Пустырь Евразия

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

Беспокоясь за Айни, ничего не сказав о ней Грешникову, Авенир спешно воротился к дому, но в подъезд не вошел. Внимание его привлекли толпа людей и шум на тихом до той поры пустыре.

Все население вьетского ковчега высыпало на улицу и стояло темной толпой у входа. Вьеты не казались напуганными, но были возбуждены. Мужчины переговаривались, кое-кто прятал за спинами большие оструганные палки. Молодежь шумела, размахивала руками. Женщины держали детей за руки. Среди стаек подростков Авенир увидел и Айни, закусившую кулачки и подпрыгивавшую от волнения. Взоры всех вьетов устремлены были на дорогу, которая огибала пустырь на манер беговой дорожки стадиона.

На дороге широким полукругом стояли разномастные автомобили, развернутые лобовыми стеклами к обители вьетов. В центре возвышался черный джип Петруши. Хозяин джипа восседал на капоте, в окружении охранников и многочисленных друзей-сверстников. Подростки тянули пиво, разглядывали вьетов и вьеток, шутили. Вьетская детвора, кто посмелее, набегала, швырялась в них огрызками яблок и морковкой.

Перед джипом, опустив руки, в одиночестве стоял и приветливо улыбался маленький старик. Морщинистое лицо его при солнечном свете выглядело как никогда усталым и печальным. Его достоинство и спокойствие озадачивали Петрушу.

— Ну, ты… Вы звали меня зачем-то? — с любопытством спросил он старика.

— Я должен был тебя позвать,— ответил старик и поклонился Петруше.

Молодой Низовцев приосанился, огляделся.

— Слышь, Вероника, старикан мне кланяется! — крикнул он вниз.

Вероника сидела в салоне, открыв дверцу и свесив за борт красивые полненькие ноги.

— Ну их к черту! — крикнула она.— Ты зачем меня сюда притащил? Поехали лучше на Ладогу! Скучно здесь!

— Нет, подожди! Сама же говорила, что они моего отца убили! Слышь, ты,— обратился он снова к старику,— а что вам от меня надо?

— Войди в наш дом и будь нашим другом.

— Ни фига! Вы меня тоже замочите, как папашу!

— Ты должен,— устало повторил старик,— ты должен стать нашим другом.

— Ничего я тебе не должен! Слышь, ты! Это ты мне должен, чтобы я не рассказывал про ваши темные делишки! А я знаю кое-что!

Вьеты, понимавшие русский, загудели, заволновались. Кто-то из подростков кинул камень и попал в радиатор одной из машин. Хозяин машины разразился бранью. Пустая бутылка полетела в окно общежития, посыпались стекла.

Авенир протолкался к джипу с той стороны, где сидела Вероника.

— Прекратите это безобразие! — взволнованно сказал он.

Маленькая красавица, любуясь маникюром, надула губки:

— А я тут при чем? Вы сами видели — он меня не слушает.

— Вы же умная женщина! Он натешится вами и бросит!

— Не успеет,— загадочно улыбаясь, ответила Вероника.

Страсти тем временем накалялись. С западной стороны Евразии к маленькому войску Петруши подтягивались скучавшие без выпивки поборники славянской расы. Чуя поддержку масс, молодежь на машинах расходилась все пуще. То слева, то справа возникали мелкие кулачные стычки.

— За мной народ! — кричал гордый Петруша.— Я через три дня ваш клоповник с лица земли сотру! Куплю весь пустырь и сделаю бассейн, обещаю! А ты почему их защищаешь? — повернулся он вдруг к Авениру.— Они убийцы, а ты их защищаешь!

Авенир, не слушая, подошел к старику и встал рядом.

— Зачем вы это делаете? — спросил он.— Ведь погромом пахнет.

— Я должен это сделать,— ответил старик, чуть заметно разведя руками.

— Ничего не понимаю… Загадки какие-то! Я тут с вами постою на всякий случай…

Вдруг сухая крепкая рука стащила Петрушу с его броневичка, и в воздухе хлестко разнесся уже знакомый Авениру звук пощечины.

— Мерзавец! — вскричала разъяренная, как тигрица, встрепанная Белла, снова занося руку над зажмурившимся, как шелудивый кот, чадом.— Ты что тут вытворяешь, негодяй?! А ну убирайся отсюда! Марш домой сию минуту! И ты тоже с ним?!

Вероника, поджав губку, проворно убрала ноги в салон и захлопнула дверцу. Петруша, злобно фыркнув, вывернулся из-под грозной руки матери и забрался поскорее в джип.

— Ничего… — пробурчал он через опущенное стекло.— Вот погоди у меня… Узнаешь скоро…

И укатил прочь, пыля по пустырю. За ним потянулись его прихлебатели. Через пять минут пустырь опустел, скучающие жильцы западной окраины разошлись по домам, потеряв надежду на развлечение. Вьеты одобрительно переговаривались, поглядывая на хмурую нервную Беллу. Старик глубоко поклонился ей.

Гневная персиянка чувствовала себя нехорошо. Материнское сердце ее страдало. Так, по крайней мере, думал Авенир. Он подошел было к ней, но Белла, увидев его, нахмурилась пуще прежнего, опустила глаза, прижала пальцы к впалым вискам и, покачиваясь на каблуках, поспешно ушла к дороге, где поджидало ее такси.

Айни тоже не решалась подойти к Авениру на виду у всех. «Масляное пятно»,— подумалось ему, глядя, как вертится она среди черноволосых товарок, старательно отводя взгляд от стоявшего в пыли Авенира. Оскорбленный таким азиатским коварством, он пошел домой, попутно обдумывая одну важную, но неприятную ему мысль. Войдя в комнату, он прежде всего поискал свою телефонную карту и клочок бумаги с телефоном Грешникова. Обе лежали на столе, на самом видном месте.

— Так, значит, обстоят дела… — сказал Авенир, задумчиво глядя на них.

Потом он устроился у окна и принялся наблюдать за пустырем и общежитием. Ждать пришлось почти час. Наконец из дверей вьетского жилища выскользнула девушка. Сердце Авенира забилось чаще. Он уже без труда узнавал ее походку. Он надеялся еще, что Айни торопится к нему, но она свернула на дорожку, огибавшую дом. Проклиная жестокое ремесло сыщика, Авенир Можаев поспешно покинул свою квартиру и последовал за юной вьеткой. Все происходило именно так, как он и предполагал, но предвидение совсем не радовало Авенира.

Айни шла торопливо, опустив голову, не глядя по сторонам. Она не привыкла ходить одна, днем. Большая соломенная кошелка висела на ее худом плече. Авенир печально смотрел ей в спину из-за углов и из подворотен. Он не предполагал раньше, что перемена профессии потребует от него столь радикальных изменений: прежде следить за близким человеком он почел бы низостью. Но кем была для него эта девушка и, главное, кем он был для нее?.. Он не знал.

Айни зашла в магазин, потом в аптеку. Всюду она была заметна издали, как черное семечко подсолнуха в зернах пшеницы. Один раз Авенир едва не выскочил из своего укрытия, когда ее с хохотом и шутками окружила кучка подростков. Но мальчишки смеялись и приставали к ней, как кадрили бы любую симпатичную девчонку, — шумно и беззлобно. Она, уклоняясь и поправляя потяжелевшую кошелку, поспешно прыгнула в трамвайчик, заставив Авенира раскошелиться на такси.

Трамвай продребезжал до метро «Ладожская». Спустившись за Айни под землю и оставаясь незамеченным в толчее, Авенир проследил ее до самого проспекта Ветеранов. Там она села в троллейбус, а Можаев поймал частника.

Девушка сошла на кольце и заторопилась к старым желтым домам, тесно стоявшим в отдалении, в зелени деревьев. Авенир прилег на сиденье, велел водителю обогнать ее и ехать прямо к постройкам. В гулком дворе-колодце он выбежал из машины и спрятался на детской площадке, в домике-теремке. К теремку тут же подошла грузная усатая старуха в фартуке, с метлой и звучным басом проговорила:

— Попався, милок! Вот кто у нас в домике гадит! А таки приличный чоловик… Вылазь!

Айни вошла во двор.

— Я не гажу, тетенька,— заискивающе сказал Авенир.— Я кошечку ищу. Рыженькую такую. Объявление мое не читали?

Сквозь щели в бревенчатой стенке детской избушки он видел, как Айни без колебаний направилась в один из подъездов. Ясно было, что она бывала тут не раз и знала, куда идти. Авенир с удовольствием выбрался из затхлого домика на свет и, прячась в тени деревьев, внимательно осмотрел подъезд и окна квартир. На балконе пятого этажа, под самой крышей натянуты были веревочки для сушки белья. Пестрым флагом полоскалась там на ветру, махала широкими рукавами знакомая гавайка Трофима.

Поддаваясь натиску наглой тетки, Можаев покинул двор, чтобы не привлекать к себе внимания, и двинулся обратно, не зная, на что теперь решиться. В волнении он спешил, вбежал на платформу метро — и двери первого вагона с шипением закрылись у него перед носом. Огорченный Авенир повел себя неприлично и в сердцах показал машинисту отъезжавшего поезда средний палец руки. Через минуту из тоннеля подкатил другой поезд, машинист которого через стекло вагона, злорадно улыбаясь, показал Авениру средние пальцы обеих рук.

— Да, полезная штука — радиосвязь… — смущенно пробормотал Можаев, развел руками и жестом принес извинения медленно проезжавшему мимо машинисту.

Он вернулся к себе в полном смятении и уселся на кучу старых автопокрышек посредине пустыря — ждать Айни. С восточной стороны Евразии в окна то и дело высовывались вьеты и вьетки, глазели на него, показывали пальцами, но ему было наплевать. С западной стороны европеоидное население пустыря, представленное бабками у подъездов и загорелыми до черноты голыми по пояс доминошниками за столом, тоже поглядывало на него неодобрительно, но ему и на это было наплевать. Она появилась, когда солнце касалось краем западных крыш. Походка ее была легка и беззаботна, пустая кошелка болталась на левом плече.

— Я не приду к тебе сегодня,— пообещала она, поздоровавшись.— Сегодня плохой день. Мы все должны быть вместе и думать. Так сказал отец вьетов.

— Жаль,— улыбнулся он в ответ.— А что у тебя в корзинке?

— Старая рубаха. Порвалась, надо чинить,— смутилась девушка.

Авенир потянул пальцами конец рукава. Из соломенной кошелки выползла вьетская темная рубаха с вырванным клоком на спине.

Спалось ему спокойно, но скучно. Когда скучать становилось невмоготу, он принимался бродить по тесной комнате, звучно шлепая по полу босыми ступнями, потом, утомившись, снова ложился на скрипучий диван со сбитыми простынями. Ему было трудно решиться, он был чересчур понятливый, а значит, жалостливый. Будь у него непутевый брат и попади он в беду, разве Авенир не помогал бы ему? Разве это преступление? Слава богу, у него не было брата…

В эту ночь ему с неприязнью вспоминалось все семейство Низовцевых.

Он уже успокоился и почти заснул, как вдруг в ночной тишине, нарушаемой лишь заливистым храпом старухи за стеной, явственно послышался скрежет металла. Кто-то осторожно открыл входную дверь, не запертую на цепочку. Бедное Авенирово сердце! Сколько раз за эти дни и ночи оно готово было выпрыгнуть из груди! Не скрипнув ни единой пружиной, побледнев, сполз он с дивана, на ощупь нашел в забытом саквояжике спасительный газовый ключ и встал с ним возле двери в свою комнату. Луна светила в окно, видно было хорошо. Дверь приоткрылась беззвучно, темная фигура скользнула в щель и сразу направилась к дивану. Авенир, раздувая ноздри, на цыпочках двинулся за ней и занес над головой свое пролетарское оружие. Нет, он учился на ошибках! В этот раз, чтобы не оплошать, он сначала огляделся и даже выглянул в коридор. Никого!

Тут ночной гость обернулся и, вытянув вперед руки, припал к его груди со вздохом облегчения. Айни терлась об него лицом и всем телом, охватив его тонкими руками, упираясь носом в ребро чуть выше сердца, и он замер, обняв ее, продолжая сжимать в кулаке тяжелый длинный ключ, который так ему и не пригодился.

Лишь когда посветлело небо над Евразией, Авенир заметил, что Айни глубоко расстроена и грустна. До этого они не проронили ни словечка.

— Что с тобой? — спросил он.

Девушка пожала худенькими плечиками, спрятала голову у него под мышкой и ответила:

— Я думала все дни… Я смотрела на ваших женщин… Я плохая? Ты не знаешь, я плохая… Мне никак не стать хорошей.

Закончила она уверенно, почти угрюмо, спрятав лицо, и, сколько Авенир ни старался, ему не удалось ее переубедить. Ушла она рано. Уже на пороге она сказала Авениру:

— Я плохая, потому что ты хороший.

Он не стал расспрашивать ее о Трофиме, о загадочном звонке Монументу и, уж конечно, ни слова не проронил о вчерашней ее поездке. После ее ухода он обнаружил на столе оставленные ею ключи. Это его удивило и огорчило.

Монумент с утра тоже был не в духе. Он поджидал Авенира за столиком летнего кафе у метро, обложившись бумажками со списками фамилий, обведенных кружочками и соединенных стрелочками. Квадратный лоб его вспотел от мыслительных усилий, бугристая шишка на черепе лоснилась.

— Завтра оперативка,— буркнул он.— Шеф раздолбал мою докладную в пух и прах. Сказал, что я не в состоянии выдвинуть мало-мальски связную версию. Он такая язва, завтра будет полчаса измываться, прозвища придумывать. А у меня ни черта не получается!

В списке фамилий, поспешно и неудачно прикрытом лапой опера, Авенир с удивлением заметил и свою.

— Ты что, и меня подозреваешь?!

— Это так… Для полноты охвата… — прогудел смущенный опер.

Авенир взял ручку и набросал Грешникову развернутый конспект его доклада с ответами на предполагаемые вопросы. Опер следил за ним с любопытством.

— Красиво излагаешь! «В настоящий момент… На ближайшую перспективу… Проработка версии превентивного заказного убийства…» Красиво, только я в твоем докладе полный лопух. Исполнитель не пойман, заказчик даже не намечен. Свидетелей опрошено море, ориентировка с твоими портретами размножена — и все. Я уж как-нибудь сам… Поехали сейчас Снова к этому Кириллову, липовому хозяину клуба! Я из него душу выну! Единственный след, черт возьми!

Авенир вздохнул. Стыдно было ему лицезреть мучения Грешникова, когда он уже знал ответ.

В Серьгах на месте избы подставного хозяина вьетов курилось свежее пепелище. Унылым памятником в пирамиде обугленных бревен стояла закопченная до черноты печь с обвалившейся трубой. Сарай и заборы вокруг были разобраны и уже частично растащены. Грешников, присвистнув, поехал в отделение милиции.

— Ни шиша они не знают,— разочарованно сообщил он, вернувшись, и хлопнул квадратной ладонью по толстому колену, точно пушка выпалила.— Горело ночью, хозяина никто не видел. Думают, что заснул пьяный и там остался. Ругаются с сельсоветом — кому разбирать пожарище. А ведь я хотел еще вчера к нему приехать!

Авенир молчал. Совесть — этот Фредди Крюгер культурных россиян — терзала его немилосердно. Он, скуксившись, наблюдал из машины, как Монумент рыщет на пожарище, заглядывает меж бревен, разводит руками, будто Евпатий Коловрат на руинах сожженной монголами Рязани. На его счастье сигнал сотового телефона отвлек оперативника от этого печального и непродуктивного занятия. Грешников поспешно вернулся, перемазанный сажей донельзя. Квадратное лицо его было все в черных разводах, будто в боевой раскраске североамериканских индейцев.

— Да! — сердито крикнул он, держа телефон двумя пальцами и отдуваясь.— Да, без нас ни шагу! — Он заулыбался, полосы сажи задвигались.— Через десять минут будем!

— Люди Никона нашли бомбера! — пояснил он, поспешно обтирая ладони о брюки.— Человека, который мог изготовить бомбу или мину!

Авенир вздохнул с облегчением. Дело двигалось, а он мог оставаться ни при чем, как и положено интеллигенту. Сегодня ему не хотелось разгадывать загадки вьетов.

Они промчались на другой конец города, на Приморское шоссе, и на окраине, в частном секторе увидели в тени елей на обочине лимузин Отца Никона. За рулем сидел мордатый парень, упустивший недавно вьета на свалке. Сам Николай Николаевич, одетый строго и шикарно, прохаживался по травке, вдыхая сельские ароматы. Он похудел и даже почернел пуще прежнего; видно было, что работал по ночам.

— Как вы его нашли? — спросил Монумент, торопливо выскочив из машины.

— Это все Толик,— кивнул Отец Никон на мордатого.— Я решил, что наша скромная помощь не помешает правоохранительным органам.

— Это точно, менты! Вы же без нас облажались по полной! — радостно подтвердил Толик, на обеих руках которого красовались по два массивных перстня из низкопробного золота.

— Если причастность этого типа к убийству Бормана подтвердится, будешь начальником охраны вместо Михалыча,— пообещал ему Николай Николаевич и скомандовал: — Веди!

У Толика в зобу дыхание сперло от гордости. На Монумента он посмотрел сверху вниз, Авенира не замечал в упор.

Они прошли за ним два квартала тихими улочками пригорода, мимо оград и садов. Монумент сорвал травинку, потер в ладони, поковырял в зубах.

— Что это с вашим товарищем? — тихонько спросил у Авенира Отец Никон, изящно обведя ладонью вокруг своего хрестоматийного лика.— В Управлении внутренних дел был пожар?

— Сожгли дом Кириллова. Помните такого? Возможно, вместе с хозяином. Мы только что оттуда.

— Подставного хозяина клуба? Очень интересно…

Настроение Николая Николаевича, и без того неплохое, еще улучшилось. Он что-то замурлыкал и, как показалось Авениру, даже хихикнул. Можаев тоже воспрянул духом, и его чувства обострились. По мере приближения к дому подозреваемого наблюдательность и интуиция, задавленные бесполезными нравственными коллизиями, оживали в нем.

Они остановились у симпатичного желтого домика, обшитого вагонкой, с резным крыльцом и изящными голубыми наличниками. Окно было приоткрыто, из него доносились звуки телевизора.

— Дома, слава богу… — проворчал Грешников.

Толик сделал стойку сеттера у калитки, оттеснил Монумента плечом, пропуская вперед Отца Никона, и угодливо указал пальцем в перстне:

— Здесь!..

— Еще в задницу шефа поцелуй,— проворчал под нос недовольный Монумент.

Они пошли по дорожке между цветочными куртинами: впереди благодушный Отец Никон, за ним, заглядывая сбоку в глаза хозяину, услужливый Толик. Монумент с Авениром замешкались в калитке. Какая-то странная ассоциация всплыла вдруг в мозгу Авенира…

— Николай Николаевич!.. Стойте! Остановитесь немедленно!

Все замерли. Толик сунул руку под пиджак, к кобуре. Грешников презрительно покосился на него.

— Пусть впереди пойдет охранник,— волнуясь, шепнул Авенир на ухо Отцу Никону.— Я не могу связно объяснить, но… Это похоже на ситуацию с Низовцевым.

— Бог с вами! — отшатнулся Николай Николаевич, посерьезнел, огляделся.— Анатолий, выведи этого типа во двор! Сюда его! Ступай, ступай, что же ты?

Как ни был туп новоявленный начальник охраны, а и он заподозрил неладное. Неохотно поднялся он на крыльцо, скрипнувшее под тяжелым телом. Достал пистолет, оглядел его, дунул зачем-то в ствол. Помявшись, вдруг сошел со ступенек, постучал в стекло приоткрытого окна:

— Эй! Хозяин! Выдь на минутку!

Никто ему не ответил. Толик вернулся, глянул криво на своих спутников, осторожно потянул на себя скрипучую дверь в сени. Когда она приоткрылась на ширину ладони, из полутьмы на крыльцо, подняв хвост трубой, выбежала серая кошечка, ласково, с мурлыканьем потерлась о ногу охранника. Толян улыбнулся, откинул кошку ногой и широко распахнул дверь.

Тотчас громыхнуло, да так, что домик подпрыгнул, крыша вздыбилась, стекла вылетели, отовсюду посыпалась дранка и штукатурка. Входную дверь вынесло наружу вместе с косяком. Отец Никон, Монумент и Авенир пригнулись, присели — над их головами с визгом и жужжанием пронеслись мелкие и крупные осколки. Телевизор смолк. В сарайчике за домом отчаянно закудахтали куры. Монумент и Авенир упали в цветочные клумбы справа и слева. Николай Николаевич, растерявшись, замер на дорожке в полуприседе, разведя руки по сторонам — точно в воду собрался прыгнуть.

— Ложись! — зашипел ему Монумент, махнув рукой с пистолетом.— Ложись!

Никон в своем шикарном костюме неохотно лег прямо на дорожку, чернея на ней, как огромный жук. Они лежали и ждали чего-то, хотя все уже произошло. Из выбитых окон валил черный и желтоватый дым, резко воняло взрывчаткой. Низко над садами, щебеча, носились ласточки. Монумент поднялся первым, перебежал под стену дома, выпрямился. Отец Никон с Авениром подошли к нему, отряхиваясь.

У крыльца, раскинув руки и ноги, неподвижно лежал незадачливый начальник охраны. При взгляде на него Николай Николаевич позеленел, ухватился за руку Можаева:

— Я ваш должник, Авенир Аркадьевич!.. Если бы не ваши предчувствия, я непременно пошел бы вперед! Вы провидец, что ли?

— Сам не знаю, как это мне пришло в голову,— точно оправдываясь, шепотом ответил Авенир.— Я подумал: телевизор работает слишком громко. Так в комнате его слушать не станешь. Это его для нас включили…

— Хотел бы я знать, кто это сделал,— сказал Грешников, выходя из дымного дома на крыльцо и откашливаясь.— Хозяин в спальне, застрелен. Молодой парень, кстати. Неплохая наводочка! Вашего Толика ловко завели в западню. Если бы сам он не погиб, я бы поклялся, что он хотел нас угробить.

— Надо бы поискать здесь мастерскую,— предложил Авенир.— Не дома же он лепил свои бомбы…

С этими словами он направился было к ближайшей дворовой постройке.

— Назад! — остановил его Монумент.— Уходим отсюда на улицу, все!

— Почему? — удивился Авенир.

— На этот раз у меня предчувствия! Хочешь попробовать открыть еще одну дверь в этом гостеприимном хозяйстве? Пока все не осмотрят саперы — никаких телодвижений!

— Он прав,— кивнул Отец Никон.— Нам лучше выйти. К тому же вон какие-то люди лезут во двор. Соседи, наверное.

Они вышли за калитку. Грешников грубо прогнал зевак, вызвал подмогу и саперов. Николай Николаевич попросил соблюдать конфиденциальность и поспешно удалился с разрешения оперативника. Настроение его, впрочем, как и костюм, было безнадежно испорчено. Монумент тоже не источал оптимизма, умывая лицо у поселковой колонки.

— Два следа обрубили! Они рубят хвосты, твои вьеты!

— Может, осмотр подворья что-нибудь даст?

— Может, и даст, только не по нашему делу! Если установят, что Низовцева взорвали бомбой из этого милого домика, уже будет удачей. Остальной материал растащат другие, по своим делам… Невезучий я какой-то!

Авенир Можаев вздохнул и решился.

— Дай мне одно обещание,— сказал он раздосадованному оперу, присевшему на скамейку у калитки.

— Какое?

— Обещай ни о чем меня не расспрашивать. Обещаешь? Хорошо. Когда приедут твои коллеги, мы поедем и арестуем Трофима и главного убийцу. Я знаю, где они прячутся.

— Знаешь?! — вскричал Монумент.— А что же ты молчишь все утро?! Отвечай!

Но Авенир насупился, скрестил руки на груди, прикрыл голубые глаза и хранил мрачное молчание. А что еще оставалось ему делать?

Они мчались по проспектам города в машине оперативника, не глядя друг на друга. Опер дулся на Авенира, а Можаев смаковал горький вкус исполненного долга. Истязать себя исполнением долга — это очень по-русски. Возможно, и у других народов присутствует этот способ самовозвеличения, но наши страстотерпцы довели его до совершенства.

Подлетели к знакомому троллейбусному кольцу.

— Куда? — буркнул Монумент, не поворачивая головы.

Авенир ткнул пальцем в дома.

— Если не возьмем их — дружбе конец,— сурово предупредил Грешников.

Ему, очевидно, незнакомы были утонченные страдания двурушника.

Они подкатили к подъезду и сразу побежали наверх по старым крутым лестничным маршам. В стандартном лестничном пролете девять ступенек. Там было по двенадцать. Грешников, подстегиваемый мыслью о завтрашней оперативке, несся вперед, точно фуникулер. Авенир, задыхаясь, еще взбирался на последнюю площадку, а Грешников уже трезвонил в дверь. Ему не открыли. Он позвонил снова, прислушался, отбежал назад, железным штангистским задом сбив с ног Авенира, и с разбегу протаранил дверь плечом.

Его начальник явно был талантливым администратором. Так завести подчиненного — это надо уметь. Замок выдержал, но дверь треснула наискосок и сорвалась с верхней петли. Жестяной номерок, брякнув, отлетел.

— Уходят в окно! — крикнул Монумент, добивая дверь ногой.

Они ворвались в квартиру, не имея на то соответствующего разрешения. «В ходе преследования», как впоследствии объяснит начальству Монумент с подачи Авенира. На их счастье, Трофим и Чен плохо знали свои права. Они действительно выбрались через балкон на крышу, благо конструкция старого дома, выстроенного ступеньками, позволяла это сделать, и теперь бежали, оскальзываясь и перепрыгивая через растяжки антенн, к дальнему углу. Трофим на ходу застегивал пеструю гавайку. Чен был голый по пояс. Видно, Айни не успела починить его рубаху. На смуглой спине его между мускулистыми лопатками бугрилось коростой подсохшее пятно сорванной кожи.

Монумент отчаянно замычал:

— Опять по крышам! Я простой опер, а не супермен! Я высоты боюсь! А-а-а!..

С отчаянным воплем он схватился за перила балкона, перебрался наружу и замер, не решаясь сделать небольшой шаг на близкий край крыши под ним.

— Вниз не смотри! — крикнул ему Авенир сочувственно.

— Да я знаю! — заорал Грешников, судорожно вцепившись в перила.— Мне один черт куда смотреть!

— Давай, давай! — торопил его сзади Авенир, подстегиваемый азартом погони.— Завтра будет что шефу рассказать!

При упоминании о начальстве опер взвыл, качнулся вперед и коротенькой ножкой достал до края крыши. Ухватился рукой за угол — и через миг торжествующе топал ногами по грохочущей жести. Можаев легко последовал за ним.

— Не могу, понимаешь? — утирал Монумент холодный пот со лба.— Дух захватывает, голова кружится, хоть убей! Сколько ни тренировался — ни черта не помогло!

Погоня возобновилась, но ненадолго. Вьет, очевидно, хорошо знал эти места. Трофим неотступно следовал за ним. Они бежали вокруг двора по периметру дома, то спускаясь, то поднимаясь по лестницам, повторяя рельеф крыш. В одном месте угол дома почти смыкался с соседним. Расстояние было не более трех метров. Чен, не задумываясь, перемахнул пропасть, ловко приземлился и продолжил бег как ни в чем не бывало. Трофим остановился на секунду, оглянулся. Свирепая от пережитого страха физиономия приближавшегося Грешникова придала ему решимости. «Яппи» разбежался и легко перескочил на другую крышу.

Монумент отчаянно стиснул кулаки, побежал изо всех сил вперед, набирая скорость. Какой-то миг Авениру казалось, что опер преодолеет страх и прыгнет, но, не добежав метров пять, Грешников развернулся и, мотая квадратной головой, отбежал подальше от края.

— Не могу, не могу! — в отчаянии крикнул он, ударив себя кулаком по бедру.

Перспектива предстоящего совещания и служебного нагоняя не помогла ему в этот раз. Он выхватил пистолет, прицелился и выстрелил. Руки у него тряслись от беготни и пережитого волнения. Беглецы, невредимые, удалялись, проверяя одно за другим слуховые окна. Очевидно, они намеревались теперь спуститься и исчезнуть.

— Дай пистолет! — крикнул Можаев, чувствуя прилив отчаянной храбрости.

Монумент, округлив глаза, протянул оружие напарнику. Он начал было отговаривать приятеля, но Авенир не слушал. Звездный час его настал. Отойдя подальше, он помчался к краю крыши, неловко выкидывая в стороны огромные ступни, косолапя и раскачиваясь. Покатый участок крыши, с которого уже невозможно было вернуться, неумолимо приближался. Авенир представил, будто берет разбег в прыжковой яме университетского стадиона, призвал на помощь память и воображение, вихрем промчался остаток пути и прыгнул, смешно болтая руками и ногами в пустоте.

Полет продолжался одно мгновение. Один удар сердца — и Авенир грохнулся на четвереньки на вожделенной твердой поверхности, прогретой солнцем и загаженной голубями. Он при этом ушиб колено и локоть и выронил пистолет, который тут же заскользил вниз, да так быстро, что Можаеву пришлось кинуться плашмя на живот, чтобы поймать его у самого края. В этот миг он с удивлением услыхал, как кто-то громко поет басом:

— Асса, Грузия, асса!..

Это счастливый Монумент на соседнем доме выколачивал по грохочущей крыше лезгинку или что-то вроде того.

— Бери их, Веник! — мощно заорал он, потрясая над головой сцепленными руками.— Они твои!

Авенир выпрямился. Трофим и Чен совсем неподалеку от него поспешно отрывали доски, закрывавшие слуховое окно.

— Стоять, пожалуйста! — закричал Авенир и смешно прицелился, держа пистолет двумя руками.— Не вынуждайте меня стрелять, пожалуйста!

— Подойди поближе! — закричал ему Грешников.— Не так близко! Эй, козлы, вам хана! У него первый разряд по стрельбе! Он чемпион области! Ложись, кому говорю!

Беглецы, не слушая, колотили руками и ногами по толстым плахам, и тогда Авенир выстрелил наудачу. Пуля, дзинькнув, перебила проволоку над кудлатой головой Трофима, и развесистая самодельная антенна, укрепленная как раз над лазом, накренилась со скрипом.

— Видали? — орал вдохновленный Грешников.— Он тебе очки прострелит! Ляг на пол, кому говорят! До трех считаю!

Случайное попадание произвело впечатление. Трофим, а за ним и Чен прекратили попытки раскупорить лаз и отступили на шаг. Чен сделал два приставных шага в сторону Авенира. Потом еще два. Трофим последовал за ним.

— Стоять! — трубно заорал Грешников.— Веник, держись! Я уже наших вызвал! Десятое линейное прет к нам на всех парах! Продержи их еще минуточку! Косоглазый, стоять! Что скалишься! Я до тебя доберусь, все кости переломаю! Шкуру обдеру от затылка до самой задницы! Будь спок!

Опер даже подпрыгнул, угрожая кулаком Чену, и в избытке чувств запустил в его сторону ржавой гайкой, найденной на крыше.

Внизу действительно загудели моторы, завизжали тормоза.

— Ага! — торжествующе ревел Монумент, опасаясь все же подходить к краю крыши.— Вам хана! Посмотри на солнышко! Теперь долго его не увидишь! Хозяин вьетов! Веник, мы взяли заказчика и исполнителя! Меня повысят! Дело в шляпе!

Трофим прислушался к его бессвязным выкрикам и заговорил:

— Можаев, вы что, рехнулись? Какой заказчик? Чего вы вообще меня гоняете?

Чен бесстрашно подошел к краю крыши и даже наклонился, чтобы посмотреть, что происходит во дворе. Потом он боком придвинулся к рослому Трофиму, будто ребенок к отцу в минуту опасности.

— У нас обычный бизнес! — продолжал Трофим, разводя длинными руками и отступив на шаг от вьета.— Ты же сам видел! У нас такие люди перебывали, что, если я заговорю, они тебе голову враз открутят!

Вьет опять приблизился, и Трофим вновь машинально отодвинулся от него.

— Не слушай его! Это лапша! — трубил встревоженный Грешников.— Не позволяй им двигаться! Стоять!

— Откуда мне знать, что натворили эти косоглазые? — убеждал Авенира Трофим.— Разве я могу за всем уследить?

Затрещали отдираемые изнутри доски слухового окна. Опергруппа пробивала проход, спеша на помощь Авениру.

— Ты хозяин вьетов? — спросил Можаев, делая шаг навстречу.

— Ах, вот оно что… — Трофим выпрямился, очки его недобро блеснули. Он упер руки в бока и насмешливо, с вызовом произнес: — Видишь ли, братец кролик…

Это были его последние слова. Чен, стремительно развернувшись, ударил его пяткой в солнечное сплетение. Мощный удар был так точно выверен, что маленький вьет остался стоять на месте, даже не покачнувшись, а громадного «яппи» подбросило в воздух. Он сложился пополам, кроссовки его взлетели выше головы. Трофим рухнул шеей на край крыши, кувыркнулся через голову и исчез из виду. Снизу донеслись его запоздалый испуганный вскрик и звучный шлепок тела об асфальт. Тотчас заголосила, запричитала женщина с малороссийским говором. Очки Трофима, слетевшие при падении, поблескивая, лежали на краю крыши, свисая дужками во двор.

Вьет выдохнул и посмотрел прямо в глаза Авениру, выставившему ему навстречу пистолет. Можаев не сводил взора с его спокойного невыразительного лица. Впервые в его присутствии человек убил человека. Совсем недавно подорвался на мине злосчастный обладатель золотых перстней, но это было совсем другое…

Они смотрели долго, будто познавая друг друга.

— Не стреляй! — в отчаянии завопил Грешников со своей крыши.

Вьет первым отвел взгляд, перевел глаза на очки Трофима и вздохнул. Лицо его закаменело, превратившись в подобие восточной маски. Он сложил руки на груди, отвернулся и сел на корточки, глядя в голубую даль над домами и деревьями. Из окна на крышу, цепляясь автоматом, уже выбирался громадный молодой омоновец. Авенир опустил пистолет.

Странное оцепенение охватило его. Он удивленно прислушивался к себе. Он смотрел, как с крыши, заломив худые руки выше головы, уводят голого по пояс человека, который только что с неохотой и сожалением выполнил свой долг так же, как недавно Авенир выполнил свой. Айни не лгала. Они были очень схожи с Ченом. Теперь Можаев это ясно увидел.

Он спустился вместе с опергруппой и сидел на лавочке над замершим на асфальте Трофимом. Из-под разбитой головы «яппи» вытекала густая черная кровь. Множество маленьких муравьев уже проторило к ней дорожку от своего муравейника. Омоновцы на крыше с криками и шутками спускали на балкон обвязанного веревками матерившегося Грешникова. Опер категорически отказывался возвращаться с крыши тем путем, которым туда попал.

Монумент был доволен, как сытый лев. У него был главный подозреваемый, взятый на горячем, а что еще надо сыскарю? Авенир, напротив, ощущал, что за своим мальчишеским желанием побегать, поиграть в сыщиков и воров он забросил главное свое дело, для которого был рожден, а именно думанье. Уже труп Трофима увезли, уже усатая дворничиха, крестясь от пережитого страха на фонарный столб, присыпала черное пятно желтым песочком, а он все сидел и наблюдал за неутомимым движением маленьких черных муравьев. Он копался в памяти, припоминая все, что читал или слышал о психологии обособленных групп и примитивных народов, и, найдя свой багаж недостаточным, направился туда, куда нынешний русский интеллигент после окончания университета никогда не заглядывает. Он пошел в университетскую библиотеку.

До самого вечера сидел он над журналами, поспешно глотая статью за статьей, сам не зная, что же, в сущности, ищет. В опустевшем читальном зале чей-то громкий храп не давал ему сосредоточиться. Авенир привстал из-за стопок книг и журналов и увидел неподалеку маленького толстого неопрятного человека, заливисто храпевшего над тоненькой брошюрой. Он узнал этого человека по необъятно широкой лысине в обрамлении кустиков седых волос.

— Профессор… — несмело окликнул его Авенир.— Профессор! Помните меня? Я у вас учился!

— У меня многие учились,— недовольно пробурчал человек, проснувшись и слегка покачиваясь.— Впрочем, вас помню. Вы всегда зазубривали текст учебника, не вникая и не пытаясь осмыслить содержание!

— Зато теперь пытаюсь.

— Вы ищете ответы на свои вопросы в учебниках? Чушь! В учебниках есть ответы на вопросы их авторов, таких же ископаемых, как я! Что же вас интересует?

— Я не могу точно сформулировать…

— Неудивительно!..

— Скажите, возможно ли, на ваш взгляд, чтобы муравей одного вида подчинил себе целый муравейник другого вида?

— Чушь в квадрате! Муравьи воруют друг у друга яйца, но не живых особей. Если рассматривать генерации от разных маток, обитающих в одном муравейнике… М-м… Но, как я догадываюсь, это все аналогии. Я социолог, а не энтомолог, если вы помните разницу. Муравейник — никудышный аналог современного общества.

— А если не современного?

— Когда-то Платон видел в нем образец общественного устройства. Основное отличие, голубчик, в том, что в подобных обществах не признается ценность личности. Главное — социум и его выживание. Такие общества формируются в суровых условиях и легко жертвуют человеческим строительным материалом для достижения общих целей.

— Да-да-да! А скажите, что произойдет, если подобное общество врастет в современное?

— Так это сплошь и рядом! Мафия, например. Оттого законы таких образований дики и напоминают каннибализм.

— Но ведь наша юриспруденция предусматривает только личную ответственность и, как заразы, избегает ответственности корпоративной!

— Истоки этого ясны… Я понимаю, к чему вы клоните. Конечно, если некое этническое образование будет существовать в поле нашей юрисдикции, не признавая внутри себя приоритет личного над этносом… М-м… Да, наш закон окажется игрушкой в их руках. Жертвуя отдельными членами этноса, такое сообщество быстро добьется успеха и разовьется… Если сохранит в себе потенциал жертвенности. Подумайте на примерах жизни различных диаспор… А-ах… Публицистики на этот счет предостаточно. А теперь, простите, мне надо работать.

Авенир уже отошел к своему столу, но вдруг вернулся:

— Простите, профессор… Еще один вопрос. Вы не подскажете, в какой детской книге есть такой персонаж — Братец Кролик?

Маленький толстый человек уже уютно устроился над брошюрой и смежил веки, а потому голос его прозвучал недовольно:

— Братец Кролик?.. М-м… Братец Кролик просит Братца Лиса: делай со мной что хочешь, только не бросай меня в терновый куст… Профилактика детского негативизма… Что-то английское… Чушь! Какое отношение это имеет…

— Никакого, профессор, простите.

Авенир ушел, так ничего не прояснив для себя. Вечером, созерцая сумрак Евразии за окном кухни, он спросил стоявшую у плиты старуху:

— Нина Петровна! Вы бы согласились пожертвовать собой для общего дела?

— За сколько? — не оглядываясь, спросила старуха.

— Ни за сколько. Ради идеи.

— Стыдись бабке бороду клеить! — обозлилась соседка.— Деньги кончились, так и скажи! Уж восемьдесят скоро, а все жертвуй! Отжертвовала я! Теперя мне все жертвуют — на пропитание!

Авенир оставил злющую бабку и отправился на улицу. В тот день была пятница. Еще из окна кухни он заметил, как трепетные огоньки фонариков осветили половину окон третьего этажа общежития. Вьеты собирались на пятничные радения. Не строя никаких планов, Можаев пересек пустырь и, приблизившись, услыхал уже знакомое мелодичное пение. Первый этаж пустовал. Входные двери были заперты, заложены швабрами. Все население вьетского скита поднялось к духовному пастырю, и Айни, несомненно, была тоже там. Воспоминания о ней сладко томили Можаева.

Он обошел здание общежития сбоку и проворно поднялся на крышу по старой, шаткой пожарной лестнице. Слышно было, как вьеты поют и читают речитативом внизу. Не отдавая себе ясного отчета в поступках, влекомый скорее желанием узнать что-нибудь, чем осознанным решением, Авенир осторожно приблизился, ступая по циновкам, к спуску в святая святых вьетов и уловил ноздрями уже знакомый аромат сушеных трав. К его удивлению, дверь, выходившая на крышу, была не заперта. Он толкнул ее, пение зазвучало громче. В полутьме открылась узкая лестница, и Можаев пошел по ступенькам до следующей двери, ведущей в комнаты. Он отворил ее осторожно, по миллиметру, затаив дыхание. Открылось обширное темное помещение с окнами, заклеенными бумагой. Впереди висел плотный занавес на кольцах, за которым мелькали тени, слышались голоса. Там происходило главное действо, Авенир же проник в некое подобие алтаря или, скорее, притвора.

Привыкнув к полумраку, он осторожно обошел и осмотрел всю комнату, состоявшую из нескольких секций. В одной хранились травы и какие-то лекарства. В другой стояли прозаический конторский стол с калькулятором и настольной лампой и внушительный несгораемый сейф. В третьей лежали циновки, одеяла, какая-то одежда. Видимо, это была спальня отца вьетов. Наконец, в четвертой было нечто похожее на хранилище святынь. Здесь были изображения драконов и еще каких-то мифических существ, сосуды с пахучей густой жидкостью, порошки, вьетские фонарики и еще множество разных диковинных предметов. На стене висело странное одеяние с длинными лентами и колокольчиками, которые тихонечко зазвенели, едва Авенир к ним прикоснулся. Ничего намекавшего на логово властелина коварных и жестоких убийц Можаев не обнаружил. Это были милые атрибуты духовного младенчества человечества.

Под лестницей, ведущей на крышу, он открыл небольшую кладовочку с тряпками и тазами и решил, что здесь можно спрятаться при необходимости. Вскоре пение стихло, зазвучал успокаивающий и напутственный голос старика, послышалось шарканье множества босых ног, детское хныканье. Авенир поспешно скрылся в обретенном убежище, оставив для обзора узкую щель в неплотно прикрытой двери.

Отдернув занавес, вошел старый вьет. Лицо его было возвышенно-отрешенным. Он со стоном опустился на циновки и некоторое время лежал неподвижно, очевидно, страдая от боли в суставах. Затем легко поднялся, зажег свет в конторской комнате, открыл сейф и что-то перебирал в нем. Внезапно раздался трезвон старого телефонного аппарата, которого Авенир не приметил в темноте. Вьет поднял трубку и заговорил по-русски:

— Долгих лет вам и благоденствия… Они уже завтра выйдут на работу. Благодарю за вашу неизменную чуткость и расположение к нам. Мы все скорбим о Чене. Когда настанет момент, он сделает так, как вы пожелали. Не следует в нем сомневаться.

Потом старик некоторое время слушал молча или изредка поддакивая. Вдруг дыхание и тембр голоса его изменились.

— Мне бы очень не хотелось так поступить,— в замешательстве сказал он.— Это жестоко. Я понимаю… Неизмеримость вашей жертвы вынуждает меня склониться… Не беспокойтесь. Это все в интересах нашего благополучия и процветания. Пусть годы жизни вашей продлятся и умножатся. Когда я смогу увидеть вас снова? Я сам доберусь.

Авенир затаил дыхание. Теперь он не сомневался, что хозяин вьетов существует и жив.

Старик тем временем вершил текущие дела. Вьеты приходили к нему, он выслушивал их и отвечал, и они уходили, безропотно принимая его скорый суд. Авенир не понимал языка и скучал под лестницей. Лишь одна маленькая девушка привлекла его внимание. Старик говорил с ней сурово, как командир с солдатом, и она отвечала ему так же кратко, решительно, будто клялась в чем-то. А когда раздался знакомый голос Айни, Авенир печально вздохнул.

Старик беседовал с ней долго. Сначала расспрашивал о чем-то, потом увещевал и утешал ласково. Потом принялся что-то подробно объяснять. Вдруг Айни прервала его: она поняла, чего от нее хотят, и не соглашалась.

Старик преобразился. Барсом вскочил он с циновок на ноги, крикнул визгливо и пронзительно, по-птичьи. Он ходил вокруг нее, громко вещая о чем-то великом, возвышенном, очень важном, потом показывал ей ладонью, как малы и низменны ее мечты. Она стояла перед ним на коленях и слушала. Он спрашивал ее, она отвечала отрицательно, и все начиналось сызнова. Авенир то и дело вздрагивал, опасаясь, что старик ее ударит. Вместо этого хитрый вьет вдруг сам встал перед ней на колени и о чем-то проникновенно попросил. Она расплакалась, он одной рукой погладил ее по темной гладкой голове. Тогда она закивала часто, он улыбнулся ей ласково и прощающе, но Авенир видел, насколько вымученна и неуверенна эта улыбка.

Вырвав согласие Айни, отец вьетов покинул свои апартаменты и отправился в недра общежития. В помещении раздались голоса, зашаркали тряпки. Началась вечерняя уборка, и не успел Авенир подумать, как же ему выбраться, как дверь его убежища отворилась и вошла заплаканная Айни с ведрами в руках. Не разглядев в полумраке Можаева, она с визгом бросила грохочущие ведра и метнулась было к выходу. Он поймал ее за руку и громким шепотом позвал по имени:

— Айни, не бойся, это я!

Трепещущая девушка проворно подобрала ведра, снаружи спиной прикрыла дверь и дрожащим голосом успокоила набежавших женщин. Потом заглянула в кладовую и неожиданно холодно проговорила:

— Жди. Выведу тебя. Когда все уйдут.

Авенир терпеливо дождался окончания уборки. В комнате погасили свет, женщины ушли, зевая и устало переговариваясь. Все стихло. Вскоре раздались легкие шаги босых ног. Айни молча открыла дверь и встала в проходе, указывая Авениру путь на крышу.

— Я сделал что-то не так? — спросил он.

— Уходи,— сурово ответила она.— Ты ведь пришел не за мной.

Какая-то вопросительная нотка или даже просьба прозвучала в ее голосе.

— Я хочу помочь вам,— сказал Авенир и скривился от фальши. Это было не то, что она ждала услышать.

— Чем ты можешь нам помочь? — усмехнулась Айни.— Ты накормишь наших детей? Ты вылечишь наших стариков? Это все ложь. Ты побежден и пришел просить. Уходи. Сюда идут.

Это была уже не его Айни. Азиатские черты ее проступили сильнее, глаза стали холодными и ничего не выражали, лицо огрубело и застыло, точно маска. Торжествующая маска исполненного долга. Девушка была уже не вовне, она была внутри своего мира, и здесь она была совсем иная, будто ушла глубоко в свою стихию.

Далеко, в глубине общежития, зашаркали на лестнице усталые ноги отца всех вьетов. Авенир поспешно ушел, не решившись даже поцеловать Айни.

Глубокой ночью при свете луны он видел ее на крыше общежития. Она стояла и смотрела в его окна — маленькая темная фигурка в смешных штанах и рубахе на палубе корабля в безмерном океане ночного неба. Подошел семенящей походкой ослика старый вьет, тронул ее за плечо и увел вниз. В трюмы.

Грешников выставил Авениру пиво с креветками. Тонкие розовые панцири трещали в его пальцах, как семечки.

— Не станет алкоголя — люди начнут меньше уважать друг друга! Шеф сказал, что дело близко к завершению,— рассказывал он, развалясь в плетеном кресле пивного бара.— Твой доклад прошел на ура! Это лучшее мое дело! Так он сказал. А теперь дело мастера — напиться!

Авенир вот уже несколько минут истязал одну и ту же скользкую креветку. Он не выспался и был мрачен. Нутряная сила, прущая от Монумента, его квадратное лоснившееся лицо с шишкой, толстые руки и ноги — все раздражало Можаева. Ему очень хотелось испортить веселое настроение чавкавшего напарника, но он не знал, как бы это сделать поинтеллигентнее.

— Откуда Трофиму было знать о деньгах и планах Низовцева? — печально спросил он.

— От Вероники! — бодро отозвался Монумент.— Они же знакомы!

— Шапочное знакомство по клубу… — Авенир скептически скривился.

— Шалишь, брат! Не такое уж шапочное! Трофим прежде работал стриптизером в одном заведении. А партнершей в его номере была, угадай кто? Правильно!

«Борман меня с шеста снял!» — угодливо подсказала Можаеву память. Тьфу, черт, прости господи! Ему не везло сегодня с самого утра.

— Трофим ли выпытал у Вероники о деньгах Бормана, или эта киска навела его с азиатами на муженька, мне все едино. И так и так проходит. Главное, что дело сложилось. Ты не представляешь, как это редко бывает!

— Вероника — хозяйка вьетов? Верится с трудом.

— Что ты все ноешь сегодня! Лучше давай выпьем за хороших людей: нас так мало осталось! Или настроение мне хочешь испортить? Так и скажи!

— Нет, что ты! — испугался Авенир.— Я прорабатываю все варианты. А связи убитого бомбера отследили?

— Нет еще.— Монумент хлебнул пивка.— Мы не двужильные. Только-только с Трофимом закончили.

— А как же они мину поставили, если воронки не было?

— Ну откуда я знаю! — обозлился наконец Грешников.— Там же свалка! В коробку из-под обуви засунь, брось посредине дороги — никто не заподозрит. Вот вьет расколется — все и узнаем! Пей лучше пиво, чем вопросы задавать! Ах, как много выпито не нами!..

— А он расколется?

Монумент сморщился, сплюнул высосанную креветку:

— Вот зануда!.. Испортил-таки праздник, гений хренов! А я еще на медаль тебя подал… За помощь органам правопорядка в задержании опасного преступника! Шеф сказал, что подпишет…

— Спасибо. У Трофима родители не преподавали английский? Я так и думал…

Расставшись с Грешниковым, Авенир снова пошел в Ботанический сад и полдня блуждал по оранжереям, рассматривая диковинные растения и цветы. Там, среди зелени и влаги, он понял наконец причину своей хандры. Дело заканчивалось, и ему предстояло вновь стать сантехником. Это было его поражение. Оставшийся неузнанным хозяин вьетов мог торжествовать.

Авенир представлял себе, как этот тип пьет что-нибудь экзотическое, прохладное в кабинете с кондиционером где-нибудь в подполье «Детей Сиама» и насмехается над ним. Это должен быть человек незаурядный, первобытный по своим страстям, близкий по духу и мировоззрению к незамысловатой, но искренней философии маленького народа. Он должен быть щедрым, преданным в дружбе и беспощадным, изощренным в ненависти. Удивительно было Авениру, что в наше время сохранились еще души такой глубины и первозданной силы.

Тяжкую руку хозяина вьетов, его крутой нрав Авенир ощутил, едва только вернулся домой. У подъезда дома его арестовали. Задержали до предъявления обвинения, как поправил его дежурный в знакомом отделении. Авенир не протестовал. Он понимал: это не ошибка. Его вывели из игры, потому что он был опасен.

В конце концов, рассуждал он, покорно парясь в душной камере предварительно задержанных, заключение перенесли многие выдающиеся люди, а многим другим, не менее выдающимся, оно бы никак не помешало. Отсидка его продолжалась два дня, и за это время Можаев починил освещение и сливной бачок в милицейском сортире, повесил над унитазом табличку «Не льсти себе, подойди ближе!», составил новые правила поведения в камере, более лаконичные и конкретные, по его мнению, а также успел получить два раза дубинкой по почкам и мягкому месту за то, что требовал свежей воды и газету.

Только в понедельник на дежурство заступил его веселый приятель и, не вступая с задержанным в преступный сговор, согласился все же позвонить Грешникову и сообщить о тяжкой доле Можаева. Для этого ему пришлось даже оторваться от чтения интереснейшего протокола следующего содержания: «Я не заплатил за свой мотоцикл как за багаж, потому что это никакой не багаж, а мотоцикл без бензина! А послать подальше кондуктора мне пришлось потому, что она все пятнадцать остановок паслась возле меня и портила мне нервные клетки! К тому же в салоне я свой мотоцикл сразу заглушил. Это мне плюс!»

К этому времени спокойствие духа стало покидать Авенира. Он уже вовсю бранил президента, Государственную думу и правительство и призывал к свержению общественного строя или, как минимум, к акциям гражданского неповиновения. Закваска левого экстремизма бродила в нем. У нас интеллигентные экстремисты непременно левые, а маргинальные — правые.

Монумент приехал незамедлительно. Выглядел он весьма озабоченным, а из-за квадратной физиономии — несколько туповатым. Авенира охотно выпустили, взяв на всякий случай подписку о невыезде. Да и следователь его, как оказалось, взял больничный до среды.

— Я уже искал тебя,— сказал ему Грешников в машине.— У нас проблемы. Этой ночью убили Петрушу Низовцева.

— Ого! — воскликнул Можаев.— У меня алиби!

Авенир даже позабыл спросить, за что его задержали. Неоднократно по ходу повествования порывался он выяснить этот незначительный, но все же беспокоивший его нюанс, только Грешников отмахивался:

— Пустяки! — и продолжал рассказ.

Петруша Низовцев с Вероникой кутили разнообразно и с огоньком. Кроме того, что они напали на вьетское общежитие, а затем посещали по кругу все ночные увеселительные заведения Северной столицы, они катались на лошадях и вертолетах, на роликовых коньках и водных мотоциклах и даже зафрахтовали для своей шараги прогулочный теплоход в фирме «Невский круиз». Охрана и Белла сбились с ног, присматривая за чадом. Заводилой была, конечно, Вероника. Ни минуты не давала она Низовцеву-младшему скучать. Маленькая красавица хорошо знала мужчин. Петруша уже и не мыслил что-либо предпринимать, не посоветовавшись с ней. Жизненный опыт и сметливый веселый ум ее всегда брали верх над самолюбием подростка. Близость свою они забавно маскировали родственными узами, приводя Беллу в бешенство.

— Растление малолетних! — вскричал Авенир.

Монумент странно глянул на него, с трудом повернув тяжелую шею, и продолжил.

— Вчера вечером Вероника вычитала в рекламе новую забаву. В огромном заброшенном бомбоубежище гражданской обороны выстроили лабиринт, в котором желающие, вооруженные лазерными винтовками, могли под хорошую музыку в полутьме вволю поохотиться друг на друга. Молодые люди и детвора валили валом на новинку. Петруша, Вероника и охранники, составив свою команду, воевали против сборной прочих посетителей. Резвились долго. Когда после очередного круга наследник не вышел из-под сводов бомбоубежища, охрана забила тревогу. Зажгли свет, бросились искать. Петруша лежал в углу, в смешном наряде коммандос, с игрушечной винтовкой в руках. Он так и не успел повзрослеть.

— Пять пуль в спину! — развел пальцы на руле Грешников.— И пистолет не нашли.

— С глушителем?

— Там такой музон грохочет, что хоть из пушки пали — никто не услышит. Подойти к нему мог любой из играющих.

— Игроков задержали?

— Где там! Только поднялся шум, всех как корова языком слизала. Их человек двадцать было. Пятерых из постоянных посетителей уже нашли, остальных ищем. Случайные люди. Но вьетов среди них не было.

— Точно не было?

— Слушай, трудно замаскировать вьета так, чтобы его не приметили ни Петруша, ни Вероника, ни охранники. Они же знали, что следует остерегаться. Белла им все уши прожужжала.

— Как она?

— Истерика вперемежку с яростью. Дай ей волю — она перебьет полгорода.

— Пистолет не тот, из которого стреляли в бомбера?

— Другой. Поехали со мной, везунчик. С тобой у меня как-то результативнее получается.

— А за что меня все же задержали?

— Пустяки! Принуждение несовершеннолетней к сожительству.

— Айни?!.

Можаев опешил. Этого он никак не ожидал. Монумент посмотрел на него сочувственно:

— Но ты же с ней не спал?

— Я не знал, что она несовершеннолетняя! И не было там никакого принуждения!

— Говорил я тебе — никаких баб на работе! Там у следака твоего все в ажуре! Заявление потерпевшей, раз! — принялся загибать толстые пальцы Монумент.— Заявления родственников и свидетелей, два! Штук десять! Акт медицинского осмотра, подтверждающий прискорбный факт,— три. С тебя достаточно, огребешь лет восемь как педофил, с чем тебя и поздравляю! Возьмут образчик спермы, сличат — и на этом следствие закончено. Мне бы такие дела, я бы чемпионом по раскрываемости стал!

— Ничего себе везунчик… — растерянно пробормотал Авенир.— Вот так поддел меня хозяин…

— А ты думал, в бирюльки играем? Вот теперь ты и соображать не в состоянии! Соберись, ты мне нужен. Чудес не обещаю, но до минимума срок собью.

— Это сколько?

— Три года.

— Елки зеленые! — Авенир схватился за голову.— За что?!

Монумент взглянул на него удивленно:

— А ты неблагодарный! Да любой урлан мне за такое ножки бы целовал! Пять лет ему обещают скостить, а он не рад! Пять лет жизни тебе дарю!

Авенир воззрился на Грешникова, как на сумасшедшего. Опер не шутил. Более того, Можаеву показалось, что его щедрый приятель чего-то недоговаривает. На толстой переносице его образовалась глубокая поперечная морщина скрытой вины, которой, как точно помнил Авенир, прежде не было. Он спросил об этом напарника.

— Пустяки…

Морщина задвигалась.

— Нет уж, выкладывай! Вижу я твои пустяки, столбняк от них берет! А ему все хаханьки!..

— Прости. На этот раз действительно пустое. А ты не переживай лишнего. До приговора твоего еще далеко, что-нибудь придумаем. Поговорю с шефом…

— Да я сам дела так не оставлю! Я найду тебя, хозяин вьетов! Я тебя найду и заставлю снять заклятие, колдун чертов! Поехали!