Простительная ложь. Вестник истины

Пролог

Ромни-Марш, Кент

Вторник, 30 декабря 1930 г.

Такси медленно ехало вдоль ворот аббатства Кемден. Под хлестким, мокрым снегом, на фоне серых, навевавших уныние окрестностей старинное здание красного кирпича особенно напоминало убежище.

— Сюда, мадам?

— Да, спасибо.

Водитель остановил машину у главного входа, и пассажирка торопливо, словно бы спохватившись, накинула на голову шаль.

— Я не задержу вас надолго.

— Как вам будет угодно, мадам.

Хлопнула, закрываясь, парадная дверь. Проводив женщину глазами, шофер пробормотал:

— Да уж поторопись, моя радость.

С этими словами он достал газету и приготовился коротать минуты, оставшиеся до возвращения пассажирки.

Внутри оказалось тепло — огонь в камине, красный ковер на каменном полу, тяжелые шторы, призванные задерживать сквозняки, проникающие сквозь старые деревянные рамы. Посетительница, сидевшая лицом к камину, беседовала с аббатисой уже около сорока минут.

— Горе — не столько испытание, дитя мое, сколько путь, тропа, что ведет нас, как пилигримов, к умению смотреть на прошлое с высоты оставшихся в душе воспоминаний. Бывает, что тропа засыпана камнями и воспоминания больно ранят, но рано или поздно тени расступаются, мы получаем ответ на наши мольбы и обретаем счастье.

Женщина кивнула.

— Мне бы просто избавиться от сомнений.

— В таких обстоятельствах ваша неуверенность — вполне понятна.

— Как же мне достичь мира в душе, мать Констанция?

— А вы не изменились, — заметила настоятельница. — Все пытаетесь переделывать, вместо того чтобы просто быть. Вам всерьез хочется понять тайные движения души?

Посетительница начала нервно пощипывать пальцы одной руки ногтями второй.

— Я знаю, что пропускала почти все ваши занятия во время учебы в Гертоне, но сейчас мне показалось…

— Что я помогу вам обрести мир?

Мать Констанция на секунду задумалась, затем вынула из складок облачения записную книжку и карандаш и что-то написала на одной из страниц.

— Иногда помощь состоит в том, чтобы направить в нужную сторону. А мир в душе можно обрести и бок о бок с попутчиком. Полагаю, вам сумеет помочь вот эта особа. Тем более что она тоже училась в Гертон-колледже, хотя чуть позже, в 1914-м, если мне не изменяет память.

Монахиня просунула сквозь решетку сложенный листок.

Скотленд-Ярд, Лондон

Среда, 31 декабря, 1930 г.

— Увы, мадам, я мало что могу сделать в сложившихся обстоятельствах, тем более ничего особенного мы в них не видим.

— Да-да, инспектор Стрэттон, вы уже ясно дали мне это понять.

Женщина выпрямилась на стуле и рассерженно откинула назад волосы. Бросила взгляд на свою загрубевшую руку, потерла чернильное пятно у основания среднего пальца — там, куда вечно упиралась перьевая ручка.

— И все же я не прекращу поиски, тем более что ваше расследование не дало никаких результатов. Поэтому я решила обратиться к помощи частного детектива.

Читавший отчеты полицейский закатил глаза:

— Ваше право, однако я уверен, что его поиски не принесут результата.

— Не «его», а «ее», — улыбнулась посетительница.

— В таком случае будет ли мне позволено услышать имя? — осведомился Стрэттон, почти уверенный, что и так знает ответ.

— Некая мисс Мейси Доббс. Мне ее очень рекомендовали.

— Не сомневаюсь. На редкость честный человек, хорошо знающий свое дело. Время от времени мы и сами с ней консультируемся.

— Правда? — Женщина удивленно подалась вперед. — Неужто бравым сыщикам из Скотленд-Ярда бывает нужна помощь?

Стрэттон покачал головой.

— У мисс Доббс свои методы и уловки, весьма необычные, но кое-какие плоды приносят.

— Тогда не будет ли нахальством с моей стороны поинтересоваться у вас ее прошлым? Я знаю, что она училась в Гертон-колледже несколькими годами позже меня, а во время войны была санитаркой и даже получила ранение во Фландрии.

Стрэттон смотрел на посетительницу, прикидывая, стоит ли делиться с ней сведениями о частной сыщице. Инспектор был совсем не прочь перенаправить посетительницу к кому-нибудь еще и потому сказал только то, что могло бы этому поспособствовать:

— Она родилась в Ламбете. Работать начала с тринадцати лет, служанкой.

— Служанкой?!

— Пусть вас это не пугает. Незаурядный ум мисс Доббс обнаружил друг ее хозяйки, сам по себе очень талантливый человек, специалист в медицине, психолог. По возвращении из Фландрии она, насколько я знаю, лечилась, затем год работала медсестрой в каком-то закрытом учреждении, где проходили восстановление контуженые. Продолжила медицинское образование в Эдинбурге и стала работать ассистентом у своего наставника. Так что дело она знает, говорю вам, не кривя душой.

— А замужем не была? Ни разу? И сколько ей — тридцать два, тридцать три?

— Да — около того, и — да, никогда не была замужем, хотя, насколько я помню, на войне у Мейси был жених, которого серьезно ранило. — Детектив постучал себя по голове. — Вот сюда.

— Понятно. — Женщина, чуть поколебавшись, протянула руку. — Хотелось бы поблагодарить вас за все, что вы сделали, инспектор, но… Надеюсь, мисс Доббс удастся пролить свет на мое дело.

Стрэттон встал, пожал даме руку и кликнул констебля, чтобы тот проводил ее до выхода. Когда дверь за посетительницей захлопнулась, он, раздумывая о том, что они даже не удосужились поздравить друг друга с Новым годом, снял телефонную трубку.

— Да?

Стрэттон откинулся на спинку кресла.

— Вы будете рады слышать, что я удачно избавился от этой занозы.

— Замечательно. Как же вам это удалось?

— Неожиданный ход с ее стороны — собралась обратиться к частному сыщику.

— Кто такой? Есть из-за чего волноваться?

Стрэттон покачал головой.

— Если что, я справлюсь. Присмотрю за ней.

— За ней?

— Именно. За ней.

Фицрой-сквер, Лондон

Среда, 7 января, 1931 г.

Мелкая колючая снежная крупа кружилась вокруг женщины, спешившей с Конвей-стрит в сторону Фицрой-сквер. Женщина накинула на голову широкий меховой воротник и подумала, что, несмотря на стойкую нелюбовь к шляпам, сегодня утром головной убор ей бы точно не помешал. Кто-то предположил бы, что подобная непредусмотрительность вызвана желанием привлечь к себе взгляды прохожих: густые медные локоны дамы влажными волнами спускались на плечи — и ни единой мысли о благоразумии! На самом же деле именно в тот день, равно как и накануне, ей больше всего на свете хотелось остаться незамеченной.

Осторожно, стараясь не поскользнуться на заледеневших плитах, женщина перешла площадь и зашагала вдоль железной ограды парка. Частная сыщица, с которой велела ей встретиться мать Констанция — именно велела, потому что настоятельница всегда говорила в повелительном наклонении, — снимала комнату в здании, которое еще предстояло отыскать. Секретарь предложил ей подойти в понедельник, к девяти утра, на второй этаж. Когда она объяснила, что не может, он спокойно назначил то же самое время на следующий день. А когда пришлось отменить и эту договоренность, не смущаясь, перенес встречу еще на двадцать четыре часа. Она тогда удивилась, как это образованная женщина с хорошей репутацией наняла помощника с таким простонародным выговором. Хотя именно легкость в переносе договоренностей убедила ее, что она права, решив воспользоваться указаниями матери Констанции. Ей не нравилось, когда какому-то уговору придавали слишком большое значение.

Она как раз мерила шагами пространство перед зданием, раздумывая, как набраться храбрости, чтобы все-таки увидеться с Мейси Доббс — а ведь раньше боязливость никогда не входила в число ее недостатков, — когда, подняв глаза, увидела на втором этаже у большого, от пола до потолка, окна женщину, смотревшую на площадь. Что-то в ее облике заинтриговало посетительницу. Женщина в окне просто смотрела перед собой, то разглядывая облетевшие деревья, то переводя взгляд куда-то вдаль.

А посетительница, в свою очередь, изучала ее, откидывая с лица растрепанные ветром волосы. Может, это и есть тот самый загадочный метод, может, именно тут, у окна, она решает все загадки? Ведь женщина за стеклом наверняка и есть та самая Мейси Доббс. Вздрогнув от холода, посетительница спрятала руки в широкие рукава пальто — а не уйти ли? И вдруг, будто повинуясь чьей-то невидимой воле, вновь повернулась к окну. Мейси смотрела прямо на нее, еще и подняла руку так, что не посмотреть ей в глаза было просто невозможно. Сыщица словно поймала клиентку взглядом, и в тот же миг та почувствовала, как тело охватило тепло, а душу — уверенность: с первого же шага в нужную сторону она окажется под защитой.

Посетительница двинулась вперед, но споткнулась и посмотрела под ноги. Снова повернулась, чтобы уйти, когда неожиданно из-за спины ее окликнули по имени:

— Мисс Бассингтон-Хоуп…

Голос был не резким, не ломким от холода, не замороженным и бесцветным от дыхания зимы, напротив — он излучал силу, которая поддерживала так, словно вы уже в безопасности.

— Да… — Джорджина Бассингтон-Хоуп смотрела прямо в глаза той, кого заметила в окне, той, к кому ей велели обратиться, чтобы либо подтвердить, либо развеять сомнения.

— Пойдемте.

Тон не показался Джорджине ни приказным, ни слишком мягким. Мейси стояла очень прямо, придерживая на плечах бледно-голубой кашемировый шарф, не обращая внимания на снег, превратившийся в ледяную пыль, и не опуская руки, которую протягивала посетительнице ладонью вверх, предлагая войти. Мисс Бассингтон-Хоуп молча шагнула через порог в здание и прошла дальше, к двери с табличкой «М. Доббс. Психолог и детектив». Джорджина сердцем почувствовала, что она на верном пути, что тут разрешатся сомнения, терзающие ее с тех пор, как она почуяла — раньше, чем узнала наверняка, — что того, кого она любила больше всех на свете, того, кто знал ее лучше ее самой, того, кому она поверяла все свои секреты, больше нет на свете.

Глава 1

— Доброе утро, мисс Бассингтон-Хоуп. Заходите скорей, на улице холодрыга.

Билли Бил, помощник Мейси Доббс, стоял у дверей, приветствуя посетительницу, которую Мейси на крыльце пропустила вперед.

— Благодарю. — Джорджина рассмотрела секретаря. Его улыбка показалась ей заразительной, а глаза добрыми.

— Я заварил свежего чаю.

— Спасибо, Билли, то, что нужно. На улице ужасно, — улыбнулась Мейси и жестом пригласила посетительницу в кабинет.

Три стула у газового камина, поднос с чашками на столе. Джорджина сняла пальто, повесила его на крючок за дверью и села на средний стул. Между сыщиком и секретарем чувствовалась удивившая ее теплота. Помощник явно боготворил начальницу, хотя романтической любовью тут и не пахло. Тем не менее журналистский нюх Джорджины мигом уловил какую-то связь, и она предположила, что специфика работы породила доверие и уважение друг к другу, хотя кто тут главный, становилось ясно с первого взгляда.

Джорджина переключила внимание на Мейси, а та тем временем достала новую картонную папку, несколько цветных карандашей, пачку карточек и бумагу. Ее темные курчавые волосы были когда-то подстрижены под боб, однако стрижку давно пора было освежить. Не очень-то следит за внешностью? Или просто слишком занята работой? Кремовая шелковая блузка и длинный синий кашемировый жакет, черная юбка в складку и черные туфли на ремешке смотрелись достаточно стильно, но вместе с тем оставляли впечатление, что удобство для их хозяйки важнее капризов моды.

С Джорджиной Мейси не заговорила до тех пор, пока секретарь не налил гостье чаю и не убедился, что она удобно устроилась. Джорджина не позволила себе откровенно рассматривать хозяйку, однако ей показалось, что та сидит с закрытыми глазами, словно погрузившись в мысли. Посетительница вновь ощутила то же тепло, что охватило ее на улице, ей захотелось задать вопрос, но вместо этого она рассыпалась в благодарностях.

— Огромное спасибо, мисс Доббс, что согласились принять меня. Я вам очень обязана.

Мейси дружелюбно улыбнулась. Не так широко и открыто, как ее секретарь, скорее как человек, который полностью уверен в себе и чувствует себя в своей стихии.

— Питаю надежду, что вы поможете мне… — Джорджина подалась к Мейси. — Мне рекомендовал вас человек, которого мы обе знаем со времен учебы в Гертоне.

— Не мать Констанция? — склонила голову Мейси.

— Как вы догадались?

— В прошлом году мы возобновили отношения. Я всегда любила ее лекции, особенно потому, что на них надо было ходить в монастырь. Какое удачное совпадение, что орден переехал в Кент. — Мейси помолчала. — Итак, в связи с чем вы навестили мать Констанцию и что побудило ее направить вас ко мне?

— Я, в свою очередь, не могу не признаться, что ее уроки наводили на меня тоску. Зуб отдала бы, лишь бы не ходить. И все-таки именно к ней я обратилась, когда… — Джорджина сглотнула. — Когда мой брат… мой брат… — Она не смогла выговорить следующее слово.

Мейси вытащила из черной сумочки, висевшей на спинке ее стула, носовой платок и положила посетительнице на колени. Ноздрей Джорджины коснулся аромат лаванды. Она всхлипнула, вытерла глаза и продолжила:

— Мой брат погиб несколько недель назад, в начале декабря. Заключение — смерть от несчастного случая.

Она взглянула сперва на Мейси, потом на Билли, словно убеждаясь, что они оба слушают, потом уставилась на пламя в камине.

— Он художник… был художником. Трудился ночью в картинной галерее накануне первой за долгие годы крупной персональной выставки и вроде бы как свалился с лесов, возведенных для работы над самой большой картиной. — Она помолчала. — Очень хочу, чтобы кто-нибудь помог проверить мои… подозрения. И мать Констанция послала меня к вам. От полиции, как я уже поняла, толку никакого — тот, что позвонил мне, как только нашли брата, был, похоже, очень рад, когда я объявила, что намерена обратиться к частному детективу. Честно говоря, мне показалось, ему больше всего на свете хочется от меня избавиться.

— И как его имя? — Мейси с готовностью подняла ручку.

— Инспектор Ричард Стрэттон из Скотленд-Ярда.

— Стрэттон был рад, узнав, что вы решили обратиться ко мне? — подняла голову Мейси.

Джорджина удивилась, заметив, что щеки сыщицы вспыхнули, а темно-синие глаза сощурились и потемнели еще сильнее.

— Н-ну, да… Как я уже сказала, я страшно надоела ему своими расспросами.

Мейси сделала еще одну пометку и осведомилась:

— А какой помощи вы бы хотели, мисс Бассингтон-Хоуп? Что именно я могу для вас сделать?

Джорджина выпрямилась на стуле и запустила пальцы в густую влажную от снега шевелюру, завитки которой, подсохнув в натопленной комнате, выглядели еще роскошнее. Подергала лацкан твидового пиджака цвета мускатного ореха, поправила на коленях мягкие коричневые брюки.

— Я уверена, Николаса убили! Не мог он сам упасть с лесов, я знаю: кто-то толкнул его или устроил так, чтобы он упал! — Джорджина сверлила взглядом Мейси. — Моего брата окружали как друзья, так и враги. Он был вдохновенным художником, а люди, с готовностью открывающие душу, легко вызывают в окружающих как любовь, так и ненависть. Его работы собирали и похвальные, и негодующие отзывы, в зависимости от того, кто на них смотрел. В общем, я хочу, чтобы вы разобрались, отчего он погиб.

Мейси кивнула, все еще хмурясь.

— Я так понимаю, полицейские составили какой-то протокол?

— Как я уже сказала, к месту гибели вызвали инспектора Стрэттона…

— Да, и мне непонятно, почему именно его.

— Несчастье случилось ранним утром, возможно, инспектор как раз дежурил? — предположила Джорджина. — К его приезду патологоанатом уже закончил предварительный осмотр… — Она осеклась, комкая в руках платок.

— Однако я уверена, что инспектор Стрэттон провел тщательное расследование. Чем же помогу вам я?

Джорджина застыла, мускулы на шее заметно натянулись.

— Я подозревала, что вы спросите что-то в этом роде. Думаете, я хочу использовать вас в роли адвоката дьявола[29], да?

Джорджина невольно продемонстрировала напор, который когда-то принес ей скандальную известность. Мисс Бассингтон-Хоуп, бесстрашная журналистка и путешественница, прославилась в двадцать два года во Фландрии, когда переоделась мужчиной, чтобы поближе подобраться к линии фронта. Она привезла оттуда истории не о генералах и успешных сражениях, а о простых людях, об их смелости и страхе в бою, о жизни солдат на передовой. Ее очерки публиковались в газетах и журналах по всему миру и, подобно картинам брата, вызывали столько же критики, сколько и обожания, а сама она заслужила репутацию как храброго репортера, так и закоренелой карьеристки.

— Я знаю, чего хочу, мисс Доббс. Я хочу правды и, если понадобится, отыщу ее сама. Но мои возможности ограниченны. Кроме того, я уверена: делаешь что-то — используй лучшие инструменты, невзирая на цену. В данном случае лучший инструмент — вы. — Она дотянулась до чашки с чаем, взяла ее обеими руками и покачала в ладонях. — Вы зададите вопросы, которые не задали другие, и заметите подозрительное там, где они оказались слепы.

Джорджина мельком взглянула на Билли и снова обратилась к Мейси. Теперь ее голос не дрожал, да и взгляд стал твердым.

— У Ника необыкновенные работы, убеждения его были всем известны, тем более что картины говорили сами за себя. Я хочу, чтобы вы нашли убийцу, Мейси Доббс, и предали его суду.

Мейси прикрыла глаза и, помедлив несколько секунд, предположила:

— Вы с братом были очень близки.

Глаза Джорджины блеснули.

— Да, мисс Доббс. Мы с Ником близнецы. Две горошины в стручке. Он работал с красками, текстурой, освещением, я — со словами. И мне кажется, что убийца брата, кем бы он ни был, хочет заставить замолчать и меня.

Мейси только кивнула в ответ на замечание, которое было сделано специально, чтобы заинтересовать ее, а потом встала и отошла к окну. Снег все шел. Коснувшись земли, он превращался в бурую жижу, которой и без того было уже так много, что кожаная обувь промокала почти мгновенно. Билли улыбнулся гостье и кивнул на чайник, предлагая еще чашечку. Он тоже делал какие-то пометки во время беседы, а сейчас его задачей было окружить посетительницу вниманием, чтобы она тихо посидела и подождала, пока Мейси соберется с мыслями. Наконец сыщица отвернулась от окна.

— Скажите, мисс Бассингтон-Хоуп, почему вы несколько раз переносили нашу договоренность? Вы отменяли ее два раза, но все-таки пришли сюда, на Фицрой-сквер. Что заставляло вас передвигать встречу?

Джорджина потрясла головой.

— У меня нет доказательств. Совершенно не с чего начать — а ведь я привыкла полагаться на факты. Никаких зацепок, сама готова признать, что все походит на обычный несчастный случай — неосторожное движение уставшего человека, которому приходится балансировать на шаткой доске, чтобы повесить работу, на которую он потратил годы и годы. — Она перевела дыхание. — У меня нет ничего, кроме этого. — Джорджина прижала ладонь к груди. — Кроме чувства вот тут, в самом сердце, что все не так, как выглядит, что брата все-таки убили. Мне кажется, я знаю время его смерти до секунды — в тот момент, когда, по словам патологоанатома, он погиб, меня пронзила жуткая боль. Причем я понимаю, что для постороннего человека все это звучит на редкость несерьезно.

Мейси подошла к Джорджине и мягко положила руку ей на плечо.

— В таком случае вы определенно пришли по адресу. У меня сложилось мнение, что ваше чувство и есть главная улика и достаточный повод взяться за дело. — Она кивнула Билли, который тут же достал новую карточку. — Итак, начнем. Сперва позвольте ознакомить вас с моим методом и условиями нашего сотрудничества.

Психологом и частным детективом Мейси Доббс стала всего два года назад, а прежде она служила ассистенткой у доктора Мориса Бланша, своего наставника с детских лет. Кроме медицины, Бланш занимался психологией и философией, что дало Мейси такие возможности для обучения, которых в любом ином случае она была бы лишена. В последнее время к ней потянулся уверенный ручеек клиентов, и Мейси воспрянула духом. Хотя страна билась в тисках экономической депрессии, представители определенных классов, вроде Джорджины Бассингтон-Хоуп, не замечали никакого кризиса, а значит, работы для детектива с крепнущей день ото дня ко дню репутацией по-прежнему было достаточно. На горизонте маячило лишь одно облачко, которое, как надеялась Мейси, там и останется. Осенью прошлого года у нее самой обострились последствия контузии, что привело к серьезным проблемам со здоровьем. И болезнь, и трещина в отношениях с Бланшем заставили ее потерять доверие к наставнику. С одной стороны, Мейси даже приветствовала внезапно свалившуюся на нее самостоятельность и независимость от учителя, с другой — частенько с грустью вспоминала ритуалы и правила предыдущей работы. Перед тем как взяться за очередной случай, Морис обычно предлагал прогуляться или, если погода не располагала к прогулкам, хотя бы перейти в другую комнату. «Подписывая договор, Мейси, мы взваливаем на плечи груз, открываем ворота и выбираем путь. Хорошо бы немного подвигаться, чтобы взбодрить свое любопытство после скучной бумажной работы».

Поскольку договор уже был подписан, а погода к прогулкам не располагала, Мейси предложила всей троице продолжить беседу за столом у окна.

Позже, когда клиентка уйдет, Мейси и Билли раскатают на столе рулон обыкновенных обоев, приколют углы к столешнице и из фактов, домыслов, чувств, вопросов и подозрений начнут составлять карту расследования. По мере работы массив информации будет расти, пока в общей мозаике не проступят невидимые ранее связи, указывающие на истину, которая и приведет к развязке очередного дела. Если, конечно, все пойдет как надо.

Мейси уже набросала на карточке несколько вопросов, заранее зная, что ответ клиентки на каждый из них вызовет волну новых.

— Мисс Бассингтон-Хоуп… — начала она.

— Зовите меня Джорджиной. На «мисс Бассингтон-Хоуп» можно язык сломать, и если нам некоторое время суждено общаться, мне было бы приятней отбросить формальности. — Джорджина вопросительно посмотрела на хозяев кабинета.

Билли бросил на Мейси взгляд, явно выдававший его неловкость.

Мейси улыбнулась.

— Да, конечно, как вам будет удобно. А я в таком случае Мейси.

По правде сказать, она не была уверена, что готова перейти к столь неофициальным отношениям, но желание клиента — закон. Если Джорджина расслабится, от нее легче будет получить необходимую информацию. Обе женщины посмотрели на Билли, чем тут же вогнали его в краску.

— Если не возражаете, я бы все-таки по фамилии… — Он глянул на Мейси словно в поисках поддержки. — А вы, ежели захотите, можете звать меня Билли, мисс Бассингтон-Хоуп.

Джорджина улыбнулась, поняв, в какое неловкое положение она поставила сыщицу и ее секретаря.

— Прекрасно, Билли! А что вы думаете насчет мисс Би-Эйч?

— То, что нужно! Договорились, мисс Би-Эйч.

Мейси кашлянула.

— Ну, раз формальности улажены, продолжим. Джорджина, не могли бы вы как можно подробней рассказать об обстоятельствах гибели брата?

— Ник готовится… готовился к этой выставке довольно долго, не меньше года. Его работы стали очень известны, особенно в Америке — несколько местных миллионеров скупают все, что осталось ценного в старушке Европе. В общем, Стиг Свенсон из картинной галереи с Албемарл-стрит предложил Нику устроить персональную выставку как давних, так и новых работ. Брат от радости чуть не до потолка прыгал, тем более когда понял, что галерея — идеальное место для того, чтобы представить картину, над которой он работал несколько лет.

Сыщики переглянулись, и Мейси спросила:

— А что такого идеального в этой галерее? Почему он так радовался?

— Стиг совсем недавно перестроил и перекрасил помещение, и брат тут же предупредил, что ему нужно сразу несколько залов. — Джорджина, помогая себе руками, попыталась описать галерею. — Понимаете, там в передней стене два квадратных эркера — огромных! — а между ними дверь, и каждый прохожий с улицы видит все, что внутри, — конечно, в общем и целом, а не каждую картину. Свенсон применил современные скандинавские принципы использования пространства. В галерее очень светло, каждый дюйм организован так, чтобы наилучшим образом показать выставленные работы. Освещение по новейшему слову техники: особые устройства направляют лучи так, что игра теней и света манит посетителя, побуждая его войти. — Она перевела дух и удостоверилась, что оба слушателя сохраняют интерес. — А дальняя стена — пустая, огромная, в два этажа — специально для больших картин. По обе ее стороны спускаются лестницы с площадками, так что вы чувствуете себя словно в театре, разве что кресел нет. Можно подойти к любому краю картины, подняться по любой из лестниц, однако все помещение разделено перегородками, и вам ни за что не увидеть весь зал целиком. Очень умно.

— Что ж, понятно, — кивнула Мейси, постукивая ручкой по ладони. — А не могли бы вы описать нам эту главную картину?

Джорджина покачала головой:

— В том-то и дело, что нет. Насколько я знаю, целиком ее никто никогда не видел. Ник строго хранил секретность. Именно поэтому он задержался в галерее допоздна — хотел самостоятельно все смонтировать. — Джорджина задумалась, прижав пальцы к губам, и добавила: — Единственное, что я знаю, — она состояла из нескольких частей.

— Мне показалось, вы говорили, что он работал над ней перед смертью. Разве она к тому времени не висела в галерее?

— Нет-нет, простите, если я вас запутала! Я имела в виду, что он работал над ее установкой: стоял на лесах и вбивал в стену крючья, на которых должны были держаться части картины, когда придет время их соединить. Ник хранил картину в Лондоне, хотя понятия не имею, где именно, честное слово.

— А кто может иметь понятие? Свенсон?

Джорджина покачала головой:

— Никто не может найти никаких зацепок и уж тем более не знает точного адреса. Вроде бы у Ника был какой-то склад… Ему хотелось держать картину в тайне как можно дольше, чтобы подогреть к ней интерес — ну, проще говоря, чтобы все рты пораскрывали.

— Понятно, а…

— Беда еще и в том, — перебила Джорджина, — что он уже обещал большую часть коллекции — конечно, кроме самой главной картины — одному коллекционеру его работ, можно сказать, за глаза.

— То есть кто-то предложил купить их, не посмотрев заранее?

— Да, покупатель видел эскизы, но не готовые картины.

— Предложение было выгодное?

Джорджина кивнула:

— Насколько я знаю, речь шла о десятках тысяч фунтов.

Мейси вытаращила глаза и взглянула на Билли, опасаясь, что тот потеряет сознание.

— За картины?!

Джорджина Бассингтон-Хоуп пожала плечами.

— Люди готовы платить большие деньги, если ожидают, что работы значительно вырастут в цене. Тем более покупатель не испытывает недостатка в средствах и уже внес Свенсону задаток.

— И кто же он?

— Рэндольф Брэдли. Американец, живущий в Париже, хотя в Нью-Йорке у него тоже есть дом.

Джорджина провела пальцами по волосам и отвернулась.

— Вскипячу-ка я снова чайник, — решил Билли.

Он вышел из комнаты, захватив с собой поднос. Мейси молча проводила его глазами. Хотя раздражение Билли при мысли о том, что такие суммы переходят из рук в руки в столь тяжелые времена, было вполне понятно, ей не понравилось, что он ушел из кабинета и оставил ее в одиночку поддерживать ничего не значащую беседу.

— Отдельные части? Это что, похоже на детскую мозаику, мисс Би-Эйч?

Билли поставил себе и Джорджине чашки, а Мейси — ее привычную оловянную кружку. Налил всем чаю и сел за стол, приготовившись снова делать записи. Видя, что он взял себя в руки, Мейси тоже успокоилась.

— Пожалуй, — кивнула Джорджина. — До войны Ник изучал искусство в Европе. Когда объявили войну, он был в Бельгии, пришлось спешно оттуда возвращаться. Именно там, в Бельгии, его очень заинтересовали триптихи.

— Триптихи? — хором переспросили Мейси и Билли.

— Да, — подтвердила Джорджина. — Такие картины из трех частей: главная по центру, две створки поменьше — по бокам. Сюжеты на створках обычно дополняют или каким-то образом разъясняют то, что нарисовано посередине.

— Вроде как зеркало-трельяж, мисс Би-Эйч?

— Похоже, — улыбнулась Джорджина. — Хотя больше, наверное, похоже на витраж в церкви. Кстати, триптихи часто пишутся на религиозные темы, хотя многие из них довольно жестоки — войны, казни каких-то известных людей своего времени…

— Да, я видела триптихи в музеях. — Мейси сделала пометку, чтобы не забыть вернуться к биографии Николаса Бассингтон-Хоупа, как только станут ясны все подробности его гибели. — Итак, что, по мнению официального следствия, случилось с вашим братом в галерее?

— Вдоль главной стены были возведены леса, или, если хотите, подмостки. Остальные картины, поменьше, Ник уже развесил и, как я уже сказала, готовил стену для самой главной.

— Он занимался этим в одиночку?

— Да, по собственному желанию. Хотя ставить леса ему помогали.

— Кто? Свенсон нанял рабочих?

— Нет. То есть обычно он, наверное, так и делает. Но не в этот раз.

— Почему?

— Вы не знали Ника, — покачала головой Джорджина. — Ему было необходимо все сделать самому, чтобы удостовериться, что подмостки выстроены в нужном месте, достаточно прочны и ни в коем случае не поцарапают картину.

— И кто же ему помогал?

— Друзья, Алекс и Дункан.

— Алекс и Дункан?

Мейси бросила взгляд на Билли, чтобы удостовериться, что тот записывает. Если оба будут делать пометки, меньше вероятность что-нибудь забыть или перепутать позже, когда придет время разбираться с полученными сведениями.

— Алекс Кортман и Дункан Хейвуд. Тоже художники, соседи Ника по Дандженессу. Еще один друг, Квентин Трейнер, не смог приехать — подвернул ногу. Споткнулся, когда вытаскивал лодку на берег. Обычно они приходят на помощь все втроем. Вроде как художник художника всегда поддержит и так далее.

— И все живут в Дандженессе, в Кенте? Там ведь довольно уныло и малолюдно, если я не ошибаюсь.

— А в это время года небось еще и промозгло! — вклинился в разговор Билли.

— Зато тихо. Им нравится, торчат там уже несколько лет. Когда закрылась железная дорога из Рая в Дандженесс, — то ли в двадцать шестом, то ли в двадцать седьмом году, — железнодорожные вагоны распродавались чуть ли не по десять фунтов за штуку. Несколько художников приобрели их и поставили на берегу в качестве домов и студий. — Джорджина осеклась и продолжила чуть надтреснутым голосом, так, что Мейси и Билли должны были наклониться к ней, чтобы расслышать: — Я называла это место «берегом выброшенных душ». — Она откинулась на спинку стула. — Художники — люди тонкие и ранимые, государство забыло о них, как только те сделали для него грязную работу, а теперь они годами не могут прийти в себя.

— В каком смысле? — уточнила Мейси.

Джорджина подалась вперед.

— Ник, Квентин, Дункан и Алекс познакомились и крепко подружились еще в школе Слейда[30]. И во Францию попали тоже все вчетвером. Ника ранило в битве при Сомме, после выздоровления он стал работать в отделе пропаганды, поскольку к строевой службе был уже не годен. Там же оказался и Алекс. Потом Ника вновь отправили во Фландрию в качестве военного художника. — Она покачала головой. — Все это изменило его до неузнаваемости, вот почему он вынужден был уехать в Америку.

— В Америку?

— Да. Сказал, что хочет ощущать вокруг себя как можно больше пространства.

Мейси кивнула и сверилась с записями.

— Мисс… то есть Джорджина, я предлагаю сегодня как можно точнее выяснить обстоятельства гибели вашего брата, а историей его жизни мы займемся во время следующей встречи. Это даст вам возможность собрать вещи: дневники, альбомы с набросками, письма, фотографии и тому подобное.

— Хорошо.

— Итак…

Мейси положила исписанную карточку на стол, возле чашки, встала и обошла стол, чтобы взглянуть на заснеженную площадь.

— Ваш брат Ник задержался в галерее допоздна, чтобы подготовить главную стену для картины — вернее, частей картины, — которую еще никто никогда не видел. Во сколько он вошел в помещение? Был ли с ним кто-то еще? Когда, по словам патологоанатома, он погиб — и как?

Джорджина коротко кивнула, отпила из чашки, поставила ее на стол и начала отвечать на вопросы сыщицы ровно в той последовательности, в которой их задавали:

— Пришел на рассвете и пробыл до ночи — развешивал картины. Днем вместе с друзьями сооружал леса, во всяком случае, так утверждают Алекс и Дункан, которых, по их же словам, он отправил ко мне домой где-то в половине девятого. Ребята часто останавливались у меня с ночевкой, вот и за день до гибели Ника явились поздно вечером, навьюченные рюкзаками. У меня дома вечно болтается уйма народу, которому надо где-то остановиться в Лондоне.

Она замолчала и сделала глоток чаю.

— Смотритель галереи Артур Левитт заглянул к Нику около девяти и сообщил, что собирается домой. На что тот ответил, что у него есть ключ и он запрет за собой, когда будет уходить.

В воздухе повисла пауза, которую Мейси не спешила заполнять, давая возможность рассказчице, потерявшей брата, собраться с силами. Джорджина Бассингтон-Хоуп потянулась за платком, который некоторое время назад дала ей Мейси, и поудобнее уселась на стуле.

— Детектив Ричард Стрэттон из Скотленд-Ярда явился ко мне в восемь утра следующего дня с известием о несчастном случае. Мне показалось, что обычно он с такими происшествиями не работает, пришел просто потому, что был на дежурстве, когда поступил звонок от мистера Левитта. Последний, кстати, и обнаружил Ника…

— Не могли бы вы повторить для меня, как он описал это событие? — мягко попросила Мейси.

— Левитт нашел брата на полу, под лесами. Часть перил была разрушена. Складывалось впечатление, будто Ник слишком сильно отклонился назад, сверяя уже вбитые крючья с планом, который он нарисовал заранее. Шея у него была сломана, и, очевидно, умер он мгновенно, как только ударился о каменный пол. Патологоанатом назвал примерное время — около десяти. — Джорджина покачала головой. — Черт бы побрал эти тайны! Нику хотелось всех удивить, услышать охи-ахи, когда он предъявит триптих миру, который в итоге его и убил. Если бы он не остался в галерее в одиночку!..

— Давайте-ка организуем вам такси, — предложила Мейси, услышав по голосу клиентки, что та уже вымотана — не столько физически, сколько эмоционально. Она потянулась и положила руку на плечо Джорджины. — Договорим завтра — может, как раз в галерее, если это не слишком тяжело для вас. В десять устроит?

Джорджина кивнула, ощущая, как от прикосновения Мейси ее охватывает уже знакомое тепло. Билли поднялся и подал клиентке пальто, затем вышел на Тоттенхем-Корт-роуд поймать такси. Мейси помогла ей одеться и собрала карточки, чтобы сделать дополнительные пометки.

— Пока все, что вы описали, и впрямь смахивает на несчастный случай. Лишь ваша уверенность в том, что погибший не случайно сделал роковой шаг, убеждает меня взяться за дело. Поэтому на завтрашней встрече или в дальнейшем — мы ведь будем встречаться не единожды — мне надлежит выяснить, не знакомы ли вы с кем-то, кто мог бы питать к вашему брату или его работе столь острую ненависть, что был бы рад видеть его мертвым — не важно, в результате ли несчастного случая или же целенаправленного убийства.

— Да, я много думала…

— Прекрасно. И последнее на сегодня: не могли бы вы подробно описать вашу семью? Мне нужно будет с ними поговорить.

— Конечно, только не ждите, что вас встретят с распростертыми объятиями — родные не разделяют моих подозрений и ужаснутся, узнав, что я обратилась к частному детективу, — ответила Джорджина, застегивая пальто.

Внизу хлопнула дверь — вернулся Билли.

— Родители живут в невероятно огромной усадьбе неподалеку от Тентердена, что в Кенте. С ними живет и Ноэль — Нолли — моя старшая сестра. Ей сорок, муж погиб на войне. Она не такая, как мы, — очень правильная, я бы даже сказала добропорядочная. Мировой судья в местном суде, заседает в куче комиссий и комитетов, занимается политикой — вы наверняка встречали людей такого сорта, из тех, что в каждой бочке затычки. Меня откровенно не одобряет. Еще один брат, Гарри, — неожиданный ребенок, во всяком случае, если верить Эмси — так мы зовем Эмму, нашу маму. Ему сейчас двадцать девять, и он музыкант. Не классический, нет, — к вящему ужасу Нолли он играет на трубе в полутемных заведениях, где развлекаются все, кому не лень.

В комнату вошел Билли со снежными эполетами на плечах.

— Такси ждет, мисс Би-Эйч.

— Спасибо, Би… мистер Бил, — поблагодарила Джорджина, подавая секретарю руку. — Значит, завтра в десять в галерее Свенсона на Албемарл-стрит, — добавила она, обращаясь к Мейси. Помолчала, снова пряча руки в рукава пальто. — Я уверена: вы доберетесь до правды и найдете убийцу.

Мейси кивнула, двинулась было к своему столу, затем остановилась.

— Прошу прощения, Джорджина, еще один, последний вопрос, если можно.

— Разумеется.

— Ваша близость с братом совершенно очевидна, но были ли вы в хороших отношениях непосредственно перед его гибелью?

Глаза у Джорджины мигом покраснели, она кивнула:

— Конечно. Мы были так близки, что не было нужды спрашивать друг у друга, как дела. Просто знали друг о друге все, вплоть до мыслей, даже на расстоянии.

Билли открыл дверь и проводил Джорджину вниз по лестнице к машине.

— Ну как, мисс, что думаете? — спросил он, вернувшись в кабинет.

Мейси уже раскатала на столе рулон обоев и приготовила цветные карандаши — рисовать схему, которой суждено расти день ото дня.

— Еще рано, Билли. Слишком рано, чтобы делать хоть какие-то выводы. Помоги мне прикрепить бумагу к столу.

Билли разгладил обои, приколол углы и спросил у Мейси, которая тут же начала делать первые отметки:

— Что дальше?

— Дальше, — улыбнулась Мейси, — дальше мы отправимся в галерею Тейт, чтобы побольше узнать о современном искусстве.

— Ох, мисс…

— Не страдай, Билли, пара часов созерцания великих шедевров — именно то, что нужно в этот серый, тоскливый день.

— Как скажете, мисс. Может, подберете и сюда что-нибудь, а то вон все стены голые.

Билли воткнул последнюю булавку, хлопнул по столешнице и отошел, чтобы принести Мейси пальто.

— Полагаю, этим стенам придется еще немного потерпеть. Первым номером у меня идет мебель для новой квартиры, — засмеялась Мейси, застегиваясь и собирая необходимые вещи: шляпу, шарф, перчатки и сумку с документами. — Что ж, пойдем, отыщем пару-другую триптихов. А если повезет — и толкового наставника, который расскажет, кто может позволить себе покупать подобные вещи, не глядя ни на цену, ни на картину!

Глава 2

На следующее утро, в половине девятого, Мейси и Билли вышли из здания на Фицрой-сквер, закутавшись в пальто и шарфы и поглубже натянув шляпы.

— Морозно, да, мисс?

Глаза у Мейси мгновенно заслезились от ветра.

— Трудно не согласиться. А так называемое центральное отопление в моей квартире работает совсем не должным образом. И заметь, я сразу заподозрила, что там все слишком хорошо, чтобы быть правдой.

Билли посторонился, пропуская Мейси вперед у турникета станции метро «Уоррен-стрит», затем один за другим они ступили на ступеньки деревянного эскалатора.

— Небось главный бойлер кое-как установили. Подрядчики! Экономят на всем…

Мейси повернулась к Билли, продолжая беседу.

— Что ничуть меня не удивляет. Я просто подпрыгнула, услышав, за сколько она продается, даже учитывая, что квартиры подорожали. А техническое обслуживание там совершенно на нуле, никто и не думает проверять отопление! Банкиры вообще, как я поняла, не очень-то озабочены содержанием недвижимости. Трясутся от радости при виде каждого покупателя, а как получат деньги, так плевать им на то, что будет дальше. Хорошо, хоть газ есть, потому что батареи холодны как лед!

Билли приложил ладонь к уху.

— А вот и поезд, мисс!

Сойдя с эскалатора, они перебежали платформу, вошли в подъехавший поезд и нашли два свободных места.

— У нас печка не переставая топится. Дорин уж с ног сбилась — ребята болеют один за другим. Конечно, дым от угольной печи тоже не самая большая радость, но Лиззи худо…

— А что с ней? — Мейси с особой теплотой относилась к младшей дочке Билли, которой едва сравнялось два года.

— Дорин думает, простуда. У обоих мальчишек бронхит, похоже, и Лиззи подхватила. Даже от хлеба со смальцем нос воротит, бедняжка.

Поезд замедлил ход, приближаясь к станции, и, пока они пересаживались на другую ветку, к «Грин-парку», Мейси инструктировала Билли:

— Когда все посмотрим, вернемся на работу, дополним карту. А потом уходи пораньше, помоги Дорин. И повнимательней следите за Лиззи — сейчас какая только зараза не ходит! Поплотней закрывайте окна, накапайте бальзама от простуды в горячую воду и поставьте возле ее кроватки — он вам живо носы прочистит.

— Как скажете, мисс.

Билли старательно смотрел в сторону. Дочь была для него светом в окошке, и он всерьез за нее переживал. Дальше они шли в молчании.

Выйдя на Албемарл-стрит, заговорили о жуткой ситуации с транспортом и о том, насколько же сейчас легче передвигаться на метро или на своих двоих, чем ехать на автомобиле. Галерею Свенсона заметили издалека — когда-то красное, кирпичное здание было выкрашено ослепительно белым.

— Однако! Спорю, соседям было о чем поговорить! Маленько палку перегнули, как считаете?

— Да, лучше бы оставили красный кирпич и добавили нескольких белых деталей — для контраста. А то прямо как в больнице. — Мейси огляделась в поисках Джорджины Бассингтон-Хоуп. — Послушай, Билли, сходи, пожалуйста, за дом, погляди — там наверняка должен быть служебный вход. Попробуй отыскать смотрителя, побеседуй с ним — вдруг удастся получить какие-нибудь внутренние, неофициальные сведения о Свенсоне, а еще лучше — о смерти Николаса Бассингтон-Хоупа. — Она порылась в сумочке. — Надеюсь, несколько шиллингов развяжут ему язык. Только сильно не дави, так, знаешь, дружеский разговор.

— Считайте, что все сделано, мисс, — кивнул Билли. — Закончу — вернусь сюда.

— Прекрасно. Иди, пока мисс Би-Эйч не появилась.

Билли кинул взгляд в обе стороны улицы и скрылся за углом. Мейси невольно отметила, как он сутулится под грузом страха за дочь, словно на плечах его лежит тяжелая ноша. Сама она очень надеялась, что девочка скоро поправится, хотя знала, что в Ист-Энде без конца бродят всякие болячки, по-видимому, из-за близости к сырым, болотистым берегам Темзы и из-за того, что люди живут практически друг у друга на головах. Если придется вызывать врача, это обойдется очень дорого. И потому Мейси далеко не впервые порадовалась, что дела у нее идут неплохо и она имеет возможность держать Билли на работе — в противном случае стоять бы ему сейчас в очереди на бирже труда.

— Доброе утро! — донесся из окна подъехавшего такси голос Джорджины Бассингтон-Хоуп.

— Доброе утро. Как добрались?

Джорджина выскочила на тротуар, расплатилась с водителем и повернулась к Мейси.

— Никогда бы не подумала, что от Кенсингтона до Албемарл-стрит можно так долго ехать. Бог знает откуда столько народу — а еще говорили, что появление безлошадных экипажей поможет решить проблему лондонских заторов!

Мейси улыбнулась и махнула рукой в перчатке в сторону галереи.

— Пойдемте?

Джорджина задержала ее руку.

— Минутку… Наверное, будет лучше, если Стиг не узнает, кто вы такая. Кровь викингов вскипит в его жилах, если он поймет, что я наняла специалиста для расследования гибели Ника. А поскольку Стиг обязательно выглянет из кабинета — он всегда наготове в ожидании удачной сделки, — давайте сделаем вид, что вы заинтересованная покупательница.

— Хорошо, — кивнула Мейси. — Идемте, а то я уже замерзла.

Войдя в галерею, дамы тут же наткнулись на Свенсона. Как и положено профессионалу, тот встречал каждого клиента лично — в брюках, отутюженных так, что складкой, казалось, можно резать сыр, в голубом блейзере, белой рубашке, светло-голубом галстуке и с голубым же платочком, кокетливо выглядывавшим из нагрудного кармана. Мейси заподозрила, что с подобным изяществом он одевается для того, чтобы казаться посетителям не только деловым человеком, а еще и немножко художником.

Поправляя на ходу пепельно-светлые волосы, Свенсон двинулся навстречу посетительницам.

— Джорджи, милая, ну как ты?

Взяв Джорджину за руки, он чмокнул ее в обе щеки. В его речи сквозил легкий акцент.

— Хорошо — насколько это возможно в сложившихся обстоятельствах. — Джорджина повернулась к Мейси, попутно высвободив руки из пальцев Стига. — Моя давняя подруга, еще по Гертону, мисс Мейси Доббс.

Свенсон качнулся к Мейси, взял ее ладонь и, вместо ожидаемого рукопожатия, вдруг припал губами к костяшкам пальцев. Мейси, как и до нее Джорджина, постаралась скорее освободиться.

— Рада знакомству, мистер Свенсон. — Мейси обвела взглядом развешанные по стенам картины, большей частью сельские пейзажи. — Что ж, очень интересно.

— Благодарю. — Стиг жестом пригласил женщин в глубь галереи. — Что-то коллекционируете, мисс Доббс?

— Нет, — улыбнулась Мейси. — Просто недавно переехала в новую квартиру и подыскиваю, чем бы оживить стены.

— Уверен, я вам помогу. Вот, к примеру, новая коллекция, только вчера приобрели.

— Целую коллекцию? Господи!

— Да, по мере того как обедневшие семьи продают фамильные ценности, их скупают в Америке — новые деньги, знаете ли. Кое-кто процветает даже в условиях кризиса.

— И часто один человек покупает целую коллекцию, мистер Свенсон? — Мейси и впрямь удивилась, хотя в душе признавала, что она новичок в мире искусства — несмотря на два часа, проведенные вчера вечером в галерее Тейт.

— И да, и нет. — Стиг улыбнулся так, что стало понятно: этот вопрос он слышит не впервые, и у него всегда наготове подборка готовых ответов, каждый из которых он готов выхватить в любую секунду, как козырь из рукава. — Чаще всего, когда коллекционеру нравится купленная картина, он обращает внимание на ее создателя, начинает искать его работы и скупать одну за другой, особенно если видит, что художник вот-вот вступит на порог славы. Как это случилось с нашим дорогим Николасом. — Свенсон кивнул Джорджине. — Однако бывает, что в продаже появляется готовая коллекция, принадлежавшая известной семье или серьезному собирателю. Ценность ее всем известна, и она вызывает немалый интерес, как, к примеру, вот это собрание Гатри.

— И в чем его ценность? — Мейси увлеклась не на шутку.

— В нашем случае, — Свенсон взмахом руки обвел стены, очерчивая коллекцию, — играет роль не только имя коллекционера, но и интересная подборка картин. И леди Алисия, и ее покойный супруг сэр Джон Гатри унаследовали серьезные коллекции от своих весьма обеспеченных родителей. Каждый был единственным ребенком в семье, а собственных детей у них нет. Поскольку сэр Джон умер в прошлом году, поверенные леди Алисии посоветовали ей кое-что продать, чтобы было на что содержать собственность в Йоркшире, которая, как я понимаю, завещана графству. На коллекцию уже нашелся покупатель — американец, привлеченный ее происхождением и тем, что в ней представлены интересные и выдающиеся художники. — Свенсон улыбнулся, словно готовясь пошутить. — Короче говоря, новые деньги покупают себе имена, связанные со старыми. Удивлен, что они не убедили леди Алисию продать поместье или даже титул. — Свенсон хохотнул, Мейси и Джорджина вежливо засмеялись в ответ.

— Надеюсь, работы Ника в хранилище? — сменила тему Джорджина.

Свенсон кивнул:

— Да, разумеется, хотя и ненадолго. Покупатель — еще один предприимчивый американец — намерен посмотреть и купить те, которые ранее не выставлялись. Даже эскизы и незаконченные работы. Я хотел позвонить тебе сегодня — вернее, даже позвонил и оставил сообщение у экономки, но ты уже ушла. Я получил телеграмму, подтверждающую серьезность планов клиента, и мне нужны твои указания. Разумеется, у тебя есть время посоветоваться с родными.

— А он рассчитывает на триптих?

— Щекотливый вопрос, особенно если учесть, что мы понятия не имеем, где триптих. Покупатель предлагал нанять частного детектива, чтобы установить местонахождение картины, но, по-моему, это несколько чересчур. Кроме того, первым делом надо дать шанс нашему другу, мистеру Брэдли.

— Ознакомь меня со всеми подробностями, чтобы я обговорила их с семьей на выходных. Думаю, предложение их заинтересует, хотя о триптихе я предпочла бы не упоминать — Ник просто в ярость приходил при…

— Джорджи, если хочешь знать мое мнение…

— Нет, Стиг. Только не триптих. Когда он найдется, я решу, что с ним делать.

Она подняла руки вверх, показывая, что разговор окончен, и взглянула на Мейси, как бы подчеркивая важность своих слов. Та решила, что пора вмешаться, чтобы разрядить обстановку.

— Мистер Свенсон…

— Если не возражаете — Стиг.

Мейси улыбнулась, показывая, что не возражает, и кивком пригласила спутников в глубь зала.

— Скажите, Стиг, а триптих должен был висеть здесь?

— Да, хотя не забывайте, что наши предположения о триптихе могут оказаться ложными.

— В каком смысле? — довольно жестко осведомилась Джорджина, догоняя Свенсона и Мейси.

— Ник упоминал только, что картина состоит из частей или секций. Мы все это время называли ее триптихом, помня о том, как перед войной твой брат работал в Бельгии, и о том, какое влияние оказал на него Босх. На самом же деле картину видел один только Ник, и она с тем же успехом может состоять из любого числа панелей, представляя собой, скажем, коллаж.

— Ясно. — Мейси взяла Джорджину под руку, стремясь ослабить напряжение, сквозившее в каждом ее слове и жесте. — А сколько всего картин на выставке?

— Если считать наброски и фрагменты, то двадцать.

— И все в одном стиле? — Мейси не была уверена, что использует правильные термины, но успокаивала себя тем, что Стигу скорее льстит ее наивность и он будет только рад показать себя великим экспертом.

— В том-то и дело, что нет: она сочетает работы разных периодов жизни и творчества Ника. Некоторые были взяты из прошлых коллекций и в комплекте с эскизами, набросками и новыми картинами свидетельствуют о раскрытии его таланта. Можно легко убедиться в том, как природные способности перерастают в высокий профессионализм.

— Дело в том, что я, конечно, слышала о работах Ника от Джорджины, но никогда сама их не видела. Надеюсь, для тебя не очень тяжел этот разговор, дорогая, — повернулась Мейси к Джорджине.

Та поняла: задушевность в голосе сыщицы призвана убедить Свенсона, что его гостьи и впрямь близкие подруги, и ответила в том же тоне:

— Нет, конечно, нет. Более того, мне даже приятно поговорить о работах Ника сейчас, когда я не могу думать ни о чем, кроме этого ужасного происшествия.

— Тогда расскажите побольше о выставке, о том, какой она должна была быть, мистер Свенсон.

— О, с удовольствием!

Свенсон откашлялся и далее вещал только для Мейси, хотя ей такое внимание показалось чересчур навязчивым, и она даже отступила на шаг назад, когда он начал расписывать этапы жизни художника.

— Сначала во время обучения в Бельгии Николас интересовался художниками так называемых Нижних земель[31]. Примечательно, что его занимала не столько техника, сколько умение рассказать в каждой картине определенную историю, которая, в свою очередь, ведет к следующей истории и следующей картине. Он очень подробно изучал построение каждого полотна, и его первые работы ярко отражали этот интерес.

— Тогда он и увлекся триптихами?

— Нет, позже. В тот период он увлекался рисованием отдельных сюжетов на одном полотне, что выглядело довольно авангардно. Юношеский период, так сказать, проба кисти, хотя и эти работы вызвали переполох, появившись тут, у меня в галерее, пусть и в рамках коллективной выставки.

— Интересно…

— Затем, к несчастью, началась война, Ника забрали в армию и отправили во Францию. Я до сих пор уверен, что ему крупно повезло, когда он, серьезно раненный, попал в госпиталь, а оттуда домой. Увы, он вернулся на фронт в качестве военного художника. Хотя поговаривают, что это был скорее приказ, чем предложение.

— Вот как… — протянула Мейси, побуждая Свенсона не останавливаться. Позже она поговорит и с Джорджиной и сравнит новые заметки с тем, что ей уже известно о погибшем.

— Именно там Ник повзрослел, именно там из юноши превратился — как ни грустно признать — почти что в старика. — Свенсон вздохнул, демонстрируя глубокую скорбь. — Однако и в этот период его работы представляют собой нечто большее, чем просто военные зарисовки, которые фиксируют определенный момент, а затем отправляются в архив. Нет, он стал… зеркалом. Да-да, именно зеркалом, отражением души, страдающей и погибающей на войне. В то время он был словно одержим, из картин пропали свет и краски, они стали темными, как у человека, переживающего тяжелейший период жизни. И — красный, работы Ника того времени полны красного цвета.

— А техника? Техника изменилась? Я не видела его работ, так что просто пытаюсь представить то, о чем вы рассказываете.

Мейси даже подалась вперед, чувствуя, что Джорджина смотрит на нее.

— У Ника сохранились элементы прежней манеры, что, однако, не мешало ему экспериментировать. Образы накладываются друг на друга, причем на заднем плане черной тенью маячит смерть. И вот что привлекало как собирателей с чутким художественным вкусом и образованием, так и внимательных неофитов — работы Ника не требовали объяснений. Вообще. Никаких. Вы понимали, что он хочет сказать, чувствовали его эмоции, видели его глазами… — Свенсон положил руку Джорджине на плечо. — Как Джорджина воссоздает все, что видит, с помощью слов, так Ник проделывал то же самое с помощью красок. Что за семья!

— А каким, на ваш взгляд, был следующий этап?

Краем глаза Мейси заметила, что Джорджина вывернулась из хватки Свенсона и отступила в сторону.

— Как вы знаете, едва демобилизовавшись, Ник покинул страну. Разумеется, поехал в Америку, там ему было самое место.

— Почему?

— Пространство. Невероятные просторы. — Стиг развел руки, показывая необъятность пространства, которую просто невозможно описать словами. — И возможности.

— Возможности?

— Да, для коллекционеров особенно интересно, что техника художника испытывала сильное влияние американской школы, да и просто потрясающей географии этой страны. Посмотрите на наброски, и вы увидите скалистые пейзажи, переливы приглушенных и буйных красок, смешанных так, чтобы передать свет, возможный только там, и больше нигде в мире. Ник спускался в каньоны, бродил по долинам и пересекал прерии. Из слякоти и мерзости, из окопов, залитых кровью и грязью, он попал в чистый воздух американского запада — Монтана, Колорадо, Нью-Мексико, Калифорния. Именно там он начал экспериментировать с фресками — логическим продолжением его интереса к триптихам. Тем более что фресками увлекались почти все известные американские художники того времени.

— И все эти стили, — Мейси в очередной раз понадеялась, что выбрала правильный термин, — можно было наблюдать прямо тут, до того, как Николас погиб? И вся коллекция будет выставлена на продажу?

— Совершенно верно.

— Знаете… Надеюсь, вы не будете против, если я спрошу… я ведь давно не видела Джорджину, а значит, и Ника, потому мне и интересно… его работы никогда не казались вам оскорбительными или провокационными?

— Разумеется, казались, — хохотнул Свенсон. — На редкость оскорбительными и самыми провокационными в мире искусства, сами знаете.

Тут он вдруг посерьезнел и даже чуть отодвинулся от Мейси, видно, сообразив, что близкая подруга, какой отрекомендовала ее Джорджина, должна бы знать такие подробности, а Джорджина меж тем давно уже не говорит ни слова. Однако все-таки ответил, лишь для того, чтобы побыстрее закончить разговор:

— Ник увлекал вас в свой мир, и когда вы расслаблялись, убаюканные пейзажем — к примеру, закатом на фоне горного озера, — он бил по вас следующей картиной, где проткнутый штыком боец разевал рот в предсмертном крике. Именно так он представлял свои работы, именно так говорил о добре и зле. Он смущал людей, он практически угрожал. — Стиг пожал плечами. — Но это же Ник, сами знаете. В жизни он был сущим ангелом; даже тот, кто чувствовал себя оскорбленным, мгновенно таял при личном знакомстве.

Мейси взглянула на пришпиленные к лацкану часики.

— О Господи, Джорджина, нам, наверное, пора бежать? А мне так хотелось посмотреть, что там наверху, на галерее!

— Тогда прошу! — Свенсон отвесил Мейси короткий поклон и повернулся к Джорджине. — Еще одну минуту твоего драгоценного времени, ладно?

Поднимаясь по лестнице, Мейси ненадолго задержалась на площадке, разглядывая стену, на которой Николас Бассингтон-Хоуп собирался разместить свою главную картину. Триптих ли это, как предполагалось, или скрытный художник готовил еще какой-то сюрприз? Она наклонилась, пристально рассматривая детали. Вот тут в штукатурку действительно были вбиты крюки, которые теперь вынули, и стена снова стала почти гладкой. На ней явственно виднеются свежие заплаты, видимо, от лесов, которые, разумеется, оставили царапины, когда рушились вместе с упавшим художником — если тот действительно упал.

Насколько же высоки были леса и на каком ярусе трудился Ник Бассингтон-Хоуп перед тем, как упал на каменный пол? От пола до потолка примерно двадцать пять футов — высота, упав с которой, вовсе не обязательно разобьешься насмерть… разве что ты на редкость невезуч. А вот если тебя толкнут… Мейси принялась разглядывать двери на втором этаже, по одной с каждой стороны. Первая скорее всего вела к хранилищу, а вторая в служебные помещения. Не мог ли кто-нибудь испортить подмостки, сделать их менее устойчивыми? Или леса расшатались случайно? Догадок множество, нужно рассмотреть все — не исключая версии, что Николас Бассингтон-Хоуп просто-напросто покончил жизнь самоубийством.

— Эй, мисс!

Мейси огляделась. Она ясно слышала голос Билли, но самого помощника не видела, и ей не хотелось окликать его по имени.

— Тс-с, мисс!

— Где ты? — как можно тише осведомилась Мейси.

— Да тут!

Мейси направилась к картине у дальнего края лестничной площадки. И чуть не подпрыгнула, когда полотно зашевелилось.

— Ой!

Голова Билли Била показалась из-за картины, фактически служившей дверью.

— Так и думал, что подловлю вас, мисс. Идите сюда, смотрите, потайная дверь! Ребятня моя визжала бы от восторга.

Мейси послушно пошла за Билли, стараясь ступать как можно тише.

— Что тут такое?

— Начал я с хранилища, поболтал там со смотрителем — Артур Левитт его зовут. Потом отыскал лестницу, поднялся, прошел по коридору. Наверное, по нему сюда таскают картины и все, что еще тут показывают. — Согнутым пальцем Билли подцепил потайную дверь и закрыл ее за собой. — Вот, посмотрите-ка.

Мейси перевела взгляд туда, куда он указывал.

— О! — Она подалась поближе, снова отступила. — Да отсюда видно приличную часть галереи! И можно выйти на балкон, который опоясывает три стены — все, кроме той, куда Николас Бассингтон-Хоуп намеревался повесить главную картину.

— Думаете, это важ… — Билли осекся — снизу раздались раздраженные голоса.

— А я говорю, это только наше с тобой дело, Стиг! Не вздумай идти на поводу у Нолли!

— Но, Джорджи, она говорит…

— Мне плевать, что она говорит. Пусть моя сестрица не смеет и носа совать. Она ничего не смыслит в искусстве.

— Нолли в своем праве, в конце концов, она тоже наследница…

— Я поговорю с ней, сегодня же. А пока запрещаю продавать картину вместе с коллекцией. Нет и нет. Если надумаю продать наброски и этюды, дам тебе знать. Раз твои богачи так жаждут получить работы Ника, потерпят пару дней, ничего с ними не случится.

— Но…

— Все, Стиг. Пойду поищу подругу.

— Встретимся на Пиккадилли через пятнадцать минут, — прошептала Мейси на ухо Билли. — Не вылезай, пока мы с мисс Бассингтон-Хоуп не распрощаемся.

Дамы покинули галерею, Свенсон простился с ними довольно радушно, хоть и не с той театральной любезностью, что при встрече.

— Пройдемся? Нужно подумать, как организовать несколько встреч, которые помогут мне начать расследование.

— Конечно.

Джорджина пошла рядом с Мейси, не подозревая, что женщина, к которой она обратилась за помощью, в это мгновение пытается разгадать ее истинную цель и оценить душевное состояние по поведению и поступкам.

— Во-первых, мне необходимо встретиться с вашей семьей. Думаю, следует использовать ту же уловку — представить меня как давнюю университетскую подругу.

— Хорошо.

Мейси украдкой взглянула на Джорджину и, не прерывая разговора, начала копировать ее походку, манеру двигаться.

— Еще мне хотелось бы — на этот раз в одиночку — посетить жилище Николаса в Дандженессе. Не могли бы вы дать мне ключи и сообщить адрес — верней, что у них там вместо адреса… какие-нибудь ориентиры?

Джорджина молча кивнула. Мейси заметила, как она ссутулилась, во всей манере держаться сквозили печаль и какое-то ожесточение, если не сказать — злость. Печаль — понятно, Джорджина только что потеряла обожаемого брата, а вот на кого ей злиться? На Мейси с ее требованиями? На сестру, какие-то слова которой спровоцировали резкий разговор Джорджины со Стигом Свенсоном? Или на самого погибшего, обрекшего ее на жизнь без брата-близнеца?

— Еще мне понадобятся сведения о всех купленных ранее картинах Николаса. Понимаю, художники — люди ветреные, переменчивые и вряд ли ведут финансовые записи, так что буду рада всему, что вы обнаружите. Мне нужно знать, кто коллекционировал его картины.

— Хорошо.

— И друзья — самые близкие, разумеется. А как у него было с личной жизнью? Он встречался с кем-нибудь?

Джорджина покачала головой и ответила:

— Ник, скажем так, гораздо ответственнее управлялся со счетами, чем с девушками, «ветреный» тут — самое подходящее слово.

— Ясно.

По опыту Мейси знала, что более активные расспросы ближайшими родственниками обычно не приветствуются. Разве ее собственный отец не удивляется до сих пор, что она не рвется обручиться с Эндрю Дином? Поэтому она лишь улыбнулась Джорджине и продолжила:

— Кроме того, я хочу посмотреть его работы, в дополнение к тому, о чем мы говорили раньше — дневникам, письмам… в общем, всему, что с ним связано.

Дойдя до Пиккадилли, они остановились — пора было расходиться.

— И последний вопрос…

— Да? — Джорджина повернулась к Мейси и посмотрела ей прямо в лицо.

— Когда человек, близкий к погибшему, предполагает, что дело нечисто, он обычно хоть кого-то да подозревает. Что вы думаете на этот счет, Джорджина?

— Боюсь, что ничего, — покраснела та. — Как я уже сказала вчера, это всего лишь чувство, тут. — Она указала на грудь. — Вот и все.

Мейси кивнула и улыбнулась.

— Мне бы хотелось попасть в Дандженесс завтра, так что, если вам не трудно, постарайтесь при первой же возможности передать мне ключи. А потом предлагаю встретиться в Тентердене в субботу. Лучше всего, если мы посетим ваших родителей вместе. Сможете?

— Ну… ну конечно. — Джорджина помолчала, охваченная каким-то беспокойством, а потом полезла в сумочку и достала конверт. — Тут фотография, сделанная летом в имении моих родителей, Бассингтон-плейс.

Мейси взяла конверт и, наполовину вытащив фото, кинула взгляд на человека с шапкой неукротимых кудрей, коротко подстриженных сзади и по бокам и почти нетронутых на макушке, который, позируя, привалился к трактору в свободной, если не сказать, расслабленной позе. Сравнив фигуру человека с трактором, Мейси сделала вывод, что ростом он был около шести футов. Просторные брюки, рубашка с закатанными рукавами, расстегнутый жилет. Николас широко улыбался. Попадись эта фотография на глаза отцу Мейси, он наверняка решил бы, что перед ним неотесанный мужлан, а никак не отпрыск благородного семейства. Хотя Фрэнки Доббс всю жизнь работал не покладая рук — сперва уличным торговцем, а с начала войны конюхом в поместье Комптон, в Кенте, — у него были строгие взгляды на то, как следует держать себя в обществе.

Мейси спрятала фото в сумочку и кивнула клиентке.

— Прекрасно. Что ж, мне пора. Позвоните, как только все выясните, чтобы мы могли назначить необходимые встречи как с теми, кого я перечислила, так и с вами. До свидания!

Мейси протянула руку, и по тому, как Джорджина ее пожала, стало ясно, что к той вернулась по крайней мере часть бойкости и уверенности в себе, в свое время принесших ей довольно скандальную славу.

Когда они разошлись на три-четыре ярда, Мейси обернулась и крикнула:

— Да! Еще мне нужен Гарри!

Момент для этой, последней, просьбы был рассчитан безукоризненно.

Лицо Джорджины вспыхнуло.

— Я постараюсь, только ведь он… Ну, не важно. Я найду его и свяжусь с вами.

И она унеслась.

Билли подошел к Мейси, которая смотрела вслед Джорджине, почти смешавшейся с толпой прохожих.

— Ушла, стало быть, мисс Би-Эйч?

Мейси довольно рассеянно кивнула.

— Все в порядке, мисс?

— Да-да, все хорошо, спасибо.

Они зашагали к станции метро «Пиккадилли».

— Что-то она прямо бегом с места сорвалась.

— Да, можно сказать, улетела. Что само по себе — интересная информация.

— Насчет чего, мисс?

— Насчет Гарри Би-Эйч. Похоже, семье есть что скрывать. — Мейси повернулась к Билли. — Итак, ты знаешь, чем заняться сегодня. Свяжись, как обычно, со своими газетчиками. — Она натянула перчатки. — Встретимся на работе, в три, обменяемся добытой информацией, и ступай домой пораньше — может, Лиззи уже полегчало.

Глава 3

Давно знакомый с газетчиками, наводнявшими пабы Флит-стрит, Билли знал, что вовремя поставленная пинта может стать неплохим вложением капитала. Покинув галерею Свенсона, он отправился разбираться со статьями, касавшимися гибели Николаса Бассингтон-Хоупа. Мейси, в свою очередь, побывала в галерее Тейт, у доброжелательного сотрудника, доктора Роберта Уикера, с которым уже консультировалась накануне. После чего сыщики встретились на Фицрой-сквер, чтобы сравнить и упорядочить записи, сделанные за день.

— Я просмотрел некрологи. Там только то, о чем мы уже знаем. Несколько хвалебных отзывов о картинах, а остальное — охи да ахи про «рано почивший талант» и так далее. — Билли явственно подавил зевок. — В паре статей были намеки, на мой взгляд, довольно гнусные. В «Скетче» писали, что Би-Эйчи вечно соревновались между собой, кто привлечет больше внимания, и теперь, без брата-близнеца, Джорджине Би-Эйч, как говорится, и карты в руки.

— С другой стороны, в соревновании нет ничего постыдного. Между сестрами и братьями, насколько я знаю, часто возникает соперничество.

— Это точно, мисс. Поглядели бы вы на моих мальчишек!

Мейси улыбнулась и хотела что-то ответить, но Билли снова заговорил:

— Зато Брайан Хикмотт, мой знакомый репортер, вспомнил эту историю, поскольку явился в галерею, как только газетчики пронюхали, что что-то стряслось.

— И?..

— По его словам, все выглядело как-то странно. Полиция надолго не задержалась, так, взгляд бросили и сразу: «Да-да-да, смерть от несчастного случая». И тут же умчались, гораздо раньше, чем он ожидал.

— Возможно, не заметили ничего подозрительного и решили, что от них ничего не требуется — во всяком случае, до начала следствия. В таком случае тело отдают родным без бюрократических проволочек.

— Ну, может быть. Хотя я все равно еще поспрашиваю.

— Договорились.

Мейси внимательно посмотрела на Билли, пытаясь оценить, проснулся ли у него интерес к делу, а значит, и к деталям. Его первоначальное недовольство социальным положением клиентки насторожило ее.

— Кстати… — Билли выпрямился, проглядывая собственные записи и явно торопясь перейти к следующему пункту. — Брайан еще говорил про младшего брата, Гарри.

— Что говорил?

— Помните такого Джикса?

— Бывшего министра внутренних дел Джойстона-Хикса? Конечно, а при чем тут младший брат?

— Да гуляет тут одна история, мисс. Этот Джикс, пока был в правительстве, велел полицейским проверять и закрывать клубы. Зануда какая-то, хорошо, что отделались от него.

— Билли…

— В общем, одним из тех, на кого имел зуб старина Джикс, был Гарри Би-Эйч. Мальчишка хорошо управляется со своей трубой — или что у него там, но еще лучше он управляется с девчонками у игорных столов. И развлекает разную шушеру, когда та садится за эти самые столы. Так что пару раз попадал на зуб журналистам, когда полиция прочесывала клубы по приказу Джикса.

— Забавно, что узнал об этом именно ты, хотя я с самого начала подозревала, что с младшим что-то не так, — глубокомысленно произнесла Мейси. — Конечно, тут вся семейка не совсем обычная, но когда Джорджина дошла до Гарри, она заметно занервничала. Ладно, завтра поглядим. Рейды по клубам ушли в прошлое, как только Джикс покинул свой пост, так что Гарри, вероятно, по-прежнему выступает. Мне нужно знать, где он, на кого работает, с кем встречается, и, если ему грозит, скажем так, скатиться на дно, насколько велики его неприятности.

Билли кивнул.

— Кроме того, я думаю, ты вполне можешь еще раз повидаться с Левиттом. Нужно выяснить, где хранятся картины Ника. Возможно, именно Левитт, сам того не зная, выведет нас на людей, которые могут быть в курсе. Секретность секретностью, но художник просто должен был подстраховаться на случай, скажем, пожара. Нет, кто-то определенно знает, где лежат работы, возможно, даже главная, которую Ник только собирался повесить. Скажем, как ее должны были доставить в галерею? На машине, которую собирался вести сам Ник, как только подготовит стену? Или он нанял водителя? Если да, то успел ли тот выехать до того времени, как Ник свалился? И что сделал, когда не сумел попасть в галерею?

Мейси смотрела на площадь, но видела только последние часы жизни погибшего, все остальное — деревья, спешащие по своим делам прохожие — ускользало от ее взора. Наконец она снова повернулась к Билли.

— В общем, здесь копать и копать. Так что завтра снова в бой.

Билли кивнул, поглядывая на часы, и спросил, принес ли что-нибудь дельное повторный визит в галерею Тейт.

— Похоже, да. Я пыталась побольше выяснить о художниках — какие черты характера могут быть свойственны тому, кто берется за подобный труд и…

— Труд? — нахмурился Билли. — Мельтешат от нечего делать с кисточкой и красками… Тоже мне труд! Труд — это что-то… серьезное. Тяжелое, разве нет? А у этих черт знает что!

Мейси поднялась и, облокотившись о стол, сверлила Билли взглядом, который длился, как ему показалось, целые годы, а на самом деле всего несколько секунд.

— Полагаю, будет неплохо, если ты поскорее избавишься от подобной занозы в душе. Если мы чего и не можем позволить себе в работе, так это оценивать, стоит клиент наших усилий или нет. Необходимо принять его таким, какой есть, отбросить личные чувства и взгляды. Они тянут за собой предубеждение, а мы не должны допустить, чтобы дым наших личных пожарищ заволок истинную картину происшествия.

Билли поджал губы, лицо побагровело. После недолгого молчания он взорвался потоком гневных слов:

— Тот тип в галерее, вчера, рассказывал, как в прошлом году кто-то потратил на картину — на идиотскую картину — полмиллиона! Как там его звали? Дувин или что-то в этом роде. Полмиллиона! В то время, когда столько людей сидит без работы, дети голодают, он тратит такие деньжищи на всякую… — Билли прикусил губу. — Такие деньги на картину. Меня это просто выводит из себя!

Мейси кивнула.

— Твоя точка зрения понятна, Билли, более чем понятна.

Она помолчала, стараясь выбрать слова помягче, способные смирить бурный темперамент помощника.

— Но вот о чем нам, сыщикам, никогда не следует забывать: мы постоянно сталкиваемся с несправедливостью. Время от времени можно что-то изменить — к примеру, как рассказывал доктор Бланш, состоятельные клиенты иногда так хорошо платят, что это позволяет помочь тем, у кого денег гораздо меньше, или тем, кто не может заплатить вообще. Порой наша работа помогает помочь несправедливо обвиненному или восстановить доброе имя умершего. И чтобы иметь возможность этим заниматься, мы должны принимать жизнь во всех ее проявлениях.

— То есть проглотить все и пахать дальше?

Мейси кивнула.

— Смотреть на мир, отстраняясь от сиюминутных эмоций. Держать себя в руках, Билли.

В кабинете воцарилась тишина. Мейси выждала какое-то время, потом вернулась к своему креслу и взяла в руки записи.

— Думаю, самое время определить, с чем мы столкнулись в деле о гибели Николаса Бассингтон-Хоупа. Нужно больше узнать о типичных для художников чертах характера; именно они могут дать ключ к пониманию того, что двигало Ником, чем он рисковал, как относился к друзьям.

Билли кивнул.

— Особенно интересно доктор Уикер рассказывал о связях между творчеством и важными вопросами, на которые любой художник пытается ответить — прямо или косвенно — своим трудом.

Последнее слово Мейси употребила намеренно, внимательно следя за Билли. Тот сосредоточенно делал какие-то пометки.

— Иногда это страсть к пейзажам, которыми автор картины хочет поделиться с теми, кто не имеет возможности посетить его любимые места. Иногда этюд на историческую тему, к примеру, о жизни до изобретения паровой машины или ткацкого станка. Иногда — и мне кажется, это случай нашего Бассингтон-Хоупа — пережитый кошмар; тогда художник старается побороть его, зарисовывая воспоминания и образы, что теснятся в памяти. — Мейси снова встала и потерла руки, застывшие от послеполуденного холода. — Каждый творец решает для себя, какие вопросы ставить, кого судить. Как и в литературе, произведение может оцениваться просто по факту, в качестве средства развлечения или считаться выражением взглядов автора, отражением его жизни.

— Значит, художники на самом деле пытаются что-то сказать?

— Да, и, оттачивая ремесло, совершенствуя технику письма, учась передавать свет, краски, оттенки, каждый из них обзаводится собственным арсеналом средств для передачи мыслей и чувств.

— В общем, сдается мне, больно уж все они нежные.

— Лучше сказать, впечатлительные.

Помощник потряс головой.

— Чем больше я об этом думаю, тем больше мне кажется, что на войне таким, как мистер Би-Эйч, пришлось препогано. Если живешь одними только картинками, то все, что творилось во Франции, для него просто ужас — с этой его впечатлительностью, или как ее там. Неудивительно, что бедный парень рванул в Америку, в прерии. — Билли невесело хохотнул. — Что ж, если он вернулся с фронта хоть вполовину таким же выжатым, как мы, он хотя бы мог все это выплеснуть вот отсюда. — Билли коснулся груди, — на бумагу или холст — что там у них.

Мейси кивнула.

— Потому я и хочу увидеть все, что, как ты говоришь, выплеснулось из его души на полотно. — Она взглянула на часы. — Пора тебе домой, к семье.

Билли собрал вещи, схватил пальто и шапку и вышел из кабинета, коротко бросив на ходу: «Спасибо, мисс».

Мейси еще раз перечитала записи, подошла к окну и взглянула на темнеющую площадь. Это тихое предвечернее время было ее холстом, разум, чувства и упорный труд составляли ее палитру. С их помощью она медленно, но верно восстановит жизнь Николаса Бассингтон-Хоупа и проникнется ею настолько, что начнет видеть, думать и чувствовать, как он, и, таким образом, поймет, была его смерть случайной или же запланированной, совершил он самоубийство или кто-то помог ему расстаться с жизнью.

Через три часа, повидавшись еще с двумя клиентами, мужчиной и женщиной, которые видели в ней не столько частного сыщика, сколько психолога, и делились заботами, переживаниями и страхами, Мейси пошла домой. В новую квартиру, особенно пустую и холодную после того комфорта, к которому она привыкла, живя в лондонской резиденции лорда Джулиана Комптона и его жены, леди Роуэн Комптон. Леди Роуэн была работодательницей Мейси, оплачивала ее учебу, а позже, несмотря на разницу в происхождении и уровне жизни, стала другом и союзником.

Район Плимико, несмотря на соседство фешенебельной Белгравии, считался менее чем приличным. Однако для Мейси, ограниченной в средствах и долгие годы копившей на квартиру, решающим доводом стала приемлемая цена. Разумеется, ей очень помогли как бесплатное проживание в Белгравии, в доме лорда и леди Комптон, так и успехи в бизнесе. Первоначально вернуться в Эбури-плейс ее попросила сама леди Роуэн, желавшая, чтобы кто-нибудь из тех, кому она доверяет, присматривал за домом во время отъездов хозяйки в кентское поместье. Предложение было вызвано еще и тем, что Комптоны высоко ценили Мейси, особенно с тех пор, как она сыграла ключевую роль в возвращении в лоно семьи их сына Джеймса. Теперь Джеймс жил в Канаде и представлял интересы семейной компании в Торонто. В тяжелое послевоенное время Комптонам, подобно многим представителям их класса, стало тяжело содержать два-три больших дома. Но Мейси просто не могла представить, что леди Роуэн закроет лондонский особняк и тем самым лишит слуг работы.

Основная часть персонала жила прямо там, на Эбури-плейс, 15. Мейси знала, что будет скучать по девушкам-служанкам, хотя Эрик, лакей и по совместительству шофер, говорил, что она просто обязана время от времени показывать ему свою машину «просто так, чтобы бегала гладко». Сейчас Мейси жила в новом доме в Плимико, выбранном ею не только из-за цены, но и из-за близости к воде, к реке, которую Мейси обожала в отличие от ее подруги Присциллы, которая Темзу иначе как сточной канавой не называла.

Нынче утром Мейси поехала на метро и вечером возвращалась той же дорогой. Холод и густой желтый смог, словно сговорившись, пощипывали ее уши, губы, затянутые в перчатки руки и даже пальцы на ногах. Она пониже надвинула шляпку, так, что от станции до нового квартала шла, глядя себе под ноги, определяя путь по вымощенной плитами дорожке. Задуманные с оптимизмом, испарившимся задолго до окончания стройки, четырехэтажные дома вмещали по шестнадцать квартир каждый. Закругленные углы делали здания похожими на океанские лайнеры, круизы на которых были так популярны в двадцатых годах, когда архитектор впервые сел за чертежный стол. Закрытые черные лестницы по обеим сторонам каждого здания освещались похожими на амбразуры окошками, а посередине целая стеклянная колонна являла всем желающим красоту парадной лестницы — для жильцов и их гостей. В общем, дома планировались роскошные, для людей с деньгами, не побоявшихся жить в районе, который застройщик именовал «развивающимся», однако на деле они до сих пор стояли заселенными лишь наполовину, как владельцами, вроде Мейси, так и арендаторами, что снимали квартиры у отсутствовавшего хозяина, скупившего верхний этаж.

Повернув ключ в замке, Мейси вошла в квартиру на первом этаже. Не дворец, конечно, но довольно просторно. Коридор вел в гостиную, где хватило бы места для и для дивана с креслами, и для стола со стульями — разумеется, если бы у Мейси они были. Комнату с газовым камином украшали только два стула с гнутыми ножками да купленный на распродаже потертый персидский ковер, закрывавший паркет лишь наполовину. По левую сторону коридора располагались две спальни, разделенные ванной. Маленькая комнатка справа, видимо, предназначалась для кладовки, там висел газовый счетчик, возле которого Мейси сложила кучку монет — чтобы не шарить в темноте, если погаснет свет.

Кровать стояла только в одной из спален, кроме того, по счастью, на всех окнах висели жалюзи — венецианские, те, что неожиданно вошли в моду несколько лет назад. Мейси пощупала радиатор в коридоре, вздохнула и, не снимая пальто, прошла в гостиную. Взяла коробок спичек, зажгла камин и, подойдя к окну, опустила жалюзи.

В небольшой кухне, расположенной слева, должны были со временем появиться обеденный стол и стулья, а пока стояли новая газовая плита, деревянный столик и шкаф для посуды. Под глубокой белой раковиной прятался еще один шкафчик, а вся стена над ней была выложена черно-белой плиткой. Мейси достала еще один коробок спичек, зажгла горелку под чайником, наполовину заполненным водой, и начала греть над ним озябшие руки.

— Как холодно-то, черт побери!

Хотя Мейси давно привыкла к лишениям, еще во Франции во время войны, ей было по-прежнему трудно не обращать внимания на холод. Даже заварив чай, она не сняла пальто, пока не выпила первую чашку. Снова потянувшись к шкафу, Мейси достала жестянку супа из бычьих хвостов «Кросс и Блэкуэлл», открыла ее и вылила содержимое в кастрюлю. Ругая себя за то, что не зашла в магазин, отыскала полбатона хлеба и кусок чеддера. У задней двери нашлась початая бутылка молока, которое благодаря холоду еще не скисло.

Позже, когда в комнате наконец потеплело, а добрый ужин согрел Мейси изнутри, она решила почитать перед сном и нашла книгу, взятую в «Бутс», где было что-то вроде библиотеки, «Портрет художника в юности» Джойса. Откинула обложку, поплотнее закуталась в вязаную кофту и погрузилась было в чтение, но после пары страниц отложила книгу и уставилась на белесые языки пламени в камине. За дневными делами она совсем позабыла написать Эндрю Дину, человеку, с которым она встречалась уже более полугода. И понимала, что забывчивость эта объясняется тем, что она просто не знает, что делать дальше.

Мейси считала Эндрю прекрасным человеком — добрым, веселым, энергичным — и была уверена, что он хочет на ней жениться, хотя официального предложения пока не сделал. Некоторые — в частности, отец Мейси и леди Роуэн — полагали, что она до сих пор горюет по первой любви, Саймону Линчу, который теперь вследствие фронтовой контузии влачил свои дни в состоянии, похожем на кому. Мейси подозревала, что только Морис Бланш понимает: все гораздо сложнее, она защищает не только свое сердце, не только память об утерянной любви — она защищает себя. Мейси рано обрела самостоятельность — скорее случайно, чем намеренно — и с годами, как и многие женщины ее поколения, привыкла к полной независимости. Положение в обществе, стремление самой себя обеспечивать, профессиональные успехи значили для нее очень много. Конечно, кругом было множество и растерянных женщин, у которых не получалось шагать в ногу со временем, но для Мейси музыка новой эпохи оказалась знакомой — мелодия действия, мелодия выживания. Именно это, как она теперь понимала, ее и спасло. С самой войны работа стала ее нерушимой скалой, ее опорой, позволяющей день за днем находить силы жить дальше. Замужество лишило бы ее этой поддержки, и хотя вместо нее она обрела бы партнера — как оторваться от надежной стены, как бросить дело ради размеренной семейной жизни?

Мейси было совершенно ясно, что она должна положить конец отношениям с Дином, дать ему возможность встречаться с другой. Как бы он ей ни нравился, как бы ни казалось ей, что они могут построить совместное будущее, в глубине души она сознавала: обаятельный и беспечный Эндрю Дин в конечном итоге захочет гораздо большего, чем она может — и хочет — ему дать.

Мейси вздохнула и потерла переносицу. Зевнула, снова открыла книгу — не на первой странице, посередине. В молодости, когда жажда знаний мучила ее, как голод после поста, Морис, учитель и наставник, оживлял занятия игрой. Давал ей какой-нибудь рассказ — всегда именно рассказ — и просил прочесть любое предложение или абзац, чтобы поразмыслить над тем, что он может значить.

«Слова, мысли или характеры, рожденные фантазией автора, способны о многом поведать. Так что просто раскрой книгу и ткни пальцем в страницу. Посмотрим, на что наткнешься». Иногда ничего толкового Мейси не попадалось — какой-нибудь диалог или примечание. А бывало, выбранный наугад отрывок производил такое впечатление, что слова оставались с ней на всю оставшуюся жизнь.

Вот и сейчас, ткнув пальцем в первое попавшееся предложение, Мейси прочитала вслух — и голос ее отозвался эхом в почти пустой стылой комнате:

— «Да! Да! Да! Подобно великому мастеру, чье имя он носит, он гордо создаст нечто новое из свободы и мощи своей души — нечто живое, парящее, прекрасное, нерукотворное, нетленное»[32]. — Мейси закрыла глаза и повторила: —…живое, парящее, прекрасное, нерукотворное, нетленное…

Она знала, что сегодня ночью почти не заснет. Как будто с ней наконец-то заговорил сам Ник Бассингтон-Хоуп. Даже в объятиях Морфея она будет чутко прислушиваться к его посланиям.

Глава 4

На следующее утро Мейси и Билли приехали на работу почти одновременно.

— Утро доброе, мисс. Как дела?

Чтобы ответить Билли, Мейси стянула к подбородку шарф, которым было обмотано ее лицо.

— Все в порядке, спасибо. А как Лиззи?

Они вошли в здание, Билли прикрыл дверь и, поднимаясь по лестнице, ответил:

— Все еще не очень, мисс. Температура поднялась, ничего не ест. Дорин вчера купила малость грудинки, сварила на ней суп, чтобы каждому мяса по чуть-чуть досталось, так Лиззи даже бульону не отхлебнула.

— Каждому по чуть-чуть? — Мейси повесила пальто на крючок за дверью. — У вас прямо как в племени каком-то.

— Да ладно, мисс, чего уж там, нынче всем непросто.

Билли выложил на полированную дубовую столешницу блокнот, полез в карман за карандашом. Мейси остановилась у его стола.

— И все-таки, по-моему, у тебя что-то произошло. Прости, я знаю, что лезу не в свое дело, но очень уж ты угрюмый.

Билли продолжал стоять, пока Мейси не отошла к своему столу и не села. Только тогда он тоже опустился на стул и ответил:

— Знаете, мы с Дорин всегда были довольны тем, что имеем, нам на пятерых хватало. Домовладелец приличный, много не дерет. У ребят своя спальня, у нас — своя, вода хоть и холодная, но из крана, к колонке, как многим, ходить не надо… — Он потянулся к подносу, намереваясь приготовить чай. — В общем, благодаря вам я неплохо зарабатывал, и мы даже позволяли себе чуть-чуть пошиковать — каждому мальцу по игрушке в Рождество и…

— Так что же случилось?

— Несколько месяцев назад наш родственник — муж сестры Дорин, столяр — потерял работу. Тяжко им пришлось: с квартиры съехали, потому что нечем платить за жилье, детей — мальчик у них и девочка — кормили бульоном из кубиков да хлебом, а у них ведь еще один на подходе. Вот Джим и решил, что в Лондоне с работой лучше. Приехали к нам, жить-то где-то надо. Теперь в одной комнате спят они, в другой мы впятером, как сардины в банке. Джим никак не найдет работу, Дорин вокруг своей швейной машинки только что баррикады не строит, чтобы поработать, пока есть заказы на платья. И вот что я скажу вам, мисс: каждый день накрывать стол на девять человек — задачка не из легких. Причем Джим-то не лентяй, вовсе нет, все подметки стер, каждый день бегает — ищет.

Билли покачал головой и направился было к двери.

— Нет, оставь пока чай. Сядь, поговорим.

Помощник тяжело опустился в кресло, и Мейси, как ни удивительно, почувствовала некоторое облегчение. Всего год назад измученный ноющей болью от ран, полученных на войне, Билли начал странно себя вести, его поступки стали непредсказуемыми. Выяснилось, что дело в наркотиках — не самый редкий случай среди солдат, которых без всякого соблюдения дозировки кололи морфием на перевязочных и эвакуационных пунктах. Во всяком случае, сейчас дело в другом.

— Очень трудно? Чем я могу помочь?

— Ничего, мисс, справляюсь. Хотя трудно, конечно, что уж там. Дорин умеет наготовить еды что на пятерых, что на пять сотен, если надо. Просто когда Джим наконец встанет на ноги, будет гораздо легче. — Билли помолчал. — Бедняга воевал за свою страну, и смотрите теперь, чем она ему отплатила. Нехорошо это, мисс.

— Вы не вызывали к Лиззи медсестру? — спросила Мейси.

Медсестер часто приглашали к больным вместо докторов, хотя бы потому, что это обходилось дешевле.

— Нет. Сглупили, конечно. Но нам казалось, она вот-вот поправится, а теперь…

Мейси посмотрела на часы.

— Скоро я поеду в Дандженесс — во всяком случае, если объявится мисс Би-Эйч, а перед этим могу заглянуть к тебе, посмотреть, как там Лиззи. Ладно?

Билли покачал головой.

— Да нет, мисс, не надо, езжайте куда собирались. Вызовем мы медсестру, если к вечеру не станет лучше.

Мейси вынула из стоявшей на столе подставки несколько цветных карандашей. Она знала, что гордость не позволяет Билли согласиться, и понимала, что на него лучше не давить.

— Хорошо, но знай, что я буду только рада. Если дела пойдут хуже, тебе достаточно только сказать…

Билли молча кивнул, и Мейси моментально перешла к делу Бассингтон-Хоупа.

— Давай посмотрим, что у нас на повестке дня. Вчера мы решили, что ты еще раз поговоришь с Левиттом о галерее, о Нике и его загадочном хранилище. Посмотрим, что тебе удастся вынюхать. Кроме того, постарайся навести справки о младшем брате, чтобы проверить нашу теорию о его возможных связях с криминалом. Я, в свою очередь, намерена в самое ближайшее время, до отъезда, выпить чашку кофе со Стрэттоном — очень любопытно, почему он так горячо поддержал Джорджину, когда она решила обратиться ко мне за помощью? Если ему кажется, что дело заслуживает дополнительного расследования, почему не проведут его сами? — Потянувшись к карте, она соединила несколько заметок, кое-что обвела в кружки, которые соединила стрелками. — В понедельник попытаюсь разобраться с самой мисс Би-Эйч и ее семьей, ну и, конечно, обдумаю свои впечатления от поездки в дом Николаса. — Мейси взглянула на часы. — Скоро будет утренняя почта, надеюсь, придет письмо от Джорджины.

— А позвонить она не может?

— Может, но мне нужны от нее ключи, карта и некоторые указания.

Билли кивнул.

— А когда вы собираетесь встретиться с семьей?

— Съезжу с Джорджиной в Бассингтон-плейс в субботу.

— Бассингтон-плейс! Звучит-то как шикарно. Значит, там и посмотрите на остальных чокнутых, мисс?

Мейси была рада, что Билли начал шутить.

— Да. Не думаю, что ошибусь, если назову Бассингтон-Хоупов эксцентричными, во всяком случае, по описанию Джорджины. А сестра — как она зовет ее — Нолли? По-моему…

Тренькнул дверной звонок.

— Наверное, принесли письмо.

Билли вышел и вернулся меньше чем через три минуты.

— Там и рассыльный, и почтальон, так что вам одно толстое письмо, — он передал Мейси плотный пакет, — и несколько тонких.

Мейси потянулась за ножом, чтобы вскрыть конверт, доставленный рассыльным. Когда она вытянула листок с письмом, следом за ним выпал другой конверт, поменьше, из кремовой веленевой бумаги. В нем оказался ключ.

— Что ж, похоже, я и впрямь отправляюсь в Дандженесс, как запланировала. Интересно-интересно… — пробормотала Мейси и начала вслух читать то, что было написано на листке.

Дорогая мисс Доббс!

Несмотря на то что Джорджина с легкостью согласилась называть друг друга по именам, в письме она была куда более официальна.

Прошу прощения — пишу коротко. Сегодня вечером иду на банкет, а до этого нужно еще многое сделать. Прилагаю карту и описание, с помощью которых Вы легко доберетесь до вагончика Ника в Дандженессе. Предупреждаю: выглядит он очень и очень странно, хотя Ник был от него без ума. Если не сможете открыть — что-нибудь с замком или ключом, — справа от вагончика, если стоять к нему лицом, в старом доме живет мистер Амос Уайт, уверена, он поможет. Амос — рыбак, днем сидит у себя в сарае и чинит сети. Дункан и Квентин тоже вернулись в Дандженесс сегодня утром, так что можете их навестить. Вряд ли они задержатся там больше чем на день.

Я, как мы и договорились, встречу вас у станции в Тентердене в субботу в три. Если поедете из Челстона, то въезжать будете скорее всего со стороны Ролвендена, так что в середине Хай-стрит высматривайте указатель на станцию, как увидите — резко поворачивайте налево. Лучше будет встретиться именно там и до дома доехать вместе.

Также вкладываю в конверт приглашение ко мне домой, в Лондон, в воскресенье вечером. Собираю друзей; у вас будет возможность пообщаться с приятелями Ника. Приходите.

— Надо же…

— Что такое, мисс?

— Приглашение на вечеринку к Джорджине Би-Эйч в воскресенье.

Мейси еще раз проглядела письмо.

— Ну и хорошо, развеетесь.

Мейси покачала головой:

— Не знаю, как насчет развеяться, но идти нужно.

— Возьмите доктора Дина, устройте себе настоящий отдых.

— Нет-нет, я пойду одна, это ведь по работе, — покраснела Мейси.

Уловив невольное напряжение в ее голосе, Билли внимательно посмотрел на начальницу. Они не обсуждали личную жизнь Мейси, однако Билли, разумеется, замечал, что Эндрю явно надеется на женитьбу, в то время как Мейси отвечает ему чем-то вроде дружеской симпатии. Теперь вот собирается одна на вечеринку, чего не сделает ни одна женщина на грани помолвки — работа там или не работа.

— Ну, пора за дело. Сперва потрудимся здесь, посмотрим, не принес ли холодный свет зимнего утра свежих идей в наши головы, а потом разойдемся. — Мейси взяла пачку карточек с пометками, сделанными накануне вечером, и подошла к карте расследования. — И помни: как только Лиззи понадобится помощь — обращайся.

Билли кивнул, и они приступили к работе.

Мейси договорилась встретиться с инспектором Ричардом Стрэттоном в затрапезном кафе на Оксфорд-стрит, которое сама именовала не иначе как забегаловкой. Она явилась туда с дорожной сумкой, собираясь ехать в Дандженесс, а после в Гастингс, но потом решила переночевать в Челстоне, а в Гастингс, к Эндрю, заглянуть в субботу утром. Оттуда совсем недалеко и до Тентердена.

Стрэттон ожидал Мейси за столиком у окна — судя по всему, только что пришел. Сняв пальто и шляпу и пристроив их на вешалку у дверей, он приглаживал черные волосы, на висках припорошенные сединой. На нем были темно-серые габардиновые брюки, черный жилет, серый твидовый пиджак, белая рубашка и черный галстук. Начищенные туфли сияли, хотя в общем и целом в нем не было шика, отличающего Стига Свенсона, — ни платочка в кармане, ни запонок на запястьях. Хотя инспектор был немолод — на взгляд Мейси, около тридцати восьми — сорока, — смуглая кожа и карие глаза заставляли проходящих мимо женщин обращать на него внимание. Детектив их не замечал, а они, отойдя, продолжали размышлять, где же видели этого красавчика — не в одном ли из популярных ныне звуковых фильмов.

Стрэттон уже заказал две чашки чаю и тарелку тостов с джемом. Чай был очень крепким; очевидно, в чайнике он пробыл так долго, что успел почувствовать себя там как дома.

— Ну и чай — ложка стоит!

Мейси уселась на стул, который любезно отодвинул для нее Стрэттон, и приветливо улыбнулась. Хотя несколько раз они с инспектором обменивались весьма резкими словами, в общем и целом в Скотленд-Ярде ее уважали и приглашали для консультации в случаях, требующих особого подхода и проницательности.

— Зато в такие дни, как сегодня, помогает держаться на ногах. Холодная выдалась неделька, верно?

Их глаза встретились. Мейси сделала глоток чаю.

— И правда, неплохо!

Стрэттон посмотрел на часы.

— Вы хотели видеть меня, мисс Доббс?

— Да.

Мейси поставила на блюдце простую белую чашку, потянулась за тостом и положила на него изрядную порцию джема.

— Неужели столько съедите? — поразился Стрэттон, откидываясь на спинку стула.

— Умираю с голоду. — Мейси снова улыбнулась. — А позвала я вас, чтобы поговорить о смерти Николаса Бассингтон-Хоупа. Разумеется, первым делом я должна поблагодарить вас за то, что вы поддержали намерение его сестры прибегнуть к моим услугам. Надеюсь, мне удастся развеять ее сомнения, однако я не прочь послушать и вашу версию событий. — Мейси сопроводила последние слова коротким кивком, после чего вернулась к чаю и тостам.

Стрэттон помолчал несколько секунд, подбирая — Мейси была уверена — слова, которые устроят начальство, если инспектору придется держать ответ за свои действия. И несмотря на эту задержку, которую она попыталась сгладить, делая вид, что увлечена завтраком, Мейси знала: он сразу же догадался о причине встречи и решил выдать ей как можно меньше информации.

— Я считал и по сей день считаю, что мистер Бассингтон-Хоуп свалился с лесов, которые сам же и возвел. Он не счел нужным обратиться к строителям или другим специалистам, привычным к подобным работам, хотя кто-то ему, без сомнения, помогал. На редкость непрофессионально с его стороны, человек сам, можно сказать, напросился на неприятности. — Инспектор сделал глоток чаю. — Обидная смерть! Как будто кругом мало безработных, которые за шиллинг-другой прыгали бы от радости, предложи он им выстроить леса.

Мейси пристроила на тарелку недоеденный бутерброд.

— Я видела стену, у которой они были выстроены, в нее было вколочено немало крючьев. Я не эксперт в подобных вопросах, но, полагаю, будучи художником, Николас умел готовить картины к выставкам, не говоря уже о том, что предварительно он работал над ними у себя в мастерской. Да и вообще, не инвалид же он — служил в армии, значит, была спортивная подготовка…

Стрэттон покачал головой.

— Люди искусства! Навидался я их в свое время!.. В армии он служил тринадцать лет назад; если и вбили в него какую-то подготовку, сомневаюсь я, что что-то от нее осталось. А тут еще его склонность к секретам — знаете же, наверное, половину картин даже не нашли! Все ему хотелось делать самому — вот и не выдержал.

— Что возвращает нас к истинной цели моего приглашения: как вам кажется, может ли быть хоть крупица правды в уверенности мисс Бассингтон-Хоуп, что ее брат стал жертвой преступления?

— Сказать по правде, я страшно рад, что Джорджина обратилась к вам, в противном случае она бы с меня не слезла. Она как терьер: если уж во что вцепится, будет трепать до последнего. Да меня просто не послали бы на место происшествия, не будь с самого начала ясно — мне, во всяком случае, — что никаким криминалом там и не пахнет. — Стрэттон вздохнул. — Она просто не хочет признать, что ее брат погиб из-за собственной неуклюжести, и напускает на себя решительный вид — в точности как на войне.

— На мой взгляд, на войне Джорджина действительно проявила недюжинную храбрость. Даже половина того, что она сделала, добывая сведения для своих публикаций, — настоящий подвиг.

— О Господи, дорогая мисс Доббс, что это — нежная девичья дружба? Память об институтских годах? Надеюсь, вы просто попали под чертовское обаяние Джорджи Бассингтон-Хоуп. Я…

— Нежная дружба? Обаяние? Я разочарована в вас, инспектор.

— Фигура речи, не более. Просто она использует весь свой шарм, чтобы добиться желаемого, особенно если это связано с опасностью, с проникновением туда, куда она не имеет права даже заглядывать — и все для того, чтобы накропать статейку.

Мейси подняла бровь.

— Написать правду, вы хотели сказать?

Стрэттон помотал головой.

— От нее одни неприятности, ее публикации подрывают курс государства на…

— Но государство само…

— Мисс Доббс, я…

— Инспектор Стрэттон, если хотите, чтобы я держала Джорджину Бассингтон-Хоуп от вас подальше, чтобы дать вам возможность с удобством перетряхнуть и выстирать ваше грязное белье, вы должны мне чуть больше, чем пятнадцать минут в третьесортном кафе на Оксфорд-стрит. — Несмотря на то что щеки Стрэттона заметно вспыхнули, Мейси закончила: — У меня к вам несколько вопросов, если позволите.

Стрэттон оглянулся на стойку.

— По-моему, там заварили свежий чай. Еще по одной?

Мейси кивнула. Стрэттон подхватил чашки и двинулся к стойке. Мейси взглянула на часы. Если выехать из Лондона в половине двенадцатого, то к половине третьего она должна быть в Дандженессе. Час или около того дневного света, прежде чем на побережье опустятся неровные сумерки.

— Этот уже получше.

Стрэттон поставил чашки, подвинул одну Мейси.

— Спасибо.

Мейси старалась смотреть в сторону, пока инспектор накладывал себе сахар, сразу несколько ложек — привычка, которая всегда ее раздражала. Повернулась только тогда, когда он вернул сахарницу в центр стола.

— Итак, прошу вас рассказать все, что мне позволено будет узнать, о смерти мистера Бассингтон-Хоупа. Это самое меньшее, что вы можете сделать, если хотите, чтобы я держала вашего терьера на поводке. И кстати, хотя я осведомлена о репутации Джорджины, во время первой встречи она мне терьером вовсе не показалась. Еле набралась смелости, чтобы войти и заговорить.

— Я бы не слишком доверял ее поведению. В любом случае я, конечно же, догадался, зачем вы меня позвали. — Инспектор вытащил из внутреннего кармана макинтоша конверт и вынул оттуда несколько документов. — Результаты вскрытия. С собой дать не могу, смотрите здесь.

Мейси начала внимательно просматривать листки. Решив, что Стрэттон вполне может подождать, достала и разложила на столе карточки. Чайную чашку она взяла в руки и сидела, прикладывая ее то к одной, то к другой щеке, пока не дочитала. Сделала несколько глотков, разложила отчеты на столе, пролистала некоторые страницы еще раз. Поставила чашку, достала из сумки ручку и начала делать пометки.

— Эй, мне что, весь день тут просидеть?

Мейси улыбнулась. Не был бы Стрэттон знаком с ее манерой работать, наверняка решил бы, что она издевается.

— Минуту, инспектор. — Мейси что-то дописала и откинулась на спинку стула. — Перелом шеи вызван неудачным падением… Судя по заключению эксперта, смерть наступила почти мгновенно. А как насчет кровоподтеков на щеке и плече? Уверен ли патологоанатом, что подобные травмы характерны для падения?

— Играете в медика?

— Нет нужды напоминать вам, что я не только служила сестрой во время войны, но и долгое время помогала доктору Морису Бланшу и знаю, какие вопросы обычно задают медэксперту.

— Кровоподтеки не столь серьезны, чтобы предположить иную причину смерти, и вполне могут быть свойственны, по словам патологоанатома, таким случаям.

— Свойственны? А чему еще они могут быть вполне свойственны?

— Мисс Доббс, вы намекаете на то, что мы были невнимательны к деталям? Небрежны? Я бы не закрыл дело, если бы у меня остались сомнения…

— Неужели? — Мейси не стала ждать ответа, вопрос был риторический. — Если вам кажется, что я с вами спорю, то это только потому, что задание от клиентки — еще раз спасибо, что перенаправили ее ко мне — побуждает меня задавать подобные вопросы. Я по-прежнему уверена, что смогу найти в деле некоторые нестыковки, в то же время мне понятно, почему медик сделал именно такие выводы.

— Разрешите? — Стрэттон потянулся к документам. — Боюсь, больше ничем не смогу помочь. Подозреваю, что у вас остались вопросы, но если бы у меня было время — и желание — на них отвечать, я не закрыл бы дело. — Он вернул бумаги в конверт и сунул его в карман. — Мне пора. Сегодня трудный день, а еще домой нужно пораньше.

Мейси завязала шарф и встала. Стрэттон помог ей отодвинуть стул.

— Уезжаете на выходные, инспектор?

— Нет, просто вечером иду на банкет. Не хотелось бы опаздывать.

Они вышли из кафе и попрощались за руку, прежде чем разойтись в разные стороны. Подходя к автомобилю, Мейси обернулась и увидела, как Стрэттон переходит дорогу. На противоположной стороне его ждала черная «инвикта», сидевший за рулем полицейский распахнул перед инспектором дверь. И тут она заметила еще одну машину, припаркованную следом за той, в которую садился Стрэттон. Ей показалось, что эта модель новее и быстрее, такие обычно бывали у представителей «летучего отряда»[33]. У машины, облокотившись на дверь, стоял человек в черной шляпе и черном пальто; увидев Стрэттона, он швырнул на землю окурок, втоптал его в грязь и двинулся навстречу. Они поспешно поздоровались и обернулись в сторону Мейси, которая тотчас же притворилась, будто разглядывает витрину ближайшего магазина, пока не почувствовала, что опасность миновала, и не посмотрела в их сторону. Стрэттон и тот, второй, пожали друг другу руки и разошлись по своим солидным машинам.

Мейси подошла к «эм-джи» и взглянула на часы. Да, в Кенте она будет еще до половины третьего. В это время года лондонские дороги становятся на редкость опасными, однако Мейси вела машину твердой рукой. По дороге она снова проигрывала в голове подробности встречи со Стрэттоном — словно смотрела фильм. Вопросы есть, и немало, но если она начнет отвечать на них прямо сейчас, то потом, в нужное время, вряд ли сможет сделать полное и окончательное заключение. Вопрос первый — ибо любопытство Мейси всегда обрастало массой вопросов, как корень клубнями, — почему Стрэттон так радовался тому, что она начала работать на Джорджину Бассингтон-Хоуп? Чтобы та была занята и не закидывала серьезные газеты и журналы статьями о сомнительной работе полиции? Не собирается ли он продолжить расследование таким образом, чтобы об этом не узнали ближайшие родственники?

Тыльной стороной ладони Мейси стерла со стекла конденсат, не переставая думать о второй машине. Конечно, сотрудничество между полицейскими из разных отделов не должно вызывать подозрений — одни занимаются убийствами, другие ограблениями, воровством и так далее, — понятно, что их пути постоянно пересекаются. Но затылок и шея зудели так, будто там поселилась колония муравьев, которые прогрызали себе тропинку от одного плеча к другому. Перед глазами маячил подвал со ступенями, уводящими в темноту. Знакомая картина, очень часто появлявшаяся накануне каких-то неприятностей; Мейси передернулась, осознав, что уже шагнула на первую ступеньку. Она вошла в темноту, как только взялась за это дело, и пути назад нет.

Когда машина выехала из Лондона и пересекла границы Кента, сквозь облака пробилось низкое послеполуденное солнце, озарив окрестные леса стеклянным блеском. Перемена погоды и яркое голубое небо порадовали промерзшую до костей Мейси. Ехалось ей легко, она любовалась сельскими пейзажами, где заснеженные скошенные поля расцвечивались зелеными пятнами, на которых паслись коровы и овцы, повернувшись крупами к ледяному ветру. Кент успокаивал Мейси с самого детства, когда она приехала из Лондона работать в поместье Комптонов. Однако сейчас успокоиться до конца не удалось — она не могла забыть, как инспектор и незнакомец украдкой кидали на нее взгляды. Интересно, не на один ли и тот же вечер идут Стрэттон и Джорджина? А вдруг они сейчас вместе?

Сменив передачу и повернув, Мейси задумалась: а вдруг все происходящее — чей-то план, и она лишь пешка в игре? Вот только в чьей? И насколько она серьезна?

Глава 5

Мейси прибыла в Дандженнес в два часа дня. Прокатилась она с удовольствием — плоская каменистая равнина тянулась от Лидда до самого моря. Выражение «на семи ветрах» словно специально было придумано для Дандженесса, расположенного в самой южной точке Ромни-Марш, где хорошая погода могла в любой момент смениться ураганом.

Складывалось впечатление, что кроме ее «эм-джи» на дороге вообще нет машин, так тихо было кругом. Переезжая узкоколейки Ромни, Хита и Димчерча, она крутила головой в разные стороны, постоянно сверяясь с картой Джорджины. Мейси показалось, что с юга гораздо больше старых домов, переделанных из вагонов, так что у маяка она повернула направо и ехала по извилистой дорожке, пока не добралась до вагончика, где до недавнего времени жил Николас Бассингтон-Хоуп.

Мейси припарковала машину, закуталась в шарф и вылезла — с трудом, потому что ветер пытался захлопнуть дверцу. Дойдя до вагончика, она достала ключи. К счастью, к помощи радушного Амоса Уайта прибегать не пришлось. Чтобы закрыть дверь изнутри, пришлось навалиться на нее всем телом. Попав в дом, Мейси облегченно вздохнула, радуясь, что наконец-то спряталась от пронизывающего ветра.

— Все кости переломаешь на этих болотах! — вслух посетовала она, размотала шарф, сняла шляпку, осмотрелась и замерла. Переделанный из вагона коттедж вызывал искреннее удивление.

Не снимая пальто — тут, как и на улице, было очень холодно, — Мейси вытерла шарфом капли воды с волос и лица и обошла комнату. Честно говоря, она не помнила, что ей представилось при словах Джорджины о том, что брат жил в перестроенном из железнодорожного вагона доме, но вряд ли она вообразила себе колючую красную шерстяную обивку сидений, темные деревянные стены и двери с табличками, гласившими: «первый класс» или «третий класс». Сама она скорее вообразила бы что-то вроде усовершенствованного товарного вагона и не была готова к шикарному интерьеру, окружавшему ее теперь.

Возле масляной лампы на серванте лежали спички, Мейси смахнула с лампы пыль, подожгла фитилек. И была вознаграждена теплым пламенем, которое окружал, потеснив сумерки, расплывчатый шар света.

— Так-то лучше.

Мейси пристроила сумочку на стол и обошла большую комнату. Идеальный порядок, продуманный интерьер — совершенно очевидно, что Ник намеренно сохранил самые интересные детали обстановки вагона. Обстругал, зачистил, покрыл лаком и отполировал до блеска мощные деревянные перегородки и половицы. Стены выкрасил кремового цвета темперой, а окна, выходившие на море, закрыл темными полотняными шторами. Два кожаных кресла, которые скорее подошли бы какому-нибудь джентльменскому клубу, стояли неподалеку от дровяной печки, которая, в свою очередь, разместилась у перегородки справа от входа. На одном краю каменного, обложенного черепицей очага лежала горка высохшего плавня, на другом стояли здоровенный полный воды чайник и какая-то каминная утварь. Вдоль другой перегородки высилась деревянная кровать; бордовое покрывало свешивалось со всех сторон и словно перетекало в персидский ковер, сотканный из всех оттенков красного — от алого до почти оранжевого, от малинового до вишневого. Напротив комода стоял буфет с полкой для посуды и открытой частью внизу, где Николас Бассингтон-Хоуп расставил банки.

Небольшая комната словно излучала тепло, столь необходимое для жизни в этой части побережья в любое время года.

Открыв следующую дверь, Мейси обнаружила, что дом состоит не из одного, а из двух вагонов, стоявших бок о бок. Дверь вела в маленький тамбур — нечто вроде холла. Окна на длинной стене второго вагона были закрашены белым и расписаны на манер фресок. Оставив их на потом, Мейси продолжила рассматривать жилище Ника Бассингтон-Хоупа. Из коридорчика она попала в студию и санузел, хотя ни водопровода, ни сантехники в Дандженессе не водилось. Из удобств были деревянный умывальник, кувшин и кружка на мраморном столике и ночной горшок, прикрытый простой белой тряпкой. Мейси заподозрила, что каждое утро местным жителям приходится совершать короткую пробежку по галечному берегу до кромки моря, чтобы опорожнить горшки. В гардеробе нашлось немного одежды: три рубашки, синие вельветовые брюки, коричневый шерстяной джемпер и тяжелая непромокаемая куртка. Зарывшись в шкаф поглубже, Мейси нащупала что-то шершавое, даже колючее, и вытянула за рукав армейскую шинель Ника Бассингтон-Хоупа. Потом развернула ее и инстинктивно поднесла к носу.

«Господи, зачем я это сделала?!»

Она подняла шинель на вытянутых руках и вышла в студию, чтобы получше рассмотреть. На подоле до сих пор виднелись грязные брызги, а поднеся шинель поближе к свету, Мейси увидела на рукаве огромное засохшее пятно — кровь. «Господи, так он берег ее все это время!» Мейси прикрыла глаза и прижала шинель к себе, чуя запах смерти, засевший в складках ткани, которая хранила что-то увиденное молодым художником во время войны. Вернув шинель в шкаф, Мейси постояла, держась за его ручку и пытаясь представить, о чем думал Ник, держа тут шинель, с которой не мог расстаться.

Сумерки почти сгустились, а Мейси не выполнила и части того, что запланировала для себя сегодня утром. Мысленно пометив себе расспросить Джорджину, почему никто не забрал из дома одежду Ника, она двинулась дальше. Ей всегда казалось, что в мастерской художника должен царить беспорядок — разбросанные эскизы, подтекающая из незакрытых банок краска, тряпки в разноцветных пятнах, разбросанные по полу книги и бумаги. Теперь, глядя на чисто убранную, ухоженную студию, она осознала, что имела примерно то же представление о «людях искусства», что и Стрэттон. Мысленно укорив себя, она двинулась вдоль стен мастерской, в которой Ник Бассингтон-Хоуп создал картины, принесшие ему известность.

На стене, параллельной первому вагону, висел специальный деревянный ящик для красок. Он напомнил Мейси почтовые ящики в новостройке, которая теперь считалась ее домом. Здесь, однако, каждое отверстие было выкрашено в свой цвет, и в каждом виднелись баночки и тюбики разных оттенков синего, красного, желтого, зеленого, черного, оранжевого и фиолетового. В банках побольше, на весело расписанном чайном столике, были расставлены всевозможные кисти. Возле серванта, под окнами, стоял мольберт, а у новой перегородки, отделяющей студию от ванной комнаты, — комод, где хранилась бумага всевозможных размеров, а также дерево для рам и чистые холсты. На полу Мейси увидела корзину с чистыми, выстиранными, хотя и в пятнах краски, тряпками, а у одного из окон — удобное мягкое кресло и столик с альбомами для эскизов и карандашами.

— Так где же твои работы, Николас? Куда ты их спрятал? — спросила Мейси, нарушив тишину студии.

Держа лампу в левой руке, она попыталась правой открыть нижний ящик комода. Там обнаружились целые кипы изрисованных альбомов, и Мейси, так и не сняв пальто, уселась на пол, чтобы их пролистать. Каждый был подписан и датирован. Не успела она открыть первый из альбомов, как в дверь громко постучали.

Мейси вздрогнула от неожиданности, схватила лампу и поспешила открыть настойчивому гостю.

За дверью стоял крепкий мужчина ростом не выше самой Мейси, в длинной прорезиненной куртке и шерстяной шапке на седеющей рыжей голове. Волосы его были заплетены в длинную густую косу, штаны из той же прорезиненной материи заправлены в ботинки с отворотами. Мейси с трудом удержалась от улыбки — у нее не возникло никаких сомнений в том, кто это такой.

— Вы, должно быть, мистер Уайт, — сказала она, не дав ему возможности открыть рот и осведомиться, что незнакомка делает в доме недавно погибшего соседа.

Некоторое время он молчал, видимо, сбитый с толку ее осведомленностью, потом заговорил с грубоватым акцентом кентского рыбака:

— Да, заглянул вот. Присмотреть, чтоб чужие не шатались по дому мистера Хопа.

— Я не чужая, мистер Уайт, я подруга сестры мистера Бассингтон-Хоупа, Джорджины. Она попросила меня проверить, все ли в порядке, когда окажусь в ваших краях.

— В наших краях так просто не окажешься. Никому не по дороге Дандженесс.

— А я и не говорила, что заехала по дороге. — Мейси изо всех сил старалась быть любезной, хотя уже поняла, что мистера Уайта этим не проймешь. — Просто хорошо знаю ваши места, ехала в Гастингс и решила завернуть сюда, помочь мисс Бассингтон-Хоуп.

— Чудные они, эти Хопы, — покачал головой рыбак. — Могли бы и сами почаще приезжать, а то на тебе — всего раз! Втроем заявились и тут же укатили обратно. Не дело это. — Он сделал шаг, словно намереваясь уйти, затем вновь повернулся к Мейси. — Вы бы машинку свою за дом отогнали. А то при таком ветре к утру без крыши останетесь. — Он смерил ее взглядом. — Если бы вы и впрямь знали наши края, то с самого начала бы там встали.

Мейси глянула на часы.

— Так я ведь ненадолго. — Она ощутила на щеках капли дождя, лампа замигала. — Ох, да мне бежать пора!

Наконец-то направившийся прочь Амос бросил через плечо:

— В общем, на подветренную сторону перегоните.

Мейси закрыла дверь и вздрогнула. Возможно, он прав, и следует остаться здесь, в Дандженессе, тем более что она только начала осматривать имущество Ника, хотя, разумеется, ночуя в чужой постели, придется чувствовать себя незваной гостьей. Но времени у нее не много, а вопросов — тьма. Кто были эти трое, что приезжали сюда? Джорджина с родителями? Или оставшийся брат и сестры?

Мейси огляделась. То ли Ник был таким аккуратистом, то ли кто-то позаботился, чтобы дом выглядел предельно чисто. Кто-то, кто сумел ускользнуть от цепкого взгляда Амоса Уайта.

Мейси вернулась в комнату и, загнав вопросы без ответов подальше, начала рассматривать фрески, тщательно выписанные на месте бывших окон вагона. Каждое из них первоначально было закрашено белым, чтобы создать видимость холста, а теперь демонстрировало какой-то из пейзажей Ромни-Марш — от склоненных по ветру деревьев до одиноких церквушек, торчащих среди плоских разделенных живыми оградами полей, овечьих пастбищ, заливных лугов, — и над всем этим по бледному небу бежали серебристые облака.

Мейси поднесла лампу поближе и улыбнулась. По мере того как взгляд перебегал слева направо, от тишины болот к бьющемуся о камни морю, от мелких фигурок на заднем плане до крупных на переднем, что создавало почти натуральную перспективу, она словно бы погружалась в вечную для этих мест историю. На средних фресках день сменялся вечером, к берегу приставала рыбацкая лодка. Повязанные по-цыгански платками рыбаки выгружали улов при свете фонарей. Чуть выше на вороной лошади сидел человек в треуголке и маске, с револьвером в руке, он оглядывал улов — не треску, не камбалу и не пикшу, а бочонки и ящики, из которых сыпались золото и пряности, шелк и бутылки рома. От фрески к фреске рыбаки бежали к церкви, где приветливый викарий жестом предлагал им спрятать ценный груз под кафедрой. Очередная фреска изображала рассвет, и акцизные чиновники — люди, которых в те времена боялись не меньше чем теперь — безуспешно разыскивали контрабандистов. На последней фреске на болотистых пустошах снова царил белый день. Овцы паслись, деревья сгибались под порывами ветра, а грозовые тучи уступили место безмятежной синеве. Мир и тишина.

Мейси отступила назад, чтобы осмотреть все фрески целиком. Печально известные кентские контрабандисты восемнадцатого века ожили в красках, воскрешенные рукой художника. Она снова подошла к стене и осветила лица, восхищаясь тем, как тщательно они прописаны. Ник Бассингтон-Хоуп был настоящим талантом, это становилось ясно даже при беглом взгляде на причудливую, разбитую на картинки жизнь, бегущую по стене жилища, которое он назначил своим укрытием, своим прибежищем.

Мейси взглянула на часы и вздохнула. Ей хотелось остаться и поискать еще. И хотя был уже пятый час, на улице стемнело, она решила, что не уйдет, пока тщательно не осмотрит все кругом, даже если придется потом ехать в полной темноте, по небезопасным дорогам, тщательно выбирая путь. Дом, казалось, привык к ее присутствию, и Мейси наконец-то пришло в голову, что те, кто являлся сюда до нее, могли искать что-то очень-очень важное.

Она переставила машину за второй из вагонов, где был сооружен неожиданно крепкий навес, защищавший не только аккуратно сложенную гору плавня, но и уличный туалет, и бочку для дождевой воды, льющейся из аккуратно проложенного водосточного желоба. Закрыв машину, Мейси пошла вокруг дома обратно к двери, улыбаясь при мысли о том, что Стрэттон явно ошибся и хотя бы один художник обладал практической жилкой, если учесть, как удачно он перестроил два вагона в уютный дом — потому что, судя по всему, Ник сделал все своими руками.

Мейси опустила жалюзи, зажгла огонь в чугунной печке и поставила чайник. Когда в комнате потеплело, она открыла дверь в студию, чтобы тепло пошло и туда и продолжать поиски было приятнее. Нет, ничто из окружающей обстановки не наводило на мысль, что Ник Бассингтон-Хоуп мог небрежно сколотить леса.

Вернувшись к альбомам для эскизов, которые она начала просматривать, когда в дверь забарабанил Амос Уайт, Мейси поняла, что это ранние этюды — наброски углем, акварели, в которых еще не было глубины, появившейся позже, и чуть более поздние работы, уже сделанные уверенной рукой. Мейси проглядела альбомы и поняла, что это явно не все. Прикинув, что их должно было скопиться от сотни до двух, она начала искать, хотя мест для того, чтобы хранить большие кипы бумаг, в доме было не так уж много. Под кроватью обнаружилось несколько ящиков из-под фруктов, где действительно лежали альбомы вперемежку с книгами — художественными и документальными, — которые Ник собирал долгие годы. Мейси выволокла ящики наружу, поставила их у печки и, сидя на полу и пристроив лампу на журнальный стол, начала перелистывать страницы.

В отличие от того порядка, который царил во всем остальном доме, альбомы были свалены в ящики кое-как, и Мейси предположила, что недавно их уже кто-то просматривал. Припомнив разговор с Джорджиной, она подумала, что Бассингтон-Хоупы скорее всего ищут то же, что и она, — тайное место, где хранится главная картина.

Ранние наброски Ника пестрели пасторальными сценками: лошади на полях Кента, фермы и сушильни для хмеля, коровы, бредущие к хлеву, женщины, собравшиеся у сарая — корсеты на шнуровке, испачканные глиной ботинки, грубые юбки с передниками. Сильные, как мужчины, они размалывали хмель: две женщины забрасывали шишки в дробилку, две крутили здоровенную ручку.

Попадались и отдельные детали: лицо, нос, загрубевшая рука фермера, сжимающая пухлую детскую ручонку. А потом пошла война.

Мейси с трудом заставила себя смотреть на рисунки: в голове застучало, шрам на шее запульсировал. Поняв, что больше не может, она перешла к наброскам того периода, когда Ник вернулся из Франции, когда он, все еще не оправившийся от ран, был снова призван на военную службу в качестве военного художника-пропагандиста. Эти рисунки воодушевили Мейси. Ей даже пришлось отодвинуться от печки, так горячо все ее существо отозвалось на подписи под рисунками. Вот маленький мальчик сидит на коленях у отца — «РАССКАЖИ МНЕ О ВОЙНЕ, ПАПА!». Молодой человек с девушкой, женщина, глядящая вслед мужчине в военной форме: «ОНА ДОЖДЕТСЯ!» А вот в мирный дом вламывается немецкий солдат. «ОСТАНОВИ ЕГО!» — гласит подпись. Мейси видела эти плакаты во время войны, но никогда не задавалась вопросом, кто их придумывает, кто побуждает людей кидаться в битву.

А теперь вот они, в ее руках, идеи и ростки. Десять, пятнадцать набросков разной степени проработки для каждого из плакатов, которые она рассматривала на железнодорожных станциях, в кинотеатрах, витринах магазинов и на афишных тумбах. Сперва Мейси даже разозлилась на художника. Затем подумала, что у него, возможно, просто не было выбора, и принялась гадать, как мог чувствовать себя человек, знающий, что война — это настоящая мясорубка, и все-таки вынужденный призывать туда других. Когда пожар внутри немного утих, Мейси снова подвинулась поближе к печке и задумалась, не грызла ли Ника изо дня в день совесть.

Наброски из Америки показались ей самыми интересными — не только потому, что они демонстрировали чужие, загадочные земли, но и потому, что рисовал их человек, обретший, казалось, мир в душе. Великолепные каньоны, залитые солнцем; деревья — настолько большие, что она с трудом могла представить себе прогулку в таком лесу; равнины — даже на беглых эскизах, карандашом, углем, пастельными мелками, акварелью, она буквально чувствовала жару, ветер, гуляющий по кукурузным полям и сеющий водяную пыль у реки, что скачет по крутым порогам. И тут Ник Бассингтон-Хоуп уделял огромное внимание деталям — каплям воды, разбивающимся о камень, орлиному крылу или даже перу из крыла. А в углу одного из листочков Мейси увидела надпись: «Я снова танцую с жизнью».

Закрыв альбом и потянувшись за другим, она вдруг ощутила, что из глаз текут слезы — незнакомый художник глубоко тронул ее сердце. Путешествие на другой край света, судя по всему, вылечило душу Ника Бассингтон-Хоупа.

Взяв пачку альбомов, стянутых резинкой и подписанных «Конструкции», Мейси вытерла глаза и начала с интересом листать страницы. Выходит, художник тщательно размечал не только расположение фресок и частей триптиха, но и то, как их развешивать, продумывая все, до последнего крюка и шурупа. Значит, она была права, Ник явно знал, что делает. Такое внимание к деталям скорее можно было счесть навязчивой идеей. Листая страницы, Мейси поняла, что альбом относился к прошлой выставке, не к той, что должна была открыться в галерее Свенсона. Тогда где следующий? Забрали? До сих пор где-то здесь? Или в тайном убежище?

Мейси отодвинула книги и альбомы, встала и положила руки на спинку сперва одного, потом другого кресла и улыбнулась. Стоило ей дотронуться до кресла, что стояло слева от печки, как оно потеплело под ее руками — и не потому, что она каким-то образом его согрела. Это было не обычное тепло, а ощущение, которое вряд ли смог бы испытать кто-нибудь другой. Стоило Мейси опустить пальцы на кожаную спинку — и она уже знала, что это и есть любимое кресло Николаса, что он явно предпочитал его всем другим. Мейси села на его место, закрыла глаза, расслабленно опустила руки на колени, сделала три глубоких вдоха-выдоха, стараясь выдыхать до предела, прежде чем сделать следующий вдох. А потом просто сидела в тишине, нарушаемой лишь биением волн снаружи и потрескиванием плавня в печи.

Выгнав из головы все мысли, она ждала. В нужное время — хоть Мейси и не могла сказать, когда именно, ибо ее учили, что минуты и часы, проведенные в молчании, дают ищущему возможность отринуть чисто человеческие измерения — к ней явился образ художника, переходящего из комнаты в комнату. В гостиной — той, где она сидит — тепло и уютно, как и сейчас, только за окном не зима, а жаркое лето, и в окна льется яркий свет. А вот художник уже в студии, с палитрой в руке, возле столика с кистями и ящика с красками. Образ дрожит и расплывается, и теперь Ник сидит на стуле у комода, рисует эскиз углем. Из глаз капают слезы, тыльной стороной ладони он трет красные глаза. Несмотря на теплый день, Ник в шинели, кутается в нее, стараясь справиться с эмоциями, которые вызывает в нем собственный рисунок. Останавливается, откладывает работу и начинает мерить комнату шагами. Вынимает из кармана какой-то листок. Смотрит на него и тут же прячет обратно в карман. Образ снова расплывается и исчезает. Бьется о камни море, кричат чайки.

Мейси открыла глаза и помассировала пальцами виски, чтобы прийти в себя. Половина восьмого! Поднявшись со стула, она направилась было в мастерскую, но почти тут же остановилась, осознав, что для вечернего времени чайки кричат что-то слишком уж громко и возбужденно. Воскресные визиты к Эндрю Дину в Гастингс научили ее разбираться в поведении прибрежной живности. Мейси шагнула к окну, на ходу погасив лампу, и чуть-чуть отодвинула занавеску.

По берегу метались огни, вокруг только что вытащенной на берег рыбацкой лодки кипела бурная деятельность. Человека три-четыре вытаскивали из нее груз. Мейси часто наблюдала рыбаков с утренним уловом, поэтому многое показалось ей странным. Ни сетей — во всяком случае, в поле ее зрения, — ни бочонков для рыбы, да и вообще время для лова неподходящее. Загрохотал по каменистому берегу подъехавший задом грузовик. Мейси прищурилась — видно было плохо, хотя место действия освещали керосиновые лампы. Что ж, возможно, перед ней и впрямь вечерняя рыбалка. А остальное — просто игра теней и ее собственного воображения. Да и усталость дает о себе знать. Хотя даже усталость не помешала ей сделать все, чтобы остаться незамеченной — на всякий случай.

Погасив печку, Мейси перенесла лампу в студию, снова засветила фитилек и порылась в складках кресла. Ее тонкие пальцы выудили оттуда сперва несколько пенни, потом и флорин, а потом высохший тюбик с краской и карандаш. Засунув руку как можно дальше, Мейси разочарованно признала, что больше тут ничего нет, хотя она была почти уверена, что медитация дала ключ к разгадке. Она вернулась в гостиную, надела пальто и шляпу, вымыла чашку с блюдцем, поставила на буфет. И приготовилась ждать. Ждать, пока единственным светом на побережье не останется свет маяка, пока дорога не будет свободна. Только тогда, нащупывая дорогу вытянутой рукой, Мейси пробралась на задний двор, к машине. Звук двигателя показался ей очень громким, надежда была лишь на то, что грохот волн заглушит шум машины, пока она будет выбираться с побережья на главную дорогу.

Мейси направлялась из Кента в Челстон. Когда она почти выехала с болот, фары на миг осветили заднюю часть грузовика, который съезжал с дороги куда-то на проселок. Водитель вроде бы не заметил ее, хотя сама она немедленно опознала грузовик. Именно его она видела на берегу.

Несмотря на темноту, Мейси постаралась запомнить это место. Сюда придется вернуться.

Глава 6

К дому Фрэнки Доббса Мейси подъехала поздно, и отец с дочерью досидели почти до рассвета — говорили о работе Мейси, о старых временах или просто молчали. «А помнишь…» — начинал Фрэнки и рассказывал историю о ком-то, кого знал еще мальчиком, во время работы на ипподроме или о покупателе, которому когда-то доставлял овощи и фрукты. С 1914-го Фрэнки жил в Кенте, однако его произношение наводило на мысли о колоколах Боу и легко выдавал в нем истинного кокни.

В последнее время Фрэнки не расспрашивал Мейси про отношения с Эндрю Дином, про то, не присоединится ли к его небольшой семье еще и зять.

— Хотя парень-то мне нравится, — объяснял он миссис Кроуфорд, поварихе из Челстона, пока она не уволилась, аккурат на Рождество. — Наш, лондонец, с какой стороны ни взгляни. Крепко стоит на земле обеими ногами, и с Мейси по-хорошему, а вот она…

Тут Фрэнки умолкал, глядя в никуда, и миссис Кроуфорд, похлопывая его по плечу, успокаивала:

— Не переживайте вы так. Наша Мейси, я всегда говорила, непростая девочка. У нее своя дорога. И была, и будет.

Про то, сколько раз сама миссис Кроуфорд переживала из-за Мейси Доббс, она предпочитала умалчивать.

— Свежие яйца да два ломтика бекона — все, что нужно, чтобы заправиться перед дальней дорогой, моя девочка.

— Ты меня балуешь, — шутливо упрекнула Мейси отца, тем не менее с удовольствием набросилась на завтрак.

Фрэнки посмотрел на часы.

— Мне сегодня к лошадям пораньше, я говорил? Там кобыла должна ожеребиться, все вроде ничего, но спроси меня, я бы ему посоветовал еще посидеть, невесело будет малышу в такой мороз на свет появляться. Так что я все время слежу, чтобы в стойле тепло было.

— Только не перетрудись, папа.

Фрэнки потряс головой:

— Да нет. Не больше обычного.

И, пресекая возможные разговоры о травмах, полученных им год назад, Фрэнки быстро перевел разговор на гуляющие в поместье сплетни:

— Ну что, разворошила ты наш курятник?

— Я? — Мейси отложила нож и вилку. — В каком смысле?

— Кругом только и жужжат: мол, как только ты уехала из Эбури-плейс, ее светлость решила, что нет смысла содержать дом, тем более что никому, кроме тебя, она его доверить не может, и потому лучше его законсервировать, во всяком случае, до тех пор, пока Джеймс не вернется в Англию.

— Так ведь она не для меня его содержала. Я просто присматривала за порядком, хотя мне, конечно, было удобно — удалось кое-что скопить. А людям только дай повод посплетничать, сам знаешь.

— Ну, на этот раз повод у них есть. Содержать такой дом — дело недешевое; если хозяева его закроют, кое-что выгадают… — Фрэнки глотнул чаю. — Мне кажется, дело тут не в деньгах. Просто ее светлость не хочет проводить много времени в городе. Общаться с этими самыми, которые так и не поняли, как сейчас жить тяжело. По-моему, единственные, кого она уважает, — это люди вроде доктора Бланша, те, у кого голова на плечах имеется. — Фрэнки постучал пальцем по лбу. — Ей все равно, какого человек звания, лишь бы соображал, о чем говорит. Так что про дом, думаю, правда, тем более что миссис Кроуфорд уволилась и уехала к брату, в Ипсвич. Вместо нее уже позвали какую-то Терезу, и все-таки сейчас никому много слуг не нужно, не то что несколько лет назад.

— Надеюсь, всерьез меня никто не винит, — сказала Мейси.

— Нет, милая, просто все как-то совпало. Ну и поговорить у нас любят, это ты верно заметила. — Фрэнки снова посмотрел на часы. — Тебе выходить через минуту-другую, так что я прощаюсь. Пора в конюшню.

Мейси поцеловала отца и помахала вслед, глядя, как он уходит по тропинке прочь от дома. Фрэнки терпеть не мог, когда дочь уезжала, поэтому она всегда провожала его, прежде чем трогалась в путь сама. Ему становилось все труднее работать, и Мейси была очень благодарна леди Роуэн, которая ясно дала понять, что коттедж грума останется домом Фрэнки Доббса до конца его жизни в благодарность за то, что во время войны он не позволил забрать ее лошадей.

Наведя порядок в кухне, Мейси собрала сумку и вышла еще до девяти утра, намереваясь попасть в Гастингс к десяти. В тишине пути к сассекскому побережью она собиралась поразмыслить над делом Ника Бассингтон-Хоупа. День намечался морозный и ясный, ветер расчистил небо до синевы, под ногами похрустывал ледок.

Мейси любила методично раздумывать над делом, одновременно пуская в ход интуицию, чтобы правда словно бы сама выплыла наружу. Иногда озарение вызывали такие вроде бы простые вещи, как незнакомый запах или давно известные факты о поведении одной из жертв. Ибо Мейси и преступника считала своего рода жертвой. И все-таки это дело явно требовало иного подхода, заставляло ее «подходить к нему с разных сторон», как она объясняла отцу, когда он спросил, что привело ее в Дандженесс. О подробностях Мейси, конечно же, умолчала, просто отметила, что случай не похож на другие.

Непохож тем, что приходится выстраивать общую картину, восстанавливать образ жизни погибшего, не имея на руках обычного набора фактов, которые в других случаях были доступны. По дороге Мейси думала о том, что в этот раз она не могла прибыть на место преступления вскоре после гибели, поэтому и в обстановке, и в ближайшем окружении не было той напряженности, которая обычно чувствуется в воздухе после недавней смерти. В общем, она только начинает прорисовывать линию жизни Ника Бассингтон-Хоупа. Придется сперва сделать набросок пейзажа и лишь потом, когда появится больше информации, добавить картине красок и глубины.

Мейси переключила скорость и начала неторопливо съезжать с пологого холма в Седлскомб. Мысли ее, напротив, бежали все быстрее и быстрее. Может быть, текущее дело — тоже фреска, каждая из картинок которой добавляет жизни и смысла в общую задумку?

Она начала прорисовывать в своем «наброске» более тонкие детали. Во-первых, Дандженесс: действительно ли там творилось что-то незаконное, или зловещая темнота побережья распалила ее воображение? Не фрески ли Ника, написанные им в окнах бывшего вагона, раздразнили Мейси, заставили ее увидеть то, чего нет на самом деле, заподозрить честных рыболовов, достающих из сетей улов под порывами безжалостного зимнего ветра? Возможно, грузовик на дороге — вовсе не тот, что был на берегу, а если и тот, то он вполне мог ехать на какой-нибудь склад или на местную фабрику, где рыбу замораживают, прежде чем отправить в Лондон. Морис частенько предупреждал, что перевозбужденное или склонное к фантазиям сознание способно принять невинную реплику за повод к спору, а безобидное или даже хорошее событие счесть дурным предзнаменованием. А разве Мейси не взбудоражена найденной в шкафу шинелью, вещью, прошедшей через грязь и кровь Фландрии, вещью, рукава которой согревали руки молодого офицера, помогавшего своим солдатам или снаряжавшего их в последний путь?

К тому времени как Мейси съехала на узкую дорогу, ведущую к окраине Старого города, проехала трущобы Борн-стрит с рядами полуразрушенных домов и красивые коттеджи по берегам Ла-Манша, она набросала себе список необходимых эскизов: семья Бассингтон-Хоуп, друзья и недруги Ника, те, кто коллекционировал его картины, и те, кто их ненавидел. Кроме того, необходимо было узнать, из-за чего ее клиентка ссорилась в галерее со Стигом Свенсоном. Прокручивая в голове подробности первой встречи, Мейси вспомнила слова Джорджины: мол, убийца Ника теперь охотится за ней. Что за события заставили ее так думать? Или она сказала это только затем, чтобы подхлестнуть расследование? Не делают ли из Мейси дурочку? И кто? Джорджина? Стрэттон?

С момента первой встречи с Джорджиной Бассингтон-Хоуп прошло всего два дня, а у Мейси уже было полно работы, если не для клиентки, так для себя. Потому что теперь она была твердо убеждена: даже если Николас пал жертвой несчастного случая и собственной небрежности, это дало Свенсону повод поругаться с его душеприказчицей, что, в свою очередь, породило разлад между сестрами Бассингтон-Хоуп и заставило инспектора Стрэттона вести себя на редкость подозрительно.

— Мейси!.. А я уже, честно говоря, решил, что больше тебя не увижу. И вдруг смотрю — сидит в красной машинке, уставилась на море…

Мейси потрясла головой.

— Прости, Эндрю. Задумалась.

Дин открыл дверь «эм-джи», взял Мейси за руку и помог вылезти.

— Ты меня совсем забросила, — шутливо пожаловался он, явно ожидая возражений.

Мейси смущенно улыбнулась.

— Конечно же, нет, не выдумывай. — Она снова посмотрела на море. — Пойдем прогуляемся. Мне придется уехать около двух, так что давай не будем тратить времени зря.

На секунду лицо Дина вытянулось от разочарования.

— Прекрасно. Только пальто надену. — Он протянул Мейси руку, приглашая ее зайти в дом. — Жаль, что ты не останешься до завтра.

Мейси промолчала — ни извинений, ни объяснений. А Дин не стал повторять своих слов, решив, что их унес ветер, — возможно, и к лучшему.

Всего за пятнадцать минут они дошагали до Хай-стрит, а оттуда по Рок-э-Нор к Стейду, где остановились, чтобы посмотреть, как вытаскивают на берег лодку. Сети из других лодок были свалены тут же в кучу, готовые к чистке, починке и укладке для завтрашнего дня.

Хотя Дин работал неподалеку, в больнице Всех святых хирургом-ортопедом, он регулярно ездил в Лондон читать студентам-медикам лекции о травмах позвоночника и реабилитации пострадавших от несчастных случаев, болезни или ранений. Протеже доктора Мориса Бланша, Дин думал, что общее знакомство поможет им с Мейси быстро укрепить завязавшиеся отношения, однако многообещающим оказалось только начало, а теперь приходилось признать, что он был чересчур оптимистичен. Несколько раз за сегодняшнее утро он порывался заговорить на серьезные темы — и закрывал рот.

Гуляя вдоль берега, Мейси и Эндрю наблюдали за рыбачками, торгующими рыбой, улитками и моллюсками. Покупателями были лондонцы, приехавшие на один день за деликатесами — добавкой к субботнему чаю с хлебом и смальцем. Некоторые платили несколько пенсов за мисочку заливного угря или несколько моллюсков и съедали их тут же, облокотившись о прилавок и запивая крепким чаем.

— Неплохие улитки…

— А угрей пробовали?..

— Хороший денек, еще бы ветер стих…

Отовсюду слышались обрывки разговоров, но парочка их почти не замечала. Не успел Дин завести очередную беседу, как заметил, что Мейси напряженно всматривается в одну из лодок. Вот она прищурилась, поднесла ко лбу ладонь козырьком, загораживаясь от солнца.

— Что такое, Мейси? Кто-то наловил рыбы, которая тебе нравится? — поддразнил Эндрю.

Сперва Мейси даже не шелохнулась, продолжая разглядывать лодку, потом все-таки перевела взгляд на Дина.

— Прости, что ты сказал? Я задумалась.

— Если мне позволено будет выразить свое мнение, — суховато, без выражения проговорил Дин, — я скажу, что ты задумываешься с тех пор, как приехала. В чем дело? Неужели мы не можем провести один выходной без того, чтобы тебя не посетило очередное озарение — относящееся, разумеется, к работе или по крайней мере к чему — то столь же далекому от меня и нашей прогулки?

Вместо ответа Мейси задала очередной вопрос:

— Эндрю, а ты знаешь местных рыбаков? Имена, фамилии?

— Я… да, знаю, — осознав, что она вряд ли его слышала, пробормотал Дин. — Я знаю большинство здешних семей просто потому, что я врач и живу неподалеку от Борн-стрит, где селятся простые люди.

Он почувствовал растущую неловкость от разговора — смесь раздражения оттого, что Мейси его не слышит, и боязни, что она сама может заговорить о собственных чувствах — чувствах, к которым он может оказаться не готов. Поэтому, когда Мейси просунула свою руку ему под локоть и двинулась дальше, по направлению к той самой лодке, ему явно полегчало.

— Заглянем в чайную? Я бы выпила чашечку перед тем, как ехать в Тентерден.

Мейси улыбнулась и даже заговорила о чем-то еще, но Эндрю видел, что ее внимание по-прежнему приковано к трем рыбакам, стоявшим возле лодки, спинами к ветру. Те, казалось, были заняты собственным разговором — стояли, почти касаясь друг друга лбами. Но, поравнявшись с ними, Эндрю заметил, как дружно все трое подняли глаза, а потом словно бы снова вернулись к беседе. Мейси упорно глядела только на него, будто не хотела, чтобы рыбаки поняли, что она их заметила.

— Ну что, ты знаешь их, Эндрю? — спросила она, как только они с Дином перешли дорогу.

— Да что происходит?! Я догадываюсь, что это не мое дело, но…

— Хотя бы имена!

Дин вздохнул — отнюдь не впервые за сегодняшний день.

— Того, что в середине, с рыжим хвостом, я не знаю, а другие два — братья Дрейперы, Роланд и Том. Они ходят на «Туманной розе», той самой лодке, у которой стояли.

Мейси ускорила шаг, выдернула руку у Эндрю из-под локтя.

— А ты не знаешь, есть тут контрабандисты?

Дин хохотнул и потряс головой. Они как раз дошли до чайной.

— Ну и вопросы у тебя, Мейси, ну и вопросы!

Высыпав монеты на прилавок и заказав две чашки чаю, Дин подождал, пока его нальют, нашел два свободных стула и только тогда ответил:

— Разумеется, на побережье контрабанда процветала начиная со Средних веков. Когда-то возили ткани — тонкую шерсть или шелк. Потом пряности, алкоголь или даже фрукты. Как в книжках — рыцари плаща и кинжала, доктор Син и так далее.

— Какой доктор?

Дин отпил глоток чаю.

— Читала бы побольше приключенческих книг, может, отпала бы охота искать приключений в жизни. — Он подождал, не ринется ли Мейси в бой, но увидев, что она лишь внимательно слушает, затараторил как пират из кукольного спектакля: — История доктора Сина, викария и контрабандиста с болот Ромни-Марш, история всадников дьявола и ведьм, мои золотые!

Мейси засмеялась, обрадовав этим Эндрю, но тут же снова стала серьезной:

— А сейчас? Что контрабандисты могут возить сейчас?

Дин откинулся на спинку стула.

— Честно говоря, Мейси, я не уверен, что сейчас они вообще существуют. Если не считать болтовни о том, что вон те пещеры в скалах — входы в тоннели, ведущие прямо в подвалы Старого города, и именно по ним утекает награбленное.

— И все-таки, что бы ты ответил, если бы тебя попросили предположить, что теперь в цене?

Эндрю покрутил головой, пожал плечами:

— Правда не знаю. В принципе контрабандой обычно доставляют вещи, которые трудно достать иначе, и потому люди готовы заплатить за них хорошую цену. В их число больше не входит ни алкоголь, ни шелк, ни специи. — Он немного подумал. — Возможно, конечно, есть и другие причины… Не знаю, Мейси, ты поставила меня в тупик. Рассуждать о том, о чем не имеешь почти никакого понятия… — Настала очередь Дина взглянуть на часы. — Тебе пора, если хочешь вовремя успеть в свой Тентерден.

До машины они дошли в молчании. Перед тем как открыть дверцу, Мейси повернулась к Эндрю:

— Прости. Похоже, я просто не могу дать тебе того, что ты хочешь, да?

Она смотрела ему в глаза, словно пытаясь прочесть ответ на свой вопрос, на свое видение ситуации.

— Наверное, мы те самые люди, которые хотят одного и того же, но в разное время, — невесело отшутился Дин.

Ссутулясь, он смотрел себе под ноги, пытаясь улыбаться, однако было ясно, что это улыбка человека, который смирился с ситуацией и уже не надеется ее переломить.

Мейси погладила его по щеке, но целовать не стала. Она уже села в машину, когда Дин вдруг наклонился и поцеловал ее прямо через окно. Выпрямился и сказал:

— Насчет контрабанды… Я все-таки поразмышлял, и единственная причина, которая приходит мне в голову, все та же — есть люди, готовые дорого заплатить за желаемое, за то, чего они страстно жаждут и что трудно, почти невозможно достать.

Дин хлопнул на прощание по крыше машины и проводил ее взглядом, когда та тронулась прочь.

«Есть люди, готовые дорого заплатить за желаемое, за то, чего они страстно жаждут», — повторяла про себя Мейси по дороге в Тентерден. Третьим собеседником на берегу, тем, кого не знал Эндрю, был Амос Уайт из Дандженесса. Интересно, у рыбаков принято собираться вот так, группками? Ну конечно, принято. Наверняка все знакомы — рыбачат в одном районе, возможно, торгуют вместе. Ее, безусловно, заметили и обсуждали, пока она проходила мимо. Обсуждали шепотом, но напряженные позы, манера, с которой эти трое сбились в кружок, словно бы защищая свои секреты, ясно сказали Мейси, что к чему, яснее, чем если бы они прокричали это вслух. Да, она видела их раньше. И Ник Бассингтон-Хоуп тоже. Теперь Мейси была в этом уверена.

К тому времени как Мейси доехала до Тентердена, небо слегка затянуло, но вместо того чтобы стать предвестником дождя, туманная дымка замерцала, залитая светом низкого солнца, под которым поля стали казаться зеленее, а голые деревья четче вырисовывались на фоне окрестностей. Идеальные условия для льда на дорогах и, возможно, последующего снега. Времени на путешествие из Гастингса Мейси отвела достаточно, даже с запасом, так что теперь у нее была возможность сделать еще парочку дел. В цветочном магазине она купила букет для миссис Бассингтон-Хоуп. Цветы в это время года были, конечно, тепличные, с островов Джерси и Гернси, и очень дорогие. Выходя на улицу, Мейси задумалась, сколько еще сможет протянуть магазин, учитывая, что в излишествах вроде цветов отказывало себе все больше и больше людей — бедным не до украшений.

Маленький книжный тоже, судя по всему, едва сводил концы с концами. Мейси захотелось посмотреть, что же это за доктор Син, о котором упоминал Эндрю. В продаже оказалось целых две книги, и Мейси присела на стул, чтобы пролистать несколько страниц. Если этот роман вдохновил художника, нужно понять почему. Перед тем как покинуть магазин, она черкнула пару слов на одной из своих карточек, вернула ее в сумку и поблагодарила продавца за то, что позволил ей полистать книгу.

— Мейси! — Джорджина помахала сыщице, увидев, как та подъезжает к станции, подбежала к машине, открыла дверь и устроилась на пассажирском сиденье. — Уговорила Нолли подбросить меня в город. Ей все равно надо было ехать по делам — посетить арендаторов на фермах и так далее, — но как только я попросилась в машину, она сделала такое лицо, будто я заставляю ее добровольно отдаться на съедение львам.

Мейси оглядела дорогу и тронулась.

— Ой, подождите! Я хотела сперва поговорить.

— Хорошо. — Мейси проехала несколько ярдов, припарковалась, заглушила двигатель и потянулась за шарфом и перчатками, которые лежали на заднем сиденье. — Только давайте пройдемся, вместо того чтобы сидеть в машине. Вижу, на вас прочные туфли — то, что нужно для прогулки!

Джорджина не спорила, хотя казалась несколько озадаченной. По-видимому, обычно все было наоборот — это она принимала решения и генерировала идеи.

— Итак, о чем вы хотели поговорить?

— Ну во-первых, о вагончике Ника. Накопали что-нибудь полезное?

Мейси кивнула, подбирая слова для ответа и пытаясь понять состояние Джорджины. То, как она шла, как держала руки, сжимая и разжимая кулаки и время от времени пряча их в рукава, выдавало крайнюю напряженность — но что еще? На ходу Мейси подстроилась под походку клиентки, скопировала ее осанку. И почувствовала, что Джорджина в страхе, и боится она каких-то грядущих неприятностей. В своей работе Мейси не единожды пришлось столкнуться со страхами, и она четко уяснила, что они могут быть разными: сильнее или слабее, различаться в зависимости от ситуации и в зависимости от того, кто именно их испытывает. Ожидание дурных новостей окружает человека более тяжкой аурой, чем, скажем, того, кто боится других людей или страшится не сделать чего-либо вовремя, или опасается последствий сделанного. Джорджине, похоже, было страшно оттого, что вот-вот откроется что-то неприятное, и она уже начинала жалеть, что влезла в расследование смерти брата.

— Честно говоря, накопала больше вопросов, чем ответов. Что на этой стадии расследования — обычное дело. Очень любопытно выглядят работы Ника. Он был интересным художником?

Джорджина вытащила из кармана носовой платок и промокнула мелкие бисеринки пота на лбу и переносице.

— Да, интересным и неожиданным. Хотя… что вы имеете в виду под словом «интересный»?

Мейси отвернула лацкан пиджака и взглянула на приколотые изнутри часы.

— Я заметила, что время от времени Ник изображал людей, которых встречал на самом деле, в ситуациях, в которые те никак не могли попасть. Разве не интересно? На мой взгляд — только учтите, что я ничего не знаю об искусстве, — художник должен делать примерно то же самое, что и писатель, изображающий в книге героя, в точности похожего на его приятеля, и, чтобы не обидеть этого приятеля, дающий герою полностью вымышленное имя — он должен приложить все усилия, чтобы замаскировать человека, послужившего прототипом персонажа картины. А Ник, похоже, делал все в точности до наоборот.

— Какую картину вы имеете в виду?

— Фрески на стене дома.

— Контрабандистов?

— Да. Полагаю, на их создание его вдохновил вымышленный герой, доктор Син, из книг Рассела Торндайка. Но если посмотреть на остальных, то увидишь реальных людей.

— Ну да, разумеется. Знаете, мне кажется, Ник сделал так всего один раз. Сказал, что у рыбаков такие грубые, обветренные лица — как скалы, иссеченные морем, — что он хочет использовать их в каком-нибудь историческом сюжете. Говорил, что при первом же взгляде на них ему в голову приходят все легенды тех мест. Потом еще прочел ту книгу, о которой вы говорите, и так впечатлился, что украсил дом фресками по ее мотивам. Весьма к месту, должна заметить, учитывая, что он жил на самой окраине знаменитых болот.

— Да, очень умно, — кивнула Мейси. — И знаете, меня особенно заинтересовало одно событие.

Они уже шли обратно к машине, Мейси повернулась к Джорджине и вновь увидела у нее на лице капельки пота.

— Какое же?

Мейси заняла водительское сиденье и перегнулась через соседнее, открывая Джорджине дверь.

— Я вычислила трех рыбаков, послуживших прототипами контрабандистов на фресках, но не их бесстрашного предводителя на коне.

Слова повисли в воздухе. Мейси проверила, свободна ли дорога, и поехала от станции к Хай-стрит.

— Налево или направо?

Глава 7

По обе стороны главного въезда в Бассингтон-плейс высились покрытые мхом колонны, с которых свисали створки ворот, не запиравшихся, по-видимому, уже много лет, судя по тому, как густо обвил их плющ.

— Гауэр, наш лесник и по совместительству лакей и доверенный слуга, живет тут с женой, нашей же экономкой. Честно говоря, я не понимаю, зачем нам сейчас экономка, но Нолли твердо настроена поправить денежные дела, пуская в поместье охотников. Местные, понятное дело, охотились тут и раньше и даже чуть-чуть платили, однако Нолли хочет развернуть дело шире — подцепила идею от одного из клиентов Ника. Давайте вот сюда, — Джорджина указала направо, — а потом вон туда, к дубу.

Следуя ее инструкциям, Мейси повела машину по дороге, окаймленной рядами заснеженных рододендронов, медленно, чтобы не скакать по многочисленным колдобинам.

— Один из клиентов Ника? — переспросила она.

— Да, американский магнат, который жаждет заполучить триптих. Говорит, что за океаном даже сейчас полным-полно людей с деньгами, мечтающих о кусочке старой Европы. Подозреваю, если дать сестре волю, она продаст все поместье с родителями заодно — вот вам старушка Европа, кушайте!

— Сюда?

— Да, приехали. И Нолли, слава Богу, пока не вернулась.

Мейси еще больше сбросила скорость, чтобы рассмотреть здание — великолепный образчик средневекового сельского дома, пусть и сильно обветшавшего. Казалось, будто в одно целое соединено не меньше трех домов — столько тут было крутых скатов и явно добавленных позже каминных труб времен Елизаветы, украшенных спиральным орнаментом. Забранные решетками окна с годами несколько изменили форму, а балки перекосились там, где здание осело под собственной тяжестью и грузом веков. Если не считать великанских размеров, обвитый плющом дом выглядел теплым и уютным и чем-то напомнил Мейси Челстон.

Она припарковала «эм-джи», и тут тяжелая дубовая дверь отворилась, да с таким ужасающим скрипом, что стало ясно — чугунные петли требуют смазки. Вышел высокий мужчина лет семидесяти. Прежде чем он успел подойти к машине, Джорджина наклонилась к Мейси:

— Простите, наверное, надо было предупредить раньше, но я решила не скрывать от родителей, что наняла вас в связи с гибелью Ника. Разумеется, попросила никому не рассказывать, но они тут же поделились с Нолли, которая начала рвать и метать. Не то чтобы я боюсь Нолли, но она может достать до печенок, хоть и жалко ее бывает… В общем, надоело мне вокруг нее выплясывать.

Джорджина выбралась из машины, подошла к отцу и чмокнула его в щеку.

— Привет, Пирс. Позволь представить тебе мою давнюю подругу по Гертону, Мейси Доббс.

Патриарх семейства Бассингтон-Хоупов протянул Мейси руку — теплую и крепкую. Ростом не меньше шести футов, двигался он до сих пор как молодой. Чуть вытертые вельветовые брюки вполне гармонировали с клетчатой рубашкой, может быть, излишне ярким лиловым галстуком и толстым вязаным пуловером. Пепельно-седые волосы Бассингтон-Хоупа были зачесаны назад, а в серых глазах, обрамленных многочисленными морщинками, светилась добрая улыбка. Хотя Джорджина предупреждала, что родители у нее не совсем обычные, и Мейси была к этому готова, она все равно удивилась, услышав, как дочь называет отца просто по имени.

— Рад познакомиться, мисс Доббс.

— Спасибо за приглашение, мистер Бассингтон-Хоуп.

— Не за что. Мы очень рады, что вы приехали и что вообще согласились помочь Джорджине. Надеюсь, ей станет легче.

Бассингтон-Хоуп улыбнулся — приветливо и, судя по всему, искренне, — но и улыбка не могла скрыть сероватой бледности человека, недавно потерявшего старшего сына. Мейси поняла, что улыбкой он словно бы подчеркивает значение своих слов: мол, любое участие в расследовании — лишь уступка Джорджине и ее расстроенным чувствам. Судя по всему, на этом тема закрыта и задавать какие-либо вопросы отцу Ника просто-напросто бесполезно. Интересно, как перенесла тяжелую утрату мать?

— Пойдемте же, миссис Гауэр приготовила нам чай — мы такого много лет не видели! Твои любимые эклсские слойки, Джорджи! — Он повернулся к Мейси. — Дети давно выросли, а миссис Гауэр все считает своим долгом набивать их под завязку любимой едой, когда они приезжают на выходные. Только бедная Нолли живет тут изо дня в день, а если бы еще и Ник… — Его голос затих.

Еще не дойдя до гостиной, Мейси поняла, что ей понадобилось бы не меньше недели, чтобы привыкнуть к окружающей обстановке. В Челстоне или в любом другом из великолепных домов, которые ей приходилось посещать в связи с работой, обстановка была бы куда более сдержанной, более приличествующей тому, что принято называть хорошим вкусом. Скажем, некоторые приверженцы викторианского стиля уделяли внимание каждой ножке стола и заполняли каждую комнату тяжелой мебелью, комнатными цветами и бархатными портьерами. Другие выбирали более легкий вариант, к примеру, используя ту же тяжелую старую мебель, но оживляя ее яркими занавесками и светлыми кремовыми стенами вместо устаревших тисненых обоев. Были и те, кто первым подхватил направление, названное французами «ар деко». Однако большинство обставляли жилище, балансируя между собственными представлениями о хорошем вкусе и своими же денежными возможностями, так что даже в самых великолепных домах по мебели и фурнитуре можно было проследить всю историю семьи, заканчивая самыми современными приобретениями: граммофоном, радиоприемником, коктейль-баром. Но то, что она увидела в доме Бассингтон-Хоупов, и очаровало, и немного напугало Мейси.

В вестибюле каждая стена была выкрашена в свой цвет, и не только выкрашена: кто-то — возможно, целая группа людей — разрисовал стены цветами и листьями, растущими, казалось, прямо из плинтусов. На другой стене дверной проем окаймляла радуга, и даже занавески были раскрашены в яркие цвета, под стать стенам. На старый шезлонг натянули новую парусину и разрисовали его треугольниками, кругами, шестиугольниками и квадратами. Авангардные гобелены на стенах и подушечки для кресел — красные с желтыми кругами или оранжевые в салатовую полоску — добавляли еще больше нот буйству красок.

Гостиная походила скорее на мастерскую, чем на комнату, где гостям подают чай или напитки. Стены были покрашены бледно-желтым, потолочные плинтусы — темно-малиновым, а двери и плинтусы у пола — бутылочно-зеленым. Позже, оглядевшись более внимательно, Мейси заметила, что дверные и оконные рамы оттенены красным.

Мать Джорджины, сидевшая за одним из двух стоявших у застекленных дверей мольбертов, повернулась к вошедшим, вытерла руки тряпкой и встала, чтобы поприветствовать Мейси, которая нашла хозяйку не менее яркой, чем дом. Ее седые волосы были заколоты на макушке свободным узлом; там и сям из него выбивались непослушные пряди. Забрызганный краской синий халат скрывал почти всю одежду, кроме краешка бордовой вышитой юбки. В ушах болтались сережки-кольца, на запястьях — золотые и серебряные браслеты, как у цыганки. Мейси тут же вспомнились беженцы-калдераши, которые наводнили лондонский Ист-Энд около двадцати лет назад и принесли с собой моду, тут же подхваченную теми, кто устал от строгого и надоевшего викторианского стиля.

— Слава Богу, Джорджина вас встретила. Мы боялись, что Нолли решит сперва переделать все дела, а уж потом везти Джорджину на станцию. И торчали бы вы сейчас там… — Эмма Бассингтон-Хоуп стиснула ладонь Мейси своими перепачканными в угле руками. — Как видите, миссис Гауэр приготовила роскошное угощение — ты уже сказал им, Пирс? Давайте присядем, выпьем чаю, и вы расскажете нам о себе. — Она повернулась к мужу и дочери. — Сбросьте эти книги на пол, ребята!

Удобно устроившись на кушетке с цветочным узором, она похлопала рядом с собой, приглашая гостью садиться. Джорджина и ее отец выбрали кресла, которые напомнили Мейси о пожилых джентльменах, задремавших во время послеобеденного отдыха. Пружины кушетки посередине немного ослабли, поэтому, несмотря на большие перьевые подушки, Мейси все время заваливалась на гостеприимную хозяйку, словно бы кушетка решила внести в их отношения некоторую близость.

— Эмси, Мейси тут по делу, не забывай. Ей нужно задать тебе несколько вопросов, — заметила Джорджина.

— Ничего страшного, — с улыбкой махнула рукой Мейси, — можно и попозже. Времени достаточно. У вас такой интересный дом! — искренне сказала она, повернувшись сперва к Эмме, а потом к Пирсу.

Джорджина разлила чай, подала чашки и предложила всем сандвичей с огурцом.

— Замечательный дом для тех, кто любит рисовать, — согласилась Эмма. — Вокруг живописнейшая сельская местность — у нас, кстати, все овощи со своего огорода, — рисуй сколько угодно. Мы с Пирсом всегда были сторонниками идеи, что холст — это не обязательно квадратный кусок ткани, натянутый на деревянную раму. К примеру, когда Джорджина — она указала на дочь, — была маленькой, она записывала прямо на стенах в детской разные истории, а Ник делал к ним иллюстрации, и мы все это сохранили. Не смогли закрасить, а теперь, конечно, вообще… — Она зажала рот руками, потом, чуть успокоившись, углом той же тряпки, которой вытирала руки, промокнула глаза.

Пирс Бассингтон-Хоуп уперся взглядом в носки ботинок, встал с кресла и подошел к мольберту. Поднял валяющийся там уголь, добавил несколько штрихов к наброску жены, а потом двумя пальцами растер уголек в пыль. Джорджина разглядывала свои ладони, изредка бросая взгляды на Мейси, не делавшую никаких попыток успокоить Эмму, которая всхлипывала, уткнувшись лицом в собственный халат. Через несколько минут — отец Джорджины успел открыть застекленную дверь и выйти наружу — Мейси взяла руки Эммы в свои, как сделала сама хозяйка, когда они знакомились.

— Расскажите мне о сыне, Эмма.

Женщина немного помолчала, затем шмыгнула носом и покачала головой.

— Странно, мы только повстречались, а я чувствую себя так, будто рядом кто-то близкий, давно знакомый.

Мейси ничего не ответила, ожидая продолжения и баюкая ладони женщины в своих руках.

— Я просто не знаю, как жить после его гибели. Ник был очень похож на меня, понимаете? Джорджина вся в отца — тот тоже пишет, но кроме того еще и конструирует мебель, рисует, сочиняет музыку. Думаю, способности Гарри тоже от него. Однако Ник был художником, и только художником. Это стало понятно еще в детстве. Его работы были не по возрасту глубокими — наблюдательность, чувство перспективы, пронзительность восприятия. Я помню, как поразилась, что мальчишка способен изобразить не только крестьянина в поле, но и каждую мысль, что бродит у крестьянина в голове. Я могу показать вам детские картинки Ника, и вы сами увидите, как его душа вливалась в каждый штрих углем, в каждый мазок кистью. Ник — это его работа, а работа — это Ник.

Она подавила рыдание и качнулась вперед, уткнувшись лбом в свои колени и в руки Мейси. Ее порыв был столь искренен, что Мейси тоже подалась вперед, чтобы разделить материнское горе, прижалась щекой к затылку измученной женщины и сидела так, пока не почувствовала, как рыдания ослабевают. Тогда она выпрямилась, но не разжала рук. Через несколько минут, когда Эмма подняла голову, Мейси посмотрела ей в глаза.

— Господи… я… я… извините, я…

— Вам не за что просить прощения, — мягко сказала Мейси. — Лучше и впрямь найдите для меня несколько работ Ника и расскажите о нем побольше.

Через час Мейси и мать Джорджины вернулись в гостиную. За это время гостья познакомилась с домом, поняла, что каждая комната оформлена в своем стиле и цвете, и пришла к выводу, что живущая тут семья полностью подходит под определение «богема». Старшие Бассингтон-Хоупы выбрали стиль жизни, который, несомненно, когда-то привел в ужас их собственных отцов и матерей. К счастью, они унаследовали землю и недвижимость и с помощью немалых ресурсов сумели воспитать детей такими, что для тех не было закрытых дверей. Впрочем, Мейси еще не успела взглянуть на старшую дочь, которая, похоже, не разделяла семейных взглядов.

Работы Ника — подарки родителям — висели по всему дому, хотя Эмма пожаловалась, что Нолли продала несколько штук еще до несчастного случая. Из-за этого у них с Ником случилась громкая ссора, а Джорджина так просто пришла в ярость. Хотя сделано это было с молчаливого позволения родителей, сознававших, что семейные финансы порядком истощены. За все время беседы имя Гарри почти не упоминалось, что вызвало у Мейси еще большее любопытство.

Мейси и Эмма вернулись на кушетку, где экзальтированная хозяйка вновь схватила ее за руки, рассказывая о военной службе Ника, о том, как он решил внести свой вклад в дело защиты короля и отечества и вступил в добровольческий полк, так называемый полк художников[34] в 1914 году.

— Думаю, он решил так еще в Бельгии, перед войной. Разумеется, мы были категорически против — Ник был таким чувствительным мальчиком!.. — Она улыбнулась. — Я бы не беспокоилась так, призови они Нолли или Джорджи. Тем более что Джорджи потом сама ввязалась в эту мясорубку да еще влипла в неприятности. А что касается Нолли…

— Что там касается Нолли?

Дверь хлопнула, и в гостиной появилась высокая женщина лет сорока, одетая в твидовую юбку, коричневые кожаные туфли и коричневый же шерстяной жакет. Сняв берет, она провела рукой по бесцветным, подстриженным в короткий боб волосам, ругая снег, который опять начал падать за окном, и уставилась на Мейси, как раз наливавшую себе очередную чашку чаю. Черты у Ноэль Бассингтон-Хоуп были резче, чем у Джорджины, она выглядела жесткой и непреклонной, и в то же время недовольной и встревоженной.

— Итак, мама, что там меня касается?

— Перестань, Нолли, — фыркнула Джорджина, вошедшая через стеклянную дверь вместе с отцом. — Видишь, у нас гостья — мисс Доббс.

Мейси протянула Нолли руку и в последний момент сообразила, что не знает ее фамилии.

— Миссис…

— Грант. Видимо, вы и есть частная сыщица Джорджи, хотя непонятно, что тут искать.

Она выбрала себе лепешку, поставила тарелку на стол и протянула руку. Тон ее показался Мейси безразлично-оскорбительным, с легкой ноткой пренебрежения. Впрочем, возможно, это объяснялось странной неуверенностью, Мейси даже почудилось, что Нолли почему-то ее боится.

— Рада познакомиться, миссис Грант. — Мейси запнулась. — С нетерпением ждала нашей встречи.

— Пф-ф! — Нолли уселась возле матери, на место, с которого только что встала Мейси. — Удивлена, что такая образованная женщина позволила втянуть себя во всю эту чепуху — в конце концов, наша семья переживает тяжелую утрату. Нет, не понимаю я, когда предположительно умные женщины чем только не занимаются! Да, Джорджи?

— Ради всего святого, Нолли! — закатила глаза младшая.

Хотя ссора между сестрами могла бы приоткрыть много интересного, Мейси предпочла не впутываться в родственные перепалки и потянулась за своей сумкой.

— Миссис Грант, я сознаю, что решение Джорджины прибегнуть к моим услугам стало для вас полной неожиданностью. Разумеется, ваша семья понесла серьезную утрату, кроме того, вы взвалили на себя серьезные обязанности по поддержанию мира и порядка в поместье ваших родителей. Поэтому мне очень хотелось бы поговорить с вами, тем более что вы, как мировой судья, должны быть очень внимательны к деталям, не так ли?

— Ну… я… раз вы так считаете…

— Прекрасно. — Мейси махнула рукой в сторону погруженного в сумерки сада. — Тогда пойдемте прогуляемся? Там вроде немного потеплело, и снег не очень сильный. Мне было бы весьма интересно ваше мнение по некоторым вопросам.

— Хорошо. — Ноэль Грант поставила чашку и тарелку; комплименты Мейси явно смягчили ее. — Я свистну собак, заодно и их выгуляю. Секундочку, только возьму шарф и перчатки. — Она посмотрела в окно. — Давайте выйдем через заднюю дверь, я подыщу вам резиновые сапоги и какой-нибудь старый дождевик — лишним не будет.

Ноэль отвела Мейси в чулан, где пахло мокрой псиной, резиновыми сапогами и застарелым трубочным табаком. Одевшись по погоде, Ноэль вынула из старого глиняного горшка две трости, отдала одну Мейси, и они вышли под легкий снежок.

— Надеюсь, он все-таки кончится. Иначе утром придется звать старого Дженкинса с лошадьми, чтобы расчистить дорогу. — Ноэль шагала рядом, почти не глядя на Мейси. — У человека в сарае стоит новехонький трактор, а он все гоняет своих тяжеловозов. «Идите в ногу со временем, Дженкинс, — не устаю я ему повторять, — а то прогадаете!»

Мейси, в свою очередь, старалась идти в ногу с Нолли. Они миновали пикап, который, судя по всему, использовался для поездок на собрания и к арендаторам.

— Бывает, что люди больше уверены в знакомых вещах и инструментах, поэтому на лошадях он может выполнить работу лучше, чем на тракторе.

— Пф-ф! Ну вот завтра утром и посмотрим.

Тропа впереди едва просматривалась за летящим снегом, и Мейси поняла, что если она хочет, чтобы ее «эм-джи» с низкой посадкой добралась до главной дороги из Челстона, надо поторопиться.

— Миссис Грант…

— Зовите меня Нолли, как остальные. У нас тут, в Бассингтон-плейс, все по-простому.

— Нолли, не могли бы вы рассказать мне о брате, о Нике, со своей точки зрения? Мне хочется узнать о нем побольше, а ведь вы, наверное, разбирались в его характере лучше, чем другие, учитывая, что ваш муж служил с ним во время войны.

Мейси искоса взглянула на спутницу. Нолли сжала губы так плотно, что у рта залегли складки. Лоб, закрытый шляпой, тоже скорее всего был нахмурен.

— Ник был не таким легкомысленным, как Джорджи. Конечно, они близнецы, но Ник всегда отличался здравым смыслом. — Она помолчала пару секунд и пояснила: — Конечно, вы интересуетесь Ником, но если начинать с самого начала, придется говорить об обоих, поскольку Ник и Джорджи всегда были рядом, и хотя каждый — совершенно отдельная личность, у них было много общего, и люди привыкли обсуждать их одновременно.

— Понимаю.

— Джорджи всегда была — да и осталась — этаким блуждающим огоньком. Каждые пять секунд новая идея, вроде нынешней, с наймом частного сыщика, — не в обиду вам будет сказано. — Ноэль повернулась, и оказалось, что лоб ее действительно нахмурен. — Разумеется, война ее здорово притушила — нет, сама мысль о том, чтобы делать то, что она делала, была прекрасной, но Джорджи откусила больше, чем смогла проглотить. Пришлось ей немного втянуть голову в плечи, и неудивительно — угодить в центр такого кошмара! Не поймите меня превратно, я очень уважаю сестру за ее поступок, однако… Впрочем, вы спрашивали о Нике.

Она задержалась, перешагивая упавшую ветку, и позволила Мейси пройти немного вперед, потом догнала ее, и они снова двинулись по тропе рядом.

— Ник перенял эмоциональность Эмси, ее впечатлительность, но все это смягчалось чем-то унаследованным им от отца, какой-то основательностью, что ли. Разумеется, вся моя семья — художники, богема, но у Пирса больше… Господи, как же это назвать-то?

— Практичности? — подсказала Мейси.

— Точно! Пирс, может, и творческий человек, однако практичности не лишен. К примеру, делает мебель — и для творчества простор, и дело серьезное. Теперь возьмите меня. На свой счет я иллюзий не питаю, я — сама практичность, ни единой творческой жилки. В Нике же, как я сказала, было и то и другое. Он всегда ловил ветер всеми парусами, даже в детстве.

— Как Джорджина?

— Нет, иначе. Джорджина не задумывается о том, кого она может обидеть, в то время как Ник был более избирательным. Он пытался встряхнуть людей — определенный тип людей, — заставить их отказаться от иллюзий. Джорджина пуляла бесцельно, Ник всегда имел перед собой мишень. Не думайте ничего дурного, я его обожала. Просто мне кажется… даже не знаю… некоторых спящих собак лучше не будить, вот и все.

— Это вы насчет войны?

— В первую очередь — да. — Нолли поглядела вверх, на небо, потом на землю, покрытую тонким, нежным слоем снега. — Скоро пора будет поворачивать. Темнеет, снег зарядил на всю ночь. Вернемся — включим радио, послушаем прогноз погоды.

Некоторое время они шли, разговаривая о многочисленных обязанностях Нолли, о ее планах по развитию Бассингтон-плейс и прилегающих земель. Поместье было обширным, они шагали довольно долго, прежде чем показалась первая соседская ферма. Хотя многое скрывал снег, Мейси разглядела луга и рощи, где, наверное, весной цвели примулы, колокольчики и вездесущие белые лесные анемоны. Неподалеку вилась река, впадавшая, по-видимому, в Ротер, текущий дальше через болота.

На обратной дороге Мейси продолжила расспросы.

— Так что там про войну?

— Ник записался в армию в первые же дни, да еще и сагитировал друзей-художников, даже того, который не подходил по возрасту, как же его… — Нолли подняла воротник. — Кортман, вот как, Алекс Кортман. Однако всех их распихали в разные полки, в зависимости от подготовки, так что это было скорее неожиданностью, когда Годфри и Ник обнаружили, что будут служить вместе.

— Мне очень жаль, что вы потеряли мужа.

— Никого я не теряла! — сердито тряхнула головой Нолли Грант. — Его убили. И похоронили во Франции, так что я прекрасно знаю, где он. Мой муж погиб как герой, на поле боя, сражаясь за свою страну, и я горжусь этим! Давайте уже называть вещи своими именами без всяких там «пропал». Я сыта по горло подобными танцами вокруг правды. Людей убивают, они не теряются и не пропадают неизвестно куда!

— Я так понимаю, Ник был рядом с вашим мужем, когда его убили?

— Ника ранили вскоре после смерти Годфри. Я получила телеграмму о том, что стала вдовой, и мне тут же пришлось ухаживать за братом, которого отправили домой лечиться. Некогда было страдать. Живи и думай о живых, так я считаю.

— Разумеется, — согласилась Мейси и спросила, осторожно подбирая слова: — Нолли, а вы одобряли Ника?

Та лишь вздохнула, глядя на булыжники под ногами.

— Какая разница: одобряла, не одобряла? У нас в семье каждый делает что хочет и когда хочет, без оглядки на других. Если мне не дадут осуществить планы по переделке поместья, мы все окажемся на пороге ночлежки! — Она помолчала. — Утрирую, разумеется, но кроме меня никто не соображает, сколько стоит содержать такую усадьбу, как не позволить арендаторам сесть тебе на шею… Одно время мне очень помогал Годфри — пока он не ушел на войну, мы делали все вместе. Потом я пыталась привлечь сюда людей, посетителей. Но кто станет приезжать, если двое из Бассингтон-Хоупов — или даже трое, не стоит забывать про Гарри — постоянно, что называется, гладят тебя против шерсти? Итак, вы спрашиваете, одобряла ли я их? Нет, не одобряла. Они рвались изменить то, что лучше вообще не трогать. — Она взглянула Мейси прямо в глаза. — Неужто Джорджи и Ник всерьез верили, что смогут остановить войну своей болтовней и картинками? Идиотство, вот что это такое!.. Держите, снимайте сапоги.

Они разулись, сняли плащи, и Нолли выглянула в окно, пытаясь определить, что творится снаружи.

— Знаете, Мейси, я считаю, что сегодня вечером вам один путь — в комнату для гостей. Аллея, ведущая к главной дороге, совершенно засыпана снегом. Нужно перегнать вашу машину на задний двор и поставить под навес.

— Но я должна…

— Не спорьте, прошу вас. Мы никогда не позволяем гостям ехать в плохую погоду или после выпитой рюмки. А Пирс наверняка намерен поразить вас бузинным вином 1929 года!

— Нолли совершенно права, ехать в такую погоду в Челстон просто невозможно, а в другую сторону, в Тонбридж, еще хуже. Вам придется остаться, правда, Эмси, Пирс? — Джорджина переводила взгляд с отца на мать, в то время как ее сестра разливала по бокалам херес, принесенный миссис Гауэр.

— Ну хорошо, спасибо за гостеприимство, — уступила Мейси. — Хотя мне придется попросить об одолжении — я оставила у отца сумку, надо позвонить ему, сказать, что сегодня не приеду, а то он забеспокоится.

— Разумеется, дорогая. Нолли, проводи Мейси к телефону. Будем надеяться, линия работает, а то всякое бывает. Кстати, как только вы ушли, явился Дженкинс и обещал завтра утром все расчистить. Сказал — это, мол, разве снег, просто пух, так что Джек и Бен легко с ним справятся.

— Не трактор?

— Нет, кони.

— Глупец! — в сердцах бросила Нолли и повела Мейси в вестибюль, к телефону.

Уверив отца в том, что она в безопасности и у друзей, Мейси переставила «эм-джи» на свободное место в конюшне, изначально построенной для пятнадцати лошадей. Теперь в ней жили четыре охотничьи собаки, а остальная часть конюшни использовалась как склад. Время от времени в ней появлялись лошади гостей, приглашенных Нолли Грант. Когда она вернулась в дом, Джорджина показала ей спальню.

— Камин разожгли, миссис Гауэр принесла вам свежие полотенца. Следующая дверь по коридору — ванная комната. Сразу прошу прощения — там все старое, придется повертеть ручки так и сяк, чтобы вода полилась. Я принесу ночную сорочку и платье — переодеться к ужину, только оно, наверное, будет немного велико. Нолли любит, чтобы все было как положено, меня это жутко бесит, но теперь домом правит именно она, ничего не поделаешь. Когда мы были маленькими, родители таких церемоний не разводили, и Нолли вечно стыдилась приглашать друзей. Позор! — Джорджина ухмыльнулась и махнула Мейси, выходя из комнаты. — Напитки будут через полчаса, потом ужин. По-моему, жареная утка.

Мейси огляделась. Комната была обшита деревом, когда-то темно-коричневым и отполированным до сияющего блеска. Теперь дерево было выкрашено в разные цвета — шахматная доска из зеленых и желтых клеток с голубой каймой. В каждой из желтых клеток были схематично нарисованы бабочка, мошка или жучок на цветке. От каймы вверх, на потолок, тянулась золотистая паутина, центр которой приходился на проведенное не так давно электрическое освещение.

— В сетях у Бассингтон-Хоупов! — усмехнулась себе под нос Мейси, рассмотрев удивительное оформление гостевой.

Ванная, к ее облегчению, оказалась не в пример проще: белые стены, белая плитка на полу вокруг старинной ванны на львиных лапах. В одном углу темный дубовый стул, в другом такая же вешалка. Однако когда Мейси потянулась к кранам, чтобы открыть воду, она заметила, что оба предмета явно задуманы так, чтобы гармонировать с комнатой для гостей, где насекомыми были расшиты даже покрывало и подушечка на кресле. В ванной же на спинке стула красовалась резная бабочка, а по вешалке полз резной паук. Ожидая, пока нальется горячая вода, Мейси повернулась и заметила на двери стихи — простенькие, явно детские. Нет сомнений, комнаты оформляли Джорджина с Ником, мебель сделал Пирс, а покрывала и подушки вышила Эмма. Неужели каждая комната в доме — образец творчества Бассингтон-Хоупов? И как всю жизнь чувствовала себя бедная Нолли, выключенная из общего ритма жизни? Потому что следов ее деятельности Мейси так и не увидела.

Пирс показал себя настоящим джентльменом — ловко отставил локоть, чтобы Эмма взяла его под руку, проводил ее в столовую и отступил, пропуская дочерей и Мейси. Повел Эмму на ее конец стола, убедился, что ей удобно, подождал, пока сядут остальные женщины и только тогда занял свое место напротив жены. Эмма облачилась в бордовое бархатное платье, накинула на плечи черную шаль и зачесала волосы назад, ничем их, однако, не сколов.

— Итак, время папиных вин! — потянувшись за салфеткой, объявила Джорджина. — Чем мы облагородим сегодня утку, папа?

— Терновник прошлого года, — улыбнулся Пирс.

— Фруктовый вкус с дубовой ноткой, — кивнула Джорджина.

— Ерунда! — Нолли потянулась за бокалом, в который Гауэр, одетый на этот раз в парадное платье, уже налил кроваво-красное вино из графина. — Не вино, конечно, папа, а описание Джорджины: вечно у нее все в каких-то рюшечках.

— Девочки, хватит! Хотя бы при гостье не цепляйтесь друг к другу.

— Точно-точно, Эм! — Пирс нахмурил брови в притворном недовольстве и накрыл ладонями руки обеих дочерей. — Возможно, они выглядят как солидные дамы, Мейси, но до сих пор грызутся точно кошки!

— А когда тут бывал Ник…

Мейси переводила взгляд с Эммы на Пирса. Глава Бассингтон-плейс отпустил руки дочерей и покачал головой.

— Ох, милый, прости, я нечаянно. — Эмма явно расстроилась и ругала себя. — Зря я так — за общим столом, при гостье.

— Если позволите…

Пирс положил салфетку возле так и нетронутого бокала и вышел из комнаты. Нолли отодвинулась от стола, готовая рвануться следом за ним.

— Ноэль! — Полное имя дочери в устах Эммы заставило ее немедленно обернуться. — Дай отцу прийти в себя. Мы все горюем, и никто не знает, где нас застанет печаль. Пирс — отец, потерявший сына, и мы можем только догадываться, насколько ему плохо.

— Эмси права, Нолли. Вечно тебе кажется, что…

— Хватит, Джорджина, хватит! — Эмма улыбнулась Мейси. — Я слышала, вы хороший друг леди Роуэн Комптон? А знаете, что нас одновременно представляли ко двору?

Мейси улыбнулась хозяйке в ответ, подняла бокал за ножку и чуть отодвинулась, давая Гауэру возможность налить ей из супницы горохового супа.

— Надо же, какое совпадение! Она, наверное, была чистый ураган в молодые годы.

— Да уж! За это я ее и любила. Честно говоря, мы обе отнюдь не тянулись к такому времяпрепровождению, однако понимали, какая это честь — быть представленными ее величеству. Потом Роуэн уехала — вышла замуж за Джулиана Комптона. Все сочли их прекрасной парой. Моя мама говорит, ее мама боялась, что она выйдет за того странного человека, как же его? — Эмма нетерпеливо постучала по столу, припоминая.

— Морис Бланш? — предположила Мейси.

— Да, именно. Конечно, теперь он очень знаменит, правда?

Мейси кивнула.

— А я — слава небесам — повстречала художника, который видел мир так же, как я, и, к радости моих родителей, тоже обладал уважаемым именем.

— Рассказываешь, как тебе повезло, что заполучила меня, а, Эмма?

— Да, дорогой! — Глаза Эммы Бассингтон-Хоуп блеснули, когда муж вошел в комнату и вновь занял место за столом.

— Готов пуститься в путь по тропе воспоминаний, Пирс? — закатила глаза Нолли.

— И нет на свете путешествия прекрасней — если наша новая знакомая, конечно, не возражает.

— Разумеется, нет. И заодно похвалю вино — великолепное.

— Вина будет сколько хотите… Где там Гауэр? — снова вмешалась Нолли.

Еще два графина превосходного домашнего вина смягчили непростые нравы хозяев и превратили их в прекрасную компанию. К одиннадцати вечера перешли к сырам, Пирс по просьбе Эммы ослабил галстук, а сестры наконец-то перестали поддевать друг друга.

— Давайте расскажем Мейси про постановку! Помните, когда Ник чуть не утопил Гарри?

— Жаль, не продержал под водой подольше!

— Ну хватит, Нолли! — Джорджина шутливо хлопнула сестру по руке, и обе расхохотались.

— Нолли тогда было около шестнадцати, потому что Гарри было всего четыре, — повернулась Джорджина к Мейси.

— Не около шестнадцати, а ровно шестнадцать, дурочка! Это же был мой день рождения!

— Точно! — засмеялся Пирс. — Дата замечательная, и мы пригласили кого только можно. Ну какая девчонка может похвастаться тем, что на ее шестнадцатилетие пришли два члена парламента, три актера, целая куча поэтов и писателей и не знаю уже сколько художников?

— И ни одного ровесника, — хихикнула Нолли, и Мейси подумала, что она, когда смеется, становится очень похожа на сестру.

— Мы решили устроить речную постановку! — подхватила Джорджина.

— Как это — речную? — не поняла Мейси.

— А вот так, поставить спектакль прямо на реке! Серьезно, пришлось подбирать пьесу, которую можно было играть, сидя в лодках, поэтому мы остановились на постановке из жизни викингов.

— Жалко, что тогда мы были не знакомы с этим твоим Стигом.

— Нолли, — предостерег Пирс, опасаясь, что Джорджина рассердится, но та только махнула рукой, словно отгоняя муху.

— И вот мы плывем, разодетые в пух и прах, актеры с лодок выкрикивают высокопарные тексты и практически бьются в конвульсиях, делая выразительные жесты, и тут Ник, поддавшись всеобщему ажиотажу, решает внести в пьесу немного реализма. А Гарри, малыш Гарри, только что освоил флейту и был назначен придворным шутом — он всегда играл или шута, или собаку. — Джорджина едва говорила сквозь смех, подогретый, как подумалось Мейси, парой стаканчиков тернового вина.

— Ник хватает Гарри, — вступила Нолли с того места, на котором прервалась сестра, — и с криком: «За борт жалкого слугу!» швыряет его в воду! Гарри, разумеется, камнем идет ко дну, кругом все хохочут — пока с берега не раздается дикий крик Эммы, и только тут все вспоминают, что Гарри не умеет плавать!.. Идиотская выходка, что там говорить.

— Ник, конечно, тут же прыгнул за братом, — справившись с хохотом, подхватила Джорджина, — тем более что там было совсем неглубоко, и вытащил бедняжку, с которого ручьем лилась вода.

— И вот так они хулиганили все детство, представляете, Мейси? — с улыбкой сказал Пирс. — Некоторые шутки вроде этой заставили нас понервничать, зато теперь есть что вспомнить.

Мейси согласно наклонила голову, хоть вряд ли бедный Гарри так уж рад, что теперь ему есть что вспомнить.

— Гарри вопил, как резаный, — словно отвечая на мысли Мейси, продолжила Джорджина. — «Я тебя ненавижу! Ненавижу! Вот вырасту — получишь у меня!», а Ник, разумеется, начал дразниться: «Да-да-да, Грозный Гарри и его храбрые полки!»

Смех постепенно затих, и Эмма предложила выпить кофе в гостиной, где уже горел камин. В тепле все разомлели, хозяйка достала альбомы с фотографиями и подробно рассказывала, что запечатлено на каждой из них. Вскоре, однако, вино, вызвавшее такое веселье час назад, погрузило всех в сонливость.

Мейси вернулась в свою комнату, там тоже горел разожженный Гауэром камин, было тепло и уютно. В кровати лежала бутылка с горячей водой, рядом — запасное одеяло. Мейси переоделась в принесенную Джорджиной ночную рубашку и нырнула в постель. Прежде чем выключить лампу, она откинулась на подушки и некоторое время рассматривала золотую паутину на потолке. Бассингтон-Хоупы оказались столь же пьянящими, сколь и вино Пирса, хотя за ужином она сделала всего несколько глотков. Мейси согрели их задушевные разговоры, очарование семейных воспоминаний и фотографий. Однако не поддалась ли она первому впечатлению, не среагировала ли на внешнее — яркое и блестящее? И если так, не заморочило ли это семейство ей голову, не пропустила ли она чего-то важного, о чем обычно предупреждала ее интуиция?

Ник тут явно был любимчиком. А между Нолли и Джорджиной, несмотря на их несхожесть и вечные споры, царит взаимное уважение, словно каждая принимает во внимание заслуги другой. Хотя Ноэль считает, что сестра неоправданно рискует, и откровенно недовольна ее образом жизни, она гордится ее журналистскими успехами. Джорджина, со своей стороны, не одобряет командирских замашек сестры, ее высокомерия даже по отношению к родителям, но глубоко сочувствует ей как женщине, в ранней молодости потерявшей горячо любимого мужа. Джорджина тоже не замужем, и ей понятны желания Нолли обустроить свою жизнь иным способом, добиться уважения и финансовой независимости.

Нолли нисколько не скрывала от Мейси амбициозных планов по развитию поместья, в том числе уверенности в том, что надо пустить наследие Ника на поправку денежных дел и потратить вырученное на ремонт и другие нужды, на которые вечно не хватало денег от сданных в аренду ферм и продажи урожая. Совершенно ясно, что и Ника, и Джорджину она считала чересчур беспокойными, а на Гарри вообще махнула рукой. «Музыкант — что вы хотите!»

По мере того как Мейси восстанавливала их беседу — вспоминала, как Ноэль двигалась, рассказывая о чем-то, как ждала, когда Мейси сформулирует вопрос, — ей все более странным казалось, что старшую из детей, ту самую, что пыталась в весьма стесненных обстоятельствах управлять родовым гнездом Бассингтон-Хоупов, гораздо более мудрую и зрелую женщину, чем ее мать, ни разу не пригласили побеседовать с человеком, обнаружившим тело Ника, а сама она держалась подальше от галереи и даже отказалась от поездки в Лондон для прощания с братом. Пока старшая сестра предавалась воспоминаниям об одной из выставок, Джорджина, будучи под действием спиртного, привалилась к Мейси все на той же самой кушетке и шепнула: «Она даже в морг не пришла».

Нет, с Нолли все не так просто, не стоит сбрасывать ее со счетов, так же, впрочем, как и любого из Бассингтон-Хоупов, включая Джорджину. А есть ведь еще и Гарри. Что там сказал про него отец, разглядывая фото детей, сделанное летом 1914-го, и по очереди указывая пальцем на Ноэль, Джорджину, Николаса и Гарри, которому тогда было около двенадцати — лет на десять меньше, чем близнецам и почти вдвое меньше, чем Нолли? «А вот и наш замыкающий, Гарри. Всегда последний, всегда в конце».

Поглубже зарывшись под одеяло, Мейси про себя повторила последние слова, прежде чем ее свалил сон: «Всегда последний, всегда в конце».

Глава 8

Утренняя оттепель совместно с усилиями моторизованного фермера и его лошадей расчистила дорогу из Бассингтон-плейс часам к одиннадцати, и в полдень Мейси и Джорджина, напросившаяся к ней в машину, тронулись в обратный путь. Не спеша они добрались до Челстона. По дороге непринужденно болтали, хотя в моменты пауз Мейси ловила себя на том, что в присутствии Джорджины чувствует себя несколько неловко, словно возвращаясь в тот день, когда та впервые появилась на Фицрой-сквер. Тогда Мейси прогнала странное чувство, теперь, однако, оно усилилось, и избавиться от него оказалось не так-то просто. Наряду с уважением к смелости Джорджины и сочувствием к ее горю Мейси испытывала какое-то странное недовольство. И вдруг на въезде в Челстон в голову ей пришло верное слово — пришло так внезапно, что она чуть не выпалила его вслух. Сомнение. Ее доверие к Джорджине что-то подтачивало, хотя Мейси пока не могла определить до конца, в чем сомневается: в собственных способностях, в отношениях с клиенткой и всей ее семьей или в деле как таковом. Она пожалела, что нельзя прямо сейчас остаться в одиночестве, чтобы все обдумать и найти источник неприятных ощущений.

— Ну и домина у вас, Мейси! А я-то думала, у нас Бассингтон-плейс большой! А вы и молчали! — громко восклицала Джорджина.

— Мы едем не в главный дом. Отец живет в коттедже грума. — Мейси свернула влево, миновала Доуэр-Хаус, где проживал Морис Бланш, и подъехала к небольшому домику отца. — Я на минутку.

— Ну уж нет, я не останусь тут на таком морозе! Пойдемте, вы ведь познакомились с моей семьей, теперь моя очередь!

Джорджина распахнула пассажирскую дверь и почти бегом бросилась к дому, на ходу потирая озябшие руки.

Прежде чем Мейси успела сделать хоть шаг, из дома появился Фрэнки Доббс, который вышел встречать дочь, но вместо этого столкнулся нос к носу с Джорджиной Бассингтон-Хоуп. У Мейси вспыхнули щеки. Всего лишь в третий раз со дня смерти матери она привезла домой человека, которого могла бы представить как друга. В первый раз, во время войны, это был Саймон, потом, в прошлом году, Эндрю, а теперь…

— Папа, это… — Мейси хлопнула дверью машины.

— Джорджина Бассингтон-Хоуп. Страшно рада познакомиться, мистер Доббс.

Немного ошарашенный, Фрэнки, однако, быстро пришел в себя и поприветствовал гостью.

— Рад видеть, мисс. — Он широко улыбнулся Мейси и обнял ее, когда она потянулась, чтобы поцеловать его в щеку. — Заходите скорее, сегодня холодно.

Войдя в комнату, Фрэнки подвинул к камину еще одно кресло.

— Что ж ты не сказала, что будешь с подругой? Купил бы к чаю чего-нибудь вкусненького.

— Мы и сами не знали, что будем вдвоем. Нас засыпало снегом, а то бы я уехала еще вчера.

— Я поставлю чайник.

— Не нужно, мы ненадолго. Я только…

— Ерунда! — Джорджина скинула пальто и шарф, повесила их на ручку кресла и встала спиной к камину. — Чашка чаю — то, что нужно перед долгой дорогой. Помочь?

Мейси снова покраснела, возмущенная бесцеремонностью Джорджины — сперва чуть ли не ворвалась в дом, теперь творит здесь что хочет.

— Спасибо, я сама.

Пока Мейси хлопотала на кухне, из комнаты доносился смех, который раздражал ее до такой степени, что она буквально швыряла на поднос чашки и блюдца, не заботясь о том, что они могут разбиться. Разумеется, она понимала, что ведет себя по-детски, и со стороны ее поведение могло показаться негостеприимным, но когда Мейси слышала, как Джорджина расспрашивает отца то об одном, то о другом, как этот обычно немногословный человек захвачен беседой, ей хотелось ворваться в комнату и прервать их. «Почему я так разозлилась?» Неужто она ревнует отца к Джорджине, к ее яркой, необычной семье, к легкости, с которой та прикинулась желанной гостьей?.. Сняв с плиты тяжелый чайник, Мейси залила кипятком заварку и, отшатнувшись от струи пара, поняла, что хочет защитить отца, хочет прекратить разговор, пока он не коснулся подробностей их личной жизни. Она накрыла заварочный чайник крышкой и помедлила. «Я ей не доверяю». Да, именно. Вот он, источник всех сомнений.

Позволив себе расслабиться в Бассингтон-плейс, Мейси дала Джорджине возможность использовать их знакомство, перейти границы, представиться отцу близкой подругой дочери — чего на самом деле не было, да и быть не могло.

Мейси взяла поднос и, пригнувшись, чтобы не удариться о низкую притолоку, вернулась в гостиную, полная решимости взять ситуацию в свои руки.

Настоять на отъезде ей удалось только через полчаса, упирая на то, что на дорогах в такую погоду очень непросто. Фрэнки накинул тяжелую шерстяную куртку и вышел их проводить. Доехав до поворота, она по привычке посмотрела влево, прежде чем свернуть направо, и увидела леди Роуэн, выгуливавшую по заснеженной лужайке трех собачек на поводках. Та помахала Мейси тросточкой.

— Кто это? — спросила Джорджина.

— Леди Роуэн Комптон. Пожалуйста, посидите тут, Джорджина, я только поздороваюсь.

Джорджина открыла было рот, но Мейси уже выскочила из машины, захлопнула за собой дверь и почти бегом бросилась к бывшей хозяйке.

— Как я рада тебя видеть, Мейси! Почему же ты не сказала, что заедешь в Челстон? Тебя так давно не было! Посидели бы, поболтали о том о сем.

— Я буквально на бегу, леди Роуэн! Заехала за вещами. Пришлось заночевать у знакомых — дороги засыпало снегом, поэтому я не добралась до отца вчера вечером. А сейчас тороплюсь в Лондон.

Леди Роуэн кинула взгляд в сторону автомобиля.

— Там, в машине, твой друг, доктор?

Мейси покачала головой:

— Нет, это та самая приятельница, у которой я вчера останавливалась, Джорджина Бассингтон-Хоуп.

— Бассингтон-Хоуп? — Выражение лица хозяйки заметно изменилось, она напряженно выпрямилась. — Не дочь ли Эммы и Пирса Бассингтон-Хоупов?

— Да, именно.

— Вот не ожидала.

— А почему? Что-то не так?

— Нет-нет, все в порядке, — улыбнулась леди Роуэн. — Ладно, не буду тебя задерживать. День, похоже, выдался славный — солнце и снег. Дороги уже почистили, так что вы легко доберетесь до города.

Собаки загавкали и стали дергать поводки в сторону коттеджа грума, заметив Фрэнки, который вечно баловал их лакомыми кусочками.

— О Боже, только я обрадовалась, что они научились себя вести!.. Всего хорошего, Мейси!

Мейси попрощалась, вернулась к машине и завела мотор. Оглянувшись, перед тем как повернуть на Тонбридж-роуд, она увидела, что отец и леди Роуэн смотрят ей вслед. Фрэнки махал рукой, леди Роуэн — нет, и даже отсюда было заметно, как она хмурится.

Вернувшись домой, Мейси с удовольствием обнаружила, что батареи теплые. Это хоть как-то оправдывало расходы на центральное отопление и позволяло не включать газ. Хорошо, что строители не поставили в квартиры модные, но страшно дорогие электрокамины.

Мейси села в кресло, поджав ноги, положила на колени блокнот и добавила несколько пометок. Пока ничто не убедило ее, что Ник Бассингтон-Хоуп пал жертвой чьего-то злого умысла. Однако если предположить, что нападение все-таки было? Возможно, это даст новый толчок ее мыслям и действиям? Что ж, тогда нужно подумать об уликах, мотиве и убийце. Сперва она не собиралась двигаться в эту сторону, так как метод, основанный на допущениях, мог привести к неверным выводам, заставить видеть ключ к разгадке в самых невинных деталях, считать подозрительным любое вскользь брошенное слово. Такое часто происходит в полиции, особенно когда начальство давит и требует поскорее арестовать подозреваемых. Хотя ее способ обычно требовал больше времени, аккуратность и тщательность подкрепляли доверие к результатам. Однако сейчас она позволила себе попробовать альтернативный метод.

Закрыв глаза, Мейси представила себе галерею и работающего на лесах художника, который вбивает крюки для огромного триптиха. Огромного ли? Студия в его доме-вагоне могла бы вместить полотно максимум восьми футов высотой, если вешать его так, чтобы удобно было работать. Она вспомнила стену, где должен был висеть триптих — что ж, подходяще, как раз около восьми, и четыре-пять футов шириной. А теперь боковые панели. Все считают, что пропавшая картина состоит из трех частей, а если их больше? Меняет ли это что-нибудь? Она попыталась вспомнить стену в мельчайших подробностях, стараясь понять, какие именно приготовления делал Ник. Отметки на штукатурке, там, где были вбиты крюки, могли подсказать количество панелей, хотя гвозди и шурупы, которыми крепились леса, тоже оставили следы, заметные, несмотря на последующий ремонт.

Часы на камине пробили шесть. Пора собираться в гости к Джорджине. Мейси знала, что будет некомфортно себя чувствовать — и не только из-за подозрений, одолевавших ее в течение дня. Одна мысль о вечеринке вызвала в памяти воспоминания о Гертоне, куда она вернулась после войны продолжать учебу. Время от времени ее и других девушек приглашали на вечеринки студенты, также возобновившие учебу после армии, или более молодые, поступившие позже. Казалось, все танцуют до упаду, стремясь скорее забыть страшное прошлое. А Мейси обычно пару часов подпирала стенку, потягивая напитки, прежде чем тихонько уйти, даже не попрощавшись с хозяевами. Ей понравилось лишь на одной вечеринке, где она позволила себе сбросить привычную броню самозащиты, и было это в самом начале войны.

Подруга Присцилла позвала Мейси к родителям капитана Саймона Линча, который решил таким образом попрощаться с семьей, прежде чем отбыть во Францию. Воспоминания рождали сладкую горечь. С тех пор, несмотря на годы, отмеченные учебными и профессиональными заслугами, она так и не научилась свободно чувствовать себя на многолюдных мероприятиях.

Мейси надела черное платье, длинный, до колен, голубой кашемировый кардиган и подходящее к нему по цвету меховое боа, подаренное ей Присциллой в прошлом году. Расчесала волосы, подрумянила щеки, подкрасила губы. Положила в карман часы, достала из гардеробной в спальне темно-синее пальто, нашла черную сумочку, сунула ноги в стоящие у двери черные туфли.

Мейси никак не могла сообразить, когда удобнее приехать на вечеринку; согласно приглашению, та начиналась в семь, а в девять должны были подать легкий ужин. Ей не хотелось быть первой, но и опаздывать так, чтобы упустить гостей, с которыми следовало бы поговорить, тоже не стоило.

Оказалось, что по набережной Виктории передвигаться можно исключительно ползком — таким густым был охристый смог, окутавший автобусы, повозки, машины и пешеходов. Мейси припарковалась возле особняка из красного кирпича так, чтобы видеть людей, заходящих к Джорджине, и дать себе время осмотреться. Даже в машине было очень холодно; она потуже затянула шарф и подышала на замерзшие пальцы.

Вот в автомобиле с шофером прибыла элегантная пара, женщина оказалась не в вечернем, а — к облегчению Мейси — в более коротком, коктейльном платье. Только по пути в Челси Мейси вдруг сообразила, что вечерний наряд куда уместнее — мысль столь же мудрая, сколь и бесполезная, так как его у нее попросту не было. Очередная машина со свистом подлетела к соседнему особняку, водитель, мигом сообразив, что подъехал не туда, лихо развернулся, завизжали тормоза, и автомобиль замер у нужного дома. Из него вылезли две женщины и мужчина, судя по всему, в легком подпитии; водитель крикнул им, что поищет место поудобнее, проехал еще футов пять, поставил машину и ушел, оставив фары включенными.

Мейси взяла сумку и уже собиралась выходить, когда на стоянку подъехали еще две машины. Из «инвикты» вышел Стрэттон и направился ко второй машине, из которой уже появился тот самый человек, который говорил с ним около кафе после встречи с Мейси. Они не пожали друг другу руки, из чего Мейси заключила, что встретились они раньше и приехали вместе. Хотя — внезапно поняла она — это могло значить и то, что им нет особого дела друг до друга. Следом за незнакомцем из машины появилась девушка в вечернем платье, мужчины заговорили с ней, она закивала. Мейси заподозрила, что это одна из набранных недавно женщин-полицейских, работающих в Скотленд-Ярде. Девушка направилась к дому Джорджины, мужчины разошлись по машинам и уехали. Когда они проезжали мимо, Мейси втянула голову в плечи, надеясь, что ее не заметят.

Она пропустила еще два автомобиля, оба с шоферами, высадившими гостей возле особняка. Затем откуда-то из тени и клубящегося смога вышел помахивающий тросточкой мужчина. Походка выдавала в нем молодого человека, весельчака, который, судя по всему, напевает себе под нос. Шляпы на нем не было, расстегнутое пальто открывало вечерний костюм и небрежно намотанное на шею кашне. Мейси предположила, что это Гарри Бассингтон-Хоуп. Когда он взбегал по ступеням к парадной двери, из темноты вынырнула еще одна машина — медленно, как крадущийся за жертвой хищник — и, подобно льву, который подолгу выслеживает добычу, не трогая ее, проехала мимо. Видимо, кто-то пока не торопится, лишь наблюдает и следит, не делая решающего прыжка. Пока не делая.

Несмотря на то что улица была плохо освещена, шофер загадочной машины, проезжая мимо, посмотрел прямо на «эм-джи». Мейси откинулась назад и вжалась в спинку кресла, постаравшись застыть, как камень. И в этот момент в окнах дома слева от нее вспыхнули лампы, ярко осветив профиль водителя. Мейси смотрела на него украдкой, искоса — и все-таки узнала в тот же миг.

— Мейси, как я рада вас видеть!

Джорджина взмахом руки отослала одного из официантов и подхватила гостью под руку с фамильярностью, которая несколько вывела ту из равновесия, хотя Мейси, конечно, понимала, что за последние десять лет правила этикета в кругах, где она сейчас вынуждена вращаться, сильно поменялись.

— Позвольте мне вас кое с кем познакомить.

Джорджина повернулась к другому официанту, взяла бокал шампанского, протянула Мейси и похлопала по плечу одного из гостей. Фамильное сходство оказалось очевидным, кроме того, это определенно был тот самый молодой человек с тросточкой, которого Мейси приметила на улице. Пальто он, конечно, снял, а вот кашне осталось.

— Гарри, познакомься с Мейси Доббс.

Гарри протянул руку.

— Польщен. Всегда рад встретиться с кем-нибудь из амазонок Джорджины.

— Амазонок?

— Ну да, современных женщин. Все из себя образованные, независимые, даже кавалеры у многих и те заграничные. А мужчины пускай подвинутся, так?

— Не заставляй меня жалеть, что позвала тебя, Гарри. — Джорджина покачала головой и повела Мейси к трем мужчинам у камина. — Сейчас я познакомлю вас со старыми друзьями Ника. Жаль, что вы разминулись с Дунканом и Квентином в Дандженессе — они только что оттуда. А Алекс, как всегда, напросился ночевать! — Подойдя поближе, Джорджина окликнула: — Джентльмены! Позвольте представить вам мою старую подругу по Гертону, мисс Мейси Доббс. Мейси, перед вами Алекс Кортман, Дункан Хейвуд и Квентин Трейнер. — Джорджина оглядела комнату и тут же нашла повод отойти. — Прошу прощения, приехали Сэндлингсы.

Мужчины проводили ее взглядом. Мейси заговорила первой:

— Судя по всему, все вы давно знакомы?

Дункан шагнул к каминной полке, чтобы затушить в серебряной пепельнице недокуренную сигарету. Он был ниже друзей, гибкий, двигался быстро и точно. Резкие черты лица, небольшой нос, светлые, зачесанные назад волосы, маленькие мышиные глазки. Да и весь он напомнил Мейси мышь-полевку. Он уже открыл было рот, чтобы ей ответить, но Алекс успел первым:

— Да, встретились еще до войны, в Слейде. Дункан, Квентин, Ник и я. — Перечисляя друзей, Алекс кивнул на каждого из них, а при упоминании Ника опустил глаза. — Когда в армии обнаружили, что я еще не дорос до того, чтобы служить — рвался присоединиться к соотечественникам в схватке с врагом, но был отослан домой по требованию мамы, которой не терпелось хорошенько надрать мне уши, — меня взяли на работу в министерство. Ник после ранения оказался там же, мы придумывали рисунки для поднятия боевого духа, потому что к середине войны многие здорово скисли. Потом Ника опять послали на передовую, на этот раз с кистью вместо штыка.

— Понятно.

Алекс расписывал военную пору почти вдохновенно, и неудивительно, с такой-то романтической внешностью: темные волосы растрепались в художественном беспорядке, как у поэта или актера — Лесли Говарда, к примеру. Из трех друзей он был самым высоким, сохранив какую-то юношескую долговязость. Зубы сверкали, глаза щурились при улыбке. Квентин — коренастый, среднего роста, со светло-русой шевелюрой и глубоко посаженными глазами в тяжелых веках, держался в стороне от остальных, посматривая на гостей или просто глядя себе под ноги. Мейси почудилось, что он ее будто бы побаивается.

— …в общем, это надо было видеть: мы, свеженькие новобранцы, колонной топаем по Лондону, — вещал Алекс, описывая первые дни после призыва. — Следом за полковым оркестром по Истон-роуд, мимо стадиона «Лордз», по Финчли-роуд и в парк Хэмпстед-Хит. Все продавщицы, конечно, в восторге, кидают нам сладости и сигареты — а мы и рады!

— Как вечно повторял Ник, — подал голос Дункан, — самыми страшными и неодолимыми врагами, с которыми нам пришлось столкнуться, стали крысы и грязь.

— А помнишь, как Ник заставил всех петь? — обратился Алекс к Квентину, поглядывая на Дункана и Мейси. — Скорее всего ему хотелось поучаствовать в концерте новобранцев 1915-го, но к тому времени мы уже были в разных местах.

Он откашлялся и запел про бравых ребят, всегда готовых защитить королеву и отечество.

Стоявшие неподалеку гости обернулись и зааплодировали, требуя продолжения, однако Алекс покачал головой и раскланялся.

— Больше ничего не помню, — признался он Мейси. — А про королеву там, потому что «полк художников» был создан во времена Виктории.

— И разумеется, — неожиданно жестко добавил Квентин, — мы ни к чему не были готовы. Особенно к тому, что творилось во Франции.

Возникла неловкая пауза. По счастью, положение спас официант с подносом, полным шампанского.

— Сюда, сюда! — Алекс передал бокалы друзьям, Мейси приподняла свой, показывая, что он еще наполовину полон.

— А теперь вы все живете в Дандженессе?

— Да нет, похоже, переезжаем, а, ребята? — Алекс не дождался ответа. — Дункан недавно женился на одной очень терпеливой девушке и переехал в идиллический коттедж в Хите. А Квентин только собирается. — Алекс подался к Мейси и закончил комическим шепотом: — К трижды разведенной прекрасной даме, в Мейфэр.

— Хватит, Алекс, — довольно резко оборвал его Квентин.

Начали обсуждать лондонское жилье, а Мейси задумалась, как бы ей побеседовать с каждым из друзей по отдельности, чувствуя, что здесь, на вечеринке, серьезного разговора не выйдет. Достаточно и того, что их представили друг другу, теперь она может, пользуясь знакомством, встретиться с ними еще раз в течение ближайших нескольких дней.

Вскоре Мейси, извинившись, отошла — якобы поздороваться со старой приятельницей, которую увидела только что, вон там, в углу.

По наступившей за спиной тишине она поняла, что друзья ждут, когда она отойдет подальше, чтобы обсудить новое знакомство.

— Добрый вечер, мы ведь встречались? По-моему, на скачках, в прошлом году.

— Э-э… да. Думаю, да. И скорее всего действительно на скачках.

— Если не ошибаюсь, вы правили лошадью по имени Убойный Отдел, — улыбнулась Мейси.

— Господи! — Девушка подавилась тарталеткой, закашлялась и затрясла головой.

— Не пугайтесь, я вас не выдам, просто в следующий раз не стоит прикидываться, что познакомились с кем-то в том месте, которое не посещаете. Лучше признайтесь, что не помните, и начните разговор с чистого листа. Откровенная ложь быстро выдаст вас, разве что вы очень умны.

— Кто вы?

Мейси улыбнулась так, словно действительно болтала со старой подругой.

— Мейси Доббс.

— О Боже!

— По крайней мере вы знаете, что я друг, а не противник. Работаете на Стрэттона?

Девушка кивнула.

— Я… я не имею права открывать подробности. И вообще мне пора идти.

— Не торопитесь, а то потеряете место или закончите свои дни машинисткой. Скажите-ка, за кем вы следите? Хозяйка знает, кто вы?

— Нет. Я вошла и тут же спряталась за одного из вон тех здоровяков.

— Дальше.

— Меня прислал Стрэттон, — вздохнула девушка. — И Вэнс из «летучего отряда».

— А за кем следите?

— За Гарри Бассингтон-Хоупом.

— Для чего?

— Не знаю. Я просто должна доложить, во сколько он пришел, во сколько ушел, с кем говорил. Как приехал, как уехал — на такси или нет.

— А как же вы собирались выяснять насчет такси, если появились тут раньше Гарри?

— Спросить у него самого.

— Спросили?

— Нет.

— Как вас зовут?

— Дорис Уоттс.

— Прекрасно, Дорис, я вам помогу. Гарри явился пешком, с дальнего конца улицы. Судя по всему, приехал на метро из дома или откуда-то еще — хотя вряд ли от вас ожидают таких деталей. Сейчас он напивается и беседует с каждым, кто пожелает, так что самое время подойти и представиться.

— Вы скажете Стрэттону, что видели меня?

Мейси нашла глазами Джорджину.

— Я скажу ему, что вы вели себя безупречно, и я поняла, что вы из полиции, только потому, что случайно видела, как вас высадили из машины — откровенный непрофессионализм с его стороны.

Дорис Уоттс хотела сказать что-то еще, но в это время у двери возникло волнение. С приходом нового гостя шум начал стихать. Люди расступались, давая дорогу хозяйке, которая подвела его к группе у окна. Мейси почувствовала какой-то пронизывающий холод.

— О Господи, смотрите, кто там! — Дорис дотронулась до ее руки.

Но Мейси и сама обернулась — полюбопытствовать, что за гость заставил целое море окружающих расступиться, а ее саму заледенеть до костей.

— Мосли, — прошептала она.

— Так это и вправду он? Непременно доложу Стрэттону, что хозяйка знает Мосли!

Как только гость заговорил, к нему начали стягиваться слушатели. По мере того как аудитория росла, тихий поначалу разговор превратился в настоящее выступление. Мейси тоже потянуло в гущу народа — не для того, чтобы послушать, а чтобы посмотреть, какое впечатление один человек способен произвести на целую толпу — потому что теперь вокруг него собрались все гости, за исключением Алекса, Дункана и Квентина, которые демонстративно отошли в сторону, бросая на говорящего хмурые взгляды.

Освальд Мосли, прекрасный оратор и бывший представитель партии лейбористов в парламенте, обладал почти гипнотическим обаянием. Черные волосы оттеняли его горящие темные глаза; он напоминал кобру, зачаровавшую невинную жертву.

— Новая партия поведет нас по новому пути, друзья мои! Не станет безработицы, которую лишь увеличила политика лейбористов. Мы установим новые, крепкие связи с бывшими противниками, и никогда больше наши солдаты не будут погибать на чужой земле, стараясь защитить свою. Мы отстроим страну и защитим границы! И пойдем вперед, чтобы занять подобающее нам место — предводителей нового мира!

Аплодисменты, крики «Ура!», женщины и мужчины выстроились в очередь, чтобы пожать руку харизматичному политику, словно Мидасу, оделяющему их бесчисленным богатством. Мейси решила, что ей пора, однако на полдороге к двери ее перехватил Алекс Кортман, который подошел к официанту за очередным бокалом шампанского.

— Мисс Доббс! Не могу поверить, что вы уже уходите, ведь сейчас начнутся танцы!

Словно по его сигналу тихий музыкальный фон сменился оглушающим регтаймом.

— Видите, как здорово!

Алекс выхватил из рук Мейси бокал, поставил его на поднос рядом со своим и повел девушку в центр комнаты, где остальные уже отплясывали в такт музыке.

— Только один танец — перед уходом!

— Нет-нет, я…

Но прежде чем Мейси успела подобрать слова для отказа, ее захватило всеобщее веселье. И хотя она давала себе слово больше не танцевать, ноги сами поймали ритм, тело повторило движения окружающих, и Мейси слилась с потоком танцоров. Кортман одной рукой обхватил ее за талию, другой взял за правую руку, и они закачались туда-обратно в ритме регтайма. Мейси рассмеялась, когда наступила партнеру на ногу и он скорчил уморительную гримасу, притворяясь, что ему ужасно больно. Она отбросила утренние тревоги, позволила музыке поднять ей настроение и согреть душу.

Протанцевав еще два танца, Мейси знаками показала Алексу, что теперь ей действительно пора. Он прижал руку к сердцу и отвесил театральный поклон. Улыбаясь, Мейси сошла с импровизированного танцпола, а ее партнер тем временем подхватил перепуганную Дорис Уоттс. Музыка грянула еще громче.

Все еще улыбаясь, Мейси двинулась разыскивать хозяйку, чтобы попрощаться. В вестибюле было пусто и гулко, Мейси завернула за угол и услышала возбужденные голоса из комнаты неподалеку. Она заглядывала туда, когда вошла в дом, и увидела заставленную книгами берлогу журналиста. Теперь оттуда слышалась перебранка Джорджины и ее младшего брата.

— Ради Бога, Джорджи, вечно ты делаешь из мухи слона! С каждым днем ты все больше походишь на Нолли!

— Если вопрос о том, что ты вытворяешь, делает меня похожей на Нолли, — пусть. Думаешь, я печатаю деньги, чтобы оплачивать твои долги?

— Брось! Только и знаешь, что фыркать, а тут, между прочим, вопрос жизни и смерти.

— Не драматизируй. — Мейси услышала шорох бумаг. — Держи. Это все, чем я могу тебе помочь.

Наступила пауза, затем Гарри проговорил:

— Ник мог душу из меня вытрясти, зато после выволочки карман ощутимо тяжелел.

— Что ж, я — не Ник. И между прочим, скажи спасибо.

Приоткрытая дверь отворилась настежь, и Мейси отступила подальше, чтобы никто не догадался, что она подслушала разговор. Хлопнула входная дверь, закрывшись за Гарри, который даже не попрощался с сестрой.

— Джорджина, мне пора, я…

— Уже?

Джорджина выглядела уставшей, но, как воспитанная хозяйка, сделала вид, что расстроена ранним уходом гостьи. Через плечо Мейси она улыбнулась очередному пришедшему:

— Минуту, Малькольм! — и снова Мейси: — Надеюсь, вы хорошо провели время, дорогая.

— Да, конечно, — кивнула Мейси. — Кстати, я очень удивилась, увидев здесь сэра Освальда Мосли. Вы его знаете?

— Как вам сказать? Каждый, кто хоть что-нибудь собой представляет, знает Освальда. Будущий премьер, ничего не поделаешь.

— И что вы о нем думаете?

— Блестящий политик, на редкость интересный человек. Мне очень повезло, что он сегодня пришел. Любой рад заполучить такого гостя. — Джорджина пожала плечами, как будто другого ответа и быть не могло.

Мейси снова кивнула и поменяла тему:

— А я была бы рада видеть вас у себя завтра утром, желательно пораньше. У меня к вам несколько вопросов, да и некоторые аспекты дела надо обсудить.

— Как скажете. Хотя надеюсь, что это будет не слишком рано. В десять устроит?

— Вполне. Сможете прийти ко мне в контору?

— Конечно. В десять, у вас в кабинете.

— Что ж, спасибо за приглашение на вечер, — улыбнулась Мейси.

Джорджина подалась к ней, на миг прижалась щекой к щеке и быстро огляделась, чтобы удостовериться, что они одни.

— Я рада, что вы пришли. Знаю, со стороны это, наверное, выглядит бессердечным — устраивать прием, когда у тебя только что погиб близкий человек, но…

— Не стоит, Джорджина, вам не в чем оправдываться. Я все понимаю. — Мейси положила руку Джорджине на плечо. — Жизнь продолжается, так и должно быть. Уверена, Ник был бы не против — вечер получился очень приятным, я, к примеру, прекрасно отдохнула.

Джорджина кивнула, еще раз уверила Мейси, что будет у нее завтра в десять, и знаком показала дворецкому, что гостья уходит. Когда дверь за Мейси уже закрывалась, она услышала в отдалении голос хозяйки:

— Уже? Так рано, Освальд?

Мейси скользнула на водительское сиденье и перевела дух. Несмотря на утренние подозрения, ранимость Джорджины ее тронула. Мейси по-прежнему была настороже, но это не помешало ей посочувствовать клиентке, когда она услышала ее разговор с манипулятором-братом. Очередное доказательство того, что правда, всегда лежащая между белым и черным, не может быть прямой и однозначной. И хотя Мейси по-прежнему безотчетно не верила Джорджине, она привыкла искать в каждом самые лучшие качества.

Смог сгустился еще сильнее; передвигаться безопасно можно было разве что ползком. Мейси вела автомобиль, сильно наклонившись вперед. Доехав до набережной Виктории, она остановилась, готовясь повернуть направо. И именно тогда заметила непонятное шевеление возле стены шлюза, какую-то возню, которая заставила ее съехать на обочину и выключить фары. В тусклом свете газовых фонарей Мейси еле-еле разглядела, как два человека разговаривают с третьим, прижавшимся спиной к стене. Один из них настойчиво похлопывал третьего по плечу, пока тот не вытащил что-то из кармана и не отдал ему. Тогда первый снова похлопал его, уже одобрительно, сел вместе со вторым в машину, и они уехали. Третий еще немного постоял, пытаясь обрести равновесие — казалось, он изрядно пьян, — затем отлепился от стены и заковылял по набережной так неуверенно, словно не знал, куда идет. Это был Гарри Бассингтон-Хоуп.

Сперва Мейси хотела подвезти его, затем передумала. Ни к чему Гарри знать, что она видела, как он передавал кому-то деньги сестры. Даже пьяные что-то да помнят, пусть и смутно. Кроме того, теперь, после оплаты долга, Гарри, судя по всему, в безопасности. Кому же он платил? Опыт показывал, что люди вроде тех, что окружили младшего брата Джорджины, обычно служат другим, более влиятельным, а подслушанный ранее спор говорил о том, что Нику тоже приходилось вытаскивать братца из неприятностей.

Мейси припарковалась на обычном месте, как можно ближе к своим окнам. Вышла из машины, хлопнула дверцей и улыбнулась, вспоминая танец — даже сделала несколько па под музыку, до сих пор звучавшую в ушах. Но улыбка быстро увяла. Мейси постояла, прислушиваясь к внезапной вспышке страха, прежде чем снова двинуться по дорожке. Ей показалось, что страх мог относиться к сцене на набережной — а вдруг тот, кому задолжал Гарри, давил и на Ника? А если нет, то не искал ли он слабые места, чтобы нащупать к нему подход? Мейси вспомнился водитель машины, следивший за младшим Бассингтон-Хоупом у дома сестры, и она поняла, где была ахиллесова пята старшего. Необходимо поговорить с его друзьями — как можно скорее.

Чувствуя, как растет страх, Мейси нащупала в сумке ключ и кинула взгляд на ярко освещенную лестничную площадку, по которой сновал туда-сюда мужской силуэт. Так вот что ее напугало! Билли Бил мог ждать ее у квартиры поздним субботним вечером только в одном случае.

Глава 9

Хотя видимость была шага на три, не больше, Мейси гнала машину на предельной скорости, и так стремилась быстрее попасть к дому Билли, что шла на маневры, на которые в другое время не решилась бы. Чуть не сбив извозчика, притушившего огни на экипаже по случаю возвращения домой, она повернула на нужную улицу. Услышав визг покрышек, жители наверняка решат, что это полицейские ловят бандитов. Автомобиль в здешних краях до сих пор считался редкостью, дома были сырыми и темными, большей частью без водопровода, а окна плотно запирались от зловонного воздуха из доков.

Мейси выпрыгнула из машины, схватила лежащий на заднем сиденье медицинский чемоданчик и вбежала в заранее открытую дверь, где ждала жена Билли.

— Мы перенесли ее вниз, мисс Доббс, — плача, объясняла Дорин, спеша вслед за Мейси по узкому коридору через кухню. В задней комнате сидела беременная женщина с Лиззи на руках. Девочка постанывала и, судя по закатившимся глазам, была на грани обморока.

— Протрите стол, постелите одеяло, на него — простыню. Билли, неси сюда вон ту лампу, я осмотрю ребенка. — Одной рукой Мейси подхватила Лиззи, второй начала разматывать шаль, в которую та была завернута, и расстегивать пуговицы на фланелевой пижаме. — Малышка вся горит и еле дышит. Неужели не нашли ни медсестры, ни доктора?

Дорин расстелила на столе одеяло, накрыла его чистой простыней. Мейси перенесла туда Лиззи.

— Нет, мисс, — покачал головой Билли. — Каждый раз, когда мы пытались поднять Лиззи, она кричала так, что у нас сил не было везти ее в больницу. Если они вообще примут.

Мейси кивнула, жалея, что поблизости нет ни одной из клиник Мориса. Достала из чемоданчика, который Билли поставил на стул, и надела белую марлевую маску. Оттуда же появились термометр, деревянная лопаточка для осмотра горла и маленький узкий лоток с двумя ручками, в который Мейси щедро плеснула перекиси водорода — хоть какая-то дезинфекция, — встряхнула термометр и поставила его Лиззи под мышку. Наклонившись пониже, подняла ей сначала одно, потом другое веко, исследуя зрачки. Покачала головой, осторожно приоткрыла ярко-красные губы ребенка, нажала на язык.

— Ближе свет, Билли.

Билли подался к ней, обеими руками держа масляную лампу.

— Болеет уже четвертый или пятый день, верно? — Мейси вынула изо рта Лиззи лопаточку, положила на стол, ладонью потрогала лоб, вытащила градусник, поднесла его поближе к лампе.

Билли и Дорин закивали.

— Сперва нам даже показалось, что ей лучше, — ответила Дорин. — А потом… — Она прижала ко рту платок и оперлась на плечо мужа. — Как думаете, что с ней, мисс Доббс?

— У Лиззи дифтерия. В горле характерная серая пленка, гланды и аденоиды воспалены, сильный жар. Ее надо срочно отвезти в больницу. Нельзя терять ни минуты, болезнь зашла слишком далеко. Если я не ошибаюсь, ближайшая инфекционная больница в Стокуэлле. Если повезем в другую, могут не принять даже за деньги. Дорин, вы едете со мной — в машине хватит места только для одного пассажира, а вы — мама девочки.

Мейси сняла маску, подошла к раковине, вымыла инструменты, завернула их в чистое холщовое полотенце и убрала в чемодан.

— Еще одна важная вещь: необходимо продезинфицировать весь дом. В другое время я бы настаивала на том, чтобы сжечь постельное белье, но оно нынче дорого, так что соберите все простыни, одеяла и прокипятите — и когда я говорю «все», я имею в виду все, и когда я говорю «прокипятите», я имею в виду в крутом кипятке с дезинфицирующим средством. Отмойте и отскребите всё, Билли, буквально всё. Себя, детей, всех и вся. Выбросьте из кладовки молоко. Переверните буквально каждый камень. У вас дома еще четыре ребенка, и все они в опасности. Убедитесь, что у каждого есть носовой платок, и осмотрите на предмет царапин — их надо будет перевязать. Вот. — Мейси достала из чемоданчика невскрытый рулон бинта. — Дети часто царапаются, и сейчас это верный путь к распространению болезни. Скорее всего завтра к вам придет санитарный инспектор. А теперь пора ехать. — Она сгребла свои вещи, но остановилась, чтобы дать еще одну, последнюю инструкцию беременной сестре Дорин, которая уже разожгла огонь, чтобы вскипятить воду. — А вам надо быть вдвойне аккуратной! — Мейси достала из чемоданчика еще одну, чистую маску. — Пожалуйста, надевайте ее каждый раз, когда будете с детьми. По крайней мере до тех пор, пока их не осмотрят.

Около полуночи Мейси вновь села за руль и на этот раз поехала чуть тише, стараясь, чтобы, с одной стороны, пассажирам было как можно удобнее, а с другой — чтобы Лиззи скорее попала в больницу. Она ни словом не упрекнула Билли и его жену, хотя знала точно: шансы Лиззи выжить были бы во много раз выше, если бы врач осмотрел ее три дня назад. Каждый день без лечения увеличивал процент смертности среди детей. Мейси знала: каждый пятый ребенок, оставленный без медицинской помощи в течение пяти дней, умирает.

Припарковавшись у больницы, она выскочила из машины, помогла выйти Дорин, и они вместе ринулись ко входу в строгое викторианское здание. Попав внутрь, вызвали доктора, Мейси описала симптомы, и Лиззи Бил немедленно унесли прочь. Им с Дорин велели ждать в приемной, пока не выйдет врач, который даст прогноз на ближайшее время. Мейси подозревала, что ожидание затянется, так как ребенка наверняка отвезли в операционную, где ей сделают укол антитоксина, чтобы уберечь жизненно важные органы от страшной болезни, проведут трахеотомию, чтобы очистить верхние дыхательные пути, а также удалят миндалины и аденоиды. Выдержит ли ее сердечко такую сложную операцию?

— Бедная девочка, бедная моя Лиззи! — Дорин почти упала на руки Мейси, заливаясь слезами. — Надо было продать что-нибудь — да хоть обручальное кольцо! Ну почему, почему я не велела Билли заложить кольца? Если бы я знала, если бы я только знала!..

Тяжелые рыдания сотрясали ее грудь.

— Не ругайте себя, вы ни в чем не виноваты. Бывает, что до поры до времени болезнь не проявляет себя и походит на обычную простуду.

Мейси обняла женщину, пытаясь влить в нее силы, которые непременно понадобятся Дорин в ближайшие несколько часов, а если повезет, то и дней. Вечер оказался невероятно длинным; топчась в приемной, Мейси вспоминала гостей Джорджины, тех, кому никогда не приходилось раздумывать, тратить ли деньги на врача для ребенка. Несмотря на то что ей страшно не нравился Мосли, она понимала, почему человек, коего Джорджина назвала будущим премьером, пришелся по душе как богатым, так и бедным. Он обещал правительство, которое в первую очередь позаботится о своих. Он давал надежду.

Мысли Мейси повернули к Билли.

— Дорин, Билли должен быть здесь, с вами и дочкой. Врач скорее всего после разговора отправит вас домой. Я сейчас съезжу за Билли, а вот, — она порылась в кармашке сумки, — вот деньги на такси до дома.

Дорин принялась было возражать, но Мейси прервала ее:

— Пожалуйста, возьмите. Я слишком устала, чтобы вас уговаривать, а вы слишком измучены, чтобы играть в благородство.

Женщина, всхлипывая, кивнула, и Мейси ушла.

Позже, доставив Билли в больницу и взяв с него слово, что он немедленно даст ей знать, если она сможет еще хоть что-нибудь сделать, Мейси уехала домой. Ледяная тишина гостиной почти не тронула ее — чувства словно онемели, как всегда бывало с ней при близком соседстве смерти. Она винила себя всю дорогу: надо было настоять на том, чтобы ей позволили вовремя осмотреть Лиззи. Но и теперь, сидя дома, вдали от больницы, она могла кое-что сделать. Сыграть свою роль в битве маленькой девочки за жизнь. Мейси даже не потрудилась снять пальто, просто села в одно из кресел и закрыла глаза. Положив руки на колени, она позволила себе погрузиться в глубокую медитацию, как учил ее мудрый Хан. Окунулась в безвременье, в котором, как говорил ей учитель, возможно все.

В иные дни Мейси сомневалась, нужно ли ей такое странное умение, недоумевала, для чего доктор Бланш заставил ее получить столь бесполезный и неоднозначный опыт. Однако позже, в трудные минуты, он не раз пригодился ей, и она поняла, как много значат для нее слова учителя.

Она представила личико Лиззи Бил — копну кудряшек, звонкий смех, румяные щеки, розовый ротик — и объяснила лежащей в больнице девочке, что сердце у нее сильное, что сейчас ей нужно отдохнуть, а когда она проснется, то снова будет здорова. Представила, как Лиззи весело хихикает дома, в своей кроватке, а рядом сидят мама и папа. Прежде чем открыть глаза и вернуться в реальность, попросила Лиззи выбрать жизнь.

Только после этого Мейси наконец-то скользнула в ледяную кровать и закуталась в одеяла, но заснула не сразу — события и разговоры последней недели вертелись в голове, будто пластинка на граммофоне, когда заест иглу. Как ни странно, среди чувств главным оказался гнев. Мейси сознавала, что ее мысли отравлены событиями сегодняшнего вечера, но все равно, подобно Билли, злилась на тех самых людей, что обеспечили ей и хлеб с маслом, и крышу над головой. Разумеется, в жизни ей повезло, она сумела преодолеть классовые различия, получить образование, а с ним и новые возможности. Но когда она думала о деньгах, переходящих из рук в руки, о неравенстве в обществе, где люди готовы потратить тысячи и тысячи на картину, в то время как неподалеку от них умирает ребенок, родителям которого не хватило нескольких фунтов на врача, во рту у нее появлялся неприятный привкус. По большому счету все сводилось к бедным и богатым, к тому, кто умеет, а кто не умеет делать деньги. И какими бы приятными ни были богатые люди, честно ли это, что они могут рисовать в свое удовольствие и не заботиться о завтрашнем дне, в то время как другие знают только горечь безработицы, гнетущий голод и постоянные ожидания?

Покрутившись с боку на бок, Мейси наконец начала погружаться в сон. Она знала, что в ее работе часто присутствует определенная тема: словно в танце с судьбой различные дела приходили к ней вроде бы случайно, хотя на самом деле были связаны между собой — то чувствами, которые они вызывали, то схожестью обстоятельств. С того самого дня, как Джорджина Бассингтон-Хоуп решила воспользоваться ее услугами, Мейси постоянно думала о паутине связей, опутавшей общество богатых и влиятельных, о тех, кто жаждет добиться высокого поста, и тех, кто помогает им его получить, о тех, кто мечтает о чем-то так страстно, что готов заплатить любую цену, и тех, кто готов предоставить им желаемое.

И разве можно спорить, что художник обладает необычайным влиянием? Достаточно взглянуть на плакаты Ника Бассингтон-Хоупа. Именно его дар заставлял людей думать определенным образом, совершать определенные поступки. Перед тем как окончательно заснуть, Мейси вспомнила группу студентов, сгрудившихся перед листовкой на стене вокзала в Кембридже осенью 1914-го. Листовка призывала выполнить свой долг перед страной и королем «ПРЯМО СЕЙЧАС, ПОКА НЕ ПОЗДНО!». Мейси беззастенчиво подслушала, как молодые люди обсуждают призыв, который восприняли как прямое руководство к действию и, решив, что это будет «забавно», ушли со станции прямо на призывной пункт. Вот какова была сила листовки, и в ответе за нее именно Ник Бассингтон-Хоуп. А сама Мейси? Нет ли ее вины в том, что она обеспечила себе отдельную квартиру, в то время как Билы пытаются разделить жилье, пищу и жалованье одного добытчика сразу на две семьи?

На следующий день Мейси приехала в контору не в лучшем настроении. Встала она рано, из дома вышла еще до шести утра, и все для того, чтобы, подъехав к дому Билов по узкой вымощенной булыжником улице, увидеть серый санитарный фургон. Она припарковалась прямо за ним, когда из дома вынесли трех детей, завернутых в красные одеяла. Вместе с ней на эту сцену глазели соседские ребятишки, которые немедленно спрятали носы в воротники и заверещали:

Из дома вышел Билли и погрозил мальчишкам кулаком — те бросились врассыпную. Лицо у помощника Мейси было серым, под стать фургону, в который как раз бережно укладывали его среднего сына вместе с двумя детьми сестры Дорин. Повернувшись, чтобы вернуться в дом, он заметил Мейси.

— Не стоило вам приезжать, мисс. Вы и так здорово помогли нам ночью.

— Как дела? Про Лиззи новости есть?

— Я вернулся часа два назад, Дорин осталась в больнице. Им это не понравилось, но она не смогла уйти, очень уж Лиззи плохо. Лежат там эти бедные малыши, кроватка за кроваткой — ну где за всеми усмотреть!.. Хотя Лиззи, говорят, под особым наблюдением, из-за операции. — Билли потер глаза. — Ее прямо сразу оперировали, как только привезли — вот тут отрезали. — Он провел пальцем по горлу. — Гланды. И вкололи анти… чего-то там.

Мейси кивнула.

— И что говорят?

— Что все висит на волоске. Вообще не понимают, как она до сих пор жива… Такая маленькая. Сказали, что боялись потерять ее прямо в операционной, но она выдержала. Врачи чуть не свихнулись от удивления. В общем, как я сказал, все на волоске. А теперь и остальных забрали, один старший остался, у него никаких признаков. Инспектор сказал, все дело в том, что он повзрослее, школьник. Они вроде меньше болеют… как же это он назвал? — Билли наморщил лоб.

— Наверное, инспектор имел в виду иммунитет. А остальные просто не успели дойти до такой стадии, как у Лиззи. Подвезти тебя обратно в больницу?

Билли постучал носком ботинка о ступеньку.

— А как же работа, мисс? Мне же, наверное, в контору пора?

— Не беспокойся, — покачала головой Мейси. — Сейчас тебе важнее быть с женой, я довезу. Но будь готов к тому, что старшая медсестра скорее всего попытается тебя выставить, они не любят, когда родители торчат в больнице. Наша, к примеру, все время ворчала, как ей мешают родственники — и это в часы посещений! Ее даже врачи боялись… А на работу вернешься, когда сможешь.

Уже у больницы, выходя из машины, Билли повернулся к Мейси.

— Любой другой начальник давно выкинул бы меня за дверь за такие вот… выходные. Спасибо. Я этого не забуду.

— Да ладно, Билли! — вздохнула Мейси. — Постарайся почаще представлять Лиззи дома, такой же, как раньше. Не всматривайся в болезнь. Всматривайся в жизнь своего ребенка. Это лучшее, что ты можешь сделать.

Мейси одолевали прежние мысли. Происходящее вокруг только подстегивало их — по всему Лондону люди стояли в очередях за пособием или к фабрикам, на которых, по слухам, есть работа. А ведь как поговаривают, может стать еще хуже!

Кто-то из бедолаг хромал, у кого-то виднелись шрамы, по лицам многих было понятно, что они дошли до последней черты. Мужчины и женщины, которые не так давно были так нужны своей стране, теперь оказались без средств к существованию. Забытые герои, ведущие очередную битву.

Добравшись до конторы в окончательно расстроенных чувствах, Мейси подошла к телефону, позвонила в Скотленд-Ярд и попросила соединить ее со Стрэттоном.

— Да! — раздался в трубке запыхавшийся голос инспектора.

— Инспектор Стрэттон, мне бы хотелось встретиться и переговорить с вами. Не могли бы вы подойти в то же кафе, скажем, к половине одиннадцатого?

— Хорошо. Но надеюсь, дело важное.

— Важное? Вот и скажете мне при встрече, важен ли вам Гарри Бассингтон-Хоуп. — Мейси не стала дожидаться ответа и бросила черную блестящую трубку на рычаг.

Посмотрела сперва на наручные, потом на настенные часы. Через полчаса должна прийти Джорджина. Надо собраться перед встречей, которой Мейси боялась, потому что какая-то часть ее вовсе не желала успокаиваться, а, напротив, желала бросить с лицо гостье всю ярость, копившуюся в ней со вчерашнего вечера. И тут зазвонил телефон.

— Фицрой…

— Мейси!

— А… Здравствуй, Эндрю.

— Судя по голосу, ты не очень рада меня слышать.

Мейси отрицательно покачала головой, будто Эндрю Дин мог ее видеть.

— Нет, вовсе нет. Занята немного, вот и все.

— Ты всегда занята.

Зря он это сказал. Обидные слова в неподходящее время сыграли роль спички, поднесенной к сухому дереву.

— Да, Эндрю, вполне возможно. Возможно, умирающий ребенок стоит того, чтобы им заниматься, равно как и убитый художник. Возможно, тебе есть смысл вернуться к собственным делам и оставить меня наедине с моими.

— Это несправедливо, Мейси. Ты не единственный человек в мире, у которого есть важные дела, и далеко не единственный, кто часто сталкивается со смертью. Приезжай ко мне на работу — увидишь!

— Эндрю, я…

— Поговорим при встрече. Судя по всему, нам нужно многое обсудить.

— Ты прав.

— Тогда до свидания. По опыту знаю, что когда ты занята, разговора не получится. Позвоню в другой раз.

В трубке щелкнуло. В бессильной ярости Мейси швырнула ее на рычаг и потерла переносицу. Нет, не так представляла она себе решающее объяснение с Эндрю. Конечно, она понимала, что была чрезмерно, непростительно резка. Позволила тревоге за больного ребенка вылиться в скандал, который все равно ничего не решал. Но так или иначе, сейчас не время терзаться — впереди рабочий день.

Другая женщина ждала бы нового звонка и разговора, полного взаимных извинений, или позвонила бы сама, чтобы сказать, что раскаивается. А Мейси уже вовсю обдумывала свою собственную фразу. «Убитый художник». Она старалась оставаться нейтральной как можно дольше, говорила Билли, что версию о насильственной смерти они будут рассматривать только для того, чтобы подстегнуть расследование, и до этой минуты не высказывала своего личного отношения к делу. Возможно ли, что теперь, на волне гнева, у нее наконец-то сработала интуиция?

Эндрю Дин был забыт. Мейси склонилась над картой, готовясь к встрече с Джорджиной, которая и сама находилась под подозрением, несмотря на то что в первую встречу прижимала руку к сердцу, демонстрируя свои чувства.

Мейси готовилась сделать очередную пометку, когда телефон снова зазвонил. Сперва она решила не отвечать — не была готова к разговору с Дином, понятия не имела, что ему скажет, — однако звонивший не унимался, и она сдалась.

— Я страшно рада, что поймала тебя, — сказала леди Роуэн еще до того, как Мейси успела поздороваться.

— Леди Роуэн! Как приятно вас услышать. У вас все в порядке?

— Да. Хотя нет, не совсем, именно потому я и имела нахальство позвонить тебе на работу.

Мейси присела на стол, наматывая на пальцы телефонный провод.

— Перестаньте, никакое это не нахальство. Чем я могу помочь?

— По-моему, это я могу тебе помочь. Понимаю, дело не мое, наверное, не стоило звонить, но ты же меня знаешь: если что-то крутится в голове — не могу не поделиться! — Она помолчала, потом заговорила вновь: — Я видела тебя с этой девушкой, Бассингтон-Хоуп, и решила уточнить: вы близкие подруги?

— Нет, недавно познакомились. Меня пригласили к Бассингтон-Хоупам на чай в субботу, а когда погода испортилась, уговорили остаться на ночь.

— Еще бы!

— В каком смысле?

Леди Роуэн вздохнула.

— Я знаю Бассингтон-Хоупов долгие годы, с тех пор как они поженились. С первого взгляда — брак, заключенный на небесах, два художника встретили друг друга и так далее. Выглядит очень романтично. Однако я обязана тебя предостеречь.

— Насчет чего?

— Господи, как же трудно объяснить, чтобы не выглядеть сплетницей!.. Я просто хочу, чтобы ты знала, что это за люди, как они, если можно так сказать, действуют.

— Действуют?

— Да-да, сейчас я поясню — в конце концов, это мой долг, по крайней мере я буду знать, что попыталась.

— Слушаю.

— Бассингтон-Хоупы всегда отличались некоторой развязностью — и до женитьбы, и, разумеется, после. Их образ жизни подхватили и дети. Понятно, что закон они не нарушают и все-таки могут быть опасны. Не впрямую — они не агрессивны, — а из-за своей манеры использовать других. Я видела, как это происходит. Бассингтон-Хоупы словно коллекционируют людей, людей, которые им интересны. Даже художники могут устать друг от друга, понимаешь? Высасывают тех, кто им любопытен, а потом выплевывают и переходят к следующим.

— О Господи… звучит устрашающе.

— Нет, я не хочу сказать, что в них есть что-то зловещее, тем более сейчас, когда они так горюют, потеряв по трагической случайности сына. Я видела некролог. — Леди Роуэн перевела дух. — И они могут быть на редкость обаятельны, ты наверняка в этом убедилась. Но когда им с тобой больше неинтересно, когда они взяли все, что ты можешь им дать, они отбрасывают тебя прочь. С ними никогда не чувствуешь себя в безопасности.

— Понятно.

— Ты правда поняла, Мейси? Я не кажусь тебе старой клушей? Я просто встревожилась, ведь то же самое может случиться и с тобой. Конечно, ты невероятно умна и сама в состоянии почувствовать подобное отношение, но все-таки хотелось подстраховаться. Именно такого человека — интересного, способного рассказать что-то новое — Бассингтон-Хоупы могут попытаться втянуть в свой мир. А потом, стоит тебе поверить, что ты окружена близкими, вдруг обнаруживается, что интерес иссяк и друзья уже больше не друзья. Конечно, это не делает их преступниками, возможно, они даже не отдают себе отчета в том, что творят. Как я уже сказала, дети продолжили ту же линию, за исключением старшей — ей, наверное, сейчас лет сорок. Она вроде потеряла мужа на войне? Бедняжка. Помню, нас пригласили на праздник, когда ей исполнилось шестнадцать или семнадцать. В доме было полно народу — как кукол в кукольном театре, подумала я тогда, — и никого из ее ровесников. Зато пруд пруди ярких личностей — политиков, писателей, художников, профессоров… даже кто-то из королевской семьи.

— Мне кажется, я поняла. И уверена, что вы не стали бы волноваться без причины, леди Роуэн, так что благодарю за звонок — за откровенность и за заботу обо мне.

— То есть ты не считаешь, что я сую нос в чужие дела?

— Конечно, нет. Надеюсь, вы всегда будете предупреждать меня о подводных камнях. А этот разговор останется между нами.

— Я всегда тебе доверяла.

Мейси положила трубку и посидела, обдумывая услышанное. Предостережение леди Роуэн пролило свет на темные углы ее впечатлений от Бассингтон-Хоупов, на заброшенные пустыри, где взошли семена сомнений и недоверия. «Вот почему я не чувствовала себя в безопасности». Мейси стала зрителем для спектакля Бассингтон-Хоупов, постановки, которая шла, несмотря на омрачившую ее тень смерти. Она подумала о Нике с Джорджиной и поняла, как проявились в них черты характера, о которых говорила леди Роуэн. Ник использовал в картинах лица подлинных знакомых, не думая о том, что может обидеть или смутить их — хотя в большинстве случаев ему все прощали. А теперь Джорджина устраивает прием, полный «интересных» гостей, включая сомнительного политика, и подпитывается энергией приглашенных звезд.

К своему удивлению, Мейси даже ощутила к ней какую-то теплоту. Там, где леди Роуэн узрела любительницу использовать людей в собственных целях, Мейси видела человека, который отчаянно требует внимания. Возможно, потому, что прошлые успехи не играли для нее особой роли?

Мейси встала и начала мерить шагами комнату. Взглянула на часы. До прихода Джорджины надо хорошенько обдумать слова леди Роуэн. И впрямь очевидно, что в потомках Бассингтон-Хоупов расцвели разнообразные пороки. «Как и во всех нас», — напомнила она себе. Однако связаны ли эти пороки со смертью Ника? Вот в чем главный вопрос, вот что важно для того, чтобы построить уважительные отношения с Джорджиной. Мейси вспомнила давние слова Мориса, когда между ним и очередным клиентом возникла явная антипатия. «Да, этот человек мне не нравится, — сказал тогда учитель. — Однако я его уважаю. Надеюсь, что и он испытывает ко мне нечто подобное. Я давно пришел к выводу, что любить людей, с которыми мы вынуждены сотрудничать, вовсе не обязательно. А вот обоюдное уважение необходимо, равно как и терпимость к чужому мнению, и глубокое понимание особенностей характера».

Раздался звонок в дверь. Пришла Джорджина Бассингтон-Хоуп.

Глава 10

— Я была очень рада, когда вы пришли, Мейси. Боялась, что мы вам и так уже надоели. — Джорджина уселась в кресло возле газового камина. — Тяжелые времена бывают у всех, и Ник наверняка не хотел бы, чтобы жизнь остановилась. Еще и сказал бы: веселитесь на здоровье!

— Вечер вышел блестящий, повеселились на славу, — признала Мейси, вешая пальто клиентки на крючок за дверью. — А я смогла поговорить с друзьями Ника и познакомиться с Гарри. В общем, спасибо за приглашение. Чаю?

— Пожалуй, нет. — Джорджина огляделась. — А где сегодня ваш помощник?

Мейси подвинула стул, чтобы сесть поближе.

— У него серьезно заболели дети, пришлось остаться с семьей. Как только все наладится — вернется на работу.

— О Боже, сочувствую… Ну что — к Нику?

— Да. К Нику.

Мейси поразило, как легко Джорджина переключилась с разговора о семье Билли. Впрочем, может быть, ей просто не хотелось обсуждать тему болезни… и смерти.

— Итак, позвольте задать вам несколько вопросов, если не возражаете.

— Поехали. — Джорджина поерзала в кресле, скрестила руки на груди.

— Первым делом мне надо получить более полное представление об отношениях Ника с теми, кто был ему близок, и с теми, кто каким-то образом влиял на его жизнь. Начнем с работы и Стига Свенсона.

— Ну да, Стиг… — кивнула Джорджина. — Он поддерживал Ника с самого начала, почти с тех пор, как тот закончил Слейд. Сперва выставлял по одной картине — то на той, то на другой крупной выставке, и постоянно побуждал его совершенствовать мастерство. Именно Стиг помог Нику съездить в Бельгию, а потом, после войны, в Америку.

— Как помог? Деньгами? Связями?

— И тем и другим. Стиг верил, что талант можно вырастить, особенно если не спускать с него глаз. Он великолепно разбирается в своей работе и умеет предложить каждому клиенту то, что не только в точности соответствует его вкусам, но и становится прекрасным вложением капитала. Знает и рынок, и «своих» художников.

— Понятно. А друзей Ника тоже он представлял?

— В какой-то мере да. Во всяком случае, они то и дело мелькали в галерее и знают Стига долгие годы.

— Как мистер Свенсон отреагировал на то, что Ник завербовался в армию?

— О-о, ярость викингов! Пыхтел и плевался огнем из-за того, что события вышли из-под контроля и замаячила угроза потерять деньги. Кричал Нику, что тот портит себе жизнь и карьеру, да еще на пороге славы, как так вообще можно… Но когда это привело к такому сногсшибательному рывку в работе, Стиг спал и видел, как выйдет с этим на рынок и продаст по максимальной цене.

— То есть Свенсону общение с Ником было выгодно?

— Более чем. Он вообще умеет делать деньги на чем и на ком угодно.

Мейси кивнула, встала, подошла к окну, постояла там и вернулась к камину, чтобы задать следующий вопрос.

— Джорджина, мне очень важно знать, что на самом деле творилось в душе у вашего брата. — Она дотронулась рукой до груди. — Я понимаю, война серьезно потрясла его — да и могло ли быть иначе? Но возможно, вы вспомните какие-то разговоры, которые дали бы мне более полное представление о том, как он себя чувствовал.

— Это обязательно?

— Мм… да. Для установления мотивов убийства необходимо мысленно слиться с жертвой настолько тесно, насколько возможно. Таков мой метод.

— Ясно.

Джорджина молча потерла руки; Мейси немедленно наклонилась и прибавила огонь в камине.

— Сказать, что Ник потерял на войне невинность, значит, сказать слишком мало, — начала наконец Джорджина, — однако примерно так оно и произошло.

— Что ж, понятно, — мягко отозвалась Мейси. — Продолжайте.

— В первый раз — когда его ранили — все еще было не так плохо, хотя и это он перенес достаточно тяжело. А вот возвращение его просто добило.

— Расскажите сперва о ранении.

— В плечо, шрапнелью. Ника, естественно, отправили в тыл. Кроме того, он отравился газом и… — Она тряхнула головой. — Не то чтобы он стал неуравновешенным, как контуженые, о которых я писала, но что-то в нем надломилось. Потом его привлекли к работе над пропагандой. Отказаться не было возможности.

— А если поподробней насчет надломленности? Не проскакивало ли в ваших разговорах что-то конкретное?

— В то время он больше молчал, хотя иногда, конечно, проскакивало, если у кого-то было желание слушать.

— И что?

— Разные истории. — Джорджина прищурилась, словно вглядываясь в прошлое. — Ник стал свидетелем жутких происшествий. Как и все мы в общем-то. Но у него все было как-то страшнее. Он почти не говорил об этом, но я-то знала, что он помнит…

— С вами все в порядке? — обеспокоилась Мейси, заметив, что клиентка как-то осела на кресле.

Джорджина кивнула.

— Будучи художником, Ник видел любое событие как картинку, сюжет. Понимаете? Вот рядом с ним умирает солдат, а в то же время в небе над битвой парит маленькое пятнышко — жаворонок. Это трогало и волновало его — неоднозначность каждой минуты.

Мейси промолчала, ожидая продолжения.

— Ник рассказывал, что наблюдал случаи невероятной жестокости — и тут же, словно другую сторону медали, невероятного же самоотречения, что трогало его до глубины души. — Джорджина подалась вперед. — Одну историю я даже включила в статью. Вы никогда не прочли бы ничего подобного в «Таймс», а вот в американский журнал ее взяли. После серьезной перестрелки человек, которого Ник толком и не знал, так как сам только что попал на фронт из учебки, совершенно потерял разум — бегал из стороны в сторону, дергался… Ник был уверен, что остальные проникнутся к нему сочувствием, но нет — все случилось ровно наоборот. — Джорджина помолчала, словно тщательно подбирая слова. — Кто-то обозвал его симулянтом, другой сказал: «И куда мы его теперь, парни?»; в конце концов было решено отправить бедолагу при свете дня проверять провода. Он поковылял к линии связи, где его тут же снял вражеский снайпер.

Мейси покачала головой и уже хотела что-то сказать, когда Джорджина продолжила:

— И это не все. Тело притащили обратно, повесили на столб у траншеи, и солдаты использовали его как мишень для тренировок, выбив пулями буквы НБД у него на спине. В официальной прессе о таком не прочтешь.

— НБД?

— Неустойчивый боевой дух.

Мейси сглотнула вдруг заполнившую рот солоноватую слюну.

— Вы сказали, что Ник не очень знал жертву, а как насчет тех, кто придумал столь жестокое развлечение, или их командира?

— Наверное, кого-то он мог знать, — нахмурившись, попыталась сообразить Джорджина. — Помню, однажды он сказал, что это ужас, как меняет людей война, что она порождает анархию и страшно подумать, какие жуткие вещи люди — солдаты — могут совершать просто от страха.

— Какого страха?

— Страха оттого, что их товарищ так дико изменился. Ник всегда говорил, что ему интересно показать общность людей, как они похожи, что их объединяет. И вот напуганные люди — вроде этих солдат — видят, что с каждым из них может случиться такой же кошмар. И им хочется избавиться от него, уничтожить его. Психология толпы.

— Ник ничего не рисовал по мотивам этих событий?

— Уверена, что рисовал. Я искала что-нибудь подобное, когда приезжала в вагончик после смерти Ника. Однако нашла только общие наброски на тему войны, которые и вы наверняка видели.

— Я бы не назвала их общими.

— Да.

Мейси взглянула на часы и снова села рядом с клиенткой.

— А примеры сопереживания? Ник рисовал что-нибудь на эту тему?

— Честно говоря, я просто уверена, что существует целая подборка работ, которых мы не видели. Ник хранил эти наброски и эскизы в безопасном месте, потому что они послужили материалом для большой картины, которую мы не можем найти, — для триптиха.

Порывшись в своих записях, Мейси поняла, что продвинулась вперед.

— К работе Ника мы вернемся в следующий раз, а сейчас еще несколько вопросов. Спрошу прямо: Ник в последнее время ни с кем не ссорился? Я помню, я уже об этом спрашивала, но мне необходимо переспросить.

— Ну, несмотря на соседство в Дандженессе, ребята — Квентин, Алекс и Дункан — уже не так близки, как когда-то. Похоже, они разбегаются все дальше и дальше. Насколько я поняла, Дункан и Квентин переезжают в среду. Наверное, собираются, пакуют вещи. А Ник в последнее время вообще от всех отдалился, что, впрочем, типично для художника, готовящегося к большой выставке.

— А в семье?

— Ник часто ругался с Гарри. Вы, наверное, и сами уже догадались. Гарри у нас этакий мужчина-мальчик, и мальчик в нем постоянно одерживает верх. А еще он играет, причем имеет гнусную привычку проигрывать, а потом приходить к нам с Ником за помощью. К Нолли обращаться бессмысленно. В последний раз Ник устроил Гарри порядочную выволочку за то, что тот вляпался в крупные неприятности.

— Что вы называете крупными неприятностями?

— Несколько сотен фунтов.

— Но помог?

— В последнее время его картины продавались по высокой цене. С тех пор как Ник погиб, Гарри являлся ко мне дважды. Я аккуратна с финансами и удачно инвестировала бабушкино наследство, а потом вовремя вытащила деньги, так что не желаю выбрасывать все на Гарри. Хотя помогла ему совсем недавно.

— А где он работает?

— В разных клубах — «Кит-Кат», «Трокадеро», «Эмбасси»… Знаете?

Мейси не знала.

— Мне очень надо с ним поговорить, вы не дадите адрес?

— Да у меня его и нет.

— Ясно. А список клубов написать сможете?

— Это пожалуйста. Честно говоря, Гарри всегда появляется сам, когда ему что-нибудь понадобится.

Мейси просмотрела несколько заметок.

— А как насчет Ника и Нолли?

Джорджина вздохнула.

— Как вы знаете, с Нолли порой трудно. Так было не всегда, хоть она и отличалась от всех нас. Нолли обожала Годфри, своего мужа, и полностью погрузилась в обожествление его памяти.

— Да, она мне говорила.

— Это и вправду очень грустно. Он был неплохим парнем, пусть и излишне мягким. Мы все шутили, что задача Нолли — привнести в семью здравый смысл, нарожать нам фермеров, бухгалтеров и адвокатов. Если вдуматься, ей нелегко быть одной из Бассингтон-Хоупов… Знаете, после возвращения Ника они одно время были очень близки.

— Неужели?

— Да-да. Я была далеко, и Нолли почти каждый день навещала Ника в больнице, а потом поселилась в Лондоне, чтобы приглядеть за ним, когда он начал работать в Информационном бюро. Наверное, то, что Ник был рядом с Годфри, когда тот погиб…

— Ник был рядом с мужем Нолли?

— А вы не знали? Я думала… в общем, да. Годфри уже служил в полку, когда там появился Ник — чистой воды случайность, бывает такое. — Джорджина нахмурилась. — Страшно жаль, что потом Нолли и Ник рассорились и даже не попытались сгладить свои разногласия.

— Разногласия из-за чего?

— Я все время пытаюсь понять, когда они начали расходиться. Помню, Нолли страшно невзлюбила работы Ника, требовала, чтобы он перестал постоянно думать о войне.

— И когда это было?

— Незадолго до отъезда Ника в Америку они уже цапались, как кошка с собакой. Точно, именно тогда, я даже помню, как Нолли сказала за обедом, когда Ник отплыл: «Надеюсь, с проклятой войной покончено, и его воображение захватят индейцы и ковбои». И папа с ней согласился. Папа всегда за нее. Она старшая, и он вечно ее защищает, старается понять все ее недовольства, хотя, на мой взгляд, в итоге понимает не больше остальных… Мейси?

— Простите Джорджина, я слушаю, просто в то же время обдумываю ваши слова… А вы с Ником? Не ссорились незадолго до его смерти?

— Конечно, нет. У нас бывали мелкие разногласия, разные мнения насчет пьесы, которую мы посмотрели, или заметки, которую прочли в газете, но мы все равно оставались очень близки. Никогда не враждовали.

Говоря все это, Джорджина размеренно водила ногтями одной руки по пальцам другой.

— Осталось всего два-три вопроса. Ник с кем-то встречался? Была у него дама сердца?

— Какое старомодное выражение — «дама сердца»! — улыбнулась Джорджина. — Ник почти полностью принадлежал работе, а когда отвлекался, погуливал то с одной, то с другой, ни к кому особо не привязываясь. Если нужно было сходить на вечеринку, какая-нибудь девица всегда оказывалась под рукой. Именно какая-нибудь — я не запомнила ни одной, все это было несерьезно.

— А что вы знаете о Рэндольфе Брэдли?

Джорджина пожала плечами, глядя в сторону, и Мейси заметила на ее щеке легкий румянец.

— Типичный американский делец. Мешки денег, которые он умеет не только заработать, но и удержать — настоящий талант, учитывая, что там, за океаном, дела, по слухам, еще хуже, чем у нас. Брэдли — давний клиент Стига — начал коллекционировать работы Ника много лет назад. Насколько я поняла, у него галерея прямо в доме — миллионеры любят хвастаться друг перед другом своими приобретениями.

— Серьезно?

— Честное слово! Я слышала, Брэдли ни перед чем не остановится, чтобы получить желаемую картину.

— А триптих он желал?

— Да, но когда он найдется, мы его не продадим. Ник был против. После его смерти Нолли ухватилась за мысль избавиться от всего разом. Что странно — она всегда считала, что картины Ника надо скрыть от людей. Уверена, не последнюю роль в такой резкой перемене мнения сыграл нависший над поместьем финансовый кризис. Плюс тот факт, что картины уедут за океан. Как я уже говорила, она ненавидит работы Ника о войне, считает, что их нельзя выставлять в Британии и вообще в Европе.

— Ясно. — Мейси снова посмотрела на часы. — Последний вопрос — во всяком случае, на сегодня. Вы намекали, что, если Ника убили, ваша жизнь тоже в опасности. Что заставило вас так думать?

Джорджина тряхнула головой.

— Интуиция, страх… Мы с Ником делали одну и ту же работу, для нас важны были одни и те же вещи. Мне не хотелось просто играть словами, хотелось в точности описать все, что я видела во Франции. А Ник пытался достичь того же с помощью кисти, будь это красота природы или жестокость людей и зверей.

— Да, я заметила.

— Как вам кажется, его все-таки убили? — Джорджина требовательно смотрела на Мейси.

— Многие факты говорят, что патологоанатом прав, и смерть наступила в результате несчастного случая. Однако сердцем, — Мейси приложила руку к груди, — я чувствую то же, что и вы: правда не так проста и очевидна. Что ж, за утро мы сильно продвинулись вперед. В среду я снова съезжу в Дандженесс, но прошу вас никому об этом не говорить. Кроме того, хочу еще раз зайти в галерею, а также нанести визит мистеру Брэдди. К сожалению, я не смогу больше притворяться, что испытываю к Нику случайный интерес. Рано или поздно люди, не относящиеся к вашей семье, тоже поймут, что я расследую его гибель.

— И чего вы планируете достичь этими визитами?

Мейси побарабанила ручкой по карточкам.

— Если Ник всю жизнь предпочитал выражать одну только правду, на свете множество людей, которых тронуло его искусство. Часть из них благодарна за просвещение, но, как научила Ника служба в армии, люди не всегда рады видеть жизнь такой, как она есть, особенно если самих себя им показывает суровый и честный художник. Мне очень любопытно узнать, что о работах Ника думало его ближайшее окружение — друзья, коллеги. Потому что, если он стал жертвой преступления, более чем вероятно, что он знал своего убийцу. И тогда вы тоже его знаете.

— Простите за опоздание, инспектор. Предыдущая встреча немного затянулась. — Мейси размотала шарф и повесила его на спинку стула, Стрэттон уже сидел напротив, попивая чай. — Еще чашку?

— Нет, спасибо.

— Тогда подождите чуть-чуть, принесу себе.

Мейси вернулась с чашкой крепкого чаю и тарелкой тостов с джемом.

— Итак, мисс Доббс, что на этот раз?

— Я уже благодарила вас, инспектор, за то, что вы поддержали решение мисс Бассингтон-Хоуп прибегнуть к моей помощи — хотя, как мы установили, вашей целью было просто чем-нибудь ее занять. Однако недавно мне стала известна любопытная информация. Разумеется, ваше расследование — не мое дело, но все-таки поставлю вас в известность: я обнаружила, что вы с еще одним типом из «летучего отряда» следите за Гарри Бассингтон-Хоупом.

— А ведь говорил я им, что вы докопаетесь, — покачал головой Стрэттон.

— Кому говорили — Вэнсу?

— И что имя запросто узнаете, тоже говорил.

— Так кто же придумал высадить Дорис из машины практически у всех на виду?

Стрэттон только вздохнул.

— Выходит, вы узнали, что мы интересуемся юным Гарри.

— И, полагаю, вы объясните мне этот интерес, инспектор. Потому что меня втянули в вашу работу, даже не поинтересовавшись, согласна ли я!

— Гарри Бассингтон-Хоуп связался с очень неподходящими людьми. Неподходящими — еще мягко сказано. История типичная: музыкант, весь такой не от мира сего, любит проводить время на скачках или за карточным столом, увлечение быстро входит в привычку, а азарт игрока с помощью типов, с которыми он знакомится в клубах, все глубже заводит его в долги к людям, которым лучше все отдавать вовремя.

— И как это связано с его братом?

— Дойду и до брата, хотя прямой связи пока не наблюдается, если не считать, что старший Бассингтон-Хоуп время от времени вытаскивал младшего из передряг. Нет, причина того, что мы работаем в связке с другим отделом, с Вэнсом, — найденный пару месяцев назад труп еще одного мечтателя — того же типа, что и наш трубач, — который, по нашим данным, должен был тому же человеку, что и Гарри.

— Значит, Гарри — наживка, на которую предстояло попасться крупной рыбе?

— Да. Поэтому мы просто следим и выжидаем.

— И все-таки, инспектор, нет ли тут связи со смертью художника?

— Ник Бассингтон-Хоуп, насколько мы установили, споткнулся и упал с собственных лесов. Но время поджимало, и меньше всего нам нужна была его безумная сестрица, потрясавшая своими связями в парламенте и никак не желавшая поверить, что ее обожаемый, непогрешимый братец убился из-за собственной неуклюжести. Бегала бы как ненормальная, в поисках убийцы и испортила бы нам несколько месяцев серьезной работы.

— А если все-таки несчастный случай ни при чем?

— Вы имеете в виду наших клиентов? Нет, Николас им был не интересен. Эти преступники далеки от мира искусства.

— А чем они занимаются?

— Собирают дань с клубов, прячут краденое — золото, бриллианты. Просматривается связь с ограблениями банков. Хотите — назовите их криминальными баронами Лондона. Пирамида, в основании которой мелкие сошки, таскающие по паре фунтов то тут, то там, а на вершине те, кто правит бал.

— Ясно…

— Что вам ясно?

— Ну как же… ясно, почему вы стараетесь не открывать карты, хотя я была бы рада, если бы неделю назад вы были более откровенным.

— Должен сказать, — вздохнул Стрэттон, — что с задачей утихомирить Джорджину вы справились блестяще.

— Разве?

— Да. Я уверен, что скоро мы засадим за решетку всех, кто дергает за ниточки. Надо только не спускать глаз с Гарри, и настанет миг, когда мы возьмем их всех тепленькими, прямо на месте преступления.

— Хм…

— Что это вы хмыкаете, мисс Доббс?

— Нет, ничего. Ничего, инспектор. — Мейси допила чай, доела тост и потянулась за шарфом. — Кстати, как там Дорис?

— Думаю, какое-то время ей придется отдохнуть. Женщины вообще не слишком подходят для розыскной службы.

Мейси встала так резко, что ножки стула с визгом проехались по полу.

— Я бы не списывала Дорис со счетов, инспектор. Женщина способна подметить такое, что пропустит любой из вас.

Мейси нашла Билли и Дорин в приемной больницы.

— Как мальчики? Как Лиззи? — спросила она еще на ходу, разматывая шарф и снимая перчатки.

Билли обнимал Дорин, поддерживая ее. Лица у обоих были усталыми, под глазами темнели мешки.

Билли покачал головой.

— Мы провели тут всю ночь — то одно, то другое. Старший дома, с сестрой Дорин, бодр и весел, остальные — наш Бобби и двое детей Джима и Ады — не так уж плохи. А вот Лиззи… как я уже говорил, все висит на волоске. Только мы хотели пойти ее проведать, как нас выставили, говорят, дело срочное.

Мейси кивнула и огляделась вокруг в поисках медсестры или врача.

— А они не объяснили, в чем срочность?

— Да на бедной малышке места живого не осталось. Хотят, наверное, вколоть ей очередную порцию этого анти… — Билли запнулся, — как его там. И дело не только в том, что ей трудно дышать, или в сердце, или в почках. Дело в том, что она вся больная. И борется за жизнь, Господи помилуй, все еще борется.

— Попробую что-нибудь узнать. — Мейси погладила Дорин по плечу, кивнула Билли и пошла разыскивать медсестру. Но не успела она дойти до двери приемной, как туда вошел врач.

— Вы — миссис Бил?

— Нет, — ответила Мейси. — Мистер Бил работает у меня. Я служила медсестрой, так что понимаю серьезность ситуации. Именно я привезла сюда ребенка.

— Господи, если бы вы знали, как тяжело бывает с родителями! Особенно из Ист-Энда — ни бе, ни ме…

— Нет, не знаю! — вспыхнула Мейси. — Родители — такие же люди, как и все, но они взволнованы и напуганы и полагаются на вас, на ваше сострадание и откровенность. А теперь, если хотите, можете перечислить мне подробности, а с родителями я объяснюсь.

— Простите, я вовсе не имел в виду… Ночью поступило очень много детей. Половина из них истощены от недоедания, потому что отцы не могут найти работу, и ситуация становится все хуже. У них просто нет сил побороть болезнь.

Заметив, какое восковое у врача лицо, как он потер пальцами виски, Мейси смягчилась, осознав, что разговаривала слишком резко, еще не остыв от предыдущей встречи со Стрэттоном. Такие лица она видела несколько лет назад во Франции, хотя те врачи пытались побороть смерть от боевых ранений, а не от болезней, расцветших среди нищеты и упадка.

— Как себя чувствует Лиззи Бил?

Доктор вздохнул.

— Хотел бы я сказать вам что-нибудь обнадеживающее. Совершенно непонятно, как этот ребенок еще жив. Судя по всему, болезнь долго себя не проявляла и развивалась до тех пор, пока не обрушилась на бедную девочку, как обветшавшая кирпичная стена. Мы начали с немедленной трахеотомии, тонзилэктомии и аденоидэктомии, даем антитоксин. Организм борется за функционирование важнейших органов. Больше мы ничего сделать не можем — только ждать, наблюдать и создать для нее условия получше.

— А прогнозы?

— Каждая минута ее жизни — очередная монета в копилку. Но я даже не могу обещать, что она доживет до утра.

У Мейси появился ком в горле.

— А остальные дети?

— Их привезли вовремя — ранняя стадия, так что, думаю, поправятся.

— Можно родителям навестить Лиззи?

Врач покачал головой.

— Правила у нас строгие, сами знаете. Старшая медсестра с меня самого шкуру спустит, если выяснит, что я пустил родных в неположенное время.

— Доктор, я прекрасно знакома со старшими медсестрами и их повадками, у вас есть все основания бояться. Однако ребенок цепляется за жизнь, а родители — за тонкую ниточку надежды. Неужели им нельзя побыть вместе хотя бы несколько минут?

— Ох, и влетит мне из-за вас, — снова вздохнул врач. — Ну ладно. Зовите.

Медсестры укоризненно качали головами при виде врача, ведущего Билов по коридору — сперва в небольшой бокс, где им было велено помыть руки и надеть маски, а потом в палату для особо тяжелых больных. Там рядами выстроились казенные железные кроватки, на каждой лишь простыня да суровое одеяло, прикрывающее горящее от жара тельце. Вонь антисептика перебивала другой омерзительный запах — запах смерти, поджидающей новую жертву.

— Постерегу в коридоре, на случай если появится старшая медсестра, — сказала Мейси. — Приму на себя ее гнев, если она заметит, что мы нарушили правила.

Врач кивнул и только собрался проводить Билов к Лиззи, как Мейси шепнула им:

— Не бойтесь до нее дотронуться. Возьмите за руку, скажите, что вы здесь, разотрите ноги. Дайте ей вас почувствовать. Это очень важно.

Мейси вышла из больницы через полчаса, оставив Билов, которые хотели попытаться навестить Бобби, прежде чем ехать домой. Билли настоял на том, что завтра утром выйдет на работу. По дороге в Ритц, где она собиралась встретиться с Рэндольфом Брэдли, Мейси решила, что визит Стигу Свенсону нанесет завтра, перед поездкой в Дандженесс. Если с ней в галерее будет Билли, она сможет потолковать со смотрителем. Тем более что Мейси не хотелось приезжать на побережье слишком рано. Нет, там надо появиться на закате. И подождать.

Глава 11

Клерк с тщательно напомаженными, зачесанными назад волосами сдвинул черепаховые очки на кончик носа и уставился на визитную карточку Мейси.

— Так вы говорите, мистер Брэдли вас не ожидает?

— Нет, но я убеждена, что он примет меня, как только прочтет, зачем я приехала. — Она потянулась за визиткой. — Разрешите, я напишу несколько слов на обороте. У вас есть конверт?

Мейси что-то нацарапала на карточке, положила ее в конверт и вернула клерку вместе с монетой.

— Уверена, вы сможете устроить так, чтобы Брэдли прочел это прямо сейчас.

Молодой человек коротко кивнул и удалился. Через двадцать минут к Мейси, ожидавшей в фойе, подошел высокий, около шести футов ростом, видный мужчина лет сорока пяти, одетый в безукоризненно сшитый английский костюм. Небесно-голубой платок продуманно выглядывал из нагрудного кармана, гармонируя с галстуком. Туфли сияли. Обаятельная улыбка, сияющие глаза. Сразу видно: преуспевающий делец, человек, который изо всех сил культивирует в себе «английскость», хотя чересчур свободные манеры все равно выдают в нем уроженца иных земель.

— Мисс Доббс? — Он вытащил руку из кармана и протянул Мейси. — Рэндольф Брэдли.

Мейси улыбнулась. До сих пор она встречала только одного американца, Чарлза Хейдена, врача, друга Саймона. Тот же расслабленный стиль, несмотря на напряженную работу.

— Очень любезно с вашей стороны увидеться со мной, мистер Брэдли.

Тот огляделся, подыскивая место для разговора с глазу на глаз.

— Вон там мы пьем кофе.

В столовой официанты накрывали к ленчу. Без малейших колебаний Брэдли подошел к столу, подождал, пока официант отодвинет стул для Мейси, и, усевшись, заказал большую чашку кофе.

— Итак, мисс Доббс, вы хотели побольше узнать о моем интересе к работам Ника Бассингтон-Хоупа?

— Да. Когда он — и его картины — впервые попали в поле вашего зрения как коллекционера?

Брэдли полез во внутренний карман пиджака, достал пачку сигарет и зажигалку.

— Можно задать свой вопрос прежде, чем я скажу что-либо в ответ на ваши? Вы работаете на ребят в голубом?

— Что, простите?

— На полицию?

— Нет. Я частный детектив, как было сказано в записке и отпечатано на визитной карточке.

— Тогда на кого? Кто вам платит?

— Джорджина Бассингтон-Хоуп попросила меня провести собственное расследование гибели брата. Ей кажется, что многие вопросы так и остались без ответа. Для того чтобы окончательно пережить потерю и строить жизнь дальше, мисс Бассингтон-Хоуп прибегла к моим услугам.

— И вы решили расследовать меня…

— Мистер Брэдли, — улыбнулась Мейси. — Вы видный коллекционер произведений мистера Бассингтон-Хоупа, он наверняка проводил с вами много времени, ведь любой художник постарается, чтобы покупатель был доволен, разве нет?

— Суть вы уловили, — кивнул Брэдли. — Ник никогда не был дурачком и понимал, откуда берется хлеб с маслом. Может, он и жил в вагончике на берегу — я никогда там не бывал, но много слышал об этом, — однако торговать умел.

— В каком смысле?

Американец кивнул официанту, который появился у их стола с серебряным кофейником, молочником и сахарницей, и не произнес ни слова, пока тот не отошел, разлив кофе по чашкам.

— Сливки?

— Нет, спасибо. Вы говорили о Нике, о его коммерческой жилке.

Брэдли сделал глоток.

— Большинство художников ничего не соображают в продажах. Отдают все в руки агентов, ребят вроде Свенсона. А Ник был заинтересован — заинтересован в моем интересе, понимаете? Он сам искал встреч со мной, мы много говорили и неплохо узнали друг друга.

— Ясно, — кивнула Мейси, поставив чашку на блюдечко.

— Что вам ясно?

Мейси кашлянула, непривычная к подобному, чересчур прямолинейному стилю разговора и смутившись при мысли о том, что точно такой же вопрос задавал ей недавно Стрэттон.

— Это просто фигура речи. Пытаясь понять натуру Ника Бассингтон-Хоупа, я пришла к выводу, что в нем было что-то от хамелеона. Художник — а не зря говорят, что художники оторваны от реальности очень впечатлительный человек, встретивший на войне ужасные вещи, но не побоявшийся их нарисовать. А еще он без страха изображал реальных знакомых. Поэтому, говоря «ясно», я просто имею в виду, что мне открылась еще одна, прежде незнакомая черта характера Ника. А если я не соберу все черты воедино, я не смогу помочь своей клиентке. Кстати, когда вы впервые узнали о картинах Ника? Почему решили собирать коллекцию? — без всякого перехода спросила она.

Брэдли затушил сигарету, потянулся было за следующей, но передумал.

— Непременно обращусь к вам, когда в очередной раз решу проверить кого-нибудь из потенциальных партнеров. — Он помолчал и продолжил: — Первым делом позвольте сообщить, что я тоже побывал на войне. К тому времени у меня уже был свой бизнес, но правительство завербовало меня советником по… скажем так, по всему на свете, пока первые пехотинцы не отправились за море в семнадцатом году. Я мог бы остаться в Штатах, однако предпочел лично посетить Францию, чтобы удостовериться, что работа выполнена на отлично. И оставался там до самого конца. Так что я разного насмотрелся, мисс Доббс, я знаю, что видели на войне попавшие туда мальчишки. А ведь здешние мальчишки пробыли там намного дольше наших.

Мейси не ответила — знала: на этой стадии разговора лучше всего дать собеседнику выговориться. Американец откинулся на спинку стула, его настороженность улетучилась. Он наконец-то вытащил вторую сигарету, подлил себе и Мейси кофе и, щелкнув серебряной зажигалкой с монограммой, прищурил глаз от тонкой струйки дыма.

— Свенсон предложил мне взглянуть на Ника, если не ошибаюсь, в двадцать втором. В галерее у него как раз висело несколько работ — разумеется, намного меньше, чем сейчас. Кроме них, Свенсон занимался старыми мастерами, которых скупал у семей, стоящих на грани банкротства. Меня он пригласил к себе одним из первых, я как раз был в Англии и тут же пришел в галерею, где убедился, что Ник — художник, которым я могу увлечься. Я ведь не из тех коллекционеров, что скупают все подряд. Нет, мисс Доббс, я беру только то, что мне действительно нравится. И тогда уж, — он посмотрел Мейси прямо в глаза, — ничего не пожалею. А работы этого парня мне понравились.

— Почему?

— Он сумел меня удивить! Писал просто и при этом — как там говорил Свенсон? — взвешенно. Ник не просто пугал зрителя кровавыми кишками, нет, он показывал… показывал… сущность! Да, сущность происходящего. И не шарахался от того, что видел на войне, вот что я сразу оценил, а добавлял чего-то такого…

— Истинности?

— Точно. Пытался добраться до истины.

— И вы начали его покупать.

— То тут, то там, как я уже сказал. Мне хотелось посмотреть на все, что он делал раньше, получить все, что он станет делать потом. Американский период — это, конечно, уход в сторону, но стиль все равно узнаваем, тем более не забывайте, там мои родные места, я знаю их вдоль и поперек.

— А как насчет последней коллекции? Насколько я помню, вы скупили ее целиком, не считая главной картины.

— Да. Заплатил, даже не видя. Я знаю, что беру, когда дело касается этого парня, а теперь, после его смерти, цена вообще подскочит. Хотя продавать я не намерен.

— Почему же насчет главной не договорились?

— Ник не захотел. Но я все равно ее получу, вот увидите. Пусть только найдут.

— Говорят, есть еще покупатель.

Брэдли только плечами пожал.

— Мелкая сошка. Нет, картина будет моей.

— А что вам о ней известно, кроме того, что она должна была состоять из нескольких частей?

— Ничего, Ник открыл мне только это, да я и сам подозревал…

— Почему?

— Посмотрите сами — он любил рисовать серии. Так что я уверен, что это триптих. Триптих о войне. Потому он мне и нужен.

Мейси никак не отреагировала, когда Брэдли, затушив сигарету, подался к ней, поставив локти на стол.

— Уверен, картина, чем там она в итоге ни окажется, стала квинтэссенцией — да, мне думается, я подобрал нужное слово, квинтэссенцией всех мыслей и чувств Ника о войне. Не забывайте, я видел, как он рос, менялся, пытался наладить свою жизнь с помощью искусства. Мне кажется, этой, последней картиной Ник прощался с прошлым, понимаете, он был готов шагнуть навстречу тому, что ждало его впереди, навстречу…

— Воскрешению? Перерождению? — предложила Мейси.

— Наверное. Да. Что-то подобное случилось с Ником в Америке. Но то стало скорее разведкой, краткой поездкой, а не переселением. — Брэдли кивнул. Помещение заполнилось людьми, пришедшими на ленч. — Еще вопросы, мисс Доббс?

— Еще парочка, если не возражаете. Мне хотелось бы знать, как давно вы сотрудничаете со Свенсоном? И каково это — с ним работать? Обещаю, все останется между нами.

— Со Свенсоном я познакомился перед войной, мы оба только начинали. Я как раз сделал первые деньги и желал побаловать себя. Когда я был мальчишкой, на нашей улице жил один сосед, настоящий джентльмен. — Брэдли ухмыльнулся, видя, что Мейси уловила намек. — Небогатый — у нас в округе богатых вообще не было, — но каждый день, уходя на работу, он оставлял дом в таком образцовом порядке, точно отбывал в Английский банк. Одежда его, хотя и не новая, была хорошего качества. Ничего о нем не зная, я считал его, как вы тут, в Англии, говорите, щеголем. Да, щеголем. И мне хотелось на него походить. Когда он умер, его семья продала все и уехала из города. И знаете что? Работал он на фабрике. Не в какой-нибудь шикарной конторе, а на обычной фабрике. И тратил жалованье на картины — картины разных-разных художников, начиная от таких, о которых никто никогда не слышал. Я тогда был очень молод, но все-таки купил парочку самых дешевых из тех, что мне понравились. Они и положили начало коллекции. К Свенсону я явился в девятнадцатом, когда жил в Лондоне, незадолго до отъезда домой. Приобрел у него кое-что, очень выгодно — в то время, после войны, вам тут было не до торговли, — и мы остались на связи. Мой бизнес пошел в гору, я стал проводить тут времени не меньше, чем дома. — Брэдли замолчал, потянулся было за очередной сигаретой, но передумал и, прежде чем продолжить, посмотрел Мейси прямо в глаза. — И хотя мы со Свенсоном сотрудничаем довольно давно, я уверен, он снял бы с меня последнюю рубашку, если бы мог. Мы уважаем друг друга, что не мешает мне ясно понимать, кто он такой. Жесткий бизнесмен, который прекрасно знает, что сейчас продается — а прямо сейчас хорошо продается европейское искусство, которое ваши герцоги, графы и принцы спешно достают с фамильных чердаков. Бог знает, откуда он их столько набрал, и только он, Свенсон, знает, что кому перепродать. Если где и есть сейчас кусок пирога с монеткой — в Лондоне, Париже, Риме, Генте или Амстердаме, — ищите в нем палец Стига Свенсона, не ошибетесь. — Американец встал и обошел вокруг стола, чтобы помочь Мейси отодвинуть стул. — Ник тоже видел его насквозь. Терпел, потому что знал, что Стиг всегда приведет покупателя, но следил за ним в оба глаза, как сокол.

Они вернулись в вестибюль.

— Спасибо, что не отказались от беседы, мистер Брэдли. Вы мне очень помогли, крайне любезно с вашей стороны уделить мне столько дорогостоящего времени.

— Счастлив познакомиться, мисс Доббс. — Брэдли протянул Мейси визитку. — Звоните, если что-нибудь понадобится. И конечно, — хохотнул он, — если найдете эту чертову картину! Я от нее не отступлюсь, заплачу семье столько, сколько они затребуют, и Нолли Бассингтон-Хоуп об этом знает. Она спит и видит, как бы поскорей отправить ее подальше из страны.

Мейси глубоко вздохнула, чтобы задать американцу еще один вопрос, но тот уже повернулся и зашагал прочь. Двигался он легко, однако так резво, что это здорово смахивало на побег.

Мейси с большим трудом пробивалась через нынешнее дело. Она чувствовала, что упускает какие-то ключевые моменты, и понимала, что никакие размышления на свете не облегчат ей задачу. Оставалось одно: планомерно работать, надеясь, что капля камень точит, хотя этот случай походил скорее на раковину, панцирь, который время и обстоятельства натянули на ясность и простоту. К сожалению, на планомерную работу не было времени. Конечно, следовало сразу начать с рекомендательного письма от Джорджины, свидетельствовавшего, что Мейси расследует смерть Ника с ее разрешения. Но Джорджина хотела скрыть истинную роль Мейси, потому и пришлось на первый разговор со смотрителем посылать Билли, вместо того чтобы расспросить его самостоятельно. С другой стороны, может, так оно и лучше, хотя завтра все равно придется с ним побеседовать.

По словам Джорджины, три лучших друга Ника все еще были в Лондоне, Алекс Кортман — так и вообще у нее дома. По дороге в Кенсингтон Мейси вдруг сообразила, что все трое переезжают, причем двое явно поправили денежные дела, хотя творения художников обычно покупают не из надобности, а из чистой любви к искусству. С другой стороны, думала Мейси, она уже убедилась, что на свете полным-полно людей, позволяющих себе предметы роскоши даже сейчас; наверное, они считают, что нынешнее время — самое удобное для пополнения коллекций по низким ценам. Мейси на ходу покачала головой, жалея, что слабовато разбирается в мире искусства.

Ник Бассингтон-Хоуп выбирал для проживания безлюдные места. Его прошлое походило на такую же безрадостную, бесплодную равнину, как те, среди которых он жил. У него бывали женщины — девицы, как назвала их Джорджина, — но истинной любовью всей его жизни оставалась работа. Кстати, от безденежья он тоже не страдал, иначе не вытаскивал бы Гарри из долгов. Джорджина подтвердила, что работы Ника продавались неплохо, один Брэдли вплел в его гнездо немало перышек, однако не могло ли тут быть иных источников дохода? И что связывало Ника и Гарри с человеком из машины, следившим за младшим братом? Мейси узнала его. Вряд ли Стрэттон прав, считая, что преступный мир, наложивший лапу на Гарри Бассингтон-Хоупа, не протоптал дорожку и к дому Ника.

Мейси припарковала «эм-джи», вышла и нажала на звонок. Открывшая дверь экономка проводила ее в гостиную и ушла за Алексом Кортманом.

— А, мисс Доббс, моя партнерша! Как приятно видеть вас снова!

Алекс протягивал Мейси руку. Сегодня, в габардиновых брюках, белой рубашке без ворота и кирпичного цвета вязаном свитере, он выглядел еще моложе. Галстука на нем не было; он вообще, казалось, не заботился о том, как выглядит, даже причесаться, судя по всему, не удосужился.

— Не уделите ли вы мне пару минут своего драгоценного времени, мистер Кортман?

— Разумеется!

Алекс махнул рукой в сторону кресла, а сам примостился на краю дивана. Мейси огляделась, прежде чем посмотреть ему в глаза. На вечере у Джорджины было столько людей, что она едва рассмотрела комнату, которая теперь показалась ей невероятно богемной, хотя и не столь причудливой, как фамильное гнездо Бассингтон-Хоупов. Кругом стояли антикварные предметы, наводившие мысль о старинных корнях, но вместо мрачных, плохо освещенных интерьеров гостя окружали висевшие на каждом окне светло-золотистые шелковые шторы. В одном из углов резная ширма была задрапирована восточными тканями, и на ней красовались маски со всех концов света.

Осмотревшись, Мейси решила, что комната ей нравится. Стены были светло-желтыми, карнизы и облицовка камина — белыми: сдержанные цвета, призванные служить лишь фоном для произведений искусства. Тут висели три картины брата хозяйки и еще несколько неизвестных Мейси художников.

— Чем же я могу помочь вам, мисс Доббс?

— Как вы знаете, по просьбе мисс Бассингтон-Хоуп я стараюсь выяснить обстоятельства смерти ее брата. Для этого я должна узнать как можно больше о его жизни. Вы были одним из самых близких друзей Ника, так что, наверное, сможете, — Мейси улыбнулась, — нарисовать картину его жизни, ответив на несколько моих вопросов.

— Конечно!

Алекс откинулся на спинку дивана — жест, зацепивший внимание Мейси. Ей показалось, что они с Алексом выступают на сцене, и он, прочитав собственные слова, ожидает от нее ответной реплики. Мейси тут же захотелось выбить его из колеи.

— Итак, все вы покидаете Дандженесс. Ник умер, Дункан переезжает в Хит, Квентин купил квартиру вместе с трижды разведенной дамой сердца, а вы проводите здесь все больше и больше времени. Вряд ли причиной послужила гибель Ника — слишком мало прошло времени. Переезды явно запланированы ранее.

— А так обычно и случается — все и сразу, — спокойно ответил Кортман. — Стоит одному выскочить из лодки, как остальные тоже спешат на берег. Дункан встречался со своей избранницей целую вечность, она, бедная, небось отчаялась ждать, когда он сделает ее честной женщиной. Потом Квентин ухватился за возможность сделать нечестной женщиной ту, что все еще расписана со своим третьим мужем, а я вдруг заметил, что все чаще и чаще живу здесь. — Он посмотрел в окно, потом на Мейси. — Наверное, скоро куплю себе квартиру.

— У всех вас неплохо идут дела?

Алекс пожал плечами.

— Работы Ника всегда хорошо продавались, а мы скорее всего просто ассоциировались с ним, поймали, так сказать, немного звездной пыли. Свенсон выжал все, что мог, из нашей дружбы. Проведете с ним побольше времени — наверняка услышите, как он толкует о «школе Бассингтон-Хоупа» и о том, как повлияло на нас творчество Ника.

— А оно повлияло?

— Нисколько. Мы все очень разные, но я, к примеру, не отказался от возможности подняться повыше, уцепившись за известность друга.

— На вечеринке вы сказали, что познакомились несколько лет назад.

— Да, в Слейде, — кивнул Алекс. — Честно говоря, в те времена я намного лучше знал Дункана, чем Ника и Квентина. Я чуть моложе остальных и вошел в компанию позже. Теперь это не играет никакой роли, однако в те времена я в полной мере чувствовал себя новичком. Потом мы вместе вступили в добровольческий полк, почти одновременно, что скрепило дружбу, хотя Ник, Дункан и Алекс все равно оставались чем-то вроде трио. Но когда доходит до переездов — что в Дандженесс, что оттуда, — стоит тронуться одному, как за ним подхватываются остальные.

— И кто стал первым?

— Ник. Именно он решил, что мы должны выполнить свой воинский долг. Тогда все только об этом и говорили — о долге. Беда в том, что мы оказались должны слишком много, во всяком случае, на мой взгляд. Старики вечно твердят молодым, что те обязаны исполнить свой долг, когда ничего не хотят делать сами.

— Бывает, — кивнула Мейси, уловив знакомое разочарование, которым так часто сопровождались разговоры о войне. Порой оно было вызвано кошмарами самой войны, но чаще — невозможностью объяснить себе, зачем она вообще понадобилась, почему те, кто бился за страну, теперь не нужны и брошены, во всяком случае, чувствуют себя таковыми. Не это ли отношение использовал Мосли на вечере у Джорджины? И не потому ли люди тянулись к нему, что им казалось: он знает ответы на их вопросы?

— Может быть, вы расскажете мне о службе в армии? Именно там вы по-настоящему узнали друг друга?

— Да, только не во Франции, а раньше, во время учебы. Мы все попали в разные места. Ник в итоге служил вместе со своим зятем. Сперва он не знал, как к этому относиться, а потом вроде бы даже полюбил его. — Кортман смотрел в окно, то на цветочные горшки, украшавшие подоконник, то дальше, на улицу. — Написал мне, что считал родственника мямлей, а тот оказался просто очень добрым парнем. Ник тяжело переживал, когда его убили.

— А вы знаете, как это случилось?

Кортман резко повернулся к Мейси.

— Как случилось? Вы не в курсе, что на войне люди стреляют друг в друга?

— Я имела в виду…

— Да понял я, о чем вы. Шутка. Когда говорят о войне, я всегда начинаю ерничать. Как погиб Годфри Грант? Фактически во время прекращения огня.

— То есть?

— Вы знаете, что такое рождественское перемирие? На самом деле, перемирия случаются довольно часто, особенно краткие — чтобы обе стороны успели выйти на поле боя, подобрать раненых, похоронить убитых. Представьте: люди, как муравьи, мечутся туда-сюда, пока какой-то самоуверенный офицеришка не позовет их всех обратно для новой схватки.

— Супруга Нолли убили во время перемирия?

— Да, насколько я понял. Точно не знаю, что стряслось — наверное, не успел вернуться на свою сторону до открытия огня.

— Ясно. — Мейси отметила что-то на карточке и заменила ее новой. — А теперь вернемся к Нику. Как проходила учеба? Он успевал рисовать?

— Никогда не видел его без блокнота. Поймите, мы — художники, блокнот всегда с собой, а Ник уже тогда собирался превратить наброски во что-то более существенное.

— Вы не продавали свои картины про войну?

— Мисс Доббс, я не закончил ни одной картины про войну. Свенсон может сколько угодно распинаться о школе Бассингтон-Хоупа — я лучше буду рисовать жизнь здесь и сейчас, чем оживлять кошмары каждый раз, когда берусь за кисть. В любом случае я только что получил новую работу. Промышленный художник — самое оно при нынешней жизни. — Он помолчал, тщательно подбирая слова. — То, что делал Ник, — своего рода экзорцизм. Он изгонял, выплескивал войну из своей души наружу, в мир. Каждый раз, когда у него рождалась новая картина, еще одно страшное воспоминание уходило в прошлое. А то, что какие-то денежные мешки приходили в восторг от этого выплеска темноты, — приятное дополнение, эдакая глазурь на торте.

— Что вы знаете о триптихе?

— Если вы в курсе, что это триптих, мы знаем примерно одно и то же.

— Как считаете, мог он стать последним из военных полотен Ника?

Кортман помолчал, размышляя, потом поднял глаза на Мейси.

— В общем-то да. Я не думал над этим в таких выражениях, но сейчас, когда вспоминаю, как Ник говорил о своей работе — хотя он никогда не говорил о ней ничего особенного, — мне тоже кажется, что это была последняя картина о войне. Великолепная догадка, мисс Доббс. Вы на редкость проницательны.

— Не я. Я только повторила вам предположение Рэндольфа Брэдли.

— Надо же! Того американского толстосума? Ну с другой стороны, кому и знать, как не ему, верно? Он буквально всего Ника скупил, картину за картиной. С ума сходил по этому триптиху — или что там на самом деле. Пришел в галерею, когда мы ставили леса… Кстати, поверьте на слово, мы знали, что делаем, леса вышли что надо, крепче не бывает.

— А чего хотел Брэдли?

— Отозвал Ника в сторону. Сперва бормотал негромко, похлопывал его по спине, словно старый приятель, нахваливал изо всех сил и все такое. А потом, после паузы, вдруг говорит: «Я не я буду, если не получу эту картину! А нет — так и твоей карьере, парень, конец!» Теперь, после смерти Ника, звучит и впрямь подозрительно. Хотя на самом деле — чем он мог навредить? Я тогда просто удивился, ведь обычно этот Брэдли — весь из себя джентльмен, словно решил показать нам, как должен выглядеть истинный британец.

— А дальше?

— Выскочил Свенсон, замурлыкал что-то умиротворяющее и всех помирил. Брэдли извинился перед Ником: мол, его работы вызывают сильные эмоции.

— А Ник что ответил?

— Вот тогда-то он и вытащил кота из мешка.

— Правда? — Мейси наклонила голову, демонстрируя легкое любопытство — отнюдь не волнение, вызванное словами Алекса.

— Улыбнулся, словно знал что-то, чего не знают другие, и произнес, очень спокойно… Я удивлен, что Джорджи вам не рассказала…

— А она знает эту историю?!

— Бога ради, она же там была! В общем…

— Она была в галерее, когда все это случилось?

— Ну да, пришла с Брэдли. — Алекс ухмыльнулся. — Только не говорите, что не знаете про Джорджи и Брэдли!

— Нет, не знаю, — покачала головой Мейси и вернулась к теме разговора, решив обдумать новость про Джорджину и американца позже. — Так какого кота вытащил из мешка Ник?

— Огласил свои намерения относительно картины — мы все считали ее триптихом, а там, возможно, и еще части были…

— И?..

— Он сказал, что такая работа не должна попасть в частную коллекцию, что он собирается подарить ее народу — передать в Тейт, или в Национальную галерею, или даже в музей войны в Ламбете, где раньше была психушка — подходящее место для музея войны, не находите? В общем, Ник объявил во всеуслышание, что это его дар погибшим на войне и тем, кто захочет снова повести нас в бой — чтобы мы не забывали, кто мы такие.

— Он объяснил, что имеет в виду?

— Да, пришлось, потому что Брэдли пристал к нему: «Ну и кто же мы такие, дьявол тебя забери?» Не очень вежливо, что там говорить, но Ник ответил совершенно спокойно, несмотря на то, что американец тратил состояния — целые состояния! — на его картины. Ответил без улыбки, с бесстрастным лицом, очень простыми словами: «Мы — люди». И вернулся к лесам, а мы с Дунканом, переглянувшись, за ним. У нас в руках был план, на котором Ник разметил, куда вбивать крючья для картины — или картин. В общем, все поворчали, да и разошлись по местам. Свенсон даже не прочитал Нику лекцию о том, откуда приходят деньги. Думаю, хотел переждать, когда все успокоятся, а после уже не успел…

Алекс откинулся на спинку дивана, закрыл глаза и сидел так, пока Мейси не сказала мягко:

— Спасибо за бесценную помощь, мистер Кортман. — Она взяла черную сумку для документов и посмотрела на часы. — А теперь мне пора идти.

— Конечно. — Кортман поднялся с дивана. — Слушайте, наверное, мне не стоило лезть не в свое дело, в смысле, намекать вам на Джорджи и Брэдли. Не говорите ей… то есть, если у вас зайдет об этом разговор, не выдавайте меня.

— Разумеется. — Мейси протянула Кортману руку. — Последний вопрос, если не возражаете.

— Да?

— Джорджина и Ник не ругались перед его смертью?

— Черт, так и думал, что до этого дойдем. — Он вздохнул прежде, чем ответить. — Перед открытием у них действительно было несколько стычек. Ник переживал из-за связи сестры с Брэдли — тот ведь женат, понимаете, в Нью-Йорке у него супруга, которая не любит ездить в Европу. В день, когда мы собирались в галерею, чтобы ставить подмостки, я сидел в комнате для гостей вместе с Дунканом и слышал, как Джорджи и Ник орут друг на друга: ты, мол, — то, а ты — сё… ну как обычно. — Алекс пожал плечами. — Честно говоря, мне жаль Джорджину. Теперь, когда Ника не стало, представляю, как ей паршиво из-за этих ссор. Удивительно, что она к вам обратилась.

— Почему? — Мейси подошла к выходу, и Кортман потянулся, чтобы открыть ей дверь.

— Ну, если бы я был детективом, я бы точно обратил внимание на ее взрывной характер.

Мейси улыбнулась.

— Расследование — странное дело, мистер Кортман. События редко бывают такими, какими кажутся, а когда все очевидно, мы этого не замечаем. Я сохраню наш разговор в секрете; надеюсь, вы сделаете то же самое.

— Безусловно! Положитесь на меня, мисс Доббс, а снова понадобится помощь — обращайтесь.

— Да, чуть не забыла! Дункан и Квентин сегодня здесь будут?

Кортман покачал головой:

— Нет, они оба в Дандженессе. Дункан продает вагончик, к нему должен приехать покупатель — наверное, очередной одинокий художник. А Квентин все никак не упакует вещи. В общем, у обоих куча дел.

Мейси еще раз поблагодарила Кортмана и наконец уехала. У нее добавилось нитей, которые надо было разобрать и намотать на катушки. Она казалась себе ткачихой, стоявшей перед станком с мотками шерсти, каждый из которых готов стать частью общего узора, сплетенного из обстоятельств гибели Ника Бассингтон-Хоупа. Оставалось только натянуть основу, и челнок заснует туда и сюда, вверх и вниз среди нитей, пальцы ощупают ткань, чтобы не пропустить внезапную слабину или, напротив, слишком сильное натяжение.

Проезжая по улице, Мейси размышляла, почему Алекс Кортман был столь откровенен. Кроме того, ее очень заинтересовал тот факт, что оставшиеся два друга вновь уехали в Дандженесс. Это укрепило ее решение самой наведаться туда еще раз — и быть вдвое осторожнее.

Глава 12

Вечером, подъезжая к дому, Мейси миновала знакомый «остин-суоллоу». Заперев машину, она лицом к лицу встретилась с Эндрю Дином. В развевающемся пальто и со встрепанными от ветра волосами, он привычно улыбался, но за этой улыбкой чувствовалось нешуточное напряжение. Эндрю положил руку Мейси на плечо и поцеловал в щеку. Любой прохожий принял бы их за кузенов или близких друзей, даже не заподозрив той близости, которая когда-то отмечала их отношения, ныне идущие ко дну.

— Какой сюрприз, Эндрю! — Руками, дрожащими от предчувствия надвигающейся ссоры, Мейси нашарила ключи и пошла к главному входу. — Пойдем, я поставлю чайник.

Эндрю вошел следом за ней в фойе.

— Пора нам во всем разобраться, — сказал он, глядя, как она отпирает вторым ключом дверь квартиры.

Мейси кивнула и по привычке пощупала радиатор. Положила шляпу и перчатки на маленький столик, стянула плащ.

— Конечно, ты прав. Давай пальто. Проходи, располагайся.

Она приняла у Дина пальто и перчатки и положила их вместе со своим плащом на стул в кладовке.

— Выпьем чаю?

Дин, уже сидевший в одном из кресел, покачал головой:

— Нет, спасибо. Сомневаюсь, что наш разговор будет долгим.

Мейси кивнула, усаживаясь во второе кресло. Сперва она решила не снимать туфли, но потом, напомнив себе, что она дома и может вести себя как ей заблагорассудится, сбросила их и забралась в кресло с ногами, потирая заледеневшие ступни.

— Мне кажется, пора обсудить наши отношения.

Мейси не ответила, давая Эндрю возможность свободно выразить свои мысли. Когда-то давно она узнала от Мориса, что лучше всего позволить человеку, который решился сказать что-то важное, выговориться, не прерывая его. Перебить — значит, заставить собеседника ходить по кругу, начиная снова и снова. Она ведь сразу заметила, как нервничает Эндрю, и не хотела неловким замечанием превратить разговор в ссору — пусть Дин не думает о ней плохо, если это еще возможно.

— Когда мы только начали встречаться, я надеялся, что рано или поздно ты станешь моей женой. — Дин с силой сглотнул, и Мейси подумала, что он зря отказался от чашки чаю перед разговором. — Возможно, со стороны не скажешь, но я никогда не пользовался серьезным успехом у женщин, я не ловелас, что бы там обо мне ни говорили. Очень долго я ждал встречи с девушкой, которая в состоянии оценить, каково это — подняться с самых низов, вырваться из своего социального слоя. И мне показалось, что ты и есть та самая девушка. — Голос у него задрожал и Дин откинув волосы со лба, подался вперед. — Я видел, как важна для тебя твоя работа, но надеялся, что когда-нибудь наши отношения выйдут на передний план. А теперь не знаю, что и думать. — Он повернулся к Мейси, его глаза блестели. — Я был просто ошарашен твоим тоном, когда мы в последний раз говорили по телефону. Хотя и до того покупка квартиры, — он повел вокруг себя рукой, — словно бы указала мне мое место.

Мейси по-прежнему молчала, внимательно глядя на сидящего перед ней мужчину. Его слова не оставили ее равнодушной, пробудили в сердце жалость. Однако вместе с жалостью в душе росло еще одно чувство: сладкая боль облегчения, от чего Мейси было еще грустнее.

— Так что прежде, чем продолжить разговор, я хочу знать, есть ли у меня — у нас — хоть какое-то будущее, если я сделаю тебе предложение?

Несколько секунд Мейси не отвечала. Несмотря на то что она репетировала этот диалог ночами, ворочаясь с боку на бок и пытаясь подобрать слова, чтобы объяснить все, что творилось у нее на душе, сейчас, когда дошло до дела, на нее навалилась беспомощность. И все-таки Мейси начала — негромко, взвешивая каждое слово.

— Эндрю, ты прекрасный человек, я всегда наслаждалась твоим обществом и по-прежнему рада нашим встречам… — Она помолчала. — Ох, как же трудно…

Дин открыл было рот, но Мейси покачала головой.

— Нет, пожалуйста, Эндрю, я должна объяснить тебе — так, чтобы ты понял. — Она закрыла глаза, подбирая слова. — После прошлогоднего срыва — а теперь я понимаю, что это был именно срыв — я изо всех сил старалась опять найти свою дорогу. И ты, и Морис считали, что я должна отдыхать как можно дольше, но это не в моих привычках. Когда я работаю, я чувствую, что… что владею ситуацией. Необходимость… Нет, неверное слово. — Мейси прикусила губу. — Потребность работать позволяет мне чувствовать себя защищенной, служит мне крепостью, окруженной рвом. Однако правда и то, Эндрю, что работа забирает у меня все силы, а ты заслуживаешь большего. В какой-то момент я испугалась, что со временем общество начнет навязывать нам привычные для него роли — врача и его жены, а значит, мне придется выбирать. Поэтому я выбрала. Я ведь замечала, как обязательства перед людьми, которые доверились мне, портят радость наших встреч, как моя занятость заставляет страдать нас обоих. Хотя ты каждые две недели бываешь в Лондоне, а я стараюсь почаще ездить в Гастингс, этого мало для полноценных отношений.

Дин внимательно рассмотрел свои ладони, вытянул длинные красивые пальцы.

— Не обижайся, Мейси, но я бы предпочел, чтобы ты была правдива со мной с самого начала. Ты понимала, что я не настроен на такие… несерьезные отношения, так почему же первым пришел, чтобы разобраться в них, все-таки я? Не хватило смелости?

Не готовая к таким суровым словам, Мейси прервала Дина, чувствуя, как слезы туманят ее взгляд:

— Мне казалось, я была с тобой честна.

— Ты не была честна с собой — до настоящего момента, полагаю. Теперь-то мне ясно, что ты никогда не воспринимала наши свидания всерьез, а ведь я в это время мог познакомиться с кем-то еще в попытке наладить свою жизнь. Собственно, я и встретил одну женщину, только хотел сначала прояснить, что происходит между нами.

— Что ж, Эндрю, поступай как тебе удобно. От себя могу сказать лишь, что я была искренна с тобой и…

— Искренна?! Мейси, ты меня поражаешь! Я стал для тебя удобным спутником — выходные там, обед здесь, прогулки, когда ты пожелаешь… Сплошная выгода!

Мейси вскочила, дрожа.

— По-моему, Эндрю, тебе пора. Мне хотелось расстаться более мирно, но, судя по твоим словам, это невозможно.

Эндрю Дин тоже поднялся на ноги и ответил, не скрывая сарказма:

— Что ж, так тому и быть, Мейси Доббс, психолог и детектив. — Он осекся и добавил, вздохнув: — Извини, это я, наверное, зря.

Мейси кивнула и без единого слова проводила Эндрю к дверям. Достала из кладовки пальто, подала ему.

— Поезжай осторожней, на дорогах скользко.

— Я остановился неподалеку, в больничном корпусе, так что все будет в порядке.

— Удачи, Эндрю.

— И тебе, Мейси.

Дин повернулся и ушел.

Мейси включила свет в спальне, открыла гардероб. Ей не хотелось сейчас думать о Дине или размышлять над обстоятельствами их разрыва. Она вытащила голубой кашемировый кардиган, палантин, села на край кровати, прижала их клипу и расплакалась. Несмотря на облегчение, в сердце гуляло холодное дыхание одиночества, барьером от которого и служило знакомство с Эндрю. Но использовать его в качестве буфера перед страхом остаться одной и впрямь было нечестно. В роли поклонника Дин был чудесен и обожал Мейси с первых дней их знакомства, однако она просто не могла поступиться работой.

Отвернув покрывало, Мейси залезла в постель и закуталась в одеяла, подарив себе несколько минут уюта, перед тем как встать и прожить остаток вечера. Ее била дрожь, хотя в спальне было тепло. Когда слезы почти иссякли, она призналась себе, что именно работа на Бассингтон-Хоупов дала ей ключ к пониманию того, чего она хочет от жизни, того, чего раньше она не могла определить, чего-то неуловимого, чего она никогда не смогла бы достичь рука об руку с Эндрю Дином. Она полюбила цвет — в пейзажах, характерах людей, да просто цвет: на полотнах, ткани, бумаге. Эндрю, конечно, милый и жизнерадостный, но мир, в который она случайно заглянула, встретившись с Джорджиной, походил на взрыв свежести: в нем была сила, был порыв, заставивший Мейси почувствовать себя бабочкой, порвавшей кокон и ждущей, пока высохнут крылья, чтобы взлететь. И как же ее раненая душа возродится, если сейчас она привяжет ее, запретит себе этот полет?

Вот что лежало в глубине ее недовольства. Мейси выбралась из кровати и отыскала книгу, в которой делала пометки: «…гордо создаст нечто новое из свободы и мощи своей души…» Сможет ли она поступить так же с собственной жизнью? И если сможет, не рухнет ли наземь, подобно Икару? Как там говорила в прошлом году Присцилла? «Вечно ты норовишь держаться в безопасности». Теперь Мейси попала в круг людей, для которых эти слова стали бы проклятием. Голова шла кругом, ее кидало от душевного подъема к отчаянию, она осуждала себя за то, что так много думает о себе, в то время как семья Билов и сотни подобных ей борются с настоящими бедами. Мысль о Присцилле только добавила грусти — Мейси очень не хватало их глубокой и искренней дружбы. В прошлом году она съездила к Присцилле во Францию и убедилась, что по-прежнему скучает без близкой подруги.

После срыва Мейси почувствовала то же одиночество, что и после смерти матери. Знакомство с Эндрю подарило ей возможность протянуть нить в будущее, дало якорь, который помог укрепиться в настоящем, в жизни вдали от войны, от потери Саймона, от преследующих ее зловещих образов. Но сейчас Мейси поддалась соблазну поднять якорь, чтобы плыть туда, куда потянет ее влияние Джорджины, ее семьи и друзей.

Она снова вздрогнула, замерзшая до мозга костей, и вспомнила предупреждение леди Роуэн. Не похожа ли она, Мейси, на Джорджину, если сил ей неожиданно придал мир красок, слов, творчества? Может ли она стать похожей на тех людей, относительно которых предостерегала ее леди Роуэн, людей, использующих своих близких?

Обессиленная, Мейси откинулась назад. Морис не советовал ей брать на себя чрезмерные нагрузки, учитывая неустойчивость ее выздоровления. И хотя он в принципе одобрял переезд на собственную квартиру, ему казалось, что время выбрано неудачно, что Мейси следует еще хотя бы три-четыре месяца пожить в особняке Комптонов. Но Мейси рвалась вперед, привлеченная хорошей ценой и желанием подчеркнуть независимость, подчеркнуть способность крепко, обеими ногами, стоять на земле. Даже если эти ноги совсем недавно подгибались.

Осознав, что она уже готова приписать себе все смертные грехи, Мейси встряхнулась, вытерла слезы и глубоко вздохнула.

— Что ни делается, все к лучшему, — произнесла она, имея в виду разрыв с Дином, и улыбнулась, вновь вспомнив о Присцилле. Мейси точно знала, что сказала бы подруга, стряхивая пепел с сигареты и размахивая свободной рукой, чтобы подчеркнуть свои слова: «На твоем месте я бы наревелась до последней капли соленой воды, потом напудрила бы нос, оделась шикарней некуда и порвала бы этот город!..»

Утирая ладонью глаза, Мейси подошла к зеркалу, завернувшись в изящный голубой палантин. Да, вкупе с черным платьем вполне приличный вечерний наряд для самостоятельной женщины.

Мейси вышла из дома в десять, зевая на ходу. Женщин, которые развлекались по вечерам в одиночку, становилось все больше и больше. Они уже не встречали осуждения, тем более что мужчин на всех просто-напросто не хватало. По собственному опыту Мейси знала, что после войны многие холостяки довольно легкомысленно относились к девушкам, предпочитая ни к чему не обязывающие отношения. Судя по всему, Ник Бассингтон-Хоуп исключением не являлся.

Мейси взяла с собой список клубов Джорджины, намереваясь заглядывать во все по очереди в поисках своего якобы друга Гарри Бассингтон-Хоупа. К счастью, теперь, после ухода Джойстона-Хикса с поста министра внутренних дел, заходить в клубы можно было безбоязненно, игры в «кошки-мышки» закончились.

Два клуба находились в Челси, два — в Сохо и один — на Мейфэр. К тому времени как Мейси добралась до «Станислава» в Сохо, она уже наловчилась заглядывать внутрь, перебрасываться словами с мужчиной у входа и улетучиваться, услышав, что Гарри ожидают позже или вообще на следующий день. Судя по всему, за ночь он успевал выступить в нескольких клубах, но ей не хотелось сидеть и ждать, когда он появится.

Платье она решила все-таки не надевать, а вместо него выбрала черные брюки и длинную блузу без рукавов с вырезом-лодочкой и подходящим по цвету поясом на бедрах. Комплект также был подарком Присциллы; подруга прислала его незадолго до Рождества вместе с некоторыми другими вещами в свертке с припиской: «Рождение детей просто-напросто уничтожило мою талию. Одежда несколько старомодна, но вдруг все-таки пригодится?» Брюки оказались едва ношены и, учитывая, что женщины вообще недавно стали носить брюки, не могли быть такими уж старомодными, как утверждала Присцилла. Блуза, по мнению Мейси, сидела «с запасом»; с другой стороны, не пришли Присцилла вещи, они валялись бы где-нибудь в глубине ее шкафа. А теперь Мейси благодарна ей за комплект, который, может, и не сидит идеально, зато очень подходит для вечерних выходов.

Мейси глубоко вздохнула и толкнула дверь «Станислава», хотя стоявший тут же верзила шагнул вперед, чтобы услужливо распахнуть ее. Из-за черно-серебристой стойки, окруженной квадратными серебряными лампами, ей улыбнулась девушка в черном бархатном платье с блестками по вороту, манжетам, поясу и краю подола. Волосы ее были стянуты в небольшой узел, глаза подведены, губы накрашены. Мейси поморгала, привыкая к тусклому рассеянному свету, и улыбнулась девушке в ответ.

— Вы — член клуба? — приветливо осведомилась та.

— Нет-нет, меня пригласили. Гарри Бассингтон-Хоуп. Он уже здесь?

— Минуту, сейчас узнаю, — кивнула девушка.

Она приоткрыла дверь у себя за спиной, заглянула туда и спросила.

— Эй, а Гарри уже пришел? — Подождав ответа несколько секунд, она снова повернулась к Мейси со словами: — Будет здесь с минуты на минуту, мадам. Прошу вас, пройдемте со мной к столику, где вы сможете подождать.

Мейси с облегчением увидела, что стол находится в углу, у задней стены — превосходная позиция для наблюдения за тем, кто вошел, кто вышел. К ней поспешил официант, и она заказала имбирное пиво с лимонным соком. Кто-то объяснил ей, что такой напиток популярен в Штатах, где запрет на спиртное заставляет посетителей скрывать любой намек на запах алкоголя; Мейси заказала его не потому, что собиралась пить, а для того, чтобы создать впечатление подкованного завсегдатая клубов, который потом закажет что-нибудь еще, покрепче. Безвредный коктейль принесли, и Мейси принялась осматривать помещение.

Столики разных размеров, для компаний от двух до восьми человек, были расставлены по трем сторонам комнаты вокруг небольшого паркетного танцпола, где уже двигались под квартет первые пары. Потягивая пиво, Мейси притопывала ногой. Из дома она выходила уставшей, а тут неожиданно взбодрилась и решила, что место совсем неплохое, вполне годится, чтобы прийти сюда с друзьями. Конечно, для того, у кого куча друзей.

Ее глаза обшаривали зал в поисках знакомых лиц, и вскоре за столиком у бара она заметила Рэндольфа Брэдли и Стига Свенсона. Швед наклонился вперед, словно что-то доказывая, американец в сером шелковом костюме и темно-сером галстуке привольно раскинулся на стуле. Мейси встревожилась, что к ним может присоединиться Джорджина, и еще сильнее забилась в тень. Брэдли поднял указательный палец, к столику тут же подскочил официант. Американец поднялся, сунул ему в ладонь банкноту, дружески хлопнул по спине. Пожал руку Свенсону и ушел. Стиг посидел несколько секунд, глядя в бокал, а потом, запрокинув голову, допил содержимое одним глотком. Вытер рот платком, который достал из кармана брюк, и тоже покинул клуб.

Осмотрев помещение второй раз, Мейси заметила, что за уходом Свенсона наблюдал какой-то незнакомец. Закрыв глаза, она воссоздала в памяти зал, каким он запомнился ей во время первого осмотра несколько минут назад; мужчина уже был в клубе и внимательно следил за Свенсоном и Брэдли. Кто же это?.. Тем временем незнакомец встал, извлек из кармана банкноту и рассмотрел ее при свете настенной лампы, прежде чем положить на стойку бара. Взял шляпу, лежавшую на соседнем стуле, и вышел.

— Как насчет потанцевать, мисс Доббс?

— Господи, как вы меня напугали!

Алекс Кортман подсел за столик Мейси.

— Знаю-знаю, вы тут по работе, иначе и быть не может. Выглядите, однако, сногсшибательно.

Мейси подняла бровь.

— Спасибо за комплимент, мистер Кортман. Извините, я дожидаюсь знакомого…

— Знакомого? Но знакомый ведь не будет против, если я похищу вас на один танец?

— Нет, спасибо, мистер Кортман. Думаю, не стоит.

— Да бросьте! Прийти в клуб и ни разу не потанцевать?

Кортман взял Мейси за руку и вывел ее, покрасневшую и протестующую, на танцпол. Популярная мелодия подняла из-за столиков и другие пары, так что места было совсем немного, однако это не мешало Кортману с воодушевлением размахивать руками в такт музыке, как бы обнимая и ее, и, иногда, Мейси. Та, присмотревшись к его движениям, попыталась повторить. Мелодия достигла крещендо, и тут к ней присоединилась труба, выдав высокую звонкую ноту под аккомпанемент пианино, баса, барабанов и тромбона. Танцоры взвыли от восхищения, зааплодировали, не переставая извиваться на танцполе. Прибыл Гарри Бассингтон-Хоуп.

Кортман уговорил Мейси еще на два танца, прежде чем она, обессиленная, подняла руки в шуточной капитуляции и вернулась к столу, сопровождаемая партнером.

— Можете ведь, когда захотите, а?

Мейси покачала головой.

— Сказать по правде, не считая вечера у Джорджины на прошлой неделе, последний раз я танцевала… Наверное, еще перед войной.

Кортман поднял руку, подзывая официанта.

— Дайте угадать. Вы танцевали с любимым, и он не вернулся из Франции.

Улыбка покинула лицо Мейси.

— Это не предмет для шуток, мистер Кортман.

Алекс коснулся ее руки.

— Простите, я вовсе не хотел вас обидеть. Просто теперь, после войны, много таких историй.

Мейси кивнула, принимая извинения, и убрала руку.

— Так вы здесь завсегдатай? — поменяла она тему разговора.

— Так, прихожу время от времени. Обычно, когда мне должны денег.

— Гарри?

Кортман кивнул.

— Хочешь не хочешь, он ведь брат Ника. Занял у меня несколько фунтов в субботу. Обещал отдать дня через два, самое время ему об этом напомнить.

— Несколько фунтов?..

— Двадцать, если быть точным. И поскольку я не миллионер, мне бы хотелось получить их обратно. Надеюсь, получу.

Мейси оглянулась на по-прежнему забитый людьми танцпол и на Гарри — ноги вывернуты, галстук ослаблен, наклонился назад, высоко задрав сияющую трубу и извлекая из нее невероятно высокий и чистый звук.

— Если бы он обращался с деньгами так же бережно, как с трубой, был бы богачом. — Кортман потянулся к коктейлю, принесенному официантом.

— Надо же, как блестит! — отметила Мейси. — А когда у него перерыв?

— Минут через пятнадцать. Вы можете передать записку с официантом, за небольшую плату, и он пригласит Гарри за ваш столик.

Мейси так и сделала, сунув в ладонь официанту сложенный клочок бумаги и пару монет.

— Мне подождать, пока он подойдет? — Алекс улыбался так искренне, что Мейси почти простила ему недавнюю бестактность.

— Да, пожалуйста, мистер Кортман. Честно говоря, я непривычна к таким местам.

— Вижу. Но я останусь только при одном условии.

— Каком же?!

— Вы потанцуете со мной еще раз, как только наш трубач вернется обратно к танцполу.

Гарри Бассингтон-Хоуп слез со сцены и направился к стойке, по дороге пожимая руки завсегдатаям, целуя в щечку девушек и получая как дружеские хлопки по спине, так и ответные поцелуи; вскоре его лицо украсили следы помады. Мейси увидела, как к нему подскочил официант и что-то сказал на ухо, после чего Гарри закрутил головой, пытаясь найти Мейси. Кивнул официанту, взял стакан, заранее выставленный для него на стойку бара, и подошел к ее столику.

— Надо же, мисс Доббс, опять мы встретились! Ни в жизнь бы не подумал, что вы ночная птица. — Он поставил стакан, перевернул задом наперед один из стульев и уселся на него, положив руки на спинку. Заметив, что Мейси глядит на прозрачную жидкость в стакане, пояснил: — Содовая. За работой не пью ничего крепче. Правда, добираю потом, на отдыхе. — Гарри повернулся к Кортману. — Алекс, старина, все еще ошиваешься в квартире моей сестрицы? Я-то думал, янки тебя давно вышвырнул.

Кортман встал.

— Переезжаю на следующей неделе в новую квартиру, в Челси.

— Как называют художника, у которого нет подружки? — повернулся Гарри к Мейси.

— Понятия не имею.

— Бродягой! — Он захохотал над собственной шуткой; Мейси только улыбнулась, покачивая головой.

— Любишь анекдоты с бородой, да, Гарри? — Кортман допил коктейль. — Я подойду за обещанным танцем, как только юный трубач снова вернется на сцену.

Младший брат Джорджины проводил глазами Алекса, который двинулся к стойке, и спросил у Мейси:

— Итак, чем я могу вам помочь, мисс Доббс?

Мейси подумалось, что Гарри Бассингтон-Хоуп вовсе не походит на человека, который месяц назад похоронил единственного брата.

— Как вы знаете, Джорджину не устроило полицейское расследование, она считает, что Ник мог стать жертвой преступления. Она попросила меня заняться этим делом и…

— И обычно убийцей оказывается кто-то из близких жертвы, да?

— Не всегда, мистер Бассингтон-Хоуп. Дело в том, что родные и друзья слишком тесно общаются с потерпевшим и потому не замечают ничего подозрительного. Мои вопросы оживляют память, и даже самое мелкое воспоминание может пролить свет на важную информацию, которая в итоге и откроет истину.

— Полагаю, ни для кого не секрет, что мои взаимоотношения с братом — как бы дорог он мне ни был — нельзя было назвать безоблачными?

— Серьезно? — Мейси говорила ровно столько, сколько требовалось, чтобы Гарри не замолчал.

— Когда Ник ушел в армию, я еще учился в школе, а девочкам — Джорджи и Нолли — не было до меня никакого дела. Вернее, Джорджи тоже бросилась на поиски приключений, а Нолли не обращала на меня ни малейшего внимания. Я вообще в семье четвертый лишний. Кстати, знаете, я ведь искренне любил Годфри, мужа Нолли! Он никогда не отказывался от партии в крикет и вообще походил на старшего брата гораздо больше, чем Ник.

— А что вы думаете о смерти Ника?

— Нелепая случайность.

— Разве?

— Конечно. Если бы он не секретничал и разрешил ребятам помогать ему до самого конца, все было бы в порядке. — Гарри потряс головой. — Нет, не верю ни во что, кроме несчастного случая, да и того можно было избежать.

— Вы с Ником часто ругались из-за денег?

— Хм-м. Ну, об этом-то все знают. — Гарри взглянул на часы. — Мы с братом жили совершенно по-разному. Да, у меня возникли кое-какие денежные проблемы, и Ник помогал мне из них выпутываться, но каждый раз считал своим долгом прочесть мне мораль. Даже не знаю почему, уж его-то нимб давно сиять перестал.

— Что вы имеете в виду?

— Ничего особенного. Просто не был он тем мальчиком-колокольчиком, каким пытается выставить его Джорджина. Ему всегда было наплевать, кого он может обидеть своими картинами, а он обижал, можете мне поверить.

— Кого же?

Гарри бросил взгляд в сторону сцены, где музыканты занимали свои места, встал со стула и допил свой стакан.

— Да хотя бы нас, семью. То одного, то другого. Папа пару раз утихомиривал Нолли — это надо было так ее расстроить после всего, что она для него сделала!

— А как…

— Простите, мисс Доббс. Мне правда пора, ребята уже ждут.

Гарри повернулся и побежал, стараясь держаться вдоль стен, чтобы его не перехватили поклонники, одним прыжком вскочил на сцену, поднял трубу и выпустил к потолку новую трель. Квартет подхватил мелодию, труба заиграла ниже. Танцоры оживились и задвигались. Мейси начала было собирать сумку, когда Алекс придержал ее за локоть.

— Нет-нет-нет! Вы обещали мне еще один танец!

— Но…

— Никаких «но»!

Мейси покинула клуб только через час. По холодным, затянутым смогом улицам она доехала до дома, припарковала машину, удостоверилась, что заперла ее, и пошла к главному входу в здание. Огляделась на пороге, и по спине прошел противный холодок. Мейси рывком захлопнула за собой дверь и рванулась к квартире. Вбежав, она заперлась, потом, не включая света, подошла к окну и осмотрела небольшой газон перед входом и деревья, что окружали дом, отделяя его от проезжей части. Постояла, глядя на улицу, но там никого не было, хотя Мейси чувствовала, что за ней следят.

Постаравшись успокоиться и выбросить из головы лишние мысли, она села на подушку, скрестив ноги, и погрузилась в медитацию, надеясь, что освободившееся сознание позволит по-новому взглянуть на расследование. Конечно, она не расспросила Гарри так подробно, как хотелось бы, однако и с пустыми руками не ушла. Теперь она точно знала, как его искать, если он снова ей понадобится, и на руках у нее был список клубов, где он выступал. В разговоре она сумела не затронуть скользких тем, которые могли бы насторожить Гарри — о его связях с преступным миром и так далее, — а кроме того, была уверена, что один из тех, кто прижал его в прошлую субботу, был знаком и с Ником.

Беседа пролила новый свет на семью Бассингтон-Хоуп. Хотя это выходило за рамки поведения благовоспитанной дамы, Мейси собиралась заскочить к ним завтра без предупреждения на обратном пути из Дандженесса. Примут, куда денутся, не выгонят же! Ник периодически портил отношения то с одним, то с другим членом семьи и, похоже, за несколько недель, предшествующих смерти, успел поссориться с каждым — особенно с Гарри. Кроме того, он обидел человека, который являлся не только его постоянным покупателем, но и любовником сестры. Стиг Свенсон наверняка получил несварение желудка на нервной почве — ему было что терять, если бы Ник взбунтовался.

Алекс Кортман — тоже интересный случай. Не столь близкий к Нику, как остальные два друга, он честно оценивал свои художественные способности и был откровенен настолько, что Мейси задумалась, не водит ли он ее за нос.

Пожалуй, на сегодня хватит. Мейси решительно изгнала из головы расследование и стала думать о Лиззи Бил. Возможно, Билли завтра утром выйдет на работу — Мейси изо всех сил надеялась на хорошие вести. Некоторое время она лежала без сна, в тревоге: попытавшись вызвать в памяти образ девочки, она обнаружила, что не может этого сделать. Мейси видела красное пальтишко, кожаные башмачки на шнурках, даже светлые кукольные кудряшки. Но не лицо.

Глава 13

Утром, когда Мейси паковала сумку для поездки в Дандженесс, запах новой кожи напомнил о Дине, сделавшем ей этот подарок всего несколько месяцев назад. Она пробежалась пальцами по ремешкам, погладила коричневый бок. День намечался непростой; как было бы приятно, если бы вечером она вернулась к тому, кто любит ее, кто скажет: «Ну вот ты и дома. До завтра мы вместе, и не думай о плохом».

Над Фицрой-сквер висело серо-стальное небо, бросая тусклый серебристый отсвет на серые же плиты мостовой. Словно все другие цвета иссякли, словно время остановилось до завтра, а может быть, и дольше. Отпирая дверь, Мейси взглянула на приколотые к лацкану часики. Хотя сама она опоздала на несколько минут, что-то внутри ее твердо знало: Билли еще нет на работе. И сегодня не будет. Мейси начала подниматься по лестнице и вдруг резко остановилась. «Куда я иду, зачем?!» Она развернулась, выскочила из здания, снова заперла за собой дверь и побежала к машине.

Пошел дождь — мелкая водяная пыль, которая так и будет падать до конца дня. Мейси не поехала в больницу — нет смысла. Направилась сразу к маленькому дому Билов в Ист-Энде.

Поставив машину на улице, она сразу увидела, что занавески задернуты. Окна соседей тоже были занавешены, но, вылезая с водительского сиденья, Мейси заметила, как тонкая истертая ткань колышется оттого, что за ней скрываются любопытные лица, отмечающие, кто и когда пришел. Мейси постучала в дверь. Никто не ответил. Она постучала снова. Послышались шаги, дверь отворилась, на пороге показалась сестра Дорин. Только теперь Мейси осознала, что их так и не познакомили и она не знает, как к ней обратиться.

— Я пришла… надеюсь…

Женщина кивнула и сделала шаг в сторону. Глаза у нее были красными, огромный живот мешал движениям, заставляя ее хвататься за спину, пока она разворачивалась в тесном коридорчике, пытаясь уступить Мейси дорогу.

— Они о вас говорили, мисс. Будут рады вас видеть.

Мейси погладила женщину по плечу и подошла к кухне. На секунду закрыла глаза, настраиваясь на то, чтобы сделать и сказать именно то, что нужно, дважды постучала и открыла дверь.

Билли и Дорин сидели за столом, перед обоими стояли чашки с остывшим чаем. Мейси вошла и, ни слова ни говоря, встала у них за спиной, положив руки им на плечи.

— Какое несчастье… Мои соболезнования.

Дорин всхлипнула, прижала передник к распухшим глазам и разрыдалась, упав грудью на край стола, так что стул отъехал назад. Потом обхватила себя руками, словно пытаясь унять боль, кипевшую, казалось, в том самом месте, где она носила Лиззи до того, как та родилась. Билли закусил губу и встал, уступая свое место Мейси.

— Я так и знал, что вы почувствуете, мисс. Я знал, вы сразу поймете, что Лиззи ушла. — Голос его дрожал, он едва говорил. — Это просто кошмар. Просто ужас какой-то. Не должны умирать такие крошки, как наша Лиззи.

— Да, Билли, ты прав.

Мейси прикрыла глаза, еще раз мысленно испросив нужных слов, которые смогли бы утешить, излечить сломленных горем родителей. Едва войдя в кухню, Мейси сразу же поняла, что трещина скорби уже разделила мужа и жену; каждый замкнулся в своем страдании, не зная, что сказать другому. А ведь именно разговор о том, что с ними случилось, — ключ к тому, чтобы принять потерю, а принятие, в свою очередь, поможет им выстоять в те дни и месяцы, что ждут их впереди. Как же ей хотелось сейчас поговорить с Морисом, как же ей нужен был его совет!

— Когда?..

Билли тяжело сглотнул, Дорин вытерла глаза передником и потянулась к чайнику.

— Мы совсем не привечаем вас, мисс Доббс. Уж простите. Сейчас поставлю чай.

— Давай я, Дори, — выступила вперед сестра.

— Нет-нет, Ада, ты лучше посиди.

Дорин захлопотала у плиты, зажигая огонь. Когда она схватилась за ведерко для угля, Билли остановил ее:

— Ну, уж это я сделаю.

— Да справлюсь я! — Она дернула ведерко к себе. — А ты ухаживай за гостьей.

Мейси вспомнились первые дни после смерти матери, когда они с отцом почти не могли говорить друг с другом. Старались занять себя делами, крутились по дому, ни словом не упоминая об утрате, избегая встречаться взглядами, потому что каждый не мог видеть отчаяния на лице другого. Прошли годы, прежде чем затянулись душевные раны, нанесенные им этим молчаливым страданием.

— Вчера вечером мы вернулись в больницу. Оказалось, малышке хуже, и нас к ней пустили. От нее просто ничего не осталось, мисс. Бедняжка.

Билли замолчал и потянулся к остывшему чаю как раз в тот момент, когда Дорин повернулась, чтобы забрать его чашку. Жена кивнула ему, чтобы он продолжал говорить, взяла чашку и вымыла ее в раковине. Воздух в кухне был дымным и спертым, пар от чайника добавлял влажности.

— Доктор и сестры пытались выставить нас, но мы не ушли. Как тут уйдешь, когда твоя кровинка вот так лежит.

Мейси шепотом поблагодарила Дорин за чашку свежего чая и похлопала по стулу, чтобы та садилась. Ада сидела у огня, поглаживая тяжелый живот.

— Так тянулось несколько часов, все ждали, ждали, — продолжал Билли, — а потом… честно говоря, не помню, во сколько…

— В одиннадцать. Я посмотрела на часы, — сказала Дорин, помешивая свой чай и даже не пытаясь сделать глоток.

— В одиннадцать к нам подошла медсестра и сказала, что доктор зовет. Мы вышли, и он сказал нам, что ей недолго осталось. Что ничего больше они сделать не могут. — Билли всхлипнул, прижав ладонь ко рту и зажмурившись.

Некоторое время все сидели молча, потом Дорин выпрямилась.

— Мы вернулись к ней, мисс Доббс. Мне разрешили подержать ее на руках, пока она не перестала дышать. Знаете, я этого никогда не забуду — что нас пустили к ней, чтобы она не была одна. — Дорин подняла глаза на Мейси. — Хотя сказали, к концу они уже ничего не чувствуют. Зато и никакой боли. А как вам кажется, мисс Доббс? Вы были медсестрой, как вы считаете — поняла она, что мы пришли к ней?

Мейси взяла Дорин за руку, переводя взгляд с нее на Билли и обратно.

— Поняла. Я точно знаю. — Она помолчала, подбирая слова, которые передали бы, что она чувствовала, когда сама каждый день сталкивалась со смертью. — На войне мне всегда казалось, что умирающий словно сбрасывает с себя толстую суконную шинель. Словно на него навалился груз от ран, причиненных пулями, осколками, кошмарами… Грузом Лиззи стала болезнь, которая оказалась сильней, чем ее тело, и хотя врачи сделали все возможное, чтобы помочь ей преодолеть эту атаку, бой оказался неравным. — Голос Мейси дрогнул. — Думаю, она знала, что вы с ней, что пришли поддержать ее, пока она сбрасывает свой тяжкий груз. А потом душа малышки освободилась и улетела.

Дорин повернулась к мужу, который стоял возле нее на коленях. Они обнялись и заплакали. Мейси тихо встала, сделала Аде знак, что уходит, и бесшумно прошла по коридору к дверям. Выйдя на тротуар, она повернулась и попросила Аду:

— Передайте Билли, что он может не появляться на службе, пока не придет в себя.

— Хорошо, мисс Доббс.

— Ваш муж нашел работу?

Женщина покачала головой.

— Надеется, что к концу недели получит что-нибудь в доках. Знаете, профсоюзы…

Мейси кивнула.

— Когда похороны?

— Через несколько дней, если не через неделю — какие-то там сложности.

— Пожалуйста, дайте мне знать. И если вы в чем-нибудь нуждаетесь… — Мейси протянула Аде свою визитку.

— Спасибо, мисс. Билли и Дорин повезло, что вы так хорошо к ним относитесь.

Мейси попрощалась. Когда она покинула Ист-Энд, руки ее уверенно лежали на руле. Но вместо того чтобы ехать на Фицрой-сквер, она повернула к набережной, поставила машину и подошла к воде, которая оказалась такой же серой, как нависшие над ней облака. Смог так и не развеялся, Мейси подняла воротник плаща и потуже затянула шарф на шее, закрыла глаза и представила Лиззи Бил такой, какой видела ее год назад, когда Дорин пришла в контору, волнуясь за Билли. Мейси обхватила себя руками, стараясь сдержать слезы и не рухнуть снова в ту черную яму, из которой однажды еле вырвалась.

Постояв у воды еще немного, она вернулась к машине. То, что Билли и Дорин потянулись друг к другу, немного успокоило ее тоскующую душу, и она тут же подумала про Эмму и Пирса Бассингтон-Хоупов. Кинулись ли родители Ника друг к другу за утешением, узнав о смерти сына? Художник — существо эмоциональное, а поскольку в этой семье художников несколько, можно предположить, что они от души разделяют друг с другом горести и радости. С другой стороны, старшие вполне могли унаследовать линию поведения своих родителей и закрыться друг от друга. Тогда неудивительно, что Эмма так расплакалась наедине с Мейси, схватившись за руки совершенно незнакомой женщины в поисках сочувствия. Если это правда и Бассингтон-Хоупы после гибели сына действительно возвели между собой стену молчания, тяжесть, которую они несут, действительно нестерпима.

Приехав на работу и упав в кресло, Мейси уставилась на ненастье за окном и почувствовала, как ее заливает волна беспомощности. И все-таки отчаиваться было еще рано. Если бы сейчас ее увидел Морис, обязательно отругал бы за то, что она так нагружает себя после недавней слабости.

Мейси наклонилась, чтобы зажечь камин, достала из старой черной папки с документами ежедневник и пролистала записи за неделю. Джорджина прилично заплатила ей за отчет, в котором были собраны все имеющиеся на сегодняшний день данные. Часть из них говорила в пользу того, что Ник действительно стал жертвой собственной опрометчивости, а часть, напротив, могла навести на мысль, что его столкнули. На основании собранных фактов Мейси предположила, что смерть могла наступить и в результате убийства по неосторожности, а человек, который случайно толкнул Ника, скрывается, боясь последствий. С другой стороны, убийство могло быть и спланировано, и тогда вставал вопрос, не связана ли смерть Ника с темными личностями, преследующими Гарри. Или Гарри ни при чем, и все дело в работе Ника?

Мейси воспроизвела по памяти биографию Ника: учеба в Слейде, Бельгия, патриотические листовки, которые он рисовал на службе в отделе пропаганды. Инстинкт говорил ей: во всем, что касается его военных работ, она видела едва ли верхушку айсберга, а ведь ей без конца рассказывали, как Ник сделал войну своей фирменной темой и без передышки пугал и расстраивал людей с тех пор, как вернулся во Францию. Действительно ли Америка излечила его душу? Или великолепные просторы лишь чуть-чуть утихомирили пожирающий ее огонь? Прав ли Рэндольф Брэдли, предполагая, что последней картиной Ник хотел распрощаться с военной тематикой? Возможно ли, что новая тропа, на которую он ступил, ставила под угрозу семейные отношения? Когда человек меняет свою жизнь, он часто отдаляется, отходит от близких, и те чувствуют себя покинутыми. А может быть, бескомпромиссность, жесткость работ Ника так сильно кого-то задела, что это послужило причиной смерти?

Мейси еще несколько минут посидела у огня, а потом, вздохнув, подошла к столу, набрала номер Джорджины и попросила Дункана. Ей повезло — он был на месте и согласился принять ее через час. Мейси не сомневалась, что друзья обязательно поделятся друг с другом подробностями ее встреч с ними, поэтому напрямую спросила у Дункана, где можно найти Квентина, и получила ответ: тот скорее всего играет в снукер в клубе «Челси артс».

Интересно, рассказывал ли Алекс приятелям о разговорах с ней? Мейси по-прежнему казалась подозрительной легкость, с какой он отвечал на вопросы и открывал подробности. Не пытается ли он просто-напросто заболтать ее, направить по ложному пути? Она припомнила беседу на вечеринке, молчание Хейвуда и Трейнера, в то время как Алекс Кортман развлекал ее байками о прошлом. Не нарочно ли он увел разговор к былым дням?

Повернув выключатель газового камина, Мейси окинула взглядом кабинет. Все в порядке — заметки и карточки аккуратно разложены, все предметы на своих местах. Она постояла немного, думая о Билли и Дорин, о том, как неслись они в больницу, пытаясь спасти Лиззи, о жаре и лихорадке, приведших к трагическому концу, об ужасе потери ребенка. Каково им было вернуться домой, взять в руки одежду Лиззи и, учитывая опасность заражения, сжечь всю без остатка?

Мейси закрыла дверь на два замка и на всякий случай подергала ручку. На улице щеки сразу же защипало от холода. Мейси заперла и наружную дверь — она не собиралась возвращаться в контору до завтрашнего утра, когда к ней присоединится Билли. Потом она посмотрела на часы и пошла к машине, которая стояла за углом, на Уоррен-стрит. Подожди Мейси еще секунду, увидела бы двух мужчин, идущих через площадь к зданию, от которого она только что отошла, и с легкостью открывающих запертую ею дверь. Одного из них она бы даже узнала, хотя не смогла бы назвать его имени.

Дункан Хейвуд отворил Мейси еще до того, как она успела постучать. Как и во время первой встречи, Мейси подумала, что он похож на мелкого зверька, мельтешащего туда-сюда в поисках припасов на зиму. Одежда его отличалась завидной аккуратностью: безупречно сшитый, хоть и поношенный, твидовый костюм с галстуком, чистая рубашка, блестящие туфли. Готовился, чтобы произвести на нее благоприятное впечатление? А в обычной жизни выглядит более расслабленным, как Кортман или Ник Бассингтон-Хоуп? Мейси в который раз подумала, что Ник был явным предводителем компании.

— Рад видеть вас снова, мисс Доббс. — Дункан пожал ей руку. — Ваше пальто?

— Спасибо, что согласились встретиться, а пальто я, пожалуй, оставлю — очень замерзла, — улыбнулась Мейси, вошла в квартиру и села в то же кресло, что и в прошлый раз. Дункан выбрал ту же кушетку, где сидел Алекс. — Полагаю, дома нет ни Алекса, ни Джорджины? — Мейси сняла перчатки, размотала шарф.

— Да, Алекс ищет квартиру со студией, а Джорджина, наверное, у лорда Брэдли.

— Лорда?

Дункан фыркнул.

— Это прозвище, мисс Доббс. Мы прозвали его «лордом» — Квентин, Алекс, я и, конечно, Ник. — Он помолчал, словно давая Мейси время оценить шутку. — Этот тип старается выглядеть британцем до мозга костей: костюмы для Сити, твид для охоты… Кстати, видели бы вы его на лошади! Одежда для верховой езды сшита на заказ, охотиться он ездит в западный Кент, в крайнем случае — в Старый Суррей. А потом откроет рот и…

Мейси отметила, что Дункан-то — изрядный сноб, и чуть не высказала это вслух.

— Не могли бы вы рассказать мне побольше о вашей дружбе с Ником, о жизни в Дандженессе, — хотя сейчас вы женились и переехали в Хит. Кстати, поздравляю, — улыбнулась она.

— Спасибо. — Хейвуд улыбнулся в ответ и начал отвечать, немного колеблясь, словно взвешивая каждое слово. — С Ником я познакомился еще перед войной, это вы знаете, так что не буду утомлять вас новостями с бородой.

Мейси склонила голову, показывая, что поняла его намек: он знает о разговорах с остальными, и секретов между друзьями не много. Однако «не много» — не значит «нет совсем», какие-то факты вполне могли остаться неозвученными, да и Алекс вряд ли пересказал Дункану все подробности своей встречи с Мейси.

— К Нику я был настолько близок, насколько близок может быть друг. Конечно, главной его подружкой была Джорджина, но ведь мужские секреты сестре не откроешь, верно? — Вопрос был риторическим, и Дункан, не делая паузы, продолжил: — Мы все были в одной лодке, честно. Потрепанные, желающие лишь покоя и тишины, — а побережье манило в точности тем пейзажем, которого нам не хватало. Плюс дополнительная приманка в виде продающихся по дешевке вагонов, позволившая создать коммуну художников. Большинство из них давно съехали, многие не выдержали погоды — на берегу вечный ветер. Ник, конечно, постоянно мотался в Лондон, как только получил возможность наслаждаться достатком, о котором мы трое могли только мечтать. Имейте в виду, что успех для художника — слово расплывчатое. Успех — это когда на столе у вас появляется еда, на теле — новая рубашка, и вы можете запросто позволить себе новые холсты и краски. Но Ник достиг совсем другого уровня, его картины начали приносить действительно серьезные деньги.

— Мне казалось, Брэдли начал скупать его полотна довольно давно?

— Начал-то начал, однако страсть к торговле в крови не только у лорда Брэдли — Свенсон тоже не промах урвать свой куш, да и много кому еще надо заплатить, когда принимаешь участие в выставке. Кроме того, вы наверняка в курсе, что Ник с завидной регулярностью оплачивал долги брата.

— Да, я слышала, что он ему помогал.

— Точнее, спасал!

Дункан подошел к камину, встал перед ним на колени и зажег заранее сложенные туда бумагу, лучину и угли. Огонь занялся неохотно, так что внимание Дункана некоторое время было приковано к камину. Среди растопки Мейси заметила потрепанный ящик, поперек изношенных досок шли черные буквы, которые она машинально сложила в слово: «Стайн». Пока Дункан чиркал спичками, Мейси осмотрела комнату, заинтересовавшись, в свете нынешнего расследования, картинами. Над баром появился новый пейзаж — слишком уж современный, не в ее вкусе. В который раз Мейси попыталась представить, каково это — иметь столько денег, чтобы запросто покупать не только то, что нужно, но и то, что просто нравится.

Дерево наконец занялось, и, потянувшись за мехами, Дункан повернулся к Мейси, продолжая отвечать на ее вопрос:

— Жизнь в Дандженессе стала настоящим приключением, но в какой-то момент я начал поглядывать в сторону Хита, и логичным оказалось переехать туда, как только подвернулся подходящий дом.

— То есть вы наконец-то добились настоящего успеха, — поддела Мейси, понимая, что заходит слишком далеко, намекая на финансовое положение собеседника.

Тот сделал вид, что ничего не заметил.

— Кручусь как могу. Преподаю рисование сразу в двух школах, а по вечерам еще и в церкви. Здорово выручает. Ну и родные жены помогли с домом.

— Как все удачно сложилось, — кивнула Мейси и тут же, без всякой паузы, задала следующий вопрос: — Вы ведь были с Ником и Алексом в галерее в день трагедии?

— Да… Слушайте, мисс Доббс, вы все знаете, к чему экивоки? Подозреваете, что я причастен к его смерти? Если да, то не вытанцовывайте вокруг да около, а кидайте карты на стол. Мне скрывать нечего, и я не стану отвечать на вопросы, заданные в такой манере!

Взорвался Дункан бурно, но для Мейси отнюдь не неожиданно, она раздразнила его вполне сознательно.

— Вы считаете, что Ника убили?

— Скажем так, беспечным и неосторожным он не был никогда и каждую выставку планировал сам, до последнего гвоздя. С другой стороны, он работал на износ, очень устал и хотел, чтобы эта выставка стала лучшей, чтобы о ней говорили по всему Лондону.

— И как, получалось?

— Я видел все, кроме главной картины; по-моему, это просто блестяще. Теперь, наверное, большую часть заграбастал Брэдли. И готов пойти по трупам, чтобы заполучить триптих — или что там должно быть.

— Вы не знаете что?

— Нет.

— Ник рисовал главную картину в Дандженессе?

— Если и так, то я никогда этого не видел. Разве вам не рассказывали, какой он был скрытный?

— А гости в вагон приходили?

Хейвуд пожал плечами.

— Я же ему не швейцар. Несмотря на то что мы все жили рядом, я могу по пальцам пересчитать, сколько раз мы встречались, допустим, в прошлом году. Так что простите, о его общественной жизни я не скажу ничего.

— А Гарри не приезжал — ну, насколько вы знаете? Даже если вы сами его не видели, может быть, Ник упоминал?

— Да, приезжал несколько раз.

— А когда в первый?

— Не помню.

— Лондонских друзей он с собой не привозил?

— Нет, зачем? Для лондонских клубных завсегдатаев у нас слишком дикие места. Странные люди — проводят вечера в душных темных барах, чтобы потом вернуться во дворцы.

Не сводя с Дункана глаз, Мейси наращивала темп вопросов.

— Знаете Старый город в Гастингсе?

— Бывал. Угри в желе, моллюски. Лондонцы, приехавшие на выходные.

— С рыбаками когда-нибудь говорили?

— Что?

— С братьями Дрейпер, к примеру?

Изумление Дункана было так велико, что он не мог его скрыть.

— Я… понятия не имею, о чем вы!

— Что вы знаете о фресках в вагончике Ника? — немного свернула в сторону Мейси.

Хейвуд в который раз пожал плечами.

— Доктор Син. Нику нравились старые легенды, истории о контрабандистах; он, разумеется, встречался с Торндайком — автором.

— Так что насчет Дрейперов?

— А что с ними?

— На фресках.

— Понятия не имею, о чем вы.

— Точно?

— Да.

Мейси помолчала, прежде чем завести новую тему.

— Тогда, может быть, вы объясните мне… — Она наклонилась вперед. — На приеме у Джорджины в зал вошел Освальд Мосли и был тут же окружен поклонниками. Однако вы, Алекс и Квентин дружно повернулись к нему спиной. Мне он тоже не нравится, но интересно, чем он не угодил именно вам.

Хейвуд ответил почти незамедлительно:

— Да меня от него тошнит! Напыщенный, болтливый позер, а обожающие его болваны ничего не видят сквозь внешнюю шелуху, так же как немцы не в силах разглядеть своего тирана — герра Гитлера. По мне, так эти двое слеплены из одного теста, и с ними надо держать ухо востро. Поразительно, что Джорджина его пригласила, не верит же она, что Мосли выполнит хотя бы половину того, что обещает! Он просто рвется к власти.

— Ясно. Откуда такая уверенность?

— У меня есть друзья в Гейдельберге, Мюнхене и Дрездене, и все думают то же самое. Гитлер и Мосли — люди одного типа, мисс Доббс.

— Огромное спасибо за потраченное на меня время, мистер Хейвуд, — улыбнулась Мейси. — Очень любезно с вашей стороны.

— Но…

— Но?..

— Я думал, у вас будут еще вопросы…

Мейси покачала головой:

— Нет, это все. Я задаю вопросы лишь до тех пор, пока ищу на них ответы, а ваша помощь оказалась неоценимой. Спасибо.

Мейси намотала шарф и немного постояла у камина, согревая руки, прежде чем надеть перчатки.

— Мне пора бежать. Надеюсь перехватить Квентина в клубе «Челси артс».

— Да, конечно.

Дункан встал с дивана, проводил Мейси к выходу и пожелал всего хорошего. Когда заурчал мотор «эм-джи», Мейси взглянула на окна дома и увидела, как мужской силуэт метнулся к телефонному столику.

Она, в свою очередь, спешить не стала. В клуб она поедет просто на всякий случай, хотя нет почти никаких сомнений в том, что тот, кто ей нужен, сбежит еще до ее приезда. Извинится перед партнерами за то, что вынужден прервать интереснейшую партию в снукер, рванется в гардероб, схватит пальто и, вылетев на улицу, поймает такси. Да еще и рявкнет на шофера, чтобы не полз, как черепаха.

Повернув на Фицрой-сквер, Мейси с удивлением заметила у двери в контору одну из горничных леди и лорда Комптонов.

— Сандра! Что случилось?

Мейси всегда было непросто общаться со слугами в Эбури-плейс. Хотя никто из нынешнего персонала не работал в доме в дни ее юности, все знали, что она сама начинала там прислугой. Путем проб и ошибок Мейси выработала манеру, сочетающую уважение с дружелюбием, и Сандра была одной из тех, кто охотно поддержал ее. Но теперь приветливая улыбка девушки исчезла, было ясно, что что-то не так.

— Мне бы поговорить с вами, мисс. — Пальцы Сандры нервно тискали ручку хозяйственной сумки. — Вдруг вы мне поможете.

Мейси видела, что девушка собрала всю свою храбрость, чтобы прийти. Она хотела вставить ключ в замок, но дверь вдруг отворилась от легчайшего прикосновения.

— Странно… Заходи, расскажешь, что тебя беспокоит. — Мейси растерянно покачала головой. — Может быть, кто-то из соседей забыл запереть?

— Наверное, те двое, что выходили отсюда, когда я свернула с Шарлотт-стрит.

— Возможно, они приходили к профессору, который принимает прямо над нами.

— Что-то не похожи на профессорских гостей.

— Ладно, не важно. — Мейси улыбнулась Сандре. — Пойдем в кабинет, там и поговорим. — Она зашагала вверх по лестнице. — Ты ведь у нас впервые? Ну да, конечно. Жаль, что моего помощника — помнишь, Билли? — сегодня нет, но… О Господи!

Отпирать замок ключом и нажимать на ручку не было никакой надобности — дверь оказалась широко распахнута, замок вскрыт. Вскрыт кем-то, кого не волновало, что карточки аккуратно разложены, а папки расставлены в определенном порядке. Комнату завалили бумагами и письмами, ящики стола вытащили, стулья перевернули, разбили даже чашку, расшвыривая все подряд в поисках… чего?

Сандра шагнула вперед, на ходу расстегивая пальто.

— На самом деле, мисс, у вас не такой уж…

— Не трогай! — Мейси обозревала бедлам в кабинете. — Это взлом. Оставь все как есть.

— Позвоните в полицию?

Мейси подумала, что двое незнакомцев вполне могут и сами оказаться полицейскими, учитывая загадочное поведение Стрэттона накануне и его сотрудничество с Вэнсом. Придется разбираться самой.

— Нет. — Она вздохнула, обозревая кавардак и прикидывая, сколько времени понадобится на то, чтобы его убрать. — Сандра, ты не знаешь какого-нибудь умельца? Надо бы врезать новый замок.

— Знаю, — кивнула девушка. — Я к вам, можно сказать, потому и пришла.

— Прости, вот разберусь с этим, тогда и…

— Ждите меня тут, мисс. Постараюсь быстро.

— А куда ты?

— Эрик теперь работает не в Эбури-плейс, а у Рега Мартина в гараже. Он ведь все на свете умеет, наш Эрик, вот я его сейчас и приведу, он вам замок сделает. — Сандра надела перчатки и добавила уже у выхода: — А на вашем месте, мисс, я бы закрыла дверь и придвинула к ней вон тот столик, пока мы не придем. На всякий случай.

Мейси услышала, как хлопнула за ней наружная дверь. Стараясь не наступать на разбросанные бумаги, она подошла к столу, где работала вместе с Билли над картой расследования. Обычно, покидая контору, они запирали ее в шкаф. Однако этот раз Мейси оставила лист приколотым на столе, чтобы Билли, когда вернется на работу, смог сразу оценить, насколько она продвинулась. А теперь карты не было.

Глава 14

Домой Мейси добралась совершенно измученная и, войдя в пустую квартиру, повалилась в кресло, даже не сняв пальто. Смерть Лиззи ощутимо подкосила ее, а ограбление добило окончательно. Мейси с трудом дотянулась до выключателя газового камина и рухнула обратно, откинувшись на спинку кресла. Уход Лиззи потряс ее не только потому, что смерть столь юного существа всегда удручающа — особенно при мысли о правительстве страны, где ребенку позволяют умереть просто потому, что родители не могут позволить себе нормальную медицинскую помощь, — нет, кроме всего этого, Мейси вспомнила, как впервые держала Лиззи на руках. Прильнувшая к ее плечу головка, пухлая ручонка, крутившая одну-единственную пуговицу на блузке Мейси, растрогали ее и заставили остро почувствовать свое одиночество.

Соскользнув на пол, Мейси оперлась спиной на сиденье кресла и протянула руки к огню. Она чувствовала себя уязвимой, незащищенной. Перед глазами то и дело возникал вскрытый замок, расщепленное дерево — там, где взломщики нажали на дверь, — раскиданные по полу бумаги и карточки. Кто же похитил карту? Те люди, которых она видела с Гарри Бассингтон-Хоупом? Нет, тем карта вроде бы ни к чему. Или ее взяли в качестве утешительного приза, потому что вломились, сами не зная зачем, и не нашли ничего более подходящего? А может быть, грабителей нанял Брэдли в попытке установить местонахождение триптиха? Или у нее побывали Дункан и Квентин, которых она недавно напугала? Судя по всему, им есть что прятать.

А что, если это убийца Ника? Нет, Сандра видела двоих. Хотя кто сказал, что убийца был один?.. Мысли вернулись к Гарри и его сомнительным дружкам. Вдруг это они убили художника?

Мейси потерла глаза и стянула с плеч пальто. Сандра! Ошарашенная происшедшим, она так и не узнала, зачем приходила Сандра, хотя без лишних слов приняла ее помощь.

К тому времени как девушка вернулась с Эриком, который нес чемодан с инструментами, Мейси очистила пол и начала расставлять по местам карточки и папки с бумагами. Дверь быстро починили. Чувствуя, как каждая косточка в ее теле стонет, Мейси вернулась домой. И только сейчас, глядя в пламя камина, она осознала, что так и не поинтересовалась причиной, которая привела девушку к ней в контору. Зато отметила, что когда парочка направлялась к станции «Уоррен-стрит», рука ее бывшей горничной лежала в руке спутника.

Хотя Мейси проверила и перепроверила крепость замков на дверях и окнах, спала она мало и плохо. Раньше ей нравилось жить на первом этаже, потому что задняя дверь квартиры выходила на газон величиной с почтовую марку, однако теперь она усомнилась в правильности своего выбора. Не то чтобы она собиралась и дальше иметь дело с теми, кто вломился в ее контору, но жизнь показала, что ее могут и не спросить.

На следующее утро, стоя на четвереньках в собственном кабинете, она услышала, как хлопнула наружная дверь и по ступенькам застучали знакомые шаги Билли Била. Мейси едва успела подняться на ноги, как он вошел в комнату:

— Черт возьми!..

— Большую часть я уже убрала, но и оставшегося достаточно, чтобы сегодня больше уже ничем не заниматься. — Мейси улыбнулась и легко тронула Билли за рукав. — Как ты? Сможешь?

Билли кивнул — так тяжело, словно ему было не за тридцать, а по крайней мере за шестьдесят.

— А что делать, на жизнь-то кто за меня заработает, мисс?

Он снял пальто и повесил его на крюк за дверью, туда же отправились кепка и шарф. На рукаве пиджака оказалась черная траурная ленточка.

— Да и легче мне тут, честно говоря, — то одно, то другое. А дома сестра Дорин рожать собралась, им не до меня и не до Джима, — парень снова отправился работу искать. Дорин хоть отвлечется, готовясь к появлению малыша. Повитуха, что принимает детей по всей нашей округе, как раз входила в двери, когда я убегал, так что я домой совсем не тороплюсь.

— Как Дорин, крепится?

— Старается держать голову над водой, мисс. Как может. Вообще странно все это: только мы свою девочку потеряли, как уже новый малютка в этот мир просится. А для чего? Что за жизнь его ждет? Так что мы, мисс, судили-рядили, да и придумали — для нашей семьи, для мальчишек наших.

— Придумали что?

— План, мисс. — Билли облокотился о свой стол. — Здесь нам ничего не светит, верно? Поглядите вокруг, поглядите, что с людьми творится. Вот я работаю с вами, жилы рву — и не могу даже ребят своих толком обеспечить. Нет, мисс, мы решили. Накопим кое-чего да уедем.

— Уедете?

— Приятель мой, на фронте вместе служили, вскоре после войны в Канаду уплыл. Ему ребята оттуда все-все рассказали, как и что. Собирался-собирался и в двадцать первом укатил. Он на письма-то не мастак, приятель мой, — Билли покачал головой, вспоминая друга, — а тут прислал открытку и пишет, что там людям вроде меня есть чем заняться — таким, кто от работы не бежит и для своих родных стараться готов. Думаю, мы с Дорин сумеем кое-что отложить — как только лишние рты пропадут — да и уедем. У Фреда все в порядке, понимаете — работа, жилье нормальное, не сидят друг у друга на головах, как мы в Ист-Энде, где еще и река эта гнилая…

Мейси хотелось попросить Билли не рубить сплеча, подождать, пока утихнет первая боль тяжелой утраты, не бросать дом второпях, не продумав все до конца. Но она лишь улыбнулась:

— Ты хороший отец, Билли. И выберешь для детей самое лучшее. А теперь, если ты не намерен отплывать в Канаду прямо сейчас, пора приступать к работе. Я сегодня собираюсь в Дандженесс, надо вовремя закончить уборку. — Она повернулась к столу. — И кстати: вот ключи от новых замков.

Билли поймал связку ключей, которую кинула ему Мейси.

— Ничего серьезного не пропало, мисс?

— Пропало. Карта расследования.

Спустя два часа Мейси и Билли придали хаосу какое-то подобие порядка и уселись за дубовый стол, раскатав на нем рулон чистой белой бумаги для оклейки стен.

— Поехали, Билли. Все с чистого листа. Возможно, в этот раз мы нащупаем какие-то ниточки, которые упустили прошлый раз.

— Да уж надеюсь, мисс, иначе вся работа псу под хвост.

Красными чернилами Мейси начертила круг, в который вписала имя Ника Бассингтон-Хоупа.

— Мне бы хотелось поговорить с Артуром Левиттом, а еще я попрошу тебя снова посетить друзей с Флит-стрит, Билли.

— Как скажете, мисс.

— Значит, договорились.

Они работали над картой до десяти утра, потом скатали ее, завязали шнурком и дружно, не сговариваясь, окинули взглядом комнату.

— Мамаша моя, мисс, всегда говорила: «Прячь на виду».

— В прошлый раз из-за спешки я именно так и сделала. Смотри, чем кончилось! Нет, нам нужно укромное место — домой я карту брать не хочу.

— Знаю!

Билли шагнул к камину, аккуратно отодвинул газовый камин, поставленный так, чтобы загораживать настоящий, для дров и угля.

— Вот. Часто так делать не стоит, а то разболтается, однако разок можно спрятать по старинке, в каминной трубе.

— Слишком уж очевидно, но на один раз, пока не придумаем что-нибудь получше, действительно годится. Держи.

Билли засунул карту за газовый камин, придвинул его на старое место и удостоверился, что газовый шланг не пострадал от этой процедуры. Несколько раз подергав дверь, чтобы убедиться в целостности замка, сыщики покинули контору.

— Надеюсь, ты понимаешь, как глупо мы выглядим, проверяя замки?

— Почему, мисс? — Билли поднял воротник, пытаясь укрыться от ветра.

— Люди, которые к нам вломились, возможно, уже получили все, что хотели. А если нет, они вполне могут в следующий раз залезть совсем в другое место.

— Сдается мне, нужно вам попросить этого парня, Эрика, поменять вам замки и в квартире.

— Так и сделаю. Как только вернусь из Дандженесса.

Хлопнув дверью машины так, что Мейси вздрогнула, Билли добавил:

— Ну, вообще-то вы ведь знаете, чего не хватает женщине, живущей в одиночку, верно, мисс?

— Чего? — Обычно Мейси взвивалась в ответ на упоминание ее статуса — мол, спасибо, до свидания, я отлично справляюсь сама, — но в этот раз, сочувствуя утрате Билли, позволила ему продолжать.

— Здоровенной псины. Кто вам нужен — так это огромный лохматый зверь, который прогонит всех бандитов.

Мейси только засмеялась.

Увидев повязку Билли, Артур Левитт снял кепку.

— Что случилось, сынок?

Мейси заметила, как Билли сжал губы. Она понимала, что каждый раз, когда ему приходится рассказывать о семейной утрате, боль охватывает его снова и снова.

— Потеряли младшую, мистер Левитт.

— Соболезную, сынок.

— Не мы первые, не мы последние. Моя мамаша лишилась четверых, и до двух лет не дожили. Хоть и думалось, что все это осталось в прошлом, — а оно вон как. Но что ж делать, надо жить. Растить мальчишек, да и у жены сестра вот-вот еще одного принесет, будет чем заняться. Артур, это мисс Доббс, моя начальница, — сменил он тему.

Мейси шагнула вперед, протянула руку. Левитт поднял бровь, но поздоровался вежливо.

— Чем могу служить, мисс Доббс?

— Мистер Левитт, я провожу частное расследование смерти Николаса Бассингтон-Хоупа по просьбе его сестры, Джорджины Бассингтон-Хоуп. Мисс Бассингтон-Хоуп считает, что официальное следствие оставило немало белых пятен, так что мне бы очень хотелось с вами побеседовать.

— Ох, мисс Доббс, даже и не знаю… — Левитт огляделся. — Мистера Свенсона нет, а ему такое точно не понравится.

— С мистером Свенсоном я поговорила. — В каком-то смысле это была правда, хотя фраза явно намекала на то, что Мейси якобы получила от Свенсона разрешение на беседу со смотрителем. — Я знаю, вы уже рассказывали полиции, как обнаружили тело, однако у меня есть еще несколько вопросов.

Глаза Левитта заметались между Мейси и Билли. Наконец он вздохнул:

— Ладно, что уж там. Надеюсь, вреда от этого не будет, а если мисс Бассингтон-Хоуп поможет, то и совсем хорошо.

— Вам нравился мистер Бассингтон-Хоуп?

Смотритель кивнул:

— Хороший парень. Толковый, вежливый. Не то что большинство здешних художников — в поле ветер! Носятся туда-сюда, как зяблики перед грозой. Нет, мистер Бассингтон-Хоуп крепко стоял на ногах. И тяжелой работы не боялся, картины всегда вешал сам — берег их очень.

— Ясно. — Мейси взглянула на Билли, делавшего пометки, на его трясущиеся руки и на мгновение задумалась, когда он в последний раз ел. — Мистер Левитт, не могли бы вы рассказать все, что помните о последнем дне мистера Бассингтон-Хоупа?

Смотритель помолчал, косясь в окно.

— Приехал он рано. В фургоне.

— Это было необычно?

Левитт кивнул.

— Как правило, он приезжал на мотоцикле — «скотт флайинг сквиррел» у него был, мистер Бассингтон-Хоуп холил его и лелеял. Они с мистером Кортманом — знаете ведь мистера Кортмана, у того «бро» — вечно спорили, чей мотоцикл лучше.

— И правда, как тут выберешь? — буркнул Билли.

Левитт отлично понял его сарказм, но продолжил:

— А в тот день мотоцикл не понадобился, слишком много надо было тащить — инструменты и так далее, потому он и взял напрокат старый фургон.

— Ясно. И что дальше? — подбодрила Мейси смотрителя.

— Я пришел еще до семи, а мистер Бассингтон-Хоуп появился, думаю, в восемь. Разгружались долго. Мистера Хейвуда он подхватил по дороге, из дома сестры, а мистер Кортман следом приехал, на мотоцикле.

— Я думала, мистер Бассингтон-Хоуп накануне и сам ночевал у Джорджины, — пробормотала Мейси, глядя в пол и не обращаясь конкретно ни к Билли, ни к Левитту.

— Да, мисс, так и было, только он, видимо, еще спозаранку уехал на склад, загрузился там — и сюда.

— И как прошел день?

— Сперва развесили большую часть работ — это у них легко вышло. Хорошая, кстати, была бы выставка, правда, продавать почти что нечего, мистер Брэдли скупил все на корню.

— Понятно. А что там с лесами?

— Как развесили все, что мистер Бассингтон-Хоуп привез, он снова поехал на склад, за оставшимися картинами, а те двое вышли перекусить. Мистер Кортман спросил сперва, не нужна ли помощь, а мистер Бассингтон-Хоуп отказался. Потом доставили доски и все, что нужно, для лесов, и остаток дня все их и сколачивали.

— Заходил кто-нибудь?

— Да, конечно. Родственники заскакивали — то один, то другой. Мистер Свенсон, понятное дело, появлялся, раздавал указания. Кстати, с мистером Бассингтон-Хоупом он всегда малость язык прикусывал. Тот горяч был, мог вскипеть, если ему диктовали, что делать, чего не делать, и не стеснялся высказать все, что думает. Один раз мистера Свенсона прямо на людях отчитал, это уж было чересчур. Тот обиделся, тоже вспыхнул. Я еще про себя подумал, не довел бы его мистер Бассингтон-Хоуп когда-нибудь до ручки. Он такой был, мистер Бассингтон-Хоуп — если что себе в голову вобьет, то нипочем его не отговорить. В этом смысле они с братом похожи. Да и с сестрами.

— Вы знали его брата?

— Да я здесь долгие годы служу, мисс! Вся семья у нас выставлялась: то один, то другой. Мать очень хорошо рисует. Только старшая сестра скорей с жизнью расстанется, чем кисть в руки возьмет. — Левитт почесал затылок, вспомнив, что вопрос был насчет Гарри. — Брат тоже забегал, то на открытие, то просто на выставку. — Он поджал губы, словно прикидывая, сколько из того, что ему известно, следует открывать Мейси. — Вы вот что знайте, мисс Доббс: ключи от сундука с деньгами тут держит мистер Свенсон, и младшему братишке следовало быть повежливей, если он хотел хоть что-то получать от старшего.

— Ясно, — кивнула Мейси. — Так что там насчет лесов? Как их возводили?

— Добротно их возводили, точно. Мистер Бассингтон-Хоуп всегда был очень осторожным, без конца вымерял да проверял все эти подмостки. Сам ведь хотел на них полезть, картину вешать. Говорил мне: «Больше всего на свете, Артур, я боюсь сломать руку, которой рисую». И учтите, — Левитт строго посмотрел на Мейси, словно проверяя, достаточно ли внимательно она слушает, — учтите, он понимал, что леса — дело временное, в лучшем случае их используют еще раз — чтобы снять картину, — и прочными, как при строительстве дома, их не делают. Прыгать с носилками, полными кирпича, по ним не станешь, но для своей задачи они вполне подходили, сзади даже загородка была, чтобы опереться — легонько, конечно — и проверить расположение крючьев, а потом и картины.

— Когда же все помощники ушли?

— А вот смотрите: сначала была та шумиха — наверняка вам рассказали: мистер Брэдли раскричался из-за того, что большая картина не продается. Потом он ушел, а остальные работали часов до восьми.

— Не знаете, когда мистер Бассингтон-Хоуп собирался ехать за главной картиной?

— Нет. Я сам ушел около девяти, как обычно. Хотел было задержаться, да мистер Бассингтон-Хоуп сказал, чтобы я не выдумывал, пора домой, день назавтра будет очень тяжелым, а с ним тут ничего не случится, он изнутри закроется, а когда уйдет — запрет за собой. Я спросил, точно ли он решил, ведь самому затаскивать куски триптиха на лестницу — не шутка…

— На лестницу?

— Вот сюда. — Левитт показал на лестничные пролеты, идущие по обеим сторонам склада, а в середине переходящие в коридор, ведущий в выставочный зал. — Коридор выходит на балкон галереи, там двери с каждой стороны. Он должен был втащить куски картины по ступенькам, отнести по коридору на балкон и оттуда переставить на подмостки. А потом и сам либо сверху перепрыгнуть, либо снизу подняться, но это уже легко. А дверь наружную внизу велел закрыть — чтобы никто не помешал.

— Еще раз: во сколько ушли Кортман и Хейвуд?

— По-моему, около восьми. Кортман торопился на встречу с девушкой, а Хейвуд попросил подкинуть его на мотоцикле.

— И до самого вашего ухода никто больше не заглядывал?

— Почему никто? Мистер Свенсон. Очень он волновался перед открытием, хотя вообще-то умеет ладить с клиентами. К каждому ищет свой подход, как говорится. И мистеру Бассингтон-Хоупу доверял.

— А тайком кто-нибудь мог проникнуть?

— На первом этаже задняя дверь была заперта, а вот на втором открыта — и неудивительно, ведь мистер Бассингтон-Хоуп собирался еще ездить туда-сюда.

— Он загонял фургон во двор?

— Нет, оставил на улице. И главную картину, конечно, так и не привез. Скорее всего малость не рассчитал время, закопался. Хотя и с самого начала собирался ехать попозже, чтобы никто не видел — секретничал.

Мейси задумалась.

— Мистер Левитт, а теперь опишите мне, пожалуйста, утро, когда вы нашли мистера Бассингтон-Хоупа.

— Я пришел задолго до семи, но почти не сомневался, что и он уже здесь, следит, чтобы никто ничего не разглядел до открытия. Фургон стоял на улице, входная дверь была не заперта, — точно здесь. Поставил чайник, — Левитт кивнул на маленькую газовую плитку, — и пошел по коридору внутрь. Постучал в запертую с той стороны дверь, чтобы мистер Бассингтон-Хоуп знал, что я тут. Ответа не дождался и пошел наверх, надеясь, что верхнюю дверь он оставил незапертой. Так и оказалось. Вышел я на балкон… и тут-то его и увидел. Подмостки под ним проломились, и бедный парень упал… — Левитт осекся, словно у него перехватило дыхание, Мейси и Билли молча ждали, когда он возьмет себя в руки и продолжит. — Кинулся я вниз во весь дух, а он уже как лед холодный. И гадать нечего — шея сломана. Я открыл внутреннюю дверь — ключи и впрямь торчали в замке, сбегал в кабинет мистера Свенсона и вызвал полицию. Тогда-то инспектор Стрэттон и пришел.

— А куда делся фургон? — спросила Мейси.

— Хозяин узнал, что случилось, и забрал его у полицейских через пару дней. Там, кроме инструментов, ничего не нашли.

— А ключи? Ведь у мистера Бассингтон-Хоупа должны были быть ключи от его хранилища.

Левитт покачал головой.

— Это вы лучше у мисс Бассингтон-Хоуп спросите. Что до меня, я считаю, ничего у него не было.

— Почему?

— Я же стоял тут с инспектором, когда двое полисменов обшаривали тело. Не было там ключей, я такие вещи всегда слышу, я же смотритель, мисс Доббс. У меня, как у тюремщика, — от того связка, от сего связка. Так что кроме ключей от фургона, которые он на полку еще при мне положил, никаких больше в то утро не нашли. Да и потом тоже.

— А вам это странным не показалось?

Смотритель только вздохнул.

— По правде, мисс Доббс — и больше я этого никому не скажу, — мне все здесь кажется странным, не сходится как-то. С другой стороны, будь вы тут, тоже подумали бы, что он случайно упал.

Билли и Мейси наскоро перекусили. Добрая порция пирога с угрем и картофельного пюре с соусом из петрушки вернула немного краски побледневшим щекам Билли, и, выйдя на улицу, он объявил, что «прилично подзаправился» перед дальнейшей работой.

Вернувшись в контору, Мейси решила разобраться с рутиной: подготовить счета, составить расписание на будущую неделю, разобрать почту. Два письма ее обрадовали — в них предлагалась интересная работа.

Когда до отъезда осталось полчаса, она подошла к столу у окна, но не вытащила из тайника карту, а с карандашом в руке начала раздумывать над тем, что происходит в Дандженессе, делая пометки, когда в голову приходило что-нибудь важное. Ее догадки основывались всего-навсего на фресках Ника — Мейси упорно казалось, что Ник знал о темных делишках, творящихся на побережье. Но насколько он сам был в них вовлечен? Хейвуд и Трейнер явно пытались что-то скрыть, а вот Кортман, всегда болтавшийся чуть поодаль от основной тройки, мог оставаться в неведении.

А Гарри? Мысли Мейси полетели в другую сторону, к музыканту-самоучке, и ответ пришел сам собой: он знал, что происходит. Ей, однако, по-прежнему казалось, что прежде всего Гарри запутался в собственной паутине. Она знала этот тип людей, сталкивалась с ним ранее. Каждый поступок Гарри толкал его все дальше и дальше по скользкой дорожке, и он запросто мог утянуть с собой кого угодно, не важно, кого — друга, брата, сестру. Его влекли взлеты и падения игры, сладкий яд риска, возможность поймать счастливый шанс, а те, кто, в свою очередь, играл на его слабостях, не теряли времени, используя Гарри ради собственного обогащения. Но каким именно образом? Мейси потрясла головой, запустила руки в волосы. Вряд ли они просто охотятся за деньгами семьи. Она отодвинула стул, встала, подошла к окну. Не мог ли Гарри получить от Ника что-то такое, что заинтересовало бы его окружение? И не потому ли погиб Ник?

Мейси повернулась, чтобы собрать вещи и отправиться в путь. В такие минуты, готовясь шагнуть во тьму, она всегда раньше говорила с Морисом, полагаясь на его советы, прежде чем пойти на риск, сыграть с судьбой. Не испытывает ли она ту же зависимость от остроты ощущений, что и Гарри, с одной лишь разницей: ей их дает не игра, а работа? Не желание ли снова и снова ходить по краю испортило отношения с Эндрю Дином? Мейси прижала руку ко рту. Она всегда твердила себе, что работает для того, чтобы помогать людям. Разве не учил ее Морис, что самый главный вопрос, который должен задать себе человек: «Какую службу я могу сослужить?» Однако если бы ее устраивал простой ответ, она осталась бы медсестрой и, возможно, помогала бы детишкам вроде Лиззи Бил. Но Мейси быстро затосковала бы без того волнения, без азарта — ведь это не что иное, как азарт! — с которым собирала улики к очередному делу.

Разве не чувствовала она, как растет внутри нетерпение, когда высматривала в ночном клубе Гарри Бассингтон-Хоупа? А когда незнакомый тип отлепился от барной стойки, чтобы проследить за Свенсоном или Брэдли, кожу стали покалывать мурашки. Последний раз знакомый подъем она чувствовала совсем недавно, в галерее, во время беседы с Артуром Левиттом. А перед вечеринкой, у дома Джорджины, разве не охватило ее неодолимое желание выждать, подсмотреть, открыть правду, которую пытается утаить кто-то другой? Кстати, Джорджина ее поняла бы, она такая же, хотя в ее случае крупинка правды становится основой для статьи. А роман с женатым мужчиной? Тоже игра, да еще какая! Таким же был и Ник — разве не балансировал он без конца на грани всеобщего осуждения, разве не рисковал потерять своих покровителей?

Так и есть. Не поэтому ли Мейси ухватилась за этот случай? Не ощутила ли она знакомую нотку, когда Джорджина, положив руку на грудь, сказала про чувство «вот тут, в самом сердце»? Ведь незнакомка сразу стала ей ближе. Мейси шагнула тогда к ней, положила руку на плечо, думая, что все понимает. В словах Джорджины была загадка, вызывавшая тот самый азарт, который заставлял Мейси браться за работу. За поиск правды. Однако что, если она ошибается? Что, если все подозрительные обстоятельства — лишь незначительные совпадения: беспутный брат, богатый меценат, друзья, которым, похоже, есть что скрывать?.. Господи, неужели все что-то скрывают? Мейси вздохнула, чувствуя, что размышления готовы завести ее на неприятную тропу, тропу сомнений. Она никогда не обманывалась насчет того, чем именно привлекает ее работа, но вряд ли была так же честна с другими — например, с Эндрю Дином.

Почти инстинктивно Мейси потянулась к телефону — и тут же отдернула руку. Нет, она не станет звонить Морису. Надо стать самостоятельной. У нее свое дело, ей вовсе незачем искать его советов, его голоса, его мнения, прежде чем отправляться в путь.

Мейси надела пальто, шляпу и перчатки и взяла помимо сумки еще и черный портфель с документами. Подошла к двери и едва коснулась ручки, как зазвонил телефон. Сперва она твердо решила не брать трубку, но потом ей пришло в голову, что это Билли.

— Фицрой-сквер.

— Мейси!

— Морис… — Она закрыла глаза и вздохнула. — Я так и знала.

— Собираешься уходить?

— Да. Еду в Дандженесс.

Пауза.

— Расследование достигло той точки, когда ты готова рискнуть? Я прав?

Мейси закрыла глаза и вздохнула.

— Как всегда.

— А еще мне послышалась в твоем голосе нотка раздражения.

— Ничего подобного. Просто я уже убегаю — вернулась от двери с полными руками.

И снова пауза.

— Ясно. Что ж, не стану задерживать. Будь осторожна и помни все, чему научилась.

— Разумеется. До свидания, Морис.

Трубка щелкнула, ложась на рычаг, звук эхом разошелся в полупустой комнате. Мейси несколько секунд постояла у стола, сожалея о том, что не смогла говорить дружелюбнее, и вышла из кабинета.

Она уже садилась в машину, когда увидела Билли, летевшего к ней по Уоррен-стрит.

— Мисс! Мисс! Погодите минутку!

— Да ты на всех парах, Билли! — улыбнулась Мейси. — Что стряслось?

— Ничего, мисс, просто кое-что… как это вы всегда говорите?.. а, зацепило меня кое-что!

— Слушаю.

Билли, прижав руку к груди, переводил дух.

— Ох, думал, не поймаю вас. Сейчас отдышусь.

Он хрипло откашлялся.

— В общем, так. Вот что сказал сегодня мой приятель с Флит-стрит. В полицейских рапортах нет ничего ни на нашего Гарри Би-Эйч, ни на его брата, ни на сестру. Все чисто. Тогда я ему говорю: «А вообще какие новости на этой неделе ветром принесло?» А он мне: мол, ничего особо интересного, разве что слухи ходят, будто наш Гарри связался с шахтерами.

— С шахтерами? Что ты имеешь в виду?

— Словечко такое, — ухмыльнулся Билли. — Как сами думаете, что значит?

— Неужели с теми, кто добывает уголь?

— Тепло, даже горячо. Приятель имел в виду алмазы — контрабанда.

— А разве грабители не всегда охотятся за алмазами?

— Нет, не такими, не теми, что из короны ее величества. Необработанными алмазами — привозят их откуда-то, а здесь сдают скупщикам.

Мейси помолчала, обдумывая его слова.

— Что ж, очень интересно, Билли. Пока не знаю, как связать все это с Гарри и нашим делом, но…

— Что «но», мисс?

— Просто мысли. Еще что-нибудь?

Билли покачал головой.

— Больше ничего. Мой приятель следит за тем, что творится на континенте, там, говорит, сейчас интереснее, но все это Би-Эйчей не касается.

Мейси села в машину, открыла окно и завела двигатель.

— И что же там, на континенте?

— Как обычно — несколько ограблений, в основном фамильные драгоценности.

— Что ж, спасибо за сведения, Билли, по дороге обдумаю. До завтра ты один на страже, договорились?

— Как скажете, мисс. Буду на посту.

Мейси посмотрела в его выцветшие от горя серо-голубые глаза и улыбнулась:

— Знаю, что будешь. Только и о себе не забывай, и о семье.

Билли проводил взглядом машину Мейси, которая удалилась по Тоттенхем-Корт-роуд. Начальница не посвятила его в свои планы на вечер, не сказала, зачем едет в Дандженесс, но Билли знал: она просто не хотела его волновать, и оттого волновался еще больше. Он достаточно изучил Мейси, чтобы понять: она уже догадалась — насколько это вообще возможно, — что случилось с Ником Бассингтон-Хоупом в ночь его смерти, хотя до сих пор может не знать, кто еще замешан в этом деле. Скорее всего у нее два-три подозреваемых, и сейчас она ждет, кто из них сделает неверный шаг.

Глава 15

Внезапно Мейси решила поехать в Дандженесс чуть позже — ей определенно не хотелось прибыть туда слишком рано. В любом случае все ее планы основаны лишь на предположениях. Нет никаких доказательств, что именно сегодня вечером, под покровом тьмы она определит, верны ли ее догадки о том, чем занимаются некоторые жители маленького прибрежного поселка. Она могла опереться лишь на историю отчаянных авантюристов, красочную фреску в доме, переделанном из железнодорожного вагона, да на легенды этих заброшенных мест — в общем, одни оборванные нити и никакого четкого сюжета. Однако несколько фактов Мейси все же сумела собрать, и они говорили, что пришло время съездить в Дандженесс, особенно если ночь выдастся ясной.

Мейси припарковалась у дома Джорджины и не забыла посмотреть на себя в зеркало, прежде чем подойти к парадной двери. Открывшая ей экономка улыбнулась при виде знакомого лица:

— Мисс Доббс! Я доложу мисс Бассингтон-Хоуп, что вы пришли.

— Благодарю.

Мейси сняла шарф и перчатки, но присаживаться не стала. Через несколько минут в комнату вошла Джорджина. Волосы, зачесанные в свободный узел на затылке, открывали бледное лицо, почти что детские веснушки на носу и темные круги под глазами.

— Мейси! Вот так сюрприз. Есть новости?

— Нет, только несколько вопросов, если вы не против. Мне бы хотелось кое-что уточнить по поводу событий, произошедших перед смертью вашего брата.

— Разумеется. — Джорджина повела рукой в сторону дивана, приглашая садиться, и Мейси увидела у нее на среднем пальце чернильное пятно.

— Похоже, вы писали. Работали? Я вам помешала?

Журналистка покачала головой.

— Хотелось бы сказать, что да. На самом деле я рада любой помехе, что спасает меня от сидения над пустым листом.

— Почему над пустым?

— Пытаюсь писать, а слова не идут, — вздохнула Джорджина. — Обычно я печатаю на машинке, а тут подумала: вдруг авторучка поможет вернуть вдохновение?

— А что пишете? Что-то определенное?

— Да, подрядилась сочинить для американского журнала статью про Освальда Мосли, но никак не сдвинусь с мертвой точки.

— Возможно, тема не очень?

— Вряд ли. Появление Мосли всюду встречают с восторгом. Не могу понять, почему у меня ничего не выходит. Хочется донести до читателей, какой это благородный, честный человек.

— А если предположить, что не такой уж благородный и честный? Может, потому и не пишется? — улыбнулась Мейси.

— Как это? — Джорджина подскочила, спина, до сих пор сутулившаяся под грузом невыполнимого задания, возмущенно выпрямилась. — Да он…

— Просто тема для размышлений. Вы раньше когда-нибудь вот так застревали?

— Нет. — Джорджина заложила за ухо выбившуюся прядь волос. — Хотя, возможно, вы и правы. Раньше у меня все получалось — особенно статьи с фронта, — но со времен мирной конференции 1919-го вдохновение стало убывать.

Джорджина покачала головой и встала, подошла к камину, взяла кочергу, помешала жаркие угли.

— Выходит, для того, чтобы писать, мне нужна война? Прямо хоть уезжай куда-нибудь, где все еще стреляют!

Мейси улыбнулась. Улыбка вышла невеселой, сыщицу переполняли эмоции сродни тем, что испытал Билли, когда впервые встретился с мисс Би-Эйч. Неприязнь к Джорджине росла, но Мейси упорно заставляла себя помнить, что та, несмотря ни на что, остается ее клиенткой.

— Итак, Джорджина, у меня к вам несколько вопросов. Во-первых, друзья Ника до сих пор гостят у вас?

— Нет, Дункан уехал сегодня утром. Насколько я знаю, они с Квентином, как и планировали, отправились в Дандженесс, подчистить какие-то хвосты. Вы ведь тоже туда собирались?

— Совершенно верно, — не вдаваясь в подробности, согласилась Мейси. — Они прожили у вас где-то около недели, я права?

Джорджина еще раз перемешала угли и поставила кочергу на подставку, рядом с ведерком для угля.

— Да, отлучались всего на день — как раз когда вы приходили. Я еще, помню, подумала: какая досада, что вы не встретились. Совсем чуть-чуть разошлись.

— Понятно, — задумчиво кивнула Мейси, мысленно отметив для себя: «Все-таки я права. Именно сегодня».

— Могу я задать вам очень личный вопрос?

Джорджина напряглась, подбородок вздернулся, выдавая напряжение, которое ей скорее всего хотелось бы скрыть.

— Личный? Какой же?

— Во-первых, почему вы не рассказали мне о стычке между мистером Брэдли и Ником в день гибели?

— Я… я просто забыла. Неприятная вышла сцена, так что мне, честно говоря, не хотелось об этом вспоминать.

— А не явилась ли причиной забывчивости ваша связь с мистером Брэдли?

Джорджина закашлялась и, по своему обыкновению, стала нервно теребить пальцы.

— Строго говоря, на тот момент между нами не было… как вы выражаетесь, связи.

— Хорошо, пусть будет симпатия.

— Мне… мне давно нравился Рэндольф — в смысле, мистер Брэдли. Но к моменту смерти Ника мы еще не были близки.

— А трения с самим Ником? Разумеется, я уже спрашивала, но теперь я знаю, что вы вернулись в галерею после ссоры, во время которой приняли сторону брата. Очевидно, вы поддержали его решение не продавать триптих.

— Да. Мы всегда поддерживали друг друга.

— Так почему вернулись?

— Как вы… — Джорджина вздохнула, сложила руки на коленях. — Хотя какая разница? В конце концов, я плачу вам за то, чтобы вы задавали вопросы. — Она сглотнула и ответила: — Я хотела поговорить с Ником.

— О чем?

— Он знал, что нас с Рэндольфом тянет друг к другу, и не одобрял этого. Рэндольф был его преданнейшим поклонником, Нику не хотелось, чтобы начались всякие сложности. Что особенно мило, если вспомнить его собственные грешки.

Мейси молчала.

— Он ведь крутил роман с невестой Дункана, а несколько лет назад вообще встречался с замужней. В общем, не так он чист, как белый снег, что бы там ни твердила Эмси. Папа, разумеется, все понимал и не раз отчитывал Ника.

— Серьезно?

— Да. Правда, когда это было… — Она рассеянно махнула рукой. — В общем, я пришла мириться, сказать, что я поддерживаю Ника, и мне хотелось, чтобы он меня тоже поддержал.

— А он не стал?

— Насчет Рэндольфа — не стал. Мы и раньше из-за него ругались. Ник порой мог заупрямиться так, что мало не казалось. Его бросало из стороны в сторону: то рядом со мной веселый, легкомысленный брат, то вдруг человек с моралью викария, который при этом сам ведет себя не лучше Гарри.

— Ясно.

— Кроме того, Ник никогда ничего не забывал, и временами это проявлялось в его картинах. Можете представить себе, что я чувствовала. Мне постоянно мерещился какой-нибудь портрет любовников, списанных с меня и Рэндольфа. Мы обменялись неприятными словами, что утром, что вечером, перед его смертью, и я ушла не попрощавшись, не извинившись, не… В общем, так и ушла.

Джорджина всхлипнула. Мейси помолчала, давая ей время справиться с набежавшими слезами.

— А не могла ваша ссора так расстроить Ника, что он споткнулся, сделал неверный шаг?

— Ни в коем случае! Ник был слишком сосредоточен на выставке, чтобы обращать внимание на такие мелочи. Он и меня-то почти не стал слушать потому, что думал только об одном: как повесить триптих.

— Понятно. — Мейси встала, взяла с дивана шарф, перчатки, сумку и повернулась, словно бы собираясь уходить, но при этом не сводя взгляда с Джорджины. — А когда вы возвращались в галерею, вам больше никто не встретился?

— Стиг. Выйдя на улицу, я увидела, как он идет по Албемарл-стрит. Честно говоря, мне не хотелось с ним встречаться, а тут, очень кстати, и такси подвернулось.

— Во сколько это было? Мистер Левитт уже ушел?

— Да. — Джорджина прикрыла глаза, восстанавливая события. — То есть я думаю, что он ушел, потому что мне пришлось стучать в парадную дверь, чтобы Ник открыл. Задняя оказалась заперта.

— А ушли вы тоже через парадную?

— Да.

— Ник запер за вами?

— Хм… не знаю. — Джорджина прикусила губу. — Понимаете, он просто велел мне оставить его в покое, мол, единственное, что он хочет, — закончить работу. Я чуть не задохнулась, почти говорить не могла. Это так несвойственно для нас — быть на ножах друг с другом.

Мейси только вздохнула.

— Джорджина, ну почему же вы сразу не рассказали мне о романе с Брэдли? Вряд ли ведь не представляли, как важна эта деталь.

Джорджина пожала плечами.

— Скажу вам честно, связь с женатым мужчиной — не совсем то, чем я могла бы гордиться.

Мейси задумчиво кивнула и подошла к картине, висящей над баром.

— Новая, не так ли?

Джорджина непонимающе подняла глаза.

— Что?.. А, да, новая.

— У Свенсона купили?

— Нет, это вообще не моя. Попросили временно подержать у себя.

— Что ж, приятно полюбоваться. Пусть и временно.

— Да. Хотя надеюсь, это ненадолго.

В голосе хозяйки прорезалась тоска, словно чужая картина принесла с собой сожаление и непонятную грусть. Она не сводила с нее глаз, и Мейси вдруг осознала, что еще один кусочек в мозаике, которую представляла собой жизнь Ника Бассингтон-Хоупа, лег на свое место. Во всяком случае, ей хотелось надеяться, что на свое.

Больше вопросов к Джорджине у нее не было. Сильнее всего Мейси была недовольна собой — как это она до сих пор не выяснила, что дверь главного входа какое-то время оставалась открытой?

Когда они выходили из комнаты и Джорджина взмахом руки отослала экономку, показывая, что проводит гостью сама, Мейси решила подбросить некогда знаменитой журналистке полезную идею.

— Вы обмолвились, что для вдохновения вам нужна война.

— Да, но…

— Тогда вы можете найти ее прямо здесь, не выезжая за пределы города, разве что придется выйти за рамки привычного окружения.

— Как это?

— Младшая дочь мистера Била недавно умерла от дифтерии. В доме, еле-еле вмещающем одну семью, живет еще и вторая, из четырех человек — фактически из пяти, сегодня к вечеру у них должен появиться новорожденный, — причем кормилец второй семьи потерял работу. А ведь Билы считают себя не самыми обездоленными. Ваш друг, Освальд Мосли, изо всех сил использует сложившуюся ситуацию для карьеры в политике, и все-таки те, кому есть, что терять, не понимают тех, кому терять уже нечего. Война все еще идет, Джорджина, идет здесь и сейчас. Это война против нищеты, болезней, несправедливости. Разве такую жизнь обещал Ллойд Джордж тем, кто воевал за свою страну? Возможно, вам стоит поискать вдохновения в этой теме? Уверена, заокеанский издатель оценит столь неожиданный ракурс.

— Я… я никогда не думала…

— Я скоро выйду на связь. Думаю, в течение двух дней.

Джорджина кивнула и уже готова была закрыть дверь, когда Мейси повернулась к ней в последний раз.

— Да, кстати, вы знакомы с мистером Стайном?

Джорджина нахмурилась и довольно резко покачала головой:

— Нет. Я знаю человека по фамилии Стайн, но ее зовут Гертруда.

Мейси раздумывала, не зашла ли она слишком далеко, давая советы профессионалу?.. Но, поразмыслив, успокоилась. Джорджина, несомненно, сама не своя после смерти брата, но ясно и то, что ей очень хочется восстановить былую хватку. Бодание с полицейскими привело ее к матери Констанции, которая, в свою очередь, направила ее к Мейси. Наверное, запретный роман служит той же задаче — подогреть застывшие эмоции. Во время войны Джорджина слыла бунтаркой, которая заходит слишком далеко и позволяет себе слишком много, — самая нашумевшая среди выпускниц Гертона. Даже недоброжелатели не могли не восхищаться ее храбростью. Но теперь, без того азарта, который вызывала в ней война, без риска, что толкал к перу и бумаге, ее язык стал вялым и невыразительным, интерес к работе угас.

Мейси думала о Джорджине всю дорогу. Очевидно, она поддалась тому же чувству, против которого предостерегала Билли, — отвращению к людям, обладающим большими возможностями, к тому, как они ублажают себя, в то время как столько людей из последних сил цепляются за любую надежду. Проезжая сперва новые кварталы, затем яблоневые сады Кента, Мейси вспомнила ночной клуб, танцы, квартиру, в которую возвращалась каждый вечер, и покраснела. Чем она, если вдуматься, лучше? И снова ее охватили сомнения по поводу того, насколько ценна для людей выбранная ею профессия.

Сгущались сумерки, когда Мейси миновала Лидд и подъехала к Дандженессу. Хотя место было довольно открытым — всего несколько домов, торчавших на дующем с моря ледяном ветру, — ей удалось поставить машину на обочине дороги так, чтобы ее скрыло нависающее дерево. Мейси поплотнее намотала шарф, пониже надвинула шляпу, взяла с пассажирского сиденья рюкзак и направилась к берегу. Из рюкзака она достала маленький фонарик, однако светить не стала, положившись на свое умение видеть в темноте и память, подсказывающую ей путь к вагончику Ника.

Мейси старалась ступать быстро и неслышно. В конце концов, ощущая на лице соленый ветер, она добралась до двери в дом и постаралась встать так, чтобы не быть пойманной лучом маяка. Онемевшими от холода пальцами вытащила из кармана ключи. Шмыгнула замерзшим носом, сморгнула слезы, появившиеся от ветра. Прижавшись к стене, чтобы луч фонарика не был заметен, посветила на замочную скважину, вставила ключ, отперла и, войдя, тут же выключила фонарь. Закрыв за собой дверь, Мейси метнулась к окнам и опустила частые жалюзи, хотя свет зажигать даже не собиралась — ее мог выдать любой блик.

Снова включив фонарик, она обследовала дом, чтобы понять, был ли тут кто-нибудь со времени ее предыдущего визита. Плита выглядела так, как она ее и оставила, покрывало казалось нетронутым. Мейси перешла в студию, поводила лучом по стенам, креслу, краскам, мольберту. В шкафу по-прежнему висела шинель, и, притронувшись к жесткой, колючей шерсти, Мейси вздрогнула. Она вернулась в гостиную и осветила фреску. Да, Ник Бассингтон-Хоуп, несомненно, был талантливым художником, хотя интересно было бы знать, что думали остальные, глядя на цепь картинок. Замечали ли то же, что и она, задавали ли себе те же вопросы? А Амос Уайт? Бывал ли он в гостях у Ника? Видел ли фрески? Если да, то он не мог не чувствовать угрозы. Пересказывая старую историю, художник добавлял в нее лица тех, кого знал, оживляя давние мифы и легенды. Рисуя их, Ник, возможно, думал о триптихе. Но что, если история повторилась вновь, а лица знакомы не только самому художнику? Что ж, тогда он сильно рисковал.

Мейси подвинула одно из кресел к окну и стянула с кровати покрывало. Она с удовольствием разожгла бы камин, но боялась, что даже тонкая струйка дыма будет заметна снаружи, поэтому просто завернулась в покрывало и села. Достала из рюкзака сандвичи с сыром и пикулями, бутылку лимонада. Сквозь просветы в жалюзи виднелась часть берега — на данный момент этого было вполне достаточно.

Мейси впилась зубами в сандвич, время от времени переставая жевать и прислушиваясь. Чтобы не поддаться сну, она начала прокручивать в голове все этапы расследования, начиная с прихода Джорджины. Круг друзей клиентки очень интересен — Мейси никогда раньше не сталкивалась с такими компаниями, хотя чувствовала себя с ними немного неловко. Дело было не только в деньгах или общественном положении, просто эти люди жили по другим правилам, их поведение одновременно и привлекало, и отталкивало Мейси. На память ей пришел дом в Тентердене. В его укладе не было ничего знакомого — ничего такого, что вызвало бы чувство защищенности. До чего бы ни дотрагивалась Мейси, все било по ее чувствам такими насыщенными красками, которых ей раньше не случалось видеть. Разве не манили свобода и смелость семьи Бассингтон-Хоуп, позволявшей себе быть не такой, как все?.. Мейси вздохнула. В памяти всплыл поход в галерею Стига Свенсона, спланированную таким образом, чтобы с любого места посетитель мог видеть только одну картину, чтобы его внимание не распылялось. Так и она — рассматривала по очереди только один ключ к разгадке, одну улику, не в силах свести их вместе.

Почувствовав, что в глаза от усталости словно песку насыпали, Мейси, поплотнее завернулась в покрывало, стараясь спастись от холода. И в ту же секунду услышала шорох подошв по тропинке, ведущей к галечной отмели. Приникнув к щели между оконным стеклом и краем жалюзи, Мейси попыталась рассмотреть, что происходит. Смутные фигуры направлялись к берегу, держа направление на идущий оттуда яркий свет. Послышались громкие голоса, фырчанье грузовика. Что ж, пора действовать.

Быстро вернув на место кресло и покрывало, Мейси бегло осмотрела обе комнаты при свете фонарика и выскочила через заднюю дверь. Хотя звук каждого шага, казалось, разлетается вокруг, подхваченный эхом, она не беспокоилась, зная, что весь шум уносится ветром. Ступала она осторожно, прячась за старые бочки и стены соседних вагончиков, чтобы незаметно подобраться к освещенному фонарями пятачку, на котором собрались люди.

Высунувшись из-за угла старого сарая, Мейси убедилась, что путь свободен, и перебежала к остаткам старой рыбацкой лодки — ее обшитые внакрой борта уже прогнили, и лодка валялась на берегу, брошенная и никому не нужная, дожидаясь, пока кто-нибудь не пустит ее на топливо для костра. Мейси задержала дыхание, чувствуя, как ледяной воздух острым лезвием врезался в горло и легкие, и на секунду прикрыла глаза, перед тем как выглянуть из своего укрытия.

Большую рыбацкую лодку с помощью лебедки вытащили на берег. Братья Дрейперы из Гастингса и Амос Уайт бегали по палубе, выгружая тяжелые деревянные контейнеры, которые подхватывали и грузили в машину Квентин и Дункан. Контрабандисты почти не разговаривали; если и слышался громкий голос, то это были выкрики четвертого человека с лодки — человека, который организовал травлю Гарри Бассингтон-Хоупа, человека, чье лицо смотрело с фресок в доме погибшего художника. Мейси внимательно разглядывала каждого, определяя, кто есть кто и где здесь главный. Понятно, что рыбаки — всего лишь куклы, марионетки, которые делают то, что веками делали их предки, зарабатывая свои жалкие гроши. Художники выглядели уверенно, как люди, знающие, что и зачем они делают, а вот последний, пришелец из Лондона, — кто он, какова его роль? Мейси присмотрелась внимательнее. Он не слуга, но и не хозяин, хотя явно обладает какой-то властью. Что ж, пора уходить, готовиться к тому, что — как она была уверена — последует дальше. Кулак разжат, игральные кости брошены на стол.

Мейси пробралась к дороге, ведущей к Лидд-роуд, подбежала к «эм-джи», отперла машину и нырнула на водительское сиденье — зубы у нее стучали от холода. Некоторое время она сидела неподвижно, чтобы удостовериться, что проскочила незамеченной, потом потерла замерзшие руки, завела двигатель и поехала в сторону дороги, по которой когда-то двигалась вслед за грузовиком. В этот раз она собиралась успеть первой.

Времени на тщательные розыски нужного места не было, Мейси просто полагалась на свою догадку о том, что это должен быть какой-то амбар или другое строение, где можно спрятать привезенные контрабандой товары, пока, как говорится, на горизонте не станет чисто. Возможно, именно там происходит дележка между лондонцем и художниками. Мейси снова поставила машину под каким-то раскидистым деревом, обычным для этих мест, и пошла пешком. Под ногами чавкала ледяная грязь, кожаные туфли начали промокать, пальцы ног защипало, а отогревшиеся было в машине руки снова онемели. Мейси поднесла их ко рту и согрела дыханием, не снимая перчаток.

Несмотря на то что темнота была хоть глаз выколи, она сумела рассмотреть очертания стоявшего в полях амбара и побежала к нему. Прижалась к стене и постояла минуту, прислушиваясь. Стены, похоже, были выстроены из корабельного леса несколько веков назад, Мейси подумалось, что каждая балка, возможно, со времен Средневековья несет на себе римские цифры, нанесенные изготовившим их мастером. До прибытия грузовика еще есть немного времени, надо поискать укрытие.

Хотя у амбара были большие двустворчатые двери, Мейси догадывалась, что где-то должна быть еще одна, поменьше, для человека, который входит один, без груженой телеги или стада скота. Отыскав ее, она прислушалась, а потом нырнула внутрь. Зажгла фонарик и увидела стоявший в амбаре старый фургон. По полуразрушенной лестнице Мейси вскарабкалась наверх, под самые стропила, и нашла укромное место между тюками сена, закинутыми сюда еще летом. С этой удобной позиции она должна была заметить любое шевеление на дальнем краю амбара, там, откуда она ожидала появления людей. Фургон явно припарковали таким образом, чтобы на него было легко перекинуть груз с другой машины. Что ж, все идет по плану. Мейси вздохнула с облегчением — ей повезло, что прибытия контейнеров никто не ждал, и она была рада удостовериться, что все рассчитала правильно. Оставалось только ждать.

Тишина. Сколько прошло — полчаса? Час? Сердце стучало почти что в нормальном ритме. В конце концов вдали послышалось ворчанье двигателя и постукивание — грузовик с трудом пробирался по разбитой дороге. То, как он взревывал, когда водитель подбавлял газу, давало повод предположить, что машина маневрирует задним ходом. Скоро Мейси положит на место очередную деталь пазла. Скоро она узнает то, что знал Ник.

Грузовик, затрясшись, остановился, затем, примеряясь, несколько раз проехался взад-вперед и наконец окончательно затормозил у дальнего входа в амбар. Послышались голоса, двери отворились. Брезентовый задник на кузове грузовика откинулся, и оттуда выскочили Дункан и Квентин. Хотя водителя, который вышел следом, Мейси не узнала, она решила, что он из тех людей, которые на ее глазах прижали Гарри к стенке.

Из грузовика вытащили деревянные ящики, очень напоминавшие те, что она видела в служебных помещениях галереи Свенсона, где Артур Левитт распаковывал картины.

— Эй вы, двое, пошевеливайтесь! Мы заберем свое да слиняем. Вы знаете, в котором оно ящике, так что бегом, бегом! — торопил водитель.

Квентин указал на два контейнера, и Мейси вдруг заметила, что наверху у каждого черной краской нанесены цифры и имя. Она смогла разобрать только три надписи: «Д. Розенберг», «X. Катц» и «Стайн». Квентин взял лом, протянутый ему Дунканом, и взломал несколько дощечек. Затем просунул руку внутрь и вытащил, судя по внешнему виду, картину, обернутую в тонкую парусину и слой мешковины. Дункан помог Квентину развернуть полотно. Оба замешкались, разглядывая изображение.

— Да шевелитесь же, потом свои картинки посмотрите! — рявкнул главарь банды.

Художники переглянулись и подстелили на пол оба слоя обертки, прежде чем положить картину изображением вниз. Мейси изо всех сил подалась вперед, чтобы разглядеть, что происходит.

Дункан достал из кармана нож и протянул его Квентину.

— Смотри, осторожней, старина.

— Не впервой!

Лезвие разрезало толстую бумагу на оборотной стороне картины. Придерживая рукой раму, чтобы резать ровнее, Квентин начал отделять задник. Выходит, он фальшивый!.. Мейси закусила губу, наблюдая, как Квентин достает из пространства между поддельным и настоящим задниками мешочек и бросает его главарю, а потом повторяет те же действия со второй картиной.

— Можете передать своему боссу, что это в последний раз, Уильямс. Какое-то время доставок больше не будет. Мы сделали все, что могли.

Главарь покрутил головой.

— Да ладно! Думаете, я поверю, господа мазилы? Мистер Смит не любит, когда ему врут. Вы даже с этим типом из Германии не закончили; там, откуда привезли, наверняка есть еще, на нашу долю хватит.

— Не в том суть, — ответил Дункан. — Мы сами решили завязать с этим делом. Пока вы в него не впутались, все было более или менее честно, а теперь — нет. Слишком много ненужных сложностей, как для нас, так и для наших друзей в Германии и Франции.

— Ладно, нет у меня сейчас времени чесать с вами языком, парни. Захотите — знаете, где меня найти. Да! Вот вам еще для пущей сложности. — Он ухмыльнулся, доставая из кармана пачку банкнот и швыряя их Дункану. — Благодарствуем. А на вашем месте я бы тут хорошенько все припрятал. Мало ли кто что может подсмотреть.

Контрабандисты уехали на грузовике, снаружи послышалось его удаляющееся рычание.

— Черт побери этого Гарри! — в сердцах воскликнул Квентин. — И черт побери Ника, который рассказал ему, чем мы занимаемся.

— Ладно, ладно, — поднял руку Дункан. — Уже ничего не попишешь — Ник рассказал, и Гарри влез в наши дела. Теперь надо думать, как выпутываться. Безумно жаль, что мы не сможем больше помогать Мартину, Этьену и их друзьям. — Он вздохнул. — В общем, сейчас надо все запаковать и убираться восвояси.

Они снова закрыли распакованные ящики. Дункан встал у дверей, а Квентин забрался в фургон и задом выехал из амбара. Они заперли двери снаружи, но Мейси не шевелилась до тех пор, пока гул фургона не затих вдали.

Спустившись с лестницы, она стряхнула с одежды сухие травинки и пробралась к тому месту, где выгружали ящики и передавали контрабанду. Ей удалось мельком взглянуть на развернутое полотно, и хотя в амбаре было темновато, Мейси поняла: даже если оно не принадлежит кисти известного мастера, стоимость его будет немалой. Чья же это картина? И если ее провоз в страну не был преступлением — как она поняла из разговора между Квентином и Дунканом, цели их были далеки от личной выгоды, — зачем ее вообще ввезли?

Мейси достала из рюкзака очередную карточку и занесла туда цифры, подсмотренные на ящиках. Интересно, что они обозначали — порядковые номера владельцев или просто-напросто стоимость? Она обдумывала этот вопрос, записывая на всякий случай примерные размеры каждого ящика, и только хотела спрятать в рюкзак ручку и карточку, как вдруг замерла, затаив дыхание. Снаружи донеслись голоса, и Мейси снова метнулась к лестнице, но успела подняться только до половины, когда двери распахнулись и в амбар влетела лохматая овчарка. Она тут же кинулась прямиком к девушке, однако вошедший человек этого не заметил. Мейси застыла, сидя на средней ступеньке, закрыв глаза и не издавая ни единого звука. Она расслабила каждый мускул, отпустила и мысли, и чувства, чтобы не испытывать страха. Собака замедлила бег и остановилась, словно выучка боролась в ней с симпатией к Мейси, а потом, укрощенная, легла у ее ног. Мейси быстро сунула карточку между балками.

К сопящему псу подошел хозяин.

— Ну, что здесь у тебя, Брут?

За первым человеком шел второй, судя по осанке и тону — начальник. Вся его одежда, вплоть до шапки и перчаток, была черной. В амбаре появились и другие люди, и Мейси поняла: все они одеты так, чтобы сливаться с ночной темнотой, включая двух человек в форме, отнюдь не полицейской. Подошедшего вторым она узнала сразу — тот самый тип, что ушел вслед за Брэдли и Свенсоном из бара, где выступал Гарри. Мейси наконец сообразила, с кем ей придется иметь дело. Возможности этих людей значительно превосходили любые возможности полиции.

— Если вы связаны с только что бывшими здесь мелкими жуликами, мисс Доббс, вам полагается сделать испуганное лицо.

Мейси встала на ноги, стараясь не выказывать удивления в связи с тем, что ее назвали по имени. Потрепав собаку за ухом, она ответила:

— С «мелкими жуликами» я не связана, напротив — так же, как и вы, я стараюсь понять, что у них на уме.

— Дженкинс! — крикнул ее собеседник одному из коллег, обшаривающих амбар. — Захватите-ка леди в контору, нам придется задать ей несколько вопросов. — Он повернулся к Мейси, а потом, словно спохватившись, добавил, обращаясь к Дженкинсу: — Да, и пока вы здесь, уведите эту пародию на собаку с глаз моих и верните ее в питомник. Джек-рассел-терьер моей жены и то справился бы лучше. Тоже мне, Брут!

Мейси молча дала препроводить себя в машину. Не было смысла требовать какого-то ордера или других документов. Полномочия управления таможенных пошлин были широко известны и появились раньше, чем у полиции. В период создания этой службы она была чрезвычайно важна для правительства страны, обремененной военными долгами.

Сопровождающий убедился, что Мейси разместилась в машине если не с удобством, то хотя бы безопасно.

— Простите, сэр, не могли бы вы потом вернуть меня обратно, чтобы я смогла забрать свой автомобиль?

Тот усмехнулся, и в свете фонариков и фар окружающих машин усмешка показалась зловещей.

— Это та красная малютка? Не беспокойтесь мисс. Один из наших людей сядет за руль и доедет на ней до места.

— Ясно.

Мейси откинулась на спинку кресла и прикрыла глаза. Даже если уснуть не удастся, можно попробовать отдохнуть и набраться сил перед встречей с инквизиторами, которая ее, несомненно, ожидает. Придется делать вид, что она делится с ними информацией, тогда как в реальности нужно, напротив, выудить у них новые факты, чтобы добавить к уже известным. И действовать как можно осторожнее. Нет сомнений, что эти люди работают совершенно независимо от Вэнса и Стрэттона, которыми ловко управляют, так, чтобы их расследование не пересекалось с расследованием таможенников. Что ж, — Мейси улыбнулась, — в течение ближайших нескольких часов за ниточки будет дергать именно она.

Глава 16

Как ни странно, ее завели не в черно-белую камеру, а в уютную гостиную и даже подали чай с печеньем. Она чувствовала усталость — неудивительно, в три часа ночи! — поэтому, предполагая, что ждать придется долго, стянула туфли и легла на диванчик, подложив под голову диванную подушку.

— Вздремнули, мисс? — Кто-то тронул Мейси за плечо, отчего она вздрогнула и подскочила. — Пора к начальству, если вы не против.

Сев и наклонившись, чтобы обуться, Мейси с трудом засунула ноги в холодные, задубевшие от грязи туфли и не спеша зашнуровала их, прежде чем последовать за человеком без формы.

— А, мисс Доббс! Входите! — Хозяин кабинета показал рукой на стул, открыл какую-то папку и выдернул из нее несколько листков. — Всего парочка вопросов. Если ответы нас устроят, мы тут же вас отпустим.

— Где мой автомобиль?

— С ним все в порядке. Хотя небольшой техосмотр не помешал бы. Симпатичная машинка, небось стоила хозяйке кругленькую сумму?

Мейси не приняла подачу, просто склонила голову, улыбнулась собеседнику, явно занимавшему высокий пост, и не преминула продемонстрировать осведомленность в методах, которыми пользовалось управление:

— Полагаю, осмотр не помешал бы не только машине, мистер…

— Такер. Моя фамилия — Такер. Вы имеете в виду свою контору?

— Да, именно. Ваши люди вломились в кабинет и переворошили все записи, нимало не заботясь об их сохранности.

— Дело в том, что вы водите знакомство с личностями, в отношении которых ведется расследование. Мы пришли к выводу, что в интересах государства следует как можно скорее ознакомиться с вашими материалами. Насколько я знаю, получать ваше согласие я не обязан.

— Могли бы просто предупредить, вместо того чтобы заставлять меня покупать новый замок.

— Могли. Но не захотели. — Такер сверился со своими записями и вытащил из папки сложенную в несколько раз бумагу. — Думаю, стоит начать вот с этого, мисс Доббс.

Мейси удержала себя от того, чтобы податься вперед, напротив — откинулась на спинку жесткого деревянного стула, совсем чуть-чуть, чтобы обозначить свое равнодушие к итогам допроса. Ей не хотелось, чтобы собеседник понял, насколько она в них заинтересована.

— Мне почему-то так и казалось, что я увижу здесь эту вещь.

— Какую — эту?

Мейси кашлянула, думая про себя: «Прекрасно, он уже выбит из колеи».

— Мы с помощником называем ее картой расследования, — ответила она вслух. — Вы наверняка в курсе моей работы и в состоянии понять, почему мне важно, чтобы все улики и связи расследуемого дела постоянно находились перед глазами. — Мейси старалась, чтобы тон ее голоса не выдавал напряжения. — Поэтому мы чертим вот такую диаграмму и заносим туда каждый шаг расследования. Подписанные рисунки и схемы дают куда больше материала для размышлений, чем бесконечные разговоры, хотя в общем и целом я стою за сочетание разных методов… А вы, мистер Такер?

Собеседник не сразу нашелся что ответить.

— И о чем же говорит ваша карта? — наконец произнес он.

— Мне не дали ее закончить, — довольно жестко заметила Мейси, приведя Такера в еще большее замешательство. Он был явно не готов к тому, что контроль над ситуацией начнет уплывать из рук.

— Хорошо, а как насчет парней из Дандженесса?

— А что с ними?

— Что вам известно, мисс Доббс, об их деятельности в темные безветренные ночи?

— Полагаю, меньше, чем вам, мистер Такер, — пожала плечами Мейси. — Я интересовалась только двумя, друзьями мистера Бассингтон-Хоупа — Николаса, не Гарри. Его сестра наняла меня, чтобы проверить утверждение полицейских — якобы смерть наступила в результате несчастного случая.

— Так вы в курсе, чем они занимаются?

— Контрабандой.

— Разумеется, контрабандой, не прикидывайтесь дурочкой, мисс Доббс!

— Я далека от того, чтобы валять дурочку, мистер Такер, я действительно откопала куда меньше, чем вы. Однако должна донести до вас, что Дункан Хейвуд и Квентин Трейнер — отнюдь не злонамеренные контрабандисты и ввязались в это занятие исключительно из благородных побуждений. А вот преступные элементы тут же сообразили, как использовать их деятельность в своих целях.

— Выходит, об алмазах вы знаете.

— Догадываюсь. — Мейси подалась вперед. — И давно вы следите за контрабандистами?

Такер кинул ручку на стол, разбрызгав чернила на картонную папку.

— Уже три месяца, и учтите — это секрет, держите рот на замке! Я выяснил, кто вы такая, и понял, на чьей вы стороне, но предпочел бы, чтобы вы не лезли в это дело. Мне плевать, что ваши художники таскают туда-сюда свои картинки. Могли бы запросто посылать их почтой, хотя тогда немцы и французы, конечно, сунули бы нос в посылку, чтобы понять, что происходит. — Он цинично хохотнул. — Нет, мы следим за тем, кого вы назвали преступными элементами, чтобы схватить их с поличным. Но медленно, все идет слишком медленно! — Он захлопнул папку.

— А что вы знаете о картинах?

— Теперь моя очередь задавать вопросы, мисс Доббс, — усмехнулся Такер. — Думаю, вы знаете о них больше нашего, нет нужды расспрашивать меня.

Однако он смилостивился и рассказал Мейси, что управление действительно гораздо сильнее интересуют те, кто использовал бестолкового Гарри и поспешившего ему на помощь Ника, чем сами художники. Мейси, в свою очередь, подтвердила, что Ник был готов на что угодно, лишь бы вытащить брата, — даже пойти на требования преступников. Такер согласно кивал, слушая, как она делится с ним подробностями подсмотренной операции. Когда стало ясно, что у обоих больше нет сведений, которыми можно было бы обменяться, Мейси отпустили.

Забрав машину, она вернулась в Дандженесс. Все встало на свои места. Вскоре каждая улика займет свое место на карте, которую она держала в голове — той, которую никто не сможет украсть. Мейси часто казалось, что карта похожа на детскую раскраску, где нужно соединить точки линиями, чтобы получить картинку. Следует внимательно следить за тем, чтобы точки были соединены в правильном порядке, иначе конечный рисунок может приобрести совсем другой смысл.

В этот раз Мейси без опаски зажгла свет и согрела воду на плитке. Увидят ее или нет — уже не важно. Вскоре в вагончике потеплело, зашумел чайник, Мейси нашла вилку и поджарила оставшиеся бутерброды над горелкой. После еды и горячего чая ею овладела усталость, и она поняла, что просто обязана поспать, прежде чем закончит намеченные дела. Жалюзи не пускали в комнату лучи зимнего солнца, которое только-только начало карабкаться на небосвод; Мейси только и оставалось, что откинуть покрывало и свернуться в постели Ника.

Проснулась она после десяти, отдохнувшая и готовая приступить к поискам таинственного хранилища, потому что была уверена: обнаружить ключ к его местонахождению предстоит именно здесь, в доме художника. Мейси нашла глиняную кружку, принесла воды из стоявшей за дверью бочки и, дрожа, умылась. Из сумки появилась запасная одежда, более подходящая для предстоящего визита в Бассингтон-плейс. Освежившись, Мейси приступила к поискам.

Образ, представившийся ей во время предыдущего визита — клочок бумаги, застрявший где-то в складках кресла, — не давал ей покоя. С первых же уроков Морис научил ее верить интуиции. Мейси обладала редким даром, который временами казался ей проклятием — острым внутренним взором. Полученные навыки позволяли ей видеть там, где другие оставались слепы, а уверенность в своей правоте вела туда, где она в итоге и находила искомое.

Сняв с кресла подушки, Мейси засунула руки за пухлое сиденье. Пальцы заскребли по деревянной раме. Монетка, какие-то крошки, карандаш, пробка… Пустота! Ее пальцы прошли слишком далеко. Мейси с досадой перевернула кресло. Снизу деревянная рама сиденья была обтянута мешковиной. Старая, запятнанная, кое-где чуть протершаяся ткань была, однако, еще вполне крепкой, так что все, что провалилось в кресло, наружу не выпадало. Сунув палец в одну из прорех, Мейси разодрала ее чуть посильнее, чтобы легче было шарить в поисках мелочевки. Здесь она обнаружила целую коллекцию пыльных монет, кисточку, непонятно как ускользнувшую в недра кресла, и еще один карандаш. Мейси отодрала мешковину окончательно и направила в глубины кресла луч фонарика. Пусто. Она попыталась поставить кресло на ножки, но вспотевшие ладони скользнули, и оно с грохотом упало на пол.

— Черт! — выругалась Мейси, видя, как одна из деревянных половиц выскочила со своего места. Меньше всего ей хотелось что-нибудь в доме испортить. Стоп! Не это ли она ищет?

Мейси встала на колени, чтобы получше разглядеть подскочившую деревяшку, и тут же поняла, что это не целая половица, а отпиленный от нее кусок, который не был заметен до тех пор, пока его загораживало отодвинутое теперь кресло. Схватив фонарик, Мейси посветила в образовавшееся отверстие и запустила туда пальцы. Просунув руку поглубже, она сумела ухватить и вытащить довольно плотный конверт, посветила на него и прочла надпись: «ДЖОРДЖИНЕ». Мейси закусила губу, раздумывая, прилично ли заглянуть внутрь, потом тряхнула головой и вскрыла конверт. Из него выпал завернутый в бумажку ключ и адрес в юго-восточном Лондоне. Мейси шумно вздохнула. Интуиция — хорошо, а везение — лучше!

Снова закрыв тайник половицей и поставив на место кресло, так чтобы нанесенный ею урон не был замечен сразу, Мейси собрала вещи, последний раз оглядела вагончик, убеждаясь, что оставила все как было, и уже взялась за ручку двери, как вдруг бросила сумки на пол и вернулась. Ее порыв нельзя было объяснить логикой, она старалась не думать, что подтолкнуло ее к такому поступку, — просто открыла дверцу шкафа и вытащила шинель. Слушая, как волны бьются о берег, а в вышине кричат чайки, Мейси зарылась лицом в грубую шерсть и вдохнула застарелый запах, вернувший ее в совсем другое место и время.

И хотя она никогда не встречалась с Ником Бассингтон-Хоупом, в эту минуту он стал ей близок и понятен. Пережив смерть, он снова открыл для себя жизнь, но, стремясь избавиться от засевшего в нем ужаса перед войной, искал успокоения среди широких просторов, в размеренном ритме природы. В его работах послевоенного периода Мейси явственно замечала тяжелую руку страха. Однако, достигнув душевного равновесия, за которым он ездил так далеко, Ник вернулся с новой легкостью, с более широким взглядом на мир. Наступившая зрелость принесла ему не только умение, но и прозорливость, с какой он писал свои самые лучшие образы, предпочитая держать их при себе до окончания работы. И хотя они уже никогда не встретятся, Мейси знала, что это расследование, как и все остальные, таило какой-то дар, урок, столь же осязаемый, как и шинель, которую она прижимала к сердцу.

Аккуратно повесив ее обратно в шкаф, Мейси улыбнулась и в последний раз погладила колючую ткань, словно живое существо, каждой шерстинкой впитавшее чувства и переживания хозяина.

Нолли удивилась, однако тепло поприветствовала Мейси, без приглашения заехавшую в дом Бассингтон-Хоупов. Отец с матерью, по ее словам, вышли на прогулку, захватив альбомы для набросков, чтобы выжать все возможное из ясного морозного дня.

— Сегодня холодно, возможно, придут пораньше, но вообще это их многолетняя привычка, прогулки явно идут им на пользу.

Нолли проводила Мейси в гостиную и, извинившись, вышла, чтобы дать указания прислуге.

Мейси побродила по комнате, радуясь, что осталась одна и может не спеша рассматривать то какую-нибудь из картин, то подушку, расшитую оранжевым, лимонно-желтым, лиловым, красным и зеленым в сочетаниях, которых она никогда бы не встретила в Челстоне. Интересно, каким этот дом был до войны? Пестрые стайки художников и интеллектуалов всех мастей как мошки слетались к яркому свету, который излучали Пирс и Эмма. За обеденным столом право голоса было у каждого — даже у Ника и Джорджины, и свободомыслящие друзья родителей слушали и поддерживали их. Купания в реке, пикники у мельницы, импровизированные спектакли, рождающиеся на каждом шагу, малыш Гарри со своей трубой, развлекающий гостей — разумеется, тогда, когда его не дразнят близнецы. А как же Ноэль? Джорджина говорила, что сестра всегда держалась особняком, но у Мейси сложилось ощущение, что она просто другая, и Пирс с Эммой любят ее не меньше остальных детей. Разговор с Ноэль в прошлый приезд получился слишком коротким, образ старшей сестры выходил каким-то бледноватым. Что ж, пора раскрасить получившуюся картинку.

На буфете стояла коллекция семейных фотографий в серебряных, деревянных, черепаховых рамках. Мейси подошла поближе, чтобы рассмотреть лица, которые могли рассказать многое, пусть и профессиональных, сделанных в студии фото. Она быстро переводила взгляд с карточки на карточку, торопясь запечатлеть их, пока не вернулась Ноэль. Одна из фотографий, задвинутая за остальные — юная пара в день собственной свадьбы, — привлекла ее внимание. Очевидно, глядя на себя и своего свежеиспеченного мужа, сестра Джорджины вспоминает счастливые и беззаботные времена. Мейси взяла фотографию, закрыла пальцем нижнюю часть лица и жениху, и невесте и увидела в их глазах любовь и счастье, радость и надежду. Сколько таких же фото вытирают от пыли женщины средних лет — вдовы или те, кто так и не успел до войны выйти за своих любимых. Мейси поставила фотографию на место. Как раз вовремя.

— Держу пари, вы жалеете, что приняли предложение моей сестры! — Одетая в шерстяную юбку, шелковую блузку и вязаный кардиган, Нолли замотала шею красным шарфом, который, казалось, освежил цвет ее волос, пусть и не таких ярко-медных, как у Джорджины, но не менее пышных и красивых, вовсе не бесцветных, как показалось Мейси в первый раз.

— Напротив, оно позволило мне посетить множество интересных мест.

Ноэль протянула руку в сторону лабрадора; пес, увидев ее жест, встал со своего места у камина и подошел к хозяйке.

— А-а-а, наверное, вы искали Гарри. Да, он бывает в интересных местах.

Мейси засмеялась.

— Совсем неплохо немного поразвлечься — там, где выступает ваш Гарри.

Ноэль немного оттаяла и засмеялась вместе с Мейси.

— А ведь он и правда неплох, верно?

— Неужели ходили слушать?

— Любопытство, сами понимаете. — Она помолчала. — Ну и сестринская опека, куда же без нее.

— Что ж, ясно.

— И мне. Очень тяжело сознавать, что я ничего не могу сделать для Гарри, хоть и пытаюсь его вытянуть.

— Боюсь, такого на экзамен в филармонию не затащишь.

— Это уж точно, — вздохнула Ноэль. — Он снова влип в историю? Вы потому приехали?

— Я приехала потому, что второй раз побывала в вагончике Ника, и у меня возникло несколько вопросов, если вы не возражаете.

Разговор был прерван приходом экономки, которая подала чай с кексом и лепешками.

— И что от меня требуется? — спросила Ноэль, передавая Мейси чашку.

— Похоже, после смерти Ника в его доме побывали три члена семьи. Полагаю, это вы, Джорджина и ваш отец.

— Да, — кивнула Ноэль. — Там было так тяжело находиться, что мы вскоре уехали. Собирались вернуться еще раз, попозже. Вагончик, конечно, придется продать, но пока Эмма просит оставить все как при Нике, и я не могу не пойти ей навстречу. — Она наклонилась, ставя чашку на поднос. — Скажу вам честно: дай мне волю, я бы продала все немедленно, нет смысла рыдать над прошлым, нужно жить дальше. Думаю, Ник и сам хотел бы того же.

Мейси покивала в знак того, что поняла практичную позицию Нолли.

— Значит, вы почти ничего не взяли?

— Джорджина оказалась не в состоянии даже осмотреть дом, не говоря уже о том, чтобы выбрать какие-то вещи. Я не могла позволить себе так раскиснуть, а вот она буквально развалилась на куски. — Нолли посмотрела Мейси прямо в глаза. — Неожиданно для бравого репортера, не правда ли?

— Значит, вы оставили все как было?

— В основном. Честно говоря, дом по большей части осматривал Пирс. Ник был довольно аккуратен, все лежало на своих местах. Влияние армии. С Годфри произошло то же самое, он успел домой только на одну побывку, до того как его убили, но я сразу заметила.

Мейси обратила внимание, что когда Ноэль говорит о погибшем муже, у нее каменеет лицо.

— Пирс начал просматривать альбомы для набросков — и быстро прекратил, сочтя, что это слишком тяжело. Правда, пару-тройку все-таки прихватил.

— Ваш отец забрал наброски Ника?!

— Да, хотя не скажу вам, куда он их положил, может, где-то у себя в студии. — Она задумалась. — Это важно?

Мейси пожала плечами, изображая безразличие.

— Я пролистала те, что остались в доме, так что любопытно было бы взглянуть на те, что ваш отец выбрал, чтобы сохранить. Искусство вашего брата завораживает, если не сказать больше.

Ноэль невесело хохотнула.

— Как вы знаете, я — не художница, но жить под крышей Бассингтон-Хоупов и не проникнуться искусством просто невозможно. Разумеется, я видела, что брат преображается каждый раз, когда берет в руки кисть или мел. Глядя на его работы, вы видели, о чем он думает, каким видит мир, он не боялся быть открытым.

— А другие? Боялись?

— Хороший вопрос, мисс Доббс. Да, были и другие. И они боялись. — Она взяла с блюдца лепешку, разломала ее на кусочки и скормила лабрадору. — Я прекрасно понимаю, что Джорджина описала вам меня как закованную в твид, до срока постаревшую вдову, но глаза-то у меня есть. Некоторые приходили на выставки лишь для того, чтобы убедиться, что их лиц нет ни на одной из картин. Как я уже упоминала, Ник постоянно играл с огнем, иначе не скажешь. В любой момент кто-нибудь мог не выдержать и взорваться. С другой стороны, поглядите на его фрески, пейзажи. Я безмерно восхищалась его талантом, равно как — и пусть вас это не удивляет, мисс Доббс — и талантом Джорджины. Я ценю ее смелость, пусть мы и не всегда согласны друг с другом. Но все-таки ей не следовало приходить к вам, в смерти Ника нет ничего подозрительного, а цепляние за прошлое просто-напросто не дает нам жить дальше.

— Возможно, хотя…

— А вот и Пирс.

Ноэль быстро подошла к двери в сад и отворила ее, впуская отца.

Когда Мейси видела Пирса и Нолли в прошлый раз, рядом были Эмма и Джорджина. Теперь отец семейства оказался наедине со старшей дочерью, и Мейси поразили царившие между ними близость и понимание. За те короткие минуты, пока Ноэль забирала у Пирса пальто, подав ему взамен изрядно поношенный кардиган, снятый со спинки стула, Мейси успела понять, какое место занимают эти двое в сердцах друг у друга. Много лет назад она читала одну книгу. Как же она называлась… Ну конечно — «Радуга в небе», роман Дэвида Лоуренса. Один эпизод запал Мейси в душу, заставил задуматься о собственной жизни. С появлением в семье младших детей один из героев книги, Уилл Брэнгуэн, стал старшей дочери, Урсуле, и отцом, и матерью. Разве не то же самое Мейси видит теперь, глядя на Пирса и Ноэль? Наверное, когда родились близнецы, Эмма полностью посвятила себя младенцам, а Ноэль осталась на попечении папы. Конечно, Пирс любит всех детей, сомнений нет, но только Ноэль, серьезную и рассудительную Ноэль, он взял под свое крыло.

Не отец ли больше всех утешал ее, когда она узнала о гибели мужа? Как же он сам, наверное, страдал, держа в объятиях убитую горем дочь, руку которой он сам вложил в руку добрейшего Годфри Гранта под слова «Кто отдает эту женщину?». Разве не Пирс больше всех поддерживал Нолли, когда та, отринув отчаяние, занялась раненным, привезенным из Франции Ником? А теперь сама Ноэль берет на себя заботу о стареющих родителях, зная, что у нее уже никогда не будет другой семьи, собственных детей, и все, что она может, — это попытаться наладить жизнь в кругу близких.

— Рад вас видеть, милая Мейси. Эмма в студии — срочно понадобилось что-то зарисовать. — Пирс повернулся к дочери, которая одной рукой протягивала ему чашку, а другой придерживала лабрадора. — Спасибо, Нолли.

— Я решила, что вы не будете против, если я загляну к вам по дороге, — сказала Мейси.

— Друзья детей — желанные гости в нашем доме, хотя я предпочел бы, чтобы Джорджина не втягивала вас в расследование гибели Ника.

— Я сказала то же самое. — Ноэль предложила Пирсу кекс, тот изумленно поднял брови, словно увидел запретный плод, и отрезал ломтик. Ноэль поставила тарелку на колено вместе с салфеткой и добавила: — Наверняка Мейси в итоге согласится с полицией — это просто несчастный случай. Но если у Джорджи денег больше, чем здравого смысла…

Мейси повернулась к Пирсу.

— Говорят, вы забрали из вагончика несколько альбомов Ника. Нельзя ли их увидеть? Я в восторге от его картин.

— Я… я… Господи, я совершенно не помню, куда их положил. — Доев кекс, Пирс дрожащей рукой поставил на поднос тарелку. — Вот он, возраст, — все забываешь. — Пирс улыбнулся Мейси, но дружелюбный покой гостиной уже был нарушен. Ноэль тут же напряглась, готовая защищать отца.

— Что ж, буду рада полистать, если найдете, — мягко сказала Мейси. — Мне очень понравились работы вашего сына. Один из плюсов моей профессии: узнаешь столько нового о вещах, над которыми раньше и не задумывался! Признаюсь, до встречи с Джорджиной мои знания об искусстве были сильно ограничены.

Ноэль встала, и Мейси потянулась за сумкой.

— Мне пора бежать. Вечером ждет отец, наверняка придумал что-нибудь эдакое на ужин.

— Простите, не поинтересовался раньше… Ваш отец одинок, Мейси? — Пирс поднялся, опираясь о валик дивана.

— Да, мама умерла, когда я была еще ребенком, нас осталось двое.

— Сочувствую. — Пирс улыбнулся и взял Мейси за руку. — Беда нашей семьи — мы так заняты друг другом, что забываем уделять должное внимание гостям.

Мейси улыбнулась и пожала руку ему в ответ.

— Это случилось очень давно, хотя мы до сих пор по ней тоскуем.

Заведя мотор, Мейси посмотрела в зеркало заднего вида на отца с дочерью, вышедших помахать ей на прощание. Потом Ноэль с улыбкой обняла отца за плечи, и они вернулись в дом.

Несмотря на то что разговор вроде бы вышел ни к чему не обязывающий — неожиданный, пусть и радушно принятый гость, чай у камина, — еще один кусочек мозаики лег на свое место. Даже не заглядывая в покинувшие дом Ника альбомы, Мейси теперь знала, зачем Пирс их оттуда захватил.

Глава 17

У отца Мейси стали известны новости, объяснявшие недавний визит Сандры. Комптоны решили закрыть дом на Белгравии до тех пор, пока их сын Джеймс не вернется в Лондон из Канады. Хотя рано или поздно так и должно было случиться — цены на содержание жилья в Лондоне ощутимо били по карману, — этот шаг означал, что вечная покровительница Мейси леди Роуэн Комптон отказалась от роли хозяйки одного из самых известных домов Лондона. Утром, на обратном пути, Мейси испытывала и беспокойство, и душевный подъем. Дверь в прошлое закрылась — грустно, ничего не скажешь. Дом, куда она пришла девочкой-сиротой, теперь пуст и уже не распахнет дверей до возможного возвращения наследника с женой и детьми. С другой стороны, Мейси чувствовала, как прошлое отпускает ее, несмотря на то, что отец до сих пор живет на территории поместья Челстон. Но это его дом, его работа, его заработок. А для нее дом на Белгравии закрыт и в прямом, и в переносном смыслах, ее словно выпустили на волю.

По словам Фрэнки, все пошло кувырком как раз после ухода Мейси, и прислуга заговорила о том, что дом «вот-вот накроется». Всем предложили места в Челстоне, однако согласились только двое. Эрик нашел работу в гараже у Рега Мартина. Эрик и Сандра обручились, и Сандра отказалась от работы в Кенте, чтобы остаться в Лондоне, хотя никто не знает, где и на что она будет жить до свадьбы, после которой переедет в однокомнатную квартиру Эрика над гаражом.

Заехав на Фицрой-сквер, Мейси припарковала машину, взглянула на окна конторы и увидела свет. Значит, Билли уже на работе.

— Утро доброе, мисс. Удачно съездили? — Билли встал из-за стола и подошел к начальнице, чтобы помочь ей снять пальто.

— Да, у меня куча новостей. Здесь все тихо?

— Тихо и безветренно. Чайку, мисс?

— Нет, спасибо, не сейчас. Давай работать. Доставай из камина карту. Впрочем, должна сказать тебе, что к нам вернулась старая!

Мейси помахала сложенной бумагой.

— Где вы ее взяли, мисс? — ухмыльнулся Билли.

— Все объясню. Пойдем к столу.

Через пять минут Мейси с помощником сидели перед двумя картами с карандашами в руках.

— Значит, говорите, Ник Би-Эйч и все его приятели связались с контрабандой?

— Судя по всему, Алекс Кортман в деле не участвует, не знаю почему. Возможно, просто потому, что он младше всех, да и в Слейд поступил позже.

Билли кивнул.

— Так откуда же карта?

Мейси собралась было ответить, когда ее прервал настойчивый звонок в дверь.

— Посмотри, кто там.

Билли пошел к двери. Мейси нарочно не интересовалась его детьми или Дорин, зная, что еще будет время поговорить о семье. Задавать вопросы прямо с утра значило расстроить Билли. Пусть лучше день идет своим чередом, а там между прочим можно будет и порасспросить. Холодный рассвет и так каждый день напоминает несчастному отцу о том, что он потерял дочь.

Билли вернулся в кабинет с посетителями.

— Инспектор Стрэттон! — Мейси поднялась, чтобы приветствовать гостя, но остановилась у камина, увидев, кто вошел следом.

— Полагаю, официально вы еще не знакомились с моим коллегой, инспектором Вэнсом.

Инспектор представил напарника, который оказался примерно того же роста, хотя несколько субтильнее.

Манерой одеваться Стрэттон напоминал бизнесмена средней руки, и сторонний наблюдатель вряд ли отличил бы его от других людей на улице. Вэнс выглядел куда более франтовато — галстук был гораздо ярче, чем следует носить с серым саржевым костюмом, а камни в запонках сверкали так, что сразу становилось понятно: до драгоценных им далеко.

— Очень приятно, инспектор. — Мейси пожала Вэнсу руку и повернулась к Стрэттону. — Чему я обязана столь ранним визитом?

— У нас к вам несколько вопросов, и ответы нужны немедленно, — вмешался Вэнс таким тоном, будто подозревал Мейси в бандитизме.

Стрэттон бросил на него выразительный взгляд и обратился к Мейси. Девушка с интересом наблюдала, как каждый из них старается показать, кто здесь главный.

— Как вы знаете, мисс Доббс, мы следим за Гарри Бассингтон-Хоупом, а еще вернее, за теми, с кем он знаком. По-видимому, вы располагаете информацией, которая может нам помочь. Советуем поделиться ею, даже если вам кажется, что она не заслуживает внимания, — могут добавиться какие-то детали к тому, что мы уже имеем. — Стрэттон выразительно посмотрел на Мейси, словно намекая на то, что, будь он один, он бы с ней так не разговаривал. Она коротко кивнула, показывая, что поняла.

— У меня действительно есть для вас новости, инспектор, только вам они, боюсь, не понравятся: вас не только обскакали на повороте, но и работали вы с завязанными глазами.

— О чем вы?! — Вэнс даже не пытался скрыть раздражения.

— Присаживайтесь. — Мейси посмотрела на Билли, и тот принес от стола два стула, сообразив, что сама Мейси хочет остаться на ногах. — Дело в том, господа, что управление таможенных пошлин копает туда же, куда и вы, пусть и немного с другой целью. Ваши расследования, можно так сказать, пересекаются. — Мейси сделала паузу, оценивая произведенный ее словами эффект. — Удивительно, что вы об этом не знаете, так как, на мой взгляд, работать всем вместе было бы полезнее.

Стрэттон покачал головой. Последнее замечание было сродни тычку под ребра — Мейси дала понять, что знает о его непростых отношениях с Вэнсом.

— Какого черта!.. — Вэнс вскочил, словно собираясь шагнуть к Мейси, которая стояла, опершись спиной на газовый камин. Билли тут же подался вперед.

— Успокойтесь, мистер Вэнс, я расскажу вам все, что знаю, боюсь только, этого будет мало. — Мейси нарочно поддразнила Вэнса, обратившись к нему просто «мистер» — если бы он начал ее поправлять, выставил бы себя невежей.

— Продолжайте, мисс Доббс, нам не терпится вас выслушать. — Стрэттон старался сохранять спокойствие.

— Забрать бы их в участок, да и дело с концом! — Вэнс кинул бешеный взгляд на Мейси и Билли, но все-таки сел.

Мейси проигнорировала выпад и продолжила, обращаясь к Стрэттону:

— Управление интересуется теми же людьми, хотя, возможно, по другим причинам. Знаю только, что они держат Гарри Бассингтон-Хоупа в поле зрения вместе с теми, кто использует его в своих целях. Пристрастие к игре сделало Гарри — и его родных, без их ведома — уязвимыми. Я бы предположила…

Вэнс вскочил на ноги.

— Нам пора, Стрэттон, не весь же день ее слушать! Выясним все сами, особенно про парней из управления.

— Я спущусь через минуту, заводите машину.

Лишь когда хлопнула входная дверь, Стрэттон вполголоса обратился к Мейси:

— И как это связано с гибелью Ника Бассингтон-Хоупа? Вы должны открыть все, что вам известно. Я понимаю: моя репутация под угрозой, но если его смерть связана с тем, что Гарри связался с этими типами…

— Прямой связи я не вижу, — покачала головой Мейси.

— Слава Богу. По крайней мере утихнет его сестрица, когда услышит и от вас, что это был несчастный случай…

— От меня? — Мейси помолчала. — Наверное, вам лучше идти, а то Вэнс уже извелся, который раз сигналит. Буду на связи.

Стрэттон хотел сказать что-то еще, но передумал, кивнул Мейси и Билли и вышел.

— Черт побери, как вы их умыли, мисс! — Билли тряхнул головой. — Слушайте, а не рано мы достали кота из мешка?

— Да я почти ничего и не сказала. А того, что сказала, им хватит, чтобы сперва обсудить между собой, а потом и с управлением. На время они от нас отстанут. Пусть седлают коней и кидают карты на стол — все лучше, чем топтаться на месте, наступая друг другу на ноги и боясь, что другое управление успеет куда-нибудь первым.

— Так что происходит? И что делаем мы?

Мейси посмотрела на первоначальную карту, взяла карандаш и перечеркнула слова и небрежно набросанные версии, ведущие к операции контрабандистов, потом обвела в круг оставшиеся записи и соединила их вместе красным цветом. Билли встал рядом и повел пальцем вдоль новых линий, отражающих мысли начальницы.

— Даже в голову не приходило, мисс.

Мейси нахмурилась.

— Мне тоже. Во всяком случае, сначала. Пойдем, у нас много работы. Я не смогу ничего доказать, если мы хорошенько не побегаем.

Она пошла к двери и сняла с крючка плащ.

— Кстати, я ведь тебе не сказала — я нашла хранилище. Сперва отправимся туда, а потом — к Свенсону.

Билли помог ей одеться, взял свое пальто и шляпу и открыл дверь.

— И зачем нам Свенсон?

— Мне нужны доказательства, Билли. И если я права, придется организовать очень необычную выставку.

Хранилище оказалось в районе, который Мейси назвала «ни то ни се». Не трущобы, но и далеко не самое приятное местечко. Особняки, выстроенные около века назад преуспевающими торговцами в удобном месте, на южном берегу реки, позже стали многоквартирными домами. Когда-то ухоженные сады одичали, хотя кое-где виднелся то островок зеленой травы, то разросшийся розовый куст. В пабах и магазинчиках по-прежнему толпился народ, и люди не выглядели настолько обнищавшими и доведенными до отчаяния, как соседи Билли. Хотя еще год экономического кризиса — и им грозит то же самое.

Сыщикам встретился только один автомобиль — явный знак того, что они покинули Уэст-Энд. Проехал торговец на тележке, запряженной лошадью; на ходу он выкрикивал названия товаров и махал проезжающим мимо — повозкам, не машинам, — в то время как лошадь вяло тащилась вдоль по улице.

Сбросив скорость, Мейси высматривала номера домов по правой стороне, а Билли, сжимая в руке бумажку с адресом, вглядывался в те, что по левой.

— Должно быть, где-то здесь.

— Стойте, не оно?

Они только-только миновали паб на углу и на клочке земли перед следующим домом увидели одноэтажное кирпичное строение с двойными дверями, полускрытое разросшейся ежевикой. К дверям вела разбитая дорожка, на стене краской был намалеван номер.

— Оно. — Мейси нажала на тормоза и огляделась. — Не хотелось бы привлекать внимание…

— Отъедем немного назад и поставим старушку у того, первого поворота. Там машин побольше, а то здесь такую красную штуковину точно углядят.

Они так и сделали, после чего вернулись к хранилищу пешком.

— Как думаете, чей это сарай?

— Какого-нибудь трактирщика или пивовара. Наверное, Ник бродил по округе, подыскивая подходящее место, и хозяин с восторгом согласился сдать пустующее здание в аренду.

Сыщики осторожно прошли по дорожке, и Мейси присела, роясь в сумке в поисках конверта, найденного под половицей. Найдя, вытащила из него ключ, вставила в замок и повернула. Раздался щелчок.

— Сработало, мисс?

— Сработало!

Они толкнули дверь, вошли и сразу закрыли ее за собой.

— Я почему-то думал, тут темнее.

— Нет-нет, — покачала головой Мейси. — Нику требовалось освещение, он ведь художник. К тому же, когда он снял дом, верхнего света, возможно, и не было — смотри, лампы совсем новые, да и установить их — дело не дешевое. Видимо, Ник рассчитывал обустроиться здесь надолго.

Они осмотрели потолок над хранилищем, которое протянулось не менее чем на тридцать футов, и удостоверились, что поднять и установить лампы и впрямь непросто. Мейси осмотрелась в комнате — ибо изнутри дом действительно больше напоминал комнату, чем просто обустроенный сарай.

— Судя по всему, он вложил сюда немало денег. Посмотри, — Мейси повела рукой, — как аккуратно сложены и убраны ящики. И полки прибиты, чтобы хранить холсты и краски. Тут и плита, и шкафы, и ковер, и старая кушетка. Ник часто работал здесь, и не только над большими картинами. Вот на столе план выставки… Если Дандженесс — его убежище на берегу моря, то это — настоящая мастерская. Тут он сводил все свои замыслы воедино.

— А порядок какой! — Билли проследил за рукой Мейси. — Клянусь вам, мисс, здесь места больше, чем у меня дома! Странно, почему он не разбил снаружи сад?

— Наверное, чтобы не привлекать внимания. Хотел приходить сюда потихоньку, работать и снова уходить незамеченным. — Мейси сняла перчатки. — Нужно осмотреть каждый угол, каждую щелочку. Свет хороший, хвала хозяину, — она кивнула на лампы, — а у меня с собой еще и фонарик. Давай посмотрим, оправдаются ли мои подозрения насчет вон тех ящиков.

Они подошли к ящикам разных размеров, но примерно одинаковой толщины — дюймов восемь. Билли достал блокнот.

— Давай их сперва посчитаем. Говори как можно тише. И не забывай прислушиваться к голосам с улицы.

— Ясно, — кивнул Билли и тронул номер на крышке одного из ящиков. — Как думаете, для чего это?

Мейси изучила номера: 1/6, 2/6 и так далее, до последнего ящика, подписанного 6/6.

— На первый взгляд, все понятно, хотя, чтобы удостовериться, надо заглянуть внутрь. Судя по всему, это та самая главная картина для выставки, и нумерация говорит о том, что она состоит из шести частей.

— Выходит, никакой это не триптих?

— Сейчас узнаем.

— Все будем открывать?

— Возможно. А потом придется обшарить мастерскую в поисках ключа к тому, в каком порядке их развешивать. Где-то должен быть план и наброски, которые Ник использовал для написания основной работы.

— Разве наброски не в альбомах, что вы видели в Дандженессе? — осведомился Билли, осматривая подставку для инструментов. — Гляди ты, даже все кисти по порядку!

— По тем альбомам можно было проследить его развитие как художника, увидеть образы, которые его вдохновляли. Но хотя там тоже есть рисунки на тему войны, я уверена, что где-то лежат другие, непосредственно относящиеся к последней картине.

— Вскрываем, мисс?

— Пожалуй, только будь осторожен.

— С какого начать?

Мейси дотронулась до ящика под номером один. Билли воткнул лом между двумя досками и нажал. Когда доски затрещали, и Мейси, и ее помощник замерли и прислушались к тому, что происходит на улице. Убедившись, что все спокойно, они открыли ящик, и Мейси вытащила картину, упакованную так же, как и те, что она видела у контрабандистов. Билли помог прислонить ее к соседнему ящику и снял упаковку.

Им открылось горизонтальное полотно, примерно три на шесть футов, в простой деревянной раме.

— Черт.

Мейси ничего не ответила — сдавило горло.

Билли шагнул вперед, чтобы потрогать картину, и хотя Мейси подумала, что лучше бы этого не делать, остановить его не смогла — в ней тоже ожили воспоминания.

— Мне как будто прямо вот сюда стрельнуло, мисс. — Пальцем, которым он трогал картину, Билли ткнул себя в Грудь.

— И мне.

На полотне развернулась панорама битвы: две армии бросились навстречу друг другу. Каждая деталь была прописана так тщательно, что Мейси могла рассмотреть лицо любого солдата, словно бы заглянуть ему в душу. Люди бежали вдоль колючей проволоки, рвались через нее навстречу врагу, слева и справа солдаты уже начали падать, раненные в голову, руки, ноги, убитые прямым попаданием в сердце. Ник не стал показывать, как армии столкнулись в схватке; вместо этого он нарисовал пехотинцев, превратившихся в санитаров, которые бежали к раненым, пытались облегчить страдания умирающих, хоронили убитых. Муравьи в форме цвета хаки метались, вспугнутые войной, и все, что их ожидало, это тяжелый и грязный труд, который не предполагал ни побед, ни поражений, ни правых, ни виноватых. Два батальона просто двигались навстречу друг другу, чтобы умереть. Сочетая талант со страстью, Ник Бассингтон-Хоуп изобразил войну во всей ее мрачной неприглядности — подсвеченное взрывами небо, грязь, стекающая с тех, кому удалось остаться на ногах, и санитаров-храбрецов, которые сновали по нейтральной полосе, пытаясь спасти чьи-то жизни.

— Если это — первая, не уверен я, что хочу видеть остальные.

Мейси кивнула и прошептала, словно громкий голос мог бы оскорбить убитых:

— Мне нужно взглянуть еще хотя бы на пару, а потом запакуем обратно.

— Хорошо, мисс.

Билли поднял лом и принялся открывать следующий ящик.

Завершив дело, они привалились к полкам, чтобы отдохнуть.

— Знает кто-нибудь, как мистер Би-Эйч назвал эту картину?

Никто даже не представлял, как она выглядит, но, помня об интересе Ника к триптихам, зародившемся еще в Бельгии, считали, что это он и есть.

— В жизни больше не желаю слышать слова «триптих».

— Боюсь, я тоже. Ну что ж, если ты пошаришь тут, на полках, я займусь ящиком стола.

Они молча приступили к работе. На помощь пришел солнечный луч, клинком пробивший облака и упавший к ним через окно в крыше. Просмотрев несколько стопок бумаги с беглыми набросками, Мейси оглянулась на помощника, который доставал с полки кипу готовых неупакованных картин.

— Как дети, Билли? Скоро домой?

— К выходным обещают отпустить. В больнице толкуют, мол, им теперь нужно восстанавливаться — поехать на море, подышать воздухом и всякое такое. Если бы не брат Дорин со своей семьей, мы бы, может, и наскребли бы на поездку, а сейчас — нет. Дорого. Но ребята и так поправятся, вот увидите. — Поколебавшись, он добавил: — Они уже знают. В смысле, про Лиззи.

— Понятно, — кивнула Мейси, вытаскивая из ящика стола кипу пухлых альбомов. Пронумерованы они были в той же манере, что и ящики, где хранилась главная работа Ника.

— Смотри-ка… один, два, три, четыре… — Мейси листала страницы. — Да, вот они, этюды, по которым Ник рисовал картину. Но…

— Что такое, мисс?

— Двух не хватает.

— Может, мистер Би-Эйч оставил их в Дандженессе?

— Да, наверное, они там.

— Вы их видели?

— Нет…

Билли промолчал, поймав ход мыслей Мейси. Она сложила альбомы.

— Эти возьмем с собой. Думаю, можно идти.

— А разве не нужно искать какую-то схему, на которой показано, как развешивать части картины?

— Судя по тому, что я видела, каждая часть имеет свою форму и может встать только на одно место — как кусочки в детской мозаике. Разберемся.

Они убедились, что оставляют все так, как было перед их приходом, вышли и, заперев двери, зашагали к машине. Билли краем глаза поглядывал на Мейси, потом откашлялся, словно собираясь что-то спросить.

Она ответила еще до того, как он заговорил, глаза ее были полны слез:

— Ничего-ничего. Просто эта картина…

Глава 18

В галерею Свенсона Мейси и Билли прибыли еще до полудня. Открыли дверь и сразу окунулись в атмосферу полной суматохи — коллекцию Гатри снимали со стен и упаковывали, готовя к отправке за океан, к новым хозяевам. Свенсон, элегантный как всегда, в очередном прекрасно сшитом костюме, галстуке глубокого синего цвета и снежно-белой шелковой рубашке, кричал что-то Левитту, инструктируя того, как обращаться с особенно ценной работой, и тут же выговаривал какому-то юнцу за то, что у него «пальцы, как сосиски, и хватки никакой, не руки, а вареная рыба», добавляя, что картина в этих самых руках стоит несколько больше, чем портрет его бабушки дома, над камином.

— Прошу прощения, мистер Свенсон! — Мейси помахала рукой, чтобы привлечь внимание хозяина галереи.

— А, мисс… э-э… мисс… — Он подошел, улыбаясь и по пути продолжая раздавать указания.

— Мисс Доббс, а это мой коллега мистер Бил.

— Рад видеть вас снова, и рад знакомству, мистер Бил. — Свенсон кивнул Билли и спросил у Мейси: — Чем могу быть полезен? Надеюсь, с Джорджиной все в порядке?

— Да, — кивнула Мейси. — Хотя, конечно, времени прошло еще совсем не много.

— Да, смерть бедняги Николаса сильно подкосила Джорджи. — Он помолчал, затем, вспомнив, что Мейси явно пришла не просто так, осведомился: — Простите, мисс Доббс, чем я могу вам помочь?

— Нельзя ли поговорить с вами наедине?

— Да, разумеется. — Свенсон указал рукой на дверь кабинета и крикнул Левитту: — Следи, чтобы эти недотепы не угробили портрет!

В кабинете, как и во всей галерее, было светло. Белые стены, мебель из темного дуба и сияющего металла. Небольшой бар в одном из углов, шкафы для документов — в другом, в центре — огромный стол с двумя тумбами и кожаным бюваром. На бюваре две хрустальные чернильницы, рядом хрустальный же стакан для перьевых ручек. Черный телефонный аппарат располагался так, чтобы быть под рукой у сидящего. Хотя напротив стола стояли два стула для посетителей, Свенсон жестом пригласил гостей направо, к кофейному столику и стоящим вокруг него креслам.

— Итак, что привело вас ко мне, мисс Доббс?

— Сначала я должна сделать признание. Первый раз я пришла к вам вовсе не потому, что дружу с Джорджиной. Мы действительно обе учились в Гертоне, но познакомились ближе лишь благодаря моей профессии. Я — частный сыщик, мистер Свенсон, и веду расследование…

— Но… — У Свенсона запылали щеки, он привстал с кресла.

— Позвольте мне закончить, — улыбнулась Мейси. — Уверяю вас, нет никаких причин для тревоги. — Она подождала несколько секунд, убедилась, что он не собирается прервать ее снова, и продолжила: — Джорджина обратилась ко мне через несколько недель после смерти Ника. Ее не оставляло чувство, что его гибель не могла быть простой случайностью. Узнав о моей работе и моей репутации, она попросила меня провести расследование — разобраться, есть ли у нее почва для подозрений, так как сама понимала, что ее эмоциональное состояние не дает ей видеть факты с должной ясностью. — Мейси тщательно подбирала слова, чтобы не перепугать Свенсона — в конце концов, Ник погиб на его территории.

Свенсон задумчиво кивнул.

— Жаль, что она не доверилась мне. Я бы постарался ей помочь. Бедная девочка…

Билли кинул взгляд на Мейси и вздернул брови. Мейси коротко кивнула и вновь обратилась к Свенсону:

— Пожалуйста, не сочтите это знаком недоверия, но мне бы хотелось задать вам несколько вопросов. Я выяснила, что в тот вечер, когда погиб Ник, вы возвращались на работу, чтобы с ним поговорить, — это так?

— Да. Я действительно вернулся.

— И не признались в этом полиции?

Свенсон пожал плечами, махнул рукой, словно отгоняя надоедливую муху, и покачал головой.

— Честно говоря, они и не спрашивали. Когда мистер Левитт обнаружил тело… — Он потер руками лицо. — Я до сих пор не могу поверить, что наш любимец Ник ушел навсегда. Все жду, что вот-вот он ворвется в дверь со свежей идеей, новой картиной, немедленно возмутится, что какую-то из старых не так повесили… — Свенсон помолчал. — Левитт вызвал полицию, потом позвонил мне домой. Я прибыл вскоре после инспектора Стрэттона, который был заметно раздражен, что его вызвали на столь очевидный несчастный случай. Патологоанатом произвел первичный осмотр, и они уехали, забрав Ника с собой. Тут настала такая жуткая тишина… Только что все бегали, и вдруг никого. — Он воздел руки. — Человек умер, а вся его жизнь — на стенах, вокруг нас. Странно и невыносимо.

— То есть вас вообще не расспрашивали о том, когда вы в последний раз видели Ника? — вернулась к своему вопросу Мейси.

— Конкретно об этом — нет. А вообще я плохо помню. Все как в тумане. Да и дел было невпроворот — сообщить семье, связаться с газетами, разместить некролог. Я ведь агент Ника, все на мне.

— Итак, вы виделись с Ником в ночь его смерти?

Свенсон вздохнул.

— Да. Ранее, днем, между ним и мистером Брэдли — это, если вы не знаете, самый серьезный покупатель его картин — возникли некоторые трения. Разговор пошел насчет триптиха — картины, которая, судя по таинственности, что развел вокруг нее Ник, должна была оказаться очень важной и ценной. Ник объявил, что не собирается продавать работу никому, даже Брэдли, которому обычно предлагал все в первую очередь. И тут, ни с того ни с сего, мы узнаем, что картина предназначается музею в Ламбете, а если они не возьмут, то галерее Тейт или любому другому государственному музею. Его слова для Брэдли прозвучали как удар грома, он вскипел, и потому оба не стеснялись в выражениях.

Свенсон нервничал, потирая руки и переводя взгляд с Мейси на Билли и обратно.

— Вернулся я как раз для того, чтобы немного охладить вулкан, если можно так выразиться. Мне было очень важно, чтобы эти двое продолжали вести дела, чтобы между ними сохранилось взаимное уважение. Если Ник решил сделать подарок — прекрасно, пусть делает, но следовало найти решение, устраивающее всех, — быть может, предложить Брэдли выкупить картину и повесить ее в каком-нибудь музее с указанием своего имени. У меня бывали такие сделки.

— И как Ник отнесся к вашему предложению?

— Немедленно отверг. Разумеется, намечающаяся интрижка между Джорджи и Брэдли сильно усложнила дело. Ник страшно разозлился на сестру.

— Как вы вошли — через парадную дверь, через заднюю?

— С главного входа.

— А заперли за собой, когда уходили?

— Я… я… — Свенсон нахмурился и замолчал.

— Мистер Свенсон, вы помните, как запирали дверь?

Хозяин покачал головой.

— То, что я не помню, как именно повернул ключ в замке, не означает, что я ее не запер. Я ведь всегда так делаю, дело привычки.

Легкий скандинавский акцент, проявившийся в его речи на этих словах, показал Мейси, что он сомневается.

— Вы никого не видели снаружи, когда покидали галерею? — поднажала она.

Свенсон прикрыл глаза, стараясь припомнить детали.

— Я закрыл дверь… Махнул зонтом, пытаясь привлечь внимание шофера такси, которое как раз вырулило из-за угла. Обрадовался, что так повезло — и…

— Да-да?

— О Господи! Нет!

— Что такое?

— Я бросился к такси! Лил дождь. Я даже не взглянул на пассажира, который вылезал с другой стороны. Помню только, что обрадовался, что он или она выходит через левую дверь, так что я могу нырнуть в правую и — вот только что вспомнил, Господи… Наверное, не запер. Приезд такси именно в тот момент, когда я в нем нуждался, выбил меня из колеи, я заспешил, я…

Мейси положила ладонь на предплечье Свенсона.

— Не волнуйтесь. Если кто-то хотел попасть в галерею, он вошел бы, даже если бы вы заперли дверь. Это просто очередная информация, которая поможет мне в работе.

— Так вы предполагаете, что Ника могли убить?!

Мейси и Билли снова переглянулись. Пока Мейси расспрашивала Свенсона, Билли делал пометки. Пришло время перейти ко второй цели их визита.

— Мистер Свенсон, есть новости, которые на данный момент должны остаться между нами. У меня к вам предложение, и мне нужна ваша помощь.

— Какая же? — пожал плечами Свенсон.

— Я знаю, где шедевр Ника, я хочу выставить его здесь, у вас в галерее и…

— Триптих?!

— Это не триптих. Прошу вас, дайте мне закончить, мистер Свенсон. Следует разослать неофициальные приглашения небольшой группе людей — друзьям Ника из Дандженесса, его семье, мистеру Брэдли, возможно, пригласить по одному представителю от каждого музея. Уверена, что позже вы сможете провести открытую выставку, вероятно, показать работы, найденные Нолли и Джорджиной. Кстати, на мой дилетантский взгляд, даже эти альбомы для зарисовок могут принести неплохие деньги — разумеется, если вы получите разрешение семьи и сестер-наследниц.

— О Боже, необходимо подготовиться! Я должен увидеть работу! Просто обязан!

Мейси отрицательно покачала головой.

— Нет, мистер Свенсон. Вам надо довериться мне, ибо это необходимо для расследования и успеха задуманной мной камерной выставки.

— О чем вы?

— Я попрошу вас не только разослать приглашения всем, кого я назвала, но и обеспечить мне постоянный доступ в галерею. Я сама выберу тех, кто поможет мне вешать картину. Придется действовать по жесткому графику, в какой-то момент нужно создать впечатление, что в галерее никого нет. Не могу описать, мистер Свенсон, как важно, чтобы мои инструкции выполнялись дословно, до единой буквы!

— А Джорджина? Ее вы оповестите?

— Мы сегодня увидимся. Как клиента, я держу ее в курсе дел. С другой стороны, пока расследование идет нормально, я не обязана отчитываться о каждом шаге.

— Вы многого требуете от меня, мисс Доббс.

— Я знаю. С другой стороны, вы многого требовали от Ника, и хотя временами он был невыносим, ваша известность тысячекратно возросла в результате этого знакомства. Думаю, вы ему должны.

Свенсон какое-то время посидел молча, а затем поднял глаза на Мейси.

— Итак, что от меня нужно?

Джорджина, к счастью, оказалась дома. Когда экономка доложила ей, что в гостиной ожидает мисс Доббс, она выскочила из кабинета с уже знакомыми Мейси чернильными пятнами на пальцах.

— Прошу прощения, если помешала вам работать.

— Проклятие любого автора: чужое вмешательство и раздражает и приносит облегчение. Я трачу уйму времени, прочищая клавиши пишущей машинки или промывая перьевую ручку — в общем, делаю вид, что работаю, хотя двух слов связать не могу. — Джорджина улыбнулась, достала из кармана платок и вытерла чернила. — Скажите, вы с новостями?

— Думаю, нам лучше сесть.

Джорджина села в кресло, по-прежнему оттирая с пальцев пятна. Ее руки заметно тряслись. Мейси присела на диван, поближе к ней.

— Итак?

— Первым делом я должна спросить вас о картине, которая висит над баром, той, что принадлежит мистеру Стайну.

— Я ведь говорила, не знаю я никакого…

— Джорджина, не притворяйтесь! Вы обязаны были сообразить, что работа по вашему заказу рано или поздно выведет меня на то, что в самом деле происходит в Дандженессе.

Джорджина встала и начала мерить шагами гостиную.

— Мне и в голову не пришло, что это может быть как-то связано с расследованием.

— Разве? Где ваша журналистская хватка?

— Я просто знала, что участие Ника не предполагает…

Мейси встала, чтобы посмотреть в глаза клиентке.

— Возможно. Но мне пришлось проверить и эту линию, раз уж я на нее наткнулась. Далеко не сразу выяснилось, что она действительно не имеет отношения к смерти Ника.

— Простите. Ребята делают доброе дело.

— Да, я уже поняла. Однако вы сознаете, что Гарри увяз по уши и Нику пришлось рисковать вместе с ним?

— В таком случае не могло ли это и впрямь иметь отношение к его смерти?

— Нет. — Мейси вздохнула. — Но если вы и впрямь хотите помочь Гарри, а также Дункану и Квентину, найдите их как можно скорее и скажите, что мне надо срочно с ними поговорить. Надеюсь, я сумею им помочь.

— Конечно, я…

— Кроме того, у меня несколько новостей лично для вас.

— Насчет гибели Ника?

— Не совсем. Я обнаружила склад, где он хранил большую часть своих работ, включая пропавшую картину.

Джорджина схватила Мейси за руку.

— Вы нашли триптих?!

— На самом деле там целых шесть частей.

— Так идемте, я хочу посмотреть!

Мейси покачала головой.

— Пожалуйста, сядьте. У меня другой план, он уже в действии, и я очень прошу вас принять в нем участие.

Джорджина послушалась и села, голос ее, однако, стал жестким:

— Что вы имеете в виду? У вас нет права составлять «другие планы» без согласования со мной! Если кто и должен что-то планировать, так…

— Подождите! — Мейси тоже повысила голос, потом наклонилась и взяла Джорджину за обе руки. — Успокойтесь и послушайте.

Джорджина кивнула, но руки отняла и скрестила на груди.

— Я понимаю, почему вы вскипели, и знаю, что вам не терпится увидеть работу брата. Но для того чтобы успешно закончить расследование, мне нужно поторопить события.

— Так ведь это я вас наняла! Я оплачиваю ваше дурацкое расследование! — Джорджина возмущенно подалась вперед.

— Безусловно, однако в моей работе порой наступает момент, когда мне приходится действовать от имени мертвых, а не живых. И вот он настал. Я долго и тяжело думала, как поступить, и сейчас прошу вашего разрешения и вашей помощи.

В комнате воцарилась тишина. Джорджина Бассингтон-Хоуп несколько раз притопнула ногой и наконец глубоко вздохнула.

— Не знаю, Мейси, что движет вами, но вопреки здравому смыслу я вам почему-то верю. Хотя что уж скрывать, вы здорово меня разозлили.

Она потянулась к Мейси и, в свою очередь, взяла ее за руку.

— Спасибо за доверие, — улыбнулась та. — Моя работа кончается не тогда, когда раскрыто очередное преступление или найдена необходимая информация, а когда всех, кого коснулось расследование, устраивают его итоги.

— Что вы имеете в виду?

— Ни один мой клиент не понимает, что я имею в виду, пока я не достигну своей цели.

Несколько секунд Джорджина просто смотрела в пламя камина, затем повернулась к Мейси:

— Что ж, выкладывайте свои планы.

Уходила Мейси уже в сумерках, и на улице вихрился холодный зимний туман. Подойдя к автомобилю, она вдруг ощутила тяжелую тоску — предчувствие того отчаяния, которое придется испытать Джорджине и ее семье. Может быть, еще не поздно сделать иной выбор, повернуть ход времени и солгать, чтобы спасти тех, кто остался жить? Раньше Мейси приходилось принимать и такие решения, но… Снова игра, снова риск, только на этот раз она играет на стороне умершего художника и истины, которая вела его, когда он рисовал свою главную картину. Интересно, была бы она так же уверена, если бы картина ее не зацепила? Теперь уже не узнаешь. Мейси понимала, что мечта Ника о том, чтобы его работу увидело как можно больше людей, не дает ей покоя, даже пробившись из могилы, и она чувствовала себя заговорщицей, напарницей погибшего, помогая ему добиться правды.

По дороге Мейси затормозила у телефонной будки, чтобы оставить сообщение инспектору Стрэттону, и нисколько не удивилась, когда, подъезжая, увидела его «инвикту» возле своей конторы на Фицрой-сквер. Проходя мимо, она постучала ему в окно, Стрэттон вылез из машины и двинулся вслед за ней.

— Надеюсь, у вас для меня что-нибудь полезное, мисс Доббс.

— Кое-какая информация, инспектор, однако в ответ мне понадобится ваша помощь. Честный обмен.

Стрэттон только вздохнул.

— Уверен, что не услышу ни звука, пока не пообещаю помочь, так что — буквально с выкрученными руками — даю слово. Надеюсь, конечно, что ваша просьба не подорвет мою репутацию.

— Не подорвет, напротив, вы, полагаю, добьетесь одобрения. Итак, вот что я выяснила насчет деятельности контрабандистов в Кенте…

Мейси поставила два стула у газового камина и зажгла горелки. Когда их охватило пламя, она заговорила:

— Начнем с самого начала. Художники — Николас Бассингтон-Хоуп, Дункан Хейвуд и Квентин Трейнер — занимались контрабандой. Им помогали три рыбака — двое из Гастингса, владельцы большой лодки, и один пожилой, из Дандженесса, знающий все мели и впадины, а также бухты, пещеры и другие секретные места на берегу. Видимо, именно он нанял двух остальных, выбрав тех, кто больше всего подходил для такой работы.

— Ясно, — не поднимая глаз, сказал Стрэттон.

— Основная странность этой операции в том, что контрабандисты, в сущности, не делали ничего противозаконного. Конечно, таково лишь мое предположение, выросшее из собранных фактов и осознания миссии — именно миссии, которую взяли на себя художники. — Мейси замолчала, пытаясь понять, какое впечатление произвели ее слова. — Как вы, наверное, знаете, наиболее ценные художественные коллекции и у нас, в Британии, и на континенте сейчас скупаются группой американцев, которые извлекают выгоду из того, что аристократия ослаблена войной и экономическим кризисом, во многих семьях погибли сыновья, и линия наследования, таким образом, прервалась. Инвестиции в искусство выглядят надежнее, чем в акции и облигации, поэтому сотни известных и любимых картин уплывают за океан, в то время как наши музеи стараются сохранить хотя бы то, что у них есть. И вот художники, обычные люди вроде Бассингтон-Хоупа, Трейнера, Хейвуда, видят массовый исход полотен, которые восхищали и вдохновляли их с самого детства. Ника особенно впечатлило то, с какой уверенностью богатеи действуют на рынке произведений искусства. С одной стороны, ему самому кое-что перепало, с другой — он не мог не возмущаться происходящим. И это еще не все. Существуют люди, у которых свои причины бояться за собственное имущество. Честно говоря, я точно не знаю, какая именно группа обратилась к художникам первой, да это и не важно. — Мейси сжала губы, тщательно выбирая слова. — Как вы знаете, на политическую обстановку в Германии очень влияет новая партия под руководством Адольфа Гитлера. На многих это наводит страх, они, образно выражаясь, увидели письмена на стене и чувствуют, что могут все потерять. Но нашлись те, кто готов им помочь. Я выяснила, что ценные произведения искусства пересылают по всей Европе в безопасные места, чтобы сохранить до тех пор, пока их нельзя будет вернуть хозяевам. До возвращения могут пройти годы, десятки лет. Наши художники состоят в контакте с двумя группами людей — во Франции и в Германии, которые собирают картины и готовят их к эвакуации. Здесь, в безопасности, картины раздают сочувствующим, согласным без особой огласки хранить их у себя до окончания смутных времен, когда можно будет вернуть ценности истинным хозяевам. Закон ничего такого не запрещает, но заговорщикам явно не хочется привлекать к себе внимание тех, кто заинтересован в произведениях искусства, будь это человек, надеющийся купить картины обедневших семей, или политическая партия, которая ущемляет какую-то часть населения.

— Все это очень интересно, мисс Доббс, но тех, за кем мы охотимся, интересуют вовсе не картины. — Стрэттон протянул руки к огню.

— Знаю. Алмазы, — спокойно ответила Мейси, наклоняясь, чтобы повернуть ручку и увеличить пламя горелки. — Гарри Бассингтон-Хоуп влип в неприятности…

— Ради Бога! Неужели вы думаете, мы не знаем?

— Следите за моей мыслью, инспектор. Гарри влип в неприятности — и не совсем обычные. Прижатый к стене, он выдал секрет, которым поделился с ним брат. Преступникам в общем-то нет дела до картин — они привыкли работать с чем-то знакомым, желательно таким, что легко передать посредникам, которые сбывают контрабанду и превращают ее в деньги. К примеру, с алмазами. И ввозить их в страну стало намного легче, как только удалось припугнуть Ника Бассингтон-Хоупа тем, что его брат серьезно пострадает, если сам он не станет сотрудничать с преступниками. А уж Ник, как руководитель всей затеи, убедил остальных. Короче говоря, художники создали систему, контрабандисты же просто пришли на готовенькое, заручившись молчанием в обмен на безопасность Гарри. А как только перевозка алмазов заработала, регулярные платежи от тех, кто держал Гарри на поводке, повязали всех одной цепью.

— Предположим, вы правы, мисс Доббс — хотя все это еще требует доказательств, — но как, черт побери, вы об этом узнали?

— Внимательно наблюдала и оказывалась в нужное время в нужных местах — к примеру, в Дандженессе во время операции. А еще мы с помощником несколько часов провели в галерее Тейт, изучая произведения искусства. Главное — верить в себя и не бояться риска. Все равно что спорить о чем-то, не страшась проиграть. — Мейси улыбнулась. — И конечно, я своими глазами увидела, как алмазы достали из картины и передали преступникам, так что поняла, что происходит. В управлении тоже поняли, и хотя — насколько я знаю — еще никого не арестовали, думаю, это дело ближайших дней. Добавлю также, что ваши коллеги подробно допрашивали меня, и я вполне могла рассказать им столько же, сколько сейчас вам.

— Это все, мисс Доббс? — помолчав, осведомился Стрэттон.

— Почти. Я передала друзьям Ника, чтобы они связались со мной. Когда мы встретимся, я постараюсь убедить их как можно скорее явиться к вам. И надеюсь, что добровольная помощь следствию им зачтется.

— Договориться со мной — полдела. Если бандиты поймут, откуда ветер дует, они постараются утащить художников за собой.

— Я думала об этом. Их буквально втянули в преступление, шантажируя жизнью Гарри. Теперь, когда Ник умер, а Гарри должен всем подряд, Хейвуд и Трейнер вполне могут выкинуть белый флаг.

— Давая художникам деньги, контрабандисты сделали все возможное, чтобы те увязли по самую шею, — а друзья и не отказывались, как высоки бы ни были сначала их помыслы.

— А кто отказался бы в наше время? — парировала Мейси. — Нет, я понимаю, что тут и есть камень преткновения, но если они помогут вам в расследовании, и вы арестуете кого надо…

— Сделаю, что смогу, — вздохнул Стрэттон. Он пожал плечами, разглядывая собственные ладони, затем поднял глаза на Мейси. — А какая помощь требуется лично вам?

— Думаю, вам это тоже поможет, — загадочно ответила Мейси. — Только все должно остаться между нами.

Свенсон решил, что возводить леса для найденной картины удобнее всего в субботу, и Мейси собрала мужчин — и одну женщину, — которые должны были ей помочь. Хотя оригинальный план Ника так и не нашли, Мейси не хотела прибегать к помощи Дункана и Алекса, поэтому работами руководил Артур Левитт, показывая, на какой высоте должны быть подмостки, чтобы правильно развесить все части картины. После ее осмотра Мейси сумела нацарапать для помощников примерную разметку, но подробностями не поделилась даже со Свенсоном и Левиттом.

Свенсон, в свою очередь, подготовил обещанные письма: мол, «триптих» найден, и получатель приглашается на закрытый показ, который состоится на следующей неделе, после того как в воскресенье картина будет вывешена в галерее. Обещалось, что точную дату назовут в следующем письме. Подчеркивался необычный характер выставки, который, несомненно, будет правильно понят всеми, кто знал Ника, — галерея приняла решение почтить память художника, пригласив его друзей и близких. Письмо также уведомляло, что, согласно распоряжениям самого Николаса Бассингтон-Хоупа, на показе будут присутствовать представители ведущих лондонских музеев.

Мейси сама отнесла письма на почту. В субботу утром их получили все члены семьи Бассингтон-Хоуп, хотя сообразить, на какой адрес выслать приглашение для Гарри, оказалось не так-то легко. Кроме того, были подготовлены письма для Трейнера, Хейвуда и Кортмана, а также сделано все возможное, чтобы на подносе для завтрака, который субботним утром принесут Рэндольфу Брэдли, рядом с выпуском «Интернэшнл геральд трибюн» тоже лежал конверт.

Свенсон благородно взял на себя обязательства по финансированию как закрытого показа, так и дальнейшей выставки. Родственник Билли и Дорин впервые за месяц получил работу, а Эрика наняли в качестве водителя фургона, арендованного у Рега Мартина. Сандра помогла Мейси закупить гвозди, шурупы, крюки и блоки. План выходил на финишную прямую. Близилось воскресенье.

Когда Мейси, Билли, Эрик, Джим и Сандра пришли в галерею, рабочие доделывали конструкцию из деревянных подмостков, стоек и лестниц, необходимую для того, чтобы повесить творение Ника Бассингтон-Хоупа.

— Вполне достаточно, мистер Левитт. Дальше мы сами.

— Вот ключи, — кивнул Левитт.

— Спасибо.

Как только смотритель ушел, Билли удостоверился, что парадная дверь заперта, а задняя просто прикрыта. Эрик и Джим задернули тяжелые занавеси, чтобы задняя стена не была видна с улицы, а Мейси и Сандра расстелили на полу тяжелые хлопчатобумажные полотнища, какие обычно используют маляры.

— Разгружаем, мисс?

— Да, Билли.

Мейси и Сандра открыли принесенную с собой коробку и вытащили инструменты, необходимые для следующей части плана. Мужчины вернулись с шестью панелями, которые разложили на полотнищах, и пошли в фургон за остальным оборудованием. Женщины тем временем принялись за работу, надев халаты и повязав волосы платками.

Часа через три Мейси подняла глаза на Билли.

— Время запускать Стрэттона, мисс?

— Да. А потом поднимайся на лестницу.

— А вы тут как?

— Со мной все будет в порядке.

Спрятавшись за одной из перегородок, Мейси почувствовала, как у нее сосет под ложечкой. Всегда есть шанс на ошибку… Что ж, играть так играть.

В половине десятого по часам Мейси, которые она на секунду подсветила фонариком, с улицы послышался шум автомобильного мотора, потом скрежет дверной задвижки. Ловя каждый шорох, Мейси подняла голову. Послышались тяжелые шаги, словно человек, явившийся в галерею, тащил с собой какой-то груз. Шаги приближались, заскрипела внутренняя дверь. Пауза. Частое тяжелое дыхание, затем натужный стон, как будто пришедший поднимал что-то невероятно тяжелое.

Вздох облегчения. Металлический стук, эхом отозвавшийся по всей галерее. И запах. Мейси чуть не закашлялась. Керосин. Судя по шагам, человек быстро бегал туда-сюда; запах горючей жидкости распространялся под картинами. Леса могли вспыхнуть в любой момент, но Мейси не двигалась. Следовало дотерпеть, дотянуть до того момента, когда нежданный гость заговорит. Во всяком случае, она очень надеялась, что интуиция ее не подвела и он заговорит, обратится к Нику, словно тот присутствует здесь, в галерее. В конце концов, когда запах горючего стал уже невыносимым, раздался громкий ясный голос. Мейси стянула с головы платок и прижала к лицу.

— Как же так? Почему ты никогда не мог вовремя остановиться? А ведь я просил, умолял… Все сделал, чтобы тебя отговорить. Но ты просто не умел отступать, да, Ник?

Загрохотала канистра с остатками керосина, чпокнула, открываясь, вторая.

— Поверить не могу, что ты не стал меня слушать! Стоял здесь, не обращая на меня внимания. Я ведь не хотел, чтобы так вышло… Просто не мог допустить, чтобы ты ее обидел, это ведь твоя родная кровь…

Человек потряс канистру, застучали спички в коробке, который он, по-видимому, достал из кармана.

— Черт! — Судя по всему, спичка не зажглась, поджигатель попытался вытащить следующую и рассыпал весь коробок. — Черт тебя побери, Ник! Даже с того света ты пытаешься спасти это чудовище! Даже мертвого я не могу тебя остановить…

Мейси вышла из укрытия и окликнула человека, который пытался уничтожить главное творение своего любимого сына:

— Пирс…

Полуосвещенный фонарями с улицы, Пирс нахмурился, не понимая, что происходит.

— Какого дьявола…

Ждать было невозможно — риск был слишком велик.

— Билли, Стрэттон!

Галерея тут же ожила, ворвались люди Стрэттона с ведрами песка, Пирса мгновенно обыскали, изъяли все, чем можно было бы поджечь разлитый керосин.

— Он сам был виноват, слышите? Я не хотел, я…

— Расскажете в участке, сэр, — оборвал Стрэттон.

Он кивнул сержанту, тот завел руки старика за спину, щелкнули наручники, и убийцу Ника Бассингтон-Хоупа увели.

— Я хотела поговорить с ним!.. — Мейси огляделась. Полицейские уже вызвали пожарных, чтобы обезвредить галерею.

— Тут нельзя оставаться, мисс Доббс, слишком опасно. Разумеется, вам позволят поговорить с ним в месте заключения.

— Да, конечно, но еще мне нужно срочно позвонить Свенсону и убедиться, что галерея в безопасности. Боюсь, никто из нас не ожидал такого урона.

Стрэттон поднял глаза на картину.

— Честно говоря, жаль, что он не успел избавиться от этой мазни.

К ним присоединился Билли, уже переговоривший с полицейскими и пожарными.

— Вы об этом бесценном произведении искусства? — уточнила Мейси.

— О нем, а то как же.

Мейси возвела глаза к потолку.

— Будем считать, джентльмены, что мои эксперименты с красками помогли спасти прекрасную картину.

Все повернулись и посмотрели на шесть листов фанеры, загрунтованные Сандрой и расписанные Мейси.

— Слава Богу, он пришел без фонаря!

С тяжестью на сердце и во всем теле Мейси рано утром вернулась домой, в квартиру на Плимико. Пирс Бассингтон-Хоуп отчаянно верил, что один из его любимых детей услышит его мольбу не обижать другого. Отказ так разочаровал и обидел его, что он совершил непоправимое и стал невольным убийцей старшего сына. Жаль, что ему не пришло в голову то, о чем сразу подумала Мейси, — тот ребенок, о котором он больше всего пекся, был настолько силен духом, что выдержал бы любое изображение жизни и смерти, написанное его братом.

Глава 19

Словно бы сами ангелы решили расчистить небеса для Лиззи Бил — в день ее похорон сквозь туман пробилось низкое, но яркое зимнее солнце. Служба в маленькой церкви, закопченной от дыма и заросшей лишайником, тронула собравшихся. Казалось, все соседи вышли из дома, чтобы сказать последнее «прости» маленькой девочке с сияющей улыбкой. Родители, деля тяжесть утраты, внесли маленький белый гроб, на который, словно стараясь украсить его, садились снежинки.

Позже на кладбище Билли держался изо всех сил, Дорин припала к нему, боясь, что ноги у нее подломятся. А рядом, держа закутанного в одеяло ребенка, стояла Ада, словно пыталась облегчить сестринским теплом тоскливый холод проводов в последний путь. Другие родственники тоже столпились вокруг Билов, так что Мейси стояла поодаль, хотя Билли жестами подзывал ее поближе. Когда гроб начали опускать, Мейси прижала руку к губам, слушая, как священник, с мягкостью, которая могла быть рождена только внутренней силой, произносит: «…прах ты и в прах возвратишься…», а потом читает молитву.

Билли выступил вперед, чтобы кинуть горсть холодной глинистой земли. Он посмотрел на комок в своей руке, достал из петлицы розу и кинул в яму, которую вот-вот должны были забросать. И только когда цветок упал и остался лежать среди белых снежинок, бросил туда же землю, в знак прощания. Его жест повторила Дорин, а за ней и все остальные. Пропустив членов семьи Билов, к могиле медленно подошла Мейси, вспоминая, как мягкие кудряшки Лиззи щекотали ей подбородок, а маленькая ручонка крутила пуговицу. Она тоже набрала в ладонь горсть земли, которая с мягким стуком упала на крышку гроба, и пожелала Лиззи покоиться с Богом.

За день до похорон, перед тем как посетить Скотленд-Ярд, Мейси заехала к Джорджине Бассингтон-Хоуп и сообщила клиентке, что ее отец взят под стражу по подозрению в убийстве собственного сына.

— Я уверена, вы захотите с ним повидаться. Могу захватить вас с собой.

— Да-да, конечно. — Побледневшая Джорджина приложила руку ко лбу, будто не в силах сообразить, что ей делать дальше.

— Я возьму ваше пальто. — Мейси сделала знак экономке, которая принесла пальто, перчатки и сумку. — Может, вам нужно позвонить кому-то перед уходом?

— Да, наверное… Хотя нет, сперва повидаю отца. Нет смысла говорить с кем-то прежде, чем я увижу его и инспектора Стрэттона. Нолли из меня душу вынет, если я не доложу ей обо всем в подробностях. Не удивляюсь, что я стала журналистом — с такой-то сестрой! — Джорджина коротко хохотнула, затем посмотрела на Мейси. — Хорошенькую жизнь я устроила семье, ничего не скажешь. Надо было оставить все как есть.

Мейси молча открыла клиентке дверь и поддержала ее, когда они спускались по ступенькам к машине. Она ничего не сказала ей про поиск истины, про интуицию, заставившую ее искать помощи Мейси. Не время было говорить про внутренний голос, побуждающий нас следовать выбранному пути, даже когда мы знаем — пусть и не признаемся самим себе, — что этот путь может повергнуть в печаль тех, кого мы любим.

Войдя в комнату для свиданий Скотленд-Ярда, Джорджина буквально упала в объятия отца. Ее всхлипы смешались со всхлипами Пирса. Мейси повернулась, чтобы уйти, но услышала:

— Нет, пожалуйста, останьтесь!

Мейси взглянула на Стрэттона, стоявшего за спиной Пирса, тот кивнул. Усевшись рядом с Джорджиной — так близко, что видно было, как трясутся ее руки, — Мейси стала молча слушать. Пирс, откашливаясь и теребя седую шевелюру, вспоминал обстоятельства гибели сына.

— Я навестил Ника в его вагончике в начале ноября. Нам редко выпадала возможность поговорить наедине, как отцу с сыном. Знаешь ведь маму, вечно она хлопотала вокруг Ника, я и подойти-то к нему не успевал. — Он сглотнул, снова откашлялся. — Ник пошел к бочке наливать чайник, а я уселся и начал листать альбомы для этюдов — как всегда, завороженный талантом твоего брата. Я так им гордился…

Джорджина погладила отца, потом достала из кармана платок и промокнула глаза.

— Ник где-то замешкался, так что я продолжал любоваться набросками, готовый в любой момент вернуть альбомы на место — ты же помнишь, каким скрытным он был, мне не хотелось, чтобы он рассердился. А потом я наткнулся на… — Пирс прижал руку к груди, всхлипнул и закашлялся так сильно, что надсмотрщица вышла и вернулась со стаканом воды.

— Я сразу же понял, что на рисунке, ни минуты не сомневался. И потребовал от него объяснить, какого дьявола он вытворяет. Как ему такое в голову пришло, как мог мой сын вообще об этом подумать? А он ответил, что эта картина — кульминация всей его работы, и он не может кривить душой. Поверь, Джорджина, я молил его выбрать другую модель — незнакомого человека, — однако Ник отказался: мол, он хочет воспеть правду, он долго думал и пришел к выводу, что это единственно верное решение. Я пытался достучаться до него, но он лишь отмахнулся, заявив, что мои взгляды устарели, что я ничего не смыслю в современном искусстве, что мне пора на покой. — Пирс стиснул зубы, пытаясь удержать слезы. — Мой родной сын счел, что мне грош цена как художнику, он с презрением отверг мои мольбы! — Пирс протянул руки к дочке. — Ты же знаешь, Джорджи, каким несговорчивым он мог быть, каким упрямым!.. Я приезжал еще, через пару недель, просил его передумать, остановиться, быть… быть добрее. Тщетно.

Пирс отпил из стакана и принялся описывать последнюю попытку переубедить сына. Он пришел в галерею вечером, накануне открытия выставки, когда там уже никого не было, зная, что кроме него никому не известно содержание картины, и понимая, что его первоочередная задача — отговорить Ника. Войдя через главную дверь, которую забыл запереть Свенсон, Пирс увидел сына на подмостках и решил, что лучше будет не кричать снизу, а оказаться с ним на одном уровне — Мейси очень хорошо поняла это желание, хотя сам Пирс не мог объяснить, откуда оно взялось. Он поднялся на лестничную площадку и оттуда, проворный, несмотря на возраст, перелез на леса, желая еще раз поговорить с Ником и попытаться донести до него всю важность своей просьбы. Но тот лишь повернулся к отцу спиной, продолжая работать.

— Тем не менее, — всхлипывая, продолжал Пирс, — я успел заметить холодный и упрямый блеск в его глазах. Как можно вести себя настолько бездушно, думать не о людях, а только о своей работе? И я не сдержался…

Джорджина подала отцу чистый платок.

— Не знаю, как это вышло. — Он покачал головой. — Я просто ничего не соображал. Поднял руку и ударил его по щеке, а потом еще раз, тыльной стороной ладони. Ударил родного сына. — Пирс вновь схватился за грудь. — Подмостки затряслись, мы оба зашатались, еле удерживаясь на ногах, а потом… Ник выругался мне в лицо, и я окончательно потерял голову. Меня ослепил гнев. Ярость пронзила все тело, взорвалась перед глазами. Я снова почувствовал, как моя ладонь соприкасается со щекой Ника, а потом схватился за поручень, чтобы удержать равновесие. И тут Ник исчез. Все случилось внезапно. Секунду назад он был здесь, с ошарашенным лицом, — и вдруг пропал из виду. — Пирс посмотрел на Стрэттона. — До этого я ни разу не поднял руки ни на одного из своих детей, инспектор. Ни разу. — Он помолчал. — Ник свалился. Прежде чем он успел переступить ногами в поисках опоры, прежде чем я успел схватить его — перила проломились, и он упал. Я услышал жуткий, глухой стук, когда он ударился о каменный пол.

Пирс обвис, постанывая, словно теряя сознание. Констебль сделал шаг вперед, готовый поддержать его.

— Когда вы поняли, что ваш сын мертв, мистер Бассингтон-Хоуп? — осведомился Стрэттон, в тоне которого не было ни жалости, ни осуждения.

— Я все думал — он закричит, вскочит, начнет проклинать меня, на чем свет стоит за то, что я его ударил. Я даже хотел, чтобы он орал, ругался — все, что угодно, лишь бы не эта зловещая тишина.

— И вы ушли из галереи?

Пирс возмущенно поднял глаза.

— Нет-нет! Я бросился к Нику и… и понял, что он умирает. Жизнь утекала из его глаз. Я держал сына в объятиях, пока… пока его тело не остыло.

Пирс объяснил, что на рассвете он вдруг испугался, подумав о жене и остальных детях, о том, какие страдания доставит им весть о смерти Ника. Когда Стрэттон объявил, что свидание закончено, Пирс добавил:

— Он был моим сыном, инспектор. Моим сыном. И я любил его.

Последняя выставка Ника Бассингтон-Хоупа в галерее Свенсона состоялась в начале февраля 1931 года. Небольшая группа родных и друзей была приглашена на закрытый показ, ставший одновременно и вечером памяти художника, который, по словам открывшего выставку Свенсона, навсегда запомнится тем, что сумел воспеть как природу, так и людей. Посетители с удивлением увидели Пирса Бассингтон-Хоупа, помогавшего жене выйти из подъехавшей к галерее «инвикты». Когда гости собрались, Гарри Бассингтон-Хоуп — сперва словно примериваясь, а потом смело и уверенно поднял трубу и заиграл пронзительную мелодию, которую сочинил после того, как впервые увидел картину брата под названием «Нейтральная полоса».

Дункан и Квентин, стоявшие вместе, благодарно кивнули Мейси. Та практически выкупила их свободу, дав полное описание событий, свидетелем которых стала в Ромни, и подтвердив, что художники были всего лишь невольными пособниками в контрабанде алмазов. Алекс Кортман тоже пришел в галерею и присоединился к друзьям. Нашел глазами Мейси и поднял руку в приветствии, но тут же перевел взгляд на дверь, куда уже входил Рэндольф Брэдли. Его сияющий автомобиль «эмерикэн дюпон мерримак таун кар» привлек внимание всех прохожих. На Брэдли красовался элегантный английский костюм с двубортным пиджаком, и Нолли не смогла до конца скрыть осуждения во взгляде, который бросила на сестру, подставившую щеку для поцелуя. Труба Гарри пропела последнюю ноту, он отступил в сторону. По группе собравшихся прошел неясный шум и смолк, когда Стиг Свенсон поднялся по ступеням на небольшую кафедру. Рядом с кафедрой висел шнур; потянув за него, можно было раздвинуть тяжелый бордовый занавес, скрывающий «Нейтральную полосу».

Свенсон прижал к глазам белоснежный платок и обратился к гостям, которые вытянули шеи, чтобы лучше слышать.

— Спасибо всем, кто сегодня сюда пришел. Самые близкие, вы, конечно, не могли упустить возможности увидеть картину Ника «Нейтральная полоса» до того, как она станет доступна более широкой аудитории. Не секрет, что самым большим желанием Ника было преподнести работу в дар всему народу, и я горд сообщить, что мистер Рэндольф Брэдли благородно выкупил «Нейтральную полосу», чтобы передать ее в бессрочное владение Имперскому военному музею.

Раздались аплодисменты, Свенсон откашлялся и продолжил:

— Все мы знали Ника. Знали, что он мог ходить буквально по краю, считая, что с помощью своего таланта обязан донести до людей правду о том, что он видит и чувствует. Вы видели его ранние этюды, видели фламандские деревушки, роскошные пейзажи, фрески, работы невероятной сложности, каждая из которых отмечена невероятным чувством времени, места, проникнута мыслями автора о любви и ненависти, о войне и мире. С одной стороны, Ник был человеком своего века, с другой — поднялся над ним. Годы войны, с 1914 по 1918-й, дались ему нелегко. Эта работа, по-видимому, главная в его творчестве. Думаю, на большинство из вас она произведет неоднозначное впечатление. Будьте готовы к тому, что последнее послание Николаса Бассингтон-Хоупа разозлит, восхитит, расстроит вас, но не надейтесь, что оно оставит вас равнодушными.

Казалось, все в зале затаили дыхание, когда хозяин галереи потянул за шнур и отдернул занавес с картины, которую искали со дня смерти художника. Общий вздох сменился тишиной, и Мейси открыла глаза, потому что, когда Свенсон взялся за шнур, она не выдержала и зажмурилась. В зале стояло молчание. Мейси уже видела картину целиком, но и со второго взгляда она приковывала внимание, более того — по задумке художника, при каждом новом просмотре в глаза бросалась новая сцена, вызывающая новые чувства.

Та часть, что отбила у Билли желание смотреть другие, когда он открыл ее в хранилище, оказалась внизу. Каждое лицо на ней было выписано ясно и четко, художник достиг уровня старых мастеров, которых изучал в Брюгге и Генте. Три большие панели — вожделенный триптих — формировали следующий уровень, Ник придал им такую форму, что они напоминали витражное окно огромного собора. Вертикальная панель слева повторяла часть сцены с нижней панели, эмоции на лицах солдат были выписаны еще четче — страх, паника, решимость. А огромная и величественная центральная часть притягивала к себе взгляды всех собравшихся в галерее. Мейси казалось, что она сама попала в картину, что это ее ноги вязнут в кровавой грязи нейтральной полосы, а руки тянутся к упавшим раненым.

Изображение не требовало расшифровки. На передовой объявили о прекращении огня, и солдаты с обеих сторон бросились подбирать раненых, в то время как другие, вооруженные лопатами, хоронили убитых. Недавние противники действовали плечом к плечу и зачастую помогали друг другу предать тела земле. Им, измученным схваткой, надо было успеть закончить все до того, как орудия снова изготовятся к бою, и люди кинутся друг на друга, пытаясь убить первым. Ник Бассингтон-Хоуп запечатлел миг перемирия, миг, когда два пехотинца, англичанин и немец, подобрались каждый к своему мертвецу, рядом лежащих на земле. Измазанные в глине и крови, с измученными лицами, с глазами людей, заглянувших в ад, они поступили так, как подсказала им душа, — и вместо того чтобы вскинуть оружие, обнялись над трупами товарищей. Это мгновение и схватил Ник, так живо, словно использовал фотоаппарат, а не краски. Солдаты стояли на коленях, вцепившись друг в друга, словно, держа в объятиях другого человека, пытались удержаться за саму жизнь. В глазах, в открытых ртах, в искаженных лицах, в побелевших костяшках пальцев художник показал всю глубину горя и отчаяния, все осознание того, что солдат напротив — не только враг с оружием, но и просто человек, такой же, как ты. И каждый, кто знал семью Бассингтон-Хоуп, тотчас понял, что англичанин, обнявший немца, — не кто иной, как Годфри Грант.

Ноэль уже видела работу брата. Не дрогнув, рассмотрела она картину и тут же поняла, почему Пирс пытался защитить ее, свою старшую дочь. Мейси стояла рядом, пока глаза Ноэль перебегали с центральной панели на боковую, ту, где была рассказана правда о смерти ее мужа. Ник Бассингтон-Хоуп так и не смог признаться сестре, что ее супруг был замучен и убит своими, теми, с кем он служил бок о бок. Добряк Годфри, увидевший в чужом солдате не противника, а брата, вернулся в расположение британцев, чтобы встретить там либо молчание, либо насмешки. Люди, испуганные тем, что и во враге можно увидеть человека, предпочли увидеть врага в своем товарище. Годфри окончил жизнь с буквами НБД, вырезанными у него на теле. Неустойчивый боевой дух.

Кисть Ника рассказала историю, которую невозможно передать словами. На двух последних, треугольных, панелях, расположенных слева и справа так, что вместе вся картина образовывала прямоугольник, красовались дикие пейзажи, которые излечили душу художника. До окопов и колючей проволоки на земле зеленели поля и густые леса, и после битвы там вновь будет вольно расти трава, потому что земля принадлежит не людям, какие бы права те на нее ни предъявляли, — а лишь красоте и любви. Всегда нейтральная, всегда ничья.

Часть зрителей подошла поближе, чтобы рассмотреть детали, другие, включая Пирса и Эмму Бассингтон-Хоуп, отошли подальше, чтобы составить общее впечатление. Никто не разговаривал, не заводил дискуссий о глубине и цвете, о мазке или выборе оттенка. Мейси вспомнился ответ доктора Уикера, эксперта из галереи Тейт: «Когда картина талантлива, слова не нужны. Работа мастера легко пробивает барьеры, возведенные происхождением или образованием. Она поднимается над взглядами зрителя о том, что хорошо, что плохо, что дозволено и не дозволено в искусстве. Если художник достиг настоящего мастерства, его работы говорят сами за себя».

Мейси какое-то время постояла вместе со всеми, а потом уехала в контору — внести последние штрихи в завершающий доклад, который пойдет Джорджине Бассингтон-Хоуп вместе со счетом. У дверей стояли два полицейских в штатском, ожидая Пирса Бассингтон-Хоупа, чтобы отконвоировать его в камеру до суда по обвинению в непредумышленном убийстве. Хотя один из них держал наручники, он вряд ли собирался пускать их в ход. Шагая к машине по ночному холоду, Мейси осознала, что была рада уйти из галереи.

Позже, закончив доклад, Мейси спрятала заметки в папку, завязала шнурки и положила папку в ящик стола. Через несколько дней она их перечитает, поправит, если нужно, и подготовит счет. Образовавшееся время Мейси тратила на своеобразное подведение итогов — посещала места и людей, с которыми она столкнулась во время расследования. Этому методу она научилась у Мориса Бланша, и он служил ей верой и правдой, позволяя браться за следующее дело с новой энергией и прозорливостью.

Перед тем как уйти из конторы, Мейси написала благодарственное письмо матери Констанции в аббатство Кемден. Она выражала признательность за рекомендацию, приведшую к ней Джорджину, и кратко отчитывалась об исходе дела. Бассингтон-Хоупы переживали нелегкие времена: шок, горе, сожаление, злость, сочувствие. Доставалось как Пирсу, так и Нику, в семье чередовались ссоры и примирения, создавались и тут же разрушались альянсы, однако семейство дружно встало на защиту своего главы, хотя не все пока смогли до конца его простить. Суд неожиданно сплотил Ноэль и Джорджину, которые стали понимать друг друга лучше, чем раньше. Мейси предположила, что Джорджина вскоре навестит мать Констанцию, и добавила, что и сама была рада бы заехать, как только представится случай.

Домой она ехала не спеша, соблюдая осторожность, — город опять укутал смог. Проезжая мимо вокзала Виктория, Мейси, повинуясь внезапному порыву, повернула к Белгравии и вскоре остановилась у дома номер 15, Эбури-плейс. В зданиях по обе стороны от дома Комптонов кипела жизнь — в окнах горел свет, хлопали двери, впуская и выпуская слуг и гостей. А дом, что когда-то приютил ее, напоминал пожилую даму, которая рано отходит ко сну, ибо для нее и короткий день долог. Ни освещенных окон, ни каких-либо других признаков жизни. Однако Мейси, даже не закрывая глаз, слышала голоса, которые звучали тут, когда она была девчонкой, — ворчание Инид, заметившей, что Джеймс, приехавший в Англию перед уходом на войну, таскает печенье, голоса миссис Кроуфорд, мистера Картера — и тех, кто пришел в дом после них, когда Мейси вернулась, чтобы жить наверху. Ей подумалось, что все это похоже на ее собственное подведение итогов — разве не проверяет она каждую комнату, прежде чем запереть дверь, не выглядывает из окна, чтобы напоследок насладиться видом? И разве не напоминает каждый новый случай, возбуждающий ее интерес, нынешнюю квартиру в Плимико? Мейси улыбнулась, бросила последний взгляд на дом, завела мотор и поехала в свою новую обитель.

На следующий день Мейси прокатилась в Дандженесс и не таясь поставила машину возле вагончиков, один из которых служил домом Николасу Бассингтон-Хоупу. Около него уже появилась вывеска «ПРОДАЕТСЯ», приколоченная к вбитому в землю столбику. Мейси обошла вокруг вагончика и, козырьком прижав ладони ко лбу, заглянула в окно. Внутри осталось немного мебели — хватит на первое время тому, кто захочет поселиться в этом продуваемом всеми ветрами, но все-таки уютном жилище.

Сияло солнце, но воздух был морозным, и Мейси, зная, что ей предстоит прогулка по берегу, оделась потеплее: шерстяное пальто, плотная юбка, ботинки и перчатки. Выйдя из-за вагончика на открытое пространство, она подняла воротник и мимо вытащенных на берег лодок зашагала к маяку, слушая, как похрустывает под ногами галька. Пустые неводы были сложены аккуратными стопками, чайки кружили над рыбаками, которые чистили рыбу и чинили сети. Прищурившись и чувствуя, как щеки пощипывает соленый ветер, Мейси радовалась морю и прогулке, радовалась, что приехала сюда, на границу земли и воды. Как там сказала Присцилла всего несколько месяцев назад?.. А, что она вечно рыщет по берегу, пытаясь отыскать сокровища в грязи. Что ж, так оно и есть, хотя Темза отсюда довольно далеко. Мейси остановилась у самой кромки воды, так что волны, набегающие на берег, почти касались ее обуви.

Вот оно — начало, и вот он — конец. За это ей и нравятся места, где вода встречается с сушей: они всегда обещают новое, свежее, уверяют, что любые страдания не навсегда, и за ними обязательно начнется что-то еще.

Въезжая в Гастингс, Мейси понимала, что может наткнуться на Дина, но ей было очень важно попрощаться с этим городом. Ехать на приметной «эм-джи» по улице, где жил Эндрю, она, впрочем, не рискнула — припарковалась у волнореза и дальше пошла пешком. Поглазела на туристов, выпила чашку крепкого чаю, поданного ей женой рыбака в прибрежном киоске. И уже повернувшись, чтобы возвращаться к машине, увидела их — пару, спешившую к канатной дороге. Они бежали, хохоча, держась за руки. И хотя горло у Мейси перехватило, вид Эндрю с другой женщиной, женщиной, которая совершенно свободно болтала и смеялась с ним, не поверг ее в тоску. Видя, что они замечают только друг друга, Мейси, проследив, как кабинка фуникулера поднялась на самый верх, шепнула: «Прощай» — и медленно пошла назад к волнорезу.

Мейси проехала Уинчелси, Рай и вскоре оказалась неподалеку от Тентердена, но не заехала, а просто сбросила скорость, проезжая мимо ворот в усадьбу. Сейчас вся семья залечивает раны, нанесенные «Нейтральной полосой», да и Пирс не скоро появится дома. Впечатление такое, что Ник по-прежнему жив, настолько он влияет на жизнь родных через свои картины. Мейси заглянула за ворота и подумала, что однажды она, быть может, снова навестит этот дом вместе с Джорджиной. А возможно, ее пригласят и одну, на субботний чай, заманят в паутину Бассингтон-Хоупов, благодаря которой в ее душе зажглось что-то новое. Если сравнить душу с комнатой, в одном из ее углов, доселе темном, теперь светится огонек. Мейси приобрела тут нечто нематериальное, ее подкупило общение с людьми, считающими нормальным рисовать на стенах деревья, — возможно, свободу идти намеченным путем и в любом жизненном повороте видеть не столько риск, сколько новые возможности.

Ночь в отцовском доме стала приятной передышкой после напряжения последних дней. Помня, что отец беспокоится о ее здоровье, подорванном недавним срывом, Мейси весь вечер поддерживала легкий, ничего не значащий разговор — о лошадях, которые вот-вот должны были ожеребиться, о закрытии дома Комптонов в Лондоне. Плотно поужинав кроличьим рагу с клецками и собрав подливку свежим хрустящим хлебом, они уселись у камина, где Фрэнки задремал, а на Мейси навалилась такая усталость, что вскоре и она последовала его примеру, только после полуночи смутно ощутив, как отец потушил лампы и укутал ее пуховым одеялом.

На следующее утро Мейси выехала рано и направилась прямо в контору, где перечитала окончательный отчет для Джорджины. Билли оставил ей записку с перечнем дел, которые необходимо было закончить до конца дня — в основном по менее срочным и потому отложенным расследованиям.

Для семьи Билов похороны стали своеобразной точкой отсчета. У Джима появились подработки — не постоянные, день там, день сям, — но деньги платили, и это была существенная прибавка к жалованью Билли. Пошли разговоры о том, что гости могут даже вернуться в Сассекс, так как убедились, что в столице, увы, ничем не лучше. Билли с Дорин тоже не бросили мыслей о том, чтобы покинуть Ист-Энд, да и вообще Лондон.

— А как всерьез задумаешься, то вроде и грустно, тут же мои корни, — разводил руками Билли. — Дорин, правда, не отсюда, ей не жаль. В общем, решаем, не рвануть ли нам через океан, как только денег подкопим. Как считаете, мисс?

— Я считаю, Билли, что в нужный момент сердце подскажет. Суждено вам уехать — уедете. По-моему, если ты всерьез настроишься на то, что твои дети достойны лучшей жизни, и не дашь сбить себя с этой мысли, то в нужный момент перед тобой обязательно откроются новые возможности. И тогда ты легко примешь решение, каким бы оно ни было.

— Как-то все это… рискованно. Нет?

— А разве не рискует тот, кто сидит на месте?

Эпилог

В следующий раз Мейси встретилась с Джорджиной только в конце февраля. Подъехав к дому, она с удивлением увидела возле него мотоцикл Ника с притороченными сумками.

Ожидая, пока хозяйке доложат, что к ней пришла гостья, Мейси услышала звук, который невозможно было спутать ни с чем иным — стрекот пишущей машинки. Судя по всему, у журналистки был насыщенный день. Экономка вышла из кабинета и жестом пригласила туда Мейси. Уставленная книгами комната напоминала улей, настолько энергично, как пчела, работала в ней Джорджина. Мейси тихо вошла, Джорджина просительно повернулась к ней:

— Одну секунду, буквально одну секунду — мне только закончить мысль…

В конце концов она выдернула из машинки лист бумаги и добавила его к стопке, уже лежащей на столе.

— Ну, как поживаете? — Джорджина взяла Мейси за руку. — Пойдемте, посидим у огня.

Они уселись в кресла у ярко горящего камина.

— Я-то хорошо, а вот вы как?

Откинув назад медную гриву, Джорджина закрутила волосы в узел на затылке и заколола его карандашом.

— Честно говоря, сперва я боялась, что уже никогда не выберусь из ямы, в которую сама себя загнала. Жуткие, просто жуткие результаты расследования — не думайте, я вас не виню! — довели меня до того, что я хотела последовать примеру Ника и уехать как можно дальше, в Америку или еще куда.

Лицо Мейси, по-видимому, отразило ее мысли, потому что Джорджина воскликнула:

— Вы прямо как Нолли! Так вот, можете радоваться — с Рэндольфом Брэдли покончено. Порвала с ним буквально за минуту. Кстати, Пирс возвращается домой через несколько месяцев. Учитывая, что убийство было совершено по неосторожности, плюс возраст и обстоятельства, к осени его должны выпустить.

— Я рада. А остальные? Пришли в себя? Как Эмма и Ноэль?

Джорджина вздохнула.

— Как сказать? Потихоньку. Собираем себя по кускам, сами понимаете. Что делать — Рим не сразу строился. Нолли, конечно, огромная поддержка для всех, краеугольный камень. С Эммой и Пирсом просто творит чудеса. Да и со мной. Даже Гарри призвала к порядку.

— Поговорим и о Гарри, а пока скажите, как она сама?

Джорджина долго молчала, глядя в огонь словно в поисках ответа.

— Пирс единственный из нас понимал — понимал всерьез, на самом деле, — что броня из твида — единственное, что стоит между Нолли и тем горем, которое обрушилось на нее, когда погиб Годфри. Когда она заводила речи о его геройской смерти, она пыталась убедить в первую очередь себя, а мы, как я вижу теперь, толком об этом не догадывались. Так удобно было считать, что с Нолли всегда все в порядке… — Джорджина снова вздохнула. — Пирс не учел, что Нолли крепче всех нас, когда дело доходит до правды, пусть и жестокой. Да, картина потрясла и удручила ее, но мне показалось, что в глубине души она тут же поняла, почему Ник выбрал именно Годфри. Знаете, всегда считалось, что мы с Ником очень близки. Так и было, мы ведь близнецы, а Нолли — старшая, словно еще одна мама. Она выхаживала Ника, когда он вернулся домой раненым, и хотя могла сколько угодно нудеть и ругаться по поводу его работы, всегда в итоге понимала и принимала ее.

— Да, я заметила.

— А теперь она и волнуется, и радуется по поводу того, что Гарри взялся за ум.

— Каким же образом?

Мейси чувствовала, как ее согревает тепло беседы и неожиданно бодрое и жизнерадостное настроение Джорджины.

— Не поверите — поступил в оркестр, развлекающий пассажиров на корабле, идущем из Саутгемптона в Нью-Йорк. — Джорджина пожала плечами. — Надеюсь, музыкантов не допустят к игорным столам. Представляете, заявил, что подумывает остаться в Нью-Йорке — ведь оттуда родом его музыка, значит, там его место.

— Пошел по стопам брата?

— Да, Ник нашел вдохновение именно там; возможно, то же ждет и Гарри.

— А вы, Джорджина? — Мейси кивнула в сторону машинки. — Вы, похоже, поймали свою музу?

— Моя муза — это Ник. Идемте, покажу!

Они вернулись к столу. Джорджина взяла пачку больших черно-белых эскизов, которые лежали так, чтобы она могла смотреть на них, печатая статью.

— О Боже…

— Всего-навсего наброски, но до чего талантливо, верно? Насколько детально! Вполне годится для выставки.

Мейси кивнула, поворачивая настольную лампу, чтобы лучше видеть рисунки. Ник запечатлел повседневную жизнь тех, кому не на что было надеяться. Грязные уличные мальчишки, очереди из мужчин, ожидающих хоть какой-то работы, женщины, пытающиеся выстирать белье в ледяной воде уличной колонки… — с черно-белых рисунков Ника смотрели забытые, брошенные на произвол судьбы лондонцы.

— Прямо как фотографии Фрэнка Херли[35], а не рисунки художника.

— Точно, — кивнула раскрасневшаяся Джорджина.

Мейси подняла на нее глаза.

— И в чем они вам помогают?

Джорджина заговорила, быстро и возбужденно:

— Когда вы отдали мне ключи от хранилища, я сходила туда одна, посмотреть. Там и нашла эти наброски. Сидела и ревела над ними — не только потому, что их рисовал Ник, по которому я по-прежнему очень скучаю, но и просто из-за того, что на них нарисовано. Вы были правы, Мейси, это тоже война, это поле боя, и я хочу чем-нибудь помочь. У меня только одно оружие — слово. Я чуть-чуть рисую, но в основном действую вот этим. — Она выдернула из прически карандаш и продемонстрировала Мейси, словно подкрепляя свои слова. Освободившиеся волосы волной упали на плечи. — Вот мой план — и заметьте, я не только договорилась со Стигом о выставке, но и заключила контракт с издателем! — Джорджина разложила рисунки на столе. — В каждом из них — некая история, некий персонаж, о жизни которого интересно будет узнать читателям, во всяком случае, я сделаю так, чтобы им было интересно! И это еще не все. — Увлекаясь, она говорила все быстрее и быстрее. — Тут в основном Лондон и немножко Кента, Ник мало что успел. А я поеду по всей Британии, от Лондона до Бирмингема, Ньюкасла, Лидса, Шеффилда и дальше — в Шотландию, расскажу всем, что творится там начиная с 1929-го, что происходит теперь. Нет времени ждать, пока чертов Мосли пробьется в короли — или куда он там метит — и спасет всех и каждого!

— Это потому вы порвали с Брэдли? — решилась на бесцеремонный вопрос Мейси.

Джорджина пожала плечами.

— Наш роман кончился, едва начавшись. Сказать по правде, меня мало что всерьез волновало со времен войны — тут вы попали в точку. — Поглаживая рисунки, Джорджина пристально вглядывалась в окно, словно всматриваясь в прошлое. — На фронте я лезла в самые опасные места, рисковала, конечно, зато здесь, — она похлопала себя чуть повыше пряжки ремня, — было такое чувство, что все правильно, пусть меня могут убить, но игра стоит свеч. После войны мне недоставало этого чувства, наверное, я попыталась вернуть его, закрутив роман. Ничего не вышло. — Она пожала плечами. — Конечно, это тоже риск, и волнение — он ведь женат, да и его интерес ко мне был приятен, однако меня не покидало ощущение, что все это какая-то фальшивка. Пустая, ничего не значащая связь. В ней не было… правды, не было ничего, ради чего стоило бы играть, рисковать. Понимаете?

— Да-да, понимаю.

— Теперь, занявшись работой, да еще с помощью рисунков Ника, я вновь обрела внутренний голос, который твердит: «Все правильно. Не бросай, оно того стоит». Да я и сама чувствую, что передо мной новый шанс, новое приключение, достойный вызов.

Мейси кивала и улыбалась, поощряя Джорджину, всем своим видом показывая, что она одобряет задуманное ею путешествие и будет рада пожелать ей доброго пути. Затем, вручив клиентке отчет, она собралась было дальше, когда Джорджина взяла ее за руку.

— Я для вас кое-что приготовила. Считайте это подарком от Ника. — Она подала Мейси перевязанный бечевкой сверток в коричневой бумаге. — Призов за правильную догадку не будет, это картина. Мне кажется, вы найдете ее необычной.

— Картина? Мне?

— Да, я нашла ее в хранилище. Акварель. Удивительно, что Ник написал к ней пояснение, которое напомнило мне о вас, а так как вы говорили, что стены вашей новой квартиры пусты, я отдала ее в мастерскую вставить в раму. Не понравится — можете просто выбросить.

Мейси открыла дверь в квартиру и крикнула:

— Есть кто дома?

Из боковой комнаты выглянула Сандра с тряпкой в руках.

— Наводишь порядок?

— Да, мисс. Не могу сказать, как я вам благодарна. Надеюсь, я не очень помешаю.

— Нисколько. Не селить же тебя в гостиницу до свадьбы, она ведь только в июне.

Сандра улыбнулась.

— Зайдите, я вам все покажу. Эрик помог мне привезти кровать и столик. Купили дешево, на распродаже.

Мейси заглянула в комнату, стараниями новой квартирантки и впрямь ставшую довольно уютной.

— А еще после работы в магазине я хочу ходить на вечерние курсы и учиться печатать. Ведь машинистка — хорошая профессия? Вот прямо сейчас побегу записываться.

— Беги, Сандра. До встречи.

Мейси улыбнулась, глядя, как девушка натянула пальто, шапочку и выскочила за дверь. Хотя сперва она колебалась, стоит ли предлагать Сандре пожить у нее до свадьбы, но в конце концов решила протянуть руку помощи, как протянули когда-то ей. А поскольку раз уж везет — так во всем, Сандра тут же нашла работу в магазине готового платья.

Повесив картину над камином, Мейси подтащила к нему одно из кресел и уселась перед огнем. Попивая чай из жестяной кружки, она прочла приписку, сделанную Ником Бассингтон-Хоупом к акварели, которую он закончил год назад:

Зима, но по ощущениям — первый день весны. Сияет солнце, все вокруг готово к возрождению. Я только что вернулся из Лидда, где и наткнулся на сюжет для этой картинки. Несмотря на сильный холод, по берегу гуляла женщина. Остановившись, она загляделась на Ла-Манш так, будто вглядывалась в будущее. Не могу объяснить почему, но мне показалось, что она стоит на пороге чего-то нового, свежего, оставляя прошлое за спиной. И ощутив то же самое в весеннем воздухе, я бегом кинулся в дом и принялся за работу.

Мейси гадала, кого же Ник встретил в тот день, потому что будто это ее, Мейси, сфотографировали во время прогулки по берегу моря в Дандженессе. Она допила чай и еще посидела в кресле, разглядывая акварель и думая о человеке, который сумел так четко поймать миг раздумья. Перечитала описание, закрыла глаза. «Все вокруг готово к возрождению». За зимой приходит весна, земля покрывается новой зеленью после войны, после смерти одного ребенка рождается другой. Время идти вперед, время вновь танцевать с жизнью.

Выражение признательности

Как обычно — огромное спасибо моей приятельнице и помощнице Холли Роуз, которая побуждает меня писать, ободряет и поддерживает. Да здравствует твой желтый маркер, Хол, где бы мы с Мейси без него были? Благодарю Тони Броадбента за чудесные беседы о «старом Лондоне», за материалы, благодаря которым мне удалось вдохнуть жизнь во время и место, где живет Мейси, — книжная полка моя преисполнена[36]! И спасибо моему Главному Исследователю (он знает, о ком идет речь), что таскает мне золотые самородки, историческое значение которых трудно переоценить.

Имперский военный музей манил меня с детства и продолжает вдохновлять и удивлять до сих пор, особенно когда я пользуюсь архивом и библиотекой, где отзывчивые и благожелательные служащие без проблем находят нужную книгу или письмо, помогающие лучше понять, что творилось во времена Первой мировой и сразу после нее.

Ипр, Бельгия, — воздаю должное вашей работе по организации выставки «На полях Фландрии» в музее Клот-Холл. Это необыкновенное здание — точная копия средневекового строения, разрушенного во время войны. Местные умельцы постарались воссоздать город таким, каким он был ранее. Именно на выставке я впервые прочитала цитату из Пола Нэша, ставшую эпиграфом этой книги. После того как я три дня бродила по местам битв при Сомме и Ипре, его слова глубоко тронули меня, равно как и все, что я там увидела.

Моему агенту, Эми Реннерт, с любовью и благодарностью за невероятный сплав знаний, умений и доброжелательности. Моим редакторам, Дженнифер Барт из Нью-Йорка и Ане Сироте из Лондона — спасибо за искусное и бережное редактирование, за интуицию и точное понимание того, что я хотела сказать.

Благодарю свою семью — за все. Мужа, Джона Моррела, брата Джона и невестку Анджелу, моих замечательных родителей, Альберта и Джойс Уинспир, которые ездили со мной в Дандженесс и бродили по галечному берегу в холодный ветреный день, пока я делала заметки к книге, — ведь именно это и зовется поддержкой!