Сказали: мать! – ее не трогало.
Сказали: мат – пустейший звук.
Сказали: март! – и кошка вздрогнула!
И мышку выпустила вдруг...
Благополучие – на клочья!
Не надо ласки и мышей.
Она по флейте водосточной
взлетает на́ семь этажей...
Распущен хвост в любовной неге,
а был, как прутик, до сих пор...
И на восьмом чердачном небе
ее встречает нежный хор.
Во тьме любовно-неоглядной
сияют очи всех мастей.
И пахнет пылью шоколадной
чердак на откупе страстей.
Ах, как поют кошачьи парни!
От страсти уши прилегли.
– Пущай кричат! – сказал пожарник.
– Чердак бы только не сожгли.
Чердак волнуется и дышит
в кошачьем мартовском бреду...
А чуть повыше, там, на крыше,
у звезд холодных на виду
над всем, что буднично и тленно,
превыше драк и непогод,
как разрешенная проблема,
лежит кастрированный кот.