Пуля дум-дум

Глава 6

На первый взгляд казалось, что стены и потолок в подвале были выложены из пустых гильз и не рассыпались лишь благодаря кусочкам штукатурки между ними. Повсюду валялись консервные банки — на столах, на скамейках, под ногами. Оружейная стойка в дальнем конце подвала изобиловала поразительным разнообразием стрелкового оружия.

Сам Себастьян больше не был Таинственным Человеком, теперь он превратился в Воинствующего Человека, одетого в брюки из рубчатой ткани, сапоги для верховой езды и белую рубашку, расстегнутую на груди. Лишившись белого галстука, фрака и мантильи с огненно-красной отделкой, он несколько изменил свой облик, но эффект оставался все тем же и напоминал эру Великого Гэтсби.

Очутившись в подвале, я первые минуты столь сосредоточенно пытался определить, насколько образ Себастьяна соответствует описанию Джекила и Хайда, что не слышал ни одного из произнесенных им слов. Теперь, когда я все прикинул и понял, что Хайд Меткий Стрелок не опасен, я мог с облегчением вздохнуть.

— Поэтому всю свою жизнь я ищу совершенства, лейтенант, — завершил Себастьян с торжественным видом. — И теперь, когда я объяснил вам свои побудительные мотивы, я надеюсь, вы понимаете мои чувства?

— Прекрасно понимаю! — Я церемонно поджал губы и медленно кивнул в знак полного одобрения.

— Вот почему я никогда не исполняю трюков на публике, — продолжал он. — Обманывать публику, которая верит мне, совершенством, которое есть не что иное, как бесстыдное мошенничество! Вы согласны, лейтенант?

— О, конечно, — поспешно ответил я. — Можно мне задать вам вопрос из любопытства: когда вы в последний раз выступали на публике, Себастьян?

— В пятьдесят девятом году, — ответил он. — Это была большая ошибка.

— Что произошло?

— Глупый несчастный случай. — Его белые зубы, сверкнули в сатанинском оскале. — В начале каждого номера я приглашал на сцену троих мужчин, давал каждому сигару, выстраивал их в линию и демонстрировал «гвоздь» своей программы. — Он нервно погладил свою острую бородку. — Я становился к ним спиной, стрелял через плечо, целясь при помощи всего лишь маленького карманного зеркальца, и выбивал у них изо рта горящие сигары! Один! Два! Три!.. Вот так! Это всегда вызывало у женщин истерические вскрики, а потом, когда зал приходил в себя, завершение программы сопровождалось бурными аплодисментами. — Лицо его исказилось, белые зубы обнажились с еще большей жестокостью, когда он с силой дернул себя за бороду. — Во время одного представления, — сказал он тихим, напряженным голосом, — среди зрителей находился крупный, толстый человек с торчащими вперед зубами. Не часто артисту попадаются такие люди, и публика хочет видеть их на сцене — многие заблуждающиеся идиоты до сих пор верят, что если человек толстый, то он непременно должен быть добрым и веселым. Дайте ему торчащие зубы, и зрители будут убеждены, что величайшая радость в его жизни — быть выставленным напоказ, с тем чтобы каждому выпала честь вдоволь посмеяться над его лицом и тешить себя мыслью, что ему придется жить с подобным уродством до конца своей жизни!

— Вы абсолютно правы, — быстро согласился я. — Но что же произошло?

На некоторое время он углубился в свои воспоминания, потом заставил себя заговорить снова:

— Итак, толстый человек оказался одним из троих, кого я пригласил на сцену и попросил быть моими ассистентами. Я вручил каждому из них сигару и зажег ее, а сам, разумеется, полностью сосредоточился на своем выступлении. Когда настало время выстраивать их в линию для великого финала, у меня не было даже возможности присмотреться к ним внимательно. Это явилось моей трагической ошибкой. Позже я узнал, что тот толстый мужчина вообще не курил и это была его первая сигара в жизни. Он зажал ее в своих вонючих, выступающих вперед зубах и беспрерывно неумело пыхкал. — Себастьян слегка пожал плечами. — Воспоминания того вечера до сих пор меня преследуют! Вы должны понять, я стоял к ним спиной, смотрел только в маленькое карманное зеркальце, поэтому обзор был крайне ограничен. Я взял себе за привычку целиться в тлеющий конец сигары и был спокоен, потому что всегда раздавал им длинные сигары и точно знал, что на момент выстрела должно оставаться как минимум четыре дюйма окурка. Разумеется, это гарантировало мне определенный коэффициент безопасности. Тот вечер ничем не отличался от остальных. Итак — один! Два! Три!.. Я повернулся, готовый встретить обычные бурные аплодисменты, но вместо этого увидел кричащую толпу: все орали, что я намеренно убил толстого дебила, и были готовы линчевать меня на месте.

Себастьян отказался взять у меня сигарету, удрученно покрутив головой, и я закурил сам.

— Если вопрос не покажется вам неделикатным, тогда скажите, — осторожно попросил я, — вы убили того толстяка?

Себастьян фыркнул, с трудом пытаясь унять разыгравшуюся ярость.

— Этот дурак выкурил сигару почти до самого конца; если быть точным, то от нее осталось пять восьмых дюйма — позже вечером я успел замерить длину окурка. Поскольку зубы у него торчали наружу, это обеспечивало мне дополнительный коэффициент безопасности в лучшем случае в четверть дюйма. Пуля попала ему прямо в зубы, и осколки от них долетели даже до людей, сидевших в двенадцатом ряду. Как раз это и вызвало гвалт, к тому же зрители были убеждены, что я убил человека!

— Значит, он не пострадал, если не считать выбитых зубов? — спросил я.

Рот Себастьяна искривился, как бы подтверждая горькую иронию судьбы.

— Позже он потребовал, чтобы я возместил ему убытки. Сотню баксов за вставные зубы — представляете мое унижение? — Он закрыл глаза. — Шоу-бизнес не всегда дается легко. И мне пришлось заплатить за проклятые зубы.

— И после того нелепого случая вы больше не выступали на публике?

— Никогда! — крикнул он и рубанул рукой воздух, как бы отсекая прошлое. — И не буду выступать, пока не добьюсь полного совершенства.

— А как продвигаются дела по достижению полного совершенства?

Его лицо сразу посветлело.

— Хотите посмотреть, лейтенант?

— С удовольствием.

Себастьян вскочил на ноги и торопливо принялся расставлять консервные банки. Я устало наблюдал за ним. Когда он закончил свои приготовления, подвал превратился в подобие отдела консервированных товаров супермаркета. У меня возникло неприятное ощущение, что мне придется проторчать здесь всю ночь, дожидаясь, пока он собьет последнюю мишень.

Он неторопливо направился к стойке с оружием, выбрал длинноствольное ружье 32-го калибра, потом вернулся к тому месту, где я сидел, и грациозно поклонился.

— Лейтенант!

— Мне выпала большая честь наблюдать, как лучший в мире снайпер лично мне демонстрирует свое мастерство! — сказал я, стараясь не переборщить по части любезностей. Затем я удобно устроился, приготовившись к представлению, и решительно настроился на то, что не позволю шевельнуться ни одному мускулу лица, даже если вдруг он промажет по всем мишеням.

Следующие тридцать минут я сидел, почти не шевельнувшись, и наблюдал виртуозное мастерство; такой уровень, насколько я мог судить, сумели бы продемонстрировать еще лишь несколько человек во всей стране. Себастьян проделывал самые разнообразные трюки, используемые в стрельбе, разве что пуля, которую он только что выпустил, не летела обратно в дуло. Он стрелял из всех возможных положений: через плечо, между ногами, лежа на спине, когда мишень находилась непосредственно за головой, и, наконец, опять через плечо, но уже без помощи зеркальца и с завязанными глазами.

Я долго от души поздравлял его, а он жадно глотал каждое лестное слово, будто изголодался за пятнадцать лет, и я подумал, что в некотором смысле так оно и было.

— Вы — идеальный зритель, лейтенант, — искренне поблагодарил он. — Было очень приятно выступать перед вами.

— А вы продемонстрировали удивительное шоу, Себастьян, — не остался я в долгу. — Я вам очень благодарен. — Зная, что если не прекратить велеречивый обмен любезностями, то он затянется до бесконечности, я задал ему первый вопрос, пришедший мне в голову: — Какой трюк в стрельбе считается самым сложным?

— Ах! — Его зубы сатанински сверкнули, потом он снова погладил свою бородку и улыбнулся мне с пониманием. — А вы как считаете, лейтенант?

Я задумался.

— Поймать пулю зубами, я так думаю.

— И что? — Его усмешка сделалась шире.

— Или подобный трюк всегда подстроенный — ловкость рук и никакого мошенничества?

— Очень часто это обычное жульничество, лейтенант, — ответил Себастьян с доверительной серьезностью. — Но и такое можно сотворить, хотя и немногим это дано. — Он замолчал, стараясь, чтобы до меня дошло сказанное. — Этот трюк считается вторым по сложности, если он выполняется часто.

— А какой тогда считается самым сложным? — Я намеренно подыгрывал ему.

Он легко вошел в роль Джекила — Хайда, а вышел из нее опять Таинственным Человеком.

— Боюсь, что на какое-то время это должно остаться моим секретом, лейтенант, — ответил он учтиво. — Помните, что я вам говорил о поисках абсолютного совершенства? В этом-то и заключается ответ на ваш вопрос!

Я понял, что на этом он просто закрыл тему.

Мы перешли из подвала к чудовищному бару в гостиной и устроились там, чтобы выпить перед обедом.

— Когда вы — ах! — ушли со сцены в пятьдесят девятом году, — попробовал я вернуться к разговору, — тогда вы и приехали сюда?

— Да, — ответил он. — В первый раз.

— И с тех пор живете здесь?

— Время от времени. — Похоже, тема и впрямь ему наскучила. — Человеку необходимо отключаться от своей работы, по крайней мере изредка, лейтенант. Я понял, что постоянное стремление к совершенству изнуряет, если бьешься над ним больше положенного.

— Мне нравится, как Поп Ливви тут все обустроил, — пробурчал я. — А Бруно Брек? Тоже живет здесь постоянно?

— Как и я, только время от времени, но мы всегда возвращаемся к Попу. Бруно мне как брат, а может, и больше.

— Антония тоже приезжает и уезжает?

Себастьян неспешно покачал головой:

— Антония всегда здесь. Так для нее намного лучше — мир за пределами дома может оказаться слишком жестоким для таких людей, как она. Единственное, что у нее есть, — ее огромная сила, вы меня понимаете, лейтенант? И этого недостаточно, чтобы выжить в жестокой реальности хищного мира.

— Мне кажется, вы правы, — согласился я. — Остается одна Селест.

— Она живет здесь всего три месяца, — кратко пояснил он. — Приехала сюда впервые, и не думаю, что задержится надолго — молодость чересчур нетерпелива!

— Да, пожалуй, — согласился я в который уж раз за последний час. — Куда вы отправляетесь, когда надумаете отдохнуть и уехать на время из дома?

Он пожал плечами и этим отдаленно напомнил международного плейбоя, считающего весь мир скучным, потому что он колесит по свету в компании людей, которые ему до смерти надоели дома.

— Мне нравится Рио, — неохотно признался он. — В Париже замечательно, если не задерживаешься там надолго. Достоинства Таити переоценивают. Я всегда стараюсь отыскать какое-нибудь новое место, неординарное и увлекательное — в разумных пределах.

Резкий неожиданный смех заставил нас обернуться. Прямо над нами стоял Бруно Брек, его грязного цвета глаза посылали нам по очереди резкие, выжидающие взгляды. Почему-то сегодня он больше обычного походил на ящерицу, и я мог поклясться, что сходство не было столь разительным, когда я его увидел в первый раз.

— Хотите выведать сокровенные тайны у международного путешественника, лейтенант? — хихикнул Бруно. — Вы обратились к нужному человеку. Себастьян побывал почти везде, разве не так, Себастьян?

Что-то случилось с вышколенным притворщиком — я понял это по тому, как он неожиданно стушевался и в одно мгновение ничего не осталось ни от Таинственного Человека, ни от снайпера. Рядом со мной сидел совершенно новый субъект, хотя и с уже знакомыми мне усами и бородой, но я даже не знал, кто это, черт возьми. Он поднес стакан к губам, и я заметил, что его пальцы слегка дрожат, — может, здесь и кроется разгадка? В их странных взаимоотношениях?

— Я терпеть не могу портить кому-то веселье, лейтенант. — Назойливый яд Бруно ощутимо, как холод, как испарина, просачивался между моими лопатками. — Но я некоторое время стоял и слушал его разглагольствования, и я думаю, что всему есть предел, — разве вы не согласны?

— Это имеет какое-то значение? — мрачно буркнул я.

— Конечно имеет, лейтенант! Сегодня вы наш гость, и я чувствую личную ответственность по отношению к вам — мы все ее чувствуем! Поэтому я подумал, что Себастьян зашел слишком далеко, и мне пришлось заставить себя вмешаться в разговор.

— Он прав, — сказал сиплым нервным голосом незнакомец, сидевший рядом со мной. — Я позволил себе чересчур много фантазировать!

— Может, вам всем повезет и на днях то же самое произойдет с Бруно, — раздраженно сказал я.

— Эй, лейтенант! — Писклявый, неестественный смех зазвенел у меня в ушах. — Вы ерничаете, но я не против. Ты был когда-нибудь в Париже, Себастьян?

— Нет! — прошептал человек, сидевший рядом со мной.

— Таити, Гонолулу — или в каком-нибудь другом месте?

— Нет!

— Куда ты отправляешься на каникулы, когда хочешь отдохнуть от нас всех, живущих в доме Попа Ливви?

— Чаще всего в Сан-Диего. Пару раз бывал в Лос-Анджелесе. — Хриплый шепот таил в себе угрожающее напряжение, которое становилось все более ощутимым и в любой момент готово было вырваться наружу.

— Ну вот, там намного лучше, Себастьян! — похвалил его Бруно. — По тому, как ты треплешь здесь языком, лейтенант может ошибочно подумать, что мы — шайка миллионеров!

— Простите. — Я поставил свой стакан на крышку бара. — Мне нужно закончить некоторые дела. — Я намеренно повернулся к молчаливой фигуре, жалко съежившейся над недопитым стаканом. — Еще раз спасибо, Себастьян, — сказал я, — за великолепное представление трюков со стрельбой, которые я имел честь наблюдать в подвале!

— Как? — Он быстро повернул голову ко мне, и в его глазах мелькнуло что-то близкое к ужасу. Потом он слабо рассмеялся. — Ах, вы об этом! Ничего особенного нет в том, чтобы стрелять по пустым консервным банкам, лейтенант!

— Сейчас ты чересчур скромничаешь, Себастьян! — защебетал Бруно. — Твоя стрельба произвела впечатление на лейтенанта, а уж он-то знает толк в оружии.

— Я говорю вам, ничего особенного! — Себастьян осушил свой стакан, быстро протиснулся мимо меня и чуть ли не бегом бросился из гостиной.

Бруно довольно загоготал.

— Как вы думаете, лейтенант, в том, что я сказал, может, был какой-то смысл?

— Мне все-таки нужно закончить неотложные дела, — холодно ответил я. Уже собираясь миновать его, я передумал и приостановился. — Ради интереса, Бруно, а где вы проводите свои каникулы, когда покидаете дом Попа Ливви?

— Я не помню, чтобы когда-нибудь уезжал из этого дома на каникулы, лейтенант, — непринужденно ответил он.

— Поскольку вы были так щедры, одаривая Себастьяна своими поучениями, — вежливо продолжал я, — вы не станете возражать, если и я дам вам один совет?

— Лейтенант! — Он хихикнул. — Я буду польщен!

— Профессиональный лжец всегда стремится выглядеть честно и искренне, — сказал я с действительно искренней улыбкой на лице. — Поэтому все время, пока он мне врал, он осторожно делал паузы, отводил взгляд, кое-где запинался, неловко замолкал — использовал все, что делают честные люди, когда рассказывают чистейшую правду. У вас же все происходит чересчур гладко — слишком много внешнего лоска, поэтому вы до сих пор не стали профессиональным лгуном. — Я похлопал его по костлявому плечу, как бы подбадривая. — Но я уверен, что вы быстро добьетесь успехов, если на практике будете упорно шлифовать свой талант, Бруно; а сегодня вам уже выпала такая возможность, да?

Я заглянул в глаза человеку и увидел в них истинное отражение того, что происходило в его голове. Такая возможность выпадает редко, но сейчас я почти ощутил на себе физическую силу хладнокровной жестокой ненависти Бруно; в следующую долю секунды ненависть растворилась, и его глаза опять приобрели привычный грязный цвет.

— Вы сегодня определенно капризничаете, лейтенант! — Бруно громко и безудержно зашелся в своем противном хихиканье. — Могу поспорить, что когда вы арестовываете кого-нибудь за плохое поведение, то сначала прогуливаетесь с ним по аллее, а уж потом тащите к шерифу, верно?

Не успел я ответить, как начался ад кромешный. Мне понадобилось секунд двадцать, чтобы сообразить, что безумный шум и грохот шел от металлической ложки, которой лупили по железной сковородке. И только когда я прибежал в столовую, до меня дошло, что это Антония ударяет в гонг, созывая всех к столу. Как я сразу об этом не догадался; для девушки, которая свободно может оторвать меня от пола, сделав лишь глубокий вдох, оглушить человека с нормальными ушными перепонками — всего лишь детская игра.