Прошу повторить убийство

Казимеж Квасневский

Глава первая

Будильник зазвонил. Это был старый жестяной будильник со стеклом, засиженным мухами, и слегка погнутыми стрелками. Покрывающая циферблат эмаль потрескалась, и в разных местах виднелись грязные морщинки ржавчины. Звонок его также был голосом престарелого механизма: низкий, неровный, скрежещущий.

Малгожата лежала совершенно неподвижно, вслушиваясь, отмечая каждый, даже малейший, звук, но глаз не открывала, как будто пыталась таким способом отогнать от себя волну жестяного дребезжанья, которая заполнила всю маленькую комнату.

Девушка протянула руку и, все еще не открывая глаз, подняла звенящий будильник над головой. С минуту она держала его как можно дальше от себя, легко тряся им в воздухе, пока он не захлебнулся и не замолчал. Только тогда она подняла веки.

Девушка, лежащая в постели с металлическими бигудями на голове, была некрасива. Не меняя положения тела, она потянулась левой рукой за лежащими на стуле очками. Надев их, она стала еще более некрасива, хотя ее глаза, увеличенные стеклами очков, стали более выразительными. Она посмотрела на будильник. С тех пор, с каких она себя помнила, она помнила и его звонок. Когда она была еще маленькой девочкой, он поднимал на работу ее отца, потом будил обоих одновременно. Отец провожал ее в школу. А когда уже и отца не стало, он начал будить ее одну.

Работа в банке начиналась ровно в восемь. Малгожата вздохнула. Ей было двадцать три года, и ничто не внушало ей надежду на то, что в течение следующих двадцати трех или даже сорока шести лет она не будет слышать каждое утро этот пронзительный голос, отмеряющий ее дни, так похожие друг на друга.

Она снова потрясла будильник, который слабенько затрещал и наконец окончательно затих.

— Чтоб ты провалился… — сказала она с тихой ненавистью, тем тоном, который мы обычно приберегаем для других людей.

Потом осторожно поставила будильник ка стул, все еще наполовину сонная уселась на кровати и потрясла головой.

— Без пятнадцати семь… без пятнадцати семь. — повторила она вполголоса и потянулась.

Вздохнув, она медленно спустила ноги с кровати и вздохнула еще раз. сидя с опущенными плечами, не выспавшаяся, несчастная и полная бессильной ненависти к окружающему миру.

Она потянулась за висящим на стуле вытертым зеленым плюшевым халатом н лениво потащила его к себе, задела лежащую на стуле открытую книгу, которая упала на пол.

Малгожата встала, надела халат, а потом неохотно нагнулась за книжкой.

— Сегодня у меня неудачный день, — громко сказала она. — Почему? Наверное, я встала с левой ноги… — она повернулась к кровати, как будто хотела проверить, какую ногу вначале поставила на пол. Потом пожала плечами и выпрямилась, не выпуская книжки. Она машинально перевернула несколько страниц и посмотрела на обложку.

Углы страниц были засалены и потрепаны. Малгожата положила книжку на стол, занимающий весь центр маленькой комнаты, скошенные стены которой смыкались почти над ее головой. Медленно, волоча за собой полы халата, она подошла к окошку.

Она отодвинула толстую темную штору и после минутного колебания слегка толкнула створку. Окошко отворилось. В комнату проник свет хмурого весеннего утра и свежий воздух.

Опершись ладонями об узкий подоконник, Малгожата выглянула из окна. Низкие грязные тучи висели над большим, покрытым всяким старьем двором, полным рассохшихся бочек, грязных тележек без колес, погнутых труб, когда–то и кем–то сложенных здесь.

На одной из труб сидел мальчик с тупым довольным лицом и колотил камнем по ржавому железу, ритмично, безразлично, получая удовольствие только от того, что производил такой шум.

Малгожата снова закрыла глаза и открыла их, перекинув взгляд на небо. Она посмотрела на тучи: они плыли медленно, низко, клубящиеся, серые, обещающие дождь, а тень их падала на мокрую крышу соседнего дома. Немного ниже располагалось окно, в настоящий момент открытое, и был виден интерьер комнатки, такой же маленькой, как у Малгожаты, но более загроможденной.

Полуодетая красивая девушка стояла в глубине комнаты перед большим зеркалом, расчесывая волосы и одновременно ругаясь с кем–то, кто находился там, невидимый за изгибом стены.

— Что мне мама морочит голову? Что я должна делать? Сидеть здесь и целый вечер смотреть в окно?

Из глубины комнаты мгновенно долетел ответ, произнесенный тоже женским голосом, но не таким звучным, наверное, пожилой женщины.

Малгожата снова вздохнула. Она знала наизусть все эти голоса и знала, не желая этого, все тайны и заботы людей, живущих в этом доме. Она знала, кто этот мальчик, стучащий камнем по трубе, и почему он в эту минуту находится один во дворе. Так же хорошо она знала, что делала вчера эта красивая девушка и что скажет через секунду ее мать.

— Стыд! Какой стыд! Тебе нет даже восемнадцати лет, а ты возвращаешься пьяная в два часа ночи! И это моя дочь?!

В последних словах уже послышались рыдания, которые заглушили конец фразы.

— Я не на ваши деньги пила. А если маме это не нравится, то я вообще могу пойти к черту… — сказала скучным, безразличным голосом девушка. Она отложила щетку и начала надевать через голову легкую блузку, осторожно придерживая ее, чтобы не повредить прическу. — Пусть мама лучше закроет окно. Этот щенок пани Ганской меня когда–нибудь прикончит! У меня уже голова лопается от этого стука!

— Сама закрой, графиня!.. — Но, несмотря на эти слова, в окне появилась старая худая женщина, одетая в грязный, когда–то пурпурный халат, и с треском захлопнула окно левой рукой. Прежде чем запереть, она снова открыла его и высунулась наружу.

— Пани Ганская! — в бешенстве закричала она. — Возьмите вашего Олка со двора, потому что он не дает людям жить!

И не дожидаясь результата, закрыла и заперла окно.

Малгожата знала, что Ганская не ответит, потому что ее сейчас нет дома. Суббота: с утра она стирала у директрисы школы. Мальчик посмотрел наверх, широко улыбнулся тупой довольной улыбкой и стал стучать еще сильней.

Малгожата закрыла окно и посмотрела в глубину комнаты. Холодный воздух пробудил ее окончательно, но где–то в глубине мозга еще дремали остатки сна. Она обвела глазами пространство, которое было ее домом, вмещающее в себя все блага, которыми она располагала: шкаф, столик, кровать, полка с книжками, новый радиоприемник, в углу ширма и умывальник, рядом с ним пустое ведро, покрашенное в зеленый цвет.

Она подошла к радиоприемнику, включила его и остановилась, прислушиваясь.

Диктор рассказывал что–то о посеве яровых. Она повернула настройку. Отозвалась французская певица, поющая невысоким теплым голосом о любви. «Лямур» было единственным французским словом, которое понимала Малгожата, это слово повторялось несколько раз, и по тому, как именно оно повторялось, можно было понять, что это грустная песенка. Малгожату это немного обрадовало. Тот факт, что в Париже женщины могут быть такими же несчастными, как и в Камоцке, казался невероятным, но это, должно быть, правда. Тихонько подпевая французской певице, она взяла свое зеленое ведро и вышла в коридор.

Коридор был длинный и темный, освещенный только маленьким окошечком, находящимся далеко, в противоположном конце. Крутая деревянная мрачная лестница спускалась вниз, в коридор, пропитанный вечным запахом кислой капусты и огурцов.

Девушка миновала вход на лестницу и вошла в находящуюся напротив нее общую кухню жильцов второго этажа, дверь которой была всегда открыта, а интерьер оставлял впечатление абсолютной заброшенности, невзирая на то, сколько человек там в этот момент находились. На одной из нескольких газовых горелок стоял чайник с водой. Рядом стояла толстая женщина, явно ожидающая, когда он закипит.

— Добрый день… — Малгожата подошла к раковине и отвернула кран. Вода глухо забарабанила по дну ведра.

Женщина кивнула головой в ответ на приветствие. Слушая затихающее бульканье в ведре, Малгожата бессмысленно вглядывалась в пятно от сырости в углу потолка, похожее на летучую мышь. Завернув кран, она взяла с пола одну из бутылок молока. Сняла с полки кастрюльку и, налив туда молока, поставила ее на свободную горелку. Выполняя это, она постоянно отдавала себе отчет в том, что женщина наблюдает за ней.

Так было всегда. За ней все время наблюдали. Может быть, потому, что ей так не нравилось жить здесь. Но ведь им это тоже не нравилось. Никто не мог любить этот старый, рассыпающийся дом, который уже много лет годился только на снос.

«Но по мне видно, что я уже не могу этого выносить…» — подумала она, идя с ведром к двери. Голос толстой женщины догнал ее у порога.

— За молоком вы уж сами сегодня следите! Я не буду тут вместо вас стоять, потому что должна своего старика отправить ко врачу. Он сегодня отпросился с работы.

— Да, пани Сердусяк, конечно… — Малгожата улыбнулась заискивающе и вышла.

Это снова была ошибка, как всегда. Нужно было спросить, почему Сердусяку дали освобождение, поговорить минутку с Сердусяковой, припомнить все похожие случаи, вспомнить трагические и счастливые развязки, нужно было упомянуть о лекарствах. Все это сближает людей. Но она никогда не умела этого делать. Не потому, что судьба Сердусяка или кого–либо еще совершенно ее не интересовала. Иногда, когда она была очень одинока, она чувствовала даже потребность поговорить с людьми, потребность, которая, по–видимому, все же не была настоящей, ибо все, как обычно, заканчивалось одинокими прогулками или чтением в десятый раз какой–нибудь книжки, взятой в местной библиотеке. Причиной этого, по–видимому, была робость — болезнь одиноких людей, которая постоянно растет и заменяет контакты с живыми людьми контактами с миром мечтаний, иногда очень странным, иногда прекрасным и весьма экзотичным, но всегда очень далеким от реальной жизни кассирши повятового отделения банка в маленьком затерянном в глуши городке.

Она поставила ведро рядом с умывальником и посмотрела на будильник, который тикал теперь громко и спокойно. Семь часов. Откровенно говоря, он мог бы прозвенеть еще только через десять минут, но Малгожата не любила вставать в последнюю минуту. Теперь у нее было время, чтобы спокойно умыться, съесть завтрак и еще почитать перед уходом. Она подошла к столу, навела на нем порядок, застелила постель и взяла в руки книжку «Не буду Золушкой». Она направилась с ней в сторону полки, остановилась посредине комнаты и перелистнула несколько страниц. Потом, не отрывая глаз от книги, опустилась на стул и начала читать. Опершись локтем о стол, плотно закутавшись халатом, она быстро пробегала глазами по строчкам:

«Изысканные выражения и милая улыбка всегда откроют нам людские сердца, независимо от того, в какой ситуации мы находимся…»

Внезапно без стука отворилась дверь.

— Я ведь сказала вам, чтобы вы проследили за молоком! — Толстая женщина стояла на пороге, с явным презрением смотря на сидящую за столом девушку, которая замерла с книжкой в руке. — Вонь на всю лестницу, а эта сидит и читает, графиня!

«Я уже слышала сегодня эту «графиню» — мелькнуло в голове у Малгожаты, когда она сорвалась с места, уронив книгу на пол. — Клоскова сказала так своей Марысе».

Одновременно она начала говорить толстой женщине:

— Мне очень жаль… («милая улыбка» — вспомнила она). — И она улыбнулась как можно любезнее.

— Что вы тут дурака валяете? И что вы улыбаетесь, как ненормальная? Идите проветривайте там и вымойте плиту. Почему другие должны готовить в такой грязи!

— Но я, правда, не заметила…

— Так купите себе другие очки!

Она хлопнула дверью и исчезла.

Малгожата машинально сняла очки и вытерла стекла полой халата. «Изысканные выражения и милая улыбка всегда откроют вам людские сердца». Она подняла книжку, бросила ее на кровать и направилась к двери, молодая, но сгорбленная, безвольная и немного грустная, смирившаяся с судьбой.

Если бы она знала, что принесет ей этот день, который начался так похоже на все предыдущие, то, быть может, отшатнулась бы в испуге. Но если бы ей было дано знать, как будут развиваться события дальше, то, наверное, она смогла бы побороть этот испуг и пошла бы навстречу тому, что должно было встретить ее в ближайшие часы, без страха, без колебаний, с радостно бьющимся сердцем.

Потому что, как показали последующие события, как тело, так и душа панны Малгожаты Маковской, скрывали в себе больше неожиданностей, чем кто–либо мог предположить, и уж, конечно, гораздо больше, чем предполагала она сама.

Глава вторая

Часы на башне костела показывали уже без пяти минут восемь, когда Малгожата, одетая, запыхавшаяся, быстро идущая, вынырнула из–за поворота узкой улочки, на которой жила, и вышла на рыночную площадь городка. Площадь эта была вымощена булыжником, потому что городок лежал вдали от больших путей сообщения и промышленных районов. Однако невдалеке от нескольких крестьянских телег в эту минуту на ней стояли две машины такси, на которые Малгожата, проходя, с интересом взглянула, потому что они были новенькие, никто еще не успел к ним привыкнуть, воображение связывало их с далекой жизнью больших городов, женщинами в мехах и драгоценностях, мужчинами в белых бабочках и всем тем, что каждую пятницу, субботу и воскресенье жители городка могли наблюдать на небольшом белом экране кинотеатра им. 4‑го февраля.

Начал накрапывать дождь, и Малгожата ускорила шаги, пересекая наискосок площадь и направляясь в сторону небольшого каменного дома с зарешеченными окнами первого этажа и большими двойными дверьми, над которыми висела вывеска. С этого расстояния девушка не могла еще ее прочитать, но она знала эту вывеску наизусть:

— Привет, Малгося! — Инка вынырнула из двери продовольственного магазина и быстро подошла к ней, протягивая руку.

— Привет! — сказала Малгожата.

Они расцеловались мимоходом, как это обычно делают женщины, которые дружат между собой и часто встречаются, и направились в сторону банка.

Посмотрев на изящные туфельки Инки, ловко перепрыгивающей через лужи, Малгожата подумала вскользь, что Инка, хотя и на полгода старше ее, в каком–то смысле гораздо моложе. Ее более развитый, чем у других людей, критический ум, обычно сопутствующий одиноким людям, говорил ей это каждый день, когда они встречались утром, чтобы вместе просидеть до четырех часов за стеклянной, отделяющей их от клиентов стенкой банка. Может быть, это происходило потому, что все, что носила на себе Инка, было лучше сшито и гораздо больше шло ей, чем то, что носила Малгожата. В Инке было что–то вызывающее, хотя ни одежда ее, ни поведение таковыми не являлись. Но каждое движение, каждое слово ее было результатом постоянной заботы о том, чтобы быть замеченной мужчинами. И, идя рядом с ней под хмурым небом, под моросящим дождем, Малгожата почувствовала легкий укол не зависти, но сожаления. Это не вина Инки, что в ней было столько жизненных сил, которые привлекали внимание людей, возбуждали интерес у мужчин.

По вытоптанным, как у старого костела, каменным ступенькам девушки вошли в вестибюль банка, и Инка толкнула широкую стеклянную дверь.

— Добрый день, паненки…

Пожилой, стоящий в вестибюле охранник улыбнулся при их появлении и поднес руку к фуражке. Его седые волосы и согнутая годами спина вступали в странное противоречие с широким служебным поясом, на котором висел огромный пистолет в новой лоснящейся кобуре.

— Добрый день, пан Станислав!

— Точны, как всегда. Еще бы мужчины умели приходить вовремя. Но наши панове что ни день, то пять–шесть минут любят себе добавить.

Они прошли через пустой зал, еще пахнущий водой и опилками. За перегородкой, отделяющей служащих банка от клиентов, часть персонала уже была на месте. Одни заканчивали завтрак, который не успели съесть дома, другие разговаривали вполголоса, потому что в зале была хорошая акустика и слова, предназначенные для ближайшего соседа, могли разнестись по всему помещению.

Кассы представляли особое государство в этом маленьком государстве — укрепленное и огражденное от остальных. В действительности это была железная застекленная клетка, в которую входили через небольшую зарешеченную дверь. Как предписывала инструкция, Инка открыла эту дверь ключом, взятым из центрального сейфа, а потом заперла ее за собой и Малгожатой. Они повесили плащи и зонтики на вешалку, стоящую у дверей, и почти одновременно уселись. Вместе они повернулись к стоящим за их спинами сейфам. Они сидели напротив друг друга за двумя сдвинутыми столами, а сбоку располагались еще закрытые в эту минуту матовыми стеклами окна.

Малгожата думала об утреннем скандале на кухне. Она ненавидела чистить что–либо больше всего на свете, а смывать с поверхности газовой плиты подгоревшее молоко — больше, чем что–либо другое.

Почти автоматическими жестами обе девушки после открытия сейфов потянулись к полкам, где лежали приготовленные пачки банкнот.

— Поехали! — Инка потерла руки и запустила их в первую с краю пачку. Пальцы ее двигались очень быстро, считая деньги, разделяя их на кучки и опоясывая наклейкой. Время от времени она хваталась за химический карандаш и делала значок на наклейке.

Напротив нее Малгожата, как будто внезапно вырванная из своей обычной медлительности, считала деньги еще быстрей, так быстро, что движения ее пальцев и молча считающих губ было невозможно уловить.

Через несколько минут, когда первая партия наличных была уже приготовлена, обе замедлили движения. Они работали теперь спокойно, как две машины, выполняющие постоянно одни и те же процессы.

— Знаешь… — сказала Инка, не поднимая головы, — в субботу я познакомилась с одним типом на именинах у Ковалевских, начальником по снабжению в госхозе. Двадцать пять тысяч… — она поставила молниеносно галочку карандашом. — Приезжает сюда по понедельникам за выплатой для них. Пятьдесят… — снова сделала пометку карандашом. — Он будет здесь в половине одиннадцатого. Я тебе его покажу.

Она обернула пачку наклейкой, кончиком языка лизнула по клейкой стороне, притиснула ее к матовой. Потом вполоборота, даже не глядя, бросила пачку обратно в сейф.

— Приятный? — спросила Малгожата, стараясь проявить как можно больше интереса, хотя госхозный руководитель ее совершенно не интересовал.

— Очень. Парень что надо… — Инка взяла новую стопку пятисотзлотовых банкнот. — Собственно, он не совсем уж парень. Ему, на мой взгляд, около тридцати двух лет. Мужчина… — Ее рука застыла в воздухе.

— Слушай?

— Что?

— Одолжи мне сто злотых до первого. Пусть рухнет весь мир, но я должна купить себе перчатки. Наверное, он пригласит меня сегодня на прогулку после обеда. Идет дождь, а к зонтику необходимы перчатки. А мои кожаные просто разлезаются по швам.

— Тридцать тысяч… — Малгожата старательно записала цифру на лежащем на столе листке. — Я одолжила бы тебе, дорогая, но ведь ты знаешь. У меня ровно сто до первого на все… Но… пятьдесят я могу тебе одолжить. Как–нибудь перебьюсь несколько дней. А вторую половину, может быть, тебе еще кто–нибудь даст.

Пальцы Инки снова начали свой пробег, на этот раз перебирая красные стозлотовые банкноты.

— Дашь пятьдесят! Это великолепно! А вторую половину мне даст Ковалевский. — Она на секунду приподняла стекло, закрывающее окошко, и выглянула. — Он уже пришел. Деньги у него есть, интересно только, откуда? Может, получил за жену? Ничего удивительного, у нее отец старший лесничий… — Она снова вернулась к работе, потом вдруг опять остановилась. — Слушай, Малгожата! Но ведь сегодня снова идет машина за деньгами в воеводство. Сегодня моя очередь…

— Твоя… — Малгожата усмехнулась. — Первый понедельник после пятнадцатого.

— Боже! Но он должен прийти. Малгося… — Она выпустила из рук пачку банкнот, наклонилась и положила руку на ладонь Малгожаты. — Малгося, съезди за меня. Только один раз, ладно?.. Потом я поеду за тебя сто раз… Сколько захочешь, моя сладкая, хорошо?

Малгожата спокойно высвободила руки, и глаза ее усмехнулись из–под очков, большие, красивые, характерные для человека, страдающего дальнозоркостью.

— В какой это уже будет раз?

— Я знаю. Не надо мне напоминать. Но теперь это уже точно. В последний раз, дорогая, клянусь Богом!..

— Ну хорошо. Но в следующий раз я тебе напомню.

— Не надо. Я сама буду помнить. Ты самая лучшая на свете!

Инка наклонилась над столом и чмокнула ее в щеку. Но на этот раз в поцелуе было гораздо больше чувства, нежели в том, которым она приветствовала Малгожату на площади.

— У меня будут перчатки–и–ии… — запела она высоким, почти детским голоском. — У меня будут перчатки–и–ии! — Она остановилась и приложила пальцы ко лбу. — Только какие? Наверное, серые, к тому пепельному костюму? Я видела такие в магазине.

— Да, лучше всего, наверное, серые. — Малгожата кивнула головой, не отрывая глаз от стопки банкнот, которую перебирали ее ловкие, неутомимые пальцы.

Большие золотые часы на запястье сильной загорелой мужской руки показывали: 9.30. Мужчина сидел за столом и медленно собирал автомат, части которого лежали тут же, на разостланной газете, вычищенные и промасленные.

Через несколько минут автомат был готов. Мужчина одним быстрым, уверенным движением проверил действие магазина и укрепил его. Потом нажал на спусковой крючок. Снова вынул магазин и из лежащего на столе мешочка высыпал на газету несколько десятков пуль. Действуя уверенно и методично, он зарядил автомат, потом оглянулся.

Засаленный, старый прорезиненный мужской плащ висел на стуле. Мужчина разложил его на столе, завернул в него автомат. Посмотрел на часы: 9.40.

Он направился к двери, взяв с собой плащ. На нем была кожаная куртка, бриджи и высокие ботинки мотоциклиста, зашнурованные до колен.

На пороге он оглянулся, проверив в последний раз состояние, в котором оставлял комнату, и вышел. Старательно запер дверь квартиры, два раза повернув ключ в замке. Потом спокойно, тихо насвистывая старую мелодию, вышел на улицу.

Дом, из которого он вышел, был новый, красивый и расположен несколько в стороне. То есть улица, на которой он стоял, находилась в стороне от главной магистрали городка. Мужчина теперь шел быстро, он свернул в узкую улочку и оглянулся. Улица была пуста. Не останавливаясь, он полез в боковой карман брюк и вынул оттуда маленькое металлическое кольцо, к которому были прикреплены несколько ключей. С ключами в руке он подошел к стоящему у тротуара маленькому «фиату», открыл дверку, положил плащ на заднее сиденье, потом уселся и бросил быстрый взгляд в зеркало, в котором отражалась абсолютно пустая улица.

Маленький «фиат» рванулся с места. Он быстро удалялся и наконец исчез, резко повернув на перекрестке.

Старый охранник подошел к окошечку кассы, тихонько постучал по нему и, просунув голову, сказал:

— Машина уже здесь, панна Малгося. Так что? Я могу сказать водителю, что мы уже едем?

— Да, пан Станислав. — Малгося встала, закрыла окошечко и повесила табличку: «Закрыто». Посмотрела на часы. Было уже девять тридцать. — Скажите ему, пусть минутку подождет. Я зайду к директору, чтобы он подписал чек.

— Хорошо. Тогда я подожду у машины.

Он медленно отошел и, пересекая зал, почти незаметным усилием распрямил плечи, так как хорошо понимал, что на этой должности должен производить впечатление мужчины в расцвете сил, физически крепкого и умеющего действовать в любой непредвиденной ситуации.

Малгожата потянулась за плащом.

— Там весь мой резерв: сто сорок тысяч.

— Хорошо! — Инка, не глядя, протянула над столом руку за ключом от сейфа. — Только возвращайся быстрей, потому что после двенадцати начнутся выплаты для всего повята. Снова я не справлюсь и будут нарекания. Сколько ты берешь в воеводстве?

— Полмиллиона, — Малгожата непроизвольно прижала локтем сумочку, в которой лежал минуту назад выписанный чек. — Наверное, хватит?

— Наверное. — Инка посмотрела на свою красивую, может быть, немного слишком большую руку, поднеся ее к глазам и двигая пальцами. — Взносы ведь тоже какие–нибудь будут. Пойдешь со мной после работы выбирать эти перчатки?

— С удовольствием. Но не забудь сказать, принесет ли он тебе сюда цветы. — Малгожата открыла дверь перегородки, махнула ей рукой и вышла, сопровождаемая словами:

— Я поставлю их тебе на столе в вазочке! Ты самая лучшая на свете!

Маленький «фиат» мчался по шоссе, тянувшемуся абсолютно прямой линией через голые весенние поля, тут и там расцвеченные яркой зеленью всходов. Он миновал поворот на боковую, в хорошем состоянии, узкую дорогу. Впереди показался далекий темный лес. «Фиат» увеличил скорость, и лес начал приближаться гораздо быстрее.

Когда появились первые деревья, машина внезапно притормозила. Шоссе бежало теперь в тени высоких старых дубов. Через минуту между ними показалась узкая, ведущая к отдаленной роще дорожка.

«Фиат» поехал еще медленнее и свернул вправо, он проехал по дорожке несколько десятков метров и снова свернул, на этот раз в лес.

Как большой жук, переваливаясь по неровной поверхности земли, он исчез в густых зарослях подлеска. Затем остановился. Его ровно и тихо работающий двигатель замолчал.

Несколькими минутами позднее серая «варшава» пролетела через лес и миновала поворот, направляясь в ту сторону, откуда приехал «фиат». Рядом с хмурым небритым водителем сидел седоволосый охранник Станислав, держа винтовку между колен.

Малгожата Маковская, забившись в угол заднего сидения, читала книжку, придерживая рукой дрожащие очки.

Станислав, который сонно глядел на бегущую под колесами ленту шоссе, повернулся и посмотрел на нее через плечо.

— Что это такое панна Малгожата читает, что даже не отзывается? Детектив или что–нибудь серьезное?

— Что читаю? — Малгожата быстро захлопнула книжку, положила ее на колени и начала протирать платком очки. — Да ничего… просто так… такая повесть.

Она замолчала и слегка покраснела, но в полумраке машины никто не смог бы этого заметить. Она не умела говорить неправду, и эта маленькая ложь принесла ей мимолетное чувство унижения. Но она даже перед собой стыдилась этой глупой книжки, которую читала уже четвертый или пятый раз в течение последней недели, то есть с того дня, когда взяла ее в библиотеке. Эта книжка состояла из сказок о бедных и некрасивых девушках, которых счастливый случай возносил гораздо выше их самых смелых мечтаний в райскую страну богатства, счастья и любви. Книжка называлась «Не буду Золушкой», а каждая сказка заканчивалась коротким комментарием, содержащим советы на все случаи жизни и предлагающим выход из любых самых сложных жизненных ситуаций. Но, к сожалению, ни один из этих выводов и ни один из советов нельзя было употребить, чтобы изменить жизнь кассирши Малгожаты Маковской: девушки некрасивой, робкой и неэнергичной.

— А, это повесть! — охранник Станислав рассмеялся и кивнул головой. — А некоторые и из жизни пытаются сделать повесть, чего только ни придумывают о себе и о других, лишь бы только окрутить какого–нибудь парня или податься на отдых в Закопане и прожить там, сколько только удастся. В нашем банке каждая вторая только об этом и думает. А вы только постоянно читаете эти повести. И всегда вы одна в этом городе, я вижу вас иногда в воскресенье или вечером. И зачем такая жизнь?

— Одни родятся такими, другие иными… — Малгожата улыбнулась беспомощно, чувствуя, что покраснела еще больше. Она почувствовала тупой, короткий укол в сердце. Значит, даже этот пожилой человек, разгуливающий полдня с пистолетом среди клиентов банка и ворчливо им дающий информацию, так легко разглядел ее печаль? В таком случае, наверное, это видели все, и все с жалостью относились к милой Малгосе, которую считали порядочной девушкой. Она ненавидела это слово и мечтала о том, чтобы когда–нибудь, в будущем, заслужить определение «непорядочной». Но, как известно, для порядочного человека это не так–то просто. И она постаралась сказать как можно убедительнее, хотя в душе сама мало в это верила:

— Каждому хорошо на его собственном месте, пан Станислав.

И сразу же пожалела об этих словах, потому что простодушный Станислав ответил с крестьянской прямотой, не отдавая себе отчет в том, что правда может быть болезненной для другого человека и поэтому не всегда следует ее говорить.

— Да что вы говорите, панна Малгожата! Кто поверит в то, что для молодой девушки такая жизнь — удовольствие. Вам бы побольше смелости, панна Малгося, и выглядеть чуть получше. Если бы не это, то вы бы тоже с парнями ходили, как панна Инка или другие. Разве не так, пан Гадомский? — повернулся он к хмурому, молчащему водителю.

Водитель пожал плечами.

— Пусть делают, как хотят. Меня это не касается. Каждая своего дождется. Что вам за всех переживать? Вас ведь никто не жалеет, когда вы в вашем возрасте целый день мотаетесь по банку со своим револьвером вместо того, чтобы сидеть дома и выращивать цветочки.

Станислав что–то ответил, но Малгожата не расслышала, что именно. Она отпрянула в глубь сидения гораздо резче, чем хотела. Внезапно, сама не зная почему, она почувствовала, что расплачется, если кто–нибудь из них скажет еще хоть одно слово о ней.

Но, по–видимому, эта тема была уже исчерпана. Дальше они ехали в молчании. Она подняла книжку и попыталась читать. Вначале это ей не удавалось, но потом текст снова захватил ее без остатка. Не первый раз она оказывалась в стране невероятных мечтаний, где она уже была не робкая, некрасивая девушка из маленького городка, а яркая, воспламеняющая взоры и сердца красавица, держащая в своих маленьких руках судьбы и счастье таких мужчин, которые даже не снились Инке и всем остальным служащим повятового отдела Народного банка в Камоцке.

Когда маленький «фиат» остановился в зарослях, сидящий в нем мужчина какое–то время сидел не двигаясь, внимательно глядя перед собой. Потом он взглянул в зеркало, открыл дверку и вышел. Посмотрел на часы, закурил сигарету и тут же погасил ее, спрятав как сигарету, так и обгоревшую спичку обратно в коробку.

Медленно, не спеша, как бы прогуливаясь по лесу, он обошел машину на расстоянии нескольких десятков шагов. Лес был пустой. Где–то высоко громко прокричала какая–то незнакомая птица.

Человек вернулся к машине, развернул лежащий на заднем сиденье плащ, взял автомат, повесил его себе на плечо и быстро, как будто им стала двигать иная, неожиданная сила, направился в сторону растущих на краю шоссе деревьев.

Он остановился за большим дубом, снова осмотрелся и прислушался. В своей коричнево–зеленой куртке и бриджах он был почти незаметен на фоне покрытой мхом коры. Потом, как бы решив для себя, что наступило время действий, он схватил обеими руками низко растущую толстую ветвь и ловко подтянулся.

Толстая ветвь дуба росла почти перпендикулярно стволу, вытягиваясь в сторону шоссе и нависая над ним. Человек, забравшийся на дерево, начал ползти по ней, очень медленно, стараясь не ломать маленьких веток, распластавшись, как кошка. В том месте, где закончились молодые, светло–зеленые листья, он замер. Потом снова ожил. Движения его были теперь еще более медленными. Придерживая одной рукой ветки, другой он осторожно снял через голову автомат. Через минуту он уже лежал, вытянувшись вдоль ствола, совершенно невидимый снизу, даже с близкого расстояния. Автомат лежал у его щеки.

В прорезь прицела он видел длинную линию телеграфных столбов, которые выбегали из леса на открытые поля. Между ними лежала прямая лента темного мокрого асфальта.

Начался дождь, тихо шелестя молодыми листьями. Несколько капель упали на шею лежащего. Он не пошевелился.

— Будешь пересчитывать? — спросила молодая женщина, которая подала Малгожате полотняный мешок, запертый двумя мощными висячими замками, пузатый и явно тяжелый.

— Да, но только пачками, — Малгожата улыбнулась ей. Они знали друг друга уже так давно, что не возникала даже мысль, что сумма может не совпасть. Она отперла замки мешка и выложила из него на стоящий рядом столик пачки банкнот. Потом начала вкладывать их обратно, считая: «Раз… два… три… четыре… пять… сто тысяч… шесть… семь… сто сорок… двести… четыреста… четыреста восемьдесят».

Банкноты ложились на дно мешка. Наконец она сделала последний взмах рукой, чтобы положить последнюю, лежащую на краю столика пачку пятисоток. Но ее рука остановилась в воздухе, а потом положила пачку обратно на столик. Банкнот, лежащий на самом верху пачки, был наполовину разорван.

— Подожди… — сказала женщина и потянулась за рулоном клеющей ленты, лежащим на ее столике. Малгожата ловко оторвала от него полоску и, лизнув ее кончиком языка, приложила к банкноте. Потом укрепила ее тремя короткими поперечинками и снова всунула обратно в пачку.

— Пятьсот тысяч ровно. Все сходится. — И Малгожата расписалась в квитанционной книжке.

— Поехали, пан Станислав. — Она подала руку женщине и улыбнулась. — В следующий раз приедет Инка. Сегодня у нее свидание.

— Живут же люди… — сказала девушка и вздохнула. — До свидания.

— Привет.

— Это можно брать? — Пожилой охранник взялся за мешок.

— Да. Пошли.

Они прошли через переполненный людьми центральный зал воеводского банка и вышли на улицу. Хмурый Гадомский, не говоря ни слова, включил двигатель. Малгожата открыла дверку и проскользнула внутрь машины. Охранник подал ей мешок, захлопнул дверку и занял свое место рядом с водителем. «Варшава» тронулась с места.

Взглянув несколько раз на витрины проплывающих за окном магазинов, Малгожата погрузилась в чтение. Глава, которую она особенно любила, называлась: «Непредвиденное стечение обстоятельств».

Наверное, уже в сотый раз она начала внимательно изучать ее, насколько это позволяли неровное движение машины и выбоины на улице. Самым привлекательным для нее был расположенный в самом начале главы рассказ бедной девушки, которая попала под колеса машины овдовевшего миллионера и, несмотря на сломанную ногу, сумела произвести на него впечатление своим скромным очарованием и обаятельной улыбкой, не показывая виду, как ей больно, до тех пор, пока силы не оставили ее и она не упала без чувств в его сильные мужские объятия. Та девушка в течение одного мгновения поняла, что она должна перестать быть Золушкой и любой ценой использовать, может быть, единственный в ее жизни шанс.

— Пожалуй, надо закурить… — голос пожилого охранника вернул Малгожату к действительности. Она выглянула из окна. Машина мчалась уже среди полей. Вдали, у горизонта, виднелась линия леса.

«Через десять минут будем дома», — подумала она.

Она усмехнулась. Не в первый раз она ловила себя на том, что под словом «дом» в действительности подразумевала банк.

Станислав вынул из пачки две сигареты и вставил одну из них в рот водителю.

— Потом уже до трех часов не удастся покурить. Пан директор не любит, когда я курю на службе.

— А какое ему до этого дело… — буркнул хмурый водитель. — Если ему не нравится, так пусть не курит.

— Вам легко говорить. Шофер всегда найдет работу.

— А охранник не найдет? Пока есть те, кто крадет, должны быть и те, кто охраняет. А то бывает, что один и тот же и крадет, и охраняет.

— Ну, не говорите ерунды.

Малгожата снова вернулась к книге, которая лежала у нее на коленях. Одной рукой она придерживала подпрыгивающие на носу очки, а другой машинально оперлась на мешок с деньгами, как будто подсознательно боялась, что кто–то может просунуть руку в окно движущегося автомобиля.

Глаза ее с трудом скользили по прыгающему тексту:

«…если ты молодая женщина, будь всегда наготове. Никогда неизвестно, когда наступит тот один–единственный, самый важный момент твоей жизни, минута, когда все решится, потому что ОН ПОЯВИТСЯ ПЕРЕД ТОБОЙ! Не допусти, чтобы он не заметил тебя в эту минуту! Собери все силы и всю женскую мудрость, накопленную тысячами поколений, которые сменились со дня рождения нашей прабабки Евы…»

Над слегка дрожащими светло–зелеными листочками дубовой ветви на краю шоссе показалась маленькая быстро двигающаяся точка. «Варшава» приближалась к лесу.

Дуло автомата поднялось на несколько миллиметров выше, и в прорези прицела появилась машина.

«…Все возможно, — читала дальше Малгожата. — Даже то, что кажется совершенно неправдоподобным! Не дай захватить себя врасплох!»

Она подняла голову и на минуту прикрыла утомленные глаза. Потом открыла их и посмотрела на дорогу через лобовое стекло над плечами сидевших впереди мужчин. Машина была уже на краю леса. Толстая ветка растущего около самой дороги старого крепкого дуба раскинулась прямо над шоссе.

Автомобиль в прорези прицела увеличивался в размерах. Еще доля секунды, и он исчезнет под ветвью, чтобы появиться уже по другую ее сторону и удалиться в направлении расположенного за лесом городка.

Неподвижный, лежащий на спуске палец напрягся.

Наблюдая за синим пламенем, вырывающимся из ствола, вслушиваясь в оглушительный звук выстрелов, человек держал автомобиль в прорези прицела до тех пор, пока тот не исчез под ветвью. Тогда он повернул голову и, лежа, прижавшись к стволу, как лесная кошка, наблюдал.

Автомобиль внезапно накренился, зацепил колесами за белый придорожный камень, подпрыгнул, перевернулся, и скатился в кювет. Раздался высокий испуганный крик, зазвенели на асфальте кусочки разбитого стекла. И наступила тишина.

Перехватив оружие и держа его наготове, человек ждал. Тишина. Одним движением он спустил на глаза большие очки мотоциклиста и соскочил вниз. Едва коснувшись ногами земли, он полез в карман куртки и вытащил оттуда запасной магазин.

Он тихо приблизился к машине с лицом, скрытым за высоко поднятым воротником и стеклами очков, держа оружие наготове.

Быстро оглянулся. Шоссе было пустым. Он поднял автомат и спокойно наблюдал, как новая, длинная очередь насквозь прошивала автомобиль, как будто он был сделан из бумаги.

Потом он быстро опустил оружие, еще раз сменил магазин и подбежал к машине. Выбил автоматом остатки стекла на задней дверце, сунул руку внутрь. Наткнулся на человеческое лицо, потом на книгу, стиснутую в руке, наконец он нашел то, что искал. Он вытащил мешок с деньгами, с трудом протащив его через окно.

Человек стоял теперь, держа автомат под мышкой, ощупывая руками содержимое мешка. Он нашел место, пробитое пулей, и, довольный, смотрел, как из дырки высовывался кусочек стозлотовой банкноты.

Человек повернулся и бегом бросился в направлении к лесу. Добежав до своей машины, открыл дверку, сунул пистолет и мешок под сиденье, а потом вскочил на место водителя.

«Фиат» сорвался с места, как дикий бык, прыгая по корням и ямам. На шоссе он резко свернул и помчался, стремительно удаляясь от разбитой «варшавы».

Человек, сидевший на месте водителя, уверенно управлял автомобилем, но через несколько минут сделал рукой жест, как будто хотел протереть глаза. Он почему–то видел все, как сквозь дымку. Рука его наткнулась на очки мотоциклиста. Он тихо выругался. Быстро сорвал их и бросил на сиденье рядом с собой. Но через несколько мгновений, не глядя, протянул руку и сунул их в карман куртки. Усмехнулся сам себе.

— Такая глупая оплошность… — тихо сказал он, глядя на мелкие капельки весеннего дождя, разбрызгивающиеся на переднем стекле. — Такая глупая оплошность, и все могло бы пойти к черту…

Он нажал на газ. Маленький «фиат» побежал еще быстрее и вскоре исчез за холмом.

На дороге было совершенно пустынно. С хмурого, низко нависшего неба начал накрапывать дождь. Асфальт потемнел и стал поблескивать от воды.

Из–за деревьев вылетела маленькая птичка, присела на разбитый кузов автомобиля, лежащего в кювете, отряхнула с перьев дождь и снова улетела.

Из–за разбитого стекла два неподвижных, искаженных лица убитых мужчин смотрели перед собой широко открытыми глазами. У охранника Станислава в стиснутых губах все еще был зажат окурок сигареты.

Женская рука, схватившаяся за спинку переднего сиденья, была так же неподвижна, как и головы мертвых. Дождь пошел еще сильнее, его капли попадали внутрь машины.

Внезапно пальцы женской руки слегка пошевелились, потом выпрямились, и рука исчезла.

Зажатая в угол изрешеченного пулями сиденья Малгожата подняла руку к волосам. Мелкие осколки стекла посыпались ей на колени и на книжку.

Как во сне, девушка осторожно прикоснулась пальцами к щеке, отдернула пальцы и увидела на них кровь.

— Не дай захватить себя врасплох, — тихо сказала она. — Удивительное дело… Что случилось?.. Не дай захватить себя врасплох…

Она пошевелилась и оперлась о дверку, которая сразу же открылась. Малгожата неуверенно посмотрела на высокую, колышущуюся от дождя траву. Она сделала движение, как будто хотела выйти из машины, но силы оставили ее, и она упала вперед, вытянув перед собой руки.

Она уселась на траве и снова поднесла руки к лицу.

— Что это? — тихо прошептала она и осмотрелась. Книжка «Не буду Золушкой», все еще открытая, была зажата у нее в руке.

— Очков тоже нет… — пробормотала Малгожата. — Что с ними случилось?

Она поднялась, опираясь о погнутое крыло автомобиля. Какое–то время она не могла сдвинуться с места, покачиваясь с закрытыми глазами, шепча что–то, чего не понимала и чего никогда впоследствии не могла припомнить.

Потом сделала два неуверенных шага и оказалась напротив переднего стекла, опираясь ладонями о помятый кузов автомобиля. Она подняла глаза.

Два мертвых неподвижных лица ответили ей безразличным остекленевшим взглядом.

Малгожата отпрянула назад и открыла рот, но не закричала.

— Он же стрелял… — сказала она совершенно беззвучно. — Стрелял в нас… — Она потрясла головой. — Они там сидят…

Она начала отходить назад, не в силах отвести взгляд от страшной картины, чувствуя на щеках мелкие влажные следы от капель дождя.

— Помогите… — прошептала она, оборачиваясь. Перед ней было пустое, исчезающее в лесу шоссе.

— Помогите… помогите… — Она все еще не понимала, что шепчет.

Девушка побежала, упала, поднялась снова и, не выпуская из рук книжки, продолжала двигаться дальше.

— Помогите!!! — Голос к ней вернулся неожиданно. На бегу она слышала свой крик, но не отдавала себе отчета в том, что кричит. Как будто это все было где–то далеко, может быть, даже в другом времени, в воспоминаниях, и кричал кто–то другой, взывая о помощи. Это был высокий испуганный голос, который не мог принадлежать ей, потому что она, Малгожата, никогда так не кричала, и не бежала через лес к шоссе, и не была одна с мертвыми людьми, которые сидели там, в машине, тихие, неподвижные, равнодушные ко всему.

Эхо от ее крика вернулось к ней и затихло. Дождь пошел еще сильнее, и когда она остановилась, чтобы перевести дух, он заслонил от нее лежащий в кювете автомобиль.

Глава третья

Человек взял пачку стозлотовых банкнот, простреленную почти посредине, и, держа ее в руке, отправился в ванную. Он остановился около раковины, разорвал банковскую упаковку и вынул из кармана зажигалку.

Зажигая одну банкноту за другой, он сжег всю пачку, внимательно следя за тем, чтобы ни один клочок сожженной бумаги не упал на пол. Закончив с этим, он открыл кран и подождал, пока вода не смоет последний клочок пепла. Вычистив раковину, он закрыл кран и вытер руки о штаны, потом вернулся в комнату.

По радио звучала тихая приятная мелодия, и человек улыбнулся сам себе, слушая ее. На столе рядом с разобранным автоматом лежали ровно уложенные пачки банкнот, освещенные светом низкой настольной лампы.

Мужчина осмотрелся, подошел к тахте и взял лежащую на ней пачку газет и еженедельник. Отодвинув стопки банкнот, он разложил одну из газет на столе, потом, уложив на ней несколько пачек пятисотзлотовых купюр, ловко завернул их и крепко стянул веревкой. Он произвел эти операции и со всеми остальными, кроме одной–единственной, пачками банкнот, потом подошел к стене и снял с нее большую картину в тяжелой позолоченной раме. Это была плохая копия «Спящей Венеры» Джорджоне.

Он поставил картину на пол и выпрямился. В стене был тайник, так хорошо замаскированный, что на первый взгляд был совершенно не заметен. Мужчина открыл его и спрятал туда пачки с банкнотами, потом, не закрывая его, вернулся к столу и, сунув в карман пиджака, висящего на стуле, единственную оставшуюся пачку денег, уселся за стол.

Разложив на столе красочный еженедельник, он начал медленно, старательно разбирать автомат, протирая каждую часть тряпкой, смоченной в бензине.

Вдруг пальцы его замерли. Радио перестало передавать музыку, и приятный женский голос объявил выпуск новостей.

По мере того, как из репродуктора до него доносились слова первого сообщения, на лице мужчины появилось выражение безграничного удивления, как будто он услышал о воскрешении умерших. Впрочем, оно так и было.

…Кассирша Малгожата Маковская даже не пошевелилась, когда убийца произвел вторую очередь из автомата по перевернувшейся машине. «Я была совершенно оглушена… — сказала нашему специальному корреспонденту мужественная девушка, — до сих пор мне кажется, что это был кошмарный сон!»

И в самом деле, редко когда действительность бывает так похожа на кошмарный сон. Все сиденья автомобиля изрешечены пулями, а два других пассажира банковской «варшавы» убиты на месте, буквально разорваны на части произведенными с близкого расстояния выстрелами из автомата… Тем временем Малгожата Маковская, рядом с которой пролетело в маленьком замкнутом пространстве более шестидесяти пуль, вышла из этой ситуации не просто живой, но лишь с маленькой царапиной на щеке.

Нападение на машину повятовского банка из Камоцка так напоминает другое нападение, которое имело место десять месяцев назад в Силезии, что можно предполагать, что в обоих случаях действует та же самая преступная рука.

Кассирша Маковская, единственный человек, который уцелел во время этого нападения (в предыдущем нападении все люди, находящиеся в машине, погибли), будет, вероятно, главным свидетелем в случае поимки убийцы и уже теперь сможет оказать большую помощь ведущим следствие…

Затем голос по радио приступил к рассказу о конференции по разоружению. Стоящий перед репродуктором человек, казалось, ничего этого не слышал. Он стоял, неподвижно уставившись в угол комнаты. Потом зашевелился, спокойно выключил радио и вернулся к столу. Быстро закончил разбирать автомат, завернул его части в промасленные тряпки и сунул в тайник вслед за пачками денег. Без всякого усилия он поднял картину и повесил ее на прежнее место. Затем, проверив взглядом, ровно ли она висит, начал ходить по комнате, тихо насвистывая. Наконец остановился и, как будто освободившись от всех сомнений, решительно подошел к столу, выдвинул ящик и вынул из него крупнокалиберный пистолет. Он сунул его за пояс и снова полез в ящик. На этот раз его рука вынырнула оттуда с пружинным ножом. Он нажал на пружину. Хорошо смазанное лезвие выскочило почти бесшумно. Широкое острие лоснилось синим блеском. Человек поднес нож к лицу и прикоснулся к лезвию кончиком языка. Явно довольный, он закрыл нож и снова открыл его. Забавляясь подобным образом, подошел к радиоприемнику, поискал танцевальную музыку, уселся в кресло и закрыл глаза. У него еще было в запасе несколько часов.

На зарумянившейся щеке девушки виднелась маленькая наклейка из пластыря. Это было все: единственный след утренней трагедии. Кроме этого ни облик, ни поведение Малгожаты Маковской не свидетельствовали о том, что совсем недавно она пережила самое большое потрясение в своей короткой жизни. Одетая в некрасивое, плохо скроенное платье, в безобразные, тяжелые туфли со стоптанными каблуками, держа на коленях отвратительную сумочку из желтой клеенки и положив на нее руки со сплетенными пальцами, она сидела напротив полковника милиции, вежливо слушая с тупым выражением лица слова, половину из которых не понимала.

По крайней мере, так думал полковник, подобное же чувство испытывал молодой, высокий, одетый в штатское капитан, сидящий у стены и время от времени бросавший взгляды на эту молодую женщину, лишенную всякого обаяния. И хотя во время допросов он старался не обращать внимания на внешность допрашиваемого, эти безнадежно опущенные плечи нервировали его. Он подумал, что в ее позе со стиснутыми коленями есть что–то общее с поведением ученицы прусского женского пансиона, приглашенной к директору. Но так как он никогда не видел прусского женского пансиона, то задумался, откуда это сравнение пришло ему в голову. Под стеклянным белым плафоном, висящим под потолком, кружились мухи, сигаретный дым лениво струился вверх тяжелыми клубами, в комнате было слишком тепло, и это мешало внимательно следить за разговором, вернее, за монологом полковника, так как девушка отвечала только односложно.

Полковник закончил говорить. Девушка не пошевелилась и ничего не ответила, хотя в последних словах офицера заключался вопрос, обращенный к ней.

— Значит, вы уверены, что смогли бы его узнать? — терпеливо повторил он через минуту.

— Да… — ответила Малгожата своим апатичным голосом, который свидетельствовал лишь о том, что она не узнала бы родного отца, даже если бы ей указали на него пальцем.

— Но из того, что вы нам рассказали, вытекает, что вы не слишком хорошо его рассмотрели?

— Хорошо рассмотрела. — Девушка сняла очки, протерла их и снова водрузила на нос. — Очки у меня упали, но я пользуюсь ими только для работы, потому что у меня дальнозоркость. Мои очки только плюс полтора. Когда я не читаю и не считаю деньги, гораздо лучше вижу без них.

— А зачем вы сейчас их надели?

— Потому что… потому что это новые очки… те разбились… Мне хотелось их испробовать, такие ли они, как те. Впрочем, вы сидите близко… А того пана я вижу гораздо хуже, как сквозь туман. — Она показала глазами на молодого капитана.

— Понимаю… — Полковник вздохнул. — Но сейчас речь идет не о ваших очках. Вы показали, что у него были на глазах большие мотоциклетные очки, а поднятый воротник куртки бросил на лицо тень.

— Да.

— Следовательно, там мало что можно было увидеть, правда? Только нижнюю часть лица. Вдобавок вы сами сказали, что не заметили ни одной характерной особенности, которая могла бы помочь при идентификации: шрама, родинки, усов. Я не ошибся, верно? Вы сказали так?

— Да. Я не заметила ничего такого. Ни шрама, ни родинки, ни усов.

— Ив тот момент вы были совершенно ошеломлены происшедшим. В этом, впрочем, нет ничего странного. На вашем месте каждый был бы ошеломлен. Машина перевернулась на скорости семьдесят километров в час. И без помощи бандита можно было погибнуть на такой скорости.

— Да… Наверное…

Полковник снова вздохнул, а потом сказал с мягкостью, в которой было больше усталости, нежели веры, что настойчивые вопросы к чему–нибудь смогут привести.

— Вот видите. Тогда как же, будучи в таком состоянии и не имея возможности хорошо рассмотреть этого человека, вы утверждаете, что смогли настолько хорошо его запомнить, чтобы узнать?

— Не знаю. Но, по–моему, я бы его узнала. Я… у меня он до сих пор стоит перед глазами. Я, наверняка, его узнала бы… — Она замолчала и снова покраснела. — Но, может быть, вы лучше знаете?

В этой последней фразе не скрывалось ни капли иронии. Она на мгновенье выпустила из рук сумочку, которая упала на ее колени, и безнадежно развела руками.

Полковник открыл рот, потом закрыл его и посмотрел на капитана. Капитан в ответ на этот взгляд развел руками, повторил жест Малгожаты и утвердительно кивнул головой с таким выражением, как будто хотел сказать: «Попробуем, мы ведь ничего не потеряем, кроме времени…»

Полковник снова обратился к девушке.

— Я хотел бы, чтобы вы внимательно меня выслушали. Дело обстоит таким образом… — он замолчал, но тут же продолжил.

Капитан слегка усмехнулся. Он знал добросовестность своего шефа и понимал, что тот будет говорить и объяснять так долго, пока не будет абсолютно уверен, что имеет дело с полной идиоткой, которая ничем не может помочь следствию. Видимо, это время еще не наступило.

— Это исключительно хитрый бандит, уважаемая пани. — Полковник украдкой вытер лицо рукавом мундира. — Он не оставил после себя никаких следов. Ни в первый раз, ни во второй. Машина, которой он воспользовался при последнем нападении, была украдена из гаража в Лодзи и найдена три часа назад на окраине одного из предместий нашего города. Настоящий владелец машины, холостяк, находится в эти минуты за границей по путевке. В машине нет никаких следов, кроме старых отпечатков пальцев, которые наверняка не принадлежат преступнику, потому что как руль, так и ручки двери дочиста вытерты, вытерты также и другие места, к которым он, возможно, прикасался. Вдобавок, в воеводском отделе Народного Банка, в котором вы получили деньги, не была зарегистрирована ни одна из переданных вам банкнот. Во время предыдущего нападения ситуация была чуть лучше. Мы узнали из банковских записей номера нескольких пятисотзлотовых банкнот, которые он похитил. Некоторые из них были обнаружены позднее в Сопоте, другие в Здроях, Устке, Юраце. И больше нигде. Убийца, по–видимому, был настолько предусмотрителен, что подумал о том, что номера банкнот могут быть записаны, потому что мы ни разу не нашли никого, кто запомнил бы, как выглядел человек, который расплатился этими деньгами. И к своему стыду, мы должны признать, что это все, чем мы располагаем и что нам удалось установить. Это один из тех случаев, когда убийце благодаря его хитрости и жестокости удалось, при определенном везении, спрятать концы в воду и избежать расплаты за содеянное. Теперь, после второго нападения, исходная ситуация у нас лучше, так как существуете вы. Благодаря невероятному стечению обстоятельств, которое, разумеется, не принималось убийцей в расчет, потому что в противном случае он позаботился бы о том, чтобы убить вас, у нас есть свидетель. От вас мы узнали, что действовал только один человек, что он довольно спортивного вида и, скорее всего, молод или еще в расцвете сил, так как умеет лазить по деревьям и смог соскочить с высоты нескольких метров, имея в руках оружие. Остальное… — он наклонился к Малгожате, — это только образ, запечатлевшийся в вашей памяти. От точности воспроизведения этого образа зависит очень многое. Поэтому мы хотим устроить вам испытание… то есть проверить вашу наблюдательность.

— Мне испытание?

Девушка смотрела на говорившего с таким бессмысленным выражением лица, что капитан чуть не фыркнул от смеха. Но тут же взял себя в руки и по знаку, данному ему полковником, встал и направился к двери.

Малгожата и полковник проводили его глазами и ждали, не произнося ни слова. Капитан приоткрыл дверь и махнул рукой.

В комнату строевым шагом вошли восемь мужчин, одетых в черные кожаные куртки с высоко поднятыми воротниками, которые закрывали им подбородок и бросали тень на лицо. Глаза, часть лба и переносица прятались под большими очками мотоциклистов. Все вошедшие были примерно одного роста и чуть отличались друг от друга цветом волос.

Полковник быстро и незаметно взглянул на Малгожату, которая с изумлением приглядывалась к странному хороводу, который по знаку капитана остановился посредине комнаты и, как по команде, повернулся лицами к столу. Потом по следующему знаку шеренга рассыпалась, и вся восьмерка беспорядочно направилась к двери.

Когда последний из них исчез за порогом, капитан закрыл дверь и медленно вернулся на свое место. Он уселся и закурил новую сигарету, с улыбкой наблюдая за девушкой.

— Это были восемь наших служащих, — объяснил полковник. — Мы выбрали таких, которые внешне немного похожи между собой. Сходство увеличила также одежда, очки, одинаковые у всех. Мне кажется, что только человек, обладающий невероятной наблюдательностью, смог бы поставить их снова в том же порядке, в каком они стояли минуту назад. Вы видели их только в течение короткого времени, так же, как и того бандита. И так же вы не предполагали, что через минуту вам придется их узнавать.

— Да. — Малгожата вяло наклонила голову.

Молодой капитан отвернулся к окну и с большим усердием занялся бахромой белой портьеры, отделяющей кабинет полковника от скрытых вечерней дымкой городских зданий.

— Вот именно! — В голосе полковника была уже полная свобода и радостный оптимизм, а также нечто неуловимое, тот тон, который появляется у взрослых людей, когда им любой ценой нужно объяснить что–то вполне развитому ребенку. — Следовательно, мы пришли к выводу, что если хотим получить уверенность в том, что вам удастся более–менее опознать преступника, должны воспользоваться этим простым тестом. Потому что подобные задания на проверку наблюдательности называются «тестами».

— Да. Что я должна сделать? — В голосе Малгожаты не было ни малейшего удивления, как будто то, что она услышала и увидела за минуту до этого, по ее мнению, было обычной процедурой любого следствия.

— Через минуту… — Полковник одобрительно кивнул головой, как бы выражая ей признательность за готовность помочь. — Потому что, видите ли, пани, почти все люди уверены в своей наблюдательности. Каждому представляется, что у него прекрасная зрительная память и он сможет воспроизвести все, что увидел. Тогда как мы знаем, что стоит произойти банальнейшей дорожной аварии, при которой обычно бывает несколько свидетелей, как их показания настолько отличаются друг от друга, будто они наблюдали совершенно разные аварии.

— Я понимаю.

— Отлично! Теперь мы попробуем проверить вашу память. Я специально разговаривал с вами несколько минут, чтобы та картина сгладилась в вашей памяти и опознание было провести труднее. Хотите попробовать?

— Да…

По знаку полковника капитан встал и снова подошел к двери, открыл ее и вызвал восемь мужчин, ожидавших его распоряжения.

Они вступили в комнату точно так же, как и до этого, и снова встали, повернувшись лицами к столу.

Полковник встал, обошел стол и остановился около Малгожаты.

— Вы можете нам сказать, какие места занимали прежде эти люди? Но сначала скажите, они стоят в таком же порядке, как раньше?

— Нет. — Не вставая, Малгожата сняла очки и скользнула взглядом по шеренге, потом еще раз. Потом покачала головой. — Они стояли иначе.

— Прекрасно! Прошу вас поставить их так, как они стояли раньше.

— Хорошо… — И все еще не вставая с места и почти не глядя на них, она сказала чуть монотонно. — Тот пан, который стоит первым, до этого был четвертым…

Капитан дал знак рукой, и первый человек встал на четвертое место в шеренге.

— А тот пан, который теперь второй, был последним…

Ситуация повторилась.

— И теперь еще тот пан, который сейчас третий, перед этим был шестым…

Мужчины поменялись местами. Она посмотрела на них своим спокойным, бесстрастным взглядом и медленно наклонила голову.

— Теперь все так, как было.

Капитан недоверчиво усмехнулся.

— Вы стояли так?

— Да, товарищ капитан, — почти хором ответили они.

Усмешка исчезла с лица молодого офицера.

— Хорошо, спасибо, вы можете идти.

Все трое молчали, пока дверь не закрылась за последним из выходящих. Тогда капитан повернулся на каблуках и удивленно посмотрел на девушку, которая по–прежнему сидела на стуле, наклонившись вперед, и сжимала в руках свою страшную сумочку.

— Как это вам удалось?

Малгожата подняла голову и посмотрела на него с не меньшим удивлением, чем он на нее. Полковнику пришло в голову, что это первое проявление обычных человеческих чувств, появившееся на ее лице с той минуты, когда она сюда вошла.

— А вы не знали, что они так стояли?

— Откуда же я мог знать?! — Капитан потряс головой, как боксер после неожиданного удара. — Как вы смогли их запомнить? Ведь на первый взгляд они были совершенно одинаковые.

— Каждый немного отличался от других. А я привыкла к этому. Когда работаешь в банке с деньгами, нужно запоминать много разных мелких подробностей. Когда считаешь выплаты, нужно сразу проверить, что между настоящих банкнот нет фальшивой. А они ведь очень похожи на настоящие, а считать нужно быстро, потому что перед кассой всегда стоит очередь… — Пальцы ее оторвались от сумочки и выполнили серию движений таких быстрых, что оба офицера перестали их видеть, заметив только нечто неуловимое, похожее на взмах крыльев пчелы, взлетающей над цветком. Пальцы перестали двигаться и безвольно упали на сумочку. — И вообще, кассирша должна быть очень наблюдательна, правда? Иначе ее зарплаты не хватило бы на покрытие убытков. А мы получаем немного…

Полковник покачал головой.

— Я недооценил вас в первую минуту, — искренне сказал он и улыбнулся ей. — Но это неважно. Главное то, что вам, может быть, и в самом деле удастся узнать этого типа, когда вы его встретите. Капитан Зентек, который ведет следствие по этому делу, наверное, тоже изменил свое мнение и думает так же, как и я?

— Да, шеф.

Зентек все еще не мог прийти в себя. Он смотрел на Малгожату почти подозрительно, как будто хотел проникнуть глазами сквозь маску ее равнодушия и увидеть, где пряталась феноменальная наблюдательность, продемонстрированная ею минуту назад.

— Вот именно! — Полковник потер руки. — Хотя мы не очень верили, что вы справитесь с этим тестом, который мы для вас приготовили, но у нас была маленькая надежда, что, если все пройдет хорошо, мы вместе с вами сможем осуществить наши планы…

Он замолчал.

— Да? — вежливо сказала Малгожата, понимая, что если человек, обращающийся к ней, замолчал, то она сама должна что–то сказать.

— Вот именно. Хотя теперь мы можем предположить, что вам удастся узнать этого человека, но не можем же мы всех мужчин в Польше одеть в такие очки, поднять у них воротники курток и пропустить их через эту комнату. — Он рассмеялся.

— Понимаю, — серьезно ответила Малгожата. — Наверное, это невозможно.

— Что?.. — сказал полковник. — Да, разумеется, это невозможно. Поэтому мы пришли к выводу, что если Магомет не может подойти к горе, то гора должна подойти к Магомету.

— Что, простите?

— Ох, ничего. Это неважно. Мы пришли к выводу, что должны поискать этого нашего приятеля в местах, которые, как нам кажется, он очень любит навещать. Из того, что нам удалось до сих пор установить, следует, что наш приятель особенно любит развлекаться и спускать награбленные денежки на первоклассных морских курортах.

— Да…

Малгожата согласно кивнула головой. Она все еще не могла понять, что хотят от нее эти люди и зачем этот седой офицер так терпеливо рассказывает ей о делах, о которых она не имела ни малейшего понятия и для раскрытия которых никаким образом не могла им пригодиться. Другое дело, если бы они поймали бандита. Тогда… она была уверена, что узнает его. Она подняла голову, потому что полковник продолжал.

— Мы обращаемся к вам с конкретным предложением. Но сначала принципиальный вопрос: вы хотите помочь нам поймать убийцу ваших коллег?

— Да. Но ведь я…

— Минуточку. Наш план очень прост. Так как единственный человек, который может его узнать, — это вы, мы хотим, чтобы вы поискали этого человека.

— Я? — Ее светлые голубые глаза смотрели на него с почти детским удивлением. — Как это я?

— Так, вы. Ведь ни капитан, ни я, да и никто другой его не знает, а вы сами доказали нам, что вы сможете его узнать.

— Но я… Вы ведь сказали, что он развлекается на первоклассных морских курортах, а я… — Она улыбнулась, как будто мысль о том, что она, Малгожата Маковская, могла бы искать преступника на первоклассных морских курортах, показалась ей абсолютно комичной.

Капитан Зентек посмотрел на нее и понимающе кивнул головой.

— Действительно, шеф. Не знаю, как кому, но пани было бы, наверное, нелегко начать вести жизнь фифочки на пляжах в Сопоте или Здроях и проводить вечера на дансингах в Устке… — Он усмехнулся, но сразу же стал серьезнее, потому что ему пришло в голову, что даже такой лишенной всяких претензий девушке может быть неприятно слышать из его уст такие явные сомнения в ее возможностях. — То есть… я хотел сказать, что пани, наверное, не принадлежит к людям, которые ведут такой легкомысленный образ жизни: танцы, вино, сон днем и развлечения по ночам, правда?

— Конечно, нет. Я бы даже не смогла долго просидеть ночью. Мне сразу хочется спать. А кроме того, я и танцевать хорошо не умею. Я мало бываю на вечеринках… иногда только хожу на именины к кому–нибудь из подруг.

— И все–таки мы должны попробовать. — В голосе полковника была настойчивость. — Это может занять даже несколько месяцев, вероятно, время до конца сезона на море. Но это наш единственный шанс. Перед этим преступник похитил только сто тысяч и при расточительном образе жизни эти деньги могли закончиться в короткое время. Теперь у него гораздо больше. Если он любит развлекаться, должен снова всплыть на горизонте.

— Вы сказали — несколько месяцев?

— Да. Мы же не знаем, где и когда он может появиться. Ну и узнаете ли вы его с первого взгляда. Вам должно очень повезти, чтобы встретить его, даже если вы будете в одной и той же местности…

— Но я же работаю. Никто меня не отпустит на несколько месяцев! Все, что я могу сделать, это только иногда в воскресенье… — Она замолчала, понимая, что говорит вещи, лишенные смысла.

— Это я устрою. — Полковник махнул рукой. — Дело настолько важное, что все пойдут нам навстречу, тем более организация, которая потеряла двоих работников и понесла такой значительный финансовый ущерб. Впрочем, тут даже не о чем говорить. Вашим коллегам будет объявлено, что вы выехали в санаторий подлечиться после перенесенного потрясения. Это будет звучать весьма правдоподобно.

— Но ведь я не получила никакого потрясения.

— Наверняка, получили, только еще не почувствовали это. Пребывание на прекрасном морском курорте будет вам очень полезно.

— Но я не смогу и… я не хочу этого.

Полковник наклонился над столом в ее сторону. Он был теперь очень серьезным. Всякое выражение веселья исчезло с его лица.

— Этот человек убил уже пять человек и убьет их еще больше, если нам не удастся его остановить. Мы не можем отказаться ни от одного, даже самого малейшего шанса. А вам в самом деле не о чем беспокоиться. Это дело такого рода, что мы откроем вам определенный кредит: вы получите платья, деньги и все, что необходимо для того, чтобы вы производили впечатление состоятельной особы, которой нет необходимости работать и которая путешествует по курортам в поисках новых впечатлений.

— Но как я могу с этим справиться? Я никогда не смогу туда поехать! Я умерла бы там со страху…

Полковник выпрямился и бросил взгляд исподлобья на молодого капитана и незаметно усмехнулся. Во всяком случае, Малгожата не заметила его усмешки.

— Мы подумали и об этом. Капитан Зентек поедет с вами… разумеется, как ваш брат. Будет заботиться и руководить вашими действиями.

— Слушаюсь, шеф, — буркнул Зентек.

— Вот именно. — Это, как успела заметить Малгожата, было любимым выражением полковника. — Думаю, что лишнего времени у вас нет. Поезжайте сейчас к себе, домой, чтобы собрать все, что вам понадобится для этого путешествия. И прошу вас уладить все свои личные дела, которые этого требуют. Разумеется, вы никому не должны рассказывать о нашем разговоре. Ваш отъезд должен быть окружен тайной. Во–первых, мы не знаем, не попытается ли убийца устранить вас, как единственного свидетеля преступления, во–вторых, успех нашего плана зависит от того, чтобы ему даже в голову не пришло, что вы ждете его в одном из мест, в которых он предпочитает отдыхать после своих кровавых подвигов…

Голос полковника взметнулся вверх. В решающие минуты он имел склонность к несколько патетическому стилю. Но несмотря на это, был прекрасным работником следственных органов и обладал большим воображением. Замысел послать девушку на встречу с убийцей пришел ему в голову сразу же, как только он узнал, что она уцелела после нападения. Он встал, обошел стол и положил руку на плечо Малгожаты.

— Я прошу вас ни о чем не беспокоиться. Не каждому удается разыгрывать из себя праздного гуляку за государственные деньги, — рассмеялся он. — Не нужно быть Золушкой!

Малгожата подняла голову.

— Да…

— Любая другая девушка на вашем месте была бы в восторге от такого предложения.

Малгожата сняла очки, протерла их и посмотрела на полковника взглядом, полным отчаяния.

— Но даже если я буду в восторге от этого, как я смогу искать его в первоклассных отелях и ночных ресторанах? Ведь не буду же я туда заходить, просить людей, чтобы надели темные очки, заглядывать им в лица… Нет, ни за что не поеду…

— Прошу вас так не говорить. Для нас важно не только это. Есть и другая сторона медали. Во–первых, вы будете его искать, а во–вторых, он вас не найдет!

— Как это?

— К сожалению, по радио уже был передан отчет о происшедшем и тот факт, что вы вышли целой и здоровой из этого приключения. Поэтому нельзя удивляться тому, что он захочет устранить вас в порядке самозащиты. Думаю, что одним человеком больше, одним меньше на совести не представляет для него большой разницы, а мертвая Малгожата Маковская — это уже почти гарантия безопасности в этой ситуации. Так мне, по крайней мере, представляется. Но ему не удастся этого сделать. Мы вас слегка изменим, так что, наблюдая за вашим банком, он не узнает вас.

— Как это? Вы измените мою внешность?

— Да. Мы должны это сделать. Цвет волос, манера одеваться… Вам будет легче выдавать себя за ту особу, которой вы должны выглядеть. Но об этом потом. Теперь прошу вас быстро поехать домой, забрать то, что вам необходимо, и возвращайтесь к нам. Капитан Зентек отвезет вас и подождет в том месте, которое вы ему укажете. Мы заберем вас из дома сегодня, чтобы не давать этому негодяю ни малейшего шанса.

— Слушаюсь, шеф, — сказал Зентек, вставая со стула. — А я также должен быть состоятельным человеком, слоняющимся по курортам?

— Конечно, если вы ее брат, капитан. — Полковник усмехнулся на этот раз открыто. — Думаю, что вы отлично подойдете для этой цели. Я слышал, что вы очень любите танцевать. Надеюсь, что панна Малгожата быстро у вас научится этому, не правда ли?

— Слушаюсь, шеф… — Зентек развел руками. — Я на все согласен, лишь бы только поймать этого негодяя.

«Даже на пребывание со мной на курорте…» — подумала Малгожата. И хотя она была, как ее окрестил Зентек, девушкой без всяких претензий, ей сделалось грустно. У нее не было ни малейших сомнений относительно того, что думает о поездке с ней этот красивый молодой офицер, который очень понравился бы ей, если бы она не стыдилась думать о нем. Он бы очень ей понравился…

Глава четвертая

На лестнице горела та же самая, что и всегда, грязная, неяркая лампочка, дающая света ровно столько, чтобы спасти поднимающихся от того, чтобы переломать ноги.

Малгожата начала медленно подниматься, держась за перила. Ее снова охватило ощущение совершенной нереальности происходящего. Ей показалось, что она не была здесь уже много лет, хотя прекрасно знала, что только сегодня утром, без пятнадцати восемь, спустилась по этим ступенькам, отправляясь в банк.

Полдня, проведенные в большом городе, тоже представлялись ей нереальными. Но еще более нереальным было то, что должно было произойти. Через несколько минут она запакует чемодан, оставит в дверях записку для молочника и отправится в неизвестность, в места, о которых слышала, которых не знала и которых боялась, как все люди с буйным воображением боятся действительности: надуманной и пережитой тысячи раз в мыслях, но всегда далекой, а теперь вдруг неожиданно приближающейся.

— Наверное, я буду теперь брюнеткой… — прошептала она, стоя перед своей дверью и роясь в сумочке в поисках ключа. — Брюнетка с голубыми глазами, ведь цвет глаз им изменить не удастся. А может, удастся? Нет, это невозможно.

Она тихо открыла дверь и бесшумно закрыла ее за собой. Она боялась соседских визитов. Такое нападение было огромным событием. а разговор с тем, кто его пережил, был бы для всех огромным впечатлением. Она тихо повернула ключ в замке.

Не снимая плаща, быстро осмотрелась. Вытащила из–под кровати маленький чемодан, положила его на стул и открыла. Потом подошла к окну и открыла его. Нужно проветрить комнату перед отъездом. И остановилась в задумчивости…

— А может, оставить его приоткрытым? — спросила она себя вполголоса. — Иначе все у меня заплесневеет. И дай Бог, чтобы не протекла крыша… — Она посмотрела наверх. — Приеду, а тут все сгнило…

Она постояла минуту в нерешительности, потом махнула рукой. Открыла шкаф и начала просматривать висящие в нем платья. Но ни одно не казалось ей подходящим для Золушки, отправляющейся в большой незнакомый мир.

— Не буду Золушкой… — Она усмехнулась, слушая эхо слов в пустой комнате. Потом вдруг резко повернулась. Книжка? Да. она же была в кармане плаща… Она вытащила ее.

В переплете книги была круглая дырка от пули, прошившей его насквозь. Малгожата сунула в эту дырку палец. Потом вынула его и открыла книжку.

Дырка пришлась на слово «не» и в заглавии остались только два слова:

«БУДУ ЗОЛУШКОЙ!»

Она вздохнула. Что ж, об этом было нетрудно догадаться. Человек рождается Золушкой и Золушкой останется. Чудес не бывает.

Она сделала движение, как будто хотела бросить книгу на кровать, но поколебалась и сунула ее в чемодан. Теперь надо взять полотенце, мыло, зубную щетку и белье. Это было все.

Она выдвинула ящик стола в поисках бумаги и карандаша. Под руку ей попался старый географический атлас, сохранившийся со школьных времен. Малгожата Маковская, класс 11а. Как это было давно!

Побережье было на второй странице. Малгожата провела карандашом по линии, отделяющей голубую поверхность моря от земли, наконец остановилась на Здроях, усмехнулась, подчеркнула это название и нарисовала рядом силуэт стройной девушки с прической–хвостиком и в туфельках на шпильках.

Теперь — записка, и это уже все. Да, окно. Она подошла к окну и, закрывая его, посмотрела вниз. Везде были люди, которых она покидала, быть может, на несколько месяцев.

Та самая молодая девушка, которую она видела сегодня утром перед зеркалом расчесывающей волосы, теперь стояла выпрямившись, явно примеряя новую блузку. Марыся Клосек…

Ей захотелось наклониться и крикнуть: «До свидания, Марыся, до свидания, все. Я страшно рада, что так долго вас не увижу!»

Она тихо закрыла окно, взяла со стола записку, со стула чемодан, вышла, всунула записку в дверь, заперла ее на ключ и быстро сбежала по лестнице.

Хорошо, что она никого не встретила. Панна Малгося, расскажите, долго ли мучался этот старик Станислав? А Гадомский? А как там все было на самом деле? Только расскажите всю правду…

Никого из них не интересовала смерть этих людей. Всех интересовало, как эта смерть наступила. В прошлом году трактор переехал ребенка. Тогда толпа стояла долго: мужчины, женщины и дети разглядывали гусеницу трактора и спорили, что там такое, белое, мозг или кость, растертая в порошок…

Никто никого на самом деле не жалеет.

Когда это дошло до ее сознания, она прониклась к себе жалостью. Она была одна на свете.

Малгожата быстро шла по темной улице по направлению к машине, которая ждала ее за углом с погашенными фарами.

При ее появлении человек за рулем включил зажигание. Машина тронулась с места.

— Я все сделала, — сказала она, слегка запыхавшись, усаживаясь на сидение. — Но ведь все это совершенно бессмысленно, правда? Как вы думаете?

— Мне тоже так кажется… — Зентек, одетый в штатское, не отрывал глаз от дороги. — Но другого выхода нет. Придется нам помучаться. А может быть, вам и в самом деле удастся узнать этого типа? Тогда все оплатится.

— Наверное…

В голосе Малгожаты было столько сомнения, что он оторвал глаза от дороги и с интересом взглянул на девушку.

— Вы думаете, что это мелочь: поймать такого человека?

— Нет. Я не об этом думала. Вы жили когда–нибудь в настоящем первоклассном отеле? Я — никогда. И вообще, даже в Закопане была только раз на автобусной экскурсии. Ее организовал наш социальный отдел. Но мы только измучились, потому что был такой туман, что за целое воскресенье мне не удалось увидеть никаких гор, а уже надо было возвращаться. В Камоцк мы вернулись в три часа утра. А в восемь все должны были быть в банке.

— Я жил в первоклассных отелях. — Зентек кивнул головой. — По службе, разумеется. Не скажу, что это мне очень понравилось. Я предпочитаю кемпинги… — Он снова повернулся и с симпатией взглянул на девушку. — Вы, по–моему, этим так же довольны, как и я? Что? Но ничего не поделаешь. Как–нибудь справимся… сестричка! — и рассмеялся в темноте.

— Вам легко говорить. Вы любите танцевать… и умеете.

— А вы не умеете… — Капитан вздохнул.

Они оба замолчали. Машина увеличила скорость и быстро понеслась через лес. В какой–то момент они увидели издалека в свете фар толстую ветку дуба, протянувшуюся над шоссе.

— Это здесь… — шепнула Малгожата и невольно вздрогнула.

— Знаю… — Зентек кивнул головой.

Лес закончился, и машина ехала теперь среди полей, освещенных светом луны. На небе, там, куда не доходил ее свет, горели звезды. От туч, которые утром висели над Камоцком и окрестностями, не осталось и следа.

Машина, в которой ехали Малгожата и капитан Зентек, миновала этого человека еще на улицах Камоцка.

Он шел быстро: высокий неясный силуэт, избегающий света редко поставленных уличных фонарей.

Приблизившись к дому, в котором жила кассирша Маковская, он замедлил шаг и как бы растворился в полумраке, окружающем вход в здание. Через минуту он был уже внутри.

Войдя в дом, он с минуту постоял, прислушиваясь. Из–за одной двери доносились приглушенные голоса, там была семейная ссора. Не считая этого, вокруг было совершенно тихо. Человек поглубже натянул шляпу, потом поднял и натянул на лицо спрятанные до этой поры под воротником плаща очки мотоциклиста.

Ступая на цыпочках, он начал подниматься по ступеням. Не останавливаясь, он вынул из кармана пистолет, снял его с предохранителя и сунул обратно. Из другого кармана он вынул пружинный нож и, положив его в углубление ладони, сунул лезвием в рукава

Лестница закончилась. Человек осмотрелся и на цыпочках подошел к ближайшей двери. В слабом свете засиженной мухами лампочки он прочитал: «Малгожата Маковская».

Потом он заметил сунутую в дверь записку. Тихо постучал левой рукой. Пальцы его сжались вокруг рукоятки ножа. Постучал еще раз, потом нажал на ручку. Дверь была заперта. Из–за чьих–то дверей доносилось пение. По радио шел концерт.

Человек быстро вынул из кармана связку ключей, взглянул на замок и открыл ее первым же ключом, который взял в руки. Вошел, тихо закрыл за собой дверь, заперев на задвижку по–прежнему без шума.

В коридоре послышались шаги. Человек встал за дверью. Пружинный нож открылся с тихим щелчком. Но шаги стихли в направлении кухни, и раздался приглушенный женский голос:

— Пани Ганская! Идите сюда, а то у вас вся вода выкипит! Хлопнула другая дверь, другой женский голос что–то ответил, потом снова раздались шаги, и все стихло.

Не закрывая ножа, человек потянулся левой рукой к заднему карману брюк и вынул оттуда маленький электрический фонарик. Очки он снова опустил на шею.

Тусклое пятно света начало свое путешествие по комнате, переносясь с места на место. Потом упало на записку, которую он минуту назад вынул из двери.

«Уезжаю на несколько дней в санаторий, потому что врач рекомендовал мне отдохнуть после этого происшествия. Молоко отдавайте пани Ганской, потому что у нее маленькие дети, а заплачено все равно до первого. Большое спасибо. Маковская».

На обратной стороне записки было написано большими буквами:

«ПАНУ МОЛОЧНИКУ!»

Человек постоял неподвижно в темноте, держа листок двумя пальцами, так как тремя другими все еще поддерживал в рукаве открытый нож. Потом положил листок на стол. Круг света скользнул по атласу, лежащему на столе, и замер на смешном рисунке девушки с конским хвостом и в туфельках на шпильках. Рядом было подчеркнуто название:

«ЗДРОИ…»

Фонарик осветил приоткрытый ящик, полный бумаг. Человек сунул нож в карман, положил фонарик в ящик и быстро начал рыться пальцами в ворохе записных книжек, тетрадей и других мелочей.

Наконец его пальцы, обтянутые резиновыми перчатками, наткнулись на конверт, в котором чувствовалась стопка чего–то жесткого. Он быстро открыл конверт. Оттуда высыпались фотографии. Часть из них была сделана фотографом–любителем, часть — в провинциальном фотоателье, несколько снимков явно были для служебных удостоверений. Он перебирал их одну за другой и на четвертой обнаружил надпись, сделанную на обороте ровным, каллиграфическим почерком: «Малгожата Маковская, род. 11 апреля 1938 г. в Камоцке». Ниже был адрес и маленькая круглая печать домового комитета, удостоверяющая подлинность данных. Снимок явно когда–то был сделан для служебной надобности, но потом остался неиспользованным. Человек быстро спрятал его в карман. Остальные засунул обратно в конверт и положил его на то же самое место, закрыл ящик, и фонарик погас.

В темноте он подошел к незанавешенному окну и, не подходя слишком близко к стеклу, посмотрел вниз, как будто хотел измерить расстояние до тротуара и изучить возможность проникновения в комнату этим путем. Везде было темно. Он оперся на подоконник и слегка наклонился.

В эту секунду его залил яркий свет из окна дома, расположенного напротив. Прежде чем он успел отпрянуть, заметил, что в этом окне стоит молодая красивая девушка в одном белье, придерживая рукой портьеру. Он не разглядел хорошо ее лица, потому что лампа находилась у нее за спиной, в глубине комнаты. Но она явно заметила его, потому что свет падал ему прямо в лицо. Это продолжалось, впрочем, только какую–то долю секунды. Он отпрянул тут же. Девушка удивленно смотрела на него, потом, вспомнив, что не одета, тоже отпрянула, набрасывая на плечи халатик. Он стоял в глубине комнаты, в бешенстве сжимая в руке погасший фонарик.

— Она успела увидеть… — прошептал он, покачивая головой со злостью. — Уже темно, а я отпрянул сразу…

Но он не был в этом убежден. Какое–то время он постоял посреди комнаты, морща лоб и прикусив нижнюю губу. Потом повернулся и быстро направился к двери.

В коридоре была тишина. Он отодвинул запор, нажал на ручку двери и закрыл ее за собой, снова всунул в щель записку для молочника и поспешно на цыпочках начал спускаться по лестнице.

Через несколько секунд он исчез в темноте, а когда вынырнул из нее на темную улицу, тот, кто внимательно следил бы за ним, мог бы заметить, что на нем уже нет очков, а воротник плаща опущен. Руки он держал в карманах, а когда вытащил их оттуда, чтобы закурить, перчаток на них не было.

Заметив, что зажигалка слегка дрожит у него в пальцах, он тихо выругался.

С утра сегодня ему не везло. Эта кассирша, оставшаяся живой в продырявленном, как решето, автомобиле, а теперь еще эта свистушка в окне…

Но та, в окне, никак не могла запомнить его лицо.

— Ты слишком нервничаешь, — шепотом сказал он себе.

Но он был человеком довольно педантичным и, вступив на дорогу преступления, верил, что, избавившись от всех следов, человек будет неуловим. После первого раза так и произошло. Теперь, собственно, тоже было так… но план не удалось осуществить полностью. Остался живой свидетель.

Человек усмехнулся, выходя из городка. Эта последняя оплошность должна быть исправлена. Он коснулся пальцами фотографии, лежащей в кармане плаща.

— Здрои, — проворчал он. — Хорошее место. Очень красивое. Хорошо помогает при расстроенных нервах…

Выражение лица у него стало серьезным, он свернул с дороги и нашел свою машину, оставленную в лесочке. Но это уже был не маленький «фиат», а…

Он включил зажигание, и через минуту автомобиль двинулся в сторону далекого города, огни которого светились вдали на линии горизонта. На небе сияла круглая голубоватая луна, освещающая шоссе.

Глава пятая

Во второй половине следующего дня полковник сидел в своем кабинете, склонившись над небольшой картой Польши. Рядом с ним, опершись о стол локтями, капитан Зентек всматривался в маленькие красные кружочки и задумчиво водил по ним карандашом, который держал в руке. Потом выпрямился и бросил карандаш на стол.

— Да, шеф… — сказал он без всякого энтузиазма. — Это все, из чего мы можем выбирать. Этот тип водит машину, и, наверное, у него есть собственная, потому что он, по–видимому, переезжал с места на место по всему Побережью. Первая пятисотка появилась в Сопоте примерно через три недели после нападения, но могла быть пущена в оборот немного раньше, чем попала в банк, который ее зарегистрировал. Вы же знаете, что банкнот может долго вращаться среди людей. Впрочем, он тогда забрал много сотен и пятисоток, номера которых в банке не записаны. А это значит, что мог находиться и в других местах, которых мы не в состоянии установить.

— Хм… — полковник постучал пальцем по карте. — Он мог сделать еще одно: поехать на Побережье, там быстро поменять большое количество пятисоток и немедленно вернуться в центральную часть Польши. Тогда наш выезд туда был бы бесцельным… Но этого могло и не быть, тогда выезд может принести пользу. — Он покачал головой. — Во всяком случае — выбора у нас нет. Нам только нужно определить место, куда вам отправиться. Если этот тип появится там только проездом, чтобы обменять банкноты, например, в железнодорожных кассах или в других местах, где всегда толпы народа, тогда нам не удастся ничего сделать. Трудно рассчитывать на кассиров и продавцов в магазинах, даже если дадим им список номеров банкнот. Впрочем, у нас ведь нет этих номеров..,

— Даже если бы они у нас были, — усмехнулся Зентек, — не каждый кассир так наблюдателен, как наша подопечная.

— Вот именно! — Полковник посмотрел на часы, взял телефонную трубку и попросил: — Соедините меня с пятнадцатым… Попросите ко мне Калусскую. Занята? Да, хорошо, можно через пять минут.

Он положил трубку, капитан вопросительно на него посмотрел.

— Они уже заканчивают с ней. Полковник усмехнулся. — Интересно посмотреть, что им удастся с ней сделать?

Что–то, наверное, удастся. В голосе Зентека слышались одновременно надежда и сомнение. — Хотя и говорят люди, что женщину делает одежда, но…

Он замолчал и махнул рукой. Полковник снова усмехнулся.

Кто–то постучал в дверь. Вошла женщина лет пятидесяти, одетая в милицейский мундир. Она остановилась у порога.

— Вы вызывали меня, товарищ полковник?

— Да. Как там наша кассирша?

— Еще несколько минут, и все будет готово. Парикмахер уже закончил свою работу. Сейчас мы подбираем ей сумочку и перчатки. — Она невольно рассмеялась, но сразу же стала серьезнее. — Она очень нервничает, бедняжка, и если бы я постоянно не разговаривала с ней, наверное, расплакалась бы. С разными я встречалась девушками. Сами знаете, кого здесь не встретишь. Но такой, чтобы дрожала от страха при виде красивого платья и парикмахера, еще не видела. Это просто неестественно, панове.

— Ну и как это все смотрится? — серьезно спросил Зентек.

— Так, ничего. Сами увидите. Гораздо лучше, чем можно было предположить. Если бы она еще умела во всем этом двигаться. Не говорю уже о туфлях, это для нее настоящая драма. Но так вообще… И она снова усмехнулась, припомнив что–то.

— Хорошо вам, товарищ Калусская… — Зентек тоже невольно усмехнулся, хотя совершенно не собирался этого делать. — Вам не надо выезжать с ней на месяц или на два в развлекательную поездку.

— А вы что хотели бы, капитан, чтобы вам государство определило в помощницы Джину Лоллобриджиду да еще наградило медалью за самопожертвование?

Милиционер Калусская, несмотря на то, что была всего лишь сержантом, была чем–то вроде особого учреждения в воеводской комендатуре, и ее отношение к молодым офицерам включало в себя наравне со служебной субординацией фамильярность и материнскую заботу об их жизни.

— Не нужна мне никакая Лоллобриджида, но хотелось бы иметь с собой кого–то, кто мог бы свободно вести себя в тех местах, где появляются набитые деньгами люди. Думаю, что мы потерпим неудачу, и это все.

— Во всяком случае, она очень наблюдательна, — шепнул полковник, рассматривая карту. — Пришлите ее ко мне, товарищ Калусская, как только она будет готова.

Выходя, Калусская подмигнула Зентеку, который отвернулся и быстро наклонился над картой.

— Ясно одно… — Полковник очертил на карте пальцем большой круг. — Переезды с курорта на курорт не имеют смысла. Таким способом мы будем искать его до конца света. Он направится в Устку, когда вы будете находиться в Сопоте, а когда поедете из Сопота в Здрои, он как раз приедет в Сопот. Если он хочет сыпать деньгами в разных местах и одновременно развлекаться, то нужно ждать его в одном месте. Добрый старый метод, хорошо себя зарекомендовавший. В конце концов вы сможете его дождаться. Какое место вам кажется более подходящим?

Зентек с минуту подумал, скользнул глазами по красным кружочкам, расположенным на карте.

— Наверное, Здрои… — сказал он после недолгого размышления. — Да, Здрои.

— Почему?

— Это самое лучшее, — он остановился, подыскивая слова. — В Здроях, в сущности, только одна улица, на которой все встречаются, и несколько ресторанов, которые можно обойти за два часа. Пляж тоже один и удобен для наблюдения. Если мы поселимся в хорошем месте, то есть в «Империале», потому что это самый дорогой и самый лучший отель, и ежедневно будем обходить все ключевые пункты, то должны встретить каждого приезжего. Да. По моему мнению, только Здрои…

— Согласен, — Полковник кивнул головой. — Поезжайте в Здрои.

И здесь очень пригодилось случайно подчеркнутое Малгожатой название местности. Если бы капитан Зентек знал, что в ту же самую минуту, в том самом городе другой человек, тот, кого он так хотел встретить, сидит над такой же картой и вглядывается в ту же самую красную точку; зная будущее, он побоялся бы брать с собой Малгожату Маковскую. Но, к счастью для одних и к несчастью для других героев этой драмы, будущее нельзя предвидеть.

Послышался тихий стук в дверь.

— Прошу. — Полковник поднял голову.

Дверь медленно отворилась.

— Ну что там такое? — прошептал Зентек нетерпеливо. Ему очень не хотелось, чтобы им теперь помешали.

На пороге стояла стройная, красивая девушка в сером, прекрасно скроенном костюме. На ногах у нее были туфли на очень высоких каблуках с такими узкими носами, что, казалось, клюют пол. Короткие пышные черные волосы обрамляли высокий красивый лоб. Большие, может быть, чуть–чуть слишком подкрашенные глаза с отчаянием смотрели на обоих сидящих мужчин.

Полковник поднялся с места.

— Слушаю вас, — удивленно сказал он. — Вы по какому делу?

Девушка ничего не ответила. Она стояла, опершись легонько красивой рукой о притолку.

— Прошу вас… Хм… Входите, пожалуйста.

Полковник повернулся к Зентеку и сказал вполголоса:

— Идите, капитан, вниз и устройте им там головомойку. Пусть караульный вместе со служащим из бюро пропусков немедленно поднимутся ко мне. Нужно выяснить, каким образом человек, не имеющий пропуска, может разгуливать по нашему зданию и стучать, куда ему вздумается, без доклада… — Он посмотрел на девушку. — Прошу вас. Вы ко мне?

Прежде чем Зентек успел встать, девушка оторвалась от двери и сделала несколько неуверенных шагов. Она подошла к столу, положила на него свои тонкие кожаные перчатки и маленькую сумочку того же самого оттенка. Потом неожиданно наклонилась, сняла туфли на шпильках и поставила их рядом с сумочкой и перчатками.

— Я… я не умею ходить на шпильках и… я хочу вернуться домой, — сказала она монотонным голосом Малгожаты Маковской. — Прошу вас отпустить меня. Очень прошу… Сейчас же…

— Это вы? — тихо спросил Зентек. — Да, это действительно она, шеф.

— Я. — Малгожата умоляюще сложила руки. — И прошу вас отдать мне мои туфли. Даже милиция не имеет права отбирать у граждан их обувь…

И она разрыдалась.

— Что они со мной сделали?.. Что они со мной сделали?

Полковник ожил. Он обошел стол и осторожно снял с него туфли. Потом наклонился и осторожно поставил их рядом с девушкой.

— Вы прекрасно выглядите, — убежденно сказал он. — Вы смотрели на себя в зеркало?

— Смотрела ли в зеркало? — Малгожата перестала плакать. Она явно была ошеломлена… И снова подбородок у нее затрясся. — Но это же не я. Я выгляжу не так.

Полковник указал пальцем на туфельки.

— Я даже не предполагал, что у вас такие маленькие ноги.

— Тридцать четыре с половиной, — сказала Малгожата и вытерла глаза тыльной стороной ладони.

— Вот именно. Тысячи женщин отдали бы полжизни за такой маленький размер обуви. И вообще вы очень красивы. Да, исключительно красивы. И сами об этом до сих пор не знали, правда? Вы даже не предполагали этого. Какое счастливое стечение обстоятельств, что… — улыбнулся он ей, — что государство все это финансирует. Хотя, разумеется, у вас будет задание, но тем не менее пляж, солнце; танцев и отдыха вас при этом никто не лишает. За работу, Золушка! Желаю вам успеха. Когда нам удастся поймать преступника, вы вернетесь домой и будете вспоминать эти несколько недель, проведенные у моря, с большим удовольствием. Золушка, прошу вас надеть туфельки!

И Малгожата Маковская тоже неожиданно улыбнулась сквозь слезы. Она наклонилась и всунула свои маленькие ножки в узкие лодочки шпилек.

Но ни полковник, ни капитан Зентек не услышали и не заметили, что губы ее тихо двигаются.

— Не буду Золушкой, — прошептала девушка. — Не буду… Но как это сделать? Боюсь, боюсь, боюсь…

Когда она выпрямилась и посмотрела на них, Зентек с удивлением увидел, что у нее огромные голубые глаза, которые смотрели так невинно и умоляюще, что он внезапно почувствовал желание позаботиться об этой беззащитной, наивной девушке и уберечь ее.

Он потряс головой, чтобы избавиться от этого странного ощущения. В эту самую минуту он заметил, что полковник наблюдает уже не за девушкой, а за ним.

И, возможно, ему это только показалось, но он мог бы поклясться, что в глазах полковника было явное веселье.

— Хорошо, — холодно сказал капитан Зентек. — Раз вы уже готовы, приступим к обсуждению подробностей нашего плана.

— Да. — Малгожата Маковская кивнула красивой черноволосой головкой, и капитан быстро начал рыться в бумагах на столе своего шефа, хотя не мог понять, что он там ищет.

Но ему не хотелось, чтобы кто–то из них увидел, как он покраснел до ушей.

Глава шестая

Служащий отеля внес в номер чемоданы, поставил их посреди комнаты на ковре, потом подошел к окну и отодвинул шторы. Комната осветилась ярким солнечным светом, а когда служащий открыл окно, створки которого бесшумно распахнулись, она наполнилась отдаленным шумом моря и голосами людей на пляже.

Служащий отошел от окна и застыл в позе, полной почтения.

Женщина, которая вошла в комнату, была молодой, черноволосой, стройной и красивой. Она расстегнула пуговку летнего дорожного костюма, сняла перчатки и осмотрелась. На секунду служащему показалось, что эта красивая женщина чем–то испугана. Но, когда она вынула из сумочки и с улыбкой протянула ему десятизлотовый банкнот, он поклонился и молча вышел. Идя по коридору, он усмехнулся про себя. Ему было только пятнадцать лет, но женская красота произвела на него большое впечатление. Впрочем, молодые девушки, как правило, были с ним гораздо любезнее, нежели те, которые были старше лет на десять–пятнадцать. Старушки были добры к нему, но имели обыкновение расспрашивать, ходит ли он в школу и как учится. Оказавшись внизу, он уселся за свой стол, наблюдая за прогуливающимися через открытые двери отеля.

Тем временем молодая женщина, которая осталась одна в комнате, осмотрелась еще раз, недоверчиво подошла к кровати, уселась на ней и подпрыгнула несколько раз, как ребенок, пробуя пружинность матраца. Потом встала и подошла к открытому окну. Солнце осветило ее лицо, она закрыла глаза, но сразу же открыла их снова и сосредоточенно стала смотреть в голубую даль моря, где у самого горизонта на восток плыл маленький, как игрушечный, кораблик, сопровождаемый полоской черного дыма.

Она смотрела долго, пока глаза у нее не начали слезиться. Потом повернулась и потянулась к своей маленькой сумочке, из которой вынула темные очки. Когда она надела очки, внимательный наблюдатель после некоторых колебаний смог бы узнать в ней прежнюю Малгожату. Она посмотрела на море еще немного, а потом вернулась к кровати. Затем начала обходить комнату, слегка прикасаясь ко всем предметам. Остановилась перед монументальным ящиком телевизора, открыла дверь ванной комнаты, заглянула и удивленно покачала головой. Она вошла туда и повернула два вращающихся зеркала, в которых отражался ее элегантный силуэт. Стоя перед одним из них, она легким красивым движением поправила волосы и улыбнулась себе. Вернувшись в комнату, она остановилась у кровати и подняла телефонную трубку. Аппарат был белого цвета, и вместо шнура у него была плотно скрученная спираль, которая растянулась, когда Малгожата поднесла трубку к уху.

— Центральная, слушаю, — раздался любезный голос в трубке.

— Что? Нет, ничего, прошу прощения. — Испугавшись, она быстро положила белую блестящую трубку на место.

Наверху она только теперь заметила очень красивую люстру с тремя рожками. Она подошла к стене и нажала одну из имеющихся там кнопок, потом — вторую, потом — третью. Но люстра не загоралась. Девушка пожала плечами и подошла к чемоданам.

Она стала вынимать оттуда одно за другим белье, пижамы, блузки. Она слегка оглядывала их, бросая на кровать, тихо напевая и постоянно удивленно качая головой.

Кто–то тихо постучал в дверь.

— Прошу…

Она выпрямилась и улыбнулась. Но это был не капитан Зентек. В дверях стоял невысокий лысый мужчина в белой куртке. Он поклонился и, держа ладонь на ручке двери, сказал:

— Добрый день, уважаемая пани. Вы звонили, правда? Хотите причесаться и помыть головку после путешествия, не правда ли?

— Я?.. Нет… — Она испуганно покачала головой. — Я только вошла, — извиняющимся тоном сказала она.

Раздался другой стук.

Молодая, изящная, немного излишне подкрашенная девушка, также в ослепительно белой одежде, улыбнулась Малгожате.

— Добрый день! Маникюр, не правда ли?

Малгожата открыла рот, но прежде чем она успела ответить, раздался третий стук.

— Что подать уважаемой пани? Что–нибудь из еды или из напитков? Может быть, мороженое, потому что сегодня очень жарко? — Официант с убийственными бакенбардами остановился в ожидании, с салфеткой, переброшенной через руку.

— Но я в самом деле… не звонила. — Малгожата протестующе покачала головой.

Стоящая в дверях тройка в белых одеждах обменялась быстрыми взглядами.

— Наверное, нам показалось, — с улыбкой сказала девушка. — Извините.

— К вашим услугам… — добавил парикмахер.

И все трое исчезли.

Когда дверь за ними закрылась, Малгожата медленно подошла к стене и посмотрела на кнопки, которые нажала за минуту до этого. Над каждой из них была нарисована своя картинка: нож с вилкой, расческа и ножнички.

Девушка опять покачала головой и вернулась к чемодану. На дне его лежала книжка. Она взяла ее, уселась на край кровати, по–хозяйски, отогнув угол покрывала, и погладила шершавую поверхность обложки, посредине которой виднелось отверстие, проделанное пулей.

«Еще немного, и меня бы не было на свете… Уже никогда… Я не приехала бы сюда. Меня похоронили бы вместе с теми двумя. Пан директор произнес бы короткую речь, что мы погибли на посту. Инка положила бы цветы на могилу и, наверное, поплакала бы немного. А потом поехала бы на свидание…» — Она подняла голову и посмотрела в окно.

— В газете написали, что это чудо, — громко сказала она. — Чудо, что я осталась жива. Значит, что я на самом деле должна была быть убита. А если я живу, это значит, что… что… — Она посмотрела на книжку. — Нет, я не должна быть Золушкой. — Она встала и снова подошла к зеркалу. — Как это произошло? Все равно. Ты находишься здесь, Малгося, и у тебя нет другого выхода, кроме как перестать быть Золушкой из маленького городка.

Она выпрямилась, но лицо в зеркале ответило ей испуганными, широко открытыми глазами, а губы девушки в зеркале тихо сказали:

«Я умру со страха. Я знаю, что умру со страха. Я никогда не смогу быть не такой, как я есть. Никогда в жизни».

Малгожата вздохнула и закрыла глаза. Девушка в зеркале, разумеется, исчезла. С минуту она стояла неподвижно, потом подняла веки и, не глядя больше в зеркало, подошла к расположенному на стене щитку с кнопками. Открытой ладонью она нажала все три кнопки сразу и отпрянула на середину комнаты.

А когда раздался стук и в открывшейся двери появились те же самые три особы, которых она перед этим отослала, Малгожата свободно улыбнулась им. Потом, растягивая слова и стараясь сделать выражение лица, которое могла бы иметь очень богатая, скучающая и привыкшая к обслуживанию и комфорту особа, сказала:

— На этот раз я действительно звонила. Прошу причесать меня, сделать маникюр и… и принесите мне, пожалуйста, рюмку бургундского.

Она все еще с улыбкой смотрела на них, но сердце ее заколотилось от страха. Никто не усмехнулся. Они поклонились.

— Хорошо, уважаемая пани.

— Сию минуту, уважаемая пани.

— Уже несу, уважаемая пани.

И снова исчезли. Выпрямившаяся фигура девушки внезапно как бы обмякла, плечи опустились. Но через несколько секунд она снова выпрямилась.

— Бургундское… — сказала она открытому окну и голубому небу. — Это неплохое слово, Малгожата, — бургундское…

Комната, в которой в эту минуту стоял капитан Зентек, очень напоминала ту, в которой расположилась Малгожата, с той только разницей,, что отделана была в более темных тонах.

Зентек быстро взглянул на себя в зеркало, пригладил волосы и поправил воротник мягкой белой рубашки. Потом вышел, заперев за собой дверь на ключ. Над его комнатой блестели три металлические цифры: «101».

Коридор второго этажа был широк и устлан толстым красным ковром, приглушающим звук шагов. Капитан прошел по нему и, оказавшись на противоположной стороне лестничной клетки и лифта, остановился у двери под номером 117. Тихо постучал.

— Прошу, — долетел до него приглушенный голос Малгожаты.

Зентек заколебался на секунду.. Ему показалось, что, когда он подходил к двери, оттуда были слышны какие–то другие, мужские голоса. Он нажал на ручку.

— Мне пришло в голову, что мы можем сейчас…

Он оборвал фразу на половине и как вкопанный остановился при виде того, что делалось в комнате. Малгожаты вообще не было видно, просматривались только некоторые фрагменты ее фигуры. Голова была спрятана в серебристом шлеме сушилки для волос, тело — покрыто белым полотенцем. Одна стопа находилась в тазике с горячей водой, вторую держала в руках сидящая на маленьком стульчике девушка, которая быстро манипулировала в эту минуту странной формы ножничками и даже не подняла голову, когда он вошел, занятая без остатка своей работой, как хирург, выполняющий сложную операцию. На маленьком столике около сидящей Малгожаты стоял высокий узкий бокал, до половины наполненный пурпурным, искрящимся на солнце напитком.

— Ох, прошу прощения. Я не знал… — Зентек сделал движение, как будто хотел отпрянуть назад.

— Сейчас я буду готова, братик, — донесся до него веселый голос. — Подожди меня внизу, хорошо? Как только я буду готова, сразу спущусь!

— Ладно. Я, разумеется, подожду тебя в холле.

Он вышел и закрыл за собой дверь. Какое–то время он стоял перед ней, бессмысленно вглядываясь в блестящие цифры номера, и внезапно фыркнул от смеха.

Он повернулся и пошел по коридору, а потом спустился вниз по лестнице, спиралью окружающей широкую застекленную шахту лифта. Он все еще смеялся, только оказавшись под огнем любопытных глаз регистратора, портье, лифтера и боя в красной курточке, с трудом постарался придать своему лицу скучающее, безразличное выражение. Бой через секунду сорвался и выбежал из отеля при виде подъезжающего автомобиля, на верху которого громоздилась пирамида чемоданов. Сезон в Здроях только начинался, и прекрасная погода привлекала сюда большое количество гостей.

Зентек осмотрелся. Холл отеля сиял чистотой, и с первого взгляда было видно, что «Империал» готов принять всех, у кого хватит средств провести отдых в самой роскошной обстановке, какую можно отыскать на протяжении ближайших двухсот километров.

Капитан осмотрелся с удовольствием. Для человека, недавно получившего полмиллиона злотых, «Империал» был идеальным местом пребывания. Если, разумеется, этот человек приедет сюда…

Зентек вздохнул в душе, но потом настроение у него снова улучшилось. Во всяком случае, выбор места был правильным. Теперь не оставалось ничего другого, только ждать и дать девушке как можно больше возможностей для наблюдения за прибывающими на курорт.

Он поднял голову. Бой и портье как раз внесли чемоданы и поставили их у входа в лифт. За ними в холл вошла пара полных седых людей: мужчина и женщина, красные, запыхавшиеся в слишком теплой дорожной одежде. Они подошли к регистрационной стойке. Мужчина четко назвал свою фамилию и номер заказа. Служащая наклонила голову и с улыбкой подала портье ключ от номера.

Капитан снова углубился в свои мысли. К счастью, много людей можно было сразу отбросить. Вот такой, к примеру, полный пожилой мужчина не смог бы соскочить с находящегося в четырех метрах над землей ствола дуба, держа, к тому же, в руках автомат.

Глава седьмая

Песок был горячий и сухой. Погрузив в него руки, Малгожата наткнулась на маленькую розовую раковинку, осторожно взяла ее и положила на ладонь.

— У Инки есть много таких ракушек, нанизанных на нитку… — сонно сказала она. — Она носит их иногда как бусы с летними платьями…

— Кто эта Инка? — Капитан Зентек не повернул головы. Он зевнул и закрыл глаза. Солнце было в зените, и жаркий воздух окутывал их белые тела, лежащие на большой махровой простыне, разложенной в нескольких десятках шагов от моря.

— Подруга. — Малгожата сдула песок с раковинки и положила ее на свою пляжную полотняную сумку. Посмотрела наверх и сощурилась. — Двенадцать… В это время у нас всегда полно клиентов…

— Да… — Зентек открыл глаза и приподнялся на локте. На пляже было достаточно много людей, но они уже проделали две прогулки по его территории полчаса назад, теперь уже вряд ли можно было ожидать нового наплыва отдыхающих. Кто собирался прийти, уже пришел. Через час начнется массовый уход. — Почему именно в двенадцать? — спросил он без всякого интереса.

Двое последних почти бессонных суток давали о себе знать.

Ему ужасно хотелось спать, а спокойный шум лениво накатывающихся на берег волн, которые затем с тихим однообразным шелестом расплывались на его песчаной поверхности, действовали на него как колыбельная.

— Потому что в двенадцать съезжаются люди с разных предприятий и заводов всего повята. Так уж сложилось. Постоянно приходят одни и те же люди. Но я совсем их не знаю, вы знаете… Только руки…

— Как это руки? — Он уселся, вынул из сумки бутылку с маслом и намазал себе плечи, одновременно думая о том, что ни за что на свете не хотел бы оказаться сейчас в кабинете полковника на одном из совещаний, на которых было необходимо концентрировать внимание, потому что шеф говорил быстро и требовал, чтобы ему задавали вопросы, если кто–то чего–то не поймет. Эту мысль он немедленно отогнал от себя, потому что ставил службу превыше всего и даже такие чувства, которые против своей воли испытал минуту назад, считал нелояльными по отношению к обязанностям офицера милиции.

— Да, руки. Окошечко кассы расположено так низко, что заслоняет голову клиента. Я вижу только руки, документы и средние пуговицы пиджаков, — рассмеялась она. — Боже, как тут хорошо! Не знаю, что вы подумаете обо мне, но если бы не то, что они… эти двое, Станислав и наш водитель, погибли, то я совсем не огорчалась бы, что этот человек стрелял в меня. Но вы, наверное, мне не верите…

Она взяла у него бутылку с маслом и вылила оттуда немного на ладонь, потом начала старательно втирать липкую жидкость в тело.

— Умоляю тебя, не говори мне «вы». Мы не можем об этом забывать.

Малгожата откинулась на полотенце и, лежа навзничь, закрыла глаза. Он посмотрел на нее и покачал головой. В очень открытом купальном костюме она выглядела выше, стройнее и изящнее, чем даже в одежде. Перед его глазами мелькнул тот ее образ, который впервые предстал перед его глазами два дня назад: сгорбленная, некрасивая, необаятельная сидела она напротив полковника, повторяя только «да» и «нет». Как это было возможно?

— Вас что–то беспокоит?

Только в эту минуту он увидел, что девушка смотрит на него из–под полуприкрытых век.

— Нет. — Он решительно покачал головой. — Я просто постоянно думаю о том, что мы приехали сюда и будем здесь ждать его, а он может не появиться тут в течение ста ближайших лет.

— Да, это было бы нехорошо, — спокойно сказала она тоном, который явно говорил о том, что она ничего не имела бы против этого. Потом она открыла глаза. — Вы хотите отсюда уехать? Здесь так красиво! То есть, я хотела сказать, что здесь так хорошо, что на его месте я бы обязательно приехала сюда. Я даже не думала, что наше море выглядит так же, как море в фильмах.

— Мы приехали сюда не восхищаться Балтийским побережьем а найти убийцу, который может сюда не приехать. И в этом состоит самая главная проблема.

— И что вы хотите сделать?

— Не говори мне «вы». Даже наедине ты должна к этому привыкать.

— Тогда: что хочешь сделать?

— Ничего. У нас нет другого выхода. Полковник тоже так думает: у нас гораздо больше шансов встретить его, не меняя места пребывания. Но не будем говорить сейчас об этом. Нужно, чтобы ты отдохнула после дороги и после всех этих событий и… — он усмехнулся, — перемен. Это наше первое и последнее свободное утро здесь. Потом мы постоянно будем среди людей, будем заводить как можно больше знакомств, будем стараться быть на виду и видеть всех остальных. Ты понимаешь, правда?

Он посмотрел на девушку. Она не слушала его. Ее широко открытые глаза вглядывались во что–то за его спиной. Лицо было напряженным.

Капитан молниеносно обернулся, готовый к прыжку или к отражению возможного нападения.

Из воды прямо напротив них вынырнула из волн странная голова, до половины спрятанная под маской для подводного плавания.

— Что? — прошептал Зентек, хотя расстояние и шум волн и так не позволили бы выходящему из воды человеку услышать ни слова, даже сказанного нормальным голосом.

Малгожата ничего не отвечала. Пловец снял маску и вышел из воды. Это была девушка. Она медленно шла вдоль линии прибоя, распущенные волосы спадали ей на плечи, и только теперь стало видно, что это совсем молоденькая девушка, почти ребенок.

Малгожата глубоко вздохнула.

— Это не он. — Черты ее лица смягчились. Она посмотрела на Зентека и сконфуженно улыбнулась. — Я с самого начала знала, что это не он, но я испугалась этой головы над водой. — Она потерла лоб рукой. — Наверное, это уже не пройдет у меня. Со вчерашнего дня я смотрю на людей совершенно иначе… Меня притягивают очки. Я постоянно сравниваю, сравниваю и вспоминаю…

— Это прекрасно! — Капитан явно был доволен. — Об этом ведь и шла речь! Все это пройдет, когда мы в конце концов его поймаем.

— Да, тогда все пройдет, — тихо сказала девушка и искоса посмотрела на Зентека. — Но для вас это, наверное, будет очень счастливый день. Вы вернетесь к своей работе, к своей семье, к жене… Наверное, вы уже скучаете, правда?

— Во–первых, у меня нет ни семьи, ни жены, а во–вторых, то, что я здесь делаю, это тоже моя работа, а в–третьих, не знаю, что я сделаю, если ты не перестанешь говорить мне «вы»! Завтра все Здрои будут знать, что мы с тобой вовсе не брат с сестрой, а от этого только один шаг до сплетен и до того, чтобы кто–то начал задумываться, что мы здесь делаем вместе.

— Ну, они, наверное, подумали бы… — Малгожата замолчала и покраснела. В душе она поблагодарила провидение за то, что солнце светило прямо в глаза, что весьма затрудняло наблюдение. Впрочем, капитан в эту минуту на нее не смотрел. — Извини. Я не могу сразу привыкнуть, но я буду очень стараться, чтобы не испортить нам работу.

Она замолчала. Зентек посмотрел на часы, лежащие между ними, снова лег навзничь и замер. Они лежали так, вслушиваясь в шум волн и тихий шелест ветра, который поднялся и зашумел в листьях растущих на острове деревьев.

— О чем ты думаешь? — неожиданно спросил он.

— Об этом пловце.

— Почему? Ведь ясно, что эта девушка не может быть тем, кого мы ждем.

— Я не об этом думала. А о том, что если бы это был он, то уже сегодня вечером мы вернулись бы домой, правда?

— Ну, разумеется. Не было бы повода продолжать сидеть здесь.

— Вот именно.

— Что «вот именно»?

— Завтра, ровно в восемь, я сидела бы с Инкой в нашей кассе и открывала бы окно. Первый клиент мог бы уже ждать, а мог бы прийти через четверть часа, и Инка успела бы мне рассказать, с кем познакомилась в кино или на именинах у Ковальских. А этот пляж, этот отель, эти ракушки и вы… и ты… исчез бы, как сон… — Она замолчала, но когда Зентек ничего не ответил, добавила через минуту: — Я боюсь.

— Чего? Ведь он не знает, что ты здесь, а потом, сейчас тебя не узнала бы даже родная мать. Я сам никогда бы не поверил, что человек может так измениться.

— Я не его боюсь.

— А чего?

— Вечером мы пойдем на дансинг, правда? А я совсем не умею танцевать.

— Боюсь, — прошептала она и хотела податься назад, но рука Зентека, на которую она опиралась, была решительной и непреклонной. Малгожата прекрасно выглядела в вечернем платье, но сошла по лестнице неуверенно и, увидев через открытую дверь зал ресторана, утопающий в полумраке, со множеством людей, которые уже заняли места за столиками, остановились.

Капитан усмехнулся и наклонился к уху девушки.

— Это совсем не страшно. Ты привыкнешь к этому скорее, нежели предполагаешь. С этим так же, как с умением плавать: нужно иметь достаточно смелости, чтобы прыгнуть в воду. А потом уже все идет само собой.

— Я умею плавать с детства, — сказала Малгожата драматичным шепотом. — Но у нас есть река, а здесь… — она не закончила фразу.

В этот самый момент мимо них прошел высокий красивый молодой человек привлекательной наружности. Он шел один, оглядываясь по сторонам, по всей вероятности, также был здесь первый день, так как кожа его еще не приобрела бронзовый оттенок. Он остановился в дверях ресторана и скучающим взглядом скользнул по столикам. Потом отвернулся в поисках пепельницы, где мог бы погасить сигарету, которую держал в руках. Когда его взгляд упал на Малгожату, он внезапно выпрямился и совершенно открыто скользнул по ней восхищенным взглядом. Отойдя в сторону, он еще раз обернулся, как будто не мог оторвать взгляда от девушки.

— Почему он так на меня смотрит? — шепотом спросила Малгожата, уже без сопротивления позволив увлечь себя к двери, ведущей в ресторан.

— Почему? — Зентек остановился, в поисках свободного столика. — Вслед такой девушке каждый обернется… О, сядем за этот…

И он направился к маленькому столику у стены, отделенному колонной от остальных. Малгожата шла перед ним, чувствуя на себе взгляды мужчин и женщин, мимо которых они проходили. Головы мужчин поворачивались ей вслед, когда с опущенной головой, зарумянившись, она старалась как можно быстрее дойти до места. Ей казалось, что все это длилось целый час. Наконец она упала на стул, который придвинул ей Зентек.

— Ты так говоришь, чтобы меня подбодрить…

Она замолчала, потому что сразу появился официант и положил перед ними меню, оправленное в тонкую темно–красную обложку с тиснением «Империал». Девушка взяла меню в руки и коснулась пальцами его переплета, потом повертела в руках.

Зентек тихо кашлянул. Она быстро подняла голову.

— Чем могу служить? — Официант, улыбаясь, наклонился к ней.

— Ох, я ничего… — Малгожата покачала головой. — Я не могу…

— Тогда, может быть, сначала я принесу две водочки и какую–нибудь закуску? — сказал официант. — А вы тем временем обдумаете все, правда?

И он исчез, заметив согласный кивок Зентека, прежде чем девушка успела запротестовать.

— Мы что — будем тут пить водку?

— Думаю, что одна рюмка крепкого напитка на тебя хорошо подействует. Это всегда улучшает самочувствие.

— Но я…

Она замолчала. Вдалеке, у бара, она снова увидела того самого молодого человека, и ей показалось, что он внимательно за ней наблюдает. Но поклясться в этом она не могла бы, потому что в ту минуту, когда она–заметила его, бармен как раз поставил перед ним рюмку, и молодой человек повернулся в его сторону.

Оркестр заиграл неожиданно быстро и громко. От столиков стали подниматься пары. Паркет быстро заполнялся. Малгожата посмотрела на Зентека и уже открыла рот, чтобы что–то сказать, но в эту минуту у столика появился официант.

— Вот все, что вы заказывали…

Она недоверчиво смотрела на быстро появляющиеся на столике блестящие приборы и тарелочки. Черная икра, уложенная в небольшую пирамидку, на которой желтели пластинки лимона, заинтриговала ее. Она быстро наклонилась, но сразу же выпрямилась и посмотрела на спутника. Однако Зентек осматривался в зале и не заметил этого.

Официант подкатил маленький столик на колесах и с улыбкой отошел. Малгожата протянула руку и сняла белую салфетку, в которую было завернуто серебряное ведерко, стоящее на столике.

— Там есть лед? — тихо сказала она, касаясь Зентека. — Зачем?

— Холодная водка гораздо лучше.

Капитан вынул из ведерка бутылку и налил водку в рюмки.

— За успех наших поисков…

Малгожата взяла у него из рук свою рюмку и подняла ее. — Я должна выпить сразу все?

— Выпей. Ты слишком нервничаешь. Это тебе поможет.

Она послушно кивнула головой. Он окинул ее быстрым взглядом и на секунду задумался, как могли они оба — полковник и он не заметить, что она так хороша собой. У нее были белые красивые плечи, контрастирующие с темным вечерним платьем. Да, но тогда, во время допроса, ее тело было скрыто чем–то, как бы специально предназначенным для того, чтобы прятать ее от глаз наблюдателей. В эту минуту он не мог поверить, что это одна и та же девушка.

— Твое здоровье, Золушка.

Он быстро поднял рюмку и выпил. Малгожата решительно сделала то же самое.

Он взглянул на нее. Она сидела совершенно неподвижно. Ее рука медленно опустилась на стол, ставя пустую рюмку. Она тихо закашлялась и смущенно улыбнулась.

Зентек налил в бокал минеральной воды. Она поблагодарила его наклоном головы и выпила.

— О Боже… — тихо сказала она. — И это только начало.

— Ты не должна больше пить водку, если не хочешь. — Он подвинул ей икру. — Речь совсем не идет о том, чтобы мы израсходовали здесь как можно больше денег со счета нашего министерства. Речь идет о том, чтобы…

— Как это едят? — Она не слушала его и была довольна, как ребенок.

— Это… можно намазать на хлеб и выжать туда несколько капель лимонного сока. Вот так…

— Это икра, правда?

— Да, черная.

— А есть еще красная?

— Да. У нее зерна больше.

— Я знаю… — Она кивнула головой с явным удовольствием. — Я читала об этом…. в одной книжке. — Она подняла на него глаза и вдруг неожиданно фыркнула от смеха. — Правда, как это смешно? Никогда в жизни я не видела икры.

— Я надеюсь, ты не думаешь, что офицеры милиции каждый день едят икру за завтраком ложками?

— Хорошо… — Малгожата откусила кусочек хлеба с икрой и сидела, задумавшись. Ей было весело. Он заметил, что ее глаза блестят. — Ты… ты можешь налить мне еще одну рюмку?

Он налил. Они снова выпили.

— Это очень плохо, водка. Не понимаю, как люди могут продавать даже одежду, чтобы напиться. У нас в доме есть один человек. Его зовут… — Она замолчала. — Нет. Не буду вспоминать сейчас о Камоцке. У меня горячо вот здесь.

Зентек молча улыбнулся, глядя на нее. На минуту он даже забыл, что их сюда привело. Но, к его удивлению, сама Малгожата напомнила ему об этом и сделала неуверенный, широкий жест рукой, обводя столик и танцующие на паркете пары, потом сказала вполголоса, как бы заканчивая свою невысказанную мысль:

— Как мы его найдем? Ведь здесь столько людей, а это только один ресторан из всех, которые есть в Польше.

И она рассмеялась без всякого повода и посмотрела на него.

— Я вижу, что тебе не следует давать слишком много водки. — Капитан старался говорить серьезно, но в конце фразы и он улыбнулся. — На сегодня достаточно.

— Почему? Ведь если мы здесь находимся, то я должна вести себя так же, как вели бы себя те, за кого мы себя выдаем. Она бы, наверное, больше пила, правда?

— А кем, по–твоему, является та особа, за которую ты себя выдаешь?

— Это очень, очень, очень красивая девушка, у которой много денег, и ей незачем работать. У нее богатый отец, и она единственная дочь. И родители все ей позволяют. А она уже совершенно испорчена. И уже много раз пила водку в ночных ресторанах, у нее нет никаких проблем. Как ты думаешь?

— Наверное, так… — серьезно сказал он после некоторого колебания. — Но эта модель для нас не самая подходящая.

— Почему?

— Потому что, поступая подобным образом, мы никогда ничего не будем видеть, зато нас будут видеть все. А нам ведь нужно совсем другое. Я думаю, что ты должна быть спокойной и уравновешенной.

— Да, — покорно ответила она. — Боже, как здесь хорошо. Знаешь, если бы даже я сейчас его увидела, то, может быть, немного пожалела об этом, но как бы там ни было, я уже ела икру и вела с тобой беседу за столиком.

— Вела со мной что?

— Беседу. Мы разговаривали, обсуждали великосветские новости и так далее. Как в книжках…

И она начала тихо смеяться, глядя ему в глаза, но сразу же отвела взгляд. И вдруг снова увидела того молодого человека.

Он сидел у бара и курил сигарету. Глаза его скользили по залу, но постоянно возвращались к отдаленному столику в углу.

— Может быть, мы потанцуем, чтобы воспоминания были такие, какие должны быть. — Зентек сделал движение, как будто хотел подняться с места.

Она остановила его, накрыла ладонью ею руку, придержав ее на поверхности столика.

— Ты же знаешь, что я не умею! То есть умею, но очень плохо. Даже не знаю, что сейчас играют.

— Это не имеет значения. Мы должны находиться на паркете, потому что оттуда можем рассмотреть всех с близкого расстояния.

Он встал, изящно согнул руку и легко поклонился. Но когда Малгожата поднялась, серьезная и немного испуганная, в дверях ресторана появился человек в ливрее, несущий черную табличку. На ней мелом были написаны номер «101» и слово «Телефон».

— Это мне… — Зентек еще раз быстро поклонился. — Прошу прощения. Я сейчас вернусь…

— Слава Богу, — прошептала девушка, с облегчением улаживаясь обратно на стул.

Со стороны бара эта сцена была видна очень хорошо. Сидящий там молодой человек проводил глазами Зентека, заметил портье с табличкой, соскользнул со стула и, лавируя между столиками, подошел к Малгожате.

Она заметила его, когда он остановился в двух шагах от нее и поклонился, приблизился еще на шаг и сказал:

— Прошу прощения, не могу ли я пригласить вас на этот танец? Мне кажется, что я смог найти свободную минутку в вашей жизни?

— Что? — не поняла она. — Что, простите?

— Я хотел сказать, что вы, наверное, никогда не бываете одна. Впрочем, это совершенно понятно… — Он развел руками, как бы беря в свидетели всех присутствующих. — Только один этот танец… Но я не хотел бы быть навязчивым…

— Но я…

— Прежде чем тот пан закончит разговаривать по телефону мы уже вернемся…

— Так вы видели?

— Да. Я просто не мог этого не видеть. Я постоянно смотрел в вашу сторону.

И он поклонился еще раз.

Малгожата, боясь показаться смешной, не зная, как себя вести, не находя никаких слов, встала. Он быстро пошел впереди, прокладывая ей дорогу в сторону танцующих. Хочешь не хочешь, ей пришлось пойти за ним.

Они начали танцевать. Через несколько шагов она сбилась с ритма и чуть споткнулась. Он поддержал ее.

— Прошу прощения, — тихо сказала она, чувствуя, что краснеет, и думая, что в последний раз танцевала на именинах Инки. Мало танцевала, потому что из двенадцати человек было семь девушек и только пять молодых людей. Почти все они были из банка, коллеги.

— Это я должен просить прощения. Как легко вы танцуете! — Он сказал это таким восхищенным голосом, что она подняла глаза и недоверчиво посмотрела на него.

— Ну что вы. Я совсем не умею танцевать. Почти никогда не танцую…

— Не любите танцевать?! Это невозможно.

— Может быть, и люблю. Но так все время складывается…

— Наверное, ваш муж не любит танцевать, — с пониманием сказал он.

— Муж? — Малгожата засмеялась и чуть не споткнулась во второй раз.

— Ну, тот пан, который пошел к телефону. Это не ваш муж?

— Нет. — Она взяла себя в руки, вспомнив, что делает здесь. — Это мой брат.

— Родной?

— Самый что ни на есть.

Тем временем капитан Зентек вошел в телефонную кабину в холле и тщательно закрыл за собой стеклянную дверь.

— Это вы? — спросил знакомый голос с другого конца провода.

— Да, шеф.

— Хорошо меня слышите?

— Прекрасно.

— Я вас также. Говорите коротко, что слышно?

— Пока, разумеется, ничего. Акклиматизируемся.

— Вам можно позавидовать. Как подопечная?

— Совершает удивительные, совершенно неожиданные поступки, — Зентек невольно усмехнулся в трубку.

— Как и все девушки. Мужчина в изменившихся обстоятельствах остается самим собой. Женщине достаточно одеться по–другому, как она совершенно меняется. Можно сказать: хамелеон. Но я не об этом хотел с вами поговорить.

— Слушаю, шеф.

— Наше отделение там, у вас, с сегодняшнего дня будет получать всевозможные инструкции для вас. Комендант будет ждать вас ежедневно в семь утра у себя. Это, по–моему, час, когда все отдыхающие еще спят. Думаю, что тогда вряд ли кто ходит по улицам. Если захотите связаться со мной, делайте это через него. Если не будет необходимости идти в отделение, позвоните ему по телефону. Он ждет вашего звонка. А завтра будет у себя в семь часов.

— Я понял шеф. В семь утра.

— И еще одно…

— Да, шеф?

— Не влюбись случайно. Это, правда, не противоречит правилам, но, по–моему, парализует внимание.

— Не беспокойтесь, шеф. Мое внимание поглощает только одно.

— Хм… — сказал полковник. — Когда я был в вашем возрасте, не всегда мог устоять перед… Но это неважно. Другое время, другие люди. Желаю успеха.

— Благодарю вас, шеф. До свидания.

Он повесил трубку, усмехнулся и вышел из кабинки.

— Вы — прелесть, — сказал молодой человек. Оркестр на минуту перестал играть, но, прежде чем они успели сойти с паркета, зазвучала новая мягкая мелодия. — Я очень рад, что это ваш брат.

— Почему это так вас радует?

— Почему! — Он слегка прижал ее к себе и наклонился к ее уху. — Потому, что всегда жаль, когда кто–то имеет все права на такую красивую девушку.

Малгожата покраснела и отстранилась.

— Прошу вас так со мной не разговаривать…

Она сказала это так тихо, что он едва смог уловить эти слова.

— Прошу прощения. — Молодой человек сразу стал серьезнее, слегка отстранился и, осторожно ведя ее в танце, заглянул ей в глаза. — Прошу вас, не сердитесь на меня. Но вы, правда, так хороши собой… О, уже вернулся ваш брат!

Они перестали танцевать и направились к столику, за который уселся Зентек, оглядываясь в поисках девушки. Когда она подошла, капитан поднялся с места. Быстро взглянув на ее лицо, он одновременно ответил наклоном головы на поклон незнакомого мужчины. Она раскраснелась, а глаза у нее блестели, может быть, еще больше, чем несколько минут назад. Именно эта перемена в ее взгляде удивляла больше всего. В течение двух дней она так изменилась, что невольно ему пришли в голову где–то прочитанные слова о «зеркале души». Что, и душа у нее успела уже измениться?

Все это промелькнуло у него в голове, когда, пододвигая Малгожате стул, он смотрел на молодого человека, стараясь чтобы выражение его лица было как можно почтительнее.

— Вы, кажется, один, не правда ли? И у вас нет столика?

— Нет… — Молодой человек легко поклонился еще раз и ответил на улыбку улыбкой. — Сижу пока у стойки бара и жду, когда что–нибудь освободится, тогда я смогу спокойно поужинать.

Зентек показал ему на стул.

— В таком случае, может быть, вы сядете с нами и закажете себе что–нибудь?

— Благодарю вас, но мне не хотелось бы вам…

— Это ерунда! Впрочем, мы не останемся здесь долго. Мы только сегодня приехали, и сестра немного устала.

— В таком случае…

Молодой человек приблизился, и капитан протянул ему руку.

— Зентек.

— Завадский. С вашей сестрой я тоже еще не имел удовольствия познакомиться.

В конце концов, они уселись. Какое–то время все трое молчали.

— Вы выпьете с нами, не правда ли? — И, не ожидая ответа, Зентек налил молодому человеку водки в третью рюмку, которую поставил на стол официант, вынырнувший как из–под земли.

— Тебе тоже, сестренка?

— Да… но только одну…

— Вы давно в Здроях?

— С сегодняшнего дня, как и вы.

— Доброй ночи.

— Доброй ночи… доброй ночи… — Все трое остановились у лестницы на втором этаже. Завадский стал подниматься наверх, обернулся на повороте еще раз и помахал им весело рукой. Они ответили ему и направились по коридору к себе.

— Мне сегодня звонил полковник, — сказал Зентек.

— И что?

— Спрашивал, что мы тут делаем. Сказал, что пока акклиматизируемся. Ты уже не боишься?

— Гораздо меньше. Было очень приятно. И танцевать совсем не так трудно, как я думала.

— Только, пожалуйста, не влюбись с первого взгляда. По крайней мере, до того времени, пока мы не завершим нашего дела.

— В кого? — Она посмотрела на него своими огромными, голубыми, невинными глазами.

— Ну, например, в нашего нового приятеля, пана Завадского.

— Нет, что ты. Ты нравишься мне в сто раз больше, а он совсем не нравится. Знаешь, что он мне сказал?

— Что сказал?

— Что я очень хороша собой… Правда.

Капитан кашлянул.

— Я думаю точно так же. Но уже пора спать. Доброй ночи.

— Доброй ночи…

Он быстро отошел и, дойдя до конца коридора, оглянулся. Она стояла, держа ладонь на ручке двери, и, улыбаясь, смотрела на него.

Он тихонько крикнул ей:

— Спать, спать!

Малгожата кивнула головой, нажала на ручку и исчезла в глубине комнаты.

Стоя перед зеркалом в своей короткой пижаме лимонного цвета, она склонила голову в поклоне и, приблизив губы к губам той, другой, в зеркале, прошептала: «Вы прелесть… пре–лесть… вы очень хороши собой…» Потом выпрямилась и сказала своим обычным, но веселым голосом:

— Малгося, идиотка, как ты себя ведешь? Спать, потому что завтра с паном капитаном Зентеком, твоим братом, ты будешь охотиться за тем человеком, который был настолько глуп, что тебя не убил… Не позаботился об этом. Если бы позаботился, я даже не узнала бы, какой вкус у черной икры… Когда ты его увидишь, капитан Зентек его арестует, а ты вернешься домой, и снова будет, как раньше.

Она подошла к кровати и откинула одеяло. Поставила ногу на постель и замерла в этой позе, задумавшись. Водка тихо шумела у нее в голове, и ей казалось, что комната медленно качается.

— Как раньше?.. Разве это возможно?.. Мне кажется, что я изменилась за один этот день.

Она медленно легла в кровать, накрылась одеялом и через минуту уже лежала неподвижно, думая о том, из чего делают такие легкие одеяла. Прикоснулась к нему пальцами. Но мысли ее возвращались к капитану Зентеку.

«Да… наверное, я изменилась… Вы прелесть… вы очень хороши собой… Я знаю, что будет потом. Я вернусь, войду в мою комнату, поставлю чемодан, а потом буду во сне плакать. А потом снова привыкну. А пан капитан тоже вернется к своей работе. Но не будет плакать, только сразу забудет, что я когда–то существовала…»

Она погасила свет и тихо повторила:

— Сразу забудет…

Глава восьмая

Солнце проскользнуло в комнату капитана Зентека, и его лучи упали на его глаза, прежде чем телефон зазвонил. Капитан уселся на кровати и посмотрел на часы: 6.30.

В эту самую минуту телефон зазвонил.

— Алло? Да. Благодарю вас. Я как раз проснулся. Да. Благодарю.

Он повесил трубку. Голос служащей из регистратуры, которая позвонила, чтобы разбудить его в условленное время, был милым, полным заботы и совершенно лишенным деловитости, к которой он привык.

Зентек встал и направился в ванную, задумавшись о том, почему там, где собираются люди, располагающие большими деньгами, все так любезны? Как же сделать так, чтобы люди были добры к другим даже без надежды на то, что их любезность будет оплачена?

Он думал об этом и тогда, когда спускался по лестнице. Он прошел через холл и после минутного колебания отказался от мысли поехать на машине, пошел пешком. Согласно данной информации, отделение милиции должно было размещаться в двухэтажном доме в третьей улице направо. Солнце уже припекало, поэтому он снял пиджак и набросил его на плечи. Свернув, он сразу заметил вывеску и надпись. Улица была пуста. Несмотря на это, он прошел мимо отделения и заглянул в ворота. Они выходили во двор, который соединялся с отделением, и после секундного колебания капитан вошел туда.

Двор был маленький, и из него две двери вели в здание. Одна из них была наполовину открыта, и был виден стул, на котором висела перина, освещенная солнцем. Другая дверь, тоже наполовину приоткрытая, была зарешеченной. Зентек подошел к этой второй двери и, не стуча, вошел туда.

Он не ошибся. За дверью был маленький коридор. На звук его шагов отворилась дверь, и из нее выглянул невысокий плечистый мужчина в серых милицейских брюках и служебной рубашке.

— Добрый день… — Зентек остановился. — Я хотел бы поговорить с комендантом отделения.

Тот взглянул на него и кивнул головой.

— Это я. Прошу вас.

Он отошел от двери, впуская пришедшего. Капитан вошел. Комната была небольшой, от улицы ее отделяло матовое стекло, за которым проглядывала необходимая решетка.

— Меня зовут Зентек, — начал капитан.

— Знаю, знаю. Садитесь, капитан. Я был в прошлом году на повышении квалификации в Варшаве. Но вы меня, наверное, не помните. Хорунжий Шиманский.

Они подали друг другу руки. Шиманский подошел к двери и повернул в замке ключ.

— Сюда теперь никто не должен прийти. Но ничего нельзя предвидеть. Лучше, чтобы вас тут не видели.

Капитан молча согласился с этим и уселся.

— Что я могу для вас сделать?

— Я хотел бы… — Зентек остановился. — Вы знаете, зачем я здесь нахожусь?

— Знаю. Товарищ полковник проинформировал меня. Панна Маковская и вы охотитесь здесь, если можно так выразиться, на того убийцу.

— Вот именно. Я хотел бы, если это возможно, чтобы вы контролировали все поступающие сведения о прибывших и проверяли их аудентичность и так далее. Речь идет о мужчинах. Думаю, что мы можем ограничиться людьми в возрасте между восемнадцатью и сорока пятью годами. Работы, конечно, будет много, но это представляется мне необходимым.

Хорунжий задумчиво кивнул головой.

— Да, много бумаг и телеграмм. Но если необходимо, значит, необходимо. В этом месяце это еще не будет такой трагедией, а вот в августе… — Он развел руки. Потом наморщил лоб. — Думаю, что некоторых можно исключить, например, инвалидов и многодетных, которые приезжают сюда с семьями. Трудно предположить, чтобы отец пятерых детей охотился с автоматом за автомобилями Народного Банка, чтобы обеспечить своим малюткам счастливое детство…

— Хм… — Зентек покрутил головой. — История криминалистики знает и такие исключения. Но думаю, что вы правы. В конце концов этот контроль должен служить для возможного выявления подозрительных лиц. Кроме того, я хотел бы, чтобы наши люди интересовались теми, кто много и легко тратит деньги. Это тоже будет нелегко.

— Все, что нужно сделать тщательно, будет трудно, так как у нас очень мало людей. Но в Здроях, к счастью, не так много мест для развлечений. Справимся, капитан. Можете быть спокойны: тот, кто будет бросать деньги направо и налево и чья профессия не предполагает таких возможностей, будет выявлен. Сегодня я дам вам список прибывших.

— Больше всего меня интересует «Империал». Мне кажется, что если этот тип сюда приедет, то вряд ли найдет лучшее место жительства. «Империал» стоит на две, три категории выше, чем все остальные отели и пансионаты.

— Да, конечно.

— И самый дорогой. Кроме того, там еще есть свободные места, по крайней мере, будут до конца месяца, следовательно, нет опасений, что ему откажут. — Зентек встал. — Может быть, мы договоримся так, пан хорунжий: вы будете вести контроль за приезжими мужчинами, как мы условились, но тех, которые будут жить в «Империале», будете сразу проверять и по месту их постоянного жительства, и начинать нужно уже сегодня. Можно это сделать?

— Можно. — Шиманский тоже поднялся. — Во сколько вы хотите со мной встретиться?

— Может быть, в четыре, хорошо?

— В четыре.

— Где?

— Вы знаете Здрои, капитан?

— Не очень. Но когда–то уже был здесь несколько дней.

— Знаете, где находится Соколья горка?

— Это возвышение над морем в лесу? С такой балюстрадой?

— Да. Уговоримся встретиться на краю леса, около пляжа. Там бывает очень мало людей, потому что там нет песка, только камни, а потом кусты. Загорать негде… А если кто–нибудь будет, тогда ищите меня в лесу. Впрочем, я буду смотреть, когда вы пойдете по аллейке в ту сторону.

— Хорошо. Тогда — до четырех.

И Зентек вышел. Солнце припекало уже сильнее. Когда он оказался на центральной улице, из садов, вилл, пансионатов и из «Империала» уже начали плыть к морю разноцветные толпы отдыхающих. Он подумал «плыть», потому что это движение в одном направлении было похоже на движение, поток воды. Он даже не предполагал, что в Здроях в это время находится столько отдыхающих.

Вчера казалось, что их намного меньше.

Но это, наверное, была вина огромного пляжа, на котором эти толпы размешались относительно свободно.

Малгожата уже не спала, когда он постучал к ней. Одетая в белое полотняное платье, превосходный покрой которого делал честь вкусу товарища Калусской, опекающей портниху, она сидела на ковре и ела завтрак, размешенный на подносе, который девушка поставила на пол под открытым окном.

— О, это ты! — радостно сказала она. — Я стучала к тебе, но никто не ответил. Я испугалась. Подумала, что было бы, если бы внезапно осталась тут одна.

Он уселся на полу рядом с ней и начал есть хлеб, намазанный маслом.

— Подожди, я вымою чашку и налью тебе кофе. — Она быстро встала и пошла в ванную.

Зентек намазал себе еще один кусочек хлеба.

— Я еще ничего сегодня не ел, — сказал он в виде оправдания. — Еще до семи часов я ушел, чтобы кое–что сделать.

Она вопросительно подняла брови, но не сказала ни слова. Только через минуту спросила:

— Что мы сегодня будем делать?

— Немного осмотримся. Пойдем на прогулку. День солнечный. а для нас это очень важно.

— Потому что люди в темных очках, правда?

— Конечно. В холле я прочитал, что в Пясках сегодня разыгрывается финал теннисного турнира. Туда, наверное, съедется много отдыхающих из этой части Побережья. Может, съездим туда?

Хотя он произнес это в форме вопроса, это было утверждение.

— Во сколько?

— Через два часа. Это каких–нибудь двадцать минут езды по шоссе. Около четырех мы вернемся обратно.

— Хорошо. Мне… Мне придется там что–то делать?

— Нет, ничего.

Он встал с чашкой в руке, допил кофе и поставил ее на столик.

— Ты готова?

— Да.

— Тогда пойдем. Посмотрим, что слышно на прекрасном курорте Здроях, а потом отправимся в путь.

— Уже иду. — Она быстро подошла к шкафу и вынула оттуда маленькую белую шапочку. Потом подошла к зеркалу, надела ее, поправила едва заметным движением и повернулась к нему, — Смешно, правда?

Зентек смотрел на нее. Потом кивнул головой.

— Боже мой… — тихо сказал он.

— О чем ты думаешь? — она снова повернулась к зеркалу и поправила шапочку еще раз без видимых изменений.

— О чем? — Он думал, что девушка, из которой постарались сделать красавицу, теперь и в самом деле красавица. — Думаю, — быстро добавил он, — о том, что сейчас делает мой шеф. Ну, пойдем!

А шеф капитана Зентека, сняв милицейский китель и повесив его на стул, повернулся к сидевшему напротив его стала мужчине в мундире поручника милиции.

— Именно поэтому мы и послали за вами, поручник. Вы из другого воеводства. Зентек вас не знает. Появитесь там, как говорится, инкогнито. Впрочем, вы ни с кем не будете контактировать Единственным вашим заданием будет охрана этой девушки. Дело в том, что она поехала, чтобы узнать убийцу. Но я все время думаю о том, что будет, если убийца узнает ее раньше? Он знает, что кассирша Маковская жива и является единственным свидетелем его преступления. Я дал бы голову на отсечение, что этот человек в эту минуту ищет ее с такой же интенсивностью, с какой она ищет его. Вашим заданием будет наблюдать за людьми, которые приближаются к ней и к Зентеку. Вы будете приглядываться к ним снаружи, и у вас будет лучший пункт наблюдения, чем у Зентека, в отношении которого убийца, если узнает Малгожату, может усомниться, действительно ли он ее брат. Вы откроетесь только в тот момент, когда в этом будет абсолютная необходимость. Идите и пакуйте багаж! Желаю вам успеха!

Он протянул руку. Человек, сидевший напротив стола, встал, пожал ее и направился к дверям.

Через четверть часа багаж его был уже запакован, он сунул на дно чемодана пистолет, запер его на ключ и, взяв в руку, вышел из комнаты.

Через несколько минут он уже сидел за рулем автомобиля, который должен был отвезти его в Здрои, где в отеле «Империал» его уже ждал заказанный номер.

В это самое время мужчина в другой комнате запаковал багаж, сунул на дно чемодана пистолет, взял чемодан в руку и вышел из комнаты.

Через несколько минут он уже сидел за рулем автомобиля, который должен был отвезти его в Здрои, где в отеле «Империал» его уже ждал заказанный номер.

И в то же самое время третий мужчина запаковал багаж, сунул на дно чемодана пистолет, запер его и вышел из комнаты.

Через несколько минут он уже сидел за рулем автомобиля, который должен был привезти его в Здрои, где в отеле «Империал» его уже ждал заказанный номер.

Все три автомобиля оказались на шоссе почти одновременно, но на расстоянии, которое пока не позволяло им увидеть друг друга. Это происходило в те минуты, когда в Здроях панна Малгожата Маковская, зарегистрированная в книге постояльцев отеля «Империал» как Малгожата Зенткувна, а также капитан Народной милиции Казимеж Зентек, зарегистрированный в той же книге как Казимеж Зентек, владелец частного предприятия, спустились в холл гостиницы.

При виде их с одного из кресел поднялся молодой человек, с которым они познакомились вчера вечером.

— Добрый день! — сказал Зентек. — Я вижу, что вы ранняя пташка!

— Я хотел пойти на пляж. — Завадский поклонился Малгожате, которая подумала, что в течение всей своей жизни не получила столько поклонов, потому что это были настоящие поклоны, а не дружеские кивки головой при приветствиях и прощаниях. — Но подумал, что идти одному не очень хочется… Поэтому просто сидел здесь, рассчитывая на благоприятное стечение обстоятельств.

— Мы идем на маленькую прогулку и хотим сделать кое–какие дела. — Зентек задумался. — Но примерно через два часа мы поедем в Пяски на финал теннисного турнира. Вернемся около четырех и хотели бы пойти на море, когда солнце будет уже не такое жаркое и людей поменьше. Сейчас самые длинные дни в году, и до шести часов можно спокойно полежать на пляже. Может быть, вы хотите выбраться с нами в Пяски? Место в машине есть…

— Но, может быть, это причинит вам какое–то беспокойство…

— Ерунда… — Зентек махнул рукой. — Если только вы интересуетесь теннисом, то поедемте…

— В таком случае точно через два часа буду здесь вас ждать.

— Вас к телефону, — громко сказала служащая в регистратуре.

— Меня? — Завадский сделал шаг по направлению к ней.

— Нет, не вас, пан доктор. Другого пана, — и она кивнула головой в сторону Зентека. — Прошу вас. — Она подала ему трубку стоящего на стойке телефона.

— Так вы — врач? — спросила Малгожата.

— Да. — Он развел руками. — Стыдно признаться, но я очень люблю свою специальность, хотя люди обычно приходят к нам с жалобами.

— Ничего удивительного, что вы любите… — Она обернулась. Зентек молча стоял, прижав трубку к уху. — Пойдемте на солнце. Брат может разговаривать еще несколько минут.

Но Зентек разговаривал очень недолго.

Через минуту он уже вышел, а когда она попрощалась с Завадским, капитан, подождав, пока их новый знакомый отойдет на достаточное расстояние, сказал:

— Мне звонил комендант здешнего отделения милиции.

В его голосе, кроме видимого безразличия, послышалось еще что–то такое, что заставило Малгожату внимательно на него посмотреть. Глаза ее расширились.

— Да?

— Я просил его, чтобы он проверил тщательно все данные о жителях «Империала». Разумеется, еще не поступили данные с их места жительства, но…

— Говори… — прошептала Малгожата. Она ждала, затаив дыхание. От того, что он скажет, зависело, не придется ли ей уже сегодня проститься с этим прекрасным солнечным миром и вернуться назад в Камоцк.

— Пан Завадский назвал свою профессию — врач, а место работы — Лодзь?

— Да.

— Так вот, на территории Лодзи и воеводства нет ни одного врача с такой фамилией. Здешний комендант успел проверить в списке врачей.

— Список может быть неполным, — быстро сказала она, чтобы что–то сказать.

— Да, конечно. Поэтому не следует придавать этому решающее значение. Но я говорю об этом потому, что очень хотел бы увидеть пана доктора Завадского в больших черных очках. То есть хотел бы, чтобы ты его увидела в больших черных очках. Нужно это как–нибудь устроить, если он не наденет их сам. Жаль, что мы с ним расстались. Но я хотел тебе сразу об этом рассказать. Впрочем, ничего страшного. Скоро мы с ним снова встретимся.

— Да, конечно, — Малгожата послушно кивнула головой.

Они медленно шли по солнечной улице. Но девушке внезапно показалось, что солнце светит совсем не так ярко, как недавно.

— Он не похож на убийцу, — сказала она, помолчав немного.

— А как выглядит убийца?

На этот вопрос она ответить не смогла.

Глава девятая

На теннисном корте наступил один из решающих моментов игры. Трибуны замерли. Малгожата, сидя здесь уже около двух часов, все еще не могла разобраться в этой игре, кто выигрывает, кто проигрывает. Проигрывали те, которые казались ей более живыми, быстрыми и ловкими. В эти минуты шла уже третья игра. Она уже перестала делать вид, что интересуется игрой. Держа бинокль в руках, она медленно водила им, ряд по ряду, вдоль противоположной трибуны, где голова к голове сидели тысячи людей. И почти каждый из них был в черных очках, потому что солнце светило прямо в глаза.

— Отлично! — громко сказал Завадский. Несколько сотен рук принялись аплодировать. Ряды людских голов перестали мерно двигаться вправо и влево.

Игра продолжалась. И снова: все головы влево, секунда без движения, все головы вправо. Лица в бинокле: женщина, женщина, мальчик, двое мужчин в темных очках… Нет, не он… Толстяк вытирает платком лоб, поднимает очки… тоже не он…

Игра продолжалась. Зентек, сидящий по другую сторону от девушки, оторвался на минуту от корта и искоса посмотрел на нее. Голова ее медленно двигалась. Тонкая, загорелая рука спокойно держала бинокль.

«Когда она успела загореть?» — подумал он и прикоснулся к собственным плечам, которые все еще горели после вчерашнего пребывания на пляже. С того времени, как закончил офицерскую школу, он почти не бывал на солнце. Ему казалось, что с тех пор прошли десятки лет. Семь лет? Нет, восемь.

Он вернулся к игре. Высокий накал. Головы на трибунах приподнялись. Возьмет, не возьмет? Взял. Отбитый мяч пролетел высоко над сеткой.

Малгожата отняла бинокль от лица и на минуту закрыла глаза. Снова аплодисменты.

Воспользовавшись шумом, она слегка наклонилась к Зентеку. Завадский, сидевший с другой стороны, не мог ее услышать.

— У меня в голове все перемешалось. Они все в очках. А я ничего не помню. Не знаю уже, как он выглядел… Забыла… Я больше не могу на них смотреть. Вижу только очки и головы, как на качелях.

— Тише… Отдохни минуточку. — Зентек невольно положил руку на ее ладонь, но сразу же отдернул ее. — Ты плохо себя чувствуешь?

Малгожата без слов утвердительно кивнула головой.

— Сейчас будет конец одиночной игры. На парную мы уже не останемся…

Она благодарно улыбнулась.

Игра закончилась. Противники подали друг другу руки. Люди на трибунах стали подниматься.

— Мороженое!!! Вода!!! Оранжад, конфеты, сигареты!!!

— Сестра немного устала, — сказал Зентек Завадскому. — Если вы не будете возражать, мы не будем смотреть продолжение игры.

— Ну, разумеется! — Они начали пробиваться к выходу. — Меня тоже, честно признаюсь, не очень это интересовало. Все–таки в теннис у нас играть не умеют! Панна Малгожата, как я успел заметить, тоже не очень интересовалась игрой. Правда? Я видел, что вас больше интересовали наряды присутствующих на игре, нежели то, что делается на корте.

— Наряды? — Малгожата на секунду остановилась. — Да! Ну это легко можно было предположить… — Она рассмеялась. — Когда встречаются столько женщин, каждой необходимо увидеть, в чем одеты другие. Такие уж мы все…

К счастью, они приехали поздно, и их машина была припаркована с краю длинного, в несколько километров, паркинга.

— Если вы позволите, я на минуточку заскочу в киоск за сигаретами.

Завадский быстро отошел в сторону киоска, раскрашенного, как клоун.

— Мы никогда его не найдем, — тихо сказала Малгожата, усаживаясь на сиденье рядом с включающим зажигание Зентеком. — Это было бы чудо. Тогда он был в куртке и в очках, которые закрывали ему пол–лица, и быстро двигался… Я не узнаю его, если он будет одет, как все другие люди, и будет ходить нормально.

— Увидим. Не беспокойся раньше времени. Он может быть сейчас за тысячу километров от нас, но может быть уже очень, очень близко.

Малгожата хотела что–то ответить, но ничего не успела сказать, так как в ту самую минуту, когда Зентек замолчал, рядом с ней появилась голова доктора Завадского.

— Все! — воскликнул он, слегка запыхавшись. — К счастью, у них здесь был «вавель». В Здроях их невозможно достать. Должны поступить только завтра…

Машина тронулась. На повороте улицы, в том месте, где она соединялась с широким полотном варшавской автострады, им пришлось остановиться, чтобы пропустить сначала одну, потом другую, потом и третью машину, которые выехали из–за поворота.

В каждом из этих автомобилей сидел только один человек, ведущий свой автомобиль в направлении еще невидимого отсюда моря или, скорее, в сторону растущих по берегу деревьев и стоящих между ними домов, обозначенных на карте названием: «Здрои».

Но ни Малгожата, ни Зентек, ни сидящий на заднем сидении и раскуривающий в настоящий момент сигарету пан Завадский не знали, что во всех этих трех автомобилях на дне чемоданов, под бельем, лежат плоские пистолеты.

Машины проехали и исчезли за следующим поворотом. Зентек медленно тронулся с места, свернул на автостраду и поехал за ними.

Он устал от жары и ехал медленнее, чем обычно. Если бы не это, можно было бы обогнать все эти три автомобиля, едущие перед ним. Тогда, возможно, кто–то, кто должен был погибнуть этой ночью, не погиб бы, потому что капитан был хорошим водителем, и, имея свободное место в машине, всегда брал тех, кто путешествует автостопом. Но даже самый опытный офицер следственной службы не может предвидеть будущего, если не располагает никакой информацией.

И Зентек понятия не имел, что в нескольких километрах перед ними медленно идет вдоль шоссе молодая симпатичная девушка в джинсах, с рюкзаком за плечами.

Девушка облизала запекшиеся губы. Калитка была открыта. Она сбежала с насыпи шоссе и вошла в усадьбу. Ни во дворе, ни в открытых дверях домика никого не было видно. Девушка подошла к колодцу, сбросила рюкзак, взявшись за скрипящий журавль, опустила ведро в колодец и стала ждать, пока туда наберется вода.

На потревоженной поверхности воды нельзя было увидеть никакого отражения. Девушка выпрямилась, вытянула ведро и напилась прямо из него, стараясь не облиться.

Она была одета в легкую блузку, надетую прямо на голое тело, и, когда вода из ведра выплеснулась ей на грудь, вздрогнула. Потом поставила ведро, взяла рюкзак и вернулась на обочину шоссе. Она хотела сесть, чтобы вынуть из рюкзака последнюю булку из тех, которые взяла с собой в дорогу, но заметила издали черный низкий автомобиль, идущий в направлении, в котором она хотела поехать.

Она сорвалась с места и встала на краю шоссе с поднятой рукой. Она была такой красивой, смуглой, черноволосой, что ее можно было заметить издалека.

Поэтому человек, сидящий за рулем приближающегося автомобиля, сразу обратил на нее внимание. Он затормозил и высунулся из окна:

— Куда?

Она ответила на его улыбку улыбкой.

— В Здрои.

Потом прищурилась и отбросила волосы со лба. Она абсолютно точно знала, что думает сейчас этот мужчина, глядя на нее из окна автомобиля. Знала также, что он ей ответит.

— Садитесь, пожалуйста…

Он открыл дверку и ждал, пока девушка, положив рюкзак на заднем сидении, не усядется около него. В эту минуту мимо них проехала одна машина, затем другая, и, когда он уже трогался с места, заметил в зеркальце третью машину. Она была с открытым верхом, и в ней сидели три человека: впереди мужчина и женщина, молодая и, кажется, красивая, хотя он и не успел разглядеть ее лица. Сзади был еще один пассажир.

Какое–то время они ехали в молчании. Девушка с интересом осматривалась. Первый раз в жизни она сидела внутри «мерседеса».

— Это магнитофон? — спросила она, показывая пальцем.

— Да. Издалека?

— Издалека.

— Надолго?

— Не знаю.

— Без определенных планов?

— Без них… — Она посмотрела на него и беззаботно рассмеялась. — Поссорилась с матерью. Да что там! Каникулы!

— Вы еще учитесь в школе?

— Уже нет. Начала работать. На почте. То есть… работала там. — Она снова рассмеялась.

— Бросили работу?

— Бросила.

— Почему?

Она пожала плечами. Это были очень красивые плечи.

— Почему?.. Вы попробуйте поработать на почте в Камоцке, тогда узнаете, почему.

— В Камоцке… А что плохого на почте в Камоцке?

— Скучно. Чертовски скучно!

И как бы давая понять, что разговор о Камоцке не заслуживает продолжения, она выглянула в окно и с интересом стала рассматривать чистые свежевыкрашенные домики, огороженные ровными плетнями, мимо которых они проезжали.

— Что ж, в Здроях, наверное, будет интереснее, — сказал он, чтобы продолжить разговор, и одновременно подумал: «Вряд ли с ней будет много хлопот. Нужно только не отвлекаться на всякие трели–морели».

И снова повторил: «Трели–морели, трели–морели…»

Она была хороша собой, не очень умна и очень хотела, чтобы ей не было скучно. Дансинг, пляж, какой–нибудь бар, немного денег, данных на расходы… Вопрос нескольких часов. Интересно, можно ли в этом «Империале» привести в номер на ночь девушку?.. Одновременно он постарался продолжить разговор:

— Вы едете к знакомым?

— Нет. У меня здесь нет знакомых.

— Вы совсем одна?

— Как перст!

Она отвернулась от окна и, подняв руку, показала ему красивый смуглый пальчик.

— И вам нравится быть одной?

— Не всегда. — Она хотела что–то сказать, но они как раз проехали мимо большой вывески, стоящей на двух столбах, — щита, на котором было написано:

— Мы уже почти на месте. — Он сбавил ход и показал глазами на море, видневшееся вдалеке между двумя холмами, поросшими лесом. — До центра и пляжа еще три километра, но Здрои начинаются уже здесь.

— Тогда я выйду. Я предпочитаю остаться здесь.

Он затормозил. Машина остановилась около рыбацких домиков.

— А не лучше будет остановиться поближе к морю?

— Может быть, и лучше, но здесь будет дешевле.

Он рассмеялся.

— У такой красивой девушки, как вы, должно быть все, что она захочет.

— Будет. Можете быть спокойным!

Она выскочила из машины и махнула ему рукой.

— Большое спасибо!

— Не за что!

Он быстро вынул бумажник и взял из него визитную карточку.

— Если вам будет скучно одной, прошу разыскать меня. Там есть мое имя, — добавил он зачем–то. — Я буду жить в «Империале».

— В «Империале», — повторила она.

Держа визитную карточку в зубах, она надевала рюкзак. Освободив одну руку, она посмотрела на карточку. Потом кокетливо наклонила головку.

— Мне всегда скучно, когда я не развлекаюсь… — Ее взгляд скользнул по элегантному кузову автомобиля. — Это «мерседес», правда?

— «Мерседес».

Она посмотрела на водителя.

— Я позвоню!

Он еще раз улыбнулся ей.

— До свидания! — Машина двинулась и снова остановилась. — Как ваше имя, чтобы я знал, кто мне звонит?

— Девушка из Камоцка!

— Я запомню!

Машина тронулась. Стоя на краю шоссе, девушка еще раз посмотрела на визитную карточку:

Глава десятая

Когда смуглая фигурка с рюкзаком за плечами уменьшилась в размерах и исчезла за поворотом, инженер Ян Рогальский поудобнее уселся на широком, обитом кожей сиденье «мерседеса» и, тихо напевая, продолжил свой путь. Он вел машину почти автоматически, размышляя о том, позвонит девушка или нет.

Он погладил серебристый руль, «мерседес» всегда производил чарующее впечатление на представительниц женского пола. Иногда Рогальский испытывал ощущение, что это «мерседес» был приятелем этих девушек; а не он, человек, который его вел. Но в конце концов это не имело большого значения. Девушки ложатся в постель не с автомобилями, а с их владельцами.

Еще один поворот, сейчас откроется вид на море. Он нажал на газ, но тут же сбавил ход.

Прямо перед ним у обочины шоссе стояли два автомобиля, и рядом с ними двое мужчин, которые при виде его подняли руки, пытаясь остановить подъезжающую машину.

Он затормозил и выглянул в окно.

— Я прошу у вас прощения, — сказал один из мужчин. — Видимо, я плохо рассчитал, и на последнем буквально километре у меня закончился бензин. — Он развел руками и смущенно улыбнулся. — Этот пан был готов одолжить мне немного, но в канистре у него пусто, а у нас нет шланга, чтобы перекачать немного из бака.

— Ну, разумеется!

Инженер Рогальский выскочил из машины и через минуту все трое переливали бензин из запасной канистры в стоящий впереди автомобиль.

— Сам не знаю, как это могло произойти, — сокрушался водитель машины. — Либо я плохо рассчитал, либо мне не залили полный бак.

— Не о чем говорить, — Рогальский махнул рукой, ожидая, пока мужчина закончит переливать бензин.

— Вы, панове, тоже едете в Здрои? — спросил незадачливый водитель, вытирая тряпкой испачканные руки и распрямляясь.

— Да… — сказал второй мужчина, на которого Рогальский до той поры не обратил внимания. Это был мужчина примерно тридцатилетнего возраста, красивый, с фигурой спортсмена и проницательными голубыми глазами. — По крайней мере, я. В отель «Империал».

— И я тоже в «Империал», — Рогальский любезно улыбнулся.

— И я! — мужчина оживился. — В таком случае я имею честь пригласить вас обоих, если по приезде у вас не будет ничего более интересного, на небольшой коктейль в три часа в благодарность за водительскую солидарность!

— Но… — Инженер развел руками. — Это был наш долг, не правда ли? — Он повернулся к мужчине с голубыми глазами, который молча подтвердил его слова кивком головы.

Рогальский заметил, что, когда прозвучал этот вопрос, мужчина был занят осмотром «мерседеса». В этом не было ничего удивительного, потому что машина была новая и очень красивая. Но выражение его глаз не понравилось инженеру. Оно было слишком колючим и вместе с тем каким–то детским.

— Принимаем ваше предложение при условии, что это будет вечер знакомства!

Он протянул руку одному, а потом другому.

— Рогальский! — двукратно сказал он и услышал ответ.

— Врублевский, — четким чистым голосом сказал мужчина, у которого было слишком мало бензина.

— Каплинский, — сказал человек со светлыми глазами. Пожатие его руки было слишком коротким, безразличным, но в нем чувствовалась сила.

— Тогда до трех! — Рогальский сел в машину и включил зажигание. Когда машина тронулась, он услышал голос Врублевского:

— Внизу, в баре!

В зеркале он увидел оба автомобиля, которые медленно пристроились вслед за ним. Он нажал на газ. Ему нравилось демонстрировать преимущество своего «мерседеса» перед другими автомобилями. Тяжелая черная машина мягко прошла поворот шоссе, и перед глазами водителя появилось море.

Он проехал по улице, потом по асфальтной дорожке и остановился у отеля с огромной надписью:

Не успел он открыть дверку автомобиля, как в дверях отеля появился бой, за ним портье в ливрее, делающей его очень похожим на адмирала южно–американского флота.

В холле за стойкой регистрации сидела та же самая служащая, которая была в прошлом году, когда он уезжал. Она ничуть не изменилась. Даже прическа у нее была та же самая. Рогальский довольно улыбнулся. Он любил возвращаться в места, которые знал и любил, и встречать там людей, которых давно знал.

— Добрый день, пан инженер! — Она встала и позволила ему поцеловать свою руку, хотя было видно, что она не привыкла к этому, по крайней мере, в отношении проживающих в отеле. Она была некрасива, слишком худа, в возрасте около сорока пяти лет. Но Рогальский думал в этот момент о возможностях использования своего номера в ночное время. А без хороших отношений со служащими отеля вряд ли возможно было бы нарушить установленные правила.

— Добрый день, уважаемая пани! Как ваше здоровье?

— Ах, как всегда… — Она сделала неопределенный жест рукой, который мог означать, что она как всегда здорова или что как всегда здоровье ей докучает. — Как бежит время, пан инженер! Но вы совсем, совсем не изменились!

— И вы тоже! Вы, как всегда, очаровательны!

— А пан инженер, как всегда, говорит комплименты! — Она покраснела. — Комната 68, как в прошлом году, не правда ли?

— У вас прекрасная память!

— Нет… Я просто посмотрела в прошлогоднюю книгу регистрации.

В этот момент через открытые двери отеля два боя внесли чемоданы, а через минуту появились Врублевский и Каплинский.

— Вот мы все и съехались! — усмехнулся Врублевский.

Он повернулся к регистраторше и назвал свою фамилию. Каплинский сделал то же самое.

— Да, номера для вас заказаны. Комнаты номер 77 и 79.

— Будем жить рядом. Благодарю вас.

Они уже хотели направиться в сторону лифта, когда на лестнице показалась Малгожата Маковская, а за ней Зентек и Завадский.

— Добрый день! — громко сказал Рогальский. — И вы здесь!

Завадский быстро поднял голову, вопросительно взглянул на трех человек, смотрящих в сторону лестницы, и внезапно улыбнулся:

— Добрый день, пан инженер! Уже прошел год, не правда ли?

Они пожали руки. Зентек и Малгожата медленно направились в сторону входной двери, держа в руках купальные полотенца, но остановились.

— Вы позволите, панна Малгожата, — сказал Завадский и представил знакомого. Стоящие рядом мужчины также были представлены.

— Куда вы идете? — спросил Рогальский, глядя на полотенце, переброшенное через плечо Завадского. — В такое время на пляж?

— Да. Мы были на финале теннисного матча в Пясках и хотим сейчас немного поплавать, а пообедаем в пять часов. Так, по крайней мере, решила пани, — он показал на Малгожату, — а ее брат и я согласились. Впрочем, погода чудесная и, может быть, сейчас даже лучше, чем днем, по крайней мере, не так жарко.

— Может быть, и мы туда придем! — Рогальский приветственно поднял руку и помахал им. — Но нужно немного освежиться после путешествия и… у нас еще в три часа назначена некая церемония в баре. Если вы не будете иметь ничего против, увидимся позже.

Говоря это, он смотрел на Малгожату с таким искренним удивлением, что она поспешно отвернулась и подошла к дверям, улыбаясь про себя. Зентек пошел за ней.

Завадский догнал их недалеко от отеля.

— Это очаровательный тип! — сказал он, смеясь. — Я познакомился с ним здесь в прошлом году. Может быть, слишком слаб в отношении к женскому полу, но ведь это не такой уж большой грех. Притом он исключительно компанейский человек. Поет, танцует, показывает фокусы, у него великолепный автомобиль и куча денег. Он инженер, по–моему, у него частное бюро…

— О Боже, совсем забыл! — внезапно сказал Зентек, останавливаясь. — Хорошо, что вы сказали об этом частном бюро…

— Что случилось? — Малгожата остановилась перед ним. — Ты забыл о чем–то?

— Да, совсем забыл, что сразу же после приезда должен был позвонить Мрочеку. Он ждет и не знает, высылать товар или держать до моих распоряжений.

— И что ты теперь будешь делать? — спокойно и деловито спросила она, как будто товар, Мрочек и распоряжения, которые должен был дать Зентек, были для нее близкими и знакомыми понятиями.

Капитан повернулся к Завадскому.

— Может быть, вы будете так любезны и побудете около часа с моей сестрой, пан доктор?

— Ну разумеется.

Завадский не выглядел излишне обремененным этой неожиданно свалившейся на него ответственностью.

— Если мне удастся сразу связаться с ним по междугороднему, — Зентек повернулся к Малгожате, — то я приду к вам на пляж. А если нет, тогда встретимся через полтора часа в отеле за обедом.

— Хорошо… — Она улыбнулась ему. В этой улыбке, которая для Завадского означала только сожаление сестры, что брат не может оторваться от своих дел даже в такой солнечный день, капитан заметил нечто большее. В ней было что–то такое, что можно было бы выразить словами: «Желаю тебе успеха», если бы она могла их произнести.

Он повернулся и быстро отошел, оставляя их одних. И хотя мысли его были заняты делами, которые в ближайшем будущем следовало сделать как можно более успешно, однако воспоминание об этой улыбке сопровождало его гораздо дольше, чем он мог предположить.

Жена рыбака сидела под навесом и размеренно–спокойно шила большой немного искривленной иглой. На коленях у нее лежали темно–синие старые брюки с разорванной сверху донизу штаниной. Они были из брезентовой ткани, каждый стежок требовал определенных усилий. Быть может, поэтому рыбачка не заметила подошедшей и подскочила, услышав рядом с собой:

— У вас есть место для ночлега?

— Господи! — Но она быстро успокоилась и уселась обратно. — Почему нет… — Быстрый взгляд серых глаз скользнул по голове, блузке, брюкам и остановился на обуви девушки. — Двадцать пять злотых…

Стоящая девушка задумалась на мгновенье, потом сняла с плеч рюкзак.

— Хорошо.

— Деньги вперед, — сказала рыбачка, втыкая иглу в брезент.

— Хорошо.

Девушка вынула из кармана брюк кожаный кошелек и вынула оттуда две десятки. Потом отсчитала остальное мелочью. Протянула руку, но потом отдернула ее.

— Я хотела бы сначала взглянуть на комнату.

— Ладно, — сказала рыбачка.

Она встала и вышла из–под навеса. Девушка подняла рюкзак и вошла следом за ней в темноту сеней.

Комната была большая. На одной из стен висела большая картина, на которой была изображена яхта, борющаяся в бурном море. Посредине стоял стол, накрытый белой скатертью, которую рыбачка сняла и старательно сложила. В углу находилась кровать накрытая голубым покрывалом, с тремя подушками, уложенными в пирамиду. На столике у окна стояло зеркало в тяжелой серебряной раме.

— Хорошо, — сказала девушка. — А где можно умыться?

— Там… — рыбачка показала на ширму, разрисованную золотистыми выцветшими пальмами, над которыми бежала надпись: «Порт Гамбург, 1900». Девушка заглянула туда: вода в голубом кувшине, рукомойник на белых металлических ножках, белое ведро.

— Хорошо.

Она подала рыбачке деньги.

— Только вернуться вы должны до одиннадцати, — сказала хозяйка, поворачиваясь к двери. — Потом мы идем спать и спускаем собак. Если вы не будете ночевать, а ваши вещи тут останутся, это все равно считается, потому что комната занята.

— Хорошо.

Женщина вышла. Девушка сняла блузку и стоя посмотрела на себя в зеркало. Потом отодвинула ширму и начала мыться. Когда закончила, подошла к рюкзаку и начала выкладывать его содержимое на кровать. Из трех летних платьев она выбрала одно и вышла из комнаты, набросив на себя блузку и натянув джинсы.

Вернулась она с утюгом и начала гладить. Через пять минут одела еще теплое платьице и посмотрелась в зеркало. Быстро причесала короткие черные волосы и вынула из кармана джинсов, лежащих на стуле, визитную карточку.

— Ян Рогальский… — тихо сказала она. — Очень хорошо. — Еще раз взглянула в зеркало и, напевая модную песенку, сделала несколько быстрых танцевальных движений. — Посмотрим… — Она сунула визитную карточку в карман платья. Потом посмотрела на часы. И вышла, продолжая напевать.

Рыбачка сидела на том же самом месте, на котором девушка увидела ее, когда пришла. Не подняв головы, она сказала:

— Завтра надо зарегистрироваться, если вы хотите дольше остаться.

— Хорошо. Я еще посмотрю.

Быстрым, пружинистым шагом девушка направилась к калитке. Она шла быстро, потому что у нее сложилось впечатление, что до отеля «Империал» отсюда довольно далеко, и она не ошиблась.

Море было совершенно спокойным. Стараясь удержать равновесие на скользящем по поверхности водном велосипеде, Малгожата одновременно пыталась увидеть, что делается на дне, близком и освещенном лучами солнца. Но велосипед создавал вокруг себя небольшие волны, и ей мало что удалось увидеть.

Она ехала вдоль пляжа, на котором, несмотря на позднее время, было много народа.

— Вот видите, — крикнул Завадский, который сидел сзади. — Это совсем не так трудно, как кажется сначала!

— Сейчас я упаду и сразу утону!

В этот момент велосипед угрожающе накренился. Девушка вскрикнула.

— Не утонете! Я был бы плохим врачом, если бы позволил здоровым, красивым девушкам умирать в моем присутствии.

— А если они будут умирать из любви к вам и… — она не закончила фразу. Обернулась, потеряв при этом равновесие, и велосипед медленно перевернулся набок. Но Малгожата уже не видела этого. Вода сомкнулась у нее над головой.

Завадский придержал велосипед и, смеясь, смотрел на воду. Девушка не всплывала. Он осмотрелся, нахмурился. Подплыл к тому месту, где она скрылась под водой. Перевернувшийся велосипед держался на поверхности воды благодаря пустым поплавкам. Но девушки не было и следа.

Он осмотрелся вокруг еще раз и поплыл, толкая велосипед перед собой.

Вода была прозрачной, но здесь было не так мелко, как им казалось сверху. В этом месте глубина была около пяти метров. Он нырнул и осмотрелся. В желто–зеленом свете проникающего сквозь толщу воды солнца он ничего не заметил. Дно было ровным, песчаным. Невдалеке спокойно плыла в неподвижной воде колонна маленьких медуз. Завадский оттолкнулся от дна и вынырнул на поверхность. Он глотнул воздух и осмотрелся вокруг, вытирая глаза, заливаемые соленой водой, стекающей с волос и бровей.

— Я здесь! — долетел до него далекий, чистый женский голос. Она стояла на берегу, смеясь и поправляя шапочку. Потом вбежала в воду и сильными, уверенными движениями поплыла в его сторону.

Завадский быстро подплыл к велосипеду и ждал ее, опираясь спиной об один из поплавков. Через минуту она была уже около него.

— Теперь я в самом деле должен вас утопить, — искренне сказал он. — Как вы меня напугали! Зачем вы говорили до этого, что не умеете плавать?

— Потому что на море я не умела. Я плавала только в реке. Там у нас есть река… Я научилась, когда была совсем малышка…

— Поплывем на пляж.

Они медленно поплыли к берегу, толкая перед собой велосипед.

Когда Зентек вернулся в отель, он подошел к регистрационной стойке и попросил ключ от номера.

— Что? Вы изменили свои намерения? — служащая улыбнулась. — Такой хороший сегодня день…

— Не знаю, что со мной, — Он оперся о стойку. — Но у меня что–то закружилась голова. Всегда так себя чувствую в первые два–три дня отпуска. Видимо, смена давления.

— Наверное. Многие наши гости испытывают подобные недомогания в первые дни.

— Вот именно. Наверное, будет лучше, если немного полежу.

— Это никогда не помешает, когда человек плохо себя чувствует. Может быть, вам что–нибудь прислать в номер? Чай?

— Нет, благодарю вас.

Он медленно отошел к лифту, провожаемый ее сочувственным взглядом.

Но, оказавшись у себя в комнате, он быстро изменил медленный ритм своих движений. Молниеносно наклонился над запертым чемоданом, отпер его ключом, который находился на цепочке, вшитой в карман его брюк, и пошарил на самом его дне. Там была связка отмычек. Капитан сунул ее в карман, закрыл чемодан и направился к двери.

Коридор в это время был пустым. Зентек быстро подошел к двери в комнату Завадского. Два быстрых движения около замка, и дверь тихо отворилась.

Он вошел и закрыл ее за собой.

Они уселись на купальных полотенцах. Малгожата сняла шапочку и потянулась к сумочке. Она вынула из нее свои большие, немного скошенные темные очки.

— А вы не носите очков, пан доктор?

— Меня зовут Хенрик, и если вы не сочтете это излишней фамильярностью с моей стороны, я попросил бы вас не называть меня здесь доктором. Во–первых, я не хотел бы, чтобы вы когда–нибудь оказались моей пациенткой, потому что желаю вам цветущего здоровья. А во–вторых, если кто–то нас услышит, остаток отпуска я проведу на пляже, делая искусственное дыхание.

— Хорошо… — Малгожата серьезно кивнула головой. — Больше не буду. О чем я вас спрашивала? Ага! Почему вы никогда не носите темных очков, пан Хенрик?

— Просто так. Не чувствую никакой потребности в них. Мир гораздо лучше выглядит, когда видишь его собственными, незатемненными глазами.

Она немного отодвинулась и испытующе на него поглядела.

— А жаль! Вам было бы в них, по–моему, очень, очень хорошо…

Неожиданным движением она сняла очки и надела их на него. Он не запротестовал. Сидел, глядя на нее, и улыбался.

Несколько минут девушка всматривалась в него, потом рассмеялась.

— Видимо, мне не так уж хорошо в них, — сказал Завадский. Также смеясь, он снял очки и подал их девушке.

— Ох, нет! — наклонилась она к нему. Глаза у нее блестели, с губ не сходила радостная, детская улыбка. — Вы выглядите в них замечательно! — Она вскочила на ноги. — Видите: солнце, вода, пляж, все для нас! Боже мой, как я проголодалась! Если бы вы знали, как я рада!

И, не отдавая себе отчета в том, что делает, не в состоянии удержать распирающей ее радости, неожиданно поцеловала его в щеку. Сразу придя в себя, она покраснела и опустила глаза.

— Ой, прошу прощения, пан доктор…

— За что? — Завадский начал быстро складывать полотенце. — Если речь об этом, то я день и ночь к вашим услугам!

Перебросив полотенце через плечо, он взял ее под руку и, чувствуя рядом с собой ее горячее, почти обнаженное тело, направился вместе с ней к кабинкам, где они оставили свои вещи.

Зентек осмотрелся, потом подошел к стоящему на стуле чемодану. Он был заперт. Зентек открыл его поспешно подобранным ключом и быстрыми умелыми движениями начал просматривать его содержимое. В какой–то момент он выпрямился, держа в руках маленький плоский футляр. Он нажал на кнопку, перед его глазами предстала самая красивая из всех, которые ему приходилось видеть, коллекция миниатюрных орудий взлома «ангельский волос» в стеклянных трубочках и других известных только специалистам печаток, служащих для крапления карт.

С минуту капитан приглядывался к коллекции с миной знатока, который напал на редкий и разыскиваемый экземпляр для своей коллекции. Потом закрыл футляр, вложил его обратно в чемодан. Повернулся и быстро вышел из комнаты.

В холле он задержался у телефонной кабины, но решил отказаться от ее услуг. Перед отелем была телефонная будка. Он вошел в нее, с облегчением увидел, что у него есть монета в пятьдесят грошей, и набрал номер.

Они возвращались с пляжа по аллее, поросшей хвойными деревьями, которые спускались до самого берега.

— А ваш брат, как я заметил, занят делами даже в отпуске. Пошел звонить по делам и пропал.

— С ним часто так бывает, — Малгожата говорила совершенно свободно, так свободно, что это удивляло ее. Никогда до этого она не умела хорошо врать. — Мы… то есть он… у нас небольшая фабрика пуговиц. Вы же знаете, как теперь с торговлей. Постоянно есть какие–то еще не улаженные сделки… О, вот и он нашелся!

Она ускорила шаг, махнув ему приветственно сумкой. Они встретились на перекрестке аллей.

— Ну что? Дозвонился?

— Да. — Он посмотрел на нее озабоченно, и ей показалось, что он старается передать ей взглядом что–то такое, чего не может сказать вслух. — Не только дозвонился, но, представь себе, что сразу после того, как вышел из отеля, встретил тетку Клару с маленькой Казей. Я был бы здесь на полчаса раньше, но ты же знаешь тетку…

— Заговорила тебя насмерть.

— Почти. Они шли к себе, и она сказала, что если немедленно ее не навестим, то… Она не видела тебя два года и сказала, что хочет с тобой встретиться. Думаю, что нам лучше сделать это сразу, еще до обеда. Поедим чуть позднее, зато спокойно. Тетка смертельно обидится, если мы к ней не приедем.

— Ну, раз должны… Только, умоляю тебя, не будем там задерживаться. Я просто умираю с голода! Пан доктор свидетель, что я говорила это уже на пляже.

Зентек повернулся к Завадскому.

— Прошу извинить нас, пан доктор. Но семейные дела… — он развел руками. — Даже здесь они преследуют человека. Кто–то сказал, что Бог дал нам наших родственников, но слава Богу, что мы можем сами выбирать своих приятелей? Не помню… — Он повернулся к Малгожате. — Она снимает комнату у какого–то рыбака. Адрес я записал. Прошу тебя, пойдем, а потом отправимся обедать. Мы должны еще раз извиниться перед вами, пан доктор. Но мы можем встретиться после обеда? В парке должны быть какие–то выступления в шесть часов. Что вы об этом думаете?

— Превосходно! — Завадский поклонился Малгожате. — Буду ждать в парке. — Он подал Зентеку сумку. — Здесь вещи вашей сестрички. Благодарю вас, панна Малгожата, за такую прекрасную прогулку.

Одаренный самой красивой из улыбок, он пошел к отелю.

Когда он уже достаточно удалился, Малгожата взглянула на идущего рядом с ней капитана.

— Когда увидишь тетку, кланяйся ей… — тихо прошептала она. Потом рассмеялась. — Совсем как в криминальном романе. А что это еще за тетка?

— К сожалению… У меня нет теток. И уж наверняка, нет общих теток с тобой. — Он посерьезнел. — Ну что?

— Я сама надела на него темные очки.

Она была такой сияющей, когда говорила это, что он остановился, глядя на нее с надеждой.

— Продолжай!

— Голову даю на отсечение, что это не он!

— Ты уверена?

— Абсолютно. Насколько человек вообще может быть в чем–то уверен.

— Посмотрим… — неохотно проворчал капитан. — Посмотрим.

Он полез в карман и вынул оттуда листок бумаги.

— Это что, адрес тетки?

Он покачал головой. После секундного колебания капитан подал листок девушке.

Она взяла его в руки и, сняв очки, начала читать, отстранив листок от себя.

Малгожата молча отдала капитану листок и пошла вперед, наклонив голову.

— Что с тобой? — спросил он, догоняя ее. — Ты переживаешь, что его не узнала? Но ведь это теперь уже неважно.

Она остановилась.

— Я переживаю, что если… каким–то чудом… это окажется он… то… то…

— То что?

— То мы находимся здесь в последний раз этим летом…

И снова пошла вперед. А Зентек пошел за ней, удивленный и полный противоречивых мыслей.

Хенрик Завадский быстро шел по аллее, стараясь как можно быстрее дойти до отеля. Он был голоден.

Он улыбался про себя, тихо напевал и помахивал мокрым полотенцем.

Еще один поворот аллеи, и он увидел впереди отель.

Увидев в лесу легковой автомобиль, он удивился, но не обратил на него особого внимания. Вздрогнул только тогда, когда передняя и задняя его дверки открылись одновременно, и оттуда вышли два человека в милицейских мундирах.

Они спокойно стояли, ожидая, когда он приблизится к ним. Молча смотрели на него и не двигались,

Завадский сделал безразличное лицо и немного свернул влево, чтобы обойти автомобиль, стоящий посередине аллеи.

Он прошел мимо стоящих, ни один не двинулся с места. Сделал еще два шага.

— Пан Завадский…

Голос был спокойный, уверенным, но в нем чувствовался приказ.

Завадский остановился. Он стоял, не оборачиваясь, ожидая, идут ли к нему. Бегающие глаза осматривали лес. Но это было бесполезно. Двое вооруженных людей находились в двух шагах от него.

Они тихо приблизились и встали по бокам. Он по–прежнему не поворачивался.

— Пан Завадский, просим вас в машину… — это сказал третий человек, который, по–видимому, до этого времени сидел в машине.

Завадский обернулся.

— Я врач, — неуверенно сказал он. — Вы, наверное, ошиблись…

Человек, который стоял теперь у машины, был одет в штатское.

Он подошел к стоящему и сунул руку в карман расстегнутого пиджака. Предмет, который он вынул оттуда, был слишком хорошо знаком глядящему на него Завадскому.

— Попрошу ваши ручки, пан доктор!

И пан доктор послушно вытянул перед собой обе свои тонкие, красивые, загорелые руки. Наручники тихо защелкнулись.

Вся группа повернула, и все спокойно сели в машину.

«Варшава» развернулась и медленно поехала по тенистой аллее в сторону Здроев.

Глава одиннадцатая

Остаток дороги они прошли в молчании, и если бы Малгожата не была в такой задумчивости, она, наверное, заметила бы, получая в регистратуре ключ от номера, что вошедшая за ними в отель девушка, которая тоже приблизилась к регистратуре, бросила на нее мимолетный взгляд, а потом повернулась, схватившись рукой за регистрационную стойку, и уставилась на них с Зентеком удивленными, недоверчивыми глазами.

Но Малгожата не заметила этого. Если бы заметила…

К сожалению, это «если бы» не имеет никакого значения. Быть может, убийца тогда провел бы этот вечер иначе. Даже, наверняка, провел бы его иначе. Но тогда…

Но это «тогда» тоже не имеет никакого смысла. Надо оставить события в том виде, в каком они произошли. Смерть кружила этот вечер над Здроями на своих тихих, невидимых крыльях, но ни убийца, ни его жертва еще не знали о ее приближении.

— Слушаю вас, — сухо сказала служащая. Молодые, очень красивые девушки с таким вызывающим видом не принадлежали числу ее любимых человеческих типов.

— Что? Ах, да! — Девушка повернулась к ней. Залезла в карман платья и вынула оттуда уже слегка запачканную визитную карточку.

— Этот пан живет здесь?

Служащая взяла карточку, внимательно на нее посмотрела, потом смерила девушку недоброжелательным взглядом.

— Да…

— А какая у него комната?

— Пан инженер Рогальский сейчас находится в баре, и если паненка хочет его видеть, то прошу вас пойти туда.

Служащая повернулась к девушке спиной и стала развешивать на доске оставленные гостями ключи.

Не говоря ни слова, девушка направилась к дверям ресторана.

Служащая регистратуры заколебалась, не вернуть ли ее назад. Было бы неплохо сказать ей: «Вы что–то забыли! — Что? — Сказать спасибо!». Но она не стала этого делать. По–прежнему развешивала на место ключи, стиснув зубы. Кто знает, что может ответить такая восемнадцатилетняя, избалованная мужчинами фифочка, которая не заботится ни о чем и ни о ком, уверенная в том, что стройные ноги и красивые прищуренные глаза откроют ей дорогу всюду, где находятся мужчины.

Девушка сильным движением толкнула входную дверь и вошла в ресторан.

Бар находился в его противоположном углу. Инженер Рогальский, сидя со своими новыми приятелями, выпил как раз четвертую рюмку коньяка. Он поставил ее и сказал:

— Интересно, явится ли сюда одна паненочка, с которой я сегодня познакомился. Я подвез ее по дороге, она путешествовала автостопом. Высадил ее в самом начале Здроев… Очаровательная кошечка, клянусь. Конечно, не идет ни в какое сравнение с тем ангелом, с которым был сегодня на пляже пан доктор Завадский, но… Она должна позвонить мне…

— Да, лучше синица в руках, чем журавль в небе, — сентенционно произнес пан Врублевский, поднимая рюмку.

— Вот именно! — Рогальский, несмотря на свою полноту, соскользнул со стула, как молодой голодный уж со скалы, увидев беззащитную зеленую лягушку. — Легка на помине! Вот как раз идет моя знакомая!

Девушка подошла и остановилась перед ними.

— Пришла, как и обещала! — улыбнулась она. — Думала, что после дороги мне захочется спать, но там так скучно у этой рыбачки! И я подумала, что, может быть, найду вас…

— Вы правильно подумали! Это два моих приятеля, а это, хм… моя сегодняшняя дорожная знакомая!

Она наклонила головку и скользнула по ним глазами. Лицо ее вдруг стало серьезным.

— Может быть, это от утомления? — вслух спросила она сама себя. — А может быть, у меня что–то с головой? Сначала мне показалось, что в холле я встретила одну мою знакомую из Камоцка, а теперь кажется, что и вас я где–то видела…

Но при этих словах глаза она уже опустила, и они не поняли, к кому они относятся. Потом продолжала:

— Но это невозможно. Она выглядела совершенно иначе. Но я могла бы поклясться головой. Кого–нибудь другого она, может, и сумела бы обмануть, но не меня. Мы живем с ней в соседних домах, и я вижу ее каждый день, круглый год. — Она радостно посмотрела на них. — Это та кассирша, которую чуть не убили бандиты во время нападения на банковскую машину, об этом еще столько писали в газетах на прошлой неделе. Если это она, то одета, как будто сама ограбила какой–нибудь банк. Чудо, а не платье!

— А, наверное, вам показалось! — Каплинский кивнул бармену. — Вы чего–нибудь выпьете?

— Только чуточку!

Она подошла к бару и вскочила на высокий стульчик. Все мужчины сгруппировались вокруг нее.

— А потом?

— Еще чуточку. — Она рассмеялась. — А вы хотите здесь просидеть до вечера? Ведь еще столько солнца на улице. Я думала, что вы пойдете искупаться, и специально надела купальный костюм.

— Это неплохая мысль! — Врублевский оживился. — Я сам об этом думал. После путешествия неплохо поплавать. По–моему, вода в море теплая, как парное молоко.

— Прекрасно! Значит, идем?

— Идем!

— Тогда пошли.

Врублевский бросил бармену банкнот, и все встали.

В холле Рогальский показал девушке на кресло.

— Вы подождете нас минуточку здесь? Мы возьмем купальные принадлежности и спустимся.

— Отлично!

Она уселась у столика, на котором были разложены иллюстрированные киножурналы, и через минуту углубилась в краткое жизнеописание одной из молодых звезд французского кино.

Телефон в регистратуре зазвонил. Девушка не подняла головы. Она так углубилась в чтение, что служащей пришлось обратиться к ней дважды:

— Вас к телефону!

— Меня?

Она быстро встала и подошла к телефону.

— Да. Слушаю… — Помолчала немного, потом рассмеялась. — Люблю ли?! Я обожаю танцевать! Когда? Ну хорошо, путь будет в одиннадцать. Но почему на пляже?.. Ну хорошо… да… да… Но мы должны будем танцевать до утра, потому что моя хозяйка спускает на ночь собаку. Отлично, ха, ха, ха… А вы знаете, что я все время вспоминаю и не могу припомнить, где я вас видела. Но вы не беспокойтесь, я обязательно вспомню! Нет, конечно, я им не скажу. Слово! Хорошо, жду.

Она повесила трубку и медленно вернулась на место, улыбаясь. Снова открыла журнал.

Мужчины сошли почти одновременно. Она рассмеялась, увидев их. Вместе они направились к дверям отеля, провожаемые взглядом служащей регистратуры и восторженным взглядом боя, который как раз спустился с какого–то этажа и уселся за свой столик при входе.

Телефон зазвонил. Малгожата, которая стояла у окна, глядя невидящими глазами в сторону моря, повернулась. Зентек схватил трубку и сказал:

— Да, это я…

Он долго слушал, что ему говорили в трубке. Малгожата, наклонившись вперед, следила за выражением его лица, а когда заметила на нем появившееся недовольство, выпрямилась и отвернулась, чтобы скрыть улыбку. Снова подошла к окну. Но на этот раз видела море, далекую яхту на горизонте и толпы людей, гуляющих на пятачке около отеля. День еще не кончился, но городок мягко освещали лучи послеполуденного солнца.

— Хорошо. Я все понял. До завтра.

Капитан положил трубку на место и встал. Она повернулась к нему.

— Что? — спросила она тихо, хотя уже знала ответ, потому что его чуть сгорбленные плечи ей уже все сказали.

— Ты была права, это не он. Пан доктор Завадский — не пан и не доктор, а просто достаточно известный гостиничный вор и карточный шулер. Он происходит из хорошей семьи, прекрасно воспитан, знает три языка. Легко может втереться в самые различные круги отдыхающих. Его метод заключается в том, что он сначала приглядывается, а потом ворует в ситуации, когда выставить против него обвинение было бы величайшей бестактностью. Умеет выбрать время. А самое смешное заключается в том, что не было никакой необходимости примерять ему темные очки. Три дня тому назад он вышел из тюрьмы, где отсидел полгода за попытку использования крапленых карт. Получил так мало, потому что свидетели не хотели показывать против него… Когда тот бандит стрелял в тебя, Завадский спокойно сидел за решеткой и готовился к выходу на свободу. Впрочем, мокрая работа никогда его не привлекала. Он не состоит ни в какой бандитской шайке, и сам, скорее, тихий человек, если исключить его профессиональные склонности. У него самое лучшее алиби на свете, если речь идет о нашем деле… — Зентек потер лоб ладонью. — Да, это было бы слишком, хорошо, чтобы оказаться правдой. Мы приехали в то место, которое сами выбирали, распаковали чемоданы, и, бац, убийца сразу же попадет к нам в руки. Так не бывает. Мы можем его вообще не встретить или встретить, но не сразу, в первый же день…

И он снова потер лоб рукой.

— Не переживай, — Малгожата подошла к нему и положила руку ему на плечо. Он этого не заметил, по–прежнему стоял задумавшись, видимо, пытаясь что–то решить. — Ну, слышишь! — Она погладила его по голове и сразу же отдернула руку.

Он очнулся и удивленно посмотрел на нее.

— Что вы… что ты делаешь?

— Извини, — она отступила на шаг. — Мне просто стало тебя жаль.

Она смотрела на него глазами, в которых еще не было любви, но уже была забота.

— Пойдем в парк на концерт. Ведь мы должны там быть.

— Хорошо. — Зентек неожиданно улыбнулся. — Не стоит волноваться. Тебе, во всяком случае. Что бы ни случилось, у тебя прекрасный отдых, правда?

— Дивный отдых. Не могу к этому привыкнуть. Все эти люди, которые смотрят на меня… знаешь. Мне постоянно кажется, что у меня чернильное пятно на носу или платье порвалось по шву.

— Почему?

— Потому что я на самом деле довольно некрасива и никто никогда не обращал на меня внимания. Все мои подруги имели успех в сто раз больший, нежели я…

— И ты никогда не мечтала, что когда–нибудь все изменится?

— Не мечтала? Какое это имеет значение? У меня есть одна книжка, видишь…

Она подошла к кровати и взяла в руки книжку, потом подала ее Зентеку и остановилась у окна, наблюдая, как он повертел ее в руках, потом коснулся пальцем отверстия на переплете.

— Она была тогда с тобой?

— Да. Я как раз читала раздел о том, что девушка всегда должна быть настороже, потому что в любую минуту может… может… — она замолчала, — все может измениться.

— Но ведь и в самом деле изменилось!

— По–моему, нет. Если мы найдем этого человека раньше, я вернусь в Камоцк раньше, чем хотела бы. Если найдем его позже или не найдем совсем, вернусь туда чуть позже. Получу у вас свои вещи, переоденусь в них и уеду. А потом до конца жизни буду сидеть в кассовом окошке с восьми до трех, а в воскресенье либо ходить на прогулку, либо читать, как не быть Золушкой… Либо мечтать, чтобы какой–нибудь новый бандит напал на банковский автомобиль и чтобы я снова пережила это нападение и снова могла поехать в Здрои, чтобы найти его. А осенью буду читать много детективов, потому что для прогулок будет слишком сыро… Ты не представляешь, что такое маленький городок осенью или зимой. В ресторане пьяницы рассказывают о своей жизни, хвалятся несуществующими знакомствами. В кинотеатре идут фильмы, о которых я еще год назад читала в журналах. В Доме Культуры поют и танцуют то, что уже не существует, какие–то народные танцы, которых никто не знает. Впрочем, я не умею ни петь, ни танцевать. Ты ничего этого не знаешь.

— Может быть, и знаю, — задумчиво сказал Зентек. — Я сам из маленького городка…

— Хорошо, если знаешь. Вы сделали со мной ужасную вещь: на минутку дали мне увидеть мир, как дали бы игрушку ребенку, а потом отберете. Даже лицо я должна буду вам отдать и вернуться к прежнему.

— Но почему?

— Потому что в Камоцке на меня бы показывали пальцами. Они знают меня, знают, что я совсем другая. Это… это выглядело бы, как переодевание… Даже мужчины никогда бы не поверили в то, что я на самом деле другая. А кроме того, я сама бы не смогла так одеваться, мне было бы незачем это делать, и вообще, я не умею этого делать, не умею нравиться. Может быть, потому я так выглядела, когда ты со мной познакомился? Сама не знаю. Но одно, по–моему, знаю…

Она замолчала.

Зентек тоже ничего не сказал. Он стоял и смотрел на нее. У него было такое впечатление, что он первый раз видит ее на самом деле. Она не ошибалась. И он тоже в душе считал прежнюю Маковскую истинной Малгожатой, а эту красивую девушку, которая стояла теперь перед ним, глядя на него большими грустными глазами, только вызванным к жизни в целях облегчения следственной работы образом, созданным товарищем Калусской. Но как было в самом деле?

— Мне уже не хочется туда возвращаться. — Малгожата подошла к тахте и уселась, обхватив колени руками. — Может быть, найду какую–нибудь работу здесь или в Варшаве. Я всегда боялась людей, не умела разговаривать, даже если в комнате было всего два человека. Краснела сразу же по любому поводу… В этом вы мне помогли: я научилась быть смелой, я не хочу остаться на всю жизнь в моей комнатке. И я буду смелой. Ну что, мы идем в этот парк?

— Да, конечно.

Зентек очнулся от мечтаний.

Они шли медленно, смеясь. Присутствие девушки возбуждало мужчин. Они даже не ощущали усталости после долгого путешествия, хотя все трое встали сегодня очень рано и много часов провели за рулем.

Остановились перед домиком, где она жила.

— До свидания!

Она по очереди подала им всем руку. Пожатие ее ладони было сильным, как у мальчишки.

— До завтра! До девяти часов!

Рогальский задержал ее руку в своей:

— Встретимся на пляже, там, где были сегодня?

Она закрыла за собой калитку и, повернувшись, крикнула через плечо:

— В одиннадцать, надеюсь, пан помнит!

Быстро перебежала двор и вошла в дом, помахивая сумочкой.

Они отправились назад по обочине шоссе.

— В одиннадцать? — сказал Каплинский. — Ведь мы же условились с ней на девять часов?

— А почему она сказала «пан»? Могла ведь сказать «Панове»? — Врублевский подозрительно посмотрел на них и фыркнул от смеха. — Мне пришло в голову, что кто–нибудь из нас ухлестывает за ней в одиночку, ничего не говоря остальным.

— Ну, если кто–то имел бы на это право, так, наверное, я. — В голосе Рогальского прозвучала обида. — В конце концов, это я ее нашел и ко мне она сегодня пришла.

— Неважно, к кому они приходят, — Каплинский задумался. — Важно, с кем уходят.

— И это тоже не так важно, как кажется. Кто теряет одну женщину, приобретает всех остальных.

— Мне кажется, что я уже где–то слышал эту фразу… — Рогальский поморщился. — Это не из какой–то пьесы?

— Не знаю… Как вы думаете, панове, сколько ей может быть лет?

— Восемнадцать. Самое большее — девятнадцать.

— Прекрасный возраст для женщины… Что, пан инженер? — Врублевский задел локтем задумавшегося Рогальского, — О чем вы думаете?

— Думаю о том, что морская вода возбуждает аппетит. Пойдемте быстрее. Мне кажется, настало время что–нибудь перекусить. Солнце уже заходит, а мы не хотим жить одной поэзией.

— Вы правы.

И они ускорили шаг. Начинались длинные летние сумерки. Когда они добрались до отеля «Империал», умылись и спустились в зал ресторана, было уже совершенно темно.

Они возвращались в толпе лениво идущих курортников. Концерт их несколько утомил. Малгожата, которая уже подсознательно все время отыскивала вокруг себя людей в темных очках, шла теперь молча, не поднимая головы и не глядя по сторонам.

— Посмотри, — тихо сказал Зентек.

Она остановилась. Они сошли несколько в сторону от человеческой волны, плывущей по направлению к Здроям. Капитан поднял руку.

— Что? — спросила она, не понимая.

— Посмотри на небо…

Огромная красная луна висела над морем. Девушка покачала головой.

— Я даже не заметила этого, — тихо сказала она, когда они снова направились к отелю. — К счастью, эти люди уже сняли свои проклятые очки. — Она снова опустила голову. — Все это как в сказке. Я не умела танцевать, а оказалось, что умею. Потому что в сказке все легко и все удается. Хорошие люди всегда живут долго и счастливо, все приключения кончаются хорошо, а все ведьмы и драконы в конце всегда погибают.

Он ничего не ответил. Идя немного сзади, он смотрел на ее слегка загорелые плечи, выступающие из глубокого выреза летнего платья.

— О чем ты думаешь? — вдруг спросила она.

— О чем? О том, что… что делает мой шеф. Может быть, они уже что–то знают? У нас ведь нет никакой информации. А обычное следствие тоже может принести хорошие результаты…

Он тяжело вздохнул и замолчал. Он не любил и не умел лгать. Хорошо, что ему на этот раз удалось.

— У меня снова разболелась голова, — прошептала она. — Это все для меня слишком трудно…

Когда они вошли в холл, Рогальский остановился и остановил остальных.

Над дверью в ресторан кто–то прикрепил огромную афишу. Он подошли ближе:

— Ну как? Пойдем, правда? — Рогальский хлопнул в ладоши, обрадованный, как ребенок. — Всегда люблю всякие переодевания.

— В таком случае… — пан Врублевский взглянул на часы, — давайте переоденемся на ужин. Встретимся через четверть часа или лучше через двадцать минут, как?

— Согласны.

Они взяли ключи и направились по лестнице вверх. Потом разошлись по своим комнатам.

Но только двое из них занялись сразу своим гардеробом. Третий уселся на тахте и включил ночную лампу. Потом вынул бумажник. Из внутреннего отделения достал завернутый в бумагу снимок. Не разворачивая его, встал, подошел к ящику стола и открыл его. Там лежали всякие мелочи и среди них — карандаш.

Он уселся снова и развернул бумагу. Показалась фотография Малгожаты Маковской, такой, какой она была еще неделю назад. После минутного размышления он провел тонкую линию посередине ее лица. Потом старательно дорисовал на одной половине головы другую прическу, увеличил губы, подвел брови.

Потом замер, с недоверием глядя на фотографию. Сделал еще какой–то мелкий штрих, потом отодвинул снимок от себя и еще раз внимательно на него посмотрел.

Да, не было никаких сомнений. Малгожата Маковская и Малгожата Зенткувна — это был один и тот же человек.

Он встал, спрятал снимок в бумажник, но после короткого размышления вынул фото и сжег над умывальником. Больше оно было ему не нужно.

«Жаль» — сказал он сам себе. Но в этом не было сожаления, только простое утверждение. Малгожата Зенткувна очень нравилась ему.

Он снова посмотрел на часы. Малгожате придется подождать. Он посмотрел в зеркало. Она не сможет его узнать. Он был тогда в больших очках, воротник куртки был высоко поднят, да и прическа была другой. Но в таком случае что она делает в Здроях?

«Наверное, они спрятали ее здесь, потому что предполагали, что я буду ее искать. Рассчитывают на то, что им удастся меня найти, прежде чем я доберусь до нее. Они спрятали ее в Здроях».

Он усмехнулся. Изо всех мест в Польше милиция, чтобы спрятать девушку, выбрала именно то, куда он приехал сразу после этой стрельбы.

Но это не просто случайное совпадение. Та девушка через полтора часа придет на опушку леса на пляже.

Задумавшись, тихонько насвистывая, он начал переодеваться. «Империал» был фешенебельным отелем. Темный костюм, белоснежная рубашка, галстук вечером были обязательны.

Он с удовлетворением посмотрел на себя в зеркало. Он любил большой свет, тихо играющий оркестр, приглушенное освещение, прекрасных женщин в красивых нарядах и деньги — столько денег, чтобы не думать о завтрашнем дне и тратить их без оглядки, на то, что подскажет воображение…

Она стояла перед зеркалом и поправляла волосы.

— Прошу! — она даже не обернулась, услышав стук. Перед ней. в зеркале, дверь отражалась целиком.

Дверь открылась, и вошел Зентек, высокий, плечистый и очень молодой в этом темном костюме.

— Голова уже не болит?

— Уже нет.

— Пойдем ужинать. — Он уселся в кресле и закурил. — Завтра официальное открытие сезона: бал–маскарад на корабле. Мы, конечно, пойдем. Там будут оркестры, иллюминация и все люди, которые приехали в Здрои, по крайней мере, все те, среди которых мы должны найти нашего приятеля.

— Я никогда в жизни не была на балу. А уж на корабле и подавно. И никогда не думала, что попаду туда. Потом я, наверное, не смогу уснуть!

— Пока мы должны идти на ужин. Нужно быть среди людей.

— Мы и так постоянно среди людей. От этого у меня сегодня даже голова разболелась. Когда мы одни, она сразу проходит.

Она вздохнула. Зентек встал.

— Но мы еще больше должны бывать на людях, чем до сих пор, — сказал он и понимающе подмигнул ей. — Устала уже. Золушка?

— Ох, нет. Не буду Золушкой.

— И что же?

— Ничего. Я просто подумала, как было бы хорошо, если бы мы могли когда–нибудь приехать сюда и не искать никакого убийцу.

— Боюсь, если бы не поиски убийцы, мы не могли бы сюда приехать. По крайней мере, я. Месяц пребывания в таком отеле — это моя годовая зарплата… — Он развел руками. — В жизни ничего не бывает даром, Малгося.

— Когда я была маленькой, все внушали мне, что самые прекрасные вещи в жизни всегда даются даром, — она сказала это так тихо, что ему пришлось наклониться к ней, чтобы услышать.

От ее кожи исходили тонкий запах загара, который он не мог определить, но который напомнил ему годы детства, когда, лежа вместе с другими мальчишками над Вислой, он прикладывал нос к руке и вдыхал именно этот запах, запах опаленной солнцем кожи, песка, водорослей… Он выпрямился и кашлянул. И быстро сказал:

— Жаль, что тебе не объяснили тогда, что это за вещи.

— Объяснили. Я была прекрасно информирована: цветы, солнце, луна, любовь… и многое другое.

— Но за цветами, солнцем, луной и любовью совсем не обязательно ездить в Здрои. Они есть повсюду, даже в Камоцке.

— Я не уверена в этом. Я не смогла их там найти.

— Разве в Камоцке нет цветов?

— Есть. Наверное, есть.

— И солнце светит?

— Светит.

— И луна?

— Тоже.

Они замолчали. Она, чуть приоткрыв губы, ждала его последнего вопроса. В комнате был полумрак.

Зентек подошел к выключателю. Зажегся верхний свет.

— Пойдем вниз, — сказал он немного слишком громко и весело. — Надо немного осмотреться!

— Хорошо. Пойдем.

В зале ресторана только часть столиков была занята.

Малгожата остановилась в дверях.

— Я совсем не голодна…

— Это даже лучше. — Он легко взял ее под руку. — Присядем на минутку около бара.

— В Камоцке тоже есть бар… — Она усмехнулась, зная, что он поймет ее.

— Ты все еще не перестала думать о Камоцке?

— Ни на минуточку. А кроме бара там есть еще и кинотеатр.

Она высвободилась и пошла между столиками, одновременно рассматривая тех, кто сидел в зале.

Капитан шел вслед за ней и скорее чувствовал, нежели замечал, что головы всех мужчин поднимаются и поворачиваются ей вслед. Так было с первой минуты их появления здесь, но теперь, он сам не знал почему, это ему совсем не нравилось.

— Хорошо воспитанные девушки, — вполголоса сказал он ей, когда она подходила к бару, — не бросают вам таких провоцирующих взглядов.

— Как это?! — она удивленно остановилась, но сразу же продолжила свой путь. — Если я не буду смотреть по сторонам, то не смогу никого увидеть, не правда ли?

— В конце концов вечером это не имеет такого значения. Ни один из них не сидит в темных очках. Мне нужно, чтобы все к нам привыкли и чтобы нам удалось завязать как можно больше знакомств. Мы должны притягивать к себе людей, но они не должны об этом знать.

— Это слишком мудро для меня…

Малгожата замолчала. Они прошли в противоположный конец зала и уселись около бара, где еще никого не было.

— Что тебе взять, сестричка?

Малгожата склонилась над меню, лежащим под стеклянной поверхностью стойки, и свободно прочла:

— Манхэттен а ля Империал!

— Сию минуту… А для уважаемого пана?

— Чистая водка и капелька грейпфрута.

В эту самую минуту двери зала открылись, и внутрь вошли трое мужчин.

— Есть! — тихо сказал Рогальский и сразу направился в сторону бара. Двое остальных пошли за ним.

— Добрый вечер! — Рогальский низко поклонился, целуя руку Малгожаты. — А где наш приятель Завадский?

— Ему пришлось неожиданно выехать. — Лицо Зентека выглядело обеспокоенным. — Служебные дела. Какая–то телеграмма из больницы, где он работает.

— Ну, наверное, завтра–послезавтра вернется…

Оркестр начал играть. Врублевский опередил остальных и первый склонился перед Малгожатой.

Когда они отошли и вместе с другими парами начали танцевать, Каплинский повернулся к Зентеку.

— Ваша сестра, действительно, красавица. В первую минуту я даже подумал, что это какая–то кинозвезда.

— Вы знаете… Она еще так недавно была гадким утенком, что я сам не могу к этому привыкнуть. Впрочем, для меня она ни красива, ни уродлива, просто… но вы, наверное, понимаете…

Оркестр заиграл острый, быстрый ритм «ча–ча–ча», и капитан с беспокойством взглянул на паркет. Но для беспокойства не было никаких причин. Малгожата прекрасно справлялась с танцем, и, когда повернулась к нему, он увидел ее веселое лицо. Она, действительно, была хороша в эту минуту, так хороша, что он почувствовал острый укол в сердце, когда она, смеясь, подала руку своему партнеру.

Когда она вернулась к столику, запыхавшаяся, опирающаяся на руку Врублевского, этот укол повторился. Только на этот раз он был еще острее.

— Ну что? Пойдем отсюда? — спросил он, не понимая, зачем это говорит.

Малгожата ответила ему удивленным взглядом, но сразу же постаралась взять себя в руки.

— Да, если ты хочешь…

— Мы тоже, пожалуй, пойдем, не правда ли? — Рогальский украдкой зевнул. — Все–таки мы проехали сегодня порядочный кусок нашей страны, а если речь идет обо мне, то я с самого приезда не присел ни на минуту. Надо выспаться, а завтра утром на пляж!

— Завтра вечером будет бал… — сказал Врублевский. — Вы собираетесь туда?

— Непременно! — Зентек был в прекрасном настроении. — Нельзя же пропустить такое развлечение. Я приехал сюда, чтобы, как говорится, ввести малышку в свет…

— Ах, панна Малгожата не требует никакого проводника. Такая красота — это самый лучший входной билет в свет… — Каплинский поклонился. — Доброй ночи!

— Доброй ночи! Доброй ночи!

В холле, расставшись со всеми остальными, Малгожата остановилась.

— Ты… ты не мог бы немного прогуляться со мной сейчас? — робко спросила она. — Я хотела бы отдохнуть. Здесь везде так шумно. — Она показала глазами на дверь, ведущую в ресторан, откуда до них доносилась громкая музыка.

— Прекрасно. Но тебе не будет холодно в этом платье?

Она молча покачала головой.

Девушка посмотрела на часы. Было без двадцати минут одиннадцать. Она тихо закрыла дверь комнаты и вышла. Уже наступила ночь, но полная луна стояла над морем, и все вокруг было видно.

Она прошла через двор. Пес за домом поднялся, зазвенев цепью, гавкнул и снова улегся на свое место. Девушка вышла на шоссе, тихо закрыв за собой калитку, потом оглянулась. Из–за угла выехал автобус. Фары осветили ее стройную фигурку в облегающем белом платье. Она подняла руку. Автобус замедлил ход и остановился.

— В Здрои? — спросила она, поставив ногу на ступеньку.

— Здрои! — заспанная кондукторша кивнула головой. — Садитесь побыстрее.

Они медленно шли по аллее, ведущей к морю, той самой, по которой днем шел Хенрик Завадский, думая, что возвращается в отель. Оба молчали.

Аллея закончилась. Малгожата остановилась на вершине холма, с которого открывался вид на бескрайнее спокойное серебряное море, освещенное луной. На небе не было ни одного облачка. Теплый воздух поднимался от песка, пахло соснами, которые росли у них за спиной.

Зентек молча подошел и остановился рядом с девушкой.

— У меня дома есть старый будильник, — сказала она. — Сколько раз мне снилось что–то хорошее, и он всегда начинал звонить, и я просыпалась.

— Почему ты об этом вспомнила?

— Потому что я думаю о том, когда он зазвонит. Или сегодня, или завтра, а может, послезавтра…

Она замолчала. Зентек тоже ничего не сказал. Они неподвижно стояли на холме, затерявшиеся между огромными пространствами неба и моря, освещенные фальшивым лунным светом.

Она услышала, что стоящий за ней мужчина вздохнул.

— Луна, — сказал он изменившимся голосом, который должен был казаться веселым. — Одна из тех самых важных вещей, которая дается нам даром… Мы можем пользоваться ей без ограничений, не вводя государство в расходы…

— Да, конечно…

Она медленно наклонила голову и спрятала лицо в ладонях.

Зентек, который смотрел на луну, повернулся к ней и тихо спросил:

— Что с тобой?

— Ничего…

Малгожата подняла голову. Она не плакала. Глаза, которыми она посмотрела на него, были сухи и спокойны.

— Со мной ничего. А может быть, что–то есть? Наверное, это потому, что я очень счастлива и не могу этого понять…

— Ты счастлива? — спросил он не своим, неожиданно охрипшим голосом.

— Да. Потому что я влюблена.

И так просто сказав это, она подошла к нему и положила голову ему на грудь, обняв его руками. Он закрыл глаза. Какое–то время он пытался бороться с собой. Потом уткнулся лицом в ее темные, посеребренные луной волосы.

— Не существует никаких преступников, — она говорила так тихо, что голос ее был едва слышен за шелестом маленьких волн набегающих на песок. — Ничего такого нет и не будет… Я не верю в это. Все это было только для того, чтобы мы с тобой встретились, понимаешь?

Она подняла голову и рассмеялась, как ребенок.

— Ты можешь меня поцеловать? — спросила она.

Они возвращались лесной аллеей, шли молча, обнявшись, почти невидимые под кронами деревьев, за спиной у них светила луна, а впереди мигали огни Здроев.

«Значит, это правда… — думал Зентек. — Значит, это бывает так… Я, наверное, сошел с ума… но я не могу с этим справиться. Не представляю себе, как я смог бы жить без нее… Но она есть… Она есть…»

Внезапно тихий отзвук шагов прервал его мысли.

Он почувствовал, что Малгожата выпрямилась и выскользнула из–под его руки.

По аллее кто–то шел. Когда он приблизился, они увидели белое платье и услышали прерывистое дыхание.

«Женщина… — подумал он. — Молодая девушка…»

Шаги утихли.

— Куда она шла? — вполголоса спросила Малгожата.

— Она торопилась… — Зентек снова привлек ее к себе. — Как ты думаешь, куда девушки спешат в такое время?

— На свидание с молодым человеком? — тихо рассмеялась Малгожата. — Скажи: «Пусть она найдет то, что ищет».

— Зачем?

— Я задумала что–то. Ну скажи…

— Пусть найдет то, что ищет, — повторил он.

Она остановилась и приподнялась на цыпочки.

— Поцелуй меня еще раз… А потом еще раз, а потом тысячу раз!

Девушка, которая миновала их в темной аллее, оказалась на краю пляжа.

Она остановилась и огляделась.

Из темноты вынырнула какая–то фигура.

— Это вы?

— Да, я… — сказал он и подошел еще ближе.

— А знаете… — Девушка пошла ему навстречу. — Я уже вспомнила, откуда я вас знаю! Я видела вас в окне у той… А–а–ах…

Она замахала руками, пытаясь разорвать кольцо рук, стиснутых у нее на горле.

Глава двенадцатая

Раннее утреннее солнце уже взошло и около часа стояло на небосклоне. Но капитан Зентек спал в темноте за шторами, которые не пропускали света.

Телефон около кровати зазвонил. Не открывая глаз, Зентек потянулся за трубкой и в полусне приложил ее к уху.

— Да, — сказал он, сдерживая зевок. — Это я… — Он с минуту послушал, что ему говорят, потом глаза у него широко открылись и закрылись снова. — Хорошо! Через десять минут я буду там! Пришлите машину и поставьте ее недалеко от отеля. Я не хочу ехать на своей и не хочу, чтобы вас видели заезжающим за мной… Пока!

Он бросил трубку на рычаг, вскочил с постели, вбежал в ванную и пустил на голову струю холодной воды.

Через несколько минут он уже сбегал по ступенькам отеля. Выходя, он замедлил шаг и осмотрелся. За стойкой дремал дежурный. Капитан нажал на дверную ручку, она отворилась мягко и бесшумно.

Он вышел наружу. Было тепло. С моря дул легкий ветерок. Зентек быстро дошел до первого перекрестка, увидел стоящую за углом машину, узнал водителя в милицейском мундире, сел туда. Машина тронулась с места.

Через три минуты они были уже на краю пустого в это время пляжа. Он выскочил и, увязая в мягком песке, сбежал в направлении маленькой группы людей в милицейских мундирах, стоящей вокруг лежащего на земле неподвижного предмета.

Они молча поздоровались с Шиманским за руку. Капитан наклонился над лежащей.

— Задушена…

— Да. И речи не может быть, что она утонула. Впрочем, платье совершенно сухое. Ну и это… — Хорунжий показал на фиолетовые полосы на шее лежащей. — Следы его пальцев.

— Есть какие–нибудь отпечатки?

— Пока не обнаружили. Видимо, он был в резиновых перчатках. Это означает умышленное убийство…

Зентек потер ладонью лоб. Еще раз взглянул на убитую.

— По–моему, я видел ее здесь вчера поздним вечером. Тогда было уже около одиннадцати. Она очень торопилась. Я встретил ее на аллее. Было темно. Но, по–моему, это именно то платье… У нее были при себе какие–нибудь документы?

— Да. У нас даже есть для вас нечто неожиданное.

Шиманский подал капитану маленькую дамскую полотняную сумочку. Он молча вынул из нее паспорт и, открыв его, указал пальцем на место, где четким каллиграфическим почерком было написано слово: «Камоцк».

— Мария Клосек, — прочитал Зентек. — Родилась в Камоцке. Жила в Камоцке на улице…

Он быстро заглянул в сумочку. Там были разные мелочи: немного денег в кошельке, платок и несколько фотографий. Он взял одну из них и сравнил с искаженным лицом убитой.

Красивое, улыбающееся лицо… Он посмотрел на часы. Была половина пятого.

— Это, видимо, тоже его работа, — тихо сказал он. — Такие совпадения невозможны. Поэтому обо всей этой истории, кроме нас, никто не должен пока узнать.

Внезапно, вспомнив о чем–то, он спрятал фотографию в карман, быстро отдал хорунжему сумочку и побежал в сторону автомобиля, стоящего на краю леса.

— Позвоните мне, где она жила и с кем проводила время! — И он залез в машину. — В «Империал», — тихо сказал он. — Только, ради Бога, быстрее.

Человек открыл глаза и с минуту лежал неподвижно, глядя в потолок. Потом посмотрел на часы. Было пятнадцать минут пятого.

Он встал и в пижаме подошел к двери. Приложил к ней ухо и с минуту стоял, прислушиваясь. Но в отеле была абсолютная тишина. Он вернулся к окну, потянул за шнур шторы, и солнечный свет залил комнату.

Он постоял и посмотрел на море, виднеющееся вдали. Потом потянулся, подошел к чемодану, открыл его и вынул оттуда пару тонких резиновых перчаток, сунул их в карман пижамы, потом вынул из чемодана пружинный нож и сунул его в другой карман.

Он снова подошел к двери. В это время у людей самый крепкий сон, и даже самые загулявшиеся вернулись уже с дансингов и ночных прогулок на яхтах по морю…

На цыпочках он прошел мимо комнаты, где дремала дежурная горничная. Она спала на стуле, свесив голову на грудь, задевая подбородком верхнюю часть белого фартука.

Без малейшего шума он прошел вдоль стены коридора, останавливаясь и прислушиваясь. Комната Малгожаты Зенткувны была еще далеко…

Человек сунул руку в карман, открыл нож и сунул его лезвием в рукав пижамы.

Снова двинулся вперед. Остановился. Внизу стукнула входная дверь. Кто–то быстро бежал по лестнице, перескакивая через три ступени подряд…

Стоящий повернулся и на цыпочках, в несколько прыжков, преодолел расстояние до своей комнаты. Едва он успел закрыть за собой дверь, как бегущий по лестнице уже оказался в коридоре. Он быстро прошел расстояние, отделяющее его от комнаты Малгожаты, нажал на ручку двери и исчез за ней.

Человек в пижаме тихо закрыл дверь, подошел к чемодану и снова спрятал туда нож и перчатки. Потом снова лег в кровать. У него было много времени… Теперь не было никакого смысла что–либо предпринимать. Он натянул одеяло на голову. Как он устал!

Но взвинченные нервы не давали ему уснуть. Он сел на кровать и закурил. Потом встал, вошел в ванную и пустил горячую воду. Он знал, что сон уже не придет к нему. Только сегодня поздно ночью, когда доведет дело до конца, — он уснет.

Зентек тихо нажал на дверную ручку, вошел и остановился на пороге. Он почувствовал, что ноги подгибаются под ним. Девушка лежала навзничь, с головой, откинутой назад. Одна рука бессильно свисала с кровати.

Он подошел, наклонился над ней и, задержав дыхание, приложил ухо к ее груди.

Она открыла глаза и улыбнулась, горячо обняла его руками.

Он выпрямился, потом уселся рядом с ней на кровать и закрыл глаза.

Она положила теплую маленькую ладонь на его руку.

— Доброе утро, — тихо сказала она. — Ты пришел? Это хорошо…

Он погладил ее по голове, стараясь, чтобы она не почувствовала, как дрожат у него пальцы, потом встал.

— Ты знаешь эту особу? — спросил он. Полез в карман и вынул оттуда фотографию.

Малгожата уселась на кровати и протерла глаза. Взяла в руки фотографию и спросила, не глядя на нее:

— Который час?

— Еще рано, нет и пяти…

— Еще нет пяти! О Боже! — Она посмотрела на снимок, потом отодвинула его от себя и закрыла глаза. — Да. Это Марыся Клосек… Откуда это у тебя?

Зентек посмотрел на нее. Сердце у него уже не колотилось так учащенно. Жива. С ней ничего не случилось. Но убийца был в Здроях. А они знали о нем не больше, чем в первый день. А он?.. Мог ли он узнать ее? А может быть, это просто случайное совпадение?

— Это мне прислали из Варшавы, — спокойно сказал он. — Они там ведут следствие во всех направлениях. Полковник спрашивает хорошо ли ты ее знаешь.

— Знаю ли? Конечно, знаю. Мы ведь живем рядом. Даже её окно выходит прямо на мое… Ей восемнадцать или девятнадцать лет. Знаю, что у ее матери было много хлопот с ней в последнее время. Она много времени проводила с молодыми людьми, поздно возвращалась домой, пила водку. Ничего удивительного, ведь отец у нее умер уже лет десять назад. Такая же девушка, как и тысячи других. Даже не самая плохая. Если кто–то, действительно, ею займется, все будет хорошо…

— Да…

Зентек не сказал того, что хотел. Он тихо встал и на цыпочках подошел к двери. Она смотрела на него удивленными, испуганными, ничего не понимающими глазами.

Капитан положил ладонь на дверную ручку, послушал секунду. Потом внезапно открыл дверь.

Стоящий за ней человек отпрянул и сконфуженно улыбнулся.

— Добрый день! — вполголоса сказал он. — Такая прекрасная погода, что… что я подумал, может быть, кто–нибудь из вас захочет искупаться перед завтраком? Поскольку мне не хотелось никого будить, я решил пройти от комнаты к комнате и послушать, не встал ли уже кто–нибудь из вас.

— Мы уже не спим… Но сестра еще лежит. Я как раз сам пришел к ней с подобным предложением. И, по–моему, мне удалось ее уговорить. Если вы хотите нас подождать, мы будем в холле через полчаса.

— Прекрасно! — сказал Каплинский с энтузиазмом, быть может, немного излишним. — Я обязательно вас подожду! — И он быстро удалился.

Зентек открыл дверь и повернулся к Малгожате.

— Ты слышала?

— Да.

— Так пойдем?

— Хорошо. — Она зевнула, прикрыв рот рукой, и засмеялась. — Через полчаса внизу. Наверное, я успею, — она снова рассмеялась, потому что ей неожиданно пришло в голову, что не придется идти в кухню, открывать кран и набирать воду в ведро, а потом возвращаться в свою комнату, чтобы умыться. — Молоко не выкипит… — сказала она, когда он уже стоял в дверях.

— Что?

— Ничего… ничего! Что ты можешь знать о молоке! Возьми эту фотографию.

Он вернулся, взял фотографию Марии Клосек и сунул в карман.

— Буду ждать тебя в холле.

Он вышел из комнаты. Но вопреки сказанному не пошел вниз, а начал тихо прохаживаться по коридору. Отель все еще был погружен в тишину. Зентек посмотрел на часы. Пяти еще не было. А столько уже сегодня произошло.

После его ухода Малгожата упала на кровать и закрыла глаза.

Так она лежала несколько минут, борясь с остатком сна и с желанием спрятать голову под теплым одеялом.

— Раз… два… три…

Она вскочила с кровати и подошла к открытому окну. Море искрилось лучами солнца, отраженными на мягких волнах. Девушка глубоко вздохнула, опираясь ладонями о подоконник. Потом медленно повернулась и, чувствуя на плечах мягкие прикосновения теплого ветерка, пошла в ванную. По дороге она сняла пижаму и, не оглядываясь, бросила ее на ковер.

Когда через полчаса она открыла дверь комнаты, то была уже в белом платье, застегнутом сверху донизу на большие деревянные пуговицы.

Прогуливающийся по коридору Зентек молча покачал головой.

— Что с тобой? — спросила она недоумевающе.

— Ты выглядишь, как мечта бедного капитана милиции, которому приснилась кинозвезда!

— А ты, как мечта убогой кассирши из маленького городка, которой приснился настоящий мужчина!

И, совсем развеселившись, она начала сбегать по лестнице. Он пошел за ней. Но улыбка исчезла с его лица. Платье Малгожаты было того же цвета и похожего покроя, что и платье девушки, найденной сегодня утром на пляже.

Мяч был огромным, разноцветным и очень легким. Даже Рогальский, чье брюшко выдавала пляжная одежда, манипулировал им с удовольствием.

Малгожата, стоя лицом к морю, в какой–то момент отбила мяч вверх и крикнула:

— Я устала! Пойдемте в воду!

И они побежали за ней, поочередно бросаясь в бледно–зеленые гребни набегающих волн.

Они плыли вдоль берега, смеясь и брызгая друг на друга.

В определенный момент Зентек, который находился недалеко от девушки, улучив минуту, сказал ей, когда другие не могли бы его услышать:

— Слушай… Когда вернемся на берег, пройдемся вдоль пляжа. Смотри внимательно. Это очень важно. Он может быть сегодня здесь…

Она посерьезнела и сразу повернула к желтой линии песка.

Берега Малгожата достигла первая и вышла на песок. Стоя, она смотрела на плывущих мужчин. Рогальский, который был ближе всех, первым оказался около нее.

— Как вы прекрасно плаваете! — с восхищением сказал он. — Как дельфин!

— Пойдемте есть мороженое…

Малгожата взяла его за руку и издали кивнула головой Зентеку, который как раз встал и шел к берегу.

Втроем они пошли в сторону кафе, а остальные двинулись за ними, размахивая руками и вытираясь.

Малгожата с сожалением посмотрела на пустую серебристую вазочку и положила ложечку на блюдце. Она подумала, что с удовольствием съела бы еще одну порцию, но постыдится заказать и не будет этого делать.

— Вечером бал, — сказал Врублевский. — Я совершенно не знаю, где взять костюм. Ведь нужно будет как–то вырядиться.

— И у меня тоже ничего нет… — она невольно посмотрела на Зентека. — Нужно что–то сделать.

— Но откуда же взять костюмы? — Каплинский посмотрел по сторонам, как будто надеясь, что кто–то в этой разноцветной толпе за столиками кафе вдруг подойдет к ним, предлагая целый комплект разнообразных нарядов. Но, разумеется, никого подобного не нашел, поэтому снова вернулся взглядом к собственному столику.

— Если речь идет о каком–либо волшебном способе достать их, то я предлагаю свои услуги. — Рогальский выпрямился в своем кресле. — Панна Малгожата, вы видите эту ложечку в моей руке?

— Да–а–а… Вижу…

— Точно?

— Точно.

Все замолчали, глядя на эту маленькую ложечку, которую он держал в пухлой руке, поворачивая так, чтобы все могли на нее насмотреться.

Пухлая ладонь закрыла ложечку.

— И вы все уверены, что она у меня здесь?

— Ну, разумеется! — Малгожата была серьезна. — Я сама видела, что вы ее здесь спрятали, правда? — повернулась она к остальным.

— Это удивительно. — Рогальский медленно раскрыл руку, распрямляя пальцы со словами: «Абра — кадабра, хом!»

В ладони было пусто.

— Где же она?!

Он нагнулся через столик к Малгожате и с невинным видом вынул ложечку у нее из–за уха. — Прошу вас!

Все рассмеялись. Рогальский, вдохновленный успехом первого фокуса, произнес:

— Можно и не такое сделать, если нужно. Может быть, вы, Панове, имеете при себе какие–нибудь крупные деньги, например, пятисотки?

Хотя мужчины улыбались только из вежливости, Малгожата была захвачена этим, как ребенок. Она повернулась к Зентеку.

— Посмотри, может быть, у тебя есть?

Он полез в карман купального халата. Другие сделали то же самое. Рогальский забрал у каждого по банкноте и, держа их все в руке, сказал:

— Здесь две тысячи злотых, потому что и я добавил свою пятисотку… Как вы все видите, я никуда не могу их спрятать. Поэтому мы делаем из них комок… вот такой… и втираем его в руку… А теперь прошу внимания! В этой руке у меня ничего нет… А в этой должны быть четыре пятисотки, не так ли?

— Да, так…

Малгожата даже наклонилась, чтобы лучше видеть.

— Это совсем необязательно!

Он начал медленно вытягивать из кулака банкноты и расправлять их.

— Но ведь это двухсотзлотовки!

— Неужели?! Как ужасно!

И он выложил четыре двухсотзлотовых банкноты на стол и показал обе пустые ладони.

— Ничего не понимаю… — Малгожата широко открыла глаза. — Это ужасно!

— Превосходно! — Врублевский рассмеялся. — У пана инженера есть еще одна специальность. Но где наши деньги? — спросил он с комичным испугом.

— Нам придется их поискать. Хотя совершенно не представляю, где они могут быть? Ведь ни тут… — он показал им левую ладонь. — ни там их нет. Но нужно попытаться найти, иначе что вы обо мне подумаете? Только где же они могут быть?

Он осмотрелся и снова потянулся к уху Малгожаты.

— Я что–то здесь нашел, но, наверное, это не те деньги…

Он медленно расправил банкноты и триумфально положил на стол пятисотку, потом вторую, потом третью, четвертую. Прижал их своей пухлой ладонью, потом рассмеялся и поднял ее над головой вместе с другой рукой, сплетя их в триумфальном жесте победившего боксера.

Все смотрели на банкноты. Вдруг послышался звон упавшего стакана. Все головы повернулись в ту сторону.

— Прошу прощения, — тихо сказала Малгожата. — Я не заметила, как это получилось…

— Какая мелочь! — Каплинский кивнул официантке. — Будьте добры, подберите это стекло. Люди здесь ходят босиком и могут пораниться.

— Хорошо. — Официантка пошла за метелочкой. Малгожата опустила ладонь, которую поднесла ко рту.

— Очень… очень интересно, — сказала она, пытаясь усмехнуться. Ее полные испуга глаза вернулись к стопке банкнот. Лежащая наверху пятисотка когда–то была порвана. Ее склеили длинной полоской прозрачной ленты, которая была укреплена тремя короткими поперечными полосками.

Девушка закрыла глаза и оперлась о плетеный поручень кресла.

— Что с тобой? — Зентек наклонился к ней.

— Ничего. Не знаю, что со мной? Может быть, это от жары? Я плохо себя чувствую…

— Тогда пойдем. — Он кивнул проходящей официантке. — Получите с нас, пожалуйста.

Глава тринадцатая

Они сидели рядом на тахте в комнате Малгожаты.

— Ты абсолютно уверена, что банкнота та же самая? — спросил он, легко ударяя пальцами по банкноту, который держал перед ней.

Она утвердительно кивнула головой.

— Абсолютно. Коллеги всегда смеялись надо мной, что я так тщательно заклеиваю: одна полоска вдоль, и три поперек. — Она провела пальцами по банкноте. — Ты же знаешь, что у меня хорошая память. Я склеила его в банке, в воеводстве, перед самым отъездом и запаковала с остальными в мешок. Он был на самом верху одной из пятисотзлотовых пачек, и поэтому он, наверное, сразу его вынул. Но почему ты так волнуешься? Ты же хотел этого! Хотел, чтобы он сюда приехал, а теперь, когда у тебя есть доказательство, что он здесь, ты выглядишь так, как будто этого вовсе не хотел…

— Дело не в этом… — Он встал и начал ходить по комнате. Подошел к окну. День снова уже клонился к вечеру. — Скоро начнется бал. Он находится здесь. Я думаю о том, узнаешь ли ты его? Хорошо бы тебе увидеть их сегодня в масках.

Она подняла голову. Он не понял отчаяния в ее глазах и дрожи, которая появилась в голосе.

— Но ведь его здесь может не быть! Этот банкнот еще не доказательство. Ты не представляешь, как быстро путешествуют деньги. Он, может быть, никогда и не был в Здроях…

Зентек подошел к ней и остановился. С минуту он молча смотрел на ее расстроенное личико, потом, как бы приняв окончательное решение, сказал:

— Он находится в Здроях.

— Откуда ты знаешь?

Он поколебался еще мгновенье.

— Сегодня утром я показал тебе фотографию Марии Клосек. правда? Я сказал, что ее мне прислал из Варшавы полковник.

— Ну да.

— Это неправда.

— Неправда? Не понимаю…

— Марию Клосек нашли сегодня на рассвете на пляже. Милицейский патруль, который шел по аллее в сторону пляжа, заметил лежащее на краю леса тело…

— Почему ты не захотел мне об этом рассказать? — вскочила она с тахты. — Она мертва?..

— Да.

— Что с ней случилось?

Вопрос прозвучал так тихо, что капитан не расслышал его. Но он и так знал, что спросила Малгожата.

— Она была убита.

— Убита… — На этот раз это было совсем тихое, почти беззвучное движение губ.

— Нам уже не удастся этого избежать, — ласково сказал он. положив ладонь на ее руку. — Теперь все будет зависеть от тебя. Если тебе удастся узнать его сегодня, мы обезвредим его раз и навсегда.

Малгожата отпрянула. Рука капитана бессильно упала.

— Я боюсь…

— Если ты его опознаешь, тебе уже никогда не нужно будет бояться.

— Марыся Клосек… Марыся Клосек… Он ее убил?

— Дорогая, успокойся.

— Как он ее убил?!

— Не думай больше об этом. Это сейчас не имеет никакого значения…

Она подбежала к нему, схватила его за плечи и крикнула:

— Скажи, как он ее убил!!!

— Она была задушена, — вынужден был сказать он.

Руки девушки упали.

— Задушена.

Она тяжело упала на тахту. На ее закрытых глазах отражался свет уходящего дня, который медленно гас за окном.

— Да, задушена! — голос Зентека был твердым, в нем чувствовалась решительность. — Ты хотела знать всю правду, и ты теперь знаешь. Истерика тут не поможет. Мы должны сделать все, чтобы обезвредить его, прежде чем…

Внезапно его голос утратил свою решительность. Он замолчал на середине фразы.

— Ты с самого начала знал, что он приехал сюда, чтобы меня убить… — тихо сказала она, не обращая внимания на его слова. — Это был ваш истинный замысел, который вы от меня скрыли: привезти меня сюда и держать, как приманку. Ты водишь меня среди людей не для того, чтобы я его узнала, а чтобы он меня узнал. Потому что ты совсем не веришь в то, что я могу его узнать. И никогда в это не верил… Ты думаешь, что ты схватишь его, когда он попытается на меня напасть. Потому что я для тебя ничего не значу…

— Малгося…

— Не говори ничего! — Он услышал в ее голосе истеричную, высокую нотку и почувствовал свою внезапную беспомощность. Он судорожно искал слова, способные объяснить ей, что… Но она не слушала его, она была на грани взрыва. — Я тебе не верю! Понимаешь, не верю! Он убьет меня… — Она замолчала. На ее лице появился ужас, который она еще не осознавала. Но капитан понимал, что через минуту может произойти что–то страшное.

— Я не могу принудить тебя верить мне, — сказал он спокойно, так спокойно, как будто они говорили о чем–то весьма незначительном. — Так же, как не могу заставить тебя верить милиции. Послушай, Малгося, о наших личных делах мы поговорим попозже, хорошо? Тогда, когда ты успокоишься… Впрочем, я… я не могу говорить о них, если ты так обо мне думаешь. Мы говорим только о преступнике. Ты боишься. Но здесь не поможет ни плач, ни скрежет зубов. Могу тебе сказать только одно: ты не перестанешь бояться до тех пор, пока он находится на свободе. Я думаю, что после убийства Клосек и после того, как ты опознала склеенный тобой банкнот, мы сможем схватить его и без твоей помощи. Мы знаем, что он находится в Здроях, а это много значит. Количество приезжих, которых можно заподозрить, не настолько большое, чтобы нельзя было проверить алиби всех, проверить их имущественное состояние, выделить несколько действительно подозрительных и с помощью различных следственных методов убедиться, что один из них — убийца. Но это может продлиться довольно долго. Кроме того, мы не можем никого лишить свободы на основании немотивированного подозрения. Поэтому он по–прежнему пребывает на свободе и имеет определенную свободу действий. А пока он находится на свободе…

Телефон зазвонил. Двумя прыжками капитан оказался около него.

— Да? Слушаю… Понимаю. Я буду у вас через десять минут. Хорошо. Мы все обговорим… Хорошо. Пока!

Он положил трубку. Малгожата подбежала к нему.

— Кто это звонил? Не уходи никуда…

— Ничего не случилось… Это комендант местного отделения. Я связался с ним сразу, как только мы вернулись с пляжа. Я, видишь ли, придаю большое значение этому балу. Он не будет там остерегаться. Он ведь не знает, что нам нужно, чтобы ты увидела его в темных очках… или в маске, похожей на очки. У нас очень мало времени, а я хочу иметь как можно больше таких масочек и устроить все так, чтобы они были на лицах у как можно большего числа людей. Помни, что существует такая возможность… — Он замолчал, потом быстро договорил: — Не хочу сейчас от тебя ничего скрывать: существует возможность, что этот бандит — это кто–то из трех наших сегодняшних приятелей.

— Почему?

— Потому, что у него была пятисотка. А получить такой банкнот, например, как сдачу в магазине или в какой–нибудь кассе невозможно. Это самый большой банкнот, и как сдачу получить его невозможно.

— А он не мог получить его в сберкассе?

— Во–первых, они все приехали только вчера и можно предположить, что еще не снимали своих денег с книжки. Впрочем, это можно сразу проверить. Но, по–моему, я не ошибаюсь. Это состоятельные люди, у них свои автомобили, остановились они в первоклассном отеле. Трудно допустить, что им не хватило наличных через сорок часов. Кроме того, кто–то ведь должен был бы сдать в кассу этот банкнот, что тоже требует времени. Нет, я думаю, что его кто–то из них привез с собой.

— Но он мог получить его в том месте, где он живет.

— Да, хотя мало правдоподобно… Уверенности у нас нет. Впрочем, ни один прокурор не захочет составить обвинительное заключение на таком основании, как обладание банкнотом, о котором свидетель говорит, что собственноручно его склеил. Ведь существует возможность, что какой–то другой человек склеил его таким же способом, что и ты.

— Но я ведь помню, что…

— Да, помнишь. Но там, где в игру входит обвинение человека, такого рода доводы почти не принимаются во внимание, если нет других, более сильных доказательств. Больше того, даже если ты его узнаешь, это тоже не будет иметь решающего значения для суда. Человек может ошибаться, и хороший адвокат докажет, что ты была тогда в таком состоянии, что не могла его запомнить…

— Зачем же ты меня сюда привез в таком случае?

— Потому что если ты его узнаешь, это будет для нас основой. Зная, что это он, мы сможем получить все необходимые доказательства. Кроме того, возьмем его под постоянное наблюдение. Это помешает ему совершать следующие нападения и вынудит начать тратить деньги. Он ведь награбил довольно много. И он приведет нас к этим деньгам рано или поздно. Кроме того… — Он махнул рукой. — Ты же понимаешь, что, зная, кто этот преступник, мы легко с ним справимся. Но пока мы только знаем, почти наверняка, что он находится в Здроях.

— А… а он знает, что я здесь?

— По–моему, нет… — он заколебался, но она не обратила на это внимания. — Откуда он может это знать? Впрочем, я рассчитываю на то, что уже сегодня вечером мы все будем знать.

— А если он знает?! Не ходи никуда! Я не хочу оставаться одна…

— Но я должен… — Он нерешительно оглянулся. — Запрись на ключ и жди меня здесь. Не открывай дверь ни под каким предлогом. Потом, на балу, я не оставлю тебя одну ни на секунду.

— Но там будет темно… на корабле… Много людей, и он может…

— Мы постараемся окружить тебя такой опекой, чтобы у тебя волос не упал с головы. Впрочем, он, наверняка, не знает, кто такая Малгожата Зенткувна.

— Но…

Она хотела еще что–то добавить, но больше ничего не сказала. Спрятала лицо у него на груди. Зентек ласково обнял ее. Когда она подняла голову и, прижавшись к нему, посмотрела в сторону темнеющего окна за его спиной, он не мог увидеть выражение ее глаз. Он не знал, что они полны ужаса.

Зентек отпустил ее. Он подошел к двери и остановился, держась за ручку.

— Я постараюсь вернуться через четверть часа. Держись, малышка! И не открывай никому ни под каким предлогом!

Она наклонила голову. Потом подняла ее и попробовала улыбнуться, но, когда он закрыл за собой дверь, подбежала к ней, повернула ключ в замке и оперлась о нее, закрыв глаза и тяжело дыша.

Глава четырнадцатая

— Не знаю, как вы предполагаете, товарищ капитан, — сказал хорунжий Шиманский, — но, по–моему, этот бал надо обставить нашими людьми в костюмах и не спускать глаз с этих троих. Если панна Маковская узнает убийцу, она должна вытащить его на прогулку. Корабль будет стоять у причала, и, наверняка, люди будут туда–сюда ходить по трапу. Я был там год назад и все это видел. Когда они окажутся в укромном, заранее обговоренном месте, тогда она должна дать ему понять, что откуда–то его знает и что на самом деле не ваша сестра. Скажет это ему под большим секретом. Голову даю на отсечение, что он захочет сразу воспользоваться таким случаем, а тут мы выскочим из засады, и дело будет закончено. Вдобавок, пойманный на месте преступления, он не сможет долго отпираться. Чистая работа, и здесь есть только плюсы и никаких минусов.

— Да, это очень хороший план. Жаль только, что мы не сможем им воспользоваться, — сказал Зентек и, покачал головой.

— Почему?

— По двум причинам. Во–первых, милиция не может вести следствие, подставляя граждан под смертельный удар.

— А другая?

— Достаточно этой одной. Для меня будет достаточно, если панна Маковская узнает убийцу. Потом мы уже сами найдем доказательства. Он от нас не скроется, можете быть спокойным. У вас уже есть маски?

— Да. С этим было чертовски много хлопот, но с минуты на минуту все будет готово. Я устроил так, что как только приступят к танцам, будут внесены несколько коробок с этими масками и какие–нибудь девушки наденут их на всех присутствующих. Мы согласовали это с руководителем мероприятия.

— Это надежный человек?

— Да… — Он открыл ящик стола. — Вот такие это маски. — Подал ее капитану. — Я велел принести сюда четыре первых на всякий случай, может быть, вам удастся примерить их еще в отеле, и тогда панне Малгожате было бы легче. К тому же, тогда был бы не нужен этот балаган на корабле.

Зентек взял четыре простые черные маски, они завязывались сзади на тесемочки, и сунул их в карман.

— Ну я пошел. А что с этой Клосек? Ничего еще не узнали?

— Пока ничего, но люди уже на месте. Может, позвоню вам еще перед балом. Пока мы ищем место, где она остановилась, потому что не была зарегистрирована, это уже проверено.

— Я хотел бы знать, видели ли ее с кем–нибудь в городе. Но это, наверное, будет не так просто.

Хорунжий покачал головой.

— У меня очень мало людей. А тут еще этот бал. Может быть, я позвоню в повят, чтобы прислали еще несколько человек.

— Хорошо. Ну, до свидания на балу. А если что–нибудь у вас появится, звоните сразу. Я буду либо у себя, либо у панны Маковской.

— Слушаюсь, товарищ капитан.

Зентек взбежал по лестнице и уже положил ладонь на дверную ручку, как вспомнил, что дверь заперта изнутри. Он тихо постучал.

Никакого ответа не последовало. Он постучал еще раз, потом нажал на ручку.

Дверь открылась.

Второй раз в этот день, проклиная свое легкомыслие, с замеревшим от страха сердцем, он переступил порог этой комнаты, осмотрелся. Пусто. Он подбежал к двери в ванную, и там никого не было.

Он вернулся в комнату, на столе лежал листок бумаги. Он взял его в руки. Там было несколько строчек, написанных мелким нервным почерком. Он посмотрел на подпись, потом быстро прочел написанное:

«Я боюсь. Не сердись на меня. Я больше не могла этого выдержать. Я трусиха, и ты, конечно, меня не простишь. Но я знаю, что ты меня не любишь. Ты держал меня здесь только как приманку, чтобы его поймать. Но я больше не могу.

Я не пойду на этот бал. Ты меня уже не увидишь. Не сердись… Я сама уже не понимаю, что пишу. Забудь обо мне, потому что я ничего не стою…

Малгожата».

Он подмял голову и задумался.

— Может быть, это и лучше… — тихо сказал он.

Потому что, хотя он и не хотел себе в этом признаться, смертельный страх за жизнь Малгожаты Маковской не отпускал его с той минуты, когда в лучах восходящего солнца он увидел на пляже то, что еще вчера было Марией Клосек, молодой, красивой девушкой, которая слишком торопилась жить и поэтому так рано покинула этот мир.

— Пожалуйста, Камоцк, семьдесят два злотых сорок грошей. Пересадка в Быдгоще.

Из низкого окошечка рука кассирши протянула билет.

— Во сколько поезд? — спросила Малгожата.

— Еще около часа.

— Благодарю вас.

Малгожата отошла от кассы и уселась на лавке. Никто из тех, кто видел ее хотя бы три часа назад, не узнал бы ее сейчас. В отеле «Империал» остались не только платья, туфли и белье. Она была причесана именно так, как когда–то вошла в кабинет полковника. Ни следа губной помады. Только кожа потемнела от загара и волосы, черные, блестящие, хорошо ухоженные, были как бы позаимствованы у другой женщины.

Мимо проходили люди. Носильщик пронес два огромных чемодана. Какая–то женщина с ребенком на руках сказала что–то нервным голосом, обращаясь к человеку, который сидел рядом с ней. Малгожата не обращала на все это никакого внимания. Она сидела сгорбившись, согнув ноги в коленях, как ученица прусской гимназии.

Он подошел к телефону и набрал номер.

— Это я. Слушайте… Маковская ушла. Может быть, уже уехала. Она оставила письмо. Вы должны проверить, где она. Нет… не могу уйти. Самое важное теперь найти, где они находятся… Сейчас я пойду проверю. Что? Она ушла самое позднее пятнадцать минут назад. Да. Сразу позвоните мне.

В дверь постучали.

— Прошу, — крикнул Зентек, не выпуская из рук трубки.

Человек на другом конце провода явно не понял, о чем идет речь, потому что сразу сказал:

— Ну, конечно, товарищ капитан. Я уже послал человека на вокзал. Она ведь не на машине, правда?

— Наверное, нет…

— У меня есть для вас кое–что. Мария Клосек перед смертью находилась в обществе трех человек, живущих в вашем отеле: с Каплинским, Врублевским и Рогальским.

— Да… — Зентек невольно усмехнулся, хотя ему совершенно не хотелось этого делать. Эти три человека как раз вошли в комнату. — Ну, до свидания. Возвращайся скорей. Целую тебя.

— Что? Целую? — переспросил хорунжий Шиманский.

Только услышав звук положенной на рычаг трубки, он с пониманием кивнул головой.

Зентек встал.

— Мы, собственно, пришли к панне Малгожате, чтобы посоветоваться, потому что напрокат нам удалось взять только костюмы монахов, — сказал Рогальский. — Все одинаковые. На всякий случай мы взяли один и для вас. Но я вижу, что панны Малгожаты нет…

— Благодарю вас. Я как раз был очень занят. Сестра вышла на минуту. — Он развел руками и улыбнулся. — Последние приготовления, как вы понимаете. Но и я подумал о вас…

Он вынул из кармана маски. Телефон снова зазвонил. Он подошел и снял трубку.

— Да?

— Панна Маковская находится на вокзале. Купила билет до Камоцка. Через полчаса поезд.

— Да, сестренка, я очень рад… Приезжай как можно быстрее.

— Куда я должен приехать?

— Скажи мне, где ты будешь? — Зентек, стоя у аппарата, сделал приглашающий жест, указывая мужчинам на кресла. Они как раз надевали маски.

— Я заеду за вами на нашей «варшаве». Встану недалеко от отеля на том перекрестке. Хорошо?

— Хорошо. Целую.

— И я вас целую, — рассмеялся Шиманский.

Зентек положил трубку и встал. Они сидели напротив него все трое, и лица их были скрыты под черными масками, так напоминающими формой очки мотоциклистов.

— Как жаль, что здесь нет моей сестры, — сказал он. — Думаю она очень хотела бы вас увидеть. — Внезапно он рассмеялся и развел руками. — К сожалению, я должен выйти на несколько минут. Через час, панове, встретимся на балу, не правда ли?

Он взглянул на них еще раз.

— Эти маски вам очень к лицу. Вы выглядите, как группа преступников из криминального фильма. А кстати, как все–таки меняет человека какой–то наряд…

— Правда? — сказал Каплинский и снял маску. Другие последовали его примеру.

Малгожата сидела совершенно неподвижно. Но вдруг услышала знакомый голос. Она вздрогнула. Посмотрела в сторону. Рядом стояли милиционер в форме и…

— Знаете что? — сказал Хенрик Завадский милиционеру, который его сопровождал. — На те деньги, которые в течение последних лет государство потратило на мое содержание и железнодорожные билеты, наверное, можно было бы построить целую школу.

Милиционер пожал плечами.

— Сейчас вам снова влепят несколько лет, так и еще на что–нибудь набежит, — сказал он с мрачным юмором. — Так держись!

— На этот раз мне много не дадут. Эти отмычки… Я ведь ничего не пробовал ими открывать.

— А фальшивые документы, пан Павликовский?

— Это правда. Но других документов у меня не было. Я как раз собирался выправить себе настоящие документы, когда ваши коллеги прервали мой отпуск. Может быть, у вас есть сигаретка?

Милиционер вынул пачку и дал ему.

— Прошу вас. — Он недовольно покрутил головой. — Такой интеллигентный, красивый мужчина, как вы, пан Павликовский… Вчера я все смотрел на вас в отделении. Зачем вам все это? Неужели вы не заработали бы на жизнь честным трудом?

— Привычка, капрал. — Павликовский глубоко затянулся. — Но, может, вы и правы. Я сам стал над этим задумываться.

— Это вы только так говорите. Каждый из вас так говорит, когда попадется.

— Нет. Вам бы я не стал врать. Вы не судья, не прокурор. Отвезете меня и все. Я начал задумываться, не изменить ли мне образ жизни, когда сюда приехала одна девушка… с братом…

Малгожата вздрогнула и отвернулась. Они стояли недалеко, но он не сможет ее узнать, если она не будет смотреть на него.

— Когда я с ней познакомился, со мной что–то произошло. Вы можете мне верить или не верить. Это такая девушка, о которой я думал всю свою жизнь, что может быть, такая где–то есть, но человеку никогда не удается с ней встретиться. Красивая, как картинка, и сразу чувствуется, что это порядочная девушка. По–настоящему порядочная девушка. Сразу видно, что такая не изменит, не бросит человека даже в самой трудной ситуации. Такая девушка… Ради такой девушки мужчина может прыгнуть в огонь. Да что там в огонь, может даже начать работать честно. Если бы она меня полюбила, то… — он махнут рукой. — Но что об этом говорить, если я возвращаюсь в тюрьму. Во всяком случае, мужчина, которого она полюбит, может быть спокоен и днем, и ночью. Такая никогда не подведет…

Когда он закончил, женщина, сидящая на лавке неподалеку, встала и тихо вышла. Он не заметил, что она плакала.

— Мне хотелось бы встретить ее еще когда–нибудь… — мечтательно закончил он.

Он бросил окурок на пол и раздавил его подошвой.

— Насколько я знаю уголовный кодекс, то через два–три года сможете встретиться, — флегматично сказал милиционер.

Объявили о приходе поезда в направлении Быдгоща.

— Ну что, пойдем? — спросил Павликовский.

— Да, пожалуй. Только без всяких штучек. — Милиционер легонько постукал по кобуре пистолета. — Я не надел на вас наручники, потому что думаю, что у вас достаточно ума в голове, чтобы не рисковать.

— Я спортом не занимаюсь. — Павликовский пожал плечами. — Пошли.

И они отошли в сторону перрона.

В эту самую минуту женщина, которую Павликовский не узнал и о которой говорил с таким жаром, вышла с вокзала на улицу. Она быстро вытерла слезы и почти бегом кинулась в направлении отеля «Империал».

Глава пятнадцатая

Все разошлись по своим комнатам. Зентек подождал минуту, потом сбежал вниз и, кинув ключ на стойку регистрации, вышел, быстро направляясь в сторону перекрестка, где ждала его милицейская «варшава».

Он сам не знал, хочет ли он вернуть Малгожату назад. Во всяком случае, он хотел увидеть ее садящуюся в поезд. И уж, наверное, хотел, чтобы в том же самом купе ехал кто–то из людей Шиманского. Потом нужно будет немедленно позвонить полковнику. Они не могут лишить ее опеки, пока тот человек находится на свободе. Он знал, что после убийства Марии Клосек полковник не будет протестовать. В конце концов, они должны действовать сами, если Малгожата не хочет больше оставаться в Здроях. Они не имели права ее задерживать. С другой стороны, он должен был привезти ее обратно и дать ей возможность увидеть этих трех мужчин. Иначе весь этот маскарад был лишен смысла. Он решил, что еще перед балом пошлет телефонограмму в центр с поручением собрать все имеющиеся данные, касающиеся Рогальского, Врублевского и Каплинского.

Машина ждала. Он вскочил в нее.

— На вокзал!

Из окон «Империала» три человека наблюдали за его отъездом каждый из своей комнаты. Все трое были заняты в этот момент одеванием длинных белых монашеских костюмов с капюшонами, похожими на капюшоны ку–клукс–клановцев. Они были совершенно закрытыми, только для глаз были сделаны овальные отверстия.

Рогальский заметил Зентека, выходившего на улицу, повернулся к зеркалу, натянул капюшон, потом полез в чемодан, вынул оттуда пистолет и, подняв монашескую одежду, сунул его за пояс брюк.

Каплинский стоял у окна, закусив губы. Только увидев выходящего Зентека, он быстро повернулся, полез в чемодан и вынул оттуда пистолет. Движение, которым он сунул его за пояс, было очень похоже на то, какое сделал Рогальский.

Врублевский, уже одетый в капюшон, стоял у окна в своей комнате и смотрел на улицу. Увидев выходившего Зентека, он вынул из чемодана пистолет и сунул его за пояс.

Телефон на стойке зазвонил. Служащая подняла трубку.

— Пан Зентек? Комната 101, но его сейчас там нет, он как раз вышел. Пожалуйста, не за что. — И она положила трубку.

Дверь одной из комнат отворилась, и оттуда вышел человек в капюшоне. Он быстро прошел отрезок коридора, отделяющий его от номера 101‑го, остановился и оглянулся. В прорезях были видны только глаза. В руках человека блеснул ключ. Дверь открылась тихо и закрылась в ту самую минуту, когда запыхавшаяся Малгожата Маковская вошла в дверь отеля.

В комнате Зентека была темнота, которая нарушалась только светом уличного фонаря. Человек в капюшоне, двигаясь очень быстро, подошел к шкафу. Засветился маленький электрический фонарик. В кармане пиджака Зентека были ключи от машины, платок, спички…

В свете фонаря был виден круглый жетон сотрудника Народной милиции.

В эту самую минуту зазвонил телефон.

Фонарь погас. Человек поколебался, потом поднял трубку.

— Да? — сказал он приглушенным голосом.

— Я вернулась. — В голосе Малгожаты все еще чувствовались слезы. — Прости меня… Я… пойду на этот бал…

Слушая, человек посмотрел в окно. Перед отелем, в ряду других автомобилей, стояла машина Зентека.

— Я сейчас в машине, — сказал он. — Я буду ждать тебя в ней.

— Хорошо. Я иду. Только сначала мне надо причесаться. Я выгляжу, как Бог знает кто… Что мне надеть на себя?

— Иди в том виде, в каком есть. Мы должны торопиться.

— Хорошо. Почему у тебя такой голос?

— Я уже одет в маскарадный костюм с капюшоном. Быстрей, Малгося. — Он положил трубку, потом подошел к шкафу, вынул из кармана ключи, вышел из комнаты, тихо закрыв за собой дверь.

— Десять минут назад пошла в сторону отеля, — доложил сотрудник милиции в штатском. — Они стояли в дверях зала ожидания.

— Как это? И вы не пошли за ней?

— У меня не было такого приказа. Я должен был подождать вас.

— В отель… — тихо сказал Зентек, вскакивая в ожидающую его машину. — Быстро! Ради Бога, быстрей!

Они оба увидели Малгожату, залезающую в машину и усаживающуюся около человека в капюшоне. И оба, как по команде, направились к дверям.

В коридоре они встретились. Посмотрели друг на друга через прорези для глаз, а потом сняли капюшоны.

— Панна Малгожата уже уехала с братом, — сказал один. — Я видел, как они отъехали.

— Я не знал, что она была в отеле. — сказал другой. — Вы уже едете на бал?

— Разумеется.

— Возьмем мою машину.

Они быстро сбежали вниз и подошли к автомобилю в то время, когда какая–то машина резко затормозила около них с визгом колес. Из нее выскочил Зентек, он успел сделать только шаг по направлению ко входу в отель, когда один из монахов схватил его за руку.

— Как это? Это не вы поехали с вашей сестрой?

— А где она?

— Отъехала в вашей машине с монахом в капюшоне!

Малгожата, не обращая внимания на направление, в котором они ехали, даже не заметила, когда машина выехала из города и, увеличив скорость, углубилась в лес.

— Ничего не говори… — сказала она, опираясь на его плечо. — Я сама все знаю. Как я могла это сделать? Извини меня… Я так перед тобой виновата… Как хорошо, что ты снова со мной… Ты еще любишь меня после всего этого? — и, не ожидая ответа, добавила так тихо, что он едва услышал ее голос из–за шума двигателя: — Потому что я тебя люблю больше всего на свете. Не думай, что я перестала бояться. Я боюсь. Но мне уже все равно… Ты его сегодня схватишь, правда?

Она посмотрела на него. Медленно, не отводя глаз от дороги он повернулся к ней и быстрым движением снял с головы капюшон.

— Я боюсь, что это будет не так просто, — сказал он.

— В какую сторону они поехали?! — Зентек потряс его, как будто плечистый пан Каплинский весил столько же, сколько ребенок.

— Туда… Садитесь, капитан! Я поручник Каплинский из Главной Комендатуры и приставлен для охраны панны Маковской.

— Быстро! — Зентек наклонился к ведущему машину Каплинскому. — Включите сирену! Здорово вы ее охраняли! Быстрей!

Сирена громко завыла. Они мчались освещенной улицей. Машины. едущие навстречу, торопливо съезжали с дороги. Машина миновала последние освещенные точки окон и углубилась в лес. Перед ними была пустая дорога…

— Что… что происходит? — вдруг спросил человек на заднем сидении машины.

— Тихо! — Каплинский, не поворачиваясь, сделал рукой знак и снова схватился за руль. — Милиция. Мы преследуем убийцу.

— Что ж, я хотел иметь маскарад с переодеваниями, вот и попал на него, — с покорностью сказал Рогальский и закрыл глаза, потому что машина как раз объезжала на безумной скорости крестьянскую телегу, которая без огней тащилась по краю дороги.

Они проехали один поворот, потом второй. Сто двадцать километров. Снова поворот. Машина угрожающе накренилась и выехала на прямой отрезок дороги, освещенный светом фар.

— Мне чертовски жаль, — сказал Врублевский, не отводя глаз от дороги, — что я должен вас убить. Вы мне нравитесь. Жаль, что я не сделал этого тогда. Незнакомые люди — это всего лишь незнакомые люди. Вы очень хороши собой. Вы должны жить. Но, к сожалению, у меня нет другого выхода. К тому же у меня впечатлительная натура. Прошу поверить мне, что одно дело — убивать людей издали из автомата и совсем другое — собственноручно на близком расстоянии… В этом есть какая–то интимность, которой следует избегать, потому что потом это отягощает воспоминания…

— Перестаньте, пожалуйста, — тихо сказала Малгожата.

Рядом с ней была ручка двери. Она могла открыть ее. Может быть, успела бы выскочить…

— При такой скорости прыжок из автомобиля — это верная смерть, — сказал он поясняющим тоном. — Только терпеть, возможно, придется дольше. Сломанный позвоночник и так далее…

— Перестаньте!!! — Она закрыла лицо руками, но сразу же опустила их. Она боялась не видеть его.

— Прошу прощения. Видимо, я был не слишком любезен. Но в конце концов это не имеет значения. Никто не знает, где вы находитесь. А я через несколько минут буду уже на балу. Сейчас мы свернем на боковую дорогу в лес. Машину я припаркую в темноте у причала. Завтра или послезавтра вас найдут. Машину найдут, разумеется, раньше…

— Быстрей! — Зентек прикусил губы. — Неужели вы не можете ехать быстрей?! — Он наклонился, и ему показалось, что где–то в отдалении он видит маленькие красные огни над задними колесами едущего перед ними автомобиля. Но это ему только показалось.

Внезапно в двигателе послышались перебои. В эту минуту из–за угла вынырнул автомобиль, направляющийся к Здроям.

— Заблокируй дорогу! — закричал Зентек.

Двигатель по–прежнему работал с перебоями. В последнюю минуту Каплинский повернул руль и нажал на тормоз. Машина встала поперек дороги. Подъезжающий автомобиль резко затормозил. Они побежали в его сторону и, когда он остановился, быстро отворили дверки с обеих сторон.

— Вылезайте! Милиция! Нам нужна ваша машина! — Каплинский замолчал от неожиданности, потому что в машине за рулем сидел араб, а рядом с ним негр с кольцом в носу, а на заднем сидении — гурии в шароварах. Только через секунду он вспомнил о маскараде.

— Что такое? — спросил человек за рулем, не двигаясь с места. — По какому праву?..

Зентек открыл рот, но в эту самую минуту Рогальский наклонился и через открытое окно просунул в машину пистолет.

— А ну быстро отсюда! Сию минуту!

На этот раз испуганные пассажиры молча выскочили на шоссе.

— Вы не видели недавно какую–либо машину? — крикнул Зентек, садясь за руль.

— Да, — сказала одна из женщин. — Минуту назад! Он ехал с погашенными огнями.

Остальные слова заглушил звук двигателя. Каплинский повернулся назад.

— Что это за пистолет? — резко спросил он. но этот вопрос не потребовал ответа, потому что пан Рогальский как раз приложил его к сигарете, которую держал во рту и нажал на спуск. Оттуда вырвалось маленькое пламя. Это была зажигалка.

— К сожалению, наши банковские машины забирают не так уж много денег. — Врублевский снова готовился к повороту. — И поэтому мне, видимо, придется еще не раз повторять эту неприятную операцию.

Малгожата, оцепеневшая от страха, слушая его слова, вдруг вздрогнула. В какие–то доли секунды она снова пережила то нападение, увидела лица старого Станислава и водителя, смотрящие невидящими глазами из–за разбитого стекла… И еще нападение перед этим… Зентек сомневался в ней… Если бы она его слушала, жила бы и дальше, а этот холодный, страшный человек был бы схвачен… Он убьет ее и уедет, чтобы убивать дальше…

Она собралась и молча прыгнула влево. Упала на руль и повернула его вправо.

— Сумасшедшая! — крикнул он и хотел ударить ее, но не успел, потому что машина встала на дыбы, перевернулась и, как ракета, метнулась в сторону окружающих шоссе деревьев.

Потом раздался страшный, душераздирающий крик, удар и тишина.

— Там! — закричал Каплинский.

Машина затормозила так неожиданно, что сидящий на заднем сидении Рогальский пролетел между сидящими и повис на сиденьях.

Зентек выскочил из машины и побежал к автомобилю. Слыша за собой крики, он несся вперед, добежал до машины и остановился…

Врублевский лежал лицом на руле, а на его подвернутой под голову руке расплывалось кровавое пятно…

Малгожата, скорчившись, сжимала обе его руки в своих ладонях. Глаза у нее были закрыты. И она была так же неподвижна, как и Врублевский.

Зентек протянул руку, чтобы коснуться тела девушки, но отдернул ее. Рядом с ним Рогальский перекрестился.

— Зачем она туда вернулась? — в отчаянье сказал капитан, не отдавая себе отчета в том, что говорит вслух. — Зачем она вернулась?..

И внезапно закрытые глаза Малгожаты Маковской открылись.

— Потому что я глупая девушка из Камоцка… — тихо сказала она. Она пошевелилась и села. — Я никогда в жизни не поеду больше ни в одной машине… — Она потрясла головой. — До третьего раза… Она посмотрела на него. — А может быть, я уже на небесах?

— Нет, это я на небесах, — сказал Зентек, наклоняясь к ней.