Прошу повторить убийство

Ежи Эдигей

ПЕРСОНАЖИ

Гости пансионата «Карлтон»:

Анджей Бурский — журналист из Варшавы

Мечислав Доброзлоцкий — мастер по художественным изделиям из металла, ювелир

Ежи Крабе — литературный критик

Барбара Медзяковская — служащая американской химической фирмы

Мария Роговичова — фармацевт, профессор Медицинской академии в Белостоке

Зофья Захвытович — киноактриса из Варшавы

Павел Земак — художник–ташист, эксцентрик

Адам Жарский — инженер и композитор

Служащие «Карлтона»:

Директор пансионата

Пани Рузя — горничная

Пан Ясь — портье

Жители Закопане:

Хенрик Шафляр — проводник из Фонда отдыха трудящихся

Яцек Пацына — спортсмен, лыжник

Служащие Гражданской милиции

Анджей Климчак — подпоручник

Эдвард Лясота — полковник из центральной комендатуры гражданской милиции, проводящий отпуск в Закопане

Сержант

Капрал

Милиционеры

Глава первая

Солнце уже заходило. Последние его лучи освещали Гевонт. Улицей, ведущей к трамплину в сторону города, шла группа людей из трех женщин и четырех мужчин. По–видимому, они возвращались с горной прогулки, потому что все были одеты по–спортивному, а одна из девушек была в шортах. Принимая во внимание, что был уже октябрь и время близилось к вечеру, такая одежда, даже для привыкшего ко всему Закопане, выглядела несколько необычно. Поэтому не было ничего удивительного в том. что все прохожие с интересом приглядывались к группе туристов.

— Они смотрят на меня, как на сумасшедшую!

— Я все–таки не могу поверить, что вам не холодно.

— Уверяю вас, пани профессор, что я чувствую себя прекрасно. Если бы я мерзла, то не носила бы такой одежды.

— Пойдемте быстрее, иначе за обедом будет буря.

— Я сомневаюсь, что нам вообще дадут обед. Уже очень поздно.

— Мы же предупреждали, что опоздаем.

— Но мы собирались вернуться в три часа, а сейчас уже доходит пять.

Разговаривая подобным образом, прогуливающиеся дошли до белой виллы, расположенной в глубине улицы и огороженной каменными столбами с сеткой. Черная мраморная табличка была прикреплена к калитке и содержала только одно слово:

«КАРЛТОН»

Кто–то, наверное, один из гостей, дописал на ней мелом: «Дом ленивого времяпровождения». Надпись эта, видимо, всем нравилась, потому что ее никто не стирал.

Когда возвращающиеся вошли через калитку на территорию «Карлтона», в дверях застекленной веранды появилась горничная.

— Идите в столовую сразу же, сейчас я все подам.

От тротуара к крыльцу вели пять невысоких ступенек. Ступив на первую из них, одна из дам споткнулась и упала бы, если бы ее не поддержал идущий рядом мужчина.

— Ну и порядки! — возмутился один из мужчин. — Интересно, кто это оставил на ступеньках молоток?

С этими словами он поднял лежащий на лестнице большой, тяжелый молоток, чуть было не послуживший причиной падения.

— Это, наверное, дети директора, — оправдывалась горничная, — постоянно все вытаскивают из дома, а вот занести обратно, так на это их не хватает.

— Дайте мне этот молоток! — Это сказала молодая женщина в ярко–оранжевой ветровке и зеленых брюках. На ногах у нее были высокие сапоги голубого цвета, какие рыбаки используют при ловле форели. На голове у этой достаточно интересной блондинки была забавная шляпка. С первого взгляда было ясно, что эта молодая особа любой ценой хочет обратить на себя внимание.

— К вашим услугам, пани Зосенька! — мужчина с элегантным поклоном подал молоток экстравагантно одетой женщине. — Но зачем вам это смертоносное орудие? Неужели для Анджея?

— Если он будет мне изменять, то я разобью ему голову, — сказала пани Зося, взяла молоток и воинственно им взмахнула. — Но какой же он тяжелый!

— Как раз подходит для выяснения супружеских отношений.

— Что вы как холостяк, пан инженер, можете об этом знать?

— Стоит только послушать, что пани Зося рассказывает о своих флиртах и о любимом муже, чтобы в полной мере оценить счастье, что на дороге моей жизни я не встретил идеал противоположного пола.

— Это вас не минует. Каждый из вас говорит так, зарекается, а потом ведет к алтарю и делает несчастной какую–нибудь женщину.

— Ах вы, мои несчастные!

— Пани Рузя, вы даже не представляете, какая у нас была прекрасная прогулка, — с энтузиазмом рассказывала дама в шортах.

— Но пани Бася должна была сильно замерзнуть, — заметила горничная.

— Совсем нет, — возмутилась говорившая, — наоборот, мне было даже жарко, и я вспотела.

— Только зубы стучали, как отара овец, спускающаяся с горы.

— Я чувствую, что похудела, по крайней мере, на два килограмма, — воскликнула наиболее полная из всей компании дама.

— А я продал в Гевонте два колечка, — похвалился приземистый мужчина в очках.

— Известное дело, — рассмеялся высокий молодой человек, — ювелир всегда извлечет свою выгоду. Не то что мы, слесари.

— Идите же в столовую, а то я и в самом деле не подам обеда, — торопила гостей горничная Рузя.

— Только помоем руки, — сказал высокий мужчина с черными, слегка посеребренными волосами.

— Как это вы оказались такой чистый, пан редактор? — ехидно спросил последний из мужчин, участвующих в прогулке, щуплый, худой, слегка лысеющий блондин.

— Известно, художники рук не моют, — отпарировал журналист, — берегут краски.

— Зато у прессы всегда чистые руки.

— Прошу всех на обед! Все действительно будет совершенно холодным, — волновалась горничная.

И несмотря на протесты журналиста, пани Рузя вежливо, но настойчиво затолкала гостей в столовую, где, все еще под впечатлением от прогулки, они наконец приступили к обеду.

— Пани профессор, может быть, и похудела на два килограмма, но после этого супа прибавит, по крайней мере, в два раза больше, — сказал художник, обращаясь к своей соседке.

— Как можно обижать беззащитную женщину! И кто мне столько положил в тарелку?

— Надо было сказать, когда достаточно. Я доливаю до краев, а пани профессор молчит, только смотрит, довольная.

— Вы только что с прогулки? — спросил входящий в столовую один из жителей пансионата. — Мы ждали вас с обедом почти час, а потом сами все съели.

— Вы только представьте себе, — воскликнула пани Зося, — что инженер и пани Бася потащили нас через горы и ухабы аж до самого креста в Гевонте. Если бы Ендрусь знал, что я отправилась на такую длинную прогулку, он бы очень рассердился. У меня до сих пор сердце бьется в горле.

— Для Анджея гораздо лучше, что его жена закаляет сердце таким образом, нежели…

— Пан редактор сразу говорит какие–то двусмысленности.

— А я продал на Гевонте два колечка, — снова похвалился ювелир.

— Каким образом? — заинтересовался новоприбывший.

— Самым обычным. Я пил сливки, держа стакан в левой руке, на которой у меня этот перстень, — тут ювелир поднял руку, показывая прекрасно выполненный перстень из темного серебра с оригинально оправленным кораллом на безымянном пальце. — Стоящая рядом девушка спросила меня, откуда я взял такой перстень. Я правдиво ответил ей, что сделал его сам. Она рассмеялась и сказала, что не верит этому. В подтверждение своих слов я вынул из кармана два перстня, которые только вчера закончил. Тогда сразу же прозвучал вопрос: по сколько я их продаю? Я объяснил, что Центральное управление народных и художественных ремесел платит мне по двести злотых. Она тотчас же вынула из сумочки две сотни и попросила продать его ей. Ее соседке перстень, по–видимому, тоже понравился, потому что она купила второй.

— Теперь мы знаем, кто сегодня пригласит нас в «Ендрусь».

— Только не сегодня, — защищался ювелир, — после этого лазанья по горам у меня гудят ноги. Может быть, завтра?

— Но ведь завтра вы уезжаете, — заметила пани профессор.

— Останьтесь еще, пан Мечислав, — просила пани Зося, — пойдемте в «Ендрусь». Вы обещали станцевать со мной твист.

— Не советую вам этого делать! Анджей вас убьет! Все, что Зося натворила в Закопане, будет записано на ваш счет.

— Предупреждаю вас, редактор, что мы с вами в равном положении. Смотрите, как бы я не сообщила в Варшаву кому следует о том, как вы ведете себя в «Карлтоне»! Или… как бы я не нашла применения тому молотку!

— А где у вас этот молоток? — заинтересовалась пани Бася. — В моих шпильках есть какой–то гвоздик, который очень давит.

— Я положила его на канапе в холле.

— Это слишком большой молоток, — заметил инженер, — для шпилечек пригодилось бы скорее долото. Может быть, я смогу вам помочь?

— Отлично. Сразу после обеда я принесу вам туфлю.

— Смотрите, панове, — заметила Зося, — они не обращают на нас внимания и прямо в нашем присутствии договариваются о встрече в комнате. Хорошенькое дело!

— А вас это так возмущает? Вы сама такая святая?

— Редактор! Последний раз предупреждаю вас, лучше со мной не воюйте.

— Значит, вы завтра уезжаете, пан Мечислав? Ведь стоит такая чудесная погода, — печалилась пани профессор, — нас и так мало в «Карлтоне», и снова кто–то уезжает.

— К сожалению, я должен это сделать. Я ведь приехал сюда скорее для работы, чем для отдыха. Я приготовил несколько интересных вещей на выставку золотых изделий во Флоренции. Закончил их только вчера и поэтому смог сегодня выбраться с нами на прогулку. Послезавтра, однако, я должен отдать экспонаты в Общество ювелиров, которое организует во Флоренции собственный стенд. Потом несколько дней уйдет на согласование деталей экспозиции и всевозможные поправки. А ведь уже середина октября. Не стоит уже возвращаться.

— Вы едете во Флоренцию? — спросила пани Зося. — Боже, как я люблю Италию! Чудесное небо, великолепные мужчины!

— Вы знаете Италию? — удивился художник. — Вы никогда об этом не говорили.

— Я была только в Албании, но это почти то же самое. Их разделяет только Адриатика. Но я знаю Италию по рассказам, и Ендрусь обещал, что в следующем году мы туда обязательно поедем.

— К сожалению, не я поеду во Флоренцию, — вздохнул ювелир, — а лишь мои произведения.

— И, как обычно, несколько влиятельных бездельников из соответственного торгового управления, — добавил художник, — то же самое было с Бьеннале в Италии. Туда тоже поехали наши картины в сопровождении чиновников из министерства.

— Я столько слышала о ваших работах, — сказала пани профессор, — но никогда их не видела. Что вы приготовили для выставки во Флоренции?

— Международная флорентийская выставка представляет наиболее интересные экспонаты золотых изделий почти со всего мира. Поэтому мы тоже хотим показать, что польское ювелирное искусство всегда стояло на высоком уровне. Польская экспозиция должна показать широкое распространение этого искусства в нашей стране, начиная от Ягеллонов до наших дней. Рядом с оригинальными произведениями минувших лет будут представлены также работы, выполненные в традициях Возрождения, барокко и ампира, мы также представим коллекцию произведении наших дней. Я приготовил несколько старинных перстней и интересное современное колье.

— Кто теперь это носит?

— И все–таки носят. Наше управление возлагает большие надежды на выставку во Флоренции в связи с экспортом. Поэтому мы представляем такую большую экспозицию.

— Какой в этом смысл? Ведь у нас нет ни собственного золота, ни драгоценных камней.

— Пани профессор ошибается. В ювелирном искусстве работа ценится гораздо больше, чем сам материал, Драгоценный камень после его обработки стоит в шесть раз дороже. То же самое касается золота. Элегантная оправа и благородная резьба и изделии повышает его цену, по меньшей мере, в два раза. Значит, стоит израсходовать часть валюты на закупку золота и бриллиантов, чтобы позже вернуть гораздо большую сумму в этой же валюте. Поэтому мы готовим для Флоренции не только красивые, но и очень дорогие экспонаты из золота и драгоценностей. Речь идет о возвращении польскому ювелирному искусству былой доброй славы.

— Мне бы так хотелось увидеть эти драгоценности!

— Нет ничего проще. Вчера я окончательно завершил свою работу. Это, разумеется, была только отделка, потому что крупная обработка и шлифовка была выполнена раньше машиной. Если вы хотите поиграть в членов жюри, я с удовольствием продемонстрирую вам свои творения. После обеда я, если позволите, принесу их сюда.

— Великолепно! — воскликнула пани Зося. — А я смогу примерить это колье?

— Мне будет очень приятно увидеть его на прекрасной женской шее, — галантно ответил ювелир.

— Обожаю драгоценности! — мечтательно заявила пани Зося.

— Что будем делать сегодня вечером? — спросил инженер.

— У нас еще будет время подумать об этом после ужина, — заметил художник.

— Я приглашена в «Ендрусь», — пояснила пани Зося. — За мной придут около девяти.

— Сегодня четверг. Будем смотреть «Кобру» [1], — напомнила пани профессор.

— Меня очень интересуют телевизионные новости. В ООН разразилась бурная дискуссия вокруг Южной Африки.

— Политика меня не интересует, — вставила пани Зося и надула губки.

— Зосеньку интересуют только молодые люди. С кем вы идете в «Ендрусь»?

— Это моя тайна. Последняя добыча.

— Наша Зося специализируется теперь на аборигенах. Держу пари, что это тот высокий, красивый проводник.

— Не только он, — таинственно ответила пани Зося.

В это время горничная подала десерт и чай, и пан Мечислав Доброзлоцкий извинился и на несколько минут покинул собравшихся. Когда он вернулся, в руках у него была маленькая металлическая шкатулка. Он поставил ее на стол и отпер маленьким ключиком. Полез внутрь и вынул сверток, завернутый в замшу. Когда он развернул его, перед глазами присутствующих предстал большой золотой перстень прекрасной работы.

— Коронационный перстень Казимежа Великого, — объяснил ювелир.

— Как это? — удивился журналист, — насколько я знаю, драгоценности польской короны исчезли после разгрома восстания под руководством Тадеуша Костюшко. Помню, что пару лет назад один еженедельник затрагивал эту таинственную историю.

— Вы правы. Королевские регалии исчезли тогда из сокровищницы на Вавелю. Уцелели только «Щербец», коронационный меч Зигмунта Августа да королевская держава Зигмунта Вазы. Впрочем, не в первый раз наши регалии исчезали во тьме веков. Первая королевская корона Болеслава Храброго исчезла сразу после смерти его сына Мешка II. Следующую изготовили по распоряжению Болеслава Смелого. Та снова пропала во время разгрома удельного княжества после смерти Болеслава Косоротого. Аж до времени раздела Польши сохранились короны Владислава Локетка, Ягеллонов, Вазов и Сасов.

— А что с ними произошло потом?

— Есть разные версии. Легенда гласит, что регалии эти спрятаны где–то в подземельях старого монастыря. Другая версия говорит, что к их исчезновению причастны некоторые полковники из 1‑й бригады, которые якобы должны были найти эти драгоценности и позаботиться о них. Наиболее правдоподобным является то, что короны попали в руки прусских солдат, когда после поражения восстания Костюшко они временно заняли Краков, а «Старый Фриц» велел их переплавить. В то же время еще одна версия гласит, что регалии были украдены войсками Наполеона в эпоху Варшавского княжества.

— Тогда откуда появился этот перстень Казимежа Великого? — удивилась пани профессор.

— Кроме королевских драгоценностей, спрятанных в вавельской сокровищнице, существовали еще погребальные регалии. Похороны короля в то время — это долгая, сложная церемония. Набальзамированные останки сначала выставлялись для всеобщего обозрения в Вавельском соборе и только после этого погребались в склепах этого костела. Голову короля украшала корона, а на сложенных руках был коронационный перстень, Это, разумеется, не были оригиналы, а всего лишь специально сделанные для погребальной церемонии копии короны и перстня из золоченого серебра, довольно низкой пробы. Большинство этих регалий также исчезли во время очередных ремонтов королевского склепа в Вавеле. В девятнадцатом веке, когда были вскрыты королевские усыпальницы, в гробу Казимежа Великого были найдены корона и перстень.

— Именно этот? — с интересом спросил журналист.

— Нет! Погребальные драгоценности изготавливались достаточно небрежно, так, как теперь шьют обувь для покойника. Они действительно были копиями королевских регалий, но без художественных украшений, которые были у оригиналов. Этот перстень только размером и формой напоминает тот, из саркофага, но сделан из червоного золота, а украшен резьбой в стиле той эпохи.

Драгоценность вызвала большой интерес присутствующих. Ее передавали из рук в руки. Мужчины пытались надеть его на указательный либо на безымянный палец, но всем он был велик.

— Однако у короля Казимежа была рука! — заметил инженер.

— Может быть, этот перстень одевался на самый большой палец руки, — пояснил ювелир, — не забывайте, что в средние века украшения носились на всех пальцах рук, а не только на безымянном, как сегодня.

— Этот перстень такой тяжелый и выглядит как новый. Никому не придет в голову, что он родом из эпохи средневековья, — заметила пани профессор.

Ювелир рассмеялся.

— Старинные вещи ассоциируются у нас с чем–то темным и позеленевшим. Это так и есть, когда речь идет о серебре и украшениях из бронзы либо латуни, но к золоту это не относится. Ведь золото — это единственный металл, который не взаимодействует ни с кислородом, ни с иными газами, содержащимися в воздухе, и благодаря этому не меняет на протяжении веков своей окраски и даже не теряет блеска. В музее в Каире я видел найденные в гробницах короны и драгоценности фараонов. Уверяю вас, что они выглядели так же свежо, как и перстеньки, изготовленные в этом году нашим «ювелиром».

— В таком случае, изготавливать фальшивые старинные золотые изделия весьма просто.

— Вы правы, редактор. Подделку, выполненную из золота высокой пробы, выявить очень трудно. Даже самые знаменитые музеи становятся жертвами подобных ошибок. В истории искусства получила известность «Таира Сайтафернеса».

— Что это за история? — спросила пани Зося.

— Перед первой мировой войной, если не ошибаюсь, году в 1907‑м, некий землевладелец, имеющий поместье на Украине, невдалеке от Одессы, якобы раскопал курган на своей территории. В кургане он нашел могилу какого–то скифского вождя. Кроме проржавевшего меча и рассыпавшейся сбруи там также находилась изумительной работы золотая тиара. Тиара была украшена великолепной резьбой в древнегреческом стиле и надписью, что это корона короля Сайтафернеса. Историки признали эту находку самым большим открытием современности. Парижский Лувр купил тиару за головокружительную сумму в размере двухсот тысяч золотых франков. Несколько лет эта корона находилась на самом престижном месте в музее. Она собирала тысячи зрителей. О ней писали научные сочинения и монографии. По надписям на тиаре и по подробностям ее находки ученые уточняли малоизвестную историю царства скифов. А шестью годами позже в Париже появился скромный и не слишком ученый часовщик–ювелир из Одессы, Рухомовский, который заявил, что эту тиару изготовил он восемь лет назад по заказу неизвестного ему мужчины. Заказчик принес ему золотой лом и серию рисунков, которые велел вырезать на готовом изделии. Разразился неслыханный скандал. Российский часовщик был обвинен в обмане и в желании скомпрометировать дирекцию музея и французских ученых. Тогда этот невзрачный человечек уселся в мастерской музея и уже под строгим контролем изготовил подобную корону, а также серию других драгоценностей и украшений. Все было исполнено в великолепном древнегреческом стиле. Если бы эти украшения не были изготовлены в присутствии работников музея, они вполне могли бы всплыть где–нибудь как следующая ценная археологическая находка. Сегодня, разумеется, наука располагает значительно более точными методами исследования. Можно даже проверить плотность изотопов сплава, но и до сих пор трудно отличить хорошую имитацию из золота от старинного оригинала.

Перстень Казимежа Великого отправился назад в шкатулку, и пан Мечислав Доброзлоцкий вынул из нее новый замшевый сверток. На этот раз перстень был еще больше украшен резьбой и содержал большой, наполовину прозрачный камень.

— Этот перстень с успехом может сойти за оригинал эпохи Ягеллонов, а точнее, времени царствования Зигмунта Августа. Его украшает резьба, взятая с одной из шкатулок, принадлежащих этому королю. Кстати говоря, эта шкатулка флорентийского происхождения. Этот камень — это настоящий бриллиант. В нем почти пять каратов. Оригинальная шлифовка того времени. Интересно происхождение этого камня. В государственную коллекцию из дворца одного магната на Западных землях поступили старые доспехи эпохи Ренессанса. На шлеме было несколько украшений, сильно запыленных и поцарапанных. А этот камень находился в застежке плюмажа, и на протяжении нескольких веков его принимали за простое стекло. Только при восстановлении доспехов в музее убедились, что это настоящий бриллиант.

— Он горит желтым огнем, — сказала пани Бася.

— Да, это желтоватый бриллиант. В нем также имеются и другие погрешности. Однако, принимая во внимание его величину, он стоит довольно дорого.

— А почему его не перешлифовали?

— Здесь принимаются во внимание как соображения рекламы, так и торговли. Перешлифованный камень стоил бы, по–видимому, около трех тысяч долларов. В то же время, как подлинник, бриллиант, сохранившийся на протяжении четырех веков, и в соответственно подобранной оправе, будет прекрасным экспонатом нашей выставки, и если найдется любитель, коллекционер старинных украшений, он будет стоить значительно дороже. Сомневаюсь даже, чтобы наш Центр решился на продажу. Стоимость камня не уменьшит и то, что оправа сделана вашим покорным слугой.

— Действительно прекрасная работа, — восхитился художник, — я немного разбираюсь в этом. Во время учебы в Академии я интересовался этим вопросом. У меня даже были колебания, специализироваться ли мне в живописи или стать скульптором или золотых дел мастером.

— Жаль, что вы не выбрали последнее. Художников по металлу, работающих с золотом, у нас немного.

— Судя по тому, что такой мастер, как вы, должен подрабатывать изготовлением серебряных безделушек, это не та специальность, которая может обеспечить безбедное существование, — саркастически заметил инженер.

— Вы правы, до сих пор так и было. Однако я надеюсь, что это искусство дождется лучшего времени. Разве не является доказательством этого, что впервые после войны Польша принимает участие в международной выставке во Флоренции? Если откроются перспективы заграничных заказов, то и для меня, и для моих коллег работы будет достаточно.

— Желаю вам этого от всей души, но теперь покажите нам, пожалуйста, то колье, — пани Зося воспользовалась случаем и прервала не слишком интересующие ее размышления ювелира.

Пан Доброзлоцкий педантично завернул перстень в замшу, спрятал его в шкатулку и достал следующий сверток. При свете электрической лампочки, висящей над столом, ярким блеском засверкало прекрасное колье. В окружении мелких, сверкающих разными цветами бриллиантов рубины выглядели как две большие кровавые слезы.

— Ах, какое это чудо, — пани Зося не могла скрыть своего восторга.

Ювелир подал ей колье.

— Действительно великолепная вещь, — заметила пани Бася в то время, как ее соседка надевала его на шею, — вы выглядите очаровательно. Если бы пани Зося надела его, идя в «Ендрусь», то все женщины лопнули бы от зависти.

— К сожалению, — возразил пан Доброзлоцкий, — это невозможно. Я от всего сердца хотел бы доставить нашей дорогой Зосеньке это невинное удовольствие, но ведь это не мои драгоценности. Я только вложил в них свои знания и свой труд. Камни и платину мне выдали в Центре.

— Жаль, — вздохнула пани Зося, — пани Рузя, хорошо я выгляжу? — спросила она у горничной, которая как раз появилась, чтобы убрать со стола.

— Где там хорошо! Как будто у пани Зоси кровь на груди! Такие камни приносят несчастье.

— Пани Рузя только повторяет известное суеверие, что рубины — это драгоценности, приносящие несчастье. Но это суеверие в большей степени касается бриллиантов, нежели рубинов. Каждый из известных больших бриллиантов был запачкан кровью не одного десятка людей, прежде чем дошел до наших дней. У рубинов нет такой кровавой истории, — защищал свои камни ювелир.

Пани Зося еще несколько раз повертела шейкой, рассматривая себя в большом зеркале, висящем у входа в столовую, и со вздохом сняла и отдала Доброзлоцкому колье.

Разглядывая и примеряя драгоценности, женщины разрумянились, а тем временем Доброзлоцкий вынимал из своей шкатулки новые свертки.

— А вот перстень из той самой коллекции — бриллиант в платине. Такая же шлифовка и подобная оправа. И к нему бриллиантовые серьги. Эти бриллианты, разумеется, меньше, но той же самой породы. А вместе — это прекрасно подобранный комплект.

— Как раз для какой–нибудь работницы, например, машинистки или жены почтового служащего, — рассмеялся журналист.

— Не раз случалось, что машинистки выходили замуж за своих шефов–миллионеров, — заметила пани Бася. — Тут не над чем смеяться.

— Я что–то не слышал о такой истории в Польше.

— Этот комплект и не предназначен для продажи в нашей стране. Однако я надеюсь, что он получит спрос за границей. Его цена семь тысяч долларов. Даже недорого, если принять во внимание старательный подбор драгоценных камней, их величину и блеск.

— Благодарю вас, я не куплю, — сказал инженер.

— А жаль, — бросила пани Бася, — вы подарили бы этот комплект той кошечке из «Орбиса», которую вы вчера так пожирали глазами.

— Кто в таком обществе говорит о каких–то кошечках? — возмутился инженер.

— А я в свою очередь удивлен, что «Ювелир» дал вам в руки такую коллекцию драгоценностей. На наши деньги это стоит около миллиона злотых.

— Мы были вынуждены это сделать, — объяснил Доброзлоцкий, — время выставки приближалось, и я должен был успеть до открытия торгов во Флоренции, работая или у себя дома, или в «Карлтоне». Вы, наверное, догадываетесь, что драгоценности застрахованы на большую сумму, впрочем, свою стоимость они получили только после окончания мной работы. Стоимость золота и камней до шлифовки и до изготовления оправы была, как я вам уже сказал, по крайней мере, раз в шесть ниже, чем в эту минуту. Кроме того, большинство этих бриллиантов даже не является собственностью Центра, Перед войной у меня была ювелирная мастерская в Варшаве, в здании отеля «Бристоль». С того времени у меня сохранились хорошие отношения с торговцами алмазами из Амстердама. Когда мы подбирали камни для колье и серег, я получил от моих голландских друзей целую коллекцию бриллиантов для проверки на комиссию. К тому же, — добавил ювелир не без гордости, — мое слово и мое личное состояние также являются серьезной гарантией.

— Ну да, — согласился редактор Бурский, — но я бы на вашем месте так не рисковал.

— Если бы вы всю жизнь имели дело с драгоценностями, то относились бы к ним, как к обычным камням. Впрочем, они и на самом деле просто камни. Разумеется, я не рискнул бы взять их с собой в дом отдыха, но ведь «Карлтон» — это не совсем обычный дом отдыха. Здесь останавливаются только члены нашего общества. Чужих не бывает. Я знал также, что в октябре здесь будет всего несколько человек. Когда я выхожу из пансионата, всегда запираю драгоценности в шкатулке, шкатулку в чемодане, а чемодан в шкафу. Так что я рискую значительно меньше, чем вы думаете.

— Что ж, благодарю вас, — пани профессор встала из–за стола, — пойду, пожалуй, прилягу на полчасика, потому что ноги просто гудят после этого лазанья по горам. Но было очень мило, — добавила она, — и я совершенно не жалею, что пани Бася вытащила меня, старуху, на эту прогулку.

— Доходит шесть часов, — заметил инженер, — я выскочу до кафе «Америка», выпью там кофе. Пойдете, пан редактор?

— Спасибо, но у меня есть кое–какая работа.

— А вы, Зося?

— Нет, я должна сейчас позвонить по телефону, может быть, приду позднее, я еще не решила.

— Ничего не поделаешь, пойду один. Увидимся за ужином, а потом будем смотреть «Кобру».

— Боюсь, — заметила горничная Рузя, — что с «Коброй» ничего не выйдет. Телевизор что–то барахлит. Никакого изображения, только одни полосы.

— Когда вернусь, займусь им. Наверное, дело в настройке.

— Мы рассчитываем на вас, пан инженер.

— А может быть, вам пригодится для этого найденный мной молоток, — злорадно заметила пани Зося, но на этот раз инженер не дал себя спровоцировать.

Все присутствующие медленно расходились. «Карлтон» — это была большая вилла, насчитывающая около двадцати комнат. Внизу располагался большой салон, обставленный, как зимний сад. Там же находился и телевизор. Широкий коридор соединял салон со столовой, расположенной в противоположной стороне дома. К этому коридору в середине прилегал небольшой квадратный холл, в котором была дверь на застекленное крыльцо. В холле также была лестница, ведущая в подвал, где находилась кухня и хозяйственные помещения. К холлу прилегала маленькая телефонная будка. Кроме этого, в коридоре находились двери, ведущие в ванную, туалет, а также двери четырех комнат. Каждая из комнат имела выход на маленькую террасу, расположенную на южной стороне дома. С террасы вниз вела лестница. Она спускалась к газону, там же была дорожка, ведущая к соседней вилле «Соколик». «Соколик», ввиду отсутствия гостей, в октябре был совершенно пустым. Там находилась только служба. Проволочная сетка отделяла «Карлтон» от соседствующего с ним густого молодого леса. По другой стороне улицы к трамплину, окруженные таким же лесом, стояли несколько новых вилл.

На втором этаже «Карлтона» находились десять комнат. Две из них занимали директор пансионата с семьей. Здесь были также две ванные комнаты. Одна из них была в личном распоряжении директора и являлась предметом постоянного раздражения гостей пансионата, потому что во второй ванной постоянно что–то ломалось, и ей нельзя было пользоваться. В то же время, по странному стечению обстоятельств, «частная» ванная функционировала постоянно. Из коридора на втором этаже также можно было выйти на обширную террасу, расположенную над салоном. Кроме того, на южной стороне дома был длинный, общий для всех комнат, балкон. Он соответствовал террасе на первом этаже.

Третий этаж был немного меньше. Там было только шесть комнат. Ванной не было, только душ. Но и здесь на южной стороне дома был точно такой же балкон.

Сейчас большинство этих помещений пустовало. Хотя октябрь в Закопане принадлежит к наиболее теплым и солнечным месяцам в году, поездки в горы в это время как–то не приняты. Большинство людей предпочитает мокнуть в Закопане в августе, вместо того чтобы пользоваться солнцем золотой польской осени.

Внизу жили инженер Адам Жарский, работник одного из металлургических заводов Нижней Силезии, и пани профессор Мария Роговичова, работающая в Отделе фармакологии Медицинской академии в Белостоке.

На втором этаже большую комнату занимал золотых дел мастер Мечислав Доброзлоцкий. Здесь же, рядом, находилась комната пани Зоей Захвытович, начинающей киноактрисы, жены главного редактора одного из варшавских еженедельников. По соседству жил Ежи Крабе, литературный критик. Следующую комнату занимала семья Загродских. Он — директор проектного бюро в Варшаве, она — «при муже», мать двоих детей. Это семейство на несколько дней выехало в Чехословакию. Следующие две комнаты занимал директор с семьей. Временно он пребывал в состоянии «соломенного вдовца», так как его жена отправилась вместе с Загродскими. Отец, с помощью горничных, занимался воспитанием двух симпатичных, живых мальчиков, но не было дня, чтобы они чего–нибудь не испортили.

Третий этаж занимал журналист из Варшавы, Анджей Бурский. Он печатался в разных еженедельниках, специализируясь на преступлениях и судебных процессах. В последнее время напечатал также детективную повесть, описывающую запутанное убийство, совершенное в одной из примерочных кабинок Дома товаров в наиболее оживленное время. Рядом с ним жила Барбара Медзяновская, служащая в торговом представительстве большого американского химического концерна. В силу своего служебного положения пани Медзяновская владела несколькими иностранными языками и часто выезжала за границу. Иногда она занималась переводами с иностранных языков. Судя по ее одежде, американский концерн не забывал о своей польской сотруднице.

Следующее помещение занимал молодой ташист Павел Земак. Он постоянно ссорился со всеми остальными, утверждая, что они ничего не понимают в настоящем искусстве, а любуются только цветными картинками разных «мазил». В ресторане «Ендрусь», куда все жильцы пансионата часто выбирались, чтобы потанцевать, художник Земак демонстративно заказывал ликер и кусочек сельди либо грушу и рюмку водки, которую выпивал одним залпом. Во всем остальном это был «золотой парень» и прекрасный компаньон. Он великолепно знал Татры. В свои, как говорил Павел, «счастливые годы» он даже занимался альпинизмом. Именно Земак и пани Медзяновская были инициаторами всех горных прогулок. Сегодня им удалось вытащить на одну из них даже достаточно полнотелую пани профессора и ювелира, который до сих пор утренние часы проводил за работой.

И теперь, вернувшись в свою комнату, Мечислав Доброзлоцкий вынул из шкафа комплект инструментов и, вооружившись увеличительным стеклом, продолжил работу над перстнем эпохи Возрождения с большим, грубо отшлифованным бриллиантом. Только когда прозвучал гонг, призывающий на ужин, ювелир запер шкатулку и спустился вниз.

Глава вторая

К удовольствию Рузи гости сошли на ужин пунктуально. Только одно место какое–то время было свободным. Это пани Зося ожидала, когда все гости займут свои места за столом, чтобы, как обычно, сделать грандиозный выход и продемонстрировать новый туалет. На этот раз это было шелковое зеленое узорчатое платье в форме колокола, оно было таким коротким, что открывало ноги едва ли не до середины бедра. Теперь стало ясно, почему пани Захвытович не пошла с инженером в кафе. Время до ужина она явно провела у парикмахера. Результатом этого визита была высокая, почти на четверть метра, прическа.

— Прекрасное платьице, и цвет хороший, — ехидно заметил художник, — жаль только, что вам не хватило нескольких сантиметров материала.

Обе присутствующие женщины улыбнулись, а горничная отвернулась, чтобы скрыть, что осмелилась смеяться над гостьей. Но все это нисколько не изменило настроения пани Зоси, которая не могла понять, что колени — это наименее красивая часть женской ноги и демонстрация их красоты не прибавляет. Она была счастлива, что ей удалось привлечь внимание всего общества. В своем воображении она уже видела себя входящую в коротеньком платье в большой зал на втором этаже ресторана «Ендрусь». Все разговоры обрываются, и все глаза смотрят на нее, идущую через зал в сопровождении двух молодых красивых молодых людей.

Ужин прошел без инцидентов. Ювелир продолжал разговор о своих драгоценностях с пани профессор. Пани Зося сидела неподвижно, чтобы не помять платья и не испортить прически. Художник молчал, а пани Бася дискутировала с паном Крабе на тему последних спектаклей английского театра, который недавно гастролировал в столице. Инженер перебросился несколькими ничего не значащими замечаниями с журналистом и первым встал из–за стола.

— Прошу прощения, что не дожидаюсь окончания ужина, но я должен исправить этот несчастный телевизор, иначе мы не сможем посмотреть «Кобру».

Он слегка поклонился и покинул столовую, направляясь в салон. Через несколько минут оттуда донеслись свистящие и пищащие звуки, которые свидетельствовали о том, что квадратный ящик не сдается без борьбы.

Тем временем остальные спокойно заканчивали ужин. Первым встал из–за стола пан Доброзлоцкий.

— Идете к телевизору? — спросила пани Бася.

— Нет. Судя по отголоскам, доносящимся из салона, пока туда незачем идти. Я загляну туда, когда начнется «Кобра». Пани Рузя, будьте так добры, принесите мне через час полчашки чая. Я должен принять лекарство.

— Вы плохо себя чувствуете после сегодняшней прогулки? — забеспокоилась пани профессор.

— Напротив, я чувствую себя, как молодой бог. Только не забываю, что мне уже пятьдесят восемь и у меня гипертония. Поэтому, хочешь не хочешь, а каждый день я должен глотать свои таблетки.

Когда ювелир исчез на лестнице, ведущей на второй этаж, художник заметил:

— Интересно, а сколько ему заплатили за изготовление этих экспонатов? Наверное, он заработал несколько хороших кусков. Ведь эти драгоценности стоят миллион злотых.

— Миллион? У меня, правда, нет миллиона, но я охотно бы купил эту шкатулочку за вашу цену. И неплохо бы на этом заработал, — заявил журналист. — По крайней мере, миллиона полтора.

— Но здесь бы их никто у вас не купил.

— Неизвестно. Есть люди, у которых есть деньги, и есть также такие, которые поддерживают контакты с иностранцами. Хотя бы пани Бася. Среди своих американцев она наверняка нашла бы любителя подобных вещей, ему оставалось бы только потихоньку передать доллары и потом вывезти эти украшения. Хотя бы в своем автомобиле, правда?

Пани Бася не ответила на этот вопрос, взглянула на часы и, вставая из–за стола, заметила:

— Уже половина восьмого. Я иду в «Кмициц». Мы договорились там встретиться со знакомой.

Она вышла из столовой, пошла наверх и через несколько минут сидящие за столом увидели, что она вышла из «Карлтона».

— Сколько пани Бася может зарабатывать? — заинтересовался пан Крабе.

— Судя по расходам, — ответил журналист, — много. Она пользуется исключительно французской косметикой. Я не видел на ее ногах туфель иных, чем итальянские. Платья ее тоже самого высшего класса. Она называла имя портнихи, живущей на Хожей. Это самое элегантное и самое дорогое ателье в Варшаве. Думаю, что кроме официальной зарплаты она при каждом случае получает разные подарки от американцев. Переводы книг тоже приносят ей немало денег.

— Во всяком случае, это хорошая должность. Думаю, что она получает не меньше четырех тысяч злотых, а с подарками выходит значительно больше.

Пани профессор улыбнулась.

— Я знаю, что пани Бася испытывает серьезные финансовые затруднения. Она жаловалась, что ей необходимы шестьдесят тысяч злотых для того, чтобы закончить строительство квартиры. Что ж, я тоже вас покидаю. Мне удалось сегодня достать в киоске «Ле Монд». До начала «Кобры» мне хотелось бы его просмотреть.

Пани Зося время от времени нервно посматривала на часы.

— Что–то не видно «гуральской гвардии», — заметил редактор.

— Не беспокойтесь. Придут! Но я тоже должна идти наверх. Мне надо собраться и поправить прическу.

— Не мешало бы и удлинить платье, — буркнул художник, но пани Зося, по–видимому, уже не слышала этих слов, так как отреагировала на них лишь молчанием.

— Я все время думаю, пан Павел, или это полная идиотка, или очень хитрая бабенка, — сказал журналист. — Она одевается так, что проститутки перед «Полонией» в сравнении с ней выглядят образцом добродетели. Каждый вечер она лепечет мужу по телефону нежные слова, а… мы знаем, как все обстоит.

— Она наверняка не идиотка, — возразил художник, — она очень даже умна. Если бы она скромно одевалась и не шокировала всех своим поведением, никто бы ее не заметил. Внешность, в сущности, посредственная, а фигура? Как художник, я в этом разбираюсь. До модели ей очень далеко. Однако благодаря тому, что она умеет привлечь к себе внимание, ей удалось подцепить именно такого мужа, какой ей был нужен. Имеющего хорошее положение, неплохие доходы и возможности вывести свою молодую жену в высший свет, что ей и было нужно. Итак, сегодня эта, как вы говорите, «идиотка» — жена главного редактора и в этом качестве бывает на раутах и приемах в посольствах и хозяйничает в редакции супруга.

— Вы знаете этого человека?

— Очень порядочный человек. Но пани Зосенька сумела обвести его вокруг пальца. И в отношении собственной жены Анджей совершенно утратил критический взгляд. Он безоговорочно верит всему, даже тому, что женушка его боготворит.

— Это не так?

— Наверное, нет. Это холодная и расчетливая женщина. Из тех, которые по трупам идут к своей цели.

— Но ведь она ее уже достигла.

— Нет. Это только первая ступенька ее карьеры. Теперь она борется за свое место в кино и славу великой актрисы.

— Может быть, у нее действительно талант?

— Бездарной ее, наверное, нельзя назвать. Но таких, как она, и даже с лучшими физическими данными, сотни, если не тысячи. И они никогда не получают не только роли, но даже крошечной рольки хотя бы в каком–нибудь халтурном фильме.

— А пани Зося?

— А пани Зося благодаря своей наглости, связям мужа и даже легкому шантажу, что обеспечит соответственный уровень критики, получила, правда, всего лишь эпизод, но в хорошем фильме. И сумела так устроить, что каждый критик, пишущий об этом произведении, заметил там ее присутствие и тепло о ней отозвался. Поэтому и киношники быстро сообразили, откуда ветер дует, и наша героиня сыграла следующую, уже несколько большую роль. И так капелька по капельке пани Захвытович создала о себе мнение как о восходящей звезде нашего экрана.

— Но, видимо, она уже исчерпала все свои возможности?

— Нет. Это только начало. Зося знает, что, как говорят французы, даже господь Бог нуждается в колокольном звоне. Поэтому она так заботится о более шумной рекламе. Эти экстравагантные наряды, да и эта ее «гуральская гвардия».,.

— А эти ей зачем?

— Как зачем? Чтобы все видели, какой она имеет успех к какая она демоническая, развратная женщина. Готов голову дать на отсечение, что пани Зося все хладнокровно рассчитывает и никоим образом не нарвется ни на какой скандал, который мог бы оттолкнуть от нее Анджея. Этот муж ей еще нужен, хотя не знаю, на какой срок. Во всяком случае, она руководствуется принципом, «пусть обо мне говорят плохо, лишь бы говорили много». Эти гуральчики, наверное, ничего не смогли у нее добиться, кроме поцелуев. Но благодаря им даже мы говорим о пани Зосе гораздо больше, чем она этого стоит.

— Я вижу, вы ее хорошо знаете?

— Так случилось, что в прошлом году я был свидетелем нескольких разговоров, которые пани Захвытович вела со своими приятелями. Кроме прочих, там был и инженер, которого она тогда использовала в качестве своего «гвардейца». Как–то она делилась и своими жизненными планами.

— Интересно?

— Я тоже сначала принимал ее за кретинку. А сегодня, спустя год, вижу, как настойчиво и последовательно эта пани реализует свои намерения. Думаю, что, постоянно играя роль «идиотки», ей удастся шагнуть и дальше.

— Куда?

— Ее целью теперь является получение самой большой популярности в стране и соответственной материальной базы для выезда за границу. Она рассчитывает, что найдет там еще какого–то мужчину, который, как Анджей в Польше, даст ей соответственное положение в мире кино.

— И вы верите, что это ей удастся?

— Откуда я знаю? Сейчас, как это видно по нашей Зосеньке, только наглость одерживает верх. И — вперед, по трупам.

— И все–таки одолеть эту вторую ступень будет значительно труднее. И главная трудность — найти деньги. За границей карьеры, сделанные Золушками, принадлежат легендам. Там каждый старт требует определенных средств.

— Кто–кто, а пани Захвытович прекрасно отдает себе отчет в этом.

— В Польше нет таких дельцов, которые могли бы вложить деньги в это дело. А даже если были бы, сомневаюсь, что они сочли бы, что стоит рискнуть.

— Поэтому наша звезда и не ищет дельца. Скорее, опекуна, который имел бы деньги на финансирование прихотей жены или любовницы.

— И такого здесь не найдет.

— Поэтому она и приглядывается, где можно раздобыть деньги на дальнейшую карьеру. Скажите, вы видели когда–либо, чтобы пани Зося за что–нибудь платила? Даже косметику, которая у ней имеется, привозят ей знакомые из–за границы в подарок. Здесь, в Закопане, мы, мужчины, всегда платим за нее. В Варшаве она заставляет мужа соблюдать строжайший режим экономии. Я знаю также о разных мелких аферах, находящихся на грани нарушения уголовного кодекса, — какие–нибудь протекции при распределении гаражей из спецфонда и так далее, которые Зосеньке принесли несколько десятков тысяч.

— Всего этого мало. В битве за большую карьеру сражаются золотыми пулями.

— Не беспокойтесь. Эта Жанна д'Арк знает об этом и позаботится о соответственном запасе амуниции. Она начнет сражение, когда будет достаточно вооружена.

— Хм–м–м, — буркнул журналист. Было видно, что доводы пана Земака его не убедили окончательно. Он потянулся за сигаретами, но пачка оказалась пустой. Художник не курил, поэтому Бурский неохотно поднялся со стула и направился в сторону лестницы.

— Надеюсь, что нашему мастеру удастся все же исправить этот несчастный телевизор. Надо признать, что за дело он взялся энергично. Писк и свист слышен, наверное, по всему Закопане.

Художник допил чай и также отправился в свою комнату. Тем временем в столовую вошла пани Бася Медзяновская. Она была в коричневой куртке из овечьей кожи.

— Вы уже вернулись? — удивилась горничная, убирающая со столов.

— Да. Я условилась встретиться в «Кмицице» со своей знакомой, но она меня подвела. Я посидела пятнадцать минут и пошла обратно. Лучше посмотрю телевизионные новости.

— Ничего из этого не выйдет. Пан Жарский все еще его ремонтирует.

— Тогда я пойду к себе, — решила Медзяновская и вышла из столовой.

Она прошла через коридор и начала подниматься по лестнице. Пани Рузя вернулась к прерванной работе. Она собирала посуду и складывала ее в лифт, который был предназначен для транспортировки посуды из кухни, расположенной в подвале. Потом она сняла все скатерти, сложила их и тоже отправила вниз. Из стенного шкафа она достала чистое белье и снова накрыла столы. Завтра утром гости буду завтракать за чистыми столами. Так прошло около сорока минут.

— Как там, пани Рузя, насчет моего чая? — раздался вдруг голос ювелира, который стоял в дверях столовой.

— Но ведь вы просили через час, — объяснила горничная, — я еще не заказала его на кухне.

— Ничего страшного, — улыбнулся Доброзлоцкий, — я просто напомнил вам по случаю, потому что спускался позвонить. Итак, через четверть часика. Хорошо?

— Обязательно принесу.

Ювелир повернулся, и через минуту легкий скрип ступенек засвидетельствовал, что он возвращается к себе. Через несколько минут в столовую заглянул директор, который дал Рузе несколько поручений, и тоже удалился к себе. На первом этаже воцарилась тишина, время от времени прерываемая звуками, доносящимися из телевизора. Доходило девять часов.

— Прошу внимания, — раздался громкий голос инженера Жарского, который говорил так, чтобы его слышали жители пансионата на всех этажах, — телевизор отремонтирован. Через пять минут «Кобра».

— Браво гениальному механику! — крикнул с третьего этажа журналист. На втором кто–то захлопал в ладоши.

— Я сразу говорила, — успокоилась горничная, — что кто–кто, а пан инженер его отремонтирует. А то на прошлой неделе за это взялся сам пан директор, так на другой день Ясю пришлось отвозить его в город к механику.

— Если бы там была серьезная поломка, то и я бы ничего не смог сделать, — скромно заметил инженер. — Но там ничего не было. Он был просто не настроен. Я еще кое–что там подкрутил, зато теперь он прекрасно работает.

Общество медленно собиралось. Пани профессор сошла сверху, хотя жила на первом этаже. Появилась и пани Зося с плащом на руке. Ее «гвардия», по–видимому, опаздывала, потому что, хотя доходило девять, никого из поклонников не было. За пани Захвытович появились в салоне художник и журналист. Через минуту сошла пани Медзяновская. Бегом влетели два сына директора, за ними следом пришел и он сам. Пан Крабе спустился вниз, но, вспомнив, что забыл сигареты, вернулся и через минуту вошел в салон, держа в руках пачку «Вавеля» и коробку спичек. Сбоку уселась пани Рузя и портье, пан Ясь.

— Только пана Доброзлоцкого не хватает нам до полного комплекта, — заметил журналист.

— Ах, я растяпа! — воскликнула Рузя. — Совсем забыла о чае для пана Доброзлоцкого. Наверное, он его ждет, — и выбежала из салона в кухню. Минутой позже можно было заметить ее на лестнице, несущую на подносе чашку чая. «Кобра» еще не началась, на экране телевизора мелькали кадры хроники «По стране и по всему миру», когда вдруг все услышали звон стекла наверху и отчаянный крик Рузи:

— Иисус! Мария! На помощь!

Минутой позже Рузя, бледная как бумага, сбежала по лестнице и остановилась в дверях салона.

— Несчастье! Пан Доброзлоцкий лежит на полу. Там лужа крови.

Все сорвались со своих мест. В дверях, ведущих в коридор, образовалась пробка. Каждый хотел первым выйти из салона и кинуться наверх. Первому удалось это директору. Второй — пани Медзяновской. За ними поспешно шли остальные гости, портье и горничная.

На втором этаже дверь в комнату Доброзлоцкого была широко открыта, как ее оставила Рузя. Перед ней валялся поднос, виднелось мокрое пятно от разлитого чая и было рассыпано разбитое стекло. Внутри комнаты, прямо у порога, вниз лицом лежал ювелир.

На голове его было большое красное пятно, контрастирующее с сединой волос. На паркете около головы образовалась лужица крови.

— Ах! — вскрикнула пани Зося и потеряла сознание, падая в объятия стоящего рядом с ней инженера. На помощь ему поспешил пан Крабе, и вместе они занесли актрису в ее комнату.

Тем временем директор и пани профессор склонились над лежащим.

— Он еще жив, — сказал директор, — дышит.

— Немедленно принесите аптечку и бинт, — приказала пани профессор, — я наложу ему временную повязку, и нужно вызвать «скорую помощь».

— Ясь, — приказал директор, — позвоните в «скорую помощь», пусть приедут как можно быстрее. А потом — в милицию.

Ясь и Рузя сбежали вниз. Через несколько минут Рузя вернулась, принеся все содержимое аптечки, какой располагал «Карлтон». Мария Роговичова взяла у нее из рук марлю, бинт и два пузырька с дезинфицирующим раствором.

— Хоть я только фармацевт и много лет уже не имела дела ни с чем подобным, но думаю, что сумею наложить повязку, чтобы остановить кровь. Боюсь, однако, что у него повреждена черепная кость. По–видимому, Доброзлоцкий споткнулся и упал так неудачно, что разбил себе голову.

— Какой несчастный случай! — причитала горничная.

— Боюсь, что это не несчастный случай, а преступление, — заметил инженер и добавил, повернувшись к директору: — Хорошо, что вы велели вызвать милицию. Может быть, положить его на топчан?

— Нет, — запротестовала Роговичова, ловко бинтуя голову бесчувственного ювелира. — Не стоит его трогать, давайте положим ему только подушку под голову. Остальным пусть, займется врач. Думаю, что милиция тоже будет довольна этим, так как увидит раненого в том положении, в каком его нашла пани Рузя.

— Пойдемте вниз, — предложила Медзяновская, — здесь достаточно пани профессора и директора. Мы не можем тут ничем помочь, только путаемся под ногами.

— Правильно, — поддержала ее Роговичова. — Идите в салон и ждите «скорую помощь» и милицию.

В мрачном настроении жители пансионата спустились в салон, где на голубом экране телевизора мелькали персонажи «Кобры».

— Вот вам и «Кобра», — саркастически заметил инженер. — Благодарю за удовольствие, — сказал он и полез в карман, ища что–то, потом направился в свою комнату, дверь которой находилась в коридоре, рядом с салоном.

Остальные сидели молча. Тишину прервал только директор, который появился в дверях салона.

— Что, Ясь дозвонился до «скорой помощи»? — спросил он.

— Он не смог дозвониться с нашего телефона и пошел в «Соколик», — ответила горничная.

— А как там пан Мечислав? — спросила пани Бася.

— Жив. Пани профессор говорит, что ему нужна немедленная операция. Она утверждает, что будет жить, но он до сих пор без сознания.

— Так для него лучше, меньше приходится терпеть.

В эту минуту вернулся портье. Он дозвонился до «скорой помощи», воспользовавшись аппаратом в вилле «Соколик». Они уже выслали машину с дежурным врачом. Он разговаривал также с милицией, которая сейчас должна приехать.

— Пусть Ясь отворит ворота, — сказал директор, — чтобы обе машины смогли въехать во двор.

Портье вышел, а в салоне появилась пани Зося, которая немного пришла в себя. В эту минуту входная дверь. открылась, и в холл вошли два молодых человека. Они были одеты в плащи, промокшие от дождя. Увидев в салоне пани Зоею, они ускорили шаги.

— Пани Зосенька, просим прощения за опоздание. Вам пришлось нас ждать, но это вина Яцека. Но… Что случилось? Почему у вас такие похоронные лица?

— Я советую вам как можно быстрее покинуть «Карлтон». Случилось несчастье. Пан Доброзлоцкий, один из гостей нашего пансионата, — проинформировал их журналист, — тяжело ранен. Мы еще не знаем, что это: несчастный случай или преступление. Во всяком случае, сюда сейчас приедут милиция и «скорая помощь». В этой ситуации никто не может покинуть виллы, и не может быть и речи о том, чтобы пани Зося смогла пойти с вами на дансинг.

На лицах молодых людей появилось удивление, которое быстро сменилось испугом.

— Вы правы, лучше нам слинять отсюда, прежде чем появится милиция. А то им захочется и нас допросить. Сочувствуем и просим прощения. Пани Зосенька, целуем ручки, завтра мы напомним Вам о себе. Ну, Яцек, уходим, — они поклонились и быстро покинули виллу.

Зато вернулся Ясь. Из своей комнаты также вышел инженер. Он шепотом разговаривал с Рузей, как будто о чем–то ее уговаривал.

— Не знаю, согласится ли пан директор? — защищалась горничная.

— Наверняка. Ему самому очень пригодится чашка хорошего, крепкого кофе. Я как раз прошу, — обратился он к собравшимся в салоне, — пани Рузю, чтобы она сварила нам крепкого кофе.

— О, да, — инженера поддержала пани Бася, — побольше горячего, крепкого кофе. Очень просим вас, пани Рузя.

— Может быть, вам помочь? — предложил инженер.

— Нет, благодарю вас. Только чтобы пан директор не рассердился.

— Это мы берем на себя, — заверил ее пан Крабе.

Вновь наступила тишина. Наконец послышался шум подъезжающей машины, потом открылась входная дверь и в ней появился мужчина в белом халате, на который был наброшен непромокаемый плащ.

— Вы вызывали «скорую помощь»? Где больной?

— Да. Несчастный случай. Тяжелое ранение головы, — информировала его пани Медзяновская, — прошу вас, пан доктор, на второй этаж.

Врач наклонился над лежащим на полу ювелиром.

— Я наложила ему временную повязку, — пояснила пани профессор, — я фармацевт. Было сильное кровотечение. Боюсь, что повреждена черепная кость. Думаю, что ему необходима немедленная трепанация и переливание крови.

— Почему не положили его на топчан?

— У нас есть подозрение, что это не несчастный случай, а преступление, — объяснил директор, — мы уже вызвали милицию. Они сейчас приедут. Нам казалось, что лучше оставить все так, как было тогда, когда мы его обнаружили.

— Правильно, — заметил врач, — милиция не любит, когда «уничтожаются вещественные доказательства». Только бы они поскорей приехали. Мне тут, собственно, делать нечего. Я сделаю ему укол для поддержания сердечной деятельности и позвоню в больницу, чтобы готовили операционную. Только бы эта милиция…

Как бы в ответ на этот призыв на лестнице послышались шаги, и на второй этаж поднялись трое мужчин в форме милиционеров.

— Подпоручник Анджей Климчак из Комендатуры милиции, — представился старший по чину. — Что случилось?

Директор объяснил ему происшедшее.

— Надеюсь, что никто не касался тела и ничего в комнате не трогал?

— Он жив, — пояснил врач, — его нужно немедленно оперировать. Я должен его сейчас же забрать в больницу.

— Я только наложила ему временную повязку и подложила подушку, — пояснила пани профессор.

— Хорошо, — сказал офицер. — Можно его допросить?

— Он без сознания. Даже если операция удастся и пациент выживет, то он еще несколько дней будет в бессознательном состоянии. Могло случиться и так, что мозг настолько поврежден, что сознание к нему никогда полностью не вернется.

— Ничего не поделаешь! Попробуем обойтись без потерпевшего.

Врач кивнул подпоручнику головой и пошел за водителем и санитаром. Они пришли с носилками, на которые осторожно уложили Доброзлоцкого, не менее осторожно снесли его вниз и положили в машину. Тем временем врач связался с больницей, чтобы предупредить, что везет больного, нуждающегося в немедленной операции.

— Минуточку, — задержал врача офицер милиции, — как вы думаете, каким образом было совершено преступление?

— У больного, — ответил врач после некоторого размышления, — обширная рана на затылке, нанесенная каким–то тупым орудием. Судя по положению тела, потерпевший, вероятно, стоял у стены, спиной к комнате. Может быть, он хотел включить свет и тогда споткнулся и ударился головой об угол топчана либо получил сильный удар по затылку.

— Если бы он мог сказать хотя бы три слова, — вздохнул директор.

— Это ничего бы не дало. Если он упал, то не будет помнить, как это произошло. А если его ударили, то он не мог видеть напавшего.

Врач простился с директором пансионата и офицером, и машина «скорой помощи» с включенной сиреной помчалась в сторону городской больницы.

— Если принять гипотезу о преступлении, — спросил подпоручник Климчак, — то каков мог быть его мотив?

— Пан Доброзлоцкий — ювелир. Но не простой. Это золотых дел мастер, работающий с дорогими металлами. Отправляясь в Закопане, он взял с собой ценные украшения, которые готовил к выставке в Италии. Они, вероятно, стоят несколько миллионов злотых.

— Где он их держал?

— В металлической шкатулке.

— В таком случае мы сделаем обыск в комнате и проверим, все ли находится на месте.

Трое милиционеров, которые до сих пор входили в комнату только для того, чтобы сделать фотографии и проверить содержимое карманов ювелира, теперь перешагнули порог, внимательно осматриваясь. Комната была хорошо обставлена, но, как это обычно бывает в такого рода пансионатах, достаточно шаблонно. В углу находился умывальник с лампой под полочкой. Дальше стоял большой туалетный столик с зеркалом, за ним шкаф, все из орехового дерева. У противоположной стены располагалась невысокая кровать, за ней топчан. Поскольку у стены имелся выступ, кровать стояла не вплотную к стене, а была немного отодвинута. Квадратный столик и два стула дополняли меблировку.

Подпоручник осторожно приоткрыл дверцу шкафа. Там висели костюм, ветровка и брюки. На полках находилось белье. Выше лежали, уложенные на фланельке, разные ювелирные инструменты. Шкатулки, однако, нигде не было.

— Пан подпоручник, — крикнул один из милиционеров, — в двери выбито стекло.

Дверь, выходящая на балкон, была не заперта, а стекло над ручкой было разбито. На балконе валялись его обломки.

Соблюдая осторожность, чтобы не затереть каких–либо следов, милиционеры вышли на балкон. Он был общим для всех комнат, расположенных по южной стороне здания. Окна были темные. Жильцы этих комнат находились в салоне на первом этаже.

— Здесь лестница, — сказал подпоручник, указывая на лестницу, прислоненную к балюстраде, — по ней залез бандит, выбил стекло и проник в комнату. Его, видимо, спугнул возвращающийся в комнату ювелир. Преступник, вероятно, стоял около умывальника и, когда Доброзлоцкий вошел в комнату, нанес ему удар по затылку. Потом он взял шкатулку и убежал той же самой дорогой.

— Поищем внизу, может быть, он оставил какие–нибудь следы.

— Сомневаюсь, — поморщился подпоручник, — с девяти часов идет дождь. Скорее, нужно искать их в комнате. Может быть, преступник оставил отпечатки пальцев?

Милиционеры вернулись в комнату. Один из них вынул из чемодана специальные приспособления для снятия отпечатков пальцев. Их было много на шкафу, туалетном столике и на ручках обеих дверей. Второй из подчиненных подпоручника Климчака накинул плащ и пошел «обследовать территорию».

— Пан подпоручник, — спросил директор, — гости могут вернуться в свои комнаты? Пока мы попросили всех посидеть в салоне.

— Дело уже почти выяснено, но пусть еще немного подождут, для порядка мы должны их допросить.

В эту минуту вернулся милиционер, который искал следы преступника снаружи. В руках он держал металлическую шкатулку.

— Лежала в каких–нибудь десяти метрах от дома, — объяснил он, — у сетки, окружающей виллу. По–видимому, бандит слез с лестницы, открыл шкатулку, забрал ее содержимое, а тяжелую металлическую коробку выбросил. Она открыта и пуста.

— Итак, мы уже знаем, что украшения были похищены. Знаем также, что преступник вошел и скрылся через балкон, на который залез по лестнице. Но чем он нанес удар? Все говорит о том, что вначале он собирался только совершить кражу.

— Может быть, он ударил этой шкатулкой, — предположил один из милиционеров, — она достаточно тяжелая, чтобы разбить ей кому–нибудь голову.

— Нет, — возразил второй, — шкатулка была бы очень неудобна для этой цели. Ее невозможно крепко ухватить, да и размахнуться тоже неудобно. Он должен был ударить чем–то другим. Может быть, ломом?

— Тот, кто идет красть, не берет с собой лом. А может быть, у ювелира был какой–нибудь молоток? Надо спросить горничную.

— В любом случае, мы должны будем допросить и прислугу, и гостей, и вас также, — подпоручник повернулся к директору, который все еще ассистировал милиции в ее поисках.

— Если я могу обратиться с просьбой, то я попросил бы, чтобы сначала допросили горничную, портье и меня. Несмотря на это несчастье, жизнь пансионата должна идти как обычно. Гости, как обычно, должны утром получить завтрак, а потом обед и ужин. Должна также быть произведена уборка. У нас очень много работы, поэтому было бы хорошо, если бы прислуга была освобождена от дачи показаний в первую очередь. Гости могут немного подождать. Если попозднее лягут, то утром смогут отоспаться, а мы должны быть на ногах чуть свет.

— Хорошо, — согласился подпоручник, — впрочем, это просто формальность. Мы и так уже знаем, что преступник проник в здание снаружи и сбежал через балкон. Пойдемте вниз. Допросы мы будем вести в столовой. Пусть гости ждут в салоне. Могут, если захотят, включить телевизор, послушать радио. Сначала мы допросим горничную, потом портье, а затем вас, пан директор.

— Большое спасибо.

Все четверо спустились по лестнице на первый этаж. В холле взгляд подпоручника пал на канапе.

— А это что? — спросил он.

На канапе лежал большой, тяжелый молоток.

Глава третья

Один из милиционеров подошел к канапе, осторожно, через тряпочку, взял молоток и стал его внимательно осматривать.

— Он самый, — сказал он, — после совершения преступления его вытерли, но недостаточно тщательно. На рукоятке, у самого молотка, явно видны два маленьких пятна. Свежая кровь. А на молотке остались два коротких седых волоса, именно такие, какие были у потерпевшего. Не подлежит сомнению, что этот молоток послужил орудием преступления. Экспертиза, вероятно, это подтвердит.

— Пан директор, прошу вас, пройдите в салон, — распорядился офицер, — мы будем всех вызывать поочередно.

Директор, не возражая, направился в правую сторону коридора. Милиционеры пошли влево. Гости сидели в салоне. На столе стоял большой кофейник и две пустые чашки. Все пили кофе.

— Хорошо, что Рузя догадалась сварить кофе, — похвалил ее директор, — надеюсь, что и для меня что–нибудь осталось.

Горничная подала ему чашку.

— Нас всех будут допрашивать. Но, впрочем, это просто формальность, — повторил директор слова подпоручника, отпивая кофе, — уже и так известно, что преступник проник сюда через балкон, ударил ювелира и ушел той же самой дорогой. По пути он выбросил шкатулку. Милиция ее нашла. Жаль, что идет дождь, потому что он смыл все следы, которые могли остаться на лестнице, прислоненной к балкону.

Жители пансионата слушали эти слова с огромным интересом. Только портье, видимо, собирался что–то сказать, но все–таки промолчал.

Тем временем в столовой милиционеры коротко посовещались.

— Пан подпоручник, — сказал старший сержант, тот, который искал отпечатки пальцев в комнате Доброзлоцкого, — но если преступление было совершено этим молотком, значит, преступник вовсе не пришел снаружи. Ведь после того, как он ударил ювелира, он не мог снова войти в дом и подбросить молоток. Он взял бы его с собой. Что–то тут не сходится.

— Но ведь у нас есть лестница, выбитое стекло и шкатулка, которая валялась во дворе, — подпоручник защищал свою версию, — наверное, горничная или кто–нибудь из гостей забрал сверху молоток и автоматически положил его на канапе в холле. Скорее всего, Рузя, в тот момент, когда испуганная сбежала со второго этажа, чтобы забить тревогу. Не отдавая себе отчет в том, что делает, схватила молоток. А когда пришла в себя, бросила его на канапе.

— Могло быть и так, — сержант оставался при своем мнении, — но тогда молоток был бы больше испачкан кровью или, по крайней мере, на канапе были бы следы крови. Я говорю вам, что это один из тех, кто сидит в салоне, раскроил голову этому ювелиру и стащил бриллианты.

— Что же делать? — подпоручник был в нерешительности. Он всего месяц назад закончил офицерскую школу в Шчитне и получил свое первое назначение в Закопане. Надо же было такому случиться, что в самом начале службы ему пришлось столкнуться с делом, значительно превышающим обычный круг функций Комендатуры милиции. Еще большей неудачей было то, что комендант как раз был в отпуске, а его заместитель был вызван в служебную командировку в Краков. В комендатуре остались только он, свежеиспеченный подпоручник, подофицеры и рядовые.

— Я бы посоветовал вам, пан подпоручник, вызвать из комендатуры еще трех человек. Вы бы допрашивали здесь жителей пансионата, а мы произвели бы тщательный обыск во всех комнатах. Может быть, найдем эти бриллианты? Если преступник живет в «Карлтоне», у него было очень мало времени на то, чтобы их спрятать. А может, он так уверен в своей безопасности, что держит их при себе? Если пан подпоручник позволит, я дам поручение водителю, чтобы он поехал за коллегами.

— Трех — это слишком много. Мы не можем совсем оголить комендатуру. Пусть привезет двоих. А мы тем временем послушаем горничную и портье. Я думаю, что они тут ни при чем, но они могут рассказать много интересного.

— Пан подпоручник, вы только не обижайтесь, — сказал второй милиционер, — но это трудное дело. Я знаю, что в доме отдыха Министерства внутренних дел как раз сейчас проводит свой отпуск полковник Эдвард Лясота из Главной комендатуры. Я хорошо его знаю, потому что он часто приезжал к нам по служебным делам, тогда, когда был еще в чине майора и работал в отделе кадров. Я слышал, что теперь он следователь по особо важным делам в Главной комендатуре. Полковник — хороший мужик. Если ему позвонить, он, наверное, согласится нам помочь. Сейчас не слишком поздно, всего десять часов, вряд ли он спит.

Подпоручник поморщился.

— Боюсь, что, во–первых, этот пан не согласится, а потом, после возвращения в Варшаву, скажет кому надо, что в этом Закопане самого простого дела не могут распутать и ночью вытаскивают отпускников из дома отдыха Министерства внутренних дел прямо из кроватей. И сразу последует телефонный звонок из Варшавы с соответствующим внушением. А потом комендант нам покажет!

— Полковник Лясота никому свинью не подложит. Я помню, что при прежнем коменданте мы сделали одну капитальную глупость. Он приехал из Варшавы, все исправил и так устроил дело, что все закончилось благополучно. Если бы он хотел нам навредить, наш старик тогда крепко бы получил по мозгам.

Климчак все еще колебался.

— Лещинский прав, — сказал сержант, — я этого полковника тоже знаю. Он солидный человек и отличный специалист. Вы сами видите, пан подпоручник, что дело чертовски трудное. Эти гости в «Карлтоне» не первые встречные. Инженер, художник, журналист из Варшавы, какая–то американка, профессорша из университета… у каждого наверняка хорошие связи и крепкие тылы. С ними нужно обходиться деликатно, хотя среди них есть тот, который шарахнул молотком по голове ювелира и забрал бриллианты. В этой истории одному легко попасть пальцем в небо. Если полковник будет вместе с нами, то и следствие будет выглядеть серьезнее, и мы воспользуемся помощью специалиста. Вам надо согласиться. Лещинский позвонит полковнику, и мы отправим за ним нашу «варшаву».

В конце концов подпоручник дал себя убедить, а Лещи некий взял на себя обязанность позвонить полковнику. Ответ был положительным. Поэтому подпоручник Климчак решил допросить горничную Рузю, прежде чем полковник появится в «Карлтоне».

Пани Рузя подробно рассказала, как почти точно в десять, еще до начала «Кобры», взяла в кухне чашку с чаем и понесла ее в комнату ювелира. Когда она отворила дверь, в комнате горел свет, а Доброзлоцкий лежал на полу в луже крови. Она так испугалась, что выронила чашку и с криком, кинулась вниз.

— А зачем вы взяли молоток, который лежал около ювелира?

— Какой молоток? О чем вы говорите?

— Этот молоток, — подпоручник показал горничной орудие, которое, как он предположил, вероятно, принес с собой бандит и разбил ювелиру голову.

— Что вы говорите?! — возмутилась Рузя. — Это наш молоток. Утром дети директора вытащили его из чулана с инструментами и что–то мастерили во дворе. Потом не положили его на место, а бросили на лестнице. Когда гости возвратились на обед, то одна из дам чуть через него не перевернулась. Тогда пани Захвытович подняла молоток, принесла его в холл и положила на канапе. Наверное, оттуда его и взяли.

— Вы видели, что этот молоток все время лежал там?

— Я видела молоток, но я же за ним не следила. Хотела даже унести его на кухню, но забыла. Перед ужином он еще лежал в холле.

— А после ужина?

— Потом я не выходила из столовой, подавала ужин и убиралась там.

— А когда вы оттуда вышли?

— Когда пан инженер крикнул, что отремонтировал телевизор. Было без пяти минут девять.

— Вы так хорошо помните время?

— Но ведь в столовой висят часы. Когда работаю, я часто на них смотрю. И тут посмотрела, когда выходила и гасила свет. Было ровно 8.55.

— И вы ни разу не выходили из столовой?

— Нет. У нас есть специальный лифт. Грязную посуду и столовое белье мы отправляем вниз лифтом.

— Припомните, как все происходило после ужина. Кто первый вышел из столовой и когда вышел пан Доброзлоцкий?

— Первым вышел пан инженер, за ним пан Доброзлоцкий. Я хорошо помню, как инженер Жарский сказал: «Я должен отремонтировать телевизор». И через минуту мы услышали всякие звуки из салона. Пан Доброзлоцкий, выходя, попросил принести ему чашку чая.

— А остальные? В какой очередности они выходили?

— Третьей вроде бы была пани Медзяновская. Сказала, что идет в «Кмициц». Потом, может быть, пан Крабе, а может, пани профессор. Пани Захвытович пошла причесаться, потому что собиралась на дансинг. Дольше всех сидели пан редактор и пан художник.

— То, что вы говорите, очень важно. Теперь мы знаем последовательность, в которой жители пансионата возвращались после ужина в свои комнаты. Никто больше не заходил в столовую?

— Заходили. Был директор и пани Бася после возвращения из города. А может быть, наоборот? Сначала пани Бася, а потом пан директор. Помню, что пани Медзяновская вернулась в половине девятого.

— А кому был телефонный звонок, на который вы ответили? — спросил подпоручник.

Горничная смотрела на милиционера взглядом, полным удивления. Таким, каким обычно смотрят на сумасшедших.

— Я ведь уже говорила пану подпоручнику, что все время была в столовой и не выходила отсюда ни на минуту. Сначала подавала гостям ужин, а потом, когда все уже поели и ушли, убиралась.

— Неужели эта работа заняла столько времени? Когда кончился ужин?

— На ужин мы всегда даем сигнал точно в семь. Вот этим гонгом, — пани Рузя показала на большой металлический гонг, висящий на одной из стен столовой, — кто опоздает, тот либо ест все холодное, либо получает только десерт, который всегда стоит на столе. Когда кто–то предупреждает, что придет позднее, тогда я заношу ужин ему в комнату.

— А сегодня носили кому–нибудь?

— Нет. Сегодня все сошли в столовую сразу после семи.

— И долго сидели?

— Нет. Каждый куда–то спешил. Пан инженер, как я уже говорила, съел ужин раньше всех и сразу пошел ремонтировать телевизор. Пани Бася тоже спешила, потому что собиралась в кафе. Другие тоже не сидели и не разговаривали слишком долго.

— Значит, ужин длился примерно сколько времени?

Пани Рузя задумалась.

— Наверное, не дольше сорока минут.

— И потом в столовой уже никого не было?

Горничную эти вопросы очень удивляли.

— Вроде нет.

— Все ушли вместе?

— Помнится, дольше всех сидели за столом пан редактор и пан художник.

— Кто?

— Ну, пан Анджей Бурский и пан Павел Земак. Они пили чай и разговаривали. Потом пан редактор встал и вышел, а пан Земак еще несколько минут посидел один.

— Может быть, вы вспомните и еще раз скажете нам, в какой последовательности гости покидали столовую после ужина.

— Значит, как я уже говорила, первым вышел пан инженер. Сразу после него пани Барбара Медзяновская. Она даже не пошла наверх в свою комнату, только надела в прихожей маленькую кожаную курточку и вышла из «Карлтона». Это уже двое.

— А остальные?

— Но я же специально не следила за этим, — защищалась горничная от расспросов офицера милиции.

— А вы припомните. Это очень важно. Мы уже установили, что первым вышел инженер, потом пани Медзяновская, а двое последних — это Бурский и Земак. А остальные?

Пани Рузя задумалась.

— Так, я уже вспомнила. Сначала я сказала неправильно. Не так было. Теперь я вспомнила точно. Первым вышел пан инженер, и сразу после него пан Доброзлоцкий. Пани Бася вышла только третьей. Остальные сидели еще какое–то время и разговаривали. Потом вышла пани Захвытович, а за ней пани профессор Роговичова. Потом вышел пан Ежи Крабе, а в конце, так, как я говорила, пан Бурский, а через несколько минут после него пан Земак.

— Ну, прекрасно, — обрадовался подпоручник, — один вопрос мы уже выяснили. Значит, минут за пятнадцать до восьми вы остались в столовой одна?

— Да, — согласилась горничная.

— А что было потом?

— Я же уже говорила. Убиралась. Сначала мне нужно было собрать всю посуду, составить ее в лифт и отослать в кухню. Потом я сняла скатерти, подмела и начала накрывать уже к завтраку.

— И всем этим вы занимались до девяти часов?

— А как вы думаете? — горничная немного обиделась. — Уж, конечно, не сидела со сложенными руками.

— Речь не об этом, — подпоручник Климчак пытался исправить ситуацию. — Разумеется, уборка такой большой комнаты требует времени. Меня интересует другое. Находясь все это время в столовой, не заметили ли вы чего–нибудь?

— А что я должна была заметить?

— Ну, например, что кто–то спускался вниз или поднимался наверх?

— Кто–то чужой?

— Не обязательно. Это касается и гостей пансионата.

— Чужой не мог бы войти, чтобы его не заметил портье Ясь. А что касается наших гостей, то пришла только пани Медзяновская. Я видела ее, потому что она зашла в столовую. Ведь из этой комнаты не видно, кто входит в холл и на лестницу.

— Ну, вы не совсем правы. Не видно с того места, где мы сидим, но от тех столиков, стоящих посредине, напротив входной двери, видно и весь коридор, и часть холла, и даже начало лестницы.

— За теми столиками, о которых вы говорите, — объяснила горничная, — сейчас никто не сидит. Гостей мало, и они сидели все за этим большим столом у стены. И когда я убиралась, то все время была в той части комнаты. Никого не видела. А кроме пани Баси и директора, сюда никто больше не заходил.

— А из столовой слышен звонок телефона?

— Хорошо слышен. Эта стена очень тонкая.

— А вы помните, кто тогда звонил?

— Нет. Никто не звонил. Если бы был телефон, то я подошла бы снять трубку,

— Вернемся еще раз к этому молотку, — сказал подпоручник, показывая на лежащее на столе орудие преступления, — где обычно находится этот молоток?

— У нас есть чуланчик с разными инструментами. И там есть несколько молотков. Этот, по–моему, самый большой. Чулан расположен в коридоре в подвале. Он не запирается, потому что инструменты нужны постоянно. Этим пользуются дети директора, которые растаскивают их по всей территории пансионата. Сегодня они бросили этот молоток, на лестнице у входа.

— Вы помните, что это пани Захвытович принесла молоток и положила его в холле?

— Да. Когда они вернулись с прогулки.

— И потом все время молоток лежал в холле?

— Я за ним не следила. Я собиралась взять его вниз и положить в чулан, но так получилось, что забыла это сделать.

— И молоток лежал на канапе?

— Пани Зося положила его туда.

— А когда вы в последний раз его там видели?

Горничная задумалась.

— Вспомнила. Я поужинала в кухне, потом поднялась на первый этаж и проходила через холл, идя в столовую. Было уже семь часов, и нужно было дать сигнал, чтобы гости спускались к ужину. Когда я проходила через холл, молоток все еще лежал там. Проходя, я еще вспомнила, что забыла отнести его вниз.

— Значит, в тот момент, когда вы дали сигнал на ужин, то есть в семь часов, молоток находился в холле?

— Да, — согласилась горничная.

В эту минуту в столовую вошли два милиционера в форме, им сопутствовал мужчина более старшего возраста, одетый в элегантный костюм. Прибывший представился:

— Полковник Эдвард Лясота.

Глава четвертая

Подпоручник сорвался с места, на котором сидел, и поздоровался с полковником. Потом он велел пани Рузе идти в салон и там вместе с остальными жителями пансионата «Карлтон» ждать дальнейших распоряжений.

— Большое спасибо, пан полковник, за то, что вы пришли, — сказал Климчак. — Я никогда бы не осмелился прервать ваш отдых, если бы не неудачное стечение обстоятельств. Так получилось, что во всей Городской комендатуре остался только я — младший офицер и вдобавок плохо знающий эту территорию. Я только месяц назад приехал в Закопане прямо из офицерской школы в Шчитне.

— Это очень хорошее назначение, — улыбнулся полковник, — сразу в Закопане.

— К моему несчастью, — грустно сказал подпоручник, — мне сразу досталось такое важное дело, и я остался один со всеми трудностями и сомнениями. Только поэтому мы обратились к вам с просьбой о помощи.

— Ну, не думаю, что все обстоит так плохо, как вы рассказываете. Большое спасибо за то, что вы пригласили меня помочь расследованию, но сразу хочу предупредить, что я не собираюсь вмешиваться в работу пана подпоручника. С вашего позволения, я буду чем–то вроде доброжелательного наблюдателя, который может в случае необходимости дать совет старшего и, может быть, более опытного коллеги.

— Большое спасибо, пан полковник. Дело вначале казалось совсем простым. Но, к сожалению, стало запутываться. Есть определенные противоречия, которые я не могу себе объяснить.

— Может быть, мы начнем с самого начала, — предложил полковник. — Правда, мой старый знакомый, капрал Лещинский, что–то объяснял мне по телефону об убийстве какого–то ювелира и ограблении его, но я мало что из этого понял.

— Прошу прощения, пан полковник, — и подпоручник Климчак подробно рассказал старшему коллеге о положении дел, которое они застали, прибыв в пансионат, и о том, что до сих пор удалось установить следствию.

Полковник внимательно выслушал рапорт, потом внимательно осмотрел место преступления — комнату ювелира Мечислава Доброзлоцкого. Он особенно заинтересовался выбитым стеклом и стоящей у балкона лестницей. Внимательно осмотрел шкатулку, в которой золотых дел мастер держал драгоценности.

— Люди удивительно легкомысленны, — заметил он, — сами провоцируют преступления. Комната никак не охраняется, обычная металлическая шкатулка, которую можно взять под мышку и вынести, а внутри ее богатство. Трудно удивляться, что такие обстоятельства ввели преступника в искушение напасть на ювелира.

— Директор «Карлтона» объяснил, что Доброзлоцкий работал здесь над украшениями, готовил их к выставке.

— Он выбрал для этой цели прекрасное место. Закопане, которое как магнит притягивает не только людей, желающих отдохнуть, но и всяких вольных пташек. По крайней мере, имеется ли опись этих украшений?

— Здесь, у Доброзлоцкого, мы ничего подобного не нашли. Может, в Варшаве ювелир имеет такую опись. Завтра я пошлю телефонограмму в Варшаву, чтобы раздобыть эту опись и послать предупреждение во все пункты скупки украшений и золотого лома, а также в таможню. А что касается работы ювелира Доброзлоцкого здесь в «Карлтоне», то думаю, что это объясняется тем, что это не просто открытый пансионат, а такой, в котором останавливаются люди, чья честность не возбуждала у него сомнений. Кроме маленькой группы жителей «Карлтона», никто не знал, что этот пожилой мужчина работает над украшениями и в своей комнате держит ценности большой стоимости.

— А сколько эти украшения стоят?

— Мы этого не знаем, — сказал подпоручник, — директор пансионата в разговоре со мной утверждал, что их стоимость около 10 000 долларов.

— При такой стоимости предметов, которые можно спрятать в одном кармане, нужно отбросить всякие нормы и наши понятия о честности. Все, кто знал о работе пана Доброзлоцкого, и все, которые слышали о ценностях, находящихся в одной из комнат «Карлтона», должны быть под подозрением. Это такая сумма, которая каждого из нас могла бы обеспечить до конца жизни без всяких хлопот. А если к тому же такое богатство можно получить, сделав только один удар тяжелым предметом по чужой голове, то такие обстоятельства могли бы ввести в искушение не одного из тех, который в глазах людей, да, может быть, и в своих собственных, считался кристально честным человеком.

— Это был молоток, — пояснил подпоручник, — мы нашли его на канапе, стоящем в холле, рядом с входной дверью. Именно этот молоток внес большую путаницу в то, что нам удалось узнать до этого времени, и заставил нас обратиться к помощи пана полковника.

Лясота вопросительно посмотрел на подпоручника, и тот продолжил:

— Разбитое стекло в балконной двери и лестница, стоящая у балкона, явно указывали на то, что преступник проник в комнату ювелира снаружи. Там он затаился, и, когда Доброзлоцкий вернулся с ужина, он ударил его чем–то тяжелым по голове, забрал драгоценности и сбежал. Тот факт, что шкатулка была найдена во дворе, только подтверждал нашу теорию. Но дальше этой теории противоречит тот факт, что орудие преступления, большой тяжелый молоток, мы нашли внутри виллы на первом этаже, в холле на канапе.

Полковник не сказал ни слова. Он еще раз вышел на балкон и внимательно осмотрел стоящую там лестницу. Потом вернулся в сторону лестницы, ведущей на первый этаж.

Когда оба офицера оказались снова в столовой, подпоручник Климчак познакомил Лясоту с показаниями горничной, пани Рузи. Полковник взглянул на лежащий на столе молоток и сказал:

— Нет никаких сомнений, что именно этим орудием была разбита голова ювелира.

— Вот именно! Этот молоток заварил нам кашу!

Лясота усмехнулся.

— Да, — подтвердил он, — дело было бы простым — нападение снаружи. Концепция удобная и для следствия, и для жителей пансионата, этих, как вы сказали, людей, «стоящих вне всяких подозрений». Давайте рассмотрим все возможности совершения нападения. Начнем с первой — самой простой. Кто–то узнал о ценностях, находящихся в шкатулке ювелира, и во время ужина, когда все гости были в столовой, а директор и вся прислуга в кухне, приставил лестницу к балкону и разбил стекло в двери, ведущей из комнаты ювелира на балкон. Потом ожидал в темной комнате возвращения Доброзлоцкого. Когда ювелир вернулся в комнату и решил зажечь свет, преступник нанес удар, забрал шкатулку и удрал.

— Если бы он вернулся той же дорогой, то каким чудом молоток мог бы оказаться в холле?

— Предположим, что у него был сообщник среди жильцов пансионата или его прислуги. Этот сообщник, когда нападение было совершено, взял из комнаты молоток и положил его в холле.

— Нападение обнаружила пани Рузя, которая подняла шум. Тогда все жители пансионата, как гости, так и работники, находились в салоне, ожидая, когда качнется «Кобра», — пояснил подпоручник. — Потом все они кинулись наверх. В такой ситуации унести молоток было бы трудно и рискованно. Впрочем, зачем это все нужно? Преступник, убегая через балкон, мог забрать молоток с собой, как забрал шкатулку.

— Да. Вы правы, — согласился полковник, — эта гипотеза не подтверждается. По крайней мере, пока, когда у нас еще нет всех показаний. Давайте ее немного изменим — преступник после нападения побоялся спускаться по лестнице. Это могли быть нервы, ведь за минуту до этого он убил человека, или, по крайней мере, ему так казалось, и приобрел фантастической ценности шкатулку. Несомненно, всему этому сопутствовало сильное нервное напряжение. В таких обстоятельствах он мог просто побояться спуститься по приставной лестнице. И он решил выйти из комнаты нормальным путем по коридору, лестнице вниз и через входную дверь. Проходя через холл, он бросил молоток на стоящее там канапе.

— По–моему, и эта теория сомнительна, — сказал подпоручник. — Ведь кто–нибудь или из гостей, или из прислуги мог бы заметить выходящего из виллы незнакомого мужчину.

— Он не обязательно был незнакомым. Это мог быть кто–то, кто бывал в «Карлтоне», хотя бы навещая кого–то из жильцов или даже самого ювелира. Появление такого человека на лестнице или в холле никого бы не удивило.

— Я мог бы с этим согласиться, — заметил подпоручник, — но, к сожалению, мы располагаем ясным и категорическим заявлением пани Рузи, что, когда она шла в столовую подавать ужин, молоток лежал в холле. Кроме того, этот молоток принадлежит «Карлтону». Он находился в холле, так как один из гостей нашел его на ступеньках и внес внутрь. Трудно предположить, что наш преступник вошел в пансионат, взял молоток, потом вышел из здания, приставил лестницу к балкону и залез в комнату ювелира.

— Действительно, — согласился полковник, — это слишком сложно, чтобы быть правдой. Следовательно, мы выяснили одно: что преступник скрывается среди жильцов «Карлтона». Это может быть как кто–то из гостей пансионата, так и из прислуги.

— Но если преступник кто–то из жильцов «Карлтона», то как связать это с лестницей, приставленной к балкону, и выбитым стеклом?

Полковник усмехнулся.

— Удивительное дело. Молоток исключает то, что преступник пришел извне, но стоящая под балконом лестница явно указывает, что преступником не может быть никто из жильцов «Карлтона». Фактом является, однако, то, что нападение совершено. Объяснение этих противоречий: лестница — молоток будет одновременно и разоблачением преступника. В эту минуту мы не можем этого сделать, так как попросту располагаем слишком маленьким количеством фактов. Думаю, что по мере допроса лиц, находящихся в салоне, наши сведения о преступнике будут возрастать. Тогда мы попытаемся объяснить и эту удивительную загадку. А пока надо установить время, когда было совершено преступление.

— Пани Рузя, горничная, показала, что ужин окончился где–то без четверти восемь, тогда столовую и покинули последние гости. А ювелир вышел еще раньше. Предположительно минут за двадцать до восьми. С разбитой головой его нашли около девяти. Значит, преступление было совершено в промежуток между 7.40 и 8.55.

— Преступник имел в своем распоряжении час и пятнадцать минут. Это большой отрезок времени. Мы должны точно установить, что делали тогда все люди, находящиеся в «Карлтоне». Как гости, так и прислуга.

— Пока мы знаем только, что горничная все это время была в столовой и не покидала эту комнату. По крайней мере, по ее словам, — добавил подпоручник.

— Эти показания, наверное, правдивые.

— Я в этом не уверен. Горничная также могла на минуту выйти из столовой, взять молоток, лежащий в холле, войти наверх и, оказавшись в комнате ювелира, а для горничной это не составляло проблемы, совершить нападение.

— Это правда. Только тогда она не совершила бы двух принципиальных ошибок, — заметил полковник Лясота.

— Каких?

— Прежде всего, она не стала бы подбрасывать молоток назад в холл. Она просто сошла бы еще на несколько ступеней вниз и спрятала бы его в чулан, где он обычно находился.

— Может быть, она боялась, что кто–то увидит ее с молотком в руках?

— Нет ничего более естественного, чем вид горничной, убирающей из холла брошенный там гостями молоток. Но не только этот несчастный молоток освобождает пани Рузю от всяких подозрений. Еще больше в ее пользу говорит тот факт, что она понесла наверх чай и, увидев ювелира, лежащего с раной в голове, подняла шум. Если бы преступником была она, то она просто не понесла бы туда чай. Никто ей не давал такого поручения.

— Ее просил об этом сам пан Доброзлоцкий.

— Вот именно. Только он знал, что Рузя должна принести ему в комнату чай.

— Эту просьбу могли слышать и другие гости, и горничная побоялась ее не исполнить. Если бы этот факт был обнаружен во время допроса, это могло бы навлечь на нее подозрения.

— Предположим, что все так, как вы говорите, подпоручник. В таком случае пани Рузя занесла бы чай наверх, поставила его на столе и, выходя, спокойно заперла бы дверь на ключ. Преступление было бы обнаружено только завтра утром. Ювелир бы уже умер, и мы бы имели еще более запутанное дело, потому что невозможно было бы установить точное время нападения. Зато сама преступница, пани Рузя, имела бы дополнительное время на то, чтобы вынести и спрятать добычу. Нет, я исключаю участие горничной в нападении. Уже сейчас мы можем ее вычеркнуть из списка подозреваемых.

— Я не был бы так в этом уверен, хотя признаю, что аргументы пана полковника весьма логичны и убедительны. А что касается украшений, то я сразу подумал, что если преступником является кто–то из живущих в «Карлтоне», то все эти бриллианты должны быть спрятаны на этой территории. Поэтому я вызвал сюда как можно больше людей из комендатуры, чтобы они обыскали всю виллу.

— Правильно сделали, — похвалил полковник молодого коллегу. — хотя сомневаюсь, что это даст какой–либо результат. Маленькую горстку драгоценностей легко спрятать. Обыск должен был бы длиться несколько дней подряд, чтобы ее обнаружить. Поэтому я думаю, что как только мы обнаружим убийцу, тогда легко нападем и на след спрятанных ценностей. Человек, который спланировал и совершил такое ловкое нападение, подумал наверняка, как укрыть свою добычу. Я уверен, что бриллианты спрятаны в таком месте, где никому из нас не придет в голову их искать. Другое дело, если бы мы уже знали, кто преступник. Тогда, идя по его следам, мы нашли бы и драгоценности.

— Боюсь, — добавил подпоручник, — что гости «Карлтона» наделают много шума, что мы провели обыск в их комнатах без санкции прокурора. Это ведь не обычные отдыхающие, среди них есть люди, разбирающиеся в праве. Но в этой ситуации я не могу ждать до утра, чтобы получить у прокурора санкцию.

— Разумеется. Однако, чтобы формальности были соблюдены, проследите за тем, чтобы прокурор уже завтра утвердил ваше решение об обыске. И еще, когда милиционеры приступят к обыску комнат жителей пансионата, пусть с ними, как свидетель, находится директор «Карлтона» либо кто–то иной из работников пансионата.

— В таком случае если пан полковник позволит, мы закончим допрос пани Рузи, а потом сразу вызовем портье, пана Яся, а затем директора. На этом мы закончим с показаниями работников пансионата и можем приступить к беседам с отдыхающими «Карлтона».

— Я здесь нахожусь неофициально, — еще раз подчеркнул полковник свою роль, — и вы, подпоручник, ведете следствие. Что касается снисходительности, с которой нужно подходить к гостям «Карлтона», то мне кажется, что с подобной деликатностью вы перебарщиваете. Виновный — это всегда виновный, и никакие связи не должны ему помочь выскользнуть из рук правосудия. Поэтому я не вижу оснований для излишних церемоний с этими людьми. Если кто–то будет выглядеть подозрительно, то к нему надо относиться так, как относятся к подозреваемому, не исключая ареста до выяснения дела.

— Этого я хотел бы избежать, — пояснил Климчак, — и задержать только настоящего виновника, если он, конечно, находится среди этих людей.

— Все указывает на это, — подтвердил полковник.

— Итак, сержант, — приказал подпоручник, — вызовите еще раз пани Рузю.

Глава пятая

Пани Рузя снова заняла место за столом, напротив подпоручника. Он быстро просмотрел протокол предыдущего допроса.

— Мы закончили на том, что молоток лежал в холле на канапе, когда вы шли в семь часов давать сигнал на ужин.

— Точно лежал, — подтвердила панн Рузя.

— Расскажите нам, что происходило в то время, когда после ужина столовая опустела и вы там убирались. Видели ли вы кого–либо входящего или выходящего из «Карлтона»? А гости, они сидели в своих комнатах или тоже крутились по пансионату?

— Я за ними не следила, — защищалась горничная, — я уже говорила вам, что убиралась в глубине столовой. Оттуда не видны коридор и лестница.

— Но, может быть, вы случайно что–то видели или слышали?

— Только то, что в столовую вошла панн Медзяновская. Она возвращалась из кафе и пожаловалась, что тот, с кем она должна была встретиться, не пришел. Заглядывал ко мне директор, чтобы отдать распоряжения насчет завтрака. По–моему, на лестнице мелькнул Яцек. Но поднимался он или спускался, я не заметила.

— Какой Яцек?

— Яцек Пацына. Наш местный паренек из Закопане, лыжник, спортсмен. Бегает и прыгает.

— А к кому мог идти этот Пацына?

Горничная молчала.

— Я понимаю, что обслуживающий персонал в «Карлтоне» не должен вмешиваться в дела гостей. — полковник произнес эти слова как можно любезнее, — но, пани Рузя, сейчас идет речь об убийстве человека и краже драгоценностей на сумму миллион злотых. В таких обстоятельствах все иные соображения должны отойти на второй план.

— К пани Зофье Захвытович.

— Часто он приходил?

— Почти каждый день. Либо один, либо с Шафляром. Это его приятель, гид.

Подпоручник Климчак записал оба имени.

— А кроме этого вы что–нибудь заметили?

— Больше ничего. Кто–то, вроде бы, поднимался наверх, потому что я слышала, как скрипят ступени, но никого не видела. Наверное, кто–то из гостей, потому что шел тихо.

— Когда это могло быть?

— Наверное, сразу после ужина.

— Примерно в какое время?

— Я еще не отнесла все тарелки в лифт. Не позднее восьми.

— А может быть, кто–то разговаривал по телефону?

— Если бы был телефонный звонок, я бы услышала и подошла.

— Но, может быть, кто–то из гостей ходил звонить?

— Может быть, но я не видела и не слышала этого.

— А что делал директор? Откуда он пришел к вам в столовую?

— Он пришел снизу, из кухни. В то время, когда выдается пища, директор всегда находится в кухне и лично наблюдает, чтобы все было в порядке. Сразу после окончания ужина он отдает распоряжения повару и его помощникам. У нас повар и две помощницы, — объяснила пани Рузя.

— А после разговора с вами директор поднялся наверх?

— Нет. Он вернулся вниз. Я видела это, потому что в момент разговора стояла в дверях столовой. Потом, находясь у лифта, я тоже слышала с кухни его голос. Он обсуждал с поваром, что будет завтра на обед и ужин. А потом отдавал поручения Ясю.

— Ясь — это портье?

— Да.

— Он тоже был в кухне?

— Да. Мы вместе ужинали, только я спешила, потому что должна была идти поверх подавать ужин гостям, а он остался внизу. Когда все собирались смотреть «Кобру», я видела, что Ясь пришел снизу. Наверное, он все это время был на кухне. Повар и его помощницы могут это подтвердить.

Подпоручник дал знак сержанту, который прислушивался к показаниям горничной, и тот тихо вышел из комнаты.

— Больше ничего вы не заметили?

— Нет.

— Значит, последний раз пана Доброзлоцкого вы видели где–то около 7.40, когда после ужина он вышел из столовой?

— Нет, — возразила горничная, — позже пан Доброзлоцкий еще раз появлялся в столовой и напоминал мне, что я должна принести ему наверх чай.

Услышав эти слова, подпоручник аж подпрыгнул на стуле.

— Женщина! Я все время вас спрашиваю, кто приходил в столовую, а вы самого важного не сказали. Почему вы не сказали этого сразу?

— Но вы же меня не спрашивали о пане Доброзлоцком, поэтому я и не говорила, — спокойно ответила Рузя. — Вы все время спрашивали, кто входил в столовую, кто ходил по лестнице из гостей и из посторонних. Нужно было спросить именно о пане Доброзлоцком.

Подпоручник со злости даже покраснел.

— Все в порядке, — полковник понял, что нужно вмешаться. — Теперь мы выяснили этот вопрос. Как это было? Может быть, вы запомнили время, когда ювелир просил вас о чае?

— У меня уже вся столовая была убрана. Пан Доброзлоцкий не входил в комнату, он только остановился у двери и сказал: «Пани Рузя, вы помните о моем чае?» Он упоминал также, что спустился вниз, чтобы позвонить. Я ответила ему, что сейчас принесу, только накрою на столике чистые скатерти.

— А во сколько это могло быть?

— Не хватало двух минут до 8.45.

— Это точно?

— Точно. Я вспомнила, что посмотрела тогда на висящие в столовой часы.

— Прекрасно, — обрадовался полковник, — а может быть, вы также вспомните, пошел ли пан Доброзлоцкий к себе наверх?

— Да. Я видела, как он повернул из коридора на лестницу.

— После того как ювелир ушел, никто больше не входил в столовую?

— По–моему, из гостей никто. Не помню, может быть, директор заглядывал во второй раз. Знаю, что был, но не помню, когда. Никак не могу этого вспомнить.

Подпоручник, видя, что дальнейший допрос горничной не принесет уже ничего нового, зачитал ей протокол. Она подписала показания и спросила:

— Я уже могу идти к себе?

— А где вы живете?

— В соседней вилле, в «Соколике».

— Идите. В случае необходимости мы вас вызовем.

Горничная вышла. Сержант проинформировал обоих офицеров, что работники кухни подтвердили показания пани Рузи. Директор и портье были в кухне до того момента, когда нужно было уже идти смотреть «Кобру». Директор, правда, выходил один или два раза, но портье не покидал помещения кухни.

— Показания горничной для нас очень важны, — сказал полковник, — они сужают время, когда могло быть совершено преступление. Сначала мы предполагали, что преступник располагал промежутком времени между 7.40 и 8.55. А теперь мы знаем, что примерно без четверти девять Доброзлоцкий живой и здоровый стоял в дверях столовой. Значит, нападение на него было совершено между 8.45 и 8.55. Преступник располагал только десятью минутами. Установить, чем каждый из гостей пансионата занимался в течение этих десяти минут гораздо легче, чем выяснять их действия в течение целого часа.

— Нужно будет найти этого Яцека Пацыну, — заметил подпоручник.

— Думаю, что мы еще успеем это сделать. Это имя должно всплыть во время дальнейших допросов. Хорошо, что мы знаем об этом факте, и не будем преждевременно этого обнаруживать. Это будет своего рода проверкой правдивости некоторых показаний. Особенно той пани, которую молодой человек навещал. Как ее там?..

— Пани Зофья Захвытович.

— Именно ее. Если это она совершила нападение либо была сообщницей спортсмена, она будет скрывать его присутствие в вилле перед нападением.

— Как раз Яцек Пацына и мог подняться по приставной лестнице, а вниз сойти по обычной, — подпоручник все еще пытался как–то объяснить тот факт, что лестница стояла перед домом.

— А молоток?

— Его принесла наверх пани Захвытович и вручила своему сообщнику.

— Могло быть и так, — согласился полковник, — но я в этом сомневаюсь. Чтобы разбить голову ювелиру, не нужно было обязательно искать молоток на территории «Карлтона». Этот парень скорее всего принес бы орудие с собой. Разумеется, мы должны очень тщательно проверить и вашу гипотезу.

— Теперь вызовем портье, — решил подпоручник.

Пан Ясь, симпатичный блондин в возрасте около тридцати лет, показал, что работает в качестве портье в «Карлтоне» уже около шести лет. Живет в одной из подвальных комнат, около кухни. К его обязанностям относится делать утром закупки продовольствия, а потом держать в поле зрения входящих и выходящих из виллы, а также отпирать ночью дверь.

— Кто–нибудь входил или выходил из «Карлтона» после ужина? — спросил подпоручник.

— Я слышал стук входной двери, — объяснил пан Ясь, — выглянул в окно кухни и увидел, что вышла пани Медзяновская.

— Когда это было?

— Сразу после ужина.

— А кроме нее?

— Больше ничего не слышал.

— Вы были внизу, в кухне?

— Да. Все время.

— Значит, если потихоньку открыть входную дверь, можно было войти в «Карлтон» так, чтобы вы ничего не заметили?

— Ну, если кто–то специально постарался бы, то я мог и не заметить. Я, правда, сидел в кухне у окна, но мог и не заметить, — согласился портье.

Кроме того, пан Ясь подтвердил показания горничной, что из кухни он прошел прямо в салон, а на крик Рузи бросился наверх. Потом директор велел ему позвонить по телефону в милицию и «скорую помощь». Он звонил из «Соколика», потому что по телефону из «Карлтона» никак не мог с ними соединиться. Здесь телефон работает очень плохо. Они не раз жаловались на телефонную станцию, но пока безрезультатно. А в «Соколике» аппарат работает гораздо лучше. Потом по распоряжению директора он отворил въездные ворота и до того, как его вызвали, уже не выходил из салона.

— Когда вы бежали в «Соколик», дождь уже шел? — спросил полковник.

— Начинал накрапывать. А когда открывал ворота, шел уже довольно сильно.

— Вы видели когда–нибудь этот молоток? — в свою очередь спросил подпоручник.

— Это наш молоток. Он лежит обычно в чулане около кухни.

— А сегодня вы его видели?

— Нет, сегодня не видел.

— Откуда взялась лестница, прислоненная к балкону «Карлтона»?

— Я не видел никакой лестницы. Пан директор говорил, что преступник поднялся по лестнице, но я ее не видел.

— Припомните. Когда вы бежали в «Соколик», то не заметили лестницы, ведущей на балкон?

— Не заметил.

— Вы нервничали и торопились, чтобы как можно быстрее вызвать «скорую помощь». Но когда вы уже позвонили туда, куда собирались, то возвращались уже спокойнее, правда? И не заметили лестницу?

— Не видел, — уперся портье, — тогда я тоже спешил, чтобы сказать, что «скорая помощь» уже в пути. Ни молотка, ни лестницы я не видел.

И этого свидетеля подпоручник Климчак отпустил домой. Следующие показания давал директор. Он был в кухне. Потом на минутку поднимался в столовую, чтобы сказать несколько слов горничной. Уже около девяти часов поднялся по лестнице на второй этаж в свою квартиру, чтобы посмотреть, чем занимаются его сыновья. Когда услышал, что телевизор работает, спустился вниз, вместе с сыновьями.

— Когда вы вышли из своей комнаты, вы должны были пройти мимо комнаты, занимаемой ювелиром. Вы ничего не заметили?

— Нет. Иначе я не пошел бы в салон.

— А вы не обратили внимания, что кто–то спускался по лестнице перед вами или после? А может быть, вы что–то слышали?

Директор задумался.

— Это трудно вспомнить. Я вообще не обращаю внимания на такие мелочи. По–моему, кто–то что–то кричал или хлопал в ладоши на третьем этаже. По–моему… По–моему, передо мной вниз пошла пани Роговичова.

— Вы видели лестницу? Откуда она взялась?

— Это наша лестница. Она всегда стоит у торцовой стены «Соколика». Там я ее видел сегодня утром.

— А этот молоток?

— Это тоже наша собственность. Мои мальчики играли с ним днем.

— А в холле вы его не видели?

— Нет. Я заметил его только тогда, когда пан подпоручник показал мне на него.

— Вы видели эти украшения?

— Да. Пан Доброзлоцкий как–то пригласил меня в свою комнату и показал их, он работал над их завершением.

— Как вы думаете, сколько они могли стоить?

— Пан Доброзлоцкий оценивал их в сумму около 10 000 долларов.

— Еще одно. Вы недавно купили автомобиль «Москвич»?

— В этом нет никакой тайны. Я постоянно на нем езжу. Купил его в рассрочку.

— И сколько вы вносите ежемесячно?

— Три тысячи злотых.

— По–моему, это больше, чем ваша зарплата?

Директор покраснел.

— Вы меня подозреваете?

— Я всех должен подозревать. Прошу ответить на мой вопрос.

— Я по профессии архитектор. Время от времени я делаю гуралам, и не только им, проекты домов. Я хорошо изучил искусство проектирования в закопанском стиле. Работы у меня могло быть значительно больше, но я не принимаю заказов из–за недостатка времени, а также и потому, что у меня нет финансовых затруднений. Кроме того, моя жена также работает.

— Пока достаточно. Благодарю вас. Прошу вас, однако, не уходить из «Карлтона».

— Я буду у себя. Я только хотел бы обратить ваше внимание на то, что гости, сидящие в салоне, уже начинают нервничать. Их нельзя отпустить?

— Пока нет. Пусть ждут. Они должны понять, что дело слишком серьезное, чтобы принимать во внимание, что кто–то из них поспит этой ночью на несколько часов меньше. Дело идет о покушении на жизнь человека и краже стоимостью в миллион злотых. Объясните им это.

— Я считаю вполне правдоподобным, что виновным является директор, — сказал подпоручник после его ухода. — Когда ювелир вышел из комнаты, он проскользнул туда, а когда Доброзлоцкий вернулся, он шарахнул его по голове. Мотив преступления совершенно ясен. Нелегко выплачивать каждый месяц кредит в 3000 злотых, даже имея жену, которая зарабатывает полторы тысячи. Я случайно знаю размер зарплаты его супруги.

— А что с этой лестницей и с выбитым стеклом? — спросил полковник. — Что касается мотива, то при такой огромной стоимости украшений подобный мотив подходит ко всем, не исключая нас с вами. Нужно искать не мотив, а ответ на вопрос: кто и каким образом?

Это рассуждение было прервано приходом в столовую одного из милиционеров. Он подал подпоручнику листок бумаги, объяснив, что нашел его в коридоре на втором этаже. По–видимому, владелец не заметил этой потери.

Это было короткое письмо. Оно было написано, как стало ясно из содержания, сыном пани профессора. Зигмунт Рогович одолжил у приятеля автомобиль, на котором поехал на прогулку. В какой–то деревне под Плоцком он наехал на ребенка. Машина разбита, а у ребенка сломана нога. В деревне не было поста милиции, поэтому дело не приобрело официального характера, но селянин, отец ребенка, потребовал компенсацию в размере 20 тысяч злотых. Ремонт разбитой машины тоже влетит в копеечку, потому что у него поврежден кузов, разбит радиатор, не говоря уже о крыле, фарах и прочем. Отец ребенка угрожает, что если он не получит денег, то заявит в милицию. А так как у Зигмунта нет прав на вождение машины, то он стоит перед перспективой ареста и двух лет тюрьмы. В то же время владелец машины требует возмещения убытков. И сын умоляет мать о спасении и о том, чтобы она нашла деньги.

— Да, — серьезно сказал полковник, — я говорил, что мотив убийства может подойти к любому. Каждого из нас такая сумма обеспечила бы до конца жизни, потому что почти каждый из нас испытывает в большей или меньшей степени финансовые затруднения.

— Вы правы, — заметил подпоручник, — тем более что произошла еще одна странная вещь. Роговичова живет на первом этаже, а директор заметил, что к началу телепередачи она спустилась по лестнице. Впрочем, нам известно, что письмо она потеряла на втором этаже. Кроме того, она фармацевт и немного знает медицину. Хорошо рассчитала, каким образом ударить, чтобы убить или оглушить человека.

Полковник улыбнулся.

— Для этого не нужны какие–то особые знания. Достаточно взять тяжелый молоток и хорошо замахнуться. Тем не менее показания директора, как и найденное письмо, действительно, представляют интерес. Кто знает? Может быть, эта женщина в борьбе за свободу своего сына решилась даже на преступление?

— Сержант, — приказал подпоручник, — вызовите сюда Марию Роговичову.

Глава шестая

В столовую вошла пани профессор, которую подпоручник попросил занять место напротив себя. Сбоку, у другого стола, сидел милиционер, ведущий протокол. Полковник Лясота устроился за подпоручником в некотором отдалении от стола и благодаря этому мог наблюдать как за молодым офицером, так и за допрашиваемой. Выбором такого положения полковник как бы подчеркивал, что находится в «Карлтоне» неофициально и ничем не хочет мешать младшему коллеге.

Пани профессор давала показания ровным, спокойным голосом.

— Мария Роговичова. Семейное положение: вдова. Сын 23 года, дочь 19 лет. Профессия: профессор фармакологии в фармацевтическом отделе Академии медицинских наук в Белостоке. Образование: высшее. Научное звание: доктор фармакологии. Возраст 46 лет. Место жительства: Белосток, улица Варшавская.

Пани Роговичова подтвердила ту часть показаний горничной и директора, которая касалась течения событий до того, как был обнаружен раненый Доброзлоцкий. Она наложила ему повязку. Рану продезинфицировала, стараясь остановить кровотечение. Врач «скорой помощи», который снял повязку и исследовал рану, признал, что и он, кроме укола для поддержания сердечной деятельности, на месте больше ничего сделать не может. Тела она не передвигала, только положила раненому подушку под голову. Около раненого она находилась все время до прибытия «скорой помощи», а потом милиции.

— Вы разбираетесь в медицине?

— Настолько, насколько в ней разбирается каждый фармацевт. В институте мы изучаем некоторые предметы из области медицины. Разумеется, не так обширно. Во всяком случае, студентов учат оказывать первую медицинскую помощь при несчастных случаях, накладывать повязки и тому подобное. Фармацевт, работающий на селе, разбирается в этом лучше, чем профессор академии. Ведь там, где нет врача, при несчастных случаях бегут именно в аптеку. Обычно я не сталкивалась с подобными случаями, как у пана Доброзлоцкого. Однако оказалось, и врач «скорой помощи» это подтвердил, что я все сделала правильно и, быть может, моя помощь спасла ювелиру жизнь.

— Перевязывая Доброзлоцкого, вы видели в комнате раненого этот молоток?

— Нет… Никакого молотка там не было.

— Но этот молоток вы видели раньше?

— По–моему, видела. Сейчас, сейчас… Я должна вспомнить. Да, когда мы возвращались с прогулки, какой–то молоток лежал на лестнице, но я не знаю, этот или другой. Пани Зофья Захвытович держала молоток в руках. Она потрясала им и говорила, что разбила бы голову своему мужу, если бы узнала, что Анджей ей изменяет.

— Она это говорила серьезно?

— Да нет, конечно, шутила! Мы вернулись с прекрасной прогулки и были в отличном настроении. Никто не мог предвидеть несчастья, которое вскоре нас настигло. За жизнь мужа пани Захвытович можно быть совершенно спокойным. Он совершенно порабощен своей супругой и находится у нее «под каблуком». Он вряд ли осмелится посмотреть на другую женщину. Скорее… — тут Роговичова оборвала фразу.

— Если я правильно понял вашу мысль, — вмешался полковник, — то скорее у пана Захвытовича был повод взяться за молоток. Не так ли?

Пани профессор усмехнулась.

— Я этого не говорила.

— Я видел в Закопане пани Захвытович. Впрочем, ее трудно было бы не заметить. Даже машины останавливаются, когда она идет по улице. Кто эти молодые люди, с которыми она всюду появляется?

— Какие–то местные жители. Я не знаю их имен.

— Прошу прощения, пан полковник, — вмешался милиционер, который как раз вошел в комнату, — вы говорите о той ненормальной, которая носит на палке плетеную корзинку, высокие голубые сапоги и рыбацкую шляпу?

— Именно так одевается пани Зося, — подтвердила Роговичова.

— Это местные ребята. Я их хорошо знаю. Один, Яцек Пацына, живет на Гурках, прекрасный лыжник. Бегает в «Старте». Второй, Хенек Шафляр, проводник из Фонда отдыха трудящихся. Оба они порядочные парни, удивляюсь, что они сопровождают эту бабенку. Все Закопане будет над ними смеяться. Когда мы ехали сюда, я видел, как они шли улицей к трамплину в сторону городка.

— Они были здесь, — пояснила пани Роговичова, — условились с пани Зосей вместе пойти на дансинг в «Ендрусь». Пани Зося, это было еще до несчастного случая, выражала неудовольствие от того, что они запаздывают. Они пришли перед самым вашим приездом, после того как раненого осмотрел врач.

— И так внезапно ушли?

— Редактор Бурский посоветовал им, чтобы они ушли до приезда милиции, если не хотят быть замешаны в этом деле.

— Бурский? Журналист из Варшавы? Автор криминальных повестей? И последней — «Преступление в Доме товаров»?

— Тот самый. Он живет в «Карлтоне» уже две недели.

— Что–то пан редактор слишком любезен и заботится, чтобы у нас не было слишком много работы. Надо поговорить с ним на эту тему. Но, возвращаясь к нашей беседе, вы больше не видели этого молотка?

— Пани Зося что–то с ним сделала. По–моему, принесла его в «Карлтон».

— Вспомните получше.

— Не помню. Я была очень взволнована.

— Чем? Ведь несчастный случай произошел только вечером?

— Это мои личные дела. Они не имеют ничего общего с тем, что произошло с паном Доброзлоцким.

— Вы видели его украшения?

— Да. Он показывал их нам всем сегодня после обеда. Старинные перстни, бриллиантовое колье с перстнем…

— Вы разбираетесь в драгоценностях? Вы знаете, сколько стоят эти камни?

— Разбираться не разбираюсь. У меня не было такой возможности. Я никогда не могла себе позволить покупку таких украшений. Но понимаю, что они очень дорогие. Пан Доброзлоцкий, впрочем, и не скрывал того, что это колье уникально. Он произнес нам по этому поводу целую лекцию.

— А как бы вы оценили стоимость драгоценностей?

— Откуда я знаю? Может быть, два миллиона злотых? А может, еще больше?

— Прошу вас, однако, напрячь память и вспомнить, где лежал этот молоток?

— Наверное, я не вспомню. Я уже два раза говорила вам, что не помню. Если бы знала, не стала бы окружать это тайной. А что, это так важно?

— Прошу вас, присмотритесь к этому молотку повнимательней. Вот тут, в самом начале рукоятки. Что вы видите?

— Два пятнышка, это, наверное, кровь?

— А здесь, на молотке?

— Волоски. Седые волоски. Такие были у пана Доброзлоцкого. Значит, этим молотком?..

— Да. Это орудие преступления. Я скажу вам, что мы нашли его на канапе в холле.

— Страшно. Это значит, что один… один из нас…

— Вот именно. Вы правильно поняли, что один из гостей пансионата решился на преступление. Вы подозреваете кого–нибудь?

— Нет. Никого! Я не могу в это поверить. Ведь там выбито стекло, а под балконом стоит лестница…

— Значит, по–вашему, преступник поднялся по приставной лестнице, выбил стекло, проник в комнату, оглушил молотком ювелира, забрал драгоценности, ушел тем же путем, а позднее был так любезен, что вошел в «Карлтон» и положил этот молоток на канапе?

Роговичова молчала.

— Расскажите нам, как обстояло дело за ужином. Кто первый встал из–за стола?

— Инженер Жарский. Он ушел раньше, чтобы отремонтировать телевизор.

— И потом пан Жарский все время был в салоне?

— Да. Он никуда не выходил. Мы слышали всякий писк и свист из телевизора. Сидя за столом, мы даже сомневались, что инженеру удастся исправить телевизор. Ведь он по образованию не электротехник, а механик. Работает на металлургическом заводе.

— Однако ему это удалось?

— Да. Но уже около девяти, за несколько минут до начала «Кобры».

— А кто следующий вышел из столовой?

— По–моему, пан Доброзлоцкий. Да, наверное. Он еще попросил пани Рузю принести ему наверх чай. Именно поэтому горничная нашла его лежащим на полу. Если бы не чай, его могли бы обнаружить только утром. Никто не заинтересовался бы его отсутствием, потому что ювелир редко вечерами спускался в салон. И он умер бы от потери крови. Этот чай спас ему жизнь.

— Вы больше не видели Доброзлоцкого? Разумеется, здорового?

— Нет. Не видела.

— А когда вы вышли из столовой?

— По–моему, сразу после ювелира. Нет, вначале пани Медзяновская, а потом я.

— Вы пошли в свою комнату?

— Да.

— И что вы там делали?

Мария Роговичова удивленно посмотрела на подпоручника, пожала плечами, но спокойно объяснила:

— Вначале я занималась своим гардеробом, потому что на ужин переоделась в другое платье, а потом читала.

— До самого выхода?

— До самого выхода.

— А вы не выходили из комнаты?

— Странный вопрос. Выходила один раз в ванную.

— Может быть, вы заметили кого–нибудь в коридоре?

— Нет, я никого не видела. — пани профессор заметно разозлилась. По выражению ее лица было видно, что эти мелкие вопросы она считает обычной придирчивостью милиции, которая «цепляется к порядочным людям».

Подпоручник, однако, не обращал внимание на недовольство Роговичовой и продолжал дальше:

— А инженер был тогда в салоне?

— Наверное, был.

— Вы его видели?

— Видела.

— Но ведь, проходя из вашей комнаты в ванную, невозможно увидеть телевизор. Аппарат стоит не против входа в салон, а несколько сбоку.

Пани профессор несколько опешила, но быстро нашла ответ.

— Когда я вышла из ванной, подошла к двери салона, потому что хотела спросить инженера, можно ли рассчитывать на сегодняшнюю «Кобру». Я видела, что пан Жарский стоит, нагнувшись над аппаратом, и что–то делает внутри.

— А что он ответил на ваш вопрос?

— Я его ни о чем не стала спрашивать. Увидела, что человек занят, и вернулась в комнату.

— А инженер вас заметил?

— Скорее, нет. Он был занят телевизором.

— Хорошо, — согласился Климчак, — перейдем теперь к другому. Минуту назад вы сказали, что после обеда были очень взволнованы. Можно узнать, чем? Видом украшений пана Доброзлоцкого?

— Вы шутите?

— Итак, что же вывело вас из равновесия?

— Это мое личное дело. Оно не имеет никакого отношения к краже. Я уже вам это сказала.

— К сожалению, я тоже должен вам объяснить, что для милиции, ведущей следствие по делу покушения на убийство и краже в несколько миллионов злотых, нет никаких личных дел. Тем более когда дает показания одна из подозреваемых.

— Вы утверждаете, что это я совершила нападение? Что за глупость!

— Это совершил один из вас. Может быть, вы, может, кто–либо другой, в этих обстоятельствах подозреваются все. Поэтому я повторяю вопрос: что вас так взволновало?

— Я отказываюсь отвечать.

— Это ваше право. Тогда поговорим о другом. У вас двое детей?

— Да.

— Оба находятся на вашем иждивении?

— Да.

— Они учатся?

— Дочка — студентка Медицинской академии.

— А сын? Неужели двадцатитрехлетний мужчина находится на содержании мамочки?

Роговичова покраснела и опустила глаза.

— У моего сына слабое здоровье, — ответила она, — он недавно вернулся из армии и долго болел. Теперь он ищет работу. Что–то для себя подходящее.

Подпоручник иронично усмехнулся.

— Я не знал, что в армию берут людей со слабым здоровьем. Аттестата у него тоже нет? Он был слишком слаб, чтобы учиться?

— Я протестую против таких методов ведения допроса. Это вас не касается!

— У вашего сына есть права на вождение автомобиля?

— Какое отношение к нашему делу имеет ваш вопрос?

— Вы сказали, что сын ищет для себя занятие. Водители автомобилей нужны постоянно. Как долго вы намерены содержать этого дармоеда?

— Прошу вас прекратить! — Мария Роговичова, бледная от злости и волнения, вскочила со стула.

— Сядьте, пожалуйста, — сухо сказал офицер. — Допрос не закончен. Вы признаетесь в покушении на убийство Мечислава Доброзлоцкого и в краже драгоценностей?

— Вы так разволновали меня, чтобы в конце концов задать этот вопрос? Вы рассчитывали на то, что замученная вами женщина признается в несовершенном преступлении? Я много слышала о методах такого рода, но не предполагала, однако, что мне самой придется с ними столкнуться. Но вам это не удастся. Я не убивала Доброзлоцкого и не брала драгоценности.

— Я не говорил об убийстве, а только о покушении на убийство. Значит, вы не признаетесь?

— Нет.

— А я скажу вам, как это было. Возвращаясь из ванной, вы увидели, что ювелир спускается по лестнице и направляется к телефонной кабине. Может быть, вы видели его, когда он шел в столовую, чтобы напомнить Рузе о чае. Тогда у вас возникла мысль о краже. Кинувшись наверх, вы увидели молоток, лежащий на канапе у входа. Вы схватили его и поднялись по лестнице. Ювелир вышел из комнаты ненадолго и, как вы и предполагали, не запер дверь на ключ. Вы встали за дверью внутри комнаты и ждали возвращения Доброзлоцкого. Он вошел в комнату и хотел включить свет. Вы нанесли ему удар молотком в то время, когда он стоял к вам спиной. Потом вы забрали драгоценности, а шкатулку выбросили с балкона, разбив при этом стекло. Сбегая вниз, вы подбросили молоток на канапе.

Слушая этот рассказ, Роговичова успокоилась. Только легкая дрожь пальцев рук, лежащих на столе, свидетельствовала о ее волнении. Когда она снова открыла рот, слова звучали медленно и спокойно.

— И какие у вас есть доказательства для подтверждения этой сказки? Я все же немного ориентируюсь в уголовном кодексе и знаю, что милиция должна доказать преступление.

— С одной стороны, доказательством являются ваши фальшивые показания. С другой — неожиданная потребность раздобыть большую сумму денег. Легче всего ее было раздобыть, поднявшись с молотком на второй этаж.

— Вам нужно писать криминальные романы, а не работать в милиции. Когда это я дала, как вы это назвали, фальшивые показания? И почему мне внезапно понадобились деньги?

— Сейчас я вам прочитаю, — подпоручник взял у сержанта протокол, быстро нашел нужный фрагмент разговора. — Прошу, вот дословно мои вопросы и ваши ответы. Вопрос: «Вы пошли в свою комнату?» Ответ: «Да». Вопрос: «Что вы там делали?» Ответ: «Сначала занималась своим гардеробом, потому что перед ужином переоделась в другое платье. Потом читала». Вопрос: «До самого выхода?» Ответ: «До самого выхода». Вопрос: «А вы не выходили из комнаты?» Ответ: «Странный вопрос. Вышла один раз в ванную». Мы верно запротоколировали ваши ответы?

— Да, я так сказала. В чем дело?

— Это не совпадает с правдой. У нас есть доказательства, что вы были на втором этаже, потом оттуда быстро сошли. Именно с драгоценностями, после того как оглушили ювелира молотком. Вас видели спускающуюся по лестнице.

— Да. Я припоминаю, что за несколько минут до девяти часов поднялась на балкон второго этажа. У меня немного болела голова, и я хотела подышать свежим воздухом, поэтому и вышла постоять на балкон. Разве я не имею права выйти на балкон?

— Но не каждый в это поверит. Темно, холодно, начинает накрапывать дождь, а кто–то в одиночестве мечтает на балконе. И это в то время, когда из своей комнаты этот человек может выйти на террасу, имеющую крышу. Неужели вы не могли придумать ничего более правдоподобного?

Лясота кашлянул, подпоручник обернулся и спросил:

— Пан полковник имеет какие–нибудь вопросы?

— Если коллега позволит… Я хотел бы, однако, сразу предупредить пани Роговичову, что нахожусь здесь неофициально, но подпоручник был так любезен, что позволил мне ассистировать при некоторых следственных мероприятиях. Поэтому вы можете вообще не разговаривать со мной и не отвечать на мои вопросы. Наш разговор мог бы иметь только наполовину официальный характер.

— Мне все равно, кто меня допрашивает. Я не чувствую за собой никакой вины. Прошу вас задавать вопросы. Все равно вы ничего не узнаете.

— Видите ли, пани, я старше, гораздо старше вас. У меня есть дети, и я знаю, что такое родительская любовь. Однако вы совершаете большую ошибку, пытаясь скрыть, что ваш сын принадлежит к числу паразитов, которые спокойно пользуются плодами материнских трудов и не испытывают по этому поводу никаких угрызений совести. Хотя они уже являются взрослыми, требуют от матерей, чтобы те их содержали и расплачивались за получаемые ими удовольствия. Вы не хотите об этом говорить и в результате оказываетесь в опасном положении. Дело очень важное, а против вас есть серьезные улики. И вместо того, чтобы выкручиваться, как ребенок, вам лучше сказать правду.

Мария Роговичова по–прежнему молчала.

— Мы знаем, что вам неожиданно потребовались деньги, — продолжал полковник, — если вы не найдете в ближайшее время сорока тысяч злотых, молодой человек отправится в тюрьму. Для нас, людей, постоянно имеющих дело с подобными вещами, все это достаточно просто. Мне кажется, что для вашего сына было бы лучше, если бы он получил урок сегодня за мелкое преступление, нежели если бы он попал в тюрьму за что–то более серьезное. Боюсь, что этот молодой человек ведет образ жизни, который в конце концов приведет его к серьезному конфликту с правом. Но я понимаю, что вы, как мать, все еще верите в своего сыночка и пытаетесь его спасти. Мы совершенно случайно нашли потерянное вами письмо от сына и знаем, что он требует сорок тысяч злотых для того, чтобы скрыть результаты дорожного происшествия. У нас также есть показания, как это сказал подпоручник, утверждающий, что около девяти часов вы спустилась по лестнице со второго этажа. Вы сами понимаете, что подобных улик коллеге Климчаку достаточно для вашего ареста, на что прокурор, разумеется, даст санкцию. Вас раздражает столь подробный допрос. Подпоручник просто хотел дать вам шанс.

— Если бы я совершила нападение на ювелира, позднее я не спешила бы к нему на помощь.

— Напротив. Именно подобная забота была бы вполне понятна, чтобы скрыть свою истинную роль в этом деле. Любому показалось бы странным, что единственный, более или менее сведущий в медицине человек в этом обществе не оказывает раненому никакой помощи.

— Клянусь, что я не пыталась его убить. Несмотря на мое тяжелое положение, о котором вы знаете, мне даже в голову не пришла мысль о поисках спасения в этих бриллиантах. Действительно, прочитав письмо сына, я задумалась, откуда взять деньги. Сумма очень большая, но в данном случае речь идет не только о сумме, но и о времени ее получения. Мое финансовое положение не самое лучшее, но и не такое уж плохое. У меня выходит научный труд. Я получу за него более десяти тысяч. Одновременно у меня есть заказы на статьи в специальные журналы как в нашей стране, так и за границей. Еще я провожу испытания нового вида антибиотиков — и за них тоже получу определенную сумму денег. Следовательно, я могла бы выбраться из затруднительного положения собственными силами, тем более что у меня имеются определенные сбережения, как говорится, «на черный день». Я не поколебалась бы воспользоваться всем этим, чтобы спасти сына. Это неправда, то, что вы о нем говорите. Он хороший мальчик. Может быть, немного легкомысленный, но, в сущности, неплохой. Это моя вина, что он не захотел учиться. Я не сумела как следует им руководить. А что касается работы, то он еще успеет наработаться в своей жизни. Пусть у него подольше продлится радостная, ничем не омраченная молодость.

Подпоручник хотел прервать эти наивные рассуждения взрослой и достаточно опытной женщины, но полковник дал ему знак молчать. Пани профессор, умеющая, наверняка, много требовать от своих студентов, не могла критически отнестись к собственному ребенку. И она продолжила:

— Это произошло перед началом Второй мировой войны. Я была тогда молодой девушкой, и у меня был жених. Наша большая любовь оборвалась с его мобилизацией. Во время войны жених попал в лагерь для военнопленных. Во время бомбардировки погибли мои родители, я осталась одна. Я получила работу в провинции как помощница в аптеке. Хотя я любила своего жениха, я не смогла его дождаться. Слишком трудно было в то тяжелое военное время оставаться совершенно одной, без семьи и без кого–то близкого. Я вышла замуж за аптекаря, у которого работала. Я уважала его, и была ему хорошей женой. Когда он умер в 1948 году, я старалась вырастить детей. Благодаря мужу я получила фармацевтическое образование. Потом передо мной появилась возможность научной карьеры. Я переехала в Белосток, закончила аспирантуру, написала диссертацию и в конце концов несколько лет назад получила кафедру. О моем бывшем женихе до меня доходили только случайные известия. Я слышала, что после войны он не вернулся в страну, а поселился в Англии. Там, вроде бы, женился. Случайно я встретила его здесь в пансионате. Он недавно вернулся в страну. У него есть жена, семья. Все обошлось без трагедий и разбитых сердец. Между нами возникла спокойная симпатия, основанная на взаимном уважении и старых воспоминаниях. Мы не афишировали наше знакомство. Нет, однако, ничего странного, что, получив это роковое письмо, я побежала к другу с просьбой о совете и помощи.

— Это пан Доброзлоцкий?

— Нет. Ежи Крабе.

— Вы были в его комнате?

— Да. Я пошла наверх минут через пятнадцать после ужина. Показала ему письмо и обрисовала свое положение. Пан Крабе обещал одолжить мне немного денег, чтобы я могла заплатить десять тысяч злотых отцу ребенка и уговорить его подождать остальную сумму. Пан Крабе посоветовал мне также поторговаться с этим человеком. В конце концов ему не будет никакой выгоды от того, что мой сын сядет в тюрьму. Когда он увидит наличные, будет более сговорчивым. Ежи обещал мне также, что займется разбитой машиной. У него есть приятель, у которого имеется авторемонтная мастерская. Возможно, машину удастся починить за меньшую сумму, чем оценивает приятель сына.

— Сомневаюсь, однако, — заметил полковник, — что десять тысяч злотых смогут покрыть все издержки. Если даже отец ребенка уступит, то все равно возьмет круглую сумму. Он ведь также отдает себе отчет, что держит в своих руках судьбу вашего сына.

— Я знаю, что этого не хватит, но это позволит мне выиграть время. Пан Крабе посоветовал мне обратиться в кассу взаимопомощи нашего союза. Он объяснил мне, что из этого источника я смогу получить еще десять тысяч. Я смогла бы выплачивать их по тысяче злотых ежемесячно. Тем временем подоспели бы причитающиеся мне гонорары. Пан Крабе завтра вечером возвращается в Варшаву и обещал мне, что на этой неделе отправится в Белосток.

— Пан Крабе живет в комнате, расположенной недалеко от комнаты ювелира. Вы не слышали ничего подозрительного в коридоре либо в соседнем помещении?

— Не помню. Хотя… Да. Несколько раз кто–то прошел по коридору. Пани Зося тоже не была одна в комнате. Мне показалось, что оттуда доносятся голоса и звуки открываемой балконной двери. Кто–то также ходил по балкону.

— Это были мужские шаги?

— Пожалуй, нет. Этот кто–то тихо прошел мимо балконной двери пана Крабе. Скорее всего, это была женщина, которая шла в мягкой обуви. Но шторы были задернуты, и я никого не видела.

Я даже испугалась, что кто–то увидит меня у Ежи. Пансионат всегда является рассадником всевозможных сплетен на тему «кто с кем». Я предпочла бы этого избежать. Я была очень довольна, что портьеры опушены, и не собиралась интересоваться, кто там ходит по балкону. Я тоже постаралась выйти бесшумно, чтобы меня никто не заметил.

Пани Мария Роговичова замолчала. Только красные пятна на скулах свидетельствовали о том. что эта исповедь была для нее нелегка. Подпоручник вопросительно посмотрел на полковника.

— Если бы вы с самого начала сказали правду, мы не потеряли бы столько времени. — заметил полковник. — Вы можете пойти в свою комнату, но вам нельзя, как и остальным жителям, покидать виллу. Прошу вас внимательно прочитать протокол, подписать на каждой странице, возможно, там имеются какие–либо ошибки или неточности.

Пани профессор быстро пробежала глазами исписанные листки, подписала их и вышла из столовой.

— Можно было бы ее арестовать. — сказал подпоручник. — я совсем не уверен, что мы услышали правду.

— Она сказала правду, — добавил полковник, — но всю ли правду. не умолчала ли о чем–либо? Не вижу, однако, необходимости задержать ее. Ваше решение отпустить ее нахожу совершенно правильным. Это не она совершила нападение на Доброзлоцкого.

— Но улики говорят против нее. Существует также мотив преступления. Была у нее и возможность его совершить: возвращаясь от Крабе, она могла зайти к ювелиру.

— Да, все это говорит против нее, кроме одной важной детали,

— Какой? — спросил подпоручник.

— Вы забываете о лестнице, прислоненной к балкону. Роговичова не могла этого сделать. Если мы разгадаем загадку: кто и когда принес лестницу, то найдем преступника.

Глава седьмая

Со второго этажа спустился один из милиционеров. Он был очень возбужден. В руке он держал маленький дамский носовой платок, в котором находились какие–то предметы.

— Пан подпоручник, — доложил он, — мы нашли украшения.

Он положил платок на стол и осторожно развернул. Перед глазами присутствующих предстала брошь и два кольца с цветными камешками.

— Это не те украшения. — разочарованно сказал подпоручник.

— Но точно такие же, только незаконченные, мы нашли в комнате ювелира!

— Возможно, — заметил полковник, — пан Доброзлоцкий изготовлял много безделушек на продажу. Это серебро и шлифованные камешки либо просто стекляшки. А украденные украшения сделаны из золота и бриллиантов. Найденные вами безделушки стоят самое большее несколько сот злотых. А драгоценности Доброзлоцкого оцениваются более чем в миллион злотых.

— Жаль, — сказал милиционер, — мы так обрадовались, когда нашли их в комнате этой чудачки.

— Зофьи Захвытович?

— Я не знаю, как ее зовут, — пожал плечами милиционер. — но это та, на которую оглядываются на улице. Она живет в комнате рядом с ювелиром.

— В таком случае, — решил подпоручник, — мы поговорим теперь с пани Захвытович. Пригласите ее сюда.

Пани Зося не вошла, а вступила в столовую с одной из самых лучезарных своих улыбок. Садясь напротив подпоручника, она так высоко приподняла платье, чтобы оно не помялось, что продемонстрировала не только фиолетовую нижнюю юбку, но и белые подвязки и кружевные фиолетовые трусики.

— Я так вам благодарна. — щебетала она, — что вы наконец меня вызвали. Я больше не могла там сидеть. Все превратились просто в мумии, никто рта не открывает, смотрят друг на друга так, как будто каждый из нас убийца.

— Я боюсь, что убийца действительно один из вас.

— Если кто–то из нас убийца, то это художник Павел Земак.

— Почему вы так думаете?

— Потому что это очень неприятный субъект. Постоянно молчит, а когда что–нибудь скажет, то только затем, чтобы досадить. Когда пан Доброзлоцкий показывал украшения, все их разглядывали и хвалили, а он молчал, только глаза у него горели, как у волка.

— Нельзя обвинить кого–то на том основании, что он выглядит симпатичным или неприятным, а также на основании зловредного характера. Обвинение строится на конкретных доказательствах.

— Но он был там!

— Где?

— В комнате пана Доброзлоцкого.

— Вы его видели?

— Видела, как он туда входил, а потом слышала разговор. Когда пан Земак волнуется, а он, право, постоянно чем–то взволнован, то говорит очень громко. Моя комната находится рядом с комнатой пана Доброзлоцкого, разделяющая их стенка довольно тонкая, и я невольно должна была услышать его голос.

— И что он говорил?

— Кричал на ювелира. Я различала только отдельные фразы: «это свинство», потом — «угождение инстинктам глупого быдла», «где настоящее искусство», «настоящий художник так не делает», «вы просто ремесленник»… И в конце концов хлопнул дверью так сильно, что всякие безделушки подскочили на моем туалетном столике.

— Вы слышали, что он вышел из комнаты ювелира?

— Я слышала, как он хлопнул дверью. Разумеется, он вышел. Ведь, когда Рузя принесла туда чай, его уже там не было, а Доброзлоцкий лежал на полу.

— В какое время, разумеется приблизительно, вы видели художника, входящего в комнату Доброзлоцкого?

— Я не смотрела на часы, сразу после ужина пошла в комнату. Я собиралась на дансинг и должна была немного освежиться.

— Прошу прошения, что прерываю вас, но когда вы вернулись в свою комнату? Может быть, вы помните, в какой очередности гости выходили из столовой после ужина?

— Первым вышел Адась, простите, пан Адам Жарский. Он пошел ремонтировать телевизор. Сразу после него пан Доброзлоцкий. Потом то ли пан Крабе, то ли пани Медзяновская. Она собиралась в город. Я вышла после них. Когда я была уже в дверях, пан Земак бросил мне вслед какую–то гадость. Но я не стала реагировать на это и пошла прямо наверх. Минут десять я была в своей комнате, а потом решила воспользоваться ванной. Я вышла в коридор, но вспомнила, что наша ванная испортилась, а вторую на этом этаже жена директора заперла на ключ и не позволяет пользоваться ею гостям пансионата. Поэтому я вернулась к себе в комнату и вот тогда увидела, что пан Земак спускается по лестнице с третьего этажа, где он живет, и входит в комнату моего соседа. Он не постучал, а просто открыл дверь и вошел.

— Вам знакомы эти кольца и брошь? — подпоручник показал пани Захвытович серебряные безделушки, найденные у нее в комнате.

Пан Зося совершенно не смешалась.

— Вижу, что наша доблестная милиция сразу приступила к работе. Вы делали обыск в моей комнате? Они лежали на туалетном столике.

— Откуда у вас эти безделушки?

— Они не мои. Мне одолжил их пан Доброзлоцкий.

— Как это произошло? Прошу вас рассказать об этом подробнее.

— После обеда пан Доброзлоцкий показывал нам свои украшения и по этому случаю прочел целую лекцию об одном фракийском короле, который обманул англичан или французов, и подобные любопытные истории. Но бриллианты были великолепны! Я примерила их. Это колье мне очень было к лицу. У меня вообще тот тип красоты, что драгоценности, особенно бриллианты, смотрятся на мне очень хорошо. А так как вечером я собиралась на дансинг, то попросила ювелира одолжить мне этот комплект, колье, перстень и серьги. Если бы в таком виде я вошла в «Ендрусь», то оркестр перестал бы играть, а все женщины скончались бы на месте от зависти!

— И вы не побоялись бы одеть такие дорогие украшения на танцевальный вечер? Ведь их стоимость около двух миллионов злотых.

— Ничего бы с ними не случилось, потому что со мной шли два местных молодых человека. Оба они спортсмены. Их называют «моя личная гуральская гвардия». Если бы ювелир согласился на мое предложение, то ничего бы с ним не случилось, потому что у него не было бы одной ценной части украшений и никто бы не совершил на него нападения.

— Но откуда у вас появились эти серебряные украшения?

— Я как раз об этом рассказываю, а вы постоянно меня прерываете. Вернувшись после ужина в свою комнату, я решила еще раз попросить пана Доброзлоцкого. Может быть, он отказал мне из–за того, что там было слишком много народа, а наедине он будет более сговорчивым? Я постучала и вошла к нему. Пан Доброзлоцкий читал книгу. Он пригласил меня сесть и угостил шоколадными конфетами. Он всегда носит с собой конфеты или шоколадки, потому что отвыкает от курения, и всех угощает. Я просила его одолжить мне колье, даже обещала, что… что его поцелую. Он, однако, объяснил, что бриллианты не являются его собственностью и он не может их одолжить, даже если бы пошел со мной на дансинг, потому что я ему предлагала и этот вариант. Зато он вынул другую шкатулочку, обычную, такую, как продают гуралы, выбрал два кольца и эту брошь, вручил их мне и сказал: «Это серебро будет красиво смотреться на фоне вашего красивого платья, а колечки как будто специально созданы для этих прелестных пальчиков». — В подтверждение своих слов пани Зося показала красивые руки.

— Значит, вы также были в комнате ювелира?

— Да, но до Земака.

— Это вы так говорите. А он, наверное, будет говорить обратное. Это вы зашли в комнату Доброзлоцкого позднее и, раздраженная его отказом одолжить драгоценности, ударили его молотком.

Несмотря на такое обвинение, пани Зося не утратила уверенности в себе.

— Прежде всего, молоток лежал внизу, на канапе в холле. Я сама его туда положила, возвращаясь с прогулки. Был он там и тогда, когда я возвращалась после ужина наверх. Кроме того, у меня есть свидетель, который подтвердит, что я была в своей комнате в то время, как пан Доброзлоцкий еще расхаживал по своей комнате.

— У вас есть свидетель? Кто он?

— Я говорила вам, что хотела пойти в ванную. Но ванная была испорчена, а спускаться вниз мне не хотелось. Поэтому я решила воспользоваться умывальником в своей комнате. Я вернулась к себе и именно тогда услышала, как пан Земак ругается с паном Доброзлоцким. В это время ко мне пришел Яцек.

— Кто?

— Яцек Пацына. Один из тех молодых людей, с которыми я должна была идти на дансинг.

— Прошу вас говорить правду. Мы знаем, что эти два молодых человека пришли в «Карлтон» перед приездом милиции. Редактор Бурский посоветовал им покинуть виллу, пока не началось следствие.

— Это правда. Они пришли тогда оба, но до этого у меня был только один Яцек.

— Зачем?

— Уговаривал меня, чтобы я не шла на дансинг, а осталась бы с ним в моей комнате. Он собирался сплавить Хенека.

— Но зачем?

Пани Зося посмотрела на подпоручника с жалостью. Как можно не понимать таких очевидных вещей, что молодой человек хочет остаться в комнате наедине с красивой женщиной вместо того, чтобы идти на танцы? Но совершенно спокойно пояснила:

—– Яцек влюблен в меня и очень ревнует к Хенеку. Он часто приходит ко мне вечерами. Это очень умный молодой человек, хотя и лыжник. Мы беседуем с ним о спорте, об искусстве, о литературе…

У подпоручника на лице было написано удивление, потому что он не представлял себе подобной ночной беседы эксцентричной актрисы с молодым, сильным, прекрасно сложенным гуралом. Зато полковник, совершенно не стесняясь, рассмеялся и подмигнул левым глазом. Пани Зося не осталась в долгу и тоже усмехнулась. Было видно, что она нисколько не нуждается в том, чтобы офицеры поверили в существование этих интеллектуальных ночных дискуссий.

— Хорошо, — согласился подпоручник, — но каким способом Яцек выходил ночью из «Карлтона»? Насколько я понимаю, дверь пансионата запирается в десять часов. Он будил портье?

— Нет, ведь он же спортсмен. Он просто выходил через балкон.

— По лестнице?

— Зачем? У Яцека рост метр восемьдесят пять. Если он ухватится руками за балюстраду балкона, ему остается не более полутора метров высоты, чтобы попасть на нижнюю террасу. Что это для него значит?

— Он и сегодня вышел таким же способом? А может быть, он приставил лестницу, чтобы попасть в вашу комнату?

— Нет. Он пришел через входную дверь и так же вышел.

— Вы проводили его вниз?

— Нет. Я на него рассердилась. Даже руки ему не подала.

— Почему?

— Потому что он кретин! Как можно уговаривать женщину, которая специально пошла к парикмахеру, чтобы она отказалась от танцевального вечера и осталась дома? А кроме того, он испортил мне все лицо!

— Не понимаю.

Панн Зося сердито пожала плечами.

— Я же сказала вам. что вернулась в свою комнату, чтобы освежить прическу и внешность. Я покрасила помадой губы, зеленой тушью сделала глаза в стиле Клеопатры. А этому болвану захотелось нежностей. Он стер всю помаду, а вдобавок принялся целовать меня в глаза. За это человека можно убить! Я вытолкала его из комнаты и пригрозила, что если он не вернется с Хенеком, то я пойду на дансинг одна либо с кем–нибудь, все равно с кем. Он ушел как побитый пес.

— Вы утверждаете, что ссора в комнате ювелира была в то время, когда у вас находился Яцек?

— Да. Яцек еще заметил: «Ну и ругаются, как бы не дошло до драки».

— После того, как хлопнула дверь, в соседней комнате было тихо?

— Я ничего больше не слышала.

— А в вашей комнате были слышны шаги ювелира?

— Нет. Был слышен только гудящий кран, когда пускали воду, и скрип при открывании дверцы шкафа.

— А разговоры?

— Когда они велись обычными голосами, их не было слышно. Я явно слышала крики пана Земака. но ответы ювелира до меня не доносились.

— Вы слышали какой–нибудь звон, стук?

Пани Захвытович задумалась.

— Я слышала, как хлопнуло окно. Но это было значительно позднее, но я не могу сказать, в какой комнате это было.

— А что делали вы после ухода Яцека?

— Мне пришлось снова накладывать грим. Это заняло у меня минут пятнадцать, даже больше. Когда я услышала, что Адась исправил телевизор, взяла плащ на руку и спустилась вниз.

— Перед тем как спуститься в салон, вы выходили из своей комнаты?

— Нет, я никуда не выходила.

— А все–таки? Постарайтесь вспомнить.

Первый раз за время допроса пани Зося была захвачена врасплох. Она нервно теребила носовой платочек.

— Я выходила на балкон.

— Зачем?

— Хотела посмотреть, какая погода, и проверить, не замерзну ли я в одном плаще.

— Дождь уже шел?

— Еще нет, но было пасмурно. Звезд не было видно.

— Вот видите, пани, — слегка насмешливо сказал подпоручник, — как мы хорошо освежили вашу память. А может быть, вы вспомните, что вы делали на балконе? На ногах у вас были мягкие, домашние туфли, правда?

— Откуда вы знаете? Да, действительно.

— Слушаю вас.

— Было достаточно холодно. Я решила, что возьму на дансинг теплую шаль. Пани Загродская всегда мне одалживала свою белую шаль из ангорской шерсти. Я вошла к ним в комнату и взяла из шкафа шаль.

— Их комната не была заперта?

— Нет. Пани Загродская никогда не запирает балкон на ключ. Уезжая в Чехословакию, она также оставила комнату открытой со стороны балкона, и я знала об этом.

— Вы взяли шаль без спроса? А если бы из комнаты пропало что–то более ценное?

— Загродская — моя приятельница. Это меня совершенно не беспокоило. Она тоже не раз брала мои вещи без спроса.

— Где теперь эта шаль?

— Лежит вместе с моим плащом в салоне. Я не имела возможности отнести вещи в комнату. Один из милиционеров запретил нам покидать салон.

— Во время пребывания на балконе вы не заметили там ничего подозрительного?

Пани Зося ехидно улыбнулась.

— Когда я проходила около двери комнаты пана Крабе, слышала, как он несколько раз повторил: «Не беспокойся, дорогая, мы справимся с этим, все будет хорошо». Мне было страшно интересно, кому он говорит эти слова, и я заглянула туда сквозь щелочку в портьере. Представьте себе, что это был наш литератор. Он держал в объятиях пани профессора, гладил ее по голове, а она плакала. Ведь это взрослые люди, достаточно умудренные жизнью. У нее двое взрослых детей… Я сразу заметила, что за ужином она сидела как оглушенная, а несколько дней до этого была удивительно взволнована и обеспокоена. Одно должна признать: они прекрасно скрывали свои отношения. Даже я не догадалась, что между ними что–то есть…

Тут полковник уже не выдержал и громко расхохотался. Пани Зося, думая, что офицер милиции разделяет ее точку зрения, тоже улыбнулась. Подпоручник повернулся к старшему коллеге:

— У вас будут вопросы, пан полковник?

— Я хотел бы спросить пани о некоторых мелочах. Во–первых, часто ли вы приезжаете в Закопане?

— Каждый год регулярно в октябре, иногда в зимние месяцы.

— Давно ли вы знаете теперешних гостей пансионата?

— О, да! Почти все они приезжают в октябре на «золотую осень» в горы. Пана Крабе я встречаю здесь уже четвертый раз. Редактор Бурский бывает здесь каждый год уже десять лет. Загродские приезжают постоянно. Адась тоже частый гость. Пан Земак появляется обычно в середине сентября и живет до середины октября. В этом году приехал немного позднее. Только пани профессор я вижу в первый раз.

— Возвращаясь после ужина наверх, вы видели инженера Жарского, ремонтирующего телевизор?

— Видела, потому что заходила в салон.

— Зачем?

— Хотела уговорить Адама, чтобы он пошел на дансинг.

— Но вы же условились с двумя молодыми людьми?

— Ну и что? С Адасем было бы еще веселей. Он очарователен в обществе и великолепно танцует. Те двое гораздо лучше чувствуют себя на лыжах, чем на паркете во время твиста.

— Вы говорили с инженером?

— Я предложила ему пойти с нами в «Ендрусь», но он только буркнул: «Зачем? У тебя есть твоя «гуральская гвардия». Я ответила, что хотела доставить ему удовольствие, и пошла к себе.

— Пан Жарский невежливо с вами обошелся.

— Он просто ревнует. В прошлом году мы с ним подружились, одна ведьма даже примчалась со своими сплетнями к моему мужу. Мне пришлось потом объяснять Ендрусю, что там не было ничего плохого, просто симпатия, основанная на взаимопонимании двух родственных душ. Адась думал, что в этом году будет то же самое, но тут появились Яцек и Хенек, поэтому инженер сердится на меня, делая вид, что его это совершенно не касается.

— Расскажите мне еще, как вы вели себя, когда обнаружили Доброзлоцкого?

— Когда пани Рузя сбежала сверху, крича, что ювелир лежит в луже крови, все побежали наверх. Когда я увидела большое красное пятно, мне стало плохо и я потеряла сознание. Помню, что меня подхватил Адась. Очнулась я уже в своей комнате. Там были пан Крабе и инженер. Инженер сразу вышел, а пан Крабе остался до тех пор, пока я не почувствовала себя лучше. Я выпила стакан воды и вышла в коридор. Пани профессор накладывала повязку на голову пана Доброзлоцкого. Потом все сошли вниз, и я вместе с ними. Наверху остались директор и пани Роговичова. В салоне инженер включил телевизор. Шла «Кобра», но никто ее не смотрел.

— Все были тогда в салоне?

— Да. Директор тоже пришел и спрашивал у Яся, позвонил ли он в милицию и в «скорую помощь», и сказал, что пан Доброзлоцкий жив и, наверное, будет жить. Потом пришли мои мальчики. Яцек и Хенек. Но, разумеется, уже и речи не могло быть о дансинге. Редактор посоветовал им поскорее уйти из «Карлтона». Вскоре приехала «скорая помощь», а через несколько минут — милиция. Один из милиционеров задержал нас в салоне.

— А до нашего приезда никто не выходил из салона?

— Выходили. Почти все. Мы были очень взволнованы. Это обычно проявляется определенным образом. Туалет пользовался большим успехом, все курили, некоторые принесли запасы курева из своих комнат.

— Вы помните, кто выходил из салона?

— Помню. Пан Крабе принес пачку «Вавеля», потому что в Закопане невозможно достать никаких хороших сигарет. Их, видимо, покупают чехи и венгры. Инженер также выходил за сигаретами, он живет на первом этаже. Пани Рузя выходила на кухню, она принесла нам горячий кофе.

— И последний вопрос: пан Доброзлоцкий поддерживал приятельские отношения с кем–то из лиц, находящихся сейчас в «Карлтоне»?

Пани Зося задумалась.

— Близких, по–моему, ни с кем, хотя всех давно знал. Меня он знал, самое малое, лет пять. Знаю, что всегда с большим уважением говорил о пане Крабе. Над паном Земаком он слегка посмеивался, но тоже считал его очень способным художником, хотя немного манерным и излишне стремящимся к оригинальности и современности. Знаю, что с редактором Бурским он поддерживал дружеские контакты в Варшаве. Они бывают друг у друга и играют в бридж. Инженера Жарского пан Доброзлоцкий тоже знал много лет. Не раз ему объяснял, что надо посвятить себя либо искусству, либо технике. Гоняясь за двумя зайцами, Адась, по мнению ювелира, ничего не поймает.

— Не понимаю…

— Жарский работает в металлургии, но как любитель он пишет песенки, поэтому он и принадлежит к обществу, членами которого мы являемся.

— А пани профессор?

— До этого я ее не знала, но с паном Доброзлоцким она встретилась как со старым знакомым. Может быть, они встречались в Варшаве в нашем обществе? Она тоже принадлежит к нему, так как пишет научные труды, издаваемые как в стране, так и за границей.

— Значит, вы все хорошо знакомы друг с другом?

— Конечно. Не представляю себе, как бы пан Доброзлоцкий рискнул взять с собой в «Карлтон» такие ценные украшения и демонстрировать их незнакомым людям.

— Словом, — усмехнулся подпоручник, — здесь были только свои, только приятели, только хорошие знакомые и, несмотря на это, дело дошло до нападения.

Пани Захвытович ничего на это не ответила.

— Что ж, — сказал полковник, — думаю, что мы не будем больше вас мучать. Вы можете вернуться к себе в комнату, но прошу вас не ложиться спать. Неизвестно, может быть, нам еще придется прибегнуть к вашей помощи. Вы прекрасно помните течение событий. и ваши показания облегчают нам работу.

— Как актриса, я должна быть наблюдательна, — заметила пани Зося и, очень довольная собой, покинула столовую.

— Я пошлю милиционеров в «Ендрусь». чтобы привели сюда этих молодых людей. Могу дать голову на отсечение, что они находятся на дансинге. Рассказывают приятелям и знакомым о сенсационном происшествии в «Карлтоне». Не знаю, впрочем, существует ли возможность сговора этого Яцека с пани Захвытович? Вышел через входную дверь, а потом вернулся и поднялся по приставной лестнице. Подождали в комнате пани Захвытович, когда закончится ссора между художником и ювелиром, а потом вдвоем обтяпали это дельце. Таким образом, становится ясно, зачем потребовалась приставная лестница.

— Сомневаюсь, — заметил полковник, — но нужно их допросить. И чем скорее, тем лучше. По моему мнению, пани Захвытович не похожа на заговорщицу. Зато она прекрасно информирована обо всем, что делается в пансионате, хотя некоторые факты объясняет достаточно превратно. Например, присутствие пани профессор у Крабе.

Вспомнив комментарий пани Зоси, оба милиционера фыркнули от смеха. Полковник продолжал:

— Существует, впрочем, одна небольшая возможность, что преступление совершил Яцек Пацына. Может быть, он действительно влюблен в эту актрисочку и хотел добыть для нее драгоценности, хотя это не кажется мне правдоподобным. По моему мнению, Яцек покинул пансионат еще до того, как Доброзлоцкий сошел вниз. Рузя говорила, что он разговаривал по телефону и напомнил ей о чае. Тогда Яцека скорее всего уже не было в «Карлтоне». Пани Захвытович, наверное, работала над своим лицом самое меньшее двадцать минут. Нужно установить, кому звонил ювелир за несколько минут до нападения. Это может быть важным фактом.

— В пансионате, — вмешался один из милиционеров, — ведется книжка, в которую каждый, кто пользуется телефоном, должен записать номер и время разговора. Поэтому можно проверить, кому звонил Доброзлоцкий.

— Очень важно также время, когда произошел этот разговор. Ведь это были последние минуты перед нападением, а точное время совершения преступления может очень пригодиться в раскрытии этого дела.

Милиционер принес в столовую большую черную книгу. В ней были графы: дата, час, кто звонил, по какому номеру (местность), время разговора. Последним в этой книге был записан Мечислав Доброзлоцкий. Час: 20.45. Телефон 8805. В то же время графа «время разговора» была пуста. Проглядев другие записи, подпоручник убедился, что никто из пользующихся телефоном не записывал время, в течение которого длился разговор, если речь шла о местных звонках, потому что это не имело значения при оплате.

— Я знаю этот номер, — сказал сержант, — это «Гранит», один из пансионатов Фонда отдыха трудящихся.

— Значит, можно предположить с точностью до трех минут, что нападение на ювелира произошло без десяти минут девять. Он разговаривал две–три минуты, потом заглянул в столовую, сказал несколько слов Рузе и пошел в свою комнату. Там преступник уже ждал его с молотком в руке.

— Думаю, — добавил полковник, — что завтра утром нужно будет узнать в «Граните», кому звонил Доброзлоцкий и каково было содержание их разговора. Телефонную трубку, очевидно, снял портье. Он должен помнить, кого именно вызывал к телефону.

— А что вы думаете, — спросил подпоручник, — о показаниях пани Захвытович? Кроме того, что у вас сложилось впечатление, что это не она совершила это нападение?

— Эта пани только играет роль эдакой эксцентричной актрисочки, над которой все смеются. В сущности, это умная и хорошо владеющая собой женщина. Ее показания — это верх мастерства. Ведь она не могла знать, что нам известно и о чем мы будем ее спрашивать. Однако она рассказала нам только то, что хотела. Когда видела, что мы чего–то не знаем, то об этом и не говорила. И наоборот, догадываясь о наших сведениях, искусно их подтверждала. Но таким образом, чтобы не бросить на себя подозрения.

— Да. Как будто ей даже в голову не приходило, что мы ее подозреваем, но сумела отбиться от любого обвинения.

— Она сразу поняла, что Яцек Пацына — это большой козырь в установлении ее алиби. И даже не пыталась скрыть несколько двузначную ситуацию с нахождением молодого человека в ее комнате.

— Однако ее показания для нас очень важны, — заметил подпоручник. — Хотя я допускаю, что она обвиняла художника не только для того, чтобы помочь справедливости.

— Конечно. Интересно, что на эту тему скажет нам пан Земак? Вряд ли это будут дифирамбы в честь нашей кинозвезды.

— Даже когда она упала в обморок при виде лежащего в луже крови ювелира, постаралась сделать это тогда, когда поблизости находился сильный мужчина, — пан Жарский. Эта женщина никогда не делает ничего необдуманно.

— Думаю, что эти ее одеяния и это афиширование своих отношений с молодыми гуралами только игра, а не флирт или чувства.

— Наверное, — согласился подпоручник, — поэтому я не могу так легко, как пан полковник, вычеркнуть эту пани из списка подозреваемых. Бабенка делает все, чтобы создать вокруг себя атмосферу чего–то необыкновенного. Я понимаю, что начинающей кинозвезде реклама необходима как воздух, но ведь ей также нужны и деньги. Делая карьеру, некоторые идут по трупам. Быть может, пани Захвытович как раз переступит через труп ювелира. Такие деньги — это хороший старт.

— Рассуждение ваше правильное, — признал полковник, — но факты этого все–таки не подтверждают. Во всяком случае, пани Зося дала нам в руки определенную путеводную нить, надо за нее потянуть. Ну что, вызовем на беседу этого художника?

— А я бы предложил оставить его пока в покое. Кое–что мы о нем уже знаем, может быть, другие показания прольют дальнейший свет на визит пана Земака в комнату ювелира. Не будем преждевременно обнаруживать наши знания, — предложил подпоручник,— может быть, лучше вызовем теперь инженера? Он все время был в салоне. Мог заметить что–либо интересное.

— Пожалуйста, — согласился полковник.

По его лицу было видно, что он удивлен самостоятельностью молодого офицера милиции. Ему казалось, что в этом деле он будет единственным авторитетом, но уже во время первых допросов подпоручник Климчак продемонстрировал, что является человеком, который хорошо знает, к чему стремится. Полковник Лясота не был недоволен этим обстоятельством, скорее, приятно удивлен.

— Этот инженер, — заметил сержант, — часто бывает в Закопане. Я не раз видел его в течение последних лет. Постоянно с какими–то бабенками. Каждый раз с другими. Знаю также от официантов из «Орбиса», что когда пан Жарский развлекается, то на широкую ногу.

— Пригласите сюда пана Жарского, — приказал подпоручник, — может быть, он нам расскажет что–то о других жителях пансионата.

Глава восьмая

— Теперь послушаем инженера Адама Жарского. Может быть, он сможет рассказать нам что–нибудь важное об этом деле. Он все это время был в салоне. Это хороший наблюдательный пункт.

Жарский назвал свои анкетные данные: инженер–механик, работающий на металлургическом заводе во Вроцлаве и проживающий там же. Возраст 32 года. Холост.

— Что вы могли бы рассказать нам о событиях, которые произошли в пансионате после ужина? — спросил подпоручник.

— Боюсь, что немного. Со вчерашнего дня изображение в телевизоре было отвратительным, а сегодня днем он окончательно испортился. В жизни «Карлтона» это маленькая трагедия, особенно в четверг, когда все ждут «Кобру». Поскольку я немного разбираюсь в телевизорах, я решил его отремонтировать. Быстро поужинав, не допив даже чай, я приступил к работе. Мне удалось наладить эту коробку только перед девятью часами. Но в результате оказалось, что я напрасно трудился, потому что так никто и не стал смотреть «Кобру».

— После ужина вы все время были в салоне до девяти часов?

— Два раза я выходил ненадолго.

— Зачем?

— Сначала ходил на кухню. Там есть чуланчик с разными инструментами. Мне нужны были плоскогубцы и отвертка. Я принес их в салон и начал действовать. Но отвертка была большая и не подходила к шурупам телевизора. Мне пришло в голову, что у пана Доброзлоцкого, наверное, есть долото. Я пошел к нему, но напрасно. Он ничем не мог мне помочь, поэтому я вынужден был действовать с помощью обыкновенного перочинного ножа.

— Когда вы были у Доброзлоцкого?

— Сразу после окончания ужина. Сначала я пошел в салон, снял крышку телевизора и пошел в подвал за инструментами. Попробовал воспользоваться принесенной отверткой. Но так как она не подходила, поднялся наверх.

— В столовой кто–то еще был?

— Я не заглядывал в столовую. Проходя по коридору, видел одну Рузю.

— Прошу вас рассказать подробно о вашем пребывании в комнате ювелира.

— Тут нечего особенного рассказывать. Я постучал и, услышав «прошу», открыл дверь. Даже не заходил внутрь. Пан Доброзлоцкий сидел в кресле и читал книгу. Я спросил, есть ли у него маленькая отвертка или маленькое долото. Ювелир ответил, что у него есть только резец для работы по металлу, но он не подойдет для отвертывания шурупов. Я извинился и закрыл дверь.

— Дверь на балкон была открыта?

— Я не заметил, но, наверное, нет, потому что был бы сквозняк. Я ведь стоял в открытой двери, но не чувствовал сильного движения воздуха.

— А шкатулка стояла на столе?

— Нет. Хотя, может быть. Нет, по–моему. Я точно помню. На столе стояла обычная шкатулка с гуральской резьбой. Она была открыта, и я заметил в ней какие–то украшения, вроде тех, которые пан Доброзлоцкий продал сегодня утром на вершине Гевонта.

— А сколько примерно было времени?

— К сожалению, я не смотрел на часы. Вообще, что касается времени, я не смогу дать вам никакой информации. Я торопился, чтобы как можно скорее исправить этот несчастный телевизор и ни на что не обращал внимания. Только после работы я взглянул на часы.

— Кто–нибудь был тогда у Доброзлоцкого?

— Нет. Он был один и читал книгу.

— А в кухне вы кого–нибудь заметили?

— Да. Там был повар и две помощницы. Мы перебросились несколькими словами насчет телевизора. Повар предложил принести аппарат из «Соколика», если мне не удастся исправить этот.

— Направляясь к Доброзлоцкому или возвращаясь от него, вы кого–нибудь встретили?

— Нет. Никого. Но это же был один момент. Я быстро поднялся на второй этаж и сразу вернулся в салон, чтобы не терять времени. Я боялся, что не смогу его починить и придется приносить другой аппарат, это бы затронуло мое самолюбие. Раз уж я взялся за эту работу, было бы стыдно ее не выполнить.

— Понимаю вас, пан инженер. А во время вашей работы к вам никто не заглядывал?

— Да, конечно. Один раз кто–то заглянул, но когда я поднял голову от телевизора, уже никого не было. Кроме того, заходила пани Зося.

— Что ей было нужно?

— Она собиралась на дансинг с двумя поклонниками. Но этого ей казалось мало, и она хотела и меня привлечь к своей свите.

— По–моему, вы давно знакомы?

— Раз или два мы встречались в «Карлтоне» в прошлые года.

— Я думал, что это старый флирт или старая любовь.

— Вы ошибаетесь. Я не люблю толкотни.

— Больше никто не заглядывал?

— Пани Медзяновская тоже заходила в салон. Мы перебросились несколькими словами, и она быстро ушла, чтобы не мешать мне работать.

— Пани Медзяновскую вы знаете тоже по «Карлтону»?

— Нет. Мы были знакомы до этого. Мы оба из Вроцлава. Ее брат инженер и работает со мной на одном заводе. Она до недавнего времени также работала во Вроцлаве. Только три года, как Медзяновская переехала в Варшаву и стала работать у американцев.

— Вы видели когда–нибудь этот молоток?

— Разумеется. Это молоток из чулана с инструментами в подвале. Сегодня пани Медзяновская чуть не сломала ноги, запнувшись об него. Потом пани Зося воинственно размахивала им, а затем бросила на канапе в холле.

— Когда вы шли к Доброзлоцкому просить отвертку, этот молоток лежал в холле?

— Я его не заметил. Но я, действительно, не обращал внимания на то, что меня окружало, потому что был полностью поглощен этим проклятым телевизором, но если бы он был на виду, то я наверное, его заметил бы. Он слишком бросался в глаза на красном фоне обивки канапе. Тем более что холл у нас небольшой и там горит сильная лампа. Скорее всего, его там не было.

— А видели вы Яцека Пацыну, входящего или выходящего из «Карлтона»?

— Входящего не заметил, выходящего тоже заметить было бы трудно, так как он имел обыкновение покидать некую комнату в позднее ночное время. И то не через дверь, как нормальные люди, а при помощи прыжка с балкона на террасу. Иногда он поднимается наверх очень романтично, как Ромео к своей Джульетте, по приставной лестнице. Мне даже жаль, что он не играет на мандолине и не поет серенад. Я бы тогда имел дополнительное удовольствие кроме внезапного пробуждения ночью от его прыжка на террасу. Я не раз срывался с кровати, уверенный в том, что началось землетрясение. Однако мне не хочется распускать ненужных сплетен, может быть, мы сменим тему? Я видел обоих поклонников нашей кинозвезды, но уже после трагедии. Они пришли в салон, чтобы забрать пани Захвытовыч на дансинг.

— А перед этим, около восьми часов, вы не видели Яцека?

— Я ведь уже объяснил, что нет. Что я мог увидеть, сидя в салоне над телевизором? С этого места не видна даже дверь в мою комнату, хотя она находится на расстоянии метра от входа в салон.

— Жаль. Вы единственный человек, который все время был на первом этаже. Если бы мы знали, кто и когда поднимался по лестнице, кто и когда спускался сверху и когда исчез этот молоток, то были бы близки к развязке.

— Мне очень жаль, но больше я ничего не могу сказать.

— А кого из гостей «Карлтона» вы знаете ближе?

— Прежде всего, как я уже говорил, пани Медзяновскую. Мы работали вместе с ней в одной организации.

— Какой?

— В одном из центров торговли с зарубежными странами.

— А что там делала пани Медзяновская?

— Официально она считалась советником. Занималась корреспонденцией на иностранных языках, потому что хорошо владеет английским, немецким, французским и даже чешским.

— А потом она оставила эту работу?

— Разумеется. Когда она завязала контакты с иностранцами, то перешла на работу в американский концерн, поставляющий Польше машины. Ей предложили там хорошие условия, потому что она уже неплохо разбиралась в этой отрасли. Американцы ей хорошо платят, но это им окупается. Они узнали, что мы вынуждены вести с ними переговоры, потому что без определенных американских машин мы не можем выпускать некоторую продукцию. Нет ничего странного, что до сих пор концерн США благодарен этой женщине и платит ей зарплату, хотя она, собственно, ничего не делает.

Полковник слегка улыбнулся.

— Хорошо устроилась. Можно позавидовать!

— И есть чему. Зарплата в долларах. Подарки и соответствующее положение.

— Она замужем?

— Разведена. Ее муж, говорят, воевал в Армии Крайовой и через год или два после войны смылся за границу. Оттуда он уже не вернулся, только прислал документ о разводе. Впрочем, и пани Бася не теряла даром времени. Только потом она связалась с иностранцами.

— А почему она сама не уехала за границу? При ее, как вы говорите, отношениях с иностранцами, это было бы нетрудно.

— Она снобка, но умная. Прекрасно понимает, что все ее положение основано на том, что она находится здесь.

— Не понимаю.

— Это же ясно. Когда сюда приезжают представители огромного концерна — американские миллионеры, пани Медзяновская первый человек рядом с ними. Она заключает контракты, ведет переговоры с министрами и директорами промышленных объединений. Кроме того, она возит их по стране и организует этим господам досуг, включая небольшой флирт. А если бы выехала в Англию или США, то оказалась бы там одной из многих служащих, которые главного директора видят раз в году, а разговаривают с ним раз в десять лет, а то и вовсе никогда. А пани Медзяновская умеет все рассчитать. Поэтому она до сих пор не замужем, хотя в кандидатах на ее руку недостатка не было.

— Но она могла бы найти богатого иностранца.

— Ох, — инженер насмешливо улыбнулся, — эти господа приезжают к нам совсем с другими намерениями. Они предпочитают улаживать такие дела скорее презентами. Дорогими, в нашем понимании, но ерундой, вписанной в дорожные расходы этих господ. Пани Бася знает, на что она может претендовать, и не заходит слишком далеко в своих желаниях. Теперь она как раз строит себе виллу на Мокотуве.

— Да? — удивился подпоручник. — Одинокая женщина и сразу целая вилла.

— Я не знаю всех подробностей. Знаю только, что пани Медзяновская хвалилась в «Карлтоне», что таких жилых помещений, какие будут у нее, найдется немного сегодня в Варшаве. Вроде бы, даже телефоны должны быть подобраны к цвету мебели и привезены из Швеции.

— Интересно! Ее доходы позволяют ей такую роскошь?

— Официально, наверное, нет. Больше я ничего не скажу, и так боюсь, что наговорил слишком много.

— Ох, нет, пан инженер. Сейчас мы разговариваем приватно, без протокола. Вы думаете, что она была бы способна взять этот молоток в руки и пойти с ним наверх в комнату ювелира?

— По–моему, нет. Она очень умная, даже хитрая, но умеет считать. Эти несколько тысяч долларов, которые она могла бы получить за эти украшения, имели бы для нее цену только здесь. Она отдает себе отчет в том, что за границей это слишком мало, чтобы устроиться там постоянно. А о своих удобствах она умеет заботиться. Не любит много работать. Она искала хорошей должности. Такой, где нужно работать лишь несколько часов в день или даже несколько дней в месяц. В конце концов она ее нашла, поэтому, скорее всего, будет за нее держаться.

— А эмоционально была бы она способна на такой поступок?

— Наверно. Хладнокровно размозжила бы чью–либо голову, если бы это укладывалось в ее расчеты. Именно поэтому, я думаю, что это не она.

— А пани Медзяновская не упоминала вам о своих планах выезда за границу на постоянное жительство?

— Она не раз рассказывала мне, какие великолепные предложения делают ей ее американские приятели: Италия, Англия или США на выбор. Но я в это не верю. Разумеется, концерн настолько велик, что мог бы устроить ее в любой стране, но на второстепенной должности. В Англии любой хорошо говорит по–английски, а в Польше знание этого языка является сильным козырем пани Баси. Это существенная разница.

— А кого из обитателей пансионата вы еще хорошо знаете?

— Что ж, остальные гости пансионата, кроме пани Роговичовой, постоянно живут в Варшаве. Я там бываю только время от времени. Тем не менее со всеми, кроме пани профессора, неоднократно встречался здесь, в «Карлтоне». Так получается, что одни и те же люди пользуются отпуском в октябре и проводят его в горах. Мало людей знают, что в Татрах в октябре чудесная погода — тепло и много солнца. Без преувеличения могу сказать, что знаю на вид всех приезжающих в этом месяце в Закопане. Кто хотя бы раз попробовал провести здесь свой отпуск, обычно через год возвращается. Таким образом и в «Карлтоне» подобралась группа людей, а мы называем себя «октябристами», которые встречаются здесь в это время года.

— Больше ничего вы нам не можете сказать об этих людях?

— Нет. Правда, мы встречаемся всегда в «Карлтоне», но меня не связывают ни с кем близкие отношения. Когда мы с этими людьми встречаемся вне Закопане, то после нескольких фраз даже не знаем, о чем говорить. Это понятно. Кроме воспоминаний о совместно проведенном отдыхе, нас ничего не связывает. Но поскольку эти наши встречи повторяются ежегодно, то мы вместе ходим на прогулки, играем в карты, развлекаемся, иногда даже ходим вместе в ресторан, каждый из нас достаточно много знает о других. Между нами возникла определенная, как бы это назвать, «отпускная симпатия», которая существует только в Закопане и не распространяется на другую территорию. Поэтому все гости пансионата прекрасно знают, что я инженер, работаю во Вроцлаве, а кроме этого в свободное время пишу песенки. Знают мой вкус, мой характер, мои пристрастия. И в то же время совершенно не ориентируются в моих знакомствах или в моем образе жизни в городе над Одрой. И наоборот. Я также знаю, чем занимаются теперешние жители «Карлтона», какие имеют доходы, какой пользуются репутацией профессиональной или дружеской, но не знаю даже ни одного из их варшавских адресов.

Подпоручник от дальнейших расспросов отказался.

Пока Жарский читал и подписывал протокол, полковник пошевелился на стуле и спросил:

— Какой марки телевизор в «Карлтоне»? Разумеется, это уже не для протокола.

— Чехословацкая «Тесла». Большой аппарат, приобретаемый обычно для клубов, с большим экраном. Когда–то он, должно быть, был хорошим, а теперь развалина. Каждый крутит его ручки и регулирует, независимо от того, понимает в этом что–нибудь или нет. При такой эксплуатации уже через три года телевизор выходит из строя.

— У меня старая «Висла», — продолжал полковник, угощая инженера и подпоручника сигаретами, — но несмотря на это, я ею очень доволен. А у вас какой телевизор?

— У меня вообще его нет. Холостяку он не нужен.

— Конечно, — рассмеялся полковник, — у холостяка есть другие, значительно более приятные развлечения, чем просиживание по вечерам около мерцающего экрана.

Инженер и подпоручник усмехнулись в ответ.

— У моей «Вислы» иногда подводит стабилизатор и звук. Это, по–видимому, характерно для всех подобных аппаратов. Тогда все трещит и пищит, аж в ушах звенит. Наверное, и здесь было то же самое?

— Аппарат в «Карлтоне» совершенно расстроен, мне пришлось проверить все узлы, подкрутить кое–какие винтики. Стабилизатор тоже вышел из строя.

— Я всегда завидую людям, которые умеют чинить всякие поломки. Я в этом смысле — пустое место. Даже с пробками у электросчетчика я не всегда справлюсь. Как–то начал их чинить и чуть не устроил пожар. А телевизор — это для меня «черная магия». Знаю только, что «Висла» имеет восемь ламп, умею их заменить и отрегулировать, если начинают мигать. А с любой другой ерундой должен идти к специалисту. И хуже всего, что такому пану приходится платить столько, сколько он запросит. При этом он полчаса рассказывает, сколько тут было работы, сколько деталей он заменил и как при этом замучился. А я вынужден верить каждому его слову… «Тесла», наверное, устроена более сложно? Ведь это двенадцатиламповый аппарат?

Инженер вежливо поддакнул.

— Разумеется, «Тесла» больше и имеет более сложное устройство. Но если человек понимает в чем суть, то нет никакой разницы в ремонте восьми или двенадцатилампового аппарата. Принцип ведь тот же самый.

— Не будем больше задерживать пана инженера. Уже поздно, а остальные гости теряют терпение.

Жарский встал из–за стола.

— У вас уже есть какие–то подозрения?

— Это не так просто, — быстро ответил полковник, — мне кажется, что дело выглядит довольно безнадежным. В конце концов ведь можно было войти и выйти из «Карлтона», не обращая на себя никакого внимания. Лучшее доказательство — это Яцек Пацына, о котором мы только случайно узнали, что он в этот вечер был в пансионате, к тому же в комнате, расположенной рядом с комнатой ювелира. Думаю, что кто–то вошел в «Карлтон» с целью ограбления. Заметил молоток и на всякий случай спрятал его в карман. На втором этаже он заглядывал поочередно во все комнаты, пробуя, какая из них открыта. Вошел к Доброзлоцкому, увидел на столе драгоценности, сказал ювелиру что–то о том, что дверь надо запирать, и вышел из пансионата. На улице уже было совершенно темно. Бандит приставил к балкону лестницу и стал ждать того момента, когда ювелир выйдет из комнаты. Тогда он выбил стекло, проник внутрь и добрался до шкатулки. Услышав шаги на лестнице, он понял, что Доброзлоцкий возвращается. Он спрятался за дверью с молотком в руке, потом ударил ювелира, выскочил в коридор и быстро сбежал вниз. Риск встретить кого–либо был минимальный. Впрочем, кто бы его остановил? В пансионате нет обычая спрашивать встреченных людей, к кому они идут и зачем. Выходя с драгоценностями в кармане, преступник бросил молоток на канапе в холле. Не успел, однако, убрать приставную лестницу, потому что, по–видимому, не хотел терять время, чтобы отнести ее на обычное место, к стене «Соколика».

— Интересная теория, — согласился инженер, — она логически объясняет течение событий. Но мне кажется, что преступников следует искать среди тех людей, которые хорошо знали, что у Доброзлоцкого находятся очень ценные украшения и знали место, где находится приставная лестница, потому что… уже не раз пользовались ей, поднимаясь на этот балкон. Если бы это я вел расследование, то прежде всего проверил бы этот след. Когда я увидел Доброзлоцкого, лежащего на полу с разбитой головой, я сразу подумал, что это не несчастный случай, а преступление. Меня не удивил даже некий обморок. Но… боюсь, что и так уж слишком много сказал.

— Прошу вас, не упрекайте себя в этом, пан инженер, — отвечал полковник. — Наши мысли идут по одному пути, мы как раз идем по этому следу. Благодарим вас за ценную информацию.

Инженер встал, легко поклонился и вышел.

— Что вы скажете об этих показаниях? — спросил полковник.

— Не много они нам дают, — сделал вывод подпоручник, — интересно, что он обвинил пани Зосю и ее друзей.

— На пани Медзяновской тоже не оставил сухой нитки.

— Любой человек, характеризуя своих знакомых в подобной ситуации, будет говорить больше плохого, чем хорошего. Это свойственно людям. Тем не менее даже в этой отрицательной характеристике пани Барбары выделяются ее отдельные черты. Это особа решительная, умеющая создать себе положение и бороться за то, чтобы его удержать. Предполагаю, что пан инженер — один из неудачных претендентов на руку и сердце хорошо зарабатывающей служащей американского концерна. Отсюда эти обвинения в промышленном шпионаже. Во всяком случае, мы узнали, что пани Медзяновская строит себе виллу на Мокотуве. Это дорогое удовольствие. Деньги могут быть ей нужны.

— А кому они не нужны? — рассмеялся полковник. — Вам? Мне нужны. Боже мой, миллион злотых!

— Интересно, — начал подпоручник, — его…

Однако молодой офицер не закончил свою мысль. Он провел рукой по лбу и сказал, оправдываясь:

— Мне пришла в голову одна глупая мысль. Но это не имеет значения. Думаю, что и инженер рассказал нам только то, что хотел сказать. Как и пани Захвытович. С этой точки зрения их показания похожи.

— Каждый из этих людей знает, что является подозреваемым. В меньшей или большей степени. Поэтому каждый говорит очень осторожно и как можно меньше говорит о себе.

— Инженер, собственно, не является подозреваемым, — заметил подпоручник. — Он сидел внизу в салоне, и все слышали, как он ремонтировал телевизор. Он мог бы быть более разговорчивым относительно своих сожителей. А он говорил только о двоих, притом о женщинах.

— Но зато очень зло.

— Однако Медзяновскую он явно не обвинил.

— Потому что сделал это по отношению к пани Захвытович и ее приятелям. Он слишком умен, чтобы в одно и то же время обвинять сразу двоих, которые наверняка не являются соучастниками. Но и так достиг того или, по крайней мере, ему так показалось, что, если мы перестанем подозревать пани Зосю, то следующей в списке подозреваемых будет Медзяновская.

— Настоящий пинг–понг.

— Каждый отбивает от себя мячик подозрения в совершении преступления. Ничего странного, что в этой ситуации каждый хочет подбросить его кому–нибудь другому. Однако, — подвел итог полковник, — я считаю, что показания инженера очень важны, и в нужное время мы к ним еще вернемся.

В эту минуту вошел сержант и доложил, что двое разыскиваемых, Пацына и Шафляр, найдены и доставлены в «Карлтон». Находятся в телефонной кабине, их охраняет один из милиционеров.

— Где вы их нашли? — заинтересовался подпоручник.

— Известно, сидели в «Ендрусе». Обещали каждому, кто им поставит выпивку, что расскажут ему такую «бомбу», что он свалится со стула. В любителях недостатка не было, потому что сейчас, в мертвый сезон, в Закопане не случается ничего интересного. Поэтому ничего удивительного, что вина было много и оба парня прилично навеселе.

— Давайте сюда сначала Шафляра, — решил подпоручник, — а тот, второй, пусть подождет, и чтобы ни с кем не разговаривал.

— Это понятно. Когда я посадил их в телефонную кабину, то оставил с ними милиционера и сказал им, что будет плохо, если они будут разговаривать. Теперь сидят там тихо, как мыши. Особенно тот, второй, Яцек Пацына — у него поджилки трясутся.

— Хорошо. Потом мы это проверим. А пока приведите Шафляра, а за Пацыной следите, чтобы он не пытался завязать контакт с кем–либо из жителей пансионата.

— Не беспокойтесь, — заверил его сержант, выходя из столовой.

Хенрик Шафляр, проводник по Татрам, работающий в одном из домов Фонда отдыха трудящихся, был хорошо сложенный молодой человек. Узкие брюки обтягивали его мускулистые ноги. Широкие плечи, жилистые руки, хорошо развитая грудная клетка позволяли увидеть в нем человека, тренированного в лазанье по горам и находящегося в прекрасной физической форме. Но с этим телосложением контрастировала удивительно маленькая голова. Светлые волосы на ней вились не без помощи парикмахера, а голубые глаза смотрели внимательно.

— Пан подпоручник опозорил нас на все Закопане. Вывести нас из «Ендруся» под конвоем, как каких–то бандитов?! Если бы вы нам сказали или позвонили, что нужно прийти, мы давно бы уже были тут.

— По–моему, вам не очень хотелось это делать. Когда мы ехали в «Карлтон», видели вас торопящихся как можно быстрее покинуть эту территорию. Пришлось послать вам приглашение и дать почетный эскорт, чтобы вас снова кто–нибудь не вернул по дороге. А теперь говорите всю правду, потому что мы и так все узнаем.

— Пан подпоручник сегодня в плохом настроении, но ничего не поделаешь, может быть, мы встретимся когда–нибудь в другом месте и в лучшее время. Скажу правду, потому что мне нечего скрывать. Что вы хотите знать?

— Во сколько вы пришли первый раз в «Карлтон»?

— Если считать этот раз за второй, то первый раз мы пришли в девять часов. Может быть, немного позднее. Как раз нашли этого ювелира с разбитой головой. Вроде бы он еще дышал. Он что, протянул ноги?

— Это вас не касается. Я спросил, когда вы приходили до этого?

— До этого мы вообще не были.

— Кто из вас поставил к балкону лестницу? Наверное, ты, потому что Пацыну видели, как он входил на крыльцо.

— Яцек был тут? Теперь понятно, почему я целый час ждал его в «Кмицице».

— Когда вы были в «Кмицице»?

— Я пошел туда прямо с работы. Поужинал в своем доме ФОТ, как обычно. Потом принимал заявки на прогулку. Завтра мы идем на Красные Вершины, должен был это объявить, собрать деньги на билеты на проезд по железной дороге. Вышел оттуда уже после восьми. Мы условились с Яцеком встретиться в «Кмицице», чтобы вместе пойти оттуда за пани Зосей, чтобы пойти в «Ендрусь». Ждал, ждал, а он пришел только через час и наплел мне, что встретил какого–то знакомого, которому должен был помочь в поисках квартиры. А сам хотел меня надуть! Мог бы сказать прямо, что не нуждается в моем обществе. Я совершенно ничего не имел против этого!

— Ну уж, это еще не известно. Красивая женщина, хорошо одета, киноартистка.

Проводник громко рассмеялся.

— Хорошо одета! Стыдно с ней по улицам ходить. Люди оборачиваются, машины тормозят, даже лошади смеются. А что до остального? Мало ли красивых девушек приезжают каждые две недели в наш дом отдыха? И не такие помешанные, как эта кукла. У нее явно не все в порядке с головой.

— Не преувеличивайте.

— Пан подпоручник не верит? Как–то встречает меня на улице и говорит, чтобы я обязательно пришел к ней вечером, но тайком, чтобы никто меня не видел. Говорю, что приду, и спрашиваю, во сколько. Говорит, что в девять, и чтобы я приставил лестницу к балкону и влез по ней, через балкон. Мне это не очень понравилось, но раз уж я пообещал прийти, то не мог выкрутиться. Отправился тогда в «Карлтон». Калитка с улицы была уже заперта, но как раз появился портье Ясь и впустил меня. Я рассказал ему, а мы хорошо знакомы, потому что вместе ходили в школу, что я должен по лестнице влезть на балкон. Думал, что он умрет со смеху. «Ты думаешь, — говорит, — что ты первый, кто будет по ней лезть? В этом году у пани Зоей мода на приставную лестницу, я уже не одному помогал ее двигать». Влез я по этой лестнице на балкон, а потом в ее комнату, а пани Зосенька начинает со мной разговор о фильме, о каком–то писателе, который умер во Франции, а перед этим жил в «Соколике» и когда–то хотел ее поцеловать. Я слушаю, меня все это мало интересует, а она все болтает и болтает. Мне уже спать хочется, потому что я замотался в этих горах, завтра снова у меня прогулка, а она все говорит и говорит. Наконец спрашиваю ее, зачем она меня пригласила, выясняю, что я парень простой и для подобных приключений не гожусь. Попрощался с ней, слез с лестницы и поклялся, что больше себя так наколоть не дам.

— Зачем же вы условились пойти с ней и Яцеком на дансинг?

— Я совсем не собирался этого делать, но она встретила нас обоих и стала просить, чтобы мы с ней пошли. Яцек к ней явно неравнодушен, поэтому он сразу согласился, а мне не слишком хотелось это делать. Но она сказала, что мы хорошо проведем время, что на ней будет нечто такое, на что все вылупят глаза.

— Она так сказала? Когда?

— Это было два дня тому назад. Сегодня позвонила мне, напомнила о дансинге и снова хвалилась, что когда она войдет туда, то другие женщины умрут на месте.

— Помните, Шафляр, что вы даете очень важные показания, — предупредил подпоручник. — Если это неправда, то у вас будут неприятности.

— Пан подпоручник, я говорю правду! Я могу поклясться в костеле перед главным алтарем. Чтобы мне попасть под первую лавину, если я лгу!

— Ну хорошо, хорошо. Все проверим. Кто–нибудь видел вас в «Кмицице»?

— Конечно, видели. Официантка Марыся первая может подтвердить, что я пришел сразу после восьми и сидел час. Мы вышли с Яцеком ровно в девять. Одна пани из «Карлтона» тоже меня там видела. Я пришел раньше, она через каких–нибудь десять минут после меня, только выпила кофе и сразу ушла.

— Какая пани?

— Я не знаю, как ее зовут. Она живет на третьем этаже. Вроде бы работает у американцев. Ходит в коричневой замшевой куртке.

— Пани Барбара Медзяновская, — подпоручник уточнил показания Шафляра.

— Мне кажется, что этот парень сказал правду, — заметил полковник после его ухода, — но я согласен с вами, что пока его нельзя отпустить домой. Пусть подождет.

— Я тоже думаю, что он не врал… Значит, все–таки пани Зося?

— Возможно, что она была бы способна даже на преступление, чтобы добыть драгоценности, но только в том случае, если могла бы их носить и производить впечатление на других. Она не стала бы этого делать только из–за их стоимости. Впрочем, я поверю, что это она, если вы сможете мне объяснить, каким образом и когда она поставила перед балконом лестницу.

— Да, — согласился подпоручник, — с этой лестницей и с молотком у нас больше всего проблем. Одно противоречит другому. Посмотрим, что скажет второй из поклонников кинозвезды.

В отличие от приятеля Яцек Пацына не пытался держаться вызывающе. Он был испуганный, тихий, вежливый и воспитанный, не взял предложенную сигарету, уселся на краешке стула. Показания давал тихим голосом.

— Во сколько вы пришли в «Карлтон»? Говорите о том, первом разе.

Лыжник еще больше смутился. После долгого молчания он с трудом выговорил:

— Должно быть, около пятнадцати минут девятого.

— Встретили кого–нибудь, поднимаясь на второй этаж?

— Нет. Только телевизор страшно выл, и я заглянул в салон. Инженер Жарский что–то в нем крутил, но он, по–моему, меня не заметил.

— Что вы делали в комнате пани Захвытович?

Яцек выглядел еще более смущенным.

— Я хотел ее уговорить, — выдавил он, — чтобы она не пошла на дансинг, чтобы мы остались у нее.

— Так любишь беседовать о фильмах и литературе? — съязвил подпоручник. — Ведь вы же уговорились с Хенеком Шафляром, что пойдете втроем.

— Да, но если бы она согласилась остаться дома, то Хенек бы не рассердился. Хенек — это хороший товарищ. Зося его не интересует. У него столько этих бабенок из дома отдыха, что он едва успевает от них отбиться.

— А на тебя они не хотят смотреть, конечно, — рассмеялся подпоручник.

Пацына покраснел.

— Может быть, и смотрели бы, но пани Зося мне очень нравится. Она такая оригинальная и интеллигентная. Никогда не знаешь, что она скажет или сделает. Настоящая артистка.

— А как там твои тренировки? Вроде бы тренер велел тебе заниматься поднятием тяжестей?

— Да! — обрадовался лыжник. — Откуда вы знаете?

— Поэтому ты так часто таскаешь лестницу?

Полковник громко рассмеялся. Выражение лица молодого лыжника очень к этому располагало.

— Когда я, — пытался он что–то сказать в свое оправдание, но замолк на середине фразы.

— Скажи, Яцек, а, может быть, ты вошел не через дверь, а, как обычно, приставил лестницу и влез по ней через балкон?

— Нет. Я пришел нормально, через дверь.

— Странно. А вышел тоже нормально или скакал с балкона на террасу?

Яцек был красный, как свекла. Он понимал, что подпоручник издевается над ним, но не мог понять, откуда офицер милиции обо всем этом знает.

— Ну говорите, Пацына, — подгонял его Климчак, — что у вас, язык в горле застрял?

— Я спустился по лестнице.

— А теперь, когда вы видите, что мы все уже знаем, говорите правду. Что произошло в комнате пани Зоси?

— Я уговаривал ее. Хотел, чтобы мы остались у нее. А она разозлилась и вытолкнула меня за дверь.

— Почему?

— Сказала, что я ей испортил все лицо. И тушь на веках тоже размазал.

— Видимо, в комнате было очень жарко, — хмыкнул подпоручник.

Милиционер, пишущий протокол, не выдержал и фыркнул, что окончательно сконфузило Пацыну.

— А когда ты размазывал эту тушь на глазах, не слышал случайно, был ли в своей комнате пан Доброзлоцкий?

— Был. Слышал.

— Один? Из тебя слова надо вытягивать клещами.

— Не один, потому что с кем–то ругался.

— Что ты еще слышал?

— Я не слушал. Был занят.

— Этим размазыванием туши? Долго они ругались?

— Нет, недолго. Тот, другой, вышел и так треснул дверью, что она чуть с петель не слетела.

— Ты узнал по голосу, кто это был?

— Не узнал.

— Пани Захвытович тоже тебе ничего не сказала?

— Она велела мне идти прочь и не возвращаться без Шафляра.

— А во сколько ты вышел?

— Я не смотрел на часы, был зол на Зосю. Но должно быть, было пять или десять минут после половины девятого. Из «Карлтона» я пошел прямо в клуб «Кмициц», там меня ждал Хенек. На часах в раздевалке было без десяти девять. А из «Карлтона» до «Кмишица» самое большее десять минут ходу.

— Пани Зося не просила тебя приставить лестницу к балкону?

— Пан поручник все время говорит об этой лестнице. Раз или два я ей воспользовался, а смеху на целый год.

— А зачем ты влезал по лестнице?

— Пани Зося говорила, что когда кто–то кого–то любит, то постарается даже ночью подняться по приставной лестнице. Рассказывала, что так делал кто–то в Испании. А может, во Франции?

— И научила тебя соскакивать с балкона?

— Да нет… Зачем же будить портье, когда там нет и двух метров?

— Слушай, Яцек, а почему пани Захвытович именно сегодня так хотелось пойти на дансинг в «Ендрусь»? Она говорила тебе об этом?

— Да. Говорила, что на ней будет такая брошь, какой никто еще в Закопане не видел. Ювелир должен был одолжить ей ее, чтобы попробовать, обратят ли люди на нее внимание.

— Когда она это рассказывала?

— Два или три дня тому назад. Мы шли вместе с Хенеком и встретили ее на улице. Потом я был у нее в комнате, и тогда она снова говорила, как будет рада нацепить эту брошку.

— А сегодня она говорила что–нибудь на эту тему?

— Ни слова.

— А может быть, показывала тебе серебряные перстеньки и брошь?

— Не показывала, но что–то в этом роде лежало на туалетном столике.

— Ты видел этот молоток?

Яцек Пацына с любопытством взглянул на показанный ему предмет и покачал головой.

— Не видел. Обычный молоток.

— Я напомню тебе. Он лежал в холле на канапе.

— Не видел. Я быстро прошел через холл и взбежал по лестнице. Возвращаясь, тоже не смотрел по сторонам.

— По дороге встретил кого–нибудь?

— На лестнице никого не было, но когда выходил от Зоси, то пан Крабе входил в комнату пана Доброзлоцкого.

— Это точно был пан Крабе? Ты хорошо видел?

— Хорошо, ведь в коридоре горела лампа. Когда я открыл дверь и выходил из комнаты пани Зоси в коридор, пан Крабе как раз закрывал дверь в комнату ювелира. Я узнал его, хотя он был ко мне спиной.

— Ты знаешь жителем «Карлтона»?

— По виду знаю всех, а по именам только некоторых. Знаю пана Жарского, он был и в прошлом году, мы с ним несколько раз ходили в горы. Знаю, что он из Вроцлава и работает на металлургическом заводе. Хорошо знаю редактора Бурского, потому что он не раз приезжал делать репортажи с лыжных соревнований. Кроме того, он каждый год бывает здесь, и мы не раз встречались. Знаю пана Доброзлоцкого…

— Откуда?

— В прошлом году пан Доброзлоцкий тоже жил в «Карлтоне» и много ходил по горам. Нас познакомила пани Зося, а ювелир спрашивал, не мог ли бы он принимать участие в прогулках, проводимых Хенеком Шафляром. Поэтому мы оба его знаем. Пани Захвытович была с ним в дружбе. Он не раз говорил, что любит ее, как собственную дочь. Он смеялся, что если бы это была его настоящая дочь, то он воспитал бы ее лучше и у нее не было бы так перевернуто все в голове.

— Пани Зося говорила вам, чем занимается пан Доброзлоцкий?

— Он сам говорил, что у него срочная работа, поэтому в этом году он не ходит на прогулки. Зося объясняла, что он делает какие–то вещи на выставку из золота и дорогих камней.

— А пани Захвытович говорила вам, сколько могут стоить эти украшения?

— Нет. потому что она сама их не видела. Ювелир не разрешал смотреть на свою работу. Она только говорила, что несколько дней назад вошла в комнату пана Доброзлоцкого и увидела великолепную брошь. Именно ее она собиралась взять с собой на дансинг.

— А что, пан Доброзлоцкий обещал одолжить ей эту брошь?

— Не знаю. Тогда он сказал, что брошь еще не закончена, и сразу спрятал ее в шкатулку. Зося не говорила, разговаривала ли с ним потом на эту тему. Но, наверное, она рассчитывала, что раз он ее так любит, то не откажется дать эту безделушку на вечер.

— Хороша безделушка, — вздохнул полковник и добавил: — У меня больше вопросов нет.

— Мы проверим ваши показания, — сурово сказал подпоручник, — и если все так, как вы сказали, то вернетесь домой, в пока вам придется подождать.

— Когда же мы пойдем домой? Доходит двенадцать, а завтра утром на работу!

— Не раз ты позднее выходил из этой виллы, и ничего.

Яцек Пацына замолчал, подписал протокол и вышел из столовой в обществе милиционера, который его сопровождал.

Глава девятая

— Чертово дело, — простонал подпоручник. — Все выглядело, так, что один из них совершил это нападение. А после допроса вижу, что Хенека Шафляра нельзя принимать во внимание. Может, Яцек? Сам не знаю. Может, пани Зося? Оказывается, этот Крабе тоже навещал ювелира. Ничего не понимаю.

— Пока всех не допросим, у нас не будет полной картины того, что произошло в «Карлтоне» между семью тридцатью и моментом, когда горничная нашла Доброзлоцкого с раной в голове. Самые важные, впрочем, минуты с 20.45, когда ювелир закончил звонить по телефону и вернулся наверх, и 20.55, когда он уже лежал на полу. Прежде всего нам нужны эти десять минут.

— Яцек имел возможность подставить лестницу. Мог этим путем вернуться на балкон и украсть драгоценности. Ведь он же знал, что во время показа «Кобры» отдыхающие сидят у телевизора. Вошел на балкон и ждал удобной минуты. Комната ювелира как раз была пуста, и Яцек подумал, что Доброзлоцкий вернется наверх. Он не мог предвидеть, что ювелир пошел просто к телефону. Он выбил стекло, влез в комнату и, испуганный шагами возвращающегося ювелира, схватился за молоток.

— А что потом?

— Он забрал драгоценности и той же самой дорогой сбежал. Кинулся в «Кмициц», а нужно помнить, что этот парень прекрасный бегун, поэтому дорога заняла у него не больше пяти минут. Поэтому он мог прийти в клуб в то время, о котором говорил Шафляр. Вместе они вернулись в «Карлтон». Проходя через холл, Яцек подбросил на канапе взятый оттуда молоток. Сделал это для того, чтобы подозрение пало на кого–нибудь из жильцов «Карлтона». Таким образом, мы получаем разгадку лестницы и молотка.

— Это интересная версия, — признал полковник, — и правдоподобная. Хотя думаю, что составление такого хитрого и сложного плана несколько превышает умственный уровень этого молодого человека. Сомневаюсь, что пани Зося смогла так развить его интеллектуальность во время этих ночных бесед. Но во всем вашем рассуждении есть один слабый момент.

— Какой?

— Пани Зофья Захвытович призналась в том, что одолжила шаль в пустой комнате семейства Загородских. Она сделала это после ухода от нее Яцека и после исправления своей прически и макияжа, уничтоженного вследствие аргументов Пацыны, уговаривающего ее остаться дома. Поэтому она должна была проходить через балкон предположительно в то время, когда Яцек тайно ждал ухода ювелира из комнаты либо убегал из пансионата уже после кражи драгоценностей. Тем не менее пани Зося категорически утверждает, что приставной лестницы у балкона не было.

— Захвытович могла быть в сговоре с Яцеком.

— Повторяю, это не кажется мне правдоподобным. Зося, может быть, даже украла драгоценности, чтобы надеть их на дансинг и на другой день вернуть, как и шаль, но не склоняла бы Яцека влезть в чужую комнату. Это не сочетается с ее характером. Кроме того, я думаю что преступление совершил человек, у которого не было сообщников. Я не могу этого еще доказать, но мой нос мне это говорит. Если бы у ювелира было сто либо двести тысяч наличных, я поверил бы, что их украл этот лыжник. Но украшения? Что он будет с ними делать? Кому продаст?

— Не забывайте, пан полковник, что каждый год Яцек Пацына выезжает в зимнем сезоне за границу: в Австрию, Италию или Францию. Спортсмены, как показывают протоколы таможенной службы, имеют значительно большие способности к торговле, чем наши специалисты в Министерстве торговли. Они прекрасно знают, что где продать и что привезти. В любой стране у них есть торговые связи.

Полковник махнул рукой.

— Это все мелкие операции с контрабандой, не превышающие нескольких десятков или нескольких сотен долларов. А здесь речь идет о нескольких десятках тысяч долларов. Слишком крупное дело для спортсмена и для его сообщников. Я, конечно, могу ошибаться, и нужно внимательно исследовать эту версию, тем не менее у меня такое впечатление, что собака зарыта где–то в другом месте. А сейчас кого вы пригласите для беседы?

— Литератора. Пана Крабе. Яцек серьезно обвинил его своими показаниями. Посмотрим, что нам скажет следующий подозреваемый.

Ежи Крабе давал показания спокойно, говорил медленно, было видно, что он взвешивает каждое слово и старается рассказать слишком много.

Сразу после ужина он пошел в свою комнату. Зачем? Разговор за столом ее казался ему интересным. Каждый день одно и то же. Или идти пить водку в «Ендрусь», или смотреть телевизионную программу. В своей комнате у пана Крабе было несколько интересных книг. Поэтому он решил, что нет смысла рассиживаться в столовой, и поднялся на второй этаж. Впрочем, он всегда так делает. Разумеется, он знал, что пан Доброзлоцкий работает, но не отдавал себе отчет, что изготавливаемые им украшения стоят около миллиона злотых. Ювелира он знал с давних пор. Встречался с ним еще в Волденберге, где на протяжении военного времени находился в лагере для военнопленных. Позднее они не раз встречались на служебной и товарищеской почве. Оба они принадлежат к Обществу творцов. Оба также имеют обыкновение проводить сентябрь или октябрь в горах. Когда–то они одновременно лечились в Криницах, а также были на отдыхе в такое же время в Закопане. О дружбе между ними говорить не стоит. Они не были между собой на «ты». Это было скорее хорошее старое знакомство, основанное на взаимном уважении. Пан Крабе не выходил из своей комнаты до той минуты, когда услышал, что телевизор работает и что через несколько минут начнется «Кобра».

— Это все, что вы можете нам рассказать?

— Да, — ответил литератор.

— Вы располагаете таким ценным преимуществом, что даете показания в трезвом виде, но недостатком ваших показаний является их неправдивость.

— Пан подпоручник обвиняет меня во лжи?! — воскликнул допрашиваемый.

— Неужели действительно никто не навещал вас в вашей комнате между ужином и тем временем, когда вы сошли вниз? — спросил подпоручник. — Предупреждаю вас, что за ложные показания предусмотрено суровое наказание.

Крабе молчал.

— Я вижу, что вы рыцарь, — вмешался в разговор полковник, — но пани Роговичова уже рассказывала нам о своем визите в вашу комнату. Подтверждение этого факта не осложнит положения пани профессор, напротив, поможет нам установить, что эта женщина не имеет ничего общего с нападением. Я догадываюсь, что вы промолчали об этом только потому, что не хотели бросить никакого подозрения на старую знакомую.

Крабе вздохнул с облегчением.

— Искренне признаюсь, что не хотел говорить об этом именно из боязни вмешать Марию в эту историю. Кто может знать пути слепой материнской любви? Я не был уверен, что для спасения своего чада она не была способна взять в руки молоток и отправиться с ним в комнату ювелира. Ложно понятое чувство может довести мать даже до преступления.

— Итак, установим очередность событий. Когда к вам пришла Роговичова?

— Примерно через полчаса после моего возвращения с ужина.

— До этого к вам никто не заходил?

— Нет.

— Как долго пани профессор находилась в вашей комнате?

— Когда она выходила, было точно 20.45. Я посмотрел тогда на часы, чтобы сориентироваться, сколько времени осталось до начала «Кобры».

— Что вы можете нам рассказать об этом разговоре с Роговичовой?

— Она пришла ко мне с просьбой о помощи. Ей нужны деньги. Она была очень взволнована и плакала. Причиной этих волнений был ее сын, впрочем, вы, вероятно, уже знаете эту его историю с автомобильной аварией. Я не чувствую за собой никакой вины перед Роговичовой, у меня также нет по отношению к ней никаких обязанностей, однако, принимая во внимание старое знакомство, я хотел ей помочь. Я успокоил ее и пообещал заняться ее делами. У меня есть немного денег и есть возможность взять взаймы. Я предполагаю, что благодаря этим деньгам и той сумме, которой Мария располагает, удастся вытянуть из беды этого многообещающего молодого человека. Думаю, однако, что в будущем он еще причинит матери немало неприятностей.

— В то время, когда пани Роговичова находилась в вашей комнате, вы слышали какие–либо голоса или шум из комнаты, занимаемой ювелиром?

— Моя комната расположена не рядом с комнатой пана Доброзлоцкого, поэтому я ничего не слышал.

— А за стеной? У пани Зоси?

— Кто–то у нее был, но я не прислушивался.

— А на балконе?

— На балконе кто–то ходил. Хорошо помню, что Мария испугалась, что этот кто–то может нас увидеть и распустить сплетни Бог знает какие… ведь она была заплакана.

— Эти шаги вы слышали под конец визита пани профессор?

— Да. Через несколько минут после этого Мария спустилась вниз.

— Вы не выходили из комнаты после ее ухода?

— Нет.

— Это точно?

— Точно.

— Что–то у нас снова не совпадает. У нас есть показания свидетелей, утверждающие, что вы входили в комнату ювелира.

Литератор не утратил спокойствия.

— Это было не после ухода Роговичовой. Я вышел во время ее присутствия у меня в комнате.

— Зачем?

— Я знаю Доброзлоцкого много лет. Знаю, что это умный, опытный человек, располагающий множеством знакомств. Зная также его отзывчивость, я предложил Марии пригласить ювелира на наш совет. Пани Роговичова сначала бурно возражала, потом, однако, мне удалось ее убедить, что на деликатность ювелира можно положиться, и я отправился в его комнату.

— Вы видели кого–нибудь на лестнице или в коридоре?

— Нет. Никого не заметил.

— Почему вы промолчали относительно своего визита к ювелиру?

— По той причине, что никакого визита не было. Я постучал и вошел к пану Доброзлоцкому, но так как он был не один, то я извинился и вышел.

— Кто был у ювелира?

— Пан редактор Бурский. Они сидели и разговаривали, видимо, обсуждали какие–то серьезные дела, потому что пан Доброзлоцкий даже не сделал попытки меня задержать. Поэтому я заверил Марию, что поговорю с ювелиром на следующий день либо после сегодняшней «Кобры». Пани Роговичова немного успокоилась, попудрилась и ушла.

— Вы давно знаете пани Роговичову?

— Еще с довоенных лет. Мария, наверное, рассказывала об этом в своих показаниях, раз уж решилась объяснить, по какому делу пришла ко мне.

— Да, она вспоминала об этом, — подтвердил подпоручник, — тем не менее мы хотели бы услышать об этом и от вас.

— Это старая история. Такая еще юношеская любовь. Все закончилось, когда я был призван на военную службу. Находясь в лагере, я был очень обижен на нее, что она не сохранила мне верность и уже в течение первого года разлуки вышла замуж. Терзало меня и уязвленное самолюбие, потому что тот, за кого Мария вышла замуж, был человеком немолодым, больным, к тому же вдовцом. Он аптекарь из провинциального городка. Но время лечит такие раны. Теперь я смотрю на это совершенно иначе. У Марии, собственно, не было другого выхода. Жизнь во время оккупации была трудной. Что могла сделать молодая девушка, одна, без чьей–либо поддержки? Что она могла сделать, когда весь мир разлетелся, как карточный домик?

— Однако я знаю и таких, — заметил полковник, — которые и в этой трудной ситуации оставались верны данному слову.

Пан Крабе грустно улыбнулся.

— Наверное, были и такие, но к Марии это не относится. Она никогда не отличалась сильной волей. Мне трудно ее осуждать, потому что я не знаю, как бы я поступил в таких обстоятельствах. Нам, хотя и находящимся в лагере, было намного легче.

— Когда вы вернулись в страну?

— Только в 1951 году. Из Англии. Уже с женой. Я женился сразу после войны, еще в Бельгии, на польке, которая попала сюда после варшавского восстания. Я, разумеется, знал, что происходит с моей бывшей невестой. Время от времени мы переписывались. Это были обычные письма с поздравлениями и кое–какой информацией личного характера. Зная Марию, я был очень удивлен, что она получила высшее образование. Это, по–видимому, было влияние или даже решительный приказ мужа. В противном случае пани Роговичова никогда бы на это не решилась. Она была, как я уже говорил, слишком мягкая для такого долговременного усилия. Собственно, с жизнью она познакомилась только после смерти аптекаря, когда осталась она с двумя маленькими детьми.

— Однако это ее закалило. Она сделала научную карьеру.

— Этого я тоже никогда бы от нее не ожидал. Но здесь в игру вступила другая сила, которая заставила ее сделать такой шаг.

— Какая?

— Ее просто животная любовь к детям. Не из–за своих амбиций, любви к научным исследованиям или желания сделать карьеру Мария вступила на этот путь и стала профессором Медицинской академии. Единственным мотивом ее поступков была материнская любовь и желание обеспечить своим детям определенный материальный уровень и так называемое «положение в обществе». Вы должны знать, что Мария происходила из среды, в которой перед войной брак с каким–то там аптекарем считался мезальянсом и утратой определенного положения в обществе. Поэтому Мария со своим воспитанием и образом мышления не могла допустить, чтобы ее дети были просто «детьми аптекаря». Сын пани профессор — звучит совершенно иначе.

— Я не предполагал, — заметил подпоручник, — что в наше время еще есть люди, которые придают этому значение.

— Да, есть, — сказал полковник.

— После возвращения в страну вы контактировали с пани Роговичовой?

— Только иногда. За все это время мы встречались, по–моему, несколько раз.

— Пани Роговичова вдова?

— Да. Рогович — это фамилия ее мужа. Именно этого аптекаря. Я сначала удивлялся, что молодая и приятная женщина не вышла второй раз замуж. Кандидатов, думаю, хватало. Но Мария принадлежит к тем женщинам, которые живут только для детей. Но, к сожалению, хотя сама она является профессором, в собственном доме она не блещет талантом педагога. Особенно если речь идет о воспитании сына.

— Вы что–то знаете об этом?

— К сожалению, знаю. Молодой человек еще в детстве считался восьмым чудом света. Самый способный и самый прекрасный ребенок в мире! Ничего удивительного, что все у него в голове перевернулось. Даже аттестат зрелости не удалось ему выбить. Несколько раз он убегал из дома, полностью обкрадывая мать. Разумеется, Мария все это старалась сгладить. Его выгнали из четырех школ. В армии тоже больше месяца он не задержался. Говорили, что во время увольнения он заболел и ему пришлось делать какую–то операцию. Поэтому его демобилизовали по состоянию здоровья. Чувствую в этом руку любящей матери, которая не могла смотреть, как ее сынок мучается. В конце концов для профессора Медицинской академии получить свидетельство о непригодности к службе в армии не так уж сложно, а на свете нет такой вещи, которую она бы не сделала для своего ребенка.

— Даже ударила бы молотком по чьей–либо голове?

— Вы ловите меня на слове.

— Я только задаю вопрос.

— Если бы у нее не было другого выхода, эта безумная женщина могла бы решиться и на такой трагический шаг. Но она этого не сделала.

— Это ваше предположение?

— Нет. Уверенность. Во–первых, она не сделала этого потому, что обратилась за помощью ко мне и мы установили, какие шаги следует предпринять, чтобы вытащить ее сына из беды. Поэтому у нее не было повода. Кроме того, у нее не было и возможности сделать это, так как она была у меня и сошла вниз в то время, когда Доброзлоцкий живой и здоровый находился в своей комнате.

— Она могла вернуться еще раз.

— По приставной лестнице? — иронически заметил пан Крабе.

Подпоручник замолчал. Эта несчастная лестница постоянно всплывала при каждом допросе и всегда являлась так называемым «спасительным кругом» для всех подозреваемых.

— А дочь пани Роговичовой? — полковник постарался перевести разговор на более безопасный путь.

— Она никогда не была таким светом в окне, как сын, поэтому с ней гораздо меньше хлопот. По крайней мере, она хорошо учится.

— Вы давно знаете редактора Бурского?

— Несколько лет. Мы поддерживаем с ним товарищеские отношения, но не слишком близкие. Визиты по случаю именин и раз или два в год приглашение на бридж.

— Это, по–видимому, способный журналист?

— И еще в большей степени заносчивый, — ответил пан Крабе. — Особенно в последнее время, после успеха его книжки.

— Неплохой детектив, — заметил полковник.

— В нем нет ничего особенного. Попросту ловко написанная история. Бурский столько лет специализировался на репортажах из зала суда, что, наверное, смог набраться там разных фактов и сложить их в единое целое. Не знаю, сколько в этой книжке чернил и сколько клея и ножниц.

— Но роман имел большой успех.

— Детективный роман — это всегда спекуляция на низменных вкусах читателей. Я не завидую подобной известности пана Бурского.

— Интересно, будет ли эта книга переведена на другие языки?

— Бурский просто лезет из кожи вон, чтобы этого добиться, но я сомневаюсь в результате. На Западе подобный роман — это никакое не открытие. Там издательства имеют своих постоянных авторов, уже пользующихся спросом на книжном рынке, и не станут рисковать с дебютантом. Другое дело, если бы у Бурского были деньги и он смог бы финансировать издание своего романа и сам при этом рисковать.

— А сколько на это нужно средств?

— Легче всего это было бы сделать в Западной Германии, потому что их криминальная литература почти исключительно состоит из переводов. В любом случае, издание такой книги потребовало бы самое меньшее 20 тысяч марок, если не больше. Разумеется, если бы «клюнуло», прибыль была бы значительно больше. Я разбираюсь в этом, потому что сам работаю в издательстве.

— Но. по–моему, редактору Бурскому везет?

— Да. Но то, что он имеет, не может удовлетворить его амбиции. Его не так интересуют деньги, как слава великого писателя. Повторяю, он очень амбициозный, даже заносчивый.

— А что делали вы после ухода пани Марии из вашей комнаты?

— Я попытался читать, но не смог сосредоточиться. Нет ничего удивительного, что я был взволнован этим посещением. Мне было жаль Марию, а одновременно я был зол на нее, что она позволяет сыну так себя вести и допустила до подобной ситуации. Если бы у нее была более твердая рука и она не распустила бы так «бедного сиротку», сегодня ей было бы легче жить. Я бросил книжку и стал прохаживаться по комнате.

— В это время вы слышали какие–нибудь шаги на балконе?

— Нет, не слышал. Помню, что раздвинул портьеры и посмотрел через застекленную дверь на балкон, но никого там не заметил.

— А вы не заметили лестницу, прислоненную к балкону?

— Нет.

— Потому что было темно?

— Балкон был хорошо освещен, особенно в нашей части. На улице, как раз около балкона, находится фонарь. Кроме того, в трех комнатах: моей, пани Зоей и пана Доброзлоцкого — горел свет. Свет из застекленных дверей падал на балкон, и там было совершенно светло. В таких обстоятельствах трудно было бы не заметить лестницу. Тем более что я не раз видел ее в этом месте.

— Вижу, что о пути романтичного влюбленного в некую комнату, — усмехнулся подпоручник, — все в «Карлтоне» хорошо осведомлены.

— По той причине, что владелица этой комнаты совершенно не заинтересована в сохранении тайны. Напротив, она гордится тем, что к ней. как к шекспировской Джульетте, поклонники пытаются проникнуть даже этим путем. Чтобы обратить на себя внимание, эта девица не сомневалась бы, как леди Годива, проехать нагой на лошади через все Закопане. Что ж, кино, по–видимому, нуждается в рекламе.

— Вы с полной уверенностью утверждаете, что в тот момент, когда вы выглянули на балкон, лестницы там не было?

— Утверждаю.

— А сколько тогда могло быть времени?

— Я не смотрел на часы, но поскольку Мария вышла от меня без четверти девять, самое большее, на пять минут позднее.

— После восклицания инженера, что телевизор в порядке, вы сразу вышли из комнаты?

— Помыл руки и вышел.

— И всех застали уже в салоне?

— После меня пришла еще пани Зося и пани Медзяновская.

— Вы видели этот молоток?

— Да. Если не ошибаюсь, пани Захвытович положила его на канапе в холле, когда все общество вернулось с прогулки. Я не был с ними в горах и этого не видел, но помню, что пани Зося упоминала за обедом о лежащем на канапе молотке.

— Вы видели его или только о нем слышали?

— Я видел его, идя на ужин и возвращаясь к себе после того, как поужинал.

— А когда сошли вниз смотреть «Кобру»?

— Не помню. По–моему, лежал, но я не уверен в этом.

— Спасибо. Прошу вас подписать протокол.

— Я хотел бы еще добавить, — по собственной инициативе сказал пан Крабе, — что после того, как я сошел в салон, заметил отсутствие сигарет. Я вернулся в комнату и взял пачку «Вавеля» и спички и, «вооруженный», вернулся к телевизору. Тогда все уже были в салоне. Отдыхающие, директор с сыновьями, горничная и портье.

— Поднимаясь наверх и снова спускаясь по лестнице, вы не заметили ничего подозрительного и никого не встретили?

— Поднимаясь, я встретил директора и видел, как с третьего этажа спускается пани Медзяновская. А на обратном пути не заметил ничего примечательного и никого не встретил.

Когда Крабе поставил на протоколе свою подпись и вышел, полковник повернулся к подпоручнику.

— Эти показания разбивают вашу концепцию, что преступником может быть Яцек Пацына. Он должен был бы уже прятаться на балконе в то время, когда пан Крабе выглядывал через стекло. Если он не заметил лыжника, то лестницу–то должен был заметить.

— А, чтоб его! Каждый новый допрос еще больше запутывает это проклятое дело! Ведь у преступника было очень мало времени, чтобы спрятать украшения. Мы нашли бы их, если бы им был один из отдыхающих. Он не мог вынести их из «Карлтона», как не смог вынести молотка.

— Молоток он мог выбросить, — остался при своем мнении полковник, — так же, как выбросил шкатулку. Если он не сделал этого, значит, у него был какой–то план. Но какой? Разгадка этой загадки — молоток и лестница — укажет нам преступника.

— Зачем Крабе признался, что возвращался за сигаретами? Никто его об этом не спрашивал, и мы никогда не узнали бы об этом. А может быть, возвращаясь, он взял молоток, стукнул по голове ювелира, забрал драгоценности, а потом спокойно вернулся в салон, чтобы посмотреть «Кобру».

— Если бы он так сделал, — ему бы не хватило времени на укрывание своей добычи. Его отсутствие в салоне было очень коротким. Самое лучшее доказательство этого, что никто этого не заметил. Кто–то, правда, упоминал в своих показаниях, что литератор поднимался наверх за сигаретами, но у него сложилось впечатление, что это было позднее, после того, как преступление было обнаружено, и все, кроме директора и Роговичовой, вернулись в салон и ждали приезда «скорой помощи» и милиции. А кроме того, приставная лестница? Крабе не имел возможности приставить ее к балкону, потому что не покидал виллы.

— Во время каждого допроса, — вздохнул подпоручник, — мне кажется, что я уже знаю, кто преступник. Но показания каждого последующего разбивает эти улики и указывает новый след — только для того, чтобы и тот оказался ложным при следующем допросе. И так происходит постоянно.

— Это известно из математики, — заметил полковник, — задача как будто имеет несколько правильных решений. Но это только видимость, потому что настоящее решение только одно. Мы встретились в этом деле с подобным явлением, но разгадка только одна. Потом она покажется нам очень простой и легкой. А пока мы блуждаем по ложным следам. В эту минуту мы знаем, что за двадцать минут до происшествия в комнате ювелира находился редактор Бурский. Нам не остается ничего иного, как послушать его. Может быть, он подскажет нам какой–нибудь важный факт для решения этой задачи.

Подпоручник попросил пригласить в столовую редактора Анджея Бурского.

Глава десятая

В противоположность большинству допрашиваемых Анджея Бурский хотел подчеркнуть своим поведением, что контакты с милицией для него вещь обычная и что допрос носит характер дружеской беседы. Поэтому с большой самоуверенностью он занял место напротив подпоручника, заложил ногу за ногу и осмотрелся вокруг.

— Как приятно, — сказал он, — что наконец–то я имею возможность лично познакомиться с опорой Главной комендатуры, известным полковником Эдвардом Лясотой. Я много слышал о вас от вашего общего приятеля, полковника Влоховича. Генерал также очень положительно отзывался о вас.

Полковник, не говоря ни слова, слегка кивнул головой.

— Как у вас идут дела? Уже есть какие–то следы? Признаюсь, что для меня, журналиста, это счастливое стечение обстоятельств — оказаться в самом центре такого важного дела. Некоторые мои коллеги дорого бы заплатили, чтобы оказаться на моем месте. Согласитесь, подпоручник, что вы не уделили бы никакой информации журналистам, кроме короткого сообщения о нападении и похищении ценных украшений? А тем временем я сижу здесь с вами, и мы вместе думаем над решением этой загадки. Это неслыханная удача. Я чувствую, что мой отчет будет бестселлером! Может быть, даже свою следующую повесть я посвящу этим событиям! Разумеется, соответственно приукрасив ее, потому что действительность обычно бывает слишком проста и легка для разгадки. А в настоящем детективе читатель должен от первой до последней страницы биться над поисками преступника, чтобы в конце убедиться, что все его предположения были ложными, потому что разгадка совсем иная. Кого вы подозреваете?

— Мы, собственно, пригласили вас сюда, — заметил подпоручник, — не для того, чтобы отвечать на ваши вопросы, а чтобы услышать ответы на несколько наших.

Бурский небрежно махнул рукой.

— К сожалению, я ничего не знаю, но зато у меня есть несколько интересных концепций. Вы же должны согласиться с тем. что прекрасная Зосенька замочила здесь свои пальчики?

— Вы так думаете?

— А как же иначе? Живет рядом. Прекрасно ориентируется в привычках ювелира. Была с ним в большой дружбе, а он питал к ней сентиментальные чувства. Она, впрочем, интересуется всем и должна знать, кто с кем и что делает. Подглядывание за другими, наряду с неразборчивостью в своих флиртах и желанием произвести впечатление на окружающих, является ее главным занятием.

— Вижу, что пани Захвытович не пользуется вашей симпатией?

— Чем мне может нравиться подобная… артистка?

— Но почему вы утверждаете, что это она похитила ценности?

— А кто еще мог бы это сделать?

— Например, вы. Вы, похоже, были последним человеком, с которым разговаривал ювелир перед нападением.

Бурский внезапно лишился дара речи, но постарался быстро преодолеть замешательство и неискренне рассмеялся.

— Панове в шутливом настроении.

— Напротив, я говорю серьезно. Вы один из подозреваемых, причем наиболее серьезно подозреваемых.

— Чушь, — журналист пожал плечами.

— В 20.40 вы находились в комнате ювелира. После вас никто не видел Доброзлоцкого до того момента, когда он был найден с разбитой головой.

— Никто его не видел? Но ведь пан Доброзлоцкий вышел из комнаты вместе со мной и пошел вниз. Сказал, что идет звонить по телефону и напомнить Рузе, чтобы она принесла ему чашку чая, чтобы запить лекарство. Спросите горничную, она должна это подтвердить.

— Что из того, что она подтвердит? Вы знали, что он вышел из комнаты только на минуточку. Вы могли затаиться там и ждать его с молотком в руках.

— Но я пошел наверх, — на лбу журналиста проступили капли пота, — в свою комнату. Это видела пани Медзяновская, которая как раз вышла из своей комнаты и пошла вниз.

— А кто поручится нам, что через полминуты вы не сошли на второй этаж? Может быть, именно тогда вы решились на убийство, вернулись наверх, чтобы взять молоток?

— Но молоток ведь лежал внизу. В холле на канапе. Все его там видели.

— Откуда вы знаете, что именно с этим молотком совершено нападение?

— Я провел столько времени в ожидании своей очереди, что невольно кое–какие сведения достигли моих ушей. Директор говорил, что милиция нашла молоток со следами крови. Потом пани Зося зашла за плащом и рассказала, как вы выпытывали ее об этом молотке, и заявила, что если бы она только могла предположить, что из этого выйдет, ни за что не подняла бы его со ступенек.

— Зачем вы пошли к ювелиру?

— Как посредник. Этот сумасшедший, я, разумеется, говорю о нашем художнике Земаке, не нашел ничего лучше, кроме как пойти к Доброзлоцкому и оскорбить его последними словами. Он так кричал, что было слышно на третьем этаже.

— Что между ними произошло?

— В том–то и дело, что ничего. Пан Земак представляет крайне современные взгляды на искусство. И старается также навязать их окружающим. Украшения, изготавливаемые по старым образцам, не могли понравиться художнику. Уже после обеда он сказал мне, что не понимает, для чего Доброзлоцкий занимается такими вещами, если у него есть возможность сделать из этого золота и бриллиантов нечто такое, чего никто еще никогда не видел — настоящее произведение искусства. Зная манию пана Земака, я не стал с ним спорить, только молча с ним соглашался. Однако художник не успокоился и после ужина побежал к ювелиру. Он заявил ему, что следует взять молоток и разбить все это свинство, а вместо этого создать произведения действительно достойные второй половины двадцатого века. А так как ювелир изо всех сил противился этим проектам, Земак вышел из себя и оскорбил Доброзлоцкого.

— Значит, единственной причиной этой ссоры были противоречия во взглядах на искусство?

— Да, это так. После устроенного скандала Земаку, как говорится, полегчало. Он вернулся в комнату, но вскоре начал жалеть о своем поведении. В сущности, это хороший малый, хотя и сумасброд. Он пришел ко мне, чтобы я уладил это дело. Я посоветовал ему пойти еще раз к Доброзлоцкому и извиниться перед ним, но художник застыдился и отправил меня, как посла.

— А что сказал ювелир?

— Он совершенно не сердился. Ведь он же хорошо знает художника. Признался, что редко когда так искренне потешался, как в тот момент, когда Земак с криком «ремесленник, обычный ремесленник» хлопнул дверью. Это действительно должно было смешно выглядеть.

— А, находясь в комнате ювелира, вы не заметили этот молоток? Может быть, Земак, отправляясь к Доброзлоцкому, в самом деле взял с собой молоток, чтобы разбить украшения?

— Не видел. Впрочем, Земак вряд ли взял с собой молоток, он не настолько наивен, чтобы поверить, что его аргументы могут произвести на ювелира такое впечатление, что он захочет уничтожить свою работу, создав взамен нечто во вкусе художника. Просто Земак побежал к Доброзлоцкому, чтобы устроить там скандал и разрядиться. Он был бы просто несчастен, если бы ювелир вдруг признал его правоту.

— А вы сказали Земаку, что ювелир не таит на него зла?

— Нет. Я хотел, чтобы художник немного помучился. Для него это было бы неплохо, потому что из–за своего поведения и склонности к скандалам он иногда бывает невыносим.

— Вы находитесь в дружеских отношениях с Земаком?

— Нет. Это просто мой хороший знакомый. Он часто делает какие–либо иллюстрации для редакции, в которой я работаю. Отсюда это знакомство.

— Что вы можете о нем сказать?

— Он очень способный художник. Только избрал для себя направление искусства, которое в Польше не очень хорошо оплачивается, — ультрасовременную живопись. Зарабатывая на этом, трудно прожить. Поэтому все знакомые и приятели уговаривают его, чтобы он занялся чем–то более доходным. Но он не хочет об этом даже слышать. Горячая голова и энтузиаст, всегда в ссоре со всеми, особенно с теми, кто мог бы ему помочь в его тяжелом материальном положении.

— Женат?

— Да. Четверо детей школьного возраста. Ему действительно тяжело живется. А кроме того, мне не хотелось бы сплетничать, но этот брак не кажется мне удачным.

— Нелегко, наверное, быть женой художника, — заметил полковник.

— Наверное, нелегко. Особенно такого, как Земак, неуравновешенного энтузиаста, совершенно не заботящегося о материальном положении, а детей нужно одевать и кормить. Поэтому пани Земакова бьется, чтобы как–то связать концы с концами, а помощи со стороны мужа почти никакой. Кроме того, не знаю, насколько это верно, но жена обвиняет его в том, что натурщицы не всегда являются для него только натурщицами.

— Это тоже известная история, — усмехнулся полковник, — с этой точки зрения спокойна была только жена Лясоцкого. Потому что он рисовал исключительно коров.

— Вы заметили, куда пошла пани Медзяновская?

— Нет. Я не видел этого. Судя по шагам, она спустилась на второй этаж. И постучала в чью–то дверь.

— И вошла внутрь?

— Я слышал скрип двери, но больше ничего, потому что закрылся у себя.

— И что было потом?

— Пожалуй, ничего. Сидел в комнате до тех пор, пока до меня не донесся голос Жарского, что телевизор исправлен. Помню, что кто–то крикнул ему в ответ. По–моему, «браво», и я сразу же сошел вниз.

— Вы заметили, что Крабе возвращался из салона наверх?

— Не помню. В салоне было достаточно темно, горела только маленькая лампочка за телевизором. Все устраивались поудобнее. Возможно, что пан Крабе выходил, но очень ненадолго. Я сразу заметил, что Доброзлоцкого нет, думаю, что длительное отсутствие литератора тоже не избежало бы моего внимания.

— А вы слышали звуки ремонтируемого телевизора?

— Я даже собирался сойти вниз и обратить внимание инженера, чтобы он приглушил хоть немного эту орущую технику. Выло и пищало так ужасно, что даже книгу невозможно было взять в руки.

— Пан Доброзлоцкий часто смотрел телевизор?

— Очень редко. Он или работал у себя, или выходил по вечерам на прогулку, или ходил в гости к знакомым. Он не скрывал того, что не любит смотреть телевизор, считал его плохой карикатурой на кинематограф и похитителем времени. Кроме того, он утверждал, что если он смотрит на экран дольше, чем полчаса, то у него начинают болеть глаза.

— Он собирался прийти сегодня на «Кобру»?

— Я этого не слышал.

— Значит, если бы он не появился, это никого бы не удивило?

— Наверное. В прошлый четверг он тоже не смотрел «Кобру». Если он приходил в салон, то чаще всего на телевизионные новости или чтобы услышать прогноз погоды, а потом возвращался к себе.

Подпоручник вопросительно взглянул на полковника. Тот дал знак, что хочет задать журналисту несколько вопросов.

— Вы автор детективных книжек?

— Да.

— Последняя «Преступление в Доме товаров»?

— Вижу, что пан полковник интересуется моим творчеством. Мне очень приятно.

— Если я не ошибаюсь, содержание этой книги следующее: в одной из примерочных кабин Дома товаров найден труп. У него разбита голова. Стенка, отделяющая одну кабину от другой, разрезана. В этой второй кабине милиция находит гирю, которая послужила орудием убийства, и брошенный портфель с выломанным замком. Этот портфель, содержащий важные документы, был у убитого, когда он входил в кабину, чтобы примерить купленный костюм. Исходя из таких улик, милиция подозревает человека, который пользовался соседней кабинкой и оставил в ней гирю. Тем временем оказывается, что убийцей был человек, который постоянно находился в поле зрения всех свидетелей. Они утверждали, что ни на миг не теряли его из виду. Однако он успел войти в кабину, убить свою жертву, сделать пролом в соседнее помещение. Пытаясь направить следствие на ложный путь, он именно там оставил портфель и гирю. А сам спокойно вышел из кабины. Он также первый заметил труп и поднял шум. Никто его не подозревал. Все подтвердили его алиби.

— Мне доставляет огромное удовольствие, что высшие офицеры милиции так внимательно читают мои книги и их даже пересказывают.

— Речь идет не об этом, редактор. Перевернем ситуацию. Перенесем действие из большого Дома товаров в средней величины пансионат. Вместо кабины — комната. Гирю заменим молотком. Не нужны нам также важные документы в портфеле. Достаточно бриллиантов. Ваш преступник мучился, прорезая стену между двумя кабинами. Разбить стекло и приставить лестницу к балкону значительно легче. Кто лучше сыграл бы роль преступника, чем автор книжки? Автор, который этот план внимательно обдумал, а потом подробно описал.

Бурский весь передернулся от возмущения.

— Подозревать меня в совершении преступления полнейшая чушь. Что из того, что дело носит черты сходства с содержанием написанной мною книжки? Подобное сходство я готов найти во многих преступлениях, описанных авторами детективных романов, изданных как в нашей стране, так и за рубежом. Автор, пишущий книгу, переносит туда определенные события, которые действительно происходили.

— Однако это сходство бросается в глаза.

— Нет. Есть одна существенная деталь, которая отличает эти преступления. Клянусь признаться даже в преступлении, если вы сумеете доказать, что это я приставил лестницу к балкону. В вашем понимании все здесь сходится. Действительно, я имел неосторожность зайти в комнату ювелира. Принести снизу молоток также не представляло трудности. Разбитое стекло и выброшенная на газон шкатулка — это создание ложного следа, чтобы ввести милицию в заблуждение. Но откуда взялась лестница? По «Карлтону» я мог бы передвигаться, не обратив на себя чьего–либо внимания, но если бы выходил на улицу, хотя бы на минуту, кто–нибудь должен был бы это заметить, хотя бы портье или горничная. Дорогая лестница, — добавил журналист, — спасает мою голову. Кроме того, еще вопрос драгоценностей. Я прошел по пути: моя комната — салон. Предполагаю, что весь этот путь был внимательно обыскан. В разных закоулках «Карлтона» можно спрятать значительно большую вещь, нежели несколько безделушек, так, что их никто не найдет, но на это необходимо время. Если допустить теоретически, что это я совершил преступление, то в течение нескольких минут, которыми я располагал, не мог бы передвигаться настолько свободно, так как жители пансионата начинали собираться в салоне на «Кобру» и не успел бы заняться ни лестницей, ни бижутерией.

— Да, — подумав, сказал полковник, — сразу видно, что вы пишете детективы. Вашим рассуждениям трудно возразить. В комплект улик, в чью бы сторону они ни были направлены, должна входить эта лестница. Одновременно следует исключить нападение, совершенное кем–то пришедшим извне, так как орудием преступления, без сомнения, послужил молоток, найденный в холле.

— Я не исключаю и нападения извне, — ответил Бурский, — несколько лет назад меня в «Карлтоне» обокрали. У меня из комнаты забрали несколько рубашек и брюки, висевшие в шкафу. Произошло это около часа дня. В это время все гости, включая и меня, загорали на террасе. Вор, никем не замеченный, прошелся по всей вилле, из столовой украл даже несколько ценных подсвечников, украшавших полку. Впрочем, история «Карлтона» полна таких примеров. Одной зимой была украдена в обеденное время дорогая шубка, висящая в коридоре. На Новый год, когда гости ужинали, взломщик выбил стекло на первом этаже и украл приготовленные к встрече Нового года мужской костюм, бальные платья и две шубки. При таинственных обстоятельствах исчез дорогой перстень с бриллиантом. Ни одного преступника так и не обнаружили. Быть может, это один и тот же человек, специализирующийся по «Карлтону». Схваченный за руку Доброзлоцким, он использовал молоток.

— Мы рассматриваем и эту гипотезу. Она действительно объясняет лестницу и выбитое стекло, но не подходит к молотку. Если преступник залез через балкон, у него не мог быть молоток, который все время лежал в холле. И наоборот, предположим, что он незаметно проскользнул через холл. В таком случае зачем ему понадобилась лестница? Одно с другим не сходится. Тем не менее совершенно определенно, что тот, кто напал на ювелира, хорошо рассчитал все свои ходы и обдумал каждый шаг. То, что он вернул молоток в холл и принес приставную лестницу, должно было иметь какую–то цель.

— Но какую? — буркнул журналист.

— Вы считаете, что преступницей могла быть пани Захвытович. На чем опирается ваше утверждение?

— Она живет рядом с ювелиром. Никто другой, кроме нее, не мог бы лучше знать его привычки. Только пани Зося знала, что Доброзлоцкий работает над ценной бижутерией. В разговорах с нами она несколько раз таинственно говорила об этом, но мы не верили ей, потому что знали, что ювелир изготавливает серебряные украшения для продажи через ювелирные магазины. Кроме того, для привлечения к себе внимания эта женщина не остановилась бы даже перед убийством. Занимая комнату, отделенную только одной стеной от ювелира, она могла войти туда, не обратив на себя никакого внимания. Это она принесла молоток в холл. Это она заметила, что он прекрасно подходит для того, чтобы разбить кому–нибудь голову.

— А каким образом вы объясните присутствие там лестницы?

— Эта лестница спасла меня от подозрений, но не подходит и к пани Захвытович. Ведь она не выходила из «Карлтона». Лестница вообще не подходит никому из жителей виллы. За исключением одного человека — пани Медзяновской. Только она выходила из пансионата после ужина. Возвращаясь, могла подставить лестницу под балкон, чтобы создать видимость прихода преступника со стороны. Это был бы очень хитрый ход с ее стороны.

— Но тогда она выбросила бы из комнаты не только шкатулку из–под бижутерии, но также и молоток или спрятала бы его вместе с драгоценностями. А ведь после нападения молоток вернулся на свое место в холле. Он же не сам туда пришел.

— Я бессилен что–либо объяснить в этом случае, — признал журналист.

— Мы также, — искренне сказал подпоручник.

— А что бы вы могли нам рассказать о пане Крабе? — задал вопрос полковник. — Вы, похоже, хорошо знакомы друг с другом.

— Тесные товарищеские отношения. Хотя знаем друг друга несколько лет.

— Значит, приятельские отношения?

— Нет. О приятельских отношениях говорить нельзя. Сомневаюсь, есть ли вообще у пана Крабе приятели.

— Почему?

— Это человек, преисполненный горечи. Немного злоязычный, немного завистливый, немного чудак.

— Результат пребывания в лагере?

— Возможно и это. И вообще пану Крабе в жизни не слишком повезло. Еще совсем молодым человеком он отправился на пять лет в лагерь. Он оказался как бы в стеклянной клетке. Для всех время шло, а для них оно остановилось на дате первое сентября 1939 года. К тому же его настиг еще один удар — потерял невесту, которая не захотела его ждать и нашла себе другого.

— Вы знаете ее?

— Нет. Но пан Крабе не раз с горечью говорил о женской неверности, приводя в пример свою любимую.

— Но сам он не облачился в траур, а тоже нашел ребе другую.

— Да. Он женился за границей, и у него очень милая жена. Тем не менее я уверен, что обида у него осталась. Да и дальше ему не везло так, как он рассчитывал или мечтал. Вначале он несколько лет жил в Бельгии, потом в Англии. Однако не сумел там устроиться и вернулся в страну. По–моему, в 1951 году. Здесь он начал делать карьеру. Быстро занял высокое положение. Был вроде бы директором департамента или главным директором какой–то организации. Находясь долгое время за границей, он не смог сориентироваться в царящих у нас в то время отношениях. Не знаю точно, что там произошло, но только Крабе с большим шумом вылетел со своего места и вроде бы целых два года даже отсидел.

— Какие–то злоупотребления?

— Наверняка не его. Тем не менее ему пришлось за все отдуваться. Когда он в конце концов сумел выкарабкаться из этой аферы, не было, разумеется, и речи о том, чтобы занять старое или подобное новое высокое положение. Какое–то время он вообще не мог найти работы, в конце концов зацепился в одном из издательств. Сам тоже пытал счастья — написал роман, который оказался совершенно неудачным, нечто психологическое. Он лежал несколько лет на полках книжных магазинов и в итоге пошел в макулатуру. Его исследование на тему романской литературы также не получило признания критики. Это все повлияло на то, что пан Крабе сегодня — это сама желчь. После успеха моей книжки отношение Крабе ко мне стало значительно холоднее.

Подпоручник поблагодарил редактора за показания, подсунул ему протокол для подписания и, как всех других, предупредил, что он может пойти в свою комнату, но пусть спать не ложится.

— Ну что ж, — заметил полковник, — круг замкнулся, литератор очернил журналиста, тот не остался перед ним в долгу. Что интересно, оба они рассказали друг о друге много правды. Люди гораздо лучше видят чужие ошибки.

— Но почему он подозревает пани Захвытович?

— Большинство допрошенных подозревало именно ее. Людей, которые ведут себя эксцентрично, обычно не любят. Тем более что, как мы знаем, у пани Зоей ее поведение вытекает из совершенно определенных побуждений. Кроме того, не забывайте, что артистка сама дала повод для подозрений. Она не скрывала, что хочет получить это колье и показаться в нем в «Ендрусе». Люди также знают о ее намерениях сделать карьеру за границей и о необходимости для этого большой суммы денег. Значит, если сложить это все, то пани Захвытович становится первой в списке подозреваемых.

— Она, на мой взгляд, больше всего подходит на роль преступницы, — признался подпоручник.

— Вот видите, а удивляетесь другим.

— Да, — согласился подпоручник, — по–видимому, и мои мысли идут тем же самым путем.

— Во всяком случае, — добавил полковник, — по мере допроса все новых лиц мы узнаем много интересного о жителях «Карлтона». Эти люди, известные нам только по анкетным данным, приобретают плоть и кровь. Мы узнаем их характеры, привычки, даже заботы или неприятности, равно как и амбиции, и желания.

— Что из этого, если дело совершенно не двигается вперед?

— Этого я бы не сказал. По мере того как накапливается материал следствия, появляются определенные гипотезы относительно преступника.

— Но каждая из этих гипотез немедленно разбивается в прах во время допроса следующего подозреваемого.

— Иногда только создается такое впечатление, — заметил полковник. Тон его голоса свидетельствовал о том, что опытный офицер милиции имеет уже какую–то концепцию, которой пока не хочет поделиться с молодым коллегой.

Впрочем, может быть, и подпоручник Климчак сделал какие–то наблюдения и пришел к выводам, которые в эту минуту хотел оставить при себе?

— Бурский, кроме пани Захвытович, обвинил и Медзяновскую.

— Скорее он обратил наше внимание на то, что это единственный человек, который выходил вечером из дома. Следовательно, она имела возможность приставить лестницу к балкону. Мы с ней еще не разговаривали. Посмотрим, что она скажет нам нового. Это единственный человек, которому можно прицепить лестницу. Зато это вступает в противоречие с тем, что она обнаружила молоток в холле, а также с теми показаниями, которые говорят о том, что фатальная лестница появилась у балкона уже после возвращения пани Медзяновской в «Карлтон».

— Ну что ж, — решил подпоручник, — допросим в таком случае пани Медзяновскую. Боюсь, однако, что и эти показания пойдут по тому же самому пути. Она будет как можно меньше говорить о себе, а больше о других.

— Это тоже неплохо.

— Да, но ведет только к тому, что один подозреваемый сменяется другим.

— Пани Медзяновская работала вместе с инженером Жарским, — напомнил полковник. — Она знает его лучше всех в этом обществе. Они оба из Вроцлава.

— Он не слишком хорошо о ней отзывается. Снобка, любящая общество иностранцев и умеющая использовать эти знакомства для собственной выгоды.

— Но одновременно даже эта пристрастная характеристика подчеркнула и достоинства этой пани — решительность, умение достигать поставленной цели, широкую образованность, знание языков. Такие характеристики нужно уметь читать с разных сторон.

— Но Жарский подчеркнул, что эта пани нуждается в деньгах, потому что строит себе виллу.

— Вы снова, подпоручник, возвращаетесь к мотиву преступления. А этот мотив подходит ко всем допрошенным. Одни имеют много, но хотели бы иметь еще больше. Другим, как, например, Земаку, живется трудно, и они тоже охотно поправили бы свое положение. На этом коне мы никуда не уедем.

— Значит, допросим Медзяновскую. Но сначала посмотрим, что у нее было обнаружено при обыске.

Милиционер, который проводил обыск на третьем этаже, обратил внимание на три письма. Одно — высланное из Парижа, два других — из Варшавы. В одном из них было официальное уведомление паспортного бюро Министерства внутренних дел, что «заграничный паспорт для гр. Барбары Медзяновской готов и будет выдан ей сразу же после внесения соответственной пошлины». Судя по ее размаху, паспорт был предназначен для выезда в страны Западной Европы.

Следующим было письмо из Парижа, оно было написано по–польски, но с некоторыми орфографическими ошибками и несколькими английскими словами. Было видно, что писал его иностранец, который научился польскому языку, либо поляк, давно живущий за границей. Письмо содержало ряд инструкций по вопросу о различных химикатах и машинах, которые могли бы послужить предметом импорта в Польшу. В нем подчеркивалась важность этих операций, и заканчивалось оно заверениями, что в случае успешного их завершения пани Медзяновская может рассчитывать на благодарность фирмы, а в случае ее выезда из Польши навсегда, в любой стране, где фирма имеет свои филиалы, ей будет предоставлена соответствующая работа. Кроме того, из письма следовало, что ближайший выезд пани Барбары за границу будет носить не только характер практики в одном из отделов фирмы, но также будет предусмотрен отдых и туристические поездки. Все расходы будут оплачены фирмой, как благодарность за работу, проделанную до сих пор.

Ей также будет возвращена сумма пошлины. Интересным было то, что письмо было написано не на фирменном бланке и подписано было только именем.

Третье письмо содержало уведомление строительной фирмы, что здание, строящееся в Мокотуве, подведено под крышу. Для продолжения работы владелице дома следует внести дальнейшую оплату, что, согласно подписанной договоренности, составляет 60 000 злотых.

Деньги должны быть заплачены до конца месяца, в противном случае работа будет остановлена.

— Вот прекрасный мотив совершения преступления, — с удовлетворением заметил подпоручник, — необходимость серьезной выплаты денег на строительство дома, возможность вывоза бижутерии за границу. А если в родной стране земля будет гореть под ногами, то возможно остаться там навсегда. Все подходит одно к другому.

— За исключении молотка и лестницы, — буркнул полковник.

— Могло быть так, как говорил редактор Бурский. Возвращаясь из клуба, пани Медзяновская имела возможность приставить лестницу к балкону.

— Это не сходится с показаниями Крабе и пани Зоси. Оба они не видели лестницы еще за четверть часа до открытия преступления.

— Время, названное этими людьми, не такое уж точное. А если они ошиблись минут на десять и Медзяновская вернулась именно десятью минутами позже, нежели говорит Рузя? Она могла приставить лестницу уже после пребывания пани Зоей на балконе.

— Оба они не могли ошибиться на десять минут.

— В таком случае послушаем, что скажет нам пани Медзяновская.

Глава одиннадцатая

Войдя в столовую, Медзяновская сразу заметила письма, взятые из ее комнаты.

— Насколько мне известно, — сказала она, садясь на указанное ей подпоручником место, — милиция имеет право проводить обыск лишь на основании письменного разрешения прокурора. У вас было такое разрешение, когда вы входили в мою комнату?

— Мы действовали на месте преступления и собирали вещественные доказательства. У нас не было ни времени, ни необходимости связаться в этом случае с прокурором. Вы имеете право, раз вам это не нравится, подать жалобу в Главную комендатуру воеводства в Краков либо в местную прокуратуру. Во время обыска вашей комнаты, кроме милиции, там находился директор «Карлтона» в качестве свидетеля.

— Я подумаю и, возможно, обращусь с подобной жалобой.

— Мы узнали о ваших денежных затруднениях. Как вы собираетесь выйти из этого положения?

— Я могу это понять, как предложение помочь мне в этом и дать взаймы?

— К сожалению, милиция не занимается одалживанием денег. Однако часто интересуется, откуда люди добывают так необходимые им в какой–то момент средства.

— И к каким выводам приходит?

— Что иногда кто–нибудь, кому неожиданно потребовались деньги, хватается за молоток, и пытается таким способом выйти из затруднительного положения.

— Интересно. И этим кем–то, разумеется, могу оказаться я?

— Тем более что вы уезжаете за границу, где можете не только продать драгоценности, но и, как вытекает из содержания письма, остаться на постоянное жительство.

— И поэтому я строю себе дом на Мокотуве, что требует оплаты наличными. Прекрасное рассуждение. Трудно упрекнуть его в чем–то, кроме отсутствия логики.

— Логика тоже есть. Строительство дома вы начали еще до того, как у вас появился случай добыть состояние одним ударом по чужой голове. И письмо с предложением выбрать «свободу» пришло перед нападением. Расчет простой — дом на Мокотуве стоит самое большее несколько сот тысяч злотых. Цена же драгоценностей около миллиона. Окупятся даже вложенные в строительство деньги. Пусть дом останется в Польше, а вы с драгоценностями выедете за границу.

— Я с большим интересом слежу за полетом вашей фантазии. Может быть, еще узнаю, каким образом я совершила это преступление?

— Очень простым. После ужина вы специально вышли из дома, якобы на встречу со знакомой в клубе «Кмициц». Возвращаясь, а было это минут за пятнадцать до девяти, вы взяли приставную лестницу, стоящую около «Соколика», и принесли ее к «Карлтону», прислонив к балкону второго этажа. Направляясь в свою комнату, вы по дороге прихватили молоток из холла. Было не так уж трудно дождаться момента, когда ювелир на минуту вышел из комнаты, чтобы позвонить. Тогда вы быстро сошли этажом ниже и спрятались в уже пустой комнате ювелира. Когда тот вернулся и хотел зажечь свет, он получил сзади удар по голове. На то, чтобы спрятать бриллианты, выбросить наружу шкатулку, свидетельствующую о том, что убийца пробрался в «Карлтон» через балконную дверь, у вас было десять минут. Теперь требовалось только выждать, когда в коридоре никого не будет, и вы быстро вернулись к себе наверх. Спускаясь в салон на телевизионную передачу, вы подбросили молоток в холл.

— Великолепно! — заметила пани Медзяновская, которую это серьезное обвинение не смогло вывести из равновесия. — Вижу, что у редактора Бурского появился серьезный конкурент. Вам следует писать детективные романы, подпоручник. Вы губите свой талант, работая в милиции. С такой фантазией…

— Интересно, такое ли прекрасное настроение будет у вас тогда, когда по моему представлению прокурор подпишет приказ о вашем аресте и приступит к составлению обвинительного заключения?

— Уверяю вас, что на судебном процессе я появлюсь во всех этих драгоценностях, которые в вашем соображении я похитила у несчастного Доброзлоцкого. Кстати, как бедняга себя чувствует?

— Его прооперировали, — сказал сержант, ведущий протокол, — но в сознание он еще не пришел. Дежурный врач сказал, что состояние больного пока остается тяжелым.

— Очень мне его жаль. Я любила ювелира. Как он радовался сегодня, что на Гевонте продал два перстенька! С какой гордостью показывал каждому из нас эти четыре сотни! Однако вернемся к делу. Я хотела бы услышать, какими доказательствами располагает милиция, выдвигая против меня такие тяжелые обвинения?

— Вас видели спускающейся вниз и открывающей дверь в комнату ювелира. Было это без десяти девять. Вы будет возражать против этого?

— По–видимому, меня заметил редактор Бурский. Припоминаю, что, когда я вышла из комнаты, он как раз поднимался по лестнице. Нет, нет, я возражаю только против того, что это было без десяти минут девять. Не без десяти, а без пятнадцати. Я спустилась на второй этаж, постучала и открыла дверь в комнату ювелира. Там никого не было. Горел свет. Я закрыла дверь и вернулась. Тогда я встретила пани профессор, и мы вместе с ней пошли в мою комнату. Она принесла мне «Ле Монд», который я просила у нее за обедом. Пани Роговичова может подтвердить, что ни молотка, ни драгоценностей у меня в руках не было. Они вообще были пустыми. На мне было платье джерси, то самое, которое и сейчас. В нем нет никаких карманов. Традиционный тайник женщин — бюстгальтер также отпадает. Как бы я ни старалась, молоток там не уместился бы. Если пан подпоручник настаивает, мы можем провести испытание. Вы согласны?

Полковник слегка улыбнулся. Пани Медзяновская была худенькая брюнетка, по крайней мере, волосы имела черные. В настоящее время трудно быть уверенным в таких вещах… У нее была стройная, спортивная фигурка, бюст едва обозначался под облегающим платьем из джерси. Не только молоток, но даже драгоценности не могли бы там уместиться. Подпоручник, видя, что его искусно сконструированное обвинение провалилось, выглядел довольно озадаченно. Лясота решил помочь молодому коллеге.

— Мы проверим правильность ваших показаний. Я буду очень рад освободить вас от всех подозрений. К сожалению, ведущие следствие должны проверить каждую версию. Тем более что улики, свидетельствующие против вас, весьма серьезные. Вы единственный человек, а это бесспорно установлено, который выходил после ужина из «Карлтона». Следовательно, у вас была возможность взять лестницу от «Соколика» и поставить ее к балкону.

— Уверяю вас, что я этого не делала.

— Мы все проверим. Прошу вас теперь ответить нам на несколько вопросов, но без насмешек. Дело для этого слишком серьезное. Тяжело ранен человек, украдены драгоценности на сумму около трех миллионов злотых.

— Слушаю вас, пан…

— Полковник Лясота из Главной комендатуры.

— Я постараюсь дать вам как можно более подробные, обстоятельные ответы. Прошу вас задавать ваши вопросы, хотя, предупреждаю, что я знаю не много.

— Во сколько вы были в «Кмицице»?

— Я вышла из дома около 19.30. Дорога заняла у меня с четверть часа. В клубе я находилась где–то около получаса. Возвращение — двадцать минут. Значит, около половины девятого, может быть, минут на пять позже, я уже вернулась.

— Кого вы видели в «Кмицице»?

— Несколько знакомых. Кто конкретно вас интересует, пан полковник?

— Вы заметили Хенрика Шафляра?

— Этот проводник с маленькой головой? Отлично помню его. Он сидел там, когда я пришла, и оставался, когда я уходила. Я в этом совершенно убеждена. У этого молодого человека достаточно запоминающаяся внешность.

— А, возвращаясь домой, вы не встретили кого–либо из знакомых?

Медзяновская задумалась.

— На углу улицы к трамплину стоял этот неразлучный приятель проводника. Я не знаю его имени, но он часто приходит в «Карлтон».

— К пани Зосе. Иногда даже по приставной лестнице.

— Меня никогда это не интересовало. Это ее дело. Каждый ведет себя так, как ему удобнее.

— Скажите, а молоток лежал в холле после вашего возвращения в «Карлтон»? Подумайте хорошенько. Это очень важно.

— Наверное, лежал. Я проходила мимо него, когда шла в столовую. Хотела посмотреть, есть ли там еще кто–нибудь. Но кроме пани Рузи никого не было. Я перебросилась с ней несколькими словами и вернулась к себе наверх, я видела молоток. Хорошо это помню, потому что подумала еще, можно ли воспользоваться им для ремонта моих шпилек? У меня в одной туфле вылез гвоздик. Но я вспомнила, что инженер Жарский объяснял мне за обедом, что для этого нужно долото и что он сам починит мою несчастную туфлю. Поэтому молоток я не взяла.

— Вы хорошо знакомы с инженером Жарским?

По лицу Медзяновской пробежала тень, но она тут же взяла себя в руки и продолжала спокойным, холодным голосом.

— Да, мы знакомы около шести или семи лет. Мы оба из Вроцлава, вместе работали. Потом он перешел на металлургическое предприятие. Я также сменила место работы и переехала в Варшаву. Позднее у меня не было возможности поддерживать с ним контакты. Мы только случайно встречались в Закопане.

— Мне хотелось бы задать вам один вопрос личного характера. На отдыхе часто возникают маленькие и большие компании, симпатии и флирты. Это вполне понятно. Был ли у вас подобный флирт с инженером?

— Нет! — решительно запротестовала пани Барбара. — В прошлом это могло бы случиться, но я имела случай слишком хорошо его узнать. Этот тип, как говорится, порхающий с цветка на цветок. Даже если бы я стремилась к этому, то вряд ли имела бы какие–либо шансы. Пан Адам нашел себе хорошенькую барышню, отдыхающую в «Граните». Но, по–моему, и это знакомство уже в прошлом, потому что у него появилась новая симпатия. Два дня назад он познакомился в кафе «Америка» с какой–то девицей. Когда та девушка из «Гранита» вчера ему звонила, он велел горничной ответить, что его нет дома. Я как раз была в холле и случайно это слышала.

— Что вы делали после возвращения в «Карлтон»?

— Ничего. Просто вернулась к себе.

— А зачем вы пошли к ювелиру?

— Мне пришла в голову одна мысль. Вы знаете, что в следующем месяце я выезжаю за границу, в Италию, где у нашей фирмы имеется филиал. В программе моего пребывания там запланировано ознакомление с производимой продукцией, а также туристическая поездка по Италии. Американцы очень любят презенты, как давать, так и брать. Сколько бы раз представители нашей фирмы ни приезжали в Польшу, всегда привозили мне различные подарки. Это в значительной степени облегчает мой бюджет. Несколько лет я не покупаю чулок, белья и обуви. Не могу соревноваться с американцами по части стоимости подарков, но мне неудобно появиться в Италии с пустыми руками. Изделия пана Доброзлоцкого, я, разумеется, имею в виду те изделия из серебра, были бы очень оригинальны в качестве подарка.

— Но не слишком дешевы. Пан Доброзлоцкий получал по 200 злотых за перстень. Это не так мало за кусочек серебра и какой–то камешек.

— Такие мелочи стоят за границей, по меньшей мере, в четыре раза дороже. Согласно нашим таможенным правилам я могу провезти пять перстеньков. Это бы прекрасно окупилось. Мои американские друзья были бы невероятно рады этим подаркам и отблагодарили бы меня чем–либо гораздо более ценным. Мне особенно важно было бы расположить к себе руководство фирмы, потому что я собиралась просить их выплатить мне зарплату вперед. Мне очень нужны эти деньги.

— Но сразу 60 000 злотых? Сколько вы зарабатываете?

— Три тысячи пятьсот злотых чистыми. Фирма также платит страховку, хотя как иностранное учреждение не обязана это делать.

— Неужели?

— Да. Я прекрасно знакома с этими правилами. Страховка обязательна только для наших учреждений, а для иностранных это дело доброй воли. Если не хотят, могут не платить. Тогда служащий не пользуется общественным страхованием, и время работы в иностранной фирме не включается ему в пенсию. Моя фирма настолько любезна, что платит страховку.

— Это для них не такая уж большая сумма.

— Разумеется, для большого концерна это не отражается на бюджете, но все же сколько–то стоит, потому что выплачивает причитающуюся сумму за работу и страховку из расчета по 24 злотых за доллар. Если бы фирма согласилась выплатить мне в Италии причитающуюся мне сумму за полгода, я могла бы привезти эти деньги сюда и обменять в нашем банке. Я получила бы деньги по курсу в три раза больше.

— Это было бы нарушением валютных операций.

— Я так не думаю. Ведь валюта в полном размере поступила бы в государственную казну. Во всяком случае, я намеревалась обсудить такую возможность с юристом концерна. Потому что кроме меня в Польше работают от этой фирмы еще два сотрудника и адвокат, как постоянный юрисконсульт концерна.

— Эти дела к нашему следствию, пожалуй, не относятся.

— Я рассказала об этом для того, чтобы объяснить пану подпоручнику, что мне необязательно было хвататься за молоток, чтобы раздобыть деньги. Можно обвинить меня и в том, что 60 000 злотых я должна выплатить до конца октября, а за границу выезжаю только в ноябре. Но я собиралась одолжить эту сумму у нескольких моих приятелей. Ни один из них не смог бы, может быть, не рискнул бы одолжить мне сразу всю сумму, но по 15–20 тысяч злотых я смогла бы занять. В конце концов у меня есть немного ценной посуды и серебра. Я готова продать их. Квартира для меня важнее всего, потому что в течение пяти лет я вынуждена скитаться по квартирам или жить у моих дальних родственников. Я сыта этим по горло. Если бы у меня не вышло с квартирой, я бы вернулась обратно в Силезию.

— Это кооперативная квартира?

— Нет. Просто три семьи строят дом для себя. Каждый будет занимать целый этаж. Строители обещают нам, что Новый год мы будем встречать уже под собственной крышей. Я не слишком в это верю, но, однако, рассчитываю, что самое позднее в марте переселюсь в собственную квартиру.

— Вы сказали, что встретили на лестнице пани Роговичову и вместе с ней вошли в вашу комнату?

— Да, это было так.

— А когда вы заглядывали в комнату ювелира, дверь была заперта на ключ?

— Здесь сложилось так, что мы запираем двери и забираем ключи только когда выходим из «Карлтона». А если кто–то выходит из комнаты, но находится в пансионате, ключ оставляет в дверях, в крайнем случае, повернет его. Тогда у пана Доброзлоцкого также ключ торчал в двери, но повернут не был.

— Вы уверены в этом?

— Абсолютно. Если бы дверь была заперта, я вообще не вошла бы в комнату. Знала бы, что ювелира нет, а я постучала и отворила дверь.

— А видели вы шкатулку с драгоценностями? Может быть, она стояла на столе?

— Нет. Я особенно не осматривалась, но эту шкатулку заметила бы. На столе ее не было. По–моему, там лежали газеты и книга.

— Вы вернулись к себе с пани Роговичовой. Пани профессор не упоминала о своих неприятностях?

— Нет. Она только объяснила свое состояние получением плохого сообщения из дома. Поэтому она предполагала сократить свое пребывание в Закопане, но ничего не говорила о причинах своего волнения. Она извинилась за неожиданный визит, потому что никогда до сих пор ко мне на заходила, но сказала, что при своем нынешнем состоянии не смогла бы усидеть в четырех стенах своей комнаты одна. Я усадила ее за стол, угостила шоколадом, и мы побеседовали. Именно поэтому мне кажется, что я заходила к ювелиру значительно раньше, нежели утверждает пан подпоручник, потому что наш разговор длился не менее десяти минут, а, возможно, даже дольше.

— А в это время вы не слышали шагов на балконе второго этажа?

— Нет. Телевизор выл, как безумный, а тогда, по–моему, громче всего. У меня чуть не лопнули барабанные перепонки в ушах.

— А может быть, до вас донесся звук захлопываемой двери или звон разбитого стекла?

— Нет. Ничего похожего я не слышала.

— Вы вместе сошли в салон?

— Нет. Когда мы услышали голос инженера, что телевизор в порядке, пани Роговичова встала, еще раз извинилась за неожиданный визит и вышла. Я осталась еще на минуту, потому что взяла из шкафа кофточку. В салоне обычно–бывает достаточно холодно.

— Спускаясь вниз, вы не заметили чего–нибудь необычного?

— Мне не хотелось бы бросать необоснованных обвинений, но, когда я была на высоте второго этажа, из коридора вышел пан Павел Земак. Из правой стороны коридора. Разумеется, с правой стороны по отношению к человеку, спускающемуся сверху. Именно в той части здания находится комната пана Доброзлоцкого, около террасы, над салоном. У меня сложилось впечатление, что художник был чем–то смущен или взволнован. Он ни слова не сказал мне, только быстро обогнал меня и сбежал по лестнице, как будто кто–нибудь за ним гнался.

— Когда вы спустились в салон, все уже были там?

Пани Медзяновская задумалась.

— Инженер был, потому что еще делал что–то у телевизора. Пани Роговичова тоже была. Художник, дети директора, пани Рузя… Через минуту после меня подошла пани Зося с плащом на руке. После нее директор и пан Крабе. Последними пришли редактор Бурский и портье. А может быть, наоборот, портье и журналист. Помню, что редактор бросил фразу: «Мы все в сборе, кроме пана Доброзлоцкого». Тогда Рузя сорвалась со своего места и побежала отнести ювелиру чай.

— А что делалось потом, уже после открытия того, что произошло с ювелиром, когда часть общества вернулась в салон?

— На экране как раз началась «Кобра». Пан Жарский иронично заметил, что у нас у самих теперь своя «Кобра». Никто на экран не смотрел. Все были слишком взволнованны тем, что произошло.

Тянулся какой–то несвязный разговор, но кто о чем говорил, я не смогла бы повторить.

— Из салона кто–нибудь выходил?

— Наверх никто не поднимался, но из салона выходили почти все. В ванную, в столовую — выпить воды. Люди по–разному реагируют на подобные происшествия. Я тоже выходила в ванную.

— А может быть, кто–нибудь выходил во двор?

— Нет. Этого я не видела. Впрочем, ведь шел дождь. Люди все блуждали здесь. Только инженер и Роговичова, которые живут на первом этаже, пошли в свои комнаты, но и они быстро вернулись. Пани Роговичова, насколько я помню, накинула блейзер, а Жарский принес сигареты. Угощал присутствующих, даже я воспользовалась его угощением, хотя обычно не курю.

— Вы помните приход двух молодых людей?

— Да. Они пришли за пани Зосей, но редактор Бурский быстро их сплавил.

— А как они были одеты? Может быть, у них были грязные руки или следы грязи на одежде?

— Они были в синих нейлоновых плащах, какие теперь считаются самыми модными. Плащи были мокрые, потому что шел дождь. Но руки, по–моему, у них были сухие и чистые, потому что они здоровались с пани Зосей. Они не стали бы протягивать к ней мокрых, а тем более грязных рук.

— Как они реагировали на сообщение о происшедшем?

— Они были удивлены и озабочены. Просто не могли понять, как с паном Доброзлоцким могло случиться что–либо подобное.

— Может быть, они просто делали вид?

— Вряд ли они такие хорошие актеры.

— А потом?

— Не прошло и пяти минут, как приехала «скорая помощь». Я проводила врача наверх, а через минуту появились вы, остальное вы знаете.

— Вернемся еще ненадолго к особе инженера Жарского, — решил подпоручник, — вы его не любите?

— Люблю, не люблю… Он мне просто безразличен. Как прошлогодний снег.

— Однако мы хотели бы узнать, что он за человек. Вы работали вместе с ним в одной организации?

— Это ноль, абсолютный ноль. Не мужчина, а пустое место. Человек, лишенный всяких амбиций.

— Инженер занимает хорошее положение. Кроме того, немного артист.

— Какой там артист! Создатель тошнотворных мелодий, к которым подобные же графоманы сочиняют тексты!

— Но, наверное, он не лишен способностей?

— Он довольно способный. Может быть, даже на все. Только отсутствие амбиций не позволяет ему показать, на что он способен. Его профессиональное творчество — это путь по линии наименьшего сопротивления. У него была хорошая работа, дающая большие возможности на продвижение в будущем. Но там надо было нажимать на работу, и пан Жарский быстро перелетел на другую, хуже оплачиваемую, но без всякой ответственности и такую, где не нужно перерабатывать.

— Он имеет успех у женщин.

— Не знаю, что они в нем находят.

— Однако пан Жарский, — подпоручник делал вид, что защищает инженера, — умеет быть привлекательным в обществе, хорошо танцует и может развлекать как мужчин, так и женщин.

— О! Дамский угодник из него бесподобный. И любая для него хороша, только ненадолго. А в развлечениях, были бы только деньги, он разбирается превосходно.

— Однако у него есть деньги. Он часто бывает в Закопане, в ресторанах, а за это нужно платить. Женщины тоже, даже самые бескорыстные, обходятся довольно дорого.

— По–моему, — усмехнулась пани Медзяновская, — эти бескорыстные обходятся дороже всего.

— Да, люди опытные говорят, что это именно так. Однако инженеру на все хватает денег.

— Даже и на игру в карты.

— Он любит играть? Бридж или покер?

— Все, что угодно. Это вообще по природе игрок. Надо признать, что у него есть хладнокровие и умение рисковать. Получила известность его история, которая произошла лет шесть назад. У Адама тогда было столько долгов, что он вообще не получал зарплаты и был должен огромную сумму денег всем коллегам по бюро и другим своим знакомым. В то время его послали в Варшаву получить какую–то большую сумму денег, которые он взял из кассы, а это было около ста тысяч злотых, и поехал прямо на бега.

— И все проиграл?

— Наоборот, выиграл. Столько, что заплатил все долги и еще несколько недель сорил деньгами направо и налево. А ведь если проиграл бы, то вылетел бы с работы и отправился на несколько лет в тюрьму.

— Повезло ему.

— Ему всегда везет. В карты он преимущественно выигрывает. Во Вроцлаве по–разному говорили об этой его игре, но никто его за руку не схватил. Способности у этого человека есть, если бы только он хотел чего–то достичь, поднялся бы высоко. Но он ничего не желает, кроме вольной жизни.

— Он разбирается также в радиоприемниках, телевизорах?

— Об этих способностях Адама я узнала только сегодня. Однако нужно признать, что телевизор он исправил.

— Вы знаете фамилию или хотя бы имя той пани — симпатии инженера из «Гранита»?

— Нет, не знаю. Я только видела ее несколько раз. В кафе, даже здесь, в «Карлтоне», потому что она приходила к Адаму. Высокая, стройная блондинка Но это уже не важно. Теперь на повестке дня рыжая кошечка из кафе «Америка».

— А пан Доброзлоцкий знал эту блондинку?

Пани Медзяновская удивленно посмотрела на обоих офицеров. Вопрос показался ей совершенно неуместным.

— Пан Доброзлоцкий был серьезным человеком. Он приехал в Закопане, чтобы работать, а не гоняться за молодыми девицами. Быть может, он видел эту пани в коридоре пансионата, но, наверное, ее не знал.

— Может быть, это именно эта блондинка напала на пана Доброзлоцкого?

— Я ведь уже говорила, что в последнее время Адам ее избегал. Она уже не приходила сюда.

— Однако дорогу она знала и могла знать, что ювелир в своей комнате хранит дорогие украшения?

— Не думаю. Пан Доброзлоцкий нам об этом не рассказывал. Правда, пани Зося говорила что–то на эту тему, но никто этого не принимал всерьез. Не думаю также, что Адам тогда, когда интересовался этой пани, не нашел ничего лучшего, как рассказывать ей о пане Доброзлоцком. Принцип инженера — не тратить зря времени, быстро добиться цели и так же быстро исчезнуть.

— Вы могли бы нам рассказать еще что–нибудь?

— Нет. Я больше ничего не знаю и не догадываюсь, кто мог совершить нападение на ювелира, но это точно не я.

Выслушав сакраментальную инструкцию, каким образом ей надлежит подписать протокол, а также замечание о том, что она может пойти к себе наверх, но не должна еще ложиться спать, пани Медзяновская покинула столовую.

— Хитрая бабенка, — заметил подпоручник, — хладнокровна и не теряет власти над собой. Я сразу на нее насел, а она даже глазом не моргнула.

— Если она и в самом деле невиновна, то чего ей было бояться?

— В время допроса каждый из них невиновен. У любого есть алиби, ни один не мог этого сделать. Однако ювелир лежит в больнице, а его драгоценности неизвестно, где спрятаны. Один из этих невиновных раскроил ему голову. Но кто?

Этот вопрос подпоручника полковник оставил без ответа. Однако выражение лица старшего офицера свидетельствовало о том, что если он и не знает еще разгадку, то уже близок к этому.

Глава двенадцатая

— Я хотел бы попросить вас, подпоручник, — предложил полковник, — чтобы мы еще раз вернулись к таинственному телефонному звонку пана Доброзлоцкого. В нем может содержаться ключ к разгадке сегодняшнего происшествия. А если даже не ключ, то серьезный след. Посмотрим еще раз телефонную книгу «Карлтона».

Сержант, ведущий протоколы допросов, встал из–за стола и через минуту снова принес книгу, в которой отдыхающие записывали свои телефонные разговоры. Оба офицера внимательно изучили все записи за последние три недели, то есть с первого дня пребывания ювелира в Закопане.

— Доброзлоцкий ни разу не звонил в «Гранит». Только сегодня мы находим его запись о звонке по этому номеру. Вообще Доброзлоцкий никогда не вел местных разговоров. Все записи свидетельствуют о его разговорах с Варшавой. Повторяются два номера. По одному он звонил вечером, а по другому — в утренние часы. Нетрудно догадаться, что первый — это его домашний телефон, а второй — телефон какой–то организации, скорее всего Центрального управления, которое ювелир регулярно информировал о продвижении своей работы по изготовлению драгоценностей на выставку. Интересно, что только сегодня, за пятнадцать минут перед нападением, этот человек в первый раз позвонил кому–то в Закопане. Это должен был быть срочный и важный звонок, раз, как вспоминает редактор Бурский, во время его пребывания в комнате ювелира тот несколько раз смотрел на часы. Видимо, он должен был позвонить в «Гранит» в точно назначенное время.

— А может быть, горничная могла бы рассказать нам что–то об этом, — заметил подпоручник.

— Думаю, что желательно было бы спросить как Рузю, так и директора, и портье. Возможно, они могли бы дать нам информацию не только об этом телефонном звонке, но также и о привычках ювелира. Может быть, Доброзлоцкий никогда сам не звонил, а всегда звонили ему? Это не оставляет никаких следов в телефонной книге. Что нашли в его вещах в комнате?

Подпоручник показал несколько предметов, лежащих на столе и прикрытых платком.

— Кроме белья и одежды, комплектов инструментов и нескольких незаконченных перстеньков и брошек из серебра, остальное находится на столе. Я осматривал эти вещи перед приходом пана полковника, но не нашел ничего достойного внимания.

На столе лежал бумажник, кошелек, сберкнижка, две ручки, перочинный нож, набор бумаги и книжечка–календарик. Полковник потянулся к бумажнику и внимательно осмотрел его содержимое. Там было две пятисотзлотовых бумажки, восемь сотенных, несколько десятков злотых в меньших банкнотах и несколько почтовых марок. Офицер милиции раскрыл бумажник и открыл клапан, отделяющий его внутренний карман. Там было несколько долларовых банкнот и один русский рубль, на котором была написана дата пятилетней давности с дарственной надписью «на счастье» и какой–то неразборчивой подписью.

— Ничего интересного, — повторил подпоручник.

Затем полковник взялся за книжечку–календарик. При датах фигурировали заметки — часы, названия кафе, фамилии. Это, видимо, были записи для памяти об условленных встречах. Все записи кончились в сентябре. Рубрики октября были совершенно пустыми.

В конце календарика было место для записей и алфавитный список адресов и телефонов. Эту часть календарика полковник изучал особенно тщательно, но на его лице появилось разочарование. Адреса и телефоны были только варшавские.

Тем временем в столовую, сопровождаемые милиционером, вошли директор пансионата, горничная Рузя и портье Ясь.

— Прошу вас припомнить, часто ли пан Доброзлоцкий пользовался телефоном?

— Все телефонные разговоры записаны в книге, — пояснил директор.

— Но случается же, что рассеянные гости забывают записать какой–либо разговор, особенно местный, который вылетает из памяти сразу же после того, как положишь трубку на место.

— На пана Доброзлоцкого это непохоже. Он всегда был очень аккуратным, — защищала ювелира Рузя. — Другие, конечно, не раз забывали, особенно пани Зося и пан инженер. Пан Доброзлоцкий звонил только в Варшаву.

— Неужели ювелир, много лет приезжавший в Закопане, не имел здесь знакомых и приятелей?

— Имел, и много, — ответил директор, — но в этом году пан Доброзлоцкий просил меня сразу же после приезда, чтобы я никому не говорил о его пребывании здесь. Он хотел спрятаться ото всех, чтобы ничто не мешало ему в работе. Целыми днями ювелир не только не покидал виллы, но даже не выходил из своей комнаты, работая по четырнадцать часов в сутки, чтобы закончить украшения.

— И из города ему никто не звонил?

— Я никогда не отвечала на такие звонки, — заявила горничная.

— Я тоже, — добавил портье.

— В то время, когда пан Доброзлоцкий звонил по телефону, пани Рузя убиралась в столовой, а вы, — тут полковник повернулся к директору и портье, — были в кухне внизу. Телефонная кабина примыкает к столовой, ее отделяет от нее только тонкая внутренняя перегородка. Здесь же около кабины — лестница, ведущая в кухню. При таких обстоятельствах, я, конечно, не имею в виду подслушивания, нетрудно услышать содержание телефонного разговора. Я сам в этом убедился, когда сержант час назад звонил в больницу, чтобы узнать о состоянии здоровья пана Доброзлоцкого. Сидя на стуле около стены, я прекрасно слышал каждое слово, произнесенное в телефонной кабине. Поэтому, может быть, вы слышали хотя бы какой–нибудь фрагмент последнего разговора ювелира? Или хотя бы отдельные слова?

— К сожалению, я ничего не слышал, — сказал директор.

— Только когда пан Доброзлоцкий вошел в столовую и сказал мне о том, что он разговаривал по телефону, я об этом узнала, — проинформировала Рузя.

— Я тоже ничего не слышал, — добавил портье.

— Пан Доброзлоцкий записал в книге телефонных разговоров, что звонил в дом отдыха «Гранит». Кто–нибудь когда–либо звонил ему оттуда?

И в этом случае все ответы были отрицательными.

— В «Граните» работает портье Стасек Рубись, — заметил Ясь, — это мой старый приятель. Сейчас я пойду к нему и узнаю все. Если это он снял трубку, должен был запомнить, кого вызывали к телефону.

— Благодарю вас за желание помочь, — ответил полковник, — но сейчас уже доходит час ночи. Слишком поздно, чтобы будить жителей «Гранита». А с самого утра, если в этом будет необходимость, мы свяжемся с паном Рубисем. А может быть, из «Гранита» звонили кому–нибудь другому из жителей пансионата?

— А, постоянно звонила эта девица… — сказала Рузя.

— Какая?

— Та блондинка, которую пан инженер несколько раз приводил в «Карлтон». Но она ему уже надоела. Теперь, когда она звонит, пан Жарский все время отговаривается от нее отсутствием времени. Не раз просил и меня, чтобы я отвечала, что его нет дома. Сначала закрутил ей голову, а потом оставил. Но чего другого можно ожидать на курорте? Пани Зося говорила, а она всегда все знает, что инженер нашел себе другую симпатию. На этот раз рыжую, как морковка. Познакомился с ней в кафе.

— Только инженеру были звонки из «Гранита»?

— По крайней мере, я других не знаю. Мне на них отвечать не приходилось. А поскольку внизу живут только два человека: инженер и пани профессор, я принимаю телефонные звонки от самого ужина. А после ужина к телефону обычно подходит пан Ясь. Если кому–то и был телефонный звонок, так только пани профессор, которая сама могла подойти к телефону. Но, по–моему, это невозможно, потому что я ни разу не видела, чтобы пани профессор бегала к телефону…

— Мне тоже не приходилось отвечать на телефонные звонки из «Гранита» кому–нибудь из гостей.

— Директор «Гранита» — приятельница моей жены, она не раз звонила сюда, но сейчас моя жена в Чехословакии, и ее приятельница об этом знает, — добавил директор.

Полковник поблагодарил собравшихся. Когда все трое вышли из столовой, он довольно потер руки:

— Нам осталось допросить только одного человека.

— Да, — согласился подпоручник. — Сержант, давайте сюда этого художника.

Несмотря на моложавую внешность, Павлу Земаку оказалось 41 год, как он записал в своих анкетных данных. Он закончил Академию Искусств в Варшаве, где в настоящее время проживает. Женат, имеет четверых детей. На вопросы он отвечал спокойно, старался держать себя в руках..

— Расскажите нам, пожалуйста, о вашем пребывании в комнате пана Доброзлоцкого.

— После обеда пан Доброзлоцкий показывал нам украшения, которые он готовил к международной выставке во Флоренции. Во время учебы в Академии я интересовался изготовлением художественных изделий из металла. Какое–то время я даже хотел специализироваться в этой области, но в конце концов остановился на живописи. Во всяком случае, я в этом немного разбираюсь. При всех я не сказал ни одного критического слова, потому что эти дилетанты ничего не понимают в искусстве. Банда снобов и обычных мещан! Зато я все обдумал. Эти украшения были ужасны! При их виде хотелось выть от отчаяния. Подделки под эпоху Возрождения и обычные шаблонные безделушки для ношения на шее или в ушах снобками, подобными нашей Зосе, только имеющими больше денег, — это святотатство! А ведь из этого золота, бриллиантов и рубинов можно было создать действительно интересную вещь. Я даже сделал несколько эскизов. Особенно мне удался один.

Художник полез в карман пиджака, достал из него блокнот и показал подпоручнику рисунок, состоящий из перекрещивающихся линий, представляющих не то пирамиду, не то ежа.

— Вот это было бы действительно великолепно! У меня даже есть название для этого произведения — «Судьба человека».

— Был такой русский фильм.

— Ну и что из этого?

— А как это можно носить?

— Господи, пора уже наконец перестать так потребительски относиться к искусству! Искусство должно быть чистым, освобожденным от всяких дополнительных элементов.

— Рассказывайте, пожалуйста, дальше, сказал подпоручник, не давая возможности втянуть себя в дискуссию на неизвестную ему тему о «чистом искусстве».

— После ужина я вернулся наверх, еще раз обдумал мои проекты и решился на принципиальный разговор с ювелиром. В конце концов в определенной мере этот человек является художником, и он должен понять, что, фабрикуя эти ужасные вещи, он совершает страшное преступление. И я пошел к нему. Объяснил ему, что эти украшения необходимо уничтожить…

— Разбить молотком?

— Вот именно! Я даже употребил этот оборот. Показал ему свои рисунки и объяснил, каким образом воплотить это в жизнь. А пан Доброзлоцкий только усмехался и говорил: «А кто это купит?» Ничего удивительного, что подобное смешение искусства с деньгами привело меня в бешенство, и я сказал ювелиру, что я об этом думаю. Но он пропустил все это мимо ушей! Как можно связать искусство с деньгами?!

— Но ведь и вы на что–то живете? Вы работаете художником на одном из промышленных предприятий. Вы выполняете заказы разных организаций, пишете счета на оплату за свою работу.

— Я вынужден это делать, но я нисколько не горжусь этим. Жизнь принуждает художников делать то, что противоречит их желанию. Одно дело, когда я выполняю заказ для клиента, ставящего точно определенные условия, и другое, когда создаю произведение искусства. Я работаю над ним, не заботясь о деньгах. А если кто–то его покупает, то только доказывает этим наличие у него хорошего вкуса.

— Идя к ювелиру, вы взяли с собой молоток?

— Зачем?

— Чтобы разбить эти украшения.

— Нет, не брал. Я заранее предполагал, что Доброзлоцкий не использует того единственного шанса, который я хотел ему дать. Но моим долгом было сказать ему все то, что я сказал.

— Включая то, что вы назвали его ремесленником и хлопнули дверью, уходя оттуда?

Художник смутился.

— Ну… Да, признаю, что меня несколько занесло, потом я жалел об этом. У меня очень импульсивный характер.

— Что вы делали после того, как ушли от ювелира?

— Вернулся к себе, но от волнения ничего не мог делать. Тем более что Жарский ремонтировал телевизор и шумел. Я посидел минутку у себя в комнате, но больше не выдержал там и решил заглянуть к пани Медзяновской. Ее не было дома, поэтому я зашел к Бурскому. Рассказал ему о том, что произошло. Редактор объяснил мне, что я не должен сердиться на человека, который настолько меня старше. Он предложил мне свою помощь и сказал, что пойдет к Доброзлоцкому и передаст ему от моего имени, что я не таю на него обиды. Я согласился. Потом мы немного поболтали. Наконец я вернулся к себе, а Бурский спустился вниз.

— Вы больше не виделись с ним?

— Нет. Бурский не зашел ко мне после возвращения от ювелира, и я не знаю, говорил ли он с ним. Правда, мы сидели несколько часов в салоне, но в этой ситуации разговор не клеился.

— Я говорю не о Бурском. Я спросил, не виделись ли вы с паном Доброзлоцким?

— Нет, не виделся.

— Точно?

— Точно.

— В таком случае, к кому вы заходили за несколько минут перед тем, как спустились вниз к телевизору?

— Это было не за несколько минут до телепередачи, а непосредственно перед этим. Когда инженер оповестил нас, что телевизор уже в порядке, я пошел вниз. Решил по пути зайти к Доброзлоцкому и сказать ему, что я уже не сержусь на него и он может продолжать делать эти свои безобразия. Но ювелира не было в комнате, поэтому я сразу же сошел вниз.

— Ювелира не было в комнате?

— Я постучал к нему и, так как никто не ответил, нажал на ручку. Дверь была заперта на ключ. Ключ, правда, торчал в замочной скважине, но я его не трогал. Когда я стучал в дверь, из соседней комнаты вышла пани Зося. Я сказал ей, что ювелира нет у себя. Пани Захвытович ответила, что, по–видимому, он уже спустился вниз, и сама начала спускаться по лестнице. Я пошел за ней. И удивился, увидев, что Доброзлоцкого в салоне нет. Думаю, что в тот момент, когда я стучал в дверь, ювелир уже лежал без сознания.

— Когда вы сошли вниз, молоток лежал на канапе?

— Не видел. Я не обратил на это внимания.

— Что ж, допросили еще одного невиновного, — с сарказмом сказал подпоручник, когда художник подписал протокол и вышел из столовой. — Остается только признать, что пан Доброзлоцкий совершил самоубийство изощренным способом. Сначала приставил лестницу к балкону, потом разбил стекло, выбросил за окно шкатулку, драгоценности старательно спрятал, потом сошел вниз, принес молоток, шарахнул себя по голове и нашел еще в себе достаточно сил, чтобы отнести его на место. Вернулся в комнату и позволил себе потерять сознание только после того, как переступил ее порог. Да, ничего подобного мир еще не видел. С ума можно сойти!

Жалобы молодого коллеги вызвали улыбку на задумчивом лице полковника Лясоты.

— Да, — согласился он, — ситуация довольно сложная.

— И надо же, чтобы все это случилось со мной! Этим должен заниматься сам комендант или его заместитель. Вот незадача! Если я не найду преступника, то получу по ушам за то, что завалил дело.

— А если найдете, то вся заслуга будет принадлежать вам.

— Найду!.. Я скорее найду ухо от селедки. Каждый невиновен, у каждого есть алиби! Один оправдывает другого своими показаниями, и так по кругу.

— Предлагаю, пан подпоручник, теперь нам пройти по комнатам жильцов, выяснить и проверить некоторые подробности. Я хотел бы также взглянуть на комнату ювелира, осмотреть лестницу и ее обычное местонахождение. Потом посоветуемся относительно дальнейших шагов в этом деле.

— Пойдемте. Куда в первую очередь?

После стука в дверь, услышав голос инженера, полковник нажал на ручку двери. Жарский сидел около стола и читал книгу.

— Удивляюсь, какие у вас крепкие нервы, — заметил подпоручник. — в такой момент вы можете заниматься чтением.

— Это специальная книжка. Она незаменима, когда человек чем–то огорчен или взволнован. Позволяет на время оторваться от действительности.

— Пан инженер. — сказал полковник, — я хочу задать вам несколько маленьких вопросов.

Говоря это, офицер милиции достал из кармана блокнот и ручку.

— Пожалуйста. Если только смогу…

— Речь идет вот о чем. Мы установили, что пан Доброзлоцкий спустился вниз в 20.45 к телефону. Возвращаясь, он не зашел к вам?

— Может быть, и заходил, но я его не заметил. Я торопился закончить работу до начала «Кобры». Стоял за аппаратом, засунув туда голову.

— А потом, когда ювелир вернулся наверх, не слышали ли вы, чтобы кто–нибудь спускался вниз и выходил из дома?

— Я не знаю, когда пан Доброзлоцкий разговаривал по телефону. Я слышал какое–то движение на лестнице, но не могу ничего сказать на эту тему.

Полковник записал его ответ, но когда закрывал блокнот, ручка у него упала на пол и покатилась под инженера. Жарский хотел поднять ее. но офицер оказался проворнее. Он наклонился, нашел свою потерю и спрятал ее в карман.

— Можно уже ложиться спать? Доходит уже второй час.

— Мне очень жаль, но вам потребуется еще немного потерпеть. Дело, собственно, уже выяснено. Все следы указывают на нападение, но нам необходимо уладить некоторые формальности. Долго это не продлится. — Полковник поклонился инженеру и направился в сторону двери, а подпоручник вышел за ним.

— Ничего не понимаю, — сказал он в коридоре.

— У меня есть одна концепция, но поговорим о ней позднее, — остановил его полковник и постучал в комнату пани профессора.

Мария Роговичова лежала на своей кровати прямо в одежде.

— Нет, нет, не вставайте, — удержал ее полковник движением руки, — только одно слово.

— Слушаю?

— Выходя от пана Крабе, вы встретили пани Медзяновскую?

— Нет. Выйдя от Крабе, я спустилась вниз. Я была взволнована, и одиночество плохо на меня действовало. К счастью, я вспомнила, что пани Бася просила меня о «Ле Монд». Поэтому я взяла газету и пошла наверх. Я встретила пани Медзяновскую, выходящую из комнаты пана Доброзлоцкого.

— У нее было что–то в руках? Молоток?

— Нет. Ничего не было.

— Вы видели ювелира?

— Нет. Только пани Бася сказала, что комната его пуста.

— Благодарим вас. Предполагаем, что через полчаса вы все пойдете на заслуженный и долгожданный отдых.

На втором этаже полковник внимательно осмотрел комнату ювелира. Особенно его заинтересовало разбитое стекло.

— Взгляните, пан подпоручник, куски стекла находятся только на балконе. В комнате нет ни крошки.

— Абсолютное доказательство того, что стекло было выбито изнутри, — заметил подпоручник.

— Абсолютное? Этого я бы не сказал, тем не менее очень важное. В криминалистике не существует, по крайней мере, очень мало таких, как вы говорите, абсолютных доказательств. Одна из самых больших судебных ошибок в довоенное время — судебный процесс и обвинительный приговор, основанные как раз на том, что все осколки стекла находились снаружи. Позднее оказалось, что стекло на самом деле было выбито снаружи. Поэтому будем осторожны в формулировании утверждений.

— Пани Зося, — спросил полковник, входя в комнату киноартистки, — вы помните встречу с паном Земаком у дверей комнаты ювелира?

Пани Захвытович задумалась.

— Да. Я встретила его, собираясь спуститься вниз на фильм. Пан Земак стоял тогда перед дверью комнаты пана Доброзлоцкого. Он о чем–то меня спросил. Или «у себя ли ювелир», или сказал, что моего соседа нет в комнате. Я не обратила на это внимания, потому что не принадлежу к числу поклонниц этого художника.

— А когда вы спустились вниз, молоток лежал на канапе?

— Да. Я хорошо это помню. Но не там, где я его положила, а на другом конце канапе.

— А лестница стояла у балкона, когда вы шли к Загродским за шалью?

— Нет. Лестницы не было.

— Может быть, вы ее не заметили?

— Я не настолько рассеянна. Трудно не заметить эту лестницу. Вот посмотрите, — говоря это, пани Зося потянула за шнур от портьеры. За застекленной дверью балкона показалась балюстрада и прислоненная к ней лестница.

— Она стоит почти напротив моей двери. Я должна была бы ее увидеть, даже если бы была слепа.

— Действительно, ее трудно не заметить.

— А до вас не доносились никакие звуки из соседней комнаты минут за пять до того, как вы сошли вниз?

— Нет, я ничего не слышала. Я была зла, что мальчики еще не пришли. У меня есть маленький японский приемник, и от скуки и злости я крутила его настройку, пытаясь поймать какую–нибудь музыку. Вероятно, этот гудящий телевизор мешал приему, потому что слышался один треск. Я чуть не бросила его об пол. В конце концов я взяла плащ и шаль и вышла из комнаты, несмотря на то, что сначала хотела ждать мою гвардию именно здесь.

— Пан Доброзлоцкий только сегодня решился показать вам свои украшения, а вы уже несколько дней назад рассказывали Пацыне и Шафляру, что появитесь на дансинге в «Ендрусе» в новом колье. Вы даже обещали, что «всех женщин хватит удар» или что–то в этом роде. Вы говорили об этом?

Пани Захвытович совершенно не смутилась.

— Пан Доброзлоцкий меня очень любил. Я неоднократно навешала его и давно знала, что он выполняет какую–то таинственную работу. Впрочем, я думаю, ювелир говорил об этом, разумеется, по секрету, не только мне, но и другим жителям «Карлтона». Я не знала, над чем он работает, и не предполагала, что эта бижутерия настолько ценная. Тем не менее я знала, что это нечто из золота и дорогих камней.

— Вашим молодым людям вы говорили о колье.

— Именно это я и хочу объяснить. Четыре дня назад я зашла к Доброзлоцкому. Мне просто хотелось шоколада, а я знала, что у ювелира всегда есть всякие вкусные вещи, потому что врачи рекомендовали ему бросить курить. Когда я вошла в комнату, ювелир сидел у стола и держал в руках красивое бриллиантовое колье. Я видела его только один миг, потому что пан Доброзлоцкий немедленно спрятал его, говоря, что оно еще не готово. Однако я успела заметить, что это вещь удивительной красоты. Тогда мне пришла в голову мысль, чтобы надеть это колье на дансинг, и я тут же обратилась с этой просьбой к ювелиру.

— И пан Доброзлоцкий согласился?

— Во всяком случае окончательно не отказал. О рассмеялся и сказал, что мы вернемся к этому разговору, когда колье будет готово. Поэтому я мобилизовала свою гвардию и условилась пойти на дансинг.

— Не имея никакой уверенности в том, что колье будет вам одолжено?

— Я не представляла, что пан Доброзлоцкий окажется настолько плохо воспитанным, что откажет женщине в такой незначительной просьбе. Он, правда, дал мне очень красивые изделия из серебра, но вы сами понимаете, что это не одно и то же. Я была ужасно зла на него, когда вышла из его комнаты без колье, а только с этими серебряными безделушками. Когда я увидела его лежащего в крови на полу, то в первый момент подумала, что Бог покарал его за эту жадность по отношению ко мне.

— А может быть, это не Бог, а только вы сами от его имени взяли в руки молоток, чтобы покарать ювелира? — спросил подпоручник.

— Я охотно доставила бы вам удовольствие и призналась в этом преступлении, — с мрачным юмором сказала пани Зося, — но не могу. Вы и сами не верите в мое участие в этом нападении, не правда ли?

Подпоручник ничего не ответил, а полковник поклонился актрисе.

— Мы покидаем вашу гостеприимную комнату и отправляемся навестить пана Крабе. Скоро мы пригласим всех вас вниз, чтобы закончить это несчастное следствие. Еще немного терпения.

В соседней комнате полковник попросил литератора, чтобы он продемонстрировал, каким образом он выглядывал на балкон. Пан Крабе подошел к опущенной на дверях портьере и немного ее приоткрыл. Стоящий невдалеке уличный фонарь и свет, горящий в соседних комнатах, хорошо освещали балкон и лестницу, прислоненную к балюстраде.

— Вы сами видите, что лестницу нельзя было не заметить.

Следующий визит офицеры милиции нанесли редактору Бурскому, живущему на третьем этаже.

— Прошу прощения, у меня только два вопроса, — сказал полковник, заходя в комнату.

— Прошу вас! Я готов ответить и на большее количество вопросов, если это необходимо.

— Кто–нибудь входил к Доброзлоцкому во время вашего визита туда?

— Совсем забыл вам об этом сказать. На минуту зашел пан Крабе, но, видя, что ювелир не один, он извинился и сразу же вышел. У меня это совершенно вылетело из головы.

— А вы заметили, сколько было времени, когда вместе с паном Доброзлоцким вышли из его комнаты?

— Во время нашего разговора ювелир несколько раз смотрел на часы. Я даже спросил его, уходит он куда–нибудь или условился о какой–либо встрече. Он ответил, что никуда не уходит, но должен сделать один телефонный звонок. Обычно бывает так, когда один человек смотрит на часы, то другой машинально делает то же самое, и поэтому я хорошо помню, что мы вышли из комнаты без четверти девять.

Когда офицеры милиции вышли из комнаты журналиста, подпоручник с удивлением заметил, что полковник направился к лестнице, не заходя в другие комнаты.

— А эти двое — Медзяновская и Земак?

— Они нам больше ничего не скажут. Пойдемте во двор.

Дождь перестал, но было еще очень сыро. Полковник подошел к лестнице и осмотрел ее при свете фонарика, зажженного одним из милиционеров.

— Мы не найдем здесь ничего интересного. Лестница как лестница. Даже если бы преступник не пользовался перчатками, все следы смыл бы дождь. А где она обычно стоит?

Милиционер проводил офицера мощенной булыжником дорогой до соседней, совершенно темной виллы «Соколик». Они обошли фронтон пансионата и оказались на противоположной стороне, на площадке, поросшей редкими деревцами. Милиционер показал на стену около веранды.

— Вот здесь она лежала, опираясь боком о дом. Не подходите туда, пан полковник, потому что там глина и скользко. Мы искали следы, но их там слишком много. Во время дождя все было залито водой и нельзя понять, какие оставлены раньше, а какие позже, и лестницу также часто использовали.

Возвращаясь в «Карлтон», полковник еще взглянул на длинную террасу на южной стороне дома под балконом второго этажа. Действительно, для молодого человека, имеющего спортивную подготовку, не представляло никакого труда спрыгнуть на нее с балкона. С террасы четыре ступеньки вели к газону, окружающему виллу.

— Возвращаемся, — сказал Лясота.

В столовой он уселся поудобнее на своем стуле с выражением человека, которому удалось разрешить трудную и запутанную задачу.

— Дело уже совершенно ясное, — повернулся он к подпоручнику, — должен выразить вам благодарность. Вы прекрасно вели следствие. Допрашивая жильцов «Карлтона» и этих двух местных ребят, вам удалось все из них вытянуть. Вы жаловались на судьбу, а тем временем вы получите заслуженную похвалу.

Подпоручник с непритворным удивлением посмотрел на старшего коллегу. Он не мог понять, издевается полковник над ним или говорит серьезно. Тот тем не менее продолжал:

— Остается нам только одно — арестовать преступника и забрать драгоценности. У вас в комендатуре, наверное, есть какой–либо сейф, в который их можно было бы положить до того, как прокурор отдаст распоряжение о возвращении их владельцу, ювелирному центру. Надеюсь, что их все же удастся послать на выставку во Флоренцию. Жаль, что бедный Доброзлоцкий не сможет поехать туда вместе со своими произведениями. Он, наверное, еще долго пролежит в больнице. Впрочем, боюсь, что даже если бы он был здоров, вряд ли поехал бы в Италию. Наверное, любителей прекрасного путешествия за государственный счет там и так достаточно. Я тоже с удовольствием взгляну на эти штучки. В конце концов даже при нашей специальности не часто случается видеть драгоценности, которые стоят больше миллиона злотых, и вдобавок имеют такую историю. Вы, разумеется, точно знаете, кто преступник?

По лицу полковника было видно, что вопрос этот скорее риторический и он не рассчитывает услышать положительный ответ. Однако подпоручник, вопреки ожиданиям старшего коллеги, ответил:

— Я знаю, где спрятаны драгоценности.

— О! — брови полковника слегка приподнялись.

— Да. Знаю, где находится это колье. Правда, я дошел до этого скорее интуицией, чем разумом, но могу найти его в любую минуту.

— Зная, где находятся драгоценности, вы одновременно знаете, кто преступник?

— Да, — подтвердил подпоручник, — наверное, знаю. Знаю также, кто и когда поставил лестницу под балкон. Догадался, чего пан полковник искал, навещая по очереди подозреваемых. Знаю, в какой комнате вы нашли нужную вещь.

Полковник усмехнулся.

— И что это было?

— Глина. Маленький кусочек желтой глины.

Лясота перестал улыбаться. Во взгляде, которым он окинул молодого коллегу, было не только удивление, но и восхищение.

— Если вы знаете это, то вы знаете все, — сказал он.

— Наверное, знаю, — согласился подпоручник, — но скорее чувствую, чем знаю. Боюсь, что не смог бы этого доказать.

— Вам это только кажется. Эти показания…

— Именно эти показания больше всего сбивают меня со следа. Если исходить из них, то каждый подозреваемый в свете последующих объяснений оказывается невиновным. С одним исключением, так мне кажется.

— Однако эти показания дают нам подробную картину происшедших событий от ужина, то есть от 19.30 до минуты, когда пани Рузя нашла ювелира, лежащего на полу без сознания. Вы взгляните еще раз на все эти протоколы, поразмышляйте логически и вспомните еще раз содержание этих показаний. Тогда на место вашей интуиции заступит железная логика. Вывод напрашивается сам. Об ошибке не может быть и речи. Преступник полностью разоблачен. Самое время его арестовать.

— Я это дело распутывал скорее с конца, — рассмеялся подпоручник, — я знаю, где спрятаны бриллианты, следовательно, знаю, кто мог их там спрятать. Тот, кто спрятал, и есть преступник. Поэтому он воспользовался молотком и приставил лестницу. Поэтому у него на обуви есть небольшой комочек глины.

— Вы заметили его?

— Еще во время допроса. Это глина не давала мне покоя. Я не мог объяснить ее присутствие на обуви. Ведь дождь начался только после нападения. Когда ювелир уже лежал без сознания в своей комнате. Перед этим было совершенно сухо, потому что дождя не было, по крайней мере, дней пять. Только когда я заметил, что вы тоже что–то ищете, я убедился, что нахожусь на верном пути.

— Браво, — полковник склонил голову. В его голосе не было ни малейшей нотки зависти. Хотя, он, разумеется имел бы на нее право. И вот по какой причине: к расследованию сложного дела приглашается профессионал следственной службы из самой Главной комендатуры. Профессионал прибывает, ведет следствие и убеждается, что его присутствие было не так уж необходимо, потому что молодой подпоручник, имеющий едва ли месяц стажа работы, приходит к тем же самым выводам. Однако полковник Лясота смог найти верный тон в этой ситуации и ничем не показал перед младшим коллегой своего разочарования.

— Признаюсь, — продолжал подпоручник, — что, приглашая вас, я испытывал самые разные чувства. Боялся, что опозорюсь с этим делом и получу по ушам от коменданта. С другой стороны, имело место и самолюбие — придет кто–то из Главной комендатуры и все заслуги отнесет за свой счет, я — пустое место.

Полковник улыбнулся, слушая этот искренний рассказ.

— У меня есть приятель со школьной скамьи. Он пошел в летное училище. Он рассказывал мне, что уже хорошо умел пилотировать, но при условии, что инструктор сидел на заднем сидении, даже не касаясь рычагов управления. Достаточно было одного его присутствия. Совсем другое дело — первый самостоятельный полет. Мой приятель чуть не разбил машину при посадке, а в самом полете совершил массу наипростейших ошибок. Потому что инструктора не было на заднем сидении. Поэтому я очень благодарен пану полковнику за его присутствие во время моего первого следствия.

— Я выполнял роль инструктора?

— Один, не видя и не слыша пана полковника, я, наверное, совершил бы массу ошибок и скорее всего не нашел бы преступника.

— Вы должны, однако, признать подпоручник, что как инструктор я не часто пользовался рычагами управления.

— Тем более я вам благодарен.

— Ну что ж, я рад, что вы на меня не в обиде, и с удовольствием думаю о постели, которая ждет меня. Уже очень поздно. До свидания, подпоручник. Рад был с вами познакомиться.

— Пан полковник… — подпоручник скорее простонал, чем произнес эти слова.

Лясота, который приближался к младшему коллеге с протянутой рукой, остановился.

— Какие у вас еще сомнения, подпоручник?

— Сомнений никаких нет. Но есть огромная просьба.

— Слушаю вас.

— Нужно арестовать преступника. А я… я никогда еще этого не делал. Это такое серьезное дело. Я боюсь сделать что–нибудь не так, как нужно. Тем более что это все люди влиятельные и имеющие связи, я очень волнуюсь.

— И хотите, чтобы я сделал за вас эту грязную работу?

— Нет, не грязную. Ведь мы же арестовываем преступника. Но я, я… — подпоручник снова стал заикаться.

— Хорошо. Правда, я тоже не люблю арестовывать людей, но на этот раз сделаю это за вас. Но только при одном условии.

— Слушаю вас.

— Прошу вас, чтобы в составленном вами рапорте не упоминалась моя особа. Я нахожусь на отдыхе, оказался здесь только благодаря вашему любезному приглашению. Зачем мне нужны лишние хлопоты? Люди не любят, когда их втягивают в подобные дела, даже те, которые являются милиционерами. Вы согласны?

— Если пан полковник так хочет… Но ведь за раскрытие этого дела, наверное, будет объявлена благодарность, а может, даже денежная награда? Разве не было бы лучше, если бы пан полковник фигурировал официально, как ведущий следствие? — подпоручника все еще мучили сомнения.

— Дорогой коллега, эта благодарность мне уже ничего не даст, одной больше, одной меньше. Мой послужной список не такой уж плохой. А кроме того, я действительно не вел следствие, это делали вы. Я только сидел и прислушивался. А то, что я умом, а не интуицией, как вы, дошел до раскрытия этого дела, то это уже вопрос опыта. Если бы вы еще раз обдумали все, прочитали снова все показания, то перестали бы относиться к этому делу, как к головоломке, не поддающейся решению. Будет даже справедливо, если вся заслуга будет отнесена на ваш счет и на счет ваших людей.

Подпоручник был смущен.

— Не могу же я приписывать себе чужие заслуги.

— Да какие там заслуги!

— Я говорил, — вмешался сержант Лещинский, — что пан полковник — это золотой человек. Признаюсь теперь, что это я уговорил нашего подпоручника пригласить пана полковника. Подпоручник пана не знал и боялся, что пан не поможет, зато напишет рапорт, что в Закопане не могут сами распутать наипростейшего дела, вытягивают отдыхающих там людей из домов отдыха, чтобы они за них поработали.

Полковник усмехнулся.

— Меня не удивляют сомнения подпоручника. Люди есть разные, и в нашем аппарате также. Но теперь не возражайте, коллега Климчак, и закончим эту работу. Людям давно пора идти спать. Меня самого также тянет на подушку.

— Если пан полковник так хочет…

— Да, я именно так хочу. И последняя просьба: соберите всех в салоне. Если я должен объяснять, кто является преступником и каким образом он себя разоблачил, то жителям «Карлтона» и этим двум спортсменам следует определенная компенсация за пережитые ими волнения и бессонную ночь. Тем более что своими показаниями они помогли нам решить эту задачу. На всякий случай пусть двое людей станут во дворе под окнами салона. Остальные внутри и в коридоре. Осторожность никогда не помешает. Машина у вас есть?

— Есть, — рассмеялся сержант. — Ждет во дворе. Наручники тоже найдутся.

— Не люблю арестовывать, но ничего не поделаешь, сделаю эту работу за вас, пан подпоручник.

Глава тринадцатая

Офицеры милиции вошли в салон. На лицах собравшихся были написаны усталость, волнение, но одновременно и любопытство. Присутствовали все гости «Карлтона», директор, горничная и портье. Полковник поудобнее уселся в кресле и начал:

— В криминалистике существует понятие «идеальное преступление», которое остается безнаказанным. Совершается оно таким образом, что вины преступника доказать невозможно. Понятие «идеальное преступление», разумеется, такая же абстракция, как в математике понятие «квадратуры круга». Но иногда все же случается, признаю это, что в результате ошибок следствия, а люди ведь только люди и могут ошибаться, либо вследствие небольшого количества доказательств некоторые преступления какое–то время остаются безнаказанными. Но в конце концов иногда по прошествии многих лет преступника настигает рука правосудия. Проблема квадратуры круга решалась на протяжении двух тысячелетий. В конце концов самые великие математики пришли к выводу, что это невозможно. Но несмотря на это, в наше время люди по–прежнему занимаются этими расчётами, считая, что эту проблему можно решить. Хотя законы физики известны много веков, до сих пор находятся среди нас маньяки, засыпающие бюро патентов различными «перпетуум мобиле», машинами, берущими энергию из ничего.

Полковник уселся поудобнее и продолжил:

— Также и в Закопане нашелся преступник, который думал, что ему удастся совершить идеальное преступление. Он хорошо обдумал свой план действий и приступил к его реализации. Ему казалось, что он не совершил ни одной ошибки. Но это только по его мнению. Он все рассчитал, не было никакой импровизации. Каждый его шаг был хорошо обдуман, но он не смог предвидеть простой случайности.

С невероятным интересом все присутствующие слушали слова офицера милиции. Даже большая муха, путешествующая по стеклянной поверхности экрана телевизора, казалось, прислушивается к выводам следствия, потому что замерла на месте.

— Цель преступления была ясна. Речь шла о похищении бижутерии на сумму около миллиона злотых. В этом случае денежный интерес совершенно ясен. И подходит любому, даже мне. В нашей жизни миллион — это огромная сумма. Обеспечит каждого до конца жизни, избавит от забот и неприятностей. Поэтому каждый, кто в это время находился в «Карлтоне» либо мог там находиться, был отнесен нами к числу подозреваемых. Время преступления было выбрано исключительно удачно, все жители пансионата находились дома и либо сидели в своих комнатах, либо навещали друг друга. Впрочем, со стороны преступника это была просто страховка «на всякий случай», так как его основной план строился совершенно иначе.

Само время выполнения задуманного было выбрано старательно, это было точно назначенное время. Преступник знал, что ювелир на несколько минут выйдет из своей комнаты, сам просил его позвонить от его имени. Он прекрасно ориентировался, что жители «Карлтона», выходя из своих комнат, не забирают ключей, а самое большее лишь поворачивают их в замке и оставляют там. Преступник наверняка не раз убеждался, что ювелир поступает точно так же. Наблюдая за ним, любитель бриллиантов ждал своего часа. Случай представился сегодня, или, принимая во внимание, что уже два часа ночи, вчера. Доброзлоцкий закончил свою работу и продемонстрировал украшения жителям «Карлтона». Это послужило сигналом того, что обдуманный план следует как можно быстрее реализовать. Выгодным обстоятельством для преступника оказалось то, что дети директора вытащили из чулана молоток, а потом бросили его на ступеньках крыльца. Это дало возможность пани Захвытович принести будущее орудие преступления в холл и положить на видном месте в холле, на красном диванчике.

Глаза собравшихся устремились к пани Зосе. Она сразу покраснела и хотела что–то сказать. Встала со стула, но полковник дал знак рукой, чтобы ему не мешали.

— Как каждый классически продуманный стратегический план. — продолжал свой рассказ полковник, — так и этот, выстроенной нашим преступником, имел два варианта. Главный его пункт предусматривал, что на основании найденных реквизитов преступления следственные власти придут к убеждению, что преступник проник в «Карлтон» снаружи. В случае неудачи с этой версией преступник приготовил еще одну: подозреваемыми в большей либо а меньшей степени окажутся все обитатели пансионата, а меньше всех он сам.

Его алиби все в один голос подтверждают. Имея самое малое десять подозреваемых и ни одного виновного, милиция будет вынуждена в конце концов прикрыть дело. Ювелир даже не догадывался. что, показывая драгоценности, подписывает себе смертный приговор.

С той минуты преступник начал свою деятельность, последним аккордом был удар молотком… Собственно, не последним. Последним действием преступника было… Но об этом поговорим позже. Пока займемся решающими в выполнении этого плана десятью минутами между 20.45 и 20.55.

Преступник знает, что ювелир выйдет из комнаты и спустится вниз. Он ждет этого, слышит скрип открываемой двери и шаги ювелира на лестнице. Кроме этого, во всей вилле — тишина. Только из салона доносятся звуки ремонтируемого телевизора. Значит, что инженер Жарский лихорадочно работает, чтобы обитатели «Карлтона» смогли посмотреть сегодняшнюю «Кобру». Все идет согласно с тем, как предвидел преступник. Он берет молоток, заходит в комнату Доброзлоцкого, закрывает за собой дверь и гасит свет. Он даже не пытается искать драгоценности, чтобы их украсть.

Этот человек с молотком в руке настроен на убийство. Мертвые молчат, труп не сможет бросить на него даже тени подозрения. Только когда после получения удара ювелир падает на пол, преступник приступает к работе. Прежде всего, он запирает дверь на задвижку. Даже если теперь кто–то постучит к ювелиру, то отойдет, убедившись, что дверь заперта. Шкатулка находится в шкафу. Об этом преступник прекрасно знает. Через минуту она у него в руках, а через несколько секунд драгоценности, завернутые в замшу, находятся уже у него в кармане. Теперь преступник подходит к балконной двери и выглядывает наружу. На балконе пусто. Один удар по стеклу, и оно вылетает с тихим звоном. Один взмах руки, и шкатулка летит на газон. Он с минуту прислушивается, нет ли кого в коридоре, и выскальзывает из комнаты, не забыв повернуть ключ в замке. Только благодаря этому пан Земак не нашел раненого ювелира на полу. Он постучал, нажал на ручку, дверь не поддалась, и художник спустился вниз.

Взгляды присутствующих скользнули к канапе, где сидел художник Павел Земак рядом с редактором Бурским, пани профессор и Ежи Крабе.

Художник подтвердил.

— Да, это действительно было так!

— Много сложностей у нас возникло с телефонным звонком, — продолжал полковник. — Как могло случиться, что пан Доброзлоцкий, который за время своего пребывания в Закопане ни разу никому не звонил, внезапно, за несколько минут до нападения, спустился вниз и позвонил в дом отдыха «Гранит». Мало того, он с часами в руках ждет, чтобы позвонить туда в точно определенное время. Это совершенно не сочеталось с образом жизни ювелира. Потом пани Зося объяснила нам, что пан Доброзлоцкий был человеком аккуратным и пунктуальным. И эти черты своей жертвы убийца смог отлично использовать. Он мог точно реализовать свой план при том обстоятельстве, что в заранее установленное время ювелира в комнате не будет. Речь шла о том, чтобы преступник мог незаметно туда проникнуть и затаиться с молотком в руке. Будущий преступник находит прекрасный повод и просит пана Доброзлоцкого., чтобы тот позвонил в 20.45 по названному номеру, а именно в «Гранит». Он спокоен. Знает, что педантичный ювелир не опоздает ни на одну минуту. Тогда преступник берет орудие убийства и направляется на второй этаж, он идет убивать.

После этих слов офицера милиции в салоне наступила полная тишина.

— Повторяю, — продолжал полковник, — целью преступника было убийство. Если бы не случайность, ювелир был бы уже мертв. Преступник все хорошо рассчитал, он только не смог предвидеть, что пан Доброзлоцкий после того, как выпил чай за ужином, попросит горничную принести еще чашку чая в его комнату. Кто–то из присутствующих правильно заметил во время допроса, что чай спас ювелиру жизнь. Если бы не чай, пани Рузя не пошла бы наверх и не увидела бы этого ужасного преступления. Никого не удивило бы отсутствие ювелира на «Кобре». Он не любил телевизор и редко его смотрел. Следовательно, отсутствие пана Доброзлоцкого было бы замечено только за завтраком. Тогда кто–то из служащих пансионата поднялся бы к нему в комнату и нашел его мертвым. Он бы умер уже от потери крови. К счастью, благодаря чашке чая раненого обнаружили уже через несколько минут после совершения преступления. Именно наложенная пани профессор повязка и быстрый приезд «скорой помощи» помогли спасти человеку жизнь. После выздоровления пан Доброзлоцкий должен сделать золотую коробку для осколков разбитой чашки и беречь их, как самые ценные драгоценности, а пани Роговичову горячо поблагодарить.

Под устремленными на нее взглядами всех присутствующих пани профессор густо покраснела.

— Если бы тело было обнаружено только утром, милиция нашла бы лестницу, приставленную к балкону, и шкатулку на газоне. Но уже не нашла бы молотка. Он уже лежал бы вытертый на своем месте вместе с другими инструментами. Подозрения пали бы на определенных молодых людей, которые часто пользовались этой лестницей в целях, известных только им самим.

В салоне рассмеялись. Пани Зося смеялась громче всех. Зато ее «гуральская гвардия» имела выражения лиц, достойные сожаления.

— Быть может, преступник каким–либо способом, хотя бы даже путем подбрасывания одного, наименее ценного, кольца еще больше запутал бы этих молодых людей в дело об убийстве. Об этом теперь трудно говорить. А может быть, удовольствовался тем, что милиция поверила в какого–то неуловимого бандита, который поздним вечером или ночью вторгся на территорию «Карлтона». Потому что даже при точном установлении времени смерти милиция не смогла бы установить время совершения преступления. Сколько времени жил ювелир после того, как ему был нанесен удар? На этот вопрос не смог бы ответить даже самый лучший врач. Обитатели пансионата оказались бы вне всяких подозрений. Они посмотрели бы телевизионную программу, потом вернулись бы в свои комнаты и легли спать. Такой была первая версия нападения, которую преступник собирался предложить милиции. Но чашка чая перечеркнула эти расчеты. Автоматически пришлось включать в действие второй вариант, впрочем, тоже хорошо рассчитанный, я должен признать это как специалист. Не удалось вовремя спрятать молоток, поэтому подозреваемыми будут все обитатели «Карлтона», даже «гуральская гвардия» пани Зоси, появившаяся, как по заказу, через несколько минут после ужасного открытия. Кроме того, чего преступник вероятно не предвидел, пан Яцек Пацына появился в «Карлтоне» еще до нападения, чтобы уладить кое–какие свои личные дела, что позволило бросить на него подозрения дополнительно.

Лицо у Яцека было перепуганным, а пани Зося снова рассмеялась.

— Я должен вам пояснить, что преступник собирался позднее убрать орудие убийства. Молоток был бы хорошо вымыт и отправился бы на свое место. Поэтому преступник не оставил его в комнате и не выбросил вместе со шкатулкой из окна. Если бы пани Рузя не обнаружила так рано совершенного преступления, милиция никогда не смогла бы точно установить, чем был нанесен ювелиру смертельный удар. Но, пользуясь молотком, преступник должен был, однако, помнить о том, чтобы положить его назад на канапе. Преждевременное исчезновение этого предмета могло бы кому–то из вас броситься в глаза. Кроме того, преступник располагал очень коротким временем, ведь самое главное для него было хорошо спрятать драгоценности. Поэтому этот молоток пока вернулся на канапе, что потом позволило пану подпоручнику идентифицировать его как орудие преступления.

— А лестница? — заметил редактор Бурский. — Лестница ведь исключает участие жителей «Карлтона» в преступлении.

— Мысль о приставной лестнице была, пожалуй, самой гениальной в преступном плане. У этой лестницы была двойная цель. Одна — если милиция не заметит молотка, все еще лежащего в холле, тогда версия о том, что преступник пришел снаружи, будет самой правдивой. Другая — если молоток будет найден и будет установлено, что именно им разбита голова ювелира, лестница вызовет самые большие сомнения при ведении следствия. Просто будет неизвестно, что делать с этим фактом. Но и здесь преступник не смог предвидеть некоторых обстоятельств. Во дворе было темно, преступник не предполагал, что кто–то выйдет на балкон, а кто–то другой будет выглядывать на балкон через застекленную дверь своей комнаты. Этим способом милиция смогла установить, что в момент совершения преступления лестницы под балконом не было.

— Не было? Разве это возможно? Откуда эта уверенность? — раздались вопросы с разных сторон.

— Мы установили, что, вне всяких сомнений, во время совершения преступления лестницы под балконом не было. Это очень важное обстоятельство. Особенно для пани Медзяновской и двух спортсменов, так как это исключает их участие в преступлении. Факт, что лестницы под балконом не было, подтвердили два человека: пани Захвытович и пан Крабе. Это подтвердил также портье, который сказал в своих показаниях, что, когда он бежал на виллу «Соколик», чтобы вызвать по телефону «скорую помощь», лестницы он не заметил, хотя двукратно должен был бы мимо нее проходить: по дороге на соседнюю виллу и, возвращаясь в «Карлтон». Признаю, что сначала мы не обратили внимания на эту часть показаний.

— Лестницы наверняка не было! — согласился пан Ясь. — Я сразу хотел об этом сказать, когда пан директор вошел в салон и сказал, что милиция нашла лестницу, приставленную к балкону.

— Одновременно мы установили еще одну важную вещь. Было исключено совершение преступления в течение тех двух минут, которые прошли между встречей всех обитателей пансионата в салоне для просмотра «Кобры» и тем, как пани Рузя пошла наверх с чашкой чая. Потому что теоретически и такую возможность мы должны были принимать во внимание. Тогда все присутствующие в салоне имели бы железное алиби, не поддающееся никакому опровержению. Но убийство было совершено в другое время. Пани Зося показала, что когда она спустилась вниз, а она пришла в салон одна из последних, молоток лежал на канапе. Но не там, куда пани Зося его положила, а на другом конце канапе, следовательно, его уже использовали.

По мере того, как полковник говорил, интерес у присутствующих в салоне все возрастал.

Курящие не выпускали изо рта сигарет.

— Здесь страшно много дыма, вы позволите, я открою окна?

— Пожалуйста, — сказал полковник, — только не советую вам слишком высовываться из них, потому что внизу стоят милиционеры, которые могут неправильно понять ваше движение.

Инженер открыл окно, а полковник вернулся к прерванному рассказу.

— Итак, мы говорим о лестнице. Все факты говорят, что она была приставлена к балкону уже тогда, когда пани Рузя нашла раненого, а портье вернулся из «Соколика» после вызова милиции и «скорой помощи». Но кто мог поставить туда эту несчастную лестницу? Подозрение падает на четырех людей. Портье, который еще раз выходил из «Карлтона», чтобы открыть ворота. Директор, который мог незаметно выйти из дома через черный ход, ведущий из подвала во двор виллы. Два наших спортсмена, которые именно тогда направлялись в пансионат и, вероятно, находились поблизости. Поскольку этих двух человек мы уже исключили как непосредственных участников нападения, можно было предположить, что они приставили лестницу, действуя как сообщники. И тогда всем было бы ясно, что они являются сообщниками пани Зоси.

Все взгляды были направлены на этот раз в сторону артистки. Она даже побледнела.

— Это неправда! Я не убивала…

— Да. Это неправда, — согласился полковник. — Пан Земак показал, что видел, как вы вышли из своей комнаты и отправились вниз. Молоток тогда уже лежал внизу. Пан Крабе, живущий в соседней комнате, также не заметил, чтобы в критические часы пани Захвытович покидала свою комнату. Впрочем, в таком преступлении сговор, к тому же сразу с двумя помощниками, был бы огромным риском. Поэтому из списка подозреваемых мы должны исключить как пани Зосю, так и двух молодых людей как предполагаемых сообщников.

Было слышно, как эти трое облегченно вздохнули и зашевелились.

— Пан Ясь также имел возможность подставить лестницу, — продолжал Эдвард Лясота, — но тогда он не говорил бы, что перед этим ее не видел. Ведь в его интересах было утверждать, что по дороге из «Карлтона» в «Соколик» он заметил приставленную к балкону лестницу. Кроме того, зачем было портье приставлять лестницу? Ведь мы же точно знаем, что на ювелира напал не он. Он тогда находился на кухне, которую покинул только после известия, что телевизор отремонтирован. Точно таким же алиби располагает и директор пансионата. Он, как обычно, выдавал в кухне ужин, а потом пошел на второй этаж в свою квартиру, откуда пришел смотреть телевизор, вместе с сыновьями.

— Остается еще пани Рузя. На худой конец и она могла, воспользовавшись замешательством, царящим после открытия преступления, выскользнуть на минуту во двор и принести от «Соколика» лестницу. Но в ее действиях отсутствует логика. Если бы она была преступницей, не понесла бы чай наверх и не сделала бы шума. Скорее всего, она отнесла бы чай наверх, поставила чашку на стол, заперла дверь и, вернувшись в салон, сказала, что пан Доброзлоцкий работает и не придет смотреть «Кобру». Кроме того, все присутствующие показали, что пани Рузя после ужина не выходила из столовой, где убиралась, заменяла столовое белье и занималась разными хозяйственными мелочами. Прямо из столовой она пришла в салон.

Полковник замолчал на минуту, поправился в своем кресле, вздохнул глубоко и продолжал:

— Итак, мы пришли к парадоксу. Никто не мог выйти во двор, однако лестница оказалась под балконом. Она что, пришла туда сама? Чудес не бывает! В своих рассуждениях мы забыли о тех, кто находился в салоне. По словам, кажется, пани Медзяновской, все гости после открытия преступления вернулись в салон. Около ювелира остались только директор и пани Роговичова. В салоне обстановка была нервной и угнетающей. На сообщение об убийстве все реагировали по–разному. Одни курили сигареты, другие почувствовали непреодолимое желание посетить ванную комнату. Это совершенно естественное человеческое поведение в этих обстоятельствах, и смеяться тут не над чем.

Последние слова офицера милиции были направлены к двум молодым людям, которые при словах «посетить ванную комнату», громко рассмеялись.

— Во время этого замешательства один из вас вышел во двор и принес приставную лестницу. Он не воспользовался ни парадной дверью, ни черным ходом. Просто все комнаты, находящиеся на южной стороне здания, имеют дверь, ведущую на террасу. По ступенькам он спустился во двор. Большой неудачей преступника было то, что как раз начался дождь, а лестница лежала на глинистой земле. И следы этой глины остались на его обуви. Несмотря на старательное, но торопливое вытирание, они остались там.

После этих слов все присутствующие в салоне начали смотреть на обувь своих соседей.

— Не на что смотреть. Вы этого сейчас не увидите. Глины там слишком мало, она находится, главным образом, под каблуками. Наружную сторону своих туфель преступник вытер достаточно тщательно. Но даже если бы на его обуви и не было следов глины, он и так себя разоблачил.

— Чем? — спросила пани Зося.

— Тем, что не разбирается в телевизорах. Телевизор выл и пищал все время без перерыва. Вот здесь и находится разгадка этой загадки — не ремонтируют включенный телевизор. Можно не только сжечь лампы, но и получить удар электрическим током. Кроме того, телевизор вовсе не был испорчен. Ухудшился прием, особенно в последнее время, так как в Закопане построена новая вышка–ретранслятор, чтобы улучшить прием, но это обстоятельство значительно его ухудшило. Приступая к реализации своего плана, то ли утром, то ли после обеда инженер разрегулировал телевизор, создав миф о том, что он сломался. Может быть, он даже его и испортил, отвернув какой–нибудь винт или отключив один из конденсаторов. Во всяком случае, телевизор не работал, что позволило инженеру удалиться в салон непосредственно после ужина и заняться так называемым «ремонтом». В чем он заключался? Пан Жарский заставил телевизор выть и пищать и благодаря этому смог спокойно передвигаться по «Карлтону». Все были уверены в том, что он ни на минуту не покидал салона. Медзяновская также показала, что во время этих самых критических десяти минут телевизор выл громче всего. Таким образом убийца хотел заглушить шаги на лестнице и в коридоре, а также шум разбитого стекла.

— Это ерунда, — сказал инженер.

Говоря это, он сделал попытку улыбнуться, но вместо улыбки на его лице появилась какая–то странная гримаса.

— Ерунда, — повторил он.

— К сожалению, — произнес полковник, — это не ерунда, а печальная правда.

Тем временем подпоручник, до сих пор сидевший рядом со своим старшим коллегой, быстро передвинул стул, поставив его рядом с тем местом, где сидел инженер.

Стоящий в дверях сержант недвусмысленным жестом открыл кобуру.

— Я не строил бы такого серьезного обвинения, учитывая только то обстоятельство, что телевизор был все время включен. Я специально посетил комнату инженера и под предлогом поисков упавшей ручки осмотрел его обувь. Могу вас заверить, что на ней найдется достаточное количество глины. Анализ подтвердит ее идентичность с той, которая находится около «Соколика», там, где обычно лежит лестница. Но, возможно, и это не покажется вам особенно убедительным доказательством. Поэтому хочу проинформировать вас, что, допрашивая пана Жарского, я специально задал ему несколько вопросов из области устройства телевизионных приемников.

Я плел неслыханную чушь. Говорил, что в моей «Висле» чаще всего выходит из строя «стабилизатор звука». Инженер сразу же подтвердил, что и в этом телевизоре «стабилизатор звука» был не в порядке. Такая деталь и подобное название сразу же смутили бы специалиста в этой области. Также я сказал, что «Висла» имеет восемь ламп, а «Тесла» — двенадцать. На эту глупость пан Жарский тоже никак не отреагировал. Наоборот, пояснил мне, что при ремонте телевизора количество ламп не имеет никакого значения. Словом, он показал, что не имеет ни малейшего понятия об устройстве телевизионной аппаратуры. Каким же образом он мог его ремонтировать, к тому же при помощи отвертки и плоскогубцев, которые теперь лежат на рояле? Я даже знаю, зачем инженер принес инструменты в салон. Это давало ему возможность после окончания «Кобры» спуститься вниз и отнести их в чулан, находящийся рядом с кухней. При случае он прихватил бы и молоток из холла. Еще раз вытер бы его более основательно и очистил от следов крови. Нападение на ювелира совершил инженер! Только он и пани Роговичова выходили в свои комнаты после открытия преступления. А кроме того, у кого была возможность спрятать драгоценности так, чтобы милиция не смогла их найти? Мы обыскали все комнаты и мельчайшие закоулки и не искали только в одном месте.

— Телевизор! — воскликнул Анджей Бурский.

— Вы правы, пан редактор. Я совершенно уверен, что достаточно будет снять заднюю стенку телевизора, чтобы найти драгоценности.

Один из милиционеров подошел к «Тесле». Все напряженно наблюдали за ним. Он снял заднюю стенку и сунул внутрь руку. Через несколько мгновений он начал выкладывать на накидку, которой обычно был закрыт телевизор, маленькие замшевые сверточки. Все смотрели теперь на аппарат и на инженера, сидящего поблизости.

Жарский опустил голову и закрыл лицо руками.

Милиционер развернул один из сверточков. В свете электрических ламп всеми цветами засверкало прекрасное бриллиантовое колье.