Пустырь Евразия

ГЛАВА ПЕРВАЯ

— Пошел вон! — возмутилась хозяйка, едва Авенир заикнулся про полтинник.— Халтурщик! Откуда у тебя руки растут? Отдай полотенце, зараза!.. — Она выдернула голубое, как небо, полотенце, которым горе-сантехник оттирал черные пятна на руках и лице, и даже замахнулась им: — Ух-х!..

Она была собственницей. Чужой душой. Авенир это сразу почувствовал.

Он послушно собрал интеллигентно драный саквояжик и сначала хотел уйти молча, но, будучи человеком щедрым и великодушным, не сдержался:

— Между прочим, вы слишком много льете масла на сковороду. Неэкономно. И для здоровья вредно. И цветок у вас стоит на свету, а ему нужно в тень. А насчет халтурщика — не надо скупердяйничать. Купили бы хорошую обвязку, а не это пластиковое гэ, — она бы и не лопнула!

За дверью он презрительно пожал плечами и гордо зашагал вниз, на ходу указав встречному жильцу, что собаку следует выводить в наморднике. Его раздражала чужая необязательность, пройти мимо он просто не мог. Работник питерского ЖЭКа как-никак.

Его новое жилье находилось неподалеку, на улице с гордым названием Водопроводная, в одном из мест славного города Санкт-Петербурга, где никогда не появится метро. Располагалось жилище под одной крышей с жилконторой и было временным. По причине богатства и разносторонности натуры Можаев еще не решил окончательно, кем станет и где будет жить. Не нашел себя, хотя возраст имел… Средний. В сантехники он подался после развода, дабы обрести пристанище, а еще потому, что услыхал случайно в троллейбусе, что это теперь золотое дно для человека с хорошими руками.

Авенир хорошо знал этот старый район на Ржевке, вблизи Пороховых. В своем гулком дворе у старого, вросшего порогом в землю подъезда он увидал знакомое авто и обрадовался. Не потому, что у хозяина можно было взять взаймы, а просто потому, что встретил хорошего человека.

— Гарик, привет! Как тебе не стыдно разъезжать в такой замарашке?! Мойка в конце улицы, могу показать. И кстати, одолжи рублей триста. Или сто…

— Я балдею от тебя, Можаев,— восхитился человек в машине. Он хорошо знал Авенира.— Вошь ты подзаборная. Ты у кого бабки стреляешь? У меня? Ты забыл, сколько должен?

— Помню… — вздохнул Авенир. Память у него была феноменальная. В университете он всех поражал своей памятью, и Гарика тоже.

— Два дня даю. Не отдашь — метелить стану каждое утро. Вместо зарядки. Сам будешь приходить. Пошел вон с дороги!

Гарик с шиком уехал. Он был интеллигентом новой формации. Авенир скорчил ему вслед рожу:

— Ой-ой-ой! Не очень и нужно!

Третьей, кто его послал, оказалась бывшая жена. Он позвонил ей из конторы:

— Зайка, мне вот-вот повезет. Когда долго не везет, по статистике обязательно должно повезти!

Зайка ему не поверила. Она была доброй женщиной, просто не прислушалась к голосу сердца. Посмотрев на его смущенное лицо, конторская девушка захихикала, проявляя чувство. Ей ужасно нравился этот необычный голубоглазый слесарь с темными волосами и оливковой кожей. Большие ступни он ставил врастопырку и слегка косолапил. А выражение лица у него было задумчиво-возвышенным, даже если он по неделе не брился.

Авенир был джентльменом — в русском понимании этого слова. Он никогда не пользовался женской слабостью или глупостью, что, впрочем, почти одно и то же. Если точнее — не слишком часто пользовался. Не каждый раз. Он вообще был робок и строг с женщинами. Велев девушке не отвлекаться, а усиленно делать карьеру домоуправши, Авенир подался наверх, под крышу, где жил в коммунальной полумансарде, как парижский художник. Как Карлсон. Только вместо Малыша места общего пользования делила с ним злющая старуха, настырно клянчившая «на хлебушек» у ближайшей закусочной.

Легко взлетев вверх через несколько ступенек, он с шумом ввалился в комнату, включил телевизор, мимоходом глянул в зеркало на худую чумазую физиономию и пригладил прямые волосы, которые тут же снова растрепались.

— Один из нас — определенно кретин,— сказал Авенир своему отражению.

Ухватив с подоконника кусок хлеба, а из плетеной корзинки — огурец, он сел за стол, куснул раз-другой, тут же вскочил и принялся поправлять картинку на гвоздике. Потом вдруг решил подмести пол (совершенно правильно решил, надо отметить), но его отвлекла назойливая муха, покусившаяся на хлебные крошки. Авенир погнался за ней с веником, потом с газетой, потом все с тем же огурцом и, истощив наконец силы бедного насекомого, поймал его в углу у окна.

Довольный собой, он выбросил муху в форточку, перевел дух и задумался, загрустил. Он ведь не был кретином, хоть незадолго до этого и уверял в этом зеркало.

— Надо что-то делать! — решительно сказал он себе. Он каждый день это себе говорил.

Затем он так же решительно улегся на продавленный диван и принялся переключать каналы, наперед угадывая передачи. Он мог с одного взгляда запомнить программы всех шестнадцати каналов на неделю. Эта игра отвлекала его от мрачных мыслей. Подбадривала. В последнее время он играл в нее все чаще.

Но в тот день ему фатально не везло. Буркнув презрительно:

— Парламентский час,— он ткнул кнопку пульта и понял, что ошибся.

Это случилось с ним впервые. Авенир глянул на часы, испуганно кинулся к газете, которой перед этим гонял муху, торопливо развернул на нужной странице — и вздохнул с облегчением. Ошибки не было. Шел экстренный выпуск регионального телевидения. С интересом посмотрев на экран, он уже через секунду просто прирос к нему и все полминуты коротенькой врезки, повторенной дважды, глядел, затаив дыхание.

Обругав эфирщиков за скверный, по его меркам, ролик, он встал, сомнамбулой подошел к окну, цепляя растопыренными ступнями ножки стульев, и надолго замер, вспоминая ближайшие вечера — вечер за вечером, до минуты, как в кино.

Оконце его немытыми стеклами выходило на пригородный пустырек, где выгуливали собак. За пустошью стояло старое облупленное общежитие с хозяйственными пристройками, заброшенное разорившимся гигантом петербургской индустрии. Авенир прозвал этот пустырь Евразией, потому что по эту, западную, сторону обитали в пролетарских жилищах представители славянской расы, само-звано тяготевшей к окну в Европе, а вот на восточной стороне, где солнце вставало на долю секунды раньше, уже несколько лет на птичьих правах поселился неведомый азиатский народ — не то корейцы, не то вьетнамцы. Маленькие, косоглазенькие, трудолюбивые, как черные муравьи, они в неделю вставили окна и двери, настелили сорванные предприимчивыми западными соседями полы, починили канализацию и протащили времянку от ближайшей подстанции. Теперь по вечерам все окна старого здания радостно сияли за ситцевыми занавесочками и дружно гасли в одночасье, чтобы утром так же дружно, будто по фабричному гудку, загореться вновь.

Но в ту минуту Авенир не видел ни Евразии, ни обретшей вторую молодость общаги, ни даже солнца, потому что стоял с закрытыми глазами. Не поднимая век, он улыбнулся милой интеллигентной улыбкой, потряс кулаками и воскликнул:

— Да! Вот оно! Й-ес-с-сть!!!

Ему срочно нужно было позвонить. Семизначный номер телефона стоял перед глазами. Он поскакал вниз, но контора оказалась запертой. В ближайшем киоске женщина с бородавкой на губе сказала:

— Какие жетоны? Берите карту — восемьдесят рублей — и звоните себе. Очень удобно.

— Уважаемая,— ответил Авенир, часто дыша,— мне очень надо позвонить всего один раз! У вас случайно нет в долг такой карты на один звонок? А я вам за это подскажу, как правильно журналы расставить. У вас они просто по-идиотски расставлены.

— Иди к Илье-пророку, на паперти попроси! — обиделась киоскерша.— Много вас, умников с пустым карманом!

— Отличная идея! Как же я забыл!

Авенир потрусил вдоль по улице. Через квартал, у перекрестка с проспектом Коммуны, запахло снедью. От дверей под вывеской-ретро «Трактиръ» отклеилась сухая сгорбленная старуха в платке, с неподвижным взглядом, сведенным на переносице, и устремилась наперерез Авениру.

— Подай, сынок, на хлебушек бабушке, на хлебушек подай… — настойчиво зашамкала она, боком забегая вперед.

— Нина Петровна, это же я! Ваш сосед!

— Ну и что? — мрачно спросила старуха нормальным голосом, ставя челюсть на место.— А ты-то чем лучше прочих? Тоже можешь подать, раз шляешься здесь.

Авенир рассмеялся. Старуха, не обращая на него внимания, засеменила на прежнее место, как паук в угол своих тенет.

— Нина Петровна! Я к вам с необычной просьбой… Не могли бы вы одолжить мне восемьдесят рублей? По-соседски, так сказать… Я отдам, обязательно отдам!

Глаза старухи разошлись от переносицы и уставились на просительное, искреннее лицо Можаева. Темная маска морщин оставалась неподвижной.

— Чего ж тут необычного? — наконец заговорила она,— Все просят — не все подают. Отдашь, я знаю. Ты честный. Посуду грязную не будешь оставлять? Ладно, посмотрим, чего я тут натрясла…

Выворотив глубокий карман передника, она принялась вылавливать деньги. Редкие бумажки сразу убрала куда-то под мышку в тайничок, а всю сальную мелочь под счет побросала в карманы Авенира. Он затяжелел, как свинья-копилка.

— Ого-го! Как вы это таскаете?

— Своя ноша не тянет… Нормальными, смотри, отдай! Я их в магазине меняю, так с меня еще проценты кассирша дерет!

— Без вопросов! А вы бы еще палочку взяли! С палочкой жалостливей!

— Ступай, умник! Придет твое время — возьмешь. Попрыгай покуда…

Не закончив, она с протянутой рукой устремилась навстречу выходившей из трактира паре. Авенир полетел к киоску, бряцая медью.

Бородавка у киоскерши побагровела.

— Надо же! — сказала она, уважительно глядя в его вдохновенные голубые глаза.— За двадцать минут столько! А тут сидишь, сидишь за гроши… И не боялись?.

— Я в драмкружке когда-то занимался! — ухмыльнулся Авенир.

— Я тоже…

— Тогда вам и карты в руки! Только спешите, а то все хлебные места позаймут! Тут, знаете, еще от места все зависит. Я вам попозже все подробно объясню, а сейчас извините — тороплюсь. Мое время у Мариинского дворца Лазаря петь!

В получасе скорой ходьбы от жилища Авенира, в живописном уголке на берегу Охты, неподалеку от Ириновского проспекта, стоял красивый особняк в стиле ампир, занесенный в каталоги петербургских памятников архитектуры как усадьба «Жерновка». Новенькая красная черепичная крыша, стеклопакеты и массивная входная дверь свидетельствовали о том, что с новыми хозяевами усадьба возродилась.

Назвав себя в переговорное устройство, Авенир спокойно, с достоинством смотрел в крохотную видеокамеру над дверью «модерн под старину». Долго смотрел. Ждал.

— Некоторые люди самонадеянно считают, что пробились наверх, хотя, похоже, они туда всплыли, — недовольный заминкой, сказал он сам себе, обозревая фасад особняка.

Наконец загудел магнитный замок, дверь бесшумно приоткрылась. На высокое крыльцо вышел жилистый тип с лицом филера. Над его головой возвышалась, наклонившись, вторая голова, заточенная под бобрик. Она прогудела, жалуясь:

— Михалыч, вот этот в камеру кривлялся! Может, хватит их на сегодня?

— Во-первых, здравствуйте,— строго сказал Авенир.— А во-вторых, что значит — «хватит»? У меня срочное дело… Мне назначено!

Филер смерил нахала взглядом бультерьера и махнул рукой:

— Проводи к оперу. Пусть допросит.

Авенир растерялся — и его проводили.

Он оказался в просто убранной проходной комнате с офисной мебелью и еще двумя посетителями. Один — толстый молодой парень — загадочно помалкивал, пристроившись в углу, в кресле. Второй — суетливый старикан с глазами красными, как у кролика,— метался по комнате. Завидев новое лицо, он подбежал и зашептал:

— Вы что будете говорить? Я иду перед вами и скажу, что видел его на Московском вокзале! Он сел в поезд до Новосибирска! Я действительно это видел! Если вы подтвердите, нам обоим поверят!

Авенир собрался было спросить, отчего он шепчет, как вторая дверь комнаты распахнулась и громовой голос возвестил:

— Следующий!

Толстый парень вскочил, толкнув кресло, прокашлялся, одернул рубаху-апаш и вышел, беззвучно прикрыв за собой дверь. Старикан сморщился и прикрыл красные глазки:

— Здесь так скверно обращаются с людьми… Если б знал, ни за что бы не пришел!

От него явственно тянуло перегаром.

— А вы зачем сюда пришли? — недоумевая, спросил Авенир.

Его собеседник зафыркал, засмеялся, скаля зубы с гнильцой, покачал желтым пальцем:

— Только вот этого не надо, не надо, милый… Мы все сюда пришли за одним и тем же! Срубить бабла за определенную информацию! Не надо корчить из себя невинность! Не хочешь в паре работать — так и скажи! Тебе же хуже! Вдвоем парить мозги получается гораздо достовернее!

— Следующий!

— Господи, пронеси! Быстро же он его расколол!

Старичок засеменил в дверь, из которой так никто и не вышел. Авенир подошел, прислушался. За дверью гудели голоса, но разобрать слова было невозможно. Можаев задумчиво потер длинную прямую переносицу и развел руками:

— Наверное, не в ту квартиру попал.

Он вышел из комнаты, без труда нашел обратную дорогу к двери, ведущей на улицу, и перед последним поворотом остановился. Направо синий ковролин вел на крыльцо, налево вверх уходила пологая лестница с изящными резными перилами, будто загадочная дорога к неизвестным приключениям. Пожав плечами, Авенир повернул налево.

Едва он поднялся на пролет, как внизу послышался глухой топот. Филер с глазами бойцовского пса, сжав кулаки, несся к нему по коридору от парадного, выбивая из синего ковра золотистые облачка пыли. Авенир открыл было рот, дабы объясниться, но испугался и проворно дернул вверх по лестнице, в анфиладу комнат усадьбы «Жерновка», распахивая дверь за дверью, сбив с ног какую-то девчонку в переднике. Филер, которого охранник на крыльце называл Михалычем, по-боксерски сопя, быстро настигал его и уже протянул жилистую руку, чтобы схватить за ворот. Можаев отчаянно рванулся, проскочил в еще одну двустворчатую дверь и, не вполне понимая, что делает, обеими руками толкнул створки за спину.

Раздался глухой стук, за ним — стон и сдавленное ругательство. Авенир по инерции выбежал на середину комнаты, затормозил, шаря глазами по стенам в поисках выхода. Увы! Анфилада закончилась! Это был тупик! Он повернулся в растерянности, чтобы встретить смерть лицом к лицу. Михалыч с мычанием протиснулся в двери, держась за голову. И тут в комнате раздался заливистый женский смех, тотчас, впрочем, оборвавшийся.

Михалыч остановился у дверей. Авенир перевел дух, отступил к стене для пущей безопасности, пригладил встрепанные волосы, оправился и огляделся.

Комната была большой, в шесть окон по фасаду. Она занимала, верно, треть дома в длину. У открытого не по-русски окна стояла маленькая задорная блондинка в атласных шортах и топике нежно-салатного цвета. На ее красивом, страстном, но чрезмерно волевом лице еще играла улыбка, но девушка изо всех сил старалась ее спрятать. Справа от блондинки у журнального столика сидели в уютных креслах двое мужчин. Толстый седоволосый хозяин с могучим торсом и крупным властным профилем, откинувшись, мрачно сосал сигару, роняя пепел на светлые брюки. Его партнер, поджав коленки, морщился от табачного дыма и, когда толстяк не видел, быстро махал перед носом ладонью. Строгое лицо партнера, даже не лицо, а лик, как сказал бы Авенир, будто снято было со старорусской иконы — темное, худое, с глубоко посаженными печальными и мудрыми глазами. И одет он был во все темное.

— Как всегда, бестактность… — вздохнув, сказала стройная, ярко накрашенная женщина, сидевшая на диване в дальнем углу, и погладила тонкой рукой узкое красивое колено.— Конечно, меня можно оскорблять, унижать… Но не в такую минуту!

Она специально сидела отдельно ото всех, стараясь держаться подальше от блондинки — такой молодой, такой блистательной.

— Белла, не начинай. Никто тебя не трогает! — устало проговорил седоволосый.

— Конечно! Это же не ее ребенок! И тебе до него нет никакого дела!

— Хватит!

Михалыч опустил руки по швам и пошаркал ногой, расправляя складку на ковре. Молодая женщина заулыбалась, фыркнула, сдерживая смех, и пышная грудь ее затряслась. Домашний цербер скрипнул зубами и выразительно посмотрел на Авенира.

— Михалыч, ну что там? — нетерпеливо спросил седой, как будто не замечая нежданного визитера, и нервно ткнул длинный окурок в полсигары в тяжелую серебряную пепельницу.

— Жулье одно, Юрий Карпович. Я же говорил вам, что толку не будет.

— Это Вероника все со своими заморочками… — скривился Юрий Карпович, толстыми пальцами расстегивая ворот льняной рубахи и массируя могучую, но уже дряблую шею.

— Да, Вероника! — вызывающе повернулась к нему блондинка.— Я хоть что-то сделала, не сидела и не успокаивала себя болтовней! Как же! Сын знаменитого Юрки Бормана должен уметь постоять за себя! С ним ничего не может случиться! Может! С каждым может, и ты сам это знаешь!

Юрий Карпович поморщился и сделал Михалычу знак рукой. Глаза дворецкого вспыхнули, он тут же сгреб зазевавшегося Авенира, зажал ему голову под мышкой и поволок к выходу.

— Стойте! — закричал, упираясь, Можаев.— Я видел вашего сына! Мне награда нужна! Я видел! Честное слово! Ваш сын у корейцев… У китайцев… Я не знаю, кто они… А-а-а!

— Стой! — в один голос крикнули Вероника, Юрий Карпович и его худой партнер в черном.— Назад, Михалыч!

Михалыч уже выволок Авенира за дверь и теперь с сожалением ввел обратно в комнату.

— Рассказывайте! — нетерпеливо подскочила к нему Вероника, сжав пальцы в кулачки.

Атлас на ее груди переливался, как волны Финского залива, и пахло от нее вкусно. Взгляд ее мимо воли задержался на голубых глазах Авенира, столь необычных на смуглом лице, под темными космами.

— Нет! — властно остановил ее Юрий Карпович.— Михалыч, позови опера.

Воцарилась неловкая пауза. Авенир потирал придавленную шею.

— Скажите, по телефону я с вами разговаривал? — брюзгливо, безо всякого пиетета спросил он хозяина.

— Вы разговаривали с моим секретарем,— сухо ответил Юрий Карпович в сторону, недовольный, что к нему обращаются напрямую.

— У вас какой-то грубый и бестолковый персонал! И вы тоже… Можно, я сяду?

Авенир Можаев ни перед кем не заискивал, отчего и не задерживался надолго ни на одной работе. Он этим гордился и хранил в памяти довольно длинный список фирм, в которых после беседы с шефом ему порекомендовали найти другое место.

Юрий Карпович изумленно воззрился на Авенира, ничего не ответил и взял новую сигару. Авенир переступил с ноги на ногу, дернул себя за указательный палец и сел у дверей на мягкую треугольную банкетку модернового стиля. Блондинка Вероника наблюдала за ним насмешливо и высокомерно из-под длинных накрашенных ресниц, а суровый партнер смотрел пристально, испытующе. Белла вышла из угла, сутулясь, нервно прошлась по комнате, заламывая за спиной длинные пальцы и похрустывая костяшками. Узкое платье ее шуршало подолом по коврам. Вероника бросила ей в спину взгляд, полный презрения и яростной женской ненависти.

Явился Михалыч в сопровождении невысокого грузного человека с необъятно широкой грудью, толстыми конечностями и квадратной головой. «Мону-мент», — подумал Авенир и улыбнулся удачному сравнению. Монумент тут же зацепил боком изогнутую напольную вазу, которую Михалыч аккуратно возвратил на прежнее место. В лобной части мощного черепа опера под кожей бугрился костяной нарост — верный признак бульдожьего упрямства.

В комнате образовались две группы — Авенир с Михалычем и Монументом в углу, как на сцене, и остальные, в стороне, непричастные, как зрители в театре. Они будто отгородились невидимым стеклом. Хозяин слегка кивнул, после чего уставился в пол, весь обратившись в слух. Монумент в свою очередь надменно кивнул Авениру и сказал, сдерживая раскаты знакомого громового голоса, того самого, который Можаев слышал внизу, в прихожей:

— Выкладывайте.

— Вы только не подумайте, что я проходимец,— начал Авенир с самого главного.— У меня высшее образование. Просто ввиду определенных стесненных обстоятельств… Впрочем, раз так, я готов и от вознаграждения отказаться. У вас, наверное, тоже расходы большие. Главное — ведь найти вашего мальчика, верно? Так вот, я видел его позавчера в Евразии… Так я одно место называю. Он был не один, с ним были двое ребят… Скорее мужчин, этих вьетнамцев, которые живут в общежитии.

— Они его пасли? — резко спросил Юрий Карпович, не поднимая головы.

— В смысле — стерегли? — пояснил опер, видя Авенирово недоумение.

— Нет… То есть да. В некотором роде да. Они его охраняли. У меня сложилось впечатление, что они как бы присматривали за ним. Понимаете, он был нетрезв несколько, или что-то вроде того… И вел себя очень шумно. Я сделал ему замечание, а он неправильно отреагировал. Должен сказать вам, им надо заниматься, а то настоящий бандит вырастет… Так вот, эти вьетнамцы — они сразу замяли конфликт. Один уговаривал его, а второй извинился и попросил меня не обращать внимания. Я потом еще за ними наблюдал: он ходил куда хотел, а они — следом. Но я не могу сказать, что он был свободен.

— Значит, все-таки вьеты… — задумчиво сказал партнер мелодичным красивым голосом и потер высокий лоб кончиками пальцев.— Вероника, мои извинения. Ты была права.

Маленькая красавица поморщилась, как кошечка, и покачала головой, ни на миг не доверяя изысканной любезности человека в черном.

— Где эта Евразия? — спросил хозяин у Михалыча.

— Я не знаю такого кабака,— пожал тот крепкими плечами под тесным пиджаком.— Новый какой-то. Узнаем сейчас.

— Нет-нет, вы не поняли! — встрял Авенир.— Это не кабак. Это место такое… Просто пустырь здесь, рядом, на Пороховых, возле железной дороги… Я его так прозвал.

— Вы позволите? — уважительно прогудел Монумент в сторону Юрия Карповича.— Скажите, где вы были в среду в семнадцать часов?

— Я? — переспросил удивленный Авенир.— А зачем это вам? Дома. Телевизор смотрел.

— Хорошо. А в прошлую пятницу в четырнадцать?

— На работе, где ж еще. А потом снова дома.

— Вот фотографии. На какой из них мальчик, которого мы ищем?

— Ну, это же легко! Вот он! Вы ее по телевизору показывали!

— А теперь расскажите мне еще раз про вашу встречу, со всеми подробностями.

Монумент заставил Авенира повторить рассказ дважды, после чего повернулся всем корпусом, чтобы глянуть на Юрия Карповича.

— Правдоподобно. Но в обеих версиях совпадает до мелочей. Ничего нового. Как будто зазубрил наизусть.

— Что вы! — засмеялся Авенир. — Зачем зубрить? Я никогда не зубрю! У меня просто память такая. Что ни увижу — всегда помню. Феномен.

Присутствующие уставились на него: мужчины — недоверчиво, женщины — с любопытством.

— А ну,— нахмурился Монумент,— сколько пуговиц на пиджаке у Михалыча? Не оглядываться!

— Четыре,— улыбнулся Авенир.

— Сколько ступенек на крыльце у входа?

— Шесть.

— Врешь, семь! — радостно возразил Михалыч.

— А вы проверьте! — обиделся Можаев.

— Он прав, шесть,— согласился с ним хозяин.— Похоже, этот не врет, а?

— Какого цвета ковер в прихожей? Какие обои на лестнице? Что написано над крыльцом?

Женщины забросали Авенира вопросами.

— Все это, конечно, надо проверить… — задумчиво промычал хозяин.

— Надеюсь, ты не думаешь, что я его подослала? — насмешливо спросила Вероника, видя его сомнения.— Я бы уж нашла кого-нибудь поумнее…

Авенир обиделся и кашлянул в кулак.

— Хорошо! — провозгласил Юрий Карпович, и все в зале стихли.— Михалыч отвезет вас и выплатит все, что причитается. Вы покажете ему место. Ты, Михалыч, организуешь наблюдение — и ничего больше.

— А если это серьезно? — спросил компаньон.— Ведь был же звонок…

— Вот Михалыч с представителем органов и проверят. Пока — ничего больше.

Он встал, толстыми пальцами затушил сигару в пепельнице, рядом с первым окурком, торчавшим, как ракета на старте, дав понять, что прием окончен. И в этот миг в уютной глубине дома за множеством дверей раздался отчаянный детский крик.

Вероника с искаженным от ужаса лицом бросилась к выходу из комнаты, опередив даже Михалыча. Юрий Карпович решительно зашагал следом и обеими руками распахнул створки дверей. Его компаньон вежливо поотстал на шаг, не мешаясь, но всегда готовый помочь. Белла, недовольная итогом разговора, процокала каблуками, придерживая длинное богатое платье с разрезом. Неуклюжий опер остался в зале, чтобы не разбить чего ненароком.

Авенир, подхваченный общим порывом, побежал за прочими членами общества чередой знакомых комнат. Уже видна была светлая роскошная детская, в которую один за одним вбежали члены этого странного семейства, как вдруг из угла навстречу ему загудело и выползло низенькое электронное чудовище на роликах, похожее размерами и длинной изогнутой шеей на детского коника-качалку.

— Сто-ять! Не дви-гаться! — скомандовало чудовище глухим механическим голосом, предупреждающе мигая красной лампочкой на груди.

— Простите! — растерянно и нетерпеливо буркнул Авенир, пытаясь его обойти.

В подвижной голове монстра что-то полыхнуло, раздался резкий хлопок — и Авенир получил ощутимый удар под дых, такой, что от неожиданности свалился кулем на пол.

— Сто-ять! Не дви-гаться! — громче прежнего рявкнуло чудовище, ерзая перед ним вперед-назад, двигая шеей, прицеливаясь.

Авенир попятился на четвереньках, на всякий случай прикрывая глаза ладонью. Дверь детской распахнулась, и все общество вывалило в игровую комнату. Михалыч, потирая шишку на лбу, ехидно оскалился.

Первой шла встревоженная и счастливая Вероника, прижимая к себе толстенькую девочку лет шести, крупную, с грубыми чертами Юрия Карповича. Ребенок хлюпал носом, смотрел печально и, увидав Авенира в странной позе на полу, сказал:

— Скорпи на дядю напал. Скорпи, фу! Это свой!

Она махнула ручкой. Электронный страж отступил, склонил шею. Лампочка на груди погасла.

— Мое почте-ние, сэр,— уважительно прогудел он, уполз в угол и подключился там к зарядному устройству.

Авенир открыл рот в изумлении.

— Почему сдохла рыбка? — сурово спросил Юрий Карпович.

— Не знаю… — растерялся Можаев.

— Да я не вас спрашиваю! — отмахнулся от Авенира хозяин.

Михалыч неловко замялся под его взглядом.

— Может, ее отравили? В спросила Вероника, испуганно оглядывая мужчин.

— Не пори чушь!

— Кажется, я знаю,— выступил из-за плеча хозяина компаньон, деликатно пощипывая себя за острый подбородок.— Ночью в квартале отключали электричество. Мне кухарка жаловалась. Отключился аквариум — и рыбка задохнулась.

Девочка снова заревела.

— Идиоты! Эта рыбка стоит дороже их Днепрогэса! Вызывай ветеринаров, пусть дают заключение! И в суд! Я с них три шкуры спущу! Давно пора запустить свою электростанцию! — Юрий Карпович сдвинул брови, сжал бульдожьи челюсти.

— А ры-ы-б-ку?..

— Не реви, Ленка. Сегодня же позвоню в Израиль — через три дня привезут такую же. Все, утрись. Довольна?

— Не хочу-у такую… Хочу другую-у-у…

— Ну где я тебе дороже найду?! Сама не знаешь, чего хочешь! Заткнись!

Юрий Карпович грубо тряхнул ребенка. Белла, приблизившись к Авениру и встав у него за спиной, негромко сказала сквозь зубы:

— Если ребенок плачет и не может успокоиться — перестаньте его бить. Забавно наблюдать, как из бизнесмена лезет мурло пэтэушника.

Ленка разревелась пуще прежнего. Красавица Вероника присела, опустилась перед дочерью на колени. Готов был разразиться семейный скандал, но компаньон настойчиво отвел хозяина в сторону.

— Видишь ли, Юрчик,— сказал он насмешливо и жестко, снизу вверх бесстрашно глядя хозяину в жестокие бесцветные глаза,— есть вещи, которые не измеряются деньгами. Купи ребенку нормальных золотых рыбок. Ей наплевать, сколько они стоят — лишь бы они не дохли от каждого пустяка.

Белла осторожно потянула Авенира за рукав. Они вышли в соседнюю комнату.

— Всегда одно и то же,— с нескрываемым раздражением сказала женщина.— Стоит ее соплячке поскользнуться или чихнуть, и поднимается вселенский переполох. А до Петруши дела нет — будто он ему не сын! Вы видели?! Сейчас все бросятся заниматься ее рыбкой, а мальчика пятый день нет дома… Они скрывают от меня что-то… — Узкие персидские глаза ее наполнились слезами, она отвернулась, но справилась с собой.— Вы видели мальчика… Как он? Его не били? Он такой неугомонный, в любую историю влезет… Послушайте! Поищите его! Если он где-то там, рядом с вами, — найдите его! Скажите, чтобы шел ко мне! Что бы он ни натворил — мы все поправим… Вы же видите, он здесь никому не нужен! Они все даже рады, что он пропал! Отец… Ну разве это отец? Они забрали его у меня, они развратили ребенка — он и эта крашеная шлюшка! Она чудовище! Распутное чудовище! Отняла мужа, отняла сына… Я здесь никому не верю… Мы здесь чужие… Помогите, пожалуйста…

По ее увядшему, но все еще красивому тонкому лицу потекли-таки большие слезы.

— Завтра у меня день рождения… Мальчик всегда дарил цветы… Я люблю цветы…

— Да вы бы в милицию лучше… — озадаченно пробормотал Авенир.— Я всей душой, но сами понимаете… Я несколько не по тому профилю…

Он был старомоден и не мог обманывать людей.

— Они не хотят в милицию! Я не знаю почему, но они не хотят в милицию! Юра мне запрещает! Он сам, он всю жизнь все сам… Если деньги нужны, так вы не стесняйтесь! Вот, возьмите! А это мой телефон. Как только узнаете что-нибудь, пусть даже самое печальное, немедленно звоните!

Авенир, будучи человеком благородного воспитания, собрался было наступить на горло песне и наотрез отказаться от заманчивого до жути предложения, но тут в соседней комнате раздалось деликатное покашливание носорога и в комнату вошел всеми забытый оперативник. Маленькие глазки его под нависшим лбом смотрели хитро. Белла тотчас отдернула руки, достала невесть откуда кружевной платочек и принялась ликвидировать следы слез на покрасневшем лице.

Между тем девочку утешили, молодую няньку Катю снарядили на Невский, в зоомагазин за золотыми рыбками. Михалыч, бесстрастно доброжелательный, как замороженная щука, вручил Авениру конверт с обещанным вознаграждением. Красавица Вероника, щуря глаза, будто в прицел, и приподняв пухлую губку, приблизилась:

— Спасибо за помощь… Э-э… Авенир Аркадьевич. Вы пришли вовремя. Я в долгу перед вами за нападение Скорпи. Надо было вас предупредить, да вот видите… — Она беспомощно развела изящными загорелыми руками.— Вот, возьмите, пожалуйста. Нет-нет, не отказывайтесь! Я вас умоляю!

Никакой мольбы не было в ее чувственном хрипловатом голосе, одно кокетство. Однако в глазах, широко открывшихся на миг, когда никто из присутствовавших в комнате не мог их видеть, был такой призыв, такое настойчивое требование, что Авенир безропотно принял «Вашингтона», сложенного вчетверо, и сунул его в карман брюк.

Компаньон проводил его до дверей.

— Вы продемонстрировали нам свою феноменальную память,— сказал он напоследок, глядя темными усталыми глазами в голубые очи Авенира.— Теперь мне хотелось бы, чтобы вы показали свое умение забывать. Поверьте, это важное качество. Все, что здесь происходит, имеет вполне прозаическое объяснение. Я вижу, что вы человек, охочий до тайн и загадок. Так их здесь нет. Только чисто семейные вопросы.

Голова у Авенира шла кругом. Он даже забыл подсказать Юрию Карповичу несколько свежих идей для вложения его капитала.

Домой его везли Михалыч с Монументом, как выяснилось — старые приятели. Оказавшись в машине, подальше от хозяев, они вели себя свободно. Служебная вежливость покинула обоих. Оба за дверью европейски оснащенной усадьбы вмиг утратили свое «европство»: из мажордома и частного детектива превратились в простых русских ментов — бывшего и действующего.

— Завтра пойду в управление,— рассказывал сидевшему за рулем Михалычу толстый неповоротливый Монумент.— Подниму все, что есть по этим косоглазым. Организую облаву по линии незаконных мигрантов или по борьбе с наркотиками — не знаю еще. Где проще будет людей выбить. Дня через три буду готов.

— Раньше не можешь? — озабоченно спросил Михалыч.

— Это не так просто, сам знаешь. Официального обращения ведь нет. Карпыч вообще велел только наблюдать.

— Карпыч, если что с пацаном случится, все забудет, что велел, и башку мне оторвет! — воскликнул филер.— Никон приказал быть готовым как можно раньше. Он любит, чтобы слова не расходились с делом.

— Кто это? — спросил Монумент.

— Компаньон его. Николай Николаевич. Этот, черный. Домашняя кличка — Отец Никон.

— Чтобы слова не расходились с делом, нужно молчать и ничего не делать… — вздохнул опер.— Костюмчик у этого Никона роскошный…

— Красиво жить не запретишь, но помешать можно,— утешил его Михалыч.

— Если найду пацана, что делать?

— Изъять, доставить папочке, огрести благодарность, поделиться со мной. Дальше пусть сами разбираются. Будь он моим сыном, я бы научил его уму-разуму, а так… Их молодежь — не наше дело. Там такая молодежь — не задушишь, не убьешь! Поиграл с ребенком — положи его на место.

— Большая будет благодарность? — встрял с заднего сиденья Авенир, верный своей натуре при любых переменах климата.

— А тебе чего, красавчик? — пыхтя от натуги, попытался повернуть к нему свой рогатый профиль Монумент.— Тоже хочешь подхалтурить? Не выйдет! Место уже занято.

— А вы мне не тыкайте! Я с вами свиней на брудершафт не пас!

Михалыч и Монумент переглянулись и громко, обидно рассмеялись. Заржали, можно сказать.

— Вы меня за дурака принимаете? — обиженно спросил Можаев.

— Нет, что вы! — ответил Монумент, подмигнув Михалычу.— Мы никогда не судим о людях по первому впечатлению!

Вскоре въехали на пустырь.

— Показывайте,— подчеркнуто вежливо попросил Монумент, улыбаясь собственной культурности.— Где она, эта твоя Евразия? Придумал же словечко!..

Авенир хмуро обвел рукой вокруг себя, ткнул пальцем в старое здание общаги, где обитали вьеты, и вышел, простившись сухо и подчеркнуто независимо. Ему не терпелось остаться одному, чтобы порадоваться.

Дома он вывернул карманы, сосчитал деньги. Авенир был типичным питерским бессребреником и предпочитал тратить, а не копить. Не деньги ему были важны, а социальный статус. Теперь он мог гордо числить себя частным сыщиком, получившим немалый аванс за предстоящее расследование.

При подсчете барышей его ожидал сюрприз: в «вашингтона» от Вероники, пахнувшего ее кремами для автозагара и косметикой, была вложена короткая записка. На листке, выдранном из ежедневника, летящим косым почерком было набросано: «Завтра в три у рынка под бизоном! Очень важно!!! Очень!!!» Авенир даже задрожал, рассматривая и обнюхивая бумажку.

До наступления темноты он еще успел сгонять в магазин, где расстался с половиной аванса и обзавелся маленьким мощным биноклем с приставкой ночного видения. На эту штучку он давно положил глаз, как ребенок на дорогую, но недоступную игрушку. Перед тем как заступить на бессменную вахту у открытого настежь окна, он еще почаевничал на кухне с Ниной Петровной, поглядывая на освещенное закатным солнцем жилище неведомого восточного племени. Нищенка сегодня была к нему благосклонна: должок воротился с наваром, новенькой купюрой.

Покашляв в кулак для храбрости, Авенир приступил к непростой работе сыщика:

— Нина Петровна, что за люди вон там, напротив, живут?

— Цыгане, должно… — цыкая зубом, ответила нищенка.

— Какие же это цыгане? Они же узкоглазые!

— Ну, калмыки, может. Почем я знаю… Они мне без надобности: не подают никогда.

— А чем занимаются?

— Я почем знаю? Я в чужие дела не лезу.

Авенир заерзал на хлипком табурете. Старуха ехидно смотрела на него из-под косматых бровей, поглаживая усталые больные коленки.

— А может, вы чего про них знаете? Вы же целый день дома.

— Где ж это я дома? Спозаранку на ногах, да по двенадцать часов, да в любую погоду… С нашим народом если с утра не встанешь — ни шиша не допросишься! Ленинградцы, едрит их через кочерыжку! А тебе эти косоглазые чего?

— Да ничего… Так.

— Ну и мне ничего. Любопытной Варваре на базаре нос оторвали.

Старуха, громко хлюпая, втянула чай из блюдца. Молчание продлилось пару минут. Но поболтать ей, видимо, было все же охота, и она начала выкладывать все, что знала про вьетов.

— Народ они спокойный, непьющий. Негордый народ, не в пример нынешнему нашему. Работой никакой не гнушаются. Ребята ихние на рынках шмотки толкают, женщины больше дома хозяйствуют, а уж чем девки зарабатывают — известно… Беременеют часто, но от кого — не поймешь. Живут не по-христиански. Женятся аль нет — мне неизвестно, а только ребятишек малых хорошо досматривают. Всем табором. Не разбирают, где чей. Верховодит у них толь пои, толь шаман — не знаю. Не видала его ни разу. Чуть какой спор — они к нему бегут, он все разбирает, и как он приговорит, так все и поступают, и обид никогда промеж их нет. Видно, справедливый человек. Он и лечит их. Они вообще дружно живут, как мураши. Дурного слова друг другу не скажут. Порой завидки берут, как от своих наслушаешься за день… А еще они по ночам поют. Нечасто, но бывает. Негромко так, чудно. И фонарики жгут — вроде наших свечек. А чтоб в церковь там или в кино — это нет. И в школу детвора не ходит. Так что ничего дурного сказать про них не могу, а наговаривать не приучена.

— Да мне и не нужно дурного, Нина Петровна. Мне правда нужна.

— Эх, милок, мой сыскарь тоже мне про правду когда-то говорил… Такой же был, как ты, рыжий…

— Да я разве рыжий? — возмутился Авенир.

Но старуха не ответила, надулась угрюмо и ушла, прихрамывая, спать. Даже чай не допила.

Пристраиваясь с биноклем у подоконника, Авенир ощущал легкое волнительное покалывание под ложечкой. Надо же, как все обернулось! Новое положение дел ему очень даже нравилось. Оно поднимало его над обыденностью. Больше всего на свете Авенир Можаев боялся стать «как все».

Не сразу глаза его привыкли к странным контурам и раскраскам ночных образов прибора, он крутил и тискал настройки, подгонял резкость под свои близорукие и, что греха таить, чуть косоватые очи. Наконец в серых и черных полутонах проступили очертания жилища загадочного народа. Видны были фасад, крыша и часть внутреннего двора.

Первое, что поразило его во дворе вьетов,— это необычайная, нерусская чистота. Отбросы со всего здания паковались в огромные пластиковые мешки — и никто, даже голопузая малышня, не бросала во дворе ни кусочка.

— У них на родине, где объедки — там мыши,— сказал себе Авенир.— А где мыши — там змеи. А змеи там у них страшные.

Поежившись, он продолжал наблюдать. По темному двору еще ходили вьетки — в пузырчатых хлопчатых штанах и длинных рубахах, стирали белье в длинных жестяных корытах странным способом — с песком и камнями. Во всех комнатах горел огонь, вьеты дружно ужинали за столами. Судя по всему, в каждой комнате жили три-четыре пары и размещались там, как сельди в бочке. Когда свет в окнах погас, Авенир поневоле стал свидетелем разных пикантных подробностей чужой жизни. Похихикивая и стараясь не увлекаться, он обратил внимание на то, что в окнах верхнего этажа свет не горел, да и в прибор ничего не удавалось увидеть — зашторено. Вскоре взошла луна. На крыльцо, позевывая, вышел одинокий вьет — держать караул.

Авенир заскучал и, чтобы не уснуть, принялся крутить в голове сегодняшние воспоминания — до жестов, до интонаций. С Беллой, ревнивой мамашей пропавшего Петруши, все было ясно, а прочие персонажи вызывали у него недоумение. Непохож был Юрий Карпович на отца, у которого похитили чадо. Все что-то прикидывал, взвешивал, будто сомнительную сделку вершил. Иконописный компаньон его выглядел предпочтительнее. Человечнее, что ли. А красавице Веронике зачем вмешиваться? Ей бы злорадствовать втихомолку… Экая змеиная семейка! Авенир очень доволен был своим поведением в их доме. Просто и благородно. Эпизод со Скорпи он ухитрился в воспоминаниях опустить.

Вдруг на плоской темной крыше вьетского пристанища появилась чья-то фигура. Неофит от сыска встрепенулся и, лязгнув зубами о подоконник, припал к окулярам. Часть крыши возле лаза выложена была циновками, и по ним к краю медленно шел низенький худой старик, чем-то напоминавший замученного тяжкой работой ослика, одетый все в те же вьетские штаны и длинную рубаху. Безбородое лицо его было исполнено наивного детского удовольствия. Закинув голову, он долго смотрел в чужое звездное небо, потом обернулся спиной к наблюдателю и сел, подогнув ножки, на циновку.

Того, кто шел за ним и теперь присел напротив, осликом никак нельзя было назвать. Скорее, он походил на каракала, хищника из породы кошачьих — некрупного, на коварного и кровожадного. Молодой вьет был гол по пояс, узкоплеч, костляв и весь будто связан и сплетен из сотен мышц и сухожилий, на манер циновки, по которой ступал. Он один из всех виденных сегодня Авениром вьетов стригся коротко, почти под машинку. Круглое лицо его было упрямым и почтительно-хмурым. Сначала он что-то довольно долго говорил старику. Авенир пытался читать по губам, пока не сообразил, что говорят не по-русски и вообще не по-европейски. Потом старик что-то медленно отвечал, нудно качая лысеющим затылком. Молодой вьет возразил и даже сделал какое-то резкое движение рукой, довольно неожиданное. Тут, видимо, старик что-то такое сказал — и Можаев с изумлением увидел страх на лице молодого вьета. Авенир, припоминая физиономию старика — личико беззащитного ребенка, — не мог представить, чем сумел он так напугать строптивого соплеменника.

Дальше, однако, последовали события более удивительные. Не вставая с колен и не оборачиваясь, старик вдруг показал большим пальцем себе за спину — прямо на Можаева. Авенир похолодел от неожиданности. Окно его было в тени, его никак не могли увидеть, и тем не менее старый вьет знал о его присутствии. Колдовство какое-то, не иначе!

Молодой пристально посмотрел прямо в окуляр Авениру. При мощном увеличении можно было разглядеть даже то, как он щурился, пытаясь хоть что-то увидеть в темноте. На его лице отразилась тревога. Он покорно склонился перед стариком, встал и ушел. А старик еще долго сидел, покачиваясь, и, закинув голову, смотрел на звезды. Наблюдая за его ритмичными покачиваниями, Авенир почувствовал, как глаза сами собой закрываются, а когда заставил себя разлепить веки, на крыше уже никого не было.

Следующие несколько минут начинающий сыщик изо всех сил боролся со сном. Вещи, до той поры угловатые, твердые и никак не приспособленные для отдыха, оказались вдруг такими уютными, они манили, зазывали прилечь. Подоконник, спинка стула, собственный кулак стали мягче подушки. Все плыло перед глазами, в ушах шумело. Авенир напрягся, пытаясь понять, откуда взялся этот шум, и вдруг сообразил, что это его собственный храп. Встрепенувшись, он столкнул за окно свой оптический прибор и едва успел поймать его непослушными руками за ремешок.

Произошло это как нельзя кстати. Тихо-тихо к подъезду обиталища диковинного племени подкатила машина и остановилась у крыльца. Обозрев ее в бинокль, Авенир сообразил, что пришла пора действовать. Решимости у него значительно поубавилось против вчерашнего, и все почему-то лезли в голову мысли о китайских пытках голодными крысами, про которые он читал в модной энциклопедии садизма. Он, однако, заставил себя выбраться из квартиры и даже спуститься по лестнице, но вот выйти из подъезда и приблизиться к машине никак не мог. И так и сяк пытался он хоть что-нибудь разглядеть, но обзор со двора был куда хуже, чем с позиции Карлсона, из-под крыши. Дверцы щелкнули, машина покатила прочь, на пустынную Водопроводную улицу.

Чувствуя, что удача покидает его, Авенир отчаянно побежал ей наперерез, смешно выбрасывая в стороны ноги с огромными ступнями, проскочил проходным двором на улицу — и увидал лишь рубиновые фонари, когда автомобиль тормознул у поворота на проспект. Задыхаясь с непривычки, сыскарь-самоучка встал у края тротуара и прижал руки к груди. Вдруг из той же подворотни вслед ему вывернула синенькая «девятка», притормозила. За рулем сидел улыбавшийся свеженький Монумент, сияя плоским лбом с наростом, как металлическим чайником.

— Что — не догнали? — издевательски вежливо спросил он через приспущенное стекло, обернувшись всем корпусом в сторону самозваного «коллеги».— Форму надо поддерживать.

— Скорее… — пробормотал Авенир, цепляясь за ручку дверцы.— Он там… Я видел… Мы еще успеем…

— Я успею,— поправил его Монумент.— Я. А вот даже интересно, на что ты рассчитывал, когда скакал за новым «ситроеном» с резвостью беременного кролика? Оставь мне мой хлеб и иди спать! Дело закрыто! От меня не уйдут.

Он дал газу и вмиг скрылся за поворотом, прощально подмигнув сигнальными огнями.

Авенир уныло побрел во двор, еще не осознав масштабов своего поражения. Но едва он приблизился к подворотне, гулкой и пустынной, как свод готического собора, как раздались приближавшиеся легкие шаги многих ног. Подворотня усиливала звуки, словно кувшин-голосник в стене старинного замка с привидениями.

Авенир Можаев заметался на голом пятачке Водопроводной в поисках укрытия, сморщился, не найдя ничего лучшего, набрал воздуха, затаил дыхание и осторожно влез обеими ногами в контейнер с отходами, стоявший напротив. Присев и пригнув голову к коленкам, он подождал, пока полуночники минуют его убежище, и выглянул. Луна светила ярко, нужды в шпионском приборе не было. По улице размашисто и довольно нагло шагал высокий подросток, сутуловатой спиной и длинными руками напоминавший Беллу. За ним, будто сказочные зверьки, поспешно и смешно косолапили два вьета, тревожно оглядываясь по сторонам.

Авенир раззявил рот в беззвучном торжествующем крике! Даже источаемые мусором миазмы теперь не беспокоили его. Он победно стучал кулаком по худой своей коленке и мысленно показывал язык Монументу. А ведь он знал, он чувствовал, что так будет! Есть у него интуиция! Как они провели этого самовлюбленного ментошу! А его — нет, шалишь!

Пока он пел себе дифирамбы в столь неподходящем для этого месте, в подворотне вновь зашаркали ноги. Нахмурившись, Авенир опять нырнул в помойку: это могла быть группа прикрытия.

Он все сидел, пригнувшись, ноги все шаркали, и вдруг ему на голову обрушился водопад премерзких отбросов. Русский Пинкертон от неожиданности позабыл про конспирацию, вскочил и заорал, счищая с себя прилипшую к коже гадость:

— Ты что — сдурел?! Ненормальный!

Седенький дедок, живший по соседству с Авениром, от изумления едва не выронил опустевшее помойное ведро, даже руку поднял, чтобы перекреститься, но, заслышав знакомую брань, приободрился.

— Я ненормальный? — хрипло запротестовал он.— Да ты на себя посмотри!

— Чего на меня смотреть! В контейнер надо посмотреть, прежде чем бросаешь! И вообще, какой дурак среди ночи мусор выносит?

— А в помойке сидеть полночным чертом — нормально?! Полоумный! Чего ты там забыл в такой час? Чуть не уморил с перепугу! Дубинища! Бомжам хоть что-нибудь оставь!

И старикан в сердцах двинул выползавшего на свет божий Можаева пустым ведром по спине.

Пустое ведро — к неудаче. Авенир вспомнил эту примету тут же, едва завернул за угол. На улице никого не было. Чертыхаясь, поплевав три раза через плечо и раз десять прямо перед собой, морщась от стойкого помойного аромата, Можаев припустил до следующего перекрестка. Никого. Заметавшись, как собака, потерявшая след, он увидал вдалеке одинокую женскую фигуру и устремился к ней.

Девушка, рисковавшая в глухую ночь ходить в одиночку по трущобам Ржевки, должна быть не из робкого десятка. Она прижалась к стене, сняла туфельку с ноги и, угрожая солидным каблуком с металлической набойкой, сказала Авениру сквозь набегающие слезы:

— Я ходила на курсы самообороны! Я буду кричать!

— Нет! Только не это! — умоляюще зашептал Авенир и поскорее кинулся прочь, вверх по улице. Ему совсем не улыбалось загреметь в таком виде в милицию.

Капризуля-удача, видя его потуги, смилостивилась. За следующим поворотом он увидал вдали знакомые силуэты, улепетывавшие во все лопатки в глубь спящих жилых кварталов по направлению к Ржевскому рынку. Авенир, уже не таясь, помчался за ними. Давненько он так не бегал! Какое-То время разрыв между ним и беглецами сохранялся, потом начал неумолимо сокращаться. Несмотря на кажущуюся неуклюжесть Авенир Можаев был явно легче на ногу. Еще через пару минут он уже кричал им:

— Стойте! Вернитесь! Твой папа тебя ищет! Он уже нашел тебя! Вернись! Стрелять буду!

Гулкое эхо было ему ответом.

Угроза только добавила прыти неразумному чаду крутого папаши. На последнем издыхании трое беглецов чуть оторвались от неожиданного преследователя и скрылись за углом дома. Торжествующий Авенир, не ожидая дурного, сунулся следом — и тут же получил сильный удар по голове чем-то тяжелым и шершавым, отчего кулем свалился на землю.

Через несколько секунд туман в глазах рассеялся, Авенир встал, покачиваясь, но беглецов и след простыл. На земле валялась вырванная из забора грязная доска, которой его огрели. Глядя на торчавшие из нее огромные ржавые гвозди, Авенир ощупал растущую шишку и подумал, что все еще не так плохо, как могло быть. Он был по натуре оптимистом, как большинство россиян.

Однако продолжать погоню он уже не мог. Беглецы скрылись в глубине квартала новостроек и, вполне возможно, добрались-таки до своего неизвестного убежища. Обнаружилась также пропажа шпионского бинокля ночного видения. Еще раз убедился Авенир в правоте народных примет. Пустое ведро — к неудаче.

Он еще поплутал наобум по пустынным кварталам между проспектами Ударников и Энтузиастов, пока ранний собачник — здоровенный бугай с ротвейлером себе под стать — не пригрозил ему расправой возле заночевавших автомобилей, обругав почему-то арапом. Не решаясь более испытывать судьбу, пресыщенный ее дарами Авенир Можаев побрел домой, так и не придя окончательно к решению — справился он в эту ночь с ролью сыщика или нет и, главное, следует ли ему продолжать осваивать эту далеко не столь романтичную и увлекательную профессию.

На подходе к пустырю Евразии его нагнала стайка молоденьких вьеток, почти девчонок. Они молча шли по пустынной Водопроводной улице, точно по джунглям и своей далекой родины, которую, наверное, никогда и не видели, быстро, не глядя вокруг, опустив усталые серые лица. Некоторые зевали. Видать, не терпелось им добраться до своего муравейника, рухнуть на циновки и забыться. Одна из них, самая маленькая, отбросив узкой детской ладошкой волосы с лица, глянула на грязного, избитого Авенира с сочувствием и жалостью, больно уязвившей его ранимое, мнительное, самолюбивое сердце.

От старухи жалости было не дождаться. Она бесцеремонно ввалилась к спящему Можаеву в комнату и костлявой рукой подняла за густые кудри сонную голову Авенира над подушкой:

— Ты, обмылок дешевый, что в ванной натворил! Ведро помойное мыл, что ли? Чтоб убрал к моему приходу, пьянь подзаборная! Слышишь?

Авенир покорно мычал, не открывая глаз. Но старая карга не отвязалась, пока не вытащила его из постели.

Прибравшись и кое-как позавтракав, он заклеил пластырем ссадину, спустился в контору, где взял отпуск за свой счет на неделю, а потом потащился в отделение милиции, где надеялся что-нибудь разузнать про вьетов. Как раз сегодня дежурил один его приятель, человек веселого нрава, отполированного эдаким милицейским цинизмом, который сродни хирургическому. Хирурги видят, из чего сделан человек, а милиционеры — что из этого получается.

На дверях отделения на жвачку было приклеено корявое объявление: «Без стука в головных уборах не входить!» Приятель Авенира сидел в старом вращающемся кресле за стойкой дежурки и, заложив ногу за ногу, читал трогательную выписку из очередного протокола о задержании: «Мы подошли к гражданину И. и попросили закурить, на что он нам ответил, что знает карате. Расстроившись, мы заплакали и, вытирая слезы, случайно задели гражданина И. за лицо. После этого гражданин И. сам дал нам деньги, чтобы мы ими вытерли слезы…»

— Азиаты! — не задумываясь, ответил он Авениру на прямой вопрос об экзотических соседях.— Но польза от них есть. Всех бродячих собак в округе перевели. Раньше заявления пачками носили — того покусала, этого покусала. Нас шеф даже отстреливать посылал из табельного оружия.

— На шапки пустили?

— Едят они их! — засмеялся приятель.— Точно тебе говорю! А чего ты хочешь? Дикий народ! То ли дело милые землячки! Вот, почитай!

Авенир перегнулся через стойку и прочел в книге задержаний: «Кота я не мучил, а топил. Просто он долго тонул и орал из кастрюли до двух часов ночи. Там же еще эхо! Но тут уж я ничего поделать не мог…»

— Откуда они? — снова начал он расспрашивать приятеля.— Из Вьетнама?

— Индокитай! — блеснул знанием географии приятель.— С Востока откуда-то, в общем. Паспорта у них кампучийские, визы есть… Это какое-то маленькое племя из джунглей — типа наших нацменьшинств. Только там с ними строго, чуть что — сразу под нож всем стадом. Не церемонятся. Вот они и отделились целым народом. Образовали вьетскую трехэтажную республику. Флаг только не поднимают. Наверное, нет его у них.

— Не было ли с ними чего-нибудь такого странного? Непонятного?

— У нас тут много непонятного. Вон, Васька Хрулев дал объявление, что ищет ночного сторожа в магазин. В ту же ночь его обокрали! А что, например, ты хотел услышать?

— Ну — чтоб даже ты удивился!

— Чтобы я удивился — это сложно… Это надо, чтобы они на Луну полетели. Был один забавный момент, как раз в мое дежурство. Вот тогда я точно удивился. Была серия квартирных краж, и пострадавший опознал свои вещи у вьетов на барахолке. Шеф вызвал к себе вьетов, которые по-русски понимают, и сказал: или сдавайте домушника, или выкурю вас ко всем чертям из моего района. Он у нас бывает крутым… Иногда.

— Сдали?

— На следующий день приползает паренек на трясущихся коленках, за ним почетная процессия. Они его до крыльца провожали со стариками. Бормочут что-то по-своему, руки жмут. Он идет и сдается. Все подписывает без разговоров. Только вот следопыт наш, Макарыч, который дело вел, говорил, что это все дуто. Вьет консервной банки открыть не умел, не то что два-три врезных замка.

— Как же его осудили?!

— А чего там… Китаёза! А Макарыч на пенсию уходил, ему надбавки получать надо было. Да все знали — просто всем по барабану было. Они же не наши, вроде инопланетян. И шеф доволен — раскрываемость повысилась. Шесть краж на него списали, не шутка! Между прочим, любого можно посадить в тюрьму, и в глубине души он будет знать за что!

— А он-то зачем сознался?

— Вот это и есть удивительное. Все остальное — проза! Они вообще законопослушные до ужаса. Один наш умник, дознаватель, при регистрации ляпнул старшим, что по закону им надо являться на проверку каждый понедельник.

— Явились?

— Всем табором выстроились! С бабами и детьми! У шефа под окном! Он как увидел — чуть не обалдел! Что, кричит, за концлагерь! Гнать их в три шеи, пока полковник из управы не приехал! Хохоту было! У нас вообще тут место покатушное. Мне нравится. Вот, послушай! «Гражданина Ф. я не бил, а только сказал ему, что он неправильно себя ведет. Однако я не отрицаю того, что слово порой ранит и калечит, что и подтверждает случай с гражданином Ф.». Каково? Прямо по Достоевскому!

Озадаченный Авенир собрался уже было уходить, когда приятель его полистал толстый затасканный кондуит и сказал вдогонку:

— Вот… На прошлой неделе… Но это конфиденциально. Не трепли то есть. Было заявление одной девчонки о попытке изнасилования. Молодой парень напал на нее ночью на пустыре.

— А вьеты тут при чем?

— А вот при том! Она говорила, что с ним были два вьетнамца. Они к ней не приставали и не защищали ее, но были все время рядом. Как бы присматривались. Это ее больше всего испугало. Маньяки какие-то, говорит.

— Поймали насильника?

— Участковый показал заявление вьетам. Через день девчонка пришла и забрала бумагу.

— Запугали?

— Да нет вроде… Даже довольная.

— А вы-то что? Стражи порядка! Насильник на свободе, а вам наплевать!

— Подумаешь! Поймаем в следующий раз. Если начал — уже не остановится. Знал бы ты, сколько всякой швали бродит по питерским улицам, из дому не вышел бы! Главное, брат, не знать лишнего, тогда и стишки можно сочинять. У нас один прапор балуется!

Авенир вздохнул и вышел прочь.

На ступеньках крыльца, загораживая проход, стоял Монумент. Вид у него был недовольный. Разочарованный был вид. Есть такие крепыши — внешне флегматики, а на деле очень даже самолюбивые и желчные.

— Что с физиономией? — спросил он Авенира, не здороваясь, как своего давнего знакомого.

— А вот, пожалуйста! Бросили меня одного на улице, а меня хулиганы и побили! Заявление пришел подавать! Жаловаться на вас всех буду! Бегаете по личным вопросам, а граждан не охраняете!

— Я в отпуске, между прочим,— пробормотал смущенный Монумент, полируя пальцами костяной нарост на лбу.

Вместе они вернулись в вестибюль райотдела. Приятель Авенира озабоченно нахмурился, поправил кепи. Монумент небрежно и даже свысока кивнул ему и прошел на второй этаж, к шефу.

— Я тебе заявление напишу,— сказал Авенир.— Побили меня вчера. Но ты участковому скажи, чтобы не волновался. Заберу через недельку. Мне это для острастки надо.

Приятель кивнул понимающе:

— Ясно. Чтобы отступного взять.

— Точно. А кто это прошел наверх?

— Капитан Грешников из управы. Старший следователь по убийствам. Тупой, но въедливый… В прошлом году проверял наш отдел. Только тем и спаслись, что выпить любит. Как говорит наш шеф, опыт и алкоголизм всегда победят молодость и энтузиазм!

— Тогда тебе лучше не говорить ему, что я тебя расспрашивал.

Дежурный посмотрел на Авенира так выразительно, что тот понял: не скажет.

Подав заявление, Авенир сообразил, что ему уже пора спешить, если он не хочет опоздать на встречу с прекрасной Вероникой. Он посетил парикмахерскую и дополнительно побрился вне плана. Чистая рубашка и глаженые брюки были у него всегда наготове, как у матерого холостяка.

Соседка, как ни странно, оказалась дома. Что-то бормоча под нос о том, что люди пошли никудышные и из-за их жадности пришлось укоротить рабочий день, она злобно гремела посудой и на Авенира взглянула так, будто он был виноват во всех ее бедах.

— Чего вырядился-то? — грозно спросила она.— Вот так всегда: одни работают, работают, света не видя, а другие по гулянкам шастают…

Авенир хотел было огрызнуться в ответ, но вдруг передумал. Посмотрев на бабку, он радостно улыбнулся: его посетила гениальная идея.

— Нина Петровна! А вы могли бы поработать в другом месте?

— Зачем это? Мне в другом месте шею намнут. Да и мое занять могут. Зарятся уж!

— Там не намнут!

— Не намнут — значит, место нестоящее. Не напросишь на нем ни фига.

— Я вам оплату гарантирую. Средний ежедневный заработок.

— Чего это?

— Да будет вам прикидываться!

— Так и ты, милок, не крути вола! Ты меня просишь, не я тебя. Проследить нужно за кем — так и выкладывай. Ты в сыскное подался никак?

— Ну а чего? Не все же мне сантехником…

— Это точно. Ты мужик безрукий. Сантехник из тебя курам на смех. Как из меня космонавт. Триста в день и премия, если чего важное угляжу. И деньги — поутру! Вперед то есть!

Они хлопнули по рукам, и Авенир помчался на встречу с Вероникой. Ноги сами несли его. Он даже особенно не задумывался, что идет на тайное свидание с женой самого Юрки Бормана! Юрию Карповичу, узнай он ненароком, вряд ли это понравилось бы…

Местная художественная достопримечательность, бизон, был на самом деле зубром — по замыслу его ваятеля. Точнее — зубрихой с зубренком. Помещался он в районном скверике, между двумя озерцами, в центре фонтана. Битый час Авенир кружил вокруг фонтана в компании нескольких хмурых парней, поглядывавших на часы, и одинокого, мечтательно улыбавшегося старичка. Один за другим молодые люди расцветали, устремляясь навстречу долгожданным, ушел наконец и старичок, а Авенир все изучал скульптурную композицию, отыскивая в ней новые и новые недостатки. Голуби обсиживали ее со всех сторон, а некоторые молодые и несознательные даже примерялись сесть на голову неподвижному Авениру.

— Приходится смириться с тем, что иногда вы голубь, а иногда — памятник,— сказал он, возмущенно дернув головой и отгоняя назойливых птиц.

Лишь когда стрелки часов приблизились к четырем, а число огрехов бедного скульптора перевалило за третий десяток, в аллее появилась легкая фигурка Вероники. Можаев так увлекся изучением бизона, что не обратил на нее никакого внимания.

— Ау! — недовольно позвала она, приблизившись.— Я уже здесь! Разучилась ходить пешком…

Она и не подумала извиниться за почти часовое опоздание.

— Вот скажите,— запальчиво обратился к ней Авенир, кивнув небрежно в ответ на приветствие,— почему у них такие зубы? Разве у бизонов могут быть такие зубы? Они ведь жвачные! А у этих просто клыки какие-то!

Вероника округлила глаза:

— Не знаю. А что, это важно?

— Нет, конечно. Просто я вас так долго ждал, что поневоле увлекся.

Авенир постепенно переключался и уже рассматривал ее так пристально, что она спросила:

— Недостатки ищете? Зубы показать?

— Нет, что вы… — расплылся он.— В вас нет недостатков. Почти нет. Вот только…

— Называть не обязательно. Идите за мной.

Маленькая, одетая просто, в синюю мини-юбку и белую блузу навыпуск, она энергично зашагала в глубь сквера, не оглядываясь. Авенир заспешил следом, размахивая руками, ставя носками врозь огромные ступни, стараясь не глазеть на молодую женщину ниже пояса. Прежде он всегда был уверен, что романы сыщиков и клиенток — выдумки сексуально озабоченных писателей и сценаристов.

На террасе кафе-шашлычной, за столиком под полосатым зонтиком, он решил сразу взять бизона за рога.

— Слушаю вас,— сказал он, закинул ногу на ногу, отработанным жестом достал блокнот и авторучку. Неплохо получилось для первого раза.

— Только без этого! — поморщилась Вероника и забавно потрясла растопыренными пальцами с длинными алыми ногтями.— Этого мне и дома хватает! Борман в туалет не сходит, не показав, кто в доме хозяин. Давайте договоримся: вы не будете корчить крутышку. Я вижу, кто вы.

— Пожалуйста, пожалуйста… — смутился Авенир, даже ногу опустил и смахнул с брючины пылинку.

Она держала длинную тонкую сигарету между пальцами и ждала. Авенир не сообразил поднести зажигалку, а если бы и сообразил, у него все равно ее не было. Вероника вздохнула, прикурила у официанта и покачала головой. Вид у нее был недовольный, неуверенный. Мужчины посматривали на нее от соседних столиков, но это ее не радовало вовсе и даже нервировало.

— Я хочу, чтобы вы следили за Беллой,— наконец заговорила она.— По-моему, вы не при делах, времени у вас много, и деньги лишние не помешают.

Авенир, изготовившийся спасать красавицу от банды негодяев, был разочарован.

— А почему, собственно… — начал было он, но Вероника прикрикнула раздраженно:

— Без глупых вопросов! Да или нет?

Он растерянно поморгал голубыми глазами:

— Ну хорошо… Я поставлю своего сотрудника… Нет, правда, у меня есть помощник! Старый, опытный! Я ему доверяю на все сто. Только ему надо растолковать, на что именно обратить внимание.

— Если бы я знала на что… — вздохнула красавица, морща лобик.— Просто я ее боюсь. Она умная… В сто раз умнее меня. Она даже умнее, чем Борман… Юрий Карпович Низовцев, то есть. Когда они с Борманом или с Отцом Никоном спорят — я ничего не понимаю. И у меня нехорошие предчувствия. Борман стал какой-то подозрительный… Таится от меня. Он между нами, как в капкане. Мне его жалко, а эта старая кобыла не понимает, что ее время прошло! Спекулирует на Юркиной любви к сыночку!

— Я не заметил, что Юрий Карпович любит сына.

— Это он комплексует так. У него же все должно быть тип-топ, а тут облом…

— У них плохие отношения?

— Они поссорились… Из-за меня. Петруша ко мне приставал.

Авенир заморгал глазами от изумления:

— И сын убежал из дому? Не было никакого похищения?

— Думаю, что убежал. Я боюсь, что Белла настроит Юрку против меня. Может, она сама и прячет Петрушу. Они могут наплести Борману черт знает что, а он в гневе страшен. У него большие связи, и в городе он авторитет… Вообще, все так запуталось, мы так друг друга ненавидим, что я не знаю, что будет. Но сдаваться я не собираюсь!

Лицо ее стало таким замкнутым и высокомерным, что Авенир даже оробел.

— Зачем же он на вас женился, если так относится к вам? — несмело поинтересовался он.

— Зачем мужчине нужна жена? — дернула плечом Вероника.— Потому что не все в жизни можно свалить на партнеров по бизнесу или на правительство! Но давайте ближе к телу, как говорится.

— Хорошо, хорошо! В каких отношениях Низовцев и Николай Николаевич?

— О! Это тема! — улыбнулась Вероника, очевидно, довольная представившейся ей возможностью посплетничать.— Они… Дружат. Знаете, Можаев, любовь за деньги — это проституция, а вот дружба за деньги — это бизнес.

Она вообще-то оказалась неглупа и остра на язык.

— Скажите… А почему вы ко мне обратились? — спросил Можаев.

— Я хоть и дура, но в людях разбираюсь. Вас нельзя подкупить.

— Спасибо. Еще скажите… Вчера, когда стало известно, что Петруша у вьетов, Отец Никон сказал, что вы были правы. Почему?

— А вы наблюдательны,— усмехнулась Вероника.— У него была девчонка из этих корейцев. Я их видела вдвоем.

— Где?

— В клубе одном. Достаточно?

— Да, конечно…

— Тогда вот задаток за неделю. Звоните мне, как только будет что-нибудь интересное. Ну, я пошла?

Она вздохнула с облегчением, закончив неприятное дело. Сунула напомаженный окурок в вазочку с нетронутым мороженым. Ушла, но ту же вернулась, улыбаясь:

— Вы хоть адрес Беллы запишите, горе-сыщик! Что я делаю, блин!.. Просто голова кругом, а обратиться не к кому!..

Авенир виновато постучал себя по голове, засуетился, опять достал блокнот и авторучку, но уже без прежней помпы. Вероника продиктовала адрес, и они расстались.

Можаев в одиночестве допил остывший кофе, потом легко и быстро нарисовал на листке лицо Beроники. Самоуверенное и тревожное. Затем посмотрел на свое отражение в зеркальной витрине стойки, вздохнул и выбросил рисунок. Пересчитал аванс — и радостно подмигнул своему отражению. Они с ним явно шли в гору.

Он погрозил отражению пальцем и назидательно сказал:

— На подъеме к вершине помни: это, может быть, не Олимп, а Везувий!