Пусть это вас не беспокоит

Часть 3

Утро выдалось поздним, медленным и донельзя поганым.

Уесли Рендалл стоял перед небольшим столиком с напитками, его пальцы болезненно сжимали бокал. Раньше он не замечал за собой обыкновения пить в такое время. Возможно, пора завести себе новые привычки.

Рендалл был неодет. Слегка помятый серый халат придерживал небрежно завязанный пояс, во рту вязко перекатывался неприятный привкус. Стоило ли так много рассказывать?

Рендалл приподнял бутылку и плеснул немного в свой бокал, хотя там еще оставалось. Он чувствовал, что ситуация вышла из-под его контроля, и это сковывало его.

Он даже не может выйти из дома без того, чтобы пара филеров тут же не села ему на хвост.

Проклятое прошлое. Семейные акции Картеров он уже не получит, да и сделка с передачей драгоценностей тоже прошла мимо него. Еще это судебное заседание… Лиза теперь его ненавидит.

Рендалл сам не заметил, как его губы искривились в немного циничной усмешке при воспоминании о сильном, волнующем теле Лизы. Что поделывает теперь его королева?

Привкус вот рту не проходил, несмотря на спиртное. Или может быть, именно благодаря ему. Рендалл поставил недопитый бокал на столик. Он оказался вне игры, и сам не понимал, как же это могло произойти. У него не было ходов. Оставалось только ждать, а это слишком мучительно.

Он начал распускаться.

В глубине дома послышался какой-то шум. Рендалл еще раз бросил взгляд в окно и пробормотал:

— Будь все проклято.

Шум усилился. Что там вытворяет Джеймс, черт возьми.

В поле зрения Рендалла попала невзрачная приземистая машина с полуопущенными стеклами. В ней сидели двое. Тот, кто занимал место водителя, читал газету, другой делал рукой какие-то движения. По всей видимости, крутил ручку настойки радиоприемника.

Эти люди следили за ним. Такая же машина стояла у заднего выхода. Рендалл чуть слышно выругался.

— В чем там дело, Джеймс?

Ответа не было. Бросив еще один взгляд в окно, Рендалл поплелся к выходу из зала. Теперь в глубине дома опять воцарилась тишина.

— Ты в порядке, Джеймс?

Дверь резко распахнулась, скорченная фигура Джеймса ввалилась внутрь. Его руки были заломлены за спину. Рендалл понял, что их сковывают наручники. Двое людей в синей полицейской форме держали дворецкого с обеих сторон.

— Вам лучше не делать никаких резких движений, — сказал инспектор Маллен.

Длинный подбородок полицейского был чисто выбрит, зубы обнажены в улыбке, а корпус слегка откинут назад, из-за чего создавалось впечатление, что высокая фигура инспектора возвышается над окружающими его людьми.

Маллен уже давно не испытывал этого приятного чувства полной удовлетворенности своими успехами. Он даже был готов простить неудачливого преступника за то, что тому пару дней удавалось водить за нос полицию.

Уесли Рендалл инстинктивно подался назад, но через мгновение замер. Он понимал, что не время и не место пытаться спастись бегством. Сперва необходимо узнать, какого черта это все значит. А еще хорошо было бы снова промочить горло. Поганый привкус во рту не проходил.

Из-за спины Джеймса появилось несколько полицейских. Каждый из них держал по пистолету, дула были направлены на Рендалла. У того, что шел справа, слегка дрожали руки. Джеймс пытался что-то сказать, но никак не мог придумать, что именно. Маллен держался позади.

— Отдайте пистолет, мистер Рендалл, — произнес он.

Какой к черту пистолет… У него не было даже времени надеть штаны.

Двое полицейский приблизились к нему, быстро и аккуратно развернули, растопыренные ладони Рендалла уперлись в холодную стену. Уесли не сопротивлялся. Растерянность смешивалась с тягучим ощущением беспомощности. Выпить бы еще глоток. Он слышал, как рядом вполголоса ругался Джеймс. Тому было больно.

Светло-сиреневая поверхность стены находилась прямо перед глазами Рендалла. Сзади него послышались шаги, и в поле зрения оказалась высокая сухощавая фигура Маллена. Пальцы полицейского, того, у которого дрожали руки, быстро ощупали свисающий халат, еще больше сминая его.

Вдалеке послышался рев сирены.

— У него ничего нет, инспектор, — расторопно доложил он.

— Мы нашли пистолет в ящике стола, — раздался голос где-то справа.

Рендалл резко развернулся. Полицейский толкнул его, дуло пистолета уперлось вбок.

Инспектор Маллен стоял в центре комнаты, и мягкий утренний свет из широкого окна освещал его сухощавую фигуру. Он мечтательно улыбался, обводя комнату неторопливым взглядом человека, которому некуда спешить.

Он не спешил.

— Надеюсь, у вас есть ордер на обыск, — глухо произнес Уесли.

Он понимал, что эти слова бессмысленны. С тем же успехом он мог пригрозить пожаловаться в Конгресс или общество защиты животных. Однажды — это случилось лет десять назад — Уесли Рендаллу довелось увидеть человека, на которого ехал танк. Стоявшая в боксе машина неожиданно сорвалась с колодок и покатилась, и зажатому в углу сержанту некуда было отступать. Тогда он достал из кобуры пистолет и начал стрелять. Он успел выпустить четыре пули, прежде чем пять тонн металла размазали его по бетонному полу.

Патроны были учебными.

В тот момент Рендалл не мог взять в толк, зачем сержанту понадобилось стрелять.

Теперь он это знал.

Инспектор Маллен казался еще выше ростом. Заложив руки в карманы, он слегка покачивался на носках. Где-то на окраине сознания он напряженно искал способ повести себя еще более бесцеремонно. Ему нравилось чувствовать себя победителем.

— Нет, — ответил он, расплываясь в неприятной улыбке. Его голос пронизывала непритворная жалость. Он выдержал паузу, с удовлетворением заметив искру тревоги, промелькнувшую в глазах его собеседника. — Но у нас есть ордер на ваш арест, мистер Рендалл.

Какого черта.

Инспектор Маллен стоял прямо напротив него и продолжал улыбаться. Весь его облик говорил:

«А сейчас ты спросишь у меня, по какому обвинению выдан ордер. Спросишь, конечно же, спросишь. Тебе необходимо это знать. Давай же».

Полицейские никогда ничего не говорят, если могут заставить собеседника задать вопрос. Это наполняет их ощущением собственной значимости, чувством власти над окружающими их людьми.

В тот момент Уесли Рендалл ненавидел полицейских.

— В чем меня обвиняют? — спросил он, безуспешно пытаясь запахнуть полы халата.

— О, вас подозревают в убийстве, мистер Рендалл, — инспектор как бы в рассеянности сделал несколько шагов по комнате. Он не спешил продолжать, делая вид, что занят каким-то очень важным делом. Он наслаждался этим мгновением. — Пьете с утра? Вредная привычка, мистер Рендалл, вредная…

Инспектор наклонился к бокалу.

— Сильная штука для такого времени суток, — заметил он.

Полицейские входили и выходили из комнаты, носили какие-то вещи. Бессильная злость душила Рендалла. Вдобавок ко всему он был неодет, и это усиливало чувство беспомощности перед закованными в синюю форму полицейскими. Обвинение в убийстве! Двое охранников все еще стояли около него, Джеймса куда-то увели.

Рендалл решил больше не задавать вопросов.

Инспектор Маллен остановился и в некотором замешательстве взглянул на него.

— Вы не хотите узнать подробности, мистер Рендалл? — в голосе полицейского сквозило разочарование. Его улыбка слегка притухла. Собеседник явно не собирался поддерживать столь увлекательной игры «помучь арестованного». — Неужели вам не хочется знать, в убийстве кого вас обвиняют, капитан Дуэйн Фокс?

Голова Рендалла бессильно откинулась назад, соприкоснувшись с холодной поверхностью стены. Он не заметил, как вспотел.

— Не знаю, что там произошло у вас в Панаме, капитан, — неспешно продолжал инспектор. — Однако из целого отряда вернулись домой только трое. В вашем личном деле нет никаких подробностей относительно вашего последнего задания. А сразу после него вы вышли в отставку… Милая история, не так ли?

— Вы кретин, — устало произнес Рендалл.

Он получил право сказать это.

Стоявший справа от него полицейский довольно усмехнулся, Маллен резко развернул корпус. Улыбка сошла с его лица, и Уесли Рендалл сам удивился тому, как прозвучал его голос.

— Вам будет проще пришить луну к небу, чем мне это убийство, — Рендалл отмахнулся от охранявших его полицейских, прошлепал к своему креслу и опустился в него. — Передайте мне бокал.

Инспектор повиновался!

Он явно был сбит с толку. Почему этот человек, который еще несколько мгновений назад ощущал себя загнанным в угол и мог лишь растерянно задавать вопросы, теперь ведет себя столь самоуверенно?

— Относительно смерти моего старого друга и боевого товарища Сэма Роупера, — Рендалл приподнял бокал и взглянул на инспектора сквозь золотистую жидкость.

То, что окружавшие его люди были полностью одеты, а его прикрывал лишь небрежно запахнутый халат, больше не смущало Рендалла. Наоборот! Теперь это подчеркивало его уверенность в себе. Движения Уесли стали вальяжными, он забросил ногу за ногу.

— Если вы попытаетесь раскрутить это дело, журналисты поднимут вас на смех. Еще года два полицейские репортеры станут величать вас не иначе, как «тот самый Маллен». Хотите выпить?

А вот теперь ты задавай вопросы, вонючка.

Незаметно Рендалла охватило мощное чувство свободы и облегчения. Казалось, каждая клеточка его тела готова была воспарить ввысь. Он наслаждался, глядя на то, как самодовольная улыбка капля за каплей стекает с длинного лица инспектора. А все еще стоявшие у противоположной стены полицейские, казалось, пришли в этот дом только затем, чтобы позабавить хозяев клоунскими номерами.

Ему давно уже расхотелось пить, и он поставил бокал на пол рядом с креслом, в котором сидел.

Инспектор Маллен открыл рот, потом закрыл, потом вновь разжал челюсти. Два сильных чувства в смертельной схватке сшиблись в его душе. С одной стороны, все существо полицейского разрывалось от желания узнать, какой еще козырь неожиданно обнаглевший собеседник прячет за широким рукавом утреннего халата.

Как же хотелось инспектору задать интересующий его вопрос! Однако многолетний опыт работы в полиции безжалостно говорил Маллену, — открой рот, спроси, и ты встанешь на колени перед этим человеком. Он смотрит прямо тебе в глаза, он ухмыляется — задай вопрос, и ты унизишься перед ним. Ведь именно этого он ждет сейчас.

Двое полицейских стояли около дальней стены и хранили безразличное молчание. Инспектор дорого бы дал за то, чтобы узнать, понимают ли они всю глубину позора, который ему приходится переживать.

Длинное лицо Маллена, казалось, вытянулось еще больше. Уесли Рендалл развалился в кресле и даже не пытался скрыть широкой самодовольной улыбки.

— Может, врезать ему пару раз, инспектор?

Это сказал тот, у которого еще несколько минут назад сильно дрожали руки. Но сейчас он сжимал в руках свой пистолет, в комнате находились еще двое полицейских, а арестованный не был вооружен.

Теперь можно было показать свою храбрость.

Инспектор Маллен медленно повернулся к подчиненному, и Уесли Рендаллу не было видно его лицо. Зато он мог видеть меняющееся выражение физиономии полицейского у стены.

— Заткнитесь, сержант, — громко прошипел Маллен. Он был так взбешен, что чуть не подавился собственной слюной. Поэтому на последнем слове он слегка запнулся и тяжело взмахнул головой, подобно разъяренному быку. — И убирайтесь вон. И вы тоже. Немедленно!

В то же мгновение Маллен осознал, что совершил ошибку. Понял это и Рендалл, и его открытое приветливое лицо профессионального мошенника осветилось еще ярче.

Долго теперь среди сержантов и младших полицейских чинов станут идти разговоры да споры, сколько именно хрустящих зелененьких бумажек получил этот проныра Маллен от хозяина особняка в Беверли-Хиллз.

— Можете остаться, — голос инспектора прозвучал уже немного тише.

Надо же, он позволил себе распуститься. Столько дней подряд его подстерегали неудачи, длинный, нескончаемый ряд болезненных унижений. Джейсон Картер смеялся ему прямо в лицо и, громыхая туго набитым кошельком, подкупал судей направо и налево. Две пройды, окопавшиеся на вилле в горах, плетут интриги и запутывают следствие в угоду каждому, кто насыплет им в кормушку горсть блестящих пятицентовиков. Да еще этот громила Данби чуть не свернул ему челюсть.

И вот теперь, когда впервые за много дней ему улыбнулась удача, когда по давно забытым документам, которые штабные клопы в министерстве обороны подняли по его требованию, была найдена прямая связь между убитым Сэмом Роупером и этим подозрительным типом, когда обнаружен веский и убедительный мотив преступления — именно в этот момент Маллен позволил себе расслабиться и упустил из рук свою удачу.

Проклятье.

— Может, ваши ребята захотят промочить глотку?

Голос Уесли Рендалла был веселым, жизнерадостным и на редкость мерзким. В голове инспектора Маллена даже сверкнула мимолетная мысль — а что, если согласиться на предложение оказавшегося не в меру ретивым сержанта. Дать бы этому красавчику пару раз… А еще лучше пару десятков раз.

Но почему же эта сволочь так уверена в себе?

— Потрудитесь дать объяснения, — грозно рявкнул Маллен.

Фраза получилась неуместной, надуманной и на редкость смешной. Казалось, что она была взята прямо из черно-белых боевиков, которые крутили по вечерам в киношках где-то в середине тридцатых годов.

Уесли Рендалл пришел в восторг.

— Можете проверить мой пистолет, — произнес он, с трудом сдерживая готовый вот-вот вырваться наружу смех. — Могу заверить, — вас ждет большое разочарование.

Маллен склонился над креслом, в котором вольготно развалился Рендалл, и на лице инспектора уже не было и малейших следов улыбки. Его пальцы непроизвольно сжались в кулаки, синяк на скуле налился кровью и стал оттого еще отчетливее.

«А ведь он готов ударить меня», — подумал Рендалл.

— Я задал вам вопрос, — резко произнес полицейский.

Уесли встал и неторопливо подошел к окну, благоразумно отдаляясь от взбешенного Маллена. Инспектор уже начинал тяжело и быстро дышать.

— Я купил эту виллу из-за чудесного вида, который открывается из этих окон, — мечтательно произнес Рендалл. Теперь он сознательно копировал медлительную манеру вести себя, которую напустил на себя Маллен в начале их разговора. — Взгляните-ка вот сюда.

Маллену не оставалось ничего другого, как повиноваться. Он был уже достаточно унижен и у него хватало сообразительности понять — единственный способ прекратить все это состоит в повиновении.

Уесли Рендалл наслаждался.

— Видите вон ту машину, справа? В ней сидят двое людей, и один из них что-то говорит по мобильному телефону. Держу пари, он говорит о вас…

Покрасневшее лицо Маллена резко повернулось в Рендаллу. Инспектору вдруг показалось, что этот хлыщ продолжает издеваться над ним. На мгновение Рендалл испугался, и потому продолжал более быстро, чем ему хотелось:

— Пару дней назад я попал под колпак паре частных детективов. Не уверен, что знаю, о чем речь — возможно, одна из моих подружек оказалась замужем, и ее муж решил измерить длину своих рогов. В любом случае, теперь у меня всегда есть, по крайней мере, двое свидетелей на каждую секунду моего расписания. У задней двери стоит вторая машина, — не верите, можете взглянуть. Впрочем, вы же сами пришли оттуда, так что должны помнить.

Краска медленно отливала от лица инспектора, он лихорадочно размышлял. Дело получило слишком большую огласку, а Уесли Рендалл был близким другом Кларенса Картера, который прошлым вечером стал миллионером благодаря пуле скрывшегося снайпера.

Необходимо было как можно быстрее принять решение — то ли рисковать поспешным арестом и последующим громким провалом, то ли позволить этому клоуну насмехаться над полицией и тщательно проверить его версию.

Уесли Рендалл отошел от окна и весело посмотрел на инспектора. Он хотел было добавить что-нибудь насчет того, что, дескать, зеленщики, горничные и полицейские всегда заходят в приличные дома с черного хода, но по зрелому размышлению решил этого не делать.

— Полагаю, мне пора позвонить своему адвокату, — с рассеянностью пробормотал Рендалл. — Ее зовут Франсуаза Дюпон. Может, вам доводилось слышать это имя.

В тот день инспектор Маллен мог бы написать самую пламенную в историю Америки речь о коррупции и подкупленном правосудии.

Над Лос-Анджелесом медленно разгорался диск солнца.

Здание Альфреда Джей Ховитцера находится в самом центре Лос-Анджелеса, однако, мало кому известно о том, что оно вообще существует.

Его ежедневно видят сотни тысяч людей, которые проезжают мимо в собственных автомобилях, торопливых желтых такси или солидных озабоченных городских автобусах. Однако ни у кого из них обычно не находится времени для того, чтобы присмотреться к стройному голубому небоскребу, с безразличной холодностью отражающему жаркие лучи калифорнийского солнца, и задуматься над тем, кто расположился за глянцевой непрозрачностью его поверхности.

На этом здании нет таблички, которая могла бы помочь праздному пешеходу, вздумай он полюбопытствовать о предназначении этого небоскреба, — одного из сотен таких же, разбросанных на все стороны света вокруг по деловому центру Л. А. Стекло, бетон, стиль хай-тех, деловые люди с черными обтекаемыми кейсами и деловые женщины с толстыми и тонкими черными же папками — женщины всех возрастов, с аккуратно уложенными волосами всех цветов и оттенков, и все, как одна, напрочь лишенные сексуальности.

Это деловой центр мегаполиса, здесь каждый занимается бизнесом, и никому нет дела до других.

Единственная надпись крупными буквами гласит «Здание Альфреда Джей Ховитцера», и это никому ни о чем не говорит.

Никому, кроме немногих.

Большие неуклюжие лопасти тяжелого вентилятора лениво разгоняли под потолком влажный тугой воздух. Я следил за их движением и размышлял, почему Джеффри Теннисон не поставит себе кондиционер.

Я сидел в большом удобном кресле на пятьдесят восьмом этаже здания Ховитцера, и за окном мне приветливо улыбались соседние небоскребы. Размеры комнаты в несколько раз превосходили необходимые.

Это был один из тех кабинетов, какие можно найти в каждом большом небоскребе. Их набирается не более нескольких десятков на всю эту огромную блестящую коробку. Они бывают обставлены по-разному — консервативно или современно, с толстыми коврами или паркетным полом, большими шкафами мореного дерева, от нижней до верхней полок заставленных книгами в дорогих переплетах — или с открытыми стеклянно-металлическими стеллажами, в которых, как на витрине, красуются мексиканские безделушки.

Но есть в этих кабинетах нечто особенное, нечто, что их объединяет, делает теми, что они есть — сердцем сияющего небоскреба, сердцем делового центра огромного мегаполиса. И в этом отношении здание Альфреда Джей Ховитцера также ничем не отличалось от десятков своих соседей, гордо вздымающих плоские крыши в небо над Лос-Анджелесом.

Возможно, такие кабинеты отличает атмосфера власти. Напряженной, сосредоточенной деятельности, когда миллионы людей, аппаратов и долларов день за днем, минута за минутой исполняют величественную симфонию, которой дирижируют из этого кабинета.

А возможно, дело в ином. Скорее, они созданы даже не для работы с восьми утра до шести вечера — хотя единственное, о чем могут думать люди, занимающие их, это работа. Такие кабинеты предназначены для того, чтобы провести в нем всю свою жизнь — жизнь без остатка. И кресла в них служат, чтобы на них сидеть, а не для напоминания посетителям о необходимости поскорее встать и заняться чем-нибудь полезным.

Вершина вершины — вот что располагается на пятьдесят восьмом этаже здания Альфреда Джей Ховитцера. А еще там ужасно жарко, потому что Джеффри Теннисон не признает кондиционеров.

— Как поживает ваш отец, Майкл, — Теннисон широко и приветливо улыбнулся, энергично протягивая мне руку.

Я встал без особой прыти и пожал ее.

За долгие годы дипломатической работы на самых верхних облаках политического мироздания Джеффри Теннисон научился делать свою улыбку искренней вне зависимости от того, к кому и по какому поводу он обращался.

— Недавно он спрашивал о вас, — ответил я, вновь опускаясь в кресло.

Я лгал, и Теннисон понимал это.

Заданный мне вопрос должен был быть расценен следующим образом. Если бы не положение, которое занимают в обществе ваш отец и Джейсон Картер, этого разговора бы никогда не было. Поэтому я буду вам очень признателен, если ничто из сказанного в пределах этого кабинета не пересечет его порог… Благодарю вас.

Дипломаты умеют ценить время, когда им это выгодно.

Я подумал, что секрет неизменной искренности моего собеседника состоит в умении построить фразу.

Франсуаз не стала подниматься, и Теннисон несколькими шагами пересек комнату, слегка склонился над ней и тоже подал руку. Все же она не стала вставать.

Где-то вдалеке застрекотал факс. Вертолет дорожной полиции завис над перекрестком в нескольких кварталах от небоскреба.

— Я не хочу отнимать у вас время, Джефф, — напомнил я.

— Конечно, — Теннисон обернулся, заложил руки в карманы и посмотрел на меня исподлобья.

— Вы хотите знать все положение в Юго-Восточном бассейне или же вас интересует только это государство?

— Только оно, — ответила Франсуаз.

Теннисон хмыкнул, подошел к своему столу и взгромоздился на его край. Вентилятор под потолком заработал слегка быстрее.

— Поганая история была с этой страной, Майкл, — задумчиво произнес Теннисон, ни к кому конкретно не обращаясь. — Френки. Единственное, что утешает в этой связи Капитолий — так это то, что газетчики не удосужились раскрутить по этому поводу скандал вроде вьетнамского. Это было бы неприятно. К счастью, тогда все были заняты войной в Панаме.

— Кто предложил ввести войска в эту страну? — спросил я.

Теннисон вновь набычился, что-то обдумывая.

— Несколько сенаторов, Майкл. Если вас заинтересуют подробности, можете поднять в библиотеке Конгресса материалы о запросе Эммерсона-Фарго. Впрочем, вы не найдете там ничего интересного…

Император приехал в Вашингтон, и его люди развили там энергичную деятельность. Это был их последний шанс, и им не хотелось его упускать. Им удалось склонить на свою сторону группу политиков. Бернард Эммерсон. Доун Фарго. Несколько других.

Они аргументировали свое предложение тем, что американский орел нуждается в хорошем плацдарме под боком у коммунистического Китая…

Джеффри Теннисон, по-видимому, никак не собирался комментировать это утверждение. Однако его выразительное лицо на мгновение недовольно скривилось, а потом сосредоточенно нахмурилось, не оставляя ни малейших сомнений относительно позиции своего владельца.

— Это на самом деле так? — спросила Френки.

— Это спорный вопрос, Франсуаза, — задумчиво ответил Теннисон, как будто у него самого еще не сложилось определенного мнения. — Нет ничего плохого в том, чтобы контролировать как можно больше стран по всему свету. Но с этим связано множество расходов. Самая главная проблема состоит в том, что слишком часто военное присутствие США в какой бы то ни было стране ведет к такому количеству дипломатических осложнений, что все наше предполагаемое преимущество сходит на нет. В конце концов, мы же не собираемся перебрасывать в Пекин отряды морских котиков каждый второй понедельник…

Джеффри Теннисон был специалистом по дипломатическим конфликтам, а особенно по их улаживанию. Сидя на пятьдесят восьмом этаже здания Альфреда Джей Хофитцера в центре Лос-Анджелеса, он пристально следит за интересами Соединенных Штатов в Восточной Азии, Австралии и Океании. Правда, не могу сказать, находит ли он время и на Антарктиду.

Теннисон подчиняется непосредственно президенту США.

Вертолет дорожной полиции исчез, и я не заметил, в какую сторону он улетел. Наш собеседник соскользнул с края стола и уставился в пустоту, пролистывая перед собой страницы прошлых событий.

— Для русских это был вопрос принципа, — продолжал Джефф. — К тому времени они выводили войска из Афганистана.

Отклонить просьбу о помощи со стороны повстанцев значило для Советов навсегда подорвать свой престиж в глазах стран третьего мира. Это было равносильно самоубийству. Но вводить туда свои войска они тоже уже не могли.

На этот раз они не стали этого делать. Могу утверждать это с почти полной уверенностью — ни один советский эмиссар не присутствовал в интересующей вас стране во время вооруженного конфликта.

Русские поступили умнее и проще. Большая часть бронетехники и самолетов были переброшены туда прямо из Афганистана. Мы не смогли ни предотвратить этого, ни предать огласке. В тот момент Панама занимала все наши силы.

Я знал, что в свое время Джеффри Теннисон резко выступал против ввода американских вооруженных сил в район Панамского канала. Но я никогда не стремился узнать, почему именно.

— У повстанцев была груда советского железа, причем самых последних моделей. А у нас — несколько необстрелянных батальонов и никакой необходимости вести эту войну. Поэтому мы предпочти ее проиграть. Пару месяцев назад эти бодряки открыли в Вашингтоне свое посольство, и теперь их дипломаты раскланиваются с теми самыми сенаторами, что выступили с проектом ввода к ним войск.

— Насколько я понимаю, теперь положение несколько изменилось, — произнесла Франсуаз.

Теннисон согласно хмыкнул. Он положил левую руку себе на грудь, и подпер подбородок правой ладонью.

— После того, как Советский Союз перестал существовать, — задумчиво и немного отстраненно произнес Джеффри Теннисон. Казалось, он рассказывает старую сказку, — установившийся несколько лет назад повстанческий режим уже больше не чувствует себя в безопасности и не решается противоречить странам большой семерки. А у нас нет никаких оснований, чтобы беспокоить их.

— У вас их не было до того момента, как один из посланных ими тайных агентов начал убивать американских граждан прямо на улицах, — жестко произнес я. — Кстати, как к этому относится господин Фарго?

Теннисон широко улыбнулся. Его зубы покрывал легкий желтоватый налет, а улыбка получилась несколько жестокой.

— В настоящее время Доун Фарго собирается баллотироваться на новый срок, и ему не хотелось бы напоминания о прошлых ошибках, если вы это имеете в виду… Однако могу вас уверить — человек, который известен вам под именем доктора Бано, наверняка действует в одиночку. У них не было ни времени, ни денег, чтобы создать в нашей стране разветвленную разведывательную сеть или перекупить чью-либо другую. Мне доподлинно известно о том, что несколько лет назад они пытались приобрести агентуру Восточной Германии, — но французы предложили больше.

Франсуаз резко встала и сделала несколько размашистых шагов по комнате. У меня начало создаваться впечатление, что небрежно самоуверенный тон нашего собеседника несколько раздражает ее. К тому же моя партнерша еще не совсем оправилась после недавних слов Джейсона Картера, больно ранивших ее самолюбие.

Франсуаз сказали, что она не принадлежит к высшему обществу Калифорнии.

— Вы полагаете, что посольский корпус не оказывает помощи Бано? — спросил я.

— Ни в коем случае, — в голосе Теннисона звучала уверенность человека, который уже двадцать восемь лет занимается изучением заданного ему вопроса. — Они для этого слишком трусливы. Плести заговоры, разыгрывать мелкие интриги, выкрадывать государственные секреты — это да. Однако позволить впутать себя в историю с убийством, а тем более, убийством столь влиятельных в Америке людей — ни одни дипломат не запачкает этим своего вечернего костюма.

— Если они так вас боятся, вы могли бы как-нибудь потоньше намекнуть послу этой страны, что американские граждане прекрасно обойдутся и без присутствия в Штатах мистера Бано.

Я обернулся. Голос Франсуаз был холоден ровно настолько, как и подобает при разговоре с малознакомым человеком, который оказывает тебе услугу и рассчитывает на ответную любезность, но не с твоей стороны, а от твоего партнера.

Мне стало интересно, поймет ли Теннисон, что Франсуаз обиделась, и я стал пристальнее следить за выражением его лица. Мне показалось, что он так и не понял.

— Завтра же я вылетаю в Вашингтон, — на этот раз Джеффри Теннисон выглядел озабоченным, и это чувство не было притворным. — Переговорю с послом при первой возможности. Вы совершено правы — такие эскапады следует пресекать как можно раньше. Если допустить с ними малейшую слабинку…

Теннисон запнулся, над чем-то раздумывая, и не стал продолжать далее. В мыслях он наверняка уже намыливал физиономию посла.

Со своего места мне было прекрасно видно, что подбородок Франсуаз упрямо выставлен вперед, а полные губы слегка приоткрыты. Наш собеседник раздражал ее все больше и больше, и я мог представить, как эгалитарные настроения медленно поднимаются в душе моей партнерши. Правда, она еще не успела прийти к окончательному решению, то ли разыграть перед Теннисоном оскорбленное достоинство простолюдинки по отношению к погрязшему в декадансе аристократу, то ли предстать перед ним настоящей дамой из высшего общества и унизить пренебрежением.

По счастью, из нас двоих хотя бы я никогда не подвержен ничему подобному.

Теннисон тем временем не замечал ничего вокруг и хранил задумчивое молчание.

— Не хочется отрывать вас он приятных мыслей, Джефф, — недовольно скривившись, произнес я. — Но мне бы все же было бы приятно получить несколько четких ответов на прямо поставленные вопросы. Вы еще не разучились говорить о том, о чем вас спрашивают?

Теннисон неискренне рассмеялся. Смех получается у него хуже, чем улыбки. На мгновение лицо Франсуаз перекосилось.

— Это профессиональное, — прояснил он, вновь усаживаясь на край стола и скрещивая руки на груди. — Буду рад помочь.

Я не стал даже делать вид, что верю в это.

— Насколько я понял, завтра же вы устроите большую бурю в маленьком посольстве наших друзей из Юго-Восточной Азии, — произнес я. — После чего они публично откажутся от человека, которого мы знаем под именем доктора Бано, и станут слезливо уверять вас в своей полной непричастности к любым грязным делам от Нью-Мексико до северной оконечности Аляски.

Джеффри Теннисон благодушно улыбнулся, и мне это не понравилось. Он не был сегодня именинником, поэтому мне требовалось от него нечто большее, чем самодовольная улыбка.

У меня начало создаваться впечатление, что мой собеседник ненавязчиво старается прекратить разговор, добившись ничего, а это никак меня не устраивало. Я прекрасно понимал, что, когда сам Теннисон обратится за ответной услугой, его просьба вовсе не окажется скромной, поэтому следовало на него надавить.

Бросив взгляд на Франсуаз, я понял, что в ее голове вертятся те же мысли, а самодовольство Теннисона только подливает масла в огонь.

Я произнес:

— И мне, и вам много раз приходилось слышать заверения, подобные этим. Политики большую часть своей жизни занимаются только тем, что делают такие заявления, поэтому я не сомневаюсь, вам и на этот раз без труда удастся их получить. Однако слова посла будут стоить даже меньше, чем обещания кандидата накануне выборов. Что вы собираетесь делать дальше? Ситуация стала слишком опасной, Джефф, и простых политических заверений более недостаточно. Несколько человек уже погибло.

— Дальше? — Теннисон подпер подбородок правой ладонью. — Будет сделано самое главное — мы покажем этим бодрячкам, что никто не может безнаказанно хозяйничать в Америке. Уверяю вас, это произведет на них впечатление.

«Мы покажем»! Даже в частных разговорах Джеффри Теннисон не в состоянии отделить себя от многомиллионной американской нации, которую увенчивает гордо расправивший крылья орел. Возможно, это у него тоже профессиональное.

— Я не вижу, как это может разрешить ситуацию, — резко бросила Франсуаз.

Все-таки она очень сильно обиделась.

Джеффри Теннисон поднял на нее глаза, и в них я прочитал изумление. На этот раз нашему собеседнику не приходилось разыгрывать какие бы то ни было чувства. Бедняга искренне не мог понять, почему голос моей партнерши звучит так недовольно. Ведь он был такой душкой, этот Теннисон.

Сам виноват.

— Это даст вам гарантию того, что режим не станет посылать новых эмиссаров после разоблачения Бано, — произнес Теннисон тоном воспитанной в патриархальных традициях добропорядочной матери многодетного семейства, которой бросили в лицо, что она содержит публичный дом.

Это было так непохоже на Джеффа, что я не смог сдержать улыбки.

— Мне кажется, именно этого вы от меня хотели, — продолжал Теннисон, который так и не оторвал глаз от своей обидчицы. — После того, как этот человек будет арестован, он уже не сможет представлять ни для кого опасности, а люди, пославшие его, не предпримут и малейшей попытки, чтобы вызволить его из-за решетки. Единственная опасность, которая может угрожать вашему клиенту, состоит в том, что вслед за одним агентом обычно посылают второго и так далее до тех пор, пока миссия не будет выполнена. И именно этого я намерен не допустить.

— Но это не означает, что вы сможете заставить режим отозвать Бано? — быстро спросил я, стараясь успеть до того, как Франсуаз и Теннисон окончательно рассорятся, станут спорить из-за игрушек и делить песочницу пополам.

Мой собеседник повернулся ко мне и развел руками.

— Специальные службы никогда не подчинялись дипломатическому корпусу, — с сожалением произнес он. — И, боюсь, так останется до тех пор, пока будут существовать специальные службы и дипломатические корпуса. Скорее, все даже обстоит наоборот — крупные шишки из разведки отдают приказы послам и консулам. Если бы не это, удалось бы предотвратить много конфликтов, очень много…

Франсуаз стояла у огромного окна, ее фигура эффектно вырисовывалась на фоне светло-голубых небоскребов, как на рекламе какой-нибудь авиакомпании. Голова моей партнерши была слегка склонена набок, длинные тонкие пальцы небрежным движением отбросили назад прядь волос.

Было очевидно, что сейчас она скажет гадость.

— Вы полагаете, у него нет сообщников в нашей стране, — быстро пробормотал я, стараясь придать своему голосу небрежную задумчивость.

В этот момент перед моим взором встала красочная картина — доктор Бано, таким, каким я запомнил его после нашего разговора — маленький, сухой, как статуэтка из покрытого лаком дерева — и вместе с тем донельзя серьезный, потаенный и уверенный в себе. И вот этот человек в одиночку тащит на себе по пригородам Лос-Анджелеса огромный окованный железом ящик, для транспортировки которого армии США понадобился отряд дюжих парней, которые, неся его, сменялись по двое.

Как же он собирается вывезти из страны драгоценности?

Это показалось мне настолько интересным, что на мгновение я позабыл, какая взрывоопасная ситуация сложилась в комнате.

— Я занимаюсь этим ремеслом уже тридцать восемь лет.

В голосе Теннисона я почувствовал скромный укор по отношению к недоверчивости моей партнерши. Я так и не смог понять, прибавил ли он себе лишний десяток для пущей важности, или уже начал заговариваться.

— Признаюсь, за это время у меня было несколько случаев, когда я ошибался. Два или три, не скажу точно. Но если ваш агент действует с кем-то в паре, — не откажите в любезности, найдите время и расскажите об этом мне. — Новая улыбка. — Я давно не удивлялся, Майкл.

Здесь мне следовало с достоинством встать, широко улыбнуться, поблагодарить нашего собеседника за интервью и выпихать свою партнершу в толчки из огромного кабинета. Но меня так развеселила перспектива увидеть доктора Бано, который на пару с шофером пытается взгромоздить огромный ящик на крышу желтого такси, что я проворонил ситуацию.

— Надеюсь, вы правы, мистер Теннисон, — резкий голос от окна быстро заставил меня сильно пожалеть о своей задумчивости и привычке рисовать в воображении разные забавные картинки.

Франсуаз решительными шагами продвигалась к выходу из кабинета, и было очевидно, что подавать руки нашему собеседнику она не собирается.

— Иначе в следующий раз вам придется говорить о трех-четырех случаях. Всего доброго.

Я подскочил из кресла, но было уже поздно. Джефф Теннисон смотрел куда-то за мое плечо, и его нижняя челюсть медленно опускалась вниз.

Когда работаешь дипломатом, постепенно отучаешься выслушивать столь прямые и незатейливые шпильки.

Дверь позади меня громко хлопнула, я подошел к Теннисону и преувеличенно жарко пожал ему руку.

— Благодарю вас за помощь, Джефф, — я широко улыбнулся, изо всех сил стараясь сгладить неловкость ситуации. — Она была неоценимой. Правда. Да.

Я не знал, что еще сказать. Однако моего собеседника это нимало не заботило. Казалось, он даже не слышал моих слов. Он все еще смотрел куда-то позади меня.

— Какая женщина, — пробормотал он как бы про себя. — Какая женщина. Боже, Майкл, как вам повезло с ней. Умная, с такой фигурой, что дух захватывает — и Майкл, насколько же она у вас вульгарна. Сразу видно, что она родом из бедных кварталов.

Джеффри Теннисон серьезно посмотрел мне в глаза и похлопал по плечу.

— Это бешеный коктейль, Майкл, — решительно заключил он. — И чем строже на ней костюм, тем откровеннее ее формы и ее вульгарность. Обладать такой женщиной — это что-то.

Он замолчал, мучительно пытаясь подобрать слова, но потом оставил эти попытки. Произнося заключительные слова, Джеффри Теннисон уже ни в малейшей степени не походил на властного и решительного аналитика, твердой рукой проводящего в жизнь американские интересы к западу от западного побережья.

Он сам стал неожиданно вульгарен.

— Майкл, где ты берешь таких красоток? Увидишь еще такую же — сразу сообщи мне.

Я ненавижу, когда меня хлопают по плечу.

Яркий свет утреннего солнца.

А еще много грязи.

Юджин Данби осторожно продвигался вперед по узкой улочке, справа и слева его обступали дома. Их стены, как одна, были кривыми и покосившимися, там и здесь виднелись надписи на языке, которого Данби не знал. Наверное, это был испанский.

Данби боялся полицейских.

Он знал, что люди в синей форме редко заглядывают в подобные кварталы. Здесь им не рады. Поэтому его старый приятель Игл и посоветовал обратиться именно сюда. Но риск оставался, риск был всегда. Данби разыскивали.

Поэтому он боялся.

Но это был уже не тот, прежний страх, когда сердце тяжелым лифтом обрушивалось куда-то вниз, когда холодели руки и голова отказывалась ворочать тугие мысли. Тот страх преследовал его тогда, в узком тупике, когда он висел на руках, а долговязый полицейский целился ему в спину. Этот страх привел его к миссис Шелл и заставил просить о помощи. Он мягкой влажной ватой обволакивал его в пустом номере мотеля.

А потом страх прошел. Его место занял другой.

Ноги Данби мягко ступали по грязному уличному асфальту. Грязи было гораздо больше, чем асфальта. Откуда-то сбоку вынырнул небольшого роста негр, его черные курчавые волосы перехватывала красная с полосками лента.

Увидев Данби, парнишка замер и несколько секунд простоял неподвижно, исподволь внимательно рассматривая незнакомца, медленно бредущего в никуда. Он прикидывал, станет ли тот покупать у него товар, или лучше с ним не связываться.

Данби прошел мимо негра, не обернувшись.

Да, это был уже совсем другой страх. Он уже не давил на Данби откуда-то сверху, не прижимал к земле, не приказывал властно спрятаться в какую-нибудь нору, как можно глубже, и не высовывать оттуда расплющенного носа.

Новый страх заставлял его подниматься, идти вперед, он мешался в голове Данби с воспоминания о сладком теле девушки, о ее волнующем и таком приятном запахе, о поцелуях, о крепких грудях.

Как это было похоже на ощущения перед выходом на ринг, когда ты знаешь, что сейчас тебя будут бить, бить сильно, безжалостно, может быть, даже насмерть, но ты идешь — идешь, чтобы победить.

Победить, или рухнуть на пыльную поверхность ринга, глядя в далекий слабо освещенный потолок невидящими заплывшими глазами, рухнуть, захлебываясь собственной кровью.

Данби шел, чтобы победить.

Ему было необходимо оружие. Он знал, что все подозревают его в убийстве этого толстого старика, который был отцом молодого подонка Картера. Раньше Данби это беспокоило, теперь было все равно.

Пусть думают, что хотят. Старина Игл подсказал, где можно купить хорошую винтовку с оптическим прицелом, девушка дала деньги. Этого было достаточно.

Она считает, что он — ловкий и отчаянный герой, пусть. В конце концов, это так и есть. А если нет, — он станет им, чтобы обладать ею.

Еще один квартал. На улице ни одной машины, солнце начинает припекать все сильнее. Легкая майка, обнажающая плечи, насквозь пропиталась потом.

Дело даже не в девушке. Она красива, ее объятия доставляли ему удовольствие, он хотел ее — тогда и сейчас. Но это было не главное. Отдавал ли он себе в этом отчет?

Данби понравилась новая жизнь, которая неожиданно открылась перед ним. Жизнь, полная опасностей и приключений, жизнь, когда ты все ставишь на карту и все выигрываешь. Когда ты получаешь большие деньги и имеешь самых красивых девушек. Жизнь, которую вели люди по ту сторону ограждений ринга.

А теперь и он тоже.

Дом, который указал ему Игл, был еще более грязным и скособоченным, чем другие. Правда, на его стенах не было надписей, только несколько влажных пятен.

Данби остановился и посмотрел назад. Парнишка с лентой на голове куда-то исчез. А возможно, он все еще подглядывает за ним из-за какого-нибудь угла. Пускай.

Двери не было. Данби ступил внутрь, и его глаза погрузились в полную темноту.

«Сразу за входом начинается лестница вниз, так что не упади», — предупредил его Игл.

Игл хороший мужик, он настоящий друг.

Данби оступился и чуть не упал. Лестница показалась ему длинной, света внизу не было. Оборачиваться наверх, чтобы посмотреть, как далеко позади остался освещенный прямоугольник двери, Данби не стал.

Несколько раз он дотрагивался обнаженными плечами до стен. Они были покрыты чем-то липким и влажным. Ступени, металлические, и глухо отдавались под его шагами.

Внизу была дверь. Данби скорее почувствовал ее, чем увидел. Он протянул руку, нажал. Ему все еще было страшно и приятно одновременно. Страх стал частью его новой жизни, как крепкие удары по лицу — частью той, что осталась где-то позади.

Резкий свет ударил в глаза. Света было немного, маленькая лампочка глухо чадила под потолком, но бывший боксер слишком быстро привык к темноте.

Комната была пуста — стол, на нем лежало несколько грязноватых папок, которые никто никогда не открывал. Крепкий деревянный стул.

Где-то справа раздался скрип, Данби обернулся.

Человек был одет в черную кожаную куртку прямо на голое тело, его подбородок скрывала густая темная борода. С шеи на чересчур длинном шнурке свешивалось что-то металлическое, темнота комнаты скрадывала очертания украшения. Маленькие глаза пристально ощупывали Данби.

— Меня прислал Игл, — глухо произнес бывший боксер.

Незнакомец был меньше его раза в два, но Данби инстинктивно почувствовал в нем нечто, что напугало его.

— Игл мой большой и хороший друг, — губы незнакомца раздвинулись в улыбке, и маленькие еще пару мгновений назад глазки неожиданно стали ненормально большими. — А друзья Игла — мои друзья. Ты принес деньги?

«Сейчас он убьет меня и заберет все».

Данби стало стыдно своего страха, и он решил выглядеть мужественно.

— Денег хватит, — ответил он. — Мне нужен товар.

Достаточно ли уверенно прозвучали его слова? Только бы этот человек не понял, что он боится. По крайней мере, в темноте нельзя рассмотреть выражение лица. Лишь бы не выдать себя голосом.

Проклятье, ты же мужчина.

— Гаучо, — резко прикрикнул бородатый, не оборачиваясь. — Мы зовем его Гаучо, так как у себя в Мексике он разводил скот. — Снова улыбка. — А теперь он разводит кое-что другое.

Данби так никогда и не узнал, что имел в виду его собеседник.

Он постарался расправить плечи и на всякий случай приподнял подбородок. Ведь он никого здесь не боится, не так ли?

Снова уменьшившиеся в размерах глазки торговца оружием смотрели на бывшего боксера, почти не мигая. И где это Игл подбирает таких бугаев? Этакий свернет шею и не заметит. Как он только по лестнице протиснулся, с такими-то плечами…

Парень, что занимал эту дыру раньше, так вот и кончил — однажды его нашли на полу, с животом, распоротым насквозь несколькими выстрелами из магнума. Ни денег, ни товара, естественно, уже не было.

Ту скотину так и не отыскали. Говорят, он подался куда-то в Венесуэлу. Врут, наверное.

Все-таки хорошо, что он попросил Гаучо остаться.

Из соседней комнаты вышел второй человек. Бороды у него не было, но черные, давно не мытые волосы спускались почти до самых плеч. В правой руке он держал большой продолговатый чехол суровой ткани.

Бывший боксер не знал, куда девать руки. Он привык выставлять их перед собой, наносить и блокировать удары. Теперь они безвольно свешивались по бокам и стесняли его.

Данби упер руки в бока.

Через мгновение он пожалел об этом. Не воспримут ли эти люди его жест за попытку завязать ссору?

Пожалуй, лучше больше не двигаться.

В подвале было жарко.

— Игл сказал тебе, сколько это стоит? — спросил человек, стоявший перед Данби. — Так вот — цена изменилась. Придется тебе накинуть еще пятьдесят. Уж не взыщи. Инфляция когда-нибудь погубит эту страну… Но это самый лучший товар, ты учти. Ничего такого в Л. А. тебе больше не найти.

Стоявший за его спиной передал Данби чехол. В голове у бывшего боксера промелькнула мысль, что, наверное, следует сейчас открыть и проверить оружие, но он не знал, как это следует делать.

Ему приходилось стрелять только в парках аттракционов из духового ружья.

Человек с бородкой осторожно принял из рук Гаучо продолговатый чехол и любовно погладил его.

Ишь, как подрагивают руки у этого бугая. Не терпится сжать в пальцах приклад. Сразу видно, что матерый убийца. А вдруг как прямо сейчас и накинется?

Знакомые парни, которые жили на соседних улицах и редко когда полностью отходили от наркоты, нравились торговцу куда больше. Их он знал, а этот мрачный молчаливый тип пугал.

Спровадить бы его, и до вечера никаких больше клиентов.

— Для доброй охоты ничего лучше не найти, — сказал он, и его глаза вновь неестественно расширились. — Давай деньги.

Данби достал из кармана сложенную пачку денег. Он все приготовил заранее. Ему не хотелось делать это прямо на месте.

Бородач вновь передал винтовку Гаучо, принял деньги и, развернув, принялся аккуратно пересчитывать. Переложив последнюю бумажку, он поднял глаза, и нетерпеливо взглянул на Данби. Тот спохватился и достал из кармана еще денег.

— Вот еще, — сказал он, и собственные слова показались ему донельзя жалкими. Эти двое будут долго потешаться над ним, когда он уйдет. Теперь надо сказать что-нибудь значительное, что позволит ему уйти с достоинством, как и подобает настоящему мужчине.

Но что.

Бородач принял из рук Данби бумажку, бросил на нее взгляд и довольно улыбнулся.

— Пачка патронов прилагается, — пояснил он, доставая коробку из широкого кармана своей кожаной куртки. — Как видишь, у нас все по-честному. Не так ли, Гаучо… Передай-ка нашему другу покупку. Понадобятся патроны еще — всегда рад. Но знаешь, позвони заранее. Подобный калибр только на заказ.

Еще не хватало, чтобы этот мордоворот взял в привычку захаживать, когда вздумается. Этак можно заделаться сердечником.

Нет уж, гораздо лучше иметь дело со своими.

Короткие шершавые пальцы Данби сомкнулись на грубой материи чехла. Только бы не выглядеть полным придурком. Он видел, как это делают в кино — взять, теперь перехватить. Когда торговец наклонился к нему, крупное металлическое украшение, висевшее на его шее, глухо сверкнуло в тусклом свете лампочки под потолком. Кверху агрессивно кривился сатанинский знак.

И Данби понял, что нужно сказать.

— Надеешься на помощь своего рогатого друга? — спросил он, стараясь, чтобы его голос звучал как можно грубее и беспечнее. — Ну-ну.

Он постарался положить коробку патронов в карман так же небрежно, как это сделал торговец, когда доставал ее из своего. Но узкие джинсы не были предназначены для подобной ноши, поэтому Данби предпочел просто сжать коробку в кулаке.

Завернет в винтовочный чехол на лестнице, сейчас лишь бы уйти. Он медленно развернулся и начал подниматься.

Глухие шаги вновь застучали по металлической лестнице. Бородач пристально следил за постепенно скрывающейся из глаз спиной покупателя.

— Почему это он назвал меня рогатым? — озадаченно спросил Гаучо. — У меня ведь нет постоянной подружки, ты же знаешь.

Когда яркий солнечный свет вновь ударил Данби в лицо, он понял, что колени у него дрожат.

В зале темно, слишком сильно накурено и пахло дешевой выпивкой.

Я был взбешен.

А ведь день еще только начинался.

Не успел я раскланяться с Джеффри Теннисоном и пожелать ему всяческих благ, особенно на пути в Вашингтон — в тот момент меня мало волновало, как он будет добираться обратно — как мой мобильный телефон начал проявлять столь недвусмысленные признаки жизни, что несколько людей из тех, что шли навстречу мне по длинному коридору, начали недоуменно на меня поглядывать.

Как будто у меня был офис в этом здании, и мне могли позвонить туда.

Вдобавок я не знал, куда направилась Франсуаз, и был уверен, что она уже успела здесь заблудиться.

Естественно, у меня не получилось, вытащить телефон из кармана с первой попытки, а он все трезвонил и трезвонил, да так, что я уже начал ожидать, что со всех сторон ко мне сбежится служба охраны.

Мне оставалось только надеяться, что мой разлюбезный друг Уесли Рендалл не умудрился два раза на день вляпаться в какие-нибудь неприятные истории связанные, скажем, с контрабандой наркотиков или доставкой проституток из Саудовской Аравии для президентского аппарата.

Мне было вполне достаточно его утреннего звонка и получаса телефонных препирательств с Малленом. И это именно в тот день, когда мне необходима была помощь инспектора.

В тот единственный день.

— У вас телефон звонит, — любезно сообщила мне дама без возраста с портфелем, которая проходила справа от меня.

Я попытался обернуться, чтобы ответить, в этот момент мобильный телефон счел нужным разжать челюсти, впившиеся во внутренности моего кармана, — или чем он там за него держался.

Само собой, я его уронил.

Дама с портфелем остановилась и с интересом уставилась на меня. Не каждый день ей приходилось бесплатно развлекаться.

Делая вид, что пытаюсь скрыть неловкость, я спросил:

— Вы не видели здесь девушки в строгом пиждачном костюме темно-зеленого цвета? У нее серые глаза.

Незнакомка опустилась на корточки рядом со мной и, прежде чем я успел взять в руки телефон, сомкнула на нем пальцы.

— Я никого не видела, — произнесла она. — Но ваш телефон уже не звонит.

На самом деле она вовсе не была старой, а ее губы даже начали мне улыбаться.

— Тяжелый день? — участливо спросила она.

— Это я скажу вечером, если еще буду в состоянии, — буркнул я, запихивая телефон в карман. — Сколько отсюда выходов?

Она рассмеялась.

— Уверена, вы заблудитесь через два поворота. Дать вам карту здания?

У нее еще была карта здания?

Я осуждающе посмотрел на замолчавший телефон и снова сунул его в карман. А вдруг это было что-то важное? Может быть, вся семья Картеров уже лежит рядком в городском морге, и Маллен сбился с ног в поисках того, кто бы смог их опознать?

А может, старина Джейсон уже оставил мне все состояние?

— Так вам нужна карта здания?

— Майкл, — рассеянно бросил я, — Майкл Амбрустер.

Когда на роскошных званых вечерах, на которых бывают все сливки лос-анджелесского общества — особенно если вечер дают мои родители — ко мне подводят какого-нибудь улыбающегося господина, чей пиджак стоит дороже, чем все его внутренние органы, если продать их на черном рынке, ему обычно говорят:

«Это Майкл Амбрустер, лучший на побережье специалист по улаживанию конфликтов».

Я улыбаюсь в ответ, жму ему руку, тот тоже улыбается, и на следующий же день является ко мне и рассказывает о своих чудовищных проблемах. И он уверен, что я их решу! Глядя на меня в тот момент, уверенного в себе, мужественного и, главное, донельзя честного — никто не может представить, что большую часть дня я обычно провожу в подобных предурацких ситуациях.

То-то посмеялись бы мои потенциальные клиенты, видя меня в этот момент!

А ведь мне и вправду обычно удается улаживать их проблемы.

Но в то мгновение я никак не мог справиться со своей.

Само собой, я не нуждался ни в какой карте, чтобы покинуть здание Альфреда Джей Ховитцера. Однако моя партнерша вылетела из кабинета Теннисона столь довольная собой, что наверняка успела потеряться.

Если бы дело было в аэропорту, я бы обратился к диктору, чтобы дать объявление через громкоговорители. А ведь на лацкане пиджачного костюма у Франсуаз находится пропуск, а это значит, что она сможет беспрепятственно ходить по всему зданию.

Семнадцать лифтов, семьдесят три этажа, пятнадцать кафетериев, девяносто три киоска, не говоря уже об эскалаторах.

— Мне нужна карта здания, — буркнул я. — И хорошо, чтобы там были помечены места, где всегда стоят охранники.

Надо же у кого-нибудь спрашивать.

— Пойдемте, Майкл, — предложила дама и повела меня по коридору.

Я прослушал ее имя, поэтому не мог к ней обратиться.

Она свернула не туда, куда собирался я, но это уже не имело значения. На углу стоял охранник, посмотрев на мой пропуск, он уважительно кивнул. Я заговорил с ним:

— Вы не видели девушку в темно-зеленом пиджачном костюме? У нее пропуск того же класса, что и у меня.

— Только что прошла мимо, — ответил он. — В направлении тех лифтов. Один из них ведет наверх, другой вниз. Третий неисправен. Не думал, что люди из ЦРУ имеют привычку терять друг друга.

— А я и не знала, что вы из ЦРУ, Майкл, — обратилась ко мне моя спутница. — Вы такой скрытный.

Я бросил взгляд на часы. Не хватало еще, чтобы инспектор Маллен не дождался меня и отменил операцию. С него ведь станется.

Может, объявить Франсуаз в розыск с помощью системы безопасности здания? Но ведь она потом обидится.

Моя спутница открыла передо мной дверь кабинета прямо напротив поста охранника.

— Хотите кофе, Майкл, — произнесла она, проходя внутрь. — Сейчас я вам помогу. Здесь все вначале теряют дорогу. Даже если они из ЦРУ.

Она подошла к своему столу, потянулась за каким-то листком, лежащим на нем, и ее портфель выпал на пол. Машинально я присел, чтобы поднять его, и ее затянутые в чулки ноги оказались прямо перед моим лицом.

— Я правильно поняла, что вы пригласили меня провести этот вечер?

Ее ноги были стройными и красивыми, а в словах прозвучали чувственные нотки. Это несколько сбило меня с толку, поэтому я не успел достойно отреагировать.

— Ты не слишком занят, Майкл, — раздался за моей спиной знакомый голос.

Я обернулся и попытался встать, но в этот момент телефон в моем кармане снова начал звонить.

— Я нашел ее, сэр, — радостно сообщил охранник. — Знаете, я всегда мечтал работать в ЦРУ. Может, замолвите за меня словечко? Меня зовут Сэмюэль Роксли, сэр.

— Это и есть ваша помощница? — спросила моя провожатая, насмешливо глядя на Франсуаз. — Очень, очень впечатляет.

Телефон продолжал звонить, я выхватил его из кармана, чуть не порвав пиджак, и громко рявкнул:

— Кто это?

— Привет, Майкл, это Хэл, — я узнал голос владельца бара на окраине города. — Тут у меня проблема, и люди говорят, что они — твои гости.

Здесь я сказал несколько слов, которые говорить не следовало вдвойне, поскольку в комнате находились две дамы. Впрочем, их это мало побеспокоило, так что ночью совесть меня не беспокоила.

— Какие к чертям гости?

— Тебе это лучше знать, — флегматично ответил Хэл и повесил трубку.

— Нет времени на кофе? — участливо спросила моя новая знакомая.

— У меня никогда не хватает времени на кофе, — злобно пробурчал я, направляясь к двери.

— Подумать только, а я уже пятнадцать минут жду тебя у лифта, — произнесла Франсуаз, которая размашисто шла рядом со мной. — Я уж думала, что ты заблудился. А ты — кокетничаешь с этой стиральной доской, затянутой в синий чулок. И еще соврал, что ты из ЦРУ.

Узкие крепкие бедра Коры Хантли были плотно сжаты, голени скрещены между длинными лакированными ножками табуретки. Коротенькие темно-синие шортики перехватывал пояс. Пальцы девушки с накрашенными алым ногтями держали большую наполненную горячим чаем чашку, голова в задумчивости наклонена вперед.

Кора Хантли думала.

Она узнала о смерти Роберта Картера случайно, когда слушала вечерний выпуск новостей. Сообщение было коротким, журналисты не располагали сколько-нибудь значимыми фактами, а полиции нечего было сообщить.

Пытаясь хоть как-то компенсировать собственную неосведомленность, телекомментатор минут десять болтал о том, о сем, в то время, как на экране вертели старые записи, относящиеся к семейству Картеров. Приемы, конгрессы, официальные мероприятия.

Кларенс так и не позвонил ей.

Кора понимала, что бедняжка чувствует сейчас. Последнюю неделю он едва не потерял рассудок из-за всего, что с ним произошло. Кларенс всегда был человеком слабым, неуверенным в себе, а вечное противостояние упрямого отца и властного дяди еще больше сбивало парнишку с толку.

И вот теперь его отец убит.

Наверняка полночи его продержали в полиции, задавали глупые, бессмысленные вопросы. Потом были соболезнования — еще более глупые и бессмысленные. Смог ли он вообще уснуть этой ночью?

Чай Коры начинал понемногу остывать, но девушка не замечала этого. Наверняка он придет сегодня, она ему нужна.

Кларенс нуждается в человеке, который бы понимал его, мог поддержать, утешить. Человек, с которым ему было бы хорошо.

Будет не так уж сложно подтолкнуть его жениться на ней. Уже и так сделано практически все. Теперь, когда ему плохо, он приходит к ней. Он рассказывает ей о своих проблемах, просит совета, помощи. Она нравится ему в постели.

Он зависит от нее.

Табурет был высоким, и ноги Коры, обутые в изящные туфли на высоком каблуке, не доставали до пола. Конечно, обычно она носила шлепанцы, когда была одна в своей маленькой квартирке. Но сейчас она ждала его.

Чай в чашке уже совсем остыл, а она не успела выпить и половины.

Она думала о словах, которые он скажет ей, о том, что она ответит. Как осторожно обнимет его и поцелует в губы. Как в ее жизни, в которой до недавнего времени было не так-то уж много светлых мгновений, все начинает меняться.

Миссис Кларенс Картер.

Мысли Коры постепенно становились все более бессвязными, но оттого они казались еще приятнее. Тело девушки наполняла какая-то блаженная истома, ничего не хотелось делать, только сидеть, все крепче сжимая табурет ногами, обхватывать пальцами теплую чашку. И думать.

Миссис Кларенс Картер.

Бедняжке Кларенсу наверное так плохо сейчас. Только бы он не попробовал снова напиться.

Раздался звонок. Кора разжала ноги, поставила чашку на край кухонного столика. Одна туфля заломилась, когда она вставала, и девушка едва не опрокинулась.

Звонок прозвучал снова.

Несколько быстрых шагов к зеркалу, пригладить прическу, провести ладонями по платью. Сжать губы, чтобы выправить слегка размазавшуюся от соприкосновения с краем чашки помаду, улыбнуться. На мгновение девушка замирает, чтобы успокоиться. Теперь к двери, но уже другой походкой — неторопливой, уверенной в себе. Она должна выглядеть как человек, у которого можно получить поддержку.

Замок щелкает.

Кларенс Картер стоит напротив, темный пиджак небрежно расстегнут, светлая рубашка под ним успела запотеть.

— Как же я устал, Кора.

Он идет внутрь мимо нее. Его правая рука касается ее лица, он берет ее за подбородок, легко целует в губы. Потом проходит дальше.

— У тебя есть что-нибудь холодное?

На кухне, в холодильнике есть апельсиновый сок. Кларенс тяжело опускается на диван, на котором они в первый раз занимались любовью. В его полузакрытых глазах девушка читает усталость.

В нем есть что-то, что беспокоит ее.

Это все тот же Кларенс, которого она так хорошо знает — и в то же время он совсем другой.

Что же не так?

Она идет на кухню — старается идти как можно быстрее, чтобы не оставлять его одного надолго. В то же время походка должна оставаться уверенной. Графин с соком заставлен двумя пакетами. Чистый стакан стоит на столе.

— Сделаешь мне массаж?

Он берет из ее рук запотевший стакан, жадно приникает к нему.

— На улице чертовски жарко, Кора…

Она становится позади него, наклоняется. Ее пальцы касаются его плеч, обхватывают их, начинают массировать.

— Так хорошо.

Она молчит, не знает, что ему сказать. Кажется, он даже не думает о ней. Его губы, испачканные желтым апельсиновым соком, начинают медленно улыбаться.

— Утром дядя ввел меня в состав правления, Кора, — говорит тихо, как бы про себя. В его голосе звучит глубокое, почти полное удовлетворение. — Я сижу справа от него, сразу после Джонатана.

Он еще ничего не сказал — ничего такого.

Лицо Лизы медленно начинает утрачивать подвижность. Короткие пальцы с ярко-алыми ногтями все сильнее сжимают плечи Кларенса, глубже впиваясь в его плоть, причиняя боль. Тепло, столь приятно охватывавшее ее тело еще несколько минут назад, начинает медленно стекать куда-то вниз и растворяться.

Ощущение безнадежности.

— Вот так хорошо.

Кларенс нагинается, чтобы поставить стакан на пол. Пальцы девушки повисают в воздухе, они больше не касаются его. Он находится вне ее досягаемости.

Смогла ли она понять все уже в тот момент? Питала ли еще какие-то надежды? Или же ей осталось только поверить в то, что произошло?

Острый горький ком начинает формироваться где-то глубоко внутри, чтобы потом безжалостно подступить к горлу, помешав говорить.

— Бедняга Джонатан совсем выбит из седла, — Кларенс тихо усмехается каким-то своим мыслям. — Даже не может двигать рукой. На меня свалилось столько работы… Но, что ты остановилась, — продолжай.

Он снова сидит перед ней, глаза закрыты, губы неопределенно улыбаются.

Ее пальцы вновь опускаются ему на плечи, она опять начинает массировать его, но делает это уже, не задумываясь, без внимания, без чувства. Он этого не замечает.

— Все пожимали мне руки, Кора, — говорит он, и ее неожиданно коробит от того, сколько самодовольства звучит в его словах. — И каждый склонил голову, когда их представляли мне. Я собираюсь скупить побольше акций, чтобы увеличить свой пакет.

Скупить побольше акций. Конечно, ведь деньги отца теперь перейдут к нему.

— Я слышала о том, что произошло вчера вечером, — говорит Кора, пока острый угловатый ком горечи еще не успел полностью перекрыть ее горло. — Мне очень жаль. Я…

— Вчера вечером?

Кларенс осознает, что совсем забыл о смерти отца. Ему сообщили об этом уже поздно ночью, он успел заснуть. Он приехал в морг, несколько минут постоял над металлическим столом, на котором лежало тело. Потом быстро ушел. Больше он не видел тела отца.

Заснуть он больше не смог, думал, сам уже не помнит, о чем. Заплакать он тоже так и не смог.

А утром к нему пришел дядя, торопливый, озабоченный, говорил о делах, они поехали в банк. Может, надо было что-то сделать, попрощаться с отцом как следует…

Впрочем, дядя и так выполнил все формальности, опознал тело по всем правилам, позаботился о похоронах…

Эти мысли ему не нравится, он спешит их отогнать.

— Я в порядке, Кора, — отрывисто говорит он и резко поднимается на ноги. — Какое утро, какое утро. А ведь еще нет и одиннадцати.

В самом деле, еще столько необходимо успеть. В полдень совещание, потом надо изучить отчеты о состоянии рынка…

В его движениях теперь снова сквозят озабоченность, торопливость — и бесконечное довольство собой.

— У меня всего где-то полчаса, ничуть не больше, — говорит он. Его взгляд прикован к часам, он рассматривает их с таким вниманием, будто впервые в своей жизни видит нечто подобное. — Мы должны с тобой поспешить.

— Я могу заказать обед сюда, — неуверенно говорит она, чувствуя, что говорит совсем не то, что нужно.

Да и что сейчас нужно говорить?

— Не беспокойся, Кора, — он смеется, и это снисходительный смех. Этот смех коробит ее, а может быть, виной тому его слова. — Мы плотно позавтракали, пока обсуждали с дядей положение дел в банке. У банкира нет времени на роскошные рестораны.

Он счастлив ощущать себя банкиром.

— Иди сюда.

Она делает несколько шагов к нему, ее руки опущены. Она уже не может ничего произнести.

— Я вырвался совсем ненадолго, — сообщает он ей.

Его ладони ложатся на бока девушки, медленно проводят по ним. Потом одним резким движением он сбрасывает с себя пиджак и небрежно бросает его на диван.

— Мне еще надо будет заехать домой переодеться, — вспоминает он. — Я же не могу присутствовать на совещании без галстука. Но мы успеем.

Он привлекает ее к себе, целует в губы. Она отвечает автоматически, делая это по привычке.

Она ощущает себя человеком, который шел встречать Рождество. Маленькие снежинки играли в морозном воздухе, и настроение было радостным, праздничным. А ее встретили на пороге и вручили засохшие объедки в промасленной картонной коробке из-под торта. Потом пожелали всего хорошего и захлопнули дверь.

И снежинки больше не играют.

Он начинает расстегивать ее блузку, его губы касаются ее шеи, потом плеча. Он хочет ее, ему нужен быстрый секс, чтобы снять напряжение этого наполненного событиями утра. А потом он побежит.

Ее голова откидывается назад привычным движением. Он пришел к ней только для секса. Ее руки обнимают его. Это уже было, — было много раз. Секс ради секса, ради небольших денег, что он заплатит. Жизнь проститутки. Жизнь, которая, как ей казалось, осталась далеко позади.

Он возбужден, его дыхание стало неровным и тяжелым. Ее блузка расстегнута наполовину, и он видит ее маленькие острые груди, плотно затянутые в черную паутинку лифчика. Это возбуждает его, член, скованный плотным корсетом брюк, начинает подниматься. Его ладони ложатся на розовую плоть девушки и ласкают ее.

Но можно ли это назвать лаской. Он активен, его движения быстры и уверены, но в них нет ни нежности, ни тепла. Тогда, раньше, не раз и не два ей приходилось брать на себя все, она вела его, медленно и искусно распаляя в мужчине страсть, доводя сначала до исступления, а затем до оргазма. Порой ей приходилось почти насиловать своего инертного и растерянного любовника.

Но даже тогда, когда он не был способен почти ни на что, когда даже не пытался доминировать, когда его участие в любовной игре сводилось лишь к финальной агонии между ее плотно сжатых бедер, — даже в те моменты он был более ласков с нею.

Он касается ее губ и продолжает целовать их, пока быстрыми, нервными движениями расстегивает пуговицы на своей рубашке. Эти движения хорошо знакомы Коре — движения торопящегося мужика, который хочет урвать свою крупицу постыдного удовольствия и вернуться — к своей работе, своей семье, к своей жизни, частью которой она, Кора, не является и никогда не будет.

Она почти не двигается, он все делает за нее.

Смятая рубашка отправляется на пол.

— Я хочу тебя, Кора, — отрывисто произносит он.

Налившийся член мешает ему, он расстегивает молнию на брюках, чтобы освободить его. Вновь касается ее тела.

А ведь раньше он говорил: «Я люблю тебя».

Ей хочется плакать.

Он слегка отстраняется от нее, чтобы снять майку. На мгновение ей кажется, что сейчас она упадет, ее тело немного покачивается. Он этого не замечает.

Ей хочется послать его к черту.

Теперь он обнажен до пояса. Черная полоска часов все еще продолжает охватывать его запястье. Раньше она всегда снимала часы перед тем, как они занимались любовью. Это начинало превращаться в их маленький ритуал. Он забыл об этом.

Он стоит перед нею, ее глаза полузакрыты, голова чуть откинута назад. Она кажется ему очень сексуальной. Маленькие розовые груди наполовину обнажены под распахнутой блузкой. Надо послать его к черту, думает она.

Она знает, что никогда не сделает этого.

Его взгляд направлен на ее грудь, руки касаются молнии на брюках. Он забыл, что уже расстегнул ее. Она не в силах пошевелиться. Миссис Кларенс Картер.

Дура, дура.

Он наклоняется, чтобы снять брюки и трусы. Острые ногти правой руки глубоко врезаются в ладонь девушки, но она не чувствует, что сама причиняет себе боль. Ты всего лишь жалкая проститутка, Кора. И навсегда останешься ею.

Миссис Кларенс Картер.

Он уже успел снять с себя все, он подходит к ней и легко, но властно опрокидывает на диван. Теперь она лежит перед ним, призывно раздвинув крепкие бедра, голова слегка запрокинута на диванной подушке. Она готова ему отдаться, он хочет ее. Ей хочется умереть — прямо сейчас.

Его губы вновь начинают покрывать поцелуями ее плечи, шею, полуобнаженную грудь. Руки продолжают расстегивать блузку.

Думал ли он о чем-нибудь в тот момент?

Наверное, нет.

Блузка расстегнута, но он не утруждает себя тем, чтобы снять ее с тела своей любовницы. Она распахнута, и молодая розовая плоть девушки вызывающе открыта перед ним. Этого достаточно. Он запускает руку под ее спину, нервные пальцы быстрыми движениями разыскивают застежку лифчика.

Вторая рука ласкает ее бедро, проходит под шортиками, через ажурную ткань трусиков сдавливает ягодицы. Он чувствует свою силу.

Тело Коры холодное — почти как у трупа. Да и иметь с ней секс в этот момент почти то же самое, что изнасиловать труп.

Лифчик расстегнут, пальцы Кларенса резким движением выдергивают его. Он делает это неловко, вместо того, чтобы осторожно совлечь ткать с розовых грудей девушки, он просто дергает за один его конец. Он торопится, изнывает от возбуждения.

А еще он спешит в банк.

Ткань резко полосует тело, задевая соски, но девушка не ощущает боли. Единственное, что она чувствует в тот момент — это бесконечную горечь.

Ты навсегда останешься дешевой шлюшкой, Кора. Так возвращайся же туда, откуда тебе не стоило пытаться вырваться.

Его ладонь вновь властно ложится на грудь девушки. Затвердевший член касается ее бедер, проводит по ним обжигающим прикосновением. Он говорит ей какие-то слова, но она их не слышит. Правая рука начинает теребить пояс шорт.

У него горячее тело, он возбужден. Пояс шортиков не поддается, тогда он берется за него двумя руками. Его колени упираются в край дивана, голова Коры бессильно покоится на валике. Ее мысли вновь становятся путаными и бессвязными — почти как в тот момент, когда она сидела на высоком табурете и пила горячий чай из большой чашки.

«Чай, наверное, совсем остыл», — думает она.

Почему-то эта мысль кажется ей чрезвычайно важной, полностью заполняя сознание девушки.

Чай остыл, и снежинки больше не играют.

Пояс подался. Он стаскивает с нее шортики, для этого ему приходится полностью сойти с дивана. Он смотрит, как она лежит перед ним и бесстыдно предлагает себя. Кора не замечает своей позы, ничего, что происходит с ней. Он бросает на пол шорты, потом наклоняется над ней, чтобы снять трусики. Опять что-то говорит.

Пальцы Коры продолжают впиваться в ладонь, глаза направлены к потолку. Прощай, новая жизнь, прощай все, о чем она мечтала. Дура, дура, Можно ли было мечтать о таком.

Он приподнимает ее ноги, совлекая трусики, мимоходом сбрасывает на пол туфли. Его руки слегка подрагивают от нетерпения, член воинственно вздымается вверх.

Она не видит ничего.

Он вновь наклоняется над ней, тяжело дышит, агрессивно улыбается. Еще какие-то слова. Он касается ее, целует, проводит пальцами здесь и там. Она инертно отвечает ему, она к этому привыкла, она профессионалка.

Просто сейчас ей очень тяжело.

Краем глаза он замечает, что ногти девушки глубоко впились в ладонь. А я хорош, думает он. Вскоре и эта мысль куда-то пропадает.

Грудь, бедра, ягодицы. Обнаженное женское тело.

Коре кажется, что у нее остановилось сердце.

Его ладони властно опускаются на ее холодные бедра, раздвигают их. Он ложится на нее всем телом, его изнывающий от желания член погружается в женскую плоть. Ее ноги обхватывают его так же, как она это делала множество раз — с ним и с другими. Он стонет и начинает ритмично двигаться. Его лоб покрыт потом.

У него нет времени даже для любовной игры.

Горячий напряженный член поршнем ходит внутри тела девушки. Кора чувствует это — и больше ничего. Как она могла поверить в волшебную сказку? Сказку со счастливым концом, сказку о Золушке?

Он продолжает, его тело то приближается к ней, то удаляется снова. Она не вскрикивает, даже не постанывает. Она молчит.

Еще несколько движений, и горячая струя вырывается из его члена. Он медленно замирает, на его губах играет довольная улыбка. Как же он хорош. Он откидывается на диван рядом с ней. Несколько минут молчит.

— Кора, девочка моя, — наконец произносит он. — Ты прекрасна.

Потом добавляет:

— Знаешь, я думаю снять для тебя квартирку — получше этой. Небольшую, конечно. Рядом с каким-нибудь супермаркетом, чтобы тебе не надо было далеко ходить. Если потребуется: сможешь брать такси, и все такое — я буду давать тебе деньги.

Кора продолжает молчать. Ей кажется, что она стоит одна на опустевшем перроне, и холодный осенний ветер бьет ей прямо в лицо. Поезд, на который она не успела, медленно исчезает вдали, и никто не машет ей из вагона, никто не кричит ей: «Кора, поторопись, а-то опоздаешь».

Ты дура, Кора.

Еще несколько минут Кларенс в блаженстве лежит на подушках, потом встает и нагибается, чтобы вытащить из-под холодного тела любовницы свою рубашку.

— Мне пора, — говорит он. — Я потом позвоню.

На глазах девушки стоят слезы.

И снежинки больше не играют.

Вот так и получилось, что в десять часов пятьдесят две минуты до полудня я оказался стоящим в центре огромного полутемного и на редкость закуренного помещения.

Это и был бар, в котором заправляет Хэл.

Его владелец стоял прямо напротив меня и довольно скалил гнилые зубы.

— Если ты вызвал меня только для того, чтобы я не забыл, как ты выглядишь, — хмуро произнес я, — то можешь не беспокоиться. У меня есть твоя фотография, и я ношу ее в жилетном кармане. Так что случилось?

В тот же момент я узнал, что случилось! Однако это не принесло мне никакого удовольствия.

Там, где, как мне только что показалось, была только грязная стена, из пропахшего спиртным воздуха выступил человек в кичливом костюме и с сигаретой в зубах.

— Теперь мне все понятно, — не без ехидства произнесла Франсуаз. Она еще припоминала мои давешние похождения. — Так вот кого ты пригласил погостить.

— Приятное утро, мистер Медисон, — я сделал все, чтобы мой собеседник понял — я не собираюсь протягивать ему руки. — Надеюсь, вам и вашим ребятам понравился город. Захотелось небольшой экскурсии?

Медисон перебросил мятую сигарету из одного конца рта в другой.

— Не хотелось беспокоить вас, мистер Амбрустер, — ответил он. — Да вот пришлось.

Хэл выступил сбоку от него и пояснил:

— Это ребята с восточной окраины. Что-то тут не поделили.

— Держись подальше, старина Хэл, — раздался голос откуда-то из глубины зала. — Иначе придется стрелять через тебя. Говорят, это больно.

Ага. В дальнем углу на стуле сидит парень, и в руках у него что-то, мало напоминающее поварешку.

— В баре остался последний пряник, и вы не смогли его поделить? — спрашиваю я, осторожно поворачиваясь. Вот ведь сволочь, Хэл, мог бы и намекнуть, что здесь будет жарко.

Свалился же мне на голову этот Медисон. Может, Френки права и я не умею выбирать себе друзей? А ведь так здорово получилось с Перкинсом и его подружкой.

Проклятье.

— Глупо получилось, мистер Амбрустер, — поясняет Хэл. — Так, слово за слово. Потом из-за девчонки поспорили. Разбили бутылку — об голову одного с окраины. Знаете, как ведь бывают. Вот, ждали вас.

Приятно слышать. Мог бы и пережить, если бы разобрались без моего участия. Медисон тоже хорош надо было называть мое имя.

— Парни с континента не умеют себя вести, — раздается голос откуда-то из-за спины человека на стуле. — Начали дебоширить. Мы уж тут хотели пристрелить парочку, так, для острастки.

Франсуаз осторожно отступает от меня, тоже чуть разворачивается. Теперь мы с ней стоим практически спина к спине. Говорят, это помогает, когда в тебя стреляют со всех сторон, но я еще не пробовал.

Сколько же их тут? У Медисона было не больше тех четырех, с которыми я имел счастье познакомиться в Сиэтле. Но и ребята с восточной окраины тоже в одиночку не ходят.

— Я понял, что чем-то могу здесь помочь, ребята? — спрашиваю я. В этом зале ничего не видно — полуподвал.

— Этот хлыщ сказал, что он — ваш гость, Амбрустер, — говорит тот же, чьего лица я не вижу.

Можно было бы и мистер; хорошо хоть, что для разнообразия хлыщ достался не мне.

— И вот теперь мы не знаем, что делать с ними, — продолжает тип. — То ли выслушать их извинения — на коленях — то ли пристрелить вместе с вами… Как считаете?

— Неудобно получилось, — извиняется Медисон. — Право.

А ведь все то время, пока мы добирались сюда, ему пришлось стоять, а в спину ему смотрело дуло обреза. Я бы не хотел оказаться на его месте в тот момент, когда я в первый раз не поднял трубку.

— Я не хотел вас беспокоить, мистер Амбрустер, в самом деле, — говорит Хэл. — Но они настаивали, клиент всегда прав…

Надо что-то сказать, чтобы продолжить беседу. Я произношу первое, что приходит мне в голову:

— Девчонка-то хоть была ничего?

Слышу, как Франсуаз позади меня фыркает.

— Это Мира.

А вот и она, сидит у стойки, бесстыдно заложив ногу за ногу. Ничего особенного, вообще ничего — и это злит меня больше всего. Мало у них в Сиэтле, что ли, девчонок… Та же Ким была гораздо лучше ее.

— Нехорошо лапать чужих девочек, — поясняет предводитель ребят с восточной. — Особенно таким хлыщам, как этот. И сигаретка в зубах — не слышал, что курить вредно.

Я делаю несколько шагов и приближаюсь к Мире. Она смотрит на меня, скаля лошадиные зубы. Сложно понять, чем от нее пахнет — дешевым виски или дешевым одеколоном.

— Приятно, когда парни ссорятся из-за тебя? — спрашиваю я.

— Пусть сперва заплатят, — отвечает она.

Молодец, детка. Вот и выход. На время будет, о чем поболтать.

— Сколько тебе предложил парень с сигаретой? — интересуюсь я, подсаживаясь к ней. Теперь бы вовремя успеть завалиться за стойку.

— Он — ничего. Ко мне подкатил рэппер.

— Хватит трепаться, Амбрустер, — кричит тип, что окопался позади стула. — Иначе я сам приму решение.

Как же. Ты ведь меня боишься, иначе давно перестрелял бы ребят Медисона. Но, услышав мое имя, ты испугался. Теперь самолюбие не дает тебе возможности отступить.

Только не пристрели меня сдуру, кретин.

— Эй, Джаггер, сколько ты ей предложил? — кричу я в темноту.

Почему я назвал это имя? Джаггер ведь не рэппер. Ладно, какая разница.

Слышу голос высокого вертлявого негра, той ночью в Сиэтле он стоял около Медисона. Почему-то я уверен, что в руке он сжимает ствол и целится в предводителя восточных.

— Двадцать баксов. Это вполне прилично.

— Прилично будет, — парирует предводитель восточных.

Он говорит не только это, но мне не хочется повторять его слова.

Я чувствую, что струйки пота стекают вниз под моей рубашкой. Франсуаз стоит сбоку. Она молчит, правильно, — это мужской разговор.

Вернее, равноправие между мужчинами и женщинами в нашей стране уже достигнуто, но только не в таких вот кварталах.

Мира поднимает ко мне раскрашенное лицо и спрашивает:

— А сколько предложишь ты?

Разве не восхитительно?

В глубине зала намечается движение. Неужели Хэл не мог зажечь полный свет? Или они уже перебили все лампочки? Огромный детина в разорванной рубашке подходит ко мне, ствол его пистолета направлен мне в голову.

— Пристрелим их, и дело с концом, — говорит он. — Нельзя, чтобы парни с континента вмешивались в наши дела.

Все это глупо, — глупо донельзя. И именно в глупости ситуации необходимо искать ее решение.

— А ты ведь не вожак восточных, — кричу я почти наугад.

Попадание. В самом деле, если парень возглавляет серьезную группировку, ему нет смысла устраивать разборку в полупустом баре.

— Глава восточных две недели лежит в больнице с переломанной шеей, — радостно поясняет Хэл. — Говорят, не выживет.

А ведь я должен был это знать. Теперь все просто, и я смотрю на часы.

— Сколько здесь твоих ребят? — спрашиваю я у Медисона.

— Все четверо, но Стив в отключке.

Гигант с пистолетом недоуменно смотрит в ту сторону, где находится его главарь, он не понимает, что происходит.

В круге света стоим мы с Франсуаз, Медисон, Хэл и громила. Мира и парень на стуле выступают из тьмы, больше никого не видно.

— Помнишь историю с заместителем мэра? — спрашиваю я. — Комиссар тогда дважды заезжал к дону Джузеппе.

Все в Лос-Анджелесе знают эту историю.

— И знаешь, к кому поехал брюнет Чезаре, чтобы уладить конфуз? Ко мне, приятель… И я уладил.

Я лгу, так как не имел никакого отношения к скандалу с заместителем мэра. Но при упоминании этих имен парень в противоположном углу зала явно еще больше испортил воздух бара. Если он действительно хочет возглавить восточную группировку, он не сможет позволить себе обижать друзей таких серьезных бизнесменов.

А дон Джузеппе не захочет ссориться со мной из-за шпаны.

Несколько минут длится молчание.

— Будем стрелять? — спрашиваю я.

Возможно, это ошибка, может, я перегибаю палку.

Мира довольно скалит лошадиные зубы. Что-то кажется ей донельзя смешным. Почему этот парень молчит?

— Мы уходим, — наконец резко произносит он.

Гигант с пистолетом отходит обратно в темноту, человек с обрезом поднимается со стула и тоже исчезает. Теперь они будут искать других неудачников, чтобы продемонстрировать на них свою крутизну.

Возможно, мне еще придется встретиться с этим придурком, но уже как настоящим предводителем восточных.

— Вижу, здесь все уважают вас, мистер Амбрустер, — вкрадчиво говорит Медисон.

Он до сих пор не знает, держат ли его на мушке. Ничего, пойдет на пользу.

— Есть за что, — отвечаю я, и направляюсь к двери.

Я выгляжу усталым и меланхоличным, как и положено герою. На самом деле я думаю только об одном. Вернее, уже ни о чем не думаю.

Я слышу позади себя голос Миры, она болтает о чем-то с рэппером.

Вот кретины.

В жизни Гарды Бейкер было два героя. Первым по списку шел я, второе место занимал инспектор Маллен. С моей точки зрения, это говорило о том, что вкус нашей секретарши нуждается в серьезном исправлении; Франсуаз же была уверена, что ее вкус никуда не годится.

Инспектор Маллен был нужен нам для ареста доктора Бано. Озабоченный Джеффри Теннисон, тряся блестящим кейсом, полчаса назад отбыл в Вашингтон. Для этого ему пришлось отложить все текущие дела, однако я был уверен, что последующая благодарность Джейсона Картера с лихвой окупит все неудобства, которые причинили Джеффу перемены в его расписании.

Дело было за малым — арестовать человека, который был нам известен под именем доктора Бано, и раз и навсегда положить конец покушениям на семью потомственных банкиров. По крайней мере, со стороны агентов установившегося на родине драгоценностей режима.

Именно для этого и был необходим инспектор Маллен. Сцена ареста Бано должна была пройти со всеми возможными в таких случаях атрибутами, которые так любят жадная до дешевых сенсаций пресса и обладающая невзыскательным вкусом публика.

Во-первых, были необходимы полицейские машины — штук пять, не меньше; им выпадала ответственная роль приехать на место событий, громко гудя сиренами и вертя разноцветными лампочками на крышах. Во-вторых, следовало позаботиться о том, чтобы сцена задержания попала в новости, по крайней мере, трех-четырех телекомпаний. Наручники крупным планом, арестованный, вздымающий руки в тщетной попытке скрыть лицо, штампованные вопросы репортеров.

В-третьих, было необходимо решительное заявление со стороны официальных властей, и именно этим должен заниматься сейчас в Вашингтоне Джеффри Теннисон. По крайней мере, именно к этому он обещал немедленно приступить, как только его самолет приземлится в столице нашей благословенной страны.

А раздуть крупный скандал вокруг ареста какого-нибудь человека можно только при помощи полиции. Поэтому в то утро мы ожидали прихода инспектора Маллена.

Я расстелил на своем столе огромную карту Лос-Анджелеса и сопоставлял расположение улиц с указаниями, которые получил накануне от доктора Бано. Я был уверен, что наш друг из Юго-Восточной Азии сможет неплохо позаботиться о своей безопасности, поэтому уже успел исчеркать карту в нескольких местах. Почему-то в тот момент это представлялось мне необходимым.

— Не думаю, что нам придется выгружать ящик именно в том месте, которое Бано указал в качестве исходного, — задумчиво бормотал я, несколько раз обводя карандашом и без того жирный круг на карте. — Уверен, что сам он и близко не подойдет к тому месту. Отсюда ведет широкий проспект по направлению к деловому центру, далее две небольшие улочки соответственно на северный и восточный окраины города, а в нескольких кварталах — выезд на хайвей.

Франсуаз сидела в своем кресле, разложив перед собой длинные ноги. Она ожидала чашку кофе, которую Гарда обыкновенно приносила ей именно в это время.

Я достал из ящика линейку и начал вымерять расстояние.

— Если бы ты была агентом, Френки, — спросил я, не поднимая головы, — и было бы необходимо тайно вывезти из страны огромный тяжелый ящик, то какой бы ты выбрала маршрут?

Главной проблемой являлся выбор между аэропортом и побережьем. Если бы Бано удалось зафрахтовать частный самолет, то, спустя несколько часов, он был бы уже за пределами территории США. Однако отследить все аэропорты не так уж сложно, кроме того, чтобы ни писали газеты, нелегально пересечь нашу границу по воздуху не столь просто, как по воде.

Останови Бано свой выбор на побережье, он получит к своим услугам несколько километров береговой линии, множество судов всех типов и размеров, а также возможность перегрузить ящик на свой корабль, который прибудет из Юго-Восточной Азии и будет ждать поближе к краю нейтральных вод. Это займет никак не больше нескольких минут, и вот уже Джейсон Картер сможет до конца своих дней лить слезы по поводу нарушенного слова.

Острие моего карандаша воинственно зависло над картой, я не мог остановить свой выбор на одном из двух вариантов — хайвей или северная окраина.

Поскольку Франсуаз никак не отреагировала на мой первый вопрос, мне пришлось повторить его.

— Я думаю, Майк, — моя партнерша в глубокой задумчивости рассматривала кончики своих туфель, и по выражению ее лица было ясно, что думает она совершенно не о том, о чем положено.

Наверняка о кофе.

И это в тот момент, когда решается судьба всего предприятия, в которое, между прочим, именно Франсуаз меня и втянула.

— Мне кажется, ты без достаточной серьезности относишься к тому, что должно произойти сегодня днем, — окрысился я.

Возиться с картой мне надоело, я постепенно приходил к выводу, что единственным результатом моих изысканий будет затупившийся карандаш.

— Если мы не поймаем этого человека, над нами будет смеяться все Западное побережье. Мы должны основательно подготовиться.

Развивать свою мысль далее я не стал, поскольку сам довольно смутно представлял, в чем именно должна была выразиться наша подготовка. На всякий случай я демонстративно перевернул карту и стал делать вид, что исследую береговую линию, хотя на самом деле даже не пытался что-нибудь там разобрать.

Франсуаз блаженно откинулась на спинку своего кресла, ее длинные руки были заложены за голову, глаза полузакрыты. Мне оставалось только гадать, то ли она предвкушает утренний кофе, то ли вспоминает о том, как ловко поставила на место Теннисона.

— Мы станем думать об этом, когда настанет время, — безразличным голосом сказала она. — Сейчас мы ничего не можем решить. Маллен расставит своих людей, и будет держать связь с дорожной полицией. Наблюдением с воздуха займутся несколько вертолетов. Пока необходимо отойти от проблемы и отдохнуть.

Я бросил на свою партнершу грозный взгляд. Она явно не желала осознавать всю серьезность сложившейся ситуации! Надо было нам брать на себя ответственность за эти чертовы побрякушки. Тем не менее, моя толстушка снова была права, и это раздражало меня еще больше.

Я уже собирался сложить карту, как вдруг мне в голову пришла блестящая мысль, — а что, если измерить, какое место на побережье, пригодное для погрузки на судно большого ящика, ближе всех находится к полосе нейтральных вод. Я понимал, что это бессмысленная затея, но Франсуаз откинулась на своем кресле с таким безмятежным видом, что я вновь взял линейку и начал прилежно водить ею по карте.

Именно поэтому я пропустил момент, когда Маллен вошел в кабинет.

Когда я осознал, что в комнате раздаются мужские шаги и поднял голову, Гарда уже стояла в дверях и пожирала инспектора глазами. Я не знал, что произошло между ними по пути сюда, однако щеки нашей секретарши раскраснелись, рот был приоткрыт, а в руках у инспектора была чашечка кофе, которая, без сомнения, предназначалась Франсуаз.

— Доброе утро, инспектор, — хмуро бросил я, опираясь на стол обеими руками.

Пусть знает, что пока он развлекается в Беверли-Хиллз, гоняя по участку Уесли Рендалла, кое-кто в этом городе все же находит время на работу.

Инспектор что-то буркнул, не оборачиваясь. Взор его был прикован к Франсуаз, чашка кофе медленно приближалась к столу.

Естественно, он все разлил. Когда я подошел ближе, то заметил, что в кофе добавлено раза в три больше сливок, чем привыкла пить Франсуаз, а это значит, очень много.

Жирная бурая с потеками молока жидкость разлилась по лакированной поверхности стола моей партнерши, задев два карандаша. Инспектор рассыпался в извинениях.

Если бы я был близким другом инспектора Маллена, то мог бы сказать в его оправдание, что зрелище откинувшейся на спинку кресла Франсуаз с заложенными за головой руками вполне может заставить мужчину забыть о том, что он сам держит в руках. Однако я далек от столь интимных отношений с инспектором, поэтому сразу понял, что тот сделал это намеренно.

Стоило Уесли Рендаллу позвонить нам, ни свет, ни заря, как я понял, что Маллен будет рвать и метать весь день, давая выход своему чувству неполноценности. Наверняка это он нацедил в кофе столько сливок. Значит, Гарда уже принимает его на кухне.

— Право, мне очень жаль, — инспектор широко улыбнулся, как это обычно делают люди, которых перед этим долго и со знанием дела унижали. — Я промокну.

Франсуаз резко выпрямилась и собиралась что-то сказать, однако Гарда подоспела как раз вовремя, чтобы спасти принтер от затопления. Маллен немного отступил в сторону, уступая ей место, и оказался прямо перед Франсуаз. Было очевидно, что он собирается сделать еще какую-нибудь мелкую пакость, и мне пришлось покинуть свой командный пункт около карты, чтобы приблизиться к месту событий.

Положительно, никто в этой комнате не желал отдать себе отчета в том, что мы занимаемся важным делом, а не играем в чехарду с командой из Теннеси. Только что Франсуаз мирно дремала в кресле, пока я изучал диспозицию; теперь же Маллен неожиданно решил попробовать отыграться на нас за свои маленькие огорчения.

Сколь же мелки бывают люди.

— Я принесу чистящее средство, — сообщила Гарда и поспешила вон из комнаты, чуть не сбив меня с ног.

Возможно, мне проще было бы справиться с Бано один на один, чем пытаться координировать действия своих бестолковых помощников.

Маллен тем временем протянул свои длинные пальцы к руке Франсуаз. Они были у него тонкими и сухими, и в то же время производили впечатление удивительно жирных. Возможно, когда-то Маллен был очень толст, но от злобности жир постепенно выпарился из его тела, и мы наблюдали теперь остаточные явления этого процесса.

Пальцы инспектора осторожно сомкнулись на запястье моей партнерши и медленно приблизили ее руку к его лицу.

Это было настолько дико, что я остановился. Само собой, я уже давно привык к тому, что моя партнерша привлекает к себе многочисленные взгляды мужчин, и даже научился находить в этом нечто для себя лестное, однако поведение инспектора не лезло ни в какие ворота.

Но, по крайней мере, теперь я понял, почему до сих пор Маллен не добился никаких успехов в этом расследовании.

Бедняга совсем не умеет сосредоточиться на работе.

— Прекрасное тонкое запястье, — задумчиво пробормотал Маллен.

Последнее, к счастью, было ложью. Франсуаз подняла свои глубокие серые глаза на полицейского, в тот момент она как никогда была похожа на попугая.

Я сложил руки на груди и принялся ждать, понимая, что единственный способ заставить Маллена приняться за дело — это дать ему как следует проявить себя. Дураком.

Широкая улыбка не сходила с лица инспектора. Его левая рука потянулась к карману брюк и надолго там застряла. Я бросил взгляд на часы, мне было необходимо знать, сколько уже сделано из того, что было необходимо сделать.

Я бы не удивился, если еще ничего.

Маллену наконец удалось справиться со своим карманом, и он извлек наружу принадлежавшую ему руку. В свете утреннего солнца блеснула серебристая сталь наручников.

— Я пытаюсь понять, какой у вас размер, — лучезарно пояснил Маллен. — Сдается мне…

Франсуаз продолжала смотреть на него, а он на нее.

— Этим утром мне стало известно, что ваши люди некоторое время следят за одним мошенником по имени Уесли Рендалл, — пояснил Маллен. — Поэтому, раз вы оказались замешаны в ряд нарушений…

Я громко прокашлялся.

— У вас грипп?

Длинная фигура Маллена развернулась ко мне. При этом его правая рука все еще продолжала сжимать запястье моей партнерши.

Франсуаз резко выдернула руку, и инспектор чуть не потерял равновесие.

Мне на хватало еще того, чтобы сейчас он упал на мою партнершу, и они устроили кучу-малу под столом.

— Если вы уже закончили веселиться, инспектор, — сухо произнес я, — то, может быть, мы приступим к делу. Надеюсь, вы еще не успели забыть, что вчера в вашем присутствии неизвестный снайпер убил человека.

Со злорадным удовольствием я наблюдал, как лицо Маллена вытягивается, а крупные зубы постепенно очищаются от налипшей на них улыбки.

— Вы готовы разговаривать, инспектор? — я не смог сдержать своих чувств, однако не был уверен, что в них преобладало — злость или насмешка. — Или попросить Гарду принести вам погремушку.

Маллен полностью развернулся ко мне и непроизвольно вытянулся в струнку, но, естественно, не от избытка почтительности.

Иногда меня ставит в тупик, как наша полиция ухитряется раскрывать хоть какие-то преступления.

— Мне передали, что вы хотели меня видеть, — произнес он, немного растягивая слова.

Это прозвучало следующим образом. Я инспектор полиции департамента Лос-Анджелес, и выполняю свой долг перед налогоплательщиками. Однако если двое частных детективов, которым платит один из самых богатых людей Калифорнии, только позовут — как я, бросив все свои дела, очертя голову ринусь к ним.

В тот момент я был готов к тому, чтобы добавить к его синяку еще один — для симметрии.

— Что вы уже успели сделать? — спросил я.

Времени оставалось совсем немного, а полицейский только начинал входить во вкус.

Возможно, главная проблема Маллена состояла в том, что он казался себе остроумным.

В кабинет вошла Гарда с подносом, на котором стояли кофейник, несколько чашек и вазочка со сливками. В другой руке она держала распылитель для удаления пятен и тряпку.

— Прежде чем обсудить с вами эту проблему, — все так же протяжно произнес Маллен, — я хотел бы задать вам один вопрос. Почему вы так уверены, что человек, которого мы разыскиваем — это доктор Бано?

Он с благодарностью принял у Гарды чашку, я отказался. Еще мне не хватало чая с булочками.

— Я не вижу, какой интерес это может представлять для вас, инспектор, — ответил я. — У нас есть собственные методы для того, чтобы получать информацию, уверен, у вас тоже… Положим, я скажу, что Дон Мартин — или даже ваша разлюбезная Гарда — находились в тот момент поблизости и все видели. Что с того? У меня есть веские основания предполагать, что человек, которого вы разыскиваете — доктор Бано. Но, судя по всему, вам так и не удалось его найти.

— Это большой город, — флегматично пояснил Маллен, прихлебывая кофе. Он болезненно сморщился, когда потревожил разбитую скулу.

Я был просто счастлив узнать это.

— Где вы расположили своих людей? — спросил я.

— Мистер Мартин будет находиться в одной машине со мной, так мы сможем скоординировать наши усилия. — Маллен сделал несколько шагов по комнате, и чашка в его руке опасно накренилась над картой на моем столе. — Я проинструктировал офицеров из дорожной полиции, здесь у нас не будет проблем. Выделено пять патрульных вертолетов. Это все, чего я смог добиться. Однако…

Франсуаз сидела в своем кресле. Она не слушала нас. Даже бесцеремонные выходки Маллена были для нее отодвинуты на задний план. Единственное, что полностью занимало ее в тот момент — это чашка кофе в руках.

— Вертолеты должны находиться здесь, здесь и здесь, — произнес я, тыкая карандашом в крестики на карте. Маллен, соглашаясь, задумчиво жевал губами.

— Необходимо поставить сюда патрульную машину на случай, если придется ехать по хайвею, — продолжал я.

Если бы Маллен вновь вздумал разбрызгивать кофе по кабинету, это вряд ли бы нанесло карте больший урон, чем карандашные пометки.

— Крайне важно перекрыть эту улицу, — продолжал я. — Вы не согласны?

Маллен смотрел куда-то поверх меня.

— Все это крайне интересно, — сказал он. — Правда, я уже расставил людей. Ваша секретарша вот уже минут десять делает вам какие-то знаки.

Я поднял голову и увидел, что Гарда действительно стоит в дверях и делает страшные глаза. Хотел бы я знать, как она предполагала донести до меня свою информацию, если я даже не смотрел в ее сторону.

В тот день все как сговорились изводить меня.

— Что опять случилось, Гарда? — спросил я, возможно, излишне резко, потому что губки моей секретарши тут же обиженно надулись.

— К вам пришел один господин, — произнесла она столь заговорщическим тоном, что я был благодарен ей за то, что она удержалась от подмигивания.

Я бросил на нее тяжелый взгляд, потом перевел глаза на карту.

В самом деле, какого черта.

— Надеюсь, вы разберетесь в моих пометках, инспектор, — сказал я, хотя был уверен в обратном.

В самом деле, что толку от карты, если не знаешь, куда собирается завести нас доктор Бано.

— Я скоро буду.

В несколько шагов я пересек кабинет, протиснулся мимо Гарды, которая закупорила собой дверь, и прошел в соседнюю гостиную. При виде высокой сухощавой фигуры Джейсона Картера мое сердце преисполнилось радостью.

— Ваш банк разорился? — недовольно спросил я. — Нам не нужен мажордом.

Джейсон Картер взглянул на меня с упреком.

— Сейчас не время для плоских острот, мистер Амбрустер, — со значением произнес он. — Неужели вы не понимаете, сколь ответственная сложилась ситуация.

Бывают случаи, когда даже у меня не хватает яда. Поэтому я ограничился тем, что задал вопрос.

— У вас есть новости?

— К сожалению, есть, — лицо Картера осунулось, на лбу под редкими волосами пролегли морщины. — Мы с вами ошибались, мистер Амбрустер. Это вовсе не ваш Бано.

И вот тут-то мне и следовало его убить.

— У тебя возникли проблемы?

Я обернулся, Франсуаз стояла передо мной. Весь ее вид недвусмысленно показывал, что уж она-то поможет мне справиться с любыми проблемами.

— Все пропало, миссис Дюпон, — проникновенным тоном произнес Джейсон Картер, и я удивился, как он еще не принялся заламывать руки.

Банкир не подозревал, что второй раз за сутки нанес моей партнерше тяжкое оскорбление. Она была не замужем.

— Маллен не подслушивает за дверью? — осведомился я.

Ситуация разворачивалась, как дурной сон, но я давно привык к тому, что именно так все всегда и делается в нашей стране.

— Он слишком занят с Гардой, — отмахнулась Франсуаз, но я все же счел необходимым выглянуть в коридор, чтобы удостовериться, не торчит ли из какой-нибудь стены острый нос инспектора Маллена.

— Представьте себе, миссис Дюпон, — разглагольствовал, тем временем Картер, как будто собирался поведать нам, по крайней мере, о встрече с инопланетянами. — Этим утром я получил следующее послание по электронной почте.

Означенная миссис Дюпон сидела на краешке стола и покачивала ногой. Если в полиции Лос-Анджелеса в тот день царит такой же бардак, как и в нашем офисе, доктор Бано сможет увезти добрую часть Калифорнии, а никто этого и не заметит.

Отпечатанное чересчур жирными чернилами на тонкой бумаге, старик Картер явно не понимал толка в принтерах, угрожающее послание гласило:

«Если в течение суток все ваши акции не будут выставлены на продажу по цене одного процента от их текущей стоимости, вы будете следующим».

— С самого начала я знал, что все упирается в мои деньги, — сокрушенно сказал Джейсон Картер. — Это вы наговорили тут разных историй, и я уже было сам в них поверил. Этим мошенникам нужны мои акции, и не более того. Все прочее было лишь дымовой завесой. Наверняка подставное лицо с самого утра ждет на бирже, пока мои акции появятся в продаже. Зная об этом заранее, он успеет скупить их все до того, как среагируют другие. Что мне делать, мистер Амбрустер? Я даже боюсь выезжать из вашего дома. Я помню, как мой брат умер у меня на руках.

Не хватало еще, чтобы старый кретин навеки поселился в нашем доме.

Я постарался посмотреть на нашего клиента как можно лучезарнее. Не раз и не два мне приходилось сталкиваться с тем, что, когда вы заняты каким-то важным делом, со всех сторон к вам начинают сползаться люди, которые озабочены тем, что ночью не светит солнце, доллары не растут на деревьях, а американский президент насилует своих секретарш.

И все требуют от вас немедленно принять меры по этому поводу.

Стоило Джейсону Картеру открыть рот, как я сразу понял, о чем пойдет речь. Можно даже сказать, что я предвидел его появление, настолько это было очевидно. Вообще, если бы все в моей работе было бы так же просто, я давно бросил бы это занятие и начал заниматься чем-нибудь более волнующим.

Стал бы, например, патологоанатомом.

Но вот как объяснить клиенту, чьи нервы вконец истрепаны, что беспокоящие его проблемы не более чем ничего не значащая чепуха, в то время как по-настоящему серьезные дела требуют вашего немедленного присутствия.

— Вам вовсе не о чем беспокоиться, мистер Картер, — произнес я. — Вы можете спокойно возвращаться домой. Я уверен, что это всего лишь мелкие жулики, которые пытаются воспользоваться поднявшейся вокруг вас шумихой, и не имеют никакого отношения к покушениям на вашу семью… Всего доброго, мистер Картер… Гарда проводит вас… Гарда!

Явившаяся на мой зов секретарша выглядела немного более красной, чем это могло быть объяснено калифорнийским климатом. Маллен рассеянно брел за ней, ни на кого не глядя, и я мог бы держать пари, что он даже и не посмотрел на значки, нарисованные мною на карте.

— Я настоятельно рекомендую вам немедленно рассказать вашей семье о той благородной роли, которую вы сыграли в истории с драгоценностями, мистер Картер… Это поможет им поднять дух, — я чуть было не сказал «боевой дух», но это было неуместно, — и справиться с трудностями… Устройте семейный совет.

— Вы так думаете? — Джейсон Картер выглядел растерянным как человек, который ищет выход из пылающего дома, и, неожиданно для себя, встречает на заполненной дымом лестничной клетке улыбающегося коммивояжера, утверждающего, что необходимо прямо сейчас купить уникальную супер-щетку — удалитель тараканов.

— Вы не заявляли о пропаже никаких драгоценностей, мистер Картер, — заметил Маллен. — Но если хотите, мы можем прямо сейчас отправиться в участок, и вы оставите там свое заявление. Что было украдено?

— Можете считать, что я этого требую, — произнес я, глядя на банкира. — И сделайте это как можно скорее. Я имею в виду, — теперь вам лучше будет уйти. — Вы требуете, чтобы я заявил в полицию? — озадаченно спросил Картер, глядя на Маллена.

Я взял у него из рук распечатанное послание, осторожно сложил его вдвое и засунул в карман.

— Вам лучше успокоиться, мистер Картер, — произнес я. — Я прослежу за всем. Езжайте домой, поговорите с родственниками, расскажите им правду. К этому времени у меня уже будут новости. Гарда?

Джейсон Картер не собирался уходить. Подобно всем клиентам, он пребывал в глубокой уверенности, что за свои деньги имеет полное право знать, что происходит.

— Вы полагаете, что мне, — начал, было, он, но, к счастью, ему не удалось закончить свою тираду.

Гарда подошла к нему сбоку и крепко взяла за правую руку.

— Не хотели бы вы выпить кофе перед отъездом, мистер Картер? — спросила она, мягко, но, в то же время, властно оттаскивая растерянного банкира вдаль по коридору. — Я покажу вам…

Гарде потребовалось приложить некоторые усилия, чтобы развернуть нашего клиента в нужном ей направлении.

Несколько мгновений я наблюдал за тем, как слегка сгорбленная фигура Джейсона Картера постепенно удаляется прочь, подагрически передвигая ноги и, время от времени, пытаясь высвободить руку из цепкого захвата секретарши.

— Хорошая девчонка ваша Гарда, — мечтательно произнес Маллен. Он тоже провожал взглядом удаляющуюся парочку, но его глаза были прикованы не к банкиру. — Все понимает на лету.

— Что-то не замечал этого за ней, — хмуро бросил я. — Ваши люди готовы, инспектор? Мы выезжаем через каких-нибудь полчаса. Вы уверены, что этот человек не сможет прослушивать наши разговоры по рации?

Маллен снова мечтательно улыбнулся, и я со злорадным удовлетворением отметил, что синяк на скуле совсем его не красит.

— Целых полчаса! Я еще успею выпить чашечку кофе. Не беспокойтесь о мерах конспирации, — я распорядился, чтобы все переговоры велись на особой частоте, которая зарезервирована специально для таких случаев. О ней мало кто знает.

На словах у старины Маллена все выходило до смешного просто. Только вот почему-то поймать Юджина Данби он до сих пор не смог.

Полно, относится ли хоть кто-нибудь серьезно к тому, чем мы собираемся заняться?

— Думаю, Гарда уже ждет вас на кухне, — сказал я, обращаясь к Маллену. — Как вы сказали, она девочка умная, и клиентов выпроваживает быстро. Мария испекла пирог с черникой, если хотите.

Не напрягайтесь, инспектор, мы всего лишь собираемся поймать какого-то секретного агента, который уже успел убить больше людей, чем вы выпилили чашек кофе.

Что же касается того, что я отсылал Маллена на кухню, то в этом не было ничего для него обидного; инспектор чувствовал там себя в привычной обстановке, не скованный необходимостью делать красивые разговоры в парадной гостиной чужого и до некоторой степени чуждого ему дома. На кухне же он всегда устраивался, как на своей собственной, и вел долгие проникновенные беседы с прислугой.

Несколько раз мне очень хотелось подслушать, о чем они говорят, но я не стал делать этого, опасаясь, что меня за этим застанут.

— Вы хотите побыть одни! — радостно гоготнул инспектор, и это было последней каплей в чашу моего терпения. Но на этом Маллен не остановился, и, больно пихнув меня локтем в бок, радостно продолжал:

— Понимаю, понимаю, друзья мои. Вам необходимо расслабиться, так сказать, сбросить напряжение, — он сально и как-то гаденько засмеялся, после чего потрепал Франсуаз по щеке и вразвалочку направился по коридору, напевая что-то про себя.

— Ты уверен в том, что делаешь?

Губы Франсуаз были слегка искривлены, что обычно означало ее сомнение в принятых мною решениях.

— Если ты опасаешься, что он слопает весь пирог, то пусть лопнет, — хмуриться дальше я уже не мог, поэтому приподнял одну бровь. — А столовое серебро я спрятал под замок.

Франсуаз фыркнула, и я вновь подумал о том, что следует отучить ее от этой привычки.

— Ты уверен, что Джейсону Картеру ничего не угрожает? Послание не могло прийти к нему само. Или ты на самом деле веришь в каких-то мелких мошенников, которые берут старика на пушку?

Я досадливо отмахнулся.

— Ты ничего не поняла, Френки, — пояснил я. — Конечно же, эту записку черкнула ему Лиза. Кто же еще? Она спит и видит, что усаживает свой круглый задик в кресло президента банка. А поскольку спит она уже без Уесли Рендалла, ей ничего другого не остается, как действовать самой.

В это время подворачивается такая соблазнительная возможность — неизвестный начинает серию покушений на членов семьи Картер. Почему бы не использовать это в своих целях? Она уверена, что ее отец не подозревает о личности преступника. Следовательно, получи он анонимное послание, то ни на минуту не усомнится, что автором его является снайпер или его сообщник. Папочка потеряет от страха последние волосы, накапает себе валерьянки и бухнет на рынок все свои акции, чтобы не оказаться в гробу на пару дней раньше срока… Лиза думает сейчас, что она очень умная, а ее агенты, как прозорливо заметил наш излишне склонный к панике клиент, наверняка с самого утра топчутся на бирже.

В самом деле, кому еще могла прийти в голову столь безумная мысль потребовать у матерого банкира выставить его акции на продажу по цене одного процента от их реальной стоимости? Если бы осуществление такого шантажа было реальным, наш рынок ценных бумаг давным-давно бы обвалился.

Нет, перед нами лишь отчаянная попытка исправить положение в последний момент. Теперь Лиза не чувствует поддержки со стороны Уесли, ей нечем давить на отца и других родственников. Конечно, все это довольно серьезно, и я вряд ли смог как следует успокоить нашего клиента. Но Френки, у нас сейчас нет ни минуты времени, чтобы возиться с этой капризной девчонкой, какие бы там фортели она ни выкидывала. Поэтому я счел за лучшее передоверить процедуру вправления мозгов самому папочке.

Пусть он расскажет ей сагу о реликвиях, — ты сама слышала, он хорошо умеет это делать, вышибая слезу из растроганных слушателей. Вот только девочка Лиза будет плакать совсем по другому поводу… Потом нам, конечно, придется раскрыть папочке глаза на моральный облик его дочки, — но это будет потом. Сейчас меня беспокоит другое.

Ты уверена, что наш автомобиль достаточно маневрен, чтобы двигаться в узких улочках окраины? Я бы не хотел застрять там и врезаться в угол какого-нибудь здания. Пожалуй, следует…

— Значит, наш клиент излишне склонен к панике, — произнесла Франсуаз, лукаво улыбаясь.

— Конечно, — недовольно бросил я. — А если бы мы уже выехали? Он и тогда бы приставал ко мне со своими глупостями? Если бы Бано мог предположить, какие смехотворные меры мы принимаем по его поимке, он бы наверно долго смеялся или что там делают в таких случаях люди, привыкшие изучать философию и убивать людей из винтовки с оптическим прицелом. Пойду еще раз переговорю с Малленом — не хочу, чтобы все провалилось из-за того, что кто-то безответственно отнесся к своим обязанностям.

Франсуаз подошла ко мне и положила руки на мои плечи. Я досадливо мотнул головой.

— А тебе не кажется, Майкл, что это ты относишься к этому делу чересчур ответственно? — спросила она. — В конце концов, Маллен был в чем-то прав. Мы могли бы использовать эти полчаса с большей пользой, чем если бы вновь начали прорабатывать твой план операции. Ты слишком напряжен, тебе на самом деле необходимо расслабиться…

— Ты не понимаешь, — я взял ее руки и осторожно освободился из объятий не в меру разбушевавшейся красавицы. — Л. А. больше, чем муравейник, как он представляется блохе. Уйти от преследования, даже с таким огромным ящиком, как этот, совсем не так уж и сложно, как может показаться дилетанту. Пустыри, повороты, маленькие улочки — и все, нам останется только сесть на каком-нибудь из пляжей и процеживать через сито Тихий океан в надежде отыскать лодку с уплывающим Бано. А ведь именно ты настаивала, чтобы мы занимались этим делом. Я дал слово Джейсону Картеру, а он дал слово этим разорившимся чертовым аристократам — как мы тогда посмотрим им в глаза? Ты видела, как относится к делу Маллен. Он держал Юджина Данби на мушке — а вот теперь единственное, что у него осталось, это здоровенный фингал. И ты думаешь, что я могу сейчас расслабиться? Да провалить такое дело равносильно самоубийству для человека моей профессии.

— Да, ведь мы такие горды и самолюбивые, — произнесла Франсуаз тоном, который временами очень мне нравится, а порой просто бесит — в зависимости от ситуации. — Мы никогда не перенесем такого позора. Да?

— Тебе бы лишь смеяться над серьезными вещами.

Я поймал себя на том, что, стараюсь не смотреть на нее, и уставился прямо в ее серые стальные глаза.

Ее руки вновь легли мне на плечи, она произнесла:

— Сейчас ты ничего не можешь сделать, Майкл. Нам остается только ждать, а когда настанет время — ты все сделаешь правильно. Сейчас тебе нужно на время забыть обо всем и постараться хорошенько отдохнуть. Ночь была тяжелая, ты устал, и потому сейчас нервничаешь.

— Ты не понимаешь…

— Я все понимаю, — она вновь полуобняла меня за плечи. — Давай сделаем так. Сейчас мы пройдем в кабинет, и я сделаю тебе массаж. Ты уже сделал все, что было необходимо сделать. Если что-нибудь пойдет не так, то мы будем думать об этом тогда, когда что-то пойдет не так, а не сейчас, хорошо?

Где-то в глубине дома раздался звук бьющейся посуды, — это на кухне резвился Маллен.

— Ты не должен относиться к этому так серьезно, — ворковала Франсуаз, подпихивая меня к кабинету. — Пойдем, мой маленький бука. Твоя Френки поможет тебе расслабиться.

— И это я-то — маленький бука? — взвился я. — Картера хватил бы удар, послушай он тебя да Маллена. Конечно! Глупый старина Майкл вечно все усложняет. Дадим ему немного поиграться, потом поцелуем в носик и отправим в постель.

Франсуаз посмотрела на меня с притворной серьезностью, потом игриво пихнула в плечо и снова начала смеяться.

— Все-таки ты и есть маленький бука, — произнесла она. — Придумать такое — в постель в середине дня. Меня, например, больше устраивает твой рабочий стол. Для старины Майкла это слишком извращенно?

Вольно же ей было подсмеиваться надо мной. Но время-то показало, кто из нас был прав.

Инспектор Маллен сидел на переднем сиденье своего автомобиля, большие черные очки прикрывали его глаза. Конечно, подержанный форд со специально установленным усиленным мотором принадлежал не ему, а штату Калифорния, но полицейский давно привык называть машину своей.

На сиденье рядом с ним расположился Дон Мартин. Он не счел нужным снимать плотную матерчатую кепку и тихонько насвистывал себе что-то под нос, и это выводило Маллена из себя.

— Ваши люди готовы, Мартин? — спросил инспектор, делая вид, что рассеянно посматривает из окна куда-то далеко вдаль.

Сделать это было довольно затруднительно, поскольку прямо перед носом инспектора возвышалась бетонная стена хайвея. Однако Маллен продолжал стараться, желая тем самым выразить свое отношение к частному детективу.

Он бы предпочел проделать все в одиночку, когда мелкие кучки дилетантов не путаются под ногами у старых профессионалов, много лет верой и правдой прослуживших в полиции.

— Вижу, вы уже нашли общий язык, — произнесла Франсуаз, подходя к машине.

Вообще она страшная язва.

Она успела сменить темно-синий пиджачный костюм на облегающие брюки и белую блузку, плотно облегающие ее стройное с развитыми формами тело, на ногах были спортивные туфли, чтобы удобнее было бежать. Я сомневался, что это поможет ей в преследовании кого бы то ни было по окраинам Лос-Анджелеса, однако счел за лучшее не обсуждать туалет моей партнерши.

— Мы займем исходные позиции через десять минут, — произнес Дон Мартин. — Незачем моим людям торчать столбами посреди улицы дольше необходимого. Это на полицейских никто не обращает внимание.

— Не слишком обижай нашего инспектора, ладно? — Франсуаз развернулась и направилась ко мне.

Мимо проехал тяжелый контейнер, и я не смог расслышать, что произнес в это время Маллен.

— Обязательно было подливать масла в огонь? — недовольно спросил я, устраиваясь на сиденье водителя. — Эти двое же там сейчас сцепятся. Ты знаешь, что еще выдумал Дон, желая поддразнить Маллена? Он сказал, что собирается сделать Гарде предложение. Ты только представь себе это: Дон делает Гарде предложение. Как бы к вечеру инспектор не получил второго фингала с другой стороны.

Франсуаз раскрыла свою дверцу и элегантно закинула внутрь одну из своих стройных ног, потом откинулась на спинку сиденья и отбросила назад волосы. Помимо того, что она язва, она еще любит покрасивиться.

Я медленно тронул автомобиль с места, машина шла немного тяжелее, чем обычно, и в этом не было ничего удивительного — в грузовом отсеке покоился огромный обитый железом ящик, и мне не хотелось лишний раз напоминать себе о том, сколь ценно для многих людей его содержимое.

До последней минуты у меня оставалась слабая надежда на то, что полицейским или людям Дона Марина все же удастся обнаружить место, где скрывался доктор Бано в ожидании назначенного им самим срока.

Мне чертовски не хотелось рисковать столь ценным грузом, поэтому я долго пытался убедить Джейсона Картера в том, что необходимо положить в ящик металлолом.

— Я не могу этого сделать, — с надоедливым упорством обреченного повторял банкир. — Ведь никто не может гарантировать, что вам удастся арестовать этого человека. Как знать, возможно, он сможет скрыться, и что тогда буду чувствовать я, поставивший под угрозу жизни моих родных и близких.

Я плохо представлял себе, о каких именно близких шла речь, поскольку доктор Бано явно не собирался отстреливать никого, кроме чистокровных Картеров, однако переломить аргументации Картера все же не смог. В конце концов, он был избран умирающим императором в качестве хранителя священных реликвий, а не я.

— Но что же будет тогда с вашим словом, мистер Картер? — попытался урезонить его я, впрочем, без особой надежды на успех.

Бывают моменты, когда вы полностью уверены, что переубедить вашего собеседника вам не удастся. Чаще всего это случается, когда тот, с кем вы разговариваете, до смерти напуган и потерял всякую способность соображать.

— Я встану на колени перед их посольством, — сказал Джейсон Картер. — Я буду умолять их вернуть мне эти реликвии. Но если они останутся глухи, если их сердца не смягчатся моими мольбами — надеюсь, вы не откажетесь съездить в их страну, и, может быть, вам удастся…

Он предлагал мне оплачиваемый отпуск — пожизненный, в юго-восточной тюрьме.

Вообще люди становятся до крайности глупы, когда им приходит в голову, что они в чем-то полностью уверены. Я никогда не ожидал услышать от главы одного из наиболее крупных банков США столь наивные речи о коленопреклонении и слезных мольбах, да и он сам, похоже, мало в них верил, но ему нравилось чувствовать себя благородным героем, мучеником во имя идеи, и чем больше он накручивал себя, тем большее удовольствие от этого получал.

Но ехать в Юго-Восточную Азию в случае провала все-таки великодушно предоставлял мне.

Я мог бы, конечно, просто наложить вето на все эти словоизлияния нашего клиента, поскольку клиент всегда прав только в тех случаях, когда вы даете ему отчет в собственных действиях. Обычно я предпочитаю этого не делать.

Чаще всего богатые люди, которые еще несколько минут назад дрожали от страха и просили вас вытащить их из самых невероятных передряг, через пару секунд забывают о своем бедственном положении и начинают командовать вашими действиями, покрикивая, если что-то пойдет не так, как им хочется. Они имеют досадную привычку забывать, что платят вам за конкретные результаты, а вовсе не за то, что вы позволяете им дирижировать вашими действиями.

Поэтому я, нимало не смущаясь, заменил бы настоящие реликвии на какой-нибудь мусор, и продолжил бы день со спокойной совестью, если бы в дело опять не вмешалась Франсуаз.

— Мы не можем подвергать риску этих людей, — сказала она. — В чем-то мистер Картер прав. Если Бано не будет обезврежен, а ты подменишь реликвии, тем самым всем Картерам будет подписан смертный приговор. Ты не можешь брать на себя такую ответственность.

Само собой, это не помешало ей в то же время весело щебетать о том, что нет необходимости нервничать из-за предстоящих событий и распивать себе кофе, пока я изучал карту тех мест, на которых нам предстояло действовать.

Так и получилось, что, когда я выруливал с хайвея, чтобы занять указанную доктором Бано позицию на окраине Лос-Анджелеса, на месте для перевозки грузов находился именно тот ящик, который хотелось видеть человеку, умеющему столь метко стрелять.

Я выбрал двухместный полугрузовой автомобиль, достаточно быстрый и маневренный, чтобы двигаться в сутолоке окраинных улочек Лос-Анджелеса, на которых нет ни одной машины, то невозможно проехать из-за двух медленно разворачивающихся друг перед другом грузовиков.

Еще на всякий случай я взял с собой пистолет, хотя был уверен, что сегодня он мне не понадобится.

Из динамика на приборной панели раздавался голос Маллена, отдававшего последние распоряжения дорожным патрулям. Я протянул руку и отключил звук, который можно было бы различить при разговоре по телефону. Над крышей нашего автомобиля пролетел вертолет.

В тот момент, когда я услышал в трубке голос доктора Бано, я понял, что проиграл.

— Вы не разочаровали меня, мистер Амбрустер, — голос моего нового знакомого был все таким же спокойным и немного вкрадчивым. Казалось, что не его в этот момент разыскивает вся полиция города, а, например, меня. — Вы прибыли точно вовремя и в то место, которое я указал.

— Рад стараться, — буркнул я в трубку. — Можете выслать мне медаль по факсу. Что дальше?

— Приятно иметь дело с человеком, который знает свое ремесло, — казалось, доктор Бано не слышал моих слов. — Мистер Картер — хороший человек, но вот он совсем не умеет делать дела. Мне пришлось долго убеждать его согласиться с тем, что необходимо было сделать.

— Его брата вы тоже здорово убедили, — сказал я. — Потреплемся дальше?

— Вы не сможете проследить звонок, если это вас интересует, — мне показалось, что в голосе Бано я услышал нотки того своеобразного ехидного смеха, которым могут смеяться только люди, родившиеся в Азии. По крайней мере, у меня так никогда не получалось — я много раз пробовал.

Бано продолжал:

— Вижу, вы предупредили местную полицию. Это, конечно, противоречит нашему с вами договору, и я мог бы обидеться… Сказать — мистер Амбрустер обманул меня. Но я ведь понимаю вас и ваши мотивы. Другого выбора у вас не было, вы должны были сделать так, как поступили. Но я уверен, что в глубине души вы скорбите о том, что нарушили данное вами слово…

В подобной ситуации любой американец добавил бы фразу: «я все понимаю, я же умный человек». Бано этого не сделал, — очевидно, ему не было необходимости напоминать себе об этом.

Мотор автомобиля глухо ворчал, сетуя на несправедливость судьбы. Я повернул голову к своей спутнице. Ее серые стальные глаза были направлены куда-то вдаль, алые губы поджаты.

Она думала о том же, о чем и я.

Чего ждет Бано?

— Мы не можем засечь его, — резкий голос инспектора Маллена ворвался в мое ухо, я недовольно мотнул головой.

После этого инспектор добавил еще несколько слов, но привести их здесь было бы политически некорректно, поскольку они касались не только самого доктора Бано, но и его самых отдаленных родственников.

В правом ухе Франсуаз находился такой же миниатюрный микрофончик, что и у меня, и я мог быть уверен, в ее голове уже родилась ядовитая отповедь привыкшему орать в трубку Маллену.

— Он встроился в телефонную сеть, и теперь прыгает по номерам, как заяц, — продолжал инспектор. — Дорожная полиция никого не смогла обнаружить.

Но разве это сейчас важно. Доктор Бано тем временем говорит:

— Доезжайте до второго поворота и сверните направо, мистер Амбрустер… Потом я скажу, куда ехать дальше.

По его голосу я понимаю, — он тянет время. Он построил свой план на чем-то, что обязательно должно произойти, но он мог знать только приблизительное время. Чего же он ждет?

Сгорбленная старушка в серой клетчатой куртке медленно бредет по правой стороне улицы. Автомобиль минует второй квартал, я поворачиваю руль.

Если бы я только мог знать, видит ли меня сейчас Бано.

— Теперь до следующего поворота и направо, — говорит голос в трубке.

— Следую по параллельной улице в трех кварталах от вас, — это опять Маллен.

Я чувствую, ему хочется добавить еще что-то, например, про три вертолета, которые подобно гигантским вентиляторам пытаются охладить горячий воздух над Городом Ангелов, или же про посты дорожных полицейских, что, в настоящее время, напряжено высматривают — кого?

Маллену нечего мне сказать, а Бано продолжает тянуть время.

Машина идет быстро, четкие команды следуют одна за другой. Становится жарко, кажется, что все происходит в дурном сне, что это ночной кошмар, который никак не кончится.

Очень жарко.

Я заворачиваю за угол, потом еще два квартала, снова поворот, три квартала, поворот, еще несколько сотен метров.

Это не может быть аэропорт. Если бы Бано на самом деле зафрахтовал частный самолет, то крылатая машина уже стояла бы на взлетной полосе с крутящимся пропеллером. Не ждет же он, пока в бак зальют горючее.

Еще несколько кварталов, снова поворот. Машина не охлаждается, высоко в небе яркое солнце медленно пропекает город. Блузка Франсуаз уже промокла насквозь, я наверняка выгляжу не лучше.

Еще три квартала, поворот.

Встречать мне следующее Рождество в гостях у Маллена, если это вокзал. Куда Бано сможет уехать на поезде. Разве что в северный Техас, в гости к миссис Шелл.

Какого черта он ждет?

Руль давно стал мокрым под моими пальцами. Возможно, это от жары, возможно, я нервничаю. Я не понимаю, что затеял доктор Бано, и это мешает мне.

— Крупная пробка справа от вас, Амбрустер, — сообщает Маллен. — Только-только начинает рассасываться. Можете попасть в поток.

Здорово.

Тонкие длинные пальцы Франсуаз сцеплены на коленях. В голове у меня начинает стучать. Бано продолжает свою игру.

— Теперь вам необходимо доехать до кинотеатра… Я скажу, куда повернуть.

— Автокатастрофа за пять кварталов от вас, — сообщает инспектор. — Кажется, есть жертвы.

Я похож на человека, которого интересуют городские новости?

— Надеюсь, вы не слишком устали, мистер Амбрустер… Мне искренне жаль, что приходится заставлять вас страдать от жары… Если хотите, можете остановиться и выпить чего-нибудь прохладительного.

Высокие дома, грязные стены, большие смятые листы белой бумаги, разлетающиеся по тротуару. Здесь почти нет людей, а те, которых мы встречаем на пути, опасливо жмутся к стенам.

— Пробку удалось устранить, Амбрустер… Берегитесь наплыва машин с северо-востока…

Это все, на что способны полицейские вертолеты.

— Притормозите у универсального магазина… Доезжайте до бензоколонки…

— По-прежнему не можем его засечь…

Я вытираю вспотевшие ладони о брюки. Если Бано хотел вывести меня из равновесия, ему это удалось.

— А теперь три квартала направо…

Дело сделано.

Не знаю, как это можно объяснить. Голос Бано почти не меняется. Он такой же тихий, вежливый, вкрадчивый. Но сразу ясно, что он перестал играть.

Подобно террористу, который долго угрожал заложнику пистолетом, но, наконец, решился спустить курок, подобно любовнику, который весь отдался любовной страсти, но вот, наконец, готов вонзиться в свою партнершу — вы не можете этого объяснить, но всегда замечаете, когда человек переступает ту неуловимую грань, что отделяет подготовку от активных действий.

Ресницы Франсуаз приподнимаются. Дело не в моем воображении, она тоже заметила.

Что же произошло?

— Выезжайте на магистраль, сверните на первом повороте…

На мгновение я закрываю глаза, потом вновь открываю их.

Мне хочется задать Маллену вопрос, но я не могу этого сделать, так как Бано услышит меня.

В любом случае, это уже не важно.

Ехать по хайвею гораздо легче, я чувствую, как автомобиль медленно опускается и приподнимается на рессорах. Меня обгоняет тяжелый грузовик, потом другой. Издалека доносится шум тяжелых механизмов.

Боковая дорога… Еще одна… Проволочный забор, ограждения. Кучи щебня, гравия и песка. Франсуаз достает из перчаточного кармана свой пистолет.

Он ей не понадобится.

Двое людей стоят сбоку от меня, вот они уже остаются позади. На них рабочая одежда, оранжевые каски. Воздух становится тяжелым, он наполнен мельчайшими частичками пыли от песка и цемента.

— Осторожно спуститесь с откоса, мистер Амбрустер… Не перевернитесь…

Это большая стройка. Очевидно, возводят не просто здание, а целый комплекс. Маллен не теряет случая пояснить:

— Муниципальное строительство городской больницы, Амбрустер… Не хочу подъезжать ближе… Один вертолет как раз над вами.

Дорога заканчивается. Я осторожно подвожу машину к краю откоса, колеса начинают судорожно вертеться, мотор глухо гудит, я медленно сползаю вниз.

— Будьте внимательнее, мистер Амбрустер… Там вполне можно спуститься, если действовать медленно…

— К вам подлетел второй вертолет…

Откос не очень крутой, и совсем не глубокий. Но глина скользит под колесами, автомобиль подбрасывает несколько раз.

Я ищу взглядом то, что должно здесь быть. Пока я не вижу его, но знаю, что он где-то здесь.

— Я отдал приказ оцепить сектор, — уточняет Маллен. — Через четверть часа мы перекроем здесь все входы и выходы.

У вас нет этой четверти часа, инспектор.

Автомобиль подпрыгивает еще раз, опасно накреняется, грозя зарыться носом в глину. Франсуаз рядом со мной что-то произносит.

— Осторожнее, мистер Амбрустер, незачем торопиться…

Я выравниваю машину, заглушаю мотор. Дальше мы не поедем.

Капелька пота стекает по носу Франсуаз и падает на ее брюки.

— Выйдите из машины, мистер Амбрустер.

Я подчиняюсь, мои ноги ступают на скользкую глинистую почву, испещренную строительным мусором. Отсюда вывозят грунт. Куда? Сейчас это важно.

Я делаю несколько шагов вокруг своей оси и вижу его.

Малый подъемный кран.

— Тяните время, Амбрустер, — кричит мне в ухо Маллен. — Нам нужно время.

Франсуаз показывается из-за корпуса автомобиля, отбрасывает волосы назад. Грудь эффектно натягивает влажную белую блузку. Мобильный телефон в моей руке, где-то далеко слышен лязг металла. Что-то равномерно стучит совсем недалеко от меня, рядом с нашей машиной, но большая груда вынутого грунта мешает мне рассмотреть, что это.

Но я знаю.

— Идите к подъемному крану, мистер Амбрустер… Можете не торопиться…

Он не спешит, и теперь я знаю, почему.

Теперь я знаю все, но уже слишком поздно.

— Пусть ваша спутницам выйдет из машины и больше не садится в нее… Ее помощь будет необходимой.

Он видит нас, это очевидно. Ослушаться? Приказать Франсуаз немедленно связаться с Малленом, объяснить ему все?

Бессмысленно…

— Подойди ко мне, — кричу я своей напарнице, стараясь перекрыть шум лязгающего железа.

— Какого черта у вас там происходит, — голос Маллена. — Дайте мне еще минут десять, не больше. Никто отсюда не уйдет, только десять минут.

Теперь над моей головой висят все три вертолета. Почетный эскорт для доктора Бано.

Франсуаз приближается ко мне, ее ноги переступают через кучи грунта. Все-таки ей понадобились спортивные туфли.

Вокруг нет никого, — по крайней мере, я никого не вижу. Работы идут где-то далеко.

Она подходит ко мне, губы полуоткрыты. Она понимает, что происходит что-то неладное. Мобильный телефон в моей руке вновь оживает:

— Побыстрее, мистер Амбрустер… У человека всегда достаточно времени, но не стоит бесцельно растрачивать его.

Восточная философия…

— Вы должны сесть внутрь крана, а ваша спутница — прикрепить ящик крюком. Теперь я попрошу вас действовать быстро…

Руки Франсуаз уперты в бока, подбородок упрямо выставлен вперед. А решение опять приходится принимать мне. Я мог бы послать мистера Бано куда-нибудь подальше, в Юго-Восточную Азию, например, к его древним богам и философии. Реликвии у меня, и в данный момент он не сможет предпринять ничего, чтобы заполучить их.

Но что потом? Люди Маллена только-только начинают оцеплять место, где проходит строительство. Множество людей, машин, груды мусора и строительных материалов.

Бано сможет скрыться. И тогда он будет убивать.

Не из злобы, нет. Не из-за эмоций. Такие люди, как Бано, не руководствуются ими. Вернее, у них есть одно чувство, огромное и фанатическое, и ради этой идеи они способны принести в жертву кого угодно, даже себя.

Когда-нибудь я заставлю тебя это сделать, можешь не сомневаться.

Я начинаю подниматься на гору грунта. Телефон в моей руке молчит, я прячу его в карман. Доктору Бано больше нечего мне сказать. Франсуаз стоит на месте, она слышала наш разговор. Поднятая рука прикрывает глаза от солнца. Мелкая пыль оседает на ее блузке.

— Мы оцепили уже половину периметра…

Я поднимаюсь на гору грунта, туда, где на холме стоит малый подъемный кран. Теперь я вижу, что стучало и лязгало рядом со мной, и могу поздравить себя с тем, что опять оказался таким проницательным. Ну разве я не молодец?

Это грузовой конвейер.

Строители используют его в тех случаях, когда не могут подогнать грузовик непосредственно к месту погрузки. В данном случае это как раз невозможно — дорога сковывает небольшую расщелину с одной стороны, с другой расположилось что-то очень большое и серое. Наверное, это скала.

Большие груды извлеченного грунта медленно уползают куда-то вдаль, чтобы высыпаться в кузова огромных грузовиков.

В кабине крана неожиданно душно, хотя она открыта со всех сторон. Сильно пахнет бензином. Я вновь достаю из кармана мобильный телефон.

— Вы умеете управлять краном, мистер Амбрустер? Это несложно. Я буду объяснять.

Несколько кнопок, рычагов. Сиденье жесткое, мне неудобно, некуда девать локти. Спокойный неторопливый голос Бано доносится до меня сквозь далекий грохот множества механизмов. Короткая стрела начинает медленно поворачиваться, зависая над нашим автомобилем.

— Я оцепил почти весь периметр, Амбрустер… Мне нужно еще минут пять…

Франсуаз стоит у машины — отсюда она кажется такой маленькой. Скрип лебедки, трос медленно раскручивается. Моя партнерша наклоняется, легкие брюки липнут к стройным ногам, она прикрепляет кран к обвязанной вокруг ящика веревке.

Я даже не успел посмотреть на эти драгоценности.

Глупо, но в тот момент эта мысль расстроила меня больше всего.

Снова скрип лебедки, автомобиль несколько раз покачивается туда и сюда, ящик медленно отрывается от кузова. Поворот стрелы. Я знаю, куда следует его поставить.

— Очень хорошо, мистер Амбрустер… Вы очень быстро все схватываете… Теперь не промахнитесь…

Я не промахнусь. Отцепить крюк оказывается неожиданно легко. Ящик медленно опускается на полосу конвейера. Наверное, он издает при этом шум, но его заглушает рев мотора.

Теперь наш груз стоит на самом верху огромной кучи извлеченного из земли грунта. Огромная строительная машина выполняет работу, для которой в свое время понадобилось несколько молодых и сильных парней.

— Всего хорошего, мистер Амбрустер…

Франсуаз стоит около автомобиля, ее голова склонилась к панели управления, роскошные волосы, испачканные строительной пылью, разметались по плечам. Она что-то говорит.

— Понимаю, — пора уже вытащить Маллена из моего уха. — Мы постараемся остановить все грузовики.

Он не успеет. Я это знаю, понимает и он.

Я тяжело выбираюсь из кабины крана. Линия грузового конвейера мне уже не видна. Спрыгивая на землю, я больно ушибаюсь о какую-то металлическую деталь, выдающуюся в сторону от кабины.

— Перекройте все дороги, ведущие…

Это уже бессмысленно. Я вытаскиваю микрофон из уха, прячу его в карман. Мои ноги скользят по глине, я спускаюсь вниз.

Франсуаз стоит у машины, ее мокрое лицо встревожено. Руки сложены на высокой груди.

— Он ушел? — спрашивает она.

Я привлекаю ее к себе, целую. Ее блузка совсем мокрая, горячие груди упираются в мое тело. Я чувствую себя легко и спокойно, теперь я могу начать думать.

Я знал, что что-то должно случиться, и это произошло. У Бано было преимущество человека, который ставит спектакль и приглашает других играть в него. Акт сыгран, я проиграл. Теперь мне уже не о чем волноваться.

Пока он на американской земле.

В то утро надзирательница опять приложилась к бутылке.

Мэгги Роллингс делала это частенько, особенно по утрам. Тогда ей становилось грустно, она начинала жалеть саму себя. Ей хотелось чем-то взбодриться, снова почувствовать, как по увядшему телу разливается тепло.

Что делает такая женщина, как она, в подобном месте? Ведь она могла бы… А, да ладно. Всего один глоток, никто и внимания не обратит.

Все знали, что она закладывает за воротник, но никому не было до этого дела. Если бы директор уволил ее, где бы он смог потом найти еще одну такую дуру, что согласится занять ее место.

Исправительное заведение для несовершеннолетних. Не школа, не колония, так, черт те что. И вся ее жизнь была точно такой — не плохой и не хорошей, так, тянулась потихоньку. Дни следовали за днями, даже не серые, а какие-то грязно-бурые, как это место.

Еще один глоток, и все.

Где-то снаружи раздался шум, воспитанники возвращались после физических упражнений на свежем воздухе. Их следовало так называть — воспитанники. Человеческое достоинство, никак иначе… Бандюги все они, вот кто.

Ну, еще капельку.

Какие-то голоса. Перед глазами Мэгги Роллингс все начинает расплываться, тело охватывает блаженная истома и какая-то влажная легкость. Она уже не здесь, не в этом, страшно вонючем, и в то же время, вечно наполненном сквозняками здании. Она вообще нигде.

Ей хорошо. Она думает о том, что могло бы быть.

Она не хочет видеть ту гадость, что окружает ее. Такая женщина, как она…

В то утро надзирательница опять приложилась к бутылке.

Рол знал, что так и будет, он этого ждал. Прошлым вечером Сэнди и его парни опять подкатывали к нему, требовали денег. Но как он мог вернуть долг, сидя в этой дыре.

Сэнди сказал, что изобьет Рола, если тот не вернет деньги. Он не шутил и не обманывал. Рол сам видел, как скорая увозила мальчишку, который вот так же вовремя не отдал Сэнди долгов. Потом он слышал разговоры служителей, что беднягу измолотили бейсбольными битами.

После его уже не видели в исправилке. Несколько дней по коридорам ходил важный человек в дорогом костюме, пару раз заходил в кабинет директора, потом к нему вызывали надзирательниц. Тем все и кончилось.

А теперь Сэнди угрожает ему, Ролу. И долг-то небольшой, совсем, Рол думал, что у него будет время найти деньги, да вот, поди ж ты. Ребята говорили, что у того парнишки от побоев уже ничего между ног больше не работает, надо много лечиться.

А Рола ждала девчонка, хорошая простая девчонка из того же квартала, что и он, и она обещала дождаться его.

Покрытая спутанными засаленными волосами голова Мэгги Роллингс тяжело стукнулась о деревянную покрышку стола. Рол затаил дыхание, прислушался. Рядом не было никого.

Он еще раз вспомнил лицо Сэнди. Лучше директор наложит на него наказание, чем не вернуть долг.

Рол быстро прошел по коридору мимо стола, за которым сидела миссис Роллингс. Так надо было ее называть, но никто в исправилке никогда не видел мистера Роллингса и даже не слышал о нем. И в самом деле, сможет ли кто-нибудь жить с такой?

Разве что Сэнди. Эта мысль позабавила Рола, и страх прошел.

Коридор был совсем небольшим, а дверь никем не охранялась, кроме как миссис Роллингс. Да и кого они вообще заботили. Ну убежит один из них, два — куда им податься? Туда же, обратно в квартал. Там их ловили полицейские, били в фургоне, возвращали обратно. Директор зачитывал перед строем приказ о наложении взыскания. Надзирательницы издевались немного больше, чем обычно.

Когда Рол ступил на асфальт улицы, он обернулся. Он знал, что не надо было так делать, что необходимо уйти как можно быстрее, пока не заметили, что он ушел, не поймали. Тогда Сэнди точно не даст второго срока, чтобы найти деньги.

Все-таки Рол оглянулся. Высокое серое здание, грязные стены. Решетки на окнах. Перед входом когда-то росло дерево, потом его спилили. Рол помнит это, потому что в то время в исправилке сидел его брат, а он сам маленьким еще был.

Он отворачивается и быстро идет по улице, стараясь не привлекать к себе внимания прохожих. Он такой же, как они, идет по своим делам.

Теперь нужно найти деньги. Это несложно, для такого парня, как он, несложно. Достаточно приметить какого-нибудь простака, пройти мимо, слегка толкнуть… Пара бумажников, если повезет — и можно будет вернуться.

Вдруг, даже не заметят, что он уходил.

Надо попасть в кварталы, где ходят люди с толстыми бумажниками.

Кларенс Картер стоял у большого фонтана и недовольно осматривался вокруг через затемненные стекла очков. Он был слишком занят, слишком напряженный день, чтобы терять время подобным образом.

Какого черта понадобилось Лизе? Неужели она не могла поговорить с ним дома, в офисе? Что за тайны?

Может, она беременна и не знает, как сказать отцу?

В это время дня в парке было немного народа. Случайные парочки, урвавшие несколько минут, чтобы побыть вместе. Благостные старички, которые сидят на скамейках и читают свои газеты. От них всегда плохо пахнет. Не было даже нянек с детьми — солнце в этот день палило слишком сильно. Минуты ползли, Лиза не появлялась. Кларенс бросил взгляд на часы, указанное кузиной время уже наступило. Так в чем же дело?

Мимо него прошла девушка в короткой юбке, маленькие плотные ягодицы вызывающе покачивались на ходу. Кларенс вспомнил о Коре. Ему повезло с этой девушкой, она его любит, понимает.

Да и ей с ним повезло.

В телефонной трубке голос Лизы был взволнованным, она не могла всего сказать. Очень спешила. Переспросила несколько раз, точно ли он придет. Конечно, точно, черт возьми. Он же деловой человек.

Что это за такое важное дело, в котором только он может ей помочь?

Сложнее всего было нести винтовку.

Сперва Юджин Данби собирался оставить ее в том чехле, который дал ему продавец. Но потом ему пришлось развернуть оружие, чтобы осмотреть его, понять, что и как нажимать. Потом винтовка не залезла в чехол, как он не старался.

Закладывать патроны в ствол оказалось несложно, он несколько раз попробовал, у него получилось. Потом долго лежал на кровати, примериваясь, как удобнее держать приклад, клал палец на спусковой крючок.

С оптическим прицелом целиться будет совсем несложно.

Юджин Данби жалел, что у него не будет времени для тренировки. Он всегда тренировался перед выходом на ринг, он же был профессионалом. А вот теперь у него другое занятие, и было бы неплохо в нем наловчиться.

Прибыльное, интересное, и ему нравились красивые девушки.

Но пострелять для тренировки в маленьком номере мотеля было невозможно, а выезжать за город Данби не решился. Ему не хотелось лишний раз выходить на улицу. Вот сделает дело, убьет этих двоих, получит все деньги — и махнет куда-нибудь в Латинскую Америку.

Ему казалось, что там хорошо.

Он шел быстро, стараясь не оглядываться. Ему постоянно хотелось оглянуться. Юджин Данби заранее составил себе маршрут с помощью большой карты, которую ему принесла Лиза. Девушка с совиными глазами хотела быть уверенной в том, что все пройдет именно так, как она задумала.

Маленький сквер в нескольких минутах езды от мотеля, в котором остановился Данби. Сперва ему казалось, что чересчур опасно брать такси, но она убедила его. Таксисты не возят с собой фотографии людей, которых разыскивает полиция.

Она считала, что будет слишком опасно приехать и уехать на одной и той же машине.

Сложнее обстояло дело с тем, где он спрячется после. Данби понимал, он не может более оставаться в мотеле, рано или поздно кто-нибудь мог сообщить о нем в полицию. Лиза сказала, что уладит и это. В горах у нее был небольшой домик.

Данби велел таксисту остановиться. На несколько секунд он замешкался, так как ему мешал огромный свернутый ковер. Данби снял его со стены в мотеле. Ковер был грязен, и сложно было определить, кто больше поработал над ним — прожорливая моль или гадливые мухи.

Данби просунул таксисту бумажку, тот завозился, ища сдачу. Это была ошибка. Он должен был заранее подготовить деньги, чтобы не задерживать шофера.

Держать свернутый ковер на плече было неудобно, но Данби не решался поставить его на асфальт. Принимая у таксиста деньги, он посмотрел на часы. Он успевал.

Огромный дом, служебный вход никогда не запирается. Вокруг много людей. Наверняка кто-нибудь из них запомнит его, опишет полиции. Какая разница? Он уже давно в розыске.

Дверь закрыта. На мгновение его пронзает предчувствие неудачи. Несколько шагов, он протягивает руку. Дверь открывается.

Он заходит. Длинная узкая служебная лестница. Сбоку — вход в основное здание. Ковер давит и трет обнаженное плечо Данби. Он начинает подниматься. Один этаж, второй, десятый. Надо подняться под самую крышу.

Рол приметил его сразу же, как увидел. Он искал кого-то именно в этом роде. В скверах всегда можно найти мужчину, который кого-то ждет и посматривает то на часы, то по сторонам. Выглядит солидно, но сразу заметно, что о чем-то думает.

Рол держит сам с собой пари, этот тип держит деньги в кармане брюк.

Он замедляет шаг, тоже смотрит по сторонам. Человек у фонтана его не замечает. Он переступает с ноги на ногу, поворачиваясь вокруг своей оси. Он и не заметит, что произойдет.

Лестница кончается, последняя дверь. Данби заходит. Маленькое пыльное помещение, несколько сломанных стульев. Подоконник. Данби опускает свою ношу на пол, осторожно разматывает ковер.

Где же Лиза? Кларенс решает подождать еще минут пять, потом он уйдет. У него нет времени.

Да и что могло быть настолько важным.

Главное — быть естественным, особенно, когда извиняешься. Толкнув человека, надо извиниться, а потом быстро уйти. Рол напускает на себя незаметный вид, сначала он идет медленно, потом его шаг постепенно ускоряется.

Когда он поравняется с типом, то толкнет его, руку в правый карман. Люди всегда носят деньги в правом кармане, так их легче вытаскивать.

Черный ствол винтовки глухо блестит в солнечном свете. Данби опускает его на подоконник, упирает приклад в плечо. Ему в голову приходит, что он забыл закрыть за собой дверь. Вернуться? Но человек в сквере может уйти.

Мгновение Данби колеблется, потом все же принимает решение.

Оптический прицел. В помещении пыльно, но Данби не привыкать. Не раз и не два он выбивал пыль из ринга, когда обрушивался на него своим тяжелым телом.

Человек у фонтана нервничает, постоянно двигается. Но это беспорядочное дерганье спешащего человека, который вынужден ждать. Данби смотрит на него, осторожно прицеливается.

Пятнадцать метров, десять. Теперь Рол идет очень быстро, на ходу взмахивая руками. Пальцы правой руки слегка покалывает, пять метров. Человек у фонтана оборачивается, они встречаются взглядами.

Грубый палец Данби лежит на спусковом крючке. Человек у фонтана попал в перекрестье его прицела. Пора.

Толчок. Кларенс чувствует, что кто-то задевает его, он оборачивается. Парнишка в майке, на которой что-то написано яркими буквами. Какого черта?

Выстрел.

Он толкнул этого типа слишком сильно. Не рассчитал. А ведь раньше у него это получалось. Правая рука сжимает бумажник черной кожи. Теперь надо бежать.

Кларенс теряет равновесие, он падает, широко раскинув руки. Вот ведь маленький гаденыш. Женщина на скамейке испуганно вскрикивает. Несколько прохожих оборачиваются к нему.

Человек у фонтана падает, и Данби кажется, что это происходит медленно, как во сне. Он ловит себя на том, что высунул язык и теперь облизывает пересохшие губы. Выстрелить еще раз? Или пора уходить?

Поняли ли они, откуда стреляли?

Маленький гаденыш. Кларенс лежит на асфальте, все тело у него болит. Хорошо хоть, еще не размозжил себе голову о бетонную лепнину фонтана. А все Лиза.

Ведь она даже не пришла.

Человек у фонтана не движется. Одна секунда, другая. Взгляд Данби прикован к распростертой внизу фигуре. Он не слышит криков, слов. Возможно, сюда уже спешат полицейские.

Взгляд Данби на мгновение остекленевает.

Надо уходить.

На полу лежит простыня, он прихватил ее с собой заранее. Если бы он обернул в нее винтовку, когда ехал в такси, шофер бы все понял. Но теперь он не поедет на такси.

Лиза оставила ему машину, он видел ее, когда входил в здание. Ключи у него в кармане.

Быстро спуститься, сесть за руль.

Уехать.

Он сделал это.

Кларенс лежит на асфальте, у него нет сил, чтобы встать. Чертов маленький поганец. Может, он что-то сломал?

В нескольких дюймах от него, в сером ограждении фонтана, маленькая свежая щербина от винтовочного выстрела.

Раскаленное солнце, мелкий запах песка и пыли, бесконечное чувство легкости.

Кажется, что я стою в самом центре огромной пустыни, и на много миль вокруг нет ни одного человека, кроме Франсуаз.

На самом деле это огромная стройка.

— Маллен не сможет остановить грузовик, — говорит она, садясь на капот машины. Ее колени раздвигаются, насквозь мокрые брюки облепливают роскошные бедра.

Понимают ли женщины, как вызывающе сексуально они порой выглядят?

— Еще бы, — киваю я.

Я пробую кончиками пальцев металл автомобиля, но он кажется мне слишком горячим, чтобы сесть рядом с Франсуаз. Вместо это я становлюсь перед ней и начинаю задумчиво барабанить по капоту костяшками пальцев.

Ее это раздражает, но она молчит.

— Он не успел перекрыть все выезды со стройки, — безразличным тоном поясняю я. — Доктор Бано заранее знал, что это будет невозможно. Он изучил местность, вычислил маршруты, узнал, какой из секторов будет свободен сегодня.

Франсуаз упирается руками в крышку капота, смотрит на меня. Ее тело слегка откинуто назад, груди вздымают белую блузку.

— Но он не мог предполагать, что на хайвее будет пробка, — говорит она. Она приподнимает правую ногу, упирает носок туфли в мое колено, поправляет обеими руками испачканные мелкой пылью волосы. Я осторожно придерживаю ее ногу, чтобы ей было удобнее, деловитым тоном она продолжает.

— Поэтому группа грузовиков, перевозящих грунт, выбилась из четкого графика. Вот почему он заставлял нас кружить по городу, пока машины не смогли разъехаться.

— Это значит, что он находился где-то там, откуда мог видеть движущиеся грузовики, — говорю я.

Все это уже не имеет значения, но нам доставляет удовольствие говорить об этом. Приятно чувствовать себя очень проницательным. Приятно даже тогда, когда умные мысли приходят в голову немного позже, чем следовало.

А Бано и нужно было — совсем немного.

— Наверняка у него была форма водителя, — говорю я. — Возможно, он даже нанялся на работу или сунул несколько долларов одному из шоферов.

— Маллен сможет отследить грузовик, — говорит Франсуаз.

Верхняя пуговица ее блузки расстегнулась, обнажая тело девушки. Я наклоняюсь и застегиваю ее, чтобы моя патнерша не обожгла кожу. Этот жест кажется мне чересчур благонравно-ханжеским. Я улыбаюсь, она тоже.

Мне хорошо. Хорошо, что закончились эта суета, шум, спешка. Хорошо, что уже не нужно ничего делать, ничего добиваться, никому противостоять. Больше мне не придется играть по навязанным мне правилам, и это мне нравится.

А еще мне доставляет удовольствие просто стоять здесь, говорить ни о чем, слушать ее голос, вдыхать ее аромат.

Если бы еще не эта пыль.

Я говорю:

— Дорожная полиция, несколько вертолетов… И один несчастный грузовик. Проблема лишь в том, что здесь их несколько десятков, и все ездят в разных направлениях. Без сомнения, у Бано уже подготовлено место для перегрузки. Я даю Маллену минут тридцать-сорок, чтобы найти совершенно пустой грузовик. Впрочем, возможно, там останется еще немного глины. Как ты считаешь?

Шум строительных машин нарушается другим, более близким. Над краем дороги показывается большая темно-синяя машина, из нее, пригибаясь, выскакивает инспектор Маллен.

Зачем он пригибается? Это же не вертолет.

На длинном носу Маллена сидят большие темные очки, несколько длинных кустиков волос безуспешно пытаются прикрыть лысину, которая блестит на солнце от пота.

— Мы найдем его, Амбрустер, — ревет инспектор и грузно сбегает вниз по откосу. Мгновение мне кажется, что сейчас он упадет, но Маллену удается удержаться на ногах.

— Мы найдем его!

Полицейские всегда говорят так после того, как упустят какого-нибудь очень опасного преступника.

Дон Мартин тоже выходит из машины, но спускаться явно не собирается. Он облокачивается на полуоткрытую дверцу, поправляет кепку.

Нас всех только что знатно вываляли в грязи.

— Вы же тут были, Амбрустер, — Маллен стоит уже прямо передо мной. — Как все происходило? Что он говорил?

Франсуаз осторожно высвобождает свою ногу из моей руки, опускает ее на испещренную мелкими камешками глину. Я поворачиваюсь, мои брови хмурятся. Инспектор суетится, шумит, что-то говорит, размахивает руками.

Он все портит.

Я расслабленно пожимаю плечами. Какая теперь разница, что именно говорил доктор Бано? В нескольких словах я описываю инспектору то, что имело несчастье случиться. Маллен слушает внимательно, еще немного, и он вытащит из внутреннего кармана свой полицейский блокнот и начнет фиксировать мои показания.

Дону Мартину все это неинтересно, он и не пытается прислушиваться.

Мы поднимаемся с Малленом на холм. Я показываю инспектору кран, конвейер для удаления грунта. Он смотрит вниз, потом вдаль, туда, где исчезает линия конвейера. На мгновение мне кажется, что сейчас он сам спрыгнет вниз, на медленно проплывающие мимо кучи глины, желая лично повторить путь пропавшего груза.

Я возвращаюсь к машине, он остается, что-то изучая и рассматривая. Я задираю голову.

— Я хочу домой, — говорю я. — Дон, мы заберем твою машину. Потом поднимете нашу на дорогу, проследи, как тут будут идти дела.

Дон не возражает, он вообще никогда не возражает против работы. Ему слишком хорошо за нее платят.

Франсуаз изящно соскальзывает с капота. В этом нет необходимости, но я подаю ей обе руки, чтобы помочь. Я делаю это в пику инспектору. Ее длинные изящные пальцы стали влажными. Я начинаю взбираться вверх по откосу. Сзади меня нагоняет Маллен.

— Вы не можете уехать, — говорит он. — Именно сейчас мы его поймаем.

— Перекрыто только одиннадцать дорог из восемнадцати, — флегматично бросает Дон Мартин. — Грузовики ехали по шести, и мы еще не знаем, по каким именно.

— Теперь посты стоят на всех выездах с этой чертовой стройки, — возражает Маллен, но он сам прекрасно понимает, что все это бессмысленно.

Я устал, мне хочется сесть и несколько минут посидеть молча. А Маллен все продолжает и продолжает говорить:

— Я не понимаю вашего отношения к происходящему, Амбрустер. Этот человек скрылся, он может уйти от нас и увезти все то, что вы ему передали. Если бы вы рассказали мне все…

Старая песня. Я не в силах ничего ему объяснить, я и не собираюсь. Я-то знаю, что необходимо сейчас делать.

Ничего.

— Продолжайте розыск по всему городу, — говорю я, чтобы хоть что-то сказать Маллену.

Мне не хочется еще больше расстраивать инспектора.

— Аэропорты, набережная, не мне вас учить. Еще увидимся.

Я закрываю дверцу, Дон отходит от машины. Пусть теперь ведет Френки.

Она садится на сиденье рядом со мной, я начинаю ерзать по сиденью. Маллен меня раздражает.

— Что ты собираешься делать сейчас? — осторожно спрашивает она.

Машина трогается с места, разворачивается. Долговязая фигура инспектора и плотная высокая Дона Мартина остаются позади.

— Я приму ванну, — отвечаю я. — Советую и тебе. А то моя красавица совсем запылилась.

Она смотрит на меня с подозрением, не зная, как понимать мои слова. Уж не стану ли я ругать ее за прежнюю самоуверенность?

— Я дал Маллену тридцать-сорок минут, чтобы найти пустой грузовик, — говорю я.

Мне нравится медленно произносить слова, смежив веки, и никуда не глядя.

— Доктору Бано я дам час. После этого мы покончим с этой историей раз и навсегда.

Все-таки я не удерживаюсь, чтобы приоткрыть глаза и посмотреть на реакцию Франсуаз. Она удивлена, и это доставляет мне удовольствие.

— И как ты собираешься это провернуть? — спрашивает она.

Провернуть. Какой лексикон. А ведь именно Френки всегда упрекает меня в том, что я не люблю читать классические книги.

Я устраиваюсь поудобнее и поясняю.

— Всего лишь сделаю несколько звонков. Сперва Уесли Рендаллу. Потом мистеру Медисону. Под конец поболтаю немного с Аделлой Сью. Этого будет достаточно.

— Ты уверен?

Франсуаз не любит Аделлу Сью. Я не собираюсь отвечать ей. Несколько часов назад я был уверен, что нас ждет неудача. Так и произошло. Теперь я твердо знаю, что нахожусь на верном пути.

Это очевидно, и расскажи я все Франсуаз, она тоже была бы уверена в успехе.

Но если раскрывать перед девушкой все карты, она не будет тобой восхищаться.

Мягкое, удобное кресло, я смотрю на часы. Я уже сделал все, что было необходимо сделать, и теперь некуда спешить. Приятно ощущать свежесть чистой рубашки, а также то, что в воздухе не носятся мелкие частички пыли.

Я донельзя доволен собой, и это вызывает возмущение у всех, кто меня окружает.

В самом деле, отчего такая самоуверенность? Почему я расселся здесь, в своем кабинете, и делаю задумчивый вид — именно вид, поскольку в моей голове нет ни одной, сколь бы то ни было стоящей мысли.

Разве менее часа назад я не провалил одно из самых важных поручений, которые когда-либо получал? Разве человек, уже убивший несколько ни в чем не повинных людей, не продолжает разгуливать на свободе? Разве священные реликвии, веками бывшие достоянием древней императорской династии, не попали в чужие руки и разве шансы вернуть их не уменьшаются с каждой минутой?

Разве не должен я сейчас, высунув от усердия длинный розовый, как у муравьеда, язык, бегать по всему Лос-Анджелесу, расспрашивая на каждом углу торговцев арахисом и жареной картошкой? Почему я не сижу на телефоне, обзванивая своих многочисленных информаторов?

Проклятье, почему я вообще ничего не делаю?

Эти и многие другие вопросы, — которые, впрочем, не отличались ни оригинальностью, ни разнообразием, — не преминули обрушить на меня как мой неизбывный клиент Джейсон Картер, так и совсем обезумевший от бремени свалившейся на него ответственности инспектор Маллен.

Полицейский обрывал мой сотовый телефон. Сперва он звонил почти каждые пять минут, считая своим долгом держать меня в курсе происходящего. Он живописал мне малейшие детали своего неудачного расследования, в частности, подробно рассказал, сколько машин участвовало в той знаменитой пробке, и какие, по мнению экспертов, шансы на то, что она была спровоцирована искусственно.

Но мало-помалу в блестящую от жары голову Маллена начало закрадываться подозрение, что я вовсе не горю желанием узнавать самые свежие новости о продвижении расследования. Говоря откровенно — мне вообще было на них наплевать.

Инспектор обиделся, расстроился и возмутился. Он прочитал мне длиннющую отповедь об ответственности, чувстве долга и том, какое отношение необходимо испытывать к собственной работе.

Потом он перестал звонить вообще, и связался со мной только после того, как одному офицеру из дорожной полиции посчастливилось найти грузовик вроде тех, что использовали при строительстве муниципальной больницы — найти в том месте, где ему быть не полагалось.

Нечего и говорить, что единственным уловом Маллена, который инспектор смог извлечь из грузовика, были несколько фунтов глины и других пород, которые он мне безуспешно порывался подробно перечислить.

Но я не обращал никакого внимания на его рассказы, чем еще больше доводил несчастного инспектора.

Но как я мог объяснить ему, что все бесполезно? Сотни хорошо обученных полицейских и десятки людей Дона Мартина в настоящий момент шныряли по всем закоулкам Лос-Анджелеса, пытаясь отыскать хотя бы мельчайшие следы пребывания доктора Бано, хотя бы то место, где он вдохнул воздух несколько часов назад.

Присоединись я к их усилиям — что бы это изменило? Да ничего.

Потом заявился Джейсон Картер. Он стал у окна, долго смотрел на раскинувшийся перед его взором сад, после чего его нижняя челюсть сама собой отвалилась вниз, и он разразился огромной речью.

Слова банкира были куда менее эмоциональны, нежели речь инспектора, и, к его стыду, далеко не столько красочны. Слушать его было довольно скучно — но я не мог винить за это Картера. Он привык мутно фонтанировать нудными длинными речами о процентах и кредитах на скучных совещаниях своих директоров и акционеров, а у Маллена был богатый опыт по части крика ругательств в мегафон.

Джейсон Картер приподнимался на носки, закладывал руки за спину, и тоже говорил мне об ответственности, утраченном доверии, нарушенном слове и обязательствах. Он даже предпринял попытку пустить слезу относительно прерванной цепи или чего-то в этом роде, но запутался в собственных словоизлияниях, и так и не смог сложить свои мысли в связное предложение.

Я дремал, полузакрыв глаза.

Джейсону Картеру я тоже не мог ничего объяснить. Скажи я ему, что сейчас не время заниматься его делом, что необходимо дать доктору Бано еще хотя бы полчаса, дабы тот перестал прятаться и заметать следы, что только после того, как наш противник уверует в собственную безопасность, можно пытаться нанести ему следующий удар — он не стал бы меня слушать.

Маллена я отключал, разъединяя связь, что же касается Джейсона Картера, то, послушав его словоизвержение несколько минут, я просто встал и вышел из кабинета.

Сперва банкир не понял, что именно я собираюсь делать. Впоследствии Гарда рассказала мне, что еще минут десять он стоял у окна с таким видом, будто вот-вот я войду и положу к его ногам не только пропавшие реликвии, но и Великого Могола, корону королевы Англии и плюшевого Винни-Пуха, подаренного потомками Милна его американским почитателям.

Гарда также смотрела на меня с некоторой опаской, так как не понимала, что происходит и опасалась, как бы ей не пришлось искать новой работы после того, как Маллен меня арестует и уведет в тюрьму; но, видя, что Франсуаз остается спокойной, наша секретарша убеждала себя, что все идет хорошо.

Отдельного разговора заслуживает отношение Франсуаз к сложившейся ситуации. Памятуя о своих словах относительно того, что я наверняка справлюсь с любыми сложностями, она не могла и никогда бы не стала теперь теребить меня на манер всех остальных, требуя немедленных действий.

С другой стороны, мое благодушное спокойствие ставило Франсуаз в тупик и заставляло всерьез задуматься о моей вменяемости.

Решив предпринять осторожную попытку проверить осмысленность моих реакций — это произошло как раз в тот момент, когда я вышел из душа, и не мог дать ей достойного отпора — она подошла по мне, взяла за руку и мягко спросила:

— Майкл, чем я могу тебе помочь в том, что ты делаешь?

Учитывая, что в тот момент я ничего не собирался делать, я буркнул:

— Можешь помассировать мне плечи.

В серых глазах моей партнерши появилось выражение упрека. Я был уверен, она сделала это нарочно — обычно по ее глазам нельзя прочесть чувств, которые она испытывает.

— Ты уверен в том, что делаешь, Майкл? — спросила она с несвойственной ей ангельской кротостью.

— Конечно, да, — буркнул я, стараясь дать понять, что не собираюсь больше разговаривать на эту тему.

В самом деле, как я мог быть в чем-то уверен? Инспектор Маллен и Дон Мартин раскинули частую сеть из своих лучших агентов по всему Лос-Анджелесу и его окрестностям — а окрестности Города Ангелов превышают его собственные размеры раза в три, если не в пять. Что мог я сделать — один человек, когда в дело вмешалась огромная армия?

Я мог только вспомнить все, что мне известно о докторе Бано, понять, как он думает, что чувствует и какие мысли приходят к нему по утрам, когда он чистит зубы. Я разговаривал с этим человеком всего три раза, и из трех этих бесед только одна велась лицом к лицу. Поэтому мне было сложно.

Однако почему-то я был уверен, что понял Бано. Закрыв глаза и расслабившись, я мог представить себе, что я — это он, что это я приехал из далекой маленькой страны в Юго-Восточной Азии, чтобы вернуть на родину священные реликвии своего народа, увезенные когда-то американскими завоевателями. Что это я рискую ежеминутно собственной жизнью, находясь в городе, где каждый человек — мне враг, и все ради того, чтобы выполнить миссию, которую я считаю священной.

Что это я, спрятавшись на крыше заброшенного гаража на окраине Лос-Анджелеса, выстрелом в голову убил Роберта Картера на глазах у его брата и двух полицейских.

И ощущая себя доктором Бано, я понимал, что он ощущает сейчас.

Я выполнил то, за чем был послан в это враждебную страну. Священные реликвии у меня, и теперь необходимо как можно скорее доставить их на родину. Другой бы на его месте затаился, ушел глубоко на дно, возможно, уехал вглубь страны, чтобы раствориться где-нибудь в одном из сельскохозяйственных штатов, в которых можно искать человека месяцами и годами, и никогда не найти его.

Это было бы разумно, это было бы безопасно, так поступил бы любой преступник на месте доктора Бано.

Но доктор Бано не был преступником.

Он был подвижником.

Ради своей великой идеи он был готов убивать снова и снова, и ради нее, не задумываясь, мог умереть сам. Вернуть в свою страну, своему народу священные реликвии, принадлежавшие ему веками, — вот что было главным для меня, Бано.

Поэтому я покину эту страну прямо сегодня.

И у меня есть только один способ сделать это. Способ сложный, довольно рискованный — зато абсолютно беспроигрышный, в случае, если я правильно все сделаю.

Я был доктором Бано, и я знал, что мне необходимо предпринять. И мне, Майклу Амбрустеру, тоже оставалось только одно — оказаться на том же месте и в то же время, что и доктор Бано, и встретиться с ним как раз в тот момент, когда он почувствует себя в безопасности.

Срок еще не наступил — и я ждал.

Мы оба ждали.

— Я просил сделать мне массаж, — недовольно пробурчал я.

Вряд ли это было самым подходящим временем — но почему бы и нет.

Мучнисто-белое лицо Патрисии Огден находилось прямо передо мной. Ее бесформенный рот кривился в чем-то среднем между улыбкой человека, который, наконец выиграл в лотерею после того, как тридцать восемь лет два раза в неделю покупал по два билета, и судорогой престарелой девственницы в то мгновение, когда выяснилось, что единственный представитель мужского пола, согласившийся лечь с ней в постель, оказался импотентом.

Почему-то мне казалось, что Патрисии Огден знакомы оба этих ощущения.

На уважаемом члене адвокатской коллегии был надет немыслимого покроя светло-зеленый костюм. Очевидно, Патрисия Огден была уверена, что это одеяние подчеркивает достоинства ее фигуры.

— Ваш клиент не сможет больше отсиживаться за стенами своего особняка, — в голосе адвокатессы не было ни сочувствия к моей, явно написанной на мужественном лице, усталости, ни уважение, какое люди ее положения обычно испытывают к владельцам особняков.

Эта фраза означала, что с момента нашего прошлого разговора ее, по крайней мере, трижды не пускали на порог Картеров.

Патрисия Огден поставила меня перед трудным выбором.

С одной стороны, вот уже на протяжении четверти часа я довольно успешно отбивался от всех окружающих, которые требовали от меня немедленных и решительных действий. Однако придя к выводу, что доктор Бано будет совершать подготовительные маневры на протяжении, по крайней мере, семидесяти минут, я решил не тратить время на бесполезную возню.

Я знал, что мне еще предстоит сделать очень многое, в том числе думать за всех окружающих.

Но нет — весь Лос-Анджелес как сговорился вырвать меня из кресла и заставить работать. Вот и Патрисия Огден — стала передо мной, широко расставив куцые ноги и сжимая в руках темно-синюю, ядовитого цвета, папку.

До знакомства с Патрисией я и подумать не мог, что у каждого из цветов есть свой ядовитый оттенок.

В конце концов, — почему бы нет? Если эта дамочка так жаждет получить по носу бейсбольной битой, — может быть, лучше сразу доставить ей это удовольствие?

Я сверился с часами и удостоверился, что у меня есть еще полчаса времени для того, чтобы раз и навсегда решить все проблемы, отягощавшие белокурую головку Патрисии Огден, и без того не отличавшуюся большими размерами.

И все же это было не вовремя. Мне хотелось еще раз обдумать все, что мне было известно о человеке по имени Бано и прикинуть, не совершил ли я каких-нибудь ошибок в своих расчетах.

— Я не занимаюсь продажей отмычек, — хмуро ответил я. — Если вам необходим совет квалифицированного взломщика, чтобы проникнуть в имение Картеров, я могу дать вам несколько адресов.

Маленький рот Патрисии с пухлыми, нездорового цвета губами чуть приоткрылся, но я опередил ее.

— Только не сегодня, советница, прошу вас… На этой неделе я слишком занят. Я составляю аналитическую статью для одного журнала, который издают в Сан-Франциско. На тему изнасилований. Кстати, мисс Огден, когда вас насиловали в последний раз?

— Я давно знакома с вашим плоским чувством юмора, мистер Амбрустер, — холодно отчеканила моя собеседница. — И я не намерена…

— Простите, простите, — я замахал руками. — Простите великодушно, мисс Огден, я совсем замотался — голова не работает. Я вас оскорбил. Итак, когда вы в последний раз кого-нибудь насиловали?

— Если советница Дюпон не в состоянии принять меня сейчас, — ледяным голосом произнесла Патрисия, — вы можете просто сказать мне об этом. Тогда я прийду позже, и…

— Ни в коем случае, мисс Огден! — я вновь замахал руками. — Как можно заставлять мотаться по всему городу женщину, ноги которой для этого совсем не приспособлены. Мисс Дюпон сейчас придет.

Пару секунд моей собеседнице страшно хотелось спросить, а для чего, по моему мнению, приспособлены ее ноги, но сделать это, она все-таки не решилась. Очевидно, ей не хотелось услышать ответ.

В кабинете появилась Гарда, плотно затянутая в строгий деловой костюм, который трещал на ней по всем швам. Она уверена, что именно так должны одеваться высококвалифицированные секретарши.

Между женщинами произошел мгновенный обмен презрительными взглядами, выражавшими отношение обладательницы крупных форм к той, что была обделана на это счет природой — и наоборот.

— Мисс Дюпон сейчас будет, мистер Амбрустер, — подчеркнуто сухим и деловым тоном произнесла Гарда. — Она успокаивает мистера Картера.

Полно, уже не случилось ли со стариком удара после моего спешного выхода из комнаты? Хорошо то, что он все еще здесь, это упрощает дело.

— Пошли кого-нибудь за миссис Шелл, — попросил я. — Она нужна мне как можно быстрее. Насколько мне известно, отель, в котором она остановилась, находится недалеко, так что пусть поторопятся. А вас, — я лучезарно улыбнулся Патрисии Огден, — я попрошу немного подождать. Мне еще нужно сделать несколько важных звонков.

Это действительно были важные звонки — и уж они были гораздо важнее, чем вправлять мозги этой общипанной курице.

— Соедините меня с Аделлой Сью, — сказал я.

Несколько гудков, молчание. На лице Патрисии Огден без особого труда можно было прочесть неодобрение и даже некоторую брезгливость.

Несколько раз ей уже приходилось сталкиваться с Аделлой Сью.

В комнату вошла Франсуаз и осуждающе посмотрела на меня. Она явно была недовольна тем, как я обходился с нашим престарелым клиентом. Коротко кивнув Патрисии Огден, она подошла к столу и села на его край, после чего принялась покачивать ногами.

Патрисию Огден это всегда бесит.

— Я сожалею, но мисс Сью в настоящий момент нет в городе… Что я могу передать?

А вот это уже проблема. Мне нужно, чтобы именно сейчас Аделла Сью сидела как можно ближе ко мне и преданно смотрела на меня своими маленькими глазенками. И я даже был готов вынести запах ее жевательной резинки.

— Она по-прежнему собирается вернуться часам к пяти? — уточняю я.

— Да… Так это вы звонили сегодня утром? Если вы оставите свой номер телефона…

Придется попросить Дона, чтобы один из его людей встретил Аделлу в аэропорту. Как не вовремя она вылетела в Солт-Лейк-Сити.

У нее и толстого Стивена, конечно, есть свои дела, но мне очень не хотелось, чтобы мой тщательно продуманный план полетел в тар-тарары только из-за того, что Аделлы Сью сегодня нет в городе.

Неужели придется обращаться к самому толстяку? Это было бы скверно.

Тем временем Патрисия Огден начала говорить, и я пожалел, что не успел ретироваться.

— Вы не можете не понимать, советница, — напористо произнесла адвокатесса, — что у вашего клиента нет никаких шансов выиграть дело в суде. Ни один судья в мире не вынесет решение в пользу убийцы.

Тонкий голос Патрисии Огден не был создан для произнесения подобных речей и неприятно резал уши. Франсуаз продолжала покачиваться, сидя на краешке стола, и казалось, что слова ее собеседницы ни мало ее не трогают.

— Патрик привезет миссис Шелл через десять минут, мистер Амбрустер, — это была Гарда. — Принести вам чай или кофе?

Разумеется, она отлично знает, что я ненавижу тянуть из маленькой чашки обжигающую темноватую муть, но всегда считает своим долгом предложить что-либо подобное, когда в кабинете находятся посторонние.

Гарда уверена, что ее главная обязанность — поддерживать реноме конторы.

— Звонили господин Маллен, а также Дон Мартин. Они проверяют несколько версий, но не думают, чтобы это к чему бы то ни было привело. Какие-нибудь распоряжения, мистер Амбрустер?

Наверняка сочетание «к чему бы то ни было» произнес Дон, а Гарда старательно ее повторила. В ее лексиконе нет подобных выражений.

Я рассеянно кивнул Гарде, Патрисия Огден воспользовалась паузой в разговоре, чтобы продолжить свою речь.

— Молодой повеса развращает невинную юную девушку, соблазняя ее своими деньгами. Он снимает для нее дорогое бунгало, покупает красивую одежду, украшения. Приглашает на распутные вечеринки, которые устраивают его приятели — такие же бесстыжие и бессовестные люди, как он. Можно ли упрекать юное, невинное существо, что оно невольно поддалось агрессивному напору этого человека?

Я полузакрыл глаза и представил себе, что Патрисия Огден произносит эту речь в зале суда.

Моему взору тут же предстал благостного вида пожилой судья, с висками, которые давно посеребрила седина. Еще у него должны быть очки и лысина. Слушая слова адвокатессы, он стал бы сокрушенно вздыхать и вертеть карандаш в пальцах.

— День за днем, неделя за неделей погружалась бедная девушка в пучину порочной жизни. Золотая молодежь, отпрыски богатых родителей — они привыкли прожигать свою жизнь в развлечениях, безудержном сексе, алкоголе, даже наркотиках. Для таких людей, как Кларенс Картер, имеют значение только они сами да те удовольствия, которые может предложить им жизнь. Что для них юная, наивная девушка, ее судьба, ее мечты?

В этом месте пожилой судья невольно покачал бы головой и испустил тяжелый вздох. Я поймал себя на том, что невольно пытаюсь прикинуть, сколько любовников могло быть у Мериен Шелл, а также, сколько клиентов проходило за год через ее постель. Эти мысли мне не понравились, и я вновь перевел взгляд на Патрисию Огден.

— Бедная, несчастная мать, которая всю жизнь отдала своей дочери. С самого рождения пыталась привить Мериен моральные принципы. Она мечтала, что ее дочь вырастет, получит хорошее образование и найдет интересную работу.

Считала ли Патрисия Огден ремесло проститутки интересным? Пожалуй, да — ведь она почти ничего об этом не знала.

— Но жестокий мир, жестокие люди разрушили эти мечты. У Лаванды Шелл не было денег, чтобы отправить дочь учиться в университет. Поэтому Мериен пришлось работать — работать тяжело, не зная усталости. До знакомства с Кларенсом Картером в ее жизни было мало радостей. Кто посмеет упрекнуть девушку за ее наивность. Полная развлечений жизнь богатых соблазнила ее.

Значит, миссис Шелл звали Лавандой. Какой кошмар.

А ведь раньше я даже не задумывался об ее имени.

— Несчастная мать ничего не знала о судьбе своей дочери. В письмах, которые Мериен посылала ей, говорилось о прекрасном, благородном юноше, которого она встретила в Лос-Анджелесе. Девушка писала, что они полюбили друг друга и собираются пожениться.

Интересно, кого имела в виду Мериен Шелл, когда усердно водила кончиком авторучки по листку, вынутому из пачки дешевой бумаги? Я никогда не видел ее почерка, но почему-то мне казалось, что он должен быть округлым, аккуратным и старательным. Шла речь о Кларенсе Картере или о Юджине Данби?

Да и были ли на самом деле эти письма.

— Мериен не обманывала свою мать. Нет! Она была на это не способна. Но жизнь представлялась ей в розовом свете. Она не видела, каков истинный облик людей, которые ее окружали. Она ведь была так наивна, так молода.

Здесь пожилой судья, по идее, должен насупиться и плотно сжать карандаш пальцами. А среди присяжных будет сидеть толстая матрона — ее лицо раскраснеется от негодования, рот приоткроется, а жирные телеса начнут колыхаться.

Она уже будет готова вынести приговор.

— Но Мериен ошибалась. Кларенс Картер не был ни прекрасным, ни благородным. Единственное, что было ему нужно — это телесное удовлетворение.

Произнеся эти слова, Патрисия Огден развернулась и обвиняюще тыкнула пальцем в сторону книжного шкафа.

Телесное удовлетворение! Надо же выдумать такой оборот…

Патрисия Огден меня утомляла.

— Горе матери, — голос адвокатессы поднялся на октаву, а потом сорвался на шепот. — Никто из нас не сможет представить себе, что испытала Лаванда Шелл в тот ужасный момент, когда ей сообщили, что ее дочь мертва.

Не стоит думать, что Патрисия Огден — идиотка или же любит повыставляться, особенно передо мной. В эти минуты она произносила перед нами пламенный монолог защитницы вдов и сирот — но вовсе не затем, чтобы попрактиковаться или выбить из нас скупую слезу.

Патрисии Огден не хотелось затягивать дело.

Беда состояла в том, что миссис Шелл была бедна. Именно поэтому она не могла позволить себе платить баснословные гонорары, к которым привыкли адвокаты такого уровня, как Патрисия Огден или Франсуаз. Но с другой стороны, наша посетительница не могла позволить себя отказаться от возможности вытрясти из крупного банкира пару миллионов.

Патрисия Огден никогда не была особенно умна, но этот свой недостаток она с лихвой компенсировала хваткой, хитростью и упертостью.

Затягивать дело не было ей на руку. Вот если бы миссис Шелл сама была миллионершей, Патрисия Огден сделал бы все, что только подсказывали бы ей хлопья сахарной ваты в черепной коробке — лишь бы подольше продлить процесс и вытягивать из своей клиентки одну тысячу долларов за другой. Обычно именно так она и делает.

Но ситуация была радикально иной, и чем дольше длилось бы дело, тем меньше шуршащих зеленых долларов приходилось бы на единицу времени, потраченного адвокатессой на их получение. А Патрисия Огден умела считать — по крайней мере, она могла пользоваться карманным калькулятором.

В то же время Джейсон Картер мог позволить себе выбросить сумму, в десять раз большую той, что требовали от него разгневанные дамы — лишь бы не создавать прецедент и сохранить репутацию крепкого, не поддающегося шантажу делового человека. И все эти денежки попадали бы в карман Франсуаз.

А на то, чтобы создавать прибыль для своих злейших врагов Патрисия Огден способна даже меньше, чем на приветливую улыбку.

— Ужасная ночь, проведенная в самолете… Сухой, холодно-вежливый полицейский, сопровождавший ее в пути… Белые стены морга… Металлический шкаф…

Мне не нравится Патрисия Огден — но я не собираюсь отрицать, что ее речь получилась прекрасной. Наверняка в перерывах между заседаниями пожилой судья принимал бы валерьянку и навсегда возненавидел всех представителей семейства Картер.

Конечно, и Франсуаз умеет произнести пламенный монолог, но к чему затевать длинное разбирательство? Мы же деловые женщины, советница Дюпон… Вашему клиенту вовсе незачем долгое судебное разбирательство, в ходе которого каждый день настырные журналисты станут тщательно вымазывать его имя грязью, доставая бог знает из каких темных уголков все новые и новые пакостные подробности частной жизни членов семейства Картеров. Каждому из нас есть что скрывать, мисс Дюпон…

Мистер Картер — человек важный; к чему доводить дело до слушания в зале суда? Гораздо проще и удобнее для всех будет прямо сейчас договориться о сумме компенсации, после чего моя клиентка, означенная миссис Лаванда Шелл, подпишет все необходимые бумаги — уж вы-то наверняка сумеете позаботиться об этом, мисс Дюпон — и мы сможем навсегда забыть о существовании друг друга…

Право же, разве это не наилучший вариант…

И я, и Франсуаз прекрасно понимали, какими мотивами руководствуется Патрисия Огден; она понимала, что мы это понимаем, и все были счастливы.

— А ведь Мериен Шелл была не просто убита, — тонкий, немного визгливый голос адвокатессы дрожал от праведного гнева опытной лицемерки. — Это было чудовищное, зверское, не укладывающееся в сознании нормального человека злодеяние. Мериен Шелл была забита до смерти — ее били долго, били сильно, получая противоестественное удовольствие от мук девушки.

Здесь Патрисия Огден придерживалась правды — Мериен Шелл на самом деле забили до смерти. Это была тщательная и скрупулезная работа, поскольку для того, чтобы вышибить дух из такой сильной и здоровой девицы, какой была Мериен, необходимо недюжинное терпение и сильное желание сделать именно это.

Вот потому я без колебаний пожал руку Уесли Рендаллу, когда тот протянул мне ее во второй раз. Я знал, что на подобное убийство он не способен.

Рендалл был мошенником высокого класса, и я сомневался, пошел ли бы он вообще когда-нибудь на убийство, желая получить из этого выгоду; в принципе, я мог бы представить себе, что он наводит на Мериен Шелл пистолет — разумеется, снабженный глушителем — или перерезает ей горло. Но забить девушку до смерти — нет.

Уесли Рендалл слишком любил себя, чтобы опускаться до такого.

Кроме того, на теле Мериен Шелл были обнаружены только отпечатки пальцев Кларенса Картера. Досадно, правда.

— Напившись пьяным, Кларенс Картер грубо надругался над девушкой, которая любила его, которая ему верила. Он зверски избил ее, потом изнасиловал, после чего продолжал избивать, пока Мериен Шелл не испустила последний вздох.

Да — именно здесь самое время предъявить фотографии. Присяжные любят смотреть фотографии — особенно, когда на них изображена молодая красивая обнаженная девушка со следами сильных побоев на мертвом теле.

Ведь они такие благопристойные люди, эти присяжные. Где еще им удастся увидеть что-либо подобное.

Увидеть — и остаться благопристойными.

— Несчастная женщина была убита горем, — это уже про старушку миссис Шелл.

Теперь потихоньку можно перейти и к теме денег. Ага.

— Моя клиентка — уважаемая и достойная женщина. Однако она уже в преклонном возрасте и не в состоянии сама зарабатывать себе на жизнь.

Я бы удивился, если бы узнал, что у миссис Шелл вообще была хоть какая-нибудь специальность…

— Смерть дочери была для нее тяжелой утратой…

Естественно, тяжелой — в материальном смысле, поскольку старая женщина жила только на то, что зарабатывала ее дочь, ложась под богатых беспутных парней из Беверли-Хиллз, таких, как Кларенс Картер.

Я уже почти не слушал Патрисию Огден. Не слушал потому, что прекрасно понимал — это ее победная речь. Произнеси адвокатесса ее в суде — решение будет у нее в кармане.

Оно уже и так было у нее в кармане.

Фактически, Патрисия Огден почти выиграла это дело.

Прошло не так уж много времени с тех пор, как она взялась за него. Однако общественное мнение уже целиком и полностью находится на стороне миссис Шелл и ее покойной дочери. Нам, конечно, удалось устроить небольшую забаву для журналистов, когда Франсуаз открыто заявила, что миссис Шелл жила на деньги, которые ее дочь зарабатывала проституцией.

Но это ничего не меняло.

Картеры — богачи, а общественное мнение складывается из мелких мыслишек мелких людей. Даже если бы Мериен Шелл на пару с Корой Хантли изнасиловала Кларенса Картера, держа его под дулом револьвера, а потом умерла от перевозбуждения — все равно общественное мнение было бы на ее стороне, а уж тем более с таким прекрасным интерпретатором фактов, как Патрисия Огден.

В нашей стране вы можете обвинить кого угодно и в чем угодно. Главное, выглядите ханжой и простым честным человеком.

Я посмотрел на Патрисию Огден, в ее глазах я прочитал торжество.

— Миссис Шелл приехала, мистер Амбрустер, — произнесла Гарда.

Конечно, мы могли бороться. Не один и даже не один десяток свидетелей показали бы под присягой, что Мериен Шелл была шлюхой. Пусть дорогой, пусть достаточно изысканной, но обыкновенной шлюхой.

Пусть банковские служащие и работники службы социального страхования покажут, что миссис Шелл не имела иных источников заработка, кроме тех денег, что присылала ей дочь. Уесли Рендалл выйдет на свидетельское место — и уж его показания будут необыкновенное убедительны, и он наверняка понравится всем присяжным — даже толстой матроне с красным лицом.

Возможно, сам пожилой судья одобрительно ему улыбнется.

Пусть мы покажем всему миру, что представляют из себя мать и дочь Шелл. Но что это изменит?

Ничего.

Патрисия Огден станет разглагольствовать о тлетворной среде, жестокости мира и золотой молодежи. Средний класс любит, когда ругают детей богатых родителей. А все присяжные — из среднего класса.

Все хотят красивой, сладкой истории о трагической гибели невинной, чистой девушки, которая стала жертвой прожженного негодяя. И никакие факты не заставят людей отказаться от этой рождественской пасторали.

Так зачем искать факты?

Однако была еще и другая причина, по которой мне не хотелось доводить дело до судебного слушания.

Я сочувствовал Мериен Шелл. Мне не хотелось, чтобы ее имя после смерти было измазано в грязи.

В конце концов, ее ведь убили.

— Добрый день, Пэт, — миссис Шелл стояла в дверях.

Мне было видно, что Гарда из коридора пристально следит за всеми ее движениями — а вдруг посетительница вздумает наброситься на меня с ножом?

— Лаванда, милочка!

Женщины сблизились и несколько мгновений прилежно облизывали друг другу щеки.

— Позови, пожалуйста, мистера Картера, Гарда, — сухо произнес я.

Франсуаз пружинисто спрыгнула с края стола, на котором сидела, и провела руками по бедрам, оправляя юбку. Ее подбородок был вздернут, груди вздымали тонкую блузку. Франсуаз была готова к бою.

Миссис Шелл носила шляпку на голове.

— Пэт, мне столько нужно рассказать тебе.

Люди, подобные миссис Шелл, могут только либо причитать, либо сусально гнусавить.

Глядя на нее, я понимал, почему Мериен Шелл ушла из дома, покинула Северный Техас и уехала в солнечную Калифорнию.

Ей казалось, что именно здесь расположена та заветная страна, где все счастливы. А еще здесь было море.

Возможно, она и была счастлива — вертя двумя мужчинами, слабым и безвольным Кларенсом и примитивным дуболомом Данби. Кто знает, может, были и другие. Какая теперь разница?

Глубокий грудной голос Франсуаз без труда перекрыл вопрос, медленно наворачивающийся на бледные губы Патрисии Огден, и осторожно затолкал его обратно в глотку адвокатессы.

Нет ничего более приятного, чем смотреть, как медленно вытягивается лицо твоего врага, который еще мгновение назад считал себя победителем.

Я начал широко улыбаться, в глазах Патрисии Огден застыло недоумение.

— Мы с нашим клиентом пришли к выводу, что для всех было бы предпочтительнее решить дело, не прибегая к судебному вмешательству, — говорила Франсуаз. — А, вот и вы, мистер Картер.

Я приветливо улыбнулся ему, тот сделал несколько шагов к центру комнаты. Гарда заключала ряды.

Патрисия Огден говорила что-то миссис Шелл, слов я не разобрал. Завидев нашего клиента, заходящего в комнату, достойная женщина тут же поспешила к нему, и адвокатесса застыла на полуслове. Ее рука, протянутая в направлении столь поспешно исчезнувшей собеседницы, застыла в воздухе. Несколько мгновений рот Патрисии Огден оставался открытым, потом она резко захлопнула его, и мне показалось, что я услышал лязг сшибающихся зубов.

— Ах, мистер Картер, мистер Картер, — запричитала миссис Шелл.

Ее голос все еще оставался гнусаво-сюсюкающим, но теперь в нем прибавились подобострастные нотки. — Еще раз хочу выразить вам свои соболезнования, мистер Картер. Хочу воспользоваться случаем. Смерть вашего брата была ужасной, ужасной, мне очень жаль.

Такие люди, как миссис Шелл, всегда готовы воспользоваться случаем.

Джейсон Картер хмуро пробормотал несколько слов, которые, видимо, должны были сыграть роль ответа. Его лицо исказила гримаса, но было непонятно, то ли он столь сильно скорбит о смерти брата, то ли миссис Шелл вызывает у него отвращение.

— Чрезвычайно мудрое решение, мисс Дюпон, — бесцветные губы Патрисии Огден расплылись в неприятной улыбке. — Нас с моей клиенткой устроила бы сумма…

— Ах, Пэт, милочка, — радостно запричитала миссис Шелл.

Адвокатесса, которой уже третий раз за последние несколько минут не удавалось довести до конца начатой фразы, недовольно посмотрела на свою клиентку. Джейсон Картер сделал несколько шагов в сторону и прислонился спиной к книжному шкафу, сложив руки на груди.

Конечно, это не было камином, к которому он привык у себя дома. Во-первых, потрескивающий огонь приятно не согревал ноги, во-вторых, он не мог позволить себе неспешным движением откинуть назад голову — ему мешали книжные полки.

Но, по крайней мере, здесь он чувствовал себя в относительной безопасности, поскольку я разделял его и миссис Шелл.

Патрисия Огден набрала полные легкие воздуха, и в ее глазах я прочитал решимость на этот раз высказать все до конца. Такого рода попытки следовало пресекать в зародыше.

Раздалось шуршание бумаги, Франсуаз произнесла.

— Исходя из этих соображений, этим утром миссис Шелл подписала следующий документ, в котором…

Резким движением Патрисия Огден вырвала из рук моей партнерши слегка помятый листок с четкими убористыми буквами официального текста.

— Это всего лишь копия, советница, — хмуро пояснил я. — Можете не портить себе желудок, пытаясь ее съесть.

Уверен, она не слышала моих слов. В течение нескольких мучительно напряженных мгновений маленькие, слегка заплывшие рыхлым жирком, глазки Патрисии Огден глубоко рыхлили строки документа.

Потом она смяла бумагу.

Она проделала это быстро, но в то же время чрезвычайно плавно, как это свойственно людям, находящимся в состоянии сильного бешенства — не обычной злобы, когда человек кричит, топает ногами и сметает все со стола на пол, зная, что в соседнем кабинете уже дожидается уборщица — нет, на этот раз речь шла о самом настоящем бешенстве, когда тугая злоба клокочет в груди и медленно поднимает вас к самому небу. Тогда силы человека удесятеряются, а в то же время он в состоянии прекрасно контролировать любое свое движение.

В десяти случаях из девяти к этому моменту уже бывает поздно.

— Старая грязная идиотка, — прошипела Патрисия Огден, и ее голова стала медленно вытягиваться вперед на короткой шее. — Я дала бы вам в десятки раз больше. Глупая, полоумная старуха.

Благостная миссис Шелл, казалось, была крайне озадачена поворотом, который приняло дело.

— Пэт, милочка, — испуганно засюсюкала она. — Эти люди уверили меня, что…

— Ты просто жадная, глупая тварь, — капелька слюны вылетела изо рта Патрисии Огден и осела на стене справа от меня. — Ты просто не захотела со мной делиться. Думаешь, я не поняла, чем эти, эти тебя купили?

Патрисия Огден прекрасно понимала, что именно делает. Адвокат такого класса, как она, никогда не позволит себе словесно оскорбить другого адвоката, тем более в присутствии по крайней мере троих свидетелей — даже если не считать миссис Шелл.

Шляпка последней слегка сбилась к затылку, старая дама испуганно отступила назад, прижимая к груди сумочку.

— Мистер Картер был так любезен ко мне, — неуверенно произнесла она.

Вид взбешенной адвокатессы нагнал на миссис Шелл изрядного страха, но она вовсе не собиралась отказываться от своих денег. Старая дама никогда и ничего не сделала в своей жизни сама — она предоставляла другим содержать ее. Вначале это были ее родители, потом муж — а после его смерти миссис Шелл предпочла, чтобы ее дочь стала проституткой, лишь бы оставаться благовоспитанной бездельницей, проводя время с подругами за чашкой чая.

Что же — и на этот раз ей удалось мгновенно найти себе нового заступника. С прытью, которой вряд ли можно было ожидать от женщины ее возраста и комплекции, Лаванда Шелл бросилась к Джейсону Картеру и ловким жестом опытной жены подхватила его под руку.

— Мистер Картер был так добр, — заговорила она все еще быстрым, но уже гораздо более уверенным голосом. — Он понял мое положение, посочувствовал мне. Я показала ему фотографию Мериен. Ведь правда, мистер Картер?

Сухие пальцы банкира, покрытые рыжими волосками, резко сбросили руку миссис Шелл с серого пиджака. Это получилось неловко, даже грубо, и Джейсон Картер безуспешно попытался сложить искаженное чувствами к Лаванде лицо в приветливую улыбку.

— Ты сильно пожалеешь об этом, — Патрисия Огден подняла к глазам смятый листок бумаги, потом начала аккуратно расправлять его. Ее пальцы мелко тряслись. — Я заберу это, советница Дюпон, — сухо бросила она куда-то в сторону, и ее голос почти не дрогнул.

Потом голова адвокатессы вновь повернулась к ее бывшей клиентке.

— Ты не имела права подписывать эту бумажонку без меня. Ты вообще не можешь ничего подписывать без своего адвоката. Я затаскаю тебя по судам. Ты отдашь мне все, что получила от этого человека — все, до последнего цента. И даже больше. Я выброшу тебя на улицу. Я оставлю тебя голой. Ты у меня будешь просить милостыню под баптистской церковью, ты, старая идиотка. Ты пожалеешь.

Вряд ли кому-нибудь могло доставить удовольствие зрелище голой миссис Шелл. Я попытался представить себе, как это может выглядеть, и тут же отогнал эту страшную мысль.

Настало время вмешаться.

— Вы ничего не сделаете, советница, — любезно пояснил я.

Мне еще никогда не доводилось видеть, чтобы человек так поворачивал голову — быстро и плавно, почти не двигаясь корпусом. Не будь я мужественным и отважным героем, я, подобно миссис Шелл, тоже отодвинулся бы на стуле назад, а то и просто бросился наутек.

— Вы никогда мне не нравились, советница, — продолжал я, — с какой стороны на вас ни взглянешь, в вас нет ничего хорошего. Однако я готов признать, что вы проделали большую профессионально грамотную работу по подготовке процесса «Шелл против Картеров».

Я потянулся к небольшой стопке папок, лежавшей на столе по правую руку от меня, и вытащил одну.

— Пятнадцать интервью центральным газетам, — начал перечислять я, медленно переворачивая вырезки. Каждая из них была аккуратно извлечена из соответствующего издания, по краям не было ни одного заусенца. Гарда умеет работать с ножницами. — Шесть в иллюстрированные журналы. Заметьте, речь идет только о тех, что уже успели попасть в печать. Уверен, завтра на лотках распространителей появятся новые…

Я перевернул еще несколько листков, следя за выражением лица Патрисии Огден.

Она поняла.

Кровь отливала от ее лица медленно — настолько, что на мгновение я испугался, как бы она не упала в обморок. Несколько секунд лицо Патрисии Огден оставалось белым как мел, потом тонкие капилляры, пронизывающие ее щеки, вновь начали наполняться буровато-красной жидкостью.

Патрисия Огден открыла рот, потом закрыла его, потом открыла вновь.

Надо отдать ей должное — она так ничего и не сказала. Признаюсь, что на ее месте я вряд ли смог бы удержаться от парочки смешных и бессмысленных заявлений вроде «Вы еще у меня узнаете, кто я» или чего-то в этом роде.

Миссис Шелл оторвалась от плеча Джейсона Картера — стоит прибавить, что достойный банкир вовсе не пытался ее удержать — и опасливо сделала несколько шагов по комнате, приближаясь к Патрисии Огден.

В светлых глазах пожилой женщины светилось растерянное подозрение. В ее голову начинала медленно закрадываться мысль, что она где-то продешевила.

— Пэт, милочка, — осторожно начала она.

Рука Лаванды Шелл поднялась в воздух, пальцы приблизились к телу адвокатессы — как будто Патрисия Огден только что окаменела на глазах у всех, а ее бывшая клиентка все еще не в силах это поверить.

Патрисия Огден резко развернулась и, печатая шаг, вышла из кабинета.

Мне захотелось сказать ей что-нибудь вслед, но у хватило сил удержаться.

— Она говорила мне ужасные вещи, — пожаловалась миссис Шелл, почему-то обращаясь только к Франсуаз. — Она хотела меня обидеть, верно? Неужели я сделала что-то не так?

Когда я оторвал глаза от Лаванды Шелл, то заметил, что Джейсона Картера в комнате уже нет.

Франсуаз быстро отступила назад, развернулась и заняла стратегическое место за своим столом, что помешало миссис Шелл доверительно обхватить ее пальцы и продолжать свою речь, заглядывая снизу вверх в глаза и дыша прямо в лицо.

— Можете не беспокоиться относительно своих денег, миссис Шелл, — довольно сухо произнес я. — Патрисия Огден никогда не возбудит против вас судебного дела.

— Но она говорила…

Миссис Шелл было безразлично, что говорила про нее ее милочка Пэт. Она боялась за свои деньги, и я поспешил ее успокоить.

Это был единственный способ поскорее избавиться от ее присутствия.

— Патрисия Огден представила вас в глазах общественности как бедную, растерянную старую женщину, которая только что потеряла самое дорогое, что у нее было, — я пожал плечами. — Публика падка на такие истории, еще немного — в вашу защиту под мэрией были бы организованы пикеты. Попытаться как-нибудь навредить вам теперь было бы для советницы Огден не просто бессмысленно, но и равносильно профессиональному самоубийству. Не в ее интересах раздувать скандал, миссис Шелл, не в ее.

В этот момент Патрисия Огден, наверное, выходила из больших ворот, расположенных перед нашим особняком, и садилась в свою машину. Будь на ее месте кто-либо другой, я бы позаботился довести его до дома, но относительно этой женщины я мог не бояться, что она справится с управлением.

Мне бы очень не хотелось оказаться в этот момент на месте Патрисии Огден.

Возможно, она смогла бы немного утешиться, если бы я ей сказал, что по крайней мере одному человеку в этом городе сейчас гораздо хуже, чем ей.

Мне было жаль Стивена Элко.

В этой стране его знали как доктор Бано.

Его настоящее имя, конечно, было совсем другим. Он родился в маленькой деревне на берегу полноводной реки. Он еще помнил ее — хотя, казалось, прошла целая вечность с тех пор, как он в последний раз бывал в родных краях.

Его родители были простыми крестьянами. Каждое утро его отец работал, выбиваясь из сил — и это продолжалось весь день до самого вечера.

Его отец не был несчастлив. Иногда он приносил домой маленькие зеленые листья, которые срывал на поле, и с гордостью показывал их своим детям. В этом заключалась вся жизнь старика, и другой он не хотел.

Тогда его звали иначе. А отец называл его по-особому — именем, которое доктор Бано не слышал больше никогда и ни от кого.

Он бы и не позволил никому больше произносить его.

Тогда он не мог понять, почему семья голодает. Отец говорил о том, как хорошо растут растения на поле, какой большой дают урожай. Маленький мальчик слушал его и не мог понять, отчего в их доме никто не есть досыта и приходится считать рисовые крупинки.

Это было давно, тогда он ничего не понимал.

Ему объяснили потом — объяснили люди из его же деревни. Отцу они никогда не нравились, он называл их смутьянами, не признающими традиций. Многие старики осуждали их за то, что они говорили, но еще больше — за то, что думали.

Шум огромной муниципальной стройки медленно стихал за его спиной. Тяжелый грузовик слегка покачивался, доктор Бано смотрел вперед, вглядываясь в свое прошлое.

Ему было десять лет, когда он перестал уважать отца.

Ему до сих пор было страшно в этом признаться самому себе. Но в тот момент, когда он понял, чему посвятили свою жизнь родители — его отношение к ним переменилось раз и навсегда.

Потому-то старики и осуждали его друзей.

Он узнал, что день за днем, год за годом жители его деревни, всех соседних деревень, всей их небольшой страны — работали для того, чтобы кучка бездельников в роскошных дворцах могла ничего не делать.

Эти люди предавались праздности, на парадных шествиях они восседали в раззолоченных экипажах и лениво покачивали руками, приветствуя народ.

Его отец умер, когда ему было двенадцать.

Доктор Бано так и не до сих пор и не смог понять, что он испытал тогда.

Возможно, это был стыд — последние два года мальчик презирал слабовольного отца, добровольно принявшего рабскую участь. А может, это было горькое осознание собственной правоты — отец умер от того, что слишком много работал. Умер, не оставив своей семье ничего, кроме ветхой хижины, кое-каких вещей и долгов после похорон.

Доктор Бано повернул руль, и тяжелый грузовик медленно сполз на боковую дорогу.

Где-то далеко в небе вертел лопастями юркий глупый вертолет.

Вот так же американцы и пришли на его землю — на вертолетах. Они шумели над древними джунглями как большие уродливые насекомые, и кованые сапоги американских солдат топтали молодые побеги трав.

Люди из дворцов позвали американцев, потому что боялись. Они были наполнены страхом перед собственным народом, который нещадно эксплуатировали на протяжении столетий, ничего не давая взамен.

А вот американцы ничего не стали бы делать задаром. Они обещали людям из дворцов свою помощь — в обмен на то, что заберут себе его страну.

Грузовик несколько раз вздохнул, потом мотор снова начал работать ровно. Сердце доктора Бано замирало при мысли о том, что везет он в огромном кузове, на куче строительного мусора.

Святотатство, великое святотатство.

Древние бесценные реликвии его страны. Вещи, которыми пользовался великий отец, повелитель Тханьхоа. Теперь они были кое-как сброшены в кучу и забиты в большой деревянный ящик из грубых досок.

Самое ужасным было то, что это сделали люди его народа.

В четырнадцать лет он убил своего первого американца.

И у него не было никаких сомнений относительно чувств, которые тогда испытал.

Это была гордость.

Доктор Бано горд, как и его народ. Они не позволят никому превращать себя в безмолвных, послушных рабов — ни людям из дворцов, ни американцам.

Американцы глупы и самонадеянны, они слишком любят свое оружие и думают, что оно позволит им править миром.

Он видел много крови. Видел, как она лилась из ран его товарищей, алыми каплями падала на широкие зеленые листья, и они клонились к земле под ее смертельной тяжестью.

Но потом листья всегда распрямлялись.

Два долгих года неравная война выжигала его страну.

Когда американцы пришли, они начали строить военные базы. Они привозили с собой тяжелую технику, едкий запах дешевых сигарет, гортанную грубую речь.

Теперь он слышал ее повсюду. Он находился на их земле. Но он пришел не затем, чтобы завоевать ее, не затем, чтобы убивать женщин и детей, не затем, чтобы жечь деревни.

Он просто должен вернуть то, что принадлежит его стране.

Доктор Бано еще раз повернул руль. Узкая дорога плавно изгибалась, вдалеке начинали вырисовываться городские постройки.

Он вступил в повстанческую армию совсем мальчишкой, долго тренировался. Он ушел из родной деревни и больше не слышал по утрам плеска реки.

В тот год, когда американцы, поджав хвост, бежали на своих военных кораблях, он уже стал лейтенантом. В обязанности части, которой он командовал, входило патрулирование района, прилегавшего к базе захватчиков.

Трусливые янки боялись выходить в лес, отсиживаясь за колючей проволокой. У них уже не оставалось никаких иллюзий относительно своего будущего на этой земле. И именно поэтому они продолжали грабить — брали все, что могли увезти с собой, остальное уничтожали.

Он не мог знать, что произойдет.

Он не знал.

Когда двое патрульных не вернулись в деревню, лейтенант встревожился. Американцы не могли предпринять наступления. Их было слишком мало, а направление не могло представлять стратегического интереса.

Лейтенант послал в джунгли на разведку четверых и начал готовить отряд в поход.

Спустя менее чем полчаса он уже стоял над телами убитых. Лао Районг родился в той же деревне, что и он сам. По лесу прошли несколько американцев — меньше десяти. Двое несли что-то тяжелое.

Он не знал.

И все же это была его вина.

Святые предметы пронесли через тот район, который он должен был охранять.

Они почти успели. Американцы окопались на узком мысу, зная, что могут подвергнуться нападению только с земли. Остался ли кто-то из них в живых? Доктор Бано не знал.

Зато он был уверен в другом — тяжелого груза, ради которого американские захватчики осмелились так глубоко зайти в глубокий лес, с ними уже не было.

Потом появились вертолеты — три тяжелых «Апача» — и лейтенант приказал отступать. Не имело смысла зря рисковать людьми, тем более, что у маленького мыска уже не оставалось защитников.

Доктор Бано осторожно сбросил скорость. Грузовик остановился около неприметного грязно-зеленого фургона. Доктор Бано заглушил двигатель и легко спрыгнул наземь из высокой кабины.

Он не знал.

И все же это была его вина.

Поэтому он сейчас на их земле. Он должен смыть позор, которым запятнал свое имя, имя своих родителей. Он должен вернуть святыню домой.

Или умереть здесь.

Следовало действовать быстро.

Маленький фургон был надежно припаркован на одной из платных автостоянок. Доктор Бано знал, что она хорошо охраняется, но все-таки не мог рисковать.

Он предпочел бы вообще не расставаться с вновь обретенными реликвиями, но другого выхода у него не было.

С помощью двух досок он аккуратно спустил ящик из кузова грузовика и установил его в фургоне, после чего отогнал последний на другую часть города и оставил там.

Доктора Бано разыскивали, но это уже не имело значения. Здесь, на окраине, он мог чувствовать себя в относительной безопасности.

Оставалось сделать самое главное — вернуть реликвии на родину, провести их через границу, и Бано знал, кто ему в этом поможет.

Не важно, по своей воле или нет.

Доктор Бано быстро шел по узкой темной улочке, серые стены домой взмывали ввысь по обе стороны от него. Под ногами валялась какая-то бумага.

Солнце начинало клониться к закату, туда, где была его страна.

Доктор Бано хорошо знал свой маршрут, хотя бывал здесь раньше только однажды — он не мог позволить себе привлечь к себе внимание. Высокий дом, лифт, дальняя боковая дверь. Люди ходят туда и сюда, и никому ни до кого нет дела.

Поворот налево, потом направо, выход на крышу. Сильный ветер ударил в лицо доктору Бано, заставив на мгновение прищуриться. Он быстро пробежал несколько десятков футов, отделявших его от крыши дома напротив. Она располагалась почти вплотную, но ниже.

Доктор Бано прыгнул.

Его колени мягко спружинили, он повернулся, потянул на себя ручку двери.

Так он попал в здание, не будучи замечен снизу.

На докторе Бано был дешевый потертый костюм, купленный в магазине подержанных вещей. В нем он не привлекал внимание — всего лишь еще один косоглазый, которых полно вокруг — берутся за всякую черную работу и ни черта не понимают по-английски.

Американцу слишком самодовольны.

В здании находились склады. Люди носили ящики, складывали их в грузовые лифты, озабоченные мужчины и женщины с блокнотами в руках делали какие-то пометки.

Доктор Бано вошел в один из лифтов и начал спускаться вниз.

Теперь предстояло самое сложное — пройти там, где он еще не был. Но он знал, что у него все получится. Доктор Бано вышел не доезжая до нижнего этажа, быстро сбежал вниз по служебной лестнице.

Его правая рука скользнула в карман и достала отвертку.

Этот сектор здания был отделан от остальной его части. На первый шуруп ушло пятнадцать секунд, на второй — двадцать, на остальные по двадцать пять.

Доктор Бано не спешил.

Плотная деревянная панель отошла в сторону, он острожно вынул ее и прислонил к стене. Потом протиснулся в образовавшуюся щель — это оказалось несложно.

Теперь он был на вражеской территории.

Доктор Бано спрятал в карман отвертку, его пальцы сжали рукоятку ножа. Ему вновь предстояло убивать.

Он уже не испытывал гордости, когда убивал американцев. Он не чувствовал ничего. Он должен был вернуться домой со священными предметами — и это все.

Доктор Бано сделал несколько шагов по коридору, когда увидел их.

Они сидели за небольшим столиком, один напротив другого, и тусклый свет лампы освещал лежавшие перед ними карты.

— Теперь-то тебе не удастся меня обжулить, Мак, — произнес тот, что находился к нему спиной.

Его короткоствольный автомат был прислонен к ножке стула.

Доктор Бано быстро сделал несколько шагов вперед, его гибкое тело наклонилось, и острое лезвие ножа прочертило молниеносную дугу.

Ни один из двоих людей, сидевших за низеньким столом и игравших в карты, не заметил его появления. Никто из них не ожидал того, что человек может появиться из ничего в тупичке темного коридора, там, куда никогда даже не заглядывают.

Доктор Бано знал это.

Американцы слишком самоуверенны.

Направленные на Бано глаза наполнились удивлением, потом начали стекленеть. Тонкая полоса на горле человека стала расширяться, широкая струя крови залила игральные карты.

Второй произнес какое-то слово, его значения Бано не понял. Это было плохо. Хотя в данном случае смысл сказанного не мог играть сколь бы то ни было значимой роли, Бано должен был понимать все.

Мертвые глаза уже не смотрели на него. Голова их владельца откинулась назад, обнажая разрезанную плоть гортани. Руки охранника безвольно обвисли.

Второй начал приподниматься, его правое плечо опустилось вниз — он тянулся за оружием.

Доктор Бано выпрямился и резко ударил ребром ладони по шее сидящего. На мгновение тот замер, потом его мускулы обмякли. Левой рукой Бано приподнял его голову за волосы, правой рукой с зажатым в ней ножом провел по шее.

Он не мог оставлять никого в своем тылу.

Новая струя крови ударилась о грубую поверхность стола, освежая пятна, которые уже начинали темнеть.

Доктор Бано выпрямился и несколько мгновений пребывал в неподвижности. Убедившись, что никто не был привлечен шумом — сколь бы незначительным тот ни был — он вытер лезвие ножа о куртку одного из трупов и начал осторожно двигаться дальше.

Он даже не видел лица второго человека, которого убил.

Теперь предстояло действовать, опираясь только на свою интуицию. Доктор Бано не мог знать, как расположены помещения и в каком из них следует искать то, за чем он пришел.

Коридор раздваивался. Широкая дверь, прямо напротив стола, за которым устроились охранники, вела в большой подземный гараж. Это направление доктора Бано не интересовало, поэтому он направился в противоположную сторону.

В нос ему сильно ударил запах алкоголя, вдали раздавались голоса.

Людей было несколько, они смеялись, шутили, раздавался звон стаканов.

Доктор Бано не собирался убивать их. Если без этого можно будет обойтись, он не станет этого делать.

Бано сделал несколько шагов вперед. Следовало принять решение — то ли продолжать идти вперед, на голоса, то ли свернуть в маленький боковой проход. Он выбрало второе.

Это было ошибкой — неизбежной ошибкой, которую он не мог не допустить, продвигаясь по незнакомой территории.

В тот момент, когда доктор Бано свернул за угол, он увидел человека.

Среднего роста негр с красной лентой, обвязанной вокруг лба, шел прямо ему навстречу. Он был еще совсем молод. Обе руки сжимали бутылки с пивом — две в левой, три в правой. На ходу он слегка покачивался, пухлые губы шевелились, напевая какой-то мотив.

Доктор Бано сделал шаг вперед и резко ударил парня согнутыми пальцами в грудь, туда, где расходятся ребра. Следовало заставить его замолчать, но так, чтобы он не выронил из рук бутылки. Шум их падения мог привлечь внимание, а доктор Бано еще не был готов.

Парень остановился, большие круглые глаза выкатились их орбит, изо рта вырвался свистящий хрип.

Доктор Бано резко ударил его по шее, разбивая кадык.

Парень перхнул кровью, она запачкала костюм доктора Бано и начала впитываться в ткань. Он протянул руки и подхватил тело, осторожно опуская его на пол. Бутылки так и не выпали из скорченных пальцев.

Доктор Бано прошел вперед, приоткрыл дверь. Чуланчик, служивший складом. В большом холодильнике несколько ящиков с пивом, один наполовину пуст.

Бано развернулся и направился обратно. Ему не оставалось ничего другого, как зайти в комнату, где находились люди.

Когда он проходил мимо лежавшего на полу парня, тот все еще был жив.

Доктор Бано знал, что это продлится недолго.

Он прошел еще немного вперед, остановился, прислушиваясь. Большая комната, судя по тому, как в ней раздаются голоса людей. Всего их шестеро. Это было много, поэтому доктор Бано вытащил пистолет и снял его с предохранителя.

Раньше он не мог позволить себе стрелять, но теперь дошел слишком далеко, чтобы беспокоиться о шуме. Еще несколько шагов, еще. Большое помещение с веселящимися американцами находилось справа от него, коридор уходил вперед и влево.

Доктор Бано свернул, оставляя голоса позади. Он уже знал, что выбрал правильный путь. Обстановка вокруг него изменилась, совсем немного, но этого оказалось достаточно. Он приближался к своей цели.

Впереди снова была дверь, и ее внешний вид окончательно убедил доктора Бано в правильности своего выбора. Это была большая массивная дверь из мореного дуба. Он не сомневался, что она заперта.

Доктор Бано осторожно прикоснулся чуткими пальцами к ручке, подвергая проверке свое первое впечатление.

Потом он вскинул оружие и дважды выстрелил в замок.

Дверь распахнулась от удара ноги, он вступил в комнату.

Он знал, что ему предстоит увидеть. Тем не менее ему сделалось противно.

Комната была небольшой, почти всю ее занимала огромная квадратная кровать под балдахином. Два напольных ночника, справа и слева, погружали обстановку в фиолетовый полумрак.

Простыни были красными, балдахин — темно-сиреневым.

В кровати находились двое. Рыхлый лысоватый толстяк с бледной дряблой кожей. Молодой парень с мускулистым загорелым телом и курчавыми светлыми волосами сидел на нем верхом.

Доктор Бано вновь приподнял пистолет и, не целясь, застрелил парня в голову.

Тот ничком рухнул на толстяка. Полившаяся кровь не была заметна на алых простынях.

Доктор Бано сделал два молниеносных шага к стене и почувствовал спиной ее надежное дыхание. Дуло его пистолета уперлось в голову толстяка.

Он слышал шум, но не придавал ему значения.

Через три долгих секунды на пороге появились люди. Они больше не смеялись, не шутили, в их руках тоже было зажаты оружие. Но они были столь же неспособны что-либо предпринять, как и в том случае, если бы доктор Бано отнял у них пистолеты и привязан к этой огромной кровати.

Сила бессильна, если не применять ее вовремя.

С шумом и омерзительным сопением толстяк выбирался из-под трупа своего любовника, стараясь при этом не совершать резких движений.

Его голова, к которой было приставлено дуло пистолета, чуть заметно подрагивала.

— Чертов косоглазый, — злобно прорычал Стивен Элко.

После этого говорил доктор Бано.

Все было плохо.

Я стоял в центре кабинета и злобно смотрел на черную коробочку телефона.

— Если Аделла Сью решила умереть под колесами прогулочного автобуса со школьниками, — буркнул я, — ей следовало сделать это либо неделей позже, либо неделей раньше. Вот ведь дура.

Весь мой тщательно разработанный план летел к чертям.

Раздался писк, но его производил не расфуфыренный кретин в центре стола, а скромный трудяга — радиотелефон в моей правой руке.

— Амбрустер слушает, — рявкнул я, хотя не было никакой необходимости это уточнять. Человек на другом конце провода общался со мной уже на протяжении часа.

Впрочем, у мобильных телефонов нет проводов.

Но это не важно.

— Он только что появился в квартале, — сообщил мой собеседник.

— Естественно, пешком, — в моем тоне не было ни приветливости, ни одобрения.

— Верно. Идет по улице, направляется к соседнему дому. Полагаю, он собирается проникнуть туда через крышу.

— Сообщайте о любых изменениях, — бросил я и отключился.

— Он полагает! — воскликнул я, бряцая аппаратом о стол. — Каждый в этом городе считает своим долгом думать, полагать, иметь мнение и принимать решение, но ни одна сволочь не собирается работать. Дон Мартин не звонил, Гарда?

— Если бы он позвонил, мистер Амбрустер, — ответила достойная секретарша, — вы бы сами об этом услышали. Вы сидите на телефоне с самого утра.

— Ты полагаешь, что доктор Бано собирается проникнуть в офис Стивена Элко? — кротко спросила Франсуаз, стремясь отвлечь мое внимание до того, как поведение Гарды окончательно выведет меня из себя.

Я устало кивнул и опустился в кресло для посетителей.

— У него нет другого выхода, Френки, — ответил я. — И только что он сам это доказал. Человек Мартина, которого я посадил на крышу дома напротив, только что засек в квартале доктора Бано. Он пытается идти обходным путем и я уверен, у него все получится. Где только носил Аделлу Сью?

Поскольку никто в комнате не горел желанием ответить мне на этот вопрос, я продолжал. Отсутствие любительницы жевательной резинки проделало значительную дырку в моем прожекте, но здесь уж ничего исправить было нельзя. На все остальные кнопки я уже нажал, поэтому оставалось только расслабиться и потрясти окружающих глубиной своего интеллекта. Я откинулся на спинку кресла и для пущей важности соединил кончики пальцев.

— Человек, которого мы знаем под именем доктора Бано, — неспешно начал я, с удовольствием уловив, как в круглых глазах Гарды вспыхнули искорки интереса. Ей нравится, когда я начинаю что-нибудь рассказывать. По серым стальным глазам Франсуаз сложно определить ее отношение к происходящему.

— Он прибыл в нашу страну несколько дней назад. Мы знаем — люди, которые его послали, заранее вступили в контакт со Стивеном Элко. Нетрудно догадаться, зачем им это понадобилось. Теннисон уверен, они не располагают сколько нибудь значимой агентурной сетью в нашей стране, а опираться на сотрудников консульства Бано также не имел права, чтобы не скомпрометировать свою страну. Поэтому ему был необходим помощник из местных.

Стивен Элко идеально подходил на эту роль. Во-первых, он представляет из себя неисчерпаемый кладезь информации. Во-вторых, располагает большим количеством людей в городе и окрестностях, среди которых и осведомители, и вышибалы, и наемные убийцы — все, кто могли потребоваться доктору Бано в его похождениях. Наконец, Элко готов сделать все, за что ему будет хорошо заплачено.

Так задолго до прибытия Бано в Лос-Анджелес Элко уже начал подготавливать для него почву, собирая необходимую информацию. Нетрудно догадаться, что Бано не стал посвящать толстяка Стивена в подробности своих планов, равно как и не прибегал к его помощи в организации покушений на членов семьи Картер. Было бы слишком рискованно открывать карты перед столь ненадежным человеком, а профессионал такого уровня, как Бано и не нуждался в ассистентах.

Однако теперь перед ним встала чрезвычайно сложная задача — ему необходимо вывезти через границу это чертов ящик. Добро бы речь шла о кольце, свитке пергамента или пряди волос в медальоне. Но незаметно транспортировать столь объемный груз чрезвычайно сложно даже для такого аса, как Бано.

Вспомним теперь, что люди, планировавшие операцию, хорошо знали все привычки Стивена Элко. Это означает — им известно о его яхте, на которой он иногда выходить далеко в море.

— Ой, мистер Амбрустер, а я ведь тоже знала про эту яхту, — восхищенно произнесла Гарда, поднося ладони к плотным щекам.

— Конечно, тебе очень многое известно, — милостиво похвалил ее я. — Так вот. Таможенная служба не стала бы очень сильно приставать к Элко и его команде, вздумай они проветриться в нейтральных водах. Пара инспекторов взошла бы на борт, обменялась с толстяком рукопожатиями, и тщательный досмотр ограничился бы распитием бутылочки в капитанской каюте. Каким бы большим не был ящик с этими азиатскими реликвиями — в трюме роскошной яхты он не более, чем иголка в подушке.

Гарда встрепенулась, решив, видимо, сообщить нам все, что ей было известно относительно подушек и иголок, но потом отказалась от своего намерения.

— Поэтому доктор Бано сейчас направляется к Стивену Элко. Он мог бы попытаться его подкупить или уговорить каким-либо иным способом, скажем, обещав орден своей республики, но на это времени у нашего друга уже нет. Поэтому он просто приставит к голове толстяка дуло пистолета и начнет бесстрастным голосом отдавать приказания.

— Но почему тогда вы не позвоните в полицию? — озадаченно спросила Гарда.

Иногда я задумываюсь над тем, зачем она задает такие вопросы — на самом ли деле ей непонятны мотивы моих поступков, или же ей хочется дать мне возможность с важностью их объяснить.

— Доктор Бано не может взять под мышку ящик, который мы разыскиваем, и потащить его вместе с собой, — хмыкнул я. — Наверняка он где-то его оставил. Остается выяснить, где. Предположим, что квартал, где расположена резиденция Элко, оцепят силы правопорядка. Весьма вероятно, что Бано сразу это почувствует и откажется от первоначального плана. Тогда у нас не останется ни малейшего шанса его обнаружить.

Далее. Предположим, инспектор Маллен сможет замаскировать своих людей так, что опытный снайпер, воевавший в джунглях, ни одного из них не заметит. Что потом? Могут быть три варианта. Либо Бано опять сумеет улизнуть от полиции, как это уже произошло. Либо один из кретинов-патрульных всадит пулю ему в голову. Либо на него таки наденут наручники, и он будет стоически молчать до вплоть до вынесения приговора. Как бы ни обернулись события, нашему бедному клиенту мистеру Картеру не видать реликвий, которые были отданы ему на сохранение.

В глубине дома послышались шаги, я кивнул своим мыслям. Люди, которых я смог застать на месте, начали прибывать.

— Поэтому нам остается лишь одно — дождаться, пока и Бано, и Элко, и груз окажутся на яхте толстяка. Тогда мы сможем… Добрый день, мистер Рендалл. Мистер Медисон. Присаживайтесь.

На кончике рта мистера Медисона болталась незажженная сигарета, но, памятуя о своем последнем визите в этот дом, он не стал ее зажигать. К тому же он чувствовал себя немного неловко. Он ощущал, что ввязался в дело, которое ему не нравится, но понимал, что отступать уже поздно.

Уесли Рендалл, напротив, чувствовал себя полностью в своей тарелке. Приветливо подмигнув Гарде, он изящно опустился в соседнее кресло движением, какое можно увидеть разве что в телевизионной рекламе мягкой мебели.

— Прекрасный кабинет, Майкл, дружище, — обезоруживающим тоном произнес он. — Отличный. Только цвет гардин на окне не гармонирует с книжным шкафом. Правда, это не так уж и страшно.

Я встал, переместившись в свое собственное кресло, и уступил Медисону то, в котором сидел. Он посмотрел на меня исподлобья и произнес:

— Вы говорили о каком-то дельце?

Я широко улыбнулся.

После того небольшого инцидента в баре Медисон и его компания оказались у меня в долгу, и я знал, что каждого из них прямо распирает от желания погасить кредит. Однако они понимали, счет им предъявят немалый, поэтому беспокоились.

Конечно, они могли, поджав хвосты, убраться в Сиетл, но никогда бы не стали этого делать. Они понимали, их собственная репутация будет неисправимо подмочена, если все узнают, что они не отвечают любезностью на любезность.

Поэтому мистер Медисон был уже далеко не столь вальяжен и самоуверен, как в свой первый визит к нам, и стремился поскорее покончить с делами. Немалое значение имело и то, что его подавлял Рендалл.

— Мы познакомились у входа, — улыбнулся Уесли, и в его голосе несложно было услышать продолжение «с этим шпаненком».

— Джентльмены, — торжественно начал я, хотя не считал таковым ни одного из них. — Небольшая работа, крупные деньги и ласковое солнце Калифорнии — о чем еще можно мечтать в такой прекрасный день?

По скукоженному лицу мистера Медисона было ясно, что ему есть, о чем мечтать в любой день недели, но вслух он этого не произнес.

— Ситуация такова, — я достал большую карту Лос-Анджелеса — не ту, которая подверглась нещадному исчерчиванию этим утром, — и расстелил ее на столе. — Взгляните.

Оба встали и прилежно стали разглядывать скопище неправильных многоугольников, долженствующих обозначать улицы и кварталы мегаполиса…

— В этой точке расположена прогулочная яхта человека, которого зовут Стивен Элко, — я показал кончиком карандаша.

От моего взгляда не укрылось, что Уесли Рендалл на мгновение прищурился, услышав это имя. Медисон никак не прореагировал — он не знал Элко.

— А в этом здании, на окраине Лос-Анджелеса, расположена его контора. Сейчас он там. Два человека находятся в каждом из этих пунктов и следят за происходящим. Где-то в этом районе, — я провел карандашом широкий круг, охватив им значительную часть окраин города, — расположен автомобиль. Возможно, это фургон, возможно, грузовичок. В нем находится то, что мне нужно.

На это раз Уесли Рендалл не стал прищуриваться, но и без этого было понятно — он знал, о чем именно идет речь. Медисон опять остался в неведении.

— В каком бы месте не находился автомобиль, — продолжал я, — он будет двигаться по направлению к яхте. Возможно, скоро мы узнаем точный маршрут, в противном случае подождем его на побережье. Ваши люди, мистер Медисон, должны занять места в этой точке и ждать дальнейших указаний… Поскольку мистер Рендалл знает город, а вы — нет, он отправится с вами и станет вашим консультантом. В случае, если погода у океана окажется слишком жаркой, именно в обязанности мистера Рендалла будет входить сесть за руль грузовика и оттранспортировать груз сюда, ибо он знает расположение улиц. Кроме того…

Вопрос об участии Уесли и Медисона в предстоящей операции стал предметом жаркого спора между мной и Франсуаз, в который то и дело встревала Гарда. Френки полагала, что было бы надежнее обратиться в полицию.

— Джейсон Картер — один из самых крупных налогоплательщиков в городе, — произнесла она. — Стоит ему написать заявление, как все силы штата окажутся в его распоряжении.

Конечно, она была права, однако времени на это уже не оставалось.

— Во-первых, пройдет слишком много времени, пока удастся подготовить операцию силами властей, — возразил я. — Единственное, в чем они проявляют резвость — это когда выстраиваются перед кассой в очередь за зарплатой, и это чрезвычайно мудро с их стороны. Кроме того, вспомни, что вышло из нашей с тобой недавней крупномасштабной операции, в которой были задействованы и дорожная полиция, и отдел по расследованию убийств, и даже парочка вертолетов. Чем больше людей будут охотиться за Бано — выше поднимутся его шансы обвести их вокруг пальца. Если же мы подкатимся с этим предложением персонально к Маллену — он пошлет нас к черту, и кто сможет его в этом обвинить. Он еще не успел обсохнуть с тех пор, как в последний раз сел в лужу по нашей милости.

По изогнутым бровям Франсуаз было видно, что она не в восторге от моего способа решения ситуации, но ничего лучше в голову ей не пришло.

Уесли Рендалл как раз проводил длинным холеным пальцем по линии побережья, когда из дверей раздался радостный голос Гарды:

— Мистер Амбрустер! ОНА пришла!

Я приподнял глаза от стола, ожидая увидеть перед собой по крайней мере королеву Англии. Увы — это оказалась всего лишь Аделла Сью.

Как раз в тот момент, когда я смог наладить все и без нее.

— Майкл, детка, — сказала она, делая шаг вперед. — Мне передали, что ты сбился с ног, пытаясь меня найти. Я здесь — и я вся твоя.

В ее рту, как всегда, перекатывалась жевательная резинка. Это делало голос Аделлы несколько невнятным.

Рендалл и Медисон, стоявшие к ней спиной, как по команде развернулись и уставились на нее.

На Аделле Сью был длинный серый плащ, закрывавший ее тело почти до щиколоток. Это показалось мне странным — в городе стояла жара, и сколь бы лютый мороз не трещал в далеком Солт-Лейк-Сити, у Аделлы располагала достаточным временем для переодевания.

Она сделала несколько шагов вперед, ее пальцы медленно развязывали пояс.

— Есть дело, — буркнул я. — Садись.

— Я думала, ты предложишь мне что-то более интересное, — прошептала она.

Ее пальцы покончили с застежкой, руки распахнули полы плаща.

Если не считать высоких сапожек, охватывавших ее ноги до самых бедер, Аделла Сью была абсолютно обнажена.

Гарда пискнула.

Тишину прорезал восхищенный голос мистера Медисона.

— Вот ведь, — сказал он. — А я думал, все, что болтают про Калифорнию — выдумки телевизионщиков. У нас в Сиетле так никто не работает.

Это был важный день в жизни Юджина Данби.

Подобно тому, как стрелка, переведенная железнодорожным служителем, направляет длинный, мерно постукивающий на шпалах состав по совершенно иному пути, чем тот, которым он следовал до сих пор — так и этому дню было суждено придать жизни боксера новое направление.

Самое интересное, однако, состояло в том, что сам он не изменился.

Сейчас он сидел, широко раздвинув бедра и откинувшись назад, его пальцы сжимали холодную банку пива, голова была пуста. Его старым знакомым, в том числе Иглу, владельцу боксерского зала, не раз доводилось видеть Данби в такой позе после тяжелого матча, окончившегося его победой.

И только что он тоже выиграл матч.

Он убил человека.

Юджин Данби почесал грудь толстыми крепкими пальцами и отпил из банки. Он уедет из этой страны, уедет с большой суммой денег и твердой уверенностью в том, что делать дальше.

Говорят, в Латинской Америке услуги профессиональных убийц хорошо оплачиваются. Он не знал этого наверняка, так как никогда там не был. Однажды ему предложили провести пару матчей в Бразилии, но в тот раз подвернулось выгодное дело на побережье, и он отказался.

Надо было согласиться, тогда бы он немного знал страну.

Какая разница.

Юджин Данби сам не заметил, как опустела банка. Несколько минут он сидел, бездумно сжимая ее в руках, потом поднялся, чтобы взять вторую.

Снаружи послышался шум машины.

Маленький домик для отдыха, принадлежавший Лизе Картер, располагался высоко в горах. Юджину Данби не нравились ни царившая вокруг тишина, ни незнакомые голоса птиц — он был городским человеком.

Зато здесь было надежно.

Лиза подошла к дому, высокая и красивая. Легкое светло-сиреневого цвета платье туго обтягивало высокую грудь, обрисовывая соски. Данби больше не думал о пиве. Заходящее солнце отражалось в темных очках девушки, в руках она держала сумочку.

Главный вопрос состоял в том, что делать с Данби.

Теперь, когда Кларенс мертв, этот человек мог представлять для нее угрозу. Она должна убрать со своей дороги Джонатана, чтобы остаться единственной возможной преемницей отца. Как досадно, что в тот раз он остался в живых!

Уесли Рендалл также представлял опасность — он слишком много знал о ней, Лизе, и был способен использовать эту информацию, чтобы заставить ее делиться. Он даже может попытаться принудить ее выйти за него замуж, желая получить в свое распоряжение семейные акции. Уесли Рендалл не должен был остаться в живых.

Но Лиза помнила и то, как Уесли предал ее. Она знала, что не может доверять и этому мускулистому громиле Данби — необходимо крепко зажать его между своих бедер и вести в том направлении, которое устраивает ее.

Но как избавиться от Данби потом?

Дверь домика распахнулась, крепкие ноги теннисистки внесли Лизу Картер внутрь.

— Я сделал это, — произнес Юджин Данби.

— Я и не сомневалась, — ответила Лиза.

Она отбросила голову назад, снимая очки. Ее полные груди поднялись, еще больше натягивая платье. Материя жалобно треснула, Данби сделал шаг вперед.

— Я сделал это, — повторил Данби — не столько для нее, для себя.

— Хорошо, — ответила она, и ее напряженный язык начал медленно облизывать чувственные губы. — А теперь ты сделаешь кое-что другое.

Плавным движением кобылицы она шагнула к нему, ее рука опустилась вниз. Пальцы стали расстегивать молнию на брюках Данби. Он замер, наполняясь блаженством.

В его удовольствии было нечто сродни гордости дрессируемого пса — он правильно все сделал, и теперь получит награду.

Не от Лизы — на нее ему было плевать — от великой Судьбы, с которой он только что вступил в опасную игру.

Его ладони легли на талию девушки и начали ласкать ее тело. Оно было горячим, упругим и в то же время таким податливым. Одной рукой Данби смахнул со лба пот, другая нырнула за спину Лизы и крепко сжала ее правую ягодицу.

Девушка охнула.

— Сделай это сильнее, Юджин, — хрипло произнесла она, — двумя руками.

Счастливая улыбка озарила лицо бывшего боксера. Он придвинул девушку ближе и крепко стиснул ее ягодицы своими сильными пальцами. Лиза тихо вскрикнула от наслаждения, откидывая голову назад и полузакрывая глаза.

Ей нравилась его грубость, его ласки, которые ей из некоторой снобистской извращенности нравилось считать животными. Бедняга Данби — как, впрочем, и многие другие на его месте — был бы весьма озадачен, узнай он о том, как партнерша трактует его поведение в постели.

Однако в тот момент он не задумывался о таких вещах. Все его внимание было теперь сосредоточено на пальцах девушки. Некоторое время они пребывали в неподвижности, замерев в ожидании на молнии его брюк, потом начали стягивать вниз металлическую застежку. Лиза распахнула брюки Данби, приспустила трусы.

Его мошонка легла в ее ладонь, она начала медленно перебирать пальцами, доставляя ему огромное наслаждение.

— Теперь ты должен сделать еще одно, — произнесла Лиза. — Второй человек, который стоит у меня на пути.

Если бы Юджин Данби, в том состоянии, в котором он находился в тот момент, был способен на мыслительный процесс, можно было бы сказать, что он задумался. Раньше ему представлялись яркие картины пейзажей Латинской Америки, чемоданчиков, полных денег — ему представлялось, что вознаграждение наемным убийцам должны быть упакованы именно в чемоданчики — так, как показывают в кино — и полуобнаженный женских тел (необязательно Лизиного). Теперь между ним и этими радужными перспективами встала некоторая преграда — преграда, природу которой он был не в состоянии до конца постичь.

Его озадачила перспектива остаться в городе еще на какой-то срок.

Даже горячие женские пальцы, сладко игравшие с его мошонкой, на мгновение отошли на задний план. Он инстинктивно отстранился от нее, тело слегка вздрогнуло от ощущения угрозы. Сколько раз подобное предчувствие вело его к победе — когда за несколько секунд ему удавалось предугадать обманный маневр, опасный удар противника на ринге.

Он увидел ее волосы, слипшиеся от пота на прекрасном лице, полуоткрытые в страстном томлении губы, высокую грудь. Не выпуская из ладони предметы его мужской гордости, другой рукой Лиза начала осторожно снимать с него майку, лаская вспотевшую грудь. На мгновение, когда она совлекала одежду с его головы, он ничего не смог видеть, а когда его глаза вновь получили возможность смотреть вперед, лица Лизы перед ним уже не было.

В то же мгновение что-то влажное и горячее обхватило его член. Лиза заглотнула его по самое основание и начала ласкать языком.

И предчувствие потухло.

— Лиза… — прошептал он, выгибая спину, как довольный кот.

Мокрые от слюны губы девушки освободили его вставший пенис, Лиза грациозно выпрямилась. На ее лице играла довольная улыбка. Он полностью был в ее власти.

— Я скажу тебе, где и когда, — продолжала она. — Как в прошлый раз. Мы должны сделать это как можно скорее, Юджин. Ты понимаешь, почему?

— Да, — ответил он с некоторым облегчением.

Она знает, как ему надоело скрываться от полиции. Его единственное желание теперь — пересечь границу.

Лиза Картер была достаточно наблюдательной, чтобы заметить легкую нерешительность, промелькнувшую в глазах Юджина Данби. Но ее чрезмерная уверенность в себе не позволила девушке правильно определить это чувство.

«Он набивает себе цену, скотина» — подумала Лиза.

— Это нужно сделать сегодня же, — произнесла она.

Этим вечером Данби убьет Рендалла. Устроить это будет несложно — достаточно позвонить Уесли и сказать, что она скучает и хочет с ним увидеться. Какие бы подлости он не совершил по отношению к ней, в голову мошенника никогда не зародится подозрение — он уверен, она по уши в него влюблена и готова простить что угодно.

Через пару часов домой вернется Джонатан. Его уже выписали из больницы — рана оказалась неопасной, а отец не захотел, чтобы сын слишком много времени проводил вдалеке от дома. Он боялся, что Данби застрелит его в больнице.

Бедный папа, он стал совсем стар и поглупел.

Надо пригласить Юджина домой ночью.

Она откроет ему ворота, пригласит в дом и сделает так, что там же окажется Джонатан. Когда с ним будет покончено, она сможет убить Данби. Никто не сможет обвинить ее в смерти преступника, вломившегося в их дом. Да, именно так она и поступит.

— Я должен уехать из страны уже утром, — глухо произнес Данби.

— Так и будет, — ответила Лиза. Ее ладони легли на его бедра и начали поглаживать. Теперь она даже не касалась члена Юджина, и это возбуждало его еще больше.

Вопрос, как быть с Данби в будущем, был решен. Что же касается того, что делать с ним теперь, то такая проблема перед ней не стояла. Ее ладони обхватили его пенис и несколько раз совершили движение вверх и вниз, имитируя половой акт.

— Боже, Лиза… — прошептал он.

Приехав в домик, Данби первым делом включил кондиционер, но тем не менее все его тело успело пропахнуть потом.

Ей нравился его запах.

Она отступила назад, на ее губах играла улыбка интриганки. Ее рука скользнула за спину и стал расстегивать молнию на платье. Данби, тяжело дыша, молча наблюдал за ней. Лизе не хотелось, чтобы он его порвал. Где-то на окраине сознания она восхищалась его терпением — она была бы сильно удивлена, что именно Мэри строго научила его держать руки при себе, пока она не сняла дорогое платье.

Она не могла позволить себя рвать дорогие платья.

Струя холодного воздуха, вырывавшаяся из кондиционера, обвеивала горячий напряженный член бывшего боксера.

Серебристый шелк соскользнул с тела девушки, она переступила стройными ногами, освобождаясь от него. Высокие крепкие груди дерзко рвались вперед и вверх, пытаясь освободиться от садистских объятий лифчика. Ярко-алые трусики оттеняли бронзовую загорелую кожу бедер и красивого плоского живота.

Кончик левой туфельки зацепился за бретельку платья. Девушка наклонилась, чтобы освободить его, и ее груди предстали перед Юджином во всем своем великолепии. Данби сорвал с себя остатки одежды. Теперь он стоял перед ней, полностью обнаженный.

Лиза распрямилась и оценивающе оглядела его сильное, мускулистое тело. В последний раз, подумала она. Вечером он убьет Уесли, ночью — Джонатана, а потом она, Лиза, убьет его.

Надо насладиться его телом в последний раз.

Ее пальцы скользнули за резинку трусиков и начали медленно стягивать их вниз. У нее были длинные сексуальные ноги — но на этот раз Данби показалось, что они чересчур длинные.

Потом она снова переступила ногами и единым движением сорвала с себя лифчик. Данби не мог больше ждать, больше терпеть. Он подхватил ее на руки и понес через всю комнату. Куда? Он даже не знал, где здесь кровать.

— Опусти меня здесь, — произнесла Лиза.

Он подчинился.

Она стояла на коленях, ее груди поднимались и опускались, дыхание стало прерывистым.

Он тоже опустился перед ней на колени, обхватил руками ее горячее тело, стал целовать.

— Я люблю тебя, — сказал он.

Они оба знали, что это неправда.

Совиные глаза Лизы Картер были полузакрыты, пальцы ощупывали мускулистую спину Данби, бицепсы, грудь. Потом ее крепкие ноги напряглись и распрямились, поднимая тело ввысь. Данби остался стоять на коленях, теперь его короткие сильные пальцы сжимали ее горячие бедра, ласкали ягодицы. Она опустила руки, взяла его за голову и властно прижала ее к своему телу.

Он понял.

Его язык змеей вылез изо рта и начал медленно впиваться в ее тело, даря наслаждение. Сперва она целовала его член, теперь пришла его очередь. Тело девушки сотрясалось от удовольствия, губы роняли бессвязные слова.

Данби ласкал ее ноги, его язык продолжал работать. Ему это нравилось.

Все равно завтра он уедет.

Уесли Рендалл наклонился к приборному щитку и выключил зажигание. К тому времени, когда он вновь поднял лицо, на нем уже не было недовольной гримасы.

— Мы будем ждать их здесь, — отрывисто произнес он и резким движением открыл дверцу машины.

Рендалл постарался вылезти наружу до того, как кто-либо из его спутников успеет ответить.

Медисон не спешил. Его тело слегка обмякло, глаза бесцельно смотрели вдаль. Он напряженно думал. Наконец его губы перестали жевать приторно-горький кончик сигареты, и он ответил:

— Сегодня ты капитан, Уес.

«Почему он назвал меня капитаном? — Рендалл развернулся и прислонился к стене. — Неужели он знает?»

Это была маленькая узкая улочка с грязным асфальтом. Грязные стены домов зажимали ее справа и слева и, стоило вам постоять несколько минут рядом со случайным прохожим, как вы чувствовали, что от него воняет.

Даже небо, нависавшее где-то слишком близко над головой, казалось, было здесь грязным.

Медисон ужом выполз из автомашины и встал у противоположной по отношению к Рендаллу стены. Только когда их командир выпрямился во весь рост, на задних сиденьях зашевелились и начали открывать дверцы люди, приехавшие сюда из Сиетла.

Огромного роста мужчина, похожий на шкаф, и маленький коротышка вылезли со стороны Рендалла, высокий негр присоединился к Медисону.

Рендалл не знал, как зовут хоть кого-нибудь из них, да его это и не интересовало.

А тогда он знал имена каждого из солдат.

Ты сегодня капитан, Уес.

Тогда он тоже был капитаном — и ему точно так же, как сегодня, надо было вести в бой людей, которых он не знал, людей, имевших своего командира и доверявших ему. А Рендаллу — нет.

И они были чертовски правы.

Уесли Рендалл вытащил из кармана автоматический пистолет и передернул затвор. Надо будет потребовать от старого Картера показать эти азиатские безделушки. Хотелось бы посмотреть на них.

Последней машину покинула Аделла Сью. Она приподняла ладонь к лицу, закрывая глаза от солнца, и что-то сказал Медисону.

Тот засмеялся.

Это был простой план — очень простой. Где-то далеко, в глубине жарких дебрей Лос-Анджелеса, стоит машина. Сейчас один или несколько людей Стивена Элко идут к ней или уже находятся внутри.

Было почти наверняка известно, какой именно маршрут они изберут. Путь к уединенной пристани, где расположилась дорогая прогулочная яхта Элко, не предполагал обилие вариантов.

Аделла Сью просто выйдет на дорогу и прикажет им отдать груз. Они подчинятся ей, как делали всегда.

И все закончится.

Если же на этот раз люди Элко ослушаются Аделлу, придется разговаривать с ними по-другому.

Уесли Рендалл молчал, предоставляя Медисону отдавать приказания. Тот был на чужой территории, сражался за чужой флаг, но люди были его. И Рендалл не собирался унижать его еще больше, беря командование на себя.

И без того он понял, что Медисон не по своей воле согласился участвовать в этом деле.

Сиетлец уже стоял в противоположном углу улицы, делая какие-то знаки и широко размахивая руками. Рендалл не видел, что там происходит, но знал — четвертый из людей Медисона загонял в подворотню большой тяжелый грузовик.

Высокий негр вновь сел за руль шестиместного автомобиля и осторожно стал загонять его в другую подворотню. Так готовилась западня.

Широкоплечий гигант пристроился за кузовом машины, остальные последовали за ним. Рендалл остался стоять. Медисон подошел к машине, продолжая размахивать руками. Встав перед Рендаллом, он остановился и посмотрел на него.

Несколько секунд Уесли стоял неподвижно, потом пожал плечами и отправился за машину.

Медисон остался стоять перед ней один, засунув руки в карманы и пожевывая сигарету.

Пусть делает, что хочет.

Уесли прислонился к капоту и стал ждать.

Существовала вероятность того, что их план провалится — провалится из-за того, что машина с людьми Стивена Элко, везущая интересовавший их груз, изберет другую дорогу. Но статистика шансов была на их стороне.

В любом случае, за офисом Элко следили, его люди выведут на необходимую машину. Ей на хвост, скорее всего, уже сели давным-давно и, избери она другой путь по направлению к побережью — ему сообщат.

Только сейчас Рендалл понял, насколько он устал.

Почти полгода он обхаживал Лизу Картер. Устраивал вечеринки на своей вилле в Беверли-Хиллз. Развлекал молоденьких отпрысков богатых семей. И ждал свою удачу.

А теперь он устал, а удачи не было.

Он не получит акции банка Картер — разве что сам купит парочку на бирже.

Он не получит комиссионных от правительства маленькой страны в Юго-Восточной Азии — хотя бы потому, что теперь играет за другую команду.

Столько времени, столько сил.

Наверное, он стареет.

— Они подъезжают к вам, — голос в радиотелефоне.

Еще пять минут. Светло-зеленый фургон с помятым задним крылом сворачивает из-за угла, едет к ним. Спина Медисона качается, он достает руки из карманов.

Теперь надо, чтобы фургон проехал еще чуть-чуть вперед.

Аделла Сью прямо в центре улицы, водитель не может не видеть ее.

Он притормаживает.

Уесли Рендалл стоит, его затылок прислонен к грязной немного мокрой стене.

— Привет, Мэт, — говорит Аделла.

Все просто, все очень просто.

Аделла Сью — второй человек после Стивена Элко, поскольку дело касается управления этими людьми. Она просто отдаст им указания, они выйдут из машины и все закончится.

Это очень просто.

Точно так же, как просто было обеспечить транспортировку небольшого груза через лес, в котором практически не было повстанцев.

Медисон стоит напротив Рендалла, и тому видно, как насквозь промок от слюны кончик сигареты.

— Планы изменились, Мэт, — резко говорит Аделла, делая несколько шагов вперед.

Фургончик останавливается.

Сколько в нем людей? Двое, трое?

Восемь?

— В чем дело, мисс Сью, — голос Мэта глухой и немного сипловатый. — Мы-то думали, вы все еще в Солт-Лейк-Сити.

Он грузно наклонился вперед, открывая дверцу машины и завозился на своем сиденье. Человек рядом с ним не пошевелился.

— Тебе незачем думать, Мэт, — обрывает его Аделла. — Просто вылезай из машины. У босса проблемы.

Уесли Рендалл хорошо знал Стивена Элко — это был неизбежно, поскольку оба они занимались мошенничеством в одном и том же городе. И хотя профили их деятельности немного разнились, позволить себе роскошь не знать друг о друге они не могли. В этом отношении Уесли был осведомлен гораздо лучше Медисона, однако в тот день его знание ничем не могло ему помочь.

Ни Медисон, ни Рендалл не знали о человеке по имени Эд.

Эд считался третьим после Стивена Элко и Аделлы Сью.

А он хотел быть первым.

Когда неизвестный китаец взял босса в заложники, Эд понял, что его час настал.

Мэт был его правой рукой.

Поэтому Мэт поднял пистолет, который держал на у себя на коленях, и выстрелил в Аделлу Сью.

Пуля пробила ей правый бок. Аделла все еще двигалась вперед, поэтому ее тело изогнулось, руки простерлись куда-то вдаль, голова свесилась вниз.

Медисон выругался.

Тело Аделлы Сью, скомканное, как использованная салфетка, лежало на асфальте перед фургоном.

— Пошел, — резко произнес Медисон.

Слишком рано, быстро мелькнуло в голове Уесли. Слишком рано. Пусть этот Мэт выйдет из машины, подойдет к телу. Возможно, с ним направится еще кто-то. Их будет легко снять из засады.

А впрочем, это его люди и его игра.

Шестиместный автомобиль медленно выкатывается на проезжую часть, перегораживая дорогу фургону. Высокий негр, чутко держа руки на руле, поглядывает назад.

Водитель фургона вновь прячется в кабину, мотор начинает реветь еще громче. Уесли не видит лица Мэта, но знает — он лихорадочно пытается оценить шансы, сможет ли он развернуть шестиместную машину и проехать мимо.

Шестиместную — не сможет.

Где-то в глубине улицы раздается рев мотора, из подворотни показывается грузовик.

Уесли кажется, что он слышит, как ругается водитель фургона.

Пригибаясь за корпусом автомобиля, Рендалл пробегает и занимает позицию у дальнего его конца так, чтобы можно было вести огонь из-под прикрытия. Высокий человек с широкими плечами располагается рядом с ним и кладет на крышу машины дуло крупнокалиберного автомата.

Этот парень приготовился всерьез.

Коротышка становится сбоку от гиганта, ему почти не надо наклоняться, чтобы спрятаться за машиной.

Высокий негр открывает дверцу и вываливается рядом с коротышкой. В его руках тоже блестит оружие.

Медисон медленной походкой выходит на улицу и садится на корточки с противоположной от Рендалла стороны. Теперь они готовы.

Проклятье.

Раздается ровный стрекот — широкоплечий начал поливать фургон очередью из автомата.

Мэт захлопнул дверцу и начал разворачиваться.

Он не пытался скрыться — это было уже невозможно. Он просто хотел вести огонь из всех бортов.

Рендалл высунулся из-за капота и выстрелил. Потом он вновь нагнулся.

Выстрелы раздавались снова и снова. Уесли услышал глухой возглас рядом с собой и увидел, как широкоплечий медленно оседает на асфальт. Его голова была пробита насквозь, из дыры в основании черепа толчками выливалась кровь.

Уесли мог взять в руки автомат убитого, но почему-то не стал этого делать. Коротышка, быстро подхватив оружие, избавил Рендалла от сомнений. Почти не целясь, Уесли послал пулю куда-то вперед.

Сколько людей было в том фургоне?

Где-то далеко, по ту сторону улицы, которая неожиданно стала такой длиной, почти бесконечной — раздался предсмертный вскрик. И Рендалл скорее почувствовал, чем понял — это погиб человек Медисона, сидевший за рулем грузовика.

Теперь они смогут отогнать грузовик и уехать.

Еще несколько выстрелов. Крики раздавались и с противоположной стороны — Рендалл их не считал.

Он не хотел умирать, а тем более здесь.

Какого черта, он просто не хотел умирать.

Поэтому он не стал больше высовываться из-за капота.

Коротышка умер молча, глядя невидящими глазами на автомат в своих руках, и Уесли поздравил себя с тем, что не принял вахту от широкоплечего.

Где-то слева от него вполголоса грязно ругался Медисон.

Еще выстрелы.

Сколько их осталось там, с другой стороны?

Наверно, мало — треск становился все реже.

Медисон высунулся чуть больше, чем следовало, и выстрел отбросил его назад. С тихим стоном он попытался подползти обратно к машине, потом затих.

Высокий негр был ранен в руку и в плечо. Когда следующая пуля пробила ему горло и он упал, с клекотом, подобно тому, какой издает воронье, слетевшееся на падаль — тогда Рендалл понял, что остался один.

И в этот момент ему особенно сильно захотелось жить.

Выстрелы с противоположной стороны смолкли, Рендалл замер.

Сволочи, вонючие сволочи. Просто отгоните этот чертов грузовик, разворачивайтесь и уезжайте отсюда к чертовой матери.

Просто уезжайте.

Вам ведь это надо.

Уезжайте.

Рендалл ждал, пока заведется мотор фургончика. Про себя он медленно отсчитывал секунды.

Где-то в середине четвертой минуты раздался хлопок двери.

Потом кто-то грузно ступил на асфальт.

Шаги направились к нему.

Вонючие, грязные сволочи.

Вы ведь могли просто уехать.

Шаги приближались, Рендалл пытался оценить расстояние.

Ну же, капитан. Это всего лишь еще один бой.

Ну же.

Шаги все ближе. Еще четыре, и человек сможет заглянуть за машину.

На мгновение в голову Рендаллу пришла паническая мысль притворится мертвым.

Два шага.

Когда человек занес ногу для третьего, Рендалл выпрямился.

Три пули почти в упор разворотили лицо Мэта.

Просто разнесли лицо на кусочки кожи, костей и много крови.

Мэт еще падал, его тело только-только начало складываться пополам, когда Рендалл немного развернулся и перефокусировал глаза, прицеливаясь вперед.

Автоматический пистолет выстрелил еще трижды, и парень с винтовкой, высовывавшийся из окна фургона, половой тряпкой обвис, касаясь головой асфальта.

Он так и не выпустил из рук винтовки.

В то же мгновение Рендалл снова был за капотом.

Теперь он отсчитывал секунды еще тщательнее. Сперва он хотел выждать пять минут, потом решил довести счет до десяти.

Это в кино полиция приезжает сразу же, как услышит выстрелы.

В такие районы она, похоже, вообще не приезжает.

На двенадцатой минуте Рендалл резко выпрямился и развернулся, обводя улицу дулом пистолета.

Выстрелов не последовало.

Он пригнулся, перекатился и оказался с другой стороны машины, там, где лежал труп Медисона.

Потом он выскочил из-за капота и, пригибаясь, побежал вперед. В это мгновение он был отличной мишенью.

Подбежав к фургончику, он рванул дверь на себя, направил внутрь дуло пистолета.

Кровь, много крови.

Шестеро трупов. Больше никого.

Возможно, кто-то из людей Медисона еще оставался в живых. Или Аделла Сью. Уесли Рендалла в тот момент это не интересовало. Он тщательно осмотрел каждое тело в фургоне и убедился, что все люди Элко мертвы.

В центре салона стоял большой деревянный ящик, крышка забита гвоздями.

Больше в машине не мог уместиться никто.

Рендалл медленно вылез из фургончика, потом наклонился внутрь и коснулся руками ящика.

Он мог бы поклясться, что это тот же самый ящик.

Потом Уесли Рендалл прислонился к капоту и начал смеяться.

Он смеялся громко и радостно, смеялся почти истерически.

Он остался в живых.

Потом он взмахнул руками, засунул пистолет за пояс и не спеша побрел обратно.

— Весело, капитан?

Уесли Рендалл замер, и до того, как его ноги прекратили движение, голова уже начала медленно поворачиваться вправо.

Конечно, он не мог помнить этого голоса. Он никогда не разговаривал с его обладателем, только слышал несколько раз, как тот обменивается репликами с другими.

Но то ли интуиция подсказала Рендаллу правильное имя, то ли где-то далеко, в черных глубинах его подсознания, раз и навсегда с ужасающей четкостью запечатлелось все, касающееся того перехода через лес.

— Рядовой Уильям Галлап, — тихо произнес Рендалл. — Встать в строй.

Рядовой Уильям Галлап смотрел на него, и в глазах его не было ненависти — только любопытство.

Так смотрит ученый на таракана, которому собирается сейчас отрезать голову и посмотреть, что произойдет.

Правой рукой Галлап нажал кнопку, и колеса инвалидной коляски стали поворачиваться с ужасающей неторопливостью. В другой руке он держал пистолет.

— Теперь нас осталось двое, — медленно произнес он. — Двое из тех, кто остался в живых после того ада в джунглях. До того, как ты убил Сэма Роупера, нас было трое.

Уесли Рендалл повернулся всем корпусом, его плечи были опущены.

— Считай, что ты попал под трибунал, капитан, — сказал Галлап.

Было очень тихо.

Только ветер хлопал где-то позади плохо приклеенным к стене куском картона.

Рендалл отступил назад на пару шагов и поднес руки к лицу, протирая глаза кончиками пальцев.

Инвалидная коляска с покоящимся в ней полуподвижным телом Билла Галлапа вырулила на тротуар, остановившись прямо перед Рендаллом.

— Как ты нашел меня? — спросил Уесли.

Презрительная усмешка исказила лицо калеки. Никто не мог бы сказать, что Билл Галлап когда-то был писаным красавцем. К тому же ни одна из многочисленных ран, полученных им в бою, не обезобразила его лицо.

Однако теперь, сидящий напротив него в инвалидной коляске, Галлап показался Рендаллу до омерзения отталкивающим — настолько, что по его телу пробежала судорога.

Калека подкатился чуть ближе к Рендаллу и близоруко сощурился на него.

— Прости, стал что-то плохо видеть, — прояснил он, останавливая вращение огромных колес своего кресла. — Телевизор да журналы с картинками — вот все, что для меня осталось. Да вот еще пристрастился читать книги. Что б ты знал, теперь я помощник библиотекаря. Езжу взад-вперед на своей колымаге, развожу книги. От полки к столу, от стола обратно на полку. Большое путешествие для меня теперь, капитан.

— Ты так и не сказал, как попал сюда, — язык Рендалла облизал пересохшие губы.

Он почувствовал солоноватый вкус пыли. А возможно, это была кровь.

— Ты, наверное, считаешь, что безногий калека ни на что не способен, капитан, — произнес Галлап. — Я тоже так думал — сперва. Когда врачи в том чертовом госпитале сказали, что у меня больше нет ног — мне показалось, я умер. Тогда мне на самом деле хотелось умереть, капитан.

«Что ж ты в самом деле не сдох там, на больничной койке», — зло подумал Рендалл.

Это было несправедливо.

Ведь он остался в живых.

— Долгими ночами я смотрел в потолок и мечтал о смерти, — произнес Галлап. — Это было как издевательство, вроде тех, что мы творили там с пленными повстанцами в джунглях. Когда я окопался на том берегу, и Хуан был справа от меня, а океан слева — тогда я хотел жить, мечтал остаться в живых, капитан. Мое желание исполнилось — и мне захотелось умереть. Смешно, правда?

— Я не в настроении смеяться, рядовой, — глухо ответил Рендалл.

— А я — да. Ночами я смеялся — я не мог спать от боли. Какой-то фельдшер сказал мне, что, если бы меня вовремя перевезли в Штаты то ноги бы мне спасли. Но кто бы стал отправлять личный самолет для какого-то рядового, капитан. И когда я думал об этом, я смеялся.

«А вот для меня выделили отдельный самолет, когда отправляли в эти чертовы джунгли», — подумал Рендалл.

И ему самому неожиданно захотелось смеяться — даже в этой ситуации в какой-то степени он смог одержать верх над Галлапом.

— Улыбаешься, капитан… А потом я начал выдумывать, как можно покончить с собой, когда у тебя нет ног. Ради забавы я начал с того, как я не могу убить себя. Вот, например, я не мог взойти на мост и прыгнуть вниз — потому как я больше не в состоянии ходить. Встать на табуретку и сунуть голову в петлю я тоже не в силах.

Галлап поудобнее устроился в инвалидной коляске, пристроив локоть правой руки на подлокотник. Пистолет в его ладони чуть заметно покачивался — калека устал.

— Зато, капитан, я придумал массу удачных способов, как может покончить с собой человек без ног. Например, если бы у меня была автоматическая коляска — такая, как сейчас — я мог бы надеть на голову петлю, привязать второй конец к чему-нибудь, а потом нажать на кнопку «вперед». Никто бы не додумался до такого, не так ли, капитан… А старина Галлап, безногий Галлап, придумал…

— Не возражаешь, если я присяду, рядовой? — спросил Рендалл. — Я устал.

Не дожидаясь ответа, он тяжело опустился прямо на асфальт в нескольких шагах от инвалидной коляски.

Сев на землю, он уменьшил площадь своего тела почти вдвое. Следовательно, вдвое возросли его шансы остаться в живых. Теперь надо пригнуться и броситься на Галлапа снизу.

Надо выждать момент — и все.

Галлап несколько мгновений хранил молчание, потом задумчиво произнес:

— А потом я перестал думать о смерти. Вернее, нет. О смерти я думал, только эта мысль и сверлила мои бедные мозги — но не о своей, капитан. О твоей.

— Вот как, — Рендалл слегка переменил положение, стараясь оказаться ближе к безногому.

— Не двигайся, капитан… Я-то знаю, что у тебя на уме. Только не думай, что рядовой Уильям Галлап теперь просто куча навоза, которую свалили в тележку с колесиками и повесили сверху медаль. Я говорил тебе, что мне дали медаль? Надо было надеть ее сегодня, капитан.

Да, я говорил тебе о госпитале. Дрянное местечко, там было грязно, пахло немытыми телами и испражнениями. Поганый полевой госпиталь. Но потом ко мне пришел сержант, и все изменилось.

— Ты говоришь о Сэме Роупере? — спросил Рендалл, чтобы поддержать разговор.

Продолжай, рядовой, продолжай. Дай мне только шанс, маленький шанс.

— Сержант Роупер, — Галлап мечтательно задумался. — Он рассказал мне, что все ребята погибли — все, кроме нас двоих, да еще и тебя, ублюдка. Рассказал, что подал на тебя рапорт, а кто-то в верхах сходил с этой бумажкой в туалет, на чем все и кончилось. Еще сержант пытался найти тебя — да все без толку. Говорили даже, что никакой ты не капитан и фамилия у тебя другая. Теперь я узнал, это правда.

Рендалл молчал. Мгновенное оцепенение, охватившее его тело при появлении Галлапа, прошло. В течение последних минут оно капля за каплей выливалось из его тела, и теперь иссякло совсем.

И все же это было несправедливо.

Пусть ему еще раз повезет — последний раз.

Ладно?

Билл Галлап посмотрел на тело Аделлы Сью, потом пробормотал:

— А полиция все не едет, верно, капитан. Думаю, они не приедут вовсе. Ты ведь знаешь, что сержант вызвал подкрепление сразу же, как понял, что ты предал нас. И что же ты думаешь, капитан. Два вертолета прилетели как раз вовремя, чтобы собрать то, что от нас осталось.

Они даже трупы не стали увозить. Ребята так и остались гнить в джунглях.

Неожиданно лицо Галлапа исказилось, рот искривился в гримасе, изо рта вырвался крик:

— Встать, капитан!

Его рука распрямилась, пистолет в ней дернулся.

Четверть секунды Рендалл пытался решить, прыгать или подчиниться.

Он медленно встал.

— А теперь отойди подальше, капитан, — произнес Галлап. — Подальше — вон к той стене, — его голос все еще срывался на крик. — Не хочу, чтобы ты попытался проделать еще одну из своих грязных штучек. Понимаешь, не хочу давать тебе такого шанса. Отойди к стене, капитан — ну же.

Рендалл медленно отступал назад. Один раз он чуть не упал, когда наступил на что-то, лежащее на асфальте. Это была откинутая вперед рука Аделлы Сью.

Надо было прыгнуть.

Хотя бы попробовать.

Теперь уже поздно.

Рендалл отступал медленно — очень медленно. Он надеялся, что Галлап прикажет ему остановиться. Но рядовой молчал. Когда спина Уесли коснулась грязной стены дома, он замер.

— Так-то лучше, капитан, — тяжело откликнулся Галлап, и по его голосу было ясно, что он уже начал задыхаться. — Стой там. Я хочу еще кое-что сказать.

Уесли откинул голову назад, солнце било в его глаза, ослепляя.

Еще можно попытаться отпрыгнуть в сторону и бежать за машину.

В свое время Галлап был одним из лучших. Он хорошо стрелял.

Но теперь он калека, его рука устала держать пистолет, это было видно даже оттуда, где стоял Рендалл.

— Сержант показал мне, ради чего стоит жить, капитан, — говорил Галлап. — Мы с ним искали тебя вместе. Конечно, он сделал гораздо больше меня, ведь я не мог ходить. И он тебя нашел, нашел, — Галлап выругался. — В тот вечер он позвонил мне, сказал, что отправляется в Лос-Анджелес. Сказал, двое людей приехали оттуда и говорили что-то про тебя. Они не стали рассказывать, где ты теперь живешь и под каким именем, но для нас было достаточно города.

Я кое-что скопил за это время, капитан. Калеке не так уж много и надо — пара иллюстрированных журналов, да работа, чтобы не чувствовать себя полной развалиной, которой пока на свалку. У меня была твоя фотография — одна, из военного дела, ее достал сержант еще несколько лет назад. Я нанял детектива. Оказалось, он тебя знал… Ты приметная личность в этих краях, капитан. Тогда я стал ждать.

Еще немного, и он прыгнет. Еще чуть-чуть. Направо. Потом за машины, достать свой пистолет.

— Вскоре я стал замечать, как что-то начинает готовиться. Ты и все эти люди, оружие. Ты, наверное, думаешь, безногий калека не в состоянии управлять машиной. Так вот — ты ошибаешься. Я даже могу выкатываться из нее, когда захочу, и вкатываться обратно. Это тяжело, это больно, но это возможно, капитан.

Я следил за вами до этого места. Было осторожен — тогда в лесу мы с тобой не были осторожны, и повстанцы сели нам на хвост. Я не хотел, чтобы это повторилось. Поэтому теперь я был очень острожен.

Не двигайся, капитан. Я все так же хорошо стреляю. Если увернешься от первой пули — ты можешь, у тебя ведь целы обе ноги — то вторая тебя догонит. Третьей не понадобится, можешь мне поверить, капитан.

Пистолет армейский, я привез его с собой из джунглей. Я просто вытру его и вложу в пальцы — хотя бы той хорошенькой девушке, на которую ты только что наступил. А потом я уеду, вернусь к себе в Оклахому, и буду читать свои иллюстрированные журналы и развозить книги в библиотеке.

И вот тогда-то, спустя столько лет, я смогу наконец сказать, что я счастлив, капитан.

Рука Билла Галлапа поднялась, в его глазах не было никакого выражения, а лицо на мгновение перестало быть нечеловечески отталкивающим.

Выстрел раздался прежде, чем Уесли успел отпрыгнуть.

На мгновение он замер, потом тяжело привалился к стене.

Его выпученные глаза в ужасе и растерянности смотрели куда-то вперед.

По лицу Билла Галлапа медленно растекалась кровь, рука с пистолетом безвольно обвисла.

Американский солдат, выживший в азиатских джунглях, потерявший там обе ноги и награжденный медалью за храбрость — был мертв.

— Опять напрашиваетесь на неприятности, мистер Рендалл, — сухой хрипловатый голос инспектора Маллена звучал по обыкновению ровно и бесстрастно, и только маленькая жилка быстро билась у уголка глаза. — Вызови скорую, Леон. И посмотри, может, кого-то здесь еще можно будет спасти.

Маленький человечек с черными усами торопливо кивнул и засеменил обратно к полицейской машине. Маллен засунул пистолет обратно в кобуру — чуть медленнее, чем это требовалось на самом деле. Он должен был прийти в себя.

— А теперь, мистер Рендалл, — произнес он, протискиваясь между бампером фургончика и стеной, — будьте так добры объяснить мне, что здесь черт возьми произошло. Только не пытайтесь уверить меня, что все это сделал тот безногий калека.

Тишина и плеск воды.

Я выхожу из машины и начинаю хмуро смотреть по сторонам.

— Ты уверен, что эти люди послушаются Аделлу Сью?

Я ни в чем не уверен.

Я разворачиваюсь и широко шагаю по направлению к небольшому домику, нависающему над берегом канала. В его дверях стоит человек и смотрит на меня без всякого энтузиазма. Здесь нас явно не станут встречать аплодисментами и духовым оркестром.

Франсуаз, не получив ответа на свой вопрос, не настаивает и следует за мной. На ней короткая, значительно выше колен, черная юбка, свободный крупной вязки светло-сиреневый свитер с длинными рукавами скрывает очертания гордого тела. На Франсуаз нет чулок, стройные крепкие ноги почти полностью обнажены, черные на высоких каблуках туфли уверенно ступают по гравиевому склону.

Всегда находил странным носить свитера в Калифорнии, но Франсуаз идет.

Домик маленький и на первый взгляд ничем не отличается от сотен других, там и здесь разбросанных по побережью Тихого Океана. Однако если кто-нибудь из праздных прохожих подойдет ближе, привлеченный чем-либо, что покажеться ему необычным — угрюмого вида человек с длинными рыжими усами, уже начинающими седеть, выйдет из дверей и мягко попросит покинуть пределы частного владения.

Впрочем, в Калифорнии и это в порядке вещей, поэтому наш праздношатающийся любопытный вряд ли особенно удивится и потому направится дальше своей дорогой задавать глупые вопросы где-нибудь другом месте.

А вот если бы он смог подойти чуть ближе и был к тому же снаряжен для водолазной прогулки, — или просто имел привычку к глубокому нырянию, — вот в таком случае, под спокойной поверхностью искусственного канала он и вправду заметил бы нечто в высшей степени необычное.

Огромная тяжелая цепь из нержавеющей стали перегораживает канал вдоль и поперек так, чтобы ни одно судно не могло проследовать по нему ни в том, ни в другом направлении.

А в маленьком неприметном домике круглые сутки находятся люди, которые открывают и закрывают цепь.

Вы скажете, что это глупо, и будете правы. Стивен Элко тоже так думал до тех пор, пока однажды его роскошная вилла — находящаяся как раз в конце этого канала — с причаленной у берега яхтой — не была обстреляна с двух скоростных катеров, которые исчезли так же быстро, как и появились.

Стивен Элко спасся только благодаря счастливой случайности, хладнокровию Аделлы Сью да двум подручным, которые приняли пули за своего хозяина и умерли по пути в больницу.

Спустя пару недель Элко нашел людей, ответственных за это нападение, и убил их.

А вход в канал с тех пор всегда перегораживается цепью — на всякий случай.

Запахнувшись в одеяло, обнаженная Аделла Сью позвонила из нашего офиса в этот домик и велела встречать высоких гостей. У меня не было ни малейшей уверенности в том, что ее слов оказалось достаточно для хмурого человека с рыжими седеющими усами — но это было единственное место, где мы могли перехватить доктора Бано.

Ждать его на вилле Элко было бессмысленно — он почувствовал бы ловушку задолго до того, как вошел бы внутрь — и потому просто не стал бы этого делать. А позволить себе вновь потерять его в густонаселенном мегаполисе мы не могли.

Вот почему в тот жаркий, удивительно жаркий даже для окрестностей Лос-Анджелеса вечер я, вместо того, чтобы пить охлажденный апельсиновый сок на террасе, вынужден был подниматься на крутой, усеянный мелкой галькой склон под в высшей степени недоброжелательными взглядами, которые бросал на меня стоящий в дверях человек.

— Меня зовут Майкл Амбрустер, — я произнес эти слова недостаточно резко, чем следовало, учитывая важность первого контакта с чужеродным разумом. Однако я запыхался, вползая на холм.

Обладатель усов посмотрел на меня исподлобья с таким видом, будто бы я только что сообщил ему, что земля имеет форму зонта, и через пару часов его закроют и положат в комод.

— Добрый вечер… Мисс Сью звонила вам около часа назад, — произнесла Франсуаз, подходя ко мне. В ее голосе вязко переливался густой сироп.

Наверняка она считала, что я начал разговор недостаточно дипломатично, и сочла своим долгом немедленно исправить ситуацию, пока я, чего доброго, не спровоцировал драку.

И как ей не жарко в этом свитере?

— Я не совсем понял, что хотела сказать мисс Сью, — слегка растягивая слова, произнес обладатель усов. — Я бы предпочел, чтобы она сама была здесь и повторила все снова. А я бы послушал, да парочку вопросов бы задал.

Аделла Сью никак не могла оказаться сейчас здесь, поскольку вместе с Рендаллом и Медисоном укатила выручать картеровские драгоценности. Поэтому я как можно более мягко произнес:

— Мы всего лишь войдем внутрь и подождем пару часов… Мисс Сью все вам объяснила, не так ли. Это совсем не сложно.

— Сдается мне, вы сами слышали, как она это говорила, — произнес охранник, и по его голосу я понял — он представляет себе Аделлу Сью, которой диктуют текст под дулом пистолета или же держа у горла лезвие ножа.

Этому человеку платили за то, чтобы он никому не верил.

— Мы можем войти? — спросила Франсуаз.

Охранник окинул ее недоверчивым взглядом и его брови еще больше насупились, почти полностью скрыв под собой глаза.

— Проходите, — буркнул он.

Я ждал, что он добавит — только ничего не трогайте руками. Однако, очевидно, бьющихся предметов в доме не держали.

Я вошел первым, слегка нагнувшись, чтобы пройти под низкой притолокой. Охранник последовал за мной.

Небольшая комната, в которой сидели двое. Каждый из них был вооружен, за поясом обладателя рыжих усов тоже торчал пистолет.

Мало ли что могло произойти в этом маленьком неприметном домике, мало ли какие гости решат постучаться в негостеприимную дверь. У Стивена Элко много врагов, и не только на западном побережье.

Даже прямых указаний Аделлы оказалось недостаточно, чтобы охранники могли полностью расслабиться в нашем с Франсуаз присутствии.

— Это те люди, о которых говорила мисс Сью, — произнес усач, обращаясь к своим помощникам. Взглянув на их честные открытые лица я понял, что и от них не дождусь просьбы об автографе.

Я прошел в другой конец комнаты и устроился на краешке стола. Франсуаз встала рядом со мной. Высокие груди натягивали поверхность свитера. Я заметил, что на ее загорелых бедрах блестят капельки пота. Конечно, ей жарко.

— Через некоторое время, — произнесла она четким деловым тоном, — по этому каналу пройдет яхта мистера Элко. Ее нужно остановить.

Усатый охранник хмуро посмотрел на нее и покачал головой.

— Так не пойдет, леди, — ответил он, все так же растягивая слова, но на этот раз вкладывая в них немного больше эмоций. — Если босс прикажет нам разомкнуть цепь, мы так и сделаем.

Франсуаз сложила руки на груди.

— Аделла Сью приказала вам делать другое, — резко сказал я.

— Мисс Сью не платит нам жалование, — флегматично пояснил охранник. — Босс платит.

Я слегка откинулся назад, помня о том, что там нет спинки кресла.

— Если вы пропустите эту яхту, — с расстановкой произнес я, стараясь, чтобы мои слова звучали убедительно, — то вашему боссу уже не придется платить хоть кому-нибудь из вас жалование.

На корабле явно зрел бунт, и его следовало поскорее пресечь.

Главный охранник слегка склонил голову набок, как это делает озадаченный, но в то же время готовый к решительной схватке сторожевой пес. Он занимался сложной и ответственной работой — думал.

— Если моего босса убьют, — наконец флегматично отозвался он, — то не по моей вине. Я делаю то, за что он мне платит. Когда он совершает ошибки — это его ошибки, и я не несу за них ответственность. Но если я ослушаюсь его прямого приказа — дело другое. Тогда после его смерти никто больше не возьмет меня на работу.

Его светло-рыжая с длинными плохо расчесанными волосами голова вновь заняла прежнюю позицию, уверенно отцентровавшись по отношению к обоим плечам. Он понял, как следует вести себя в данной ситуации, и собирался твердо придерживаться избранной линии.

— Вы можете оставаться здесь столько, сколько вам потребуется, — продолжал он, — так велела мисс Сью, и я не вижу причин, почему это нельзя устроить. Конечно, если босс велит вас выставить, мы с ребятами так и поступим, а до тех пор — сидите, сколько влезет. Но вот нарушать приказы босса никто из нас не станет — мы разомкнем цепь, когда он велит, и на этом точка.

Как бы в подтверждение этих слов один из его помощников поднялся с легкого деревянного стула, сидя на котором неторопливо потягивал пиво, и водрузил банку на столик. Его большие мускулистые руки как бы невзначай поправили пояс с кобурой, квадратная челюсть приобрела еще более квадратные очертания.

Третий громила продолжал сидеть, полагая, очевидно, что демонстрации силы со стороны его товарища окажется для нас более чем достаточно.

Дело принимало совсем скверный оборот. Следовало положить конец выходкам охранника до того, как начнутся решительные действия со стороны доктора Бано. Поэтому я выпрямился во весь рост и сделал шаг вперед.

Я уловил сбоку от себя какое-то движение, Франсуаз тряхнула каштановыми волосами, собираясь, очевидно, предупредить мои дальнейшие действия, однако позволить усачу и дальше тянуть резину я не мог.

— Все, что вы здесь говорите, чрезвычайно разумно, — произнес я. — За исключением одного. Если яхта мистера Элко минует этот домик, ни одному из вас уже не потребуется наниматься на работу.

С этими словами я выхватил из-за пояса усача его пистолет и приставил дуло ему к животу.

— Пусть твои ребята положат свои пушки, — мягко посоветовал я, — и все для вас троих пройдет быстро безболезненно. Мистер Элко останется доволен и купит каждому по прянику. Хорошо?

Однако обладатель усов, очевидно, не находил в ситуации что-либо хорошее. Он вскинул вверх обе руки и попытался ударить меня в челюсть. Возможно, он полагал, что я не стану стрелять, возможно, ему было все равно.

В конце концов, телохранителям платят за то, чтобы они вовремя умерли.

Я не собирался стрелять в этого человека — он просто выполнял свою работу. Не его вина, что Аделла Сью оказалась не в состоянии раздвоиться и лично отрекомендовать меня и Франсуаз. Поэтому я даже не стал снимать оружие с предохранителя.

Возможно, он это заметил и именно поэтому начал действовать.

Но я ведь не хотел рисковать послать пулю ему в живот. Есть и другие, не менее эффективные способы заставить его проникнуться моей правотой.

Я откинул назад корпус и резким движением ударил его в челюсть дулом пистолета. Раздался легкий неприятный хруст, изо рта усача потекла тоненькая струйка крови. Возможно, я выбил ему несколько зубов. Он отшатнулся, на мгновение его руки замерли в движении.

Коварное и непредвиденное нападение на их командира озадачило и ошеломило его помощников. Они никак не ожидали такой подлости от людей, посланных самой Аделлой Сью. Поэтому им потребовалась целая треть секунды для того, чтобы начать действовать.

Человек, которого наше появление столь бесцеремонно отвлекло от распития банки пива, сделал шаг по направлению к своему патрону, одновременно пытаясь достать из кобуры свой пистолет.

Естественно, ему не следовало этого делать — он должен был что-нибудь решить, выбрав между огнестрельным оружием и рукопашной.

Франсуаз бросила на меня неодобрительный взгляд. Она явно собиралась сказать что-то неодобрительное в мой адрес, но в тот момент обстановка к этому явно не располагала. Поэтому Френки просто расцепила сложенные руки и плавно тронулась с места. Мне было видно, как при каждом шаге ее крепкие ягодицы натягивают короткую юбку, и я еще раз пожалел, что в такой жаркий вечер мне пришлось тащиться к побережью.

К тому моменту, когда любитель пива смог выпростать из штанов свою пушку, Франсуаз стояла на расстоянии одного шага от него. Легким не лишенным некоторого изящества движением она перехватила его руку с оружием и завернула ему ее за спину, одновременно разворачивая корпус охранника на сто восемьдесят градусов.

Громила глухо вскрикнул и попытался освободиться. Франсуаз сильнее вывернула его руку, он закричал громче. Ему было очень больно, но надо отдать ему должное — он все еще прилагал усилия, чтобы выдернуть руку.

Третий охранник успел подняться со своего места, его рука легла на кобуру на поясе.

Франсуаз расставила ноги пошире, чтобы придать себе устойчивость, казалось, ее юбка сейчас лопнет под мощным напором округлых ягодиц. Она резко дернула удерживаемого ей громилу на себя. При этом она чуть сильнее надавила на заломленную руку, раздался резкий отчетливый хруст костей. На мгновение том месте, где плечевая кость охранника соединялась с локтевой, кожа и плоть под ней вздулись небольшим холмиком. Потом он прорвался, и осколки костей показались наружу. На пол полилась кровь.

Громила вскрикнул еще раз, очень громко, потом начал стонать. Алые капли падали на сиреневый свитер моей партнерши и стекали по ее крутым бедрам, смешиваясь с маленькими каплями ее пота. Охранник оказался плотно прижатым к ее телу, надежно закрывая от третьего громилы, чей пистолет как раз показался на свет.

Последний поднял дуло своего оружия, направляя его на меня.

Обладатель рыжеватых усов, покачиваясь, все еще стоял передо мной, и я продолжил движение своей руки с пистолетом вниз, ударив его по голове рукояткой. Он покачнулся еще раз и начал заваливаться вниз.

В тот день я разбил его последние иллюзии относительно доверия к людям.

С того места, где я стоял, мне было прекрасно видно, как пойманный Франсуаз охранник еще несколько раз бессильно дернулся. Однако сломанная рука не давала ему возможности двигаться, не причиняя себе тем самым немыслимую боль. Я знал, что ему уже не освободиться из смертельных объятий пылкой красавицы, и переключил свое внимание на третьего.

Я понимал, чего он ждет, и не собирался позволить ему дождаться.

Однако обладатель рыжих, уже начинающих седеть усов, как оказалось, вовсе не собирался мирно рухнуть ничком на пол, превратив меня тем самым в отличную мишень для своего товарища. Встряхнув головой и растущими на ней в значительном количестве волосами, он смог-таки устоять на ногах и провел в моем направлении несколько удачных ударов по корпусу в полном соответствии с правилами хорошего бокса.

Первый удар пришелся в грудь и оказался достаточно слабым, зато второй попал прямо в живот, и это мне не понравилось.

Я не знаком с правилами хорошего бокса, поэтому просто дал ему в челюсть. Его голова откинулась назад с такой силой, что хрустнули шейные позвонки. Однако это не помешало ему вновь выбросить вперед руку, ударив меня в бок.

Его настойчивость становилась несколько докучной, поэтому я отвел назад левую руку и аккуратно состыковал кулак с его виском. Усы охранника печально обвисли, и он наконец решился отправиться на долгожданное свидание с пыльным полом.

Ему представилась прекрасная возможность узнать, чем пахнут его ботинки.

Третий охранник несколько секунд продолжал стоять, вытянув вперед руку с зажатым в ней пистолетом. Он понимал, что огнестрельное оружие дает ему преимущество, однако не мог использовать его, не ранив своих же товарищей.

Тогда он быстрым кошачьим движением отпрыгнул вбок, стараясь зайти за спину Франсуаз.

Френки грациозным движением развернулась в его сторону, продолжая закрываться телом второго охранника. Ее волосы взметнулись вверх и вновь плавно опали на плечи, под свитером всколыхнулись высокие груди. Резкое движение сместило сломанные кости в руке громилы, острая боль пронзила его плечо. Он испустил глубокий стон и наполовину обмяк. Алая струя с удвоенной силой стала хлестать из потревоженной раны. Вскоре все правое бедро Франсуаз оказалось запачкано кровью ее жертвы. Мелкие капли стекали на острый кончик туфли.

Третий охранник отбросил попытки прицелиться и решил перейти к контактному бою. Ударом ноги он отбросил в сторону легкий столик, загораживавший ему путь. Металлическая банка, в которой еще оставалось немного пива, с лязгом полетела в противоположный угол, щедро одаривая стоящих вокруг людей брызгами темного напитка.

Громила со сломанной рукой продолжал извиваться в жарких объятиях Франсуаз, но, поскольку его товарищ опустил дуло своего пистолета, необходимости в такой близости уже не было. Сочные округлые груди красавицы упирались в спину громилы, и она вовсе не собиралась оставаться в этом положении дольше, чем это было действительно необходимо. Казалось, что от нестерпимой боли в сломанной и постоянно заламываемой руке охранник уже начинал терять сознание.

Она слегка ослабила захват.

Именно в этот момент в руке громилы появился нож.

Я не видел, откуда он его достал, и не знал, сможет ли он успешно орудовать левой рукой, при условии, что правая жестоко сломана.

— У него нож, Френки, — громко пискнул я.

Охранник резко взмахнул своим оружием, лезвие сверкнуло в лучах заходящего солнца. Тело моей партнерши изогнулось, уворачиваясь от удара, смертоносная сталь прошла мимо.

Длинные крепкие пальцы Франсуаз сжались в кулак, и свободной рукой она резко ударила своего пленника туда, где молния скрепляла обе половинки его брюк. Даже если бы в тот момент он находился в полном беспамятстве — это наверняка привело бы его в чувство. Молния агонии пронзила ему то, что еще мгновение назад было половыми органами.

Он снова закричал — так, что на мгновение мне даже стало его жаль.

Франсуаз отпустила его как раз вовремя, чтобы дать разломится пополам. Потом нога красавицы резко согнулась, и ее красивое округлое колено послало тело громилы вперед, где оно столкнулось с третьим охранником, повалив того на пол.

Вы можете мне не верить, но в этот момент обладатель рыжих усов вновь попытался встать. До того я старался обращаться с ним аккуратно, поскольку вовсе не собирался портить принадлежавшее Стивену Элко имущество. Однако усач не оставил мне выхода — мне пришлось перехватить пистолет поудобнее и с силой ударить его по голове еще раз.

Оставалось лишь надеяться на то, что там тоже не было ничего бьющегося.

Его глаза закатились, остатки зубов тихонько лязгнули.

Охранник со сломанной рукой, все еще скрючившись, лежал на своем товарище, пригвоздив его к полу. Я сомневался, может ли он отдавать себе отчет в происходящем. Их его губ вырывались свистящие хрипы. Лежащий под ним громила тщетно предпринимал попытки сбросить с себя его тело и встать.

Франсуаз быстро шагнула вперед, ее длинная стройная нога, испачканная кровью, резко распрямилась и с размаху выбила оружие из руки третьего охранника. Пистолет ударился о противоположную стену, громила резко выругался и с удвоенной силой попытался сбросить с себя тяжелое тело товарища.

Левой рукой Франсуаз отбросила назад волосы и опустилась на колени перед лежащими на полу мужчинами. Ее роскошные бедра были плотно сжаты, на губах играла задумчивая улыбка. Длинные хищные пальцы красавицы глубоко погрузились в волосы лежавшего сверху человека и плотно обхватили его голову. Прежде, чем нижний охранник успел что-то предпринять, Френки с силой ударила ею о его лоб. Ей пришлось повторить эту операцию дважды, прежде чем верхний из них затих.

Оставшийся тем не менее проявлял недюжинную активность, и, выскользнув из-под обмякшего тела товарища, попытался повалить Франсуаз на пол, очевидно, с тем, чтобы задушить ее. Он успел встать перед ней на колени, выпрямить корпус и уже протягивал руки вперед. Я подошел ближе и с интересом наблюдал за разыгравшейся сценой.

Каштановые волосы вновь упали на лицо Франсуаз, но она уже не обращала на это внимания. Френки резко развела руки в стороны — при этом ее сочные груди под свитером соблазнительно покачнулись — и нанесла бандиту сокрушительный удар по почкам. Мне показалось, что я слышу, как они отваливаются.

Он глухо вскрикнул и прекратил попытки к дальнейшему перемещению, выпучив глаза в потолок и скорчив перед собой руки.

Франсуаз обеими руками откинула волосы с лица, выгнув спину и слегка раздвинув колени, чтобы занять более устойчивую позицию. Потом она с жалостью посмотрела на громилу и резко ударила его двумя пальцами в область живота. Охранник дернулся и затих.

— Думаю, у них здесь есть чулан, — задумчиво произнес я. — Туда мы их и сложим.

Позади меня раздался какой-то шум, и я решил, что усач вновь пытается подняться, но это был всего лишь шум океана.

Франсуаз встала и отряхнула ладони от пыли.

— Мне кажется, здесь чересчур жарко, — сказала она и стала стягивать свой сиреневый свитер через голову.

Под ним оказалась небольшая легкая майка, почти целиком обнажавшая ее роскошные груди и со скульптурной рельефностью обрисовывавшая соски.

Франсуаз села на освобожденное одним из громил кресло и стала рассматривать свое бедро, залитое кровью охранника. Я молча достал носовой платок и, опустившись перед ней на колени, стал осторожно вытирать ее ногу.

Моя партнерша откинула голову назад и с упреком произнесла:

— Ты вел себя чересчур вызывающе, Майкл. С этими людьми вполне можно было договориться.

— Я все прекрасно понимаю, Амбрустер, — усевшись на легкий деревянный стул, инспектор Маллен вытянул вперед свои длинные ноги и теперь рассматривал их с таким вниманием, как будто это зрелище и вправду могло доставить кому-нибудь хоть какое-то удовольствие.

— Вы и ваша вострая компаньонка, Амбрустер, — Маллен задумчиво тянул слова как человек, который не собирается спешить потому, что торопиться ему некуда, — купаетесь в золоте. Вытираете жир с губ соболиной шерстью. Украшаете ошейники собак изумрудами и бриллиантами.

Я ждал, когда он добавит, что и в туалет мы ходим со стодолларовыми ассигнациями, но то ли инспектора остановило присутствие Франсуаз, то ли у него не хватило фантазии на такую гиперболу.

— И потому, — все с той же раздражающей медлительностью продолжал Маллен, — вы можете позволить себе нарушать закон. Не обращать на него внимания. Водить за нос глупых простодушных полицейских. Устраивать бандитские разборки на улицах города. Покрывать убийц и подтасовывать доказательства. Вламываться на территорию частной собственности, с особой жестокостью калечить охраняющих ее людей, а потом, как ни в чем ни бывало, скалить свои бесстыжие улыбки прямо в лицо блюстителю правосудия. Но.

С этими словами Маллен переложил ноги одна на другую и посмотрел на них с глубоким удовлетворением.

— Почему я, скромный, практически нищий полицейский, вынужден участвовать во всех этих безобразиях. Жалование мне платит муниципалитет. И, уверяю вас, этого совершенно не достаточно для того, чтобы класть норковое манто перед дверью в качестве коврика для ног. Все, что может быть оплачено моей скромной заплатой — это честное скучное просиживание штанов в конторе, оформление бумаг, да пара арестованных наркоманов каждый вечер. А что же на самом деле. А?

С этими словами он так неожиданно подался вперед, что я невольно отшатнулся.

Мы сидели все в том же милом гостеприимном домике Стивена Элко. Трое сотрудников отдела по расследованию особо тяжких преступлений устроились в комнате по соседству, там, где окна выходили на канал.

Уесли Рендалл, со скованными наручниками руками, сидел в таком же кресле, как и инспектор Маллен, но явно не разделял его жизнелюбивого юродствования.

Уесли Рендалл выглядел погано. Наверняка так же он себя и чувствовал.

— Сегодня, — продолжал Маллен, — вот этими собственными руками мне пришлось пристрелить беспомощного жалкого калеку — только потому, что ваш милый приятель Рендалл настолько его разозлил, что безногий решил вышибить ему мозги из крупнокалиберного армейского пистолета. Добавьте к этому гору трупов, которые мы с Леоном обнаружили на улице неподалеку от вашего дружка. И что же? Стоило мне приехать сюда, чтобы получить объяснения, — как я застаю здесь кровавую вакханалию.

Маллен с довольной улыбкой развел руками, после чего вновь сцепил их в замок. Он наслаждался своим положением и под его высоким морщинистым лбом, покрытым жирной кожей, уже наверняка роились хитроумные планы, каким образом он использует с выгодой для себя сложившуюся ситуацию.

Впрочем, надо быть справедливым к инспектору Маллену — им никогда не двигали соображения личной корысти. Подобно многим полицейским, дослужившимся до значительной должности, но еще не поднявшимся настолько высоко, чтобы оказаться замешанными в политику, — инспектор Маллен был глубоко уверен, что именно на плечах таких простых парней, как он, и держится вселенская справедливость.

Скорее всего, он прав.

Но иногда это в нем сильно раздражает.

Я откинулся на спинку кресла и широко улыбнулся. Франсуаз, сидевшая напротив меня, переложила ногу за ногу — естественно, ей было жарко, но по прибытии полиции она вновь целомудренно надела свой слишком толстый для жаркого калифорнийского вечера свитер, и вот теперь страдала.

Хорошо хоть, что я успел тщательно оттереть ноги моей партнершей от крови — а то Маллен еще долго потешался бы над ней.

Здесь надо вновь отдать должное инспектору — когда после долгого и малорезультативного допроса Уесли Рендалла он смог наконец в общих чертах понять, где мы с Франсуаз находимся и какого дьявола там делаем, он оказался достаточно сообразительным, чтобы вовремя проявить здоровый профессионализм.

Правда, мне следует потом как-нибудь спросить у него, почему вместе с отрядом своих парней он привез на берег санитарную машину. Неужели он такого плохого о нас с Френки мнения.

В любом случае, обе эти машины уехали так же быстро и бесшумно, как и появились, увозя с собой троих незадачливых охранников. Для приличия я пошипел немного на инспектора, обвиняя его в том, что он подвергает опасности столь тщательно спланированную мной операцию, в ответ на что он ехидно ответил, что в этот день уже стал свидетелем одной из таких тщательно спланированных операций, которая окончилась полным провалом.

И вот теперь мы сидели впятером в маленькой душной комнатке — Стивен Элко пожадничал и решил сэкономить на кондиционере для своих отважных телохранителей, а два стоявших по углам вентилятора плохо разгоняли жару.

Вернее, никак не разгоняли.

Я не был в обиде на Уесли Рендалла за то, что тот раскрыл перед Малленом некоторые части нашего тайного плана — Уесли поступил совершенно правильно, спасая свою шкуру, а что касается Маллена, то, ежели он сам раскопал на помойке гнилой арбуз и сунул туда нос — пусть теперь не жалуется на неприятный запах.

— Видите ли, инспектор, — задумчиво произнес я. — Случилась вот какая досадная история. Мы случайно проезжали мимо, как вдруг у меня неожиданно спустила петля на чулке. Иголки с нитками в машине не оказалось, и нам пришло в голову, что милые люди, живущие в таком уютном домике, наверняка не откажут нам в помощи.

— Случайно, мимоходом, — если бы инспектор Маллен не был начисто лишен музыкального слуха, можно было бы сказать, что он пропел эти слова себе под нос. — Уж то-то я смог узнать, где вы находитесь — этот парень в углу знал о ваших случайностях за пару часов до того, как они с вами случились.

Маллену крайне редко удается сострить, но всякий раз, когда у него это получается, он получает истинное наслаждение.

— Этот человек, ну тот, что с рыжими усами, — продолжал я, не обращая внимания на неучтивую эскападу инспектора, — дружелюбно пригласил нас войти и отведать пирожных с ореховым кремом. Вы ведь знаете, Маллен, что я обожаю ореховый крем. Но это оказалась ловушка. Не удивлюсь, если окажется, что здесь живут ужасные маньяки, а все дно канала засыпано трупами их жертв. Теперь вы сможете без труда раскрыть множество дел о пропавших без вести людях.

Инспектор Маллен злобно хрюкнул, и я махнул рукой куда-то в его сторону.

— Да ладно вам, — беззаботным тоном произнес я. — Вы прекрасно знаете, что это владения Стивена Элко. А он никогда не станет вмешивать в свои дела полицию. Поэтому что бы ни случилось внутри этого домика, это не должно занимать ваше драгоценное время и отрывать от оформления бумаг и возни с наркоманами.

— Толстый Стивен не обращается в полицию, тут вы правы, Амбрустер, — угрюмо ответил Маллен.

Ему вообще свойственно часто менять тон разговора — это привычка, наверное, выработалась у него в ходе многочисленных допросов, которые он проводит в управлении.

— Но для вас было бы лучше, если бы он все-таки подал заявление. Обычно он просто убивает тех, кто становится на пути, по которому он влечет свое жирного брюхо. Вспомните хотя бы тех парней, что обстреляли его виллу с катеров пару лет назад — ребята из морской полиции до сих пор с омерзением вспоминают, как вылавливали в порту их разложившиеся трупы.

Маллен вновь довольно улыбнулся — то ли его радовал тот факт, что справедливость-таки восторжествовала в этом случае, то ли он поздравлял себя с тем, что не он сам вытаскивал покойников из воды.

— Конечно, я последним буду сожалеть о тех парнях Элко, которым сегодня выпал двойной ноль в рулетку. Тот же тип, которого здесь кастрировали, несколько раз попадался ребятам из отдела по борьбе с наркотиками — подрабатывал в свободное от основных занятий время, проворачивал крупные партии. Так толстяк всякий раз его выгораживал. Однако, — Маллен сосредоточенно вытер ладони о колени, как будто что-то из них было очень грязным, — в этой истории Стивену Элко пришлось несладко. Убито шестеро его лучших людей, а та девчонка, ну, с которой он спит — Сью — сейчас в больнице в очень тяжелом состоянии. И то повезло ей — схлопотала пулю первой да и брякнулась на асфальт, а потом уже никому до нее дела не было. А вон поднимись она и получи еще — пришлось бы упаковывать в мешки, как и всех остальных.

Я был рад, что Аделла Сью осталась в живых.

— А что до того, дескать, в этом доме жили маньяки, — стул под инспектором был очень неудобным, и он недовольно крякнул, тщетно пытаясь принять в нем хотя бы приемлемое положение, — то у одного из тех парней, что доктора только что увезли отсюда, все штаны были залиты кровью. Хотел бы я посмотреть, какими это сексуальными извращениями вы здесь занимались.

За время моего знакомства с инспектором Малленом я успел заметить, что тема сексуальных извращений вызывает у него живейший интерес и к месту и не к месту всплывает в его высказываниях.

Некоторое время мне очень хотелось узнать, почему, но после более детального размышления я пришел в выводу, что на самом деле вовсе этого не хочу.

— Вы вгоняете меня в краску, Маллен, — лениво ответил я. — Однако оставьте мне самому разбираться со Стивеном Элко и его недовольством. Вполне может случиться и так, что к вечеру в этом городе уже не будет никакого Стивена Элко…

Маллен несколько мгновений непонимающе пучил на меня свои маленькие злые глазки, потом смысл сказанного дошел до него, и по лицу инспектора кровавым пятном расплылась довольная улыбка.

— В таком случае это будет один из лучших дней в моей жизни, Амбрустер, — масляным голосом произнес он. — А еще потому, что мне наконец-таки удастся засадить за решетку этого вашего красавчика, — с этими словами он бросил плотоядный взгляд на Рендалла, который даже не пытался каким-либо образом дать инспектору достойный ответ.

— Не скажу, что он специализируется по профилю отдела расследования убийств, но многие из моих коллег отдали бы душу и жалование на три месяца вперед, чтобы накрыть этого мошенника. Подумать только, несколько лет он пропесочивал головы сынкам богатых родителей, разными путями вытягивая из них деньги, а мы ничего не могли поделать с этим наглецом. Но вот теперь он попался, и это крепко.

Перспектива скорейшего предварения Уесли Рендалла в каталажку преисполнила инспектора Маллена такой радостью, что он от избытка чувств добродушно хлопнул того по плечу, чуть не сбив со стула.

Неуемная радость Маллена никак не вызывала во мне ответных чувств. Еще мне недоставало возиться с арестованным Рендаллом.

— В чем же вы пытаетесь его обвинить, инспектор? — спросил я.

Маллен постарался наивно округлить глаза, но у него это обычно плохо получается.

— Одиннадцать трупов, Амбрустер, — развел руками он. — Баллистическая экспертиза еще не проводилась, но я уверен, кое-кто из этих ребят получил пулю прямиком из той миленькой пушки, которую мы извлекли из карманов мистера Рендалла. Хотел бы я знать, как он попытается объяснить это судье.

Интересно, каким образом доблестный инспектор смог достать один пистолет сразу из нескольких карманов арестованного.

— Что же, — ответил я. — Стоит вам удосужиться навести справки у своих коллег в Сиетле, как станет известно, что человек, известный под именем Медисона, является заметной фигурой в их уголовном мире. Он и четверо его людей прибыли в наш город пару дней назад. С другой стороны, вы сами подтвердили, что на службе Стивена Элко обычно состоят люди с богатым криминальным прошлым. Стоит ли удивляться тому, что местные бандиты решили устроить разборку с приезжими? А ежели вы также удосужитесь позвонить в бар Хэла и навести там кое-какие справки — при этом, конечно, вам следует проявить свою знаменитую полицейскую обходительность — то узнаете, что днем у Медисона уже были проблемы такого плана. В тот раз ему повезло выйти сухим из воды — во второй удача была к нему чуть менее благосклонна… Что же в этом удивительного, инспектор.

— Ничего, — с готовностью признал Маллен. — А еще менее я удивлюсь, когда вашего субчика упрячут в каталажку. Ведь он, как-никак, тоже представитель местного преступного мира. Решил, так сказать, сыграть в сборной.

Неуклюжая шутка так позабавила инспектора, что он дал Рендаллу второго тычка, приглашая присоединиться к собственному веселью.

— Наш клиент имеет лицензию на ношение оружия, — неспешно произнес я. — А еще у него есть сентиментальная привычка гулять по улицам города, который он так полюбил за последние несколько лет. Совершенно случайно он оказался зажатым между двумя группировками бандитов, и они начали стрелять друг в друга. Кто бы из них в результате не оказался победителем, оставлять свидетеля они бы не стали… Более чем естественно, что наш клиент воспользовался принадлежавшим ему оружием в целях самозащиты. Не так ли, Франсуаз?

Френки, которая продолжала сжимать свое колено тонкими крепкими пальцами, внимательно слушала мои словоизлияния, и ее лицо не выражало ни одобрения, ни энтузиазма. Перспектива представлять в суде интересы Уесли Рендалла мало прельщала ее, а дело медленно, но верно катилось именно к этому.

— У вас нет никаких шансов предъявить мистеру Рендаллу обвинение, — неторопливо произнесла она. — Я вызову вас на место для свидетелей первым, и вы под присягой покажете, что в тот момент, когда вы с вашим помощником прибыли на место происшествия, мой клиент, безоружный, находился под дулом пистолета человека, явно намеревавшегося его убить. Не думаю, что присяжные станут сомневаться в ваших словах.

— Вряд ли большое жюри стало бы обращать внимание на ваши слова, советница, — кисло ответил Маллен, — если бы вы предстали перед ними в таком виде, как сейчас сидите передо мной.

Он еще раз бросил взгляд на Уесли Рендалла, и на этот раз данная картина не вызвала у инспектора прилива бурного веселья. Ему очень хотелось засадить Уесли за решетку, но в то же время он не собирался терять время, ломая пики по пустякам.

Франсуаз с достоинством одернула свитер, делая вид, что не понимает нескромных намеков Маллена. Тот тем временем оценивающе посмотрел на Рендалла и продолжал:

— Вы умеете сладко заговаривать зубы окружающим, советница. И все же вам никак не удастся выступить в суде в качестве представительницы этого типчика. Или вы больше не представляете младшего Картера? Налицо явный конфликт интересов. Возможно, вы думаете, будто старый глуповатый Маллен уже и позабыл, что один из этих двоих забил до смерти проститутку. Но в голове инспектора еще осталось немного пенопласта, и, смею вас заверить, мысли он держит неплохо.

Маллен вновь довольно улыбнулся, радуясь возможности прищучить сразу всех троих собеседников.

— Вы никак не сможете защитить от обвинения одного из этой парочки, не подставив в качестве посетителя газовой камеры другого… Так кого же будете спасать, мисс Дюпон? Старик Картер хорошо платит, а вы ведь любите денежки. Так стоит ли выгораживать Рендалла по этому делу, если он все равно загремит по другому? Больше двух раз казнить его все равно не удастся.

Перспектива быть казненным сразу дважды подряд вывела Уесли Рендалла из состояния прострации, и он бросил на меня взгляд исподлобья. В его глазах не было никаких чувств — возможно, он еще не знал, что ему следует испытывать в сложившейся ситуации, а, возможно, за свою жизнь он так привык выглядеть милым и доброжелательным, что отсутствие эмоций на лице стало единственным способом выразить ненависть.

В любом случае, мне было плевать на его чувства.

Франсуаз повернула голову ко мне, и ее каштановые волосы прилипли к мокрому лицу.

Моя партнерша горазда читать мне мораль при каждом удобном случае, но всегда рада предоставить мне возможность выпутываться из сложного положения.

Впрочем, девушке со столь прочными этическими принципами это можно простить.

Мой радиотелефон натужно захрипел, как будто ему не хватало воздуха в моем внутреннем кармане. Я чарующе улыбнулся Маллену и постарался вытянуть наружу беспокойный аппарат.

— Доктор Бано и Стивен Элко прибыли на виллу, — сообщил я, вновь складывая телефон и пряча его. — Это значит, что они окажутся здесь через полчаса — минут сорок.

Маллен посмотрел на меня без энтузиазма. Ему казалось, что я пытаюсь увильнуть от разговора относительно дальнейшей судьбы Уесли Рендалла.

— Как вы можете быть уверены, что он сядет на эту чертову яхту, — пробубнил он. — Вдруг он уже знает, что пара голливудских гангастеров уже наложила лапы на его азиатские сокровища.

Я бросил успокаивающий взгляд на второго голливудского гангастера, стараясь дать понять, что давно уже знаю, как решить все проблемы мистера Рендалла и в то же время накормить алчущего молоха правосудия.

— Они не могут ничего знать, инспектор, — пояснил я. — Когда Аделла Сью звонила в этот домик и договаривалась о нашем приезде, она заранее уточнила все, что касается ящика с ценным грузом. Он должен был прибыть сюда, и только потом, уже водрузив толстую тушу Элко на яхту, Бано заберет свои реликвии. Впрочем, это было очевидно с самого начала, простое изучение карты города подсказывает наиболее удобный маршрут… Нашему другу ни к чему терять время, ожидая, пока драгоценности будут кружить по городу. Он спешит, очень спешит, и потому готов воссоединиться с ними на этом маленьком причале. Но в любом случае несколько людей Дона Мартина следят за всеми передвижениями Бано.

— Кто бы сомневался, — буркнул Маллен, и по его тону было ясно, что он не доверил бы людям Дона Мартина сторожить статую Свободы — через пару часов они все равно доложили бы, что ей удалось уйти от хвоста.

— Однако, Амбрустер, — инспектор, видимо, решил отложить линчевание Рендалла и вновь придвинулся ко мне. — Надеюсь, во время тщательного изучения карты вы не просмотрели, что к каналу, по которому доктор Бано должен отправиться в свое последнее плавание на яхте Элко, примерно на равном расстоянии от виллы толстяка и этого домика подходит небольшая дорога. Если ваш человек заметит что-нибудь подозрительное, он просто сойдет на берег и вновь исчезнет в городе.

— Этого не случится, — пожал я плечами. — Разве что вы распугаете всех вокруг с помощью своих мигалок. И так было слишком много шума с вашим появлением, Маллен. Кроме того, за тем местом тоже наблюдают.

— Уж слишком красиво у вас все получается, — хмыкнул инспектор. — А ведь по сути вы остались в том же положении, в каком были с утра — драгоценности у вас, но преступник на свободе, и ничто не помешает ему вновь скрыться.

— Здесь вы не правы, инспектор, — велеречиво ответил я. — Теперь, когда Бано взял в заложники Стивена Элко, его руки связаны. Толстяк подобен тому русскому медведю из пословицы, который не пускает поймавшего его охотника. Первоначально, пока доктор полностью контролировал ситуацию, взять Элко в заложники было хорошей идеей. Но теперь, — я развел руками. — Не сможет же он просто так сказать: «Все, ребята, мы тут весело провели время, а теперь я ухожу». Он же просто получит пулю в спину. Но и пристрелить Элко до тех пор, как дело не будет сделано, он тоже не осмелится — к кому еще он сможет обратиться впоследствии. Так что наш друг обхитрил самого себя.

— Я, кажется, знаю еще пару людей, с которыми произошло то же самое, — задумчиво произнес Маллен, и было ясно, кого именно он имеет в виду. — Я поставил у этой дороги пару снайперов на всякий случай. Не волнуйтесь, их никто не заметит, пока уже не будет поздно… А пока ответьте мне, каким образом вы собираетесь извлечь из одной шляпы одновременно двух кроликов, да еще так, чтобы ни одному из них нельзя было привесить на мохнатые уши обвинение в убийстве.

Я устало пожал плечами. Долгие разлагольствования с Малленом никак не входили в мои планы.

— Я просто представлю вам настоящего убийцу Мериен Шелл, — ответил я. — И предложу доказательства и свидетелей.

Роберт Фердинанд Картер взирал на своих потомков с горделивой печалью. Его холодные синие глаза, подобные двум кусочкам замороженного времени, наполовину скрывались под густыми бровями. Они были темно-красного цвета, как у пиратов на старинных портретах.

— Вот как случилось, — произнес Джейсон Картер, — что я взял на себя ответственность сберечь для потомков бесценные сокровища этого народа.

Каждое слово старый банкир старался произнести как можно более отчетливо — это выходило у него бессознательно. Возможно, потому, что, углубляясь в шлифовку произносимых фраз, он старался скрыться от реакции на них своих детей.

— Чужого для меня народа, — добавил он.

О каких потомках говорил старый банкир? О тех ли, что сейчас выращивали рис и строили здания в индустриально-обновленных городах маленькой страны в Юго-Восточной Азии, которая в один трагичный для нее день решила порвать с многовековой традицией императорского правления. Если речь шла о них, то Картер лгал — все его усилия были направлены именно на то, чтобы лишить этих людей памятников священного прошлого.

Возможно, он говорил о тех, кто покинул свою страну. О двух-трех десятках обедневших аристократов, бежавших от набирающего силу восстания в те дни, когда у них еще оставались шансы это сделать. Те, кто оказался слишком привязан к местам, где родился, вырос и возмужал — были расстреляны на центральных площадях, а их имущество национализировано. Оставшиеся вели жалкое иждивенческое существование — кто в Париже, кто в Лондоне, а кто-то в Сан-Франциско. Время от времени — очень редко — какая-нибудь организация, выступающая за восстановление императорского режима в далекой маленькой стране, проводила сбор пожертвований для лишенных родины аристократов. Подобным, как правило, деятельность таких организаций и ограничивалась.

Нужны ли были этим людям древние реликвии? Разве только, чтобы продать и постараться прожить оставшиеся им дни без тягот и лишений.

Возможно, Джейсон Картер говорил о грядущих поколениях, которым еще суждено увидеть свет много десятилетий спустя — но кто может поручиться, что древние полудрагоценные безделушки, чья стоимость была огромна лишь постольку, поскольку кто-то еще боготворил великого учителя Тханьхоа — что этот археологический хлам будет еще нужен людям, воспитанным в духе новых ценностей и идеалов.

Тогда о ком же говорил Джейсон Картер? Неужели он лгал?

Да, лгал, и делал это слишком часто, чтобы теперь, умудренный опытом и многочисленными ошибками, мог хотя бы приблизительно отличать в своих словах правду от вымысла.

Однако горькая ирония, таившаяся в уголках губ портрета великого Роберта Фердинанда, заключалась в том, что на этот раз старый банкир был искренен с самим собой.

Говоря о потомках, он в первую очередь имел в виду своих детей.

Джонатан Картер, чья рука все еще бережно покоилась на перевязи под полой дорогого расстегнутого костюма, внимательно взглянул на отца, и стекла его очков блеснули в свете лампы.

Он ждал, внимательно сторожа момент, когда отец закончит, и можно будет сказать самому.

Лиза Картер сидела, легко полуразвалившись в кресле. Пальцы касались подлокотника, их кончики чуть заметно подрагивали.

Это было смешно — смешно и жалко.

Бедный старик.

Глупый, сентиментальный старик.

Джейсон Картер поднял глаза. В этот момент он действительно выглядел жалко.

Возможно, это участь каждого человека в момент, когда судьба выносит свой приговор.

Джейсону Картеру было больно — больно от того, что он бросил кости и знал, что второго раза не будет.

Поймут ли его дети?

Станут ли презирать?

Если бы в тот момент у Джейсона Картера спросили, отчего его сын и дочь могли бы неожиданно начать питать к своему отцу подобные чувства — старый банкир не нашелся бы, что ответить. Много лет назад он принял решение, согласившись на просьбу лишенного трона императора из древней династии. Его поступок не мог касаться ни его детей, ни вообще кого бы то ни стало в этом чертовом мире.

И уж тем более рассказ об этой давнишней, уже почти полностью забытой и лишь насильственным путем извлеченной наружу из глубин памяти истории — как мог он повлиять на отношения отца и его двух уже давно выросших детей.

И вновь Джейсон Картер не смог бы дать внятного ответа на этот вопрос. Да и кто смог бы.

Но старый банкир слишком много лгал — и другим, и самому себе. В его словах, и в речах тех, кто окружал старого банкира, правда была столь тесно перемешана с вымыслом, что он давно научился подсознательно отличать — не истину от лжи, нет, а то, что имеет значения от того, что не имеет.

Этот вечер имел.

Джейсон Картер поднял глаза и посмотрел куда-то далеко, насколько это позволяли размеры холла. Возможно, выражение глаз отца на величественном портрете страшило старого банкира больше, чем реакция детей.

Джейсон Картер молчал.

Джонатан поправил очки и взглянул на него. Убедившись, что старый банкир наконец закончил исповедь, молодой человек осторожно выбрался из кресла и сделал несколько шагов вперед.

— Ты никогда нам этого не рассказывал, — хриплым голосом произнес он. — Я… я восхищаюсь тобой, отец.

Джейсон Картер никогда не узнал, был ли Джонатан искренен в тот момент.

Старый банкир двинулся к сыну, и Лиза с омерзением заметила, что в морщинистом уголке отцовского глаза дрожит хрустальная слеза.

Джонатан, Джонатан, низкий лицемер.

Отец с сыном обнялись. Это причинило боль младшему Картеру — раненое плечо резко отозвалось на прикосновение — но он не размыкал здоровой руки до тех пор, пока отец первым не сделал этого.

— Спасибо, — глухо произнес старый банкир.

За что он благодарил сына.

Лиза стояла уже рядом с ними — гибкая и мускулистая, веки ее совиных глаз слегка подрагивали.

— Ты — наш отец, — произнесла она.

Старый сентиментальный дурак. И бездушный молодой лицемер. И это — великая семья Картер.

Ей было гадко.

Казалось, она присутствует на омерзительном фарсе, поставленном в театре абсурда. Брат и отец обнимались, говорили какой-то вздор.

— Спасибо, — еще раз пробормотал старый банкир.

— У тебя кровь на повязке, Джонатан, — бесстрастно произнесла Лиза.

— Я поранил тебя, сынок? — в голосе Джейсона Картера звучал почти благоговейный трепет.

Боже…

— Ничего, отец, просто пора менять повязку, — Джонатан уверенно пожимает плечо отцу и широкими шагами, насколько позволяют ему короткие ноги, выходит из комнаты.

Глупый, бессмысленный, чисто мужской жест — будто лошадь оглаживает.

— А где Кларенс? — произносит Лиза, чтобы хоть что-то сказать.

Она не перенесет еще одного приступа сентиментальности. Тем более, раз Джонатан ушел и отцу некому подпевать.

Конечно, она-то хорошо знает, где теперь кузен. В одном из городских моргов. Наверняка через час, а то и раньше, им об этом сообщат. Юджин сказал, что все сделано, а он знает свое дело.

Интересно, как доктор Бано смог найти его. Но, в конце концов, в определенных кругах все хорошо знают о таких профессионалах, как Данби.

Лиза не знала, что она имела в виду по определенными кругами.

— Он говорил, у него какое-то дело в городе, — произнес Джейсон Картер.

Он тоже не знал, что следует говорить.

Отсутствие Кларенса дома этим вечером оказалось для старого банкира благословением небес, хотя он сам не решился бы себе в этом признаться. Будь молодой человек дома, Джейсон оказался бы в весьма сложном положении, вынужденный решать острую дилемму.

К Кларенсу он относился как к сыну. После смерти брата Роберта Джейсон Картер тем более должен был стать мальчику отцом. Поэтому само собой разумелось, что он расскажет племяннику все о древних азиатских реликвиях.

Но должен ли он говорить одновременно с Кларенсом и детьми.

Это могло больно задеть и Лизу, и Джонатана. Ведь Кларенс был им только кузеном, не жил в их доме.

Старый банкир чувствовал, что между кузенами существует некоторая неприязнь, и причину ее видел в себе. Он не мог обделить вниманием племянника, но боялся обидеть этим детей.

В финансовом деле необходимо уделять время каждой отрасли, заботиться обо всем одновременно — однобокое судно кренится и тонет.

Вот почему отсутствие Кларенса оказалось кстати.

— Ты не знаешь, когда он вернется? — неуверенно спросил банкир.

Она знала. Старик всегда любил племянника больше, чем собственных детей — потому, что Клар слабый, у него постоянно проблемы, из-за которых он нуждается в помощи.

Но с ним покончено — следующий на очереди Рендалл, затем и Джонатан.

И кресло президента банка станет ее.

Старик долго не протянет — он слишком сдал в последнее время.

— Ты хотел меня видеть, дядя?

Голос Кларенса Картера звонкий и довольный — слишком звонкий и слишком довольный для человека, который только что потерял отца.

А возможно, истинная причина именно в этом.

— Ты хотела меня видеть, Лиза… Ты не пришла. Что случилось?

Клар выглядит потрепанным, что-то явно произошло. Но он чересчур жив, чтобы оказаться мертвым.

— Кларенс, мальчик мой…

Старый банкир подходит к племяннику и берет его за плечо.

Большие совиные глаза Лизы Картер застыли, она слишком сильно ошеломлена, чтобы вновь ощутить прилив омерзения при виде неуместной сентиментальной сцены.

Юджин, ублюдок….

Он ни черта не сделал.

— Нам надо о многом поговорить с тобой, Кларенс, — говорит Джейсон Картер, и доверительно приближает свою голову к лицу племянника.

Такое ощущение, будто сейчас они поцелуются.

Лиза давно должна уйти, чтобы не мешать разговору. Но она стоит у камина, ее невидящий взгляд устремлен на фотографию матери.

— Лиза… Ты не оставишь нас?

Ублюдок. Ублюдок Юджин. Все мужики кретины.

Только бы добраться до него.

Наверняка уже слинял из домика, небось и вещи, что поценнее, прихватил. А она-то дала ему столько денег…

Лиза идет вперед, ее ноги по-прежнему уверенно попирают паркетины пола, но на самом деле ее здесь нет — нет в этом доме, в этом городе, в этом мире. Она сама не замечает, как через большую круглую дверь выходит в парк.

Только бы найти его. Только бы его найти.

Поистине, это день, когда исполняются все ее желания…

Она чувствует, что кто-то сильно сжимает ей руку. Она оборачивается и видит Юджина Данби. Глаза мужчины озабоченно сощурены, на лбу пролегли две глубокие морщины.

Сколько она хочет ему сказать!

Вместо этого она спрашивает:

— Как ты попал сюда?

Он отпускает ее руку, говорит почти виновато:

— У вас здесь никудышная служба охраны, Лиза… Когда я был тут в первый раз, заметил, что и как, не думал, что понадобится… Но я не за этим сюда пришел, нам надо поговорить.

Конечно, им надо поговорить! Но что сказать ему? Позвать людей? Тогда она пропала — он обвинит во всем ее. Потребовать назад деньги?

Так он же не отдаст.

Юджин не замечает чувств, терзающих девушку, он слишком занят собственными переживаниями. Его пальцы вновь обхватывают ее руку — Данби кажется, так он сможет лучше передать то, что собирается сказать, так она поймет.

— Я не могу больше оставаться в городе, Лиза, — шумно шепчет он. — Это слишком опасно. Полиция ищет меня. Я должен уехать прямо сейчас. Прямо сейчас — понимаешь?

Лиза Картер стоит, и высокие деревья шелестят что-то над ее головой. Мир вокруг медленно начинает рушиться, и у нее есть лишь несколько мгновений, чтобы подхватить и собрать его.

Что делать с Данби?

Она даже не может просто убить его — у нее нет оружия.

Господи, что делать…

— Ты поможешь мне уехать, — в голосе Юджина не вопрос и не мольба.

Он констатирует.

Как поступить?

И вновь судьба вложила в руки Лизы нужную карту…

В те редкие моменты, когда человек встает перед неразрешимым вопросом — кажется, мироздание разобьется на тысячу звонких осколков, если вовремя не найдется правильный ответ. И никто не знает, что именно в подобные мгновения решение оказывается давно принятым за нас кем-то другим.

И с мирозданием ничего не случается — только с нами.

За несколько миль от фамильного поместья Картер один человек уже твердо знал, что необходимо делать Лизе Картер.

Доктор Бано поднял трубку телефона.

— Какого черта вы звоните в дом банкиров? — хмуро осведомился Элко.

Толстяк сидел на своей постели, и остывающий труп его неудачливого любовника все еще лежал на ее противоположном конце. Эд, третий человек после Стивена и давно втайне мечтающий быть первым, стоял, прислонившись к противоположной стене и опустив плечи. Доктор Бано отнял у него оружие.

— Я спросил, за каким чертом вам понадобились Картеры, — повторил Элко. — Хотите передать привет на прощание, вы.

Здесь он явно хотел вновь сказать «желтомазая обезьяна», но после секундного замешательства пришел к благоразумному выводу, что в данных обстоятельствах это было бы не совсем корректно.

Доктор Бано понял это и оценил.

— Я должен сегодня же покинуть эту страну, — произнес он.

Стивен Элко удивился бы, доведись ему узнать, сколько людей стремились покинуть в тот день благословенный Лос-Анджелес.

Мистер Медисон, лежавший в тот момент на холодном столе муниципального морга, еще совсем недавно тоже к этому стремился. А теперь ему еще предстояло ждать вскрытия.

Доктор Бано пристально посмотрел на Стивена Элко. Он оценивал ситуацию менее секунды, после чего принял решение. Этот человек должен обо всем узнать. Чем лучше он осведомлен о происходящем, тем с большей готовностью станет сотрудничать.

— Вы поможете мне покинуть город, — отрывисто произнес Бано.

В трубке тянулись долгие гудки, поэтому он позволил себе продолжать.

— Но есть люди, которые не хотят, чтобы я уехал. Они не могут не понимать, что я обратился к вам, и станут ждать меня. Могут они делать это на вашей вилле, куда мы направляемся, мистер Элко?

Лицо толстяка мгновенно стало серьезным. До тех пор, пока он нужен этому головорезу, он останется жить. Следовательно, надо оставаться необходимым как можно дольше.

— Маловероятно, — уверенно пробурчал он. — Лучшее место для засады — домик на берегу, там, где канал выходит в море.

Доктор Бано аккуратно положил трубку на рычаг, потом поднял ее и начал набирать номер снова.

— Я тоже так считаю, мистер Элко, — ответил он. — Поэтому мне потребуется человек, который проведет меня через полицейский кордон. К сожалению, вы на эту роль не подходите.

Стивен Элко был согласен и глубоко сожалел по этому поводу. Однако до тех пор, пока они в городе, пока вокруг его люди, Бано не посмеет нажать на спусковой крючок. Опасность начнет угрожать, когда они выйдут в море.

— Твой телефон, — сказал Юджин Данби, облизывая губы. — У тебя телефон звонит.

Лиза этого не слышала. Теперь она вытащила аппарат и поднесла его к уху.

— Мисс Картер? — голос доктора Бано был мягким и успокаивающим. — Вы все еще заинтересованы в получении контрольного пакета акций банка Картер?

Лиза резко распрямила корпус, ее глаза блеснули.

— Вас зовут Бано, не так ли? — спросила она.

На мгновение человек на другом конце провода замер, и Стивен Элко понял, его визави услышал нечто не совсем приятное.

Хотя бы он не вышел из себя настолько, чтобы переменить план и убить его прямо здесь. Что говорит ему эта девчонка?

— Мы можем встретиться, — осторожность, с которой доктор Бано составлял фразу, не могла быть замечена под блестящей лакированной поверхностью его голоса. — Я объясню, где.

Несколько минут Лиза Картер стояла молча, изредка кивая головой. Потом она спрятала телефон и удовлетворенно посмотрела на Данби.

Теперь она знала, что с ним делать.

Отец сказал, что азиатская бижутерия находится у этого человека, Бано. Если удастся отобрать ее — Лиза сможет занять президентское кресло, которое давно заслуживала.

А если не получится — что же, это будет удобный способ избавиться от Юджина.

— Я вывезу тебя из страны, — сказала она.

Стивен Элко смотрел на доктора Бано с уважением, почти с восхищением. Ему положительно нравилось то, как ловко этот малый умеет проворачивать дела.

Если бы обстановка была немного иной, Стивен Элко предложил бы доктору Бано выпить.

Инспектор Маллен взглянул на меня, прищурившись. Так смотрит обстоятельный неповоротливый фермер, приехавший откуда-нибудь из Техаса или Оклахомы, на ловкого улыбающегося торговца на большой сезонной ярмарке — ему хочется выгодно продать свой отменного качества товар, но в то же время осмотрительный крестьянин чувствует, что городской прощелыга где-то его надувает.

— Хотел бы я послушать, как это у вас получится, — наконец произнес Маллен, потирая пальцами подбородок. — Валяйте, а я послушаю. Не правда ли, это крайне интересно, мистер Рендалл?

Франсуаз бросила на меня опасливый взгляд. Очевидно, она еще не смогла прийти к окончательному выводу — собираюсь ли я на этот раз вновь заливать инспектору или же для разнообразия решил сказать правду.

Но время лгать уже подошло к концу.

— Личность преступника, Маллен, — сказал я, неспешно соединяя кончики пальцев, — была очевидна с самого начала. Просто мы с вами дали увлечь себя красивыми, но несостоятельными теориями. А определив, кто именно является убийцей, для вас не составит особого труда найти необходимые доказательства. Профессионализм и компетентность ваших специалистов мне хорошо известна… Им достаточно только объяснить, что и где вы предполагаете обнаружить — и, вуаля, они преподносят вам именно то, чего вам хотелось на завтрак. При условии, конечно, что вы дали им правильные указания.

Последнюю фразу я добавил на случай, если озадаченный Маллен ненароком решит, что я пытаюсь обвинить его в систематической подтасовке доказательств.

— В этой истории уже был очевидный виновник, — хмыкнул Маллен. — Ваш клиент Кларенс Картер. Ту ночь он провел вместе с покойной мисс Шелл. Он был склонен к деструктивным действиям под влиянием алкоголя — проще говоря — напившись, буянил, ломал мебель да бил всем окружающим морды. В бунгало мы нашли пару бутылок. Чего же еще? А еще были фотографии, которые уничтожила парочка мошенников, да двое свидетелей, исчезнувших неизвестно куда после визита к ним тех же умников. Но хотя часть улик удалось утаить от следствия тем или иным образом — окружной прокурор с радостью примет дело младшего Картера к производству.

Маллен переложил ногу за ногу и задумчиво почесал филейное место о сиденье.

— С другой стороны, у нас этот тип — Рендалл. Он вполне мог прибить девчонку и подстроить дело так, чтобы можно было не спеша шантажировать богатого простака, попавшего в переделку. Когда я обдумываю все снова и снова, эта версия нравится мне гораздо больше.

— Но вы ведь не можете обвинить в убийстве сразу их двоих, — возразил я. — Придется выбрать одну из этих версий, а это будет непросто.

— Уверяю вас, я справлюсь, — в голосе Маллена не было ни тени сомнения. — Я посажу первого субчика в одну камеру для допросов, а второго — в другую. Иногда станем делать очные ставки. И пусть хоть тысячи адвокатов дышат в спины моим ребятам — рано или поздно мы выясним, кто из двоих совершил убийство. Это проверенный способ, Амбрустер — если виноват мальчишка, он расколется почти сразу. С мистером Рендаллом придется, конечно, повозиться, но и он у нас выплывет на чистую воду. Мы задержим его лакея, других сообщников. Кто-то в конце концов спустит язык с привязи, и птичка попалась.

Я широко улыбнулся.

— Беда в том, инспектор, — произнес я, — что ни Кларенс Картер, ни Уесли Рендалл не могли убить Мериен Шелл.

— Только не говорите мне, что всю эту ночь они провели в вашем особняке и играли в биллиард отрубленными головами, — прищурился Маллен. — Неужели это и есть ваши хваленые доказательства?

— Вовсе нет, — ответил я. — Но прежде чем мы перейдем к настоящему преступнику, давайте все же разберемся, почему эти два человека должны быть освобождены от подозрений.

Начнем с Кларенса Картера. По вашей версии, он случайно убивает Мериен Шелл под воздействием алкоголя. Несколько бутылок, он теряет контроль над собой. Становится агрессивным. Осознав произошедшее, звонит Рендаллу и просит о помощи. Так?

— Присяжным понравится эта история, — с почти виноватым видом произнес Маллен. — Они так любят новеллы в стиле Хичкока.

— Тогда как вы объясните появление снимков? Вам прекрасно известно, что Рендалл сфотографировал лежащего в беспамятстве Картера рядом с телом мертвой мисс Шелл. Если убийство произошло случайно, Уесли никак не смог бы его предвидеть и прятаться в кустах с камерой. А после того, как Кларенс сообщил ему о смерти Мериен, он больше не засыпал вплоть до приезда своего мнимого друга.

— Это шито белыми нитками, — махнул рукой Маллен. — Он вполне мог задремать снова — в стельку-то пьяный, Амбрустер. Рендалл приехал, сделал снимки, а потом растолкал соню в толчки.

Я покачал головой.

— Вы ошибаетесь, и любой невропатолог на суде с легкостью опровергнет вашу теорию. Младший Картер — человек со слабой нервной системой, он очень болезненно реагирует на малейшие раздражители. Очнувшись рядом с мертвой девушкой, он впал в настоящую панику. До приезда Рендалла не мог прийти в себя. Кларенсу удалось уснуть только тогда, когда проблема, как ему казалось, была полностью решена — он покинул бунгало, его отпечатки уничтожены, свидетели обещали подтвердить алиби. До тех пор младший Картер не сумел бы успокоиться настолько, чтобы его сморил сон. Он просто был не в состоянии это сделать — с таким же успехом вы можете прикорнуть здесь, на этом стуле.

Маллен хмуро посмотрел на меня, и было ясно — ему не нравится то, что он услышал. Потом он произнес:

— Ну ладно, Амбрустер. В таком случае вы сами решили мою проблему. Убийца — Рендалл. Он последовал за Шелл и младшим Картером, подождал, пока племянник банкира уснет, прибил девчонку и сделал фотографии. Потом поехал домой и стал ждать звонка. Он мог бы сидеть на телефоне столько, сколько бы потребовалось — в крайнем случае, его люди под каким-нибудь предлогом перехватили бы уборщицу, и тело не было бы обнаружено до тех пор, пока Кларенс не оказался крепко насаженным на крючок. Так легче легкого решается проблема со снимками, Амбрустер. Видать, вашему парню сегодня не повезло. А, Рендалл?

— И вновь вы пошли по неверному пути, — мягко улыбнулся я. — Вы совершенно неверно оцениваете нашего друга. Во-первых, Рендалл — не убийца. Он мошенник высокого класса, а такие люди очень редко идут на тяжкие преступления.

— Благодарю за комплимент, — хмуро произнес Рендалл, но Маллен не обратил ни малейшего внимания на его реплику.

— Это слова, — ответил он. — Ваш Уесли — бывший солдат, только что я видел, как он без колебаний кладет людей из пистолета. Если смерть девчонки сулила ему выгоду — он, не колеблясь, пошел бы на это.

— Вы сами сегодня спускали курок, инспектор, — ответил я. — Но вы правы — это, конечно, недостаточно веский аргумент, чтобы сбросить Рендалла со счетов. Однако посмотрим дальше.

Первоначально все, что нам было известно, удачно укладывалось в нарисованную вами схему его виновности. Он сблизился с Кларенсом и Лизой. Шаг за шагом приучил парня к мысли, что тот становится буйным, когда напьется. Потом подстроил обвинение — и начал свой шантаж.

Но впоследствии мы стали узнавать факты, которые разрушали эту картину. Во-первых, Рендаллу не было необходимости устраивать инсценировки с погромом его виллы — теперь доподлинно известно, что Кларенс Картер на самом деле становится неконтролируемо агрессивным, когда выпьет слишком много.

— Это тоже ничего не значит, — возразил Маллен. — Рендалл одновременно обрабатывал несколько молодых парней из состоятельных фамилий. Проведав о слабости Кларенса, прохвост понял, что вытащил счастливый билет — а остальное оказалось делом техники. Вы сами признали, что он — опытный мошенник.

— Это так, — кивнул я. — Но вы забыли, что уже несколько месяцев Рендалл тщательно подготавливал операцию с драгоценностями. Он намеревался выступить посредником между Джейсоном Картером и правительством южноазиатской страны с тем, чтобы вернуть режиму повстанцев реликвии их народа. Именно с этой целью он сблизился с Кларенсом и Лизой и начал осторожно скупать акции банка — шла подготовка к решительному сражению.

— И все же я не понимаю, что вы пытаетесь мне сказать, — лицо Маллена выражало нарочитое недоумение. — Для того, чтобы еще вернее надавить на старика, он подстроил обвинение Кларенса.

Я усмехнулся.

— Вы можете подозревать, что наш друг способен на убийство, — произнес я. — Но нельзя всерьез думать, что он кретин. Да, неопытный человек на самом деле наворотил бы гору интриг, тщась тем самым укрепить свою позицию. Но Уесли Рендалл не мог не понимать, что любая дополнительная фигура на доске только усложнит его положение.

Рассмотрим, что получилось, Маллен. Сразу после того, как Мериен Шелл была убита, подозрение пало на Уесли Рендалла. Спустя всего каких-то пару дней он попал под плотный колпак моих и ваших людей. Нет ничего удивительного в том, то доктор Бано, прибыв в Лос-Анджелес и немного разобравшись в ситуации, благоразумно предпочел не связывать дальнейшее проведение в жизнь своего плана с мистером Рендаллом и обойтись своими силами. А это с неизбежностью означает, что от нашего друга уплыл жирный кусок, над добыванием которого он тщательно работал последнее время. По-вашему, он не мог этого предугадать?

— Ну, пожалуй, — задумчиво протянул Маллен, но дальше развивать свою мысль не стал, очевидно, убоявшись последствий.

— Уесли никогда не стал бы рисковать одной важной операцией, начиная вторую в самый ответственный момент, — сказал я. — Он не мог не понимать, как опасно гнаться за двумя зайцами.

Несколько секунд мозги инспектора натужно гудели, перфорируя мысли. Наконец он изрек:

— Я чувствую, что вы не правы, Амбрустер, но не могу толком понять, где. На словах у вас все так складно получается, что старый глупый Маллен уже и уши развесил, да и верить начал.

Говоря это, он повернулся к Франсуаз, призывая ее в свидетели.

— У этого парня красиво получается вешать лапшу, — пожаловался он. — Не знаю, как вы с ним управляетесь, когда он начинает этак убедительно заливать. Все как кирпичик к кирпичику складывается, и сам я вижу, что не стал бы Рендалл затевать две аферы одновременно — так даже дилетант не поступит — а, как ни крути, кто-то из них двоих виноват, и от этого никуда не деться.

— Отпечатки, — с невыразимым спокойствием подсказал я.

— Что? — злобно окрысился Маллен, резко поворачиваясь ко мне.

— Отпечатки, — флегматично повторил я. — После смерти Мериен Шелл ее тело подвергли дактилоскопической экспертизе. С кожи можно снять прекрасные отпечатки пальцев… А поскольку обнаруженные образцы не принадлежали никому, кроме Кларенса и самой покойной, — я развел руками. — У вас, похоже, и вправду нет другого выбора, как арестовать одного из двоих невиновных — молодого Картера или же Рендалла. Отсутствие отпечатков последнего легко объясняется тем, что он убивал девушку в перчатках. Ведь характер повреждений на теле оставляет возможность для такого толкования причины смерти, на так ли, инспектор?

— Чертов проныра, — прошипел Маллен. С него мигом слетели вальяжность и желание плоско острить. — Это же конфиденциальная информация. Газетчиков к ней на пушечный выстрел не подпускали. Чертовы денежные мешки. Вот поди, найду я того подонка, что вам ее продал.

— Успокойтесь, дружище, — мягко сказал я. — Вам вовсе ни к чему суетиться и искать в своих рядах несуществующих предателей.

— Только не говорите, что разузнали про результаты экспертизы, когда медитировали на унитазе, — рявкнул Маллен.

Это было очень грубо, и я посмотрел на инспектора с легкой укоризной.

— Вы можете смеяться и долго показывать на меня пальцем, — произнес я. — Но это всего лишь старая добрая логика. Вы — компетентный сотрудник полиции. К тому же в дело был замешан племянник весьма влиятельного в здешних краях человека. Не могло быть никаких сомнений, что расследование проводилось со всей возможной тщательностью, и с мертвого тела сняли отпечатки пальцев.

— Хорошо, — Маллен начал понемногу остывать, но все еще не был до конца удовлетворен. — Но как вы могли узнать, чьи именно следы мы нашли на теле? Никакая логика здесь не могла помочь.

— Всего лишь доказательство от противного, — улыбнулся я. — Предположим, на теле обнаружены отпечатки пальцев второго человека. Или третьего — если считать Мериен Шелл первой, а Картера — вторым. Тогда наверняка вы начали бы расследование в этом направлении. Неизвестный стал бы наиболее вероятным кандидатом на роль убийцы. Но вы мертвой хваткой вцепились в Кларенса — очевидный вывод, вы не нашли никаких других отпечатков на теле.

Маллен с шумом выдохнул воздух.

— Хорошо, — вздохнул он. — Я согласен. Все так и было. Но ведь, признавая данный факт, вы сами себя ставите в тупик. Кто еще мог убить мисс Шелл, не оставив отпечатков пальцев? Кроме того, ваш Уесли все же оказался по уши замешанным в преступлении. Он шантажировал Кларенса Картера. Сделал эти пресловутые фотографии. По его приказу уничтожили отпечатки пальцев и другие улики. Как же он смог проведать о том, что происходило в бунгало мисс Шелл? Не иначе, кто-то позвонил ему, или он сам ухлопал девчонку. Логика привела вас в тупик, Амбрустер. Потому позвольте уж мне использовать более простые, может, примитивные, зато надежные и проверенные методы. Несколько допросов, сбор улик — и убийца предстанет перед судом.

— Несомненно, — кивнул я. — Но для поиска неопровержимых доказательств вам необходимо знать имя истинного преступника. И, как мы только что установили, крайне маловероятно, чтобы им оказались Кларенс Картер или Уесли Рендалл.

— Но кто же тогда? — скептически спросил Маллен. — Скорее всего, вашим третьим все же оказался подручный Рендалла — это значит, что Уесли виновен, как лиса в съедении цыплят. Не станете же вы меня уверять, будто есть еще какой-то мошенник, который захотел подставить Кларенса под обвинение в убийстве. Он надел перчатки, убил девушку, а потом великодушно сошел со сцены, оставив Рендаллу снимать сливки. Я в это не верю, Амбрустер.

— Это резонно, я тоже, — ответил я. — Итак, заметьте, сколько мы уже с вами знаем об убийце. По сути, этого достаточно, чтобы начать сбор улик — провести экспертизу одежды, автомобиля, тщательно проследить все передвижения в тот злополучный вечер. А если к этому прибавить ваш знаменитый допрос, которому не страшны тысячи адвокатов — то никакой суд не сможет оправдать преступника.

— И что же мы о нем знаем? — скептически прищурился Маллен. — Единственное, что наверняка известно мне — это то, что вы хотите съесть пирог, оставив его целым, и снять подозрения одновременно с Кларенса и Рендалла, а так не бывает, Амбрустер. Либо то, либо другое.

— Я рад представить вам третью кандидатуру, — с готовностью откликнулся я. — И хочу, чтобы вы вслед за мной проследили, как личность преступника с необходимостью вытекает из установленных фактов. Итак, начнем с того, что убийство все же произошло непреднамеренно, в состоянии аффекта — ведь вы тоже не верите в еще одного мистического вымогателя. Значит, перед нами эмоциональный человек.

— Тоже мне указание, — презрительно скривил губы Маллен.

— Очень важное, — возразил я. — Потому, что наш неизвестный был в перчатках. А ведь здесь на Аляска, инспектор. Вот вы — часто надеваете перчатки? Заметьте, убийца вовсе не собирался идти на крайности, и не мог позаботиться заранее об отпечатках пальцев.

— Уж не хотите ли вы сказать, что все это вытворил какой-нибудь надышавшийся наркотиков байкер? — задумчиво протянул Маллен. — Эти парни в черной коже обожают перчатки и всякую такую одежду. Мериен и Кларенс могли оставить дверь незапертой, этот тип вошел…

В этом месте инспектор задумался, его лицо вновь потухло.

— Верно, — кивнул я. — Тогда каким образом Уесли мог обо всем узнать и заранее изготовить фотографии. Нет, Маллен, очевидно, что убийца знал Рендалла. И находился с ним примерно в тех же отношениях, как и Кларенс — доверие, как к старшему, некоторая зависимость; попав в переплет, наш преступник тут же позвонил Уесли с просьбой о помощи. Вот почему последнему пришлось на ходу выдумывать историю с шантажом — он не мог позволить себе ни выдать настоящего убийцу, ни подставить Кларенса. Но позволить полиции самостоятельно вести расследование, пустить дело на самотек Рендалл не решился — его план относительно драгоценностей уже дал большую трещину, внимание общественности оказалось привлечено и к нему, и к Картерам — поэтому Рендалл счел за лучшее пойти на шантаж, чтобы иметь хоть какие-то гарантии в новой, неблагоприятной для него обстановке. А наш друг вряд ли особо близок с мотоциклетными группировками.

— Но кто же, если не байкер, станет носить перчатки? — удивлено спросил Маллен. На этот раз ему не приходилось разыгрывать удивление. — Здесь же жарко, Амбрустер.

Я мог бы ему сказать, что некто может надевать в такую погоду даже теплые свитера, но решил не сбивать инспектора с мысли, раз уж его мозги наконец настроились на интеллектуальную активность.

— Давайте зайдем немного с другого конца, — предложил я.

— Можете попробовать, — в маленьких глазах Маллена читалась твердая решимость в корне пресекать все хитроумные попытки обвести его вокруг пальца.

Я проверил, достаточно ли эффектно соединены мои кончики пальцев. В то мгновение я положительно ощущал себя Фило Вансом.

— Вы ведь неженаты, инспектор, — мягко спросил я.

Делать этого явно не следовало, так как злобный на язык Маллен не упустил возможности парировать:

— Как и вы, мистер Амбрустер…

Он всегда расщедривается на «мистера», когда извлекает из своего булькающего кислотой желудка особо изысканную гадость — они, в отличие от острот, довольно хорошо у него получаются.

Франсуаз в своем углу тут же молча окрысилась, и мне пришлось смириться с мыслью, что пару часов после нашего возвращения домой меня будут струнить — то ли поскольку я не рассказал ей с самого начала правду о смерти Мериен Шелл, то ли по поводу моей агрессии, проявленной в малоудачной беседе с охранниками Элко, то ли потому, что я не люблю оперу и не читаю серьезную литературу.

В тот момент я перестал чувствовать себя Фило Вансом, и не без злобности буркнул:

— Если бы и были, это бы вам все равно не помогло. Я говорю о одежде.

— По вашему, раз я не женат, я должен ходить без одежды? — осведомился Маллен.

Как я уже говорил, он генерирует гадости гораздо эффективнее, чем остроты.

— Когда человек выбирает костюм, платье или носки, — хмуро пояснил я и бросил косой взгляд на Франсуаз — надо было оценить силу приближающегося тайфуна и оценить грозящие разрушения, — он или она в первую очередь руководствуются критерием полезности. А поскольку у каждого из нас две руки, две ноги, а хвосты встречаются крайне редко, можно прикинуть десять-пятнадцать основных типов одежды, которые удовлетворят потребности людей. Скажем, станете ли вы покупать себе костюм аэронавта. Не могу представить вас в цилиндре или сомбреро — все, что нужно человеку, это костюм, брюки, сорочка, для женщины — юбка, платье, блузка. Это все.

— Если бы все руководствовались вашей так называемой логикой, — заметил Маллен, — сотни модельеров по всему миру остались бы без работы.

— Вот именно, — кивнул я. — Работа дизайнера одежды состоит именно в том, чтобы создать необычное, то, что средний человек никогда не станет носить ни в офисе, ни у себя дома, в окружении членов своей стопроцентной американской семьи. Все эти шляпы с перьями да платья с буфами — дорогие экзотические игрушки для богатых приемов. Они неудобны, они безвкусны — но именно их мы и называем модой.

И вот тут Маллен меня удивил — удивил настолько, что я великодушно простил ему его недавнюю бестактность. Наполовину, конечно.

Он понял, что я имел в виду.

— Женские перчатки, — с расстановкой произнес он.

— Естественно, — я вновь соединил распавшиеся в минуту паники кончики пальцев. — Ни одна нормальная женщина не станет надевать их, особенно в жаркой Калифорнии — если речь не идет о великосветском вечере, где все блистают необычными нарядами. А наш друг Уесли Рендалл несколько лет специализировался именно на таких приемах.

Извилины в мозгу Маллена хрипели и щелкали, подгоняя друг друга, а из ушей чуть ли не пар шел. Поэтому я поспешил закончить, чтобы не лишать себя удовольствия самому назвать имя, не позволив Маллену брякнуть его первым. Поэтому мне пришлось к своей досаде скомкать конец эффектной речи.

— У нас есть девушка, которая была на вилле Рендалла. Достаточно сильная, чтобы забить до смерти. Доверяющая Уесли и полагающаяся на него — и причем такая, которую наш друг не мог бы со спокойной душой сдать в полицию. Девушка, ради которой ему пришлось рисковать своим тщательно разработанным планом относительно южноазиатских драгоценностей, хранящихся в подвалах банка Картеров. А поскольку и я, и вы понимаем, что подобное рыцарство со стороны мистера Рендалла никак не могло объясняться благородными порывами его широкой души или же любовными терзаниями, остается одно-единственное возможное объяснение его поступков — наша девушка чрезвычайно близко связана с семейством финансистов и ее арест автоматически привлек бы к старому Джейсону столько внимания, что афера с реликвиями оказалась бы под серьезной угрозой.

Последнее предложение получилось плохо — следовало бы еще подробно растолковать, в сколь сложное положение попал Рендалл — всеми силами стремясь оградить Картеров от скандала, он должен был взять на себя роль режиссера в истории со смертью Мериен Шелл в тщетной надежде, что это неожиданно случившееся убийство не помешает ему осуществить планы с драгоценностями.

Но Маллен не дал мне договорить.

— Лиза Картер, — хмуро произнес он.

Я кивнул. Конечно, он поторопил меня, но все равно получилось неплохо.

— Были еще и мелкие детали, — продолжил я. — В тот вечер, когда мы с Френки навестили Лизу в фамильном особняке, на ней как раз было платье из тех, что принято носить с перчатками и кожаной сумочкой. Люди Дона Мартина острожно навели справки среди людей, присутствовавших на вечеринке в доме Рендалла в ночь смерти Мериен Шелл. Мои предположения подтвердились — вот почему на теле покойной не могло оказаться отпечатков ее убийцы.

Кроме того, мое внимание привлекла реакция Лизы на наши слова относительно невиновности ее кузена. Видите ли, в тот момент казалось, что главная проблема, стоявшая перед ней — объяснить и оправдать свою сексуальную связь с Уесли Рендаллом. Поэтому, когда речь зашла об этом, Лиза напряглась — и это было объяснимо. Однако потом она услышала, что именно ее любовник, а не кузен, является убийцей. Подобное сообщение должно было сделать ее позицию еще более уязвимой — если бы вскрылось, что Рендалл помогал ей скупать акции отцовской компании, Лизу автоматически заподозрили бы в убийстве Мериен Шелл. Поэтому, будь она невиновна в смерти девушки, вступление на столь зыбкую почву в разговоре заставило бы ее собраться, вести себя осторожно. Вместо этого Лиза расслабилась, было видно, она почувствовала небывалое облегчение — и это в тот момент, когда ее могли уличить в нелояльности по отношению к собственной семье, к отцу. Не мне вам объяснять, Маллен, как в подобных кругах ценятся корпоративность и семейственность. Имелось лишь одно объяснение подобного поведения со стороны мисс Картер — она была виновна в убийстве, и известие, что все подозревают другого, показалось ей спасительным.

— Эта девчонка, — пробормотал Маллен, задумчиво разглядывая грязные кончики своих ботинок. — И все же присяжным нелегко будет поверить в такую историю.

— Они поверят, — я приветливо улыбнулся Рендаллу. — Найдите платье, которое было на девушке в ту ночь. Особенно — перчатки. На них не могло не остаться частичек кожи покойной — после таких сильных ударов. Исследуйте ее машину. К колесам не могли не прилипнуть частички грунта. Не мне объяснять, Маллен, где могут быть найдены необходимые доказательства. Так что если мистеру Рендаллу и грозят какие-то обвинения, то никак не в преднамеренном убийстве.

— Всего лишь соучастие, сокрытие улик, шантаж и вымогательство, — поддакнул Маллен. — Хотел бы я послушать, как ваша товарка станет пудрить мозги судье, разглагольствуя о чистоте его помыслов… — он замолчал, явно думая о другом. — И все же у меня в голове не укладывается. Лиза Картер! Как же это могло произойти?

Холодный ветер налетал с моря.

Лиза Картер рывком распахнула дверцу автомобиля, ее туфли на высоких каблуках вступили на гравиевую дорожку. На втором шагу она споткнулась, но все же удержалась на ногах.

Она была пьяна.

Ничего, сегодня она обо всем узнает.

Нет, ну что за шлюшку нашел себе Кларенс, этот недоносок.

Лиза Картер смогла пройти до входной двери, почти ни разу не покачнувшись. Ну, может быть, пару раз, совсем немного, но это не считалось.

Палец вдавил в дверную панель кнопку звонка.

Сейчас она все узнает.

Лиза давно подозревала, что ее недоразвитый кузенчик развлекается с одной из размалеванных потаскух, которые вечно жмутся и хихикают по углам на вечеринках, что устраивает весельчак Уесли.

Тоже кретин.

Но кретин страстный.

Воспоминания об Уесли Рендалле заставили Лизу на некоторое время потерять связь с реальностью, и пару секунд она простояла у двери с пьяной улыбкой, покачиваясь в разные стороны.

Или несколько минут?

Потом холодный ветер вновь обдал ее лицо, и в затуманенное алкоголем сознание вползла мысль — ей же не открыли.

Вот шлюха, даже не открывает, когда в дверь звонит девушка из высшего общества. Надо позвонить еще.

Лиза вновь нажала кнопку звонка.

Она покинула вечеринку у Уесли, никому ничего не сказав. То-то будет сюрпризик для кузена. Она застанет их вместе в постели, он испугается, может, даже плакать начнет. То-то смеху будет.

Лиза прекратила вдавливать кнопку звонка и затарабанила в дверь.

— Открывайте, ублюдки, — громко крикнула она.

С тех пор, как она начала встречаться с Уесли Рендаллом, перед ней открылся абсолютно новый мир — мир сладких, приятных удовольствий. Она узнала, что могут быть веселые отвязные вечеринки — не те скучные деловые ужины, которые устраивает отец, когда Джонатан блестит в свете люстр стеклами очков и встряхивает длинными волосами. А еще говорят о деньгах, процентных ставках и налоговой политике.

Она тоже бывала на таких вечерах, ей они по-своему нравились, ее возбуждала атмосфера денег и власти, царившая на них — и в то же время хотелось чего-то другого, веселого и беззаботного.

Но детские ночные тусовки, которые устраивали сопляки на папенькиных виллах, где через пару часов после начала все становились настолько пьяны, что не узнавали друг друга, мочились на ковер и били бутылки о старинную мебель — подобные развлечения Лизу тоже не привлекали. Однажды один молокосос, сын отцовского приятеля, нализался в стельку и стал стягивать с нее одежду прямо в центре комнаты, на виду у всех.

Тогда она ему это позволила — она тоже была пьяна, и ей было смешно.

Он уснул прежде, чем смог стащить лифчик.

Эти сопляки курили марихуану и по углам хвастались друг перед другом, что пробуют и что-то покруче, но Лиза знала — ни у кого из них не хватит духу ни на что действительно серьезное. Кларенс был в восторге от таких компаний, и она иногда присоединялась к нему, но настоящего веселья все же не было — слишком мелко, слишком гнусно, где-то в глубине оставался неприятный осадок.

Хотелось чего-то другого.

И Уесли дал ей это — веселая, разбитная вечеринка, когда много гостей, и все смеются и пьют — и в то же время можно продолжать всю ночь, и никто не наблюет тебе на колени и полиция не приедет в три часа утра.

Это было прекрасно.

И сам Уесли — сильный, мужественный, с открытой улыбкой. Он был хорош в постели, он понимал ее, во всем помогал, поддерживал.

Лиза вновь пьяно рассмеялась и забарабанила в дверь с удвоенной силой.

А с некоторых пор и Кларенс начал увязываться с ней. Уес не имел ничего против — он такой милый парень, всегда рад гостям, а Клар, как-никак был ее двоюродным братом. Тоже родственничек нашелся…

Однако кровь Картеров сделала свое дело, — Кларенс тоже быстро смекнул, что вечеринки у Уесли гораздо лучше пьяного лягушатника, к которому он привык. И стал приходить на виллу все чаще и чаще, иногда даже тогда, когда она, Лиза, не могла вырваться из цепких, скрюченных пальцев стариковского банкирского мира.

Говорят, он даже пару раз напился, да так, что перекрошил все в доме.

А потом он встретил ту шлюшку, и она его окрутила.

Раньше у Кларенса не было ничего подобного — так, по мелочам, он спал с дочками богатых родителей — молодяшками из тех, о которых папочка с мамочкой до сих пор думают, что их девочка — девственница, а на самой давно уж пробу негде ставить.

Ничего серьезного, ничего опасного, ничего такого.

Но эта Мериен — совсем другое дело.

Шлюха, профессиональная проститутка. Она даже почти не пила на этих вечеринках — как, впрочем, и все ее подружки. Им надо было быть в форме на случай, если кто-то из пьяных гостей потащит их в кровать. А такое случалось почти каждый раз.

Лиза не заметила, как Мериен подкатилась к Клару. Наверно, в первый раз они переспали прямо там, на вилле у Уесли. Тоже ублюдок, мог ведь предупредить ее… Это потом она стала замечать, что Клар с этой девкой вечно вместе, тискает ее по углам, все такое.

Сперва она тоже не обращала на это внимания, ведь это вечеринка и надо развлекаться, но потом поняла — этой шлюшке мало того, что Клар с ней спит и дарит иногда пару побрякушек, нет, она собралась крепко окрутить его, сделать своим.

И папа это поймет — если узнает.

А он не узнает.

Стоит Лизе пригрозить Кларенсу рассказать отцу, что его любимый племянничек связался с уличной потаскушкой — и не просто так переспал пару раз, а сделал своей постоянной любовницей — так отец мигом сотрет Кларенса в порошок.

Нет, конечно, ничего он с ним сделать не сможет — ни наследства лишить, ни из дома выгнать, у Кларенса ведь все свое, но это неважно. Сопляк-кузен боготворит отца, тому достаточно лишь пару раз грозно зыркнуть на племянника, как последний уже падет ниц и начнет молиться.

Да и одного раза хватит.

Кларенс не допустит, чтобы отец все узнал. Он перед Лизой на колени рухнет, умолять будет молчать — может, даже опять заплачет. И когда через неделю к нему перейдут фамильные акции, он перепишет их на Лизу.

Полностью не отдаст, конечно, молокосос он, но не придурок же полный — но вот право голоса передаст обязательно. А если добавить ее акции и те, что достанет для нее Уесли…

Вот ведь надрызгались, сволочи, не открывают. Дурачок Клар совсем не умеет пить, не умеет.

В тот вечер она твердо решила их застукать. Не стоило пить столько, ну да ладно — у Уесли всегда так весело, хочется расслабиться, пара коктейлей… Или их было больше?

Она видела, как он лапал ее в углу, потом они вышли на кухню, вроде бы как еще бутылок принесли, так он стал ей под юбку лезть, целовал в шею, в грудь. Но она сказала, нет, надо поехать к ней, в это бунгало, и там оттянуться.

Лиза стояла в дверях, все слышала. Она поедет за ними — за Кларом и Мериен — в их домик, позвонит, войдет, застанет.

Только она отстала слегка и проплутала полчаса по побережью, пока не нашла. Но вот она, машина Кларенса, все верно.

— Открывайте! — еще раз крикнула Лиза и стала колотить в дверь ногами.

Она была пьяна.

Изнутри раздались шаркающие шаги, кто-то неуверенно брел по направлению к двери.

Надо ж было так нализаться. Этот придурок Кларенс, чего доброго, ее и не узнает. Вот смеху…

Еще удар, дверь открылась. Мериен стоит напротив нее, глаза осоловелые, на ней одна ночная рубашка.

— Вот и ты, шлюха, — с удовлетворением констатирует Лиза и с силой вталкивает девушку внутрь. — А теперь я войду.

Она идет размашистыми шагами.

— Кларенс! Клар! Где ты, ублюдок паршивый… Да не болтайся ты под ногами, дура. Клар!

Еще пара шагов. Ага. Спальня! Кларенс лежит на кровати, обнаженный, руки раскинуты, на столе стоит бутылка. Боже, какой маленький у него член…

Но зачем она пришла?

Не затем же, чтобы посмотреть на член Кларенса…

Эта мысль кажется ей чрезвычайно смешной, она заливается смехом, сгибается пополам, потом начинает кашлять.

Мериен тоже пьяна. Она тяжело возвращается на кровать, забираясь с ногами, берет бутылку, делает глоток.

— Чего пришла? — спрашивает она, ее голос немного осип от выпитого.

Чего пришла? Шлюха… И она еще будет спрашивать, чего она пришла…

А действительно, зачем?

Несколько мгновений Лиза стоит, в раздумье покачивается на носках, каждое мгновение грозя рухнуть на пол. А. Она хотела застать Кларенса с этой потаскушкой. Вот. Она их застала. Что-то еще. Надо было сделать что-то еще.

Так Кларенс же спит!

Чертов придурок, столько лет, не научился пить.

Надо привести его в чувство.

Пока он пьян, пока спит — он же ее не видит. А не видит, не сможет испугаться, и не отдаст ей акции. Надо, надо разбудить.

— Вставай, ублюдок.

Лиза тяжело заползает на постель и начинает яростно хлестать Кларенса по щекам. Или пойти за льдом? Нет, слишком далеко…

Лизу постепенно начинает развозить, но она еще не настолько пьяна, чтобы погрузиться в беспамятство.

— Вставай же.

Пальцы в кожаных перчатках с силой бьют по щекам Кларенса. Тот бормочет что-то себе под нос, хрипит, потом из его рта начинает литься слюна.

Ну и мерзость.

Вот ублюдок, надо же так напиться.

Стоит выпить.

— А что это ты делаешь? — в голосе Мериен искреннее любопытство.

Шлюха, потаскуха, это она его напоила, Нет, а ведь правда, напоила специально, чтобы она, Лиза, осталась ни с чем. И что бы зря протащилась через все побережье, оставила вечеринку.

Нет, надо выпить.

Лежащий на кровати Кларенс больше не интересует ее. Тонкая струйка слюны стекает по его щеке, пачкая простынь. Лиза приподнимается на коленях и тянется к бутылке.

— Дай мне это, — бормочет она, но Мериен не понимает. Шлюшка все так же лежит, с интересом разглядывая ее.

Бутылка далеко, через всю кровать, на столике. Лиза переползает к ней, наступая и на Кларенса, и на Мериен. В голове шумит. Ага. Ее пальцы сжимаются на горлышке, она делает глоток.

Теплая расслабляющая волна алкоголя протекает по телу, смывая все мысли. На мгновение она замирает в полной прострации. Ей становится хорошо, все так просто.

Она опять не помнит, зачем пришла.

Мериен приподнимается, становится рядом с ней на колени. В ее глазах неожиданный интерес.

— Ты меня хочешь? — спрашивает она.

Что?

Несколько мгновений Лиза непонимающе смотрит на девушку, потом разражается смехом. Ее тело сотрясается, бутылка дрожит в руке.

Мериен придвигается ближе, от нее приятно пахнет алкоголем.

Теплая плоть проститутки слегка касается тела Лизы. Дочь банкира чувствует через легкое платье, как под левой крепкой грудью девушки быстро бьется сердце.

Черт, а ведь это приятно.

Как смешно.

Лиза ставит бутылку обратно на столик. Она смотрит на девушку оценивающе, в ее мозгу нет ни одной мысли. Ее соблазнительница нетерпеливо пододвигается ближе, руки эротично оглаживают груди, живот, ноги, плотно прижимая к ним тонкую ткань ночной сорочки — чтобы ни одна подробность молодого притягательного женского тела не ускользнула от внимания новой любовницы.

Дочь банкира внимательно наблюдает за этим представлением, язык помимо ее воли высовывается изо рта и начинает медленно трогать крепкие губы. Она хочет эту красивую проститутку. Прямо сейчас.

Маленькие пальцы Мери медленно поглаживают разгоряченные щеки Лизы, потом осторожно собирают ее волосы, откидывая их назад. Мериен приоткрывает рот, влажные губы касаются лица второй девушки. Ее ладони ложатся на обнаженные ноги дочери банкира, нежно ласкают бедра, поднимаясь все выше и выше, начинают теребить трусики.

Лиза тяжело дышит, ее голова откинута назад, волосы разбросаны по спине. Ей хорошо. Раньше она никогда этим не занималась. Не чувствовала себя лесбиянкой. Почему бы и нет.

— Сделай меня счастливой, подружка, — хрипло шепчет она.

Ее руки приподнимаются, пальцы в перчатках обхватывают обнаженные плечи любовницы. Мериен смотрит на нее, в этом взгляде влажное желание.

Проститутке нравится мускулистое горячее тело девушки, которая сидит перед ней.

— Раздвинь ноги, подружка, — приказывает она.

Лиза повинуется. Теперь теплые ладони Мериен ласкают основания ее красивых сильных бедер, там, где они плавно переходят в живот. Пальцы девушки забираются под трусики дочери банкира, маня и раздражая ее, многое обещая, но пока что ничего не делая.

— Ты прекрасна… — шепчет Лиза, закрывая глаза. — Продолжай.

Руки Мериен обхватывают сильное мускулистое тело второй лесбиянки, плоть одной чувствует тепло второй, крепкие сочные груди мнут и раздавливают друг друга, царапая набухшими сосками.

Девушки соединяются в долгом неспешном поцелуе.

Быстрый язычок Мериен показывается наружу. Сперва он касается губ Лизы, потом проникает между ее зубов. Проститутка начинает ласкать рот своей любовницы, та чувственно отвечает ей.

Дочери банкира нравится ощущать, что ее соски не пластуют ровные мощные мужские мускулы, а нежно ласкают молодые женские груди.

Поцелуй длится долго — очень долго. Наконец Мериен отстраняется, ее руки продолжают гладить бока и ягодицы Лизы. Глаза второй лесбиянки закрыты, тело слегка покачивается в экстазе любви. Проститутка слегка поднимает голову и начинает легко целовать свою любовницу в веки.

Та жалобно и беспомощно вскрикивает, она тает от сексуального удовольствия.

— Снимай платье, — говорит Мериен.

Маленькие пальчики проститутки обхватывают подол платья Лизы, осторожно совлекая его со страстного женского тела. Лиза со сладким томлением смотрит на то, как ее сброшенная одежда, опадает на полу.

Теперь она полностью обнажена, кроме трусиков, туфель и перчаток.

Мериен наклоняется к ней и начинает целовать груди. Ее быстрый крепкий язычок ласкает тело Лизы, трогает соски. Это приводит дочь банкира в состояние экстаза. Мужики не могут сделать женщину счастливой, все они кретины. Боже, как хорошо…

— Еще, — шепчет она, и проститутка повинуется.

Лиза начинает стонать, ее руки беспорядочно двигаются по телу Мериен, лаская бедра, талию, ягодицы.

Мериен слегка надкусывает грудь Лизы, та вскрикивает. Ей больно, но в то же время очень приятно.

— Укуси меня снова, — приказывает она, и тут же приглушенно вскрикивает от сладкой боли.

Каждая клеточка ее разгоряченного тела трепещет от желания. Ей хочется, чтобы удовольствие длилось вечно — и в то же время страстно стремиться кончить все прямо сейчас.

Мериен завела ее, она на пределе.

Резким движением Лиза разрывает ночную сорочку проститутки, и две крепкие молодые груди вываливаются наружу. Дочь банкира резко выдыхает воздух и подается вперед.

Она впервые видит обнаженную женщину, — с которой собирается заняться любовью. Томная довольная улыбка расплывается по лицу Мериен — проститутку возбуждает такая реакция на ее интимную красоту.

Лиза кладет на ладони на груди любовницы, резким движением сжимает их — крепко, как это делает с ней Уесли, когда они занимаются любовью. Мери тихо вскрикивает, выгибаясь всем телом, ее ноги касаются бедер Лизы. Это еще больше возбуждает дочь банкира.

Она снова сжимает груди проститутки.

— Нравится? — глухо спрашивает она.

Ей всегда хотелось попробовать, каково это — иметь женщину, как это делают они, мужчины.

Мериен не отвечает. Ее влажный язык вновь несколько раз проводит по правой груди Лизы, потом девушка отстраняется. Она спускает вниз разорванную рубашку, но не снимает полностью. Лиза видит, как пальцы проститутки медленно обнажают ее плоский красивый живот, осторожно пробегая по розовой холеной коже. Потом Мери отдергивает подол, обнажая округлые колени с маленькими ямочками, сексуально проводит по своим стройным, влажным от пота ногам, но заветный островок волос между бедер продолжает оставаться скрытым складками смятой сорочки. Это еще больше заводит Лизу.

Она крепко обхватывает тело Мериен и грубо начинает целовать, пригибая проститутку книзу. Та тихо стонет, ее маленькие пальчики нежно гладят лизины ягодицы.

Груди девушек вновь прижаты к друг другу, они трутся сосками в приливе горячего желания, и это заводит их обеих. Лиза больше не чувствует опьянения, только страсть.

Ей нравится заниматься любовью с другой женщиной.

Горячее бедро Мери касается ее обнаженных ног. Тело девушки мягкое, теплое. Они сплетают пальцы, теперь проститутка распластана на кровати, и вторая лесбиянка начинает покусывать ее. Ноги девушки смыкаются на талии дочери банкира, несколько раз сжимаются, заставляя сердце сладко проваливаться куда-то глубоко. Лиза вздыхает и распрямляется.

Теперь они сидят друг против друга, Мери ласкает ее бедра, ягодицы, целует живот. Лиза сладко стонет и опрокидывается на спину.

На этот Мериен нависает над ней. Они обе постепенно дошли до пика — до пика подготовки, и чувствуют это. Набухшие соски проститутки слегка касаются грудей Лизы. Теплые пальцы соблазнительницы ложатся на бедра любовницы, медленно сжимаясь на них. Потом она раздвигает ей ноги.

Тело Лизы напряжено, она тяжело дышит.

Она готова.

Пора начинать.

Мериен соединяет два пальца, ее рука медленно скользит по ноге Лизы. Она входит в любовницу и начинает ласкать ее изнутри.

Обжигающая волна удовольствия захлестывает Лизу. Она отдала бы все на свете за то, что теперь происходит между ее ногами.

Мериен покровительственно улыбается, ее лицо становится немного жестоким, и Лиза это нравится.

Сильное тело дочери банкира сотрясается от возбуждения, она начинает вскрикивать. Руки в бессильной агонии впиваются во влажную простыню, комкают ее.

Боже!

Она больше не видит полуобнаженного тела своей опытной любовницы, не чувствует опьяняющий запах потного женского тела. Во всем мире существует только одно — сексуальное удовольствие.

Еще одно движение, еще.

— Продолжай, шлюха, — хрипло шепчет она.

Ее ноги раздвинуты. Мериен сидит между ними. Ее рука лениво движется вверх и вниз, глаза полузакрыты.

— Ты сама шлюха, — неторопливо отвечает она.

Она тоже пьяна.

Лиза резко распрямляется, Мериен вскрикивает.

— Дура, — говорит она. — Ты меня напугала. Хочешь выпить?

Ее пальцы больше не находятся внутри Лизы, не доставляют ей удовольствие.

Чертова шлюха. Она должна была продолжать.

— Делай это, — хрипло приказывает дочь банкира и вновь медленно опускается на спину, разбрасывая роскошные груди.

Мери переползает в сторону, тянется к бутылке.

— Горло пересохло, — бормочет она. — Хочу глоточек.

Потаскуха.

Лиза поднимается и резко толкает ее. Девушка падает навзничь, в глазах пьяный испуг.

Сейчас она узнает, как останавливаться.

Дешевая шлюшка.

— Что ты хочешь? — спрашивает она.

Ах, так?

Она хотела поиметь ее, Лизу? Поиметь, как все эти мужики?

Сунула внутрь свои грязные пальцы, которыми в носу ковыряется?

Сейчас получит…

Мериен лежит, она не в состоянии двигаться. Она хочет еще выпить и не понимает, почему ей не дают сделать еще глоточек.

И вообще, кто это перед ней?

Лиза садится на лесбиянку верхом, ее глаза зло сощурены. Крепкие мускулистые ноги теннисистки крепко сжимают дрожащее тело, лежащее под ней.

— Проститутка, — говорит Лиза.

Она ударяет любовницу по лицу со всего размаха.

— Дура, больно же, — пьяно говорит Мериен.

Лиза ударяет еще, на этот раз — другой рукой. Ей нравится.

Девушка кричит, пытается отбиваться. Дочь банкира наносит удар за ударом, вкладывая в них всю силу. Маленькие палицы Мериен стараются дотянуться до ее лица, Лиза отводит руку назад, сжимает кулак, бьет.

Голова проститутки откидывается назад, она больше не сопротивляется.

Так-то лучше.

Лиза соскальзывает слегка назад, вновь резко сжимает груди своей бывшей любовницы. Потом начинает быстро и яростно наносить удары кулаками по лежащему перед ней телу.

Еще и еще.

Пот заливает глаза дочери банкира, горячие бедра сжимают расслабленные ноги девушки.

Как прекрасно.

Вновь пара ударов. Теперь по лицу.

Получай, грязная проститутка.

Лиза не может остановиться. Ей нравится, с каким звуком затянутые в кожу пальцы врезаются в мягкую женскую плоть. Вот теперь она имеет эту шлюху — как мужики имеют баб.

Сильное тело лесбиянки начинает мелко дрожать, она понимает, что вновь дошла до пика.

Тогда она быстро распрямляется, сходит с постели, ее крепкие ноги чувствуют под собой пол.

Резким движением Лиза срывает с правой руки перчатку, приспускает трусики. Два ее пальца больно втыкаются в глубину плоти.

Она стоит, удовлетворяя саму себя, ее рука медленно движется. Она стонет и вскрикивает.

Лиза не знает, сколько прошло времени.

Наконец она останавливается, сгибается пополам, ухватывается за постель.

Голова пустая и немного кружится.

Как хорошо.

Мериен все так же лежит на постели, невидящие глаза устремлены куда-то в потолок.

— Сколько я тебе должна, шлюха?

Та молчит.

Лиза пытается подойти к ней, приспущенные трусики мешают дочери банкира, она вновь падает на кровать, разражается пьяным смехом.

— Эй, по-та-скуш-ка…

Затянутая в перчатку рука ложится на подбородок бывшей любовницы, слегка поворачивает голову.

Черт, шлюшка-то скопытилась.

Вот проклятье…

Лиза садится на кровати, бессознательным движением поднимает с пола перчатку, чуть не теряя при этом равновесия. Вновь надевает на руку.

Рядом лежит пьяный Кларенс — кретин так и не проснулся.

Вот смешно…

Может, изнасиловать его, пока спит?

А он даже не узнает…

На некоторое время эта мысль занимает ум Лизы, она даже начинает ниже приспускать трусики.

Черт, но не в одной же постели с мертвяшкой.

Что с ней делать?

А у Клара такой маленький член…

Лиза перегибается через тело кузена, еще раз легко шлепая его по щеке пятерней. Берет телефон, снимает трубку.

— Уесли? Уес, — веселый шум вечеринки заливает ухо. — Не поверишь — тут сейчас сдохла одна шлюшка. И я не могу изнасиловать Кларенса. Приезжай и убери ее. При-ез-жай.

Телефон падает из ее рук.

Ночь, тишина, мерный плеск воды.

Этот канал чем-то напоминал доктору Бано маленькую речку, на берегах которой он родился. Он стоял у стены в капитанской рубке, Стивен Элко грузным мешком сидел в углу.

У руля стоял Эд.

Слишком много людей было на борту.

Второй человек толстяка сидел рядом со своим боссом. Доктор Бано внимательно обдумал вопрос, скольким из охранников своего заложника разрешить сопровождать себя на яхте.

Для управления было достаточно одного, но сам Элко для такой роли не подходил — доктор Бано слишком много знал об этом человеке, чтобы разрешать тому подходить к штурвалу. Спасая свою жизнь, толстяк мог пойти на любой трюк, но если поручить управление кому-то из его людей, тот не станет пытаться что-либо предпринять, подвергая тем самым опасности своего хозяина.

Итак, это уже двое — Элко и рулевой. Но кто тогда сойдет на берег и подберет Лизу. Можно отправить с этим заданием второго, оставив на время штурвал в руках Стивена. Но доктор Бано счел этот вариант слишком рискованным, так как он подразумевал сложную перестановку людей в самый ответственный момент.

Доктор Бано был вооружен, но он был один.

И еще он очень устал.

Корабль его страны уже ждал в нейтральных водах.

Скоро священные реликвии его народа будут возвращены на родину.

Яхта медленно шла по каналу.

— Пора, доктор, — голос Стивена Элко звучал трубно, как будто возвещал о дне Страшного суда.

Пожалуй, этот день можно назвать днем восстановления справедливости.

— Говорите, — резко бросил Бано.

Стивен Элко тяжело встал и зачем-то долго отряхивал колени, разгибая затекшую спину. Потом вразвалочку подошел к командной панели, толстый палец ткнулся в большую кнопку.

— Эй, бездельники, — рявкнул Элко в трубку. — Кто-нибудь из вас трезв настолько, чтобы меня понять.

— Все в порядке, босс, — раздались на другом конце суховато-маслянистые слова.

Голос Маллена был слишком хорошо знаком Элко, чтобы у толстяка могли оставаться хоть малейшие сомнения относительно того, кто именно сейчас разговаривает с ним.

— В таком случае освободи цепь, олух проклятый, — сказал Стивен. — Я выхожу в море.

Возвращаясь в свой угол, толстяк раздумывал, как присутствие инспектора отдела по расследованию особо тяжких преступлений в маленьком домике на берегу канала влияет на шансы остаться в живых. Потом он пришел к выводу, что все равно ничего не в силах изменить, и вновь его мысли флегматично замерли в ожидании броска.

Доктор Бано стоял, слегка расслабив ноги в коленях. Дуло его пистолета было направлено в центр объемистого живота Стивена Элко, левое плечо свободно опущено.

Он не знал, сколько еще осталось плыть, — он не имел возможности тщательно изучить местность. Но и задавать какие-либо вопросы Бано не считал возможным. Он просто ждал.

— Здесь останови, Эд, — неторопливо бросил толстяк. — Месье ждет даму.

Можно воспользоваться неразберихой. Она неизбежно начнется, когда в рубке появится еще один человек. Здесь не так-то много места. Был бы он на пару десятков фунтов легче и на пару десятков лет моложе… А от этих кретинов, что окружают его — мало толку, они побоятся предпринимать какие-либо действия, боясь подставить своего босса под удар.

И ведь правильно, остолопы, делают — начни кто-то из них петушиться, он, Элко, получит пулю первым.

И все же выход был, оставалось только увидеть его. Увидеть, узнать и нырнуть в открывшуюся дверь.

Эд медленно затормаживал крупную инертную яхту. Стивену Элко она нравилась, он получал удовольствие от всего большого и плавно передвигающегося — это приятно взбалтывало тело.

Глупо будет вот так умереть…

— Пришвартоваться, босс?

— Валяй, Эд.

Эд хранил пистолет под рулевым колесом. Человек, который сейчас наводил дуло на босса, этого не знал, и потому не стал осматривать рубку. В тот момент, когда девчонка войдет в комнату, докторишка отвлечется. Пусть на секунду. Пусть на полсекунды. Все равно его пушка целит в брюхо босса. Эд успеет достать оружие и застрелить придурка.

А дальше все будет просто. Если толстяка прикончит чужак, тем лучше. Если нет — он, Эд, возьмет пушку доктора и сам это сделает. И никто не будет на него в обиде.

Черт, удачно все-таки получилось. Босса убьют, Аделла Сью тоже наверняка мертва, и главным станет он, Эд.

Теперь главное — выждать момент, когда девчонка поднимется на борт.

Эд хорошо знал яхту. Сперва он услышит шум открываемой двери — той, что ведет с палубы — потом три шага. Ну, или четыре, если девчонка совсем уж коротконогая. А после этого можно доставать пушку и стрелять в доктора.

Все равно тот не успеет прицелиться в него.

Доктор Бано понимал, что где-то в этом помещении может находиться оружие. Если на судне держат пистолет, то обычно в капитанской рубке.

Почти наверняка под рулевым колесом.

Там наиболее удобное место.

Парень у штурвала будет ждать, пока в рубку войдет девушка. Если он решится что-либо предпринять, то только в этот момент. В то мгновение рулевой будет гораздо более опасен, чем Элко. Поэтому повернуться надо будет к нему.

— Понял, Пит, чего хочет месье? — толстый сосискообразный палец Стивена Элко тыкал в сидящего рядом с ним человека. — Спускайся на берег. Там будет машина, в машине девушка. Она поднимется с тобой на борт. Пусть заходит первой, понял?

— Да, босс.

Яхта больше не движется. Борт с легким скрежетом трется о берег, соскребая краску. Пит распрямляется и неуверенной походкой идет к двери.

Если босс думает, что Пит вернется — он ненормальный.

Пит дойдет до этой машины, скажет девчонке, что делать — а сам убежит. Может, даже ту самую машину и угонит. Пит не дурак, чтобы возвращаться на яхту босса. А если толстяка все-таки не убьют — можно будет податься в Чикаго или в Детройт.

Все лучше, чем загнуться здесь под дулом этого сумасшедшего.

Пит увидел автомобиль сразу же, как вышел на палубу. Он был припаркован там, где дорога заканчивалась — в нескольких десятках шагов от берега. Прислонившись к капоту стояла высокая красивая девушка. Приложив руку козырьком к глазам, она смотрела на него.

Пит только скажет ей, что делать, и тут же уйдет.

Доктор Бано ждал, медленно отсчитывая секунды. Он не был уверен, придет ли мисс Картер на условленную встречу. И еще менее он мог быть уверен в том, что можно было от нее ожидать.

И все же только она при данном раскладе могла помочь ему пройти мимо полицейского кордона.

Никто не станет стрелять в дочь миллионера.

А она должна прийти — она хочет власти.

— Привет, — Пит помахал рукой в воздухе.

Сгорбившись, он приближался к автомобилю.

— Босс ждет вас, леди, — пробормотал он.

Девушка обернулась к нему, большие совиные глаза широко распахнуты.

— Босс там, на яхте, он вас ждет, — Пит остановился и неопределенно кивнул головой куда-то в сторону канала. — Идите, а у меня дела.

Он быстро развернулся и поспешил вперед, туда, где дорога делала поворот, сливаясь с хайвеем.

— Ты никуда не пойдешь, придурок.

Пит почувствовал, как твердое дуло пистолета уперлось ему в спину и услышал дыхание девушки за своей спиной.

— Сейчас ты развернешься и отведешь нас на яхту. Ты понял, придурок?

— Понял, — мотнул головой Пит.

По его лбу медленно катилась капелька пота.

Да здесь все чокнутые.

Нас?

Из автомобиля вылезал мужчина — небольшого роста, но очень широкий в плечах, с руками профессионального боксера. И у этого тоже была пушка.

— Иди вперед, — резко произнесла Лиза.

По палубе шагали трое.

Доктор Бано мог только сожалеть, что ему не было видно, как Пит разговаривал с Лизой Катер. Тогда бы он знал, кто третий человек и что от него ждать.

Возможно, это уже и есть полицейская засада. Однако шансы на подобный оборот дела малы — девушка не станет связываться с властями, она слишком глубоко увязла сама.

Дверь открывается — та, первая дверь, через которую с палубы можно попасть в коридор.

На двадцать фунтов легче. Или на десять лет младше.

Стивен Элко напряг ноги в коленях, приготовившись кувыркнуться вперед.

Хоть на это он еще способен.

Открывается вторая дверь.

Пит входит в капитанскую рубку, сразу за ним следует Лиза. Большие совиные глаза цепко окидывают взглядом рубку.

Эд тянется рукой за пистолетом.

Доктор Бано поворачивается.

Пит и Лиза входят в рубку. В дверях появляется Юджин Данби.

Эд поднимает дуло своего оружия. Доктор Бано стреляет.

Пуля разносит лоб Эда, и осколки костей падают на штурвал. Пистолет рулевого тихонько щелкает и выпадает из ослабевших рук.

Лиза Картер нажимает на спусковой крючок. Ни к чему так много людей.

Пит чувствует, как что-то горячее врывается в его бок, обжигающая кровь начинает литься на пол.

Пит умирает.

Юджин Данби вскидывает ствол и стреляет в Бано. Тот падает навзничь, нелепо раскинув руки.

С тяжелым шумом плюхается на пол Стивен Элко. Потом долго немигающим взглядом снизу вверх осматривает Лизу и Данби.

— Толстяк, — на лице дочери банкира играет довольная улыбка. — Тебя ведь так зовут, я правильно поняла. Кажется, отец прибегал к твоим услугам раз или два — и остался весьма недоволен. Не спускай глаз с этой жирной туши, Юджин.

Боксер держит Стивена на прицеле, девушка подходит к приборной доске.

— Этот канал ведет к твоему домику, толстяк, — ей хочется, чтобы голос звучал небрежно, но он вибрирует, как натянутый парус.

Лиза нервничает. Теперь все должно пройти быстро и гладко.

— Да, — Элко кряхтит, пытаясь подняться с пола.

Он даже не может дотянуться до пистолета Эда.

— И там находится груз? — Лиза оборачивается к толстяку, ее губы полуоткрыты, дыхание быстро вырывается и молниеносно втягивается обратно, как язычок гадюки.

Девчонка совсем сошла с ума, устало думает Элко. Девчонке ни к чему свидетели. А этот горилла позади нее, сразу видно, привык убивать и делает это с наслаждением.

Он, Стивен Элко, свидетель.

— Да, — кивает он. — И там же мои люди.

Губы девушки искажает жестокая улыбка.

— И без тебя мы никак не получим драгоценности, толстяк? — спрашивает она. — Хочешь остаться в живых, не так ли. Так вот…

Маленькие заплывшие жиром глаза Стивена Элко смотрят на нее. На долю мгновения он переводит взгляд к стене позади Лизы, потом вновь начинает изучать ее лицо.

Ты стал стар и толст, Стивен. Но по крайней мере у тебя еще есть мозги.

Можно попробовать, пока еще они остались.

— А кроме моих людей, там полно полицейских, детка, — говорит он.

Лиза Картер медленно поворачивается к нему всем корпусом. Надо дать ей время осознать услышанное. А пока можно добавить еще что-нибудь.

— Несколько минут назад я разговаривал по рации с домиком, — Стивену Элко наконец удается подняться с пола, и он опускается обратно на свой стул, с которого только что спланировал. Толстяк двигается неспешно, как усталый человек, который во всем уверен и никуда больше не торопится.

Да ему и вправду некуда спешить.

— Я узнал голос полицейского инспектора, того, что занимается этим делом. Они ждут там доктора Бано.

Теперь можно помолчать. Он стал слишком стар и слишком толст, и уже ничего не может сделать. Остается только подтолкнуть окружающих к тому, чтобы они действовали за него.

И они начали действовать.

Взгляд Лизы Картер улетел далеко вдаль, следуя почти идеально ровной линии канала.

Никто не видел, как она приехала сюда. Никто не знает, что она убила Мериен Шелл и пыталась завладеть президентским креслом. Уесли Рендалл будет молчать, с ним можно разобраться и потом.

А теперь следует быстро уйти отсюда.

Уйти, не оставив свидетелей.

Данби стоит, направляя ствол своего оружия на Стивена Элко. Лиза подходит к Юджину сзади и прижимает дуло пистолета к спине.

Она нажимает на спусковой крючок дважды, желая быть уверенной, что ее любовник мертв.

Ноги бывшего боксера сгибаются, он медленно опускается на колени. Стивен Элко рассеянно наблюдает за тем, как кровь толчками вырывается из двух отверстых ран в животе Данби.

Потом боксер падает лицом вниз.

Лиза тоже смотрит на него. Ей будет не хватать этого человека. Потом она поднимает пистолет и нацеливает на убого сидящего в углу толстяка.

Стивен Элко должен умереть.

Тогда здесь больше не останется свидетелей.

Она просто сядет в машину и уедет. Только надо вытереть ручку внешней двери.

Полицейские будут счастливы и не станут искать еще кого-нибудь. А потом можно найти Уесли Рендалла и заставить его заплатить за предательство.

А возможно, она сперва позволит ему помочь ей стать президентом банка, и только потом убьет.

Но сперва — толстяк.

Стивен Элко не должен был умереть. Он оставался единственным, кто мог оказать необходимую помощь. Он мошенник, лгун и всегда блюдет только свою выгоду, не останавливаясь перед тем, чтобы воткнуть нож в спину клиента. И тем не менее он — единственный, к кому можно обратиться и кто не подведет, если правильно сформулировать условия.

Лиза Картер тоже была нужна. Последний шанс закончить дело сейчас, обменяв ее на реликвии и покинув страну на яхте толстяка. Это могло получиться, это должно было получиться.

Таков был план.

Но, видимо, настало время его менять.

В тишине комнаты сухо щелкнул выстрел, и часть головы Лизы Картер разлетелась вдребезги, разбрызгивая кровь и мозги. Она еще немного постояла, пошатываясь, потом тяжело опала на крытый железом пол рубки.

Доктор Бано осторожно поднимается на ноги, его левая рука окрашена алым.

Этот боксер был поганым стрелком.

Доктор Бано стоит, все еще направляя дуло пистолета на Стивена Элко. Тебе было доподлинно известно, что там полицейские, говорят его глаза.

Толстяк бесстрастно встречает взгляд своего спутника. А ты мог это предполагает — не для того ли притащил сюда девчонку.

Теперь остается последнее.

Станет ли доктор Бано убивать его.

Не станет. Он — профессионал, но в то же время фанатик. У него есть цель, которой достичь пока не удалось. А это значит, что сейчас доктор исчезнет, чтобы через день, неделю или месяц вновь заглянуть в уютный подвальчик Стивена Элко. Или позвонить ему.

Доктор Бано осторожно отходит к двери, не опуская оружия. Он мог бы просто развернуться и уйти — Элко не стал бы ничего делать. Толстяк молча наблюдает за своим спутником, пока тот не скрывается из глаз. Услышав, как его шаги разбудили снаружи металлический гул палубы, Стивен Элко закрывает глаза и сцепливает руки на животе.

Можно отдохнуть.

Сейчас появятся полицейские, станут шуметь…

Стивену Элко хочется немного тишины.

Никем не управляемая яхту медленно сносит на середину канала. Доктор Бано выходит на палубу, берег уже далеко по правую его руку.

Холодный вечерний ветер бьет в лицо, принося запах далекого океана. Он подходит к борту, готовясь прыгнуть вниз.

На машине он доберется до города, там затаится. Раненая рука почти не беспокоит его. Ничего не случилось, все остается по-прежнему. Он прибыл в эту страну для того, чтобы вернуть достояние своего народа. И он это сделает. Американцы глупы и трусливы, их можно напугать. Они вернут реликвии. Не в этот раз, в следующий.

Доктор Бано оглядывается назад, желая убедиться, не следует ли за ним толстяк.

Потом смотрит на берег.

И вновь этот ровный, сделанный бездушными человеческими руками канал чем-то напоминает ему реку, на берегах которой он родился.

Он прыгает.

Выстрелы.

Первая пуля настигла доктора Бано, когда он был уже в воздухе. Она пробила ему правой легкое. Вторая ранила левую ногу, не причинив тем самым особого вреда.

Третья насквозь прошла через живот и вышла из спины.

Снайперы Маллена хорошо знали, в кого им следует стрелять, и умели это делать.

Когда голова доктора Бано коснулась холодной поверхности воды, он был уже мертв. Его тело с вальяжной неспешностью декадента опускалось на дно канала.

На поверхности воды раскрывали алые лепестки маслянистые капли крови.