Прощание еврейки

Про Иосифа

Жизнь Иосифа Марковича Черняка началась в местечке Козелец - между Киевом и Черниговом. Оттуда он ушел на войну и вернулся в 1945-м туда же - к семье, состоявшей из жены Мирры и сына. Мать и отец Иосифа Марковича скоропостижно умерли в 1940-м и спокойно лежали на кладбище, потому что до их могил у немцев руки не дошли в период оккупации.

Жена (не местная и вообще сирота после погрома с малолетства) с сыном осталась в живых, так как успела примкнуть к партизанскому отряду поварихой и куда пошлют, а ребенок трех лет при ней. Отважная женщина. Имела боевые награды и личную записку по боевой тематике знаменитого партизанского командира Федорова.

Но сейчас не об этом.

Вернулся с войны Иосиф Маркович в здоровую семью, в дом. Жена - героиня, сам - герой. Было ему тогда двадцать восемь лет.

Залечивай раны прошедшей войны, живи, радуйся, музицируй на трофейном аккордеоне.

Однако радовались недолго.

Разгорелась космополитическая кампания. Какие в Козельце космополиты в 1950 году? На кладбище космополиты и в овраге возле Десны. В абсолютном большинстве.

Зато уцелевшим досталось.

Мирра была завучем школы, так ее сместили и перевели в преподаватели химии. Не по специальности, конечно. Она еще до войны закончила заочно педучилище по поводу русской литературы и языка. Но в школе было некому преподавать химию. Повезло. А Иосифа Марковича с завклубом (в этом здании, к слову, до революции располагалась синагога) поперли без предоставления иной работы, так как стал выступать: да тут все вожди моими руками нарисованные, все лозунги моими руками написанные; на каком основании всех под одну гребенку чешете? что такое! я на фронте кровь лил! Ему говорят: лил-лил, а в партию большевиков не вступил. Иосиф объяснил, что, как и его товарищи, писал заявление: если не вернусь из боя, считайте коммунистом; потом вернулся, и некогда было политруку заниматься бумажками - попали в окружение под Уманью; вышли оттуда считаные; вышли - еле отговорился от проверяльщиков; вскорости под Киевом в котле сидел. Ему: именно что сидел; мы ниточку и потянем, что тогда недотянули. Иосиф и сам не рад: мол, я после того еще три года воевал, всю Европу освободил, а вы меня мучаете.

Видно, распоряжения сильно копать не давали. И оставили человека в покое.

Устроился по знакомству сторожем там же, в клубе. Все-таки родной коллектив.

Ну и дитю, разумеется, доставалось: и словесно, и руками-ногами.

Горевать - горевали, но больше от непонимания.

Евреи к евреям в гости придут - и обсуждают, но вяло, с опаской.

- Убивать не будут, это точно. Не то сейчас время, чтоб убивать, - говорили одни.

- Пока до Сибири в товарных вагонах доберемся, сами умрем, - говорили другие.

Шутили, конечно.

Евреев в Козельце образовалось достаточно, чтоб проводить между собой беседы. Но широко не проводили. Каждый предпочитал переживать в семейном кругу:

- Пока жить можно. Но что нам потом запоют?

Почти только что война закончилась, рядом - Киев с Бабьим Яром. Настроение понятно какое. Люди еврейской национальности замкнулись. И никто их отмыкать не торопился.

В Козельце всегда жили евреи и украинцы, украинцы и евреи. По-соседски чего не бывало. А при Хмельницком и в Гражданскую особенно. Фашистская оккупация - дело отдельное, лучше не трогать.

Но тут - другое. Обсуждать нечего.

То ли директивы задерживались по пути, то ли что, но кампания в Козельце шла небоевито. Кое-кого понизили в должности, нескольких за националистические еврейские высказывания даже исключили из партии. И хватит пока.

На таком фоне Мирра забеременела. Стали с Иосифом ждать второго ребенка.

Родилась девочка - Эмма.

Соседи угомонились. По месту работы собрания стали собирать нечасто - стыдить космополитов и прочее по разнарядке.

Мирра химию освоила, без интереса, правда. Иосиф ночью сторожит клуб, а днем с Эммочкой. Носит по часам в школу к Мирре - кормить.

Сын помогает и учится при мамаше.

Жизнь опять кое-как наладилась.

И тут в Козелец является юная девушка после Киевского мединститута. Она поехала работать в райцентр из принципа. Как раз тогда в “Перце” печатали фельетоны, высмеивали некоторых представителей интеллигенции, которые пригрелись в столице и не желают работать на селе, несмотря на то что выучились на народные деньги. Фамилии в фельетонах были сплошь еврейские.

Ну а девушка Римма Троянкер оказалась вспыльчивая. С отличием закончила вуз и сама попросилась на село. В комиссии ответили, что с ее специальностью типа “психиатр” на селе делать нечего и бросать на ветер народные деньги не годится, зато в районный центр - пожалуйста. А там и про переквалификацию можно будет подумать - конечно, тоже по медицинской части, чтобы в дальнейшем приносить еще больше пользы.

Так Римма рассказала Мирре при знакомстве и поделилась планами, что намерена переквалифицироваться по педиатрии, чтобы держать детство в заботливых руках:

- А то что получается? У меня папа почти профессор - хирург, мама кандидат наук - психиатр. Это прямо-таки воздушная специальность. Людям другое надо. Я на этот факультет пошла под маминым нажимом. Теперь сама рассудила - правильно в газетах пишут. Может, слишком резко, но что-то есть.

Мирра поддакнула Римме, что вот и сама переквалифицировалась и очень рада.

Надо сказать, что они вовек бы не познакомились на личной почве, если б не случайность.

В райторге давали материю, и образовалась длинная очередь. Мирра шла с работы и по интуиции заглянула в магазин - сын совсем оборвался и мужу надо кое-что из одежды. А тут такое. Встала в очередь и стоит задумчиво.

Сзади - девичий голосок:

- Кто крайний, по скольку дают?

Мирра оглянулась и увидела Римму. Что и говорить, с первого взгляда она произвела большое впечатление. И туфли с бантами, и юбка бостоновая, и блузка с вырезом, креп-жоржетовая, шлейки от лифчика просвечивают, не говоря про кружевную комбинацию. Волосы - огонь с медью. Прямо светильники в Мирриной кладовке, что остались после Иосифовых родителей.

- Я крайняя. За мной сказали не занимать. Материя кончается.

Девушка улыбнулась:

- Я везучая. Мне хватит.

И стала. Вытянула впереди себя опущенные руки с лаковой сумочкой и говорит:

- У нас в Киеве похожая проблема. Но у вас тут людей поменьше. Это положительное обстоятельство. А вообще-то я просто гуляю, на население смотрю. Я врач, и мне интересно. Вы как себя чувствуете? Ничего не беспокоит? Что-то вы грустная.

Мирра удивилась - незнакомая девушка, а пристает с такими разговорами.

- Ничего, спасибо, я чувствую себя хорошо. Жарко, вот и грущу, - и как-то помимо воли, чтобы скоротать время в очереди, Мирра разговорилась с Риммой.

С Миррой все здороваются, а кто и подойдет словом перекинуться про детей, про успеваемость.

Римма спрашивает:

- Вы кем работаете? В просвещении, наверное?

- Да, учительницей. Очень люблю свою работу.

Вместе вышли из магазина. Римме материя досталась. Не много, правда, но на платьице с короткими рукавами хватит.

- Я сделаю покороче. Мне идет покороче. На работе халат надену, а вечером на выход в самый раз.

Мирра улыбнулась:

- Римма, вы такая красавица, что вам хоть что.

- Да, - просто согласилась Римма.

Между Риммой и Миррой сразу образовалась какая-то привязанность. После магазина они долго прохаживались по горсаду. Даже сидели на скамейке и ели мороженое. Мирра отказывалась, женщине неприлично сидеть на скамейке, будто ищешь знакомства.

Но Римма застыдила:

- Какие вы тут отсталые! - положила ногу на ногу и обмахивается веточкой.

После перемены должностей вокруг Мирры и Иосифа сильно поубавилось друзей. Никто ничего обидного конкретно и адресно в глаза не говорил, но тем не менее. Сказывалось общее положение. Тем более Иосиф всегда выделялся еврейскими настроениями: песни еврейские пел. Хотя идиш по-человечески не знал, а Тору представлял только по изложениям своего отца.

А тут Римма - веселая, радостная, столичная. Врач. Вот Мирра и пригласила ее заходить в гости.

Римма явилась дня через два под вечер. Мирра сидела над тетрадями, Эммочка рядом - на полу по своим делам. Иосиф в сарае - по свободе времени увлекся художественным выжиганием по дереву. Сын Изя на улице.

Вот в дом входит с визитом Римма и с порога приветствует:

- Здравствуйте, дорогая Миррочка! А это ваша дочка Эммочка? А где же ваши муж и сын? Давайте их сюда, я печенье принесла и конфетки. Устроим семейное чаепитие!

Мирра обрадовалась, собрала семью, тетрадки убрала, скатерть переменила, самовар, стаканы в подстаканниках, ложечки, варенье свеженькое, варенное на дворе в тазу на кирпичах.

- Жалко, что вчера не зашли, Риммочка, пенок бы поели!

- Ой, спасибо! Сразу скажу. Я младшая, но прошу разрешения звать вас по имени и на “ты”. Хорошо, Миррочка? Согласны, Иосиф? Тем более разница у нас незначительная для масштаба: лет десять с хвостиком в вашу сторону.

Согласились.

Дети потянулись к Римме. Дети любят красивое, нарядное, веселое. Мирра, как женщина, конечно, поглядывала на реакцию Иосифа. Но он вел себя ровно, без нажима.

Зажгли абажур. Прибавилось уюта и покоя. От сладкого и горячего всех разморило. Обсудили погоду, обговорили снабжение, затронули тему о детях, о воспитании. В основном Мирра с Риммой. Иосиф помалкивал, курил. Потом спросил:

- А как в столице с еврейским вопросом? Между нами - очень плохо? Что ученые люди говорят?

- Так я и знала. Всё про евреев и про евреев, - и передразнила: - “Между нами, между нами”. Глупости!

В углу на тумбочке под вышитой салфеткой Римма разглядела аккордеон:

- В доме музыка, а мы сидим, как неграмотные! Йося, это ты играешь? Сыграй что-нибудь. Я музыку люблю. Я в Киеве ходила на все спектакли Театра оперетты. С детства. Мама и папа меня приучали. И в оперный тоже. Я на вечерах самодеятельности в институте исполняла из “Наталки-Полтавки” - овацию устраивали. У меня кораллы на шее - каждый камень с булыжник, как на Подоле, и дукачи здоровенные. Мама в эвакуации сберегла. Все продала, а кораллы сберегла. Ну, быстренько, сыграй, Йося!.. Мне Мирра хвалилась, ты и на скрипке играешь - виртуоз! И еще она рассказывала, что в детстве ты мечтал стать клейзмером! Вот слово, извини, на клизму похоже! По свадьбам ходить играть, чтобы угощали вкусненьким. Правда?

Мирра делала-делала знаки Римме, но бросила.

Йося сказал:

- Клейзмеры и на похоронах играли. Ну, хотел. Теперь не играю. Не хочется. Я когда завклубом был, сильно играл. Гулака-Артемовского всю оперу мог сыграть. И спеть на разные голоса. Под скрипку, под аккордеон. Пойдемте, проводите меня до работы - пора мне.

И совсем не грустно сказал, а даже жизнеутверждающе. Мол, раньше было дело, а теперь другое желание. Но как будто в театре спустился занавес.

Римма так и сказала:

- Солист не в голосе. Нужно скорей на воздух! Давайте и деток возьмем. Им перед сном полезно подышать.

Вышли. Эммочка на руках у Иосифа, он шагает впереди, за ним Мирра с Риммой, Изя плетется сзади, цепляется за каждый куст - интересуется веточками.

Навстречу девчата с парнями - идут с танцев, как раз из клуба. Там после кинофильма устраивали танцы для молодежи. Хлопцы немного выпившие.

Один как бы про себя говорит, подделываясь под артиста:

- Шо-то я не пойму, товарищи! Гоним, гоним мы жидов из нашей жизни, а их больше становится. Глядите, мало этих, ну ладно, то наши, старые, и еще одна объявилась. Надо б ее прощупать, хто такая.

И вся компания радостно засмеялась, как от анекдота.

Йося дернулся - так Мирра еле успела поймать за рукав:

- Не связывайся, Йосенька, они ж пьяные. Гады.

Римма частично возразила:

- Пьяные, конечно. Но они так думают. Что же им - молчать? Они меня пока не знают. Имеют право думать что угодно. Я не обижаюсь.

У клуба распрощались с Йосей и разошлись по домам, договорившись крепко дружить.

Римма стала заходить к Чернякам почти ежедневно. То забежит утром перед работой, то вечером - прогуляться после чая перед сном. И всегда с гостинцами.

Мирре даже неудобно - девушка тратит деньги на ненужное:

- Риммочка, ты бы средства не швыряла. Тебе обустраиваться надо.

А та улыбается, как обычно:

- Я вас нарочно к себе не приглашаю. У меня при хозяйке отличная комната. Я все нужное привезла из Киева, от родителей. Хочу, чтобы здесь у меня все было как дома. Все-все. Когда привезу полный комплект - позову на новоселье.

- Я квартирную хозяйку знаю. У меня ее сын Ивасик учится в седьмом “Б”. Неуспевающий. А мать хорошая женщина. Работящая. Она мужа на войне потеряла. Она мне про тебя говорила по секрету, как она довольна. Аккуратная, говорит, девушка. Только слишком самостоятельная. Не в укор, а как характеристика. Ты же понимаешь.

- Ну конечно, понимаю. Я ее прямо как родную мать полюбила. “Риммочка то, Риммочка сё”. Татьяна Петровна - женщина отличная. Все качества при ней. Только очень больная. Я ее буду лечить, чтоб ей в больницу не бегать. И сын - мальчик хороший. Мы с ним беседуем. Он историю любит. В Киеве никогда не был, представляешь? Я как-нибудь возьму его с собой, проведу экскурсию с объяснениями. А твою химию не любит, потому и не учит.

Иосиф Римме улыбается-улыбается, как может. А после всякий раз говорит Мирре в таком роде:

- Не нравится она мне. Вот хоть убей, не нравится. Главное, зачем ты ей душу открываешь, про меня рассказываешь, советуешься.

Мирра в недоумении:

- Это твоя причуда. Она хорошая. Дети ее любят. Детей не обманешь.

- Ну-ну, - промычит что-то такое - и в сарай свой, художества выжигать.

По характеру Римма и в самом деле проявляла недюжинные самостоятельность и энергию. Всего ничего как приехала, а всюду себя зарекомендовала. И в райкоме комсомола: предложила читать лекции о здоровье с разных сторон - по селам ездить. Инициативу одобрили.

На работе пациенты валом валили:

- Римма Аркадьевна поговорит - и уже легче. А как таблетки пропишет - так совсем хорошо.

Свою прямую специальность Римма официально не использовала. Для нее в больнице общего профиля психиатрического занятия не было - никто не обращался. Кто психический, тому хорошо в дурдоме. А тут в основном нормальные люди.

Так что Римма осваивалась по части общего лечения. И чем дальше, тем больше. И из сел к ней ехали. Старые врачи даже обижались: свистушке верят, а им не очень.

Главврач намекнул:

- Вы, Римма Аркадьевна, молодой специалист. У нас по распределению. Уедете в свой Киев, а тут сложившийся коллектив. Не мутите воду своим поведением.

Римма в крик:

- То есть как “не мутите”? Я людей терапевтически лечу, наших с вами советских граждан. Что ж, они должны весь день находиться в очереди в приемном покое, пока их примут, а я без дела сиди? У меня красный диплом, я куда хотите могла поехать, хоть в Москву, не говоря про родной Киев! А я сама сюда попросилась.

Главврач тоже не сдержался:

- Ждали вас в Киеве, а тем более в Москве, с вашей национальностью вместе. Скажите спасибо, что тут работаете. А то можно и по статье оформить. Или переведем в фельдшерско-акушерский пункт куда-нибудь на хутор в связи с производственной необходимостью.

Римма раскрыла рот. Но тут же закрыла, из кабинета вышла и дверью не хлопнула, хотя собиралась.

Пришла к Мирре с Иосифом - поделиться.

Мирра молчит.

А Иосиф говорит:

- Дурак твой главврач. А чего ты ожидала? Меня выгнали, а я и киноустановку достал, и ремонт после войны сделал, и музыкальный кружок организовал - из Чернигова однополчанина уговорил приезжать раз в неделю уроки давать по баяну. Я ж играю без нот, а он по нотам. Думала, тебе будет исключение? Запомни, исключений в таких делах не бывает.

Мирра Римму гладит по голове. А та Миррину руку отбросила:

- Вот из-за таких, как вы, евреев и гоняют. Нужно своим поведением доказывать, а не словами и рассуждениями. Я к вам не по поводу национальности пришла жаловаться, а просто насчет хамства обсудить. А вы на одно сворачиваете.

Тут от взрослого крика заплакала Эммочка. Римма взяла ее на колени - девочка сразу успокоилась.

- Полюбуйтесь, ребенок расстроился! Из-за чего? Из-за вашей узости, - припечатала Римма.

Чай пить не стали. Римма подхватила свою лаковую сумочку и ушла не простившись.

Иосиф засобирался на работу:

- Опаздываю. Не хватало, чтобы и отсюда попросили. Я тебе говорил, Мирра, не надо с Риммой дружить.

Вышел за калитку, прошел метров двадцать. Из-за дерева выступила Римма:

- Йосенька, не сердись. Я тебя до работы провожу.

- Нет уж, лучше я тебя домой отведу. Поздно.

- Ну давай.

Римма взяла Йосю под ручку. Без разрешения, между прочим. И пошли.

Римма говорит:

- Ты ведь на фронте был, Йося? И награды имеешь, мне Миррочка показывала. И еще евреи там были. И мой папа на фронте был, он по возрасту мог и не быть. Я поздняя. Он в санитарном поезде все четыре года под бомбами в огне.

- И что?

- А то, что весь советский народ воевал в одном строю. Мы с мамой и бабушкой были в эвакуации в Уфе. Бабушка читала в газете списки награжденных - вслух. И всегда плакала. А как еврейскую фамилию прочтет, так сильнее плачет. Мама у нее спросила: “Почему ты евреев всегда выделяешь? Остальных меньше жалко, что ли?” Бабушка ответила: “Всех жалко. Но все мне двоюродные, а евреи родные”. Мама ее осудила. И я осуждаю. А ты осуждаешь?

Йося высвободил руку и сказал:

- Не осуждаю.

Подошли к дому. Римма помахала Иосифу рукой:

- Спасибо, дорогой кавалер! А все, что я говорила, забудь. Завтра начинаю новую жизнь.

Йося плечами пожал и пошел себе.

“Легкомысленная девушка”, - нашел он правильные слова и успокоился.

С того вечера Иосиф переменил поведение. Снял салфеточку с аккордеона и повадился играть мелодии, преимущественно еврейские. Кстати, еврейские мелодии плохо поддавались аккордеону. Переливы разные, переходы, перетекания, а аккордеон все-таки массивный инструмент, даже прямолинейный. Потому, наверное, Иосиф достал из шифоньера скрипку - до того лет десять не трогал, как раз с до войны. Однажды выдал на скрипке “Добранич”. Им на свадьбе, перед тем как молодоженам удалиться вдвоем, играл на скрипке и бубне эту мелодию последний в округе еврейский оркестр.

Мирра аж подпрыгнула за своими тетрадями.

Римма не заходила.

Мирра расстраивалась:

- Ну вот, обещала новоселье устроить, а не приходит.

Тут как раз родительское собрание в школе. От беспокойства Мирра спросила у квартирной хозяйки Татьяны Петровны насчет Риммы - здорова ли и вообще.

- Городок крохотный, а не вижу и не вижу. Специально зайти стесняюсь, вдруг оторву от важного занятия, - оправдывалась Мирра.

Татьяна Петровна успокоила:

- Цветет, как роза, ваша Риммочка. Я сама ее не вижу. На работе и на работе. Она отзывчивая - потому.

Мирра выждала еще недельку и сама отправилась к Римме. А у той коллективное чаепитие - шестеро гостей. Во главе стола главврач Назарук держит речь. Музыка играет, люди нарядные, цветы в вазах. Красное вино в бокалах - тонких-претонких, кажется, лопнут от тяжелого вина.

И Татьяна Петровна тут же:

- Смотри, Риммочка, Мирра тебя поздравить пришла.

Римма вся зарделась, но улыбнулась как на картинке. Скоренько вышла из-за стола, прихватила Мирру за руку - и в переднюю:

- Мирра, ты не вовремя. Я же тебя не приглашала. Так не делается.

- Я волновалась, и Йося нервничал, и дети спрашивали. А какой у тебя праздник?

- День рождения. Но это не имеет значения. Мне с тобой некогда, я завтра забегу, поговорим. Не обижайся.

Мирра доложила Иосифу. Он не удивился.

- И хорошо. А то она к нам прилепилась и действовала мне на нервы. Я таких людей не уважаю - всё наружу, и слова, и действия. У нее в себе ничего нет. Вертихвостка. А тут не столица. Я последнее время заметил, Миррочка, что ты стала ей подражать в поведении. Улыбаешься, как она, и голову немножко набок держишь, когда говоришь. Тебе не идет. Я тебя такую люблю, какая ты есть на самом деле. А если тебе обидно, то знай: приползет Римка, и ты ей слезки будешь вытирать. А я б не вытирал.

Римма для намеченного разговора не пришла.

А тут зима, дни короткие - ночи длинные, время летит.

В общем, Мирра в новогоднюю ночь родила двойню. Как в сказке. Дома и родила - получилось внезапно. Соседкин муж побежал за акушеркой, Иосиф остался при Мирре, соседка оказывала помощь.

- От-от, Миррочка-сердэнько, от-от, щэ давай, щэ. Ой болячэ тоби! Та цэ ж нэ у первый раз, ты ж знаешь, шо робыш! Давай-давай! И Йося тут, и я тут, и ты тут, мы ж уси чекаем… Давай-давай! От-от-от! Господы, поможи! Господы поможи! Молыся, Йося! Их там двое. Ой, Господы, поможи! Божа матир-заступныця! Хай тоби грэць, нечыста сыла, двое! Двое, шоб я так жила!

Таки двое - мальчик и девочка.

Хорошие были роды. Можно сказать, в антисанитарном положении, но легкие.

Соседкин муж прибежал через три часа. Акушерку не нашел. Праздник, все самогонку пьют на доброе здоровье. А и не надо никого. Дети тут как тут: назвали в честь родителей Мирры: Вениамин и Злата.

Правда, когда записывали, сотрудница намекнула, что дети с такими именами будут выделяться и привлекать внимание, так, может, что другое родители выберут. Ничего, как надумали, так и записали. Двойни не каждый раз нарождаются.

Приходили знакомые, поздравляли, обещали помощь - нагрузка же двойная. Собрали денег, полотно на пеленки. Принесли и тихонько положили на стол - от чистого сердца.

Мирра от счастья лучилась, Иосиф улыбался:

- Мы на достигнутом не остановимся, на рекорд пойдем.

Мирра ушла с работы, чтобы целиком посвятить себя детям и огороду. Иосиф тоже весь день на огороде. Потом продает на колхозном рынке. Тут ему повезло - случайно стал рядом с бойкой бабой-торговкой.

Она косится на него:

- Ты яврэй, чи хто?

- Еврей.

- Наш, чи не наш?

- Тутошний, козелецкий.

- Знакомэ обличчя. Стой коло мэнэ. Мабуть, припэрло тэбе пид ребро, шо торгувать выйшов.

Иосиф покивал. А та разошлась на весь базар:

- О-от яврэйська душа, прыстроивсь пид подол! Давай-давай, хто ругать товар твий будэ, я того забэзпэчу! Я у кышеню за словом нэ полизу! Разрэшенне им подавай! У кого диты мали дома голодом сыдять - то и е разрэшення! Харытыну тут уси знають - у мэнэ пьять сынив поляглы.

И тише, лично Иосифу:

- Я тут усегда стою, у субботу и воскрэсэння. Ты тоже тут стой.

Потом Харытына наезжала к Чернякам по разным бытовым вопросам: она из Леток, а у сельского жителя в райцентре всегда найдутся надобности.

Аккордеон Иосиф совсем забросил, окончательно перешел на скрипочку - звук более нежный. Подолгу музицировать не удавалось, а все-таки семье удовольствие.

Как-то Изя задержался из школы. Нет и нет. Наконец пришел, привела пионервожатая из старшего класса: грязный, лицо в крови, рубашка разорвана до пупа, штаны черт-те в чем, ранец болтается на одной лямке.

Мирра к ребенку:

- Изенька, что случилось?

Ответила пионервожатая:

- Не волнуйтесь, Мирра Вениаминовна. Теперь страшное позади. Он с мальчишками подрался. Они первые начали. Прямо на школьном дворе, у партизанского обелиска. Пионерский галстук с Изи сорвали, а Изя им начал сдачу давать - ранцем. Они разозлились и начали бить во всю силу. Между прочим, из седьмого “Б”. Хулиганье, двоечники, что с них взять. Я из окна видела, бросилась разнимать. Представьте себе, прямо у могилы героев! Сорвать пионерский галстук! Вы, как бывшая партизанка, должны выступить на собрании. Вот, решила проводить домой на всякий случай. Он говорит, - кивнула на Изю, - обзывались. Тоже мне, надо внимание обращать!

Иосиф спросил:

- Как обзывались?

Изя молчал. Ответила пионервожатая:

- “Жид-жид по веревочке бежит” и “изя-изя-изя”. Идиотство. Я ему по дороге объясняю: ты им ответь - сами вы жиды, и дальше ступай с гордо поднятой головой.

- Хорошо-хорошо, спасибо, что привела, - Иосиф пожал руку девушке и проводил до калитки.

Назавтра под вечер прибежала Римма. Ни здрасте, ничего.

- Мне Татьяна Петровна рассказала про драку в школе. Ее Ивасик там был. Он тоже, может, бил, но несильно, это точно, я его хорошо знаю, у него тип личности неподходящий. Но пионервожатая грозит поставить всем на вид, устроить собрание. Если так пойдет, могут исключить или выговор. А мальчику жить дальше.

Мирра оторопела от напора - не ждала Римму ни под каким видом, а тем более по такому поводу.

Иосиф как раз собирался на работу, еду в газетку заворачивал. И так, заворачивая, спросил:

- Какому мальчику жить?

- Вот я вас прямо ненавижу, вы бесчувственные к чужому горю, только свое, только свое! - Римма разрыдалась и упала на кровать.

Иосиф еду завернул и, ни слова не говоря, пошел из дома.

Ну а Мирра, конечно, по-женски стала утешать Римму. И сама плачет.

Так и сидели на кровати: одна в одну сторону носом хлюпает, другая в другую.

Посидели-посидели, поплакали-поплакали.

Римма говорит:

- Я даже ваших новорожденных деток не видела. Покажите.

Посмотрела на спящих, похвалила внешний вид.

- А как назвали?

- Златочка и Веничка.

- Ну что же вы, всё нарочно делаете? Что же вы делаете? - Римма не закричала, а спросила злым шепотом.

Уже с порога обернулась:

- Вы с Иосифом Марковичем не думайте, я сама, по своей инициативе к вам пришла, меня Татьяна Петровна не просила. У вас такое устройство мозговой деятельности, особенно у Иосифа Марковича, что говорить по логике невозможно. Я как специалист утверждаю. И ребенок у вас неконтактный, педагогически запущенный вами. Потому так получается. Мы в обществе живем, человек - общественное существо. Я младше вас, а понимаю. Вам бы поучиться.

Никакого собрания не было. Замяли дело - подрались мальчишки, и ладно.

Между прочим, жили - не тужили. А в моменты расстройства вспоминали хорошее.

Мирра однажды говорит Иосифу:

- Мне пора выходить на работу, Веничку со Златочкой определим в ясли. Пойду туда работать. Там в садиковой группе Эммочка, все вместе и будем. К тому же поправим материальное положение.

В городе Мирру знали с хорошей стороны, и заведующая дошкольным учреждением обрадовалась Мирриному предложению. Но воспитательницей не взяли, а только нянечкой.

- Вам, Мирра Вениаминовна, зазорно будет полы мыть, наверное… Но я вам от всей души обещаю - через некоторое время обязательно оформим воспитателем. Вы же со средним специальным образованием, педагог. Такими кадрами не бросаются.

Нянечкой так нянечкой.

Из санстанции придут - у Мирры порядок.

Из районо придут - у Мирры порядок.

По обмену опытом из других районов приедут - у Мирры порядок. К ней не как к нянечке обращаются, а как к полноценному воспитателю, потому что общественность ее помнит как завуча и как учительницу. Сами воспитательницы с ней советуются без предрассудков.

Зав обещает:

- Ну, еще чуть-чуть, и переведем вас в воспитатели. Я вам по секрету скажу, в районо мне намекнули, что уже можно.

И правда, времена менялись быстро. Врачей в белых халатах повыпускали. В “Перце” перестали печатать басни про евреев. И так далее. Но это, в общем и целом, в данной местности мало кого интересовало - дети растут, на хлеб хватает, вот главное.

Надо сказать, что при всем при том Мирра на Римму зла ни капельки не держала. Тем более ей Татьяна Петровна давно уже рассказала своими словами, как ее муж квартирантку провожал и как она его кавалером называла. Рассказала просто для сведения, в качестве житейского примера. Мирра расценила это как исчерпывающее объяснение их семейного разрыва с Риммой. Наверное, она повесилась Йосе на шею, а он ее тактично оттолкнул - вот и произошла ссора навек.

Иосифу Мирра ни тогда ничего не сказала, ни после. Так ее учила свекровь.

Иосиф по-прежнему работал сторожем в клубе. Только теперь по другому графику - через ночь. Ему предлагали хорошую дополнительную работу - возглавить бригаду художественной самодеятельности и от райотдела ездить по отдаленным селам, а если нужно - и в Киев на смотры. Отказался.

Мирре объяснил:

- Дело крайне интересное, но я хочу отдохнуть. Я так устал, Миррочка. И за войну, и за после войны. Как-то нервно мне все время. Лучше я другим способом заработаю - буду на продажу мастерить изделия из дерева, строгать рамы, столы, табуретки. А концерты устраивать дома приятнее, чем чужим людям, чтобы только похлопали.

Иосиф в своем сарайчике взялся за работу серьезно. Он имел такую особенность, что, когда увлекался новым делом, отдавался всецело.

Где-то на четвертой оконной раме к Иосифу пришел милиционер. Знакомый, но в тот момент при исполнении - Мозырко Александр. Поступил сигнал, что Черняк занимается кустарщиной за деньги.

- Что, Йося, занимаешься?

- Ага.

- И почем берешь?

- Сколько дадут, как договоримся.

- А материал где достаешь?

- Да когда как. В основном заказчики обеспечивают.

- Так-так, на ворованном зарабатываешь. Понятно.

По давней дружбе строго предупредил в первый и последний раз. В дом зашел, выпили по чарке, поговорили про всякое. Уже как бы в приватном порядке.

Мозырко предложил Иосифу:

- Кончай ты выкобениваться, обижаться на советскую власть. Думаешь, народ не понимает? Весь Козелец говорит, что ты из принципа так себя ведешь. Обособился, по ночам, как сыч, из дому выходишь. Вливайся в коллектив. Вон Гришку Кацмана в начальники вывели. А был кем? Механиком. Рядовым. Абрама Кугельмана попросили на прежнюю должность на лозовой фабрике. В райбольнице Римму Троянкер замглавврача назначили пару месяцев назад. Ух, пробивная баба! Что, не евреи? Евреи, еще какие, за километр видно. Что повернули на сто градусов, тебе хоть доложили? Так я, как работник органов, тебе докладываю. Сходи в райком, скажи, мол, хочешь работать с людьми, как заслуженный фронтовик и муж партизанки.

- Не хочу, - Иосиф выпил полстакана - зараз, одним махом.

- От казак! - присвистнул Мозырко. - Хорошо пьешь! По случаю или прикладываешься?

- Не пью. Мирра для компрессов самогон держит. Для детей. Я, честно, пробовал пару раз. Не берет. Голова колется, а не берет.

- А коопторговскую?

- И коопторговскую.

- Ну тогда точно не твое это дело, Йося.

Все-таки четвертый комплект столярки Иосиф закончил и заказчикам поставил. Потом сарай расчистил - ни стружечки. Какие поделки деревянные там скопились, тоже не пожалел. В огороде спалил - дымилось на весь Козелец.

Утром пришел с дежурства, сел на кровать, где Мирра спала, обнял ее за голову, и она от испуга проснулась.

- Ты что, Йося?

- Ничего, Миррочка, надымил я, весь дом в гари-копоти. Как дети спали?

- Кашляли немножко, а заснули хорошо.

- Видишь, Миррочка, как выходит.

- Ложись поспи - воскресенье же.

- Я лягу, а ты меня закачай, как маленького.

Но Мирра уже встала, и Иосиф заснул сам.

Иосиф столкнулся с Риммой на улице. Она первая поздоровалась, как ни в чем не бывало:

- Йося, сколько лет, сколько зим! Как дети? Как Мирра?

- Хорошо, - и дальше пошел.

Римма его хвать за рукав:

- Может, в гости с Миррой зайдете? У меня теперь своя комната в райкомовском доме. Знаешь, где?

- Кто ж не знает.

- Ну так что, придете?

- Мирра занята очень на работе, с детьми.

- А ты?

- И я с ней.

- Понятно. Не желаешь. Ну ладно, до свидания.

Иосиф Мирре об этой встрече не сказал. Но Мирра сама завела разговор о Римме:

- У нас на работе говорили про разное, и на Римму вдруг перешли. Она теперь в городе известная личность. В райкомовском доме комнату дали. Кто бы мог подумать - три года отработала, и нате - комнату, должность. Правда, ее все хвалят. Даже удивительно - в том смысле, что по заслугам ей все достается, так считают. У нее удивительные способности к лечению. Ой, да слава Богу, хоть кто-то по заслугам получает. Да, Йося?

- Ну-ну.

Римма делалась в городе знаменитостью. Из Киева, из Чернигова к ней приезжали для консультаций больные. Однажды подкатила “Победа”. Но “Победа” - полбеды. Человек, который вышел из машины, был одет так роскошно, что в глазах темнело от восторга окружающих. Эта “Победа” ждала Римму до вечера, пока она отработает, а потом увезла ее куда-то. А наутро доставила прямо к воротам больницы.

Говорили, что она лечит все болезни, что раньше чем на операцию ложиться, если с Риммой поговоришь, все переменится, и настанет другая жизнь, если встанешь после операции. Потому что она, конечно, не оперирует, но к человеку подходит удивительно.

Мирра передавала подобные разговоры Иосифу.

Он как-то попросил:

- Она нас, Миррочка, обидела. Хочешь, возобнови с ней отношения. Я не против. Но мне про нее больше не говори. У меня внутри начинает болеть от таких разговоров. Какая-то поголовная неграмотность: от всех болезней. Может, она и руками водит?

- Водит, - Мирра обреченно заглянула в глаза Иосифу. Увидела там свое отображение, и ничего больше.

В общем, каждый шел по жизни своей дорогой.

Исаак закончил школу на “четыре” и “пять” и поступил в строительный техникум в Киеве на заочное, чтобы облегчить материально положение семьи. Мирра - в детском саду воспитательницей при младших, а Эммочку отправили в школу в первый класс.

Иосиф увлекся собиранием. Вот каким и чего.

Торгуя на базаре в Козельце, в Остре, в Нежине, в Чернигове, он у таких же, как сам, приезжих тактично выспрашивал, есть ли по их месту жительства евреи или, может, что осталось от еврейских домов. А в округе-то были всё исконные еврейские места: Летки, Янов, Красиловка, Бахмач, Щорс.

Потом ехал по указке. Редко-редко, но все же привозил домой еврейские духовные книги, молитвенники, бумаги-документы, фотографии, различные предметы еврейского быта и религиозного культа. Где заставал молодых - там отдавали за копейки, лишь бы избавиться; где люди постарше, не старики, а близко, - уговаривал с три короба, а если не получалось сразу - приезжал по несколько раз. Бывало, отрабатывал: починит крышу, поставит забор, заготовит дрова. А с настоящими стариками - лет по семьдесят-восемьдесят - говорить бесполезно. Пугались, бывало, до слез, из дому гнали.

Таким образом получался улов. Но очень скудный: в сарае набралось три полки длиной по два метра.

Книги имелись, а читать Иосиф на еврейском ни бум-бум. На идише - так-сяк, с грехом пополам. А на иврите не подступись. Нашел старика в Бахмаче - Берла Шпильмана, стал к нему ездить на обучение под видом племянника.

Мирра, с одной стороны, радуется - у мужа появился интерес. С другой стороны - тяжелый интерес. Ни в семью, ни из семьи. Но, видно, чувствовала сердцем, что надо помалкивать по существу.

Как-то Иосиф говорит:

- Миррочка, у меня обстоятельства. Берл почти что умирает. Совсем один, помочь некому совершенно. И дом у него такой, что в любую минуту может треснуть от ветра. Думаю, надо его перевезти на дожитие к нам. Я возле него буду ходить, а ты своими делами занимайся.

Мирра спрашивает:

- А где же мы его положим? - и руками разводит. - Тут Изя спит, тут Эммочка, тут Златочка, тут Веничка, тут мы с тобой. Негде нам его положить. Ты подумай еще, Йося, пожалуйста. Может быть, не такое безвыходное положение, чтобы сюда его везти. Он, может быть, еще несколько лет будет умирать. Я не против - пусть, но как же мы?

Иосиф решил так: поехать в Бахмач и на месте быть с Берлом. Закрыть ему глаза и потом с чистой совестью возвратиться.

Мирра возражала, но мужа отпустила. На сторожевой работе Иосиф оформил отпуск сначала профсоюзный, потом наперед написал заявление за свой счет - чтобы в случае чего не мотаться туда-сюда.

Исаак остался за старшего ответственного. Учился на выпускном курсе, работал в райстройуправлении мастером и получал хорошую зарплату. Тем более что от Иосифа в хозяйственном смысле и раньше пользы почти не было.

В армию Исаака не призывали, так как у него образовался белый билет по зрению. После памятной драки глаза ослабли, особенно сильно левый. Но это имело и свой положительный эффект - мальчик остался при семье.

Вскоре после отъезда Иосифа до Мирры стали доходить слухи о том, что Изю видели с Риммой. То они сидели в кино рядом, то прогуливались в парке, то их приметили в рейсовом автобусе на Киев. И с улыбочкой намекали, что там, возможно, любовь. Бывает: юношам нравятся старшие женщины. К тому же Римма, как про нее устоялось мнение, не была слишком строгая в этом смысле.

Мирра терпела-терпела, потом захотела выяснить для себя, что происходит.

Приступила к Исааку с разговором, какие у него общие интересы с Риммой Аркадьевной Троянкер.

Изя ответил, не таясь, что любит Римму Аркадьевну Троянкер и что она ему отвечает взаимностью.

Мирра чуть в обморок не упала:

- Ей же вон сколько, а ты за ее юбкой увиваешься. Она не может тебя любить, она же ответственный пост занимает и какой пример подает!

Исаак попросил мать не вмешиваться в отношения.

Но Мирра сама пошла к Римме в рабочее время и застала ее одну в кабинете.

Римма сразу поняла, зачем пришла Мирра:

- Ничего я тебе объяснять не собираюсь насчет наших с Изей отношений. Жениться его на себе не заставляю, как захочет. Если у тебя ко мне еще дело есть по здоровью, то пожалуйста.

Мирра от такого напора пошла на попятную:

- Я только узнать хотела, какие у вас планы. Получается, планов нет. Так не о чем и говорить. Я ругаться не собираюсь. Исаак взрослый.

- Ну и ладно. Я к тебе по-женски обращаюсь: не мешай нам. Я вот-вот переезжаю в Киев. Мне предложили хорошую работу. Ой, Миррочка, всякое в жизни бывает, ты же знаешь. А возраст значения не имеет. Я внутри, может, моложе Исаака.

Мирра посмотрела на Римму открытыми глазами - и в самом деле, не женщина, а юная девушка, еще моложе, чем в райторге за материей.

- Ты, Миррочка, приходи ко мне. Иосифа не приглашаю, у нас с ним с первого взгляда протест против друг друга. Я бороться не буду. Не хочу силы тратить. А ты с детками приходи, всегда рада.

Мирра в эту минуту и сама не помнила, что пришла в злом настроении:

- Мне тяжело выбраться - дети. А вот ты к нам приходи по-человечески. Если тебя Иосиф смущает, так его сейчас нет. Он в отъезде по уважительной причине - у него родственник болеет.

Распрощались лучше не бывает.

Римма стала приходить к Мирре. И когда Исаак был дома, и когда не было. Двух недель не прошло, а казалось, она все время в доме своя, и никакого недоразумения. Конечно, про себя Мирра помнила и “кавалера”, и провожания Иосифа под ручку - с чужих слов, правда, но что было, то было.

Как-то сидят все и пьют чай. На стене - над кроватью Иосифа и Мирры - висят два портрета на деревянной доске, сделанные методом выжигания.

Мирра обратила внимание гостьи:

- Иосифовы отец и мать. Тонкая работа.

Римма спросила:

- Йося сделал?

- Да, Йося. Похоже, правда! - гордо утвердила Мирра.

- Не знаю, не могу судить, а работа отличная. Как иконы. А когда Иосиф вернется?

- По обстоятельствам, - уклонилась Мирра.

- А то нам бы с Исааком не хотелось без него отбывать в Киев. Мы, Миррочка, как раз сегодня планировали тебя поставить в известность: мы расписались и через неделю перебираемся.

Мирра как с банкой варенья стояла, так банку и выронила прямо на белую скатерть. А Римма большой ложкой растекающееся варенье подхватывает и льет в рот, причем смеется. Все-таки необычная женщина.

Как сказала, так и уехали с Изей: грузовик загрузили барахлом - все киевское и тут приобретенное. Мирра только вслед рукой помахала.

Берл умер хорошо. Перед смертью просил Иосифа выбрать по углам все квасные крошки, чтоб встретить Песах в чистом доме. Не успокоился, пока Иосиф не взял веник с совком и демонстративно не прошелся по углам. А когда из четвертого угла сказал Берлу, что чисто, старик отдал Богу душу.

Иосиф сам сколотил гроб, сам на тачке отвез Берла на еврейское кладбище, сам выкопал могилу и прочел молитву, какую знал: “Шма Исраэль, Адонай Элохейну, Адонай эхад”.

Увязал в две вязанки книги, кое-что из обихода - пристроил на ту же тачку, поймал на трассе попутку и приехал домой. Здравствуйте!

А тут такое.

- Что же ты мне не сообщила? - у Иосифа, видно, не осталось сил расстраиваться. Говорил тихо и спокойно.

- Не хотела беспокоить. Они бы все равно по-своему поступили. Зачем ругаться, выносить скандалы на люди? - оправдывалась Мирра.

- Я что же, по-твоему, ругаться стал бы? Ничего подобного. Я, например, считаю, что главное - они оба поступили по своему желанию. И что уехали - хорошо. У Риммы квартира, родители интеллигентные. Изе с ними будет хорошо.

Мирра удивилась:

- Вот не подумала бы, Йося, что ты так отнесешься. Она же старше Изи, и поведение у нее тут сам знаешь какое было.

- Какое?

- А такое, что она и к тебе клинья подбивала. Честно скажу, не знаю, может, ты ей взаимностью и ответил, - несвойственно ей разозлилась Мирра. - Мне неинтересно, чем она тут занималась. Но участвуй в жизни семьи. Это все, чего я прошу как жена и как мать.

Иосиф встал из-за стола и пошел к неразгруженной тачке. Мирра ждала ответа на свои притязания, но не дождалась.

Между ними пробежала трещина. На пустом месте, фактически из-за ничего.

Мирра ему говорит:

- Ты хоть как-то показывай, что живой. А то лежу, как с покойником. Не слышно, как дышишь.

В своей сарайной резиденции Иосиф дни напролет читал. Громко сказано - читал. Смотрел в буквы справа налево. Бывало, час смотрит на строчку. Потом захлопнет книжку, глаза закроет и сидит. По всему выходило, что ивритской грамотой овладел не в совершенстве - мало прозанимался с Берлом. Старик больше рассказывал про разное еврейское, чем обучал: “Потом, потом, Иосиф, успеем”.

Другого учителя Иосиф теперь искать не хотел.

Дети заходили в сарай, рассматривали старые книги, спрашивали, что да как, для чего это, для чего то, - вещи перебирали: хлам и хлам. Ветхие, пыльные талесы; кухонные прихватки у Мирры и то целее. Ржавые, погнутые подсвечники. Мирра как-то предложила Иосифу перестирать, перечистить что можно. С гневом отказался.

Иосиф поначалу объяснял детям, что к чему, но так часто спотыкался о собственное незнание, что бросил объяснения и попросил не беспокоить.

Кроме торговли на базаре и работы сторожем Иосиф нанимался на разные мелкие сезонные договоры - в зеленхоз, на дорожное строительство. Эти деньги по договоренности с Миррой тратил на поездки по селам. Объездил землю от Западной Украины до Западной Белоруссии. Ходил по тамошним местечкам, где раньше проживали евреи.

Мирра спрашивала, что видел, что слышал, с кем говорил.

Иосиф только мотал головой:

- Ой, не мучай меня.

Вещей в сарае прибавилось на две полки.

Знакомые, евреи по преимуществу, интересовались у Мирры:

- Йосиф в религию ударился, хочет открыть синагогу?

Мирра отмахивалась:

- Какую синагогу! Смех один. Спросите у него.

Шила в мешке не утаишь. Если человека никто не видит и не слышит, если человек сидит в сарае или куда-то беспрестанно ездит - всем любопытно. Захаживали к Иосифу - то один, то другой.

Иосиф злился:

- У вас своих дел нет, ко мне пристаете. Ко мне претензий быть не может. Я никому не мешаю. В свое свободное время занимаюсь чем хочу. Может, я коллекционер, а это моя коллекция. Вроде марок или монет, понятно?

Отстали. Каждый по-своему с ума сходит.

Исаак регулярно присылал деньги по почте. Немного, но сыновний долг исполнял. А мог бы и ничего - слава Богу, родители не старые и не больные. В гости не приезжал и писем не писал - времени в обрез: и Римма, и вечерний институт народного хозяйства. К тому же вступил в партию - партийные поручения и политпросвет.

Мирра писала длинные послания о младших, об их здоровье и успехах.

Мирра, ясное дело, от такой жизни не хорошела. Сдала: поседела, стала нервная. А возраст еще ничего, сорок два года. Она себе придумала, что есть способ возродить семью к новой жизни. Родить ребеночка. Если б она могла сделать это самостоятельно, без Иосифа… А она без него, как ни крути, обойтись не могла.

Ей часто снилось, что Иосиф играет на скрипке. Просыпалась, гладила мужа по голове, шептала разные слова. Но Иосиф интереса не проявлял.

В конце концов Мирра поставила вопрос ребром:

- Или мы живем как муж с женой, чтобы у детей был отец, или давай разводиться. Ты меня довел до такого состояния, что я не знаю, что с тобой сделать. Давай напрямик: я хочу ребеночка родить, а ты будто не понимаешь и от меня отворачиваешься. Ведь есть надежда, что нам именно ребенка не хватает, чтобы все стало как раньше. Помнишь, как мы друг друга любили, когда Изя родился, и когда Эммочка, и когда Златочка с Веничкой? Если ты стал больной и не можешь, ты скажи, не рви мне сердце. А если просто так - тоже скажи, я отнесусь спокойно.

Иосиф заявил, что против ребенка ничего не имеет. Но что вернется прежнее - гарантировать не может.

В общем, родился ребенок. Назвали Марком - в честь отца Иосифа.

Мирра работала до последнего. И вышла на работу через пару месяцев после родов.

А Иосиф, будто ничего не переменилось, у себя в сарае. Как говорится, гарантию может давать только Господь Бог.

По случаю рождения Марка приехали Исаак с Риммой. Навезли подарков - и колясочку, и одеяльца, и одежку-пинетки.

Римма от младенца не отходит - нянькается с ним образцово. Исаак возится, как с другими не возился.

Иосиф к гостям почти не выходил.

Мирра обратила внимание, что Римма располнела в талии, и точно определила, что невестка беременна. Поставила срок - месяцев пять. Так и есть.

Римма поделилась:

- Как хорошо, Миррочка, когда кругом дети! Правда?

- Как же без детей? Зачем тогда жить? - согласилась растроганная Мирра.

В положенный срок пришла телеграмма: родился мальчик, назвали Юрием. А как еще могли назвать, если только что в космос полетел Юрий Гагарин и на пороге новая эра.

Иосиф принял известие оживленно:

- Ну вот, еще один космонавт будет.

- Он-то космонавт, а дед кто? Отсиживается в сарае.

- Какой есть, - беззлобно огрызнулся Иосиф.

Но вскоре - через три месяца - пришла другая телеграмма.

Почтальонша, вся в слезах, кинулась сразу в сарай:

- Иосиф Маркович, горе какое!

Иосиф сидел, как обычно, с книгами. Взял телеграмму, а там: “Случилось несчастье тчк Умер Юрочка тчк Похороны вторник тчк Черняк” и печать, чтобы никто ни в чем не сомневался.

Иосиф перечитал раз пять, прежде чем понял, что его это касается. Ну а когда понял, стало поздно думать. Побежал в садик к Мирре, сообщил ей, тут же вдвоем на автостанцию - и в Киев.

Провели в Киеве два дня. Первый день - похороны, второй - в молчании вокруг стола. Родители Риммы, Римма, Исаак, Мирра, Иосиф. Горе есть горе.

У младенца была родовая травма, которая впоследствии оказалась несовместимой с жизнью.

Римма попросилась пожить у Мирры с Иосифом: хоть чуть-чуть забыться за чужими заботами.

Приехала. Ходит, гуляет с детьми, Марика не спускает с рук.

Как-то попросила Иосифа:

- Поиграйте нам на скрипке. Или на аккордеоне.

Иосиф взял инструменты, протер тряпочкой и сыграл. Потом еще. Стал играть каждый день, не только вечером, но и днем. Дети танцуют, Римма напевает. Мирра с работы придет - а дома почти праздник. Через силу, конечно, что касается Иосифа и Риммы, а дети на всю катушку счастливы.

Мирра призналась Римме:

- Вот какой же он все-таки хороший, отзывчивый.

Римма поддержала:

- Йося - золото, а не человек. Что бы мы без него делали?

Женщины обнялись и под музыку закачались из стороны в сторону, с закрытыми глазами.

Ну, как-то вышли из положения. Римма засобиралась на работу. На прощанье, перецеловав всех по сто раз, сказала:

- Теперь мы с Изей вас не отпустим. Чтоб приезжали, а то моду взяли отсиживаться по сараям. Будем с детками в Ботанический сад ходить, по городу гулять, в цирк, в оперетту. Надо жить.

Иосиф на дорогу сыграл музыку, и всей семьей проводили Римму на станцию.

Несколько раз Черняки выбирались в Киев всем составом - в субботу вечером выезжали, в воскресенье к ночи возвращались.

Римма с Исааком жили в трехкомнатной квартире на Владимирской улице - в самом центре. Риммины родители на заслуженном отдыхе находились круглый год на теплой даче в Ирпене. Ни в чем не нуждались, в жизнь молодых советами и пожеланиями не вмешивались.

Только теперь рассмотрели, что к чему в квартире Риммы. В прошлый приезд, ясно, не до того было. Дом - полная чаша. И хрусталь, и ковры, и картины. Много книг.

- Это что! Основное на даче у папы с мамой. Посмотри, Йося, может, подберешь себе по интересу.

Иосиф все внимательно изучил. Попросил только толстенную книгу.

Римма издали махнула рукой:

- Бери-бери! Что хочешь, то и бери.

Иосиф завернул книгу в газету и спрятал в сумку, чтобы не забыть.

Дома, распаковывая киевские гостинцы, развернул и книгу.

Мирра заглянула через плечо:

- Опять на идише. Что там?

- Лейб Толстой. Велт унд криг.

Римма с Исааком наезжали раз в месяц. Римма жаловалась на нездоровье по женской части. После смерти ребенка ее постигли еще два выкидыша на самых ранних сроках. Она лечилась у лучших специалистов. Но те, кроме моральной бодрости, ничем помочь не могли.

- Я и сама как специалист понимаю, как много в этом деле зависит от настроя. Но ничего не могу с собой поделать. У меня даже может мания развиться на почве желания иметь ребеночка. Я борюсь с собой. Изя мне помогает. Честно скажу, Миррочка, я к вам сюда приезжаю как классический пример психической женщины в пограничном состоянии: не могу без слез и отчаяния видеть детей, и тянет меня к ним, потрогать, погладить. Я этим еще больше растравляюсь и еще глубже ухожу в депрессию. Мне страшно, потому что я сама за собой наблюдаю, как за пациенткой. И выводы делаю нерадостные.

- Но ведь есть же какое-то лекарство? Если есть заболевание - должно быть и лекарство, я так понимаю. Верно? - недоумевала Мирра.

- Ой, Миррочка, - всхлипывала Римма, - только время все лечит. Вот тебе и лекарство, вот тебе и медицина.

Да.

Исаак сильно продвинулся по служебной лестнице. Устроился на работу - через Римму - в сельскохозяйственное министерство.

Исаак - как повелось - давал родителям деньги, но теперь гораздо больше. Предлагал отцу бросить подработки, а матери - перейти на полставки и уделять время детям дома. Но менять привычки не хотел никто.

Римма работала в научно-исследовательском институте по части особенностей детской психики и дефектологии. Писала диссертацию, чтобы забыться.

Как-то все шло своим чередом: Эммочка в пятом классе, отличница по всем предметам, Златочка и Веничка во втором, за одной партой сидят, всем ученикам пример подают по поведению, Марику четвертый год.

Иосиф стал больше времени проводить в доме. Однако и в сарае сиживал порядочно.

Однажды в хорошую минуту Мирра сказала:

- Йося, ты бы хоть записки записывал - что видел, где был. Думаю, ты для людей стараешься, чтобы передать свои знания. А книги с вещами лучше подарить библиотеке или отдать в краеведческий музей в область.

- Мирра, оставь этот разговор. Я никуда ничего не отдам. И записывать мне нечего, никаких секретов не знаю. Что мое - то мое.

- Так сгниет это твое в сарае, в сырости, мыши поедят и спасибо не скажут! А мне тяжело на тебя смотреть. Эмма у меня спрашивает вчера: наш папа сектант? Ты понимаешь, слово какое! Она его сама выдумать не могла. Она газет, слава Богу, не читает. Ей учительница сказала, наверное. Не важно. Я когда чего-то не понимаю, места себе не нахожу. Уже сколько лет не нахожу! А ты не спросил ни разу: что с тобой, жена? Какие у тебя, жена, мысли? Что про нас люди говорят, женушка моя ненаглядная? Я понимаю, что ты ко мне стал другой, к детям еще так-сяк, а ко мне другой. Но что делать? Надо поднимать детей, дать им дорогу в жизнь. А я держусь на ниточке. И ты мне не поддержка. Вот. Я тебе сказала. Что хочешь, то и делай со мной.

Иосиф посмотрел на Мирру - и как будто в первый раз увидел. Открыл рот сказать мысль. Ничего не вышло, только бессловесный стон.

Ночью лежит Иосиф рядом с Миррой. Она к нему прислушивается, он к ней. Потом, будто кто толкнул, в едином порыве обнялись, и так обнялись, что никому не разнять:

- Миррочка, прости меня!

- Йосенька, прости меня!

- Миррочка, я тебя больше жизни люблю!

- И я тебя, родненький, и я тебя!

Аж задохнулись.

Иосиф качался в жизни, как на волнах: то прибой, то отбой. Наступил период прибоя. Снова пошла игра на скрипке, нежности, внимание к детям. Сарайные посиделки забросил. Всей семьей смотрели передачи по телевизору “Рекорд” - Римма с Исааком подарили ко дню рождения Мирры. И таким образом долго, с полгода.

Можно смеяться, конечно, но Мирра оказалась беременной. Поверила она сама в это не сразу, потому что все-таки возраст и могли быть другие причины женского организма. Но когда убедилась окончательно, оказалась перед фактом.

Рассказала мужу:

- Может, аборт сделать?

Иосиф аборт запретил. Родилась девочка. Назвали Евой.

И тут настал у Иосифа отбой. Вместо того чтобы помогать жене, он начал снова уединяться. Если что Мирра попросит - сделает. Но сам отцовской инициативы не проявлял.

Зато Римма проявляла что надо. Взяла отпуск за свой счет на три месяца и приехала в Козелец. Когда она появилась, Иосиф немножко оживился, но не слишком. Римма просто больше, чем Мирра, давала ему поручений и строго спрашивала, если он делал небыстро.

Но и тут Иосиф умудрялся временами отсиживаться.

Как Римма ходила вокруг ребенка! Как нянчила! Разве что грудью не кормила, а так не отличишь от родной матери. К тому же Евочка родилась рыженькой, глаза голубые. Больше похожа на Римму, чем на законных родителей.

Мирра заметила: когда Римма укладывает спать девочку, та сразу засыпает, без фокусов. А когда родная мать - долго кричит, пока угомонится.

К исходу третьего месяца пребывания Римма затеяла разговор с Миррой:

- Вы живете в таких плохих бытовых условиях, мне аж страшно за младенца. Она такая хрупкая, даже чахленькая. И туалет на улице, и печка с дровами, и горячей воды нет. Поздний ребенок всегда подвержен инфекциям и заболеваниям. Мало ли что, не дай Бог заболеет, а у вас тут в Козельце медицина на пещерном уровне. Я-то знаю!

- Ничего, ничего, Риммочка, не волнуйся, все будет хорошо, - Мирра прямо испугалась, с таким расстройством говорила Римма про будущие проблемы ребенка. - Что ж я, пятерых, считай, вырастила, а шестую на самотек пущу? Нет-нет, поезжай спокойно к Изе, все у нас будет отлично.

И тогда Римма приступила к главному:

- Отдай Евочку мне.

- Как “отдай”?

- На воспитание. Я уже потеряла надежду иметь собственного ребенка. Что же, мне из детдома брать совершенно постороннего? А Евочка нам с Изей родная, мы ее так будем любить, ты даже представить себе не можешь. И для ребенка лучше. И по условиям и по всему на свете, - причем говорит спокойно, рассудительно, значит, долго думала заранее. - Миррочка, я понимаю, что мое предложение странное для тебя, но оно нормальное, в нем никакой патологии нет. Конечно, можно было вокруг да около ходить, но я предпочитаю сказать начистоту.

Мирра сидит ни живая ни мертвая. Смотрит на Римму - вроде в своем уме, а вроде помешанная. Глаза горят, а руки спокойно на скатерти лежат. Только одним пальчиком отстукивает каждое слово.

Сидят обе, молчат. Друг на друга смотрят.

Тут Евочка заплакала - пора кормиться. Мирра вскочила, схватила ребенка, рукой по своей груди шарит - не может нащупать пуговицу, чтобы расстегнуть.

Римма раскрыла глаза во всю ширь, повалилась на стол, обхватила голову руками:

- У меня уже слез нету, а то бы я поплакала, у меня уже сил нету, а то бы с собой что-нибудь сотворила! Забудь, забудь, Миррочка, что я наговорила. Я эту речь готовила-готовила, а только сейчас поняла, какая я страшная… Прости меня, ради Бога! Ради Бога, прости!

Вскоре из школы возвратились Эмма, Злата и Веня. Мирра бросилась их кормить, говорила громко, будто старалась заглушить голосом свои мысли.

Римма объявила:

- Дети! Миррочка! Я сегодня уезжаю в Киев, мой отпуск подошел к концу. Я сейчас пойду прогуляюсь немного на воздух. Хочу к ужину купить что-нибудь вкусненькое.

Вышла за порог и пошла в сарай.

Иосиф сидел над книгой, не читал, а просто смотрел на буквы. Он был в такой задумчивости, что не сразу расслышал шорох за спиной. А когда оглянулся - увидел голую Римму. Она шла на него, протянув руки, и волосы блестели, как начищенная менора, и глаза горели, как огонь.

- Ты что, Римма? - прошептал Иосиф.

Римма по-хозяйски подошла к полке, стянула ворох талесов и бросила на земляной пол. Легла и протянула руку к Иосифу.

Он был с Риммой.

В тот же вечер Римма уехала.

Мирра рассказала Иосифу о странном предложении Риммы и сделала заключение:

- Бедная, бедная! Когда женщина до такого доходит, она на все способна.

На следующий день Иосиф заколотил сарай со всем содержимым и сказал Мирре:

- Все. Конец. Пусть так стоит.

- Тебе что, замка мало? Мало ли, понадобится что положить, что взять. Отрывай доски всякий раз.

- Нет, Миррочка, больше в сарай никто не зайдет. Считай, нету у нас сарая.

Мирра обрадовалась. Думала, Иосиф всерьез начинает новую жизнь.

Но Иосиф задумал другое.

Он поставил Мирру перед фактом, что жить с ней как муж больше не будет. Дети остаются на его совести. Он на всю жизнь обеспечит им всяческую заботу и материально, и морально. И Мирре тоже. Но можно с этого дня считать, что он ей не муж, а родной брат.

На вопрос Мирры, что случилось, Иосиф ответил, что ничего особенного, а просто вызрело такое решение.

Мирра, привыкшая к причудам мужа, отнеслась к случившемуся спокойно. Но все же не сдержалась и уколола Иосифа:

- Это в сарае ты такое решение высидел?

И испугалась взгляда Иосифа.

Через девять месяцев Римма родила мальчика. Назвали Александром.

Все время до родов она почти не давала о себе знать. Исаак изредка приезжал, но насчет беременности жены молчал. Понятно, боялись сглазить после стольких испытаний.

Мирра выступила с инициативой поехать к Римме помочь с новорожденным - позвонила с почты.

Римма сама к телефону не подошла. Исаак ответил, что сами справятся, так как взяли домработницу, а у Мирры и так забот полно. Всем большой привет.

Ясно, долгожданный ребенок, теперь на него будут бояться и дунуть.

Через пару месяцев приехал Исаак. Привез фотографии мальчика. Чистый ангел. Что говорить.

Между делом Исаак рассказал, что сменил себе имя. Теперь он зовется Игорь. Игорь Иосифович Черняк. То есть сменил имя он лет пять как, но сейчас докладывает на всякий случай об этом отцу и матери, чтобы не вышло недоразумения.

- Понятно, - Иосиф только это слово и сказал.

- Как тебе лучше, так и делай, - сказала Мирра. - Мы тебя по-всякому любим.

- Тебя больше Исааком не называть? - спросил Иосиф.

Мирра припечатала:

- Ты, Иосиф, делаешь проблему на пустом месте. Нужно идти в ногу со временем и смотреть правде в лицо.

Потом переключились на младенца, в основном, конечно, Мирра. Как Римма кормит, хватает ли молока, не ощущается ли какой болезненности и прочее. Иосиф сидел тут же, но по всему чувствовалось, что его это интересует мало.

Идти ему было некуда. Вот и слушал.

Перед отъездом (на своей машине “Москвич-403”) Исаак попросил не обижаться на редкие свидания. Маленький ребенок, ответственная работа. Намекнул, что вскоре у него планируется сильное перемещение по должности. Рассказал также, что недавно скончалась Риммочкина мама - Ида Львовна. Ясно - возраст и болезни. Но больше следы от жизненных невзгод. Теперь отцу Риммы туго придется идти по жизни, но до последних дней надо держаться. Аркадий Моисеевич и видит плохо, и слышит неважно, а ум трезвый, к нему до сих пор приезжают за консультациями. Римма у них поздний ребенок - Ида родила в тридцать шесть лет, а Аркадию Моисеевичу было за сорок.

Повздыхали.

- Жаль, так мы и не познакомились с Идой Львовной по-семейному, - посетовала Мирра.

- Да я ее и сам, можно сказать, не знал. Она меня сердцем не приняла. Как я появился, перебрались бесповоротно на дачу с Аркадием Моисеевичем. Если что в городе понадобится - Ида его присылала. Он, правда, поговорит всегда, посоветует, если что. А Ида - мать. Она, естественно, всем была недовольна. Матери же все лучшее подавай для дочери. А я разве лучший? Я понимаю. Ничего не говорила, не упрекала, но чувствовалось.

- Из-за возраста? - Мирра привела единственный ясный повод.

- Прямой речи об этом не было. А теперь какая разница, что она имела в виду?

- Ничего, главное, что Римма тебя любит. И ты ее любишь, - заключила Мирра.

- Ой, мама, любовь уходит, а что-то же остается.

К празднику Великой Победы - к 25-й годовщине, а также по случаю многодетности семье Черняков выдали ордер на новую трехкомнатную квартиру.

Эмма в это время заканчивала медицинское училище в Чернигове на фельдшера с прицелом после поступать в Киевский мед.

Злата с Веней - заканчивали десятый класс, Марик и Ева - в садике.

Радость неописуемая. Горячая вода, ванна, туалет, балкон, четырехконфорочная газовая плита, в подвале дома каморка для хозяйственных надобностей.

Старый дом шел под снос. Единственное, о чем жалела Мирра, - об огороде: и клубничка своя, и крыжовник, и поречки, и черная смородина, и лучок, и огурчики, и гарбузы. Не говоря про картошку, капусту и буряк.

- Равноценных обменов не бывает, это надо понять раз и навсегда, - делала вывод Мирра в разговорах с соседями.

Слава Богу.

Иосиф пошел в райисполком просить, чтобы в связи с получением квартиры и потерей земельного надела семье выделили для хозяйства участок под огород. Причем сделал это тайком от Мирры. Там пошли навстречу и участок выделили - на выселках, далеко, но все-таки.

Когда Мирра узнала, и радовалась, и сердилась:

- У меня, например, сил нет на огороде горбатиться. Если у тебя силы есть - пожалуйста. Одно радует, что ты принял участие в жизни семьи.

Иосиф неопределенно кивнул.

Вот и в новую квартиру въехали, и месяц там живут. От прежнего дома осталось голое пространство. А Иосиф каждый день ходит через весь город - смотреть за сараем. Только когда выдали бумаги на земельный участок, Иосиф принялся за работу.

Разбирал сарай сам. Пересматривал каждую книжку, разглядывал на свет каждую тряпицу. Подсвечники, кожаные ремни, филактерии, фотографии, бумажки, мезузы - все раскладывал по кучкам. Книжки составлял в стопки и перевязывал веревкой, другое - в узлы - без спроса взял в доме простыни и скатерти. Возился с утра до вечера дней пять.

Старался вытащить из стены каждый гвоздик невредимым, чтобы потом сгодился в дело.

И в полном виде поставил сарай на новом участке. После сарая для огородного применения осталось всего ничего.

Мирра, разумеется, как хозяйка, захотела посмотреть участок и примериться, как чего. Но увидела сарай во всей красе - онемела. А когда смогла заговорить, сказала:

- Иосиф, ты больной человек. Тебе надо срочно лечиться. Ты ради мусора отбираешь у детей витамины. Видеть этот сарай не могу, не то что смотреть на него! Ноги моей тут не будет! А ты как знаешь. Тебе не привыкать идти против интересов родных людей.

В квартире распределились так: одна комната для Златы и Евы, вторая для Вени и Марика, а в самой большой, проходной - Мирра с Эммочкой, когда та будет приезжать или, Бог даст, вообще вернется на жительство и для работы по специальности.

Иосиф притащил из сарая топчан. Получилось спальное место на кухне. Мирра ворчала, что мог бы и в большой комнате поставить свое изделие, а то на кухне и так не повернешься. Но Иосиф заверил, что мешать ничему не станет. Наоборот - в связи с ранними приходами со смены никого не потревожит и ко всеобщему пробуждению сможет сготовить завтрак.

Пока тепло, Иосиф ежедневно ездил на участок - смотреть за сараем. Внутрь не заглядывал. Замок пощупает и назад.

Эмма отработала после училища два года, в институт не попала, пошла работать в районную больницу фельдшером-акушером. Надо сказать, встретили ее там с энтузиазмом - помнили Римму.

Злата училась на библиотекаря в культпросветучилище в Нежине, а Веня служил в Советской армии на Дальнем Востоке в ракетной части. Так что, по большому счету, с Миррой неотлучно оставались только младшенькие - школьники Марик и Евочка.

Наконец Мирра решила, что терпеть состояние мужа больше нельзя. Нужно посоветоваться со специалистом. Но какого профиля и о чем, собственно? Поехала в Киев.

Нагрянула к Римме без звонка, с самого утра в будний день. Дома одна домработница. Рассказала про Сашеньку, какие он делает успехи в первом классе.

Мирра умилилась и всплакнула: как быстро промелькнула жизнь.

Спросила, как найти Риммину работу, и отправилась туда.

Римма встретила свекровь удивленно и даже как будто нерадостно.

- Что случилось, Миррочка?

- Ничего-ничего. Я приехала насчет Иосифа.

Римма побелела, как халат.

- Слушаю.

- Что ты, Риммочка, серьезного нет, только мои сомнения. Я к тебе как к специалисту. Мне кажется, Иосиф больной. Не то чтобы помешанный, но что-то у него в голове не так.

- Почему ты так решила? Столько лет вместе, все примерно, со всех сторон ваша семья образцовая. А тут вдруг - муж ненормальный.

- Понимаешь, Риммочка, как бы лучше сказать, чтобы ты поняла… Он в себе все время сидит. Говорит мало. С детьми не занимается. Ты же про его сарай знаешь… Раньше он там молчал, а теперь и дома молчит. Мы с ним давно как муж с женой не живем. Он сам предложил прекратить. Я понимаю, у него сложный характер. Как ты полагаешь, что он думает? На что он свою жизнь положил?

Римма задумалась. Покачивает точеной ножкой на каблучке-трапеции. Волосы на голове халой уложены и прикрыты сеточкой-паутинкой. А халатик такой узкий, что каждый шовчик на разрыв. Какая была двадцать лет назад, такая и осталась. Мирра залюбовалась.

- Не волнуйся, Миррочка. Я тебе медицинским термином скажу - акцентуированная личность. Это не больной, но в пограничном состоянии. Еще чуть-чуть, и можно считать больным.

- То есть как “можно считать”? Или больной, или здоровый. Если больной, значит, надо лечиться, а если здоровый, значит, хватит дурака валять и жизнь семье отравлять. Верно?

- Верно, Миррочка. Но послушай меня, не трогай Иосифа. Не трогай, хуже будет.

- Кому хуже?

- Всем хуже, - вздохнула Римма. - А давай я сейчас с работы отпрошусь и поедем домой, с Сашенькой погуляем. Он уже после школы должен быть дома. Ты - бабушка, а внука как следует и не видела.

Вечером пришел Исаак - обрадовался матери.

Римма ему говорит:

- Игорек, я чувствую себя виноватой, мы давным-давно не были вместе у твоих родителей. А ведь живем рядом - два часа на машине. А что будет, когда в Москву переберемся?

Исаак приосанился и сообщил матери, что его переводят на новое место работы - в Москву, в министерство. Должность не то чтобы значительная, даже можно сказать, никакого повышения по сравнению с Киевом, но все-таки.

И правда, через полгода случилось. На прощании с Исааком и Риммой присутствовала Мирра с Эммой, а Иосиф с младшими остался дома. Его и не приглашали, надо сказать.

Уже на перроне Римма попросила Мирру присматривать за Аркадием Моисеевичем - и главное, вытащить его в киевскую квартиру, а то в ЖЭКе станут говорить всякое: что никто не живет и площадь пустует.

Ну, уехали.

Мирра таки обещала помощь по части Аркадия Моисеевича. Только на деле рассудила - совершенно некогда ей этим заниматься. Близко - а не рядом. После работы или в обед не забежишь, не посмотришь.

От Риммы недельки через две после отъезда было письмо, в котором она спрашивала, как отец. Мирра срочно поехала в Ирпень на разведку.

Аркадий Моисеевич встретил ее равнодушно. Поблагодарил за проявленное внимание, но строго сказал, что справляется сам, а что если Римма считает его выжившим из ума, так это ее дело. Перебираться в Киев отказался наотрез и просил Мирру не идти на поводу у Риммы и не искать себе лишние хлопоты.

Мирра выслушала, но осталась в смятении. Зашла к соседям, написала свой адрес и попросила в случае чего сообщить телеграммой или как получится.

Аркадий Моисеевич оставил у нее гнетущее впечатление. Глубокий старик, а делает вид, что еще о-го-го. Сам еле передвигается, а помощь отвергает. Конечно, если бы лично Риммочка с ним провела беседу, а так - фактически посторонняя женщина явилась и предлагает свои услуги. А у человека самоуважение. Ему неудобно.

Мирра написала Римме письмо. Так и так, была у Аркадия Моисеевича, помощь отверг и прочее. Может, Риммочка выберет время и на денек-другой приедет в Ирпень, уговорит отца не противиться ради его же блага?

Ответа от Риммы не последовало. А приближалась зима.

Мирра говорит Иосифу:

- От тебя дома все равно никакой пользы, только одно раздражение. Поезжай лучше к Аркадию Моисеевичу, посмотри, как там, что. Может, он с мужчиной будет приветливей. Помоги, если надо.

Дала ключи от киевской квартиры, наведаться и туда.

Иосиф поехал неохотно. Разговаривать с живыми людьми он совершенно разучился. “Да” - “Нет”, “Здрасте” - “До свиданья” - и то через раз у него выходило, а чтобы поддержать беседу или обсудить что-нибудь насущное - и подавно.

Так ли, сяк ли, поехал в Ирпень к Троянкеру.

Тот принял Иосифа благосклонно.

Слух у Аркадия Моисеевича улетучивался с каждой секундой, зрение тоже, а тут такое дело. Человек предлагает помощь.

Троянкер высказался на эту тему:

- Я сам справляюсь со всеми домашними надобностями, но мне хорошо, чтобы рядом был человек. А то я неуютно себя чувствую - вдруг внезапно умру, обнаружат не сразу, пойдет запах. Вся жизнь получится насмарку. Я, как медик, терпеть такого не могу.

Иосиф возразил:

- Во-первых, вам о смерти думать не надо, во всяком случае, пока. Ну, слух вас подвел, ну, глаза… А внутри вы крепкий - вон и спина прямая, и шаг твердый. А запах - дело естественное. Мало ли что как пахнет…

- Ну да, вы правы. Я сгущаю краски, чтобы вы понимали, что предлагаете свою помощь человеку, уже одной ногой стоящему в могиле, - и рассмеялся. - Я вашу жену испугал своей резкостью. Но знаете, не хочется, чтобы женщина наблюдала мои немощи. Как-то нехорошо. А как же вы без жены? Вам нельзя отрываться надолго.

Иосиф рассказал, что дома в Козельце он бесполезен с любой стороны, а тут если от него окажется польза, так он только рад. Пару дней побудет, поможет. Признался, что не болтливый, а даже сумрачный, что это может раздражать Аркадия Моисеевича, и потому сразу предупредил, чтобы не вышло недоразумения.

Но старик обрадовался:

- Вот и хорошо, наконец-то не один буду молчать.

И обратился с настоятельной просьбой:

- Поживите, посторожите меня, пока зима. А соскучитесь по домашним - отправляйтесь в любой день. Вы тут никому не обязаны.

Иосиф уезжал на пару дней, а застрял. И неделя прошла, и другая. Он вызвал Мирру на переговорный пункт. Сообщил о перспективах, о задержке. Разрешения не спрашивал, просто поставил в известность.

Мирра удивилась:

- Ну ладно, ты с нами не считаешься, но как же работа?

Иосиф промолчал и оборвал разговор короткими гудками.

Про работу он забыл. Две недели отпуска истекли. Теперь получается прогул. Стыдно. А предпринимать ничего не хочется.

Пришел с переговорного пункта и советуется с Аркадием Моисеевичем, как быть.

Тот аж руками всплеснул:

- Подумаешь, какая завидная должность, клуб сторожить! Увольняйтесь немедленно. Завтра же поезжайте и увольняйтесь по собственному желанию. Вы знаете, я человек совсем не бедный. Я человек состоятельный. Я вам буду заработную плату платить еще выше, чем в клубе. Просто так, потому что вы хороший человек. Даже если бросите меня, не волнуйтесь, я вам буду деньги присылать куда скажете. Только сейчас увольняйтесь.

И так на Иосифа посмотрел, что хоть что.

Иосиф съездил в Козелец, уволился, даже в дом не зашел - ни к детям, ни к Мирре. И снова к Троянкеру.

Едет в автобусе и сам себе удивляется. За четыре года до пенсии уволился, перед людьми стыдно - какое проявляет легкомыслие.

Это с одной стороны. А с другой - прикипел к старику буквально на пустом месте. Можно сказать, и двух слов с ним за все время не проговорил, а вот.

Аркадий Моисеевич встретил Иосифа особо: стол накрыл по-праздничному, что-то приготовил, как умел, постелил белую скатерть, вышитые салфеточки.

- Ну, Иосиф, вы такой подарок мне сделали своим самоотверженным поступком, что нельзя объяснить его значение. Мы с вами чужие люди, правду сказать. Вас ко мне в няньки определили, а я нашел сына. Вы так на меня похожи. Это я вам первый и последний раз говорю так много. И считаю, что отношения между нами выяснены раз и навсегда.

Иосиф хотел ответить в том же духе, но не смог. Не сумел.

Как-то собрался и рассказал Аркадию Моисеевичу про свой сарай. Тот заинтересовался. Попросился посмотреть. Иосиф обрадовался, так как переживал за сохранность содержимого, - теперь заодно и проверит. Внутрь он не заходил примерно с год.

Выбрали солнечный декабрьский денек и тронулись. По такому случаю заказали такси. Иосиф захватил деревянную лопату для снега.

А там - белое поле, замело по колено.

Сколько можно - подъехали, потом Иосиф прокладывал путь лопатой. Аркадий Моисеевич останавливался раз десять, на Иосифову руку обопрется, отдышится - и вперед. Всё молчком.

Пришли. Иосиф отвалил от двери снег лопатой, распахнул - пусто. Ни клочка, ни обломочка.

Закричал, за голову схватился.

Аркадий Моисеевич его утешает:

- Йосенька, не плачьте! Может, это ваша жена куда-нибудь в хорошее место все перевезла. Если бы воры, так они не церемонились бы, замок сбили бы, все тут порушили. А вы же видите - полки на месте, чисто, стерильно, можно сказать.

Иосиф не слушал, плакал и кричал, как раненый. Посидели-посидели на лавке, попили чаю из термоса, поели хлеба с маслом и двинулись обратно.

Аркадий Моисеевич приговаривает:

- Ничего-ничего, ничего-ничего.

Иосиф отвечает:

- Ничего-ничего, ничего-ничего, вы только не волнуйтесь.

Утром пораньше Иосиф отправился в Козелец. Приехал - дома еще все спали. Растолкал Мирру и выдохнул:

- Ты в сарае была?

Мирра спросонок не понимает:

- В каком сарае? Иосиф, ты что от меня хочешь?

Иосиф рассказал про сарай и потребовал отчета.

Мирра заверила, что к сараю не подходила, так как и думать о нем не желает, не то что ездить по зиме.

На крик вышла Эмма, проснулись Марик и Ева.

Стоят все по росту у Мирриной кровати - лицом к Иосифу, а он сам по себе - перед ними, и смотрят друг на друга.

- Папа, ты что? Половина седьмого утра, ты весь дом переполошил. Аркадий Моисеевич умер? - спросила Эмма.

- Простите меня, дети, и ты, Миррочка, прости меня, пожалуйста. Но я позже терпеть не мог. Меня как громом ударило. А Аркадий Моисеевич жив. У меня сарай обворовали. И замок на месте, и все там в порядке. А пусто. Совсем пусто, как ничего никогда и не было. Вот я и приехал, надеялся, может, вы знаете.

Никто ничего не знал.

Только Мирра сказала:

- Я теперь точно верю, что есть на небе Бог. Это тебе наказание за нас, что ты нас доводил до белого каления своим сараем. За мою загубленную жизнь и за твою тоже, кстати.

Дети пошли досыпать, сколько можно, хоть минуточку. А Иосиф, не простясь, поплелся на станцию.

Иосиф как будто забыл про семью. Мирра вызовет его на переговорный пункт. Он пойдет, поговорит, выслушает, как дети. Сам отмолчится, и ладно.

От Риммы за все время было два письма. Аркадий Моисеевич их Иосифу не показывал, только передал от дочери привет и пересказал, что Исаак на новом месте отмечен благодарностями.

Иосиф кивнул.

Днем Иосиф молча сидел с Аркадием Моисеевичем, смотрели в окно.

Аркадий Моисеевич читал с лупой, за книжкой всегда засыпал. Иосиф стерег момент, когда книга и лупа выпадут из рук старика. Подхватывал их с двух сторон с такой ловкостью, что сам себе удивлялся и радовался.

Как-то выбрался в Киев, посмотреть, все ли в порядке в городской квартире. Походил по комнатам, посидел на диване в зале. Вспомнил, как все вместе сидели тут давным-давно, когда умер Юрочка. С тех пор прошло почти тринадцать лет.

Заметил на книжной полке пухлый фотографический альбом. Раскрыл. На пол просыпались фотографии. Разглядывать не стал. Наугад взял одну - Римма вполоборота, голова запрокинута, смеется, на шее бусы, волосы вьются кольцами, глаза горят. Погладил бусы. По пальцам как будто прошел холод от кораллов и серебряных дукачей. Даже неудобно от такого правдоподобия.

Оглянулся по сторонам, как вор, и сунул фото за пазуху.

Сказал вслух, конечно, от смущения, а не от привычки говорить с самим собой на разные темы:

- Дожил ты, Иосиф Маркович Черняк, пенсионер недорезанный: фотографии посторонних женщин похищаешь, как преступник. В карман бы сунул, так нет. К животу поближе.

И вроде смехом, а сердце защемило.

Зарплату, которую платил ему Аркадий Моисеевич, Иосиф посылал Мирре. Она сначала недоумевала, как такое может произойти - отправляли страхделегатом, а вышло, нанялся сиделкой. Но вскоре успокоилась. Так как дома без Иосифа стало намного лучше. Никто не висел тучей, в потолок днями не смотрел, а ночами зубами не скрипел.

Младшие поначалу спрашивали, почему отец уехал, но потом перестали, видя, что мать хоть и без мужа, а довольна.

Эмма вынесла приговор:

- Мама, я замуж не хочу выходить. Глядела я на папу и на тебя, на ваше вынужденное соседство на всю жизнь и думаю, что мне такого не надо.

- Ой, что ты говоришь, Эммочка! Не всем же такое, как у меня. Тебе повезет, я чувствую, - запротестовала Мирра.

- Ну, раз чувствуешь, тогда ладно, буду надеяться. Но как тяжело: и папу жалко, и тебя жалко, и себя жалко.

- А чего нашего папу жалеть? Он жизнь в свое удовольствие живет, - Мирра даже разозлилась, что дочке одинаково жалко и мать, и отца.

- У него, мама, по моим наблюдениям, какая-то заноза в душе, он ее поддевает, поддевает, тревожит, а вытащить не может. Вот я даже голос его забыла, а взгляд помню каждую секунду. Как ни крути, он нас любит. А так, конечно, он большой эгоист. В основном ты права, - рассудила Эмма.

Мирра написала Римме, что Иосиф теперь живет с Аркадием Моисеевичем. И будет с ним до тех пор, пока надо. Интересовалась, не против ли Римма.

Римма отозвалась на удивление быстро. Писала, что рада, что надеется на Иосифа, что он очень похож на Аркадия Моисеевича, она это сразу отметила при первом знакомстве, но только теперь поняла окончательно и потому всем сердцем приветствует сложившиеся обстоятельства. Сообщила также, что им наконец-то поставили телефон и можно звонить в любое время суток.

Про Исаака написала, что он много работает по службе и что дом на ее плечах, чему она также рада. Сашенька здоров и по Киеву не скучает.

“Ну вот, - решила Мирра, - наконец-таки все расставилось по своим местам. Все при деле, все довольны”.

Наступила весна. Девятого мая Аркадий Моисеевич говорит Иосифу:

- Сегодня праздник. Мы с вами фронтовики, давайте как-нибудь отметим. Пойдем погуляем подальше от дома, на простор. Мне очень хочется. Вы не против?

Вышли в центр поселка. Дачников еще нет. Те, кто постоянно живут, конечно, в такой день вышли, приветствуют ветеранов, поздравляют.

Хорошо погуляли, постояли над Днепром.

Вернулись домой. Аркадий Моисеевич говорит:

- Иосиф, мне хочется чарку выпить. Знаете, разведу спиритус вини, как на войне. Столько лет не выпивал, а сейчас хочу. Не для опьянения. Я вам, Иосиф, скажу, я последние годы всегда как выпивший: какая-то важная мысль у меня в голове крутится-крутится, а я ее поймать не могу.

- Ничего, Аркадий Моисеевич, схватите. Обязательно схватите, - успокоил Иосиф.

- Да, конечно. Только этого-то я и боюсь сильнее всего, - Аркадий Моисеевич чарку отставил и пить не стал.

В конце мая внезапно приехала Римма. Поздоровалась с Иосифом за руку, обняла отца и сразу приступила к важному разговору (за тем, видно, и явилась):

- Дорогой папа, я рада, что ты здоров и бодро себя чувствуешь. Спасибо Иосифу Марковичу, я теперь за тебя очень спокойна. Но надо продать этот дом. Во-первых, в городе горячая вода, центральное отопление, скорая медицинская помощь и многое другое. А тут все же выселки. Я желаю тебе прожить еще сто лет, но надо думать о будущем. Нам с Игорем предложили замечательный участок в деревне Красково под Москвой. Будем строиться. Крайне важно сейчас иметь хорошую дачу - и по его министерской должности, и по семейным обстоятельствам. Приглашать людей на дачу - совсем не то, что в городскую квартиру. Ты понимаешь, папа, что это не прихоть.

Аркадий Моисеевич попросил день - подумать. Не потому, что в принципе против, а потому, что такие дела в одну минуту не решаются.

- Важно, что ты понимаешь, а я пару дней могу и подождать. В конце концов, я имела в виду, что ты сейчас перепишешь дом на меня, а потом я спокойно займусь продажей, чтобы не продешевить. Как ты правильно заметил, папа, такие дела в минуту не делаются.

Римма выразила желание поехать в киевскую квартиру и денек-другой пожить там, встретиться с подругами и друзьями.

Обратилась к Иосифу с просьбой:

- Поедем со мной, пожалуйста, мне нужно кое-что разобрать, чтобы прихватить в Москву. Боюсь, без мужской силы не обойдусь. А папа здесь сам тихонечко подумает, отвлечения в данную минуту ему ни к чему. Только прямо сейчас, а то времени совершенно нету.

Поехали.

В дороге Римма говорила без умолку. Что-то про Игоря, про Сашеньку, про то, что хочет устраиваться на работу от скуки и тоски по обществу.

- Ой, Йосенька, если бы я могла, я бы за Игоря сама работала на его месте. Он во всем со мной советуется и шагу без меня в сторону не делает. Но это же нельзя. Мне надо возобновлять медицинскую практику. Или частным образом. Пока не знаю. Вижу, ты хорошо выглядишь, даже помолодел. Тебе сколько лет?

- Скоро пятьдесят семь, - Иосиф ответил и сам удивился и своему голосу, и цифре. - Почти пенсионер. Да что “почти”, я и есть пенсионер. Живу между прочим.

Римма принужденно рассмеялась.

- Не говори глупостей, Йосенька, для мужчины это не возраст, а сказка. Я - это да, я уже пожилая женщина. Как ты думаешь?

Иосиф промолчал. А Римма нарочно еще раз спросила, с нажимом:

- Так как?

- Нет, Римма, ты не пожилая. Ты красивая. Вот и все.

В квартире Римма тут же принялась за дело.

- Я пока посмотрю в шкафах, что надо, а потом прогуляемся. Я на Крещатик хочу. Ты обратил внимание, какой у меня костюм? Французское джерси, между прочим. Я в туристическую поездку ездила во Францию. Мне кажется, я одна такая в Москве в нем. А вот ты, Йосенька, с такой выигрышной внешностью, а одет как пугало. Кстати, я тебе подарок привезла. Примерь.

Римма достала из большой сумки тонкую синтетическую водолазку бордового цвета, шерстяной джемпер, замшевые туфли типа мокасины.

- Думаю, с размерами угадала, ты точь-в-точь Игорь, только потоньше в кости. Давай переодевайся.

Иосиф растерялся, но перечить не стал. Взял вещи в охапку и направился в другую комнату. Но Римма его остановила:

- Или нет. Не так. Ты сейчас примешь ванну, а потом оденешься во все новое. Как символ.

- Перед смертным боем, что ли? - попытался пошутить Иосиф.

В ванной он долго мылился душистым мылом, тер себя мягкой мочалкой, сердился на кости и суставы, выпиравшие из-под кожи, на толстые ногти на ногах, на седые волосы по всему телу. И при этом пребывал в состоянии невесомости, которое никогда не испытывал в полную меру. Всегда что-то мешало.

Вышел - и Римма захлопала в ладоши:

- Ой, артист! Робер Оссейн! Вылитый. Ну, вылитый, как две капли! А чего мы будем вечера ждать? Прямо сейчас пойдем, я только быстренько приведу себя в порядок. Посиди пока, Йосенька, отдохни, походи по комнате, как туфли - не жмут?

В ванной комнате Римма пробыла долго, но когда вышла, настал черед Иосифа выражать мнение:

- Римма, Римма… Римма, Римма. Я артистов совсем не знаю, а то бы сказал, кто ты есть.

На улице Римма предложила:

- Йосенька, давай не говорить между собой, а просто молчать и смотреть по сторонам, на людей, дышать воздухом. Мне необычайно приятно и легко. А тебе?

- И мне.

На них даже оглядывались, вероятно, принимая за иностранных туристов.

Вернувшись домой, никаких разговоров тоже не заводили. Римма обняла Иосифа, и он ее принял, как будто только этого и ждал столько лет.

На второй день на улицу не выходили, а только лежали в постели.

На третий день утром засобирались к Аркадию Моисеевичу.

Римма торопила:

- Давай, давай скоренько, Йосенька. Сегодня четверг, надо дарственную оформить, у меня нотариус наготове завтра ждет, я еще из Москвы договорилась. Мы сто лет знакомы, он все сделает. Мне в субботу надо быть в Москве.

Иосиф отказался обряжаться в новую одежду, напялил свое.

Дверь дома в Ирпене оказалась незапертой. В кабинете на диване лежал Аркадий Моисеевич. Мертвый.

На столе большой листок бумаги - письмо.

“Дорогой Иосиф! Моя жизнь подошла к концу. Я знаю, что огорчу тебя своим поступком. Но не надо расстраиваться и пугаться неизбежного. Я понял, что пришло мое время. Сейчас весна, и все цветет. И я ухожу в хороший день. Если будет возможность, если существует такая возможность, я непременно дам тебе знать о себе, и тогда мы поговорим.

Привет Римме”.

И приписка в самом низу листа, чтобы удобно было оторвать особо:

“Настоящим уведомляю компетентные органы, что моя смерть совершенно добровольна, я принял сильнодействующее лекарство, которое хранилось у меня. Лекарство никем мне не было специально доставлено”.

Число, подпись.

Число вчерашнее.

Письмо сначала прочитала Римма, потом передала Иосифу:

- Что ж, ты у него на первом месте. Может, он тебе и дом завещал?

Иосиф, еще не вполне понимая, что произошло, подошел вплотную к Аркадию Моисеевичу и потрогал за твердое плечо:

- Аркадий Моисеевич! Аркадий Моисеевич…

- Он умер, я же врач все-таки. Отойди от него, Иосиф. Вот он всегда такой. Все по-своему. Все мне назло. Теперь милиция, объясняйся что почему.

Римма рылась в столе, в шкафу, перебирала бумаги, ругалась шепотом.

Наконец приступила к Иосифу:

- Скажи честно, он на тебя дом переписал?

- Я ничего не знаю. Мы не обсуждали.

- Ну ладно. Если б он так поступил, он бы тебе сообщил. Значит, теперь затяжка, пока оформится наследство. Ой, времени совсем нет! Деньги за участок вносить через месяц.

- Римма, - решился вступить Иосиф, - умер твой отец. Ты хоть посиди у его постели, помолчи, подумай о нем.

- Нечего мне думать. Мне жить надо! - отрезала Римма. - Я на почту, звонить. Всех на ноги подниму. В субботу похороним. Никому из знакомых сообщать не буду, ни к чему.

Как сказала, так и сделала.

Посмертную самоубийственную записку утаила, вскрытия не делали, похоронили в субботу. Рядом с Идой Львовной. У могилы находились только Иосиф и Римма.

На прощание Римма попросила:

- Я тут машину закрутила, будут приходить дом смотреть, так ты побудь тут. Показать, поводить вокруг, представить окрестность. Я буду звонить. Насчет цены не заикайся, это другой человек уполномочен. Твое дело - двери открыть и его с покупателем пустить.

Говорила строго. Будто не гуляли по Крещатику, будто не хвасталась перед Иосифом кремовым костюмом джерси.

После отъезда Риммы Иосиф принялся убирать в доме. Вымыл и вычистил всюду, кроме кабинета. Не решался зайти. Но надо. Отворил дверь, постоял на пороге. Начал с окна. Потом - пыль. Потом - пол. Под кроватью лежали книга и лупа. Наверное, Аркадий Моисеевич читал напоследок. Толстая большая книга была раскрыта на середине.

Иосиф поставил книгу на полку. Лупу засунул в карман брюк. Продолжил дело. В дальнем углу, у самой стенки, наткнулся на что-то. Оказалось - дредл*. Старый-престарый, ивритские буквы по бокам вытерлись, но угадать можно. Иосиф проговорил: “Чудо великое случилось там”.

Иосиф пристроил дредл на подоконник и пошел во двор - надо и там навести порядок. Покупатель есть покупатель, и его ничего, кроме порядка, не интересует.

Метет двор, а сам крутит в голове дредл. Сколько же денег перепало детям за годы, пока крутился дредл? Аркадий Моисеевич, точно, успел и царские получить. Складывал в коробочку какую-нибудь, конфетки покупал или книжки. Наверное, все же книжки.

А Иосифу - уже другое дело - совсем малолетнему, младенцу, можно сказать, на Хануку подкидывали петлюровские, самостийные карбованцы, потом советские полушки. На полушки много не купишь. Еле-еле получался сахарный петушок и жменька семечек. А радость. После полушек - это, значит, после 22-23-го, уже не крутил, и Хануки не было, считай.

Вскоре стали приходить покупатели. Смотрели дом. Нравилось.

Иосиф поинтересовался у доверенного Риммы, когда окончательно решится вопрос с продажей. Тот ответил, что в общем-то нет никаких препятствий, чтобы обделать дело в кратчайшие сроки. Вот Римма Аркадьевна приедет, и все доведут до точки.

Римма приехала и поставила точку. Дом по документам перешел к новым хозяевам почти со всем содержимым.

Римма сама выступила с инициативой, чтобы Иосиф взял себе что хочет.

Он отказался - ничего не надо. А попросил только дредл.

- Это, наверное, Римма, твой. Но, честно говоря, мне бы только его и хотелось на память про Аркадия Моисеевича.

- Да пожалуйста, забери. Тем более я к этому отношения не имею. Папа с ним носился, всегда держал рядом с собой и крутил. У меня, кроме раздражения, ничего к этой игрушке не было. А к старости он, видимо, совершенно впал в детство. Только я тебе, Иосиф, по-дружески посоветую такими вещами заново не обзаводиться. И так про тебя говорят ненужное. А слухи, сам знаешь, вещь коварная и непредсказуемая в смысле последствий.

- Это на что намек? - удивился Иосиф.

- На твои еврейские штучки, - многозначительно сказала Римма и будто прикусила язык. - Но, впрочем, что взять с игрушки.

Иосиф пропустил большинство ее слов мимо ушей, но в голове что-то застряло и просилось наружу для дальнейшего прояснения.

Иосиф вместе с Риммой сортировал бумаги Аркадия Моисеевича, упаковывал ценности - картины, книги, посуду и прочее профессорское добро.

За делами вроде невзначай сказал:

- Римма, ты меня попрекаешь еврейскими штучками. Я считаю, что незаслуженно. Я никому никогда не мешал. Я сам, на свои средства покупал вещи из еврейской жизни, всей душой по-хорошему уговаривал отдать. Даже никому их не показывал, потому что это было мое личное дело. А ты говоришь, будто я спекулянт какой-то или хапуга. Я ничего запрещенного не делал. Икон в церквях не воровал, иностранцам не продавал. Если ты это имеешь в виду.

Римма засмеялась, как она умела:

- Ты на какой планете живешь, Йося? Ты что, не слышал, что теперь за еврейские книги людей сажают в тюрьму? Людей на профилактические беседы вызывают куда надо за настроения в Израиль ехать. Вплоть до увольнения с работы. Это за настроение. А за твердое намерение что хочешь бывает. И в подъездах бьют, и калечат. Недавно вся Москва гудела, посадили одного. За то, что организовал кружок изучения еврейского языка иврита. И книг у него, между прочим, изъяли много. И вообще еврейский вопрос поставлен остро. С книг начинают, а там разматывают до основания. А у тебя в сарайчике полно такого было, за что можно получить срок на полную меру.

- Почему ты знаешь, что “было?” - Иосиф только тут ухватил ниточку, которая болталась у него в голове с утреннего разговора.

Римма уперлась глазами прямо в глаза Иосифу.

- Потому “было”, дорогой Йосенька, что теперь у тебя в сарае пусто. А в сарае пусто, потому что я лично ломиком скобочку вытащила, я лично людей наняла, и они книги твои и прочее барахло аккуратненько выкинули, чтобы ты нас всех не подвергал неприятностям. И, во-первых, своего сына Исаака, и своего внука Сашу. Про себя не говорю. Я в твоей жизни всегда находилась не в счет. А Саше расти и Исааку расти по должности. А про тебя любой в Козельце знает, что ты отъявленный сионист и только ждешь момента, чтобы проявить свои взгляды на деле. А твои книги - это улики. Знаешь такое слово? Из-за бумажек вся жизнь может пойти насмарку. Тебе же бесполезно объяснять, упрашивать. Я свою семью защищала. И перед тобой не вижу и не чувствую никакой вины.

Римма высказалась и ни разу не моргнула.

- Куда свалила? - спросил Иосиф.

- Куда-куда… Куда надо, туда и свалила. Куда самосвал доехал, туда и сбросили. Осень же была, развезло по колено, не слишком разъездишься.

- Значит, ты акцию устроила. Окончательно решила вопрос.

Римма, конечно, изготовилась к беседе на повышенных тонах. Но Иосиф собрал свои вещички в тот же чемодан, с которым приехал, положил ключи от дома на стол и в полной темноте двинулся на станцию.

Ночь пересидел на скамейке в зале ожидания, а первым рейсом - в Козелец.

С вокзала домой не пошел, пересел на другой автобус и отправился на участок. Сарая не было. Надел обнесен редким заборчиком - как раз из сарайных досок. Иосиф узнал по приметам: где-то знакомый сучок, где-то щербина, где-то трещина. Походил, на чемоданчике посидел. Собрался уходить - вспомнил про дредл. Вынул из чемодана, запустил на земле. Волчок уперся в рыхлую почву и не раскручивался. Увяз. Иосиф решил, что так тоже неплохо, что-то вроде малюсенького деревца. Подгреб ладонями землю, посадил дредл поглубже:

- Вот так, Аркадий Моисеевич. Вот таким путем и образом. Вы только не волнуйтесь. Вы только не волнуйтесь.

Мирра встретила Иосифа хорошо. Стала расспрашивать про Аркадия Моисеевича. Узнав, что тот умер, пожалела о его кончине.

- Ну, Иосиф, ты прямо похоронной командой работаешь. Бедный. Ну что ж, свой долг перед Аркадием Моисеевичем выполнил. Глаза ему закрыл. Не в одиночестве умер человек. Это главное. От сердца скончался?

- Да, от сердца.

- Что ж мне не сообщили? Римма с Исааком убиваются, наверное. Они очень его уважали.

- Исаака не было. Мы с Риммой в последний путь провожали. Римма не захотела тревожить Исаака. У него на работе много неотложных дел. А я теперь свободный от обязательств. Буду снова устраиваться в клуб.

Мирра обрадовалась:

- И очень прекрасно. Мне намекают, что пора бы на пенсию выходить, отдыхать. В связи с тем, что ты вернулся, я, пожалуй, уйду-таки. Займусь наконец домом на полную силу. На участке работы полно. Мы сарайчик снесли, а то из райисполкома интересовались: столько лет не обрабатывается земля, нарушение получается. Грозились отобрать.

Мирра с опаской взглянула на Иосифа.

- Снесли так снесли. Раз по закону не положено, значит, не положено.

По приезде Иосиф сразу не спросил про детей, и Мирра рассказ не завела.

Между тем Эмма готовилась к замужеству. Судьба свела ее с молодым военным, прибывшим по распределению на место службы в Козелец. Мирра одобрила выбор и готовила торжество на тридцать персон в столовой “Хвыля”.

Вене оставалось служить полгода. Злате - полгода учиться в библиотечном. Марик и Ева - в школе на “хорошо” и “отлично”. Лучше не придумаешь, как все удачно получается.

Иосиф узнал про Эмму в обед и принял факт спокойно. Спросил, когда свадьба. Оказалось, через три дня.

- И сколько они женихались? - спросил Иосиф.

- С месяц. У них любовь с первого взгляда, - гордо ответила Мирра.

- Могли бы и повременить. Проверить чувства.

- Ай, Иосиф! Теперь не проверяют. Павла в другую часть переводят - в Чернобыль, так хотят все оформить до отъезда. А там и для Эммочки место есть - она узнавала, в медсанчасти. И Веня из армии вернется, там какое-то строительство громадное затевают - надо же ему где-то работать. У нас захолустье стало, работы не найдешь. И Златочка в Чернобыль переберется… И мы с тобой к детям под крыло… Это ж чистый рай! Одна Припять чего стоит! Йося, мне кажется, мы с тобой начнем новую жизнь. Не обижаешься, что я так думаю? Не отвечай, а то я знаю, ты испортишь. Ты молчи, молчи, Йосенька.

* Дредл (идиш), или свивон (иврит) - волчок, на боковых сторонах которого написаны соответствующие буквы. На праздник Хануки дети запускали волчок и играли на деньги, выдаваемые специально для этого взрослыми. Волчок крутился, а дети приговаривали: “Чудо великое случилось там”, если дело происходило в Европе. В Израиле менялось одно слово: вместо “там” говорили: “здесь”.