Прошу взлёт

1

Утром дали погоду. Первым принес эту радостную весть Миха.

Он прибежал, сияющий, нетерпеливый, в расстегнутом кителе, с такими же сияющими пуговицами, как и его лицо, и весело покрикивал:

— Давай, давай, гео-братцы-физики, завтракать будем потом!..

Никто, собственно, и не собирался завтракать, все суетились, торопились, довольные, что наконец-то кончилось безделье.

Удивительный парень этот Миха, все в нем настежь: если радуется — во весь голос, если недоволен чем-то — скажет, не задумываясь, как это он сделал, когда Олег Васильевич расхваливал на все лады какие-то необыкновенные достоинства пилота Горского… Миха тогда прямо сказал: «Гадости вы сейчас говорите. Извините, конечно… Но гадости есть гадости! И самое гадкое, что вы об этом знаете… Вот!»

Скрынкин не такой. Скрынкин всегда одинаков, лицо его как бы раз и навсегда обрело ровное и спокойное выражение и ни при каких обстоятельствах не меняется — не знаешь, когда и как он настроен. А может, он всегда одинаков — несокрушимо спокоен.

— Спасибо, Михаил, — сказал Олег Васильевич, — вы нас спасли… как некогда гуси спасли Рим… — ирония опять сквозила в его голосе, видно, геофизик не мог забыть тех Михиных слов и, как мог, мстил ему за это. Но «укус» был слабый, и Миха его не почувствовал или сделал вид, что не почувствовал, и этим самым обезоружил геофизика.

— Мальчики, как думаете, плащ брать? — спросила Таня.

— Бери, Татьяна, бери… в горах все может быть.

— Ну, пошли, пошли… Что вы еще там забыли? Эй, топографы, а где ваши анероиды? Ха-ха-ха!.. Анероиды забыли! Позор! Что-то я не видел, чтобы вы за стол садились без ложек…

— Послушай, Олег, ты так много говоришь! Помоги лучше.

— Всегда готов! Давай понесу твои ящики. А ты возьми спиннинг… Пошли.

— Хороший спиннинг. Ты его где купил, Олег?

— Мне его подарили.

— Тайменья уха будет сегодня?..

Рядом с длинноногим геофизиком Таня выглядела девочкойподростком, девятиклассницей. Косички бы еще ей, с ленточками розовыми… Красивая она все же, не в отдельности что-то у нее красивое — глаза, губы, брови или нос, а вообще она красивая, все вместе у нее красиво — и походка, и голос, и взгляд…

Все вместе.

Когда она говорит, Женька не может ничем другим заниматься, даже если она и не с ним говорит. Он притворяется только занятым, делает вид углубленно занятого человека — перелистывает книгу, разглядывает образцы горных пород на столе Шраина, — на самом деле заняты у него только руки и глаза, а сам он весь, и слух и мысли его, во власти Таниного голоса. Братья-близнецы, техники, сделали свое дело и отошли в сторонку, стоят рядом и посматривают на вертолет, который гудит вовсю, размахивает винтами. Рубчатый воздухозаборник делает вертолет похожим на большую, неуклюжую рыбину, с раскрытыми жабрами. Низко по земле от винтов идет ветер, пригибая траву.

— Эй, десантники! По местам… — Это Миха.

Скрынкин, высунувшись из кабины, протирает стекло. Женька ждет, когда он обернется и, уловив момент, машет ему рукой. Скрынкин тоже помахал: привет! привет! Женька поднялся в кабину и сел рядом с Таней.

— С первым тебя полетом, — сказала Таня.

— Спасибо.

Женька доволен, что Таня догадалась поздравить его, вообще приятно, когда тебя с чем-то поздравляют, но вдвойне приятно, когда тебя поздравляет человек, к которому ты относишься немного иначе, чем ко всем остальным.

Миха захлопнул дверцу, задраил. Поехали. А погода сегодня не просто летная — замечательная погода! Небо чистое, без единой помарки, горы со всех сторон открыты. Сухо посвистывает рассекаемый винтами воздух. Вертолет гудит все сильнее (Скрынкин прибавил обороты), дрожит, вибрирует лихорадочно, потом толчком отрывается от земли и сразу набирает высоту…

Мелькнул внизу темный островок кедрача, поплыли горы с лиловыми склонами, иссеченными тонюсенькими жилками речек.

Сверху вода кажется застывшей, неподвижной. Застыл водопад над ущельем. Красиво сверху! Как будто рассматриваешь картину художника Сарьяна в раме горизонта… А горизонт уходит все дальше и дальше, и горы как бы раздвигаются, и оттого картина кажется бесконечной и еще более прекрасной.

— Таня, вам нравится Мартирос Сарьян?

— Поехали!

Олег Васильевич снял резиновую заглушку с иллюминатора и закурил.

2

Первую посадку сделали у барометра, оставили здесь младшего топографа Симочку. Барометр закреплен на толстой сосновой горбылине, а сбоку, наискось, почерком Олега Васильевича написано: «Государственная собственность». Замысел геофизика прост: если кто-то и забредет сюда, так все равно не решится трогать «государственную собственность». Таня говорит:

— Да кто сюда пойдет! Кому он нужен, наш барометр! Медведь разве… так он читать не умеет. — глаза ее при этом испуганно расширяются, видно, она представила себе, как этот таежный хозяин посетит Симину «резиденцию»…

— Медведь сюда не поднимется, — успокоил ее Олег Васильевич. — Тут ему делать нечего.

Поставили палатку. На случай дождя. И вообще на всякий случай. Таня говорила, что в позапрошлом году в Саянах она просидела у барометра почти трое суток. Вертолет сломался, а иным путем добраться до нее не было возможности… Вот и ждала.

Симочка грустно улыбнулась и вяло подняла руку, не помахала, а только подняла руку и подержала ее на уровне глаз, будто разглядывая. Какая-то она вся вялая, Симочка, и непонятно молчаливая.

За все эти дни Женька почти не слышал ее голоса. Молчит и молчит.

Женька сказал об этом Тане. Она спросила:

— А ты ничего не знаешь?

Женька повел плечами: что он может знать?

— Знаешь, какой у Симочки голос!.. Прелесть… божество!..

— Не знаю, я его не слышал…

— Чудак, — оказала Таня, — она же в консерватории училась… Талант! А потом у нее что-то там получилось такое, и она ушла…

У каждого что-нибудь такое получается или, наоборот, ничего не получается.

Вертолет перевалил через плоский, будто срезанный сверху хребет, слева и справа выросли скалы, подсвеченные солнцем. Вертолет увиливал от них, то снижаясь и проваливаясь между двумя каменными грядами, то поднимаясь над ними. Наконец, вырвался из этого плена и пошел над обширной долиной, распугав оглушительным стрекотом пестрое стадо сарлыков. Животные, задрав головы, шарахнулись во все стороны. Видно было, как топорщилась и развевалась над их спинами длинная шерсть…

Пролетели над юртами. Около одной из них стоял мотоцикл с коляской. Собаки гнались за бегущей по траве тенью вертолета, но не выдержали состязания и вскоре отстали. Тень вертолета неуловимо скользила по земле, по горам, скатывалась по желтеющим осыпям, ныряла в узкие расщелины. Летели над тайгой, и тень бежала по верхушкам деревьев, легкая, неуловимая, всюду проникающая.

Таня встала и подергала Миху за торчавшую из люка ногу. Он спустился, а Таня заняла его место, достала из планшетки, висевшей у нее на плече, карту, развернула, и Скрынкин заглядывал в нее и кивал головой. Уточняли маршрут. Сейчас важно выдержать курс, потому что за одно и то же летное время можно сделать пять съемок, а можно и семь, восемь. Ясно, что лучше восемь, чем пять. И тут от старшего топографа, прокладывающего маршрут, очень многое зависит, хотя, конечно, в большей степени зависит от выдержки и мастерства первого пилота. А что зависит от Женьки? …Едва колеса коснутся земли и Миха распахнет дверцу, Женька как-то боком вываливается наружу, отбегает метров пятнадцатьдвадцать и начинает долбить землю. Лопата ударяется в камни, скрежещет. Женька торопится, нервничает, и у него, естественно, ничего не получается. Олег Васильевич стоит рядом, смотрит и молчит. И это хуже всего, когда он стоит тут рядом и смотрит. Наконец, он не выдерживает, берет из Женькиных рук лопату и ловко, ровненько сдирает верхний слой.

— Ставь, — говорит.

Женька устанавливает гравиметр — прибор такой, которым, как объяснил геофизик, определяется сила тяжести… То есть, как понял Женька и если он правильно понял, в разных точках земли существуют различные силы притяжения. Наука!

— А вообще иногда и без лопаты можно обходиться, — говорит Олег Васильевич. — Видишь камень? Вот тот…

— Вижу.

— Гладкий? Можно на него поставить прибор?

— Можно… — неуверенно соглашается Женька.

— Можно, — подтверждает Олег Васильевич. — Вот тебе и площадка готовая.

Потом он долго заглядывал в окуляры, прикладывался то левым, то правым глазом, что-то записал в свою клеенчатую тетрадь и, свернув трубочкой, сунул в боковой карман штормовки.

— Между прочим, все это брех собачий, будто упавшее яблоко явилось причиной открытия закона тяготения, — сказал он вдруг, и лицо его сделалось сердитым. — А если бы оно не упало? Все равно бы Ньютон сделал свое открытие. Как думаешь, сделал бы?

— Не знаю, — сказал Женька. — Может, и сделал бы. А может, и нет.

— А я знаю: сделал бы! И яблоко тут вовсе ни при чем. И тебе советую: побольше думать, а не ждать яблок с нёба… Понял?

— Понял.

— Вот и отлично. Поехали.

Женька подхватил гравиметр и побежал к вертолету.

Он сел на скамейку, опустив на колени прибор, и вдруг почувствовал прикосновение Таниных пальцев. Он повернулся, но Таня смотрела в другую сторону. На лбу у нее отложились две морщинки, губы сжаты и линия рта была тонкой и строгой… Видно, движение это было случайным. Он осторожно убрал руку, но ничто уже не могло измениться — чувство необыкновенности и какого-то странного ожидания сохранилось. И он весь был поглощен этим и все время только и думал о Тане, хотя она сидела рядом и с ней можно было запросто и о чем угодно поговорить. Но говорить ему сейчас не хотелось. Следовало помолчать, чтобы привыкнуть к новому чувству, возникшему в нем так внезапно и сильно. Но Таня заговорила:

— Ну, как, нравится?

— Что?

— Все… тайга, горы, полеты, — сказала она с какой-то строгой задумчивостью, глядя на геофизика. Она разговаривала с Женькой, а смотрела на геофизика. И так продолжалось все время, пока они разговаривали.

— Татьяна любит летать, — усмехнулся Олег Васильевич. — Она все летает и уже разучилась как следует ходить по асфальту…

— Ничего я не разучилась, — возразила Таня.

— И в туфлях на гвоздиках-каблучках разучилась…

— Не разучилась! — сказала Таня. — И вообще плевала я на ваш асфальт!..

— Грубо. Очень грубо, Татьяна. Зачем плевать? По асфальту тоже люди ходят. Некрасиво.

— А что красиво? — спросила Таня и все смотрела, смотрела на геофизика. — Что такое, по-твоему, красота, Олег?

— Красота? Красота то, что красиво…

— Неубедительно.

— А ты знаешь, ты можешь сказать?

— Красота — это то, что любишь.

— Не вижу разницы.

— Разница большая.

— Красивое, независимо от того любишь ты его или нет, остается красивым…

— О нет, не всегда!

— Вот хотя бы горы… Посмотри. Или красивые женщины, наконец…

— Нет, нет, — сказала Таня, — ты не прав, Олег, ты заблуждаешься.

— То есть?

— А если я не люблю горы, покажутся они мне красивыми? А если ты любишь некрасивую женщину? Ведь любят же в конце концов и некрасивых женщин… Что тогда?

Олег Васильевич махнул рукой и подвинулся поближе к иллюминатору. Сейчас закурит. Спасительное средство. Нет, не закурил.

Смотрел в иллюминатор. Внизу плыли горы. Тень вертолета скользила по скалам чуть впереди. Олег Васильевич повернулся — видно, что все это время он думал лад тем, что ему тут наговорила Таня.

— Ты хочешь сказать…

— Да, Олег, я хочу сказать, — опередила Таня, — все прекрасное озарено человеческой любовью… Не думай, что я такая умница и открываю тебе Америку. Об этом и до меня знали.

— Черт-те что! — сказал Олег Васильевич. — Ну, хорошо, пусть моя любовь к красивой женщине будет субъективной… Но ведь существуют же, черт побери, и объективно красивые женщины… Объективная красота. Независимо от нас с тобой, от наших желаний и чувств… Существует!

Женька был согласен с Таней. И с Олегом Васильевичем он тоже был согласен. Наверное, так нельзя. А может быть, они, и Таня и геофизик, в чем-то были правы и в чем-то неправы? Наверное, существовала в природе какая-то еще третья истина, сложнее и той, которой придерживалась Таня, и той, которую отстаивал Олег Васильевич.

3

Сима сидела на опрокинутом ящике, изнывая от безделья. Работы у нее тут немного, а ждать приходится долго — пока не вернется вертолет.

— Как вы долго! — сказала Сима, когда вертолет опустился неподалеку от палатки и Таня подбежала к ней. — Я думала, что-нибудь случилось…

Таня обняла ее за плечи и села рядом:

— Все в порядке. А у тебя?

— Хорошо. Надоело только — одна и одна.

— Потерпи немножко. Скоро переедем в предгорье Чана. Там неподалеку метеостанция. Закроем твой барометрический пункт. Олег!

Как насчет рыбы?

— Есть предложение, — отозвался Олег Васильевич. — Двое остаются здесь, готовятся, разводят костер… — Он, видно, имел в виду Симочку и Таню. — Остальные на Бишпек хариусов ловить.

— Я тоже полечу, — встала Сима. — У вас, надеюсь, лишняя удочка найдется?

— Лишних нет. Я думал…

— Нет, я полечу.

— Пусть летит, — поддержала Таня. — Симе надоело здесь одной.

Пусть летит.

— Я могу остаться, — сказал Женька. Олег Васильевич озадаченно посмотрел на него, и Женька пояснил: — Удочки у меня все равно нету…

— Да ну вас всех! — рассердился геофизик.

Он пошел к вертолету и залез в кабину, не оглянувшись. Сима тоже ушла. Улетела. А Таня сидела на прежнем месте, на опрокинутом фанерном ящике, вытянув ноги, обутые в тяжеленные альпинистские «бутсы», смотрела прямо перед собой и чему-то улыбалась.

— Ты сумеешь развести костер? — опросила она.

— Да. Я первое место занимал на соревнованиях по разведению костров… — ответил Женька. — В пионерском лагере.

— О, тогда все в порядке!

Таня встала, и они пошли вдоль ручья, через густые заросли карликовых березок, цеплявшихся за одежду.

— Слышишь? — обернулась Таня. Женька остановился рядом и долго, напряженно вслушивался. От ее волос исходил какой-то свежий летучий запах — возможно, этот запах шел от воды, от березок, низко стелющихся над землей, от камней… Ничего другого Женька не слышал.

— Ветер, — сказала Таня. Женька удивился. Было тихо, спокойно.

Редкие облака текли высоко над их головами.

— Почему ты остался? — спросила Таня. Женька взял гладкий увесистый камень, размахнулся и бросил в ручей. Вода всплеснулась, расступившись, и камень осел на дно. Видно было, как он слегка подрагивал и пошевеливался, будто живой еще, но уже обреченный.

Женька не хотел отвечать на Танин вопрос. Пусть спрашивает, а он будет молчать. И тогда она все поймет. Таня, наверное, поняла, потому что ни о чем его больше не спрашивала. И они долго молчали.

И через какое-то время Женька и в самом деле услышал, как что-то тихонько, протяжно, бесконечно протяжно и тонко посвистывает.

Вскоре этот звук обозначился явственно, Женька даже почувствовал легкое прикосновение (если только звук может прикасаться), но звук все же прикоснулся к его щекам и промчался дальше… Над головой что-то прошелестело. Потревоженно вскрикнула пичуга, нырнув в заросли березок.

— Дождь будет, — сказала Таня. — Пойдем в палатку.

Но откуда было взяться дождю, если небо сияло, и только редкие сизые облака бежали по нему, как отбившиеся от стада барашки?..

Они насобирали сушняка и пошли обратно. И пока они шли, ветер обогнал их и умчался вперед, а следом хлынула, обрушилась на них новая волна уже более крепкого и ощутимого ветра. Женька оглянулся и увидел, как из-за гор перевалило и надвигалось на них что-то тяжелое, лилово-черное, как будто, сдвинулись и пошли на них сами горы. Повеяло холодам. Они побежали. Ветер настигал их и толкал в спины. И пока они бежали, надвинувшаяся туча подмяла под себя солнце. Стало темно. Они нырнули в палатку, закрыли полог и сидели, смиряя дыхание, прислушиваясь к хлестким порывам ветра.

— Вот это да!.. — сказал Женька. — Так внезапно…

— Здесь всегда так, — пояснила Таня и пошарила вокруг, все еще не привыкнув к темноте. Под рукой у нее зашуршала жесткая трава.

— Тебе удобно? — спросила она.

— Да.

— Садись ближе. Что-то холодно стало.

Он покорно подвинулся. Их плечи соприкоснулись, вздрогнули и замерли.

— Как там наши рыбаки?

— Вот разбуянился… И холод какой-то ужасный.

— Возьмите мою куртку. Мне и так тепло.

— Не надо.

— Нет, правда, возьмите. Я же в свитере.

— Спасибо.

— Правда, что разбуянился. Палатку рвет. Вы давно, Таня, работаете в отряде?

— Третий год.

— Вы уже ветеран! Стаж имеете. А что вы кончали, геологоразведочный?

— Да. Топографическое отделение. Поступай, Женя, на топографическое. Не пожалеешь.

— Не знаю. Я вообще-то в институт международных отношений собираюсь… — признался Женька.

— Ого! — сказала она. — Дипломатический представитель в ООН!

Или посол в республике Мали… Подходяще?

— Вполне, — согласился Женька. Прямо перед ним смутно светилось Танино лицо.

— Зачем же ты сюда приехал? — спросила Таня.

— Просто так… интересно. С таким же успехом я мог бы поехать и к археологам.

— Думаешь, у них интереснее?

— Не знаю.

— А что ты знаешь? — спросила она.

Он улыбнулся, но вряд ли Таня увидела его улыбку.

— Дважды два — четыре. Обь впадает в Северный Ледовитый океан… — сказал он.

— Ты уверен?

— Не совсем. Я не был в устье Оби.

— Что еще? — настаивала она.

— Еще? Ветер… Слышите?

— Слышу. Что еще?

— Будущий дипломат должен хорошо знать жизнь, — пошутил Женька.

— Верно. А что еще?

Он вдруг увидел, как дрогнуло белое пятно ее лица и поплыло, поплыло, медленно приближаясь.

— Таня…

Она промолчала. А может быть, Женька оглох от ветра, может быть, что-нибудь она говорила, а он не слышал.

— Таня!.. — сказал он почти что уже в отчаянии. Ему стало жарко.

И показалось, что ветер легко, как пушинку, поднял палатку и понес над землей, над горами… выше, выше!..

— Таня… Таня… — сказал он в пространство и задохнулся. И снова потом что-то такое говорил, говорил, но слова терялись где-то по пути, падали, как в вату, беззвучно отлепляясь от языка. Потом он сидел неподвижно и ошарашенно смотрел в темноту. Танино лицо отодвинулось. Он не думал, что все это так просто бывает… И горьковатый привкус Таниных губ кружил ему голову.

— Посмотри, пожалуйста, что там… — сказала Таня, дотронувшись рукой до его плеча. Его удивил ее спокойный голос. Он выглянул и воскликнул:

— Снег?! Посмотри, какой снег!..

Они выбрались наружу. Лиловая туча закрывала небо. Темными краями она упиралась в вершины гор, чуть провисая посередине — рыхлая и ненадежная крыша над головой. Сквозь эту крышу сыпалась белая крупа.

— Я никогда не видел такого снега, — сказал Женька, вытягивая перед собой руку, холодные кристаллы падали ему на ладонь и моментально таяли. Ладонь стала мокрой.

Они вернулись в палатку и сидели, тесно прижавшись друг к другу. И не было на всем свете более счастливого человека, чем Женька. Окажись он в эту минуту жадным и завистливым, он, прежде всего, позавидовал бы себе — своему счастью. Но разве можно себе завидовать? Таня была рядом, он чувствовал ее дыхание, запах волос, щекотавших ему лицо. Голова у него шла кругом от этого запаха, от ее близкого дыхания. Ее доверие пугало Женьку, и он не знал, как себя вести. Он чувствовал себя в чем-то виноватым, но толком не знал, в чем его вина. Он думал, что так нельзя, надо как-то иначе, но что-то горячее наполняло его, захлестывало, и он, содрогаясь от этой внутренней переполненности, забывал обо всем на свете.

— Таня… Таня, мне с тобой так хорошо, — сказал он, словно оправдываясь. — Так хорошо!..

Она провела пальцами по его щеке, как это делают слепые, когда хотят запомнить чье-то лицо, и вздохнула:

— И мне хорошо. Ты такой славный.

— Таня… Таня, если хочешь, мы поедем с тобой в наш город. Ты не была в нашем городе?

— Ни разу.

— Поедем? А? Таня…

Он был в том опьяненном состоянии, когда кажется, что нет ничего невозможного, а все возможное надо решать немедленно.

— Хорошо, — сказала Таня. — Но как это мы сделаем?

Он задумался, всего лишь на минуту задумался и радостно воскликнул:

— Это же просто! Таня, это можно сделать просто… — повторил он.

— Скрынкин полетит на профилактику со своим вертолетом. И мы сможем улететь. А? Таня! Полетим?

— Конечно, конечно, — согласилась она поспешно и вдруг спохватилась: — А костер? Костер пора разжигать…

Но оказалось, что спичек у них нет. А без спичек что можно сделать? Это первобытные люди могли обходиться без спичек…

Туча прошла. Открылось солнце. И снег расплавился. Как будто его и не было. Как будто все это им почудилось. Или приснилось.