Пулковский меридиан

Глава VIII ВЗВОД В ЛЕСУ

Лес стал редеть. Красные лучи вечернего майского солнца, косые и теплые, повисли между деревьями. Отрядик остановился, потому что пожилой бородатый красноармеец из 171-го полка вдруг схватил Васю Федченко за руку.

— Товарищ!.. Товарищ командир! — тревожным шёпотом забормотал он. — Никак стреляют где-то? Нельзя итти, обождать надо…

Все сгрудились в кучку под большими сумрачными елями, стоявшими над тропой. Вытянув шею, Вася прислушался.

Нет… Как будто ничего… Только вот… постой-ка…

В следующий миг он все понял. Справа было болото. Там, по его закрайку, росли тонкие высокие осинки. Легкий ветер, поднявшийся на закате, трепал их подвижные кожистые листики. По лесу от этого шло прерывистое и шепелявое бормотание. Оно то усиливалось, то падало — порывами. И этого шороха было достаточно, чтобы изнервничавшимся людям могло померещиться — сквозь собственные шаги, сквозь свое дыхание — и дальняя стрельба, и цоканье копыт, и крики «ура»… Правду говорят: нет на свете ничего хуже отступления…

Вася Федченко нахмурился, потом улыбнулся было, но сейчас же опять нахмурился. Тотчас затем, однако, он снова засмеялся. Да и верно, ведь было смешно. Взвод! Правда, растрепанный взвод, а все-таки человек около двадцати. Из них пятнадцать вооруженных бойцов, здоровых людей с винтовками. И пулемет. А он, Федченко Василий, рядовой пулеметной команды 53-го стрелкового, самый младший из всех: девятнадцать лет, да и то не полных. И вот теперь все двадцать смотрят на него с вопросом и с надеждой; все ждут, что он скажет, хмурятся, когда он насупится, подмигивают, когда он улыбается. Почему? В чем дело? Может быть, в том, что у него карта и компас?

— Ну, чего ты, Карпов, чушь несешь?! — все еще прислушиваясь, сказал Вася. — Не слышишь? Это же осина шумит, листья… Послушай сам!

Бородатый человек растерянно поморгал глазами, наклонил голову туда, сюда… Потом он виновато заулыбался.

— А ведь и верно, товарищ Федченко… верно! Это листочки, видать, балбочут… Вот, скажи на милость… Пуганая-то, как говорится, ворона…

Все восемнадцать или двадцать человек, подойдя вплотную, смотрели теперь на него, на Васю. Трое из них были его «собственные», однополчане и пулеметчики: вот Бароничев, пскович; он надел на шею, как ярмо, станок пулемета, он придавлен этой тяжестью книзу, к земле. Еще бы: второй уже день несет, никому не уступая! Вот Петя Шарок, дальномерщик; за плечами у него тяжелый двухпудовый ствол; а тот, окрученный вдоль и поперек всеми патронными лентами, какие удалось захватить при начале отступления, — приятель, наводчик Стась Гусакевич.

Рядом стояли и сидели новые, других частей люди; даже имена их были еще не совсем известны Васе; правый — стрелок с забинтованной левой рукой — это Короткий, белорус; сидит на пне Гаврила Семенович, совсем уже пожилой человек, из ямбургского рабочего отряда. Других Вася знал и того хуже.

Человек пять из них присоединились к пулеметчикам сразу же за околицей этого проклятого Керстова, как только началась паника. Шел отчаянный непонятный бой вразброд: спокойно отступавшие до этого по дороге на Керстово части были встречены здесь с тыла белогвардейскими пулеметами, сбиты, рассеяны, отброшены в лес.

Кое-кто, вынырнув из болотной гущары, подошел позднее — возле гнилой речушки Суммы, в бору за деревней Лоузна, невесть где.

Люди вдруг появлялись из мрака. Подходили крадучись, нерешительно, с оглядкой. Один, оказывается, шел, держась поодаль, хотя и рядом со взводом, по лесу часов восемь; все присматривался, все никак не мог определить, свои или белые. Потом решился — увидел в Васиных руках карту, компас — и рискнул — вышел.

Последним — на большую удачу отрядика — сегодня на рассвете где-то около глухого лесного озерка, юго-западнее Лошковиц, пристал высокий и хмурый рыжий человек в огромных сапогах-осташах, с охотничьей двустволкой за плечами, в заячьей шапке с наушниками, несмотря на лето. Лесник из Тикописи, возле Ямбурга, он ушел от белых вместе со 1171-м полком, потом отстал и выбился на эту дорогу. Он отлично знал всю местность вокруг километров на сорок радиусом: исходил всю ее зимой на лыжах, охотясь за белкой. Он сам вызвался быть проводником и посоветовал держаться лесных путаных троп на Копорье. А с ним — это особенно удивило и даже растрогало Васю — пришла и его дочка, такая же высокая, как отец, девушка с медно-рыжими волосами под серым платком, в таких же, выше колена, осташах и, главное, тоже с охотничьим ружьецом за спиною.

— Урболайнен, Петр Абрамов… — покашливая и хмурясь, сказал лесник Васе утром.

— Урболайнен, Мария Петровна! — хмуро буркнула девушка и тоже слегка кашлянула.

— Дочка наша, — пояснил лесник.

— Охотники мы… — добавила она. — Вепсы… — Потом оба они надолго замолчали.

— Надо скоро уходить от всякий этот сволочь… — произнес отец уже полчаса спустя, закуривая самодельную трубку.

— Да-а… Надо сё лесом, лесом… Правей Ламоха, правей Прогоша, правей Кербукова — на Копорье… Вот так… — подтвердила девушка.

Теперь к вечеру это неведомое им Копорье должно было быть уже близко…

Вася полез за обшлаг шинели, достал карту-десятиверстку, вынул из кармана компас.

Две черные линии — дороги — сходились на карте в одной точке — в Копорье.

Пространство между ними было отчасти закрыто зеленой краской — тем самым лесом, по которому они шли; отчасти же оно белело пятнами полей. «Да, да!.. Вот мы где-то тут, уже недалеко от опушки… Теперь все зависит от того, кто сейчас в этом Копорье. Наши или…»

Надо было во что бы то ни стало разведать, что делается там, влево, за тонкой стеной леса на открытом поле у неизвестных бойцов деревень Кербуково, Новоселки.

Алые солнечные лучи вдруг исчезли, точно их смахнул кто, — очевидно, с запада поднималась туча; в лесу сразу стало мрачно, жутковато, сыро.

— Дождь, гляди, на ночь опять не пошел бы! — устало сказал кто-то из людей.

— Эх, теперь бы в деревню войти! — откликнулся другой. — В изобку… Поесть бы…

Да, надо было торопиться. Все устали.

Вася подозвал к себе Стасика Гусакевича и лесника Урболайнена.

Поглядев на карту, они решили твердо: бросаться прямо из леса на дорогу нельзя никак. Еще днем девушка, дочка охотника, отделясь от отряда, зашла, точно случайно, на какой-то заброшенный в лесу хуторок. На хуторке ничего в точности не знали, но слышали, будто на днях с моря, за Копанским озером, пристали чьи-то корабли, финские или эстонские, кто их знает. С кораблей вышли какие-то нерусские люди, очевидно, белые. Они прогнали с побережья наших и теперь идут сюда, к Копорью. А вчерашней ночью на шоссе за Маклаковом, к Ламохе, слышна была бесконечная суматоха: гремели колеса, шло много народу, кто-то стрелял, что-то кричали.

Все это смущало. Вася долго тер себе подбородок, внимательно вглядывался в зеленое поле десятиверстки, точно спрашивая ее, что делать-то, карта, а?

Но ждать было нечего. Карта ничего не могла сказать. Компас тоже. Здесь нужен был совсем другой компас — своя голова.

И вот часов около девяти вечера двадцать первого мая 1919 года пулеметчик Василий Федченко, только что, уже на фронте, принятый в партию, возглавлявший теперь отряд отступающих бойцов 6-й стрелковой дивизии, решил оставить своих людей в лесу со знающим местность проводником, с Урболайненом. Вдвоем с товарищем он пошел на короткую разведку.

Они взяли слегка влево от того места, где остановился взвод. За узкой полосой смешанного леса оказалась поляна (скирда прошлогоднего сена косо стояла на ней), потом опять пошла лиственная лядина, роща — из тех, в которых любит расти серый гриб подберезовик. Осторожно, крадучись, они пересекли ее и вдруг остановились.

За рощей, повидимому, была дорога, — должно быть, шоссе. Оттуда донесся тревожный звук. Не шорох листьев, не стрекот сорок, как давеча, а быстрый конский галоп… Ближе, ближе. И как будто не очень много всадников?..

Прячась за низкой ольховой порослью, разведчики подобрались совсем близко к дорожной канаве и залегли.

В смутном сумраке они вдруг увидели на дороге две конные фигуры. Всадники миновали поворот, взметнули целую кучу брызг из большой лужи на шоссе и, резко одернув коней, остановились напротив Васиного «секрета».

Секунду или две верховые прислушивались, поворачиваясь во все стороны на седлах.

Кто это? Наши или беляки? Ничего не разглядеть.

Сердце и у Васи Федченки и у Гусакевича забилось так, что страшно стало: не слышно ли его стука на дороге?

— Ну что же, комиссар, — сказал вдруг низкий, басистый голос с хрипотцой, и Вася, вздрогнув, легонько ткнул локтем Гусакевича в бок. — Пока что все тихо! С этой стороны — ни черта! Значит, пожалуй, ночь — наша. Конечно, канителиться нечего. Надо все, что можно, эвакуировать заблаговременно… По-моему, наше первое дело теперь — оторваться начисто от врага, раз такой мешок вышел. Иначе худо!

— Я большего безобразия никогда не видел, — сердито и горячо отозвался второй. — Кто справа, кто слева — ничего не разберешь. Нет, как хочешь, друг, изменой пахнет… Закурить есть? Пора обратно ехать!

Чиркнула спичка; сначала она затлелась маленьким бледноголубым пламенем, потом от нее повалил густой вонючий дым, и комиссар отшатнулся от этого дыма на седле, точно от облака ядовитого газа.

— Тьфу! — закашлялся он. — Тьфу ты пропасть!..

Вспыхнул яркий огонь, и тут Вася Федченко сразу с восторгом увидел все, что ему было нужно: милую красную звезду на околышке комиссарской фуражки и широкое скуластое, знакомое лицо. Лицо известного человека, командира второго батальона Абраменки.

— Товарищ! Товарищ Абраменко! Товарищ комиссар! — громким шёпотом, боясь одновременно и испугать людей, и упустить время, закричал он из кустов. — Товарищи! Свои тут! Повремените чуточек, свои! Пятьдесят третьего стрелкового… Пулеметчики…

Три минуты спустя Вася Федченко стоял уже на шоссе около пляшущих на месте лошадей. Ноги его дрожали еще от волнения. В темноте слабо и таинственно поблескивала луна. Светлая полоса дороги уходила и вперед и назад.

— А, Федченко! — говорил теперь Васе комбат 2 Абраменко. — Каким ветром ты здесь? Впрочем, тебя-то мне и нужно. Слушай, комиссар, ведь это повезло! Вот что, Федченко. Тут до Копорья не больше километров пяти-шести. Бояться пока нечего, поднажмите… И двух часов пути нет. Давайте туда ваш пулемет поскорее… Если кто отстанет — не задерживайтесь. Да! Поди-ка сюда. — Он наклонился к Васиному уху. — Я тебе пропуск дам… Понял? Ну, едем, комиссар! Время не ждет!..

Возвращаясь к своим, Вася чуть-чуть заблудился и попал, уже около самого места, в еле заметный во мраке овражек. Окликать ему показалось опасным.

До боли напрягая глаза, он долго стоял и вглядывался в неверный лесной мрак и никак не мог понять, куда податься.

Вдруг совсем рядом он услышал сдержанный говор.

— Нет, брат, этого ты не скажи! — мирно, тихонько бормотал кто-то. — Великое дело, какая у человека голова, какое у него образование! Вот возьми ты нашего парнишку, ведь в сыны нам с тобой годится, а он нас ведет, не мы его. А почему? А потому — у него конпас. Опять же карта. Вот он и ведет. Против нас он с образованием — двойной человек. В таком деле конпас — все!

— Ну вот, заладил: «конпас», «конпас»! — отозвался второй знакомый голос, — кто с тобой спорить будет, Петрович? Компас — хорошая вещь, да не в нем одном дело! Тут еще другой компас действует, вот я тебе что скажу. Тут знаешь, что действует? Партия! Вот тебе и компас, вот тебе и карта… Я, брат, второй год в Красной Армии воюю, семь фронтов прошел, каких только командиров не видел, и царских и советских… А всюду — одно! Как партейный человек, так он — вовсе от других отменный; точно другим молоком кормлен. «Чим?!» Эх, ты: «чим!», очень просто — чем! Мы с тобой с сегодня на завтра куда глаза глядят перекатываемся, а партейный знает, куда итти надо. Мы с тобой постояли, покрутили пальцами — куда кинуться: то ли вправо, то ли влево?.. А партейный человек, он не собьется, он вперед как с высокого маяка смотрит. Ему не один завтрашний, ему и послезавтрашний день открыт. С ним заодно, где самому не усмотреть, с ним вместе Ленин в Москве думает! Вся партия думает! Вот, брат, какой у него главный компас…

Вася сделал шаг вперед. Хряснул сучок.

— Эй, кто там? — вполголоса окликнули его из мрака. Карпов и Петя Шарок стояли на тропинке в дозоре. Васе вдруг стало очень тепло и приятно от близости своих, от того, что он нес им хорошие вести, от того, что он только что услышал…

Карпов шел по тропинке рядом с ним. От его шинели пахло сырой шерстью. Иногда зубы его постукивали.

— Ты что, товарищ Карпов? — спросил его Вася. — Замерз, что ли?

— Никак нет, товарищ начальник, — вдруг ободрясь, браво ответил бородач. — Так что чисто вспотел, дрожавши!.. — И он сам засмеялся, очень довольный своей выдумкой…

Около одиннадцати часов ночи сборный взвод под командованием Василия Федченки, пулеметчика 53-го полка, вышел на большак между деревнями Подозванье и Копорье и, свернув по нему к западу, добрался до околицы второй из этих деревень.

Тучи сгустились. За ними бледно брезжила луна, но света она не давала. Стал накрапывать мелкий надоедливый дождь-моросей, совсем не майский, скорее сентябрьский. Еле заметной, но противной сыростью он ложился на шинели, на волосы, на винтовки. Все кругом как-то отяжелело.

Деревня Копорье встретила маленький отряд недоверчивой, пугливой и настороженной темнотой, которая всегда сгущается по ночам там, где фронт прорван, где в непонятном движении перемешались части — свои и противника.

В полукилометре от околицы из-за какого-то сарая вынырнул дозор ближнего охранения.

— Стой! Кто идет? Что пропуск?

Вася сказал пропуск на ухо постовому. Пропуск был! «Пуля».

— Что отзыв? — придирчиво спросил он тотчас же и почувствовал, как не только его собственные руки, но и руки всех остальных людей за его спиной выжидательно сжали винтовки. Кто его знает? В такой заварухе, какая царила вокруг, ничему нельзя было верить; сейчас в Копорье наши, через полчаса — они…

Но отзыв был правильный: «Петроград».

— Все в порядке, товарищи! Вольно!

Повидимому, комбат Абраменко и тот комиссар уже распорядились на случай прибытия отряда. Постовой махнул рукой в темноту, влево. Там около моста через ров должен был быть дом учителя. Туда и велено было стать прибывшим.

Минут через пять, хлюпая сапогами по свежеразведенной дождем копорской грязи, взвод Василия Федченки вместе с приставшими к нему по дороге «вольными» расположился на ночевку в учительском сарае.

Непомерная, тяжелая усталость лежала на Васиных плечах. Казалось, ноги его облепило гигантскими комьями глины, за плечами висит мешок с песком… Руки опускались, как плети, к кистям словно кто-то привязал булыжники.

Васе хотелось лечь, зарыться в сено, вытянуться, забыть обо всем. Но он ясно понимал: это невозможно, пока он не увидит комбата. Может быть, спать и совсем нельзя. Может быть, враг уже подходит к Копорью. Может быть, пора уже выдвигать их пулемет на позицию, ждать, вглядываться в темноту, не смыкать глаз.

Несколько минут он колебался. Уйти? А как остальные? Дать всем заснуть? А если тревога?

— Гусакевич! Стась! — окликнул он. — Пулемет вот здесь поставишь, под навесом. Винтовки в козлы. Ты — дневальным. Через два часа сменись. — Он вгляделся в усталое лицо товарища. — Я к Абраменке пойду… Не свалишься, смотри?..

Вдруг кто-то тронул его за плечо. Та девушка-охотница, Мария Урболайнен, стояла рядом с ним в воротах сарая.

— Вы идить, товарищ… — застенчиво сказала она. — Я тоже тут буду посидеть. Буду с ним поговорить, буду побудить ребят, когда надо.

Вася вгляделся в ее темный профиль. «Девушка? — подумал он. — Да… А кто ее знает? Хотя, конечно…»

— Иди, иди… покойно… — тихо, но твердо сказала она. — Иди, как сам остался… — И он пошел.

В деревне не было огней. Не было слышно никакого шума. Но во мраке со всех сторон, за огородными плетнями, между низкими силуэтами изб, чувствовалось неясное напряжение, смутная тревога вроде той, которую ощущаешь, входя в комнату тяжело больного. Множество людей, должно быть, спали вокруг беспокойным сном; они просыпались, испуганно вскакивали, прислушивались и опять засыпали в этих избах за подслеповатыми тусклыми окнами. Их не было видно, но их присутствие чувствовалось. Тыл. Отступающий тыл…

На перекрестке, чернея большой неясной массой, стояли три походные кухни; под одной в печурке еще тлели, то затухая, то разгораясь, угли. Подальше виднелось нечто вроде зарядного ящика от орудия, несколько крестьянских телег. Две или три лошади мирно пофыркивали, жевали сено у частокола. На камнях на самом углу сидел часовой.

— Где тут церковь, товарищ? — вполголоса спросил Вася.

— Церква? — переспросил красноармеец. — Абраменку что ли надо? Комбата? Вон туда иди…

Церковь оказалась недалеко. К ней пришлось спуститься по пологой горе. Дом у церкви слабо светил щелями одного занавешенного изнутри окна. Вася Федченко прошел прогоном, наткнулся на людей, сидевших на крыльце. О нем пошли доложить. Минуту спустя его провели внутрь.

В комнате был крашеный пол, лежали холщовые дорожки. Высокие, под потолок, цветы в горшках, пышные, с огромными листьями, бросали на стену путаные тени; в середине комнаты, над круглым столом, жарко горела большая керосиновая лампа. В углу, под ее лучами, поблескивало стекло и позолота образов, а прямо под лампой на столе лежала, спускаясь на пол, мятая, исчирканная красным и синим, карта-трехверстка.

Широкая спина комбата Абраменки разогнулась, когда Вася вошел.

— Ага! — сказал комбат, разводя локти в стороны до хруста, с остервенением потягиваясь. — Ага, прибыли? Где бойцы? У учителя? — Он кивнул головой через стол, и Вася увидел там, за столом, невысокого белобородого старичка в очках, смирно сидевшего на стуле — Спят? Ну, пусть спят пока… Пулемет доставили? Прекрасно. Я полагаю, товарищ Громов, — тут от окна, из-за цветов, к столу шагнул давешний комиссар, — объяснить пулеметчику положение по карте. Парень с головой.

Комиссар кивнул.

— Смотри, Федченко. — Комбат разгладил карту. — Копорье! Тут с запада на восток проходит обрыв к морю. Какая-то гряда холмов все время тянется… Видишь?..

Учитель двинулся на своем стуле.

— Берег! — сказал он, строго взглянув на Васю поверх очков. — Это берег древнего моря… Тут раньше берег был… Он тянется…

Комбат в свою очередь поглядел на старика.

— Ладно! Пусть берег какого-то там моря. Не суть важно на сегодняшний день! Вот здесь, на этом берегу, Копорье. Тут он разрыт двумя оврагами. Между ними — высокий холм. На холме опять какие-то — чёрт их ведает! — развалины…. Какие-то стены… С проломами…

Учитель резко поднял очки на лоб.

— Это — замок! — сердито прервал он. — Это средневековая крепость. Тринадцатого века. Ее Александр Невский у немцев отбил…

— Ладно! — махнул рукой Абраменко. — Хоть десятого… Нам ее в двадцатом защищать приходится… Понимаешь, Федченко? Крепость-то командует над всей этой равниной… К юго-западу и сюда… Отличный обстрел. Я полагаю твоих стрелков рассыпать здесь, по краю оврага. Пулемет — в крепости, за стеной. Там — лес; тут — опять лес. С этой стороны им взяться неоткуда. Могут только отсюда итти. Ясно? Ты будешь держать их, сколько сможешь… А мы, что удастся… за Коваши выведем…

Комиссар, не садясь, облокотился на стол. Он посасывал небольшую прямую трубку.

— Да, брат, — промолвил он, — держись и помни: в твоих руках, в руках коммунара, — несколько сотен жизней… красноармейских жизней…

— Ну? — Абраменко поднял глаза на Васю. — Ну что скажешь, орел?

Вася Федченко почувствовал, что краска заливает его уши, лоб, шею, бежит за воротник. Ушам стало жарко. Тяжелое сонное состояние вдруг прошло.

— Товарищ командир батальона! — вытягиваясь и блестя глазами, твердо выговорил он. — Все сделаем! Одна беда — патронов недочет. Пять лент! Десять минут огня… Разве это дело?

Комбат, склонив голову набок, внимательно смотрел на Васю в упор.

— Ну, комиссар, — проговорил он через минуту. — Как, по-твоему? Думаю, этот не сдаст… Не сдрейфит. Ничего, что молодой; член партии! Патронов у тебя будет достаточно. Вот гражданин учитель нас обрадовал сегодня. Оказывается, тут у них, в этом самом в ихнем тринадцатом веке, в башне был тайник. Погреб. Так там какой-то дворянчик, офицеришка — жил тут по соседству, — приготовил себе запасец. Пулеметные ленты. Вот гражданин учитель зачем-то лазил туда… и нашел. Так что о патронах не плачь. Патронов хватит…

Вася покосился на сидевшего по ту сторону стола седого человека. Старик, по-детски открыв рот, вытянув красную жилистую шею, не то дремал, не то думал о чем-то своем.

— Да, да! Тринадцатого века, — про себя забормотал он, кивая головой. — Да, да, лазил. Интересный тайник… Кладка более позднего времени…

Командир откашлялся и чуть-чуть подмигнул в сторону учителя: «Вот, мол, чудак какой! А возьми его, пришел и сообщил про патроны!»

— Ну-с, точка! — громко сказал он затем. — Сейчас — отдохнуть. Спать одним глазом. Иметь сменных дневальных во дворе. В случае тревоги пришлю вестового. Если стрельба, — через мост — и в крепость. Там люди есть. Место для пулемета подготовлено. Уходить по моей красной ракете на северо-восток. Карта есть? Отлично. Общее направление: Петровицы-Вяреполь-речка Коваши. Понятно? Повтори!

Вася повторил. Он вдруг удивился: этот командир, начальник, чем-то сразу неуловимо напомнил ему отца. Такие же усы, тот же взгляд исподлобья, такой же чуть заметный южный выговор.

«А не раздеваясь сидят. В шинелях. Видно, дело-то того!..» — подумал он.

Вася повернулся и хотел было итти, но старичок-учитель, чуть не уронив стул, двинулся вслед за ним.

— Я проведу, я вас проведу, молодой человек! — заволновался он. — Пойдемте вместе… Мне туда же, домой… Вы же у меня в доме стоите… — И они вышли вместе.