Пуля дум-дум

Глава 5

Стоял прекрасный, погожий день, когда я вышел из своей квартиры и бросил упакованную сумку на заднее сиденье машины. Потом поехал в направлении дома, который в настоящий момент принадлежал Попу Ливви. Я не спешил: хотелось насладиться, хорошей погодой, а также подумать, если получится.

Линдстром, решил я сразу после ленча, может подождать. Он наверняка не догадывается, что мне о нем рассказали, а навестить его сейчас — значит потерять все тактическое преимущество, которое у меня было на данный момент. Поэтому я вернулся домой, позвонил Попу Ливви и спросил, как он отнесется к тому, что я проведу пару ночей в его доме, на случай, если возникнут еще какие-нибудь неприятности. Он не возражал, и я собрал сумку.

У меня оставалась единственная незначительная проблема. Я не позаботился о том, чтобы сообщить шерифу, чем я занимаюсь, главным образом потому, что он наверняка усмотрит в моих действиях какую-нибудь логику и потребует, чтобы я ему все объяснил, а сделать это будет довольно затруднительно. Поэтому оставшуюся часть пути я сосредоточенно разрабатывал логичное обоснование для своих намерений. Минут через тридцать я наконец бросил заниматься самоистязанием и сосредоточился на дороге. К черту, подумал я, как-нибудь выкручусь; обычно у меня это получалось.

В первый раз увидев дом при дневном освещении, я понял, что имел в виду Лейверс, говоря об особенностях архитектуры Баронской Контрабанды. Я вел машину по разбитой колее вдоль ворот и зачарованно рассматривал диковинное сооружение. По мере того как я приближался к дому, он пленял меня все больше и больше.

Как снаружи, так и изнутри он казался воплощением вульгарной фантазии, абсолютным триумфом дурного вкуса, беспорядочно выстроенным уродством; он не поддавался описанию. Назови его как угодно и, по крайней мере частично, окажешься прав. Это был монумент богатству без стиля, реликвия ушедшей эры, которая, к счастью, никогда не вернется.

Я оставил машину за воротами и бросил сумку на крыльцо. Как и прошлой ночью, входная дверь была широко открыта, и я спросил себя: а закрывается ли она вообще когда-либо? Очутившись в просторном коридоре, я шел на цыпочках, нервно оглядываясь по сторонам, готовый выронить сумку и как сумасшедший броситься наутек, заслышав из джунглей первый могучий призыв к любовным играм. Я осторожно просунул голову между кисточек шуршащей занавески и заглянул в гостиную — как раз в тот момент, когда что-то красное стремительно мелькнуло и скрылось за кушеткой; послышался крик страха и мучительной боли. Я храбро шагнул в гостиную, на ходу вынимая из кобуры револьвер. Решив воспользоваться выверенной тактикой, я описал широкий полукруг и подошел к кушетке, где, надо полагать, засел убийца и поджидает меня с пулей неправильной формы.

Приблизившись наконец на такое расстояние, откуда я мог беспрепятственно наблюдать, что происходит за кушеткой, я с облегчением перевел дух. Никакого убийцы, вообще ничего, только большой красный пляжный мяч — подобные можно увидеть на Малибу. Я с отвращением сунул револьвер обратно в кобуру и повернулся было лицом к зашторенной двери, когда мяч заговорил совершенно человеческим голосом.

— Помогите, — жалостно хныкал он. — Я застряла.

«Что за чертовщина? — подумал я. — Если у меня нервное перенапряжение, то теперь оно как раз проявляется, а может, я нахожусь уже на грани срыва?» Как бы там ни было, я не видел причины, почему бы мне не подойти ближе и не выяснить: неужели ко всему прочему здесь завелся еще и говорящий мяч?

Внимательно присмотревшись, я заметил, однако, что у мяча имелось поразительное сходство с попкой Селест Кэмпбелл; меня смущал, пожалуй, лишь тот неоспоримый факт, что ни одно человеческое тело не способно выдержать подобного издевательства над собой. Я подошел еще ближе и остановился в шести, а может, меньше дюймах от нее и должен был признать, что ближайший ко мне сектор мяча был точной копией маленьких, но очаровательно округлых ягодиц Селест. Я нежно похлопал рукой по мячу, а он как-то спазматически дернулся, от чего подкатился ко мне еще ближе.

С грустью отметил я про себя, что здесь что-то не так и мой нервный срыв вот-вот выплеснется наружу с полной силой. Можно ли представить, чтобы женский рот и пара перепуганных глаз находились всего в нескольких дюймах от крестца? Было страшно даже подумать о подобном. Пока глаза продолжали злобно пялиться на меня, рот широко раскрылся.

— Перестаньте забавляться с моей задницей, — зашипел убийственной ядовитости голос. — Разве вы не видите, что я застряла?

— Вижу, слышу, но не собираюсь верить, — решительно ответил я. — Вы — всего лишь плод моего воображения. И вот что я вам скажу: я не помешанный.

— Бросьте валять дурака! — Голос чуть не задохнулся от еле сдерживаемого гнева. — Я делала новое упражнение на спинке кушетки и потеряла равновесие — поэтому, ради Христа, распутайте меня. Я чувствую, что мои кости начинают гнуться и уже на пределе.

— Конечно, Селест, о чем речь, — радостно согласился я. — С чего мне начать?

— Черт, пустите в ход свое воображение, — разгневанно выкрикнула она. — Начинайте с чего хотите.

— О’кей, тогда поехали, — сказал я и приступил к работе.

— Ой-ой-ой! — воскликнула она. — Не отсюда, вы, извращенец! Это место я не имела в виду.

— Фу, — досадовал я. — Извините. Я примусь сызнова.

Со второй попытки мне удалось ухватиться за предплечье и сделать решительный рывок. Все это занятие напоминало запутанную головоломку, где одно крошечное звено цепи становилось ключом к решению. Я резко дернул. Селест завопила, а потом вдруг распуталась и обрела нормальную форму.

— Ну и как? — спросил я, по-детски радуясь своему успеху.

Она медленно села, потирая себя руками, будто проявляла нежную заботу ко всем согнувшимся косточкам, постепенно распрямилась и вдруг пристально посмотрела на меня.

— Почему вы не могли извлечь меня сразу?.. — обиженно спросила она. — Когда вы положили туда руку — это было нечестно.

— Ладно, если такова ваша благодарность за то, что я спас вам жизнь. — Я встал с уязвленным выражением на лице и гордо направился к двери.

— Эй!

— Что? — гаркнул я, даже не потрудившись обернуться.

— Как вас зовут?

— Эл.

— О’кей, Эл, — воркотнула она, в ее голосе чувствовалось потепление. — Можете звать меня Селест. Не вижу никаких причин для возражений — теперь у меня практически не осталось от вас секретов.

— Эй! — Я оторопело замолчал, пронзенный очевидным пониманием того, что она сказала. Потом развернулся и галопом помчался к ней.

— Уберите это выражение из своих глаз, — дразнила она. — Мне известно, о чем вы думаете, и предупреждаю: можете сразу забыть. В настоящий момент у меня хватает проблем с бедными ноющими косточками.

— Может, мне удастся отыскать линимент, — осторожно предложил я, — и тогда я вас хорошенько разотру.

— Нет, не пойдет, — отпарировала она. — Пожалуйста, просто оставьте меня на время в покое. Вы будете в курсе, как у меня обстоят дела со здоровьем… Я начну выпускать бюллетени.

— Ну что ж, — неохотно согласился я. — Только на время бросьте заниматься своими упражнениями, договорились?

— Не беспокойтесь. — Она осторожно массировала свои бедра. — Теперь я в любое время могу стать танцовщицей.

Я пробрался через занавеску в коридор как раз в тот момент, когда в дом вошел Поп Ливви.

— Привет, лейтенант. — Его поблекшие глаза тепло улыбались. — Я заметил на улице вашу машину и немедленно вернулся. Не возражаете, я проведу вас в вашу комнату? — Он поднял мою сумку и быстро пошел по коридору. Мне приходилось почти бежать, чтобы поспеть за ним.

Моя комната была пятой по коридору от гостиной, но я еще раз пересчитал по порядку все двери, решив для себя, что не стоит испытывать судьбу и лучше предпочесть смерть мукам, которые мне предстоят, если по ошибке попаду к Тарзанше.

Поп положил мою сумку на уютную кровать и снова радушно улыбнулся.

— Я догадываюсь, почему вы оказались здесь, — небрежно заметил он. — Но пока вы будете жить в этом доме, я расскажу вам о наших правилах. Каждый раз, когда вы услышите, как кто-то бьет железной вилкой по жестяной кастрюле, бегите прямо в столовую: это значит, что обед готов. В общем, не волнуйтесь, мы едим обычную еду. Бар разумно заполнен в любое время, когда захотите, можете приготовить себе выпить.

— Звучит великолепно, — сказал я, — большое спасибо, Поп.

— О да. — Он задумчиво покачал головой. — Я чуть не забыл о самом главном правиле нашего дома — это единственное правило, которого мы все придерживаемся неукоснительно. Каждый волен делать то, что хочет, в любое угодное для него время. Единственное, чего нельзя делать, — жаловаться друг на друга.

— Я рад это слышать, Поп. Теперь я могу расслабиться и быть противным, каков я и есть на самом деле.

Откуда-то справа за моей спиной вдруг послышался дикий крик джунглей, от которого стынет кровь в жилах, а в моих костях загустел костный мозг. Невероятным усилием воли мне удалось повернуть голову и увидеть, что комната как-то сжалась, уменьшившись до карликовых размеров, а надо мной склонилась разбушевавшаяся громила.

— Привет, Антония! — пропищал я испуганным противным фальцетом. — Опять бегала по деревьям, да?

Теперь она нарядилась совсем иначе, чем накануне. На ней был раздельный купальный костюм, и на обычной стройной девушке он выглядел бы потрясающе. Но на Антонии все смотрелось просто ужасно. Ее купальнику едва удавалось удерживать массу здорового женского тела в нужном положении, и мне стало страшно при мысли, что в любую секунду вздутая пухлая масса вывалится наружу, обрушится на меня, и я навсегда окажусь погребенным в теплых, удушливых складках.

— Где он? — Ее глаза опасно вспыхнули, когда она наклонилась и заглянула мне в лицо. — Что ты сделал с ним, с моим маленьким коротышкой?

Я почувствовал, что мои барабанные перепонки вот-вот начнут лопаться от ударной волны вибрирующего баса.

— Ты говоришь о Полнике? — спросил я, удивляясь, что из моего горла исходит какое-то слабое бульканье.

— О ком же еще? — взволнованно выдохнула гигантша. — О моей любимой обезьяне!

Она подчеркнула свои чувства глубоким вздохом, потом, чтобы восстановить потерю воздуха, сделала глубокий вдох, запрокидывая при этом голову далеко назад. И опять у меня возникло ощущение, что на меня неотвратимо идет лавина. Я беспомощно наблюдал, как две округлые, огромные, выходящие за всякие разумные пределы горы надвигаются на меня. И столкновения не избежать.

При ударе я неожиданно почувствовал что-то определенно приятно-мягкое и ошибочно подумал, что самое худшее уже позади. Затем Антония сделала еще один глубокий вдох, ее массивные груди придавили меня с сокрушительной силой опрокинувшегося вагона, и в следующее мгновение я оказался беспомощно пригвожденным к стене, не успев даже пикнуть.

— Антония, дорогая, — послышался издалека голос Попа Ливви. — Тебе не кажется, что ты слегка прижала лейтенанта?

— Он мне не говорит, что он сделал с моим коротышкой, — гневно отозвалась она.

— Может, он не говорит потому, что ты не даешь ему дышать, — резонно заметил Поп. — Отступи немного назад. Я уверен, он все тебе расскажет.

Слава Богу, наконец-то давление спало с моей груди. Несколько раз я жадно поймал ртом воздух, пытаясь восстановить дыхание, а мои грудные мышцы выражали безмолвную благодарность за временное облегчение.

— Сержант заболел и находится дома, — объяснял я осипшим голосом. — Серьезный ушиб ребер. Завтра, думаю, с ним все будет в порядке.

— Бедняжка, — взволнованно закаркала она, а я тем временем зачарованно пялил глаза на ее дрожащее тело. — Я возьму его с собой на ферму в долине, что по ту сторону горы. Он сможет сидеть и отдыхать в тени и наблюдать, пока я буду бороться с быком.

— Я уверен, что ему это понравится, — с живостью согласился я.

— Для моего маленького коротышки это будет день любви, — продолжала она страстно. — Скажи ему, пусть приходит пораньше. — С этими словами она выплыла в коридор, и комната сразу показалась больше, приняв прежние размеры.

Я поковылял в угол и тяжело опустился на кровать. Пошарив и нащупав сигарету в пачке, я уже собирался зажечь спичку, когда под моими подошвами прогремело шесть оглушительных выстрелов. Завопив от испуга, я отшатнулся назад, инстинктивно оторвав ноги от пола.

— Черт побери! — завопил я. — Что это значит?

Поп Ливви откашлялся, как бы извиняясь.

— Ничего страшного, всего лишь Себастьян стреляет в подвале, — объяснил он. — Вы скоро к этому привыкните.

Чувствуя себя полным идиотом, я опустил ноги и вопросительно посмотрел на Попа.

— Поп, — начал я слабым голосом, — вы не возражаете, если я задам вам один вопрос?

— Валяйте, — ответил он. — Задавать прямые вопросы — такова ваша работа, разве не так?

— Что это за место, которым вы здесь управляете? — Похоже, я несколько переусердствовал, стараясь придать своему голосу нарочитое спокойствие.

Он тихонько щелкнул языком.

— Должно быть, когда вы в первый раз попали сюда, вам это место показалось сумасшедшим домом! Понимаю, лейтенант, и если вы обладаете терпением и готовы слушать, то у меня достаточно времени, чтобы все вам рассказать.

— Начинайте, — сказал я и закурил сигарету, довольный тем, что все обошлось без очередного мощного эмоционального всплеска.

Поп Ливви удобно взгромоздился на край кровати; несколько секунд он смотрел на меня и как бы сквозь меня. Когда он заговорил, я заметил, что в его глазах появился теплый блеск затаенной боли.

— История началась давно, сразу после войны. Я был танцором, и у меня появилась заветная мечта. Представляете, я намеревался стать вторым Фредом Астером, еще одним Джином Келли. Все, что мне нужно было, — верный шанс. Человек, который заметил бы меня в нужное время, в нужном месте. Я обладал талантом, у меня было много работы — в шоу, на Бродвее, — вы понимаете, что это такое. Не буду обременять вас подробностями, лейтенант, — продолжал он. — Но во время одного из таких шоу я встретил певицу из хора — и влюбился. Она казалась мне настолько прекрасной, что я ничего не мог с собой поделать. Я влюбился, как юнец, с первого взгляда. Ах, Гвен Лизандер, с огромными темными глазами и мягкими черными волосами, что ореолом обрамляли ее голову, будто облако! Мне кажется, она чувствовала то же самое по отношению ко мне с самой первой встречи. Как бы там ни было, но мы сразу же поженились — союз, который вскорости стал профессиональным.

Вот так мы начинали, — продолжил он после короткой паузы. — «Ливви и Лизандер» — мы стали довольно известными: сцена, кино, Бродвей, со временем люди узнали о нас, и если мы не попали в высшую лигу, то, по крайней мере, были от нее недалеко. Мы гастролировали по всей стране, а когда миновало уже почти два года, после свадьбы получили прекрасное приглашение поехать в Англию и принять участие в королевской программе. Можно без ложной скромности сказать, что за короткое время мы добились хороших успехов.

Он помолчал.

— Недели за две до того, как нам предстояло лететь в Англию, жена получила письмо, в котором сообщалось о том, что ее мать серьезно больна, и, естественно, Гвен решила немедленно ехать к ней. Родной город Гвен находится на Среднем Западе, далеко от Нью-Йорка, а нам нужно было еще многое сделать, прежде чем отправиться в Лондон. Поэтому мы решили, что она навестит свою мать, а я останусь в Манхэттене и закончу приготовления к отъезду.

Теплый, печальный свет вдруг исчез из его глаз, как будто кто-то неслышно щелкнул выключателем.

— Самолет разбился, — тусклым голосом произнес он, — и Гвен погибла. Грустная ирония еще и в том, что, как я выяснил позже, ее мать скончалась часов за шесть до катастрофы. Без Гвен жизнь для меня потеряла всякий смысл. Я ничем больше не интересовался, покончил с шоу-бизнесом. Я просто ничего не мог делать без Гвен. Деньги — не проблема, у меня их было предостаточно, поэтому некоторое время я путешествовал. Я отправился на юг: в Майами, Новый Орлеан, через Техас на Западный берег. Здесь мне понравилось, поэтому я осел тут, прижился, почти ничем не занимаюсь.

— Должно быть, это происходило как раз в то время, когда ловили Священника Джоунза, — сказал я просто ради того, чтобы не молчать.

— Да, наверное. — Поп кивнул. — Я подыскивал жилье в округе и увидел этот дом. Кто-то сказал мне, что он принадлежит какому-то преступнику и сейчас продается по очень низкой цене. Это был огромный дом — вы и сами видите, насколько он огромен, — и, понятно, никак не подходил для меня одного. Тогда у меня родилась любопытная идея, как можно использовать столь необычное сооружение. На следующий день я купил его и через три недели переехал. Я решил, — что сделаю его чем-то вроде приюта для людей шоу-бизнеса, для тех, кто на протяжении всех лет был добр к нам. Они могли пользоваться домом по своему усмотрению, приезжать и уезжать, когда им угодно. Здесь они могли лечиться, если заболевали, использовать его для репетиций, если получали ангажемент, или просто жить, отдыхать, если их постигла неудача.

Поп замолчал и застенчиво посмотрел на меня.

— Я решил для себя, что посвящаю свою затею памяти Гвен Лизандер. Я знал, что Гвен сочла бы мое решение грандиозной идеей, да и мне это тоже казалось лучшим выходом. Да, я понимал, что никогда больше не появлюсь на публике, но это уже совсем другой разговор. Я по-прежнему ощущал себя человеком сцены, шоу-бизнеса. Хорошая терапия, лейтенант. И, мне кажется, идея сработала. У меня всегда обретается какой-то процент неудачников и «бывших людей», оставшихся за бортом, что в конечном итоге помогает разнообразить жизнь и делать ее интересней. Как вам известно, в настоящее время со мной живут четверо. Ничего не могу сказать с уверенностью об остальных, но Селест, убежден, станет величайшей танцовщицей, стоит ей только бросить свои каждодневные утомительные акробатические упражнения.

— У меня такое чувство, что это может произойти раньше, чем вы думаете, — самодовольно заявил я.

— Что касается остальных, — продолжал он, будто не слышал меня, — полагаю, они останутся со мной навсегда. Я рад этому, потому что, не будь их, я чувствовал бы себя одиноким старцем. А не будь меня, как бы они могли существовать? Вы можете себе представить? Антония, к примеру. — Он сожалеюще покачал головой. — Все они — гадкие утята, за исключением Селест.

— Что ж, отличная идея, Поп, — искренне восхитился я. — Сколько лет вы здесь живете?

— Тридцать. — Он спокойно улыбнулся. — Половина моей жизни и больше, чем вся жизнь Гвен.

— Тридцать лет, — задумчиво повторил я. — Поп, откуда вы брали деньги все это время?

— Что? — Поп непонимающе уставился на меня.

— Деньги. На что вы жили все эти годы?

— Деньги — не проблема, — отмахнулся он. — Я вам говорил, что после смерти Гвен у меня было достаточно средств.

— Но ведь она умерла тридцать лет назад, — напомнил я.

— Ну, — в его голосе послышалось раздражение, — я сделал несколько удачных капиталовложений, а многие из моих гостей вполне обеспечены. Даже сейчас из четверых у меня всего лишь один не зарабатывает себе на жизнь. Знаете, лейтенант, главное — чтобы тебе сопутствовала удача, и тогда для жизни много денег не потребуется.

— Я то же самое каждый год слышу от окружного шерифа, — проворчал я. — Огромное спасибо за то, что рассказали мне о себе, Поп. Это одна из самых замечательных историй, что мне приходилось слышать в своей жизни.

— Лучше идите и приготовьте себе что-нибудь выпить, лейтенант, — добродушно предложил он. — Должно быть, у вас в горле пересохло, пока слушали мою болтовню. А вообще, я все это придумал, в любом случае, ради вашего же блага.

— Мои родители как-то раз видели вас на Востоке, — сказал я. — Они рассказывали, что смотрели великое представление — «Ливви и Лизандер». Название мне запомнилось.

— Хорошо придумано, лейтенант, — отозвался он, скептически улыбаясь.

— О да, — уверял я его. — Они действительно видели вас. Там еще была песня. Я помню, они мне с восторгом рассказывали. Стоило только кому-то первым спеть эту песню, и она стала бы хитом. Именно вы спели ее первыми. «Никогда не смейся над любовью» — вот как называлась песня.

Он долго смотрел на меня, потом пару раз моргнул.

— Да, лейтенант, — тихо сказал он, — была такая песня. Спасибо. Извините, что усомнился в вас.

Он повернулся ко мне спиной и пошел по коридору, тихонько насвистывая мелодию. Печальная пауза продержалась в комнате еще несколько секунд и тут же безболезненно улетучилась, когда Себастьян у меня под ногами возобновил свою тренировку в меткой стрельбе, громыхая очередями и удивляя скорострельностью.