? Угрожать пистолетом человеку, у которого связаны руки, это действительно дело для настоящего мужчины. Что верно, то верно. Так могут поступать только жалкие гомики, как ты. Все козыри в твоей колоде.

— Я сделаю из тебя котлету в любом месте и в любой час.

— Почему бы не сейчас, сынок? Или боишься попортить свою хорошенькую мордашку? У тебя был такой грозный вид, когда ты избивал беззащитного человека, но, по правде говоря, ты не слишком силен в драке. Тебе бы только со старушками кулачками размахивать.

Я впадал в отчаянье. Он не поддастся на провокацию, и я останусь связанным до прихода Белого Галстука и Спортивного Костюма. Но все-таки мне удалось вывести его из себя. Он положил фонарь на стол так, чтобы свет падал на меня, встал и засунул пистолет за пояс.

— Встать, сукин сын! — взревел он. — Я дам тебе урок, который ты нескоро забудешь.

Я встал напротив него. Он стоял спиной к свету, и я различал только контур тела, не видя глаз. Но мне необязательно было видеть их выражение, чтобы угадать, что сейчас произойдет. Он занес руку и со всей силы ударил меня в подбородок. Это был неплохой выпад, и мне даже показалось, что он сломал мне челюсть. Я отпрянул, пошатнувшись, и прислонился к стене. Каким-то образом мне удалось сохранить равновесие. Это было главное. Я знал, что если выдержу его лучший прямой удар, то ему крышка. И он тоже знал это.

— Если это все, что ты умеешь, красавчик Энди, — произнес я, превозмогая боль, — тебе следует записаться на курсы боди-билдинга Чарльза Атласа. Твой кулачок не повредит и моей бабушке, а она весит сорок пять кило.

Он был взбешен до крайности. Столько лет он безнаказанно колотил людей и впервые нарвался на типа, который осмелился ему сопротивляться. Беда с этими упрямыми баранами. Они так привыкли бить людей слабее себя, что в конце концов у них возникает ложное представление о собственной силе. Я не был стариком бакалейщиком с соседней улицы. Я был чуть больше Энди и гораздо опытнее его. Этого было достаточно, чтобы задеть его тщеславие и заставить совершать ошибки одну за другой.

— Никто не смеет так со мной разговаривать! — взорвался он. — Слышишь? Тебе это с рук не сойдет!

Как и раньше, в заповеднике, он бросился на меня издалека, и я смог, пригнувшись, избежать прямого выпада. Мои связанные руки образовали двойной кулак, и я вложил в удар всю свою силу и злость. Он отлетел, опрокинул по пути стол и фонарь, погрузив комнатушку в непроглядную тьму. Я кинулся к двери, но он успел вытянуть руку, когда я перепрыгивал через порог. Я тяжело рухнул на гравий, не имея возможности смягчить падение руками, и тут же быстро поднялся. Я задыхался. Если я дам ему время очухаться и вытащить пистолет, все будет кончено. Ночь была лунной, светлой, и поблизости не было деревьев, чтобы укрыться. Я должен был уйти от него как можно дальше.

Я побежал. Но парень был быстрее и моложе. Под ногами яростно хрустели камешки — преследователь приближался. Я понял, что мне не спастись. Подчинившись внезапному импульсу, я решил остановиться. Если не получается бежать быстрее, чем он, надо взять его внезапностью. Я резко затормозил и замер, постаравшись как можно сильнее упереться ногами в землю, и поднял руки как для удара бейсбольной битой, целясь в голову. Энди бежал прямо на меня, и в момент столкновения я почувствовал, как лицевые кости соперника разбиваются вдребезги, как стекло. Врезавшись в меня, как в кирпичную стену, он рухнул, вопя от боли. Но и на этот раз противник не сдался. Им двигал животный инстинкт зверя, боровшегося за свою жизнь. Он поднялся, ослепленный болью и яростью, и снова бросился на меня. Мои глаза уже свыклись с темнотой, и я видел, где мы находимся. У меня не было времени отбежать. Я сделал только один шаг, Энди перелетел через край котлована и свалился на дно.

Несколько минут я не шевелился. Я оставался на месте, не в силах перевести дух. Потом меня охватила дрожь. Я не хотел этого, но тело вышло из-под моего контроля. Мне казалось, что я вот-вот потеряю сознание. Я опустился на колени, и меня вырвало. Не знаю точно, то ли я блевал, то ли рыдал. Легкие жгло как огнем, грудь жестоко болела. Если бы я вовремя не остановился, сказал я себе, я первым бы оказался на дне котлована. Но это было уже не важно. Слишком много мертвецов — с меня хватит на всю оставшуюся жизнь. Мне многим пришлось пожертвовать ради того, чтобы остаться в живых. Я стал убийцей. Я ничего больше не понимал.

Через десять — пятнадцать минут я немного успокоился. У меня хватило здравого смысла, чтобы понять: здесь оставаться нельзя. Двое других должны были вернуться с минуты на минуту. Я больше не смогу выдержать насилия над собой. Мне было все равно, что могло со мной произойти в дальнейшем, но я знал точно, что не переживу повторения этого кошмара. Я дошел до предела и покидал поле боя.

Мне снился город, где не было никого, кроме меня! Все жители исчезли, потому что мой голос обладал странной разрушительной силой. Всякий раз, когда я обращался к человеку, он тут же исчезал. Я открывал рот, и вокруг меня образовывалась пустота. Люди бежали, едва завидев меня, а я в отчаянии звал их, пытаясь объяснить, что не виноват, и от звуков моего голоса они распадались на молекулы. Вскоре не осталось ни одной живой души. Я был последним человеком на земном шаре. Охваченный грустью, я сел в холле какого-то отеля и заплакал над своей горькой судьбой. Я спрашивал себя, существует ли способ исправить катастрофу, причиной которой я стал, и понял, что нет. Люди никогда не вернутся. Я принял обет не произносить больше ни слова, хранить молчание до конца своих дней. И вдруг послышался стук молотка, доносившийся с верхних этажей отеля. Я вскочил и побежал наверх по лестнице. В городе остался еще кто-то, и если я сумею его найти, мир спасен. Целую вечность я взбирался по лестнице, а звук приближался. В тот миг, когда я достиг последнего этажа, я проснулся. Кто-то стучал в дверь. Я попробовал встать, но все мои мускулы завопили от негодования. У меня было такое ощущение, что я всю жизнь служил грушей для начинающих боксеров. Я никогда больше не смогу ходить и остаток жизни проведу в этой комнате, прикованный к постели. Старая, морщинистая сиделка будет ухаживать за мной и кормить с ложечки куриным бульоном. В дверь продолжали настойчиво стучать. Я крикнул:

— Иду!

Часы показывали без десяти восемь. Значит, я спал меньше пяти часов. Через полгода я добрался до двери. Еще неделю я открывал замок и два часа тянул за ручку. Наконец ранний посетитель предстал передо мной. Это был Гримз.

— Святой Иисус, — сказал он. — Ваше лицо похоже на карту рельефа Скалистых гор.

— Да, и мне еще повезло. Я бы мог попасть в долину Смерти.

Я впустил его в комнату. В этот раз он воздержался от остроумных замечаний по поводу обстановки. Мы опустили прелюдию и приступили прямо к сути.

— Я не смогу связать двух слов, пока не волью в себя чашку кофе, лейтенант, — объяснил я. — Присоединяйтесь ко мне, если хотите.

Я прошел в кухню, открыл кран и засунул голову под струю холодной воды. Постояв так три-четыре минуты, я вытерся полотенцем и занялся приготовлением кофе.

Грим заявил:

— Поскольку я завтракал два часа назад, чашка кофе мне не помешает. Вы, частные детективы, умеете жить красиво. Просыпаетесь, когда хотите и, если у вас нет настроения, можете весь день валяться в постели с детективным романом в руках, жуя шоколад.

— Шоколад у меня кончился, но если хотите взять у меня книжку, не стесняйтесь. Советую начать с «Красного и черного». Стендаль поможет вам отвлечься от работы.

— А как насчет «Голубого и черного»? Мне всегда хотелось прочесть вашу автобиографию. Может, я узнаю одну из ваших маленьких тайн. Например, кто преподал вам первый урок бокса? Или почему вы исчезаете в штате Нью-Джерси, в то время как вы должны вести расследование в Нью-Йорке?

Когда кофе вскипел, я поставил на поднос термос, две чашки, ложки, бумажные салфетки, сахарницу, полпакета молока и отнес все это в гостиную. Кто посмеет сказать, что я плохая домохозяйка?

Гримз похвалил кофе, что польстило мне. Он определенно начинал мне нравиться.

— Я должен поблагодарить вас за то, что вы освободили меня вчера, — сказал я, зажигая сигарету. — Мне кажется, это было так давно, что я почти забыл об этом.

— Я чуть не сказал Горински, что не знаю вас. Но вовремя вспомнил, что Ирвингвилль не слишком гостеприимное место, и решил, что вам, наверное, нужна помощь.

— На это я и надеялся. Мне некого было больше позвать.

Гримз допил кофе и поставил чашку на стол.

— Я рад, что оказал вам небольшую услугу, Клейн, честное слово. Но за это вы должны мне объяснить, что вы там вытворяли.

— Я проверял одну версию, связанную с убийством Джорджа Чепмэна. Я все еще не знаю, кто истинный виновник, но уверен, что напал на верный след.

И я рассказал ему правду о катастрофе, происшедшей пять лет назад, рассказал, что Виктор Контини был замешан в этом деле и что Бруно Пиньято работал на него. Рассказал о поездках в Нью-Джерси, о том, как я нашел Пиньято мертвым в его доме, обрисовал в общих чертах мое общение с капитаном Горински. Закончил я описанием своих ночных злоключений. Гримз налил себе вторую чашку кофе.

— Если бы вы рассказали мне обо всем вчера, — сказал он, — вы избежали бы многих неприятностей.

— Я не думал, что события начнут разворачиваться с такой скоростью. Я хотел найти что-то более конкретное, прежде чем говорить с вами.

— Не вам решать, что конкретно, а что нет, Клейн. Когда вы нападаете на след в подобном деле, это касается полиции, понятно? Вы не имеете права рыскать повсюду ради собственного удовольствия. Возможно, Пиньято был бы сейчас жив, если бы вы не поступили так необдуманно.

— Это всего лишь слова, лейтенант, и вы это превосходно знаете. Вчера вас не интересовали мои рассказы. Вы говорили о письме так, будто я его выдумал.

— Письма не существует, пока я его не увидел. Это не доказательство, не след, вообще ничто. — Гримз встал и начал ходить из угла в угол. — Ваша ошибка в том, что вы слишком усложняете дело. Вы считаете, что оно составная часть какого-то гигантского заговора столетней давности. Вы тратите время, занимаясь событиями прошлого, хотя вместо этого вы должны напрячь свои мозги, чтобы поразмышлять о событиях вчерашних. Вчера, если вы помните, убили Чепмэна, а сегодня мы занимаемся расследованием его убийства.

— Я верю, что Виктор Контини приложил руку ко вчерашнему происшествию. В письме, которое он послал Чепмэну, содержится прозрачный намек на ту аварию. Если я раскрою, что же произошло тогда на самом деле, это прольет свет на настоящее. Я говорю не о простом совпадении, а о явной связи. И не верю, что вы такой идиот, что ничего этого не видите.

Гримз раздраженно хлопнул себя по бокам. Разговор шел уже не просто о Чепмэне, а об основных принципах, и он хотел непременно убедить меня в своей правоте.

— Послушайте, — сказал он, — я не говорю, что Контини никак не связан с катастрофой. Я сегодня же займусь им. Но вы лучше меня знаете, что практически невозможно получить доказательства виновности этого типа. За двадцать пять лет ему не смогли пришить ничего серьезнее превышения скорости. — Гримз поднял руки, призывая меня молчать и не перебивать его. Он не хотел, чтобы я мешал ему разворачивать свою аргументацию. — Хорошо. Допустим, вы откроете, что Контини подстроил несчастный случай с Чепмэном пять лет назад. Что это нам дает? Одни догадки, предположения. Вам кажется, что вы продвигаетесь вперед, а на деле пятитесь задом. Прежде чем доставать свой телескоп, посмотрите, что творится у вас под носом. Не надо быть гением, чтобы раскрыть преступление, надо просто много работать.

— Разница между нами в том, — сказал я, — что я хочу выяснить, почему Чепмэн был убит, а вас интересует — каким образом. Мне нужна истина, а вы ищете виновного, козла отпущения.

— Мне платят за это, — отрезал Гримз. — В этом заключается обязанность полицейского.

— Значит, у нас разные обязанности.

— Точно. И вы не получаете жалованья.

— А за что вам платят в настоящее время, лейтенант?

— Я думал, вы не станете задавать таких вопросов. — Гримз сделал паузу, вернулся на место и сел. Он улыбнулся. — Для этого я и пришел к вам. Я хотел поговорить о предстоящем аресте.

— Насколько я понимаю, вы имеете в виду Джудит Чепмэн?

— Да. Потому что именно она совершила убийство. Эта женщина виновна.

Мне не нравилось такое решение. Оно было слишком легким и бессмысленным. Вчера в девять часов утра я разговаривал с Джудит по телефону. После нашей шутливой перепалки она вдруг стала очень серьезной и сказала, что беспокоится о своем муже. Тревога в ее голосе была неподдельной, искренней. Так не может говорить человек, замышляющий злодейство.

— Не знаю, какими фактами вы располагаете, — сказал я, — но уверяю вас, что она этого не делала.

— Чепуха, — отмахнулся Гримз, — вам нужны факты? Пожалуйста! Первое — она признает, что завтракала вместе с мужем. Второе — отпечатки ее пальцев были найдены на обеих — обеих! — чашках. Третье — мы нашли пузырек с ядом в кухонном шкафу, он был куплен в понедельник в аптеке самой миссис Чепмэн. Четвертое — у нее была любовная связь с профессором из Колумбийского университета Уильямом Бриллем. Она требовала у Чепмэна развода, а тот отказывал ей в этом. Мне продолжать?

— Где находится миссис Чепмэн в настоящий момент? — спросил я.

— У себя.

— Брайан Контини в курсе дела?

— Но он не будет вести ее защиту. Он не может выступать как адвокат в уголовном деле, и им понадобится очень сильный защитник. Говорят, он собирается нанять Бэрльсона, а он настоящий зубр в уголовных делах.

Я предпринял последнюю попытку:

— А вам не кажется странным, что адвокатом Чепмэна является сын человека, который организовал ему автомобильную катастрофу?

Гримзу надоело препирательство, он начал злиться.

— Так не пойдет, Клейн. Вы не можете возлагать на человека ответственность за того, кто подписал его свидетельство о рождении. Брайан Контини нормальный парень, просто он, к несчастью, не мог выбирать себе отца. Конечно, такие хитрецы, как мы с вами, не рождаются, не предъявив сначала список требований к родителям. Но большинство людей вынуждены довольствоваться тем, что есть. — Он сделал нетерпеливый жест: — Оставьте это. Дело ясно как день, и оно закончено.

— Это-то меня и беспокоит. Все слишком легко и просто. Расследование закончилось, не начавшись. Слишком много улик. Это больше похоже на инсценировку, чем на обычное преступление. Джудит Чепмэн могла оставить за собой все перечисленные вами улики, только находясь в состоянии глубокого транса.

— Кто знает? Может, она хотела, чтобы ее поймали. Такое часто бывает.

— Слишком просто, — повторил я.

— Иногда жизнь бывает проста, — произнес Гримз, вставая. — Это потому, что большинство преступлений очень сложны, и, соответственно, когда появляется более простой случай, это вызывает подозрения. — Он направился к двери. — Теперь мне пора уходить, Клейн. Я думал вам будет приятно, если я приду и расскажу обо всем, что произошло за время вашего отсутствия.

— Я благодарен вам, лейтенант. Если бы вы не сыграли сегодня роль будильника, я бы, наверное, проспал до вечера.

Гримз улыбнулся, шагнул через порог и просунул голову в приоткрытую дверь.

— Эй, Клейн, — крикнул он, — спасибо за кофе! Это было совсем неплохо. Если однажды вам надоест хлеб частного детектива, вы всегда можете открыть экспресс-бар в нашем районе.

Не дожидаясь ответа, голова исчезла. Хлопнула дверь, и я остался в гордом одиночестве.

Я сидел, созерцая торговую марку на дне чашки. Гримз не сообщил мне ничего из того, что меня интересовало. Я закурил сигарету и стал убивать время, пуская колечки. Но и они не принесли мне желаемого ответа. Я встал и начал мерить комнату шагами. На счете девяносто девять я плюхнулся на диван. Голова была пуста. В последнее время у нее появилась привычка подводить меня в самые неподходящие моменты.

Дело принимало дурной оборот. Два дня я боролся, чтобы собрать головоломку из фактов, действующих лиц и человеческих отношений. И вот заявляется Гримз, и все летит к чертовой матери. Я спрашивал себя, есть ли у меня еще время, чтобы собрать вновь распавшиеся частички головоломки. Почти машинально мысли вернулись к Чепмэну. Я пытался смотреть на мир его глазами. В какой-то момент мне пришло в голову, что Чепмэн был пленником своего таланта. Я попробовал представить себе, каково это — быть удачливым до такой степени, чтобы в конце концов испытывать отвращение к предмету своего таланта и успеха. Чепмэн познал успех во всем, и, однако, не он сам его достиг. Талант, как чудовище, живущее внутри, использовал его личность для достижения собственных целей. Он, должно быть, чувствовал себя отрезанным от жизни. Он был не самим Чепмэном, а своим заместителем, отрекшимся от всякой ответственности за свои поступки. Приказывал монстр. Жил монстр. Веселился монстр. Монстр дал ему все и все отнял. Потом внезапно монстр был убит. Ощутил ли Джордж себя свободным? Или же погрузился в другую, еще более ужасную пустоту? Если все его существование до этого определялось монстром, где он мог искать самого себя, свое «я»? Такой человек, как Чепмэн, мог чувствовать себя нереальным, призрачным, как если бы самая главная часть его души еще не родилась. Он мог чувствовать себя потерянным, разрываясь между одним «эго», которое у него украли, и другим, которого ему никогда не обрести.

Жестокая борьба с Лайтом вокруг контракта была для него способом отомстить монстру за испорченную жизнь, вернее, за навязанный ему образ жизни. Это был долг крови.

Я не отступлю. Что бы там ни думал Гримз, дело не закрыто, и я намеревался довести его до конца. Единственное, что мне нужно — клиент. Я решил предложить свои услуги Джудит Чепмэн.

По телефону ответил пожилой женский голос.

— Джудит сегодня не принимает, — сказала женщина. — Сейчас вы не сможете с ней поговорить.

Я догадался, что это мать Джуди. Только родители называют своих детей полным именем.

— Пожалуйста, передайте ей, что звонит Макс Клейн. Не хочу показаться назойливым, но речь идет о чрезвычайно важном деле, и она наверняка согласится со мной поговорить.

Мать сказала, что спросит у дочери. Через полминуты раздался голос Джуди:

— О боже мой, Макс! Я так рада, что вы позвонили. Это чудовищно. Вы не представляете, что произошло.

Голос ее утратил былую уверенность. За одни сутки она пережила смерть мужа и обвинение в убийстве. Ей было страшно.

— Знаю, — сказал я. — Дело плохо. Но нужно бороться. Я хочу помочь вам, Джуди.

Она глубоко вздохнула, как будто ей предстояло сделать особое усилие, чтобы продолжать разговор.

— Когда вы можете прийти? Я хочу, чтобы вы были со мной.

— Мне еще нужно кое-что сделать. Но я приду к вам около двенадцати.

— Не опаздывайте.

— Я сделаю все возможное.

— Я буду ждать.

— Я тоже.

Мы повесили трубки, оставив все недосказанное в воздухе. Я пообещал ей помощь, но не предложил ничего конкретного. Сколько времени она сможет выдерживать давление? Я не знал, удастся ли мне оправдать ее. А если удастся, захочет ли она потом принимать мою поддержку.

Я готовился к встрече с Виктором Контини. Посмотрев в зеркало, я обнаружил, что моя физиономия выглядит не столь ужасно. На левой щеке — большая ссадина, но в основном все в порядке. Сильно болел затылок, да и ребра давали о себе знать при каждом движении. Но, как говорится, до свадьбы заживет. Заключение медицинского осмотра было положительным.

Когда я завязывал галстук, зазвонил телефон. Машинально я двинулся к аппарату, чтобы взять трубку, но в последний момент остановился и решил не подходить. На четвертом звонке я пошел в ванную, на шестом — пересмотрел свое решение. На девятом — вернулся обратно. Абонент, видимо, решил во что бы то ни стало меня достать. Может, случилось что-то важное. Вера в священное могущество телефонного аппарата — неотъемлемый элемент современной жизни. Люди прерывают самые увлекательные дискуссии и ожесточенные споры, подчиняясь его призывам. Отказ ответить считается актом агрессии против самой структуры общества. На одиннадцатом звонке я снял трубку. Павлов мог бы быть доволен подтверждением теории безусловных рефлексов.

— Клейн? — Глухой, угрожающий голос — похоже, говорили через платок, так что узнать говорившего было невозможно.

— Собственной персоной, — ответил я. — Что я могу для вас сделать?

— Не для меня, Клейн. Для самого себя.

— Например?

— Например, исчезнуть.

— Я уже пробовал. Но магическое зелье оказалось недостаточно сильным. Мой нос все время проявлялся.

— Предупреждаю, что если вы не испаритесь по собственному желанию, вас испарят насильно. Вы пожалеете о своем упрямстве. Впрочем, покойники не испытывают сожаления, не так ли?

— Послушайте, если вы хотите уговорить меня подписаться на «Нью-Йоркер», оставьте эту затею. Я не собираюсь возобновлять подписку на этот журнал в следующем году.

— Вам надо уматывать подальше от всего, что касается Джорджа и Джудит Чепмэн.

— Все, кого я встречаю в последние дни, говорят только об этом. Все так заботятся о моем здоровье, что даже советуют мне поехать в отпуск. Но мне хорошо и здесь. В мае Нью-Йорк так прекрасен, почему бы вам не позвонить в ноябре? Возможно, осенью ваше предложение меня заинтересует.

— В ноябре будет слишком поздно, Клейн. Вы к тому времени умрете.

— И ромашки тоже умрут. Закончится очередной телесериал, птицы улетят на юг. Что дальше?

— Прощайте, Клейн. Вы глупец.

— А у вас зато насморк. Мне легче.

Так начался день. Я не собирался переживать из-за такой мелочи. Я слышал слишком много угроз, чтобы обращать внимание на еще одну. Я достиг предела беспокойства за эту неделю и отныне не мог оборачиваться назад. А впереди была стена. Проблема состояла в том, чтобы преодолеть ее, не видя поблизости ни одной двери.

За то время, пока мы не виделись, Чип потолстел и стал носить очки. Перемены во внешности замечаешь тогда, когда встречаешь через много лет старого приятеля. Время оказалось беспощадным к Чипу. Округлившаяся талия не феномен для мужчины, перевалившего далеко за третий десяток. Но в нем помимо этого появились признаки старости, изношенности. Я даже не сразу узнал его. Чип растерял всю свою шевелюру, виски посеребрила седина. Но не это сбило меня с толку — скорее его тяжеловесность и покорность судьбе. Он производил впечатление человека, который ничего больше не хочет от жизни, цепляясь за прошлое. Он был хорошим мужем и хорошим отцом, жил со своей прелестной женой и тремя детьми в богатом красивом доме. Он стал уважаемым гражданином, деля свое время между престижной работой и домашним очагом. Я засомневался, могу ли я опять называть его Чипом, как в старые добрые студенческие времена. Он подошел ближе, и мы обменялись улыбками, рукопожатиями и похлопываниями по плечу. Впрочем, было заметно, что под напускной веселостью скрывается беспокойство. Недавние события ставили его в неловкое положение, и он не знал, принимать ли меня как друга или как врага. Несколько минут мы болтали, вспоминали молодость.

Он спросил:

— Сколько же времени мы не виделись?

— Четыре года.

Чип не мог поверить, но я назвал ресторан, где мы вместе обедали в последний раз, и он в конце концов вспомнил.

— Это было двое детей и пятнадцать килограмм тому назад, — рассмеялся он.

Действительно это все было сто лет назад. Покинув приемную, он повел меня по длинному коридору. Пол был устлан толстым ковром, а стены украшали старинные гравюры XVII века в элегантных рамках. Обстановка сильно изменилась со времени моего последнего визита. Райан и Болдуин, основатели фирмы, собрались уйти на покой, и Чип стал полновластным хозяином. Офис был переоборудован в соответствии с духом времени, а интерьер служил рекламой, предупреждая клиентов, что они находятся в учреждении высшего класса и гонорары будут высокими. Посередине коридора Чип остановился и осторожно взял меня за локоть. Он хотел поговорить со мной, прежде чем мы предстанем перед Виктором Контини.

Я чувствовал себя боксером, которому арбитр напоминает правила игры перед началом первого раунда. Чип не знал, что его отец уже провел несколько раундов со мной, правда через подставных лиц. С лица Чипа исчезло выражение радушного хозяина. Радость встречи со старым институтским товарищем померкла. Лицо исказил страх, будто поблизости была спрятана готовая взорваться мина. Он заговорил почти шепотом:

— Послушай, Макс, я не знаю, что у тебя на уме, но будь осторожней, ладно? Я не хочу неприятностей.

— Я пришел не за этим. А неприятности начались еще до того, как я появился на сцене.

— Прошу тебя, не говори с ним слишком резко. У отца слабое сердце, и я хотел бы избежать всего, что может его взволновать.

— Не беспокойся. Я не из тех людей, которые могут взволновать твоего отца. Ты бы лучше обо мне беспокоился.

— Не забудь, что я сделал тебе большое одолжение, устроив вашу встречу.

— Я упомянул тебя в своем завещании, так что успокойся, Чип. Игру веду не я, а твой папа.

Чип с несчастным видом поджал губы, понимая, что не властен надо мной.

— Я знал, что это ошибка, — сказал он. — Я знал, что не следовало этого делать.

Перед тем как зайти в кабинет, я спросил его:

— Как обстоят дела с Джудит, Чип?

— Я нанял Бэрльсона для ее защиты. — Он посмотрел на часы. — Сейчас они, наверное, обсуждают свою тактику на процессе.

— Я тоже скоро буду у нее. Мы в одной упряжке, Чип. Постарайся не забывать об этом.

— Знаю, знаю, — заныл он. — Я бы предпочел не быть ни в чьей упряжке. Я не гожусь для таких вещей.

— Мужайся, мой мальчик, — сказал я, хлопнув его по плечу. — Тебе надо вырабатывать характер.

Чип скорчил гримасу и открыл дверь кабинета. Его отец сидел в удобном кожаном кресле и смотрел в окно. Виктор Контини был маленьким пухлым человечком семидесяти лет и казался не более опасным, чем паук. Одет он был свободно — цветастая рубашка выглядывала из-под синего спортивного пуловера, брюки из голубой шотландки и белые мягкие туфли. Не зная о его страшном прошлом, его можно было принять за пенсионера, греющего свои старческие косточки на солнышке в Майами-Бич. Массивное бриллиантовое кольцо, украшавшее мизинец его левой руки, было единственным знаком, указывающим на то, что он жил не на средства благотворительности. Он не поднялся при нашем появлении.

— Вот мистер Клейн, — сказал Чип.

— Счастлив познакомиться с вами, мистер Клейн, — произнес старик равнодушно.

— Мы с Максом вместе учились на юридическом. Он был тогда прекрасным игроком в бейсбол, — продолжал Чип.

— Очень интересно, — ответил Контини. Так усталый отец отвечает на лепет трехлетнего сына, который с гордостью показывает исчерканный каракулями листок.

— А теперь оставь нас, Чип. Нам с мистером Клейном надо поговорить о делах.

Чип вспыхнул от стыда. Отец так с ним обращался тысячи раз, и тысячи раз Чип испытывал это жгучее мучительное унижение. Он не смог противостоять отцу пятнадцать лет назад, когда это могло оказать решающее значение для всей его жизни, а теперь было поздно что-то менять. Принятое Чипом решение заключалось в том, чтобы стать таким человеком, каким не был его отец, — искренним, прилежным, честным. С одной стороны, этот выбор польстил отцовской гордости. С другой — он навсегда помешал Чипу завоевать отцовское уважение. Брайан Контини достиг всего сам, но для отца он оставался маленьким послушным мальчиком, получающим хорошие отметки. Отец никогда не считал его равным.

— Я хотел бы остаться, папа, — сказал Чип, пытаясь символически заявить о своих правах. — Мы с Максом старые друзья, у нас нет секретов друг от друга.

Старик ответил спокойно, но твердо:

— Это деликатное дело, Чип, и тебе лучше уйти. Это займет всего несколько минут.

Чип обескураженно взглянул на меня и, не говоря ни слова, вышел из кабинета.

Когда дверь за ним закрылась, Виктор Контини заметил:

— Брайан хороший невинный мальчик. Я не хочу его впутывать в свои дела. Мой сын — это моя семья. Вы не должны были обращаться к нему, чтобы добиться встречи со мной. Это против правил, и вы должны были это знать.

— Вам следовало прислать мне список правил, — сказал я. — Мне кажется, вы сами любите их нарушать. Например, послали трех головорезов против одного. И забронировали для меня номер в отеле с видом на заброшенный карьер, откуда я мог не вернуться.

— Вы упрямец, — произнес Контини хрипло, и без всякого выражения. — Но судя по вашему лицу, ваше здоровье оставляет желать лучшего, Клейн. Вам надо обратиться к врачу.

Я пересек комнату и уселся на подоконник метрах в пятидесяти от Контини. Я хотел говорить с ним лицом к лицу. Мне казалось, что я смотрю на статую бульдога. Обвислые щеки были усыпаны старческими пятнами, а маленькие темные глазки не отражали света. В них было столько хитрости, что настоящие эмоции разглядеть было невозможно. Контини в совершенстве владел наукой скрывать свои чувства.

— Если вы находите, что я неважно выгляжу, — сказал я, — вам лучше взглянуть на другого человека. Он на дне заброшенного карьера составляет компанию булыжникам.

— Я слышал об этом. — Контини выглядел таким спокойным и расслабленным, что я бы не удивился, если бы он, выслушав мои обвинения, взял со стола журнал и начал небрежно его перелистывать. — Но это было вчера. Сегодня — другое дело. Прошлое меня не интересует.

— Зная о вашем прошлом, не сомневаюсь, что вы не любите оглядываться назад. Но прошу сделать для меня исключение. Я бы хотел, чтобы вы помогли мне понять кое-что о событиях пятилетней давности. Видите ли, мистер Контини, иногда прошлое удивительным образом переплетается с настоящим.

— Не для меня. Если вы хотите поговорить о том, что случилось пять лет назад, хорошо. Я отвечу вам. Но мне нечего сказать по поводу настоящего. Возможно, я смогу открыть вам счет моих партий в гольф или назвать список любимых ресторанов, но это все. Два года назад я перенес тяжелую операцию на сердце и практически удалился от дел. Я занимаюсь только семьей. Знаете, дети, внуки, пикники по воскресеньям, сказки о добрых феях, прогулки на лодке и все такое.

— Превосходно. Жаль, что я не вырос в вашей семье. Как подумаю, что я потерял!

— Я не злой человек, Клейн. Все меня любят. Я оказываю людям услуги, и они благодарны мне за мою доброту.

— Такие, как Бруно Пиньято, я полагаю. Вот человек, которого просто погубила ваша любезность.

Впервые взгляд Контини встретился с моим. Он не оценил мой юмор, мои грязные инсинуации оскорбляли его.

— Мне не нравится ваша манера разговаривать, — сказал он все тем же бесцветным голосом. — Бруно Пиньято был сыном одного из моих дальних родственников, и я заботился о нем всю жизнь. Он был несчастным человеком, у него было много проблем. Тот, кто убил его, негодяй и извращенец.

— Вы хотите сказать, что не приказывали убить Пиньято?

— Именно это я и говорю. Я его не убивал. Зачем мне это? Я относился к нему как к родному сыну. Кто, по-вашему, оплачивал все медицинские расходы, давал ему деньги на лекарства и продукты? Кто устроил его в шикарную больницу с ровными подстриженными газонами и хорошенькими сиделками? Все это стоит больших денег. Я любил Бруно и хотел бы поймать того негодяя, который убил его.

— Теперь вы станете уверять меня в том, что Пиньято не звонил вам два дня назад и не говорил о встрече со мной?

— Нет, я этого не говорю, потому что это неправда. Вы это знаете, я это знаю, к чему лукавить. Бруно позвонил мне и сказал, что говорил с вами. Вы очень взволновали его, Макс. Он просто бредил. Мне понадобилось минут двадцать, чтобы понять, о чем идет речь.

— Мы говорили о том, что произошло пять лет назад, — сказал я, — в частности, о катастрофе с Чепмэном. Об этом я хочу поговорить и с вами. Если вы честно ответите на мои вопросы, я, пожалуй, оставлю вас в покое. Но если вы станете увиливать, я начну копать глубже. Я уже обнаружил достаточно грязи, чтобы доставить вам кучу забот. Вы можете думать, что такое ничтожество, как я, не заслуживает внимания, но в мою пользу говорят две вещи — я упрям и меня нелегко сломать. Я вам не по зубам.

Контини вытащил из кармана рубашки огромную сигару и стал беспечно ее разглядывать.

— Мне не нравятся ваши манеры, Клейн. Вы не знаете того, о чем говорите. Вы считаете себя хитрецом и ловкачом, потому что выбрались из переделки прошлой ночью. Но я сделал вам одолжение, не следует забывать об этом. Одно мое слово — и вам конец. Вы мне должны, и я представлю вам счет тогда, когда мне это будет угодно.

— Вы должны рассказывать о Джордже Чепмэне, а не высказывать свое мнение обо мне.

— Мне практически нечего сказать о Джордже Чепмэне, — ответил Контини. — Он мертв.

— Вы очень хитры.

— Так говорят.

Я встал и прошелся перед креслом старика. Он лениво следил за мной, оказывая мне не больше внимания, чем случайному прохожему.

— Я хочу знать все, Контини, все от начала до конца. Как вы познакомились с Джорджем, какие дела вы вели вместе с ним, почему вы подстроили эту аварию пять лет назад. Почему вы послали ему письмо с угрозами в начале недели. И почему вы организовали его убийство. Факты, Контини, начало, конец и все, что между ними.

Контини поднял правую руку:

— Легче, ковбой, легче. Вы слишком рьяно взялись за допрос. Вы заявляете, что хотели бы поговорить о случившемся пять лет назад. Я соглашаюсь. Но вы не даете мне рта раскрыть и засыпаете вопросами о том, что случилось на прошлой неделе. Я вам уже сказал: забудьте о настоящем. Я в этом не замешан, ясно? Все свое время я посвящаю игре в гольф. Если бы вы хоть немного соображали, то поняли бы, что задаете глупые вопросы. Конечно, я был знаком с Джорджем Чепмэном. У нас были общие дела, мы решали наши проблемы. Об остальном вы должны догадаться сами. У меня нет намерения рассказывать вам свою жизнь. Вы всегда можете пойти в библиотеку и покопаться в архивах.

— Как вы познакомились с Чепмэном?

— Чепмэн был важной персоной. Я тоже. В таком месте, как Нью-Йорк, наша встреча была только вопросом времени.

— Простите, если я слишком недоверчив, — сказал я, — но мне сложно представить, что у человека такого уровня, как Чепмэн, появилось желание общаться с таким известным гангстером, как вы.

Контини улыбнулся.

— Что вы знаете об уровнях, мистер частный детектив? Вы верите, что человек принадлежит к высокому уровню потому, что он красив, хорошо одевается и умеет говорить? Возьмите, например, Чепмэна, соскребите с него слой лака — и вы увидите, что он такой же, как все, если не хуже. Только «ужасные гангстеры», подобные мне, имеют настоящий уровень. Мы такие, какие есть, и не претендуем ни на что другое. У нас есть характер. А типчики вроде Чепмэна не стоят выеденного яйца.

— Какие у вас были общие дела? Что за шантаж вы вели, Контини? Зачем вам была нужна его смерть?

— Никакого шантажа, — отрезал Контини, подчеркивая слова взмахом сигары. — Никогда никакого шантажа. Я деловой человек и не стану совать свой нос в чужую личную жизнь. Как я уже говорил, нас с Чепмэном связывали общие дела. Мы уладили наши разногласия и порвали отношения.

— Вы хотите сказать, что вы уладили разногласия — вы лично. Чепмэн изменил данному слову, и вы решили устроить автокатастрофу, чтобы проучить его. Никому не позволено обманывать Виктора Контини. Слово есть слово, и если кто-то отступается от данного обещания, то рискует своей шкурой. Так?

— Как вам угодно. Поскольку у вас на все есть ответ, зачем вы утруждаете себя, задавая вопросы?

— Мне понадобится очень много времени, чтобы самому разузнать, что вы там затевали с Чепмэном. И как только я узнаю это, то оповещу всех. Будет очень забавно увидеть вас перед трибуналом.

Контини засмеялся. Смех его был похож на хрюканье. Эти звуки, видимо, означали дикий хохот. Ситуация была до того смешной, что он не смог сдержаться.

— Единственный недостаток вашего плана в том, что вы забываете о моем больном сердце. Вам никогда не увидеть меня перед трибуналом. Ни один медицинский эксперт не допустит процесса. Это вредно для моего здоровья. Слишком велико напряжение. Вы можете вынюхивать все что угодно, выяснять, что случилось пять лет назад, это вам ничего не даст. Я неприкосновенен.

— Не важно, — сказал я. — Я вскрою ваши махинации и поведаю о них прессе. Результат будет тот же.

— Слухи, сплетни, пересуды, — обронил Контини с полным безразличием. — Все это я уже пережил, меня это не беспокоит. Если создать книгу из всех газетных статей, напечатанных обо мне, получится огромный том. Пускай люди думают что хотят. Я живу в мире с самим собой. Главное, что думают о вас ваши внуки.

— Вы не только один из выдающихся игроков в гольф, вы еще и дзэн-буддист, — сказал я, — как в вас вмещается столько мудрости?

Он игнорировал мое замечание и продолжал развивать свою мысль:

— Я скажу вам кое-что, Клейн. Мы можем договориться. Вы найдете убийцу Бруно Пиньято, а я дам вам за это две тысячи долларов.

— Чтобы натравить своих людей на виновного?

— Я в любом случае найду его. Я просто подумал, что вам нужны деньги на карманные расходы. Вы ли займетесь этим делом или кто другой — не моя забота.

— Спасибо, я ценю ваше предложение. Но у меня нет желания закрывать черным крепом зеркала в моей квартире. Они мне нужны для бритья по утрам.

— Как хотите, Клейн. Я не питаю к вам ненависти.

— Вы вообще не способны испытывать чувств.

Контини закрыл глаза и молчал целую минуту. Я уже решил, что он заснул.

— Приятно было с вами поговорить, Клейн, — сказал он наконец, открыв глаза. — Но уже поздно. Мне пора принимать лекарства. У меня их столько, что иногда мне нужно минут десять, чтобы проглотить все. Но все же я подчиняюсь моему врачу и соблюдаю режим. Я больше не курю сигары. — Он посмотрел на сигару, которую держал в руках, и произнес с ностальгией: — Десять долларов за штуку. И только для того, чтобы пожевать кончик сигары. Но надо держать себя в руках — я собираюсь прожить на этом свете еще несколько лет. Это называется иметь характер.

Я оставил его сидящим в кресле наедине со своей сигарой. Вся его жизнь превратилась в долгий отдых, ничто уже не могло его задеть. Он нашел забавным поговорить со мной, но в конце концов наша беседа оставила его равнодушным. Я пожелал ему удачи с его пилюлями и направился к двери. Чипа не было видно в приемной, а я не располагал временем, чтобы броситься на его поиски. В любом случае у него вряд ли было желание меня видеть.

На посту у дома Чепмэна стоял тот же охранник. По случаю наступившего тепла он сменил свой тяжелый плащ на легкую летнюю форму. В остальном он выглядел абсолютно так же, хотя и менее импозантно. Меня он встретил грустной улыбкой.

— Вчера вы вляпались в грязную историю, мистер Клейн, — сказал он сочувственно.

Я кивнул:

— Да, не такого ждешь, когда идешь в гости.

— Особенно в такой дом, как этот.

Он принадлежал к той категории людей, которые воспринимают жестокость и насилие как болезнь, поражающую исключительно низшие социальные слои населения.

— Кто-нибудь приходил к мистеру Чепмэну между уходом миссис Чепмэн и моим приходом? — спросил я.

— Я уже рассказывал полиции, — сказал он, посматривая на кровоподтеки и синяки на моем лице, но не осмеливаясь спросить об их происхождении. — Ничего такого не было.

— Кроме главной двери есть другой способ проникнуть в здание?

— Есть еще служебный вход сбоку у лестницы, но он обычно заперт" на ключ.

— Был он заперт на ключ два дня назад?

— Утром нет. В здании работали ремонтники, они ходили туда-сюда в течение нескольких часов.

— Кто следит за тем, чтобы дверь была закрыта?

— Сторож.

— Ключ находится только у него?

— Нет. Запасные ключи есть у всех жильцов. Это удобно, когда надо занести в дом что-нибудь большое и громоздкое. Служебный лифт гораздо просторнее, чем пассажирский.

— Спасибо. Вы мне очень помогли.

— Вчера я уже рассказал все это полиции.

— Я в этом уверен. Но иногда полиция забывает о том, что ей рассказывают.

Охранник позвонил в квартиру Чепмэнов по интерфону, и я поднялся на лифте на одиннадцатый этаж. Было пятнадцать минут первого. Дверь открыла женщина лет пятидесяти пяти, точная копия Джуди, только в зрелом возрасте. Те же огромные карие глаза, та же тонкая спортивная фигура. Глаза ее опухли, макияж был слегка размыт. Было видно, что накануне она пролила немало слез. Женщина смотрела на меня, как на пришельца из космоса, спустившегося на летающей тарелке.

— Кто там?

Тот же голос, что отвечал мне по телефону.

— Макс Клейн. Портье только что сообщил вам обо мне.

— Да, конечно.

Она была слишком встревожена, чтобы чувствовать неловкость за свой негостеприимный прием.

— Входите, прошу вас.

Джуди сидела за круглым столом в другом конце гостиной вместе с седоватым мужчиной, который, как я догадался, был адвокатом Бэрльсоном, и молодым человеком, видимо, его помощником. На Джуди было простое шерстяное платье с рисунком из синих и белых квадратов, оно очень молодило ее. Она была больше похожа на студентку, чем на тридцатилетнюю вдову. Не знаю почему, но я ожидал увидеть ее одетой во все черное со всеми традиционными знаками траура, которые принято выставлять напоказ. Но, по правде говоря, обстоятельства были достаточно необычны. Не успев оправиться после смерти мужа, она была вынуждена защищаться от обвинения в его убийстве. Простота платья и манеры школьницы — знаки невинности, которые она предъявляла, чтобы подчеркнуть ложность обвинения. Такая женщина не может быть убийцей. Интересно, подумалось мне, она надела это платье для своего адвоката или просто чтобы придать себе уверенности? И вообще, сознательно ли она выбрала именно эту одежду? Хотя в конечном счете это не имеет никакого значения.