Протекторат

Глава 3 Игорь Поляков, адвокат

На панели вспыхнул зелёный огонёк, и одновременно раздался мелодичный зуммер. В кабинете была включена звукоизоляция, и этот сигнал означал, что ко мне в дверь кто-то стучится.

Мой собеседник, который уже минут десять ходил вокруг да около, никак не решаясь приступить к делу, умолк на полуслове и вопросительно взглянул на меня. Я слегка передёрнул плечами, нажал кнопку и отрывисто произнёс:

— Да?

— Папа, — послышалось из динамика. — Тебя можно на минутку?

— Я занят, Юля. Позже.

— Нет, сейчас! — в голосе дочки явственно проступили капризные нотки. — Ты постоянно занят. Только и слышу: позже, позже. Для тебя главное дела, а я всегда на втором месте.

Я понял, что это неспроста. Обычно Юля с пониманием относится к тому, что время от времени я принимаю посетителей у нас дома, а не у себя в конторе. Правда, прежде это всегда были мои постоянные клиенты, в некотором смысле друзья семьи, чьи дела я вёл в течение многих лет.

А вот Томаса Конноли я видел впервые. Он буквально силой вломился ко мне: позвонил час назад и сказал, что нам нужно срочно встретиться. Даже не выслушав моих возражений, он прервал связь, а ровно через пятьдесят минут уже трезвонил в мою дверь. Конечно, я мог вызвать консьержа нашего дома, и тот либо сам, либо с помощью муниципальной охраны выставил бы непрошеного визитёра на улицу. При других обстоятельствах я бы так и поступил, но с Конноли был особый случай. К его приходу я успел навести о нём кое-какие справки и выяснил, что он не из тех, от кого можно просто так отмахнуться, не пожалев впоследствии о потере перспективного клиента. Если человек, давно потерявший счёт своим миллиардам, как наскипидаренный мчится к совершенно незнакомому адвокату, то здесь пахнет солидным барышом. Тогда я позвонил Ричарду и попросил его разузнать о Конноли подробнее…

Ах, вот оно что! Мне следовало сразу догадаться, в чём причина дочкиной настойчивости. Похоже, умница Ричард решил не ставить меня в неловкое положение перед клиентом и сначала связался с Юлей. Он, как всегда, на высоте.

Ответив Юле: «Сейчас выйду», я выключил интерком и поднялся с кресла.

— Мне очень жаль, что нас прерывают, господин Конноли, — произнёс я, впрочем, без особого сожаления, — но ведь вы сами настояли на немедленной встрече. А по выходным моё время принадлежит дочери.

— Да, разумеется, — ответил Конноли, тоже вставая. Двигался он необычайно легко и проворно для своей комплекции боксёра-тяжеловеса преклонных лет, с этакой хищной грацией старого льва. — Я всё понимаю, господин Поляков, и буду ждать, сколько понадобится.

Когда я вышел из кабинета в холл, Юля молча схватила меня за руку и потянула на свою («девчачью», как мы её называли) половину квартиры. Я без возражений последовал за ней.

Как я и ожидал, видеофон в дочкином кабинете был включён, и над консолью маячило голографическое изображение головы и плеч Ричарда. Его скуластое лицо явственно выражало тревогу, и в таком взволнованном состоянии он был больше чем когда-либо похож на мою мать, свою старшую сестру.

Я немедленно направился к видеофону, а Юля тем временем закрыла дверь комнаты и с ногами забралась в мягкое кресло у стены.

Едва я оказался в поле действия лазерных сканеров, Ричард, заметив меня, без всякого вступления спросил:

— Он много тебе рассказал?

— Ещё ничего. Мы только обменялись любезностями. Он уже собирался перейти к делу, когда вмешалась Юля.

Ричард с облегчением вздохнул:

— Слава Богу, успел.

— А в чём дело, — спросил я, заинтригованный его поведением.

— С Томасом Конноли лучше не связываться. Сейчас же гони его в шею.

Я подвинул к себе стул и сел.

— Объясни-ка подробнее, Рич. — Я никогда не называл его дядей, поскольку он был старше меня лишь на восемь лет, и я всегда относился к нему как к другу и брату. — Что ты выяснил?

— Вполне достаточно, чтобы потерять аппетит. Этот клиент не для тебя, Игорь. Я знаю, что порой ты берёшься за рискованные дела, но Конноли… — Ричард мотнул головой. — От него лучше держаться подальше, если не хочешь угодить в крупные неприятности. Томас Финли Конноли не просто богатый беглец с Аррана, он доверенный советник королевского дома в изгнании и один из лидеров движения за реставрацию монархии. Высший Революционный Трибунал Арранской Народной Республики заочно приговорил его к смертной казни, и за прошедшие пятнадцать лет он пережил добрую дюжину покушений, однажды был ранен, правда, не смертельно, зато его жене и детям повезло меньше — они все погибли.

Я покачал головой:

— Ну и ну!..

— Вот именно. Здесь смердит грязной политикой, круто замешанной на международном терроризме. Нашему правительству не очень нравится, что Конноли поселился на Дамогране, но ничего поделать оно не может — как демократическая страна, мы не имеем морального права отказывать в убежище человеку, которого преследуют по политическим мотивам. Зато наши спецслужбы довольны — наконец-то у них появилась настоящая работа. За последние три года они уже изловили десяток арранских головорезов, которые охотились за Конноли.

Я почесал затылок и с сомнением произнёс:

— А с чего ты взял, что его визит ко мне имеет хоть какое-то отношение к политике? Я думаю, что как раз наоборот — не имеет никакого. Конноли не производит впечатление человека, который обращается к кардиологу, когда у него болит голова. Он, несомненно, навёл обо мне справки и знает, какими делами я занимаюсь. Похоже, у него проблемы личного порядка. Ведь и у политиков есть своя частная жизнь.

— Есть, конечно. Но она неотделима от их общественной деятельности. Независимо от того, с каким делом пришёл к тебе Конноли, ты рискуешь привлечь к себе внимание революционных властей Аррана. А эти ребята напрочь лишены чувства юмора и не шибко разборчивы в средствах. Они без сожаления расправились с семьёй Конноли — то с какой же стати, скажи мне, они станут церемониться с его адвокатом? Им убить человека, что раз плюнуть. Так что будь хорошим мальчиком, Игорёк, и прислушайся к совету своего старого дядюшки: не ввязывайся в это дело, каким бы выгодным оно ни казалось. Извинись перед Конноли и вежливо попроси его уйти. Ни в коем случае не поддавайся на его посулы… Гм. Только не подумай, что я по старой привычке снова взялся командовать тобой. Просто я беспокоюсь за тебя. И за Юльку. И за твою мать, наконец. Как я посмотрю ей в глаза, если с тобой что-нибудь случится!

Я вздохнул, мысленно попрощавшись с тугим кошельком несостоявшегося клиента.

— Всё в порядке, можешь не переживать. Ты меня убедил. Я сейчас же выставлю Конноли за дверь.

— Вот и молодец, — одобрил меня Ричард.

Мы коротко попрощались, я выключил видеофон и задумчиво уставился поверх консоли на стену. Юля выбралась из кресла и подошла ко мне.

— Хочешь, я пойду и скажу ему, что ты не возьмёшься за его дело?

Я отрицательно мотнул головой:

— Нет, доченька, я сам.

Поднявшись со стула, я ласково потрепал её белокурые волосы и вышел из комнаты.

Конноли я застал стоящим у окна. Повернувшись ко мне, он спросил:

— Надеюсь, у вас ничего не случилось?

— Случилось, — чересчур резко ответил я.

Он посмотрел на меня долгим, внимательным взглядом и произнёс:

— Да, понимаю. Вы кое-что узнали обо мне и решили не ввязываться в неприятности.

— Совершенно верно, — подтвердил я. — У меня пятнадцатилетняя дочь, и я не хочу, чтобы она стала сиротой.

— Могу вас заверить, господин адвокат, что вам не о чем беспокоиться. Я принял все меры предосторожности, и никто не узнает о моём визите. А в дальнейшем мы встречаться не будем, потому что…

— Потому что, — перебил его я, — у нас не будет никаких общих дел. Я очень благодарен вам за осторожность, а сейчас убедительно прошу вас уйти. Нам больше не о чем разговаривать.

Конноли покачал головой:

— Мой уход ничего не изменит. Вы всё равно займётесь моим делом. Собственно, вы уже занимаетесь им.

Я вопросительно уставился на него:

— Что вы имеете в виду?

— Тут вот какая ситуация, советник. У меня есть дочь Элен, ей скоро исполнится семнадцать. Девять лет назад, во время одного из покушений, погибли моя жена и оба сына, а Элен лишь каким-то чудом уцелела. Мне удалось скрыть факт её спасения, и официально она считается умершей. Все эти годы она находилась под опекой верных мне людей, пожилой супружеской четы, которых окружающие считали её дедом и бабушкой…

Я решительно подступил к нему и схватил его за отворот пиджака с явным намерением вытолкать из кабинета. Наверное, со стороны это выглядело немного комично: Конноли был на полголовы выше меня и раза в полтора шире в плечах, и хотя у меня было преимущество в молодости, я вряд ли смог бы сдвинуть его хоть на сантиметр.

— Господин Конноли! Я не собираюсь дальше…

— Её настоящее имя, — будто ни в чём не бывало продолжал он, — Элен Розалинда Конноли. Но вы должны знать её как Алёну Габрову.

Я разжал пальцы, отпустив пиджак посетителя. Моя рука соскользнула вниз и безвольно свесилась вдоль туловища.

— Алёна… Габрова… — растерянно пробормотал я.

Конноли отошёл от окна и остановился возле стола.

— Вы, конечно, можете известить суд, что отказываетесь защищать её интересы, — неторопливо проговорил он. — Но вы так не сделаете. Не в ваших привычках бросать клиента на произвол судьбы только потому, что у того обнаружились неподходящие родственники.

Чувствуя себя загнанным в ловушку, я на негнущихся ногах подошёл к двери, заблокировал её изнутри, затем вернулся к столу и тяжело опустился в своё кресло. Конноли тоже сел и устремил на меня задумчивый взгляд. В его серых с неуловимым зеленоватым оттенком глазах застыло ожидание.

— Значит, — наконец произнёс я, — это вы рекомендовали Петру Габрову отказаться от услуг Стоянова и нанять меня?

— Да. Наш первый выбор защитника нельзя назвать удачным. Господин Стоянов оказался самодовольным ничтожеством с полностью дутой репутацией. А о вас я навёл тщательные справки и уверен, что на сей раз не ошибся. В определённых кругах вас считают самым удачливым судебным адвокатом Дамограна. И, по-моему, эта репутация вполне заслуженная.

— В граждански делах, может, и да. Но не в уголовных. Я редко выступал на таких процессах.

— По моим сведениям, шестнадцать раз. И в четырнадцати случаях добивались оправдания своих подзащитных.

— Это говорит скорее о моём умении выбирать клиентов, а не об удачливости, — заметил я. — Восьмерых… нет, даже девятерых из них оправдали бы и при самой скверной защите. Но что касается вашей дочери…

Меня перебил зуммер интеркома. Как я и ожидал, дочка, обеспокоенная моей длительной задержкой с выпроваживанием Конноли, решила выяснить, в чём дело. Я нажал на кнопку ровно настолько, чтобы сказать: «Извини, Юля, я занят», — после чего совсем выключил интерком.

— Так вот, — продолжал я, — в случае с вашей дочерью дела обстоят хуже некуда. Следствие располагает слишком убедительными доказательствами, и я не вижу ни малейшего шанса опровергнуть их или хотя бы подвергнуть сомнению. Даже сам Перри Мейсон, легендарный адвокат двадцатого века, не смог бы убедить присяжных вынести оправдательный вердикт. — Я на секунду умолк. Томас Конноли спокойно смотрел на меня, и я мог только догадываться, какая боль скрывалась за этим притворно равнодушным взглядом. — Вы уж простите за откровенность, но я не считаю себя вправе внушать вам напрасные надежды. Я уже говорил это господину Габрову, теперь повторяю и вам, что Алёна… то есть Элен…

— Называйте её Алёной, — посоветовал Конноли. — В противном случае вы рискуете запутаться и назвать её Элен при посторонних. Да и она сама за девять лет привыкла к своему новому имени.

— Да, вы правы, — согласился я и продолжил: — Так вот, Алёна несомненно будет признана виновной. Вопрос только — в чём и какое за сим последует наказание. Я полагаю, именно это вы и хотите со мной обсудить?

На какой-то миг Конноли замялся.

— Ну… Прежде всего, я хотел бы выяснить, есть ли ещё возможность освободить Алёну до начала суда под залог. Сумма не имеет значения, когда речь идёт о спасении моей…

— Молчите! — быстро произнёс я, тотчас сообразив, что́ замышляет мой посетитель. — Ни слова больше. Я всё понял, но не хочу ничего об этом слышать. Позвольте напомнить вам, что я не ваш адвокат и не собираюсь им становиться. Поэтому убедительно прошу вас воздержаться от разглашения в моём присутствии сведений, которые закон квалифицирует как информацию о преступных намерениях. Я могу догадываться о ваших планах — догадки не факты, их к делу не подошьёшь; но знать о них я не хочу. Надеюсь, я ясно выражаюсь?

Конноли кивнул:

— Вполне. Извините, что увлёкся. Так вот, — продолжал он, — если вы добьётесь освобождения Алёны хоть на один день, я буду считать, что свою задачу вы выполнили. Такая формулировка вас устраивает?

Я поморщился. Слишком грубо и прямолинейно, можно было выразиться и помягче, не так откровенно выпячивая это «хоть на один день». Следуя букве закона, я никакой конкретной информации не получил, и суд не расценил бы это высказывание как извещение о намерении совершить преступное деяние, но всё же… А впрочем, ну его к чёрту! Какое мне, собственно, дело до того, что Конноли собирается умыкнуть свою доченьку с нашей планеты, оставив правосудие в дураках? Главное, что он не сказал мне об этом прямо. А чисто по-человечески я мог его понять: если бы моя Юля, упаси Боже, попала в такую передрягу, я пошёл бы на всё, чтобы помочь ей. И не остановился бы перед нарушением закона… Гм, хорошенькие мысли для адвоката!

— С залогом весьма проблематично, — сказал я. — Нашими законами не предусмотрено освобождение под залог обвиняемых в убийстве. Правда, Алёна ещё несовершеннолетняя, и если бы я взялся за это дело с самого начала, то, скорее всего, сумел бы убедить судью выпустить её на поруки под ответственность господина и госпожи Габровых. Но сейчас… — Я покачал головой. — Нет, это маловероятно. До начала суда осталось лишь две недели, обвинение уже на полную силу раскрутило свою пропагандистскую машину, и я очень сомневаюсь, что моё ходатайство будет удовлетворено. Тем более что Стоянову уже было отказано, а с тех пор в деле не обнаружилось никаких благоприятных для вашей дочери обстоятельств. Я, конечно, подам прошение об освобождении на поруки, но не советую вам на него рассчитывать.

Конноли кивнул:

— Да, я понимаю… — Тут выдержка изменила ему, он вскочил с кресла и нервно заходил по кабинету. — Вы должны что-то придумать, господин Поляков. Вы должны спасти мою дочь. — Он резко остановился. — У вас много говорят о гуманности вашей пенитенциарной системы, но всё это ложь, наглое лицемерие. Смертная казнь куда честнее и гуманнее. А ваше так называемое «лечение», оставляя человека в живых, убивает самое ценное — его душу. После этого уже не будет нынешней Алёны, от неё останется лишь бледная тень. Ей будут недоступны глубокие чувства, она лишится способности любить и ненавидеть, радоваться и горевать, её жизнь превратится в пустое, бессмысленное существование. А ведь ей ещё нет и семнадцати, она пишет такие милые, такие красивые стихи, у неё настоящий талант к поэзии… Да, конечно, я признаю, что Алёна совершила тяжкое преступление — но она всё равно моя дочь, мой единственный оставшийся в живых ребёнок. Я не хочу потерять и её!

Так же внезапно, как и взорвался, Конноли взял себя в руки и рухнул в кресло. Достав из кармана платок, он вытер вспотевшее от волнения лицо и тихо произнёс:

— Прошу прощения, советник. Порой я не выдерживаю. Уже четыре месяца длится этот кошмар, и мои нервы на пределе.

Я подождал с минуту, давая ему возможность успокоиться, потом заговорил:

— Если вы беседовали с господином Габровым после нашей с ним встречи, то должны знать, что я категорически против ещё одной психиатрической экспертизы. Разумеется, я могу добиться повторного освидетельствования, но в случае подтверждения первоначального диагноза о полной вменяемости обвинение лишь ещё больше укрепит свои позиции — а они и без того несокрушимые. Я вижу в них только одно слабое место, куда следует направить главный удар, — отсутствие явного мотива. А чтобы обвинить человека в убийстве первой степени, необходимо установить мотив преступления. На сей счёт присяжные получают от судьи вполне однозначные инструкции: они не вправе признать подсудимого виновным в предумышленном убийстве, если предложенный обвинением мотив вызывает хоть малейшие сомнения. Насколько мне известно, в конторе прокурора ещё не решили, какой из возможных мотивов предложить вниманию суда. Скорее всего, это будет бессмысленная жестокость избалованного подростка. Сомневаюсь, что обвинение рискнёт встать на зыбкую почву, рассуждая о какой-то страшной тайне, которая умерла вместе с доктором Довганем.

— Бессмысленная жестокость… — повторил Конноли. — Моя Элен, Алёна — и бессмысленная жестокость… Это же просто дичь!

— Для вас, может, и да. Но не для присяжных. Они люди со стороны и будут судить о вашей дочери на основании предоставленных им фактов. А факты таковы, что Алёна девушка вспыльчивая, раздражительная, неуравновешенная, она легко выходит из себя и часто конфликтует со старшими. Я уже ознакомился с её школьными характеристиками и отчётами наблюдавших её психиатров. Эти материалы произведут на суд не лучшее впечатление.

Конноли вздохнул:

— В таком возрасте почти все дети несносны. О любом шестнадцатилетнем подростке можно сказать то же самое, что вы говорили об Алёне.

— Не спорю. И обвинение, безусловно, понимает, что в этом вопросе перегибать палку не следует. В своей речи прокурор призна́ет, что все подростки в той или иной мере склонны к жестокости, но большинство умеет обуздать себя, а вот у Алёны, дескать, отказали тормоза — и потому она опасна для общества.

Конноли снова встал и медленно прошёлся к окну и обратно.

— Ну почему, — произнёс он, — почему Алёна не хочет говорить? Я не верю в бессмысленную жестокость, не могу и не хочу верить… Поначалу я думал, что доктор Довгань узнал тайну Алёны и шантажировал её, угрожая сообщить нынешним властям Аррана, что она моя дочь. Но будь это так, она бы рассказала мне о шантаже. Алёна вспыльчивая и самонадеянная девушка, это правда; но она достаточно умна и рассудительна для того, чтобы самой улаживать столь щекотливое дело… Проклятье! Ведь должно же быть какое-то разумное объяснение её поступку!

— Вот мы и должны найти его, — сказал я. — С помощью Алёны или без таковой. Нужно убедить присяжных, что она совершила убийство под влиянием импульса, не вполне контролируя себя.

— Но результат психиатрической экспертизы…

— Диагноз об общей вменяемости отнюдь не исключает возможности кратковременного срыва под воздействием внешних факторов. Например, вследствие бурной ссоры. В этом случае суд, даже если признает целесообразность прочистки… гм, медикаментозной терапии, отложит исполнение приговора на срок от трёх до восьми лет, в течение которых ей будет предоставлен шанс доказать свою способность жить в обществе.

— Это время она должна провести в тюрьме?

— Для взрослых, осуждённых по этой статье, первые два года «отсидки» обязательны. Но поскольку Алёна несовершеннолетняя, она будет помещена в специнтернат с возможностью раз или дважды в месяц проводить выходные с родными.

— Большего мне и не надо, — оживился Конноли. — Только бы вы добились этого, а всё остальное… — Он вовремя осёкся и виновато взглянул на меня. — И как вы расцениваете наши шансы?

— Как очень хорошие. Более определённо сказать не могу, ведь я только в пятницу вечером я стал адвокатом вашей дочери и ещё не успел глубоко вникнуть в дело. Но в общих чертах уже представляю, какую тактику защиты следует избрать. В ходе процесса я постараюсь расшатать аргументацию обвинения где только возможно и заставить его изменить формулировку «предумышленное убийство с отягчающими обстоятельствами» на «убийство в состоянии аффекта» или даже «непредумышленное убийство». Но для этого я должен представить суду убедительную мотивировку её поступка. Скажем, если в случае с Алёной доктор Довгань нарушил общепринятые нормы отношений между врачом и пациентом — ну, вы понимаете, что я имею в виду, — то присяжные признают её виновной лишь в неумышленном убийстве в результате превышения необходимой меры самообороны. Завтра я намерен встретиться с вашей дочерью и объяснить ей, как обстоят дела. Надеюсь, мне удастся убедить её, что скрывать правду в её положении не просто бессмысленно, а губительно.

Конноли сел.

— Боюсь, ничего не получится, — сказал он мрачно. — Алёна упорно отрицает свою вину и слышать не хочет ни о каком признании. Пётр и Марина, то есть господин и госпожа Габровы, не единожды пытались уговорить её сделать признание, но она даже слышать об этом не хочет. Обычно Алёна рассудительная и здравомыслящая девочка и знает, когда нужно подчиниться обстоятельствам, но сейчас на неё что-то нашло… что-то непонятное.

— А вы сами пробовали поговорить с ней?

— Лично нет. Это слишком опасно. Тюремный персонал от скуки любит смотреть телевизор, и меня могли узнать по выпускам международных новостей. Но я рискнул передать Алёне послание, в котором убеждал её признаться в убийстве. Я даже покривил душой и заверил, что не сомневаюсь в её невиновности, но прошу солгать ради своего спасения. Она уже знает о… о некоторых моих планах — и всё равно стоит на своём.

— М-да… — протянул я. — А вот со слов господина Габрова я понял, что всё не так безнадёжно.

— Это было сделано по моей просьбе, — признался Конноли. — Я опасался, что вы не захотите защищать Алёну, если с самого начала будете знать о её упрямстве. А мне нужны именно вы.

Я удивлённо пожал плечами.

— Не буду лукавить, я польщён, что вы такого высокого мнения обо мне. Но всё же уверяю вас, что я далеко не лучший специалист по уголовным делам.

— Зато вы везучий. — Конноли немного помедлил, доставая из внутреннего кармана бумажник. — Все адвокаты работают за деньги, и обычно работают хорошо. Вы тоже работаете за деньги — но не просто хорошо, а блестяще. Я специально наводил о вас справки и убедился, что, в отличие от многих других адвокатов, вы не создаёте себе репутацию, берясь лишь за заведомо выигрышные дела, ваша удачливость — результат несомненной талантливости и высокого профессионализма. Кроме того, о вас отзываются как о честном и порядочном человеке, который превыше всего ставит интересы своих клиентов. Вы именно тот, кто может спасти мою дочь. — С этими словами он вынул из бумажника сложенный вдвое листок и протянул его мне. — Пётр Габров будет от своего имени оплачивать все ваши расходы по делу Алёны. Но если вы добьётесь для неё условного освобождения на поруки или хотя бы отсроченного приговора, то получите от меня эту сумму в качестве дополнительного вознаграждения.

Я посмотрел на листок — и не поверил своим глазам. А когда убедился, что зрение не подводит меня, поднял на Конноли ошалелый взгляд.

Он слабо улыбнулся:

— Богатые люди обычно скупы, советник, иначе они не были бы богатыми. И я здесь не исключение. Однако в жизни бывают случаи, когда все богатства мира теряют свою ценность по сравнению с судьбой одного-единственного человеческого существа. Алёна для меня всё, альфа и омега, она — смысл всей моей жизни, даже свою борьбу с нынешним режимом на Арране я вёл не ради каких-то абстрактных идеалов, а ради того, чтобы вернуть дочери родину. Я готов на всё, чтобы спасти Алёну. Буквально на всё — я не преувеличиваю.

Я снова посмотрел на листок и после некоторых колебаний произнёс:

— За такие деньги вы могли бы освободить её и без помощи адвоката.

Он кивнул:

— Да, я рассматривал и такой вариант. Предложенная вам сумма взята не с потолка, это результат тщательной калькуляции всех связанных с организацией побега расходов — как видите, ваша система правосудия умеет за себя постоять. — Конноли сдержанно улыбнулся. — Ну а я, когда у меня есть выбор, предпочитаю держаться поближе к закону.

Когда я, проводив Конноли до лифта, вернулся в квартиру, Юля встретила меня в дверях гостиной, одетая в длинное голубое платье с блёстками, которое изумительно шло к её вьющимся светлым волосам и ласковым васильковым глазам. В первый момент я с удивлением уставился на дочь, недоумевая, с какой стати она вырядилась на ночь глядя, и лишь с некоторым опозданием вспомнил, что весь сегодняшний день Юля готовилась к вечеринке по случаю шестнадцатилетия своей подруги Марыси.

— Папа, — произнесла она укоризненно. — Ведь дядя Ричи предупреждал тебя насчёт этого человека. И ты обещал ни во что не впутываться.

Я обнял её за плечи и со всей возможной беззаботностью сказал:

— Всё в порядке, зайка. Конноли приходил ко мне не с делом, а за частной консультацией. Кто-то очень расхваливал меня в его присутствии, и он решил спросить моего совета по одному вопросу.

— Все твои клиенты обычно начинают с частных консультаций, — заметила Юля.

— Только не в этом случае, — твёрдо пообещал я. — Конноли был не прочь нанять меня, но я отказался под тем предлогом, что и без того завален делами. Он всё понял и больше не настаивал.

— Однако проконсультировать его ты согласился.

— Раз он пришёл, то почему бы и нет. Мне было неловко отказывать.

— Тем более что он хорошо заплатил. Ведь так?

— Ну… да.

Юля сокрушённо покачала головой:

— Ах, папочка! Неужели ты думаешь, что я меньше любила бы тебя, если бы мы жили скромнее, чем сейчас? Мне не нужны твои деньги, мне нужен ты — мой отец.

— А мне нужна ты, доченька. Я хочу, чтобы ты была счастлива и ни в чём не нуждалась…

— Я и так ни в чём не нуждаюсь. Я самая счастливая девочка на свете, потому что у меня самый лучший в мире папа. Вот только бы ты поменьше работал и чуть больше времени уделял мне.

Юля мягко высвободилась из моих объятий и подошла к зеркальной стене. Встав вполоборота к ней, она смерила своё отражение внимательным взглядом. Не знаю, о чём думала в этот момент дочка, но что касается меня, то я откровенно любовался ею. В свои неполные шестнадцать лет Юля выглядела уже совсем зрелой девушкой, и внезапно мне пришло в голову, что она восхитительно смотрелась бы в подвенечном платье… Господи, как быстро бежит время! Ведь, казалось, совсем недавно она была маленькой беззаботной девочкой, которая обожала сидеть у меня на коленях и слушать, как я рассказываю ей сказки. Но годы пронеслись стремительно, и вот уже Юля выросла, из девочки стала превращаться в очаровательную молодую девушку, а в моих волосах появились первые нити ранней седины — к счастью, не очень заметные, потому что сам я блондин. Впрочем, я по-прежнему считал себя молодым, но тем не менее понимал, что сорок лет — уже не юность. За моими плечами осталась добрая половина жизни. Безусловно — лучшая половина…

Вдоволь налюбовавшись собой в зеркале, Юля вновь подступила ко мне, встала на цыпочки и легонько чмокнула меня в щеку.

— Ладно, папа, я побежала. А то ещё опоздаю.

— Ступай, зайка, — сказал я. — Только не вздумай переключать флайер на ручное управление. Вот если полиция поймает тебя с выключенным автопилотом, тогда ты точно опоздаешь.

— Не беспокойся, я буду хорошей девочкой. И вернусь до тринадцати ночи… Ну, в крайнем случае, до четырнадцати.

Ещё раз поцеловав меня на прощанье, Юля выпорхнула из гостиной. Через минуту послышалось хлопанье входной двери, а вслед за тем воцарилась тишина.

Как всегда после ухода дочери, я почувствовал себя одиноко и неуютно в этой огромной квартире, занимавшей весь верхний этаж небоскрёба недалеко от центра города. Шестнадцать с половиной лет назад, когда мы с Ольгой только поженились, это жилище совсем не казалось нам большим. Как и большинство дамогранцев, мы считали, что в семье должно быть не меньше четырёх детей, поэтому решили не скаредничать и сразу приобрели соответствующих размеров квартиру — так сказать, с прицелом на будущее. В мечтах я уже представлял, как эти просторные комнаты наполнятся хором детских голосов, и даже в самом кошмарном сне мне привидеться не могло, что всего лишь через год я останусь вдовцом с маленькой дочкой на руках…

Отогнав прочь грустные воспоминания, я проследовал в свой кабинет и отключил затемнение окна как раз вовремя, чтобы увидеть соскользнувший с крыши дома дочкин флайер. Он на секунду завис прямо передо мной — тёмное пятно на фоне зарева заката, — после чего развернулся и стал удаляться на юго-запад, постепенно набирая высоту. Я помахал ему вслед, хотя знал, что Юля не видит меня, и отошёл вглубь комнаты.

На моём рабочем столе по-прежнему лежал листок бумаги, на котором Конноли собственноручно начертал сумму обещанного гонорара. Цифра была фантастическая даже для такого преуспевающего адвоката, как я, — а зарабатываю я, поверьте, совсем неплохо. Если я выиграю дело «Народ Дамограна против Алёны Габровой» (а даже отсроченный приговор означал для меня выигрыш), то смогу наконец осуществить свою давнюю мечту о космической яхте — конечно, не сверхсовременной и супернавороченной, а достаточно скромной и тихоходной, зато своей, собственной. Юля будет в полном восторге.

Я не стал уничтожать листок, а аккуратно сложил его и спрятал в сейф, так как подозревал, что мне ещё не раз захочется взглянуть на него. К тому же было нелишне сохранить для Конноли вещественное доказательство его обещания — но тогда я об этом не думал. Как ни странно, я ни на мгновение не усомнился в его честности, хотя никаких объективных причин верить ему на слово у меня не было. Тем не менее я поверил — возможно потому, что понимал его чувства. Тот факт, что Конноли решил обратиться к адвокату, а не прибегнул к подкупу тюремной охраны, безусловно, свидетельствовал о его порядочности. Впрочем, я был уверен, что идею с побегом он ещё не отверг полностью, а оставил её в качестве запасного варианта на случай моей неудачи в суде. И тогда обещанные мне деньги достанутся кому-то другому.

Я запер сейф и покачал головой. Нет, этого нельзя допустить! И дело здесь даже не в деньгах, вернее, не только в деньгах. Меня не должно касаться, за какие грехи Элен Конноли… то есть Алёна Габрова, прикончила доктора Довганя и заслуживает ли она наказания за свой поступок; я её адвокат, она мой клиент, и я обязан защищать её при любых обстоятельствах. Также меня не должно касаться, что Томас Конноли собирается увезти дочь с Дамограна и тем самым обмануть правосудие; это уже дело четы Габровых, под чью ответственность Алёна будет выпущена на поруки — если, конечно, будет выпущена. Но меня не может не касаться бегство моей подзащитной из тюрьмы. Мало того, что это будет вопиющим нарушением закона, который я поклялся защищать. Это основательно подпортит мне репутацию и отпугнёт многих моих клиентов — ведь в основном я имею дело не с обвиняемыми в тяжких преступлениях, а с респектабельными, законопослушными гражданами, которые как огня боятся всякого криминала. Следовательно, я должен вытащить Алёну из тюрьмы легальным путём. А что будет дальше — уже вопрос не ко мне.

Итак, за дело. Прежде всего, нужно переговорить с Ричардом — к вечеру он обещал раздобыть кое-какие сведения. Но едва я протянул руку к консоли, чтобы набрать его номер, как вдруг зазвенел звонок и одновременно включился монитор внешнего обзора. На экране возник Ричард Леклер собственной персоной, поднимавшийся ко мне в кабине пассажирского лифта. В отличие от меня и Юли, он не любил летать, предпочитая пользоваться наземным транспортом и метрополитеном. Чтобы попасть к нам, ему приходилось подниматься на все сорок четыре этажа вверх, а не спускаться лишь на один с крыши, где располагалась стоянка флайеров.

Как я уже говорил, моя квартира занимала весь пентхаус целиком, и если пассажир лифта нажимал кнопку с номером «44», то во избежание ошибки следовало предупреждение, что на данном этаже проживаем только мы с Юлей. Когда же посетитель повторным нажатием подтверждал своё желание навестить нас, в квартире срабатывал предупреждающий звонок, а на экране монитора появлялась соответствующая картинка. Так что у нас с дочкой всегда было время решить, принимать гостя или притвориться, что никого нет дома.

Избегать встречи с Ричардом я не собирался, поэтому встал с кресла и отправился его встречать. По пути я зашёл на кухню, чтобы включить кофеварку, и оказался возле входной двери в тот самый момент, когда Ричард выходил из лифта.

— Привет, — сказал я. — Кофе уже греется.

Размашистым шагом Ричард пересёк небольшой вестибюль и сжал мою руку в своей большой волосатой пятерне. По своим габаритам он ничем не уступал Конноли, разве что у него было больше жира и меньше мышц.

— Итак, где он?

— Кто? — невинно спросил я.

Ричард поморщился:

— Не придуривайся, Игорь! Я знаю, что ты не послушался моего совета и ввязался в дела Конноли. Около часа назад мне звонила Юлька и жаловалась, что ты заперся с ним в кабинете и отключил интерком.

— Теперь понятно, — сказал я закрывая дверь. — Стало быть, ты поспешил вытягивать меня из неприятностей. Только зря. Мы с Конноли действительно минут сорок поболтали, но ни за какое новое дело я не взялся. Он получил у меня одну консультацию и откланялся.

— Не врёшь?

— Честное слово! Я очень тактично дал ему понять, что в клиентах не нуждаюсь, а к политике испытываю стойкое отвращение.

Похоже, Ричард поверил мне. Одобрительно хмыкнув, он снял шляпу и влажный плащ и отправил их в сушилку.

— У вас дождь? — спросил я.

— Да так, моросит немного.

Ричард жил за городом, потому что не терпел городской суеты в свободное от роботы время. У него был большой дом и просторная усадьба, по которой целыми днями носилась шумная стайка ребятишек разных возрастов. Ричард и его жена очень любили детей, они уже произвели на свет двух дочек и пятерых сыновей, но останавливаться на достигнутом не собирались.

— Вообще-то я пришёл к тебе на хоккей, — произнёс Ричард, направляясь в гостиную. — Хочу посмотреть его в нормальной обстановке. А мои сорванцы, можно не сомневаться, устроят по этому случаю форменный дурдом. Кстати, где Юлька?

— У подруги на дне рождения.

— Гм-м. Танцев у них не будет, это факт. Кавалеры весь вечер не смогут оторваться от телевизора.

Я согласно кивнул и отправился на кухню, где уже свистела кофеварка. Когда я вернулся с двумя чашками дымящего кофе (с молоком для меня, и чёрным для Ричарда), он сидел перед огромным, на полстены, телевизором и раскуривал сигарету. Я с удовлетворением отметил, что он, кажется, окончательно перешёл на менее вонючий сорт. Только не подумайте, что Ричард наконец сжалился над окружающей средой. Просто раньше он курил привозные «Señor Cavallero» с соседней планеты Альбасете, но несколько месяцев назад правительство Дамограна в целях защиты отечественного производителя повысило таможенную пошлину на табачные изделия, и дешёвые импортные сигареты исчезли с нашего рынка — их стало невыгодно завозить.

Ричард взял у меня кофе, сделал пробный глоток и удовлетворённо кивнул:

— Отлично. Сахара как раз в меру.

Я поставил свою чашку на журнальный столик, чтобы кофе немного остыл, а сам сел в соседнее кресло и присоединился к Ричарду, который немного рассеянно следил за трансляцией баскетбольного матча по спортивному каналу. Докурив сигарету, он раздавил её в пепельнице и небрежно махнул рукой в сторону экрана:

— Я, конечно, не спорю, интересный вид спорта, но до хоккея ему далеко. Не та атмосфера, не тот накал страстей. Да и когда каждая атака как правило заканчивается забитым голом — то есть, я имел в виду, взятием кольца, — это не приносит никакого удовольствия.

— Полностью согласен с тобой, — кивнул я. — Тем не менее есть люди, которые балдеют от баскетбола и совершенно равнодушны к хоккею. У нас, правда, таких мало, но на других планетах они водятся в избытке.

— Вот чокнутые! — Ричард недоуменно пожал плечами, затем сунул руку в карман и достал оттуда пластиковую карточку. — Держи. Здесь все данные на кандидатуры присяжных, что я сумел раздобыть, не злоупотребляя служебным положением.

Я взял у него карточку, бегло осмотрел её с обеих сторон и положил на подлокотник кресла.

— Спасибо, Рич. Впрочем, тебе необязательно было приносить её. Мог бы просто прислать файлы по почте.

— Но если я и так к тебе собирался, то какая разница. Иногда приятно для разнообразия передать что-то из рук в руки. Если бы ты знал, как меня достало это интерактивное общение на работе! В других отделах идёт нормальная коллективная жизнь, а у нас… Ты только представь себе: мой коллега, который занимает соседний кабинет, вместо того чтобы зайти ко мне и поговорить лицом к лицу, связывается по видеофону. А начальник, чей кабинет этажом выше, терпеть не может совещаний «вживую», называя их «вавилонским столпотворением», и предстаёт перед нами во плоти лишь по большим праздникам.

Ричард был полицейским и работал в отделе информационной безопасности. Время от времени он добывал для меня кое-какие сведения по тем делам, которыми я занимался. Это не противоречило закону, поскольку на Дамогране адвокат имел право нанимать работника полиции для проведения частного расследования в его свободное от службы время. Во многом моя удачливость была следствием сотрудничества с Ричардом — он за версту чуял ценную информацию и не пропускал ни единого её байта. А осведомлённость — залог успеха.

— Вот что, Рич, — произнёс я. — Мне нужно, чтобы ты основательно поработал над делом Алёны Габровой.

— Ага, — он перевёл на меня взгляд. — Понял, что вляпался? Только не говори, что я не предупреждал. Ни черта ты для девчонки не сделаешь, это факт. Ей как пить дать прочистят мозги, и видит Бог — она того заслуживает. Добро бы она, прикончив доктора, в панике убежала. Но то, с каким хладнокровием и цинизмом она всё провернула, как невозмутимо вела себя до и после преступления, как расчётливо пыталась сымитировать самоубийство… Нет, Игорь, это безнадёжно. Присяжные будут суровыми и безжалостными, они не посмотрят ни на её юный возраст, ни на невинную внешность. Как раз наоборот — это сыграет против твоей подзащитной. Можно не сомневаться, обвинение приложит все силы, чтобы создать образ падшего ангела, чудовища тем более опасного, что его подлинная сущность скрывается под такой привлекательной оболочкой.

Я вздохнул:

— Наверное, ты прав, Рич. Я сильно сомневаюсь, что смогу что-нибудь сделать, но всё равно буду пытаться. Как и любой гражданин, она имеет право на квалифицированную и, главное, непредвзятую защиту в суде. А её прежний адвокат не только с самого начала признал её виновной, но уже вынес ей свой приговор и занимался её делом спустя рукава.

Ричард достал вторую сигарету и принялся мять её между пальцами.

— Да, — сказал он. — Я так это и понял, когда в пятницу ты взялся защищать барышню Габрову. Но сейчас… Гм, только не подумай, что я обвиняю тебя в меркантильности, ты с равным усердием отстаиваешь интересы своих клиентов, независимо от их финансового положения… И всё же я сделал одно любопытное наблюдение: когда ты чуешь большие деньги, у тебя лихорадочно блестят глаза — как у наркомана при мысли об очередной дозе. Вот и сейчас они блестят. В чём дело, Игорь? Ведь опекуны девушки не слишком богатые люди. Они, конечно, обеспечены — но не настолько же, чтобы заплатить тебе бешеный гонорар.

Я взял чашку с уже порядком остывшим кофе и отхлебнул глоток.

— О бешеных гонорарах речь не идёт, — невозмутимо ответил я. — Но платят они прилично. Достаточно, чтобы нанять тебя. Сейчас ты очень занят на работе?

— Нет, не очень. После нашей последней облавы большинство профессиональных хакеров затаилось, а с молодняком и любителями хлопот мало, отлавливать их легко и неинтересно.

— Вот и хорошо. Я хочу, чтобы ты тщательно прошёлся по всем материалам следствия, не пропуская ни единой, пусть и самой незначительной детали. Даже в таком простом и очевидном на первый взгляд деле должны быть свои подводные камни и скрытые течения — неувязки при отработке версии, отдельные мнения экспертов, мелкие технические ошибки, не повлиявшие на конечный результат, но при соответствующей подаче способные поколебать уверенность присяжных в несокрушимости позиции обвинения. А все сомнения, по закону, должны трактоваться в пользу обвиняемого.

Ричард снова закурил.

— Это чёртова уйма работы, — заметил он. — К тому же может возникнуть конфликт интересов. Как-никак я работаю в полиции.

— Тогда возьми двухнедельный неоплачиваемый отпуск. Все потери я тебе компенсирую.

Ричард внимательно посмотрел на меня:

— Ты серьёзно?

— Да.

— Учти, я много зарабатываю.

— А мне хорошо платят. Пётр Габров готов на всё, лишь бы спасти внучку.

— Гм-м. Вполне может статься, что ты обдерёшь его до нитки, а девчонку всё равно не спасёшь.

— Поэтому я нанимаю тебя. Уверен: ты обязательно что-нибудь раскопаешь. Добиться для неё оправдания я не рассчитываю, но посеять в головы присяжных сомнения, думаю, смогу. А этого достаточно, чтобы смягчить приговор.

Ричард собирался что-то сказать, но как раз в этот момент трансляция баскетбольного матча была прервана, на экране появилась заставка с логотипом Национального Кубка, и голос диктора принёс любителям баскетбола неискренние извинения, предложив им переключиться на вспомогательный канал. Впрочем, я сильно сомневаюсь, что нашлось много чудаков, которые последовали этому совету. Через десяток секунд заставка исчезла с экрана, и её сменила панорама Центральной ледовой арены Нью-Монреаля, где вот-вот должен был начаться первый матч финальной серии Национального Кубка между местными «Консулами» и многократными чемпионами Дамограна — «Матадорами» из Галифакса. Мы с Ричардом, ясное дело, болели за «Консулов» и всей душой жаждали реванша за прошлогоднее поражение от «Матадоров» в четвертьфинале Кубка.

В такой обстановке говорить о любых серьёзных делах было бессмысленно. Вспомнив, что Юли дома нет, а значит, некому будет приносить нам во время матча закуски, я сбегал в кухню и на скорую руку приготовил десяток сандвичей с салями и зеленью. В гостиную я вернулся к первому вбрасыванию и на следующие два с лишним часа полностью отключился от дела Алёны Габровой. Тогда я считал его всего лишь превосходной возможностью заработать фантастический гонорар и даже не подозревал, что столкнулся с самым невероятным случаем за всю мою адвокатскую практику.