Прощание с Землёй

Справедливая замена?

Я приходил в себя и снова терял сознание, при этом время от времени слышал какие-то обрывки музыкальных фраз.

Потом пришли слова. «Когда олухи получают высокие титулы, нет места тонкому уму».

Сначала я понял, что стало светло, затем надо мной склонился Джон Сильва.

— Привет, Герб, — произнес его рот.

Я не слышал слов, только видел губы, которые выговаривали звуки. Я кивнул и снова провалился в ночь.

Когда я в очередной раз открыл глаза, было темно. Около меня суетилась медсестра, но я лежал тихо, и она куда-то исчезла.

Естественно, я был в больнице.

Меня это нисколько не удивило. Джон предупреждал, но я согласился рискнуть. Я пошевелил ногами, потом руками — очень осторожно. Они не болели. И я их чувствовал. В голове что-то отчаянно пульсировало; впрочем, этого следовало ожидать.

Когда олухи получают высокие титулы, нет места…

Теспис[18], радостно подумал я. И опять погрузился в черную пучину.

Наступил рассвет. Вкус апельсинового сока у меня на губах. Я потягивал его через соломинку и был счастлив.

Машина времени!

Джону Сильве не нравилось, когда я ее так называл.

Темпоральный перенос, такое имя он дал своему эксперименту.

Я слышал, как он что-то об этом говорил, и испытал истинное наслаждение. Мой мозг, казалось, был в полном порядке. Я принялся решать в уме задачки и с легкостью высчитал, чему равняется квадратный корень из пятисот сорока трех. Потом приказал себе назвать имена всех президентов — по порядку! Мне казалось, что я нахожусь в прекрасной интеллектуальной форме. Но разве я могу об этом судить беспристрастно? Я убедил себя в том, что могу.

Конечно же, больше всего нас волновала опасность мозговой травмы, и не думаю, что я согласился бы рискнуть, если бы не «Теспис». Нужно быть фанатичным поклонником Гилберта и Салливана[19], чтобы понять это. Я именно таковым и являлся, как, впрочем, и Мэри. Мы познакомились на собрании Общества Гилберта и Салливана, обратили друг на друга внимание и всегда были вместе во время всех последующих заседаний и на концертах «деревенской оперной труппы». Когда мы наконец поженились, хор наших друзей из «Г и С» спел нам свадебную песнь из «Гондольеров».

С моим мозгом все было в порядке. Я в этом ни секунды не сомневался, глядя в окно на холодный серый рассвет и прислушиваясь к своим воспоминаниям о том, что произошло.

— Машина времени, — снова прозвучал в моем сознании голос Джона, — что-то вроде автомобиля, который ты отправляешь в путь по коридорам времени. Теоретически такого быть не может. Мы занимаемся темпоральным переносом. Мозг человека в. состоянии… ну, можно сказать и так: он в состоянии проникнуть сквозь время. Точнее, не он сам, а субатомные частицы. И если речь идет о вполне развитом интеллекте, их реально увидеть и, полагаю, использовать. Если два сознания достаточно похожи друг на друга, они могут войти в резонанс и путешествовать во времени.

— А ты знаешь, как установить такой контроль?

— Думаю, да. Должен сказать, что мозг каждого человека каким-то образом входит в контакт с сознанием других людей; возможно, это и является объяснением наших снов, ощущения déjàa vu[20], неожиданного вдохновения и тому подобных вещей. Однако настоящий перенос, когда два определенных сознания входят в состояние резонанса друг с другом, — задача, требующая для своего решения серьезных усилий.

Я был одним из сотни человек, которые принимали участие в экспериментах. Не имело никакого смысла проверять идеи Сильвы на животных. Только человеческий мозг создает достаточно сильное поле. Возможно, еще дельфины, но как, скажите на милость, вы бы стали с ними работать?

— Почти все сумели добиться резонанса, который можно зафиксировать, — произнес Джон. — Вот ты, например, установил довольно прочную связь в одном определенном направлении.

— С кем? — с интересом спросил я.

— Это невозможно сказать. Герб, — ответил он, — и мы не совсем уверены, насколько точно определили время и место, но нам кажется, что твое сознание вошло в резонанс с кем-то, жившим в Лондоне в тысяча восемьсот семьдесят первом году.

— В Лондоне, в тысяча восемьсот семьдесят первом году?

— Да. Мы не можем проверить это наверняка, пока кто-нибудь не согласится подвергнуться темпоральному переносу. Честно говоря, я сомневаюсь, что нам удастся найти желающих.

— Я готов, — ответил я.

Мне понадобилось достаточно много времени, чтобы убедить его в том, что я не шучу. Мы были старинными друзьями, и он знал о том, как интересовала меня тайна «Г и С», но, боюсь, Джон не до конца понимал, в какой степени я был в ее власти.

А вот Мэри понимала! Она была в восторге.

— Ты представляешь, какая это удача, — сказал я ей. — Ведь «Теспис» поставили в Лондоне в тысяча восемьсот семьдесят первом году. Если бы я неожиданно оказался там в это самое время, я смог бы послушать ее, смог бы…

Эта мысль захватила меня. «Теспис» — первая из четырнадцати оперетт Гилберта и Салливана, слабое произведение, которое, естественно, не пользовалось никаким успехом, но его тем не менее написали Гилберт и Салливан, причем партитура пропала. Пропало все, кроме небольшого хорового вступления, которое было с успехом использовано в «Пиратах из Панзанса», и одной баллады.

Если бы я только мог ее послушать!

— И не только послушать! — с энтузиазмом воскликнул я, — Если бы я мог подержать в руках партитуру и как следует ее изучить. Если бы я мог положить экземпляр в сейф в банке и каким-нибудь образом открыть его сейчас. Если бы я мог…

Глаза Мэри сияли, однако она не потеряла присущего ей чувства реальности.

— Если тебе удастся заполучить хоть что-нибудь из «Теспис», это будет потрясающей находкой, имеющей отношение к наследию Гилберта и Салливана, но я бы не стала уж очень рассчитывать на такую удачу. Если тебе и удастся проникнуть в сознание какого-то человека, жившего в тысяча восемьсот семьдесят первом году, уверен ли ты, что сумеешь заставить его делать то, что нам нужно?

— Можно попытаться, — ответил я. — Он, должно быть, на меня похож, раз наше сознание вошло в такой мощный резонанс, что покрыло расстояние в сто лет. У него должны быть мои вкусы.

— А если с тобой что-нибудь случится?

— Ради достижения некоторых целей стоит рискнуть, — твердо сказал я, и Мэри со мной согласилась; она не была бы моей Мэри, если бы было иначе.

И тем не менее я не стал говорить ей, что существует серьезная опасность мозговой травмы.

— Мы не в состоянии предсказать, насколько велика опасность, — заявил Джон, — и существует ли она на самом деле, пока не проведем эксперимент. Мне не очень хочется, чтобы в нем участвовал мой лучший друг.

— Твой лучший друг настаивает, — проговорил я и подписал все необходимые бумаги, которые подготовили адвокаты компании «Темпоральный перенос».

Однако я все-таки принял меры предосторожности. Я скрыл от Мэри, на какое число намечен эксперимент. Если произойдет что-нибудь непредвиденное, незачем ей при этом присутствовать. Она собиралась вскоре отправиться — Мэри всегда это делала раз в год — навестить родителей, которые жили в Канаде. И я решил, что это самое подходящее время для того, чтобы попытаться совершить темпоральный перенос.

— Джон будет готов самое раннее к осени, — сказал я ей и изо всех сил постарался продемонстрировать свое огорчение.

Через три дня после отъезда Мэри все было готово.

Я не нервничал, даже когда Джон предупредил меня:

— Могут возникнуть неприятные ощущения.

— Джон, — пожав плечами, поинтересовался я, — оказавшись в Англии, я смогу делать все, что пожелаю? Я имею в виду, по собственной воле?

— Это еще один вопрос, на который я не могу ответить ничего определенного, — проговорил Джон, — по крайней мере пока ты оттуда не вернешься — что, кстати, произойдет автоматически. Даже если я скоропостижно скончаюсь и выйдут из строя все приборы питания, резонанс вернет тебя назад. В данном случае мы не зависим ни от каких непредвиденных обстоятельств, потому что твое физическое тело остается здесь. Ты понял?

— Я понял. — Джон был уверен, что если ему удастся сделать так, чтобы я не волновался в начальный момент эксперимента, то снизится вероятность мозговой травмы. Он много раз повторял одно и то же, рассчитывая снять напряжение. — Я смогу делать все, что пожелаю? — снова спросил я.

— Не думаю. Только наблюдать.

— А я буду в состоянии повлиять на историю?

— Тогда возникнут парадоксы, именно поэтому путешествия во времени в обычном смысле нереальны. Ты сможешь посмотреть, вернуться назад со своими наблюдениями и изменить историю с этого момента и дальше — и никаких парадоксов не возникнет.

— Ну, лучше, чем ничего, — проворчал я.

— Конечно, — согласился Джон, — Ты послушаешь свою обожаемую оперетту — уже кое-что!

Кое-что — верно, однако недостаточно. Я же не музыкант и не смогу повторить всю партитуру.

Я утешился мыслью о том, что Джон ошибается или, вполне возможно, просто врет. Если бы возможность воздействовать на историю действительно существовала, ему бы никогда не разрешили продолжать эксперименты. Поэтому Джону приходилось уверенно утверждать, что такой возможности нет, иначе он перестал бы получать деньги на свои исследования.

Привезли мой завтрак, и медсестра, профессионально изображая искреннюю радость, сказала:

— Сегодня вы прекрасно выглядите.

Завтрак был так себе, ничего особенного, но я проголодался, и поэтому горячая овсянка показалась мне вкусной.

Отличный знак, а в голове у меня чей-то голос пропел: «Ну-ну, вот так и устроен мир, и он всегда будет оставаться таким; когда олухи получают высокие титулы, нет места тонкому уму».

Я его узнал. Соло Меркурия в сопровождении хора в первом акте «Теспис». Точнее, я узнал слова. Музыка была для меня новой — но, вне всякого сомнения, принадлежала Салливану.

В десять утра прибыл Джон Сильва.

— Мне позвонили и сказали, что тебе отменили внутривенные инъекции, — сказал он, — и что ты про меня спрашивал. Как ты себя чувствуешь? Выглядишь вполне прилично. — Я заметил беспокойство в его глазах.

— Я тебя звал?

— Постоянно, пока находился в полубессознательном состоянии. Я был здесь вчера, но ты еще не совсем пришел в себя.

— Мне кажется, я это помню, — проговорил я. — Послушай, Джон. — Голос у меня был совсем слабым, но я начал с соло Меркурия. — «О, я небесный труженик. Работаю с утра до поздней ночи. Все исполняю разные поручения…» — и допел до самого конца.

Джон, который молчал все время, что я пел, кивнул.

— Симпатично, — похвалил он.

— Симпатично! Это же «Теспис». Я был на трех спектаклях в Лондоне. Мне даже не пришлось ничего предпринимать, чтобы это получилось. Мое второе «я» — кстати, он биржевой маклер и зовут его Джереми Бентфорд — сделал все по собственной воле. Я даже попытался добыть экземпляр партитуры. Мне удалось убедить Бентфорда забраться в гримерную Салливана утром того дня, когда состоялся третий спектакль. Впрочем, я даже не особенно старался. Он и сам этого страшно хотел; мы с ним ужасно похожи, именно поэтому между нами и произошел резонанс, естественно.

Проблема в том, что его поймали и выставили вон. Бедняга держал партитуру в руках, но у него ее отобрали. Так что ты оказался прав. Мы не можем изменить историю. Зато мы в состоянии воздействовать на будущее, потому что я запомнил все самые важные мелодии и партии «Теспис»…

— О чем это ты, Герб? — спросил Джон.

— Англия! Тысяча восемьсот семьдесят первый! Ради всех святых, Джон. Темпоральный перенос!

— Именно поэтому ты хотел меня видеть? — Джон даже на месте подпрыгнул.

— Да, конечно. Почему ты в этом сомневаешься? О господи, ты же отправил меня в прошлое. Ну, не меня, а мое сознание.

У Джона сделался такой вид, словно ему стало нехорошо. Неужели я сказал какую-то ерунду? Может быть, мой мозг все-таки пострадал? И я говорю совсем не то, что думаю, будто говорю?

— Мы много раз обсуждали темпоральный перенос, да, Герб, — сказал Джон. — Но…

— Но что?

— У нас ничего не получилось. Неужели ты забыл? Мы потерпели неудачу.

Теперь пришла моя очередь изумиться.

— Как это — потерпели неудачу? Ты же послал меня в прошлое!

Джон немного подумал, а потом поднялся на ноги:

— Давай-ка я позову доктора, Герб.

Я попытался схватить его за рукав:

— Ты это сделал! Где же еще я мог услышать музыку «Теспис»? Может, ты решил, что я все это сам придумал? Неужели ты считаешь, что я в состоянии сочинить мелодию, которую несколько минут назад пропел тебе?

Однако он все равно позвонил, вызвал медсестру, а потом ушел. Вскоре появился доктор и принялся долго и скучно меня осматривать.

Почему Джон мне врет? Может быть, у него возникли неприятности с правительством из-за того, что он послал мое сознание в прошлое? Может быть, он собирается спасти свой проект, заставив и меня солгать? Или хочет убедить всех в том, что я спятил?

Неприятная, удручающая мысль. У меня была музыка «Теспис», но мог ли я доказать, что она настоящая? Не проще ли предположить, что это фальшивка? Сумеют ли мне помочь члены Общества Гилберта и Салливана? Ведь наверняка должны быть специалисты, которые сумеют опознать «отпечатки пальцев» — надеюсь, можно так сказать — Салливана. Однако если Джон будет продолжать твердо стоять на своем, никакие доводы не окажутся убедительными.

На следующее утро я проснулся, твердо решив, что буду сражаться. На самом деле я не мог думать ни о чем другом. Я позвонил Джону (точнее, попросил медсестру позвонить ему) и сказал, что мне нужно его увидеть. К сожалению, я забыл напомнить ему, чтобы он принес мою почту, — среди прочего там должны были быть письма от Мэри.

Когда Джон пришел, я объявил, как только он открыл дверь и в проеме возникло его лицо:

— Джон, у меня есть музыка «Теспис». Я ее тебе пропел. Ты утверждаешь, что я лгу?

— Нет, естественно, нет, Герб, — ласково проговорил он. — Я тоже знаю эту музыку.

Я замер, с трудом сглотнул, а потом спросил:

— Как ты мог…

— Послушай, Герб, я все понимаю. Я прекрасно понимаю, что тебе хотелось бы, чтобы это музыкальное произведение исчезло с лица земли. Но оно существует. Тебе придется с этим смириться. Посмотри вот сюда.

Он протянул мне книжку в голубой обложке. Заголовок гласил: «Теспис», слова Уильяма Гилберта, музыка Артура Салливана.

Я открыл книжку и пролистал ее, испытав настоящее потрясение.

— Где ты ее взял?

— В магазине нот рядом с Центром Линкольна. Ее можно купить всюду, где только продаются партитуры Гилберта и Салливана.

Я немного помолчал, потом язвительно произнес:

— Будь так любезен, сделай для меня один телефонный звонок.

— Кому?

— Президенту Общества Гилберта и Салливана.

— Конечно. Только скажи мне телефон и как зовут президента.

— Попроси его навестить, меня. При первой возможности. Это очень важно.

И снова я забыл сказать ему про почту. Нет, сначала «Теспис»!

Саул Рив посетил меня сразу после ланча, его доброе лицо и брюшко показались мне тем элементом надежности, которого мне так не хватало. Я с облегчением вздохнул. Он олицетворял собой Общество, и я был немного удивлен, когда не увидел на нем футболки с надписью «Гилберт и Салливан».

— Я ужасно рад, что тебе удалось выкарабкаться, Герб, — сказал он. — Все члены нашего Общества о тебе беспокоились.

(Выкарабкался? Откуда? Беспокоились по какому поводу? Откуда они узнали про эксперимент с темпоральным переносом? Если им про него известно, почему тогда Джон лжет и утверждает, что никакого эксперимента не было?)

— Что с «Теспис»? — резко спросил я.

— А что может быть с «Теспис»?

— Эта музыка существует?

Бедняга Саул никудышный актер. Ему известно все про Гилберта и Салливана, но если он знает что-нибудь еще, то в таком случае ему удалось обмануть всех окружающих. Изумление на его лице было самым настоящим, самым искренним.

— Конечно существует, — ответил он мне, — однако партитура чуть не пропала, если ты это имеешь в виду.

— В каком смысле — чуть не пропала?

— Ты же знаешь эту историю.

— Все равно расскажи мне ее. Расскажи!

— Ну, Салливан был по-настоящему возмущен тем, как публика принимала его пьесу, и не собирался публиковать партитуру. А потом была совершена попытка ограбления: какой-то биржевой маклер попытался ее украсть; в тот момент, когда его поймали, он держал ее в руках. И тогда Салливан сказал, что раз она достаточно хороша для того, чтобы ее украсть, значит, ее можно спокойно напечатать. Если бы не тот биржевой маклер, мы бы никогда не услышали эту оперетту. Впрочем, она не особенно популярна. Ее очень редко исполняют. Тебе же это известно.

Я не слышал того, что он говорил потом.

«Если бы не биржевой маклер!»

Я все-таки изменил историю.

Можно ли считать это объяснением? Неужели такое незначительное событие, как публикация партитуры «Теспис», создало иное будущее и я в нем оказался?

Почему так произошло? Разве музыка имеет такое большое значение? А может, она вдохновила кого-то совершить или сказать нечто такое, что в противном случае не было бы сказано или совершено? Или карьера биржевого маклера изменилась в результате его попытки украсть партитуру и это привело к таким переменам?

Следует ли отсюда, что Джон Сильва не разработал технологию темпорального переноса и я навсегда останусь в этом новом для себя мире?

Я был один. Оказалось, я даже не заметил, как Саул ушел.

Я покачал головой. Неужели такое возможно? Неужели положительные результаты в экспериментах с темпоральным переносом стали отрицательными? Джон Сильва не изменился. Саул Рив не изменился. А ведь серьезные перемены должны сопровождаться мелкими.

Я позвонил, вызывая медсестру.

— Вы не могли бы принести мне экземпляр «Таймс»? Сегодняшний, вчерашний, недельной давности… Мне все равно.

Вдруг она придумает причину, по которой оставит меня без газеты? Может быть, вокруг плетется заговор, целью которого является ввести меня в заблуждение, по причинам мне совершенно непонятным?

Она принесла газету без промедления.

Я посмотрел на число. Газета вышла через четыре дня после эксперимента с темпоральным переносом.

Заголовки показались мне самыми обычными: президент Картер… Кризис на Среднем Востоке… Запуск спутников…

Я перелистывал страницу за страницей, пытаясь отыскать несоответствия, которые смог бы распознать. Сенатор Абзуг пред-дожила законопроект, по которому федеральному правительству надлежит оказать помощь Нью-Йорку, где возникли финансовые трудности.

Сенатор. Абзуг? Разве она не проиграла выборы в 1976 году, когда победил Патрик Мойнихэн?

Я изменил историю. Я спас «Теспис», а сделав это, каким-то образом уничтожил все достижения Джона в области темпорального переноса и помог Белле Абзуг выиграть предварительные выборы от демократической партии.

Что еще? Миллионы мелких перемен, происшедших с миллионами людей, о которых мне и не суждено узнать? Если бы у меня был «Таймс» за этот же день из моего мира и я смог бы сравнить его с этим номером, то наверняка нашел бы самые разные несоответствия.

А если это так, то что стало с моей собственной жизнью?

Я чувствовал себя совершенно таким же, как и прежде. Я помнил свою жизнь такой, какой она была в другом мире, в ином временном измерении. Моя собственная жизнь. В этой у меня могли быть дети. Мой отец, возможно, еще жив. А вдруг я безработный?

И тогда я вспомнил про свою почту и понял, что она мне просто необходима. Я позвонил, чтобы пришла медсестра, и попросил ее снова связаться с Джоном Сильвой. Он должен был принести мне мою почту. У него был ключ к моей квартире. (Так ли это здесь, в этом временном континууме?) В особенности мне нужны были письма от Мэри.

Джон не пришел, а через некоторое время после обеда меня навестил доктор. Он не стал меня осматривать, а с задумчивым видом уселся на стул.

— Мистер Сильва, — заговорил наконец доктор, — рассказал мне, что вам кажется, будто пьеса «Теспис» была утеряна.

Я снова насторожился. Им не удастся запрятать меня в сумасшедший дом.

— Вы поклонник творчества Гилберта и Салливана, доктор?

— Нет, не поклонник, однако я видел несколько оперетт, включая и «Теспис», около года назад. А вы знакомы с этой опереттой?

— Да. — Я кивнул и принялся тихонько напевать соло Меркурия; пожалуй, не стоит говорить ему, что я присутствовал на спектакле «Теспис» в Лондоне в тысяча восемьсот семьдесят первом году.

— В таком случае вы не считаете, что партитура пропала? — спросил доктор.

— Очевидно, нет, поскольку мне она знакома.

Это его озадачило. Он откашлялся и попытался зайти с другой стороны.

— Мне кажется, мистер Сильва думает, будто вы считаете, что побывали в прошлом…

Я чувствовал себя матадором, который сражается с быком. Мне это почти нравилось.

— Это наша с ним шутка, личная, — пояснил я доктору.

— Шутка?

— Мистер Сильва и я частенько обсуждали путешествия во времени.

— И все же, — продолжал доктор, в голосе которого зазвучало вселенское терпение, — именно по этому поводу вы решили с ним пошутить? Вы заявили ему, что ноты «Теспис» утеряны?

— А почему бы и нет?

— У вас есть какая-нибудь уважительная причина желать, чтобы ее вовсе не существовало на свете?

— Нет, естественно, нет.

Доктор снова задумчиво на меня поглядел:

— Вы сказали, что видели «Теспис». Когда это было?

— Мне трудно вспомнить точно, — пожав плечами, ответил я, — А очень нужно?

— Может быть, год назад, в декабре?

— Именно тогда вы видели оперетту, доктор?

— Да.

— Вполне возможно, что это было в декабре прошлого года.

— День был просто отвратительным, — проговорил доктор, — Когда я ходил на спектакль. Ледяной дождь. Вспоминаете?

Неужели он пытается поймать меня в ловушку? Если я сделаю вид, что вспомнил, окажутся ли его слова полнейшей чепухой?

— Доктор, — сказал я, — понятно, что я не совсем здоров, и не стану делать вид, что припоминаю все до мельчайших подробностей. А что приходит на память вам? — Я перекинул мяч на его сторону поля.

— В тот день в театре свободных мест не было, несмотря на погоду, — проговорил доктор. — Многие пришли на спектакль только потому, что играли «Теспис». Эту пьесу ставят редко, и потому мало кто с ней знаком. Единственная причина, по которой я тоже отправился в театр. Если бы партитура «Теспис» пропала и если бы речь шла о какой-нибудь другой пьесе, я бы и вовсе остался дома. Именно поэтому, придя в сознание, вы сказали мистеру Сильве, что музыки не существует?

— В каком смысле?

— Что в этом случае вы тоже не стали бы выходить на улицу?

— Я вас не понимаю.

— Вы же попали в автомобильную катастрофу, сэр.

— И потому я здесь? Вы это хотите сказать? — Я сердито на него уставился.

— Нет, сэр. Ведь мы говорим о событиях годичной давности. Речь идет о вашей жене.

Когда я услышал его слова, у меня возникло ощущение, что кто-то вонзил острый клинок прямо мне в сердце. Я попытался приподняться, опираясь на локоть, но рядом оказалась медсестра и заставила меня снова опуститься на постель. Я не заметил, когда она вошла.

— Вы помните? — спросил доктор.

Что я должен был помнить? Что могло быть самым худшим?

— Моя жена погибла?

Скажи, что это не так. Пожалуйста, скажи, что я ошибся… Однако доктор немного расслабился, вздохнул и произнес: — Значит, вы все-таки помните.

Я перестал сражаться. В их истории было одно непонятное мне место.

— В таком случае почему я в больнице? Отвечайте!

— Значит, вы не помните?

— Скажите.

Он собирался заставить меня посмотреть реальности в глаза. Его реальности. Реальности этого временного пути. Я ждал, что он скажет.

— С того самого момента вы находитесь в состоянии депрессии. Вы пытались совершить самоубийство. Мы вас спасли. И постараемся вам помочь, — пообещал он.

Я не шевелился. Молчал. Разве кто-нибудь в состоянии мне помочь?

Мне удалось изменить историю. Но я не могу вернуться назад.

Я получил «Теспис».

И потерял Мэри.