Пушка из красной меди

Глава шестая Белая парта

Школа как вымерла.

Комната учителя была не заперта. В ней пахло полынью, летали осы, а самого хозяина не было.

Варя пошла по классам искать его.

От ее шагов заскрипели половицы и поднялось эхо. Звуки эти, в обычное время заглушенные голосами, звонками и топотом ног, сейчас сказали девочке, что школа — одушевленный дом, как тот, где она живет с родителями, только больше.

Учителя она нашла в своем классе. Он красил парты в белый цвет и прислушивался к шагам гостьи.

— Я думаю: кто это ходит? — обрадовался, он. — Шаги такие важные. Какой такой начальник приехал?

И старый учитель засмеялся.

— Коля вернулся, — несмело сказала девочка.

— Отец-то у него жив-здоров?

— Жив…

— По радио по сарафанному передали, будто он сам себя поймал в сеть, да нефтяники вытащили…

— Нет, — сказала Варя, — его пастух Денис вытащил. Как раз тут мы с Колей подбежали.

— Напугал он вас, наверное!

Учитель искал очки, охлопывая себя по карманам, и прислушивался к половицам.

— Опять кто-то ходит?

Варя знала, что у учителя в Москве есть дочь, да все не соберется к нему приехать, и много лет ждет он ее и даже на уроках прислушивается к шагам в коридоре: не она ли?

Неслышно вошла кошка и мурлыча принялась тереться о домашние туфли учителя.

— Ну вот, — сказал он и взял кошку на руки. — Гости съезжались на дачу…

Школа загудела от шагов, и в класс набились Женька, Коля-Николай и Колин отец в выглаженном пиджаке и стеснительно поздоровались с учителем.

— Что я говорил? — Учитель улыбнулся Варе. — В самом деле: гости съезжались на дачу…

Колин отец снял фуражку, пригладил волосы и вежливо кашлянул.

— Клавдий Дмитриевич, — сказал он, — у меня второй подрос… Женя… В сентябре ему семь лет. Как бы его в первый класс записать?

Учитель поставил кошку на пол, как-то сразу нашел очки, надел их, чтобы получше разглядеть новичка, но Женька, который до этого стоял впереди всех, вдруг спрятался за отца, за отцову ногу, и затаился там. Учитель подождал и серьезно заявил:

— Мы таких стеснительных не берем.

— Женя, слышишь, что учитель говорит? — пристыдил отец. Но малыш не шелохнулся, и отец шепотом сообщил:

— В ногу мне дышит.

— Дыши, дыши, — разрешил учитель. — А мы про тебя и не вспомним.

— А чего про него вспоминать? — поддержала учителя Варя. — Про такого мышонка.

Тут разом заговорили остальные:

— Забыли мы про него!

— Правда, правда, — подтвердил учитель. — И смотреть на кошку нечего. Она тоже тебя забыла…

Женька обиженно прогудел в отцову ногу:

— Не забыла…

— Громче, — распорядился учитель.

— Не забыла!

Учитель похвалил:

— Хорошо слышно. Сейчас мы его и запишем.

Теперь Женька не прятался, а во все глаза смотрел, как его будут записывать. У старого учителя не было при себе ни ручки, ни карандаша, ни бумаги, но он сделал вид, что у него все это есть и что он старательно заносит в записную книжку фамилию, имя и отчество новичка.

Вот учитель спрятал в карман несуществующие орудия письма и торжественно провозгласил:

— Большое дело сделали — в школу человека записали! Теперь, Женя, можешь гулять до первого сентября.

— Спасибо, Клавдий Дмитриевич, — сказал отец и дернул Женьку за рукав: — Спасибо говори!

— Спасибо, — пробормотал мальчуган и пожаловался отцу на учителя: — Он меня и не записа-аал…

Отец надел фуражку, взял младшенького за руку и несмело улыбнулся учителю:

— Так и не мог я отсюда уехать, Клавдий Дмитрия…

— Карантин помешал? — спросил учитель.

— Не только, — ответил Колин отец. — Легко сказать: уеду. Собраться легко… А если я тут всю свою жизнь прожил?.. Вчера я сам в свою сеть попал…

Учитель грустно улыбнулся:

— Сарафанное радио передало.

— Вот я и думаю, — тихо сказал Колин отец, — ладно ли я жил?.. Все за большой рыбой гонялся…

После некоторого молчания учитель спросил:

— Федор Николаич, ты плотник хороший… Не думал ты работать в колхозе?

— Думаю…

— Ну думай, думай.

А Женька громким голосом опять пожаловался отцу на учителя:

— Он меня понарошку записа-аал!

Они ушли, а старый учитель вдруг задумался, отчего стал еще старее.

— Хороший был ученик! — удивился он вслух как бы для себя самого и развел руками, — Хо-оороший! На озеро со мной ходил когда-то, искал пушку из красной меди…

Вдруг он поймал на себе взгляд ребят и растерянно улыбнулся, и Варе жалче жалкого стало его.

— Клавдий Дмитриевич, — она дотронулась до руки учителя, — мы найдем вашу пушку из красной меди.

— Конечно, — согласился он рассеянно.

— Мы ее уже искали… Но мы не доехали… Нам не дали… Но мы видели много чудес! Там в озере плавали рыбы и росли синие водоросли. И бил родник, а вокруг него кружились песчинки. А корни кувшинок были похожи на длинные медные пушки. Я даже подумала: здесь не одна, а много пушек! Если их поднять из воды и начистить песком, они загорятся, как самовар…

В разговор вступил Коля-Николай.

— Если мы найдем пушку, — сказал он, — я заряжу ее спичечными головками и бабахну!

Учитель серьезно заметил:

— Почему обязательно спичечными головками? Лучше обыкновенным охотничьим порохом.

— И вы его достанете? — не поверил Коля-Николай.

— Конечно, — сказал учитель. — Была бы пушка… Есть такая пословица: была бы лошадь, а хомут найдется.

При этом глаза у него были смешливые, и все трое засмеялись. Просмеявшись, старый учитель сказал:

— Коля, будь рыцарем — принеси из чулана белую краску и две кисточки. Начнете с этого ряда, с парты главного редактора… У нас все впереди, но у нас так мало времени!..

Коля-Николай ушел за краской, учитель принялся докрашивать свой ряд, а Варя осторожно откинула крышку темной выщербленной парты и с обратной стороны прочитала надпись: «Я человек, и ничто человеческое мое не чуждо». От парты, как от Коли-Николая, пахло ягодами — по крайней мере, так показалось девочке. Она пошарила ладонью в обоих отделениях и извлекла на свет ветку рябины со сморщенными пыльными ягодами.

«Это от прошлогодней стенной газеты, — вспомнила Варя. — Она вся была украшена рябиновыми ветками».

Чистой тряпкой Варя протерла щелястое теплое тело парты, и дерево благодарно заскрипело под проворными руками девочки. На долгом веку парте премного досталось от разных поколений школьников, ее давно хотели списать, да учитель отстоял, говоря, что за партой детям удобнее работать, чем за столом. И сейчас, когда детские руки очищали ее от пыли и грязи, она благодарно поскрипывала на разные лады. Что поделаешь: старые вещи, как и старые люди, с возрастом становятся сентиментальнее и разговорчивее, и с этим нельзя не считаться.

Пришел Коля-Николай, принес краску и кисти и спросил:

— Долго я ходил?

— За смертью тебя только посылать! — сказала Варя.

— Я не сразу краску нашел да и на голубей засмотрелся, — признался Коля-Николай. — Люблю их я…

Из другого конца класса учитель подал голос:

— Коля, чего ты хочешь? Ты же человек, и ничто человеческое тебе не чуждо. В том числе и голуби.

Коля-Николай покраснел, подождал, не скажет ли учитель еще что-нибудь, и, косясь на него, озабоченно спросил девочку:

— Варя, чего мы ждем? Работать надо.

Вдвоем они покрасили старую парту — все морщины, трещины и надписи на ней. Теперь она молчала, не жаловалась, и от ее белизны в классе стало светлее.

Ближе к вечеру, когда все, что можно было выкрасить, было выкрашено в белый цвет, учитель сказал Варе и Коле-Николаю:

— Бело, как на пароходе. И масляной краской пахнет по-пароходному. Вот подсохнет краска — ну вылитая каюта второго класса. Давно я не ездил на пароходе…

— На пароходе еще арбузами пахнет! — вспомнила Варя свою давнюю и единственную поездку в Казань с родителями. — И там цыганята пляшут!

— И люди на пароходе добрей.

— Там мы чаек кормили хлебом.

— И свежо там, далеко видно!

— А на «Ракете» еще лучше, — сказала Варя. — Летишь, и дух захватывает!.. Я до Соколок на «Ракете» ездила — туда и обратно.

— Я не люблю на «Ракете», — признался учитель, — Летишь, все мелькает, подумать некогда. Увидел дерево красивое на берегу, только собрался его рассмотреть — дерева уже нет. Куда спешить? Как ты думаешь, Коля?

А Коля-Николай молчал, потому что ни разу в жизни не ездил ни на пароходе, ни на «Ракете».