Проверка моей невиновности

Эпилог

Пожелав присутствовать на поминовении Эмерика, Джоанна удивила себя саму. Она удивила себя саму, расстроившись из-за вести о его кончине. Предположила, что теперь, после того как не стало ни Брайена, ни Кристофера, Эмерик в конечном счете оставался последней живой связью с ее студенческим «я». И какими бы ни были оговорки Кристофера относительно Эмерика и его вклада в общественную жизнь, Джоанна всегда чувствовала к нему некоторую неизжитую нежность и обращение его с ней помнила исключительно как порядочное. И вот его тоже не стало. Прочтя в вестнике выпускника, что в конце февраля состоится поминальная служба, она знала, что намеревается приложить усилия, чтобы там оказаться.

Непростое путешествие от Грайтёрна до Кембриджа сложилось довольно гладко, и Джоанна прибыла на место, имея полчаса в запасе. Путаное переплетенье чувств охватило ее, когда она вступила во двор своего старого колледжа. Середина Великопостного триместра, вокруг полно студентов. Группами и попарно ходили они среди этих суровых, впечатляющих зданий, а Джоанна думала, что на вид не так уж сильно отличаются они от того, как выглядели она, Кристофер и Брайен более сорока лет тому назад. Беззаботные и обеспокоенные, уверенные и робкие, однако им здесь в целом очень как дома. Сегодня, впрочем, Джоанна чувствовала себя совершенно чужой. Падали редкие ледяные капли, она шла через двор, мимо центрального фонтана, из которого вода плескала на каменные плиты — порывами промозглого восточного ветра сдувало брызги. Она поплотнее запахнула пальто, подалась к ветру, продираясь сквозь него, устремляясь к убежищу дверей и вестибюля часовни.

До службы еще двадцать минут, но ряды уже заполнялись. Джоанна осмотрелась в поисках знакомых лиц, но собравшиеся в большинстве своем были либо гораздо старше, либо гораздо моложе ее. Она мельком проглядела порядок службы и увидела, что главную речь произнесет лорд Вэгстафф, Бишопс-Стортфорд (как она и предполагала), но он, судя по всему, еще не прибыл. Она уже приготовилась провести ближайший час в обществе себя самой, но тут рядом с ней на скамью опустился лысеющий дородный мужчина в старомодном твидовом пальто и сказал:

— Не будете ли очень возражать, если я тут сяду?

— Нисколько не буду, — отозвалась Джоанна, слегка сдвигаясь, чтобы предложить ему чуть больше места.

Мужчина устроился. Вопреки холодной погоде он слегка потел и промокал лоб носовым платком.

— Если я не слишком заблуждаюсь, — проговорил он, повертываясь на нее посмотреть, — мы знакомы. Джоанна Ривз, верно?

— Батюшки! Да, верно. Ныне Джоанна Мейдстоун. Но не уверена, что помню…

— Разумеется. Я изменился. Изменился ужасно. Всё в последние пять лет. Брюхо раздалось, а волосы выпали. Ничего не могу с этим поделать. То же случилось и с моим отцом. Ровно в том же возрасте. — Он протянул руку: — Джон Пул. Мы в тихом ужасе высидели вместе многие экзаменовки Куттса.

— Джон! Да, конечно, конечно. — Она тепло улыбнулась ему. Джон Пул был из скучных — непримечательный студент, доплетшийся до своей степени по философии со средненьким 2:2, и она за последние четыре десятилетия не посвятила ему и мимолетной мысли. Однако увидеть его сейчас была рада.

— Хорошая явка, — сказал он. — Ты издалека приехала?

— Мы живем в Беркшире, — ответила Джоанна. — Неподалеку от Эскота. А ты?

— Ившэм.

— О, как славно.

— И ты, очевидно, замужем. Дети?

— Дочь. Примула.

— И чем она занимается?

Это дало Джоанне возможность сказать с прихлынувшей материнской гордостью:

— Что ж, раз ты спросил — вот только что опубликовали ее первый роман.

— Правда? Замечательно. Поздравляю!

— Буквально сегодня в газете вышло интервью с ней.

— Великолепно. Непременно поищу.

Разговор на мгновенье усох. В иных обстоятельствах Джоанна далее задала бы ему какой-нибудь учтивый безобидный вопрос, но у нее было сильное ощущение, что он хочет спросить что-то у нее, но ему это трудно. Она предоставила ему время поискать слова и терпеливо ждала признания, или вопроса, или чего бы то ни было еще. Когда же оно возникло, она сразу же поняла, что могла бы это предвидеть.

— Вообще-то, — сказал он, — раз уж я теперь на пенсии, подумываю и сам написать роман.

— Правда? — сказала Джоанна, падая духом.

— Говорят же, что у каждого внутри есть книга, верно?

— Неужели? — А затем, из неохотного чувства долга: — Уже есть какие-нибудь замыслы?

— Я подумал, что можно опробовать руку на детективе, — ответил он самодовольным тоном, будто прежде это никому в голову не приходило.

Поздравить его со свежестью этой идеи она себя заставить не смогла, а потому, чтобы заполнить тишину, вдруг сказала:

— Как ни странно, именно детектив начала писать моя дочь.

— О, правда? И у нее получилось это издать?

— Ну, нет… Она человек скорее тихий и замкнутый, а потому всей истории я не знаю, однако, насколько я поняла, она пыталась писать что-то вроде детектива и экспериментировала с разными стилями — кажется, она сказала, с тремя разными стилями, — но результат ей не понравился. А потому она написала нечто другое. Совершенно другое.

— А. Понимаю, — сказал Джон Пул, хотя было совсем не очевидно, что он и в самом деле понимает. В любом случае Джоанна увидела возможность сменить тему, поскольку заметила, как пробиваются вперед новоприбывшие.

— А вот и Роджер Вэгстафф. Это же он, верно?

— Мне кажется, да.

Вэгстаффа сопровождали две женщины, обе выше его, обе в черном. Одну Джоанна узнала немедленно: вечно преданная, вечно присутствующая Ребекка Вуд. Вторую она не знала. Однако Джону Пулу удалось ей помочь.

— Так-так, — произнес он. — А это, надо полагать, дочь Эмерика.

— Лавиния? Боже праведный.

Джоанна обратилась к воспоминаниям о женщине, которая в последний их год в Кембридже жила в покоях Эмерика и украшала его салоны своим пением и прозрачной эльфийской красой. Стройная, соблазнительная, благословленная едва ли не потусторонним обаянием; кудесная — вот как именовали ее наиболее поэтически одаренные из них. Нельзя сказать, что ныне ее было не узнать, однако, несомненно, никакой потусторонности в ней не осталось. Она смотрелась целеустремленной, живущей на пределе шестидесятилетней женщиной, которой закачивают ботокс и подтягивают лицо до полусмерти.

— Все это переносит меня в прошлое, должен отметить. — На лице у Джона Пула возникла счастливая, затуманенная улыбка воспоминания. — Те салоны! Помнишь? Все те высокопоставленные гости, студенты-музыканты с их Бахом на клавесине.

— Мне всегда казалось, что это клавикорд, — сказала Джоанна.

Лорд Вэгстафф, Лавиния и Ребекка нашли зарезервированные для них места на скамье с краю у прохода, близко к кафедре, с которой Роджеру вскоре предстояло обратиться к собравшимся. Сидя за инструментом в западной части часовни, органист заиграл тихую, созерцательную музыку.

— Полагаю, они только вчера прилетели из Америки, — сказал Джон Пул.

— Из Америки? Что же там такое происходило?

— ККПД, — ответил он. — «Конференция консервативных политических действий». Крупнейшее событие года — для тех, кто имеет такие вот… убеждения. — Пул осмыслил свой выбор слова, решил, что его он устраивает, и продолжил: — Ты разве не следила за политической карьерой его светлости?

— Ну да, следила, наверное. Издали.

— Я всегда знал, что он дослужится до лорда. Вся система прогнила, а?

— Да. Боюсь, что так оно и есть.

— Я когда-то следил за его продвижением, — продолжил Джон, — читая блог Кристофера Сванна. Должен сказать, мне этого не хватает. Поразительный материал. Очень жаль мне было, что его не стало. — Он глянул на Джоанну и заметил, что упоминание этого имени ее задело. — Вы же близко дружили в свое время, верно?

— Очень даже. Мы и после остались друзьями. Бедный Кристофер. Мне его по-прежнему не хватает.

— Мне очень жаль. Надеюсь, это не… в смысле, надеюсь, он не очень мучился — ну или что-то в этом роде.

— Нет, — сказала Джоанна. — Умер он очень внезапно. В автокатастрофе. Ехал на конференцию. — Тут у нее возникла некая мысль. — Кстати, если ты в Ившэме, возможно, ты в курсе, где это случилось. Знаешь Рыбный холм?

— Ох, святый боже, да. Все знают Рыбный холм. Очень там опасный участок дороги. Происходи там больше аварий, я бы не удивился.

Джоанна сказала — задумчивее прежнего:

— Довольно странно все это случилось. Кристофер был хорошим водителем. И при дневном свете, утром. Может, просто ехал слишком быстро…

Тональность органной музыки внезапно изменилась — от созерцательной к воинственной. Собравшиеся выжидательно повернулись к притвору. Похоже, прибыли капеллан колледжа и его заместители — они медлили, перед тем как двинуться процессией к алтарю. Служба начиналась.

Через час Джоанна простилась с Джоном Пулом под аркой главных ворот колледжа, где они укрывались от отголосков дождя. Он спросил, что она собирается делать в остаток дня, и пригласил ее отобедать в «Плюще», но она измыслила маленькую ложь во спасение и сказала ему, что у нее есть некая работа и надо оказаться дома как можно скорее. Они пожали друг другу руки, после чего неловко расцеловались и разошлись.

Когда он надежно скрылся из поля зрения, Джоанна отправилась бесцельно бродить по Тринити-стрит.

Дождь закончился, затих и резкий восточный ветер. Джоанна шла медленно, впивая смесь знакомых и незнакомых примет места, новых лавок и заведений, обустроившихся в старых, давно любимых зданиях. Она размышляла о поминках Эмерика. Размышляла о поминальной речи Роджера Вэгстаффа и до чего чужеродной та ей показалась — с этим неумолимым упором на политику, казавшуюся такой далекой от болбочущей, застенчивой фигуры старого дона, какую хранила в памяти она. Хотелось бы ей, чтобы рядом оказались Кристофер и Брайен — обсудить это.

Почему отказалась она от предложения Джона Пула пообедать? Просто неприятна была ей мысль о том, чтобы полтора часа вести учтивую беседу, кивать ему, пока он пошагово обрисовывает свой детектив? Нет, дело не только в этом. В отсутствие своих близких друзей томилась она по уединению, а не по обществу. Ей нужно было время поразмыслить.

Завернув за угол с Сент-Джон-стрит на Бридж-стрит, она приняла, по ее меркам, смелое решение и зашла в «Митру», где заняла столик в углу и заказала себе плошку салата и полпинты лагера. Алкоголь посреди дня! Что она вообще себе думает? Уж сколько лет прошло, осознала она, с тех пор, когда она последний раз была в пабе в одиночку. Более того, была ли она в пабе одна вообще — за все годы супружеской жизни? С тех пор как вышла за Эндрю, до чего робкой она стала, до чего осмотрительной. Не он в том виноват, конечно. По большому счету, они были счастливы, и если острота из их брака уже вся выветрилась, так это на определенном этапе случается с любой парой. Но их мир за эти несколько лет в самом деле съежился — оба они из прихода последнее время никуда не выбираются, и лишь возвращение Прим из университета, возраставшая неугомонность Джоанны в тесноте Грайтёрна и скука жизни викария подтолкнули Джоанну увидеть, до чего сузились их горизонты.

Если все будет идти гладко, если не стрясется никаких медицинских бед, у них впереди еще двадцать лет вместе. На что их употребить?

Не отвечая на этот вопрос, Джоанна вышла из паба и двинулась обратно по Тринити-стрит, ум ее — добыча противоречивых, неоднозначных мыслей — качался между сожалением и хрупким оптимизмом. Ей хотелось бросить еще один последний взгляд на свой старый колледж, пройтись по Задам, встать на мосту и смотреть, как бегут у нее под ногами серые воды реки Кем, — в точности так же, как в бытность ее юной студенткой, полной надежд. Вновь проходя в ворота колледжа, она кивнула привратнику, встречавшему посетителей, — привратнице, до чего все изменилось! — и обошла величественный двор вдоль его северной и западной сторон. Она как раз проходила мимо двери в Гостиную феллоу, когда у нее зазвонил телефон. Прим.

— Привет, милая. Все в порядке?

Прим начала свой рабочий день точно так же, как начинала все свои рабочие дни, — шинковкой овощей и нарезкой рыбы.

Сперва овощи: применяя метод хангецу-гири, она тридцать минут резала полукружьями морковь, огурцы и баклажаны. Затем взяла имбирь, чеснок и зеленый лук, купленные свежими на рынке в то утро, и настрогала их тонкими круглыми кусочками, применяя метод усу-гири. Для разделки лососевого филе она отточила нож-янагиба и принялась нарезать рыбу все более и более тонкими ломтиками. Эта работа успокаивала, гипнотизировала. В некотором смысле она ничем не отличалась от того, чем Прим занималась на своей старой работе в аэропорту Хитроу, но имелась ключевая разница: теперь она работала на себя — или, во всяком случае, на себя и Рашиду, — и поразительно, до чего более осмысленными в результате ощущались все эти однообразные действия.

Раш приехала позже, примерно в половине двенадцатого, и бурлила возбуждением. У нее с собой была газета, она с шиком вытащила ее из саквояжа.

— Я уже прочитала в Сети, — сказала она, — но нам нужен и бумажный экземпляр, правда же? Какое шикарное фото. Ты довольна?

Она раскрыла перед ней газету, и Прим смотрела на портрет, сколько могла вытерпеть, то есть около трех секунд.

— У меня вид пожилой школьной учительницы из папиных старых черно-белых фильмов, — сказала она.

— Чепуха. Как тебе статья-то вообще?

— Я не читала.

— Ой, да ё-моё, Прим. Отложи нож и сядь-ка на минутку, а?

Они сели друг напротив дружки у разделочного стола, и Раш вознамерилась прочитать вслух все целиком, но через несколько фраз сдалась — под натиском возражений Прим — вплоть до:

— Ну ладно, первые несколько абзацев — это, короче, сплошь треп о том, какая ты гениальная. Тебе это все слушать ни к чему. Вот, это — про это я хочу тебя расспросить. Книга Мейдстоун стала плодом многих экспериментов и многих фальстартов. Едва ли не патологически застенчивая интервьюируемая… ха! Тут он метко тебя. Не в бровь, а в глаз… она куда охотнее предпочла бы поговорить о своих неудачных ранних попытках, нежели о конечном успехе. Писать она начала, по ее словам, в ответ на трагический несчастный случай — гибель близкого друга семьи в автокатастрофе. «Мысль о том, что это было просто какое-то случайное, бесцельное событие, оказалась для меня невыносимой. И я попыталась выстроить вокруг этого некую историю. Отчасти чтобы придать его гибели больший смысл, но также и чтобы завершить это событие внутри себя самой. Детективные сюжеты известны тем, что предлагают точные, логичные решения, и я сочла, что это вполне подойдет».

Рашида отложила газету и пристально посмотрела на Прим, не отводя карих глаз.

— Я не осознавала, что ты пыталась сделать это, — сказала она. — Почему ты мне не сказала?

— Наверное, вот сейчас говорю, — отозвалась Прим. — Опосредованно.

Несколько мгновений потребовалось подруге, чтобы осмыслить ее ответ, после чего Рашида продолжила читать вслух:

— Она быстро уперлась в границы жанра, но продолжила развивать тот же сюжет, работая параллельно и в более исповедальной тональности. «Моя подруга Раш… спасибо за упоминание имени, кстати… побудила меня использовать более субъективный, непосредственный стиль». — Она вновь опустила газету. — Что, правда?

— Да. В одном из первых наших разговоров, у меня в спальне. Я составила список из трех разных методов письма. Из трех возможных подходов. Ты разве не помнишь?

Рашида нахмурилась.

— Смутно. Погоди, а это что? «Я даже начала писать отдельные фрагменты ее голосом». Ух ты, я и впрямь сегодня обнаруживаю много нового. «Но и это оказалось неудачно. В конце концов пришлось попробовать нечто совершенно иное».

— Вообще-то я сказала довольно-таки больше этого, — заявила Прим. — Он взял кусок интервью, который был минут примерно десять, и…

— Ну, у него работа такая, верно? В следующий раз отрепетируй ответы. Чтоб были немножко поубористее.

Прим совет приняла и кивнула. Затем сказала:

— Слушай, ты на меня не сердишься, а?

— Сержусь? За что?

— За то, что я начала с выдумки истории про гибель Криса. Это просто… Это просто я так пыталась с ней примириться.

Подруга потянулась к ней через стол, взяла обе ее руки в свои и яростно сжала.

— Я тобой очень горжусь, — сказала она. — Очень-очень. Ты посмотри, чего ты достигла. Ты сделала все возможное, чтоб у тебя получилось. Не буду я на тебя злиться за это. — Видя, как глаза Прим наполняются признательностью, она вернулась к газете и заспешила: — Ну короче, слушай дальше — тут классная вставка про ресторан. «Раш», о которой идет речь, — ее подруга и деловая партнерша Рушида Сван… черт, и имя, и фамилию переврали, небрежные козлы… с которой они недавно открыли в Долстоне японский поп-ап ресторан. Заявленная цель ресторана — «показать духовную грань японской еды»… как-то оно звучит претенциозно, а? Я знала, не надо было это в бизнес-план вписывать… что, вероятно, объясняет название, которое, с ее любовью к языковым шарадам и словесной игре, выбрала Мейдстоун: «Майя навынос».

— Погоди… мы выбирали название вместе. Нельзя, чтобы они всю заслугу этой придумки приписывали мне.

— Не напрягайся. Это золотой пиар. За деньги такую раскрутку не купишь. Короче, ты прочитала, что он написал в конце про твою книгу?

— Я же сказала. Не читала я это.

— В то, что Мейдстоун задержится на шинковке овощей, верится с трудом. Ну, это уж как-нибудь мне судить. После безуспешных экспериментов с жанром она создала произведение, от которого… ты только послушай… захватывает дух, до чего оно оригинально и целиком sui generis[103]. Обозреватели уже говорят о нем как о будущей классике, книге, которую будет читать и помнить не одно грядущее поколение.

Пока Прим осмысляла эту фразу и гадала, отчего она звучит знакомо и почему ощущение от нее смутно неспокойное, у Раш зазвонил телефон. Номер она не распознала.

— Погоди, я отвечу там. — Она схватила мобильник и двинулась к самому ресторану, остановившись лишь в дверях и бросая Прим оттуда еще один взгляд и одну последнюю улыбку. — Суперзвезда, — сказала она. И ответила на звонок.

Рашида оставила газету на разделочном столе, но Прим все еще не могла заставить себя просмотреть интервью. Взгляд скользнул по соседней странице, где она заметила драматический заголовок:

Прим, заинтересовавшись, взяла газету и принялась читать.

Прим отложила газету, запутавшись в том, что только что прочитала. Ощутила накатившую мощную волну сожаления — рядом больше нет Кристофера. Уж кто бы мог помочь со всем этим, так это он. Все, что Прим запомнила за это время, за пятьдесят дней премьерства Трасс, началось с гибели Криса, а затем несколько недель семья чувствовала себя потерянной, оторванной от реальности. Потрясение от аварии, случившейся столь вскоре после его посещения, столь вскоре после того, как она познакомилась с ним поближе. То были дни, когда она начала писать, когда зародилась и стала разрастаться их дружба с Раш. То был странный, изменчивый миг. В определенном смысле непостижимый. Прим употребила это слово, разговаривая с отцом, и он в ответ сказал, что нет ничего непостижимого в финансовых мерах, введенных в краткий промежуток политического безумия. Спроси любого конторщика в пенсионном фонде, сказал он, и тебе ответят, что в результате этих пятидесяти дней из их балансовых таблиц исчезли миллиарды. На что Прим ответила: она не об этом, а кроме того, цифры ничего толком не говорят. Придет кто-то другой с другим набором цифр, которые докажут обратное. Люди живут в противостоящих реальностях, и ничего с этим не поделаешь. Что-что, а это события сентября и октября 2022 года уж точно показали. Сказать об этом времени она могла только то, что, оглядываясь на него, трудно не сомневаться, что все это действительно случилось; и если сама Лиз Трасс решила измышлять теории заговоров ради того, чтобы как-то разобраться, а что это было, Прим едва ли могла б осудить ее. Всем необходимо отыскать тот или иной смысл, свою завершенность.

Она встала, взялась за нож-усуба и вновь принялась за работу.

Через несколько секунд в кухню вернулась Раш. Вид у нее был глубоко потрясенный.

— Что случилось? — спросила Прим.

— Да этот звонок…

Раш села у стола и невидяще уставилась перед собой. Когда глаза у нее вновь сфокусировались, она посмотрела на Прим и сказала:

— Это была полиция.

— Полиция?

— Из Оксфордшира. Звонили насчет папы. Похоже, дело получило… развитие.

Поговорив с дочерью по телефону, Джоанна некоторое время стояла неподвижно, опешив, пытаясь усвоить новости, которые только что услышала. Но вот наконец, обретя способность двигаться, она встрепенулась и направилась поперек перехода, ведущего мимо столовой колледжа и соединявшего самый большой двор с тем, что поменьше и поизысканнее, у реки. Там в колоннаде под стенами старой библиотеки имелись каменные скамьи, где она смогла посидеть некоторое время в относительном покое, тяжко дыша и пытаясь решить, как действовать дальше.

Пробыла она там минут десять или больше, среди стаек студентов, неспешно скользивших туда-сюда по дороге в библиотеку или в бар колледжа, и тут она заметила именно тех двоих, кто занимал ее смятенные мысли.

Роджер Вэгстафф и Ребекка Вуд направлялись к новейшему двору колледжа, выстроенному в начале XIX века, — к тому самому двору, где у Эмерика были когда-то покои и где происходили его знаменитые салоны. Он прилегал к реке и был также единственным двором, где разрешалось парковать автомобили. Джоанна последовала за ними в отдалении и догнала, когда они складывали свои пальто и сумки в багажник бутылочно-зеленой «теслы модель С», регистрационный номер «РВ-1».

Остановившись в нескольких футах от них, она глубоко вдохнула и произнесла:

— Мистер Вэгстафф?

Роджер обернулся, уже взявшись за ручку передней пассажирской дверцы машины. Он ни подтвердил, ни опроверг, что личность его определена верно. Однако его спутница, открывавшая водительскую дверцу, сказала:

— Лорд Вэгстафф, на самом деле.

— Здравствуй, Ребекка, — сказала Джоанна. — Ты, вероятно, меня не помнишь. Джоанна Ривз. Мы учились здесь в одно и то же время. Я приехала на поминовение Эмерика.

— Да. Джоанна. Разумеется. — Тон у Ребекки был настолько ледяной, что и не разобрать, вспомнила она или нет.

— Я слушала твою речь, — сказала Джоанна, обращаясь к Роджеру.

Он терпеливо ждал комплимента. Когда же никаких признаков того, что таковой воспоследует, не дождался, он сделал вид, что собирается сесть в машину.

— Что ж, нам пора.

— Вообще-то, — сказала Джоанна, — я хотела поговорить с тобой о Кристофере Сванне.

Услышав это имя, Роджер взглянул на нее пристально, по лицу его пробежала тень.

— О ком?

— Думаю, ты прекрасно понимаешь, о ком, — сказала Джоанна. — Кристофер тоже здесь учился. Он погиб в позапрошлом году.

— О да, конечно. Блогер Сванн. Как я мог забыть? И что же? Что ты хотела сказать? У нас довольно плотный график.

— Ты, надо полагать, знаешь, как он погиб? Его машина слетела с трассы на серпантинном повороте на половине подъема на крутой холм.

И вновь Роджер не стал ни подтверждать, ни отрицать, знал он об этом или нет.

— Он ехал на конференцию. На ту, которую организовывал ты — в Чиппинг-Кэмпдене.

— Похоже, очень скверная авария, — произнес Роджер. — А теперь, если можно, — по существу дела, если таковое имеется.

— Я только что разговаривала по телефону с моей дочерью. Она разговаривала с дочерью Кристофера Рашидой. Рашида разговаривала с полицией.

Джоанна умолкла. Казалось, включаться в беседу никто не собирается.

— Возник новый свидетель. Водитель белого минивэна. И теперь выходит… Все выглядит так, будто это был вовсе и не несчастный случай.

Ребекка театрально посмотрела на часы.

— Поехали, Роджер. Нам действительно пора.

— Судя по всему, его машину спихнули с дороги. Свидетель видел, как все произошло.

Вопреки нетерпению Ребекки и ее отчетливому желанию завершить эту беседу, Роджер не выдержал и спросил:

— И отчего же этот человек заявил о себе только теперь? Мне показалось, будто ты сказала, что это случилось больше года назад.

— У него были причины, — сказала Джоанна. — Его обладание этим минивэном было не то чтобы… строго законным.

Ребекка фыркнула.

— Свидетель сказал, что в машине было два человека. Наверняка определить, были ли они оба мужчинами или это были мужчина и женщина, он не смог. Сказал, что сзади было не разобрать.

Теперь рассмеялся Роджер — смехом полым, неискренним — и проговорил:

— Мужчина на краденом транспортном средстве, не способный толком рассмотреть водителя впереди идущего автомобиля?

Джоанна посмотрела ему в глаза.

— В некоторых отношениях это очень надежный свидетель. Он запомнил внешний вид автомобиля и регистрационный номер. То была бутылочно-зеленая «тесла модель С». Номер «РВ-1».

Роджер наконец открыл пассажирскую дверцу.

— Окей, с меня достаточно.

— Что значит «РВ»?

Ребекка села на водительское кресло и завела двигатель.

— Это твоя машина или Ребекки? — спросила Джоанна, возвысив голос, дыхание у нее участилось.

Роджер сел на пассажирское место, захлопнул дверцу, а затем приспустил стекло — ровно настолько, чтобы произнести:

— Мадам, я понятия не имею, о чем вы там бредите. — Он нажал на кнопку, поднимая стекло, и добавил сплюснутым голосом за мгновение до того, как окно закрылось: — Разговор окончен.

На этой ноте Ребекка резко сдала назад — до того резко, что Джоанне пришлось отскочить в сторону, иначе ее бы сшибло. А затем, с насмешливым хрустом гравия, Роджер и Ребекка выкатились через арку и погнали через реку по маленькому мосту из песчаника. Машина их исчезла между рядами высоких, невозмутимых лип, держащих стражу по обе стороны от Авеню.