Психэ и материя

Время: пауза и ритм

Время — одно из величайших архетипических переживаний человека, постоянно ускользающее от любых наших попыток рационально его истолковать [1]. Поэтому неудивительно, что еще на заре человеческой цивилизации время воспринималось как Божество или даже проявление Высшего Божества, от которого оно проистекает словно поток реки жизни. Только лишь в современной западной физике время стали помешать в узкие рамки математической теории, используемой нами для описания физических явлений. В этой связи стоит отметить, что разум первобытного человека не разграничивал столь строго внутренний и внешний, материальный и психический опыт. Он жил в потоке внутренних и внешних событий, открывая для себя в каждый момент бытия постоянно качественно и количественно изменяющиеся сосуществующие физические и психические явления.

Даже наши, на первый взгляд, очевидные идеи «прошлого», «настоящего» и «будущего» далеко не так универсальны. К примеру, у индейцев хопи этих времен в языке нет вообще, их картина мира базируется на двух аспектах: проявленном и потому «объективном» и том, что только начинает проявляться и, следовательно, «субъективном». Некие конкретные объекты в таком случае считаются проявленными и уже относятся к прошлому; внутренние образы, представления и ощущения мыслятся «субъективными» и на пути к проявлению, склоняясь больше к будущему времени. Грань же между тем, что заканчивает свое проявление в мире и тем, что только начинает манифестировать себя, тонка словно лезвие ножа. Хопи не имеют представления о вечно текущем времени, для них это, скорее, множественность едва различимых тончайших моментов. Творец всего сущего у них — ’a’ne himu, «Великое Нечто», некая разновидность космического дыхания [2]. Дети также не живут в нашем привычном часовом времени, их восприятие настраивается на ритм, скорость и частоту задолго до того, как они адаптируются к нашему понятию о времени [3].

Для древнего человека время воплощало собой саму жизнь и ее божественную тайну, что сохранилось в древнегреческих представлениях о времени. Греки отождествляли время с небесной рекой Океаносом, опоясывающей землю и всю вселенную в виде змея, кусающего себя за хвост, на спине которого располагался Зодиак. Он также назывался Хронос (Время) и позднее был соотнесен с Кроносом, отцом Зевса, и богом Эоном.

Эон изначально воплощал жизненный флюид творений, продолжительность жизни и каждую отдельную судьбу. Этот флюид продолжал существовать и после смерти человека в виде змеи [4]. Он был «порождающим элементом» подобным водам на Земле, и в особенности, Океаносу-Кроносу, творцу и разрушителю всего сущего. Философ Ферекид[81] учил, что базовой составляющей вселенной является время, от которого произошли огонь, вода и воздух [5]. Океанос был также формой изначальной Мировой Души [6].

В период эллинизма Эон-Кронос был отождествлен с персидским божеством времени Зерваном [7]. Древние персы выделяли у этого бога два аспекта: Зерван акарана (akarana), Бесконечное Время, и Зерван дарегхо-чвадхата (daregho-chvadhata), Время Долгого Царствования. Последнее было причиной существования в мире смерти и распада и иногда соотносилось с Ариманом, темным и злым началом. Орфики и митраисты поздней античности отождествляли Зервана в обоих его противоположных аспектах со своим Эоном [8]. Я процитирую текст призывания Эона:

«Я приветствую тебя, о ты, наполняющий воздух, дух, протянувшийся от небес до земли… ограниченный бездной… дух пронизывающий и оживляющий меня вновь. Ты, прислуживающий лучам солнца, что озаряют весь мир… великая тайна вселенной, дух небесный, эфирный дух, земной, пылающий, в ветре и свете пребывающий… дух темный, что сияет подобно звезде… Повелитель наш, бог Эонов… Творец всего сущего» [9].

Эон, бог времени, наиболее явно представляет здесь динамический аспект бытия, который мы сегодня называем принципом психофизической энергии. Все противоположности — изменения, протяженность, даже добро и зло, жизнь и смерть — включены в этот космический принцип. Также Эон иногда соотносился с солнечным божеством, этим, очевидно, величайшим указателем временных измерений. Посвященный взывал к нему так: «О Повелитель, связующий духом своим огненные ключи четверичного пояса… ходящий в пламени, света творец, огнем дышащий и отвагой пылающий… Эон, повелитель света… отвори же мне двери» [10].

Этот бог унаследовал многие из сторон египетского солнечного бога Ра, управлявшего временем. Каждый час дня и ночи высшее божество меняло свою форму: он взлетал подобно скарабею и погружался в подземный мир словно крокодил: в момент своего воскресения после полуночи он принимал форму двуглавого льва Рути[82], «Вчера и Завтра» [11]. Осирис, воскресший человек, ставший богом, также говорит о себе: «Я есть Вчера, Сегодня и Завтра» [12]. Обитает он в «Доме Вечности» или «Доме Тысяч Веков».

Помимо солнечного божества древние египтяне персонифицировали бесконечное время отдельным богом Хехом[83], несшим с собой Анкх, символ жизни, в правой руке. Как и в Греции, в Египте змея также была связана со временем, символизируя жизнь и здоровье, и каждый человек находился под покровительством «змеи жизненных сил», даймоном времени и жизни после смерти [13].

Похожий архетипический символизм времени как божества и бесконечного потока жизни может быть найден и в Индии. В Бхагават Гите (3 или 4 в. до н. э) бог Кришна явился Арджуне в одной из своих самых устрашающих форм. Арджуна увидел в нем всех остальных божеств вместе:

Великим потоком исчезали они в его пламенеющей пасти, разверстой навстречу им [14]. Затем Вишну сказал: «Знай, я Время, что уничтожает миры, когда приходит их час, и приношу я в них разрушение». Не только Вишну, но также и Шива символизирует в Индии время. Он «представляет энергию вселенной, истекающую в творение и созидающую формы, которые проявляют себя». Одно из имен Шивы — Маха Кала, «Великое Время», или Кала Рудра, «Всепожирающее Время» [15]. Его Шакти или активная энергия появляется в образе Кали, ужасной богини разрушения, которая также означает Время, понимаемая как женская форма Кала, иссиня-черную ночь и смерть.

Мистическая философия индуизма воспринимает этот мир как нереальный, ложный; время же в особенности ложно, так как обманывает непросвещенную высшим знанием душу верой в исключительно собственное бытие и реальность внешнего мира. Но на самом деле этот постоянно меняющийся, ежесекундно гибнущий и возрождающийся мир не более чем иллюзия: «Поистине, для того, кто знает так эту упанишаду о Брахмане, [солнце) не восходит и не садится; для того вечно [длится] день»[85]. Этот «вечный день» и есть Бог как таковой. Североамериканское племя индейцев-дэлаверов так описывает явившегося им Бога: «Великий человек, облаченный в день, сияющий ярче всего виденного ранее, день из множества лет, а может и бесконечный в течении своем. Целый мир раскинулся над ним и вся земля и все, что есть на земле, было в Нем» [16].

Хотя в Древнем Китае высшее божество никогда не персонифицировалось, время здесь также выступало в качестве аспекта динамического творческого принципа вселенной. Время, таким образом, относится к мужскому принципу Янь, изображаемому в виде трех прямых линий, а его женская противоположность Инь — в виде трех прерывистых линий — соотносилась с пространством. Оба этих принципа в совокупности манифестировали Дао, тайный закон, управляющий ходом вещей во вселенной. Янь, «Творец, действует в мире незримом Духом и Временем; Инь — воспринимающее начало материи в космосе, подводящее материальные вещи к своему завершению» [17]. Время, следовательно, «является средством воплощения потенциального». Линии, которые символизируют Янь, удвоенные, означают Чень (Небеса) и выражают бесконечное движение небес. Это течение во времени есть образ силы, присущей творческому принципу; оно символизируется драконом и обозначает качество, тогда как воспринимающее означает количество [18].

Как пишет Марсель Гранэ, Инь и Янь — это не статические космические принципы, а чередующиеся друг с другом космические ритмы [19]. Время в Китае никогда не считалось чем-то абстрактным или просто «пустым» промежутком между событиями. Иероглиф «че», обозначающий время, значит, скорее, благоприятные либо неблагоприятные обстоятельства для совершения какого-либо дела. «Время и пространство», говорит Гране, «воспринимались всегда как сочетание возникающее в определенном месте или ситуации» [20], «некий узел одновременных событий. То, что связывало такие события вместе, называлось чин, „длительность“. Прошедшие времена, настоящее время, утро и вечер, сочетаются вместе, чтобы образовать эту длительность… Время, тем не менее, иногда вовсе не имеет длительности, так как исходная точка времени не имеет длительности» [21]. Так как ситуации есть лишь «ростки», они находятся за пределами времени и человек может влиять на них; только тогда, когда они обретают временную протяженность, они становятся фиксированным бытием.

Тесные связи времени и космической творческой энергии исходят от божества, упоминаемого в верованиях майя и ацтеков касаемо времени. Наиболее часто используемое в языке майя слово для обозначения времени, кин (kin), отображается знаком, показанным ниже, который означает «солнце» и «день»[86] [22]. Выглядит он как четырехлепестковый цветок, разновидность плюмерии[87]. Линии под ним — это «солнечная борода», «солнечные струны», «солнечные стрелы», и я думаю, что они обозначают жизненную, порождающую энергию солнца. Змея здесь также присутствует: майя поклонялись двуглавой змее, одна голова которой означала жизнь, а другая — смерть [23].

У ацтеков время ассоциировалось с высшим божеством, богом-творцом Омотеотлем, одновременно отцом и матерью всех вещей во вселенной, который называли «зеркалом, озаряющим все творение», Повелителем Пламени и Времени. Бог этот породил четырех остальных богов: алого Тенкатлипока, обитающего на востоке; черного на севере; белого на западе и синего на юге. Этим четырем богам посвящены определенные растения, животные и качественно отличные годы. Посередине же правит бог огня. Четыре Тецкатлипока, в свою очередь, породили все остальное и только через них смогли возникнуть время и пространство. Вообще, идея времени у ацтеков несколько грубовата и прямолинейна. В какой-то период торжествуют восток и позитивные силы, в другой — суровый и аскетичный север; сегодня живем мы счастливо, завтра же, быть может, попадем в полосу неудач. «Возможна ли истина в этом мире?», вопросил однажды мудрец и поэт, «ведь все так похоже на сон». Только лишь после смерти, сказал другой, сможем мы «узреть лицо Его», высшего бога, имя которому Ночь и Ветер «и который является непостижимой тайной» [24].

В противовес этим мифам, в которых Бог сам есть время (и не-время), наша собственная иудео-христианская традиция понимает Бога как находящегося за пределами времени, создавшего время вместе со всей вселенной. После того как Бог разделил воды небесной тверди с водами земными и создал солнце и луну, день и ночь вступили в свои права и время начало свой ход. И хотя мы верим, что материальный мир подчиняется законам и конкретные события способны повторяться, существуют также повторяющиеся чудеса, магические и парапсихологические феномены, проистекающие от непосредственного вмешательства Творца, постоянное драматическое противостояние между Его творением и человеком. Одним из самых радикальных таких событий, полностью разорвавших ход времени, было воплощение Иисуса Христа. Согласно 1 Пет. 3:18[88] Христос умер за наши грехи единожды и навечно (hapax, semel). Поэтому и развитие истории направляется этим однажды свершившимся фактом, который больше не повторится. Памятуя о возвращении Христа, раннехристианские секты ориентировались больше на будущее, нежели на прошлое, ожидая пришествия Христа во всей славе [25]. Точно также иудеи ждут пришествия Мессии в конце времен.

С появлением Блаженного Августина христианская традиция восприняла новый аспект идеи времени: мысль о том, что Бог обитает не в только в пространстве вселенной, но и в сокровенных глубинах души человеческой. Поэтому и время, будучи «делом рук» Божьих, обрело психологическую составляющую. Настоящее есть ничто, если не переживается душой; прошлое — это памятный образ души, а будущее существует только в форме наших духовных ожиданий. Но обычное время преходяще и по сути своей бессмысленно, оно исчезает, когда душа воссоединяется с Богом [26].

Позднее я еще затрону частичное возвращение понятия циклического времени в христианской цивилизации; то же, что всегда в ней присутствовало, так это ассоциация времени с идеей прямого вмешательства Творца в творение. Даже для Ньютона еще существовало и абсолютное пространство и абсолютное время, которые были эманациями Бога, хотя в практической физике оба они стали параметрами и время стало возможным измерять с помощью движущихся тел. Такому начинающему зарождаться делению «божественного времени» на время измеримое сопутствовало появление часов, нашего самого привычного инструмента для отсчета времени [27].

Изначальная идея времени как бесконечного потока лежит в основе тех приборов для измерения времени, которые работают на основе движения или течения чего-либо — жидкости в водяных часах и ртути в ртутных — или песка [в песочных].

Клепсидру, то есть водяные часы, по разным данным изобрели либо халдеи либо египтяне. Принцип их работы был очень прост: вода вытекала из верхнего сосуда в нижний, на который были нанесены метки (на самом деле, здесь допустили ошибку, поскольку, когда давление в верхнем сосуде падало, вода текла гораздо медленнее). В классической античности клепсидры получили очень широкое распространение. Около 100 г. до н. э. они даже были установлены на рынке в Афинах как официальные городские «часы». Также в Афинах и Риме такие часы стояли в залах суда, чтобы измерять время и ограничивать выступления. В период Средневековья водяные часы также повсеместно использовались и в Европе и в Азии. Песочные часы, в основе которых лежала аналогичная идея времени как потока, были еще менее точными и впервые появились в четырнадцатом веке.

Другим символом космической энергии, в дополнение к воде, был огонь, как мы уже видели в многочисленных божественных образах, описанных выше. Поэтому огонь также использовали для того, чтобы измерять время. Араб Аль-Язари (Al-Yazari) в трактате, датированном примерно 1206 г. н. э. описывает световые часы, а именно свечу, которая горела тринадцать часов подряд. Внутри нее на разных уровнях расположены были шарики. Каждый час шарик падал, активируя маленькую механическую фигурку, которая обрезала фитиль. Первыми же, кто стал пользоваться огнем для измерения времени, были китайцы. Они рассыпали легковоспламеняющийся порох дорожкой в виде кругового лабиринта и поджигали его с одного конца, так что он напоминал медленно горящий бикфордов шнур. Некие общие пожелания типа «двойной удачи» или «долгой жизни» часто выкладывались в центре, и тут же подвешивались на нитках небольшие камешки: когда нить сгорала, камешек падал и будил спящего.

Все эти системы, отмерявшие время песком, водой, горящим порохом подразумевали, что время по сути своей линейно и, в частности, в классической западной физике время изображается линией с тремя параметрами евклидова пространства, применимых к любым событиям. Альберт Эйнштейн пересмотрел этот взгляд, заявив, что временные обозначения с точки зрения наблюдателя всегда будут относительными. Только из-за того, что скорость света столь велика — 186 000 миль в секунду[89], мы можем не учитывать этот фактор в практической макрофизической реальности; однако, как только наблюдатель также начинает двигаться с высокой скоростью, временной интервал между самим событием и его непосредственным наблюдением создает проблему установления последовательности событий. Например, два события, которые одному человеку кажутся произошедшими одновременно, другие посчитают разделенными, пусть даже секундами. В физике высоких энергий, где мы имеем дело со взаимоотношениями между атомными частицами, которые движутся практически со скоростью света, время полностью относительно. Вообще можно сказать, что идея времени-пространства как некой координирующей и объективной системы значительно утеряла свою ценность и находится под вопросом. Ее можно использовать не более чем как инструмент, служащий наблюдателю для описания реальности [28].

Далее Эйнштейн показал, что требование признать законы природы действующими одинаково во всех системах координат, то есть для любого наблюдателя в любом положении, может быть удовлетворено в описании электромагнитного феномена, только если все временные и пространственные особенности признать относительными. Каждое изменение системы координат влечет за собой смешение времени и пространства математически определенным способом. Таким образом, ясно, что время и пространство неразрывно связаны и образуют четырехмерный континуум, названный блок-вселенной Минковски-Эйнштейна. Прозрение Эйнштейна является в каком-то смысле возвращением, математически точным и на более высоком уровне, к верованиям ацтеков и их Тецкатлипока, обозначающим четыре стороны пространства. Фритьоф Капра[90] цитирует Сутру Аватамсака буддизма махаяны [29], где утверждается, что в состоянии просветленного растворения граница между разумом и телом, субъектом и объектом исчезает, обнаруживая тесную связь одного объекта с другим, связь не только пространственную, но и временную: «Чистый опыт показывает нам, что нет пространства без времени и нет времени без пространства, так как они взаимопроникающи».

Эйнштейн своей теорией относительности сделал значительный шаг вперед, сам, возможно, не осознавая связи ее с древним понятием о времени как потоке внутренних и внешних событий, облаченным теперь в сухой язык формул. Сила притяжения также включается в пару «время-пространство», внося в нее некоторую кривизну из-за гравитационных полей тяжелых тел [30]. В изогнутом времени-пространстве эта кривизна влияет не только на геометрию пространства, но также на продолжительность временных интервалов: «Время не течет с такой же скоростью, как в „плоскостном времени — пространстве“, и точно также, как кривизна изменяется периодически в зависимости от движения тяжелых тел, аналогично себя ведет и временной поток» [31].

Любопытным совпадением выглядит тот факт, что одновременно с тем, как физики открыли относительность времени, Юнг пришел к тому же выводу, исследуя человеческое бессознательное. Он убедительно показал, что в сновидениях время теряет свою непреложность и понятия «до» и «после» лишаются всякого смысла. Если же мы продвинемся еще глубже, на уровень архетипов, время, возможно, исчезнет вообще. Человек всегда догадывался об этом факте, иллюстрируя его многочисленными историями о том, как некто попадает к феям, в рай, в царство смерти или к каким-нибудь гномам либо иным чудесным существам; возвращаясь затем в свой мир, человек думает, что провел там всего пару часов или ночь, но обнаруживает, что все его современники мертвы, деревня давно истлела, и слышит лишь расплывчатые россказни о единственном выжившем, который исчез сотни лет назад. Рип ван Винкль[91] Вашингтона Ирвинга[92] — замечательный образчик таких историй.

Всякий раз, затрагивая глубокий, архетипический уровень Психэ, мы чувствуем, будто сталкиваемся с бесконечностью. Имеем ли мы связь с вечностью и бесконечностью либо нет? Юнг указывает на колоссальную значимость этого вопроса для нашей жизни. «Когда же мы понимаем и чувствуем, что уже здесь, в этой жизни, присутствует бесконечность, желания и помыслы наши меняются. В итоге расчет принимается лишь то, что существенно, что мы воплотили, а если этого нет, жизнь прошла впустую»[93] [32].

Самое, на мой взгляд, впечатляющее приложение эйнштейновского концепта времени-пространства обнаруживается в астрофизике, так как астрономы и астрофизики работают со столь огромными расстояниями, что даже свету требуется некоторое время, чтобы преодолеть путь от наблюдаемого объекта к наблюдателю. Именно поэтому астроном никогда не видит объект таким, какой он есть сейчас, а только таким, каким он был раньше. Даже с нашими новейшими телескопами мы можем наблюдать за галактиками, исчезнувшими на самом деле миллионы лет назад. Мы наблюдаем за звездами, звездными скоплениями на всех стадиях их развития, но, так сказать, в прошлом [33].

То же самое относится и к силе притяжения. Поскольку галактики и звезды обладают колоссальной массой, искривление времени-пространства приобретает здесь очень важное значение, проявляя себя в так называемом гравитационном коллапсе массивных тел[94] — тем, что происходит в черных дырах. Благодаря взаимному притяжению собственных частиц, которое увеличивается по мере того, как расстояние между частицами сокращается, звезда обретает все большую плотность и время-пространство все более искривляются, и в итоге даже свету не удается вырваться оттуда. Вокруг звезды формируется «горизонт событий», непроницаемый для наблюдения и любых сигналов — таким образом, звезда оказывается отстоящей от нас во времени. Мне кажется, что нечто подобное мы испытываем, переживая опыт смерти. Когда 6 июня 1961 года Юнг умер, моей пациентке, которая не была с ним знакома, приснился сон: Она на поляне в солнечный день, вокруг много людей и среди них сам Юнг, он одет в странный костюм: спереди зеленый, а сзади черный. Еще там была черная стена с вырезанной дырой, точно по контурам фигуры Юнга. Он ступил в эту дыру и исчез, осталась только черная стена, однако пациентка знала, что он по-прежнему среди них, хотя и невидим. Она взглянула на себя и увидела, что одета в точно такое же черно-зеленое платье. Умирая, мы можем лишь ступить за «горизонт событий» живых людей, продолжая свое существование в ином, недоступном человеческому глазу состоянии.

Два аспекта, касающиеся примордиальной архетипической идеи времени: необратимо линейный характер времени и его циклический аспект, мы затронули выше в примерах взятых из мифологии. Последний, преобладающий в большинстве примитивных цивилизаций, базируется, скорее всего, на наблюдении за движением небесных тел и повторяющихся сезонных изменений. Река Океанос и пожирающий свой хвост змей Зодиака демонстрируют эту идею. Кроноса-Хроноса часто непосредственно называли «круглым элементом» и «подателем мер». Макробий пишет: «Поскольку время есть устойчивая мера, оно происходит от обращения небес. Здесь начинает свой ход время и здесь же, по легенде, был рожден Кронос, что есть Хронос. Этот Кронос-Сатурн есть творец времени» [34].

В Индии полностью преобладало циклическое представление о времени. Первичной единицей времени была юга или век (1080000 лет). Полный цикл или махаюга состоял из четырех таких юг, число четыре означало тотальность и совершенство [35]. Первая юга каждого цикла была чем-то вроде Золотого Века и каждая последующая юга была хуже предыдущей, пока все творение не подходило к итоговому «великому растворению» и весь процесс не начинался снова. Названия юг были взяты от броска костей. Одна махаюга или великий год состояла из 12 000 «божественных лет», включавших в себя 360 обычных лет — всего 4 320 000 лет. Тысяча махаюг составляет кальпу, равную по продолжительности одному дню Брахмы. Здесь время представляется космическим ритмом, последовательным уничтожением и новым сотворением вселенной.

Для человека этот циклический аспект времени в негативном смысле означает сансару, вечно вращающееся колесо перерождений, жизни и смерти. Только просветленный йог или буддист, постигший Брахмана или Сознание Будды в себе как «ослепительную вспышку истины», в этой жизни может освободиться от необходимости перерождения [36]. Такой человек становится выше любых оппозиций и память его растворяется в божественном [37].

Мирча Элиаде[95] убедительно показал, что у многих цивилизаций существуют мифы о Вечном Возвращении, весьма незначительно отличающиеся друг от друга. Идея состоит в том, что в какой-то (вневременной) момент творения, который он называет illud tempus («то время»), начинают проявляться архетипические модели вещей и всех человеческих поступков [38]. Как бы там ни было, земные воплощения этих архетипов демонстрируют тенденцию к распадению. Повторяя мифы о творении и разыгрывая соответствующие ритуалы, человек тем самым заново вводил архетипические модели в свою жизнь. Аналогично этому на Пасху празднуется не только воскресение Христа, но и тотальное обновление всего творения (39]. В христианстве идея illud tempus приобрела отчасти внутренний смысл: рай или Царствие Небесное находится в нас самих и достичь мы его можем, когда захотим того, с помощью метанойи[96]: фундаментального изменения отношения к миру [40].

Китайцы также знали об изначальном (primordial) времени (illud tempus), когда культурный герой устанавливал модели поведения и уклад жизни. Время они понимали и в циклическом и в линейном аспектах. В основании китайской идеи времени, как это показано в И-Цзин, Книге Перемен, лежат две круглые временные мандалы. Одна называлась «Порядок Первых Небес» или «Изначальный Порядок» и представляла собой круг, состоящий из восьми Куас (Kuas), базовых принципов бытия. Янь, Порождающее или Небеса (Ch’ien), располагался на юге; Инь, Принимающее или Земля (K’un) — на севере. Вся последовательность выглядела так, как показано на рис. выше. Эта система была вневременной, хотя и не лишенной движения.

В «Изначальном Порядке» силы всегда действовали как пары противоположностей. Гром пробуждает прошлогодние семена. Ветер-противоположность его, растапливает лед, дождь омывает семена, солнце согревает их своим теплом. Потому и говорят: «Вода и огонь не борются друг с другом… Уход же за посевами сдерживает взаимное расширение…. Противоположность ее — Радость, приносит радость урожая. В итоге… Творение, демонстрирующее великий закон Бытия, и Восприимчивое начало, воплощенное убежищем материнского лона, куда все возвращается, завершая круг жизни» [41].

Противоположности, таким образом, не конфликтуя, дополняют друг друга, создавая необходимый баланс. Этот «Изначальный Порядок» соотносился с арифметической мандалой Хо-Ту (Ho-t’ou):

Движение повторяется внутри этого порядка.

Согласно китайской традиции, Король Вэн (King Wen) и Герцог Чжоу (Duke of Chou), находясь в заключении у тирана Чу Сипа (ок. 1150 г. до н. э.) открыли новую временную мандалу, названную «Последними Небесами» или «Внутренним Мировым Порядком», Ин Ит Ли (In it Li, Огонь) располагался на юге вместо Ch’ien (Небес), K’an (Вода) — на севере вместо K’un (Принимающего начала). Триграммы больше не группировались в пары оппозиций, но изображались во временной прогрессии, в которой они проявляли себя в нашем мире через годичные циклы.

Все это демонстрирует «божественное вмешательство в природу». «Первые Небеса» означают Продолжительность, «Последние» — движение, но и те и другие цикличны по своей форме. «Последние Небеса» также ассоциируются с числовой мандалой, так называемой Ло-Шу (Lo-shou, узором реки Ло), включающей в себя базовую числовую схему вселенной.

Это магический квадрат, в котором все колонки, ряды и диагонали чисел в сумме дают 15. Такой квадрат считался в Китае базовой моделью вселенной, в соответствии с которой организуется музыка, архитектура, и даже составляется меню.

Конечно, у китайцев была также астрологическая система времени, которое напоминает нашу собственную традицию [43], Однако, ее солнечный Зодиак содержит фигуры животных отличные от нашего; кроме того, наши знаки ежемесячные, тогда как у китайцев используются ежегодные символы.

Календари майя и ацтеков обнаруживают поразительное сходство с китайскими астрологическими системами. Майя не только считали время высшим божеством, солнечным богом, но и каждый год, месяц, день и даже час соотносили с определенным числом, которое было одновременно и богом. То же касается и ацтеков, которые также имели в своем распоряжении временную мандалу. Хотя время и существовало в потенциальной форме с начала проявленного Бытия, как принцип, связанный с высшим Божеством Времени, в полной мере оно смогло проявиться только после сотворения четырех Тецкатлипока. После периода равновесия, аналогичного балансу оппозиций в китайском «Порядке Первых Небес», каждый из этих Тецкатлипока захотел стать солнцем. Таким путем пришли в мир борьба и перемены, что впоследствии привело к линейному воззрению на время, которое разворачивается в пяти последовательных зонах или Солнцах. Солнце «4 Тигра» длится 676 лет, после чего людей пожирают оцелоты и солнце гаснет. Затем начинается Солнце «4 Ветра», которое заканчивается тем, что все уносит ветер, а люди превращаются в обезьян. После этого начинается эпоха Солнца «4 Огня», в итоге все полыхает пламенем и люди становятся индейками. И наконец наступает наша эпоха, Солнце «4 Движения», в которой главенствуют голод и землетрясения, «и придет после этого конец всему», как гласит Legenda de los Soles [44].

С точки зрения ацтеков когда дни движутся по небосводу, дни «работают». Боги времени так и изображаются: с грузом лет, месяцев и дней на спинах, следующие друг за другом и бесконечной циклической последовательности. (Интересно, что древнегреческий поэт Гесиод говорил о часах как о даймонах — богах).

Наша собственная астрологическая система тоже представляет собой ряд божественных образов. Впервые появилась она в Междуречье около 6 в. до н. э, также испытав затем и позднеегипетское влияние. Зодиакальные знаки сначала отличались разнообразием: они связывались с разнообразными земными вещами, я также на небесные созвездия проецировались племенные боги, пока в Вавилоне не стали вести наблюдение за ходом звезд, получая числовые данные относительно их движения. Вавилоняне, таким образом, начали понимать устройство вселенной как установленного высшим законом порядка следования богов или архетипов друг за другом по небу. Порядок этот выражался числами, сам же Юнг определял число как осознанный упорядочивающий архетип. Божества времени майа и ацтеков также выражались числами, потому и не удивительно, что китайцы также соотносили звездный порядок с последовательностью чисел. Иероглиф, означавший «вычислять», изображался в виде двух верхних горизонтальных пиний, обозначавших небо, и трех вертикальных, указывавших на влияние солнца, луны и звезд на землю. Вычисление было, следовательно, тесно связано и с предсказанием будущего [45]. Новая вавилонская наука-религия (science-religion) распространилась в Персии и Египте, где вавилонские божества частично приобрели черты местных божеств. Вавилоняне также верили в вечное бытие мира (46] и в космическую судьбу Геймармене, устанавливавшую космический закон [47]. Все, что происходило па земле, соотносилось с событиями небесными, и в течение огромного периода — 4 320 000 лет — небеса возвращались к своему изначальному состоянию, как гласит индийский миф о Вечном Возвращении.

Эти идеи оказывали влияние на греков еще со времен Фалеса Милетского, сыграв также большую роль в формировании платоновской космологической идеи времени, согласно которой: Идеи, существующие за пределами мыслимой вселенной, складывались в единое целое понятие Блага. Но когда бог-творец Демиург создал мир, он не перенес эту модель на нашу преходящую реальность.

Так как эта модель Живого Бытия мыслилась вечно сущей, Он стремился сотворить всю вселенную в соответствии с ней. Живое Бытие было вечным по природе своей, но оказалось невозможным применить эти черты в полной мере ко всем вещам. Но Он замыслил создать некое движимое подобие вечности и тогда же, когда Он упорядочивал Небеса, Он сотворил из вечности, пребывающей в единстве, бессмертное подобие, согласно определенному порядку чисел — тех, которых мы позднее наделили именем «Время» (Эон)[97] [48].

«Эон» в данном случае означает «эоническое» время[98], существующее между вневременным миром идей и обусловленным временными рамками нашим бренным миром; оно состоит из многих исторических эонов. Эон — это вечное бытие, небесная сфера неподвижных и вечных звезд, не подверженных каким-либо изменениям. Движутся они в вечном цикле [49]. Лишь в хрупком, полном тщеты «подлунном» мире, начинается царствие Хроноса.

Идея циклического времени все еще дискутируется в физике в виде так называемой эргодической теоремы (ergodic theorem), согласно положениям которой «не имеет значения, в каком состоянии конечная вселенная пребывает в данный момент времени, она все равно должна будет пройти через все возможные стадии данной последовательности, вернувшись в итоге к исходному состоянию» [50]. Как бы там ни было, современные теории происхождения вселенной весьма разнообразны, начиная от наиболее распространенной идеи «большого взрыва» и расширения до финальной точки «тепловой смерти вселенной». Другие ученые больше склоняются к теории стационарной вселенной, в которой вещество бесконечно создается и разрушается, не имея ни начальной, ни конечной точки.

Определенно исходя не из рациональных побуждений, а скорее из архетипического понимания циклического времени (отличного от потокового), мы изобрели часы именно круглой формы, ведь циферблат часов все еще выглядит как подобие небесного круга [51].

К старейшим формам часов относятся гномон и солнечные часы, которые, пользуясь видимым движением солнца по небосводу, измеряли время длиной тени от столбика или небольшой колонны, отслеживая перемены в ее положении Гномон, скорее всего, изобрели греки в начале шестого века до н. э. [52]. Одним из его больших недостатков была способность измерять только местное время, а также трудности, связанные с наблюдением движения солнца вокруг земли. Однако позднее с этим справились, наклоняя столбик часов в соответствии с предполагаемым положением земной оси, упростив, таким образом, задачу. Теперь направление тени совпадало с часами в определенном месте, невзирая на то, какой был день; продолжала меняться лишь длина тени [53]. Такие солнечные часы мы находим в Египте начиная с тринадцатого века до н. э. и далее, хотя вполне вероятно, что вавилоняне узнали о них первыми. Что любопытно, вплоть до семнадцатого века подобные солнечные часы были точнее многих механических.

Изобретение последних возвращает нас к одному очень существенному шагу: появлению еще во времена Архимеда зубчатого колеса, которое, возможно, представляет собой также циклическую модель. Крайне мало было известно об этом до девятого века, когда в арабских странах зубчатое колесо начало применяться в сложных астрономических механизмах, «своеобразных предках современных часовых механизмов» [54].

Начиная с этого момента, механические часы начали медленно, но верно эволюционировать. Несмотря на разнообразие конструкций, они все состоят из четырех базовых элементов, не все из которых были изобретены одновременно: мотор, первоначально в форме грузика (позднее ключа); регулятор колебаний (маятник либо современный электромагнит) [55], уравновешивающий разницу температур, давление и удар; регулятор хода, трениями компенсирующий недостаток энергии; и наконец циферблат, показывающий часы, минуты и секунды.

В дополнение ко всем вышеупомянутым проявлениям циклического времени мы также имеем существующую с самого начала идею линейного необратимого хода времени, вполне вероятно, основанную на наблюдении за старением всех живых существ и постоянных переменах, диктуемых историческими событиями. Несмотря на собственные циклические воззрения касаемо времени, китайцы, к примеру, накопили огромный массив исторических фактов за период порядка трех тысяч лет. Делали они это для того, чтобы понять, «как правильно вести себя в настоящем и будущем, как любовь (yen)и справедливость (i) приводят к благим результатам, а зло к неблагоприятному для общества исходу. Резюмируя, можно сказать, что они верят в моральное совершенствование и социальную эволюцию» [56].

Аналогично этому доктрина пяти солнц у ацтеков несет в себе также и линейную историю, ведущую, правда, не к эволюции социального сознания, а к финальному уничтожению всего сущего. Задолго до того, как человек понял причину старения (потому что определенные клетки нашего тела незаменимы, а другие сменяются крайне медленно), время во многих мифологических системах мыслилось причиной распада, смерти и даже зла вообще. Эон, как мы знаем, был также и Кроносом, богом, пожирающим собственных детей, прежде верховным божеством, оттесненным впоследствии своим сыном Зевсом. Фигура такого всепожирающего времени сохранилась даже с приходом христианства в символическом образе Отца-Времени, объединившем в себе черты Кроноса-Сатурна и смерти. Шестнадцатый и семнадцатый века буквально упивались этим мрачным, разрушительным аспектом времени.

Иудео-христианская традиция поддерживала веру, прежде всего, в линейную модель времени, существующую благодаря высшему Божественному Провидению. Бог, по словам богословов, ведет человечество по пути самосовершенствования и финального уничтожения мира. Как бы там ни было, раннехристианское понятие времени было очень далеко от чисто математических выкладок. Оно включало в себя и циклические элементы, такие, например, как идея Божественного устройства вселенной — телеологической линейности времени — периоды которой совпадали с семью днями творения [57]. В Ветхом Завете упоминаются typoi — образы или прообразы вещей или событий, раскрытых позднее в Новом Завете. Древо Познания из Книги Бытия это то самое дерево, из которого был сделан жезл Моисея, служивший также одной из перекладин Храма Соломона и крестом распятого Иисуса. Таким образом, вечная форма взаимодействует с линейным ходом истории.

Помимо утверждения, что Иисус умер на кресте единожды и навечно, некоторые Отцы Церкви, убежденные в реальности влияния звезд, частично принимали циклическое видение истории [58]. Такие, часто полярные, точки зрения сосуществовали бок о бок вплоть до семнадцатого столетия. Вневременная модель illud tempus имеет место и в христианстве в виде идеи unus mundus, плана, согласно которому Бог собирался творить все Бытие. Этот план также назывался Sapientia Dei, персонифицированной Мудростью Божией. Определенные первичные формы, идеи, прототипы составляют собой archetypus mundus или «образец» вселенной в Божественном разуме. Математический порядок этого «образца» тесно связан с идеей Троицы: число принадлежит Сыну, мера Отцу, а вес Святому Духу [59 |. Unus mundus считался бесконечной сферой подобно самому Богу [60]. Несмотря на повторяющееся проявление typoi, они следуют линейным путем эволюции, тем самым помогая проявиться Творцу и Его Замыслу: «То, что в Ветхом Завете лишь сияло, Новым Заветом излучается».

Одним из самых известных авторов идеи Божественного Провидения был аббат Джоаккино да Фьоре[99] (двенадцатый век), который объявил, что история была поделена на три великих эпохи: период Ветхого Завета, то есть время Отца, в котором доминировал изначальный закон; первое христианское тысячелетие, то есть время Сына, в котором преобладали послушание церковным канонам и мудрость; и наконец наша эпоха Святого Духа, когда духовный человек будет жить в бедности, но будет полностью свободным, следуя голосу Святого Духа [61].

Идея того, что Бог несет в Своем разуме некую схему, которую Он собирается воплотить в материи, в какой-то момент смешалась с так называемым сакральным видением истории в христианстве; это было связано с платоновской концепцией развития вещей из изначальных архетипов (Идей). Как пишет К. Габер (С. Haber), в пятнадцатом веке часы стали рассматривать как модель такого божественного плана [62]. В 1453 году Николай Кузанский[100] в работе «Vision of God» писал: «Часы воплощают собой саму вечность; движение же их означает преемственность. Вечность есть развернутая и окружающая нас преемственность, так как идея часов как вечности сама подобна разворачиванию бытия вокруг нас» [63]. Постепенно эта идея вселенной как часов была десакрализована — в восемнадцатом веке часы стали автоматом, лишенным всякой связи с Богом [64].

В физике мостик к чисто математической идее линейного времени перебросил Ньютон, использовавший геометрическую линию для описания измеримого времени; однако главенствующую роль в физике она реально получила с открытием Второго Начала Термодинамики, сформулированного Карно[101] и Больцманном[102]. Эта теорема гласит, что в любом физическом процессе какая-то часть энергии оказывается невосполнимо потеряна в виде тепла и что дальнейшая утрата упорядоченности — известная как энтропия — приведет к гибели нашей вселенной. Впоследствии это привело к физической идее «стрелы времени», то есть необратимой направленности.

Тем не менее, некоторые физики считают, что разум, в отличие от материи, это негэнтропийный фактор: другими словами, он способен создавать порядок из хаоса и выстраивать системы высшего энергетического уровня. Это подвело де Борегара к концепции космической души или infrapsychisme, сосуществующей с эйнштейновской блок-вселенной в качестве космического источника негэнтропии [65]. Однако сейчас в физике все еще доминирует идея «стрелы времени».

Несмотря на развитие этих физических идей, теория Чарльза Дарвина еще больше усилила западную склонность к линейному восприятию времени [66]. Дарвин настаивал, что все формы жизни на Земле возникли механически и исключительно благодаря счастливой случайности. Время поэтому стало полностью математическим феноменом, для отображения которого было достаточно одной линии. Хотя некоторые мыслители-виталисты и продолжали возражать против этой идеи, она все же заняла превалирующее положение в современной науке. В конце концов, неоспоримые и субъективные психологические изменения, которые переживает человек на протяжении своей жизни, тоже поддерживают идею линейного времени [67].

Были предприняты многочисленные попытки примирить циклическую и линейную модели времени. Например, точка зрения Блаженного Августина на время и вечность совмещает в себе обе позиции, также, как и китайская идея циклического времени трактует моральную эволюцию человека через исторический опыт, но в другой форме.

Изобразить такую комбинацию можно в виде спирали. Юнг, в частности, пытался исследовать такие «спиральные» процессы внутри Самости, Божественного образа в человеке [68]. Развитие образа Богочеловека, прослеживается в Книге Еноха, трудах Гностиков, и многих Западных алхимиков, где Самость сначала проявляет себя как божественная фигура Адама, а затем как низшая фигура земного Адама (после грехопадения) [69].

Если мы представим эту цепочку в виде спирали, то получим диаграмму, показанную выше (надо думать, что верхняя точка rotundum символизирует уровень сознания чуть выше, чем у первого Антропоса). Эта модель, как пишет Юнг [70], соответствует историческому развитию наших представлений о Боге. Нижняя, противоположная точка — это змей, приведший Адама к грехопадению. Все это также соотносится с «первоматерией» и основными идеями алхимии. Проработанное через призму четырех первоэлементов, оно становится Философским Камнем, еще одним символом Богочеловека. Философский Камень всегда считался «круглой вещью», rotundum, базовой структурой вселенной. Посередине расположены четыре центра и четыре времени, образующие верхнюю и нижнюю брачные четверицы, ассоциирующиеся также с четырьмя реками Рая и четырьмя элементами. Эти четверицы раскрывали структуру каждого центра.

Изначальный человек был подобен ребенку, зависимому от «пневматической» (духовной) сферы. Целостности этой сферы угрожал Сатана, темная сторона реальности, и собственные человеческие инстинкты (то есть его Тень). Христос уничтожил врата ада, однако не вернулся, как обещал. Идеи четверицы (quaternion) и Философского Камня вообще совпадают с зарождением естественных наук. Алхимические опыты открыли четыре агрегатные состояния вещества, четырехмерную модель времени-пространства, приведя в итоге к различным современным концепциям четырехмерного субатомного мира. Этот цикл завершает rotundum, архетипический образ вращения (выходящий за рамки статической четверичной модели), что опять же возвращает нас к пневматическому Антропосу.

Формулу Самости в виде уравнения можно представить так:

«А означает начальное состояние (в данном случае — Антропос), A₁ — конечное состояние, а В, С, D — промежуточные состояния. Графические изображения расщепления соответствующих состояний обозначим маленькими буквами a, b, с, d. Что касается структуры формулы, то нужно помнить о том факте, что речь идет о поступательном процессе преобразования одной и той же субстанции. Последняя (и фазы ее преобразования) всякий раз порождает себе подобное, то есть А порождает а, В — b; так же получаются b В, и с С. Предполагается также, что за а следует b и что формула должна читаться слева направо. Такие предпосылки законны для психологической формулы…

Все, что эта формула может наметить, есть более высокий уровень, достигаемый через процесс трансформации или соответственно интеграции. Такое „повышение уровня“, или продвижение вперед, или качественное изменение, заключается в четырехчастном и четырехкратном развертывании целостности, означающим не что иное, как ее осознанивание»[103] [71].

Юнг сравнивает этот спиральный процесс, происходящий в Самости, с самовосстановлением углеродного ядра в углеродно-азотном цикле, когда углеродное ядро захватывает четыре протона и снова их выпускает в виде альфа-частиц в итоге цикла для того, чтобы вернуться к исходной структуре [72].

Не следует думать, что такие отступления в физику излишни, ведь символическая схема демонстрирует нисхождение в материю, раскрывая идентичность внешнего и внутреннего. Психэ кардинально не отлична от материи, иначе как бы смогла она влиять на материю? Также и материя не чужда Психэ, иначе как бы смогла она созидать её? Психэ и материя существуют одномоментно и каждая включает в себя часть другой, обеспечивая возможность взаимодействия. Если исследования в этой области продвинутся достаточно далеко, мы сможем прийти к успешному соглашению между физическими и психологическими концепциями. Попытки, предпринимаемые нами сейчас, могут показаться чересчур смелыми, но я убеждена, что мы на верном пути. В математике, например, уже не раз было доказано, что ее предполагаемые, чисто логические конструкции, впоследствии всегда совпадали с ходом вещей. Точно также, как и синхронистичные события, указывает на глубокое родство и гармонию между всеми формами существования [73].

Эта символическая модель Юнга демонстрирует фундаментальную структуру физической и психической жизни. Довольно любопытно, кстати, что меланезийский институт брака, стремящийся продлить поток жизни путем брачного обмена между двумя кланами (одного матрилинейного, другого патрилинейного) также приводит в итоге к образованию двух типов спирали: закрытой спирали, то есть матрилинейного порядка, и прерванной спирали, означающей мужскую оплодотворяющую силу.

Не последнюю роль здесь также играет генетическое вещество в виде двойной спирали, открытое Уотсоном[104], Криком[105] и Уилкинсом[106]. Возможно, что эта модель является биологической аналогией архетипической идеи времени как спирали, примиряющей линейный и циклический аспекты времени.

Не только Платон ассоциировал время с числом. Для Аристотеля время также было разновидностью числа: «Время есть число движения, связанное с тем, что было ранее и будет позднее». Однако он имел в виду только обращающееся движение небосвода, поскольку оно вечно и универсально [74]. С другой стороны, для Аристотеля не существовало времени без изменений [75]: «Время есть род числа бесконечного движения», что отсылает нас к периодичности небесных событий. Точка зрения Аристотеля критиковалась, будучи определением лишь измеримого времени, но не времени как такового. Тем не менее, я думаю, что взаимосвязь между временем и числом намного глубже, чем кажется на первый взгляд. Если прав Александр Маршак (Alexander Marshack), одной из самых ранних игр первобытного человека было рисование на камнях и костях числовых меток как «указателей» на некие моменты времени [76]. Именно это и было, по мнению Маршака, началом нашей цивилизации, ведь такие отметки служили чем-то вроде календарных дат.

Отношения между временем и числом глубоко изучались и в Китае, однако с небольшими нюансами. Числа в количественном аспекте для китайцев особого интереса не представляли, число для них, как пишет Гране, являлось в большей степени символом, качественной эмблемой [77], которая, тем не менее, означает также постоянные отношения между вещами и событиями. Эти символы, выстроенные в иерархическом порядке, отражают базовые модели вселенной, позволяя увидеть «случайные, индивидуальные стороны космического единства как целого». Это — то, откуда исходит само время, потому что косвенные аспекты проявляются во временной последовательности. Они варьируются, будучи каждый качественным моментом времени [78]. Время в Китае было конкретным континуумом, наделенным качественными состояниями, способными проявлять себя одновременно в разных местах. Самая известная китайская гадательная книга И-Цзин вся построена на этих предпосылках. Время с этой точки зрения состоит из определенных фаз трансформации космического целого [79]. По словам философа Ванг Фу Чи (Wang Fu Ch’ih,1619–1692), все бытие есть космический континуум, лишенный чувственного проявления. Что же касается его постоянного движения, оно различает в себе некоторые образы или структуры, следующие друг за другом во времени, и которые возможно истолковать с помощью математических процедур. Поэтому все числа в Китае считались определяющими время и могли поведать нам что-то о качестве того или иного момента. Следовательно, время там никогда не было неким абстрактным параметром либо пустым обрамлением событий, но являлось качественным сочетанием событий, происходивших в определенный момент. Целостная вселенная, таким образом, имела временную ритмическую структуру, наиболее фундаментальным ритмом было взаимодействие Инь и Ян. Также и китайская музыка создавалась в соответствии с ритмическим рисунком вселенной. Важнейшей идеей, связанной с ритмом, было явление энантиодромии: когда линия либо символ в книге И-Цзин достигали полноты своей реализации, они переходили в собственную противоположность. Эта идея также была сформулирована в Греции Гераклитом, который назвал судьбу «мировым порядком (логосом), исходящим из энантиодромии, творящей все сущее» [80]. Юнг взял на вооружение этот термин, применив его в виде психологического закона: любое крайнее психологическое состояние стремится обернуться своей противоположностью: доброта во зло, счастье в несчастье, нарочитая духовность в охваченность инстинктами и т. д.

Тесная связь времени и ритма способствовала появлению маятника, впервые изобретенного Галилеем и доработанного затем Кристианом Гюйгенсом[107]. Простое ритмическое движение маятника все еще находит применение в музыке в качестве метронома, отмеряющего время. Электрическая энергия сравнительно недавно начала использоваться в часовом деле для продуцирования колебаний [81): переменный ток синхронизирован с вибрациями и устройство регулирует периоды этого потока. Сейчас же мы пошли еще дальше, используя пьезоэлектрический кварц или молекулы аммония для продуцирования максимально устойчивого темпа колебаний. Сжатие кварца вызывает перемещение части его электронов к одной из его сторон и, соответственно, в обратную сторону. Если кварц подсоединить затем к переменному току, импульсы электронов перейдут в механические колебания частотой несколько тысяч в секунду и при этом настолько устойчивые, что они смогут даже корректировать легкие несовпадения в самом потоке переменного тока [82]. Однако кварц стареет и сейчас его вытеснили молекулы аммония. Часы, устройство которых основано на движении атомов в таких молекулах, открыли технику микроволнового расширения путем стимуляции излучения (радиации). Ничто из этого не могло бы существовать, если бы не базовая ритмичность энергии, то есть материя. «Вся материя», писал Капра, «вовлечена в бесконечный космический танец» [83]. Все частицы «поют свою песнь, создавая ритмическое полотно энергии» [84], Современные физики открыли также, что «каждая субатомная частица не только участвует в этом энергетическом танце, она сама есть этот танец энергии, пульсирующий процесс творения и разрушения» [85].

Возвращаясь к макрофизике и к живым организмам, мы непременно приходим к тому же феномену. Все живые существа следуют определенным ритмам, получившим название биологических часов. Растения, также, как и животные, адаптируются не только к своему пространственному окружению, но и ко времени; к солнечному циклу, так называемому циркадному ритму (circadian rhythms), лунным циклам, морским приливам и даже солярному году. Некоторые виды активности, такие, как поиск пищи, не зависят от внешних стимулов типа восхода солнца, но диктуются внутренним ритмом самих существ, заставляя их как бы «планировать заранее» свои действия [86]. Растения тоже в каком-то смысле способны «запоминать время», например, некоторые из них начинают раскрывать свои бутоны за несколько часов до восхода, «словно зная о том, что солнце скоро взойдет; если же мы, допустим, искусственно поместим их в темноту, они все равно раскроются в положенное время» [87]. Есть вероятность, что физиологические часы у животных работают в виде колебаний некоего тактового генератора, регулирующего подчиненные ему физиологические процессы [88]. Периоды активности и отдыха, качественные изменения в метаболизме, температуре и другие процессы именно таким путем и регулируются. Эти ритмы также способны наследоваться и, вероятно, обладают эндогенной природой[108]. У одноклеточных животных и растений вообще весь организм завязан на ритме. Пониженные температуры (у растений на 5-10 градусов) соответственно замедляют и биологические часы.

Что же касается высокоорганизованных существ, то все еще дискутируется вопрос о том, в какой степени централизованы эти ритмы одним регулирующим органом либо они распределены по нескольким различным источникам [89]. Спорно пока и то и другое. У высших животных таким центральным регулятором выступает, скорее всего, мозг [90], где наличествует, по мнению Г. Шальтенбранда (G. Schaltenbrand), стандартизированная, ритмико-хронологическая организация, функционирующая как целое [91].

Базовая ритмическая структура нашей психической жизни не ограничивается только отношениями со временем. Как пишет Адольф Портманн (Adolf Portmann), общие поведенческие модели животных и растений также демонстрируют связь со временем: «Любая форма жизни предстает перед нами как Гештальт со своим специфическим разворачиванием во времени и пространстве» [92]. Например, год у жителей Фиджи и Самоа рассчитывается согласно жизненному циклу червя палоло (Eunice viridis). Каждый год этот червь сбрасывает часть своего тела, наполненную половыми продуктами, и оплодотворение происходит в открытом море, где утраченные части восстанавливаются. Этот ритм подчинен фазам Луны и в это же время, кстати, начинает цвести (Erytrina indica), местное растение. Некоторые виды морских ежей в Средиземном море, а также устрицы и гребешки в умеренных широтах тоже следуют похожим репродуктивным ритмам; перелеты птиц аналогично связаны с суточным циклом. Вообще, развитие животных это больше чем просто процесс, протекающий во времени; его можно понимать как сопротивление энтропии времени, заложенное в протоплазме каждого конкретного вида… подобно тому, как в хорошо спланированном фейерверке в одну активную часть заряда заложена следующая пассивная, также и в жизни многих видов насекомых мы находим на каждой стадии развития прообразы будущих органов, которые впоследствии развернутся в точно отрегулированный временной процесс [93].

Человек также обладает биологическими часами (которые частенько выходят из строя при дальних перелетах), хотя и доминирует здесь все же сознание [94].

Что касается эмоций как пограничного феномена между областями физиологии и психологии, то здесь ритм имеет первостепенное значение. В состоянии сильных эмоций мы всегда производим какие-то ритмические движения (постукиваем ногой, к примеру), не замечая, что наши мысли и слова тоже начинают повторяться будто в замкнутом кругу. Все это привело Юнга к заключению, что бессознательные комплексы могут иметь периодическую ритмическую природу; сейчас это также исследуется через призму повторяющихся образов в сновидениях [95].

Общечеловеческие комплексы, которые Юнг назвал архетипами, проявляются как физические и психические модели поведения и в прошлом считались богами или мифическими образами. Упомянутые выше астрологические системы на самом деле пытались выразить эту «игру архетипов», представленную в эоническом времени. Вполне вероятно, что подобная игра имеет место, однако сейчас мы еще слишком далеки от понимания этого. Взаимосвязь богов с моментами жизни и случаем, которую я буду рассматривать в следующих разделах, указывает на частично обусловленную, а частично и вневременную сущность архетипов.

Несравненно лучше психологами было изучено огромное разнообразие субъективных понятий времени. Так, например, молодые люди живут в основном ожиданиями будущего, тогда как взгляд пожилых обращен к ушедшему прошлому. Старея, люди начинают ощущать, что время бежит «быстрее», возможно, из-за того, что сами начинают двигаться медленнее [96]. «Субъективные» временные различия могут базироваться на физиологических факторах (к примеру, температуре), показывающих, как вмешивается скорость нашего усвоения чувственной информации в расчет времени. Гашиш, опиум, мескалин и другие наркотики также значительно расширяют субъективное восприятие времени [97].

Субъективное время разнится не только между отдельными индивидумами, но также и между различными социальными, этническими и психологическими группами. Адаптация ко времени, по моему опыту, дается труднее интуитивным людям, тогда как чувственно воспринимающие натуры способны так крепко «застревать» в конкретном моменте, что часто бывают неспособны предвидеть будущие перемены. Поскольку время связано с нашим общим «ритмом жизни», проблемы адаптации к нему бывают причиной общих неврозов или даже психозов. Некоторые люди, например, живут «быстрее, чем могут себе позволить», чтобы не начинать отставать в собственном внутреннем развитии. Они начинают чувствовать, что время их «подгоняет».

Если правда, что время имеет тесную связь с ритмом Самости (осознанно-бессознательным психическим целым), тогда становится очевидно, что любое невротические отклонение от ритма Самости повлечет за собой и нарушение восприятия времени.

Кроме биологических ритмов, мнемические процессы тоже играют большую роль в субъективном переживании времени, хотя их комплексная структура до сих пор полностью не изучена. Многие ученые думают, что «мозг или память хранят полностью весь поток сознания, все, что было психически зафиксировано (в том числе и подсознательное знание), хотя позднее большую часть всей этой информации специально вспомнить мы не в состоянии» [98]. Нам часто бывают доступны лишь «обобщения и выводы», то есть многие воспоминания становятся частью более-менее обширной системы, названной Бартлеттом (Bartlett) «схематой» [99], а Сюзанна Лангер[109] — «символической трансформацией человеческого опыта» [100]. С точки зрения юнгианской психологии, эта организация обеспечивается архетипами, врожденными психофизическими упорядочивающими принципами. Какую бы роль в этом ни играла память, разум, по словам Уитроу (Whitrow), «определенно обусловлен временем, что проявляется в нашем сознании как „вереница мыслей“» [101]. Здесь мы снова возвращаемся к первобытному понятию о времени как качественном и количественном потоке происходящих одномоментно внутренних и внешних событий. В своем Эксперименте со временем Дж. У. Данн (J.W. Dunne) попытался сформулировать модель многомерного времени, отражающего психические состояния и соответствующие им «времена». Такая модель не стала, конечно, общепринятой, однако я считаю, что в главном Данн оказался прав, а именно, рассматривая время как многомерный феномен, характеризуемый одновременностью различных психологических состояний.

Причинность существовала в той или иной форме у всех цивилизаций. В дальневосточных религиях, в частности, она была выражена в идее кармы. Через всю бесконечную цепочку перерождений индивида его сопровождала определенная идентичность, определяемая как карма: «Если мы видим тождественность существ в тех или иных ситуациях во времени, то это происходит благодаря причинной цепи, что соединяет их» [102].

То, что в западном понимании является каузальностью, зародилось в Греции в образах Ананке (Неизбежности), Дике (Справедливости), Геймармене (Отдельной Судьбы) и Немезиды (Воздаяния) — богинь, которых боялись и почитали. Богини эти ответствовали за баланс противоположностей во вселенной: «Источник всех вещей в том, где начинается и их разрушение… согласно закону Неизбежности, ибо воздают они друг другу за несправедливость, как это установлено Временем», сказал Анаксимандр [103]. Гераклит также подчеркнул, что «все возникает из неизбежности и борьбы» [104]. Позднее, в философии стоиков Ананке или Геймармене стала управляющим мировым принципом, которому подчинялись даже боги. Согласно орфикам, Хронос (Время) составлял пару Ананке, держа всю вселенную в мощных оковах и опоясывая ее в форме змея [105]. Само слово necessity происходит от латинских necto («Я связываю») и nexus («предел», «ограничение»). Эта безжалостная богиня символизировала также тиски смерти, нашу судьбу (destine тоже означает «Я связываю»). Ананке прядет нить нашей жизни и перерезает ее, когда приходит назначенный час.

С приходом христианства идея неизбежности не исчезла, но оказалась спроецированной на законы природы, установленные Богом (который также сам периодически вмешивался в них, совершая различные чудеса). Только с развитием идей Рене Декарта (1596–1650) принцип детерминизма в форме общих законов природы стал абсолютным, исключая любую возможность творческого божественного вмешательства. Мы начали утверждать, что все, что творит Бог, мы можем понять, а то, чего мы понять не можем, того Бог и не способен создать. «Он может действовать и иначе, однако не хочет этого, поэтому божественные действия полностью совпадают с принципом причинности» [106]. Почти то же самое относится и к Ньютону. По его мнению, Бог изначально создал материальные частицы, силы, действующие между ними, и фундаментальные законы движения, и с того момента все бытие начало свой ход, будто машина, подчиняющаяся неизменным и непреложным законам [107]. Эта идея была еще большим расширением концепции Бога в целом и поэтому в эпоху материализма вселенная приобрела вид огромных механических часов, бессмысленно тикающих в вечности.

Вера в абсолютную непогрешимость закона причинности продолжалась вплоть до открытий в квантовой физике, где изучение элементарных частиц было необходимо для замены концепции математической вероятности. Некоторые прогнозы касались уже поведения не отдельных частиц, а огромных сгустков этих частиц. Тем не менее, это отражало наше непонимание физической ситуации, также, как и использование закона вероятности страховыми компаниями. Капра сформулировал это следующим образом: «В квантовой теории мы пришли к пониманию вероятности как фундаментальной особенности атомной реальности…. Субатомные частицы не существуют с определенностью в объективных местах, но демонстрируют, скорее, „тенденции к существованию“, и атомные события не случаются в строго определенное время и определенным способом, опять же демонстрируя лишь „тенденцию к проявлению“» [108]. Таким образом, мы имеем здесь своего рода уверенность в неопределенности [109]. Эйнштейн первым не смог принять это, адресовав Нильсу Бору свою знаменитую фразу: «Бог не играет в кости».

Квантовая физика пришла к еще одному любопытному открытию, которое непосредственно касается проблемы времени, а именно симметрии направлений времени. В приведенной выше диаграмме времени-пространства мы можем наблюдать, как происходит распыление электронов-протонов (электрон изображен в виде восходящей линии, а протон — пунктирной линией) либо распылением позитрона-фотона (в виде нисходящей линии). «Формальная математическая теория полей настаивает, что интерпретировать эти линии можно только двумя способами; либо как позитроны, движущиеся вперед во времени, либо как электроны, движущиеся назад во времени» [110]. Эту особенность субатомных частиц также можно изобразить в виде еще одной диаграммы: электрона (как сплошной линии) и фотона (пунктирной), приближающихся друг к другу. В точке А фотон создает пару электрон-позитрон, электрон движется направо, позитрон — налево. В точке В позитрон сталкивается с первичным электроном, уничтожая друг друга и создавая фотон, уходящий налево. «Мы можем», тем не менее, «также истолковать процесс как взаимодействие двух фотонов с одним электроном, движущихся вперед во времени, затем назад и снова вперед» [111]. Следовательно, мы можем трактовать процесс как четырехмерную модель взаимосвязанных событий, не имеющей, однако, определенного направления во времени [112].

Несмотря на это, «стрела времени» и закон причинности все еще верны для многих областей. Для того, чтобы отыскать некую общую основу для описания фотонов и нейтронов (самых базовых форм частиц) нужно воспользоваться так называемой S-матрицей, впервые предложенной Вернером Гейзенбергом [113]. Окружность в центре означает область, где происходят сложные одиночные процессы. А и В — две частицы (любого вида), подвергающиеся столкновениям и затем возникающие как С и D, две различные частицы [114]. Теория 5-матрицы обходит проблему точного указания на положение отдельных частиц.

Использование S-матрицы включает в себя некоторые базовые принципы [115]. Первый из них — то, что возможные реакции должны быть независимы от положения устройства во времени и пространстве, а также от положения наблюдателя. Второе предполагает, что результат одиночной реакции можно предсказать только с долей допущения. Третий принцип связан с каузальностью: он утверждает, что энергия и импульс передаются в пространстве только частицами; это происходит так, что частицы могут быть созданы в результате одной реакции и уничтожены в результате другой только, если последняя реакция происходит после предшествующей [116]. Есть также и четвертый фактор (Капра вводит его в третий): он касается величин, при которых становится возможным создание новых частиц (хотя это и невозможно предсказать). При этих величинах математическая структура S-матрицы резко меняется: она сталкивается с тем, что в математике называется «сингулярностью». Факт состоит в том, что, хотя S-матрица выстраивает сингулярности в причинной последовательности, само расположение сингулярностей ею не определяется.

Логической оппозицией идеи причинности (и ее исторически древней формы Неизбежности) является случай (chance). Последний относит нас к ранним религиозным идеям и жизненным моделям поведения. Как продемонстрировал Герман Узенер[110], римляне и греки имели в своем пантеоне множество божеств, олицетворяющих время, в том смысле, что определенный бог отвечал за определенный момент времени [117]. Существовал отдельный бог момента, когда лошади в панике разбегаются, боги подходящего времени для выпалывания сорняков, забора меда из ульев и так далее. Гермес, кстати, помимо всех прочих обязанностей, символизировал момент внезапной тишины на общественном собрании. Один из богов, Кайрос, иконографически очень схожий с Гермесом, был особенно важен: он персонифицировал удачное стечение обстоятельств, благоприятное для действия; Кайроса в таких случаях нужно было «ловить за волосы», иначе убежит. Другим «счастливым» божеством была Ника (Победа), символизировавшая тот момент, когда чаша весов склонялась на сторону того или иного участника военных действий либо спортивного соревнования. Ника была дочерью Стикса, реки подземного мира, тесно связанной с Океаносом, богом реки времени. Еще одной богиней времени была Фортуна: ее обычно изображали с символом времени — колесом.

Величайшими из донаучных попыток изучения божественного смысла каждого момента были упоминавшиеся ранее астрологические системы. У каждого дня, месяца, года и зона был свой собственный «бог» или божественный символ, придававший человеку, его жизни и действиям определенный сакральный смысл. Божества времени в астрологии уже не были просто богами случая, так как на небосводе они располагались в строгом временном порядке, в упорядоченной игре архетипов, по тем законам, которые нам неведомы.

Эти боги, конечно, не принадлежали собственно небесам: они лишь были спроецированы туда человеком. Вернее, будет сказать, что они все были связаны со временем. Это становится очевидным в том, что у китайцев, ацтеков, майя и в западной астрологической традиции существовали земные числовые оракулы, аналогичные астрологическим. Один из таких оракулов, И-Цзин, стал наиболее известным: он позволяет истолковать смысл определенного момента, подсчитывая случайно выпавшую комбинацию 49 стеблей тысячелистника. Оставшиеся составляют 4 типа линий: два мужских и два женских. Шесть таких линий (2 триграммы или Куа) и заключают в себе ответ. Есть также 64 двойные триграммы, символически изображающие основные жизненные ситуации внутри Дао. Западная геомантия очень напоминает эту технику: ее символы четырех линий с двумя или одной точкой составляются путем парного подсчета случайно положенных камешков, В то время как И-Цзин отражала глубоко проработанную философию, западная геомантия в основном осталась лишь как образчик примитивных гадательных техник. Впрочем, в Западной Африке геомантия гармонично сплелась с местными религиозными обычаями [118]. Эффективность ее основана на работе с одним из божеств, Фа, не имеющим общепринятого культа, но обращающегося «лично к человеку». Это бог истины, раскрывающий человеку все тайны только лишь после смерти; Фа не является божеством природы, он символизирует божественную заботу о творении. Он — «Повелитель Жизни» и «отверстие, взывающее к нам из потустороннего». Посредством геомантии он общается с лекарями и шаманами, обретающими глубинное понимание любой ситуации.

С математической точки зрения все эти гадательные методики формируют дополнительную оппозицию вычислению вероятности. Последнее становится более точным в большинстве случаев: ответ — это не «да» или «нет», а некая дробь между 0 и 1 (соответственно, «да» и «нет»). Случай предполагается, но исключается в максимально возможной степени. С другой стороны, гадательные оракулы вроде И-Цзин и геомантических техник работают с натуральными числами, их ответ базируется на абсолютном числовом результате. В центре внимания становится случай, средние величины и повторения отклоняются [119].

Изучая И-Цзин много лет, Юнг был вдохновлен этим текстом на создание нового принципа, дополняющего западную идею причинности: этот новый принцип он назвал синхронистичностью. В своем предисловии к И-Цзин он пишет:

«Китайское мировоззрение, на мой взгляд, представляется исключительно озабоченным случайным аспектом событий. То, что мы называем совпадением, является основным интересом этого причудливого мировоззрения, и то, чему мы поклоняемся как причинности, для них особого значения не имеет. Мы должны признать, что следует сказать кое-что об огромной важности такого явления, как случай. Бесчисленные человеческие попытки направлены были на борьбу с неудобством и даже опасностью случая, хотя теоретические выкладки касаемо причины и следствия выглядят часто просто жалкими по сравнению с практическим исходом случая. Хорошо, конечно, сказать, что кристалл кварца — это шестиугольная призма, но это утверждение истинно лишь в той степени, в какой мы можем представить себе такой идеальный кристалл. Однако в природе мы не найдем абсолютно похожих друг на друга кристаллов, хотя они все будут шестиугольной формы. Их естественная форма будет более по душе китайскому мудрецу, чем идеальная. Путаница природных законов, создающих эмпирическую реальность, имеет для него большее значение, чем рациональное объяснение событий, Манера, в которой И-Цзин оценивает реальность, в каком-то смысле даже противоречит нашим причинно-следственным методикам. Момент непосредственного наблюдения кажется древнему китайцу случайным озарением, нежели четко достигнутым результатом причинно-следственной цепочки. Сущность момента для него является сочетанием случайных событий в момент наблюдения… также и синхронистичность рассматривает совпадение событий во времени и пространстве как нечто большее, чем простой случай, а именно как своеобразную взаимозависимость объективных событий, как между собой, так и с психическим состоянием наблюдателя.

Сознание древних китайцев рассматривало космос очень сходно с позицией современных физиков, не отрицающих, что их модель мира — это, в сущности, психофизическая структура. Микрофизические события также учитывают наблюдателя, как и реальность, лежащая за И-Цзин, учитывает субъективное психическое состояние во всеобщности уникального момента. Также как каузальность описывает последовательность событий, также и синхронистичность работает с совпадением происшествий. Каузальная точка зрения повествует нам трагическую историю о том, как появляется D, произошедшая от С, существовавшей до D, да и С предшествовало что-то и так до бесконечности. Позиция же синхронистичности пытается нарисовать равнозначную картину произошедшего. Как получилось, что А, B, С и D появились в одном месте и в одно время? А произошло это потому, что физические события А и В обладают тем же качеством, что и психические события С и D, и все они представляют в данной ситуации одно и то же. Следовательно, ситуация уже выглядит вполне понятной»[111] [120].

Помимо работы с И-Цзин, Юнг часто замечал, что в сновидениях его пациентов проявляются символы, странным образом совпадающие с внешними событиями. Если мы посмотрим на последние как на символы, то поймем, что они несут в себе точно такой же смысл, как и сны [121]. Такое часто происходит, когда в бессознательном пациента активируются архетипы, провоцируя высокое эмоциональное напряжение, и в такие моменты духовное и материальное более не кажутся отдельными реальностями, объединяя себя в синхронистичной ситуации [122]. В этих случаях физическое и психическое представляются двумя сторонами одной реальности.

Эту общую реальность Юнг назвал unus mundus (единый мир) [123]. По мысли Юнга, синхронистичные события представляют собой внезапно и нерегулярно возникающие парапсихологические феномены. Но следует также рассматривать их как частные случаи общего принципа, названного Юнгом акаузальной упорядоченностью [124]. Это означает, что определенные природные факторы упорядочены безо всякой видимой причины этого. Применительно к материи можно вспомнить такие явления, как время радиоактивного распада или скорость света, которая равняется 186 000 миль в секунду и ни милей больше или меньше[112]. В сфере ума или Психэ акаузальные упорядоченности проявляется например, как тот факт, что число 6 является совершенным числом, сложение чисел 1+2+3, и их умножение, 1×2×3, в результате дают 6. Мы мысленно вынуждены принять это как истину, не имея возможности обосновать почему число 6, выступает в данном качестве. Именно этот акаузальный порядок лежит за описанными выше гадательными техниками. В противоположность им, синхронистичные события формируют частные случаи, при которых наблюдателю нужно отыскать третий, соединяющий, элемент, то есть смысловое звено между внутренними и внешними действиями. Их упорядоченность «отличается от свойств натуральных чисел или прерываний в физике тем, что последние исходят из вечности и происходят регулярно, тогда как синхронистичные события — это акты творения во времени» [125]. В этом смысле случай «отчасти может рассматриваться как универсальный фактор, существующий в вечности и частично как сумма бесчисленных индивидуальных актов творения во времени» [126].

Эти акты творения, однако, не происходят полностью за рамками доступных средств предсказания, но, напротив, имеют место внутри определенных полей вероятности акаузальной упорядоченности [127]. Именно эти области психофизических вероятностей пытаются исследовать методы предсказания посредством числовых процедур.

С того момента, когда Юнг опубликовал результаты своих исследований, некоторые открытия в ядерной физике подошли вплотную к тем же проблемам. В упоминавшейся выше теории S-матрицы считается, что внутри причинной и предсказуемой цепи событий происходят акты создания новых частиц, которые предсказать невозможно. Эти частицы получили название «сингулярностей». Есть разница между наблюдением смысловых синхронистичных событий и физических «сингулярностей», в которых мы не можем уловить никакого психологического смысла. Юнг предложил относиться к синхронистичным событиям, установить смысл которых наблюдателю не удается, как к «эквивалентным» [128]. Это, в свою очередь, совпадает с исследованиями Л.Л. Уайта (L.L. Whyte) [129], согласно которым в природе «любая незавершенная модель стремится стать завершенной». Математическая символика моделей демонстрирует тенденцию и движение к завершенности, что верно не только для кристаллических форм, но и для микрофизических моделей. Все незавершенные структуры неустойчивы, стремясь либо к завершенности либо к распаду [130]. Поэтому Уайт определяет жизнь как распространение моделей путем пульсации [131]. Можно в данном случае истолковать «распространение» как базирующееся на «аналогии», однако только человеческий разум видит в этом смысл и может сознательно переживать единство материи и души.

Современные физики независимо пришли к такому же заключению о базовом единстве космоса, одновременно утверждая, что все видимые предметы являются лишь нашими психическими конструкциями. В этом «едином мире», по мнению Фритьофа Капры, «каждая частица включает в себя все другие частицы» [132] и в то же время все они взаимодействуют друг с другом, излучая виртуальные частицы [133]. Частицы — это не изолированные крупицы вещества, но возможные модели, взаимосвязанные в единой космической сети [134], разнообразные составляющие одного целого [135].

Чем отличается эта физическая картина «единого мира» от юнговского unus mundus, так это тем, что последний включает в себя также психическую реальность, вернее, то, что превосходит и Психэ (разум) и материю. Конечная сущность обеих реальностей трансцендентна и сознательно достигнуть ее невозможно [136]. Синхронистичные события это «сингулярности», в которых такое единение материи и Психэ, unus mundus, спорадически себя манифестирует. Число также связано с обеими областями, будучи аспектом энергетического проявления и обоснованием нашего разума. Число, согласно Юнгу, является базовой формой архетипа и основой логических рассуждений [137], «как количеством, так и смыслом».

Но где же место времени в этой картине? Давайте ненадолго вернемся к двум китайским мандалам: «Порядку Первых Небес» и «Последним Небесам». Китайский шаман изобразил их эквиваленты, числовые модели Хо-Ту и До-Шу, на двух дощечках, соответственно, круглой и квадратной, воткнув колышек в центре обеих, чтобы они могли крутиться относительно друг друга. Там, где они останавливались, он мог «прочесть» символический смысл ситуации во времени. Взаимодействие дощечек обычно трактовалось как сакральный брак Неба и Земли, сочетающихся вместе в вечном порядке космоса в данный конкретный момент и обозначая «поля вероятности», в пределах которых и происходят синхронистичные события [138]. «Первые Небеса» соотносятся с акаузальной упорядоченностью: они лежат вне времени. «Последние Небеса» символизируют конец времен. Время, в данном случае, это «поле», сообщающее всем вещам определенное качество, выступая посредником между возможным и действительным событием. Человек, приводящий дощечки в движение, находится посредине этих реальностей. Здесь случай начинает игру и вводит законы, управляющие ей, хотя человек такая же часть единой реальности. Китайцы считали отношение мудреца к космосу ритуальной игрой. «Свобода и достоинство мудрого базировались на ритуалах, понимаемых простым и глубоким сердцем…. Это позволяло обрести знание, ясность ума и освобождение от всех привязанностей. Ритуалы эти требовали искренности, игра — точных правил, или, по крайней мере, подобия этих правил» [139]. Это означало, что правила не были непреложными законами и оставляли пространство для импровизации.

Интересно, что нобелевский лауреат Манфред Эйген[113] недавно также предпринял попытку истолковать эволюцию и биологические процессы, сравнивая их с числовыми играми [140]. Хотя, конечно, он не верил в смысл случая, а только лишь в «слепую случайность». Это понятие «слепой случайности» осталось пережитком эпохи детерминистского взгляда на мир и «слепая» она лишь потому, что слепы мы сами, чтобы распознать ее смысл.

Мы уже видели, что понятие времени почти всегда включает в себя несколько пар оппозиций, а иногда даже триад. В Китае, например, мы наблюдали и циклическое время и вневременной порядок и линейное историческое время. Брахман в Индии также воплощает и время и не-время. Майя изображали время, кин (kin), как образ, содержащий статический элемент — цветок и движущийся элемент — солнечные лучи. Ацтеки знали циклическое время наряду с линейным историческим временем пяти солнц-эпох. Система Платона описывала вневременной мир идей, циклическое эоническое время, и бренный обусловленный мир времени обычного. У древних персов существовали две фигуры Зерванов: Бесконечное Время и Время Долгого Царствования (эоническое время). В своем замечательном исследовании различных (философских воззрений на природу времени Дж. Уитроу[114] (G.J. Whitrow) утверждает, что большинство концепций стремится время как таковое вообще устранить, а другие, напротив, рассматривают его как объективно существующий фактор. Время в данном случае воспринимается также как жизнь и смерть, добро и зло. Основываясь на этих и других фактах, Дж. Т. Фрэзер (J.T. Fraser) попытался определить время как конфликт, я же склонна применять ко времени определение Бога, данное Николаем Кузанским, то есть как сочетание оппозиций, coincidentia oppositorum.

Давайте теперь ненадолго вернемся к самой острой из оппозиций: противопоставлению времени и не-времени. Восточными мудрецами, такими, например, как индийские йоги, были предприняты попытки, возможно, величайшие в истории, превзойти время. Собираясь выйти за пределы времени, йог не будет делать этого каким-то внезапным скачком или прыжком во времени: путем дыхательных упражнений он сначала преодолеет влияние обычного времени, уничтожая также все кармическое наследие. После этого он начнет дышать согласно единому космическому ритму [141]. Вдох соотносится с движением солнца, а выдох — с движением луны: «Йог живет в космическом времени, продолжая, тем не менее, жить и в обычном, нашем времени». В дальнейшем он соединит два этих ритма, растворяя и объединяя все противоположности. Он разрушит оболочку микрокосма и покинет обусловленную реальность, существующую лишь во времени. То состояние бытия, к которому йог стремится, есть одновременно и время и вечность, а то, что имеем мы на самом деле, это только ошибочное предположение, что за пределами обычного времени нет ничего.

Очень схожие идеи мы находим в даосском мистицизме и буддизме. В Ланкаватара Сутре (Lankavatara Sutra)[115], к примеру, читаем:

«Почему все вещи не приходят и не уходят? Потому, что, хотя они все и наделены подобиями индивидуальности и всеобщности, эти подобия меняются, не уходя и не возникая… Почему постоянны все вещи? Потому, что, хотя они и имеют формы… на самом деле лишены они всяких форм, не рождаются и не умирают [142].

Бытие и небытие — меж этими пределами мечется наш разум; с исчезновением их и разум наш прекращает свою работу. Когда достигнут объективный мир, небытия больше нет и существует лишь абсолютная реальность, доступная взгляду мудрого» [143].

Древние Трактаты Сенг-Чао (Treatises of Seng-Chao) разъясняют эту буддийскую идею касаемо времени еще подробнее[116] [144]:

«Когда [Сутры] говорят, что [вещи] уходят, сказано это с одной оговоркой. Ибо желают они противоречить человеческой вере в постоянство. Когда они говорят, что вещи утеряны, сказано это также с оговоркой, чтобы выразить осуждение тому, что понимают люди под „утерянным“. Слова их могут быть противоречивы, но это не есть их цель, ибо сказано мудрыми: „Постоянство“ не означает остаться (пока движется Колесо Времени или Карма]; „непостоянство“ не означает „пройти“ [Колесо]…. Люди, напрасно ищущие события прошлого в наши дни заключают, что все непостоянно; я же, напрасно ищущий события наших дней в прошлом, знаю, что вещи постоянны…. [Поэтому] Будда подобен Пустоте, не приходящий и не уходящий. Он проявляет себя в надлежащий момент, но не имеет места своего [среди живущих]» [145].

Как некто одновременно может существовать и в вечности и во времени, прекрасно иллюстрирует история смерти великого дзен-учителя Ма (Master Ма). В возрасте восьмидесяти лет он однажды тяжело заболел и буквально за сутки до его кончины пришел к нему настоятель его монастыря и спросил: «О почтенный учитель, как вы чувствуете себя в эти последние дни?». Ма ответил ему: «Будда с ликом солнечным, Будда с ликом лунным». Вильгельм Гундерт (Wilhelm Gundert) объясняет, что это отсылка к отрывку из так называемой Третьей Сутры Имени Будды (Third Sutra of the Name of Buddha), где говорится в церемонии двенадцатого месяца года: «И увидел я там Будду с лунным ликом. Срок жизни этого Будды с лунным ликом один день и одна ночь. За уходящим Буддой с лунным ликом снова увидел я Будду с ликом солнечным. Срок жизни этого Будды полных тысяча восемьсот лет. Следует, таким образом, расценивать слова Мастера Ма как отсылку к этим двум гетерогенным системам — одной бесконечной, другой — ограниченной пространством и временем. Но они обе называются „Буддами“, будучи лишь разными гранями Единого Целого» [146]. Спустя один день и одну ночь Ма умер. Смертная его часть (лунный образ) ненадолго пережила его, но другая, архетипическая часть, существовала гораздо дольше, скрывая за собой вечное и неизменное ядро; об этом Ма не сказал, потому что человек неспособен выразить это.

В каком-то смысле — я упоминала об этом в начале работы — прояснить проблему времени и не-времени поможет вот такая диаграмма.

Можно сравнить время с вращающимся колесом: наше обычное время, которое осознает эго, будет в данном случае внешним кругом, движущимся быстрее остальных. Следующий ближе к центру круг — это эоническое время, постепенно замедляющееся по мере приближения к центру; идею эонического времени отражают платоновский Год и ацтекская концепция солнц-эпох времени, что длится бесконечно дольше обычного. Следующий, меньший круг представляет illud tempus Мирчи Элиаде, находящееся буквально на грани между временем и не-временем, и является «экстратемпоральным моментом творения». Стоит оно между невыразимостью вечности и истоками эонического времени, последнее же — колоссально медленное движение архетипов. В центре всего находится дыра, пустота, лишенная движения ось колеса, остающаяся неизменной за пределами времени. Это и есть Дао, лежащее за гранью ритмов Инь и Ян.

Оно абсолютно пусто и безмолвно:

В западной мистике тоже был известен этот момент выхода за грань времени и соединения с трансцендентным Богом. Мейстер Экхарт[117], один из глубочайших мистиков, в частности, писал: «Апостол Павел сказал: „На исходе времен Бог послал Сына Своего…“ Этот исход дня есть то время, когда истекает день… Определенно, рождение это случилось, когда времени не было, ибо ничто так не препятствует рождению, как время и творение.

Очевидно, что время не влияет ни на Бога, ни на душу человеческую. Если же затронет время душу, она не будет более душой. Если Бог будет затронут временем, перестанет он быть Богом. Отсюда истинно, что если время затронет душу, то не сможет родиться в ней Бог. Душа, постигшая Бога в себе, должна выйти за пределы времен и само время должно убежать ее [149].

Предположим, что некто имеет мудрость и силу подвести итог всему сделанному за все время шести тысяч лет, включая все, что будет до конца времен — это и будет исходом времени. Душа в этом моменте вечности через Бога в себе постигнет все сущее новым и чистым взором» [150].

Но от вневременного Бога исходят «лучи славы», творящие вечное и преходящее настоящее — следовательно, Бог одновременно есть и покой и постоянное движение.

1. Cf. J.T. Fraser (ed), The Voices of Time (New York: Braziller, 1966), and J. T. Fraser and N. Lawrence (eds.), The Study of Time: Proceedings of the First (Second, Third) Conference of the International Society for the Study of Time, 3 vol. s. (Heidelberg & New York, 1972, 1975, 1979). Cf. also J.T. Fraser (ed.). Of Time, Passion and Knowledge (New York: Braziller, 1975); G.J. Whitrow, The Natural Philosophy of Time (London & Edinburgh, 1961); J. B. Priestley in Man and Time (London: Aldus, 1964); F. Le Lionnais, «Le Temps», Serie Science no. 2 de l’Encyclopedie essentielle (Paris, 1959).

2. Cf. B.L. Whorf, Sprache, Denken, Wirklichkeit (Hamburg, 1963), p. 80.

3. Cf. Jean Piaget, Le Développement de la notion du temps chez l’enfant (Paris, 1964).

4. Cf. R.B. Onians, The Origins of European Thought (Cambridge, 1954), p. 206.

5. Ibid., p. 248.

6. Ibid., p. 249.

7. Cf. S.G.F. Brandon, History, Time and Deity (Manchester, 1965), and «The Deification of Time», in The Study of Time I. p. 376.

8. Cf. C.A. Campbell, Mithraic Iconography (New York, 1968).

9. K. Preisendanz, Papyri graecae magicae (Stuttgart: Teubner, 1973), vol. 1, p. 111.

10. Ibid, p. 93.

11. Cf. C. de Wit, Le Role et le sens du lion dans l’Egypte ancienne (Leiden, 1951), p 72; Marie-Louise von Franz, Number and Time (Evanston, 111., 1974), pp. 92ff.

12. Cf. Brandon, «The Deification of Time», in The Study of Time I, p. 372.

13. Cf. H. Bonnet, Reallexikon der ägyptischen Religionsgesch¡elite (Berlin, 1952), pp. 682, 25711, 833-34.

14. The Bhagavad Gita trans. A. W. Ryder (Chicago: University of Chicago Press, 1929), chap. 11.

15. Cf. Heinrich Zimmer, Myths and Symbols in Indian Art and Civilization (New York, 1962), pp. 148-51.

16. W. Müller, Indianische Welterfahrung (Stuttgart, 1976).

17. Cf. Richard Wilhelm, The I Ching or Book of Changes, trans. Cary F. Baynes (London, 1968), vol. 1, p. 307.

18. Ibid., pp 324, 367.

19. M. Granet, La Pensee chinoise (Paris, 1963), p. 79.

20. Ibid.

21. Cf. Joseph Needham, Time and Eastern Man, The Henry Myers Lecture (London, 1964); J. Needham and Wang Ling, Science and Civilization in China, 1 vols. (Cambridge, 1954–1959).

22. Cf. S.G. Morley, An Introduction to the Study of Mayan Hieroglyphs (Washington, D.C., 1915), p. 72. For the picture, see J.E.S. Thompson, Maya Hieroglyph Writing (Washington, D.C, 1950), pp. 142ff.

23. Cf. W. Krickeberg, et al., Pre-Columbian American Religions (London, 1968), p. 65.

24. M. Leon-Portilla, Aztec Thought and Culture (Norman, Okla., 1963; 2nd ed, 1970), p. 73.

25 Cf. G Quispel, «Time and History in Patristic Literature», in Man and Time, p. 89.

26. Ibid., pp. 99-104.

27. Cf. LeLionnais, «Le Temps», p. 22.

28. Cf. Fritjof Capra, The Tao of Physics: An Exploration of the Parallels between Modern Physics and Eastern Mysticism (Berkeley, 1975), p. 105 and elsewhere.

29. Ibid., pp. 98, 172ff.

30. Подробнее, см. Capra, The Tao of Physics, pp. 173ff.

31. Ibid., p. 77.

32. C.G. Jung, Memories, Dreams, Reflections (New York & London, 1961, 1962, 1963), pp. 325.

33. Capra, The Tao of Physics, p. 169.

34. Macrobius, Saturnalia 1, 22, pp. 6–8.

35. Cf. Mircea Eliade, The Myth of the Eternal Return (London, 1949); Patanjali et le yoga (Paris, 1962); «Time and Eternity in Indian Thought», in Man and Time, pp. 177ff.

36. Kausitaki Upanishad, IV, 2, цит. в Man and Time, p. 187, and in Eliade, The Myth of the Eternal Return, p. 113.

37. Eliade, The Myth of the Eternal Return, p. 113.

38. Ibid, p. 105.

39. Ibid., p. 59.

40. Ibid., р. 129.

41. Wilhelm, I Ching, vol. 1, p. 287.

42. Подробнее, см. Granet, La Pensee chinoise.

43. Cf. L. de Saussure, Les Origines de l’astrologie chinoise (Paris: Maison Neuve, 1930), and Origine babylonienne de l’astronmie chinoise, Archives de Sciences Physiques et Naturelles, 5th series, 198, 5 (1923); Needham and Wang, Science and Civilization, III and elsewhere.

44. Cf. Leon-Portilla, Aztec Thought and Culture, pp. 37–39.

45. Needham and Wang, Science and Civilization, p. 4.

46. Cf. F. Cumont, Astrology and Religion among the Greeks and Romans (New York, 1912), pp. 30ff.

47. Ibid., p. 28.

48. Timaeus. See F.M. Cornford, Plato’s Cosmology (London, 1948), pp. 97-100.

49. Cf. G. Bohme, Zelt und Zahl: Studien zur Zeittheorie bei Platon, Aristoteles, Leibnitz und Kant (Frankfurt, 1974).

50. D.W. Dauer, «Nietzsche and the Concept of Time» in Fraser and Lawrence (eds.) The Study of Time ¡1, p. 91.

51. Cf. D.J. De Solia Price, «Automata and the Origins of Mechanism and Mechanistic Philosophy», Technology and Culture 5 (1964). Quoted in D.J. De Solla Price, «Clockwork before the Clock and Timekeepers before Timekeeping», in Fraser and Lawrence (eds.), The Study of Time II. Quoted in C. Haber, «The Darwinian Revolution in the Concept of Time», in Fraser and Lawrence (eds.), The Study of Time 1, p. 388.

52 Cf. LeLionnais, «Le Temps», p 13.

53. Ibid., pp. 14, 19.

54. De Solla Price, «Clockwork before the Clock», p. 370.

55. LeLionnais, «Le Temps». p. 26.

56. Needham, Time and Eastern Man, pp. 52–53.

57. Cl. Haber, «The Darwinian Revolution», pp. 385ff.

58. Cf. Eliade, The Myth of the Eternal Return, pp. 143-44.

59. Wisdom 11.21. Cf. von Franz, Number and Time, pp. 171-73.

60. Cf. D. Mahnke, Unendliche Sphäre und Allmittelpunkt (Stutgart, 1939, 1966).

61. Cf. G. Da Fieri, Tractatus super quattour Evangelia, ed. E. Bonaiuti, pp. XII, III–IIII, 23, and elsewhere.

62. Haber, «The Darwinian Revolution», pp. 387ff.

63. Цит. см. выше. p. 390.

64. Cf. ibid., pp 392ff.

65. Olivier Costa de Beauregard, Le Second Principe et la science du temps (Paris, 1963).

66. Cf. Haber, «The Darwinian Revolution», pp. 383, 384, 385.

67. Cf. K.G Denbigh, «In Defense of the Direction of Time», in Fraser and Lawrence (eds,), The Study of Time I, p 148.

68. C.G. Jung, Collected Works (cw), vol. 9/ii, paras. 248-49.

69. Cf. Jill Puree, The Mystic Spiral (New York: Avon, 1974).

70. Jung, cw. 9/11, paras. 404, 406ff.

71. Ibid., para. 408.

72. Ibid., paras. 410-11. See also G. Gamov, Atomic Energy (Cambridge, 1947), p. 72.

73. Jung, c w 9/II, para. 413.

74. Cf. G.J. Whitrow, The Natural Philosophy of Time (London & Edinburgh, 1961), pp. 29, 30, and «Reflections on the History of the Concept of Time», in Fraser and Lawrence (eds.), The Study of Time 1, pp. 4–5.

75. Cf. P.E. Ariotti, «The Concept of Time in Western Antiquity», Study 2, p. 75.

76. Alexander Marshack, The Roots of Civilization (New York: McGraw Hill, 1972).

77 Cf. Granet, La Pensee chinoise, pp. 154ff, 171ff.

78. Cf. von Franz, Number and Time, p. 26.

79. Ibid., p. 77.

80. Aetius, Placita Philosophorum, I, 7.22.

81. Cf. LeLionnais, «Le Temps», p. 71.

82. Ibid.

83. Capra, The Tao of Physics, p. 241.

84. Ibid., p. 242.

85. Ibid., p. 244.

86. Cf. E. Biinning, Die physiologische Uhr, 2nd ed, (Berlin & New York, 1963), p. 2.

87. Ibid., p. 4.

88. Cf. E. Poppel, «Oscillations as a Possible Basis for Time-Perception», in Fraser and Lawrence (eds.), The Study of Time I, p. 221.

89. Cf. E. Biinning, Die physiologische Uhr, pp. 40–41, 52.

90. Cf. С.P. Richter, «Astronomical References in Biological Rhythms», in Fraser and Lawrence (eds.), The Study of Time II, p. 52.

91. G. Schaltenbrand, «Cyclic States as Biological Space-Time Fields», in Fraser and Lawrence (eds.), The Study of Time II, p. 59.

92. Adolf Portmann, «Time in the Life of the Organism», in Man and Time, p. 312.

93. Ibid., pp. 313-14.

94. Cf. Richter, «Astronomical References», pp. 39 and 52 и тексты, цитируемые там.

95. By Paul Wälder, C G. Jung Institute, Zürich. Cf. also, on the periodicity in the behavior of schizophrenics, B. S. Aaronson, «Time, Stance and Existence», in Fraser and Lawrence (eds). The Study of Time I, p. 308.

96. Cf. R. Kastenbaum, «Time, Death and Old Age». in Fraser and Lawrence (eds.), The Study of Time Ii, pp. 20ff., and esp. H.B. Green, «Temporal Stages in the Development of the Self», ibid., pp. Iff.

97. Cf. LeLionnais, «Le Temps», pp. 103, 107ff.

98. Whitrow, The Natural Philosophy of Time, p. 105.

99. Ibid., p. 107.

100. Quoted ibid., p. 111.

101. Ibid., p. 11.

102. M.S. Watanabe, «Causality and Time», in Fraser and Lawence (eds.). The Study of Time II, pp. 267ff.

103. Anaximander, «Simplicius in Aristotelis physicorun libros Commentarius». Translated by Marie-Louise von Franz. Quoted in H. Diels, Doxographi Graeci (Berlin & Leipzig, 1929), p. 476.

104. Frgm. 80, from Clement of Alexandria, Stromata IV, 17.2. Cf. for this P.E. Ariotti, «The Concept of Time», in Fraser and Lawrence (eds.). The Study of Time I, p. 171.

105. Cf. Onians, The Origins, pp. 251, 332.

106. Cf. Karl Barth. «Descartes Begründung der Erkenntnis», dissertation, (Bern, 1913).

107. Adapted from Capra, The Tao of Physics, p. 56.

108. Ibid., p. 68.

109. Ibid., p. 184.

110. Ibid., pp. 182-83.

111. Ibid., p. 184.

112. Ibid., p. 185.

113. Ibid., pp. 26211.

114. Ibid., pp. 262-63.

115. Ibid., p. 274–75.

116. Ibid., p. 275.

117. Hermann Usener, Gotternamen (Frankfurt, 1948), pp. 279ff.

118. Cf. von Franz, Number and Time, pp. 265ff. From В. Maupoil. La Geomancie a I’ancienne Cote des Esclayes (Paris, 1943).

119. Von Franz, Number and Time, pp. 220, 223.

120. Jung, cw. 1, pp. iiiff. (выделено мной).

121. Jung, cw. 8, paras. 870, 902ff, 915; von Franz, Number and Time, pp. 6ff.

122. Cf. also von Franz, Number and Time, p. 7.

123. Ibid., p. 9.

124. Jung, cw. 8, paras. 964-65.

125. Jung, cw. 8, para. 964.

126. Ibid, paras. 964ff.

127. Von Franz, Number and Time, p. 12.

128. Jung, cw. 8, pp. 513, 516.

129. Whyte, Accent on Form, pp, 97–98.

130. Ibid., p. 101.

131. Ibid., pp. 104ff.

132. Capra, The Tao of Physics, p. 295.

133. Ibid., p. 244.

134. Ibid., p. 203.

135. Ibid., p. 159; cf. также pp. 137-38.

136. Cf. Jung, cw. 8, paras. 420, 439.

137. Von Franz, Number and Time, pp. 9, 15.

138. Ibid., pp. 241ff.

139. Granet, La Pensee chinoise, pp. 316, 321.

140. M. Eigen and R. Winkler, Das Spiel: Naturgesetze steuern den Zufall (Munich & Zurich, 1975).

141. For this cf. Eliade, «Time and Eternity in Indian Thought», in Man and Time, pp. 197–198.

142. D.T. Suzuki, Studies in the Lankavatara Sutra (London, 1930, 1957, 1968), p. 304.

143. Ibid., p. 306.

144. Chao-lun, The Treatises of Seng-Chao, trans. Waiter Liebcnthal (Hong Kong, 1968), p. 49.

145. Ibid., p. 110.

146. Bi-Yan-Lu, Niederschrijt von der smaragdenen Felswand, ed. W. Gundert (Munich, 1960), p. 97.

147. Arthur Waley, The Way and Its Power: A Study of the Tao Те Ching (London, 1942, 1949), chap 25.

148. Ibid., chap. 16.

149. Pfeiffer (ed.), Meister Eckharl (1857) (London, 1956), I, 153. pp. 80–81. Cf. also p. 227.

150. Ibid., 11. p. 152; also pp. 144, 155, 186, and I, p. 399.