Пропущенный мяч

При виде меня Джуди улыбнулась и представила меня Бэрльсону и его помощнику. Мы обменялись рукопожатиями. Они уже знали, кто я такой, и приняли меня как собрата по оружию. Все мы в одной упряжке, казалось, говорили они, так давайте работать вместе. Меня ободрил тот факт, что Бэрльсон не возражал против моего присутствия, как обычно делали адвокаты. Он понимал, что я могу оказаться очень полезен.

Характер Бэрльсона представлял собой любопытную смесь пылкости и сдержанности. Темно-серый костюм, дорогой, строгий и прекрасно сшитый, свидетельствовал о том, что его обладатель человек опытный, уверенный в своем успехе. В то же время он носил роскошную седую шевелюру, говорящую о его эксцентричности. Он производил впечатление гения, способного восхищать и покорять зал суда внезапными взрывами красноречия. От него веяло надежностью, которая успокаивала клиентов. Я не слишком ценил такой стиль и чувствовал себя не в свой тарелке, но не хотел с ним ссориться. Его карьера была построена на громких судебных процессах, и было совершенно естественно, что и здесь он вышел на сцену. Для меня было важно только одно — чтобы он добился оправдания Джуди.

— Если не возражаете, я хотела бы сказать пару слов Максу с глазу на глаз, мистер Бэрльсон, — сказала Джуди. — Есть некоторые вопросы, которые я предпочитаю обсудить прежде, чем мы начнем работу.

— Прошу вас, — ответил Бэрльсон, — нам с Хэрлоу тоже есть чем заняться. Так что не торопитесь.

Джуди провела меня по коридору в свою комнату. Тихо закрыв дверь, она подошла ближе и прижалась ко мне.

— Обнимите меня крепче, — сказала она, — мне страшно. Боюсь, что не выдержу этого.

Я осторожно обнял ее. Она положила голову мне на плечо. Я целовал ее лоб и щеки и говорил, чтобы она не волновалась, что все скоро уладится. Закрыв глаза, она просила целовать ее, взять ее, как будто хотела в моих объятиях уйти от страшной реальности. Я усилием воли заставил себя, отстраниться.

— Нам нужно поговорить, Джуди. У нас нет сейчас времени.

— Я просто хотела не думать об этом, — прошептала она. — Я просто хотела бы, чтобы ничего этого не было.

— Мы должны действовать, чтобы исправить положение.

Я нежно подвел ее к кровати и усадил. Она цеплялась за мою руку. Казалось, я стал для нее источником энергии, мог приводить ее в действие, как заводную куклу. Она подняла на меня глаза и только сейчас заметила синяки на моем лице. Это зрелище вернуло ее к реальности.

— Боже мой! Что с вами приключилось? У вас ужасный вид!

— Это долгая история, — ответил я. — Вы помните, как я спрашивал у вас об отце Чипа Контини? То, что вы видите, дело рук его пластических хирургов.

— Значит, он действительно был замешан в этом деле?

— Замешан, но неизвестно, до какой степени. Точно то, что пять лет назад он организовал несчастный случай с вашим мужем. Но зато я начал сомневаться, что это он послал письмо с угрозами, и я абсолютно уверен, что он не несет ответственности за смерть Чепмэна.

Она протянула руку, чтобы взять сигареты с тумбочки у кровати.

— Вы хотите сказать, что катастрофа, в которой пострадал Джордж, не была случайной? Что Виктор Контини пытался его убить?

В течение пяти лет она жила с убеждением, что трагическое столкновение было волей случая, обычным дорожным происшествием. Сегодня она узнала о том, что катастрофа была подстроена другим человеком. Мысль об этом вселяла в нее ужас. Все равно что узнать, что пять лет жил в доме с неисправной котельной и в любой момент мог взлететь на воздух. Она переживала страх за прошлое.

— Я обнаружил много неожиданного для нас обоих, — сказал я. — Контини не единственный, кто был зол на Джорджа. Ни один из тех людей, с которыми я встречался, не сказал о вашем муже ничего хорошего.

— Я предупреждала вас, что это сложный человек, — ответила она, затем остановилась, внезапно растерявшись. — Я хотела сказать, был сложным человеком. Был! О боже! Джордж мертв! Я не могу привыкнуть к этому. — Она посмотрела на дверь, будто ожидая, что сейчас он войдет в комнату.

— Я знаю, что вы сто раз уже все рассказывали полиции и Бэрльсону, но я хочу услышать лично от вас точное описание вчерашних событий. Прокуратура основывает обвинение на том, что вы вместе завтракали на кухне и вас видели выходящей из дому почти сразу после того, как он принял яд. Я должен знать, что случилось на самом деле, иначе я не смогу вам помочь.

Она в пепельнице затушила сигарету и тотчас зажгла вторую. Она курила одну за другой также, как другие пьют без перерыва, не замечая этого.

— Все очень просто, — сказала она. — Я пыталась объяснить этому полицейскому, Гримзу, но он не захотел мне поверить. — Она глубоко вздохнула. — Мы с Джорджем поспорили. Он услышал, как я говорю с вами по телефону и вошел в ужасной ярости. Он ругался, обвинял меня в том, что я лезу в его дела, угрожал меня убить. Обычная ссора, мы привыкли к ним. Я хотела успокоить его и предложила позавтракать. Он извинился, и несколько минут я думала, что гроза прошла. Но как только мы сели за стол, он снова завелся. Он был просто не в себе. Говорил, что я вешаюсь вам на шею, веду себя как последняя шлюха. Макс, он говорил ужасные вещи! Я не могла больше его слушать и убежала, хлопнув дверью. Когда же через несколько часов я вернулась, здесь была полиция и Джордж был мертв.

— А яд? Гримз утверждает, что у него есть доказательства того, что именно вы его купили.

— Это правда. Я купила его. — Она пожала плечами с жалкой улыбкой. — В этом вся загвоздка. Чем больше я говорю правды, тем хуже становится мне.

— Зачем вы купили яд?

— Джордж попросил меня об этом. Он сказал, что в кухне завелись мыши и он хочет от них избавиться.

— Там действительно были мыши?

— Не думаю… Я не помню, чтоб он пользовался отравой. И я уверена, что он не ставил пузырек в кухонный шкаф, потому что я никогда его там не видела.

Я встал с кровати и прошелся по комнате, усваивая новую информацию и стараясь уложить ее в новую схему, которая понемногу начала вырисовываться у меня в голове. Я знал, что убийство Чепмэна надо рассматривать под совершенно особым углом зрения, но не видел, как за это взяться. Джуди обеспокоенно следила за мной, в конце концов не выдержала и спросила:

— Что-нибудь не так, Макс?

Я избегал прямого ответа на ее вопрос.

— Для Бэрльсона это будет трудное дело, — медленно произнес я. — Все складывается против вас. Полиции хватает доказательств вашей виновности, и она прекращает расследование по приказу прокуратуры. А это значит, что настоящий преступник ушел и может спокойно ждать, пока вам вынесут приговор.

— Я доверяю Бэрльсону. Он не позволит приговорить меня.

— Что до меня, то я не доверяю никому. Тем более в таком деле. Доказательства безупречны, и я предпочитаю не думать, каким образом суд будет использовать их против вас. Ваш муж пользовался большой популярностью, и когда они откроют вашу связь с Бриллем, они получат необходимый мотив преступления.

Она прикурила очередную сигарету.

— Дело плохо, правда?

— Очень плохо, если только я не найду истинного виновника.

Луч надежды засветился в ее глазах.

— Если они узнают, что мы с Биллом расстались два года назад, это изменит их мнение?

— Они также узнают, что вы уже порывали однажды и все-таки возобновили вашу связь. Но самое главное, они узнают, что вы не были верной и преданной супругой.

— И не важно, что я пыталась быть ею? — заметила она угрюмо.

— Расскажите мне немного о Брилле, — попросил я, чтобы отвлечь ее от мрачных мыслей.

— Что вы хотите знать?

— Как он воспринял ваш разрыв полгода назад?

— Он был потрясен и умолял не покидать его.

— Он ревнив?

— Нет, не думаю. Брилль интеллектуал, он обладает рациональным взглядом на чувства и может трезво оценивать ситуацию с точки зрения другого человека. Поэтому он и стал таким хорошим социологом. Он не тот человек, чтобы распаляться из-за чего бы то ни было, даже из-за ревности. Я бы даже назвала это недостатком.

— Он все еще любит вас?

— Уверена, что да.

— А вы? Какие чувства вы испытываете к нему?

Она подняла на меня свои бездонные карие глаза, внезапно утратившие свой обычный блеск.

— Все кончено, Макс. Я никогда не вернусь к нему, чтобы ни случилось.

Я вернулся в гостиную, а Джуди пошла на кухню к матери. Я вкратце рассказал Бэрльсону и Хэрлоу все, что произошло со мной с того дня, когда в моей конторе появился Джордж Чепмэн. Главное, что я продолжаю расследование, как и раньше, объяснил я. Если я получу доказательства невиновности Джудит, дело не дойдет до суда. А пока они должны готовить защиту.

Бэрльсон спросил, каковы у меня шансы найти что-либо весомое, и мой ответ был пессимистичен. Бэрльсон и Хэрлоу также не были преисполнены оптимизма. Мы договорились помогать друг другу и не терять контакта.

Когда я собирался уходить из квартиры, в дверь позвонили. Я открыл. На пороге стоял Брилль. С недовольной миной он смерил меня взглядом.

— Что вы здесь делаете? — спросил он.

— Именно этот вопрос хотел задать вам я.

— Я пришел повидать миссис Чепмэн. Я один из ее ближайших друзей.

— В прошлый раз вы утверждали совершенно противоположное. Я думал, вы едва знакомы.

— Мне не нравится ваш тон, Клейн. Вы не должны вмешиваться в дела, которые вас не касаются.

— Но меня как раз это касается. Я работаю над этим делом. Если бы вы были более откровенны со мной раньше, Чепмэн, возможно, был бы жив.

— Вы не имеете никакого понятия, о чем говорите.

— Конечно, — продолжал я, — смерть Чепмэна вас не слишком печалит. Раз муж выбыл из игры, вы можете попытаться завоевать сердце безутешной вдовы. Может быть, на этот раз вам повезет.

Лицо Брилля исказила ярость, и на секунду мне показалось, что он бросится на меня с кулаками.

— Я не грубый человек, Клейн. Но не стоит доводить меня до предела. Ваши комментарии непристойны. Вы не имеете права так со мной говорить.

— Почему бы вам не извлечь из этого выгоду, профессор? — Я продолжал его провоцировать. — Вам будет легче, если вы дадите выход своему гневу. — Появление Брилля вызвало во мне бешеную враждебность. Я смотрел на него как на угрозу чувствам, которые я испытывал по отношению к Джуди. Я позволил эмоциям взять верх над работой, хотя давно знал, что эта самая большая глупость в моей профессии. Я испытывал жгучее желание подраться с ним, но в прихожую вошла Джуди.

— Билл! Что ты здесь делаешь?

— Здравствуй, Джуди, — сказал он, натянуто улыбаясь. — Я пришел повидаться с тобой, но этот хулиган мешает мне войти.

— У нас небольшая дискуссия, — объяснил я, — о мотивах, определяющих поступки человека.

Раздосадованная злобным выражением моего лица, Джуди среагировала соответственно нашему настроению:

— Мне наплевать, о чем вы спорили. Двое взрослых людей ведут себя как дети, это глупо. Почему вы не оставите его в покое, Макс? Он вам ничего не сделал. В моем доме достаточно проблем, чтобы заниматься еще и оскорблениями.

— Все уже закончено, — сказал я. — Я ухожу.

Перешагивая через порог, я обернулся, чтобы в последний раз увидеть лицо Джуди. Она смотрела на Брилля, на ее лице смешивались выражение ненависти и жалости. Что-то темное и загадочное было в ее глазах, чего я не замечал раньше, — сильная, почти пугающая страсть. Воспоминание об этом лице не покидало меня весь день.

Я начал сначала. Я решил забыть обо всех недавних открытиях, полученных уроках и возвратиться к нулевой точке отсчета. Я понял, что до этого все время шел по кругу. Чепмэн пришел ко мне с письмом угрожающего содержания, и с момента его смерти я продолжал предполагать, что автор письма и убийца — одно лицо. Это был упрощенный подход. Но ничто не доказывало, что в преступлении участвовал только один человек. Автор письма, по всей видимости, имел доступ к какой-то тайне, которую Чепмэн хотел скрыть. И если один человек знал его секрет, то не исключено, что в курсе был и другой. Этот вариант был вполне вероятен. Чепмэн получил письмо в понедельник, а всего через три дня — слишком рано для того, чтобы испугаться по-настоящему, — он был отравлен. Автор письма не стал бы действовать столь стремительно. Это могло означать, что Чепмэн оказался меж двух огней, что за кулисами основной сцены происходил второй спектакль, более важный. После того что я узнал о Чепмэне, это выглядело логично: Джордж был замешан во многих неприглядных махинациях, знал много людей и имел много врагов. Любой из них мог пожелать его смерти.

В первую очередь нужно было раскрыть тайну Чепмэна. Во время моих первых встреч с Лайтом и Контини я не знал, что искать, но теперь я не позволю им утаивать информацию. Я решил продвигаться вперед, не отклоняясь от намеченной цели.

В два тридцать я вернулся к себе в контору с пачкой сигарет, двумя сандвичами и банкой пива. Усевшись за рабочий стол, я разложил свой завтрак и взял телефон. Сперва я позвонил Эйбу Калахану. Смерть Чепмэна заставила его поспешно вернуться в Нью-Йорк, и я надеялся, что он согласится поговорить со мной. Он сразу же заявил, что помнит меня по делу Бэнкса. Весь свет связывает мое имя с этим процессом, словно последние пять лет я просто не существовал. Сорок восемь часов я блистал на страницах газет, подобно другим героям дня, а затем исчез в тумане. В прессе для меня не осталось места, кроме, может быть, рубрики «Что с ними стало?». Калахан не сказал, приятно ему это воспоминание или нет, а я воздержался от прямого вопроса. Я объявил, что работаю над делом Чепмэна.

— Дела Чепмэна не существует, — возразил он. — Вы не читаете газет? Вчера арестовали его жену, и все восхищаются оперативной работой полиции. Все, кроме меня. Не только потому, что мы потеряли одного из наиболее привлекательных кандидатов, но и замечательного человека.

— Я читаю газеты. Но повторяю: я работаю над делом Чепмэна.

— В сущности, кто вы такой? Чемпион по проигранным делам?

— Я не навешиваю на себя ярлыков. Я просто выполняю свою работу. Пока что моя работа не закончена. Я вам и звоню, чтобы получить информацию.

— Какого рода?

— Конфиденциального характера. Я хочу узнать, собирали ли вы для предвыборной кампании сведения о моральном облике Чепмэна? И если да, то что было обнаружено?

На том конце провода помолчали.

— Большинство журналистов отдали бы правую руку за такой лакомый кусочек. С какой стати я должен говорить об этом с вами, если я не соглашался говорить об этом с ними?

— Потому что журналисту наплевать на все, кроме своей подписи под статьей на первой полосе, и потому что я не собираюсь разглашать доверенную мне информацию. Я действительно хочу разгадать эту тайну, но у меня мало времени.

Снова наступила тишина, и я физически ощутил, как Калахан борется с нерешительностью. Я отхлебнул пива.

— Хорошо, Клейн. Я откроюсь вам, если это необходимо. Мы проводили такое расследование, но только потому что это стало касаться политики. Лет пять-шесть назад никто бы не подумал о подобных вещах. Но вы сами знаете, что происходит сегодня при малейшем намеке на скандал. Политическая партия обязана быть вне подозрений.

— Избавьте меня от предисловий. Я в курсе политической ситуации. Мне достаточно голых фактов.

— Ладно, вот вам факты. Мы узнали, что Джордж оказался в очень опасной ситуации из-за конфликта по поводу контракта с Чарльзом Лайтом, владельцем «Американз».

— Это я знаю. Что-нибудь еще?

— Еще мы узнали, что брак Джорджа на грани распада в самом разгаре избирательной кампании.

— Сейчас уже все в курсе его сердечных дел. Есть нечто такое, что он хотел скрыть любой ценой? Возможно, какое-то преступление или что-то в этом роде, что могло дискредитировать его в глазах общественности.

— Нет, ничего такого мы не обнаружили. Два факта, о которых я сказал, достаточно серьезны для нас. Но мы решили, что в любом случае Джордж своей популярностью сумеет смягчить шок.

— Кто вел расследование?

— Один из служащих агентства Дамплер. Его зовут Уоллис Смарт. Он хорошо работал над этим в течение месяца.

— Вы в самом деле верили, что Джордж победит на выборах, не так ли?

— Скажем так: все произведенные нами опросы показали, что его шансы на победу выше, чем у самого лучшего кандидата республиканской партии. Такого никогда не было. Джордж был чрезвычайно одаренной личностью. Он обладал настоящим инстинктом. Я бы не удивился, если бы в один прекрасный день он занял пост президента.

— Интересно.

— «Интересно», — передразнил он меня. — Это трагедия — вот что это такое, черт меня побери!

Я позвонил в агентство Дамплер и спросил Уоллиса Смарта. Мне ответили — это невозможно, мистер Смарт три недели как ушел из агентства.

— А где его можно найти? — поинтересовался я.

— Он окончательно бросил работу частного детектива, только что получил небольшое наследство и покинул страну. Говорят, он уехал на Гаваи.

Я спросил:

— Остались ли в городе его родные, у которых я мог бы узнать его новый адрес?

Жена и дети мистера Смарта погибли в автомобильной катастрофе десять лет назад. Других родственников у него нет.

Я вытащил из ящика белый лист бумаги и написал на нем большими буквами имя «Уоллис Смарт». Число людей, знавших секрет Чепмэна, увеличилось до трех. Смарт оставил работу под предлогом получения наследства, это означало, что он продал информацию тому, кто смог щедро за нее заплатить. Этим человеком мог быть Чарльз Лайт, например. Если остальные способы будут исчерпаны, я всегда могу броситься на поиски Смарта. Мистер Уоллис Смарт — бывший частный детектив, бывший житель Нью-Йорка, продавец чужих секретов. Мой запасной вариант.

Расправившись со вторым сандвичем, я провел следующие пять минут за увлекательной беседой с очаровательной телефонисткой из Южной Каролины. Она терпеливо помогала мне отыскать название ресторана, который содержал некий Рэнди Фиббс. Место называлось «Дэнди Рэнди». Листая справочник, она расспросила меня о погоде в Нью-Йорке, назвала меня «птенчиком» и сказала, что у меня прекрасное произношение, лучше чем у актеров, которых показывают по телевизору. Судя по голосу, она была такой хорошенькой, что я с трудом оторвался от телефона. А может, это была шестидесятилетняя старушка, разбитая ревматизмом, но какая разница?

Пять лет назад Рэнди Фиббс был стареющим запасным игроком в «Нью-Йорк Американз». Из всей команды он один сумел завязать некое подобие дружеских отношений с Чепмэном. Фиббс почти все время проводил на скамье запасных, но при необходимости мог играть на второй линии в течение одной-двух недель. Во время Уорлд Сериз он принимал участие в трех последних матчах и сделал несколько неплохих ударов. Это позволило ему продолжить спортивную карьеру на один сезон. Это был игрок, движимый страстью, а не талантом, и мне всегда доставляло удовольствие смотреть, как он, раздувая щеки, натягивает перчатку или орет, надсаживая горло, на арбитров, обвиняя тех в мошенничестве. Чепмэн и Фиббс являли собой совершенно немыслимую парочку. Но Фиббс был единственным, кого не смущало то обстоятельство, что Чепмэн был интеллектуалом, закончившим престижный университет, богачом и знаменитостью. Фиббс вышел из круга, где эти вещи не имели ровным счетом никакого значения. Он был простым хорошим парнем, и Чепмэн казался ему таким же.

Он не сразу понял, зачем я звоню. Об убийстве Чепмэна он узнал накануне по телевизору, об аресте Джудит — сегодня по радио. Он отзывался о ней как об очень милой женщине и сказал, что не понимает, зачем ей понадобилось таким образом поступать со стариной Джорджем. Джордж был его хорошим приятелем, и они каждый год посылали друг другу открытки на Рождество.

— Рэнди, я хочу, чтобы вы вспомнили последний сезон Джорджа пять лет назад.

— Хорошо, приятель. Вспоминаю. Тогда Джордж забивал классные мячи!

— Вы были его лучшим другом, Рэнди, и вы можете лучше других рассказать мне то, что нужно.

— Я был не только лучшим его другом, — заявил Фиббс без ложной скромности. — Я был единственным другом Чепмэна. С другими он не сказал и пару слов, как будто ему не очень-то и хотелось быть в команде. Джордж был непростой чувак. С ним было лучше не связываться. Но мы ладили как нельзя лучше. Я думаю, ему нравилась моя манера говорить.

— Отличалось ли в тот год его поведение от обычного? Может, он был чем-то озабочен?

— У Джорджа всегда было что-то на уме, башка у него варила по-настоящему. Он заставлял свои мозги работать больше, чем Эйнштейн и иже с ним.

— Но вы заметили в его поведении что-то необычное, особенное? Выглядел ли он подавленным?

— Джордж всегда выглядел немного, как вы говорите, подавленным. Он слишком серьезно воспринимал старый добрый бейсбол. Не как игру, а как работу. Не думаю, что это доставляло ему наслаждение, как мне, например. Он всегда был так сосредоточен… В то время как для остальных парней выйти на поле — уже счастье.

— Итак, в тот год вы не заметили в нем никаких перемен?

— Ну… я тут подумал… но я не знаю, насколько это интересно для частного детектива… Иногда все-таки Джордж был странноват. В середине сезона у него появилась привычка заходить ко мне перед началом матча и говорить: «Рэнди, сегодня я забью три мяча», — или что-нибудь в этом роде. И почти всегда исполнял свое обещание.

— То есть его больше интересовал личный успех, чем победа команды?

— Нет, я бы не сказал. Джордж, как все, хотел победить. Разница в том, что он очень высоко ставил для себя планку, будто он обязан везти всю команду на своих плечах. Если вдуматься, так оно и было.

Наступило молчание, и я спросил:

— Как дела с рестораном, Рэнди?

— Отлично, старина. Здесь еще помнят времена, когда Рэнди Фиббс играл за «Американз».

— Если я когда-нибудь буду проездом в Чарльстоне, не премину посетить ваш ресторан.

— Я рассчитываю на вас, — ответил он с энтузиазмом. — Приготовлю вам фирменное блюдо Фиббса, и вы будете счастливейшим человеком на свете.

После Чарльстона я позвонил в Сан-Диего и поговорил с мексиканской гувернанткой, работающей у родителей Чепмэна. Телефон разрывался со вчерашнего вечера, и Чепмэны перестали отвечать на звонки. С трудом прорвавшись сквозь сетования гувернантки, которая не переставая повторяла, как это все ужасно, я узнал, что было решено перевезти на самолете тело Чепмэна в Калифорнию и похороны состоятся в Сан-Диего.

Наконец я позвонил в Миннесоту. У Чепмэна, как оказалось, не было ни одного настоящего друга, кому он мог бы довериться, и я подумал, что он наверняка поддерживает отношения со старшим братом Аланом. Тот работал врачом в Блумингстоне. Ассистентка доктора Чепмэна передала мне, что шеф уехал в Сан-Диего прошлой ночью. В его семье произошло несчастье. Да, сказал я, я кое-что слышал об этом.

На автоответчике для меня было два послания. Одно от Алекса Вогеля, журналиста из «Пост», а второе — от Брайана Контини. Он звонил незадолго до моего прихода. Что касается Вогеля, я решил, что он узнал мой телефон благодаря связям в полицейском департаменте и хотел выудить из меня подробности убийства Чепмэна. «Пост» регулярно печатала сенсационные статьи о различных кровавых происшествиях. Каждое убийство, пожар или акт насилия преподносился читателю как предзнаменование Апокалипсиса, а я принципиально избегал встреч с подобными журналистами. Если Вогель мечтает со мной поговорить, ему придется проявить небывалую настойчивость.

Чип уже покинул свой офис, когда я ему позвонил. Он ушел на весь день, сказала его секретарша. Я спросил, не знает ли она случайно, зачем он хотел связаться со мной. Ленивым тоном, означающим «я-работаю-здесь-и-точка-и-больше-ничего», она ответила, что не в курсе. Мне пришло в голову, что Чип мог пораньше отправиться с отцом на семейный уик-энд в Вестпорт. С разочарованием я констатировал, что Чип предоставил Бэрльсону все заботы по подготовке защиты Джуди. Юридическая практика превратилась для него в уютное гнездышко, выложенное, как пухом, деловыми бумагами, контрактами и теплыми рукопожатиями, и он был слишком труслив, чтобы рискнуть выйти за его пределы. Талия его скрылась под толстой подушкой дряблого мяса, а мозг обволакивал слой жира, который защищал его от раздражений внешнего мира. Подумать только, ведь это был тот же человек, с которым мы вместе учились на юридическом факультете и мечтали о труде во имя справедливости…

Я собирался сделать еще один звонок, как вдруг телефон залился трелью. После того как я добрых полтора часа крутил телефонный диск, мне казалось ненормальным, что кто-то мог звонить мне сам. Я молил бога, чтобы это оказался не репортер из «Пост», и мое желание было исполнено. Это был простуженный.

— Вы не отказались от дальнейших попыток, мой друг? — спросил я его.

— Вы тоже, Клейн. За вами следили весь день, и у меня сложилось впечатление, что вы не желаете прислушаться к нашим советам.

— Напротив. Как раз в данную минуту я изучаю туристические рекламные проспекты. Вы не представляете, сколько интересных мест можно посетить в наши дни! Вы будете счастливы узнать, что я наконец принял решение — я проведу каникулы в Анкоридже на Аляске. Одна загвоздка — туда можно попасть только на грузовом судне из Нью-Йорка через Панамский канал, а следующий рейс не раньше, чем через шесть месяцев.

— Я предлагаю вам избрать другое место для курорта.

— У меня есть и запасной вариант — Нью-Йорк. Говорят, это райское местечко для отдыха, даже если большинство жителей не согласно с этим.

— Вы умрете, если решите остаться.

— У вас слабые нервы. Я понял вашу мысль с первого раза. Нет нужды повторяться.

— Тогда почему вы игнорируете мои слова?

— По двум причинам. У меня здесь работа, и я вас не боюсь.

— Вы пожалеете об этом. Я предупредил вас, не забывайте.

— Сейчас же куплю себе носовой платок и завяжу узелок на память.

— С этой минуты улицы Нью-Йорка для вас небезопасны. Каждый ваш шаг может оказаться последним.

— Проституткам тоже небезопасно гулять по улицам, однако они как-то выкручиваются. Может, и мне повезет.

— Не повезет. Удача покинула вас, Клейн.

— Спасибо за предупреждение. Я как раз завтра собирался поставить пару долларов на одну лошадку, но теперь воздержусь.

— Вы от многого должны воздержаться, мистер Клейн. Ваше будущее не стоит теперь ни цента.

— Прекрасно, — ответил я. — В ближайшее время я постараюсь изменить ваше мнение.

Но простуженный не слышал меня. Он повесил трубку. Я смахнул со стола крошки и выбросил в мусорное ведро салфетки и банки из-под пива. Было четыре пятнадцать. Я хотел открыть сейф и взять револьвер на случай, если простуженный будет подстерегать меня на улице, но вспомнил, что у меня больше нет оружия. Револьвер лежит теперь где-то на дне карьера.

Снаружи не было никого, но осторожность побудила меня взять такси. Через двадцать минут мы подъехали к книжному магазину на Восьмой улице. Магазинчик отстаивал принцип, что книги обладают свойственной им продолжительностью жизни и не разрушаются с приходом новой весны. Сюда не устремлялись, чтобы приобрести последнюю новинку на девятистах страницах, порожденную извращенным воображением романистки с Беверли Хиллз, сюда приходили сделать выбор. Здесь было несколько сборников стихов, которые шесть-семь лет валялись на полках в ожидании своего покупателя. Главная идея магазинчика была в том, что хорошие книги ждут своего читателя и могут пережить нас всех.

Я сразу поднялся на третий этаж, где находились работы по истории, социологии и психологии. Шесть из одиннадцати произведений Уильяма Брилля были представлены в виде карманных изданий. Я пробежал глазами названия и остановил свой выбор на «Внутри, снаружи: биография профессионального вора», «Обратная сторона закона. Исследование мотивов поведения преступника» и «Гангстер во фланелевом костюме: главарь мафии в качестве делового человека».

У юноши за кассой, одетого в форменную рубашку, было удивленное лицо, как у любого новичка. Его позабавил мой выбор. По его мнению, я отнюдь не походил на студента.

— Я думаю посвятить себя карьере преступника, — заявил я, — и решил немного подковаться в теории, прежде чем перейти к практике.

Он улыбнулся, с готовностью подхватив игру:

— И что вы намечаете для первого раза?

— Для начала ограбить банк. Что вы об этом думаете?

Он покачал головой:

— Слишком рискованно. На вашем месте я бы попробовал что-нибудь более респектабельное. Шантаж, например.

— Проблема в том, чтобы найти подходящую жертву. Это потребует большой предварительной работы.

Он сделал жест, обводя рукой всех клиентов в магазине.

— Все это потенциальные жертвы, — сказал он, — достаточно сделать выбор. Держу пари, что в этом городе нет человека, которому совершенно нечего скрывать.

— Вы говорите как персонаж из фильма.

— Да, — сказал он, притворно сконфуженно опустив голову, — я часто хожу в киношку.

Общая сумма достигала пятнадцати долларов. Интересно, какая часть от этой суммы пойдет в карман Бриллю. Я утешал себя мыслью, что могу занести эту покупку в список расходов, оплачиваемых клиентом.

Через сорок минут я возвращался в контору, нагруженный пиццей, упаковкой баночного пива и книгами. С комфортом расположившись на диване, я посвятил последующие часы чтению. Незаметно опустилась ночь, на улицах смолкли шаги пешеходов и шум машин. Восточный Бродвей — дневной район, в час ужина здесь царит темнота. Немое присутствие города за окном успокаивало меня, и я читал с быстротой и прилежностью студента, готовящегося к экзамену.

В девять тридцать я решил, что на сегодня хватит. Я вымыл руки, почистил щеткой куртку и приготовился уходить. Настало время нанести визит Чарльзу Лайту. Пусть это будет для него сюрпризом.

Воздух был свеж, и я бодрым шагом поспешил к перекрестку, надеясь увидеть такси на этой пустынной улице. Я прошел полтора квартала, когда первая пуля просвистела у меня над ухом и ударилась в кирпичную стену слева от меня. Не размышляя, я бросился на тротуар, будто это могло меня спасти. Иногда паника приводит в действие тело, прежде чем мозг отдаст приказание. Я лежал на земле, убеждая себя, что надо подняться и побежать. В этот момент прогремел второй выстрел. Пуля чиркнула об асфальт, взметнув фонтанчик пыли. Я перекатился в тень здания и услышал, как третья пуля разбила стекло над моей головой. Посыпались осколки стекла, и тут же в магазине сработала сигнализация. Завыла сирена — она и спасла мне жизнь. Мне абсолютно некуда было спрятаться, и если бы стрелок напал на меня в эту минуту, все было бы кончено. Но сирена напугала его. Я слышал звук шагов на противоположной стороне улицы и не мог поверить, что шаги удаляются. Вдруг все стихло. За тридцать секунд я перешел от жизни к смерти и обратно. Я вознес благодарственную молитву владельцу магазина, чья витрина была разбита. Простуженный ошибся. Удача не покинула меня. Доказательством этому был стук моего сердца.

Это было одно из старейших нью-йоркских зданий, описание которых можно встретить у Генри Джеймса. Залитое светом, оно гордо возвышалось на краю маленькой улочки, выходящей на Парк-авеню. Глядя на него, неизменно воображаешь женщин в длинных белых платьях, музыкальные вечера, суровых мужчин в смокингах, обсуждающих иностранную политику Тедди Рузвельта. «Лайт Хайз», как его называли, пережил многие поколения и стал чем-то вроде музея славы ушедшей эпохи стабильного курса валюты и дешевой рабочей силы. Туристические автобусы останавливались перед домом, и иностранцы запечатлевали образ нью-йоркской роскоши.

Богатство Лайта было построено не на легких деньгах послевоенного периода, оно брало свое начало в далеких временах. Естественно, в такой поздний час перед дверью не было никого из слуг. Стоя перед массивной решеткой, преграждающей вход, я нажал на кнопку звонка. Она была соединена с интерфоном. Я подождал, посмотрел на часы и через минуту позвонил снова. Когда я собирался позвонить в третий раз, в интерфоне раздался голос Лайта. Звук был очень чистый, я слышал его так ясно, как будто он находился рядом со мной.

— Уходите, или я позову полицию, — сказал он.

— Это Клейн, мистер Лайт. Надо поговорить.

— Все было сказано вчера. Мне нечего добавить.

— Я прошу десять минут. Для вас это уже не имеет большого значения. Игра с Чепмэном закончена, и вы вышли из нее победителем.

Вместо ответа Лайт отдал команду, и замок автоматически открылся. Я вошел. Когда я одолел лестницу в вестибюле, послышался еще один звонок, извещающий об открытии внутренней двери. Я перешагнул через порог и оказался во втором вестибюле, таком просторном, что в нем мог уместиться весь первый этаж обычного здания. Пол был выложен квадратными плитами черного и белого цвета, а с потолка с шестиметровой высоты свисала гигантская хрустальная люстра. Оформление интерьера служило одной цели — произвести впечатление на входящего. Я впечатлился.

В дверях появился Лайт, одетый в брюки цвета хаки, мягкие туфли и зеленый пуловер. У него был вид человека, который провел весь день, катаясь на яхте. Он с усмешкой взглянул на меня и сказал:

— Я вижу, вы были очень заняты со времени нашей последней встречи.

Я опустил глаза, посмотрел на свою куртку и констатировал, что на одном ее рукаве зияет рваная дыра.

— Да, — ответил я, — вчера я случайно угодил в корм для львов Центрального зоопарка, а вечером, посчитав, что слишком хлопотно брать такси, пришел к вам пешком. Это было довольно забавно, но непрактично.

Лайт, неопределенно хмыкнул, повернулся и повел меня через гостиную в другую комнату, а оттуда по коридору в небольшой кабинет, расположенный под лестницей. Одна стена была заставлена застекленными витринами, полными альбомов с марками. Витрины с подсветкой занимали стену напротив, а в центре стоял круглый дубовый стол, заваленный раскрытыми альбомами, изящными пинцетами, лупами и конвертами. Я никогда не видел ничего подобного в жилой квартире, только в музее.

— Как вы, наверное, догадались, — произнес он с нескрываемой гордостью, — это комната для марок. Температура и влажность здесь регулируются, чтобы предотвратить ущерб. Оглянитесь, здесь собрана, возможно, самая ценная коллекция во всей стране.

— Очень интересно, — сказал я, рассматривая выставленные в витринах экземпляры, — это, должно быть, чудесно — иметь такую всепоглощающую страсть.

Он не уловил иронии в моем голосе.

— Да, я стараюсь уделять этому по крайней мере несколько часов в неделю. Это помогает успокоиться и достичь единства с самим собой, а также сохранять связь с прошлым. В марках отражена вся история мира. Они элементы нашей повседневной жизни, запечатлевшие важные события разных периодов. — Он резко замолчал, осознав неуместность своего энтузиазма. — Но, вас, конечно, марки не интересуют.

— Наоборот, меня интересует все, что интересно вам, мистер Лайт. Я долго пытался вас понять. Все, что касается вашей персоны, очень важно для меня.

— Вы заходите слишком далеко, — высокомерно сказал Лайт. — Я легко мог бы арестовать вас за звонок в мою дверь в столь поздний час. К счастью для вас, у меня прекрасное настроение. Я праздную кончину Джорджа Чепмэна, которая доставила мне безграничную радость.

— Не стоит ломать комедию в моем присутствии, мистер Лайт. Вы совсем не собирались веселиться сегодня вечером. Вас расстроила смерть Чепмэна. Безусловно, вы выиграли партию, но в то же время вас лишили удовольствия самому участвовать в игре. Вам не терпелось уничтожить Чепмэна публично. Это было так важно для вас, что вы были готовы раздавить любого, кто встанет у вас на пути. А теперь вас выбил из седла неожиданный поворот событий. Вот единственная причина, по которой вы впустили меня. Вы думали, что я смогу сообщить вам что-нибудь важное.

Лайт сел в кресло около столика и внимательно оглядел меня.

— А вы ловкач, мистер Клейн, — прошептал он. — Думаю, я недооценил вас.

— Не такой уж я ловкач. Если бы я был таким, я бы не потратил два дня, чтобы понять это, и Джордж Чепмэн был бы жив.

— Это смешно. Чепмэна убила его жена. Его смерть никак не связана со мной. — Он взял лупу со стола и стал нервно вертеть ее в руках. — Это же типичная семейная драма.

— Официальная версия. Превосходная история, но, к сожалению, в ней нет ни слова правды. Джудит Чепмэн виновна в смерти Джорджа не больше, чем Махатма Ганди.

Лайт воспринял это утверждение как завуалированное обвинение.

— Что вы хотите этим сказать, Клейн? Вы ищете подозреваемых и решили впутать меня в эту историю? — Он раздраженно махнул лупой. — Я не имею абсолютно ничего общего с этим преступлением. Мои руки чисты.

— Я и не говорю, что вы убили Чепмэна. И уже объяснил почему. Но руки у вас нечисты, мистер Лайт. На самом деле руки у вас такие же грязные, как и мысли.

Я медленно обошел вокруг стола и остановился перед витриной. Прикурив сигарету, я бросил спичку на пол. Лайт был потрясен, когда увидел, что я собираюсь здесь курить. Я ждал возмущенных возгласов, не дождался и затянулся еще раз. Он слишком боялся того, что я собирался ему сказать, и не осмеливался возражать.

— Вполне очевидно, что при необходимости вы были готовы убить Чепмэна. Но позже. Вам не терпелось осуществить замысел публичного унижения. В деньгах вы не нуждаетесь, но в остальном вы не лучше самого отвратительного шантажиста. Все шло как по маслу, пока на сцене не появился ваш покорный слуга. — Я поклонился. — Чепмэн собирался выставить свою кандидатуру на выборах. Его победа была более чем вероятна. Это было вам на руку — именно теперь он стал более уязвимым, открытым для удара. Но когда Чепмэн обратился ко мне, вы решили, что он догадался о ваших замыслах и боится разоблачения. Как все жертвы шантажа, он был зажат с двух сторон. Чтобы защититься от вас, ему пришлось бы рассказать о своем секрете, а он хотел скрыть его любой ценой. Но если бы я узнал о нем, ситуация стала бы гораздо серьезней. И вы начали действовать. Вы послали своих бандюг, чтобы купить меня и заставить отказаться от расследования, но просчитались. В каком-то смысле мне повезло, что Чепмэн умер так быстро. Еще несколько дней, и вы приказали бы Энджи и Тедди убить меня. Вы испугались, что я в курсе секрета Чепмэна, и были готовы стереть меня с лица земли.

Лайт сидел не шевелясь. Я попал в точку, и он не мог оказать быстрого отпора. Я затушил сигарету о край витрины. Он не реагировал. До моего слуха донесся его голос — далекий и глухой, будто из подземелья. Похоже, он говорил, не отдавая себе в этом отчета.

— Чего вы хотите? — спросил он.

— Заключить с вами сделку.

— Деньги? Я думал, они вас не интересуют. — Он вздохнул от усталости и разочарования.

— Я говорю о сделке, а не о деньгах. Вы даете информацию, которая мне нужна, а я обещаю хранить молчание.

— Не понимаю, о чем вы.

— Я отдаю себе отчет в том, что вы очень могущественный человек, мистер Лайт, и что бы я ни делал, я не смогу причинить вам особого вреда. Но я в состоянии сделать вашу жизнь крайне неприятной и подмочить вашу репутацию. Теперь, когда вы занялись политикой, это ваше самое слабое место. Стоит мне рассказать моим друзьям из «Таймс» про ваши неблаговидные поступки по отношению к Чепмэну, и вы сможете проводить в компании ваших любимых марок столько времени, что один их вид будет вызывать у вас тошноту.

— Все вы одинаковы, проклятые либералы! — вскричал он возмущенно, вновь обретя прежний апломб. — Политика — это власть, а власть — это грязная работа. Если демократ совершает что-то, это называют прагматизмом. Если консерватор делает то же самое, это уже непростительное преступление. Неудивительно, что наша страна попадает под влияние коммунистов.

— Речь идет не о политике, — сказал я, — а о личной ненависти. Я знаю, что вы преданы своим убеждениям и что, по вашему мнению, правительство захвачено бандой коммунистов, которые встают по утрам, только получив приказ из Москвы. Но вы не думали о своих идеалах, когда копали яму Чепмэну. Вы не собирались победить его на выборах, вы хотели его распять.

— И я бы сделал это. Тогда бы люди увидели, что вы, социалисты, представляете из себя на самом деле.

— Самое смешное то, что если бы вы не стали действовать так активно, то не оказались бы сейчас по уши в дерьме. Видите ли, я не оценил визита двух кретинов, которых вы послали ко мне. Они ввалились в чужой дом, разворотили квартиру, побили хозяина. Прямо как детишки в парке аттракционов. Нужно, чтобы с вами в один прекрасный день произошло то же самое, тогда вы поймете, насколько это неприятно.

Я открыл витрину и достал один из альбомов с марками. Лайта охватила паника.

— Боже, что вы делаете? — завопил он.

Я швырнул альбом на пол.

— Я показываю вам в замедленном темпе, что произошло у меня дома. Таким образом вы увидите все собственными глазами. Это лучше, чем слушать комментарии по радио, не правда ли?

Я уронил второй альбом. Я действовал не торопясь, с нарочитой небрежностью. У меня не было намерения испортить коллекцию, но я хотел встряхнуть Лайта, дать ему понять, что не он хозяин положения, а я. Он выпрыгнул из кресла и бросился на меня с яростью, граничившей с истерией. Он был хотя пожилой, но крепкий мужчина.

Я не хотел делать ему больно, но и не хотел, чтобы он меня ударил. Выставив руки перед грудью, я толкнул его. Он отлетел, задев стол, и свалился на пол. Это убедило его не возобновлять драку. Он медленно поднялся.

— Хорошо, — сказал я. — Поговорим. Будьте чистосердечны, и я уйду. Только не надо пустой болтовни, иначе я разорву все марки в вашей коллекции.

Лайт сел. Он был унижен и ничего не мог поделать. Для него это было страшное поражение, но я не испытывал жалости.

— Спрашивайте, — объявил он, — и я отвечу.

— Я хочу знать, что у вас было против Чепмэна. Что, по вашему мнению, могло уничтожить его?

Лайт был ошеломлен. Ему не приходило в голову, что я ничего не знаю. Вся его стратегия основывалась на уверенности, что я в курсе тайн Чепмэна, а теперь он понял, что ошибался, что нехитрый трюк частного детектива ввел его в заблуждение. Это был изумительный момент, и я наслаждался им. Больше минуты прошло, прежде чем Чарльз Лайт обрел дар речи.

— Чепмэн был связан с гангстерами, — сказал он, глядя мне прямо в глаза, как будто хотел уверить меня в том, что ему ничего не стоит выдать свой секрет.

— Вы имеете в виду Контини?

— Точно. Контини.

— Что за отношения связывали их?

— Чепмэн задолжал ему много денег. Он проиграл и отказывался платить.

— И когда Контини понял, что не вернет себе барыш, он организовал катастрофу?

— Похоже, вы знаете столько же, сколько и я.

— Не совсем. Кое-чего я не понимаю. Например, этот пресловутый проигрыш. Чепмэн не производил впечатления азартного человека.

— Это не было игрой в обычном смысле слова. Чепмэн познакомился с Контини через чье-то посредничество, возможно, его сына, и они стали регулярно встречаться.

— Как вы узнали об этой дружбе? Вряд ли она широко афишировалась.

— Я собираю точные сведения обо всех моих спортсменах. Таким образом можно избежать многих затруднительных положений, пока они не вышли из-под контроля. Игроки скучают во время турне и впутываются в истории, особенно с женщинами.

— Вы хотите сказать, что нанимаете шпионов, чтобы следить за людьми, которые работают на вас?

— Я не называю это шпионажем, это защита. Мы обязаны следить за поддержанием имиджа команды. Бейсболисты — легкая добыча для прессы. Почти весь год их действия как на поле стадиона, так и за его пределами обсуждаются в газетах. Они обычные молодые ребята, однако на них смотрят так же требовательно, как на президента. О знаменитом актере или оперной певице говорят только в день премьеры, но команда бейсбола в центре внимания весь сезон. И не только в городе, но и во всей стране, по радио, телевидению, в журналах и газетах. Любой намек на необычное поведение спортсмена провоцирует скандал. Бейсбол — великий американский спорт, символ страны, и пусть меня повесят, если я позволю кому-то разрушить такой имидж.

Выговорившись, Лайт успокоился. Он вспомнил о собственном величии и восстановил некоторое равновесие в борьбе со мною. Я не хотел, чтобы разговор ушел в сторону и вмешался, прежде чем он снова открыл рот:

— Вернемся к Чепмэну. О какой игре вы говорили?

— Чепмэн заключил сделку с дьяволом.

— Это ваше личное мнение, но я прошу вас быть более точным в определениях.

— Повторяю: Чепмэн заключил сделку с дьяволом. Он играл на себя. Перед началом матча он предсказывал свои удары — и спорил на это с Контини. Ставки были очень высоки. Я думаю, он проиграл около пятидесяти тысяч долларов к концу сезона.

Я ожидал чего угодно, но только не этого. Чистое безумие, сознательное саморазрушение. Чепмэн пытался управлять своим талантом, завышая требования к нему. Он провел самый великолепный сезон, о котором только может мечтать бейсболист, и ради чего? В этом бою он завоевал превосходство над монстром, и не важно, что в процессе борьбы сам он погиб. Для него имело значение одно — вновь овладеть самим собой, хотя бы на мгновение. Все равно что голышом преодолеть огневой барьер. Боль возвращает к реальности.

Лайт, улыбаясь, смотрел на меня. Он был счастлив увидеть мою растерянность и знать, что все-таки последний козырь оказался в его руках. Победа была незначительной, но он сразу же забыл о том, что проиграл сражение в целом.

— Я вижу, вы удивлены, мистер Клейн, — ликовал он, — и это понятно. Скандальная информация. Представляете, какой эффект она могла произвести, если использовать ее против человека, претендующего на роль сенатора?

— Почему он не отдал долг Контини? Принимая во внимание полную абсурдность ситуации, он должен был это сделать.

— Не могу сказать, — ответил Лайт равнодушно. — Может быть, он не располагал нужной суммой, а может, не воспринимал игру всерьез и с самого начала не собирался платить. Чепмэн отличался жутким эгоизмом. Воображал, что неуязвим.

— Его безграничный эгоизм ничто по сравнению с вашим.

— Возможно. — Лайт снова улыбнулся. Теперь он забавлялся, ему хотелось продолжать разговор.

Я резко сменил тему:

— Что вы знаете о Бруно Пиньято? Улыбка исчезла с лица Лайта, он. нахмурился.

— Никогда не слышал о таком.

— В ваших интересах было хранить в тайне все факты, касающиеся автомобильной аварии Чепмэна до начала избирательной кампании. Пиньято работал на Контини и был за рулем грузовика, в который врезалась машина Чепмэна. Я виделся с ним в среду, вас об этом наверняка известили. В четверг он был убит в собственном доме. Я жду объяснений.

— Не понимаю вас. Ради бога, с какой стати мне желать зла человеку, которого я даже не знаю?

— Пиньято был неуравновешенным, нервным человеком. Его мучили угрызения совести, он чувствовал себя виновным и мог рассказать об этом первому встречному. Вы боялись, что он расколется, и убили его.

— Вы ошибаетесь, Клейн, я ничего об этом не знаю.

Я не настаивал. Чепмэн был единственной навязчивой идеей Лайта. Он не дал себе труда подумать, что в катастрофе участвовал и второй человек.

— Последний вопрос, — сказал я. — Вы наверняка получили сведения о связи Чепмэна с Контини от ваших шпионов. А все остальное — условия пари, подстроенная катастрофа, вам доложил об этом кто-то другой, не так ли? Человек по имени Уоллис Смарт из агентства Дамплер, да?

— Чрезвычайно неприятный тип.

— Сколько вы ему заплатили? Просто любопытно.

— Двадцать тысяч долларов.

— Он, должно быть, оказался несговорчивым?

— Ему так казалось. На самом деле я был готов дать много больше. Такие люди, как он, довольствуются малым. Дело было выгодным для нас обоих.

— До вчерашнего дня.

Лайт пожал плечами.

— Это как посмотреть. Я не жалею об этих деньгах. Они служили благому делу.

— Если уничтожение человека считать благим делом.

— Для меня так оно и было.

Я с омерзением посмотрел на Лайта.

— Как жаль, что почти все богатые люди оказываются такими ублюдками, как вы.

— Может быть, — усмехнулся Лайт, — но по крайней мере у меня была возможность наслаждаться жизнью. Вы не представляете, до какой степени приятно быть на моем месте. Быть Чарльзом Лайтом — самое восхитительное ощущение.

— Для людей вашего круга — да. А для остальных это также соблазнительно, как рак легких. Я знаю прокаженных, которые не захотели бы поменяться с вами местами. Продолжайте веселиться, мистер Лайт. Надеюсь, однажды вы поскользнетесь на паркете и сломаете себе шею.

В заключение я сказал, что не стоит труда провожать меня, я сумею найти выход.

Было уже за полночь, когда я вернулся к себе. Входя в вестибюль, мне показалось, что я вернулся домой после долгого пребывания за границей. Визит к Лайту выбил меня из колеи, и я был рад уйти оттуда. Я жил в своем мире и, несмотря на выхлопные газы, переполненные помойки и запахи дешевых забегаловок, дышал здесь полной грудью. Чтобы жить в высших сферах, где вращается Чарльз Лайт, надо носить кислородную маску. А я их не люблю, они делают людей похожими на насекомых.

День был долгий, и больше всего на свете мне хотелось спать. Я чувствовал себя немногим лучше, чем сегодня утром. Но в голове у меня уже вырисовывалась картина преступления. Отныне я был уверен, что не выпущу нить из рук. Нужно было просто работать. Я был на верном пути, но неизвестно, что мне еще предстоит открыть, пока я дойду до конца.

Открывая дверь, я заметил, что внутри горит свет. Я хорошо помнил, что перед уходом выключил все лампы. Тело сковал страх. Я чувствовал, что не в состоянии опять драться и уворачиваться от пуль. Но отступать было поздно. Тот, кто ждал меня в квартире, слышал, как я неловко возился с ключами, и видел, как открывается дверь. Я положился на авось.

Джуди Чепмэн подняла глаза и улыбнулась. Она лежала, свернувшись в клубок, на диване и читала «Благочестие» Джона Донна, которое она взяла с полки. На ней были зеленые вельветовые брюки и серая водолазка. Джуди была прекрасна.

— Здравствуй, Макс.

— Боже мой, как вы сюда попали? — в моем голосе звучал нескрываемый гнев.

Неопределенно улыбаясь, она ответила:

— Ваш портье большой романтик. Я сказала, что у нас была любовная ссора, и я хочу сделать вам сюрприз в знак примирения. Идея ему понравилась, и он мне открыл. Даже дал мне кучу советов насчет личной жизни.

— Вы чуть не напугали меня до смерти. Вам повезло, что у меня нет с собой оружия. Я мог выстрелить без предупреждения.

Она сильно отличалась то той Джуди, которую я видел сегодня утром. Тревога, терзавшая ее двенадцать часов назад, уступила место какому-то опьянению. Возможно, это было затишье перед новым приступом тоски, а может, она сумела справиться с напряжением или привыкнуть к нему. Позади дивана стоял торшер, свет от него окрашивал волосы Джуди цветом зажженной свечи и создавал вокруг ее лица легкий ореол, как на портретах эпохи Возрождения. В этот момент она показалась мне немыслимо хрупкой, готовой растаять от дуновения ветра.

— Вы не спрашиваете, зачем я пришла?

Я посмотрел на нее с напускной застенчивостью и ответил:

— Я думал, вы объяснили это портье.

Она весело улыбнулась, затем погрустнела.

— Я пришла извиниться за то, что вела себя так нехорошо сегодня утром. Хотя это не в моих привычках.

— Бывает, — сказал я. — Все были напряжены, и от разрядов тока посыпались искры.

— Я не ожидала увидеть Билла. И когда я услышала, как вы сцепились… — Она покачала головой, не закончив фразу.

— Мы не слишком большие друзья с Биллом, — наверное, наши астрологические знаки несовместимы. — Я сделал паузу. — Нас объединяет только то, что мы оба любим вас.

Эти слова смутили нас обоих, в комнате повисла неловкая тишина. Она длилась так долго, что я успел подумать, что у меня жмут ботинки. Я с трудом ориентировался в этой ситуации. Я не понимал, что она здесь делает, и слишком устал, чтобы ломать над этим голову. Пора переходить к следующей сцене, решил я.

— Раз уж вы здесь, — сказал я, — у вас есть шанс вкусить сокровища моего винного погреба. У меня есть бутылка бордо и бутылка бордо. Что вы предпочитаете?

— Конечно, бордо, — ответила она, не колеблясь. — Это лучше, чем бордо.

Мы рассмеялись, все встало на свои места. Я отправился в кухню за вином и стаканами. Когда я вернулся, Джуди стояла у стола и курила, оглядывая комнату.

— Ваша квартира мне нравится больше, чем контора, — сказала она. — Она отражает ваш характер.

— Классическая холостяцкая берлога. Обставлена кое-как. Но это просто отель-люкс по сравнению с той лачугой, где я обитал в первое время после развода. Нью-йоркский вариант землетрясения в Сан-Франциско.

Мы сели за стол и отведали вина. Оно было превосходным. Я был рад, что сохранил эту бутылку. Несколько минут мы просто болтали о чем попало, затем Джуди сказала:

— Я не знала, что вы были женаты.

— У каждого из нас есть темное прошлое. В моей жизни есть еще и пацан девяти лет.

Она очень заинтересовалась — эта информация делала меня более настоящим. До сих пор я был для нее загадочным персонажем, таинственным следопытом, который совершает странные поступки, человеком с другой планеты и вдруг превратился в конкретную живую личность. Так бывает, когда школьник встречает своего учителя в кино субботним вечером и с изумлением обнаруживает, что учитель тоже человек, имеющий жену и детей и любящий воздушную кукурузу Мы так привыкли замечать только те грани человека, с которыми мы соприкасаемся по необходимости, что думаем, будто всего остального просто не существует.

Джуди расспрашивала о моей супружеской жизни, и я рассказал ей о Кэти и о том, как мы расстались. Она сказала, что Кэти ей кажется очень хорошим человеком. Я ответил, что она не ошибается и я один виноват в распаде семьи. Потом Джуди спросила о Ричи. Я рассказал и о нем тоже, объясняя, что стараюсь видеться с ним по меньшей мере один раз в неделю. Она слушала очень внимательно, и постепенно между нами возникало понимание. Ее влекло ко мне с первой нашей встречи, но теперь она начинала любить меня. Разница была огромной. Легкое сексуальное влечение сменилось прямыми и честными отношениями. Мы ближе узнавали друг друга. Я понял, что она пришла только потому, что искала моего общества. Ей хотелось забыть о том, что она пережила за два последних дня, но ей не с кем было поговорить, не затрагивая больную тему. Только я понимал ее состояние и не задавал лишних вопросов. Возможно, она хотела переспать со мной. И в этом также она искала прежде всего забвения, отдыха. Но вышло иначе — получилась задушевная беседа, порождающая большую близость, чем физический контакт. С первого слова у меня появилось ощущение, что мы занимаемся любовью.

Мы открыли вторую бутылку бордо. Джуди продолжала задавать вопросы, я отвечал. Ее удивило, что я бросил юридическую карьеру ради работы частного детектива. Она не знала никого, кто бы добровольно отказался от предначертанного благополучного будущего. Я попытался объяснить ей причины моего поступка.

— Я споткнулся на старом, как мир, конфликте между законом и справедливостью.

— Не понимаю.

— Разрез между тем, что вам приказывают делать, и тем, что нужно. В детстве, мечтая стать адвокатом, я витал в облаках идеализма. Думал, что буду помогать людям, попавшим в беду, отправлять в тюрьму злодеев, и в конце концов мир станет лучше. Потом я узнал, что профессия адвоката не имеет ничего общего с настоящей справедливостью. Эта игра со своими правилами и условиями, и важно только одно — выиграть. В итоге я осознал, что теряю время и гублю свою жизнь.

— Такие игры не для вас. Большинство людей не может жить, не подстраиваясь под определенную систему. Но вы — вы любите рисковать. Вы находитесь за гранью обычной жизни.

— Пожалуй, вы правы. Но я предпочитаю думать, что это дает мне шанс понимать людей, с которыми мне приходится иметь дело. Часто я вынужден влезать в чужую шкуру, примерять на себя чужие жизни. Если сегодня у меня почти ничего нет, то это потому, что я не хочу ничего терять. Это позволяет мне быть независимым.

— Вы ужасно рискуете. И ради чего? Ради людей, которых едва знаете?

— Они не могут в одиночку справиться со своей бедой.

Джуди замолчала и отвела глаза.

— Вы имеете в виду меня?

— Да, и вас тоже.

— Но что это дает вам?

— Точно не знаю. Наверное, мне это необходимо, чтобы иметь спокойную совесть. Ради этого я просыпаюсь по утрам.

— Значит, для вас это больше чем работа? — спросила она тихо. — По-моему, я начинаю в вас влюбляться, Макс.

Я зажег сигарету, помолчал минуту, затем улыбнулся.

— В вас заговорило вино. Оно ударило вам в голову и заставляет произносить глупости.

— Это говорю я. Я чувствую себя в безопасности рядом с вами. Вы первый человек, который не хочет воспользоваться мной для собственной выгоды.

— Но я извлекаю из вас выгоду. Я использую вас, чтобы продолжать работать над делом Чепмэна. Когда я закончу работу, мы, вероятно, больше не увидимся.

— Если вы так захотите, Макс. Но если вы впустите меня, я никуда не уйду. Вам придется вытолкать меня взашей из вашей квартиры.

— В день нашей первой встречи дверь была открыта, — сказал я. — Боюсь, что ничего не поделаешь. Вы уже вошли.

Время шло, и случилось то, что должно было случиться. Мы не были наивными неопытными детьми, мы просто забыли обо всем, что было с нами до этого. Дрожа от восторга в объятиях друг друга, мы достигли пика блаженства, и это ощущение казалось нам поразительно новым и неизведанным.

Пробило четыре утра. Мы с Джуди лежали в постели и молча курили. Нам было приятно касаться друг друга, расслабляя измученное любовью тело перед сном.

— Я должен тебе кое-что сказать, — начал я. — Возможно, у меня не будет другого случая поговорить на эту тему. Я хочу, чтобы ты узнала об этом от меня.

Она ответила не сразу, боясь нарушить молчание и все испортить. Затушив сигарету, она вытянулась, положив голову мне на плечо.

— Не говори так, Макс, ты меня пугаешь.

— Это не касается нас. Это связано с прошлым. Я наконец раскрыл, что произошло пять лет назад.

И я рассказал ей о Чепмэне, его пари с Контини и подстроенной аварии.

Джуди оказалась странным образом нечувствительна к моему рассказу. Трудно сказать почему. Может быть, она достигла той стадии нервного напряжения, когда ничто уже не может потрясти, или Чепмэн стал так мало значить в ее глазах. Каковы бы ни были мотивы, я не ожидал от нее подобного равнодушия.

— Не будем больше говорить об этом, — сказала она, когда я умолк. — Я хочу говорить только о тебе и обо мне. Джордж мертв, и все, что он вытворял при жизни, не имеет теперь никакого значения. Важно, что мы любим друг друга.

После долгой паузы я произнес:

— И все же мне с трудом верится, что смерть Джорджа не трогает тебя. Тебе нет необходимости скрывать от меня свои переживания, Джуди. Я выслушаю тебя, если ты хочешь выговориться.

— Меня трогает его смерть, но по-своему. Я не могу притворяться, что оплакиваю человека, который завладел моей жизнью десять лет назад. Я знаю, что это звучит ужасно, но в глубине души я рада, что Джордж мертв. Его смерть принесла мне освобождение. Теперь я могу начать жизнь сначала.

— Ирония судьбы в том, что даже после смерти Джордж продолжает навязывать нам свою волю.

— Знаю. Но это временно. Главное, что я теперь верю в себя и верю, что все уладится.

— Я тоже.

— И когда все закончится, я буду любить тебя так сильно, Макс, что мы наверстаем те годы, что прожили зря, не зная друг друга. Я буду готовить еду, шить и вязать, рожу тебе детей и буду заниматься с тобой любовью каждый раз, когда ты посмотришь на меня.

Она говорила так горячо и серьезно, что я не выдержал и рассмеялся.

— Твоя речь совсем не похожа на речь женщины, освобожденной от супружеского ярма.

— Наоборот. Только свободная женщина может выбирать. Нужно быть свободной, чтобы узнать, чего хочешь. Не моя вина, если все, что я хочу — это ты. Я сделала свой выбор. Я хочу, чтобы ты был моим мужчиной.

— Я буду твоим мужчиной, — сказал я. — А ты будешь моей женщиной. Но это не означает, что ты обязана стирать мои носки. Мы пойдем в прачечную мистера Вэй на углу нашей улицы. Он нуждается в постоянной клиентуре.

Через десять минут мы сладко спали. Наши руки и ноги переплелись, и прежде чем провалиться в сон, я подумал, что мы отныне образуем единое целое. Этой ночью нам хотелось верить, что мы не можем существовать по отдельности. Где-то далеко часы пробили пять утра.

Проснулся я в девять тридцать. Вспомнив, где я нахожусь и что произошло ночью, я увидел, что Джуди ушла. Она решила избежать ситуации «а на следующее утро…». Было слишком рано выяснять отношения, и ей нужно было время, чтобы разобраться в себе. В первую минуту ее отсутствие меня огорчило, но потом я понял, что так лучше. Удивительно, что после такой короткой и бурной ночи я чувствовал себя отлично. За последние дни я исчерпал весь запас сил и прикидывал, сколько ударов и бессонных ночей выдержит мое тело, прежде чем сломаться. Мне было тридцать три года, обычно я чувствовал себя на двадцать, но знал, что однажды проснусь и обнаружу, что перешел в «зрелый возраст». Эта неумолимая перспектива пугала меня, я хотел подготовиться к ней заранее.

Я принял душ, натянул джинсы и свитер и приготовил роскошный завтрак — фруктовый сок, взбитые яйца, тосты. Пальчики оближешь! В десять пятнадцать, сидя за столом в гостиной, я смаковал вторую чашку кофе и читал книгу Донна «Благочестие», которую накануне читала Джуди. Я не открывал ее больше десяти лет, и теперь она вновь потрясла меня. Один отрывок произвел на меня особое впечатление: «Во чреве матери мы завернуты в саван, который растет вместе с нами с момента зачатия, и мы входим в этот мир, одетые в саван, так как мы приходим искать могилу». На мой взгляд значило, что все мы ходим под неусыпным оком смерти и нет никакой лазейки, чтобы ее избежать. Выражение «найти свою смерть» не имеет смысла, смерть находится в нас с самого начала. Лазейки нет. Это я понимал. Я перебирал в уме эти мысли, когда раздался звонок в дверь. Я включил интерфон и спросил, кто там. Ответил голос Чипа Контини. Интерфон работал плохо, и я с трудом понимал, что он говорит. Как будто он был за тысячу километров посреди пустыни в разгар бури, как в старом фильме «Король Лир». Я понял одно — он хотел срочно меня видеть.

Я ходил по комнате в ожидании, пока лифт поднимет Чипа на девятый этаж и он позвонит в дверь. Я думал, что он хочет поговорить со мной о предстоящем суде или о нашей беседе с его отцом. Скорее всего речь пойдет об отце, решил я. Он постучал быстро и нетерпеливо — я открыл дверь, но не успел даже поздороваться. Он влетел вне себя от бешенства, толкнул меня и послал к черту.

— Сукин сын! — крикнул он. — Я убью тебя своими руками!

Он грозно придвинулся ко мне, я отшатнулся.

— Сядь и успокойся, Чип. Я не стану с тобой драться, даже если ты сгораешь от желания. Садись и объясни, что происходит.

Мои слова остановили его, но не уменьшили ярость. Раньше я никогда не видел его таким. Он был не в силах справиться с бушующим внутри ураганом. Впервые в жизни он столкнулся с сильными эмоциями. Я с трудом узнавал старого университетского товарища.

— Мой отец, — произнес он с лицом, пылающим от гнева, — мой отец умирает. Ты виноват в этом Макс, ты убил его.

— Не понимаю, о чем ты говоришь. Сядь и начни сначала. Я выслушаю твои упреки, если твоя речь будет более связной.

— Клянусь, Макс, если он умрет, я вернусь и убью тебя своими руками. И мне безразлично, что будет потом. Я убью тебя, клянусь, я сделаю это.

Я потерял терпение и закричал на него, как пьяный фермер кричит на свою собаку, и приказал сесть на стул. Резкий крик ошеломил его — он застыл, раскрыв рот. Я крикнул еще раз, и Чип сел. Я принес из кухни стакан и плеснул в него виски. Он сидел не шевелясь, будто в трансе.

— Выпей для начала, — сказал я, протянув ему стакан. — Потом поговорим.

Он проглотил виски, но алкоголь никак на него не подействовал.

Он был не в себе, и реакции были ненормальные. Тело Чипа было напряжено, как часовая пружина, а мозг был охвачен такой безумной тревогой, что испускал почти ощутимые флюиды. Я понял, что он на грани срыва. Чип был в том же костюме, что и накануне, и небрит. Наверняка ему не удалось нормально поспать за последние сутки.

— Валяй рассказывай, — сказал я. — Когда я вчера расстался с твоим отцом, он выглядел вполне здоровым.

— А теперь нет, — прошептал Чип жалобно. — Он лежит в кислородной камере в Леннокс Хиллз Хоспитал и умирает.

— Прекрати повторять одно и то же, — оборвал я его. — Я знаю, что он умирает, ты уже сказал мне об этом. Расскажи лучше, что произошло.

— Это случилось после твоего ухода. Мы поспорили с ним. Это была ужасная ссора, хуже всех предыдущих. Крики, оскорбления с обеих сторон. В какой-то момент мы немного успокоились, решили уйти из офиса пораньше и сесть на поезд в Вестпорт. В лифте с ним случился сердечный приступ. — Чип остановился и поднял на меня глаза, полные слез. В них читалось такое отчаянье, что я не выдержал и отвернулся.

— Это твоя вина, Макс. Ты не должен был просить меня устроить вашу встречу.

— Из-за чего произошла ссора?

— Я хотел знать правду. Я хотел знать, почему мой отец лгал мне.

— И он сказал тебе правду?

— Частично. Об остальном я догадался сам.

Выговорившись, он слегка расслабился. Ярость сменилась мрачным фатализмом. Когда описываешь события, которые остались в прошлом, они становятся более далекими и не столь ужасными. Их надо принимать как есть, потому что повлиять на них уже нельзя. Я сказал:

— Это ты познакомил Чепмэна с твоим отцом, верно?

Чип качнул головой:

— Я не хотел. Но Джордж настаивал. Ему очень хотелось познакомиться с отцом. Он был очарован властью в любых ее проявлениях и хотел приблизиться к ней. В итоге я уступил и пригласил их обоих поужинать в Вестпорт.

— Джуди тоже была там?

— Нет. У них с Джорджем был тогда не самый хороший период. Они практически не появлялись вместе.

— Ты знал о Брилле в то время?

— И про Брилля, и про других. Джордж доверял мне и любил рассказывать о своей личной жизни.

— Какие чувства он испытывал к Джуди?

— Он ее ненавидел. Причем до такой степени, что иногда, казалось, готов был ее убить. Джордж был моим другом, но я не всегда понимал его. В нем было что-то жестокое, нечеловеческое. Он часто нанимал детективов, чтобы следить за женой и знать, с кем она спит. Это было бы логично, если бы он намеревался развестись, но развод не входил в его планы. Он объяснял, что просто собирает доказательства. Я не слишком хорошо понял, что он имел в виду.

— Что ты думаешь о Джуди?

— Я думаю, она хорошая женщина. Возможно, слишком слабая, но ей приходилось выдерживать много неприятных вещей. Не знаю, как она могла выносить его так долго.

— Считаешь ли ты, что она способна убить Чепмэна?

— Нет. Она никогда не смогла бы это сделать.

Я протянул ему сигарету, но он отказался. Я прикурил и спросил:

— Во время первой встречи Чепмэн и твой отец говорили при тебе о пари?

— Нет. Это был чисто светский ужин. Ничего важного. — Он остановился и в замешательстве посмотрел на меня. — Почему они должны были говорить о пари?

— Твой отец ничего не сказал тебе вчера?

— О чем?

— У меня екнуло сердце — отец Чипа скрыл от него самое существенное. Тогда я выдал ему все, что рассказал Джуди прошлой ночью. Чип воспринял новость гораздо хуже нее. У него буквально отвисла челюсть, когда я объяснил ему смысл пари, заключенного между Чепмэном и старшим Контини. Когда я закончил, он вскочил и зашагал по комнате, не произнося ни слова. Что бы там ни было, но Чип не был подготовлен к такому удару. Я приоткрыл перед ним двери в ад.

— Отец сказал, что речь шла о бизнесе, — сказал он спокойнее, — но я не знал, на что он намекает. — Чип сел на диван, снял очки и спрятал лицо в руках. — Не могу поверить в такое коварство, — повторял он снова и снова, — не могу поверить.

— Под конец, когда Чепмэн отказался платить долг, — продолжал я, — твой отец пригласил его в свой дом в Мильбруке. Разумеется, Джордж туда не доехал. Произошла не авария, а попытка убийства. То, что Чепмэн выжил, ничего не меняет. В любом случае с ним было покончено. И твой отец как истинный джентльмен решил милостиво оставить его в покое. Ведь в конце концов он ничего не потерял.

Это было выше его сил. Его большое грузное тело сотрясали рыдания. Я не пытался его утешать. Он оплакивал отца, оплакивал потерю душевной невинности, слова сейчас не имели смысла. Ему было нужно излить свое горе. Слезы были горьки, но они приносили облегчение. Когда кризис миновал, я отвел его в ванную, дал полотенце и посоветовал умыться холодной водой. Сам же пошел в кухню мыть посуду, оставшуюся от завтрака. Через четверть часа Чип показался в дверном проеме с бледной улыбкой на лице. Я заметил, что он воспользовался моей бритвой, порез на подбородке был заклеен кусочком пластыря.

— Пойдем, — сказал я, — я провожу тебя в больницу.

Мы пошли по Семьдесят второй улице в направлении Центрального парка. Погода была прекрасной — прохладный чистый воздух и солнечный свет, четкие тени на стенах зданий.

В молчании мы дошли до Центрального парка. Чип стыдился, что дал волю чувствам в моем присутствии и подозревал, что я втайне смеюсь над ним за его слабость,

У меня не было желания разубеждать его, пусть догадается сам. Когда мы оказались по ту сторону стены, отделявшей парк от улицы, он вновь обрел голос, как будто трава и деревья представляли для него более благодарную публику. В кожаных туфлях и помятом строгом костюме он был похож на беженца, заблудившегося в стране велосипедистов, игроков в мяч и бегунов. Он не обращал ни на кого внимания. Он говорил об отце. Воспоминания лились беспорядочным потоком, и он лавировал во времени, его захлестывали волны прошлого. От колледжа в Дартмуте его мысли перескочили на лабрадора, которого ему подарили на день рождения в восемь лет, затем вернулись к рождению младшей дочери. Но в каждом эпизоде присутствовал отец. Я не услышал ничего нового — в каком-то смысле воспоминания у всех одинаковые. События могут быть разными, но смысл, который мы в них вкладываем, один. Это наша жизнь, единственная и неповторимая, и мы относимся к ней со священным трепетом и уважением. Чип говорил о щедрости своего отца, о его чувстве юмора и любви к детям. Можно было подумать, что он произносит речь на поминках — ничего в его словах не отражало жестокой сущности персонажа. Правда парила над его словами, как карающий ангел, но в данный момент ангел не желал показывать свое присутствие. Чипу всю оставшуюся жизнь предстоит сражаться с этим ангелом. А сейчас он прощался с отцом, вернее с его выдуманным образом, и прощание это было преисполнено нежности и бесконечной любви. При входе в Леннокс Хиллз Хоспитал я сказал ему:

— Может, он еще выкарабкается.

— Да, — ответил Чип, — а завтра наступит Новый год.

— Никогда нельзя предугадать. Он старик крепкий.

— Оставь любезности, Макс. Это уже не имеет значения. Я надеюсь, что он будет мертв, когда я войду в палату. Так будет проще.

— Смерть не бывает простой.

— Я знаю. — Он обернулся и посмотрел сквозь стеклянную дверь. — Но правда и то, что я не хочу с ним больше разговаривать.

Ему и впрямь не пришлось этого делать.

Ричи ждал меня в вестибюле дома на Восемьдесят третьей улице. Я опоздал, и он начинал проявлять нетерпение. На нем была кепка со знаменитой эмблемой «Нью-Йорк Американз», желтая футболка, джинсы и кроссовки. Он утопал в огромном кресле, в котором могли бы разместиться пятеро таких, как он, и постукивал кулачком по бейсбольной перчатке. На коленях у него лежала сумка «Пан-Ам», прикрытая сверху экземпляром «Спорт Ньюс». Он так сгорбился, рассматривая перчатку, что стал похож на вопросительный знак.

— Ну, старик, — сказал он, — заметив меня, — ты здорово опоздал. Матч, наверное, подходит к концу.

— Нет, остается еще целый час. Если поторопимся, успеем вовремя. У тебя есть свитер?

— В сумке.

— Отлично, пошли!

Я прекрасно знал, что не стоит терять полдня на стадионе в самый разгар расследования. Но мне было необходимо время, чтобы поразмышлять, посмотреть на дело как бы со стороны, свежим глазом. К тому же ничего не было важнее нескольких часов с Ричи. Я хотел подарить ему чудесный день, о котором он мог бы долго вспоминать.

Кэти отправила его дожидаться меня в холле — так она показывала, что не желает меня видеть. Несомненно, она приняла решение, скоро: они переедут в Нью-Хэмпшир.

Пробраться на стадион, где встречаются высшие лиги — незабываемое приключение. Из переполненного метро, где вас окружали поезда и блеск металла, вы выплываете к кирпичным стенам и городской ржавчине. Обежав вместе с тысячей себе подобных вокруг стадиона в поисках нужного подъезда, отдаете билет человеку в униформе, преодолеваете турникет и погружаетесь в темноту бетонного туннеля, полного толкающихся людей. Такое впечатление, будто вы принимаете участие в съемках сцены абсурда в фильме Феллини. Потом вы поднимаетесь по лестнице — и вот оно! Почти невозможно охватить взглядом все сразу. Ощущение пространства так сильно, что в первые секунды вы не понимаете, где находитесь. Все вокруг такое просторное, зеленое, упорядоченное, что можно вообразить себя в парке перед замком сказочного великана. Понемногу вы начинаете привыкать, замечаете детали, которые создают общее впечатление, безупречную чистоту симметрии разметок на поле. Вы видите гигантские светящиеся буквы и цифры на табло и обретаете чувство единения с толпой — начиная с незнакомцев рядом с вами и кончая неясной пестрой массой людей, стоявших вдалеке. В течение последующих двух-трех часов геометрия поля полностью займет ваше внимание. Затаив дыхание вы наблюдаете, как белый мяч порхает в воздухе и управляет действиями восемнадцати взрослых мужчин. Ничто в мире не имеет такого значения, как этот мяч. Он безраздельно владеет вашей душой, и даже после возвращения в обыденный мир вы о нем помните, как о вспышке ослепившей вас молнии.

Наши места находились в центре трибуны, и мы добрались к ним как раз в тот момент, когда тренеры выступили вперед для переговоров с арбитрами. Я обрадовался, что мы ничего не пропустили. До сих пор Ричи видел бейсбол только по телевизору, а камера не может дать ясного представления об игре. Мне было важно, чтобы он увидел, что бейсбол — это не поток слов, льющийся из уст спортивного комментатора и прерывающийся рекламными роликами. Я хотел, чтобы он увидел великолепие игры собственными глазами и в натуральную величину. С первой же секунды Ричи перестал принадлежать себе. Ричи всегда был немного скрытным ребенком, не расположенным бурно проявлять свои эмоции, но сейчас он вел себя как любой девятилетний пацан. Открыв рот, он смотрел на все сразу и не мог усидеть на месте. Пожалуй, больше всего его поразило открытие, что игроки «Нью-Йорк Американз» не были черно-белыми привидениями в двухмерном изображении, а существами из плоти и крови. Он был покорен, убедившись, что его герои существуют на самом деле. Пока «Американз» выходили на поле и публика вставала для исполнения национального гимна, сын дернул меня за рукав и спросил:

— А когда мы придем сюда еще, папа?

— Матч даже не начался, Ричи. Зачем беспокоиться о том, что будет в следующий раз?

— Потому что если я вдруг выйду в туалет или что-нибудь в этом роде, я пропущу самое интересное, и мне будет очень обидно. Я никогда себе не прощу этого.

— Ты хочешь в туалет?

Он смущенно опустил глаза и стал рассматривать кроссовки, стараясь избегать моего взгляда.

— Кажется, да.

— Тогда пойдем. Никто не посмеет забить мяч в наше отсутствие.

Мужской туалет был переполнен, и Ричи оробел от толкучки и сигаретного дыма. Я оставался с ним, пока он ждал своей очереди. Каждый раз, когда с трибун доносились громкие возгласы, он жалобно смотрел на меня.

Когда мы вернулись на свои места, в команде Детройта произошли две замены. Табло не показывало ни количества забитых мячей, ни количества ошибок. Началась увлекательная игра. С обеих сторон выступали первоклассные профессионалы, команды почти не уступали друг другу в силе. К концу третьего периода счет все еще не был открыт.

Кэти набила сумку Ричи сандвичами, строго-настрого запретив покупать хот-доги. Я не хотел брать на себя ответственность за вероятное расстройство желудка Ричи и соблюдал договор. Он удовлетворился пакетиком арахиса и двумя банками кока-колы. Через десять минут после каждой кока-колы нам приходилось возвращаться в туалет. На меня большое впечатление произвела манера Ричи наблюдать за игрой. Сидеть целый час на одном месте — суровое испытание для ребенка девяти лет. Но он был слишком поглощен игрой, чтобы вертеться. Только пропущенные мячи, которые время от времени падали с нашей стороны, отвлекали его внимание. Каждый раз, когда мяч летел в нашем направлении, он вскакивал, ударял в свою перчатку и кричал: «Я здесь!» Раза два он так увлекся тем, куда упал мяч и кому он достался, что перестал следить за ходом игры. Но все остальное время он не отрывал глаз от поля…

Матч закончился со счетом 3: 2 в пользу «Американз». Теперь эту игру будут обсуждать до конца сезона.

Поезд в метро был набит до такой степени, что оставалось только задержать дыхание и надеяться, что тебя не затопчут. Я ухитрился найти свободное местечко для Ричи, и он уткнулся в журнал, изучая цифры и картинки с прилежанием студента, корпящего в библиотеке над средневековой историей. Зажатый между потными фанатами, от которых разило пивом, я даже не пытался найти точку опоры. Меня окружала мягкая плотная подушка из человеческих тел, падать было некуда. В таком положении мы ехали минут сорок. Именно в этом поезде меня вдруг осенило. Все стало на свои места. Обрывок воспоминания всплыл в моем сознании, в стене, преграждавшей дорогу к истине, образовалась брешь, и я увидел свет с той стороны ограды. Я дошел до разгадки весьма окольным путем и не сразу осознал, что произошло. Сделав огромный круг и вернувшись в исходную точку, я открыл, что с самого начала она и была местом назначения. Я отправился на поиски окончательных ответов и абсолютных истин. А оказалось, что самые важные откровения преподносились мне в смехотворном облике — в виде реплики забавного таксиста и бейсбольного матча. Все сведения, которые я считал важными, на добычу которых я потратил столько времени и энергии, рискуя своей жизнью, — все они были только деталями. Уроки давались мне бесплатно. Таксист Джи Дэниэлс доказал мне, что вещи не всегда являются тем, чем выглядят. А матч подал мысль о ложных, пропущенных мячах. Я не сразу сумел расшифровать эти послания, разгадать метафору. Раньше я искал факты, холодную и жесткую реальность, не понимая главного — что реальность не существует без воображения. Мне больше не надо было спешить. Все будет решено прежде, чем я лягу спать. Матч длился около двух часов, и когда я привел Ричи домой, был уже одиннадцатый час. Кэти пригласила меня зайти выпить стаканчик вина, но я отклонил приглашение. Я знал, что она хочет со мной поговорить, и знал, что именно она скажет: я могу, если захочу, заставить ее изменить решение.

Она хотела, чтобы я переубедил ее. Это был мой последний шанс, и на мгновение меня охватило желание войти в дом и объявить, что я остаюсь с ними навсегда. Ричи стоял между нами, посматривая то на одного, то на другого, сознавая, что происходит нечто важное.

Меня пронзила мысль, что из всего дня, проведенного вместе, только этот момент навсегда останется в его памяти. Кэти повторила свое приглашение, я повторил свой отказ и почувствовал, как в ней что-то надломилось. Губы сжались, глаза превратились в узенькие щелки, она поглядела на меня, будто я дал ей пощечину. Мы вернулись к той же точке, что и пять лет назад.

— Это жестоко — то, что ты сделал в среду вечером, Макс, — сказала она. — Я никогда тебе этого не прощу.

— Мне не нужно твое прощение. Я только хочу, чтобы ты сделала то, что должна.

Мы посмотрели друг на друга, затем Кэти начала плакать и ругаться, обрушив на меня ураган горечи и несбывшихся надежд. Секундой позже она хлопнула дверью перед моим носом. Я остался стоять на тротуаре, слушая рыдания Кэти и резкий голос Ричи, требующий объяснений. Я сдержался и не стал стучать снова. По дороге домой я думал о своем револьвере 38-го калибра. Его потеря была непростительной ошибкой, и я проклинал себя за это. Это была единственная вещь, в которой я действительно нуждался.

Брилль жил в доме на углу Сто шестнадцатой улицы и Морнингсайд Драйв. Почти все обитатели этого района были каким-либо образом связаны с Колумбийским университетом. Здания высились как крепости, отрезая университетскую общину от мира, расстилающегося у ее ног. С другой стороны улицы начинался Морнингсайд парк — заросший сорняками утес, гранитные склоны которого спускались к кварталам гарлемской бедноты. Этот район не привлекал внимания туристов, несмотря на свой живописный пейзаж.

Поднимаясь по ступенькам подъезда, я увидел старика с тростью, идущего мне навстречу. Он с трудом открыл дверь, и я поспешил придержать ее. Я рассчитывал проникнуть в дом, не воспользовавшись интерфоном Брилля и воспринял этот случай как хорошее предзнаменование. Старик доброжелательно улыбнулся мне, и я приподнял шляпу в знак приветствия. Это был Эдвард Биглоу, профессор экономики, у которого я учился на первом курсе в университете. Ему уже было около восьмидесяти лет, и я не мог поверить, что он узнал меня. Мое лицо было одним из тысяч проходящих перед его глазами в течение десятков лет. К тому же я хорошо помнил, что ни разу не раскрыл рта во время его занятий. Но улыбка профессора не была ошибкой или притворством. Просто любой человек до пятидесяти лет, встречавшийся ему на пути, почти на сто процентов мог оказаться его бывшим студентом.

Брилль жил на четвертом этаже, и я решил воспользоваться лестницей. Звонок на двери его квартиры издал грустный звук — динь-дон, когда я нажал на него. Через несколько секунд в двери открылся глазок. Еще через секунду глазок заговорил голосом Брилля:

— Что вы здесь делаете?

— Я пришел извиниться.

— За что?

Голос Брилля звучал крайне враждебно и язвительно, как будто его горечь происходила от приступа хронического гастрита.

— За нашу вчерашнюю перепалку. Жаль, если вы будете хранить в душе злобу на меня.

— Прекрасно. Я не злопамятен.

Глазок закрылся, и я услышал удаляющиеся шаги Брилля. Я снова нажал кнопку звонка и не отпускал ее секунд тридцать, пока глазок не открылся снова.

— Почему вы не уходите, Клейн? Я работаю, а вы мешаете мне сосредоточиться.

— Это очень важно. Я собрал сведения, которые помогут нам спасти Джудит от обвинения в убийстве. Но мне нужна ваша помощь. Уверен, что вы не желаете ей зла, она слишком много значит для вас. Впустите меня, и мы обо всем договоримся.

Глазок опять закрылся, и наступила тишина. Затем дверь распахнулась. Брилль был одет в коричневые вельветовые брюки, бело-зеленую футболку и шикарные ботинки, которые наверняка производили фурор в университетских кругах. В правой руке он держал книгу, заложив пальцем нужную страницу. Я и в самом деле оторвал его от работы. Вид у него был слегка диковатый, круги под глазами старили его. Брилль достиг того возраста, когда внешний вид зависит от количества часов, отведенных на сон и степени физического и умственного напряжения. В хорошие дни он мог выглядеть молодым человеком, но сегодня, похоже, был плохой день.

Он провел меня в комнату с окнами, выходящими на небольшой балкон. Комната была комфортабельная, обставленная со вкусом и без особых претензий. Она, по-видимому, служила гостиной, здесь не было ни книг, ни бумаг — ничего, связанного с работой. Брилль сел в кресло у окна. Я устроился на голубой софе, стоящей напротив. Мы смотрели друг на друга сквозь окутывающие нас сумерки.

— Вы говорили о каких-то новых сведениях, — произнес он сухо. — Я желал бы знать, о чем идет речь.

— Речь идет о многом. — Я не хотел раскрывать свои карты слишком быстро. — Я многое узнал после нашей беседы в среду у вас в кабинете. Теперь я понимаю, что было ошибкой пытаться принудить вас к откровенному разговору. Я подозревал, что вы что-то от меня скрываете. Но не знал, что вы просто не вольны были рассказывать о многих вещах.

— Вы намекаете на мои отношения с Джудит?

— Именно. С Джудит и Джорджем. Тогда я пришел, чтобы задать вопросы о нем, но, разумеется, Чепмэн не был человеком, о котором вы стали бы откровенничать. Вы думали, что я в курсе вашей связи с Джудит и что я намереваюсь использовать эту информацию в собственных низких целях.

Брилль жестом прервал меня:

— Очень хорошо, мы оба ошиблись в тот день. Но это больше не имеет значения. Теперь весь мир в курсе моих отношений с Джудит. И это будет использоваться, чтобы завалить ее на процессе. — Он откинулся на спинку кресла и закрыл глаза. — Бог мой, у меня до сих пор в голове не укладывается, что ее обвиняют в убийстве. Это абсолютно немыслимо.

— Вы ведь любите ее?

Я едва расслышал его голос:

— Да, я безумно люблю ее.

Я отгонял раздражение, не желая возобновлять сцену, которая разыгралась между нами накануне в квартире Джуди. Несмотря на отвращение, я должен был сохранять спокойствие.

— На вашем месте я бы не слишком волновался из-за обвинения в убийстве, — сказал я. — Я могу подтвердить ее невиновность. У меня есть почти все необходимые для этого доказательства. Дело даже не дойдет до суда.

Брилль широко раскрыл глаза и нерешительно взглянул на меня, колеблясь между надеждой и недоверием. Он хотел верить мне, но боялся, что я заманиваю его в какую-то ловушку.

— Вы уверены в этом? — спросил он. — Что вы нашли?

— Джордж Чепмэн не был убит своей женой. Его вообще никто не убивал. Это было самоубийство.

Он нескоро постиг смысл сказанного. Затем лицо его прояснилось, он шумно вздохнул и вытер пот со лба.

— Он был сумасшедший. Более сумасшедший, чем я полагал.

— Мало знать, что это было самоубийство, нужно это доказать. Здесь-то и начинаются сложности. Чтобы избавить Джудит от судебного процесса, я должен собрать неопровержимые доказательства.

— У вас, наверное, есть какие-то идеи по этому поводу. Вы бы не пришли к такому выводу, не имея в голове четкой картины происшедшего.

— Да, у меня есть некоторые идеи. Но мне нужно свести их в одну стройную систему, которую я смогу предложить Гримзу. Иначе он просто не станет со мной разговаривать. Для него дело давно закончено.

— Звучит не слишком утешительно.

— До вчерашнего дня всё было практически безнадежно. Каждый раз, когда я приближался к ответу, происходило нечто странное. Из запертого сейфа исчезло письмо, в Нью-Джерси убили свидетеля, я получал угрозы по телефону, кто-то даже стрелял в меня — целая куча загадочных вещей. Достаточно для того, чтобы у меня появилось желание все бросить и поступить экспертом в страховую компанию. Потом я получил неожиданную помощь.

Брилль с любопытством посмотрел на меня:

— От кого?

— Помощь пришла из очень интересного источника. Вчера после обеда я поехал в книжный магазин и купил там несколько превосходных научных работ по психологии преступника. Вы отличный писатель, профессор Брилль. Я восхищаюсь точностью вашего стиля. Он отражает ваш исключительный ум и образованность.

— Я польщен, что вы так высоко оценили мой скромный труд, — сказал он, покинув кресло и подойдя к буфету. — Но такие комплименты всегда вгоняют меня в краску. А когда я смущен, меня мучает жажда. — Он вкрадчиво улыбнулся. — Не хотите ли выпить со мной?

— Нет, спасибо, — ответил я. — Я тренируюсь для следующего боя.

Брилль открыл двойную дверцу буфета и нагнулся к стоявшим на полке бутылкам и стаканам. Но когда он выпрямился, в руках у него был револьвер, дуло которого смотрело мне в живот. 45-й калибр. Без сомнения, из него и был застрелен Пиньято. Брилль глупо улыбался. Он выглядел нервным и держал револьвер как опасное ядовитое насекомое.

— Прошу, вас, Клейн, продолжайте. Мне очень интересно.

— Вы перестали четко мыслить, простуженный, — сказал я. — Всадив мне пулю в живот, вы лишите Джудит шанса выпутаться из этой истории. Я единственная ее надежда.

— Не беспокойтесь об этом. Все будет хорошо. Продолжайте ваш рассказ. Я хочу услышать все, прежде чем перейти к следующей фазе.

Я решил говорить. Только мой голос может сохранить мне жизнь. Чем дольше я продержусь, тем больше у меня будет шансов выйти отсюда. Я вспомнил Шехерезаду, которая развлекала своими байками принца, чтобы оттянуть час казни. Тысяча и одна ночь. Я не был таким оптимистом. Я рассчитывал выиграть лишь несколько минут.

— Все было в ваших книгах, — сказал я. — «Гангстер во фланелевом костюме», например. Там можно прочитать интервью с анонимным свидетелем, главарем бандитов. Учитывая, что я сам встречался с этим персонажем и знаю некоторые его любимые выражения, я без труда смог его опознать. Виктор Контини остается самим собой даже на страницах книги. Ваша связь с ним и была недостающим звеном в моей схеме. Во-вторых, история с сейфом. Вернее, способ, каким он был открыт. Если бы вы отказались от мысли выкрасть письмо, оно пролежало бы там по сей день, не привлекая ничьего внимания. Гримза оно не интересовало и в досье дела не фигурировало. Но письмо исчезло. Безупречная работа — ни царапин, ни следов от отмычек, образцово-показательный пример того, «как надо вскрывать сейфы». Я знал, что ни один профессиональный уголовник не был замешан в деле по собственной инициативе. Значит, его кто-то нанял. Этим кем-то были вы. Вы посвятили целую книгу одному профи — медвежатнику.

Брилль не удержался от улыбки, довольный своей хитростью:

— Вилли Шоу. Лучший в своей области. Когда вышла книга, он сказал, что я сделал из него звезду. Этот человек боготворит меня. Как только я позвонил ему и попросил о небольшой услуге, он посчитал это за великую честь.

— Вы странный человек, Брилль. С одной стороны, ведете приличную спокойную жизнь. Всеми уважаемый профессор, преподаете в знаменитом университете, пишете книги и читаете лекции студентам. Но в то же время вас привлекают грязь, зло, обитатели бандитских притонов. Вы напоминаете мне тех почтенных джентльменов викторианской эпохи, которые регулярно предавались самым низким порокам и сразу после этого посещали великосветские литературные салоны. Все шло без сучка без задоринки многие годы. Вам удалось из порочных наклонностей построить респектабельную карьеру. Вам доставляло удовольствие соседство этих крайностей. Но вы встретили на своем пути женщину, которую вы не смогли подчинить своей воле, не правда ли? Наоборот, она подчинила вас. Джудит Чепмэн — маленькая мерзкая потаскушка с извращенным умом, и вы пали к ее ногам.

— Не говорите так о Джудит! Это неправда. Я не позволю вам…

— Будет, Брилль. Обыкновенная шлюха низкого сорта с хорошенькой мордашкой и дорогими тряпками втоптала вас в грязь. Она готова лечь с каждым, кто носит штаны, и это бесило вас, так? В этом проклятом городе нет более доступной девки, чем она. Почему бы вам не позвонить ей и не спросить, где она провела эту ночь?

— Я знаю, где она провела эту ночь, мерзавец! — крикнул Брилль. — Заткни свою пасть — или я убью тебя!

— В конце концов у вас лопнуло терпение, Брилль. Вы мечтали обладать ею в одиночку, и когда Чепмэн отказался дать развод, вы поняли, что должны убрать его с вашей дороги. Вам повезло: вы встретили Контини. Вы знали о пари и знали, каким образом Контини собирается вернуть свои деньги. Но не предупредили Джорджа об опасности. Вы приняли участие в заговоре.

Брилль смотрел на меня безумными глазами. Для него было мучением слышать от меня то, что он так долго хранил в тайне. Но он не мог не слушать. Все всплыло на поверхность, и он был как зачарованный, лицом к лицу столкнувшись с содеянными злодействами. В этот момент я легко мог бы отобрать у него оружие. Но я понял это слишком поздно. Резкая смена настроений Брилля в течение этой сцены удерживала меня от решительных действий. Я был уверен, что рано или поздно Брилль обязательно сломается.

— Джордж понемногу оправился, — продолжал я, — невероятно, но ситуация осталась такой же, как и раньше. А затем и хуже. Джудит быстро потеряла к вам интерес. Вы познали пик вашей любви в ту ночь, когда автомобиль Чепмэна врезался в грузовик Пиньято, после чего начался спад, медленное разрушение любовной связи, исчерпавшей себя. Шесть месяцев назад она вас бросила. Все ваши мечты рухнули.

— Это несправедливо. Я столько сделал для нее, столько рисковал… Это несправедливо. Она должна была быть мне благодарна.

— Но вы не отступились. Отказ только усилил желание завоевать ее. Джордж по-прежнему стоял у вас на пути. Тогда вы снова попытались уничтожить его. На этот раз вы подошли к вопросу более сознательно. Вас не удовлетворяла роль пассивного наблюдателя, и вы сами устроили махинацию. Начало положила проводимая демократами проверка личности Чепмэна. Уоллис Смарт пришел к вам, и вы внезапно увидели способ осуществить замысел, не запачкав рук. Вы рассказали Смарту правду о катастрофе и посоветовали пойти к Лайту. Смарт был доволен — благодаря выгодной сделке он смог удалиться на покой. Лайт был доволен — у него появился компромат на Чепмэна. Вы тоже были довольны, по крайней мере на данный момент. Но, к сожалению, Лайт придерживал информацию в ожидании предвыборной кампании. Вы начали проявлять нетерпение и послали Чепмэну вышеупомянутое письмо, намереваясь вывести его из себя, дав понять, что секрет известен не ему одному. Но Джордж оказался хитрее. Возможно, он был сумасшедшим, но мозги у него варили, когда надо. Он понял, что если его секрет станет достоянием публики, его карьера кончится, не начавшись. Репутация для него была дороже всего на свете, даже дороже жизни. Я думаю, он с самого начала знал, что кризис неизбежен. Речь шла о том, чтобы извлечь максимум из оставшейся жизни. И когда срок истек, он был готов к этому. Чепмэн показал себя тонким стратегом, обернув ваше письмо в свою пользу. Оно послужило поводом, чтобы нанять частного детектива, то есть меня. Он хотел создать мнение, что кто-то собирается его убить, и я играл здесь роль свидетеля. Зная, что скоро умрет, Джордж хотел и Джудит увлечь с собой в могилу.

Он обставил свое самоубийство таким образом, чтобы все поверили в убийство, совершенное его женой. Он добровольно принял жуткую смерть из одного желания отомстить, до такой степени он ее ненавидел. Он был чрезвычайно уверен в себе, и план сработал в совершенстве. Джордж мертв, репутация его чиста, а жену обвиняют в предумышленном убийстве.

— Джордж был сумасшедший, — сказал Брилль. — Если бы я не послал письмо, он бы в конце концов убил Джудит. Это должно быть очевидно даже вам. Я сделал это, чтобы защитить ее от мужа. Я хотел спасти Джудит.

— Но вам не было нужды убивать Пиньято. Он был всего лишь невинным свидетелем. Если вы беспокоились, что откроется правда о вашей роли в катастрофе с Чепмэном, то почему не взялись за главаря — самого Контини?

— Контини никогда бы не заговорил. А Пиньято, напротив, доверился вам. Я видел своими глазами. Я следовал за вами в Нью-Джерси и заметил вас вместе в баре. Он должен был умереть. Я не мог позволить, чтобы мое имя связывали с этой историей. Полиция сразу бы поехала к Джудит, и у нее не осталось бы ни малейшего шанса. Они бы отправили ее в тюрьму до конца жизни.

— В настоящее время все к этому и идет.

— Вы помешаете этому.

— Не вижу, каким образом я смогу это сделать, когда вы влепите мне пулю в живот.

Брилль опустил глаза на револьвер, который он держал в руках, как будто забыл о его существовании. Он был измучен, парализован переживаниями и усталостью. Сев на стул напротив меня, он сказал:

— Я не убью вас, Клейн. Вчера я пытался это сделать, потому что был очень зол на вас. Но теперь вы единственный человек, способный помочь Джудит, и вы поможете ей.

Тон его смягчился, в нем слышалось сожаление. Он был похож на маленького мальчика, который вдруг понял, что слишком слаб для взрослых игр.

— Что вы теперь будете делать? — спросил я.

— Не знаю. Думаю, посижу здесь немного.

Он посмотрел на пол под ногами.

— Вам не кажется, что лучше отдать револьвер мне? Такая игрушка может случайно выстрелить.

Он оглядел револьвер 45-го калибра, вертя его в руках, как ребенок незнакомую игрушку.

— Я не отдам вам револьвер, Клейн. Он был мне верным другом.

Не дав мне произнести ни слова, Брилль поднял револьвер к глазам и посмотрел на него. На короткий миг лицо его было лишено всякого выражения. Затем глаза расширились, став огромными, как вселенная. В нем не осталось ничего, кроме страха. Он видел, как сумасшедший грузовик несется прямо на него и он не успевает увернуться. Он вложил ствол револьвера в рот и нажал на курок.

Пришли Гримз и два Смита. Люди из судебной медэкспертизы унесли тело Брилля, завернутое в пластиковый мешок. Я нескоро пришел в себя. Я видел, как умирают люди. Я сам убил одного. Но смерть Брилля была ужаснее всего, что мне приходилось видеть. Меня никогда не покинет воспоминание об этой страшной картине…

Мы проехали вниз по Морнингсайд Драйв до полицейского участка. Гримз привел меня в кабинет, включил магнитофон и попросил говорить, что я и делал без перерыва в течение сорока минут. Когда я закончил, Гримз позвал сержанта, который принес для меня сандвич и кофе. Я откусил разок от сандвича и отложил его. Кофе я проглотил с трудом. Тогда Гримз открыл ящик стола, вынул оттуда бутылку «Джек Дэниэлс» и наполнил мой пластиковый стаканчик. Я выпил. Потом Гримз попросил меня рассказать все сначала, и я говорил еще час. Инспектор почти не реагировал на мои слова. Он сидел, откинувшись на спинку стула, закрыв глаза, и время от времени качал головой или испускал глухое ворчание. Я был похож на древнего рассказчика, передающего мифы предков вождю племени. Каждая деталь была нам знакома, и мы знали, что ни одно слово не может быть изменено. Но главное было не в самой истории, а в том, чтобы рассказывать ее и вновь переживать описанные в ней события. Рассказ не придал Гримзу особой радости, но было ясно, что он не станет ничего оспаривать.

Когда я закончил свой второй рассказ, он произнес:

— Контини мертв. Умер сегодня в больнице после полудня. — Мне нечего было сказать по этому поводу. Гримз наклонился, опершись руками о стол и нахмурившись, посмотрел мне в глаза. — Странно, что все люди, с которыми вы встречались на этой неделе, тут же устремляются в мир иной. Вы обладаете какой-то магической властью. При вашем приближении все падают лапками кверху и отдают концы.

Я вновь воздержался от ответа. Эта мысль не раз приходила мне в голову, но я не видел возможности представить факты в более благоприятном свете. Обстоятельства превратили меня в вестника смерти, и теперь меня окружали созданные мною призраки.

— Все скончались, — продолжал Гримз. — Чепмэн, Пиньято, Контини и Брилль. Мне начхать, правда ли то, что вы мне рассказали. Больше не осталось никого, с кем можно было бы поговорить по этому поводу. Вашу версию будет практически невозможно доказать.

— Необязательно доказывать что бы то ни было, — сказал я. — Все, что вы должны сделать, это убедить прокуратуру снять обвинение с Джудит Чепмэн.

— С этим сложнее. Этот новый прокурор Симмонс, лично заинтересован в деле Чепмэна. Он предпочтет идти до самого конца, чем признать, что совершил ошибку.

— Ему будет хуже, когда на процессе Бэрльсон начнет указывать на все его ошибки. Все выплывет наружу, и репутация Чепмэна окажется в полном дерьме, так что ни один судья не согласится приговорить его жену. Симмонс, конечно, кретин, но у него хватит ума понять, что не стоит показывать это широкой публике. Он находится в деликатной ситуации и может с блеском выйти из нее, объявив, что были обнаружены новые улики. Так как именно вы их обнаружили, он поздравит вас с тем, что вы сэкономили деньги налогоплательщиков и раскрыли сложное дело прежде, чем оно дошло до суда. Вы оба станете победителями. Общественность станет оплакивать Джорджа Чепмэна и его трагическое самоубийство, и все покинут зал театра с платочками в руках.

— А вы, Клейн? Вскочите на коня и умчитесь в сторону заходящего солнца?

— Точно. При грустных звуках гармоники.

Телефон работал, как положено. Гримз вошел в контакт со своим начальником, и тот приказал ему лично заняться этим делом, затем к нему присоединился Симмонс. Прокурор лег спать рано из-за простуды и не слишком обрадовался, когда в одиннадцать часов вечера его разбудил телефонный звонок и он услышал скрипящий голос Гримза. Но как только он узнал, о чем идет речь, заявил, что будет на месте через час. Я позвонил Бэрльсону в Вестпорт и сообщил ему новость. Меньше чем через час тот был в городе. Затем я попытался найти Дэйва Макбелла, но его не было дома. Я поклялся себе пригласить его позавтракать вместе на следующей неделе.

Симмонс и Бэрльсон появились одетыми в строгие черные костюмы-тройки. Несмотря на поздний час, они приехали работать и без своей униформы чувствовали бы себя неудобно. Я все еще был одет в джинсы, которые нацепил сегодня утром, и походил на путевого обходчика, приглашенного на съезд модельеров. Один Гримз был так же «элегантен»: галстук съехал набок, рубашка была как жеваная бумага. Мы составляли невероятный квартет, но смогли сделать то, что требовалось.

Я предоставил слово Гримзу. Я хотел, чтобы это было его шоу. Пока он говорил о событиях, предшествовавших самоубийству Чепмэна, Симмонс слушал внимательно, с мрачной физиономией, понимая понемногу, что никогда не сможет соперничать с Бэрльсоном. Нам понадобилось около трех часов, чтобы уладить все детали, но в конце концов я получил, что хотел. Обвинение с Джудит Чепмэн было снято.

Когда мы покидали полицейский участок, Бэрльсон задержал меня на ступеньках, чтобы пожать мне руку и поздравить с успешным завершением расследования. Но слишком многое разрушилось в моей душе, чтобы я мог испытывать хоть какое-то удовлетворение. Я просто хотел уйти.

— Вы должны ей позвонить, — сказал я Бэрльсону, — и сообщить хорошую новость.

— Я сделаю это, — ответил он, — завтра утром.

— Я имел в виду сейчас, В любом случае она не спит. Если вы скажете, что дело закрыто, она сможет наконец отдохнуть. Ей пришлось пережить тяжелый период.

Бэрльсону претило звонить кому бы то ни было в три часа утра, но я настаивал, и он в конце концов согласился. Мы вернулись обратно в участок. Я попросил его не говорить Джудит, что нахожусь вместе с ним, и вышел ждать на улицу. Через десять минут он появился с улыбкой на губах.

— Вы были правы, — сказал он, — она не спала.

— Как она приняла известие?

— С огромным облегчением. Она не могла поверить, что все кончено.

— Вы сказали о смерти Брилля?

— Только после первой новости.

— Что она сказала?

— Ничего. На мой взгляд, ей трудно переварить все сразу.

— Она хотела поговорить со мной?

— Конечно. Но я сказал, что не знаю, где вы сейчас находитесь.

Бэрльсон показал на свой светло-голубой «кадиллак», припаркованный на противоположной стороне улицы, и спросил, куда меня отвезти. Я ответил, что мне хочется пройтись пешком. Мы снова пожали друг другу руки, и он поблагодарил меня за все, что я сделал. Я смотрел, как он переходит дорогу, садится в машину, включает зажигание. Когда он уехал, я был рад, что остался один. Но радостное ощущение скоро рассеялось. Как только стих шум мотора, ко мне вернулись скорбные мысли.

Я часами бродил в тумане. Вместо того чтобы вернуться домой и лечь в постель, я пытался бороться с сонным отупением на ходу. Я шлялся по пустынным улицам, слушая звук своих шагов. Я не встретил никого, за исключением нескольких бедолаг, тащившихся домой после вчерашней пьянки, и бездомного, роющегося в помойке. В это время Нью-Йорк как бы застывает. Уже не ночь, но еще не утро. Преддверие. Вот мое место.

Когда рассвело, я зашел в ночной ресторанчик позавтракать. Кто-то из посетителей читал «Санди Таймс», и я увидел на первой странице сообщение о смерти Виктора Контини. Оно было напечатано на том же месте, что и сообщение об автомобильной катастрофе с Чепмэном пять лет назад. Оба умерли, уничтожив друг друга. Я спросил себя, выдержит ли репутация Чепмэна разоблачения обстоятельств его смерти. Мне кажется, что и в загробном мире он будет лелеять мечты о власти и величии.

За завтраком я принял решение отделаться от чека, который Чепмэн дал мне в среду. Я не хотел оплачивать свой обед и сигареты его деньгами. Я вообще не хотел быть ему чем-то обязанным. Он использовал меня как пешку, а я желал стереть из памяти ту роль, которую сыграл в его суицидальной стратегии. Ричи сможет с пользой употребить эти деньги для начала своей новой жизни в Нью-Хэмпшире. Ему необязательно знать, откуда они. Я оплатил счет за завтрак и пошел пешком до своей конторы, чтобы взять чек. Я был спокоен. Теперь я снова знал, что делаю, и шагал прямо к намеченной цели. Раннее солнце показалось над крышами домов, как налитый кровью глаз циклопа.

…Когда я вошел в контору, там сидела Джуди Чепмэн. Одетая в белые брюки и цветную турецкую рубашку, она вертела в пальцах зажигалку, с отсутствующим видом глядя на пыльные окна. Всякий раз, когда я видел ее, она была одета по-другому, и все ей удивительно шло. Она не умела быть некрасивой. Джуди повернулась ко мне навстречу и улыбнулась. Такая улыбка может заставить мужчину поверить, что солнце будет светить до конца вашей жизни. Я тоже улыбнулся в ответ и сел за стол. Я испытывал такую усталость, что с трудом сознавал, где нахожусь. Меня не покидало ощущение, что все это уже происходило раньше.

— Все кончено, — сказал я. — Больше не будет ни полиции, ни адвокатов.

— Я знаю, — сказала она. — Бэрльсон позвонил мне несколько часов назад. Я пыталась связаться с тобой, но дома тебя не было, и я подумала, что найду тебя здесь. Мне очень хотелось тебя увидеть.

— Брилль умер.

— Я знаю. Бэрльсон сказал мне.

— Он выстрелил себе в рот, а я в это время сидел напротив на расстоянии полутора метров от него.

Ее передернуло:

— Я не знала, что ты там был.

Мысль о том, что я при этом присутствовал, пугала ее больше, чем самоубийство.

— Я был там. Перед тем как это случилось, мы долго беседовали с Бриллем. Он все еще был влюблен в тебя, ты знаешь… безнадежно влюблен в тебя.

— Я не хотела этой любви. Ты сам знаешь.

— Ты была не права, когда сказала, что он не способен на ревность. Он сходил с ума от ревности и превратился в преступника и убийцу, чтобы вернуть тебя.

— Не будем об этом, Макс. Это слишком ужасно. Я не хочу об этом думать и говорить.

— А я хочу, — сказал я. — Нам с тобой очень важно переговорить обо всем в последний раз.

Она посмотрела на меня тревожными глазами. Все шло не так, как она себе представляла, и она не понимала почему. Я наносил ей новые раны, в то время как она еще не оправилась от старых, и я читал боль на ее лице.

— Пожалуйста, Макс. Избавь меня от этого. Я хочу вместе с тобою покинуть этот город и уехать далеко-далеко, где не будет никого, кроме нас двоих. Мне нужно восстановить силы после этого… этого испытания.

— Сперва я должен выяснить кое-какие моменты. Видишь ли, мне кажется, Брилль сказал мне не все, и прежде чем уехать с тобой вдвоем, я должен знать, на что иду. Тебя не слишком смущает, что все мужчины в твоей жизни кончают самоубийством?

Она долго отказывалась верить своим ушам. Потом тихо залилась слезами. Слезы катились по щекам, рисуя на них переплетения мокрых дорожек, поблескивающих в свете лампы.

— Как ты можешь быть таким жестоким, Макс? Ты думаешь, я не способна испытывать чувства?

— Способна, но только по отношению к себе самой.

— А тот вечер? Он ничего не значит для тебя?

— Это старая история. Такая же волнующая, как то, о чем думали динозавры.

Моя грубость вызвала новый поток слез.

— Я могла бы любить тебя очень сильно, Макс, — прошептала она. — Я бы могла сделать тебя счастливым. Но ты все испортил.

— Ты с самого начала была в курсе, не так ли? — сказал я. — Ты использовала Брилля, чтобы избавиться от Джорджа. Ты была уверена, что даже если Брилля поймают, он никогда не откроет правду о твоей роли в этом деле. Он был без ума от тебя и готов на все ради своей любви. Двенадцать часов назад он покончил с собой, чтобы спасти тебя, и твоя единственная реакция — отказ говорить об этом. А вот я хочу об этом говорить, и ты будешь слушать. Это ты посоветовала Бриллю послать Смарта к Чарльзу Лайту, и ты убедила его послать письмо с угрозами. Ты обещала Бриллю помириться с ним, и он поверил. Это было несложно, он не многого стоил в твоих глазах. Ты хотела раз и навсегда вычеркнуть Джорджа из своей жизни. Ты даже позволила себе удовольствие сообщить ему обо всем, что вы замышляли. Это было основой твоего плана. Ты так хорошо взялась за дело, что в конце концов ему осталось два выхода — убить тебя или умереть самому. На его месте я бы, наверное, задушил тебя собственными руками, но Джордж был джентльмен, и ты это знала. Настоящая война нервов, не правда ли? Ты непрерывно повторяла, что откроешь всему свету его тайну и что ему следует поторопиться и покончить с собой, пока не поздно. Затем Брилль послал письмо, и Чепмэн понял, что час настал. Он рассказал, каким образом собирается покончить с собой, чтобы навлечь на тебя подозрение в убийстве. Ты бросила ему вызов, заставив идти до конца, так? Ты была там, в кухне, и смотрела, как он пьет яд. Потом ты спокойно вышла на улицу и отправилась за покупками. Потом было несколько тяжелых дней, но теперь все позади и ты вне подозрений. Джордж мертв, Брилль мертв, и ты вольна делать, что хочешь. Скажи мне, каково это — наблюдать, как человек на твоих глазах принимает яд? Мне любопытно, что ты чувствовала, что за мысли копошились в твоей хорошенькой головке в это мгновение.