Путешествие антиохийского патриарха Макария в Россию в половине XVII века

ГЛАВА I. Москва. — Въезд патриарха в столицу. Остановка и пребывание его в монастыре свв. Афанасия и Кирилла в Кремле.

В день Сретения мы въехали в город Москву. Сначала мы вступили чрез земляной вал и большой ров, окружающие город; потом въехали во вторую, каменную стену, которую соорудил дед теперешнего царя, Феодор, коим насыпан также и земляной вал. Окружность вала 30 верст; он снабжен кругом деревянными башнями и воротами. Вторая же, каменная стена имеет в окружности семь верст. Затем мы вступили в третью окружную стену, также из камня и кирпича, а потом в четвертую, называемую крепостью. Она совсем неприступна, с весьма глубоким рвом, по краям которого идут две стены и за которыми еще две стены с башнями и многочисленными бойницами. Эта крепость, составляющая дворец царя[378], имеет по окружности пять ворот; в каждых воротах несколько дверей из чистого железа, а посредине решетчатая железная дверь, которую поднимают и опускают посредством машин. Все бойницы в стенах этого города имеют наклон к земле, так чтобы можно было стрелять в землю, и потому никак нельзя ни скрыться под стеной, ни приблизиться к ней, ибо бойницы весьма многочисленны.

По въезде нашем (в Кремль) чрез царские ворота, нас поместили в каменном монастыре, что близ них, месте остановки патриархов; он во имя свв. Афанасия и Кирилла Александрийских и другого Кирилла, известного под именем Белозерского, из их новых святых.[379] Когда мы въехали в город, наши сердца разрывались и мы много плакали при виде большинства домов, лишенных обитателей, и улиц, наводящих страх своим безлюдием — действие бывшей тогда сильной моровой язвы. Наш владыка патриарх благословлял людей направо и налево, я же, архидиакон, вместе с архимандритом сидели, по обычаю, сзади у углов саней. Приехав на место, мы пали ниц и возблагодарили со многим славословием Всевышнего Бога, Который даровал нам милость и благоволил нам увидеть этот великий град, столицу, новый Рим, город церквей и монастырей, славный во всем мире, о коем мы расскажем, описывая его красоты, в своем месте. С нашей души спала великая забота и мы много радовались; да и как могло быть иначе, когда мы, стремясь сюда, целые три года без десяти дней странствуем среди опасностей, страхов и трудов неописуемых? Теперь же благодарим Бога вторично и молим Его, чтобы Он, как привел нас сюда целыми и невредимыми, так же облегчил нам и возвращение в свою страну с успехом и дал нам увидеть свои родные места.

Возвращаемся. К нам были приставлены от царя драгоманы для разговора и другие люди для исполнения наших поручений. Нашему владыке патриарху назначалось с царской кухни и царского стола ежедневно, во-первых, хлеб, затем рыба для четырех сортов кушанья, икра и много напитков: вишневая вода темно-красная и светлая, желтоватая, и большие кувшины меда; для нас же доставлялся еженедельно большой бочонок меда, а для служителей квас, т. е. напиток из вареной ржи и вареного ячменя с опьяняющим хмелем.

Знай, что ни архиереи, ни вообще монахи отнюдь не пьют водки явно: на них наложен запрет от патриарха, и когда найдут кого пьяным, то бросают в тюрьму, бьют кнутом или выставляют на позор, ибо питье водки — поступок гнусный, может быть, хуже прелюбодеяния. Но торговцами, архиерейским служителям и родственникам назначается по две рюмки ежедневно.

Переводчики учили нас всем принятым порядкам, и кроме них решительно никто к нам не являлся, ибо существует обычай, что до тех пор, пока архиерей или архимандрит не представится царю и не будет допущен к руке, ни сам он не выходит из дому, ни к нему никто не приходит, так что и мы совсем не могли выходить из дому. Таков обычай. Наш владыка патриарх никогда не снимал с себя мантии и панагии, и никто даже из переводчиков не входил к нему иначе, как после доклада привратника, чтобы предупредить; тогда мы надевали на владыку мантию — посох же висел подле него — и тот человек входил. Таков устав не только у архиереев, но и у настоятелей монастырей, ибо и они никогда не снимают с себя мантии и клобука, даже за столом, и мирянин отнюдь не может видеть их без мантии.

Тут-то мы вступили на путь усилий для перенесения трудов, стояний и бдений, на путь самообуздания, совершенства и благонравия, почтительного страха и молчания. Что касается шуток и смеха, то мы стали им совершенно чужды, ибо коварные московиты подсматривали и наблюдали за нами и обо всем, что замечали у нас хорошего или дурного, доносили царю и патриарху. Поэтому мы строго следили за собой, не по доброй воле, а по нужде, и против желания вели себя по образу жизни святых. Бог да избавит и освободит нас от них!

ГЛАВА II. Москва. — Возвращение патриарха Никона. Торжественный въезд царя.

В субботу, 3 февраля, на другой день нашего приезда, прибыл в свои палаты кир Никон, патриарх московский, после того как он с августа месяца находился в отсутствии в степях и лесах, из боязни чумы. Он поехал потом с царицей к царю в Вязьму, куда тот возвратился из страны ляхов и где остался, проведя здесь праздники Рождества и Крещения. Долгое его пребывание там имело ту цель, чтобы совершенно исчезли следы моровой язвы в столице, где она продолжалась до Рождества. Мы очень обрадовались приезду патриарха: это была первая приятная весть и радость после забот и большой тоски. Стали приходить, одно за другим, известия о скором прибытии царя. В пятницу вечером, 9-го февраля, возвратилась в свой дворец царица.

В субботу утром, 10 февраля, бояре и войска, по их чинам, приготовились для встречи царя, так как он провел эту ночь в одном из своих дворцов, в 5 верстах от города. В этот день, рано поутру, царь, вставши, прибыл в монастырь во имя св. Андрея Стратилата, что близ города, где слушал молебствие. По выходе его оттуда, загремели все колокола, ибо то место близко к городу. Тогда вышел патриарх в облачении и митре, поддерживаемый и окруженный, по их обычаю, дьяконами; перед ним священники в облачениях несли хоругви, кресты и многочисленные иконы; позади него шли архиепископ рязанский и четыре архимандрита в облачениях и митрах; тут были все городские священники; один из диаконов нес подле него крест на блюде. Все двинулись и встретили царя у Земляного вала. Наш владыка патриарх желал видеть въезд царя, но это было невозможно, пока он не послал испросить разрешения у министра. Мы сели в одной из келий монастыря, где проживали, и смотрели тайно на торжественное шествие и толпу из окон, выходящих на царскую (главную) улицу. Городские торговцы, купцы и ремесленники вышли для встречи царя с подарками: с хлебом, по их обычаю, с посеребренными и позолоченными иконами, с сороками соболей и позолоченными чашами. Показались в шествии государственные чины и войско. Вот описание их процессии. Сначала несли знамя и подле него два барабана, в которые били; за ним шло войско в три ровных ряда, в ознаменование св. Троицы. Если знамя было белое, то все ратники, за ним следовавшие, были в белом; если синее, то и ратники за ним в синем, и точно так же, если оно было красное, зеленое, розовое и всяких других цветов. Порядок был удивительный: все, как пешие, так и конные, двигались в три ряда, в честь св. Троицы. Все знамена были новые, сделанные царем пред отправлением в поход. Эти чудесные, огромные знамена приводят в удивление зрителя своею красотой, исполнением изображений на них и позолотой. Первое знамя имеет изображение Успения Владычицы, ибо великая церковь этого города, она же патриаршая, освящена во имя Успения Богородицы; изображение сделано с двух сторон. Это хоругвь той церкви, и за ней следовали ее ратники. Второе знамя с изображением Нерукотворенного образа, в честь хитона Господа Христа, который находится у них. На прочих знаменах — на одних был написан образ св. Георгия или св. Димитрия и прочих храбрых витязей-мучеников, на других образ св. Михаила архангела или херувим с пламенным копьем, или изображение печати царя — двуглавый орел, или военные кони, земные и морские, для украшения, львы, большие и малые кресты и пр. Более всего поражали нас одежда и стройный порядок ратников, которые ровными рядами шли вслед за своим знаменем. Все они, как только увидят икону над дверями церкви или монастыря или крест, снимали свои колпаки, оборачивались к ней и молились, несмотря на ужасный холод, какой был в тот день. Сотники, т. е. юзбаши, с секирами в руках, также шли подле знамени. Таким образом они продолжали двигаться почти до вечера. При приближении царя, все они стали в ряд с двух сторон от дворца до Земляного вала города; при этом все колокола в городе гремели, так что земля сотрясалась. Но вот вступили (в Кремль) государственные сановники; затем показались царские заводные лошади, числом 24, на поводу, с седлами, украшенными золотом и драгоценными каменьями, царские сани, обитые алым сукном, с покрывалами, расшитыми золотом, а также кареты со стеклянными дверцами, украшенные серебром и золотом. Появились толпами стрельцы с метлами, выметавшие снег перед царем. Тогда вступил (в Кремль) благополучный царь, одетый в царское одеяние из алого бархата, обложенное по подолу, воротнику и обшлагам золотом и драгоценными каменьями, со шнурами на груди, как обычно бывает на их платьях. Он шел пешком с непокрытою головой; рядом патриарх, беседуя с ним. Впереди и позади него несли иконы и хоругви; не было ни музыки, ни барабанов, ни флейт, ни забав, ни иного подобного, как в обычае у господарей Молдавии и Валахии, но пели певчие. Обрати внимание, брат, на эти порядки, виденные нами! Всего замечательнее было вот что: подойдя к нашему монастырю, царь обернулся к обители монахинь, что в честь Божественного Вознесения, где находятся гробницы всех княгинь; игуменья со всеми монахинями в это время стояла в ожидании; царь на снегу положил три земных поклона пред иконами, что над монастырскими вратами, и сделал поклон головой монахиням, кои отвечали ему тем же и поднесли икону Вознесения и большой черный хлеб, который несли двое; он его поцеловал и пошел с патриархом в великую церковь, где отслушал вечерню, после чего поднялся в свой дворец.

Жители, как знатные, так и простолюдины, радовались его прибытию; в особенности же мы, бедные, исполнились великою радостью, ибо никто никак не ожидал, что царь возвратится из похода в этом году, в разгар войны со своими врагами, злыми ляхами. Его войска завоевывали крепости и города, убивали, брали в плен, захватывали добычу. Никто не мог устоять против них. О Радзивиле и крале прекратились всякие вести. Заботой и намерением царя было не давать им отдыха и неотступно преследовать, пока не уничтожить их вконец. Поэтому большая часть его войска зимовала в стране ляхов. Но, как мы впоследствии удостоверились, главною причиной его прибытия было желание повидаться с нашим владыкой, как он сам потом сказал это ему собственными устами, при свидании с ним: "поистине, ради тебя, отец мой, я прибыл, чтобы свидеться с тобою и получить твое благословение". Впоследствии мы это опишем.

При въезде своем в город, царь, увидев его положение, как моровая язва поколебала его основания, привела в смятение жителей и обезлюдила большинство его домов и улиц, горько заплакал и сильно опечалился. Он отправлял вперед посланцев осведомляться у жителей об их положении, утешать их в смерти их близких и успокаивать. Когда он дошел до ворот крепости большого дворца, над коими возвышается громадная башня, высоко возведенная на прочных основаниях, где находились чудесные городские железные часы, знаменитые во всем свете по своей красоте и устройству и по громкому звуку своего большого колокола, который слышен был не только во всем городе, но и в окрестных деревнях, более чем на 10 верст, — на праздниках нынешнего Рождества, по зависти диавола, загорелись деревянные брусья, что внутри часов, и вся башня была охвачена пламенем вместе с часами, колоколами и всеми их принадлежностями, которые при падении разрушили своею тяжестью два свода из кирпича и камня, и эта удивительная редкостная вещь, восстановление которой в прежний вид потребовало бы расхода более чем в 25000 динаров на одних рабочих, была испорчена — и когда взоры царя упали издали на эту прекрасную сгоревшую башню, коей украшения и флюгера были обезображены и разнообразные, искусно высеченные из камня статуи обрушились, он пролил обильные слезы, ибо все эти события были испытанием от Творца — да будет возвеличено Его имя!

ГЛАВА III. Москва. — Сбор войска. Вторжение в Украину поляков и подвиг Хмельницкого. Ратники из кочевых племен.

По возвращении своем в столицу, царь послал в области наказ войскам поскорее собираться и спешить вперед него в Смоленск со всеми военными припасами и тяжестями, что было сделано с целью облегчить им поход (переездом) на санях, по причине морозов и замерзания рек, ибо весной, летом и осенью вся эта страна непроходима по обилию дождей, топей и грязи. Поэтому разгар войны у них бывает в морозное время, так как военные действия очень облегчаются в эту пору, в особенности покорение крепостей, ибо воды вокруг них и в их рвах замерзают.

В то время как мощь ляхов была так велика, Создатель сокрушил ее теперь вконец, даровав (царю) победу и торжество над ними, за великую их гордыню и высокомерие. У них не было силы встретиться с царем лицом к лицу, и посмотри, что они сделали, услышав, что царь возвратился в Москву. Они послали к татарам и дали им золота в таком изобилии, что те были изумлены, и потому от них пришло на помощь (ляхам) в нынешнем феврале около 50 тысяч к пределам земли казаков. От немцев они также испросили на помощь 40 тысяч, а из ляхов, венгров и валахов собралось против московитов еще около 40 тысяч, прельщенных деньгами ляхов и надеждой на добычу; всего же было около 130 тысяч. Они вторглись внезапно в страну казаков, и так как казаки были слабы, особливо в эту пору морозов, когда они имеют обычай возвращаться из похода с Хмелем к своим очагам, то те, придя с большою силой, неожиданно напали на множество базаров, сожгли их, избили часть жителей и многих попленили. Несколько городов они взяли по договору — я говорю о вероотступниках ляхах — но, вступив в них, всех жителей перебили и совершали гнусности и злодеяния, не поддающиеся описанию. Так как вторжение их было неожиданно, то они застали в одном городе гетмана Хмеля, имевшего при себе только три тысячи ратников, и здесь осаждали его три дня. Он послал было звать на помощь полковников с их ратниками, но враги перехватили его письма, так что никто о нем не слышал, и продолжали осаждать его с еще большими усилиями, в то время как никто из его людей или ратников об этом не знал. Будучи стеснен до крайности, он вышел из города, утвердил свой табор с пушками и, призвав на помощь Творца, употребил против врагов уловку, пока не подманил их к себе, и тогда крикнул своим людям: "братья! этот день — наш". Выпалив из пушек по неприятелям, он закричал им громким голосом: "царь Алексей подходит". Когда они услышали это, им ничего не оставалось, как бежать. Да благословен будет Бог! Хмель со своим слабым войском бросился преследовать их с мечами; из пеших ни один не остался в живых, спаслись только всадники на лучших конях. Он не переставал гнаться за ними на три дня пути, пока не истребил из них большую часть. Люди, достойные веры, нам говорили впоследствии, что из всех сорока тысяч немцев ни один не спасся, не спаслись ни жены, ни дети их, с ними бывшие, ибо у немцев есть обычай, как мы неоднократно видали, выходить на войну не иначе, как с женами и детьми, говоря: "если мы спасемся, то спасемся все, а если будем убиты, то будем убиты все", Неприятели не берут в плен их жен и детей. Обрати внимание на это ложное убеждение!

Тогда Хмель послал известие царю о случившемся. Услышав это, царь пришел в сильный гнев и даль приказ войску поскорее отправиться в поход.

Нам рассказывали, что у царя в этом месяце собралось более 400 тысяч ратников из тех народов, кои не знают Бога. Мы видели их собственными глазами и всматривались в их отвратительные, страшные лица. Это разные роды татарского племени, обитающие в степях вокруг области Казанской до внутренних частей Сибирской земли. Достойные веры историки рассказывали нам, что под властью нынешнего царя состоят около пятидесяти разных народов и языков, не знающих Творца, но поклоняющихся животным, скоту, небу, солнцу, луне, звездам и пр.

Примечание. Говорят, что татары-калмыки поклоняются огню и в нем сожигают своих покойников, при чем совершают земные поклоны и славословия, радуясь разделению (тела) на четыре стихии: огонь, воду, воздух и землю. Их лица безобразны, морщинисты; в ушах они носят коралловые серьги.

Говорят, что некоторые из этих племен, когда у них родится дитя, зовут московитских священников, чтобы они помолились над ним, окадили его и назвали именем какого-либо святого, после же дают ему имя, какое им хочется, и некоторые, по рассказам, дают новорожденному имя животного, какое встретят, выйдя из дому. Мы расскажем в свое время о положении этих племен. Названия этих татар следующие: черемисы, калмыки, кумыки, башкиры, мордва, монголы, ногаи, черкесы и иные. Все это народы кочевые и живут в степях кругом Казани и Астрахани до отдаленнейших частей Сибири. Самое удивительное из них — племя мученика Христофора, которое ест человечье мясо, как мы увидели это впоследствии. Все эти народы собрались в городе Москве в эти месяцы, февраль и март. Как мы видели собственными глазами, войско царя весьма многочисленно: все эти племена — обитатели степей, как же велики должны быть войска из городов христианских! Число их несчетно. По мнению людей, достойных веры, в нынешнем году у царя соберется более миллиона, т. е. десять раз сто тысяч, ратников.

Архиереи и священники московитов проповедуют христианство упомянутым народам, и те спешат толпами креститься и принимают веру от всего сердца. Мы видели крещение многих из них в реке, происходившее пред нашими глазами, но большинство приходит (креститься), прельщаемое платьем и царскими подарками в виде денег и припасов.

Нам говорили, что кто был в походе в прошлом году, в нынешнем не идет в поход, так как в этом соблюдается очередь. В нынешнем году очередь пала на эти разнородные племена, которые доставили 400 тысяч, по одному человеку с каждого двора, как мы удостоверились. Патриарх сообщал потом нашему учителю, что ратники царя весьма многочисленны; если бы он пожелал вести войну десять лет, и то до многих округов не дойдет очередь, по их многочисленности. Может быть, никто не поверит этим сообщениям, но неудивительно, брат, что в стране, длиной и шириной на четыре года пути, не может быть мало жителей[380]. Об этом мы также впоследствии расскажем.

ГЛАВА IV. Москва. — Перепись подарков, привезенных патриархом Макарием.

По прибытии царя, визирь прислал к нам переводчика, т. е. царского толмача, осведомиться у нашего владыки патриарха, каковы подарки, привезенные им для царя. Мы показали ему их все, и он записал их поодиночке в книгу, начиная с священных предметов до съедобных, платков и прочего, записывая, по своему обычаю, с чрезвычайною точностью. После того как он ушел и представил все это визирю, последний на другой день, в воскресенье, прислал к нам своего секретаря, и этот записал подарки с удивительною точностью в другую книгу. Мы уже приготовили их, каждый предмет отдельно и в приличном порядке, взяв для них деревянные, украшенные резьбой блюда, которые устлали, по их обычаю, бумагой и покрыли все шелковою материей, красною и розовою. На мне, убогом, пишущем эти строки, лежала забота обо всех этих делах: мои собратья и товарищи и иные люди могут засвидетельствовать, как я в эту ночь приготовил более ста блюд с подарками, которые привели потом в изумление всех, даже приближенных царя, ибо никогда не бывало, чтобы кто-либо из патриархов подносил царю подобные многочисленные и разнородные подарки. Они никогда не видывали таких вещей, как: стиракса, манна, финики и финиковые ветви, которые мы привезли из Аданы связанными и тщательно сберегли. По прибытии сюда мы мочили их в текучей воде, разложив их во всю длину в деревянном продолговатом сосуде, за два дня до поднесения; ветви и листья расправились и стали зелеными, как будто свежие, только что срезанные, так что на них все дивились. Еще были: фисташки[381] алеппские в скорлупе и соленые, восточный теревинф, кассия (мед дивий), высокий сорт прославленной мастики; эти предметы приводили их в величайшее изумление, ибо они не знали их даже по именам; разве только кассия и мастика к ним попадали.

Обрати внимание на удивительный порядок, с каким записывал упомянутый секретарь так: "лета 7163 от сотворения мира, в воскресение, 11 февраля, кир кир Макарий, святейший из людей своего времени, патриарх Антиохии и всего Востока, прибыл к его величеству, высочайшему царю и самодержцу. Вот подарки, кои он привез с собою от своего святого престола, и святыни из его священной страны". Первая из них была превосходная критская икона, нами приобретенная, с изображением лозы, которая выходит из Господа Христа и несет 12 учеников Его; Бог Отец с высоты, над Духом Святым, благословляет. Изображение исполнено кистью, приводящей в изумление зрителя. Далее, икона св. ап. Петра, весьма древняя; сосуд старого мира, покрытый парчой; сосуд нового мира из того, которое мы сварили в Молдавии, чудесный индийский ларец из слоновой кости, с маленьким серебряным замком; внутри его стеклянный прозрачный сосуд, вроде чашки, покрытый парчой и запечатанный; в нем частица подлинного Древа Креста, испытанного на огне и в воде: в огне оно становится, как камень, а, остывая, принимает прежний вид, делаясь черным; в воде опускается на дно, а не плавает, как свойственно дереву; это верный его признак. Вместе с ним был кусок Честного Камня с Голгофы, обагренный кровью Господа Бога и Спаса нашего Иисуса Христа, подлинный, с признаками и свидетельствами, ибо кровь, когда окрасила камень, изменилась в своем свойстве: камень сделался подобным куску серебра, на котором божественная кровь блестела, как золото, и сверкала, как раскаленный уголь, к изумлению смотрящих. Эти многоценнейшие сокровища приобрели мы в Константинополе при содействии добрых людей, купив за большую сумму золота, ибо царствующий град доселе хранит много подобных сокровищ. Когда мы там были, явилась в подворье Воскресения (Иерусалимское) одна вдова и подарила настоятелю икону Владычицы, известную под именем Влахернской. Это та самая икона, которую некогда патриарх обносил кругом стен города, при чем она обратила в позорное бегство напавших на него врагов. Женщина рассказала, что нашла ее в стене своего дома, с горящей перед нею лампадой. Мы были тогда в отсутствии в Ени-Кёе. Прибыв в праздник Рождества, по приглашению патриарха, на то подворье, мы услышали рассказ об этой святой иконе, увидели ее и приложились к ней. Она не нарисована красками, но как будто телесная или изображенная мастикой, ибо части ее тела сильно выступают с поверхности доски, к большому удивлению смотрящего[382]. Наш владыка патриарх употреблял все старания, предлагал много червонцев, чтобы получить ее от упомянутого настоятеля, но напрасно. Впоследствии игумен послал ее с одним купцом царю московскому, который принял ее наилучшим образом и всю обделал серебром, золотом и драгоценными каменьями, взял ее с собою на войну и теперь, при возвращении, вез перед собою. Мы видели ее много раз впоследствии и прикладывались к ней. Кроме лика и рук Владычицы и Господа ничего из нее не видно: все остальное покрыто золотом. Она как будто воплощенная. Царь взамен ее послал тому игумену 800 динаров кроме того, что дал человеку, который ее доставил. Поэтому-то игумен и не отдал нам иконы.

Возвращаемся. Секретарь записал, после частицы Креста и Божественного Камня, греческое Евангелие, древний пергамент, которое мы привезли из Антиохии, где оно находилось как вклад; панагия серебряная, вызолоченная, в коей образ пророка Захарии, вырезанный из кости сына его, св. Иоанна Крестителя; пук ярких свечей иерусалимских, благовонный ладан, т. е. стиракса, коробка с царским мускусным мылом, константинопольское мыло с амброй, превосходное небеленое полотно, мыло благовонное иерусалимское, мыло кусками алеппское, называемое антиохийским, ладан вареный и невареный, манна, финики, пальмовая ветвь с листьями, фисташки алеппские, кои они зовут, как греки, кедро; также фисташки цельные, в скорлупе, и они же соленые, кассия, дорогая белая ангорская шерстяная материя, четыре чудесные дорогие платка с золотом. Это подарок для царя. Записав его, секретарь приписал: "антиохийский патриарх кланяется твоему царскому величеству сим подношением".

Потом под этим он записал таким же образом: этот дар он подносит царице: древняя, прекрасная икона складнем, сосуд с миром, частица Крестного Древа, также кусок Честного Камня в хрустальном сосуде, покрытом парчой, в золоченом ларце, кусок головного покрывала св. Анастасии мученицы, избавляющей от чарований, в ящике из черной кости, обитом снаружи и внутри парчой, пук ярких свечей, стиракса, коробка мускусного мыла, мыла благовонного и алеппского, манна, финики, ладан, кассия, фисташки, жасминное масло в хрустальном сосуде и два дорогих платка с золотом.

Затем он ниже записал: "вот подарок царевичу Алексею, сыну царя Алексея". Этот мальчик родился у царя в прошлом году в этот именно день, т. е. 12 февраля. Московиты и казаки имеют хороший обычай: когда родится младенец мужеского или женского пола, его называют именем святого или святой того дня; а как по греческому часослову в этот день память Мелетия, патриарха антиохийского, у них же память св. Алексия, который был вторым митрополитом в Москве и называется чудотворцем, то царевича назвали его именем. Вот какие были ему подарки: перст Алексия, человека Божия, и немного волос его в серебряном, вызолоченном сосуде, сосуд с миром, пучок ярких свечей, стиракса, мыло благовонное, манна, ладан, фисташки, миндаль, леденцы и платок с золотом. Далее он записал ниже: вот подарки трем сестрам царя: три частицы мощей святых жен: старшей сестре, по имени Ирина, частица мощей св. Анастасии, второй, по имени Анна, частица мощей св. Марины, третьей, по имени Татьяна, частица мощей св. Февронии мученицы; каждой по сосуду мира и по платку с золотом и часть из вышеупомянутых подарков: стиракса, мыло двух сортов, манна, ладан, фисташки, теревинф, миндаль, леденцы и пр. Подарок каждой был приготовлен отдельно, по старшинству. Затем он записал ниже: вот подарки трем дочерям царя: старшей Евдокии, средней — Марфы и маленькой, которой от рождения 15 дней, Анне. Мы приготовили (подарки), так же для каждой отдельно, из всех предметов, как означено для сестер царя, ибо таков обычай.

Секретарь записывал не сокращенно, как я, но со многими подробностями, по-одиночке, делая это неспешно и спокойно, к нашему большому удивлению. Мы сильно беспокоились по причине такой сортировки и расстановки блюд с подарками, для каждого лица отдельно, пока всевышний Бог не привел этого дела к благополучному концу. Секретарь покончил запись, и мы покрыли все блюда шелковой материей. Мы насчитали 180 блюд, ибо даже миро и ковчежцы с мощами святых мы поставили на блюда для большего почета и уважения. Секретарь ничего не записывал, не увидев собственными глазами, и отставлял (вещи) в сторону одну за другой. Главная причина, почему они так заботливо записывают, та, чтобы ничто не утратилось и чтобы запись сохранилась для будущих веков, дабы об этом вспоминали, говоря: во дни царя Алексия приезжал антиохийский патриарх и поднес ему то-то и то-то и так далее до конца. Каждый царь имеет отдельное казнохранилище, чтобы видели, какие преславные святыни приобретены в его царствование, — ради соперничества с бывшими до него царями: в этом их тщеславие. В пример большой точности и нелишне подробного записывания, у них принятого, служит сообщенное нам в настоящее время драгоманами. В этом году прибыл к ним настоятель одного монастыря с Афона; когда его расспрашивали о нем и его монастыре, он сказал: "восемьдесят лет тому назад мы послали такому-то царю частицу мощей такого-то святого"; открыли казнохранилище и записные книги и нашли так, как он сказал. Обрати внимание на эту великую точность! Так поступили и теперь. Нам рассказывали, что они открыли государственные хроники и нашли, что 95 лет тому назад, при царе Иване, коего имя известно в нашей стране, прибыл к ним антиохийский патриарх Иоаким и что с того времени до сих пор никто оттуда не приезжал. По этой причине, говорили нам, богохранимый царь Алексей приказал, что весь тот почет, который был оказан прежнему патриарху, был оказан вдвойне нашему владыке, — все это сделано им по его большой любви и великой вере к нему. Известно, что александрийский патриарх, а так же иерусалимский и константинопольский приезжали несколько раз, но антиохийский патриарх из арабов с того времени к ним не приезжал.

Возвращаемся. Когда секретарь кончил и положил каждый предмет на свое место, мы дали ему подарок, и он ушел.

ГЛАВА V. Москва. — Торжественный прием патриарха Макария царем. Свидание его с патриархом Никоном.

Вечером, накануне понедельника, визирь прислал к нашему учителю переводчика, т. е. великого драгомана, который сказал: "визирь кланяется твоей святости, приветствует тебя и сообщает тебе радостную весть". При этом наш владыка патриарх встал, по обыкновению, и пожелал ему от Бога всяких благ. Переводчик продолжал: "и уведомляет тебя, что благополучный, богохранимый царь самодержец кланяется твоей святости, спрашивает о твоем здоровье и благополучии и просит, чтобы ты приготовился для свидания с ним завтра". Тогда наш учитель воздал благодарение Всевышнему Богу, сделав земной поклон, и пожелал царю от Бога многих благ. Переводчик удалился. У нас настала великая радость, благодаря многочисленным приятным известиям, кои сообщали нам драгоманы, о любви царя к нашему учителю, которая оправдалась на деле, ибо обыкновенно, по приезде патриархов в Москву, они имеют свидание с царем только спустя две недели времени, что было с кир Паисием иерусалимским и кир Афанасием Пателярием, низложенным (патриархом) константинопольским, наш же учитель (был принят) на третий день. Благодарим Всевышнего Бога, который утешил нас, воззрил на нас и расположил сердце царя любовью к нашему учителю и милостью к нам.

В понедельник утром, 12 февраля, когда бывает память св. Мелетия, патриарха антиохийского, — обрати внимание на это совпадение! — могущественный царь благоволил иметь свидание с отцом кир Макарием, патриархом антиохийским. Да будет благословен Бог! Он прислал к нему рано утром царские сани. Так как в этот день, как мы упомянули, приходится также память св. Алексия чудотворца, второго митрополита, бывшего в Москве, коего монастырь поблизости от нас и патриарших палат, и в нем почивают его мощи, к которым мы потом прикладывались, а у них память этих двух святых в великом почете, рождение же царевича, сына царя, как мы упомянули, случилось в этот самый день в прошлом году, то он сделался праздником втройне, ибо у царя был большой сын, по имени Димитрий, скончавшийся несколько времени тому назад, и потому рождению этого сына чрезвычайно обрадовались. У московитов, от царя до простолюдина, есть обычай, что они отмечают день рождения своих детей и ежегодно в этот день устраивают большой пир. Со всем этим совпало прибытие патриарха антиохийского и приглашение его именно в этот день для свидания с царем. Все радовались, в особенности же мы; и как нам было не радоваться, когда мы целых три года со днем, со времени нашего выезда из Дамаска, стремились узреть светлое лицо царя, сына царя, коего благодеяния и добродетели вознеслись превыше Плеяд и тверди небесной. Мы почувствовали облегчение от утомления, забот и всех злополучий, но находились в большом страхе и трепете, да и не могло быть иначе: если мы, представляясь Василию, господарю Молдавии, чувствовали трепет и почтительный страх, что же теперь, при свидании с могущественным царем, коего слава разнеслась повсюду, у коего многие слуги его слуг достоинством и именем важнее Василия!

Возвращаемся. С раннего утра зазвонили в колокола патриархии и в большой, и патриарх Никон отправился служить обедню для царя в упомянутый монастырь в честь св. Алексия. Пришел опять грамматикос, т. е. упомянутый секретарь, имея в руках записную книгу, и привел с собою сто стрельцов в красном одеянии для несения блюд. Он вызывал их внутрь дома по десяти и, читая по книге: во-первых, икона такая-то, отдавал ее одному из стрельцов нести; далее читал: ковчежец с древом Креста, миро, Евангелие, панагия с частицей мощей Иоанна Крестителя, пук ярких свечей, стиракса, ладан, манна, мыло мускусное, мыло благовонное и алеппское, финики, финиковые ветви, фисташки, кассия. Был у нас сосуд с душистою водой, которая замерзла в сосуде и стала, как камень; хрустальный сосуд треснул пополам, а вода осталась, стоя как кусок камня, к удивлению смотрящих. Далее: белая шерстяная материя и четыре платка с золотом. Когда кончено было с подарками царя, мы покрыли их, и секретарь, выслав стрельцов во двор, привел других, пока не покончил со всем, действуя спокойно, по правилам и по порядку, называя по записной книге каждый предмет отдельно, при чем осматривал его вторично,— все это приводило нас в изумление. Все стрельцы устанавливались в ряд на площадке двора.

Царь, выйдя от обедни и воссев во дворце, именно в палате, назначенной для приема патриархов, послал с приглашением к нашему владыке патриарху трех важных сановников из князей, из коих один — судья судей, второй — великий стольник, т. е. начальник чинов царского стола, третий — хиямджи-баши, т.е. имеющий попечение о царских палатках. При входе их в келью, наш учитель, обратившись к иконам, пропел тихим голосом "Достойно есть", по обычаю их архиереев, когда к ним кто-нибудь приходит. Они поклонились ему до земли, а он благословил их настоящим московским благословением, то есть, на чело и плечи. Первый из них подошел и сказал — а драгоман, тут стоявший, переводил: "благополучный царь, величайший среди царей, автократор, то есть самодержец, всех стран Великой и Малой России, Алексей Михайлович, кланяется твоей святости и приглашает твое блаженство, святой отец, кир кир Макарий, патриарх великого града Божия Антиохии и стран Киликии, Иверии, Сирии, Аравии и всего Востока, чтобы ты благословил его и оказал ему честь своим посещением. Он спрашивает о твоем здоровье и благополучии". Наш учитель, воздев руки к небу, помолился, как подобает, за царя, с земным поклоном, и выразил много благожеланий. Обыкновенно, когда приходит кто-либо из сановников царских, архиерей встает, равно встает всякий раз, как упоминают имя царя и когда он присылает ему стол. Другие два сановника также подошли и сказали то же. Наш владыка с утра был одет в мантию. Поддерживая его под руки, они спустились с ним во двор и посадили его в царские сани, убранные дорогими коврами, указав ему со всею точностью принятый порядок. У правого их угла стал, держась за них, архимандрит, а у левого архидиакон; один из служителей шел впереди с посохом. Стрельцы, неся подарки, предшествовали длинным рядом, один за другим. Когда мы выехали из монастырских ворот, оказалось, что от самых ворот до царского дворца стояли в ряд с обеих сторон стрельцы, каждый со знаменем в руке, как это принято при встрече патриарха и важного посла от кого-либо из государей. Наш владыка патриарх благословлял их, а они ему кланялись, пока мы не поравнялись с великою церковью; тут владыка помолился на икону Владычицы, что над ее дверьми. Когда же приблизились к церкви Благовещения, которая имеет девять куполов, блестящих густою позолотой, то здесь его высадили, а царь в то время смотрел из окон дивана (приемной палаты), кои выходят на эту площадку и это место. Владыку, который имел в правой руке посох, повели, поддерживая под руки, вверх по лестнице, находящейся в чудесной галерее этой церкви. По обыкновению, он помолился на церковь. Его встретили три визиря, поклонились ему и сказали то же, что говорили первые, взяли его под руки, и когда поднялись с ним по лестнице дивана, его встретили еще три визиря и сделали то же. Когда он приблизился к внутренним дверям дивана, оттуда вышли три самых важных визиря, встретили его и ввели во дворец. Тут вышли ему навстречу все бояре, министры и приближенные царя. Привратники у дверей взяли его посох. Когда он вошел, а мы за ним, и приблизился к высокому трону царя, то, обратившись к иконе, которая над ним находилась, пропел "Достойно есть" едва слышным голосом, как учили его драгоманы, сделал поклон перед ней и затем поклонился царю, который, сойдя с трона, встретил его с непокрытою головой и поклонился ему до земли. Когда он встал, наш владыка патриарх благословил его по-московски, на чело, грудь и плечи и поцеловал его, по обычаю, в плечо; царь же поцеловал владыку в голову и облобызал его правую руку. Оба продолжали стоять. Царь спросил его чрез переводчика: "хвала Богу за благополучный твой приезд! как ты себя чувствуешь? как ты совершил путь? как твое здоровье?" Наш владыка патриарх, как подобает, радостно пожелал ему от Бога многих благ, и царь пригласил его сесть. Владыка сел близ трона на кресло. Царь же взошел и сел на трон и начал беседу чрез переводчика, расспрашивая о том и о другом. Все вельможи в одеждах, осыпанных золотом, жемчугом и драгоценными каменьями, стояли кругом палаты с непокрытою головой, ибо царь был также с непокрытою головой. Обыкновенно, в присутствии архиерея, он постоянно остается с открытою головой: как же им быть иначе? Нами в тот час овладел великий страх и трепет. Венец царя, похожий на высокий колпак, весь украшенный крупным жемчугом и драгоценными каменьями, держал один из приближенных вместе с его черною тростью, которая походит на монашеский посох, — я полагаю, что это скипетр царства. Его верхнее одеяние, похожее на саккос, было из желтой тяжелой венецианской парчи и кругом, по подолу, прорезам, на груди, воротнике и обшлагах обшито золотом и великолепными драгоценными каменьями, ослепляющими взоры.

Когда царь воссел на трон, один из его приближенных подошел и, приподняв, стал поддерживать его правую руку, а министр пригласил нас поклониться царю и целовать его десницу. Мы шли один за другим, по порядку, кланялись издали, подходили, целовали его правую руку и возвращались, сделав поклон вторично; (так продолжалось,) пока мы не ввели всех своих служителей. Греки называюсь этот прием ϕιλημα χερι "целованием руки". Всякий, кто целует теперь руку царя, получает от него подарок, смотря по своему положению: если он настоятель монастыря, то получает сорок соболей, камку и милостыню; если диакон, монах или их родственник, то сорок куниц или милостыню. По этой причине с нами вошли все архимандриты, наши спутники, со своею свитой и целовали руку царя после нас. Всякий, кто приезжает в течение года к царю за помощью, архимандриты, монахи, бедняки, даже архиереи, ждут до того дня, когда прибудет патриарх, архиепископ или важный посланник от кого-либо из государей и царь пригласит его к целованию своей руки и свиданию: тогда эти люди входят вслед за ним.

Нам рассказывали, что отец теперешнего царя, в Бозе почивший Михаил, сын Феодора, когда приезжал к нему посол от турок и на приеме целовал полу его одежды, клал, в знак дружбы, правую свою руку на голову посла, и лишь только этот уходил, приносили воду и мыло, и царь умывал руки, полагая, что они осквернились от прикосновения к голове посла. Посмотри на эту набожность и верование! Нам рассказывали также, что в старину, когда к московитам приезжал архиерей или патриарх из греческих земель, они не допускали его к служению в своих церквах, полагая, что он осквернился от турок; а также, когда приезжали греческие купцы, их совсем не пускали в церкви, дабы они не осквернили их, будучи сами оскверненными. Ежели кто из них оставался во имя царя[383], женился и делался драгоманом, то священники ставили его, в течение 40 дней, вне церкви, в положении оглашенного, затем его помазывали миром и по прочтении молитв вводили в церковь, полагая, что он очистился. Впрочем, с того времени как к ним приезжали Иеремия, патриарх константинопольский, Феофан иерусалимский и другие и имели с ними общение, они привыкли к иностранцам; но и до сих пор, когда приедет посол от турок или от франков, его вводят в приемную палату не по лестнице церкви Благовещения, а чрез наружную дверь, что на средине дворцовой площадки, ибо в деле веры они держат себя весьма далеко от иностранцев, чему мы видали с их стороны удивительные примеры.

Возвращаемся. Архимандриты, поцеловав руку царя, вынули грамоты от своих монастырей или удостоверение от одного из патриархов на имя царя, если таковое имелось, в том, что они достойные люди. Визирь принял их письма и отдал переводчику перевести их на русский язык, для прочтения царю. При нашем учителе были письма от патриарха иерусалимского и его соименника, кир Паисия Константинопольского, как рекомендация и правдивое о нем свидетельство. Он передал их царю, который, вставши, принял их правою рукой и поцеловал. При этом царь сказал ему: "о, батюшка! т.е. о, отец мой! ради тебя я прибыл, чтобы свидеться с тобой и получить твое благословение, ибо давно уже слышал о твоем приезде ко мне и сильно желал лицезреть тебя. Я знаю твою святость и прошу тебя всегда взывать к Богу и молиться за меня". Наш учитель отвечал: "я человек грешный, но Бог да даст тебе по сердцу твоему и по вере твоей и да исполнит все твои надежды! да дарует тебе победу, как даровал ее великому Константину и да сделает имя твое, вместо автократор, монократор, как именуется он! да наделит тебя наследством его престола вовек!" Услышав эти слова от него, царь был чрезвычайно радостен и, поклонившись ему, поцеловал его десницу вторично. В то время как оба они стояли, ввели внутрь дворца стрельцов, которые несли подарки. Они стали в ряд. Министр подошел и начал брать блюда одно за другим и передавать нашему владыке патриарху, а он вручал их царю. Принимая блюда, царь всякий раз целовал его десницу и то, что было на блюде, и отдавал его казнохранителю, стоявшему справа от него, чтобы он расставлял блюда на окнах. Великий дефтердар, держа в руке записную книгу, читал громким голосом: "патриарх кир Макарий Антиохийский подносит царю то-то и то-то". Когда царь брал от него блюдо, тот называл, что лежало на нем, не спрашивая нашего учителя. Обрати внимание на эту точность! Царь спросил у нашего учителя только о фисташках, ладане и манне, ибо русские, как мы упомянули, их не знают; он понюхал фисташки и, удивляясь им, сказал: "какая это благословенная страна, Антиохия, что растут в ней подобные плоды!" Когда министр покончил с подарками царя, приняв все блюда до последнего, царь обратился к казнохранителю и приказал ему поставить их отдельно на одном из окон.

Затем дефтердар начал читать: "и подносит он славной царице, княгине Марии, то-то и то-то", при чем министр передавал подарки нашему учителю, а этот царю, пока не кончились. Царь велел казнохранителю поставить их на другом окне.

Потом дефтердар читал: "подносит царю (царевичу?) Алексею — ибо так его всегда называют — то-то и то-то", пока не кончил. Царь приказал казнохранителю поставить подарки в другое место, отдельно, чтобы не смешались.

Далее он читал: "и подносит семейству царя: дочери царя Михаила, княжне[384] Ирине, то-то и то-то, дочери царя, княжне Анне Михайловне, то-то и то-то и дочери царя, княжне Татьяне Михайловне, то-то и то-то". Когда он кончил, царь приказал поставить подарки каждой отдельно.

Затем он читал: "подносит дочери царя, княжне Евдокии Алексеевне, то-то и то-то, дочери царя, княжне Марфе Алексеевне, и дочери царя, княжне Анне Алексеевне, то-то и то-то", пока не кончил всего. Читал он очень громким голосом.

Царь пошел, все осмотрел, отодвинул в сторону подарки каждого и, вернувшись, благодарил нашего учителя и поклонился ему. Наш учитель отвечал поклоном и сказал: "не взыщи на нас, славный государь! страна наша очень далека, и уже три года, как мы выехали из нашего престола. Твое царство велико: прими это малое за большое". Услышав такие слова, что он в отсутствии три года, царь сильно изумился и начал много утешать его и хвалить его подарки, сказав: "поистине, они в моих глазах стоят многих сокровищ".

Наш учитель говорил с драгоманом на греческом языке, ибо, как мы упомянули, мы хорошо научились ему в то время, когда находились в обществе людей этого языка. То была нам великая милость от Бога, ибо здесь совсем не терпят турецкой речи и слышать ее не могут, думая, что осквернится их слух. Все драгоманы предостерегали нашего учителя, чтобы он отнюдь не говорил по-турецки. Разговаривая с драгоманом, он несколько запинался, ибо греки говорят быстро, а мы, хотя и научились их языку, не в состоянии говорить на нем так же бегло, как они, так как язык у них очень подвижен. Царь спросил драгомана: "почему патриарх не говорит быстро?" Тот отвечал: "потому что он стал обучаться этому языку недавно, но он знает турецкий язык и, если царю угодно, будет говорить на нем". Царь сказал: "нет, нет! Боже сохрани, чтобы такой святой муж осквернил свои уста и язык этой нечистой речью!" Ненависть их к туркам очень велика. При вратах царя есть семьдесят переводчиков, знающих все языки, но арабского не знают. Бог оказал нам милость знанием греческого языка, иначе мы попали бы в большое затруднение.

Возвращаемся. Драгоман сделал знак нашему учителю; он поднялся, подошел и, став против иконы, помолился на нее, потом поклонился царю, который так же сделал ему поклон, и попрощался с ним. После того как он благословил царя вторично, этот взял его под руку и проводил почти до дверей, где и простился с ним. Царь послал всех своих сановников проводить его за выходную дверь, так что все присутствовавшие были изумлены этим почетом. Драгоманы говорили нам потом, что почет, оказанный царем в этот день патриарху антиохийскому, никогда не был оказан им другому патриарху. Обыкновенно, когда патриарх приезжает в Москву, то лишь через неделю или две царь его принимает; во-вторых, принимая патриарха кир Паисия иерусалимского, царь сошел до последней, третьей ступеньки трона и приветствовал его; теперь же встретил нашего владыку, отойдя (от трона) на довольно значительное расстояние; когда первый подносил ему подарки, царь взял от него только святыни и, взойдя, сел на трон, остальные же вещи принимали служители; в-третьих, простившись с тем, царь не провожал его, как нашего учителя, поддерживая под руку, почти до дверей; в-четвертых, он послал всех своих бояр проводить нашего владыку за двери дивана; они возвратились, после того как он всех их благословил; в-пятых, после того как усадили его в сани, царь послал с ним сановников отвести его к патриарху для свидания с ним теперь же; а принято, что спустя три дня после свидания с царем патриарх посылает ему чолофита (челобитную), т. е. прошение, с просьбой разрешить ему поехать к патриарху, и царь посылает последнему приказание изготовиться для его встречи; нашего же учителя он отправил теперь, сам послав дать знать патриарху. Однако, патриарх иерусалимский имел с собою 35 человек: большое число архимандритов, диаконов и монахов, служителей при лошадях, родственников: двух племянников, от сестры и от брата, и брата, и архонтов, кои раньше были греческими купцами, с которых он взял, сколько хотел, чтобы сделать их архонтами. В характере греков крайняя любовь к величию и пышности, ибо, получив со всех, патриарх составил из них несколько групп, записавши одного архимандрита, диакона и келаря голгофскими, других — вифлеемскими, иных — от св. Михаила, иных — от св. Саввы, иных — из Крестного монастыря — все с тою целью, чтобы быть окруженным многочисленною свитой, главным же образом из-за большой выгоды, которая доставалась ему от них в начале и в конце (при отъезде), потому что, какую бы милостыню они ни получили лично для себя или для своих монастырей, патриарх распоряжается ею, как пожелает. Так, купцы, коих он сделал архонтами, обыкновенно получают милостыню от царя соболями и деньгами, а патриарх брал ее себе, с их согласия. Таким же образом поступали Пателярий и большинство греческих архиереев, кои непременно записывают при себе родственников, ради выгод себе и им, называя их по-гречески ανεψιος, а по-русски бляманик (племянник).

Возвращаемся. Когда наш владыка патриарх приблизился к первой лестнице патриарших палат, его встретили два главных архимандрита, поклонились ему до земли и сказали, читая по имевшейся у них бумаге: "отец святой, блаженнейший и владыка кир кир Макарий, патриарх великого града Божьего Антиохии и стран Киликии, Иверии, Сирии, Аравии и всего Востока! брат твой и соучастник в божественных таинствах, господин кир Никон, архиепископ града Москвы и патриарх всех стран Великой и Малой России, послал нас, архимандритов монастыря такого-то в такой-то области и монастыря такого-то в такой-то области, встретить твою святость, по слову Господа нашего Христа в Его святом Евангелии: "кто принимает вас, принимает Меня", и они опять поклонились ему до земли. Читали они по-русски, а драгоман переводил слово в слово на греческий. Наш владыка патриарх выразил подобающие благожелания и благословил их. Они взяли его под руки, вместо бояр, и повели наверх. Когда он дошел до второй лестницы, его встретили два другие архимандрита, которые, сказав и сделав то же, взяли его под руки. При входе нашем во внешнюю часть палат, где находится третья лестница, вышел патриарх Никон, одетый в мантию из зеленого рытого, узорчатого бархата, со скрижалями из красного бархата, на коих в средине изображение херувима из золота и жемчуга, и с источниками из белого галуна с красною полоской в середине. На голове его был белый клобук из камки, верхушка которого имела вид золотого купола с крестом из жемчуга и драгоценных каменьев. Над его главами было изображение херувима с жемчугом; воскрилия клобука спускались вниз и также были украшены золотом и драгоценными каменьями. В правой руке он держал посох. Он встретил нашего учителя с великим почетом, сказав: "отец святой, блаженнейший, владыка кир Макарий, патриарх великого града Божьего Антиохии и стран Киликии, Иверии, Сирии, Аравии и всего Востока! Твоя святость уподобляется Господу Христу, а я подобен Закхею, который, будучи мал ростом и домогаясь увидеть Христа, взлез на сикомору, чтобы видеть Его; так и я, грешный, вышел теперь, чтобы лицезреть твою святость". Драгоман переводил его речь на греческий слово в слово. Затем он облобызался с нашим владыкой и повел его вовнутрь своих палат, весь пол которых был устлан большими коврами. Оба они подошли, по обычаю, к иконостасу (киоту), который всегда ставится над головой патриарха. Свечи горели. Они пропели "Достойно есть", сделали земной поклон и поклонились друг другу. Затем патриарх Никон снял свой клобук и просил нашего владыку патриарха благословить его. С трудом, после многих отказов, он благословил его на чело, грудь и плечи, по их обычаю, и они сели беседовать чрез драгомана. Потом он встал и пошел во внутренние покои, где снял свою зеленую мантию и надел другую, всегдашнюю, из рытого узорчатого бархата фиолетового цвета и белый, также всегдашний, клобук с одним вышитым из золота херувимом на челе, снял зеленое бархатное одеяние и надел красное бархатное, по их обычаю, и вышел. В это время подходили все бывшие у него настоятели монастырей, протопопы, священники и дьяконы большие и маленькие (анагносты) и все его бояре и кланялись нашему владыке патриарху, а он их благословлял. Все стояли, по своему обычаю, с непокрытою головой, как стоят постоянно бояре и народ пред священниками, а священники перед патриархом и архиереем, равно и в церкви.

ГЛАВА VI. Москва. — Архиепископ сербский. Угощение патриарха Макария за царским столом.

По выходе нашего владыки патриарха от царя, был приглашен архиепископ сербский, который называл себя также патриархом и о котором мы упоминали в рассказе о Путивле, что он прибыл из Валахии с большим триумфом и путивльский воевода отправил его внутрь страны. Главная его цель была застать царя раньше отъезда его в поход, но застать ему не удалось. Когда он проехал Калугу, министры, наместники царские, послали вернуть его назад на расстоянии трехдневного пути, к большому позору его, говоря: "издревле мы не слыхивали, чтобы во вселенной был патриарх кроме четырех на Востоке и нашего, поставленного с их дозволения: это первая причина, вторая — та, что царь в отсутствии, а потому возвращайся назад; когда же он прибудет, приезжай". Услышав это, он, ввиду испытанной им неудачи, стал бить себя по лицу, плакать и рыдать о своем положении; но как сербы, болгары, казаки и московиты имеют одну и ту же письменность и языки их сходны, — разница между ними небольшая — он написал послание патриарху, умоляя его дозволить ему остаться во имя царя на всю жизнь. Здесь существует обычай, что даже убийца, если скажет это слово, избавляется (от казни). Поэтому послали вернуть его. При свидании его с патриархом, последний сильно бранил его и запретил ему даже произносить своими устами слово патриарх. Тот кланялся ему, просил прощения и остался жить во имя царя. Под конец, ученикам его надоело пребывание здесь, ибо жизнь московитов очень стеснена и никто (из чужестранцев) не в состоянии переносить ее стеснений: человек видит себя постоянно как бы в тюрьме, ибо если кто проступится в чем-либо или напьется пьян, то подвергается всяческим унижениям, а под конец заточению. Поэтому даже все купцы, хотя бы кто из них был славой своего века, даже персидские, живут в страхе Божием и смирении.

Возвращаемся. После того как этот важный господин был допущен к руке царя, он явился также к патриарху Никону, поклонился обоим патриархам, и они благословили его, по обычаю. В это время царь прислал одного из своих придворных пригласить обоих патриархов вместе к его царскому столу, довершив этим меру великого почета, оказанного им в этот день нашему учителю,— да продлит Господь его царство вовек! — ибо, обыкновенно, после допущения патриарха к руке и возвращения его к себе домой, царь посылает ему со своего стола кушанье и напитки, но теперь он пригласил его сесть с ним за его трапезу: это большой почет и великая честь.

Оба патриарха вместе пришли в другую, большую деревянную палату, где были расставлены кругом столы. Благополучный царь сидел на переднем месте и перед ним стоял большой стол, весь покрытый серебром. При входе их, он встал, снял свою корону и встретил их поклоном. Они благословили его и пропели "Достойно есть" перед иконами, которые были над его головой, сделав земной поклон вместе со всеми присутствовавшими. Слуги приняли от них посохи и, став в отдалении, держали их приподнятыми. Московский патриарх сел по левую руку царя и рядом с ним патриарх антиохийский. Стольники, т. е. служащие за столом, поставили перед царем и обоими патриархами серебряные тарелки с тремя такими же кубками. Министров и приближенных царя посадили за длинным столом, и каждый из них, прежде чем сесть, подходил, кланялся до земли царю, шел и садился. Все они находились с левой стороны нашего владыки патриарха. Архиепископа сербского, вместе с архиепископом рязанским, и архимандритом посадили направо от царя за дальним столом. Мы же, с прочими настоятелями монастырей, священниками и монахами, сели за столами, расставленными рядами посредине, и прежде чем сесть, кланялись царю издали. Затем оба патриарха встали, прочли молитву над трапезой и благословили царя и стол. Стольники стали подносить царю большие продолговатые хлебы, которые он рассылал для раздачи всем присутствовавшим: сначала патриархам, которые при этом кланялись ему, потом всем своим вельможам, из коих каждый вставал с своего места и кланялся ему издали, пока наконец не прислал и нам. Таков у него обычай за столом. Смысл его такой: "всякого, кто ест этот мой хлеб и изменит мне, оставит Бог". Первое, что все вкусили, был этот хлеб с икрой.

Затем царь встал и подал каждому из патриархов по три кубка вина вместе. Они поклонились ему и поставили их перед собою. Он рассылал их также всем своим боярам. Стольник, который брал от него кубки, выкрикивал издали громким голосом имя того, кому хотел передать, говоря: "Борис Иванович!" — это, именно, главный министр царя — при чем называл его имя и имя его отца, ибо таков обычай в этой стране, что никого, ни мужчину, ни женщину, не называют иначе как по имени с прибавлением имени отца, говоря: такой-то, сын такого-то, или такая-то, дочь такого-то. Столовые в этой стране, которые называют палатами, бывают четырехугольные, с одним только столбом посредине, будет ли строение из камня или струганного дерева. Вокруг столба имеются полки, в виде ступенек, одна над другой, покрытые материями. На каждую ступень ставят серебряные вызолоченные кубки разных видов и форм, большие и малые, и чаши восьмигранные, круглые и продолговатые, как корабль. При каждом обнесении, присутствующих потчуют из новой посуды.

Стольники, т. е. чашнигиры[385], и мутараджи, т. е. шарабдары (виночерпии), числом двести, триста человек, все бояре и аги и носят красивую одежду, грудь которой убрана, по их обычаю, шнурами из крупного жемчуга, драгоценных каменьев и золота. Они хорошо заметны, ибо их верхнее суконное платье бывает цвета голубой лилии, а колпаки светло-зеленого цвета яри или шелковицы. Они стоят, чтобы всем прислуживать. Каждая группа их назначена для одного рода услуг: одни подносят хлеб, другие — блюда с кушаньем, иные — кубки с напитками. Все подносили они сперва царю, а он рассылал с ними всем присутствующим, даже большие хлебы и блюда с кушаньем: сначала патриархам, потом своим вельможам, затем архиереям, архимандритам и прочим присутствующим. Все берегли то, что он присылал им, и отсылали домой, как великое благословение с трапезы царя и от его милости. Стольник, взяв блюдо для передачи кому-либо, выкрикивал: "такой-то, сын такого-то! государь царь Алексей[386], т. е. наш господин царь Алексей, жалует тебя этим от своей милости". При этом тот вставал, кланялся царю издали и, принимая, целовал хлеб и пищу. Перед царем стояло обыкновенно только одно или два блюда: их меняли каждую минуту. Подаваемые кушанья были разнообразны и все рыбные: в этот день мясо вовсе не подавалось за столом царя, по монастырскому уставу, словно он был настоящий монах. Мы видели еще того удивительнее — вещь, приведшую нас в изумление. Это была неделя пред мясопустом; смотри же, что произошло теперь! после того как оба патриарха прочли застольную молитву, явился один из маленьких дьяконов (анагностов) и, поставив посредине аналой с большою книгой, начал читать очень громким голосом житие св. Алексия, коего память празднуется в этот день, и читать с начала трапезы до конца ее, по монастырскому уставу, так что мы были крайне удивлены: нам казалось, что мы в монастыре. Какие это порядки, коих мы были очевидцами! и какой это благословенный день, в который мы лицезрели сего святейшего царя, своим образом жизни и смирением превзошедшего подвижников! О, благополучный царь! Что это ты совершил сегодня и совершаешь всегда? Монах ты или подвижник? Сказать ли, из уважения к патриархам ты не велел подавать за своим столом мясных блюд на этой неделе пред мясопустом? Что это совершил ты, чего не делают и в монастырях? Чтец читает из Патерика, певчие время от времени поют перед тобою. Бог всевышний да хранит твое царство и твои дни! да покорит под ноги твои врагов твоих за это смирение и прекрасное имя, которое ты приобрел в своей жизни! Какое сравнение с трапезой Василия и Матвея, кои не стоят быть твоими слугами,— трапезой с барабанами, флейтами, бубнами, рожками, песнями турок! какое сравнение с их обычаем сидеть на переднем месте на высоких креслах, а патриарха сажать ниже, направо от себя! Достойно и справедливо Бог даровал тебе царство и приумножил, ибо, куда бы ты ни пошел, победа идет перед тобою и твоими воинами. Если Господь наш — да будет прославлено имя Его! — не дал бы победы тебе, то кому же Он дарует ее? тебе, превзошедшему отшельников-пустынножителей своим образом жизни и неизменным постоянством в бдениях. И не только это он сделал, но из уважения к патриархам оставался с непокрытою головой от начала трапезы до конца ее в такой сильный холод и трескучий мороз. Он ел мало, но был занят беседою с патриархом Никоном и неоднократно всматривался в нашего учителя, которому много услуживал яствами и питьем, ибо возымел к нему большую любовь, чему мы были теперь очевидцами.

Первое, что подавали нам пить виночерпии, было критское вино, чудесного красного цвета и отличного вкуса, затем вишневую воду и мед разных сортов. Что касается видов кушанья, то подавали приготовленные из рыбы блюда наподобие начиненных барашков, ибо, по изобилию рыбы в этой стране, делают из нее разные сорта и виды кушаньев, как мы об этом слышали давно. Выбирают из нее все кости и бьют ее в ступках, пока она не сделается как тесто, потом начиняют луком и шафраном в изобилии, кладут в деревянные формы в виде барашков и гусей[387] и жарят в постном масле на очень глубоких, вроде колодцев, противнях, чтобы она прожарилась насквозь, подают и разрезают наподобие кусков курдюка. Вкус ее превосходный: кто не знает, примет за настоящее ягнячье мясо. Также есть у них много кушаньев из теста, начиненного сыром и жареного в масле, разных форм: продолговатые, круглые, как клецки, лепешки и пр. Еще есть у них обыкновенные короны из хлеба, начиненные маленькими, как червяки, рыбами и жареные.

Все эти кушанья подносили стольники: сорок, пятьдесят из них вместе бегом входили с блюдами разных видов кушанья, которые царь рассылал с ними присутствующим, (что продолжалось) от начала до конца трапезы, так что мы много печалились, видя их усталость, ибо они стояли на ногах с начала до конца; но еще больше мы жалели царя, который совсем ничего не ел. Переводчик и другие толмачи так же стояли на ногах перед царем вдали; когда он желал спросить о чем-либо нашего владыку патриарха, они передавали его слова и сообщали ответ. У того стола, на котором было размещено множество кубков, стояли бояре, и один из них вместе со служителями наполнял беспрестанно сосуды, кои разносили присутствующим.

Так продолжалось от после полудня почти до полуночи, так что нам стало невмоготу. Затем царь встал и стольники начали подносить ему серебряные кубки с вином; сначала он подал их патриархам, которые выразили ему свои благопожелания, певчие же пропели ему многолетие; потом раздавал их всем присутствующим собственноручно, каждому по кубку, ибо эта круговая чаша за его здоровье и выпивают ее в знак любви к нему. Один из ближних вельмож стоял подле него, поддерживая его правую руку. Всякий подходивший к царю сначала кланялся ему до земли издали, затем приближался, целовал его руку и, приняв чашу, возвращался назад и выпивал ее, потом кланялся ему вторично и уходил. Так шло до последнего. Вместе с ними подходили и мы. Затем патриарх вторично выразил свои благожелания и певчие пропели многолетие царице и ее сыну Алексею. Царь опять раздавал собственноручно всем присутствующим до последнего другие кубки. Потом, по его приказанию, певчие пропели многолетие патриарху московскому, кир Никону, и царь, сначала выпив его здравицу, также раздавал вино всем присутствующим. Затем, по его приказанию, пропели многолетие патриарху антиохийскому и всем боярам, и была выпита четвертая круговая чаша, которую раздавал патриарх собственноручно, при чем архидиакон поддерживал его правую руку.

При первом обнесении подавали царю чудесную вызолоченную чашу, из которой сначала он пил сам, а потом давал пить обоим патриархам. Царь продолжал стоять до тех пор, пока не дал пить всем присутствующим. Если он хотел дать приказание служителю, то подходил сам и говорил ему, так что мы дивились его необычайному смирению. Да продлит Бог его царство вовек!

Лишь около полуночи, Всевышний Бог смиловался над нами — царь встал из-за стола. Оба патриарха прочли молитву. Протопоп со своими товарищами-священниками и протодиакон с товарищами вышли на средину, неся Панагию в чудесном серебряном вызолоченном сосуде с ангелами кругом, поддерживающими красивое блюдо, на котором лежала Панагия. Совершили над ней обычные молитвы и все получили от нее частицу, после того как архидиакон окадил присутствующих из венцеобразной кадильницы с ручкой.

По прочтении послеобеденной молитвы, принесли сосуды и собрали в них куски, по монастырскому обычаю. Затем царь простился с нашим владыкой патриархом, сделав ему поклон, а он его благословил. Царь назначил с ним своих бояр с большими свечами проводить до нашего монастыря; все же министры и вельможи провожали его за ворота. Бедные стрельцы, расставленные рядами по дороге, все еще стояли со знаменами в руках на таком холоде, на снегу, при сильном морозе, пока не проехал мимо них наш владыка патриарх; тогда они ушли. Мы едва верили, что прибыли в свой монастырь, ибо погибали от усталости, стояния и холода. Но каково было положение царя, который оставался на ногах непрерывно около четырех часов с непокрытою головой, пока не роздал всем присутствующим четыре круговые чаши! Да продлит Бог его дни и да возвысит его знамена славой и победой! Не довольно было ему этого: в минуту нашего прибытия в монастырь ударили в колокола и царь и его бояре с патриархом пошли в собор, где слушали вечерню и утреню, и вышли только на заре, ибо было совершено большое бдение. Какая твердость и какая выносливость! Наши умы были поражены изумлением при виде таких порядков, от которых поседели бы и младенцы.

О, ты, читающий это описание, мною составленное, помолись за меня, немощного раба Павла, по званию архидиакона, да простит мои согрешения Тот, Кто облегчил мне (труд) и открыл способности моего ума, так что разум мой расширился и я написал все это повествование, составление и изложение которого были бы многим не по силам! Я утруждал свои глаза, мысль и чувства, прилагал большие старания и много потрудился, пока не извлек его из черновых тетрадей по истечении года от написания их. Все мое желание в том состоит, чтобы при жизни соорудить себе памятник, дабы впоследствии нашелся кто-нибудь, кто бы сказал: "да помилует его Бог!" подобно тому, как мы всегда испрашивали милости Божией почившему митрополиту Иса (Иисусу), который сопутствовал патриарху Дау[388], когда тот приезжал в эти страны, — испрашивали всякий раз, как читали его поэму. Но могу сказать, что я, бедный, много превзошел его описание, ибо он составил едва одну тетрадь, а я написал большую книгу. Слава и благодарение всевышнему Богу! Молим Его, да откроет Он очи моего ума и да отдалит срок нашей кончины, чтобы мы могли возвратиться в свою страну и переписать книгу в другой раз. Хотя нам живется здесь как царям, но не сравнится эта жизнь с жизнью среди родных и друзей: пребывание на чужбине, затянувшись надолго, истерзало наши сердца. Боже, облегчи нам путь, чтобы возвратиться нам в свою страну и возносить Тебе хвалы и благодарения во всю свою жизнь!

Вот что я написал с трудом, утомлением и изнурением, приводя в порядок отдельные листы, о свидании патриарха кир Макария антиохийского с Алексием, царем московским и всех стран русских.

ГЛАВА VII. Москва. — Подарки Макария патриарху Никону и московским боярам. Боярские палаты. Постройки в Москве. Обычаи бояр. Церковь московского богача.

Возвращаемся. На другой день после нашего представления царю, мы отправились с подарками для патриарха, в сопровождении своих служителей, которые их несли. Вот их описание: древняя икона, изображающая снятие Господа со креста, ибо в этой стране ничего так не ценят, как древние греческие иконы, к коим они имеют великую веру; затем, сосуд с древним миром и другой с новым, перст архидиакона Стефана, частица мощей св. Антония Великого и немного (источаемого им) мира, посох из черепахи и перламутра, который мы заказали в Константинополе, как советовали нашему учителю митрополиты и патриарх: "твоя святость занимает место апостола Петра, ты имеешь власть дать посох для пасения, кому пожелаешь"; далее, черная пальмовая ветвь с Синая, стиракса, восковые свечи, финики, ладан, мыло благовонное и алеппское, фисташки, леденцы, кассия, шафран, мастика, две банки с имбирным вареньем, шерстяная ангорская материя фиолетового цвета и пояс из черного шелка.

Когда мы вошли к нему, испросив разрешения чрез его бояр и привратников, он встретил нас, помолился на икону и приложился к ней, весьма ей обрадовавшись; под конец он роздал нам, по их обычаю, посеребренные иконы Владычицы вместе с милостыней, благословил всех нас, и мы вышли.

После того мы стали разносить подарки министрам и государственным сановникам, при чем нас сопровождал один из переводчиков. Мы подносили им подарки также на блюдах, покрытых шелковой материей: во-первых, частицу мощей какого-либо святого, затем: миро, яркие свечи, землю из Иерусалима, Вифлеема и с берегов Иордана, частицу от столпа св. Симеона Алеппского, стираксу, финики, ладан, пять шесть кусков благовонного мыла и столько же алеппского - понемногу из всего, что у нас было, ибо они принимают это в виде благословения, но радуются только святыням и древним иконам и насилу брали от нас ангорскую материю, шелковые газские салфетки и мохнатые полотенца из Сарсарлийе (?), так как этого у них много.

Мы могли видеть их только рано поутру. В доме каждого из них есть чудесная, изящная церковь, и каждый тщеславится перед другими ее красотой и наружным и внутренним ее росписанием; при всякой церкви три или четыре священника, кои состоят исключительно при боярине и его семействе, получая от него содержание и одежду. Каждый вельможа ежедневно, в течение всего года, отправляется к царю не раньше, как священник прочтет положенные молитвы, от полунощницы до конца часов, вместе с канонами и девятым часом, а затем отслужит обедню в церкви. У всякого в доме имеется бесчисленное множество икон, украшенных золотом, серебром и драгоценными каменьями, и не только внутри домов, но и за всеми дверями, даже за воротами домов; и это бывает не у одних бояр, но и у крестьян в селах, ибо любовь и вера их к иконам весьма велики. Они зажигают перед каждой иконой по свечке утром и вечером; знатные же люди зажигают не только свечи, но имеют подсвечники с большими медными сосудами наверху, кои наполняют воском и вставляют в них фитили, которые горят ночью и днем в течение долгого времени.

Приходя к вельможам, мы дожидались, пока они не окончат свои моления, ибо службы вычитывают дома перед иконами, литургия же совершается в церкви. Войдя, мы молились, по их обычаю, на иконы; боярин подходил к архимандриту под благословение, затем кланялся нам, и мы ему. Мы говорили чрез переводчика так: "отец владыка патриарх кир Макарий, патриарх великого града Божьего Антиохии и стран Киликии, Иверии, Сирии, Аравии и всего Востока, послал нас передать твоему благородству благословение, привет и молитву и узнать о твоем здоровье и благополучии". Выслушав это, он кланялся в землю, ударяя головой, и говорил: "челом бью государю, святейшему патриарху Макарию Антиохийскому"[389] что значит: кланяюсь до земли господину моему, святому Макарию, патриарху Антиохийскому; затем принимал каждое блюдо и целовал его. По окончании (приема) мы молились на иконы вторично, архимандрит опять его благословлял, и мы кланялись ему. Он выходил провожать нас за двери, ибо таков у них обычай, если посетит их почетный иноземец: его встречают за дверьми и пропускают вперед во внутренние покои, в знак того, что он господин в доме; также и при уходе его опять выходят за ним. [Когда давали нам кубок с вином, боярин обыкновенно подавал его нам обеими руками — таков их обычай. Что касается водки, то лишь с трудом нас убеждали выпить ее, так как пить водку зазорно монахам][390]. Больше всего мы дивились их чрезвычайной скромности и смирению перед бедными и их частым молениям с раннего утра до вечера пред всякою встречною иконой. Каждый раз как они увидят издали блестящие кресты церкви, то, хотя бы было десять церквей одна близ другой, они обращаются к каждой и молятся на нее, делая три поклона. Так поступают не только мужчины, но еще более женщины.

Что касается их палат, находящихся в этом городе, то большая часть их новые, из камня и кирпича, и построены по образцу немецких франков, у которых научились теперь строить московиты. Мы дивились на их красоту, украшения, прочность, архитектуру, изящество, множество окон и колонн с резьбой, кои по сторонам окон, на высоту их этажей, как будто они крепости, на их огромные башни, на обильную раскраску разноцветными красками снаружи и внутри: кажется, как будто это действительно куски разноцветного мрамора или тонкая мозаика. Кирпичи в этой стране превосходны, похожи на кирпичи антиохийские по твердости, вескости и красноте, ибо делаются из песку. Московиты весьма искусны в изготовлении их. Кирпич очень дешев, ибо тысяча его стоит один пиастр, и потому большая часть построек возводится из кирпича. Каменщики высекают на нем железными инструментами неописуемо чудесные украшения, не отличающиеся от каменных. Известь у них хорошего качества, прочная, держит крепко, лучше извести алеппской. Окончив кирпичную кладку, белят ее известью, которая пристает к кирпичу весьма крепко и не отпадает в течение сотни лет. Поэтому кирпичное строение не отличается от каменного. Всего удивительнее вот что: вынув кирпич из обжигальной печи, складывают его под открытым небом и прикрывают досками; он остается под дождем и снегом четыре, пять лет, как мы сами видели, причем не подвергается порче и не изменяется.

Все их постройки делаются с известковым раствором, как в нашей стране древние возводили свои сооружения. Известь разводят с водой и кладут в нее просеянный песок, и только; смочив кирпич водой, погружают его в известковый раствор. Когда сложат обе стороны стены на некоторую высоту, заполняют (промежуток) битым кирпичом, на который наливают этот раствор, пока не наполнится; не проходит часа, как все сплачивается друг с другом и становится одним куском. Каменщики могут строить не более шести месяцев в году, с половины апреля, как растает лед, до конца октября.

Обыкновенно, все строения в этом городе скреплены огромными железными связями внутри и снаружи; все двери и окна сделаны также из чистого железа — работа удивительная. Над верхнею площадкой каждой лестницы воздвигают купол на четырех столбах, с четырьмя арками; в средине каждой арки выступ[391] арочный, утвержденный прямо, с удивительным искусством: обтесывают камень в очень красивую форму и, просверлив его, пропускают сквозь него железный шест с двумя ветвями на концах, заклепывают их и заканчивают стройку над этим камнем, который представляется великим чудом, ибо висит в средине, спускаясь прямо. Эти чудесные постройки, виденные нами в здешнем городе, приводили нас в сильное удивление.

Возвращаемся. Большинство вельмож имеют титул "князь", значение коего: бей, сын бея, от отцов и дедов. Женщины также называются "княгиня". У вельмож такое установление, что они, даже наиважнейший между ними, не могут иметь под своею властью у себя в доме более трехсот человек. Когда же царь посылает кого-либо из них в поход, то снаряжает с ним тысячи ратников, сколько пожелает, ибо все распоряжение войском в руках царя. По этой причине среди вельмож вовсе не бывает бунтовщиков. Смотри, какое прекрасное распоряжение! Оттого же, когда мы являлись в жилище кого-либо из министров, то находили при дверях лишь немного людей; также, когда они ходили ежедневно к царю, то за ними следовали лишь двое или трое слуг. Они никогда не собираются друг у друга для совещания, но всякий совет происходит у царя, и если бы он прослышал, что некоторые из них собрались (для совещания), то рассеял бы их всех мечом.

В эту морозную пору вельможи ездили только на больших санях. Они очень тщеславятся шкурами медведей, белых и черных как ночь, которых в этой стране много и которые чрезвычайно велики; мы дивились на огромную величину шкур, часто большую, чем шкура буйвола. Белый мех очень красив, и только вельможи устилают им сани, при чем одна половина меха сзади саней, а другая — под седоком. Жены вельмож зимою тщеславятся санями, на которые поставлены кареты со стеклянными окнами, покрытые до земли алым или розовым сукном; летом же они величаются большими каретами. Всего больше они гордятся белыми лошадьми и множеством слуг и невольников, которые идут впереди и сзади. Когда мы, бывало, приходили с подарками к вдовым княгиням мы также видали у дверей их множество невольников и слуг, привратников и киайей (управляющих).

У богатых вдов в этой стране такой обычай, что когда умирает муж, вдова одевается во все черное, даже колпак и платки ее черного цвета; мало того, обивка мебели и подушки, карета и ее покрывало — все из черного сукна, даже лошади бывают черные. Таков их обычай. Вдова остается в таком положении всю свою жизнь, не снимая с себя черного платья, разве только представится ей случай, и она выйдет замуж. Если она княгиня, то выходит только за князя; если же не случится этого, и она выйдет замуж за другого, то лишается титула княгини; впрочем, ежели у нее есть дети (от первого брака), то не теряет этого титула.

Мы удивлялись на обычаи их детей, на то, что они с малых лет ездят верхом на маленьких лошадках, что у них множество слуг, таких же детей как они; на их отличные познания, понятливость; на то, как они раскланиваются на обе стороны с прохожими, снимая свои колпаки; на то, как хорошо они совершают на себе крестное знамение. Принято, что такие дети, как они, сыновья князей, ходят ежедневно к царю и садятся на тех же местах, где и отцы их, пока не придут в совершенный возраст и не получат отцовской степени. Так мы видели и удостоверились в этом после многих расспросов.

[Знай, что мало есть таких бедняков, которые ходят по этому городу, прося милостыню, ибо царь распределил их между вельможами по известному числу, для получения ежедневного пропитания по спискам; и каждый боярин содержит свое число бедняков. Существует много домов для помещения их и ежедневная выдача от царя и царицы; равно получают ее и заключенные][392].

Знай, что вельможи царя не считают своих владений, как это принято у нас, по числу деревень, садов и виноградников; ибо в этой стране нет ни садов, ни виноградников; но считают по числу дворов, именно, говорит: такой-то князь имеет три тысячи мужиков[393], т. е. земледельцев, или десять или двадцать тысяч. В деревнях считают только дворы, каждый двор за одного мужчину, а сколько душ в нем, то известно Богу. С каждого мужчины берут оброка два, три пиастра в год и десятую долю овец, свиней, кур, гусей и т. п. Но крестьяне все равно что рабы, ибо для своих господ засевают землю, вспахивая ее своими лошадьми, перевозят ему хлеб на своих арбах, куда он пожелает, и (идут), куда бы он их ни позвал: для перевозки леса, дров, камней и для других подобных работ, для постройки, для службы при их домах и для всего, что ему нужно. Когда кто из бояр обеднеет или умрет, продают этих земледельцев за деньги тому, кто пожелает их купить. Таково у них установление. Угодья монастырские и церковные также бывают с крестьянами.

Когда потомство боярина прекратится и не останется ни одного наследника, то все его имущество переходит к царю, ибо царь наследник всех, как случилось ныне во время моровой язвы: все жилища, коих обитатели вымерли, поступили во владение царя со всем, что в них было. Большинство богачей перед смертью завещали все свое имущество царю, по великой любви своей к царям, коих они чуть не равняют со Христом. Так поступил и тот значительный купец, который раньше дал царю, пред отправлением его в поход, огромную сумму денег: (завещал ему) свои палаты, с которыми могут сравниться лишь немногии в этом городе, и свою церковь, подобной которой нет даже во дворце царском, как мы удостоверились в этом своими глазами. Войдешь в нее — и все огорчения изгнаны из сердца. Я, убогий, пишущий эти строки, не имею силы описать хотя бы самую малую часть ее красот: ее высоту, возвышенность ее пяти куполов, кои зритель видит со всех сторон, откуда бы ни направил на нее взоры, вне города или внутри его, множество наружных изображений на ней, не говоря о внутренних, блеск обильной позолоты ее окон и дверей, ее разнородные живописные изображения и иконы, (представляющие события) от начала творения до сего времени; превосходный цвет ее мраморного пола, вывезенного строителем из страны немцев; оба клироса, единственные в своем роде, красоту и изящество которых не в силах постичь ни один ум — да и как может быть иначе, когда и их он также вывез из немецкой земли? — множество ее паникадил из желтой золоченой меди. Это не одна церковь, а две: большая — летняя, с мраморным полом, и малая — зимняя, пол которой, чтобы не было холодно ногам молящихся, сделан из деревянных квадратов, которые выпилены из стволов огромных деревьев и ничем не отличаются от каменных плит. Что касается ее галереи с плитным полом и колокольни, то красота и обширный вид с них неописуемы.

И как не быть (этой церкви столь прекрасной), если он, как говорят, потратил на ее сооружение более пятидесяти тысяч динаров (рублей)? Да помилует его Бог и да избавит от мучений адского огня за те добрые дела, кои он оставил миру![394] [Нам говорили, что он платил ежегодно в царскую казну сто тысяч динаров пошлины с товаров, вывозимых им из Европы, Персии и Сибири. В такое время, когда соболя были очень дороги, в его складах находилось, обыкновенно, более тысячи сороков самой высокой цены].

ГЛАВА VIII. Москва. — Царская милостыня патриарху Макарию и его спутникам. Приезжие греки и их хитрости.

Возвращаемся. Спустя несколько времени после нашего представления царю, он прислал, по обычаю, нашему владыке патриарху подарки, назначенные по росписям: три сорока соболей высшего и низшего достоинства, большой серебряный кубок, бархата фиолетового, бархата синего и еще узорчатого, два куска фиолетового атласа и такой же камки и двести рублей. Это доставил главный переводчик со своими подчиненными. Архимандриту было дано: сорок соболей, камка и пятнадцать рублей; архидиакону вместе с дикеосом[395], второму диакону, он же казначей, и келарю, каждому по сороку куниц, камки и десять рублей; родственникам по сороку куниц только; драгоману четыре аршина простого сукна и два рубля; каждому служителю по две пары соболей, стоимостью более четырех рублей. Но царь выказал чрезвычайную щедрость к нашему учителю относительно стола, ибо его содержание, бывшее прежде двадцать пять копеек, определил во сто, т. е. в рубль, тогда как иерусалимский патриарх получал только пятнадцать копеек. Архимандритам, нашим спутникам, было дано каждому, как ϕιλημα χερι (целование руки), по сороку соболей в двадцать рублей ценою и по двенадцати рублей деньгами, а под конец была дана им царская милостыня для их монастырей: по сороку соболей, ценою в сорок пли пятьдесят рублей, смотря по важности монастыря. Если они имели с собою χρυσοβουλλον, т. е. (грамоту) с золотой печатью от царя или его предков, такого содержания, что кто является с нею в Путивль чрез каждые три или шесть лет, того воевода должен пустить к царю без (особого) разрешения, то, по прибытии его и по допущении к руке царя, последний даст ему милостыню для его монастыря, назначенную в хрисовулле. [Многие монастыри, пользующиеся прочною славой, весьма любимы русскими; таков монастырь горы Синайской, имеющий хрисовулл], который монахи привозят в конце каждого трехлетия и получают свою милостыню. Такие же грамоты имеют большинство афонских монастырей и некоторые другие, а также (храм) св. Воскресения, и чрез каждые три года иерусалимский патриарх присылает за получением своей милостыни архимандрита, диакона и келаря. Точно также александрийский патриарх, раз в несколько лет, присылает архимандрита с известным числом лиц за получением для себя милостыни. Равным образом, всякий раз как в Константинополе ставится новый патриарх, он посылает к ним одного из митрополитов, экзарха или архимандрита. По этой причине те хорошо им известны, но не патриархи антиохийские, от которых в течение столь долгого времени, около ста лет, никто не являлся, вследствие чего память о них изгладилась у московитов. Другие патриархи, от времени до времени, посылают за милостыней, а антиохийский не посылал, ибо кто не ищет, не находит, как сказано в св. Евангелии, и потому они смотрели на нас, как на диво.

Возвращаемся. Обычная милостыня келарю архимандрита сорок куниц, стоимостью в десять рублей, и пять рублей деньгами[396]. Что касается белых священников из иностранцев, прибывших из далеких стран просить царскую милостыню, то им дали, как ϕιλημα χερι, одинаково с келарем, по сороку куниц и по пяти рублей, а под конец дали, как милостыню, по сороку соболей, стоимостью в тридцать, сорок рублей. Вот что достается на их долю в начале (по приезде) и в конце (при отъезде), как мы видели это собственными глазами, ибо у московитов все это записывается в книги с давних времен, и они не делают никаких изменений, убавляют, но не прибавляют[397]. Всякий раз, по приезде к ним патриарха, митрополита, архимандрита, священников или бедняков, они записывают, что им дано, и отмечают дату; когда приезжают потом другие, они смотрят на прежнюю запись и поступают по ней. Так и ученикам антиохийского патриарха дали столько же, сколько ученикам иерусалимского. Беднякам, которые приехали с нами и с другими и имели при себе πανταχου, т. е. окружной статикон, адресованный царю от патриарха константинопольского или иерусалимского, в удостоверение, что на них тысячи динаров долгу из-за веры и что они достойные люди, давали каждому по двадцати или двадцати пяти рублей, не больше. Вот что мы видели и в чем удостоверились, и Бог свидетель, что мы говорим правду.

После расспросов и разысканий мы нашли, что большинство приезжающих за милостыней в Москву архимандритов и светских лиц, не рассчитывая только на милостыню, привозят с собою деньги для закупки товаров: соболей, белок, горностаев и проч., которые могут принести им большой барыш в турецкой стране. В этих видах большинство их и приезжает, ибо, со времени въезда в Путивль до возвращения и выезда своего оттуда, они ровно ничего не тратят: если у них есть с собой товар, то не платят ни пошлины, ни за провоз на лошадях и не делают расходов на еду и питье, так как получают ежемесячно содержание, каждый по своему положению; очень бедные по четыре копейки в день и пива для питья. Поэтому они выгадывают большую пользу, если имеют с собою товары или много денег; иначе, если бы кто полагался на милостыню, которую он рассчитывает получить, то это дело далекое: Богу известно, что иные не покрывают и своих трат. Что касается архиереев, то если архиерей — митрополит большой, известной кафедры, едва ли получит от царя в начале и в конце и от вельмож около двухсот, трехсот рублей, может быть, менее, но не больше. Это мы видели и слышали от нескольких митрополитов.

Да будет тебе известно, брат, что все, что я написал и начертал, есть истина и правда, без лжи, и Бог свидетель моим словам. Я изощрил свою мысль и просветлил свой ум, так что написал и начертал все, что видел сам и что услышал от правдивых людей на свои многочисленные вопросы. Я имел при этом целью, если Бог смилуется надо мною, и я возвращусь в свой город, не быть вынужденным отклонить хотя бы один вопрос из предложенных мне кем-либо, но чтобы все было начертано в этом моем сборнике, ибо я не оставил ни одного факта, не записав его.

ГЛАВА IX. Москва. — Торжество в неделю мясопустную.

Возвращаемся (к рассказу). В воскресенье перед мясопустом имеют обыкновение совершать большое торжество; по-гречески его называют δευτερα Παρουσια, то есть подобие дня Второго Страшного Пришествия. Итак, они зазвонили в колокола с раннего утра и спустя три часа ударили в большой колокол. Царь прислал пригласить нашего владыку патриарха, и он отправился в санях в собор, то есть в великую церковь; слово "собор" на их языке значит: кафолическая. Все мы облачились; облачились также оба патриарха вместе с архиепископом сербским, архимандриты, которые надели митры, все священники и многочисленные дьяконы, коих три чина: анагносты (чтецы), иподьяконы и полные; каждого чина десять человек и каждый чин имеет своего начальника. Анагносты — дети, иподьяконы — с усами, а некоторые с бородами, ибо всякий анагност, выросши, возводится в иподьякона. Все они носят стихари без орарей и каждому назначена какая-либо служба: один держит всегда посох позади патриарха, потому что патриарх здесь совсем не имеет обыкновения держать посох в руке[398]; другой держит таз, иной — кувшин, иной — полотенце, другие подкладывают орлецы, кои кладут под ноги патриархам, где бы они ни стояли, иные держат большое серебряное блюдо, на которое кладут митру патриарха, когда он ее снимает, и они держат ее, пока он ее опять не наденет; другие анагносты назначены держать свечи, иные — читать Апостол и канонаршит. Соборный протодиакон всегда поддерживает патриарха слева, а архидиакон справа; все (дьяконы) окружают его. Когда кончилось облачение, священники и дьяконы с хоругвями, крестами и иконами и с большою, великолепною иконой Страшного Суда вышли крестным ходом, и мы с ними, чрез южные двери церкви за алтарь на большую площадку, которую стрельцы усыпали желтым песком. Московский патриарх взошел и стал вместе со своими дьяконами на высоком помосте, на котором было поставлено кресло, лицом к востоку и трижды благословил народ. Еще раньше, после того как патриархи облачились, пришел в собор царь. Певчие пели ему многолетие, пока он не приложился к иконам. Он был с непокрытою головой; корону и посох его нес один из вельмож, за ним следовавший. Затем он подошел к патриархам и поклонился им, а они его благословили и окропили святою водой его и корону. Когда он поцеловал у них руку, они поцеловали его, по обычаю, в голову. После того как патриарх стал на своем помосте вне церкви, царь также стал на большом троне близ него, и как патриарший помост был устлан коврами донизу спереди, так и царский трон был покрыт соболями вдвое. Бояре стали рядами справа от царя, а прочие присутствующие разместились большим кругом. Наш учитель стал направо от царя на ковре, имея позади кресло с подушкой; сербский архиепископ напротив него, с другой стороны. Архиереи подходили попарно, делали дважды поклон головой царю и таким же образом патриарху и, пройдя, занимали свои места. То же сделали настоятели монастырей и все священники и разместились по обе стороны, имея иконы, хоругви и кресты впереди. Перед этим, екклесиарх со своими подручными поставил среди круга, прежде всего, три столика: на одном из них положили Евангелие, на другом — икону Влахернской Божией Матери, на третьем поставили серебряные водосвятные сосуды; из них главный — большой сосуд в виде восьмигранной чаши с высоким подножием и по своей величине похожий на крестильную купель, так как двое с трудом могли нести его за кольца. Вокруг него поставили чаши, ведерки узкогорлые и прямые и сосуды, похожие на мерки, как бы деревянные, но из серебра; был также сосуд для воды, наподобие большого подойника, который едва могут поднять четверо мужчин. Перед ними поставили в ряд большие, серебряные, вызолоченные подсвечники. Между тем гремел звон в большие колокола, пока архидиакон, сойдя, взяв кадильницу и поклонившись патриарху, не возгласил, обращаясь к востоку: "благослови, владыко!" на что патриарх сказал: "благословен"... Певчие начали петь канон водоосвящения, причем один из анагностов канонаршил[399]. Перед чтением Апостола выступил вперед также один из анагностов и прочел три паремии, относящиеся ко Второму Пришествию. При этом царь и патриарх сидели, пока он не кончил. Вышел другой анагност для чтения Апостола, сказал сначала прокимен его гласом, обращаясь к певчим, кои пропели его обоими хорами, как это всегда у них принято при каждом Апостоле; затем прочел Апостол громким голосом, отчеканивая каждое слово, по их обычаю. Потом сошел архидиакон и кадил вокруг Евангелия, на все иконы, кругом водосвятного столика, обоим патриархам, царю и прочим присутствующим. Тогда дьяконы, взяв Евангелие, открыли его перед патриархом; архидиакон же стал перед другим Евангелием, лежавшим на аналое. Патриарх отверз уста и возгласил громким голосом, каждое слово раздельно: "премудрость, прости! услышим святого Евангелия". Когда он сказал это, с него сняли митру и передали другим дьяконам, которые положили ее на серебряное блюдо. В ответ патриарху, то же повторил архидиакон. Патриарх начал первый стих Евангелия, которое есть сегодняшнее евангелие о Страшном Суде из благовестия евангелиста Матфея, (и читал) стих за стихом протяжно и нараспев, в особенности перед точкой, пока не кончили Евангелия, прочтя одиннадцать стихов. Остановка делалась не больше как через семь, восемь слов, с чрезвычайным растягиванием и нараспев. Патриарху отвечал архидиакон, повторяя стих за стихом очень протяжно до конца. На патриарха надели митру; он сошел и, подойдя к царю, дал ему поцеловать Евангелие и опять поднялся на свое место. Затем, взяв крест, поднял его прямо и благословил им народ на все четыре стороны, держа его обеими руками и осеняя им трижды. Архидиакон, взявши в руки кадильницу, кадил патриарху трижды при каждом благословении, говоря: "Господу помолимся" и "Рцем". Патриарх благословлял на восток, запад, юг и север, и анагност, державший посох, оборачивался с ним позади патриарха в ту же сторону, куда обращался тот. После ектении архидиакона патриарх прочел длинную молитву на освящение воды и слова: "и сохрани, Боже, раба Твоего, христолюбивого царя Алексия" повторил трижды, при чем оборачивался (в сторону царя) и благословлял его, затем помянул сына его, царицу, сестер царя и трех дочерей его, называя их по имени и по отчеству: Алексеевны; поминал всех православных архиереев и закончил молитву. После возгласа, патриарх, взяв крест с блюда, рукояткой его трижды провел над водой крестообразно и затем трижды погрузил его, поя: "Спаси, Господи, люди Твоя" и т. д.; при словах: "победы царям нашим на сопротивные даруя", он называл царя Алексия. Архидиакон держал в руке серебряный сосуд и собирал в него воду, стекавшую с креста. Затем патриарх, взяв маленькую чашу, зачерпнул ею три раза из большого сосуда и наливал в серебряный сосуд, в который собирали воду с креста; взяв губку, погрузил ее в эту воду и пошел с нею сначала к Влахернской иконе, вытер ее лик и ризу, то есть омыл ее этою водой; таким же образом он обошел прочие иконы и икону Страшного Суда. При каждом разе он выжимал воду из губки в тот же сосуд и вновь погружал губку, потом, возвратившись, вылил ту воду в большой сосуд, взял чашу и перемешал ею ту воду сверху донизу[400]: они, именно, считают (это необходимым), для того, чтобы вся вода освятилась — таково их убеждение. Так поступают всегда и священники. Потом он опять налил воды в тот сосуд, передал его архидиакону и брызнул ею кропилом на все четыре стороны. Это кропило заменяет собою пучок базилика, называемого греками василико, которого нет у них: не растет совсем; мы видели его в Путивле, но внутри страны он не встречается; поэтому кропило делается из длинной свиной щетины, а рукоятка из хрусталя, с позолотой и драгоценными каменьями. После того как наш учитель приложился ко кресту и окропил патриарха Никона, а этот его, оба они подошли к царю, который, сойдя с трона, приблизился к ним, помолился и приложился ко кресту. Они благословили его, по обыкновению, и окропили, не касаясь, его и корону. Потом подходили его вельможи и настоятели монастырей, и патриарх окроплял их. В руке у патриарха Никона был крест, а у нашего учителя кропило, и один из дьяконов держал подле него сосуд со святою водой. Все подходили к патриарху Никону, который благословлял их крестом на чело и ланиты, прикладывались к рукоятке креста и правой руке патриарха и подходили в нашему учителю, который кропил их водой — и так до последнего. Закончили службу. Мы возвратились в собор, в предшествии хоругвей, крестов и икон. Когда мы вошли в храм, к патриарху подвели монаха, для посвящения во диакона, а он послал его к нашему учителю, чтобы он его рукоположил, дабы видеть, каковы наши обряды, и наш учитель рукоположил его.

После явления Даров, благословения патриархов и окаждения престола, патриарх Никон вышел из алтаря и стал на амвоне, окруженный всеми своими дьяконами, которые его поддерживали. Наш учитель стал слева внизу, на орлеце, ибо, как мы упомянули, к нему был приставлен один из дьяконов, который клал орлец ему под ноги, где бы он ни стоял. Прочие служащие разместились опять по обе стороны. Царь стоял впереди патриаршего места с непокрытою головой, держа правую руку за пазухой, по причине бывшего в тот день сильного холода. Смотри, брат, что случилось теперь! мы увидели нечто, поразившее изумлением наш ум и понимание. Недостаточно было того, что (служба) затянулась до вечера — дьяконы принесли еще патриарху книгу поучений и раскрыли перед ним. Он начал читать поучение на этот день, относящееся ко Второму Пришествию, и не только читал поучение, но говорил наставления и толковал значение слов его, так что у нас душа разрывалась, пока, по милости Божией, он не кончил. Все стояли в молчании. Затем довершили службу. Войдя в алтарь, владыки сняли облачения, надели мантии и, выйдя, благословили царя и поздравили его со днем мясопуста. Он ушел. Приложившись к мощам святых, находящихся в этой церкви, и к иконе Богородицы, писанной евангелистом Лукой, мы вышли. Наш учитель сел в сани, и мы приехали в свой монастырь вечером. Не успели мы сесть за стол, как ударили к вечерне.

Что скажешь об этих порядках, от которых поседели бы младенцы, о царе, патриархе, вельможах, царевнах и знатных госпожах, кои стоят на ногах в этот день мясопуста с утра до вечера? Кто поверит этому? Они превзошли подвижников в пустынях. Но Творец свидетель, что я говорю правду.

ГЛАВА X. Москва. — Служение патриархов в дворцовой церкви. Царская трапеза. Патриарх Никон и перенесение им мощей св. Филиппа митрополита.

Во вторник сырной недели, который был 20 февраля, царь прислал за нашим владыкой патриархом сани с приглашением служить у него в одной из дворцовых церквей, именно, в верхней, во имя Рождества Богородицы и св. Екатерины, по случаю празднования дня рождения его старшей дочери, по имени Евдокии, которая родилась 1 марта, когда бывает память св. Евдокии; но как этот день приходился на первой неделе великого поста, то царь совершил его празднование сегодня, по принятому у них каждогодно обыкновению. Мы прибыли, поднялись в церковь и служили в ней вместе с патриархом московским и архиепископом сербским, в присутствии царя, некоторых из его приближенных, а также царицы и сестер царя, которые стояли в нарфексе; дверь (нарфекса?) заперли за ними, чтобы никто не входил, и они смотрели на нас из-за решеток и маленьких окон. Эта церковь очень мала, древней постройки, но ее куполы позолочены. По предложению московского патриарха, наш учитель рукоположил священника и дьякона. Так как эта церковь предназначена собственно для царя в зимнее время, смотри, что он сделал. Сойдя с своего места, он обходил церковь и зажигал пред иконами свечи, как кандиловозжигатель. Это повергло нас в изумление и рассеянность. После великого выхода царь подошел к патриархам, и они благословили его крестом, по обычаю. Затем они пошли к царице и к бывшим с нею и также благословили их. После литургии также роздали им антидор.

По выходе нашем из церкви, царь повел троих владык в терем царицы, чтобы они благословили ее, его дочерей, сестер и благополучного сына. Когда они вышли от нее, мы пошли с ними на короткое время в патриаршие келии. Царь прислал владыкам приглашение к трапезе, которая была устроена в той же палате, где и в первый раз. Происходило то же, что и в тот день, касательно раздачи сначала хлеба, потом кубков вина и меда всем присутствующим, затем блюд с яствами, которые гости отсылали домой. При этом царь никого не забывал. Под конец встали, и патриарх роздал первую круговую чашу за здоровье царя, вторую — за здоровье царицы и дочери его, третью — роздал царь собственноручно за здоровье патриарха (московского) и четвертую — за здоровье патриарха антиохийского. Затем встали, воздвигли, по обычаю, Панагию и прочли молитву над трапезой. Простились с царем, и мы вернулись в свой монастырь.

На другой день царь с своими боярами отправился на богомолье в знаменитый монастырь св. Троицы, как говорят, для того, чтобы заговеться у монахов. Обрати внимание на эту набожность и добродетель, которые мы видели при сем случае с его стороны!

В четверг сырной недели, рано поутру, патриарх пригласил нашего учителя вместе с сербским служить обедню в соборной церкви, в воспоминание усопших митрополитов и патриархов московских. По обычаю, ежегодно после литургии и поминовения накануне и в этот день бывает от патриарха большое угощение в его палате для настоятелей монастырей, семи соборных священников и дьяконов и всех, находящихся в городе архиереев, игуменов монастырей и греческих чужестранных монахов. Мы поехали в собор в царских санях. Когда вошел патриарх московский, помолился, преподал благословение и поздоровался с нашим учителем, оба они вместе пошли прикладываться ко всем иконам, в этой церкви находящимся, а также к мощам св. Филиппа, митрополита московского и чудотворца, претерпевшего мученическую кончину. Теперешний патриарх, в бытность свою митрополитом над Новгородом, привез, по поручению царя, его (мощи) из монастыря свв. Савватия и Зосимы, известного под именем Солофоска (Соловецкий),— а греки называют его Соловка. Он находится на острове, среди моря-океана, называемого морем мрака, ибо в этом монастыре в мае, июне и июле день и ночь между собою одинаковы, то есть бывает свет без тьмы, и ночь отличается от дня только по темноте, которая продолжается меньше часа; в зимнее же время бывает непрерывный мрак, и монахи живут лишь при светильниках ночью и днем, как своими устами рассказывал нам патриарх и многие другие. Монастырь отстоит от Москвы более чем на две тысячи верст, и зимой, во время морозов, езды до него два месяца, а летом — полгода. В этот монастырь заточают провинившихся священников и греческих монахов, и некоторые из них рассказывали нам о тамошней жизни.

Патриарх Никон сначала был белым священником, оставил жену и пошел в монахи, затем некоторое время был игуменом, то есть настоятелем монастыря. Потом царь сделал его архимандритом монастыря Спаса, то есть Σωτηρ по-гречески, а по-нашему Спасителя. Монастырь этот в честь божественного Преображения, а выстроил его отец нынешнего царя, в свое царствование, за городскою стеной. В характере Никона любовь к грекам и их обрядам. Он пробыл здесь три года, после чего царь назначил его митрополитом города Новгорода. Митрополит его — первый из митрополитов Московии, ибо именно в этот город приходил апостол Андрей и здесь проповедовал, и этот город первым в здешней стране после Киева принял веру христианскую. Поэтому он был удостоен степенью митрополит. Впоследствии мы сообщим сведения об этом городе, ибо, по воле Божией, мы потом ездили туда. Затем царь послал Никона привезти мощи святого Филиппа, знаменитого митрополита московского. Причиной было то, что этот святой со времени, как пострадал и был погребен в том монастыре, не явивший ни одного чуда, в настоящее время стал творить много чудес. Поэтому послали привезти его мощи сюда, во исполнение того, что он, многократно являясь во сне царю, говорил: "довольно мне столько времени быть в отдалении от места погребения моих собратьев-митрополитов; пошли привезти мое тело и положи меня вместе с ними". Царь послал с митрополитом многих вельмож. Мощи были привезены, при чем, со времени отправления посланных до их возвращения с мощами, прошло целых два года. Еще раньше чем их привезли, случилась кончина патриарха Иосифа, и все согласились на том, чтобы сделать патриархом Никона. Он долго отказывался, пока не было постановлено, что царь отнюдь не будет заниматься делами церкви и духовенства, ибо предшествовавшие цари этим занимались. Когда состоялось соглашение касательно этого, Никону был дан царский указ о том, что слово его будет решающее и что никто не вправе ему противиться. Сделавшись патриархом, он немедленно сослал в заточение в Сибирь трех протопопов с их женами и детьми, из коих один был царским протопопом. Последний занимал такое положение, что мог наказывать, заключать в тюрьму и налагать оковы на священников без дозволения прежних патриархов. Когда это произошло, водворился мир и все стали бояться Никона. Он до сих пор великий тиран по отношению к архиереям, архимандритам и всему священническому чину, даже к государственным сановникам. Он ни за кого не принимает ходатайства. Он-то заточил епископа Коломны и рукоположил туда впоследствии другого. Прослышав о чьем-нибудь проступке, даже об опьянении, он немедленно того заточает, ибо его стрельцы постоянно рыщут по городу и как только увидят священника или монаха пьяным, сажают его в тюрьму, подвергая всяческому унижению. Оттого нам приходилось видать тюрьмы, переполненные такими людьми, кои находятся в самом скверном положении, будучи окованы тяжелыми цепями по шее и с большими колодками на ногах. Бояре прежде входили к патриарху без доклада привратников; он выходил им навстречу и при уходе шел их провожать. Теперь же, как мы видели собственными глазами, министры царя и его приближенные сидят долгое время у наружных дверей, пока Никон не дозволит им войти; они входят с чрезвычайною робостью и страхом, причем, до самого окончания своего дела, стоят на ногах, а когда затем уходят, Никон продолжает сидеть. Любовь царя и царицы к нему неописуема. Вот сведения об этом патриархе, которые было кстати теперь сообщить; потом в своем месте мы расскажем о нем и об его истории подробно и по порядку.

Возвращаемся. Когда привезли мощи св. Филиппа, царь, патриарх и государственные сановники вместе с архиереями, всеми настоятелями монастырей и священниками и со всеми жителями города вышли для встречи их в облачениях, со свечами, хоругвями и иконами. Как нам все рассказывали, святой сотворил много чудес, открывая очи слепым, воздвигая калек и расслабленных и исцеляя помешанных, пока не внесли его в соборную церковь, где и положили с великою честью и уважением в раке из серебра и золота близ дверей пятого южного алтаря. Он до сих пор продолжает творить много чудес. По этой причине установили празднование его памяти вместе с их новыми святыми: праздник, акафисты и пр. Все приобретают его иконы, и живописцы днем и ночью заняты писанием дорогих икон его, а золотых дел мастера изготовлением чеканного серебра и золота для окладов на них. Во имя его тратят целые сокровища. Женщины имеют к нему великую веру: мы видали, как они ходили по иконному ряду и, купив его икону, приходили в ряд золотых дел мастеров, чтобы обложить ее серебром. Самая дешевая икона обходится в десять динаров (рублей). Вельможи и их жены украшают ее золотом и драгоценными каменьями.

ГЛАВА XI. Москва. — Заупокойное служение в Успенском соборе.

Возвращаемся. Оба патриарха вернулись и приложились к местным иконам, что у дверей северного алтаря, затем вошли в алтарь, где жертвенник, и приложились к мощам св. Петра, первого митрополита московского, коего позолоченная рака вложена в стену между обоими алтарями. Этот именно святой прибыл из города Киева, после того как русские приняли веру христианскую чрез царя Василия Македонянина, пославшего туда свою сестру. На ней женился Владимир, царь киевский, после того как она окрестила в реке Днепре его, всех приближенных его и всю страну рукой этого святого Петра, который потом прибыл в Москву и совершил множество чудес, пока московиты не сделались христианами. Приложившись к нему, патриархи пошли в северный угол церкви и прикладывались к мощам св. Ионы, который был третьим митрополитом после Петра, (ибо вторым был) св. Алексий, коего мощи находятся в Чудове монастыре. Потом они прикладывались ко всем иконам, кои находятся вокруг четырех колонн церкви, затем пошли в западный угол церкви, где есть красивое помещение с высоким куполом. Оно из желтой меди в прорезь, а изнутри его каменный хрусталь[401]. В нем хранится хитон Господа Христа, присланный царю Михаилу, отцу нынешнего царя, кизилбашем, шахом Аббасом, который завладел им в Грузии. Для него устроили это чудесное, приличествующее ему помещение. Внутренность его имеет подобие гроба Господа Христа; на нем стоит изящный ковчег из позолоченного серебра, внутри коего другой ковчег из золота с драгоценными каменьями, а в нем упомянутый хитон, который мы видели впоследствии в день великой пятницы. Здесь ночью и днем горят лампады со свечами. Дверь этого помещения из желтой меди также со сквозным узором. Когда патриархи подошли к этой двери, чередной (священник) вынул для них упомянутый ковчег. Поклонившись ему и приложившись, они пошли в алтарь, и мы с ними: все дьяконы облачаются до прихода патриархов, дабы, когда те входят, поддерживать их под руки и обходить с ними (храм). Затем они помолились пред престолом и приложились к Евангелию и кресту, по их обыкновению. Патриарх взял крест в правую руку, и тогда начали подходить архиереи и архимандриты без клобуков вместе со священниками и прочими дьяконами, кланялись земно и лобызали крест и правую руку патриарха, до последнего,— таков их обычай взамен кирона, который бывает у нас и у греков вне (алтаря[402]). Затем патриархи вошли в алтарь, где жертвенник, помолились и приложились к чаше и дискосу, по их обычаю; потом подходили те и кланялись патриарху, который их благословлял до последнего. Но наш владыка патриарх впоследствии уничтожил этот обычай, убедив патриарха (Никона) не входить в алтарь и не благословлять архиереев и священников крестом, но, по существующему у нас обычаю, сидеть на своем патриаршем месте, причем те подходят и целуют только его правую руку. Затем они вошли в нарфекс, и патриарх (Никон) взошел на высокий помост, очень большой, в три ступеньки; он разбирается на четыре части; на нем разостлан большой ковер сверху его до конца нарфекса. Дьяконы начали облачать патриарха по обычаю, не отнимая мантии с его спины, чтобы никто не видел его без мантии, пока не надели на него, во-первых, параманд, весь жемчужный, затем стихарь. Два дьякона справа и слева, стоя несколько в стороне, держали все части облачения в руках и надевали их осторожно на патриарха, который каждую из них благословлял, крестился, целовал крест на ней и надевал. Также надели на него саккос открытым и потом застегнули его с двух сторон. Все его саккосы имеют бубенчики и с золотыми кистями шнуры, которые завязывают. Прежде чем надеть митру, патриарх имеет обыкновение расчесывать себе волосы на голове и бороду вещью, сделанною из свиной щетины. Потом надевают на него митру. По окончании облачения, когда он преподаст благословение народу, дьяконы сходят и, помолившись трижды на восток, поднимаются к патриарху для получения его благословления. Точно так же после часов, архиереи, архимандриты и священники, выйдя из алтаря, подходили к нему попарно, кланялись малым поклоном, шли и становились на своем месте, до последнего. При своей многочисленности они достигали почти до алтаря. Четыре архимандрита были в митрах, остальные в клобуках.

В этот день опять происходило рукоположение священника и дьякона. Мы нашли, что этот патриарх имеет обыкновение служить в большую часть дней и ни одна обедня не проходит без рукоположения иерея и диакона, вследствие многочисленности пасомых и священников у них. Мы пробыли у них более года и видели, что за каждою обедней патриарх рукополагал иерея и диакона. И не только сам он рукополагал, но и всем находившемся у него архиереям посылал разрешение рукополагать в своей церкви, ибо епархия патриарха очень велика и он не успевает посвящать всех, к нему обращающихся, но отсылает, как мы сказали, (к другим), так что наконец стал присылать и к нам, и мы рукоположили весьма многих, о чем расскажем в своем месте. Посылал их также и к архиепископу сербскому. Они являются к патриарху из собственной его епархии со свидетельством от жителей своего селения или города в том, что он достоин (сана). Нам случалось видеть некоторых, приехавших с великими трудностями более чем за две тысячи верст. Каждый архиерей, обыкновенно, ответствен за свою паству и священников. Никон всегда предлагал нашему владыке патриарху, когда он служил с ним, совершить рукоположение, ибо искал в этом пользы, чтобы видеть, чьи обряды лучше, и постоянно спрашивал его о всяком предмете, дабы извлечь для себя пользу. Мы расскажем потом в своем месте о недостатках и неблагоприличных действиях, у них существующих, о том, чему научил их наш учитель и что он совершил у них под конец.

Возвращаемся[403]. [Архидиакон, сказав ектению "Рцем вси", произнес ектению, возглашаемую ими за усопших: "помилуй нас, Боже", и пр.; затем: "молимся о упокоении душ рабов Божиих, всех усопших митрополитов московских и всея России". Он сказал ее, по их обычаю, в пяти прошениях, читая их имена по списку, а певчие при каждом прошении пели "Господи помилуй". Потом он закончил, сказавши: "Господу помолимся", а они отвечали: "Господи (помилуй)", и патриарх возгласил: "ибо Ты еси воскресение и живот, покой и утешение рабов Твоих, братьев наших, митрополитов московских", поминая всех поименно, как обыкновенно они делают это на заупокойных обеднях, чему мы после были свидетелями. Потом архидиакон вошел в алтарь, а другой (дьякон) вышел и сказал: "оглашеннии, Господу помолитесь!"]. После литургии вышли (из алтаря) и закончили службу обычным порядком. Затем патриарх взошел на свое архиерейское место, где он облачался, наш учитель стал направо, а сербский налево от него, прочие же служащие, архиереи, священники и архимандриты, разместились по обе стороны. Перед этим, екклесиарх поставил посредине столик, на котором находились серебряное блюдо с медовою кутьей и чаша с вином, т.-е. μνημοσυνον, для поминовения всех усопших митрополитов и патриархов московских. Дьяконы стали подносить патриарху втрое скрученные свечи, а он раздавал их присутствующим. Архидиакон, взяв кадильницу, возгласил: "благослови, владыко!" а патриарх: "благословен"... Архидиакон сказал большую ектению, на которой вместо имени царя и патриарха поминал имена усопших, — не знаем, откуда они выдумали эту ектению. Затем анагносты начали канонаршить Блаженны до конца, а певчие пели их. При первой кафизме я вошел и сказал: "помилуй нас, Боже" и пр., имея в правой руке кадильницу, коею окадил столик, и поминал всех усопших русских архиереев. Они обыкновенно делят эту ектению на пять прошений, и на каждое прошение певчие пели "Господи помилуй". [После этого я сказал: "Господу помолимся", а они отвечали: "Господи (помилуй)", и наш учитель прочел молитву]: "Боже духов и всякие плоти" тихим голосом[404] по их обычаю, а затем сказал положенный возглас[405]. Патриарх (Никон) сошел и совершил каждение, после него кадил наш учитель; то же сделал и сербский.[406] Когда певчие кончили пение Блажен, канонарх начал канонаршить стихиры канона, не каждую стихиру (отдельно), но читал их, а певчие пели только их конец, и так до последней. Патриарх сошел и совершил отпуст, поминая имена усопших по книжке, одно за другим, и им пели вечную память и вечный покой. Вошли в алтарь и сняли облачения.

ГЛАВА XII. Москва. - Обед у патриарха Никона. Появление на обеде людоедов. Их обычаи. Разговор с ними Никона и угощение их.

Мы вышли и отправились с патриархом в его келии, где был накрыт обеденный стол, а посредине, по их обычаю, стоял стол с серебряно-вызолоченными большими и малыми кубками и вокруг него стольники, к тому назначенные. Для патриарха Никона был поставлен отдельный стол на переднем месте[407], а другой близ него для нашего учителя, еще один для сербского, четвертый для архиереев, архимандритов и для нас; для прочих же приглашенных был накрыт стол по окружности столовой палаты. Оба патриарха помолились над трапезой. Принесли Панагию в чудесном серебряно-вызолоченном сосуде и прочли над ней молитвы; они и мы взяли от нее и затем сели. Пришел один из анагностов, поставил посредине аналой и начал читать по большой книге громким голосом (и читал) с начала до конца (обеда). Посох патриарха (Никона) держал другой анагност подле него; посохи же нашего учителя и сербского держали насупротив них. Затем патриарх выпил три кубка и попотчевал нашего учителя и нас, прежде чем принялись за еду. Стольники в дорогих одеждах стояли, готовые к проворным услугам: одни — для подачи хлеба, другие — блюд с кушаньем, иные — для подачи разнообразных напитков. При каждом обнесении кубки были другой формы и другой напиток. Первое, что патриарх роздал всем присутствующим, были, по обыкновению, длинные хлебы. Принимая их от него, стольники кричали: "такой-то!" если он был архиерей, то называли имя его епархии, если архимандрит, то — имя его монастыря; стольник называл также и нас, говоря: "это тебе от щедрот патриарха Никона". Гости вставали из-за стола и кланялись патриарху земно, принося ему благодарность. Первое, что подали на стол, была черная и красная икра. Затем сняли ее и стали подавать рыбные кушанья разных сортов и видов. Они не ставили одно кушанье вместе с другим, но сначала уносили поданное раньше и ставили другое, по обыкновению и обычаям царских обедов. Так, патриарх дарил блюда превосходного кушанья каждому из присутствующих, и прежде всех нашему владыке патриарху. Все, по обычаю, отсылали их со своими слугами к себе домой в виде благословения. Когда чтец уставал, подходили певчие и пели. Патриарх приглашал и нас петь по-гречески и по-арабски. Так продолжалось до вечера.

Он захотел доставить нашему владыке патриарху большое развлечение следующим. Царь посылал вызвать часть племени мученика Христофора, которое состоит под его властью. Имя его Лопани (лопари?). Эти люди едят человечье мясо, а также своих мертвецов. По-турецки их называют ябан адамысы, по-гречески αγριοι ανϑρυποι, а по-арабски унас баррийе уахшийе. Страна их лежит при море-океане, что есть море мрака, во ста пятидесяти верстах за Архангельским портом и в 1.650 верстах на восток от Москвы. От них пришло теперь на помощь царю более 17.000, а говорят даже 30.000. Этот народ восстал в древности против Александра, как мы узнали от них чрез переводчиков — ибо у них особый язык, и с ними есть драгоманы, знающие их язык и русский. У них нет домов, и они вовсе не знают хлеба и не едят его, но питаются только сырою рыбой, дикими, нечистыми животными и собаками, коих они не варят — так они привыкли. У них нет лошадей, но есть животные, называемые по-гречески ελαϕος, что есть олень; он водится у них во множестве. Его употребляют для разных потребностей: для перевозки арб, питаются им и одеваются в его шкуру. Ежегодно они вносят в царскую казну известное количество оленьих шкур, которые похожи на пергамент; московиты в них нуждаются.

[От самых дальних берегов Дуная до крайнего Севера олени водятся в большом изобилии, особенно в Валахии. На них охотятся и их едят, так как олень имеет раздвоенное копыто. Но московиты строго воздерживаются от употребления их в пищу, из уважения, как они думают, к Святому Духу].

Они не имеют домов, но бродят по горам и лесам; где остановятся, там и ночуют. Снег и холод не прекращаются в их стране, вследствие чего у них лицо и тело очень белы. Их одежда служит им покрывалом и подстилкой, и другой они не знают во всю свою жизнь, разве только, когда она взорвется в куски, они делают другую, и именно из шкуры упомянутых оленей, которая похожа на кожу верблюда и с такою же шерстью. Ее сшивают вдвое, именно коротким мехом внутрь и наружу; штаны для ног и покрывало для головы в виде капюшона пришиваются к платью. Эта одежда защищает их от холода. Что касается их богопочитания, то они, как нам говорили, поклоняются небу. Свои дорожные припасы — мясо диких зверей — они прячут в одежде за спиной. Их наружность пугает зрителя: когда мы взглянули на них, то затрепетали от страха — спаси нас, Боже! Все они малорослы, все как один: не отличишь друг от друга; сутуловаты, короткошеи и приземисты, ибо головы их сидят в плечах. Они все безбороды, — мужчин можно отличить от женщин только по pudenda — ибо сильный холод препятствует у них росту волос. Когда они идут, то их не отличишь от стада медведей или других животных — удивительно для смотрящего! Лица у них круглые, будто по циркулю, очень большие, плоские, сплюснутые и ровные; носы приплюснуты, глаза неприятные, маленькие, с длинным прорезом. По этой-то причине они наводят страх на зрителя. У нас не хватало смелости поближе рассмотреть их, ибо они не имеют облика человеческого и совершенно дики, а потому греки называют их σκυλοκεϕαλοι, то есть собачелицые.[408] Старики у них ничем не отличаются от юношей.

Нам рассказывали служители Кирилло-Белозерского монастыря, на подворье которого мы теперь пребываем, что монастырю принадлежит, в виде угодий, значительное число подданных из этого народа, кои платят подать только оленьими шкурами, ибо кроме этого у них ничего нет.

Нам рассказывали об одном обстоятельстве, о котором упомянуть хотя неприлично, но необходимо, дабы читатель или слушатель подивились. В этом народе семя лишь у немногих бывает годно, ибо их pudenda скрыты и втянуты внутрь. Их жены любят, живущих с ними в соседстве, московитов. Говорят, что если кто из этого племени, придя в свою хижину, в которой он живет среди леса, найдет московита лежащим с его женой, то сильно радуется и от большой радости идет и добывает на охоте оленей, коих отдает московиту за благодеяние, ему оказанное, именно за то, что сделал его жену беременной, ибо, как нам говорили, семя лишь у немногих из них бывает годно. Впрочем, Бог знает больше.

Возвращаемся. Когда мы сидели за столом, патриарх Никон послал за начальниками этого народа, именно за тысяцкими, коих около тридцати человек. С ними был переводчик, говорящий (на их языке). Когда они вошли, собрание затрепетало при виде их. Они тотчас обнажили головы, то есть отбросили назад свои капюшоны, и поклонились патриарху странным образом, сгибаясь подобно свиньям целиком. Патриарх стал расспрашивать их об их образе жизни, о том, как они теперь приехали, и об их богопочитании. Они рассказали ему все, о чем мы сообщали (прибавив), что прибыли из своей страны пешком, а олени везли их арбы. Он спросил их: "Чем вы воюете?" — "Луком и стрелами," отвечали они. — "Правда ли, спросил он, что вы едите человечье мясо?" — Они засмеялись и сказали: "Мы едим своих покойников и собак, так почему же нам не есть людей?" — "Как вы едите человека?" спросил он. Они отвечали: "Захватив человека, мы отрезаем ему только нос, затем режем его на куски и съедаем." Он сказал им: "У меня здесь есть человек, достойный смерти; я пошлю привести его к вам, чтобы вы его съели." Они начали усиленно просить его, говоря: "Владыка наш! сколько ни есть у тебя людей, достойных смерти, не беспокойся наказывать их сам за преступление и убивать, но отдай нам их съесть; этим ты окажешь нам большое благодеяние."

Когда приехал сюда митрополит Миры, то за многие гнусные поступки его и его служителей и спутников — оказалось, что его архимандрит, а также его мнимые родственники и дьякон курили табак — немедленно всех их сослали в заточение. Только один митрополит избавился, по ходатайству патриарха Пателярия, а дьякон был впоследствии переведен в монастырь близ столицы. Патриарх до сих пор был в гневе на него, ибо никакое преступление у него не прощается. Теперь он послал привести его к собачелицым, чтоб они его съели, но его не нашли, ибо он скрылся.

Патриарх спросил их: "Что вы обыкновенно едите?" Они отвечали: "Сырую рыбу, которую мы ловим, и диких зверей, которых убиваем стрелами и съедаем с кожей; из них мы берем с собою запас на дорогу в своей одежде." Патриарх дал с своего стола блюдо превосходной рыбы и хлеба, чтоб они это съели; они поклонились ему и извинились и просили его, говоря: "Наши желудки не принимают вареного и мы к этому совершенно не привыкли; но если тебе благоугодно, дай нам невареной рыбы." Он велел принести. Им принесли большую рыбу, называемую штука (щука),— она была мерзлая, как чурбан, — и бросили перед ними. Увидев ее, они сильно обрадовались и много благодарили. Патриарх приказал им сесть, и они сели. Старшина их подошел и попросил[409] нож. Взяв рыбу, он сделал надрез кругом головы и снял кожу сверху донизу с такою ловкостью, что мы были изумлены. Затем он стал резать рыбу ровными ломтями, как режут ветчину, и бросал их своим, а те наперебой их хватали и съедали с большим наслаждением, чем человек ест что-либо вкусное и редкостное из царских сластей. Так они съели ее всю с костями, кишками и головой, ничего из нее не отбросив. Попросили другую и так же распорядились с нею, выхватывая друг у друга из рук (куски) с дракой. Зловонный запах ее распространился по палате, и мы едва не лишились чувств от величайшего отвращения к ним и при виде того, как они обтирали руки о свои шубы.

Мы были очень рады этому неожиданному большому развлечению, ибо из этого народа только раз в несколько лет приходит к царю небольшое число, а теперь, на наше счастье, они пришли все, чтобы мы могли посмотреть на них.

Мы заметили, что они не осмеливались ходить по городу малыми партиями, но ходили большою толпой, из опасения обиды от детей московитов; кроме того, им не позволили остановиться внутри города или под городом, но (поместили) в необитаемых равнинах, дабы они не ловили и не ели людей. Вот сведения о собачелицых, которых мы видели собственными глазами.

ГЛАВА I. Москва. - О царе Иоанне Грозном и завоевании им Казани, Астрахани и Сибири.

Патриарх, отпустив Собачелицых, позвал других. Как раз в это время приехал (в Москву) воевода областей внутренней Сибири, называемой по-гречески βορειος μερος, то есть ени дунья, что есть Новый Свет. Она завоевана недавно, при нынешнем царе, шесть лет тому назад.[410] Причина ее завоевания была следующая. В передней сибирской стране живет многочисленный народ, именуемый казак, люди весьма храбрые; они-то покорили переднюю Сибирь во дни цари Иоанна, того самого царя Иоанна, коего имя хорошо известно в нашей стране. Он жил около 110 лет тому назад и перед своею кончиной принял монашество. До этого царя в стране московитов не существовало названия «царь», но было название «князь», которое, по степени, равняется, самое большее, великому бею, и царь мог набирать едва сто тысяч ратников. Вся страна московитов была в руках князей, из коих каждый владел отдельною областью (по наследию) от отцов и дедов, что походило на положение страны ляхов и ее правителей: каждый правит одною областью, а краль не имеет над ним власти. Точно в таком же положении были и московиты. Род теперешнего царя, по словам достоверных людей, ведет начало из Рима. Деды его дедов, около семисот лет тому назад, пришли по океану в эту страну и завладели ею. Смотри же, какой это благословенный род и с той поры и до сих пор не прекратился. Упомянутый царь Иван, воцарившись в этом городе, — а был он человек храбрый, обладавший ловкостью и хитростью, весьма склонный к гневу, любящий пролитие крови, так что, как говорят, собственноручно убил своего сына, — воцарившись, он хитростью заманил к себе семьдесят князей, кои правили всею страной московитов в семидесяти областях, всех их умертвил и завладел их сокровищами, богатствами, областями и войсками. Чрез это он усилился, воевал и победил еще двенадцать кралей франкских, завладел их сокровищами и странами, а их всех умертвил, как это изложено в повествовании о нем, ибо он был удачлив и ему на роду было написано (одержать) великие победы. Затем он пошел войной в страну Казань, которая была в обладании независимого царя из татар. Этот город, как нам рассказывали, очень велик и крепок: кругом обтекает его большая и весьма глубокая река. Он отстоит от Москвы на семьсот верст по суше. Гонцы на лошадях в зимнее время совершают путь в четыре, пять дней, а в летнее в семь, восемь дней, торговцы же в пятнадцать дней, а на судах по Москве-реке в пять недель или более. Царь осаждал его двенадцать лет, пока не прорыл ходы под землей и под упомянутою рекой, наполнив их порохом; тогда городские стены поколебались и обрушились на жителей. Царь вступил в город и перебил всех бывших в нем мечом, захватил его царя живым и отослал в Москву, где он оставался до своей кончины. Царь завладел всеми его сокровищами, но как он в них не нуждался, по той причине, что, в течение своей жизни, приобрел множество сокровищ, то все их пожертвовал на Божье дело, а именно — позолотил ими пять куполов великой церкви вместе с девятью куполами церкви Благовещения и всей ее крышей, (покрыв их) чистым накладным золотом.- Мало того: все, что осталось из этих сокровищ, он обратил в слиток и сделал из него очень большой крест, — неведомо, сколько миллионов золотом он стоит, — и водрузил его на куполе церкви Благовещения. Он существует доселе, горит как солнце, в высоту более трех или четырех локтей и столько же в ширину. Вследствие обилия золота, коим были позолочены эти куполы, оно до сих пор кажется новым, хотя, в течение такого долгого времени, более ста лет, было под дождем, снегами и льдом из года в год непрерывно. Царь позолотил также купол высокой колокольни, которая видна с более чем десятиверстного расстояния, а если место низменное, то и с большего расстояния. Эта колокольня, по своим ярусам и подъемам, похожа на минарет Висячей мечети в Дамаске, но много выше и обширнее его. Под позолоченным ее куполом с высоким крестом идут кругом письмена в четыре строки, кои можно прочесть снизу: одному Богу ведомо, какова величина их букв, различаемых снизу. Все это покрыто обильною позолотой.

Возвращаемся (к рассказу). По причине обширности казанской области и (многочисленности) ее поселений, в главном городе живут трое воевод — важных визирей, кои правят областью, которая, как говорят, выставляет 400 тысяч ратников. Большая часть ее жителей — татары, обитатели степей, ибо[411] царь, покорив ее, оставил большую часть войск на прежнем положении с (прежним) их содержанием; говорят, в ней теперь шестьдесят тысяч мусульман, платящих подать. Царь Иоанн, по завоевании этого города, пошел на Астрахань и также осадил ее. Город был во власти другого большого царя, равным образом из татар, правившего всеми северными странами до внутренней Сибири. Поэтому жители Астрахани и Казани до внутренней Сибири — татары, знающие по-турецки. Они мусульмане,[412] но теперь принимают крещение, так как, ввиду их бедности, московские цари стали применять к ним такое лекарство: всякий, кто из них окрестится, получает высокое положение, ибо царь такового награждает: делает одних из них князьями, то есть правителями, (других) беками, агами, (зачисляет) в спаги,[413] в простые ратники и пр. По этой причине они крестятся днем и ночью. Говорят, что они искренни в вере более, чем другие племена, чему мы сами были свидетелями, видев многих, которые были религиознее нас.

Рассказывают, что этот город Астрахань имеет семь громадных оград, построенных московитами из земли, дерева и камня. Город расположен на средине реки Волги, ширина которой, как говорят, четыре мили. Вокруг Астрахани есть шестьдесят укреплений также из камня, ибо она составляет большую область. В ней растут во множестве тутовые деревья, на коих производят шелк; его обрабатывают и ведут им торговлю с Москвой, весь шелк которой идет оттуда. По местоположению область эта жаркая; в ней много винограда, из коего выделывается вино, доставляемое собственно только царю, который рассылает его по всем своим областям для употребления на литургии, так как оно чистое, без примеси. Как мы раньше упомянули, до царя дошел слух, что вино, привозимое франками из их стран, оскверняется ими, в чаянии испортить божественные Дары. Поэтому царь немедленно приказал привезти на судах вино из Астрахани, о чем мы упомянули. Это вино красное, а вино франков крепкое, острое, подобно перцу, — мы его пробовали — ибо, если бы они не прибавляли к нему перца в своей стране, оно не могло бы сохраняться при лютости холода в стране московитов. Поэтому-то оно острое, весьма крепко и не имеет приятного вкуса. Оно носит разные названия; в особенности (известно) ренско (рейнское), белое, легкое и дороже других сортов.

Покорив Астрахань, царь овладел всем Персидским морем, Каспием, кроме небольшой его части, отнял у персов известный город Тарки, пристань на упомянутом море, и отвоевал от страны Узбеков множество городов, наложив на них ежегодную дань леопардами и львами. Покорив упомянутые народы, смирил их вконец: до сих пор все они платят ему десятину и большая часть их ходит с ним на войну.

Возвращаемся. Этот город Астрахань в древних книгах называется Тургатмишт, а татары называют его Аждархан (Аджитархан), по имени его владетеля: ажд(ар) значит «лев», а хан есть доселе имя царей татарских.[414] Царь Иоанн, осадив Астрахань, овладел ею по договору. Это очень большой город; он имеет, как говорят, семь оград из земли, дерева, камня и пр. По завоевании Астрахани, царь пошел в Сибирь и также покорил ее при помощи казаков, о которых мы упомянули раньше, знающих по пядям те области, кои прежде были неизвестны[415] [и коих покорение еще продолжается. На татар, живущих в Сибири, он наложил подать, которую они ежегодно выплачивают охотничьими птицами, называемыми по-русски «кречет». Они белые и очень большие и подносятся московским царем в подарок всем его братьям-государям. Такую подать на татар возложено выплачивать ежегодно, в чаянии привести их к полной покорности. Таковы великие победы и доблестные подвиги, кои царь Иван совершил в течение своего царствования. Он держал скипетр власти в продолжение 80 лет, из коих три только, как говорят, провел на троне своем в городе Москве, остальные же семьдесят семь он ходил туда и сюда, ведя войны из любви к христианской вере и покоряя обширные страны, нами упомянутые, кои, прежде ослепленные лживым светом неведения, он привел к познанию истинного Бога, так что, быв странами варваров, неверия и суеверия, они стали преимущественным местом христиан, церквей и монастырей. В свое царствование он поставил под ведение митрополита московского двенадцать подчиненных митрополитов и архиереев. Первые из них — четыре митрополита, носящие белые клобуки, по примеру древних митрополитов. Мы спрашивали о причине этого, и нам отвечали, что им являлся Божественный Лик (?) точно так же, как монахи св. Пахомия Великого обыкновенно носили белые клобуки, согласно тому, как повелел ангел Господень. Первый из митрополитов — епископ города Новгорода, носящий саккос в присутствии патриарха, как мы это видели; второй — митрополит Казани, города, только что описанного нами; третий — митрополит Ростова; четвертый — Крутицкий, который постоянно, до конца дней своих, имеет пребывание в патриарших палатах; пятый — архиепископ Сибири, который, по причине отдаленности, никогда не оставляет своего престола для приезда ко двору; шестой — архиепископ Астрахани, который по той же самой причине никогда не посещает Москву; седьмой — архиепископ Рязани; восьмой —архиепископ Тверской; девятый — архиепископ Суздальский; десятый — архиепископ Вологодский; одиннадцатый — архиепископ Пскова и двенадцатый — архиепископ Коломны. Для каждого из этих двенадцати (владык) вышеупомянутый царь выстроил в городе Москве палаты с церковью, ему принадлежащею, и каждому из них назначил земли, доходы и милостыню. В каждом из этих епископских дворцов есть архонты и служители для служения при епископе и при церкви. Все порядки правления были установлены этим царем, даже и то, что касается милостыни и подаяний, и они остаются без изменения до настоящего времени. Совершив все эти славные деяния, он счел себя достойным принять венец и титуловаться царем, в виду свидетельства, данного ему другими государями, и их сообщения, что цезарь, император немцев (австрийцев) и германцев, послал ему корону и даровал титул царя, ибо цезарь занимает место Константина и коронует владетельных князей. Итак, со времени царя Ивана до сей поры, государи этой страны титулуются царями московскими. Вот что мы узнали из истории царя Ивана чрез расспросы, по мере возможности, и потом часто будем иметь случай пополнять эти сведения.

ГЛАВА II. Москва. — О сибирских мехах.

В стране сибирской водятся прекраснейшие соболи вместе с ценною черно-бурою лисицей и разными породами горностая; кроме них, добываются и все другие сорта мехов. Порода соболя, как говорят, походит на кошачью. Он мечет много детенышей и живет в дуплах высоких деревьев. Для благоденствия этого животного требуется самое здоровое местоположение, ибо если какие-нибудь из них живут в местах, несвойственных их природе, и принуждены пить плохую воду, то они бывают слабы, а их мех короток и бел. Способ охоты на них следующий. Охотники, в сопровождении собак, приученных к этой охоте, отправляются в самые отдаленные части пустынь, гор и лесов, где, как им известно, обитают эти животные, и становятся все в засаду на тропинке, по которой соболь проходит к воде; при возвращении его в свою нору, охотники встречают его, а собаки бросаются за ним и хватают его, как приучены, за шею, чтобы не попортилась шкурка. Если соболь убежит от собак и вскочит на дерево, охотникам приходится высмотреть его там и стрелять в него из луков стрелами с костяным острием, поражая его под шею, чтобы не испортить меха. Животное падает; перерезав ему горло, охотники снимают с него шкуру с удивительною ловкостью. Мясо они едят и вознаграждают себя за свой труд продажей меха. Царские воеводы, пребывающие в той области, отбирают один из десяти, самый красивый и ценный, для царя. Многих из этих животных ловят живыми и подносят в подарок царю. Они имеют очень высокую цену. Спинка — самая лучшая часть соболя и очень дорога, нижняя же часть меха, покрывающая брюхо, продается дешево. Складывают по две спинки вместе и называют их «чет»].[416] Самый ценный соболь стоит сто динаров и идет для царя, пониже достоинством имеют соответственную цену. Каждые сорок спинок, составляющие двадцать пар,[417] называются сороком, и каждые два с половиной сорока образуют полный мех. Самый низкий сорок стоит сорок[418] динаров, самый лучший — сто, двести и пятьсот; таковой принадлежит царю и не выпускается из казны его, но висит пред ним постоянно. Впрочем, чрез несколько лет его вывозят на продажу, ибо свойство его таково, что он ежегодно теряет в ценности: быв черным, как ночь, становится красным, а такой считается ниже достоинством. Для этого соболя нет ценителя, потому что он подобен драгоценному камню, который вводит в заблуждение самого проницательного знатока. Цвет его меняется ежечасно. Когда светит солнце, является настоящий его цвет, что выгоднее для продавца; в облачную же погоду цвет и красота его скрываются, и ценность его, быв весьма высокою, падает, и он становится дешевле, ибо облачная погода ему не благоприятствует, что выгоднее для покупателя. В этом состоит уменье распознать его. Соболь в своей земле очень дешев, но при перевозке его по дорогам нужно платить большую пошлину царю в нескольких городах, а наибольший расход зависит от громадного расстояния той страны (от Москвы), ибо не подлежит никакому сомнению, что для перевозки соболя потребно более трех лет, как это мы скоро разъясним.

По причине вышесказанного, все цари мира посылают царю московскому свои сокровища, богатства и драгоценности, получая от него только меха. Что нам сказать об этом благословенном животном, которого хватает для всего мира и которое не водится и не существует нигде в мире, кроме страны сибирской? Соболь имеет свойство укреплять спину, полезен для зрения и укрепляет сердце; поэтому-то он и ценится так высоко. В нем щеголяют цари и носят его даже летом, ибо он холодит в жаркое время и греет в зимнее. У очень богатых московских купцов он находится в таком изобилии, что у иных бываете по тысяче, и даже по нескольку тысяч сороков. Но мы видали подобных купцов одетыми в простое, очень бедное платье и считали их не иначе, как за бедняков, едва имеющих, чем прикрыться, ибо смиренность, которую мы наблюдали в этом народе, очень велика, так что даже государственных сановников мы видали в их палатах одетыми в платье, какое попалось, которое не согласился бы надеть (у нас) и простолюдин: они совсем не знакомы с гордостью и высокомерием.

Знай, что всякий соболь непременно имеет белые волосы. Жители Сибири носят его у себя, в своей стране, пришивая, как он есть, с передними и задними ногами и хвостом, поверх своей одежды, и размещая их один подле другого, а напоследок его продают. В Москве есть умелые люди, которые вырывают из соболя белые волосы, получая по пиастру за каждый сорок, ибо у московитов много рабов. Еще отдают его другим мастерам для разглаживания и отделки, за что те получают по пиастру[419] с сорока, и они же сшивают его, складывая одну шкурку с другой. Так поступают все купцы.

Возвращаемся (к рассказу). В Сибири находится в большом количестве высокий сорт белой белки, очень ценной. Это маленькое животное, похожее на котенка. Мы видали его много раз в домах. Когда оно рассердится, то с ним трудно сладить. В бытность нашу в Коломне, одно из них убежало за город, за ним погналось много народу, но никто не был в состоянии его поймать или убить палкой или чурбаном, ибо оно маленькое и бегает быстро; оно бросилось в реку и нырнуло в воду, его преследовали, но оно выскочило на берег и скрылось. Так ничего и не могли с ним поделать. Это животное водится во всей стране московской, даже в ближайших (к Москве) лесах и горах. Водится также горностай с белым мехом, который носят в нашей стране кади и муллы. На мехе висит хвостик с черным кончиком. Мы видали это животное: оно похоже на кошку, но длиннее и худее ее. Охотятся на него таким образом. Охотники выслеживают его у озер, куда он приходит пить, расстилают по земле на берегу озера длинную сеть, держа ее за концы издали, а сами скрываются. Зверьки, по своему обычаю, идут тысячами на водопой. Когда они напьются, охотники приподнимают концы сети прямо и крикнут, зверьки бросаются бежать, но не находят другого хода, кроме как в сети, куда и попадают и запутываются головами в петлях. Охотники подходят, собирают их вместе и убивают дубинками, ибо невозможно схватить этого зверька живьем, потому что у него зубы очень остры и прогрызают руку человека и все, чем его хватают. Охотники с большою ловкостью, приводящею ум в изумление, сдирают с него шкуру, выворачивая ее, не разрывают, но снимают ее целиком.

В Сибири водится также черная лисица, известная своею ценностью и достоинством. Но высший сорт ее редок и мало встречается, а когда находят, то берут его в царскую казну, откуда он никогда не выпускается. [Никто, кроме царя, не носит никогда шубы из этого меха. Его превосходство в том состоит, что он очень черен и блестит ночью. Самый высокоценный соболь и эта черная лисица никогда не вывозятся в другие страны, и] никто не смеет торговать ими. Мы встречали мех этих лисиц, но не очень черный. Многие священники и дьяки носят его, ради щегольства, на своих колпаках, ибо он чрезвычайно дорог. Говорят, что цена каждой лисицы высокого сорта полтораста динаров (рублей) в своей стране, а здесь она стоит вдвое дороже. Для цельного меха требуется тридцать шкурок лисицы, чтобы вышла полная шуба, так как шкурки ее велики.

[Знай,[420] брат, что сведения, которые я сообщил, не подлежат никакому сомнению, ибо, когда я приезжал в Москву во второй раз из страны грузинской, сопровождая патриарха египетского (александрийского) и моего родителя,[421] я основательно исследовал и подтвердил все эти известия.

Люди, о которых я упомянул,[422] были посланники, но не знаю, откуда: от Алтун-падишаха, т.е. султана желтых калмыков, или же то были посланники от царя Татарии. Вышеупомянутый город и холмы вокруг него находятся, наверно, во владениях царя Татарии, ибо я впоследствии писал историю той страны по верным и несомненным сведениям, выписанным из донесений посланников, которые были отправляемы туда царем Иваном в прежнее время и царем Алексеем, о каковых посольствах много говорено было в свое время, и они имели следствием верные и точные сведения].

ГЛАВА III. Москва. — О завоевании восточной Сибири, о тамошних народах и произведениях.

Затем патриарх Никон пригласил воеводу, приехавшего из Сибири. Он явился к нему, приведя с собою нескольких должностных лиц из почетных жителей той страны. То были посланные с казенною податью, которую они в настоящее время привезли. Мы весьма дивились на них, ибо они смуглого цвета и очень сухи, словно полено; лица у них широки, а глаза маленькие; все они безбородые: мужчину не отличишь от женщины. Волосы на голове у них связаны, а у некоторых привязана к ним прядь из лошадиного хвоста, подобно тому как носят волосы женщины в нашей стране.[423] Одежда их из шелка, похожего на атлас и окрашенного в превосходные цвета. Она не сшита, а выткана так, что одна часть связывается с другой, как мы в этом удостоверились. На одежде спереди и сзади вытканы изображения драконов, — не дьяволов, — змей и диких зверей, страшных видом, с глазами из стекла и бровями из костей. Все это сделано из золотой канители. Они тщеславятся таким платьем: его носят только знатные люди и правители. Эти люди не из первой и не из второй Сибири, а из третьей, называемой ени дунья (Новый Свет), которую открыли казаки шесть лет тому назад. Именно, собралось около сорока тысяч казаков, которые занимались покорением той страны, и пошли с ружьями и другим оружием из своей земли по пустыням и степям на расстояние нескольких месяцев пути, с целью ловли соболей. Вдруг они увидели себя в обработанной и обитаемой местности, какой не ожидали встретить, ибо не думали, что за их страной есть места населенные, и полагали, что страна их составляет крайний север и конечный предел обитаемой земли. Осматривая местность, они заметили громадные каменные стены среди моря. При виде их, они были изумлены и затем скрывались, пока не увидели некоторых из обитателей этого места, и схватили их. Не зная их языка, повели с собою к берегу моря, пошли в лодки и, приблизившись к воротам города, выстрелили из всех имевшихся у них ружей. Люди, бывшие в городе, услыхав звук ружейных выстрелов, тотчас пали от страха на землю и сделались как мертвые. Казаки осмелились (напасть) на них и овладели городом; подчинив жителей, наложили на них подать, которую они выплачивали бы царю чрез каждые три года, и уведомили об этом царя.[424] Потом они обходили и осматривали это место и не находили ему конца, ибо, как говорят, все оно состоит из первозданных скал и имеет целых три месяца в окружности, которую составляют обломки больших гор, подобные городским стенам. Кругом его море-океан, и нет иного входа, кроме ворот, чрез которые вошли на судах казаки. Все посевы находятся во внутренности его. Там растут во множестве тутовые деревья, на коих воспитывается шелковичный червь. Шелк у них дешев, а потому платье делается большею частью из шелка. По положению своему, это место близко к востоку, находясь между севером и востоком; по этой причине, как говорят, граница кизилбашей (персиян) находится поблизости оттуда. Как рассказывается в новой греческой истории, шах Исмаил, сын Хайдера, овладев Фарсом, захватил также все места и страны, пока не овладел Багдадом, странами татарскими и всеми морскими островами до океана. Это тот самый шах Исмаил, который жил по времена султана Селима (I), сына Баезида, и вел с ним войну, прежде чем тот отправился воевать с черкесами в Египте. Говорят, что граница того народа отстоит от персидской не более как на три дня пути. У них есть золотой рудник, и потому они выделывают из золота канитель, которую нашивают на свою одежду. Подать царю они платят соболями, рыбьим зубом и слитками золота, раз в три года.

[Сибирь есть великая татарская страна, простирающаяся до соединения с Китайскою империей]. Именно, первая Сибирь отстоит от Москвы на три, четыре месяца пути, и большая часть ее жителей мусульмане. Они ежегодно привозят царю свою подать охотничьими птицами, называемыми по-русски «кречет», по-гречески ιερακια, а по-турецки сункур (сунгар), коих цари московские дарят всем государям. Вторая Сибирь, из которой прибыл этот воевода, отстоит на тридцать тысяч верст, как рассказывал он патриарху. Он говорил, что находился в отсутствии из Москвы девять лет, из коих три года ехал туда, три года пробыл там, а теперь три полных года был в дороге, пока не доехал (до Москвы), привезя с собою, по обыкновению, подать царю за три года. Подать, на сумму в 180 тысяч динаров (рублей), состояла из соболей, белок, горностаев и рыбьего зуба. Купцы этого города, которые ведут торговлю для царя, министров и вельмож, нам также рассказывали, что им нужно шесть лет на дорогу туда и обратно и что там они остаются только одну зиму, пока не сделают закупки. Царь Иван в свое царствование установил такой обычай и порядок, что каждый воевода остается в том городе, куда он послан, не более трех лет, а воеводе сибирскому нужно девять лет для поездки туда, пребывания там и возвращения. Это пространство столь велико, что ум не в силах его обнять. Говорят, что войска в Сибири более 200 тысяч и большая часть его казаки. Если бы мы не видели этих вещей собственными глазами и не слышали, то не поверили бы и не записали.

Жители тех стран вовсе не знают пшеницы и хлеба. Вся их пища состоит из жареной рыбы и мяса диких животных, ибо снег и мороз не прекращаются в их стране ни летом, ни зимой. Впрочем, говорят, что пред праздником Апостолов (Петра и Павла) лед тает и реки начинают течь, в праздник же Успения Владычицы выпадает снег и начинается мороз. Эти сорок дней составляюсь их лето. Поэтому-то самый большой подарок у них хлеб и пшеница.

Говорят, что поблизости Казани есть река, которая течет из Сибири, что она очень затруднительна для плавания и что это не одна река, а несколько различных рек или узких протоков. По каждой реке ходят ей свойственные суда. Рассказывают, что они входят в подземелья, высеченные в большой горе, в которой протекает вода, и идут там на расстоянии месяца пути, а затем выходят к большой реке, вода которой очень прозрачна, а ширина, как говорят, три дня пути. Достигнув этой реки, пловцы чувствуют облегчение; но мало судов доходит до нее и потому там мало ездят. На этих судах перевозят только зерновой хлеб. Говорят, что река Сибири течет к Астрахани вместе с рекой Архангельска и что английские франки, несколько времени тому назад, предложили нынешнему царю платить ежегодно двести тысяч динаров за дозволение проводить свои суда в Сибирь и не приходить в пристань Архангельска, ибо они открыли упомянутую реку, впадающую в море близ Сибири. Но царю неугодно было дозволить им проходить по его стране и видеть ее, потому что они враги. Говорят, что дорога в Сибирь довольно близка, если ехать кратчайшим путем на казанские степи, но она очень опасна от татар калмукидис (калмыков).

Возвращаемся (к рассказу). Из сибирской земли вывозят много ревеня, который растет в стране Хота (Хотен). Его привозят (в Москву) и продают здесь по сорока динаров за пуд, т.е. за 13 ок, самого высокого сорта; а если он низкого сорта и легкий, то за пятнадцать. Московиты настаивают им водку, так как он окрашивает ее в желтый цвет и делает весьма пользительною. Лучший ревень тот, который тверд и очень весок, у которого сердцевина красная и который, когда смочишь его снаружи, окрашивает бумагу, как шафран. Мы видали, что так (испытывали его) греческие купцы, закупавшие его для Константинополя; говорят, что они немного от него наживают.[425] Из Сибири вывозят еще чистый мускус. Что касается рыбьего зуба, то, как нам рассказывали, он получается от животного, по одним, сухопутного, а по другим, от морского. Когда реки замерзают и оно, томимое жаждой, приходит напиться и не находит (воды), то пробивает лед одним из своих клыков (как мы видели, его изображают с двумя клыками, подобно борову), чтобы добраться до воды. Его клык ломается во льду. Жители той страны приходят и подбирают клыки. Пуд высшего сорта стоит в Москве пятьдесят динаров (рублей) и менее, до десяти. Пуд у них содержит 40 фунтов, а каждый фунт 133 драхмы, так что пуд равняется полным 13 константинопольским окам. Сибирская подать, обыкновенно, доставляется ежегодно к празднику св. Николая или к Богоявлению. При самом прибытии ее в Москву, следующая подать уже выступает из той страны, дабы она получалась царем каждый год, без перерыва.

Затем патриарх стал расспрашивать тех людей чрез переводчика о положении их страны, и насколько верст она отстоит от Москвы. Они сказали: «расстояние нашей страны сорок тысяч верст, и мы отсутствуем из нее более трех с половиной лет». По этой-то причине лица их были черны и сухи. Когда присутствующие услышали: «сорок тысяч верст», то были весьма удивлены, ибо расстояние в каждую тысячу верст требует месяца пути, особливо в летнее время при постоянных дождях и трудных дорогах; а в особенности при наступлении зимы путешественники сильно задерживаются, когда замерзнет земля, ибо грязь становится словно гвозди, что весьма затруднительно для ног лошадей, и делается удобопроходимою не раньше, чем выпадет обильный снег, который уравнивает землю. Вторая причина та, что они дожидаются замерзания рек, ибо реки быстро не замерзают, и только спустя некоторое время, когда лед утолщится и окрепнет, путешественники осмеливаются переходить через них. Перед самым замерзанием рек, суда по ним уже не ходят, ибо лед образуется на них слоями. Потом патриарх спросил их: «на чем вы ездите? Есть ли у вас лошади?» Они отвечали: «нет, но у нас есть собаки, которых мы употребляем вместо лошадей. Они возят наши повозки и сани, дороги же зимой для нас легки». — «Что вы едите?» спросил их патриарх. Они отвечали: «когда увидим дикого зверя, отвязываем своих собак и спускаем на него, и когда они его поймают, мы и собаки едим его сырым, не варя на огне. Это наша провизия и наша пища». — «Что вы пьете?» спросил он. Они сказали: «если не находим воды, едим снег, который заменяет нам воду; также и собаки, когда почувствуют жажду, то лижут лед». Он спросил их, кому они поклоняются. Они сказали ему, что они Эллины, т.е. почитают идолов и животных и поклоняются небу. Услыхав это, все присутствующие сильно удивились. Мы же, в особенности, были рады этим рассказам и тому, что видели и слышали: на наше счастье все эти народы приезжали (при нас). Затем патриарх отпустил их.

Мы видали упомянутых собак в домах государственных сановников, кои хвастают ими и строят для них деревянные домики подле ворот своих жилищ, привязывая этих собак толстою цепью за шею, ибо, Бог свидетель, каждая собака больше осла; голова же у нее больше, чем у буйвола, а пастью своею она может проглотить голову буйвола. Что касается их пищи, то им дают бычачьи головы, разрезанные пополам на обед и ужин. Богу известно, как сильно мы испугались, увидев их, ибо вид их ужаснее вида львов. Этих собак запрягают по две в маленькие сани, похожие на бармэ[426] в Константинополе, с выступом спереди, где садится человек. Что бы он ни вез с собой, соболей и иное, упаковывает в кожаные мешки для предохранения от снега и дождя, и сам на них садится. Он погоняет собак длинным хлыстом, держа в (другой) руке вожжи, и, как нам говорили, собаки бегут быстрее лошадей ночью и днем.

[В следующем году, когда мы находились в городе Москве по повелению царя, в те дни прибыли из области сибирской многие племена татар странного нрава; некоторые из них походили на узбеков по своим длинным бородам и широким одеждам, которые были особенно роскошны. Мы разговаривали с ними по-турецки, и они сообщили нам, что должны платить царю ежегодную подать в 8000 динаров, за каковую они привезли ему ревеня и мускуса первого сорта, которые он продает франкам. Они рассказывали, что дикое животное, от которого получается мускус, водится в пустынях, лежащих между Сибирью и Татарией. Здесь эти люди находятся в большом стеснении и не имеют дозволения ходить самовольно по городу: за ними непременно следуют стрельцы, и никто не смеет перемолвиться с ними ни одним словом, разве только в величайшей тайне, как делали мы. Представив свою подать царю, они начали тайно продавать мускусную воду, которую привезли с собою, по 22 динара за фунт. Московиты не любят ее и не пьют, почему она очень дешева. Персияне покупают ее у сибирских жителей по 40 динаров, но теперь ни одного из них не было здесь. Они рассказывали нам, что имели прежде каменные мечети с минаретами, но что теперешний патриарх Никон послал разрушить их. Они называют церкви монастырями, а христиан казаками]. Страну Китай они называют Чин и Мачин, а страну Хота Хотахоты, и говорят, что она отстоит от их земли более чем на три года пути. Они называют его — т.е. султана Хота и царя Китая — неверным султаном. Они говорили, что золотой султан находится поблизости от них.

Эти вещи Бог удостоил нас, после великого желания, увидеть собственными глазами и записать поодиночке, на пользу слушателей, дабы нас поминали добром всегда, во веки веков.

ГЛАВА IV. Москва. — Завоевания казаков в восточной Сибири. Москва под владычеством татар и митрополит Петр. Дань татарам. Укрепления на южной границе.

Возвращаемся (к прерванному рассказу). В этот же раз патриарх сообщил нашему учителю о царице Хота и Хатай и о том, что она присылала недавно к царю с изъявлением покорности. Московиты называют на своем языке страну Хота и Хатай Китаске. Рассказывают, что из вышеупомянутых благословенных казаков, покоривших эти страны, отправилось около 400 человек с ружьями по направлению к востоку, из страсти к путешествиям. Употребив много времени на поход, они достигли до границы упомянутой страны. Войско, охранившее границу, увидев казаков, очень испугалось, ибо казаки тотчас же выстрелили из ружей, и те все попадали ниц на землю. Вставши, они повели их учтиво к царице, которая, по их словам, была вдова и правила государством вместе с маленьким сыном. При виде казаков она сильно изумилась. Угостив их и оказав почет, царица просила их выстрелить из ружей, и когда они выстрелили, на жителей города напал страх пред казаками. Отыскали переводчика, и царица спросила казаков об их царе. Они сказали ей, что он могуществен и имеет много войска. Она удивилась, что во вселенной есть другой мир и страны кроме ее, ибо они думали, что они одни в мире. Да будет благословенно имя всевышнего Бога! Она сказала им: «у нас написано, что белый царь должен завоевать все страны; быть может, это ваш царь?» - «Да, отвечали казаки, и он уже покорил большую часть земли». Она стала просить их, говоря: «может быть, вы примете на себя посредничество между нами, для выражения ему нашей покорности, дабы он защищал нас от врагов и прислал нам с вашей стороны, для охраны, ратников с ружьями, как у вас, а мы пошлем ему казну». Казаки попросили ее отправить посла и прибыли с ним к царю, имея с собою подарки — слитки серебра. Нам рассказывали, что в той стране серебро так (обыкновенно), как камень, и что в домах потолки делаются из серебра вместо камня и досок, так как вся почва в той стране (изобилует) серебром. Царь хотел послать привезти того серебра. Посол же (царицы), по оказании ему почета и обласканный царем, отправился в обратный путь. Сочли, что они были в пути целых шесть лет и что, если бы даже серебро было золотом, потребовалось бы расходов и труда больше, чем оно стоит, и потому от него отказались. Царь хотел послать царице ратников, но и этого не нашли возможным, по причине отдаленности той страны. И царица хотела прислать царю войско, сражающееся луком и стрелами, но также (отказалась от этого) вследствие дальности расстояния, так как сочли, что нужно шесть лет для пути туда и обратно, а это вещь невозможная. Казаки привезли с собою пленников, которые сообщили о своей стране, что там есть церкви и колокола, в кои постоянно звонят, и что они совершают поклоны, но никто не знает кому, ибо христианская вера, за давностью времени, ими забыта. В древнем тактиконе (уставе) антиохийского патриарха упоминается об одной из четырех католических стран в таких словах: «третья католическая страна есть Хота и Хатай». Мы находим теперь очевидные признаки справедливости этого в том, что они звонят в колокола и совершают поклоны. Имея основание в своих книгах, мы сказали им, что они входят в состав области патриарха антиохийского, чему они удивились. Патриарх Никон сообщил, что он послал к ним пятьсот священников, которые крестят их ночью и днем. Он сказал: «они уведомили меня, что ежедневно крестят более двадцати тысяч». Так он рассказывал. Не знаем, правда это или ложь — Бог весть. Эта страна, как говорят, лежит за морем-океаном и представляет ряд крепостей по берегу моря. Со стороны Московии нет туда иного пути, как только сушей. По этой причине, как говорят, король Испании завоевал часть этой страны и из нее получил свое серебро. Что касается золотого султана, то страна его близка к внешней (передней) Сибири (и лежит) между севером и востоком. Султан этот покорился при отце теперешнего царя: казаки завоевали его страну и привели его к покорности. Он ежегодно присылает в виде дани царю слитки золота, — ибо у него есть золотой рудник — седла, расшитые золотом и др., породистых лошадей и чудесные кольчуги из желтой меди, которая тверже стали. Говорят, что расстояние до его страны составляет около года пути. Жители ее безобразны лицом и более дики, чем Лопани; на шее у них всегда висят большие деревянные четки. Этого султана называют Алтун-падишах (золотой царь). Говорят, что он ханифийского исповедания, так как, до времен царя Ивана, весь северо-восточный угол был заселен ханифийцами, т.е. мусульманами.

Во дни Василия Македонянина, даже в самой Москве были татарские цари. Когда он прислал свою сестру к киевскому царю Владимиру, и вся та страна приняла крещение от руки св. Петра, о коем мы уже рассказывали, святой прибыл в этот город, находившийся во власти татар, и совершил великие чудеса. По этой причине его очень полюбили и верили всему, что он говорил им. Видя, что они не веруют (во Христа), он сказал им: «вот, я пошлю от Господа огонь, который пожжет вас, и воду, которая потопит этот город; уходите из него на некоторое время». Они поверили ему и ушли в пределы Казанской области, а святой немедленно послал за царем Владимиром и его войском и отдал ему во власть этот город вместе с другими, без труда и войны. Потом, усилившись, они завоевали много областей. Этот Владимир имел двенадцать сыновей и каждому из них дал во владение по области. Он построил много городов, и до сих пор существует город его имени, называемый Владимир. По этой-то причине с того времени владения раздробились, и стало, как мы уже упомянули, семьдесят областей, (что продолжалось) до времен царя Ивана. Затем св. Петр заключил договор между русскими и татарами, наложив в пользу последних дань, которую должны были вносить им ежегодно Владимир и его дети, чтобы татары утешились в потере своей страны, при чем произнес анафему на того, кто нарушит договор. Этот же самый святой построил вторую стену города вне дворца,[427] ибо во времена татар не было ничего, кроме крепости, которая есть дворец. Договор оставался в силе между ними до времен царя Ивана, который пошел и завоевал Казань, откуда оставшиеся в живых татары ушли в Астрахань; когда же он и ее взял, они бежали в татарскую страну, которой владеют в настоящее время, именно, Крым, Бахчисарай, Кафу и иные. От Астрахани до Крыма, резиденции хана, расстояние только пятнадцать дней пути. Татары владели областями и городами, лежащими влево, если идти из Путивля в Москву, и теперь еще эта страна называется их именем. Цари московские захватили ее хитростью. На пространстве более чем в 40, 50 дней пути лежали пустые, заброшенные земли; каждый царь посылал построить там крепость и села и таким образом захватывал область, потому что у татар не было силы охранять ее; (так продолжалось) до времен теперешнего царя, который в свое царствование соорудил шестнадцать крепостей, назвав их своим именем, кроме крепостей и фортов, которые он построил на берегу рва, выкопанного им между его страной и татарской. Говорят, что этот ров очень велик и широк и имеет в длину пять тысяч верст; именно, (он тянется) от окрестностей Путивля почти до великой реки Волги. На краях рва утверждены связанные между собою бревна с удивительными приспособлениями. Царь выстроил на нем тридцать больших крепостей, а на расстоянии каждых тридцати верст по укреплению с 500 стражей. Говорят, что эта стража составляет около шестидесяти тысяч ратников; другие говорят, что не шестьдесят, а полтораста тысяч. Они сменяются чрез каждые шесть месяцев. Для них устроены там города и селения и заведены посевы на тех землях, которые были пусты и заброшены. По этой-то причине, со времен нынешнего царя, татары ни разу не переступали границы его земель, и многие области их, близкие к Московии, завоеваны московитами. Крым, резиденция хана, отстоял прежде от Московии на сорок дней пути, а теперь он отстоит от границы (московского) царства только на пять дней. Поэтому царь ежегодно дает хану и мурзам казну: денег, соболей, белок, горностаев, почетные платья и пр.; по словам некоторых, это обходится ему в 12000 пиастров, а другие говорят, что прежде, со времен св. Петра и позднее, дань была 40000 динаров, [но теперь, при нынешнем царе, все это прекращено, и он посылает татарам лишь весьма незначительную сумму, около 12000 динаров,][428] да и то не из страха перед ними, а в виде арендной платы за их земли, которыми завладели московиты. Если бы не проклятие св. Петра, они бы всему этому положили конец. Прежние цари не умели устроить дело так, как нынешний царь, который оградил себя от татар упомянутым большим рвом, крепостями, фортами, башнями со множеством пушек и многочисленным охранным войском, стоящим постоянно на страже. Вот уже около десяти лет он царствует, и татары не переступали границы его владений и не взяли из них ни одного пленника: у них совсем не стало силы. В течение двух лет, как мы были в этой стране, царь хотел прекратить посылку казны, но между ним и его врагами ляхами возникла война, и потому он этого не сделал, зная, сколько миллионов золота ляхи обещали татарам, чтобы те пришли к ним на помощь. Впрочем, они только посмеялись над татарами и ничего им не дали.

ГЛАВА V. Москва. — Татарские послы в Москве. Отношение русских к иностранным послам и вообще к иностранцам. Патриарх Никон и богатый армянин. Торговля англичан.

Для утверждения договора между московитами и татарами, ежегодно приезжает от татар посол, в сопровождении пятидесяти человек, и они остаются в Москве целый год в качестве заложников. Когда приезжает другой посол, первый берет казну и уезжает. И от московитов ездит к хану посол с письмом, в сопровождении переводчиков и свиты, и остается там целый год. Этого посла с его людьми татары не выпускают из своих пределов, пока не приедет к ним (другой) посол из Москвы, так что послы встречаются на дороге. Местожительство татарского посла в Москве находится за земляным валом. Его стережет многочисленная стража из стрельцов; отнюдь никому не дозволяется к ним входить, и когда кто из татар выходит на рынок в случае надобности, всегда за ним неотступно следуют стрельцы с палками и совсем не пускают в ворота крепости, т. е. дворца (Кремля). Я мы видали, что за ними всегда ходят стрельцы, и никто не смеет с ними разговаривать. Когда посол является для представлений царю, по приезде и пред отъездом, многочисленные стрельцы в своем красном одеянии становятся в ряд по дороге с обеих сторон [чтобы поразить его изумлением]. Посла везут назад не тем путем, которым он приехал из своей страны, но другим, ибо такой смышлености, как у московитов, такой хитрости и ловкости не встретишь нигде в другом народе, как нам рассказывали бывалые греческие купцы, которые в прежнее время приезжали с турецкими послами, когда существовала дружба между обоими народами. Говорят, что тем путем, которым привозили посла, отнюдь не возвращались с ним, дабы он не ознакомился с дорогами и городами, и везли его не прямым путем, а с большими поворотами, дабы показать ему этим громадность своей страны. Когда он приближался к городу (Москве), его встречали за семь верст, при чем стрельцы стояли в ряд с обеих сторон до царских палат, не считая тех, которые шли впереди; вся цель этого была та, чтобы поразить посла многочисленностью войска. Так поступали со всеми послами, которые приезжают от кизилбашей,[429] от цесаря, государя немецкого, из Швеции, Англии, Голландии и иных земель. Хотя бы послу путь был на один месяц, с ним кружатся на расстоянии не скольких месяцев пути. Татарскому послу назначаются ежедневно на прокорм лошади, которых татары режут и едят по своему обычаю, а равно овцы, куры, напитки и прочее. Турецкому послу ежедневно выдавалось десять овец, один бык, двадцать кур, пять уток и пять гусей, десять ок[430] масла и столько же меда, восковые свечи, дрова, напитки и пр., помимо ежедневной выдачи копейками ему и его людям. Таким же образом содержат посла кизилбашского и всех других послов, смотря по числу людей, которые с ними приезжают, и чего бы посол ни попросил, выдают ему. Со всеми этими послами они отнюдь не имеют сообщения, потому что считают чуждого по вере в высшей степени нечистым: никто из народа не смеет войти в жилище кого-либо из франкских купцов, чтобы купить у него что-нибудь, но должен идти к нему в лавку на рынке; а то его сейчас же хватают со словами: «ты вошел, чтобы сделаться франком». Что же касается сословия священников и монахов, то они отнюдь не смеют разговаривать с кем-либо из франков: на это существует строгий запрет.

В этом городе живет много франкских купцов из немцев, шведов и англичан, с семействами и детьми. Прежде они обитали внутри города, но нынешний патриарх, в высшей степени ненавидящий еретиков, выселил их по следующему поводу: идя по городу с крестным ходом, он заметил, что они не сняли своих колпаков и не осеняли чела крестным знамением пред иконами и крестами. Удостоверившись, что они франки, переодетые в платье московитов, он заставил царя выселить их не только из этого города, но даже из всех других и из крепостей и укреплений, поселив их вне города; не выселяли лишь тех, которые крестились. Их церкви, принадлежавшие им издревле, разрушили, вместе с татарскими мечетями, и не дозволили построить другие за городом среди их жилищ. В особенности разрушали церкви армян, жителей Астрахани, и самих их поселили за городом. По этой причине они были вынуждены, вместе с другими племенами, открыто креститься ночью и днем. Рассказывают, что был один армянин, очень важный купец и переводчик в царском диване. Когда вышел из дивана царский указ от патриарха, чтобы армяне, сняв московское платье, которое они надевали, носили свое обычное платье и сбрили бороды по своему обыкновению, этот купец, имевший длинную, весьма большую седую бороду, постыдился ее сбрить и послал патриарху пятьдесят тысяч динаров, чтобы он оставил ему бороду, дабы не было ему стыдно и зазорно перед людьми на закате его жизни. Но патриарх отказал, ибо в деньгах он не нуждается, — да и как это возможно в стране столь пространной, управляемой лишь двумя: царем и патриархом? Он велел сказать в ответ купцу: «если он окрестится, то станет как всякий из нас». Но тот не пожелал, и тогда выгнали всех до одного армян. У них были огромные каменные, подобные царским, палаты, веселящие сердце, которые они, вынужденные к тому патриархом, должны были продать московитам.

В этом городе постоянно живут консулы от королей английского и голландского, от Австрии и Швеции, как живут они и у нас в Алеппо. Когда, несколько времени тому назад, англичане восстали на своего государя и убили его, царь Алексей разгневался на них, так как они изменили своему государю, и велел выгнать их из всей своей страны, пока новый король не прислал важного посла, дабы расположить мысли царя к благосклонности. Мы ходили смотреть на него. Все их корабли приходят в Архангельск, царскую пристань на море-океане. Там есть большая крепость во имя св. Михаила архангела. Город прежде был в руках англичан, но отвоеван у них царем Иваном. Они привозят в Московию всякие товары: грузы критского вина, вина из Испании, Франции и из своей земли, всевозможных сортов, по полреалу за око; а также оливковое масло, маслины, орехи грецкие, леденцы, безделушки, стекло, кассию и другие предметы: ткани и прочие франкские товары. Отсюда они берут соболь с хвостами, белку и телятин, т.е. кожу для обоев, которую они в своей стране вытисняют золотом и привозят как к московитам, так и в нашу страну, вместе с рыбьим зубом. В праздник Успения Владычицы, 15 августа, бывает большая ярмарка с куплей и продажей; в это время московские купцы отправляются к англичанам (в Архангельск) со своими товарами, продают им и покупают у них. Московиты вывозят оттуда свои товары не раньше зимнего времени на санях, выезжая в праздник св. Димитрия и приезжая в Москву к празднику св. Николая. Царь получает от них большую пользу чрез пошлину, ибо, как говорят, купцы доставляют ему пиастры и золото большими бочками, вследствие того, что бывает много торговых сделок. Пошлину берут с десяти один, как с англичан, так и с местных купцов. Англичане вывозят на своих кораблях всего больше пшеницу и рожь, потому что пропитание всех франкских стран идет из запасов этой страны. Царь дает им пшеницу и рожь и берет от них чудесные железные брони, называемые джебаханэ, оружие и пр. В этом именно он нуждается от них. Говорят, что расстояние островов Англии от Архангельска, при попутном ветре, 15 дней пути. Это три огромных острова в море-океане, один близ другого, окружностью в восемь тысяч миль. Первый называется Инклитара, второй — Филондра, а третий — Скоция.

У царя есть люди, освободившиеся из плена, кои знают нашу страну по пядям, как и весь свет. По этой причине они делаются переводчиками. При нас постоянно был один из них, знающий двенадцать языков: арабский египетского наречия, турецкий, греческий и франкский; а родом он московит.

Знай, что в праздник Успения, 15 августа, бывает в четырех местах большая ярмарка: первая — в области Серкас; сюда приезжают купцы Барса; эта ярмарка называется Долян;[431] вторая — в знаменитом монастыре Печерском, в стране казаков; третья — в монастыре, в городе, называемом Синска (Свинск),[432] в управлении московитов, между их границей и границей ляхов; четвертая — в Архангельске. Все четыре ярмарки в четырех почитаемых монастырях, во имя Успения Владычицы.

ГЛАВА VI. Москва. — Известия о Грузии, о царе Теймуразе и царице Елене.

Покончив с известиями об этой северной стране, возвращаемся к окончанию известий об областях казанской и астраханской. Как мы упомянули, наибольшее татарское племя суть татары, называемые башкирд (башкиры), ибо они обитают от пределов Казани до границ Сибири. Царь берет со всего этого племени харач, по одному из десяти, именно: из лошадей, верблюдов, быков, овец и пр. Тамошние воеводы очень их притесняют. Город Багдад недалеко от города Астрахани. Из страны грузин есть два пути в Москву: один сушей, другой морем Каспием; но этот путь обилует опасностями, когда, достигнув пристани безопасности, доходят до Демир-кану, т.е. Железных ворот, построенных Александром между двумя горами, коих закраина подобна мечу, — построенных для того, чтобы никто не проходил отсюда к границам резиденций татарского хана. Здесь он построил крепость, которая до сих пор в руках персов. Этими воротами непременно нужно проходить. От них до границы Грузии, (именно) до границы (владений) Теймураз-хана, пятнадцать дней пути. Цари московские, обыкновенно, посылают ему большую помощь деньгами, соболями, оружием и пр. За два года перед сим царь отправил к грузинам трех послов вместе, в сопровождении 700 человек, послав с ними 377 сороков лучших соболей, ценою каждый около 300 динаров (рублей), а также 40000 пиастр-реалов,[433] 10000 золотом, оружие, украшения и пр. Послов этих отправили к упомянутому Теймураз-хану на судах. По прибытии в Астрахань, они поехали оттуда по Каспийскому морю, и когда достигли средины его, поднялся противный ветер и сильная буря, и как это море очень опасно и труднопроходимо, обилует (подводными) камнями и узко, так что его называют озером и его волны (стеснены) в нем, то путешественники не нашли себе убежища, корабли их разбились и все они потонули; спаслось только человек двадцать, тридцать, которые вышли на сушу нагими. Они пошли дальше и прибыли в город Шемаху, где были с почетом приняты его владетелем, так как между ним и царем большая дружба. Он послал известить шаха о случившемся, потому что этот город также состоит под его властью. Шах немедленно прислал ответ, чтобы владетель Шемахи принял путешественников с большим почетом и дал наказ по деревням, лежащим близ моря, собрать все имущество послов. Было собрано, что можно, и владетель Шемахи послал с путешественниками несколько человек проводить их в Теймураз-хану. Известие о случившемся было послано ими также к царю. А Теймуразъ-хан очень опечалился, что не мог ничем помочь. Царь же, услышав об этом происшествии, отправил к нему другую казну с новыми людьми. Существует обыкновение, что, когда отправляют послов в страны столь отдаленные, то назначают трех послов, один старше другого, а также (по три) секретаря и переводчика; если одного из них постигнет смерть, его место заступает другой. Когда посланные высадились и приближались к границам Грузии, случилось, что старший посол умер. Обрати внимание на злоключения, постигшие теперь Теймураз-хана! Первое — убиение его сына, второе — захват кизилбашами его трона и страны, третье — то, что случилось с этими послами в первый и во второй раз. Обстоятельства принудили посланных отправить на место себя одного греческого монаха, бывшего при Теймураз-хане, гонцом к царю с известием о смерти посла и (с запросом) кого ему угодно назначить на его место. Монах этот приехал в Москву нынешним великим постом и посетил нашего владыку патриарха, которого он знал, когда тот был митрополитом в Алеппо. Мы спросили его, во сколько дней он прибыл из Грузии в Москву. Он сказал, что (совершил путь) в восемьдесят дней хорошей езды, в качестве гонца, забирая лошадей в каждом городе, что он загнал пятнадцать лошадей и ехал в эти восемьдесят дней беспрерывно ночью и днем. Этот путь особенно затруднителен: (встречаются) огромные горы и большая опасность со стороны области черкесов, где есть множество разбойников, которые не только грабят (путешественников), но берут (их) в плен и продают кизилбашам и татарам. По этой причине предпочитают ехать морем, хотя это опасно. Часть страны черкесов подвластна царю, остальные же непокорны: каждый из них живет сам по себе, и никто не имеет власти над ними. Монах рассказывал, что его иногда провожали пятьсот всадников из подвластных царю, чтобы провести среди опасностей. Он сообщил, что путь от Москвы до Грузии почти равен пути от Константинополя до Москвы, ибо он проезжал по обоим путям. Под конец, после Пасхи, царь отправил с ним посла на судне по реке.

Когда до царя дошла весть о том, что кизилбаши напали на Теймураз-хана, покорили его страну и убили его сына Давида, то он сильно разгневался и тотчас отправил к шаху посла сказать: «с древних времен и до сей поры не возникало войны между нами; зачем же вы теперь пошли войной на страну, мне подвластную, и на людей, мне покорных?» Видя, что царь сильно разгневан, шах стал отпираться и послал извиниться пред царем, говоря: «мы братья; я не имел известий о том, что случилось, но потом, узнав, что это сделал один из правителей, мне ослушных, я, ради тебя, послал ему приказ выйти из Грузии и возвратить Теймураз-хана на его место». Как нам рассказывали, между московским царем и шахом всегда существует великая дружба с давнего времени: шах называет царя своим братом, потому что царь и шах одних лет: говорят, что они родились в один день — им теперь по 27 лет от роду. По причине большой дружбы, между ними существующей, дед нынешнего шаха, по имена шах Аббас, 32 года тому назад, когда завоевал Грузию и нашел (там) хитон Господа Христа в одной из больших церквей, немедленно послал его покойному царю Михаилу, отцу нынешнего царя, вместе со всеми заграбленными священническими облачениями, осыпанными драгоценными каменьями и жемчугом. Прослышав об этом, французский король послал к шаху, обещая ему великую казну и два больших города со всем, что в них есть, и собственность, если он отдаст ему хитон. То же обещали ему прочие франкские государи, что вокруг него, но шах отказал, говоря: «я отошлю его к моему брату, царю московскому». Мы раньше в своей стране слышали, что он разделил хитон надвое, и одну половину отдал королю испанскому, а другую царю московскому; но это известие неверно, ибо мы впоследствии видели хитон в великую пятницу, поклонялись ему и прикладывались. Он находится в своем первоначальном ковчеге, осыпанном драгоценными каменьями, с грузинскими письменами. Ковчег, по величине, менее маленького литургийного служебника, с эту исписанную страницу в 21 или 22 строки, и такой же ширины, даже, пожалуй, меньше и тоньше служебника. Божественный хитон из тонкого полотна, темного цвета, наполняет ковчег доверху, так что крышка с трудом закрывается. Вот какое бесценное сокровище, о коем вздыхают все цари христианские, приобрел московский царь!

Возвращаемся. Затем царь послал к Теймураз-хану с просьбой прислать к нему жену своего сына Давида, вдову, с ее сыном Николаем, дабы утешить ее и женить сына ее на своей старшей дочери Евдокии. Цари московские весьма любят этого Теймураз-хана и его детей и титулуют его царем, ибо знают, что он царской породы от своих предков. Когда мы приезжали в Грузию в 7173 году от Адама, нам рассказывали, что род Теймураз-хана восходит до Давида, царя и пророка, ибо, как говорят, Давид…,[434] который воевал с греческим царем Василием Македонянином, был одним из его предков. Что же касается остальных четырех князей, находящихся в Грузии, то они не древнего рода, и, кроме того, эти последние продают своих детей и подданных иностранцам, о Теймуразе же никогда этого не было слышно: напротив, он выкупает христиан из неволи. Вследствие этого цари посылают по временам ему и всем его вельможам, в виде вспомоществования, весьма значительную казну, подобную посланной ныне. Теймураз-хан послушался тогда царя и отправил свою невестку, по имени царицу Елену, вместе с царевичем Николаем, снарядив с ними большое число людей со множеством слуг и служанок. Когда они достигли средины опасных степей, то, как говорят, шах, прослышав о них, послал пятьсот всадников захватить их, представлявших собою великое сокровище, в плен, но обманулся в своем намерении.[435] Посланные напали на них и сразились с ними, и так как с царицей было небольшое число людей, то победили их, большую часть умертвили, а всех (прочих) взяли в плен. Царица, видя случавшееся, тотчас остригла свои волосы, оделась с сыном в бедное платье и убежала. Время было ночное, и это обстоятельство спасло ее вместе с несколькими из ее людей. Пока другие сражались, она спаслась и еще до наступления утра достигла турецкой крепости. Отсюда ее снарядили в Астрахань и далее в Москву. Царю послали известие о случившемся, и он прислал им для путешествия царские одежды и ратников. Когда царица приблизилась к Москве, царь, задержав их до наступления ночи, велел осветить все улицы и весь город свечами и яркими огнями [так что вся местность казалась покрытой рекой огня] и послал все войско, министров и всех вельмож встречать прибывших.[436] Царицу ввезли в город в царском экипаже, а сын ее ехал верхом с большим поездом. Очевидцы рассказывали нам, что то был день из таких, которые на счету в жизни. Прибывших поместили в доме одного из вельмож, где все покои, внутренние и наружные, были покрыты коврами и красным сукном, как приличествует царям и царицам. До сих пор царь оказывает им чрезвычайный почет и подобающее уважение.

Спустя три дня, царь пригласил царевича к себе вечером, при чем точно также зажигали свечи и огни и расставили войско, и это продолжалось всю ночь. Царь сел с ним за царскую трапезу, исполненный великой, неописуемой радости; да и как не любить его? Блеск очей его, как мы видели это собственным глазами, являет царственное происхождение. Царь назначил ему и его людям на содержание ежемесячно по триста динаров, сверх еды и питья. Он также послал к шаху, сильно упрекая его, а тот, по обычаю известных правителей, кои не отличаются постоянством и не держат клятвы, от всего отперся. Достоверно известно, что та страна[437] не принадлежит к его управлению, а находится во власти непокорных черкесов. К ним-то он и послал, надавав им множество обещаний, с тем чтобы они захватили царицу и ее сына. Впоследствии он прислал (в Москву) часть слуг и служанок, бывших с царицей, говоря: «я избавил их от рук разбойников». Вот что произошло.

Мы потом ходили к ним с подарками от нашего владыки патриарха. Царица сидела на троне; все ее платье, мебель, даже ее подушка и ковер под ногами были черного цвета, по обычаю вдов. Сын сидел подле нее также в царском одеянии. При нашем входе, он снял свой колпак из уважения к пославшему нас. Поодаль стояли женщины, многочисленные служители и переводчики. Когда мы упоминали имя нашего владыки патриарха, они делали земной поклон, и мы кланялись им. Мы часто посещали их, по причине большой любви их к нашему владыке патриарху, так как они знали о нем, когда он был еще в Алеппо.

В пятую субботу поста, по приглашению царицы Елены, наш владыка служил у ней литургию, о чем мы расскажем в своем месте. Всякий раз, как мы приходили, сын ее подавал сам лично, собственными руками, рюмки с напитками, по обычаю московских вельмож, которые подносят обеими руками гостю напитки, при чем делал поклон головою, на что мы отвечали тем же.

ГЛАВА VII. Москва. — Крещение иноверцев. Касимовский царевич и польский пан. Конец обеда у патриарха Никона.

Возвращаемся к нашим известиям о Казани и ее области. Патриарх Никон сообщил в этот день за столом нашему владыке патриарху, что кругом города Казани живут шестьдесят тысяч мусульман, которые платят харач и (всякие) поборы. Они крестятся днем и ночью. Он рассказывал, что московиты считают их нечистыми и не сообщаются с ними, не едят с ними и не пьют. Кто из них окрестится, тот не смеет ходить к своим родным, а если пойдет по необходимости, то не ест с ними из одного блюда и за их столом, а из отдельного блюда и за отдельным столом, из опасения возбудить злобу московитов и подвергнуться наказанию от них за то, что он ел с мусульманами, ибо у них это считается чем-то отвратительным и весьма нечистым, именно (они думают), что крещение оставило его и он нуждается в новом крещении. Если жена окрестившегося также окрестится вместе с ним, то будет его женой, а если не пожелает, то отнюдь не дозволяют (ему) приближаться к ней, но разводят ее с ним и женят его на христианке. Крестившийся получает от щедрот царя одежду, сукна и много динаров, и один из государственных сановников бывает его крестным отцом. После крещения бросают все его платье и надевают на него новое, даже (новый) колпак на голову и (новую) обувь на ноги. Они твердо верят, что именно такой крестный отец избавляет его от мрака неведения и руководит к истинному свету. Впоследствии мы видели, как они крестили взрослых людей в нашем присутствии в Москве-реке. Священник, прочтя положенные молитвы, налил деревянного масла и раздел (крещаемого), оставив его в одной сорочке, которую снял только тогда, когда ввел его в воду и погрузил, дабы не обнаружились его pudenda. Он поднимал и опускал его трижды при помощи пояса, пропущенного подмышки, затем вывел его, после того как трижды погрузил его с головой, тотчас одел во все новое, потом, по обыкновению, обошел с ним три раза кругом воды, поя положенную стихиру; при этом как он, так и все присутствовавшие имели в руках свечи. Мы увидели нечто чудесное: их лица, быв черными и мрачными, тотчас — о удивление! — преобразились в сияющие светом. Их было трое мужчин: двое из татар малдван (мордва), а третий из ханских татар. Они знают по-турецки. Крещение совершилось, после того как они у нас, в монастырской церкви, в течение всего великого поста, усердно посещали службы ночью и днем, при чем, как оглашенные, стояли вне церкви. Священник учил их крестному знамению, молитвам и тайнам веры. Один из них был старец. Мы дивились на московитов: они так высоко ставят веру, что не крестят никого раньше, чем он пробудет шесть недель, т.е. 40 дней, в каком-либо монастыре, не входя в церковь. Так поступали теперь и с ляхами и крестили вторично, хотя это недозволительно; но московиты отнюдь не принимают их, не окрестив. Таким образом ляхи, поневоле, просят крещения, дабы их приняли и любили от всего сердца. Крестившиеся получают высокие должности.

Покойный царь Иван, когда шел походом на Казань, по дороге воевал с независимым татарским ханом, мусульманином знатного рода, правителем области Касимов и городов: Романов и Изар[438] (Инсар?). Страна эта заключает три крепости и представляет самостоятельную область, имеющую более десяти тысяч домов. Хан, будучи не в силах воевать с царем, изъявил ему покорность и передал всю свою страну. Поэтому царь Иван обошелся с ним милостиво и поставил его в стране с прежнею властью, дав ему царский указ, чтобы он ежегодно вносил царю подать, чтобы никто не отнимал у него владений, и страна оставалась за ним и за его детьми до скончания веков. Затем царь пошел на крепость Сиямска (Свияжск?), высокую, неприступную, поднимающуюся на вершине горы; она выстроена на берегу великой реки Волги и отстоит от Москвы на 500 верст. Рассказывают, что царь послал вперед на судах для покорения ее около двадцати тысяч, и когда бывшие в крепости узнали о них, то нарубили очень больших деревьев из тех, которые окружали крепость, и оставили их, пока все (нападавшие) не приблизились в основанию (горы), и тогда сбросили их; говорят, что эти деревья рассеяли суда и все войско. Царь Иван, услышав об этом, воспылал сильным гневом и отправился сам. Сделав подкопы и проведя подземные ходы под крепостью, наполнил их порохом и поджег. Стены ее рухнули; он вступил в нее и перебил всех, бывших в ней, мечом, а затем отстроил ее вновь и пошел на Казань.

Возвращаемся. Потомство этого хана продолжается до сих пор. Из него остался один только человек; мы впоследствии видели его: он очень приятный, был одним из турецких придворных служителей — и наружность его это показывает; хорошо говорит по-турецки с примесью персидского. Царь вызвал его к себе вместе с его женою, матерью и наставником, т.е. шейхом, которого называют ходжа. При свидании с ним, царь просил его сделаться христианином и креститься, при чем он был бы его крестным отцом; если сделает это, он женит его на своей старшей сестре Ирине и прибавит ему областей сверх тех, которыми он владеет. Тот изъявил согласие и дал обещание. Царь, очень обрадованный, — потому что они его любят и называют василопуло, т.е. царевичем, — послал его в один монастырь, дабы он пробыл там, по их обычаю, в качестве оглашенного, сорок дней. Что же касается Евы, т.е. его жены, матери его и ходжи, то они не пожелали (креститься) и его уговаривали этого не делать и до того к нему приставали, что он отказался. Когда прошли сорок дней, и царь прибыл в монастырь, чтобы его окрестить, тот обнаружил решительное нежелание, сказав царю: «Вот тебе меч и моя голова; я не хочу креститься». Истощив все ласки, царь разгневался на него и посадил его в цепях в одну из келий; здесь он находился в одиночном заключении и никто к нему не входил. Что ели монахи, тем и его кормили. В таком положении он пробыл со дня нынешнего Богоявления до конца июля месяца. Когда дошло до царя, что именно его жена, мать и ходжа препятствуют ему (креститься), то он, разгневавшись на них, послал жену его в заточение в женский монастырь в области Нижна (Нижегородской), мать заточил также в женский монастырь в стране Сибирской, а ходжу и монастырь св. Кирилла (Белозерского), в подворье которого мы пребываем, приказав держать их с большими лишениями и принуждать к самым тяжким работам. А тот господин продолжал оставаться в крайних лишениях и тоске, пока не стал собственными устами просить крещения. Услышав об этом, царь уже не изъявил согласия, но сказал: «пусть он умрет на своем месте от горестей; когда я просил, ему это было не в угоду, а теперь хочет по неволе: это грешно. И тот оставался в таком же положении до летнего времени, когда царь отправился в поход, о чем мы впоследствии расскажем. Патриарх, вследствие своей большой близости к царю, став ходатаем (заключенного), просил царя смиловаться, и после того как, в течение сорока дней, заставлял этого человека посещать службы, стоя вне церкви, и научил его крестному знамению и тайнам веры, окрестил его наконец в июле месяце и сам был ему крестным отцом. Он был знатный человек, из благородного дома, и имя его было Сейид Мохаммед. Патриарх дал ему имя Василид и облек его в царские одежды.[439] Он постоянно бывал у патриарха вместе с вельможами царя, которые ежедневно приходят к патриарху, при чем, обыкновенно, садился выше царского наместника и уполномоченного, потому что он царский сын. Его лицо просветилось и засияло. С дозволения патриарха Никона, он прихаживал к нашему владыке патриарху. Мы заметили в нем большие совершенства, ученость, глубокую философию и уменье грамматически-правильно читать по-арабски, по-турецки и по-персидски. Но он просил нас не говорить, что умеет читать на этих языках, потому что московиты, как мы упомянули, до крайности ненавидят чтение и разговор на них. Мы видали у них пленников из восточных земель: из Требизонда, Синопа и их округов, из Еникёя, из татар; всех их захватывают в плен казаки...[440] называемые по-турецки тонун-козакы, т.е. донские казаки: они плавают по Черному морю, берут в плен множество мужчин, женщин, мальчиков и девочек, привозят их сюда и продают по самой дешевой цене. Их немедленно крестят. Мы во множестве встречали их в домах богачей и даже простолюдинов. Когда мы заговаривали с ними по-турецки, они совсем нам не отвечали, из боязни своих господ, которые, услышав, что они говорят на своем языке, думают, что прежняя их вера еще в груди у них. По этой причине они вовсе не говорят на своем языке. Упомянутый господин умеет в совершенстве читать и писать по-русски. Он имел при себе амулет и Коран; их отобрали у него и прислали к нам, чтобы мы их прочли. Мы сказали, что в них содержится, но не знаем, что с ними сделали. Окрестившись, он послал разрушить все мечети, существовавшие со времен его предков, и все его люди, видя, что он крестился, принимают теперь крещение. Он живет в епархии архиепископа рязанского, о котором мы рассказывали, что он приезжал к нам в Коломну и что он окрестил многочисленный народ.[441] Затем послали известие его жене в монастырь о том, что он принял крещение и что, ежели она пожелает, пусть тоже крестится и приедет к нему. Но она не пожелала. Под конец патриарх велел ему ехать со своим войском к царю, который был в походе, чтобы царь порадовался на него. Он отправился с десятью тысячами татар, которые все состоят в его подданстве: они превосходные наездники.

Патриарх окрестил одновременно с ним важного вельможу из ляхов с женой и детьми и всеми его приближенными, после того как тот пробыл сорок дней в монастыре, а жена его в женском монастыре. Окрестив, патриарх одел их в превосходное платье московитов с широкими воротниками, расшитыми золотом и драгоценными каменьями; воротники рубах, а также макушки их колпаков были унизаны крупным жемчугом. Причиной почета, оказанного царем этому вельможе, было то, что, когда войско отправилось на покорение той страны, этот человек, бывший великим беем, самостоятельным и владевшим областями и крепостями, сдал их царю без битвы. Царь осыпал его великими милостями и наделил многими поместьями, подарил ему одного из своих коней и назначил ему на содержание ежедневно по динару, кроме (того, что было назначено) его жене и людям.

Обрати внимание, брат мой, на сии дела, кои мы слышали и видели от этого благословенного московского народа. Какое убеждение! какая вера! какая преданность Богу! Они даже не пускают чужестранца в свои церкви, думая, что он их осквернит; отнюдь не принимают и не любят людей другой религии. Мы уже рассказывали, что, когда идет к царю турецкий посол, то его не вводят со стороны церкви Благовещения, дабы он не осквернил ее. После того как он поцелует полу царской одежды, и царь положит свои руки ему на голову в знак дружбы, тотчас же, по выходе посла, он моет руки водою с мылом, думая, что они осквернены; затем призывают священников совершить водосвятие на том месте и окропить его, дабы оно очистилось, ибо осквернено. Мы дивились и изумлялись такой строгости. Да продлит Бог их (существование) до дня страшного суда и воскресения из мертвых!

Эти известия и удивительные вещи, кои мы пересказали, не были (сообщены) все в тот день, четверг Сыропуста, за столом; но мы привели их одно за другим, дабы они, как сюда относящиеся, составили одну главу. Да не сетует никто на нас за длинноту: из многого мы рассказали лишь немногое.

Многочисленные чашнегиры продолжали подавать блюда с разного рода кушаньем и проч. Патриарх раздавал их присутствующим, которые вставали, кланялись ему и отсылали их к себе домой, как великое благословение, и (так шло) от начала трапезы до вечера. Встали, совершили моление над трапезой, сняли скатерти и собрали хлеб и куски в корзины по монастырскому обычаю. Затем архидиакон поднес Панагию с блюдом кутьи и поставил пред патриархами, подал своему патриарху кадило, похожее на корону, с рукояткой, и начали поминовенную службу со стихирами. Затем прочли молитву за упокой скончавшихся архиереев Москвы и всех стран русских, при чем патриарх кадил; он кадил также иконам и всем предстоящим издали. Потом совершил отпуст, отведал от Панагии и кутьи, и их роздали присутствующим. Подошел архидиакон и стал поддерживать его руки, а стольники начали подносить чаши с напитками. Он выпил и дал нашему учителю, а затем раздавал всем присутствовавшим, которые кланялись ему, по своему обычаю, принимая и отдавая чашу. Затем он подарил нашему владыке патриарху, как принято у патриархов, во-первых, икону Владычицы в серебряном окладе, ибо его кафедра, т.е. соборная церковь, во имя Успения Владычицы; еще серебряно-вызолоченную чашу, фиолетового бархата и атласа, сорок соболей и пятьдесят динаров, при чем извинялся; а нам роздал милостыню в бумажках. Затем патриархи попрощались друг с другом, пропели перед иконами «Достойно есть», поклонились, облобызались, и мы вышли. Патриарх Никон послал всех, бывших у него, бояр, архиереев, архимандритов, священников и дьяконов провожать нас с большими свечами до нашего монастыря; нашего учителя посадили в сани. Большую приязнь и великую любовь оказал патриарх Никон в этот день по своему радушию и смирению, ибо все они смиренны, любят смиренных и ненавидят гордецов.

В пятницу царь возвратился из монастыря св. Троицы и постился в этот день до вечера, как делал в пятницу, ибо только к вечеру ударили к вечерне. Они не совершали литургии в эти два дня, вследствие великой важности, какую имеют у них эти дни.

ГЛАВА VIII. Москва. — Содержание духовенства. Набожность царя. Алексей Михайлович и бояре.

Все духовенство этого города получает содержание от царя; священник — два рубля в год, дьякон — один рубль, кандиловозжигатель — один рубль, просвирня — шесть копеек. На церкви бесприходные содержание идет от царя. Священники (приходских) церквей несколько раз в год собирают доход со своей паствы, обходя дома со крестом,[442] начиная с праздников Рождества и Богоявления, а также в храмовой праздник, на Пасхе и в начале месяца.

Усердие всех московитов, больших и малых, к посещению церквей весьма велико, и любовь их к беспрерывным большим поклонам и к иконам свыше всякого описания; множеством своих молитв они превосходят, быть может, самых святых, и не только простолюдины, бедняки, крестьяне, женщины, девицы и малые дети, но и визири, государственные сановники и их жены. Если обладают такими добродетелями, как мы раньше о том упоминали, царь и царица, кои стоят во главе подданных, то каковы же должны быть эти последние? О добродетелях этого царя нам рассказывали, что во все дни года он имеет обыкновение, в день памяти каждого святого, во имя коего имеется церковь в этом городе, — а в нем есть церкви в честь святых и праздников на целый год, бывает даже более (одного праздника в день) — имеет обыкновение, в большую часть праздников главных святых, отправляться в их церкви, причем идет пешком, не желая ехать, из любви и благоговения к ним. Он стоит от начала обедни до конца с непокрытою головой, как всякий другой человек, и непрестанно кладет поклоны пред иконой святого того дня, ударяя челом о землю с плачем и рыданием. Так поступает он пред людьми. Внутри же своего дворца он и царица, как рассказывают, ведут образ жизни превосходнейший чем святые, в постоянном бдении и молениях в своих церквах по целым ночам. То, что мы сообщили, составляет лишь малую долю слышанного нами о царе и виденного своими глазами. Впоследствии, в своем месте, мы скажем о том, что он делал на первой неделе поста. Переводчики рассказывали нам, что он спросил патриарха иерусалимского, беседуя с ним за трапезой: «о, батюшка! (этим словом, которое значит: о, отец мой! он обыкновенно зовет архиереев) дошло до меня о господаре молдавском Василии, что он очень богат, милосерд, очень любит воздвигать храмы и творит много благодеяний; но правда ли, что он стоит в церкви в колпаке и не снимает его»? Патриарх отвечал: «да, это правда; ибо мы видели, что он никогда не снимает колпака, кроме как во время входа с Евангелием и великого выхода. Причина этого, как мы потом узнали, двоякая: одна — (что он делает это) по своей чрезмерной гордости; другая — потому, что он сед и красит постоянно свою бороду в черный цвет, чтобы казаться молодым, а потому совестится открывать голову, ибо волосы его седы, а борола окрашена в черный цвет». Обрати внимание, о ты, любящий Христа, на этот вопрос, который сделал царь московский по сему поводу! Рассказчик продолжал: когда царь удостоверился в этом из слов патриарха, то поднял руки к небу и, вздохнув из глубины души, сказал: «о, Долготерпеливый! как Ты не прекратишь жизнь того, кто осмеливается стоить так пред Тобою»? И это было пророчеством о Василии, ибо чрез короткое время с ним случилось то, что случилось. Обрати внимание на эти дела, от коих поседели бы младенцы! Ибо тот, как мы рассказывали раньше, не снимал колпака не только в церкви, но даже пред архиереем, садился всегда на троне в переднем месте, а нашего учителя сажал справа от себя, тогда как этот царь — и не он один, но и другие московские цари, его предшественники, — как в церкви стоят с открытою головой, точно также постоянно и пред архиереями и священниками. Такой у них обычай от избытка их добродетели, смирения и отсутствия гордости. Нам также сообщали о царе, что государственные сановники, в царствование его родителя, не боялись царя, потому что он был человек простодушный, мягкий, слабого сложения, не любивший кровопролития и войны или подобного, так что его звали монахом. Но этот царь обуздал и смирил вельмож вконец и многих из них казнил. Нам рассказывали, что в самое недавнее время он убил собственною рукою одного из вельмож среди дивана. А именно: он послал его в одну область привести тамошних ратников для похода. Эти же, придя к нему, упросили его, подкупив деньгами, освободить их от похода и дать отсрочку до будущего года. Вернувшись к царю, посланный стал просить его, под разными предлогами, избавить их от похода. Царь тотчас понял, в чем дело, и немедленно послал одного из своих слуг, в качестве шпиона, разузнать от жителей той области, сколько они дали военачальнику, который к ним приезжал. Тот разузнал и, вернувшись, сообщил царю. Последний призвал того несчастного и, как он молод и весьма жесток, умертвил его своим мечом среди дивана. Московиты никогда не любили походов и войн, стремясь к спокойствию и безмятежной жизни, и говорили: «наша страна велика — хватит нам; наше царство очень обширно — с нас довольно. Но теперешний царь[443] нашел, что они заблуждаются, и сам лично отправился в поход, дабы укрепить их мужество, ища, по его словам, победы ради своего возлюбленного Христа. При таковом его намерении, Бог даровал ему то, на что он надеялся, ибо в настоящее время он не только взял город, выстроенный его предками,[444] но, как мы расскажем потом подробно, овладел всею страной ляхов и совершенно сокрушил их.

То, что мы сообщим сейчас, достаточно для довершения начатой нами главы. Царь обходился со своими вельможами так, что вместо спокойствия подвергал их большим трудам. Нам рассказывали, что в прошлом году он выехал с ними на богомолье в один загородный монастырь. Великая река Москва обтекает большую часть города: по дороге царя был мост; но царь оставил этот мост (в стороне), а съехал подле него в реку, которая очень глубока, переехал чрез нее и вышел на другой берег в совершенно промокшей одежде; затем крикнул своим вельможам: «кто не поедет за мной, тот лишается жизни». Его целью было посмеяться над ними, ибо большинство их тучны и толсты. Уверенные в неминуемой беде и не видя от нее избавления, ни (возможности) бегства, они поневоле спустились в воду, отдав поводья своих лошадей. Так как они большею частью были тучны, то погрузились по шею и, как их лошади, приподнимали головы свои вверх. Царь смотрел на них и смеялся, пока они не перебрались через реку в самом жалком положении, в промокшей одежде, как пешие, так и конные. Они стали укорять царя, как будто он действительно имел намерение их погубить, но он ответил им: «моя цель — уменьшить этим ваши толстые животы, которые вы отрастили себе при моем отце, в покое и безопасности». Затем он поехал с ними дальше, и наконец они вошли в монастырскую церковь и отстояли обедню от начала до конца, и царь с ними, в промокшей одежде, с которой струилась вода: он никому из них не позволил выйти до окончания обедни. Все пошли в его дворец и просили отпустить их, чтобы переменить платье, но он не пустил, пока не поднес им по три чарки за раз, говоря: «мы сегодня заслужили большую награду и крупную плату, затем что отстояли обедню утопленниками», и не отпускал их, так что большая часть их дрожала от холода и у них зуб на зуб не попадал. Нам рассказывали о царе, что он в одно воскресенье, но обыкновению, был у заутрени. Бояре имеют обычай приходить из дому, чтобы вместе с царем присутствовать за богослужением. Случилось, что они не знали о том, что он будет у службы в этот день, и запоздали с приходом. Он тотчас записал имена тех, которые не явились, и послал привести их из дому со связанными руками, отвел их на берег реки Москвы, которая течет близ дворца, и велел бросить их всех в реку, схватив за руки и за ноги, в их парчовой одежде и со всем, что было на них, говоря: «вот вам награда за то, что вы предпочли спать со своими женами до позднего утра этого благословенного дня и не пришли отстоять заутреню вместе с царем».

О нем существует много подобных рассказов, но записаны немногие, для удовольствия внимательного читателя.

ГЛАВА IX. Москва. — Описание Успенского собора.

[445]

Утром в воскресенье Сыропуста московский патриарх пригласил нашего учителя отслужить вместе обедню в соборе, то есть в великой церкви, в присутствии царя. Мы поехали туда в царских санях. Вот описание этой церкви. Она четырехугольная и очень высока. На каждой из трех стен — очертания четырех арок снизу доверху, а потому и кругом ее крыши идут арки, все из тесаного камня с железными связями. Церковь имеет пять высоких куполов, густо позолоченных. На каждом куполе крест с тремя поперечинами, наподобие креста Господня, как обыкновенно бывают все кресты у них. Снизу они кажутся маленькими; но недавно один из них сломался от ветхости и его спустили; мы смерили его длину, и она оказалась около четырех локтей; такова же длина его поперечин, а толщина его одна квадратная пядень. Средина крестов железная; а нижняя часть, которая вставляется в купол, имеет в длину около полутора локтя; поверх железа доски, и все покрыто медью, густо позолоченной. Что касается шара под крестом, то он так велик, что никто из нас не мог обхватить его руками, снизу же он кажется не больше яблока.

Церковь имеет три большие двери. С наружной стороны западной двери есть арки и купол, на коем изображено Успение Богородицы и весь Апокалипсис евангелиста Иоанна. На эту дверь, возвышаясь над нею, выходит высокий царицын дворец, на куполах которого водружены флюгера из позолоченной меди, кои вертятся от ветра. Насупротив этой же двери — красивая церковь во имя Положения пояса Владычицы; здесь проходит царица, когда спускается к службе в (великую) церковь, так что ее никто не видит. Патриарший дом находится ниже этих палат, и по этой причине, всякий раз когда патриарх выходит в церковь и возвращается из нее, он останавливается у этого прохода, поднимает вверх свои взоры и, отдав посох архидиакону, благословляет по направлению кверху, затем кланяется до земли, благословляет вторично и, вторично сделав поклон, уходит. Так же поступал и наш владыка патриарх всякий раз, когда приходил в церковь, и мы поднимались в патриарший дом, ибо царица всегда смотрела на проходящих из своих стеклянных окон. Так поступали и все архиереи.

Другие две двери — с юга и с севера. Южная выходит к царскому дивану, к церкви Благовещения и на всю дворцовую площадку. Над этой дверью написан на стене над аркой образ Владычицы в большом виде, а по сторонам дверных створов – два ангела с рипидами. Над всем этим арка из жести для защиты от дождя и снега. Перед этой дверью есть площадка, на которую всходят по лестнице; вся она выстлана плитами из железа, которое блестит как серебро; плиты четырехугольные и как будто из черного мрамора. Над северной дверью изображен ряд архиереев. Насупротив этой двери находятся палаты и дворец патриарха, выстроенные им в настоящее время.

Алтарей пять. Над каждым из них сделано чистым золотом свое особое изображение. Сзади главного алтаря наверху — изображение Отца, Сына и Святого Духа; позади других двух алтарей — изображение Святой Софии, Премудрости Божией, с красным лицом, сидящей[446] на престоле с семью столпами, согласно изречению Соломона: «премудрость создала себе дом и утвердила его на семи столпах»; справа от Нее Пресвятая Дева, а слева (Иоанн) Креститель; сверху ангелы, парящие в небесах. В этом и ином роде имеются изображения и над другими алтарями.[447] Всякий, кто проходит здесь, непременно останавливается и молится на них издали. Великий алтарь имеет три больших окна, снаружи узких, изнутри широких, с большими откосами, для того, чтобы свет ниспадал до самого пола. Остальные четыре алтаря имеют каждый по одному окну. Большие окна этой церкви весьма многочисленны; они идут в два ряда, одни над другими, и все изнутри широки, с большими откосами. По этой причине церковь весьма светла. Все окна имеют оконницы из стеклянного камня (слюды), чистого, разноцветного. Снаружи у них железные решетки. Точно также и двери церковные имеют снаружи решетку из чудесной желтой меди; внутрь ее вставлена слюда. Изнутри же двустворчатая дверь из чистого железа.

Эта церковь поддерживается четырьмя выведенными кладкой колоннами, весьма толстыми и высокими. По окружности их четыре арки. Царское место — большое, высокое, с куполом, все из мрамора и кругом покрыто резьбой, представляющей воинов сынов Израиля; оно находится близ южной двери. Патриаршее место — налево от него, с задней стороны правой колонны, насупротив алтаря. Позолоченное, чудесное царицыно место — налево от него, с лицевой стороны другой колонны, против алтаря, где жертвенник; оно постоянно завешено материей.

Главный алтарь очень велик, высок, открыт и светел. Пол его первоначально был в уровень с полом церкви, но в настоящее время патриарх (Никон) значительно поднял его, возвысив над полом церкви на четыре-пять ступеней, которые сделаны из железа. Престол велик, над ним большой серебряный купол,[448] утвержденный на четырех высоких колоннах из желтой меди. Купол имеет четыре арки с зубчиками. У плеча каждой арки ангел из чистого золота, держащий в руке рипиду, коей он как бы веет насупротив своего содруга; на каждой арке по два ангела, так что число их всех восемь. По окружности купола большие венчики — все со сквозною резьбой. Купол четырехугольной формы и увенчан крестом. Потолок его резной, фигурный, пластинчатый, со звездочками; фон — серебряный, а бруски, звездочки и гвозди — золоченые. Внутри купола железная решетка, а по окружности его четыре цепи из позолоченного железа, прикрепленные к стенам алтаря, для того чтобы купол не колебался. Говорят, что серебро этого купола весит четырнадцать пудов, а пуд, как мы сказали, равен тринадцати стамбульским окам. Кругом купола четыре занавеса, закрывающих престол, который всегда остается закрытым. Весь престол покрыт драгоценною парчой. В потолке купола висит серебряный вызолоченный голубь с распущенными крыльями, как бы спускающийся на престол.[449] Кафедра (горнее место) имеет три ступеньки, обитые зеленым сукном; посредине — высокий патриарший трон, покрытый всегда ковром до полу. Справа и слева от трона висят два очень больших креста и резные из слоновой кости иконы с изображениями всех господских праздников и большинства святых; они соединены между собой золотом. Позади каждого креста позолоченная рипида с изображением херувима. Позади престола дощатый проход, где поставлены древние иконы из серебра и между ними также большой крест. Эти три креста вместе с иконами всякий раз, когда идут в крестный ход, несут впереди всех. У стены, насупротив престола, направо от входящего в царские врата, стоит очень большое, великолепное зеркало, в раме из черного дерева с золотыми фигурами ангелов. Оно стоит больше пятисот динаров, ибо весьма роскошно и показывает человека во весь рост. По временам за литургией патриарх подходил к нему, смотрелся, расчесывал волосы на голове и бороду и оправлялся, и не только один он, но и все, даже маленькие дьяконы.[450] Они охорашивались, чтобы не подвергаться насмешкам мирян. В алтаре, где жертвенник, висят еще два зеркала, тоже для них, со щеткой из свиной щетины для расчесывания волос во всякое время.

Что касается двух алтарей, кои находятся с правой стороны (главного) алтаря, то один из них есть ризница церковная. В ней хранится драгоценная утварь церкви вместе с полными царскими облачениями патриархов, числом более ста, кроме тех, которые изготовляются теперь. Патриархи, бывшие до Никона, надевали митры. Этот же сделал в настоящее время четыре митры-короны,[451] истратив на одну из них более пятнадцати тысяч динаров. Эта митра ослепляет ум и взоры обилием драгоценных украшений: алмазов, разноцветных яхонтов, рубинов, изумрудов и иных, вместе с тысячью жемчужин, отборных, круглых, как будто точеных, крупнее раковинок больших четок. Впоследствии в своем месте мы скажем о его саккосах. Что касается парчовых стихарей и фелоней, унизанных обильно жемчугом и драгоценностями и предназначенных для архиереев этой церкви на всякий большой праздник, то каждые фелонь и стихарь сложены друг на друге в отдельном ящике налево от престола.

Третий алтарь, что насупротив царского места, во имя св. Димитрия. В алтаре есть благолепная икона, на которой изображены мучения и все чудеса святого; вся она вытиснена на вызолоченном серебре. Когда царь входит в алтарь, то обыкновенно проходят чрез дверь (этого алтаря) и становятся в ризнице.

Что касается других двух алтарей, с левой стороны (главного) алтаря, то один, как мы сказали, есть алтарь, где находится жертвенник, а также чудесное место омовения рук и место, где неугасимо горит огонь. Пятый алтарь подле этого — во имя св. Петра. В нем, как мы раньше упомянули, почивают его мощи в раке из позолоченного серебра; снаружи она ограждена высокою, массивною серебряною же решеткой.

Все конхи этих алтарей, их стены и отделения, а также все стены церкви и купола расписаны сверху донизу изображениями господских праздников и всех святых с их чудесами — все из чистого сусального золота, так что стен не видать, а как будто все золото да лазурь. По этой причине в Бозе почивший митрополит Иса[452] сказал в своем стихотворении, говоря о достопримечательностях этой страны: «в ней церкви из золота и серебра, алтари их украшены золотом, жемчугом и разновидными алмазами». Под серебром и золотом он разумел изображения святых на стенах этой церкви и иных; слова его: «жемчугом и разновидными алмазами» означают алмазы и прочие драгоценные камни на иконах святых в этой церкви и в других. Нет колонн из черепахи и иных, как он неверно описал ради того только, чтобы вышел правильным размер его касыды (поэмы).

Я не порицаю его — Боже избави! но все, что я видел собственными главами, то пересказал правдиво, описывая каждый предмет по порядку, дабы, если читатель представит его себе в своем уме, нашел бы таким, как будто сам его видел. Иса и его спутники, как говорят, приезжали при царе Иоанне,[453] когда государство было еще слабо; мы же прибыли в нынешнее время, когда государство сделалось в высшей степени богатым.

Место Ризы Господней, как мы упомянули раньше, находится справа от входящего чрез западную дверь церкви. Оно имеет вид кельи с высоким куполом и сделано все из чудесной желтой меди со сквозною резьбой. Изнутри его слюда, дабы стоящие снаружи могли видеть внутрь, ибо лампадки и светильники горят неугасимо.[454] Близ него, по всей южной стене до царского места идут гробницы шести патриархов, кои занимали престол московский и всех стран русских. Гробницы окружены решеткой из луженого железа. На каждой гробнице лежит большой покров из черного бархата с большим крестом, на коем сверху донизу маленькие иконы из позолоченного серебра; крест имеет три поперечины, и с обеих сторон его, по обыкновению, губка и копье. По окружности покровов идут письмена шириной в пять пальцев, из крупного жемчуга; (обозначено) имя погребенного и время его кончины.

В ризнице этой церкви есть чаша из зеленой яшмы с крышкой, с дискосом, лжицей и копьем.[455] Говорят, что их поднес в подарок царю один греческий купец, их оценили, и царь дал ему стоимость их — 24.000 динаров (рублей).

По окружности церкви и вокруг четырех колонн размещены очень большие иконы, на которых ничего не видно кроме рук и лика, да с трудом можно заметить частичку одеяния, все же остальное — толстое чеканное серебро с чернью. Большая часть икон греческие; между иконами есть благолепная икона Владычицы, серебряная, с каменьями; на ней грузинские письмена, ибо она из Грузии. Равно и при дверях всех алтарей стоят большие серебряно-вызолоченные иконы с деяниями вокруг, кои также вычеканены (на ризе). Некоторые из них, даже и все двери, серебряно-вызолоченные, с углублениями, как будто они из теста. Между ними помещаются иконы Господа и Владычицы, которые, как говорят, прислал в свое время московитам греческий царь Мануил Комнен вместе с иконой Господа в рост, на Его евангелии греческие письмена — мы их читали. Подле притолоки царских врат есть шкаф, весь покрытый серебряными листами снаружи и изнутри; он с аркой, на вершине которой крест, и имеет дверцу с прочным замком; в нем икона Владычицы, писанная евангелистом Лукой, чему ясным доказательством служит то, что она как будто воплощенная и очень древняя. На ней висят многочисленные привески из золота и драгоценных камней. Около нее стоит другая, малая икона, также Владычицы, в малом шкафу в виде церкви с куполами, очень почитаемая: говорят, что она современна их святому Петру.

Во всех московских церквах существует такой обычай, что икону Владычицы ставят справа от жертвенника,[456] а икону Троицы слева. Но наш владыка патриарх под конец посоветовал им, и Никон уничтожил прежний обычай и сделал по-нашему, и это по той причине, что патриарх Никон, чрезвычайно любящий греческие обряды, всегда просил нашего учителя, чтобы он, какую бы неуместную вещь ни заметил, сообщал ему о том для исправления. Как только наш владыка сказал им об этом, тотчас Никон вынул эту икону с ее шкафом с этой стороны и поставил налево на место иконы Троицы, а на ее место греческую икону Спасителя, принеся ее из конца ряда. Так он сделал и в большинстве церквей.

Двери алтарей вместе с арками, равно и колонны, покрыты чистым серебром чеканной работы.

Что касается величественного иконостаса, которому нигде нет подобного – по обширности, высоте и ширине, - то он новый: его соорудил в недавнее время патриарх Никон. Он четырехъярусный. В первом ярусе посредине Господь Христос, сидящий на царском престоле; на главе Его большая, со сквозною резьбой, корона, осыпанная сверкающими драгоценными каменьями; говорят, что она весит пуд, 13 ок, чистого золота. Справа и слева идет ряд апостолов с Владычицей и Крестителем; Павел держит меч насупротив Петра. Вышина этих образов более роста человека; живопись превосходная. Во втором ряду, над ним, посредине Воскресение, остальное — страсти Господни и Господские праздники до Пятидесятницы и Успения Богородицы. Над этим третий ряд с изображением Девы Платитера,[457] в небесном круге, с отверстыми дланями; остальная часть этого ряда — пророки, кои о Ней предсказывали. В четвертом ярусе, что на самом верху, посредине Отец Саваоф, «ветхий деньми», в белом одеянии; на лоне Его сын, «сый в лоне Отчем», в виде младенца; оба они благословляют; Дух Святый, в виде голубя, веет крылами над головою Сына; вокруг главы Отца сияние, наподобие перстня Соломонова; трон, на коем Он восседает, не огражденный, т.е. открытый кругом, без перил. Вокруг них херувимы и «многоочитии» серафимы. Остальное в этом ряду — цари и пророки, держащие в руках исписанные свитки, кои они поднимают в их сторону. Вот описание четырех ярусов, как они есть. Эти иконы не писаны сусальным золотом, но все сделаны из позолоченного серебра чеканной работы, за исключением изображения и рам. Все иконы с венцами, по обычаю, принятому у московитов, которые помещают над головой каждого святого круглый венец. Перед каждой из этих икон — высокий подсвечник, как будто выточенный из позолоченного серебра. В подсвечниках зажигаются свечи. При четырех ярусах икон четыре ряда подсвечников; нижние больше двух с половиною локтей; а чем выше, тем они все ниже достоинством. Патриарх рассказывал, что вес всех этих икон с подсвечниками 370 пудов чистого серебра. Греки называют этот пуд греческим кинтаром, каким в древности цари мерили золото. Патриарх говорил, что на их позолоту потребовалось чистого золота более десяти тысяч динаров, кроме венца Господа, который, как мы упомянули, весит ровно пуд. Вот описание, нами составленное, некоторых красот этого великолепного иконостаса, подобного которому мы не видывали по величине икон и многоценности его. Поистине, он поражает изумлением самый смелый ум.

Пред алтарными дверями нет больших медных подсвечников, но стоят в каменных колонках большие, толстые разрисованные свечи. Для священников не имеется клироса со стасидиями — они стоят рядами. Архиереи вместе с архимандритами становились у большого столба, что близ места хитона Господня, ибо у этого столба царь, приходя, стоял в то время, когда облачался патриарх. Столб этот покрыт тонким красным сукном, и его образа новые и позолоченные.

Пол этой церкви, начиная от алтарей, состоит из четырехугольных плит чистого железа. Как мы раньше упомянули, царь заказал их на железном заводе в городе Туле. Пол блестит, как черный мрамор. Но в зимнее время ноги отнимаются от сильного холода. Мы терпели от него в продолжение служб великие мучения. Если бы мы не надевали на ноги башмаков, какие носят греческие монахи, с деревянными подошвами и сукном, кои мы привезли из Константинополя с прочими вещами для защиты от холода, по совету знающих людей, сообщавших нам об этом обстоятельстве, прежде нам неизвестном, то мы давно бы искалечили себе ноги.

Вот что мы изложили, по мере возможности, для описания великой церкви.

ГЛАВА X. Москва. — Архангельский и Благовещенский соборы.

Насупротив этой церкви, с южной стороны, находится церковь Архангела, во имя св. ангела Михаила. Она изящнее собора и имеет пять куполов из жести. По окружности ее крыши идет род малых полуарок, весьма вогнутых, с прекрасными скульптурными украшениями в виде ребер. Церковь окружена широким навесом с арками. Мы уподобляли это место постройке текье.[458] Церковь имеет три двери: западная — против церкви Благовещения. Эту церковь воспел в Бозе почивший митрополит Иса, говоря: «о церковь в России, не имеющая себе подобной! в ней гробы всех царей русских, с того времени как они сделались христианами и построили себе церкви». В этой церкви находятся гробницы князей и царей московских, с тех пор, как они сделались христианами, до сего времени, с их детьми. Над каждой гробницей находится изображение лежащего в ней, как он есть, каждая гробница окружена высокою железною решеткой и покрыта покровом из красного и черного бархата; на нем большой крест из серебряно-вызолоченных образков и кругом письмена, именно дата, широко вышитая золотом; это для будничных дней, по воскресеньям же и большим праздникам эти покровы снимают и кладут другие, украшенные иконами из чистого серебра, драгоценными каменьями и письменами из жемчуга. Над каждой гробницей стоит икона, осыпанная множеством драгоценных каменьев, и перед ней светильник, неугасимо горящий.

Как соборная церковь имеет семь священников и семь дьяконов и один из священников состоит протопопом над ними, а также бывает протодьякон над дьяконами, так и эта церковь имеет семь священников и семь дьяконов, и между ними есть протопоп и протодьякон, ибо в этой церкви обедня совершается неупустительно каждый день в обоях ее алтарях, а также ежедневно, утром и вечером, бывает кутья и вино, т. е. мнимосинон (поминовение), в память всех в ней погребенных. Здешнему протопопу назначены по этой причине поместья, доходы с которых поступают в его пользу, а равно идут в пользу товарищей его и дьяконов.

В этой церкви есть гробница одного из царских детей. Он почивает в великолепном гробе из позолоченного серебра. Его почитают и ему поклоняются как мученику. Нам рассказывали о нем, что он явился у них несколько лет тому назад. Визирь овладел царством после смерти царя, который был бездетен, и сослал его супругу-царицу в заточение в одну крепость. Царица была беременна и спустя немного времени родила мальчика. Он рос и достиг отроческого возраста. Услышав о нем, визирь послал своих воинов, и эти злодейски задушили мальчика. Говорят, что в это время он, как это бывает с детьми, держал в руке орехи, которые разбивал и ел; эти орехи остаются в его ладони до сих пор: никто не мог их вынуть. По этой причине его почитают как мученика, ибо он был убит безвинно.

Возвращаемся (к описанию). Этих двух протопопов мы не отличали от шейхов известной общины,[459] ибо они носят рясы из ангорской шерсти фиолетового и зеленого цвета, весьма широкие, с позолоченными пуговицами сверху донизу, на голове бархатные колпаки сине-фиолетового цвета и зеленые сапоги. Они имеют у себя в услужении много молодых людей и держат породистых лошадей, на которых всегда ездят.

Другие священники, проходя мимо них, снимают перед ними свои колпаки. При этом они тучны, толсты, с большим животом и жирным телом.

Возвращаемся (к описанию). Что касается церкви Благовещения, то между нею и тою церковью находится одно из царских казнохранилищ. У дверей ее галереи стоят стрельцы, охраняющие диван. Местоположение этой церкви весьма высокое. Вся галерея расписана чудесными изображениями с сусальным золотом. Плиты в ней весьма большие, из твердого, дикого камня. Говорят, что в Бозе почивший царь Иван велел привезти его зимою из Новгорода, где находятся ломки этого камня. Эта церковь имеет только две двери: одну с запада, другую с севера. Снаружи, при входах, чудесная решетка из желтой меди, а внутри ценные двери также из желтой меди с серебряными иконами. Это очень небольшая церковь, мрачная по причине малочисленности ее окон. Пол ее состоит из кусков мрамора прекраснейших цветов. В ней есть трон для царя, ибо он часто в ней молится. Что касается находящихся там икон, то никакой ювелир, превосходно знающий свое дело, не в состоянии оценить крупных драгоценных каменьев, алмазов, рубинов, изумрудов на иконах и на венцах Господа и Владычицы; в этом мраке они горят, как раскаленные угли. Позолота икон, сделанная чистым золотом, и превосходная разноцветная эмаль, исполненная с тонким, отчетливым искусством, поражают удивлением ум знатока. По этой причине, как говорят, ценность икон, в этой церкви находящихся, равняется нескольким казнам. Вместе с тем имеются частицы мощей святых, из числа наиболее чтимых останков, более чем в ста серебряно-вызолоченных ковчежцах, на которых отчеканены лики тех, коих мощи в них содержатся. Все это хранятся в ризнице церкви, а потому ее окна заделаны из опасения, чтобы огонь не проник чрез них в ризницу, ибо близ нее находится крыша казнохранилища и других зданий, крытых досками.

Эта церковь имеет девять куполов, густо позолоченных. На среднем тот золотой крест, о котором говорят, что он стоит несколько миллионов золотом. Внутри каждого из остальных восьми куполов есть комнатка, т. е. часовня, вся внутри покрытая золотом и кругом с красивою решеткой из желтой меди. Эта чудесная, великолепная маленькая церковь, столь дорого стоившая, сооружена в Бозе почившим царем Иоанном, который издержками на нее из своих сокровищ превзошел многих, когда-либо бывших царей. От этой церкви до Успенского собора сделаны дощатые подмостки, по которым проходит царь, всякий раз как идет в нее молиться.

Близ соборной церкви, с южной стороны, находится большой каменный царский дворец, знаменитый своею красотой, высотой и обширностью, огромностью своих камней и своим возвышенным строением. Царь принимает в нем послов от великих государей, чтобы показать свое могущество над ними.

ГЛАВА XI. Москва. — Описание Ивановской и других кремлевских колоколен. Порядок звона в колокола. Приготовления к отливке колокола в 12.000 пудов.

Между собором и церковью Архангела, с восточной стороны, находятся прекрасные колокольни, из коих одна перед приказом, то есть диваном, где всегда заседают визири. Снизу она восьмиугольная, огромных размеров; в ней восемь арок, и в каждой арке висит чудесный колокол. Один из этих колоколов с резьбой; люди знают его звон: в него ударяют в тот день, когда хотят совершить крестный ход, и тогда собираются священники со своими иконами в собор. Над этими восемью арками второй ярус, шестиугольный, поменьше нижнего; вверху его также восемь арок, и в них также восемь колоколов. Над ними третий ярус, еще меньше; он круглый, и в нем много маленьких колоколов. Надо всем широкий пояс в четыре-пять аршин с четырьмя рядами золоченых письмен, а над этим высокий купол, также позолоченный вместе со своим огромным крестом. Лестница этой колокольни снизу до верху имеет 182 ступеньки: у нас спина чуть не сломалась, пока мы поднялись наверх. Кругом колокольни есть кельи. Как мы упомянули, она походит на минарет Висячей мечети в Дамаске, но величественнее и больше его.

Близ этой колокольни находится огромная башня старинной постройки, на высоком основании из больших камней. Внизу ее помещается царская казна, а наверху церковь в честь Рождества, с красивым жестяным куполом в форме груши. В этой церкви царь ежегодно слушает обедню в ее праздник. В ряд с церковью, справа и слева, висят два огромных колокола, подобных громадному колоколу, который мы видели в Киеве в Св. Софии. Один из них с древних времен называется царицыным; в него звонят под воскресенья и праздники, и по его звону всякий знает, что на другой день воскресенье или большой праздник. Второй колокол — патриарший, звуком ниже; в него ударяют ежедневно утром и вечером: все церкви и монастыри ждут удара в этот колокол, и как только в него ударят, — если это будет рано утром, после восьми часов дня, то в него ударяют языком его непрерывно целый час несколько человек, — ударяют за ним в Чудовом монастыре, а потом в других. Что же касается приходских церквей, то в них ударяют в колокола только по прошествии часа дня, а выходят из них в четвертом часу. Таков у них обычай во все дни года. Если же будет воскресенье или особенный праздник, то выходят (из церкви) после пятого часа, ибо чем важнее праздник, тем позже кончают обедню. Если патриарший колокол ударяет с вечера, то и все ударяют после него.

Близ этой колокольни[460] находится другая большая колокольня — четырехугольная постройка с четырехугольным же куполом, разукрашенная разноцветными изразцами. Эта колокольня имеет четыре арки наверху. В ее куполе висит самый огромный колокол. Когда мы увидели и услышали его, пришли в изумление. Мы измерили его окружность, и оказалось 62 пяди; толщина его края один локоть, а высота более пяти локтей. На нем висят с двух сторон, сверху до низу, весьма большие камни на веревках, дабы он не качался и звонить в него было легче. В известное время несколько человек снизу раскачивают эти веревки. Его железный язык, быть может, по объему равняется одному из больших колоколов в Молдавии: десять человек, стоя внутри, насилу могут раскачать его и ударять им о края колокола с той и другой стороны. Когда ударяют в этот колокол, он издает звук, подобный грому; не только стоящие подле не слышать, что кричат друг другу, но и те, которые находятся внизу, и даже те, которые стоят в соборе и в других церквах. Об этом колоколе сказал приснопамятный митрополит Иса: «внутри дворец царский, насупротив великой церкви; в ней утвержден высокий, огромный колокол, перетягивающий всякий вес: тридцать юношей нужно, чтобы раскачать его веревками, скрученными из сердцевины конопли». Да, это тот самый колокол. Но мы благодарим всевышнего Бога за то, что при нас был сделан другой, огромнее его: не было, не может быть и нет подобного ему в мире. О том колоколе нам сообщили, что вес его 4.000 пудов, как написано на нем, а этот весит более 12.000 пудов. В прошлом году мастера, по приказанию царя, сделали колокол в 8.000 пудов, а железный язык его в 250 пудов. Над ним работали со всевозможным старанием непрерывно целый год, пока не окончили его; затем его повесили. Царь приказал звонить во все колокола в городе, потом зазвонили в этот колокол, и его звук покрыл все те. Царь послал всадников узнать, как далеко доходит его звук, и оказалось, как они нашли, около семи верст. Когда стали ударять в него сильнее, он вдруг разбился, как стекло, ибо его частицы не были хорошо очищены. Тогда его спустили, и царь приказал его разбить. Развели вокруг него сильный огонь, и он весь растрескался на куски. После того царь отправился в поход. Мастер же, который произвел эту великую редкость — одно из чудес света, умер во время моровой язвы.

Царь сначала вызвал мастеров из Австрии и поручил им сделать колокол. Они попросили у него пять лет сроку, чтобы его сделать, ибо, как потом нам пришлось видеть, труды по его изготовлению и приспособления, для этого требующиеся, весьма велики и бессчетны. Рассказывают, что явился русский мастер, человек малого роста, невидный собою, слабосильный, о котором никому и в ум не приходило, и просил царя дать ему только один год сроку. Говорят, что царь очень обрадовался и дал ему в помощь целые отряды стрельцов. Он сдержал свое слово и исполнил обещание, изготовив колокол ранее истечения года. Царь еще более остался им доволен и в награду дал ему во владение пятьсот крестьянских семейств, но тот отказался, говоря: «я бедный человек и не имею сил справляться с рабами; для меня достаточно ежедневной милостыни царя». Тогда царь пожаловал ему по динару ежедневно до конца его жизни, а после него его детям. Когда он умер, и эта редкостная вещь осталась испорченною, явился еще один мастер из переживших моровую язву, молодой человек, малорослый, тщедушный, худой, моложе двадцати лет, совсем еще безбородый, как мы видели его потом, дивясь милостям всевышнего Бога, коими Он осыпает свои создания. Этот человек, явившись к царю, взялся сделать колокол больше, тяжеловеснее и лучше, чем он был прежде, и кончить (работу) в один год. Огромная яма была вырыта на этой площадке,[461] и в настоящее время, то есть с начала сего месяца февраля, мастер приступил к изготовлению колокола. Упомянутая яма, по глубине и ширине, вдвое больше печи для обжигания извести. Всю ее, сверху донизу, выложили кирпичом и приступили к устройству внутри ее печи, которую топят со стороны, под землею, ночью и днем. Замешав глину, выложили из нее род купола, то есть составили сердцевину колокола, и обжигали глину огнем, который сделал ее твердой, как железо; при этом пламя поднималось выше купола. Это (обжигание) продолжали до тех пор, пока не окончили форму — а мы все время ходили на них смотреть. Потом наложили на купол второй слой, соразмерно с первой формой, то есть такой же толщины и такого же объема, около локтя или больше, и затем приступили к устройству верхней формы, окружающей колокол. Именно, привезли железные прутья, кривые, согнутые как лук, с крючками на концах, которыми их сплели между собою вокруг всей формы, наподобие того, как ткут циновки. Потом их тщательно обмазали глиной снаружи и изнутри и подвергали продолжительное время действию огня, так что все обратилось в одну (плотную) массу. После того форму крепко привязали сверху толстыми веревками к большим медным блокам на самом верху четырех столбов из крепкого дубового дерева, называемого по-гречески дранис. Каждый столб, по толщине, вышине и соразмерности, подобен минарету. Для этих четырех столбов копали землю очень глубоко, а затем в нижней их части просверлили по большому отверстию, в которое вставали большие бревна крест-накрест, и засыпали их землей, чтобы столбы ни малейше не колебались. Их поставили не совсем прямо, а немного наклонно над ямой, дабы они не покачнулись. Между каждыми двумя столбами поставили еще по два бревна, подобных им, уперев в перекладину, находящуюся наверху. Затем, просверлив те длинные, большие столбы, внутрь каждого вложили очень массивный медный блок, укрепив его с обеих сторон длинным и весьма толстым гвоздем. От веревок, прикрепленных к форме, протянули кверху четыре конца и продели их в блоки, что внутри столбов над землею. Множество людей вытянули веревки за дворцовую площадку,[462] туда, где было устроено шестнадцать колес[463] из упомянутого толстого дерева; нижняя часть их была глубоко впущена в землю и имела поперечные бревна, дабы колеса не качались. Привязали те веревки к этим колесам. При прежнем мастере таких колес было только двенадцать; теперь же число их увеличили и сделали шестнадцать, по восьми с каждой стороны. Затем множество стрельцов повернули некоторые из этих колес с двух сторон одинаково, и тогда крышка, которую сделали как верхнюю форму, поднялась кверху; под нее подвели на краях ямы множество толстых брусьев и поставили прямо. Туда вошел мастер и вырезал письмена и изображения, какие было нужно: на одной стороне изображения царя и царицы и Господа Христа над ними, на другой — изображение патриарха Никона. Когда он кончил, спустились (в яму), разрушили второй слой из глины, который сделали под конец, и хорошо очистили (форму). Когда спустили крышку, на месте слоя образовалась пустота, куда можно было впустить расплавленную медь. Затем как форму внизу, так и внутренность крышки, намазали обильно салом и жиром, дабы медь текла по ним быстро. Когда спустили (крышку) вниз, сошли (в яму) каменщики и сложили кругом формы, снизу доверху, прочную стенку из кирпичей в несколько рядов, дабы форма не поколебалась от тяжести и стремительного тока меди и таким образом эта последняя не пропала, вытекая наружу. Приступили к постройке на краях ямы пяти печей из кирпича, весьма прочных, связанных железом снаружи и изнутри, обмазали их салом и сделали у них дверцы, опускающиеся и поднимающиеся посредством особого снаряда; дверцы эти железные; их обмазали с обеих сторон глиной, которую потом обожгли наподобие кирпича. Внизу каждой печи сделали отверстие, направленное к яме, дабы, когда расплавится медь внутри печей, вся она, по открытии отверстий, быстро потекла по пяти канавкам. Все это было устроено в течение нынешнего лета после праздника Пасхи, но мы рассказали об этом здесь и, Бог даст, докончим этот рассказ в своем месте.

Что касается кусков меди от старого колокола, то, как мы видели, каждый кусок тащили веревками, при помощи снарядов, сорок-пятьдесят стрельцов с большим трудом, клали на весы и свешивали, а потом вкладывали в печь, пока не наполнили всех печей. Каждый кусок был подобен большому черному жернову. В каждую печь положили 2500 пудов, а всего 12500 пудов, и замазали печи глиной. Развели сильный огонь и поддерживали его непрерывно ночью и днем, пока не расплавилась вся медь и не стала подобна воде. Ее мешали чрез отверстия печных дверец железными прутьями, которые накалялись от сильного кипения и жара. Вот что произошло. Об остальном, как мы упомянули, обстоятельно расскажем в своем месте.[464]

Возвращаемся (к описанию колокольни). Число ступеней этой колокольни, в которой висит огромный колокол, сто сорок четыре. Внутри башни, по окружности ее, также есть многочисленные кельи. Из этой башни можно проникнуть туда, где висят два колокола, назначенные для (звона) в будничные дни и в канун праздников, в церковь Рождества, а также в вышеописанную высокую колокольню, ибо все они в одном ряду. Башни эти выстроил и снабдил колоколами в Бозе почивший царь Иоанн, пожертвовав в свое время 120 домов с достаточным содержанием для приставленных в колокольням людей, которые приходят по очереди еженедельно и неотлучно пребывают в упомянутых кельях ночью и днем для звона в колокола. В большие праздники и в дни крестных ходов, когда звонят во все колокола, звонари являются все и производить звон в следующем порядке. Должно знать, что у алтарного угла великой церкви снаружи висит маленький колокол, к которому приставлен человек. Когда наступает время звона в колокола, — если это зимою, то, как мы упомянули, после второго часа, а если летом, то после третьего или четвертого, — приходит тот человек и ударяет в этот колокол один раз. Находящиеся наверху люди, которые стоят уже наготове, в ожидании, услышав звон, ударяют в надлежащий колокол языком его около часа времени. Когда патриарх войдет в церковь, приходит тот человек и ударяет в маленький колокол два раза. Услышав его, звонари прекращают звон, пока не кончится чтение часов. Пред началом литургии выходит тот человек и ударяет в маленький колокол, чтобы звонари его услышали и знали, что наступило время литургии. Тогда начинают звон одиночными ударами. Им отвечают находящиеся в высокой колокольне приятным звоном в маленькие колокола, трогающим сердце слушателя. Затем им отвечают находящиеся под ними (звоном) во все средние колокола, а прочие (звоном) в свой ежедневный колокол. Это повторяется трижды. Если день воскресный или большой праздник, то заканчивают (звоном) во все большие колокола вместе с тем огромным колоколом, коего звон разносится подобно ударам грома. Так как местоположение крепости, где находится дворец, очень высоко и господствует над окрестностями, даже над отдаленными полями и селениями, ибо это место в древности была гора и со всех сторон к крепости ведет подъем и всход, то по этой причине звон колоколов доносится до отдаленных окраин города и до селений. Эта огромная, высокая колокольня с золоченым куполом представляет издали красивый вид. Если бы низменность вокруг этого города была безлесна, то колокольню можно бы было видеть на большом расстоянии при восходе и закате солнца, отражающегося на ее куполе. Мы же увидели ее на расстоянии десяти верст, на каковом — это два полных часа пути — различаешь ее взором, как неясный образ. По этой причине покойный митрополит Иса в своем стихотворении говорит: «внутри царского дворца двадцать пять куполов из золота или смолы (?), которые поблескивают издали на всем обширном пространстве», и далее говорит: «ты слышишь его (колокола) звук на расстоянии трех дней пути». Но мы услышали (колокол) и увидели (колокольню) только на расстоянии десяти наших миль — не более. Что касается двадцати пяти куполов, о коих он упоминает, то соборная церковь имеет их пять, Благовещенская — девять, церковь царицына наверху, во имя св. Екатерины, — два купола, близ нее церковь во имя св. Анны имеет так же два новых купола; сзади дворцовой площадки высокая церковь во имя Рождества Богородицы, которую мы потом осматривали, имеет один большой купол, также позолоченный; на высокой колокольне — один; Чудов монастырь над гробом св. Алексия имеет два купола: один большой — над его гробом, другой малый — над алтарем, позади царицыных палат другая церковь с двумя куполами; вне Кремля, среди города, еще купол на церкви Введения Владычицы во храм. Таким образом, число этих золоченых куполов — двадцать пять[465] — остается с того времени до сих пор. Кончаем эту главу.

Возвращаемся. Также и с вечера звон в колокола происходит по знаку, данному ударом в маленький колокол. Звонари ударяют небольшое число раз, пока патриарх не войдет в церковь, о чем тот человек дает им знать, и (тогда) некоторые из них немного позвонят, ударяя вместе за раз: это служит знаком вечерни. Точно так же ночью тот человек подает звонарям знак, и они ударяют долгое время в назначенный для того колокол, чтобы дать знать всему городу и чтобы церковники вставали и ударили в колокола своих церквей, что продолжается беспрерывно от полуночи до зари, т. е. (звон) в приходских церквах. Люди, находящиеся наверху, по знаку, данному им стоящим внизу, о том, что патриарх вошел в церковь, прекращают звон до начала утрени, когда тот опять подает знак, и они начинают звон в назначенные большие и малые колокола, по обыкновению. Если день воскресный или господский праздник, то заканчивают, как мы сказали, продолжительным звоном в самый большой колокол. Также звонят вместе с ним во все колокола во время полиелея. При чтении Евангелия на утрени ударяют также вместе (во все). Что касается того, когда они встают к службе по ночам, то в зимнее время, когда ночь бывает длинная, если нет господского праздника, звонят в назначенный для того колокол в одиннадцатом часу; если же воскресенье или особенный праздник, то ударяют в девятом часу. В летнее время, когда ночи коротки, звонят к вечерне перед закатом солнца после девятого часа, а к утрене в четвертом часу ночи — это по будничным дням. Накануне воскресений и праздников звонят с вечера до истечения одного часа ночи. По этой причине мы испытывали страшное мученье: не спали по ночам и терпели большое беспокойство. Всего больше нас донимал колокольный звон, от гула которого дрожала земля, в канун воскресений и праздников, кои почти непрерывно следуют друг за другом, равно как и звон на заре, с полуночи до утра, ибо в этом городе несколько тысяч церквей и каждая церковь, даже самая малая и бедная, имеет над дверьми по десяти больших и малых колоколов, в кои звонят в воскресные и праздничные дни и в канун больших праздников, сначала поочередно, а потом во все вместе.

После многих расспросов я осведомился у архидиакона патриаршего о числе церквей в этом городе, и он ответил, что их более четырех тысяч, а престолов, на коих совершается ежедневно литургия, более десяти тысяч, ибо каждая церковь имеет по три и более алтаря. Это весьма радостно для сердца. В Константинополе же и Антиохии, наверно, не было столько тысяч церквей и колоколов.

ГЛАВА XII. Москва. — Служение в воскресенье Сыропуста. Известия с театра войны. Назначение воевод.

Возвращаемся к нашему рассказу об утре воскресенья Сыропуста. Когда мы вошли в церковь и прибыл патриарх Никон, анагносты, иподьяконы и певчие пропели ему Достойно есть и многолетие, с поминовением его имени. Он облобызался с нашим патриархом, и все, по обыкновению, пошли прикладываться к иконам и мощам святых, вернулись и облачились в нарфексе. В это время вошел в церковь царь, и певчие пропели ему многолетие. Приложившись к иконам, что у алтарных дверей, он подошел к патриарху Никону, который, сойдя с архиерейского места, встретил его и благословил сначала правою рукой, а потом крестом на чело, окропив святой водой его и шапку его, которую нес на его посохе один из вельмож в некотором отдалении. Царь поцеловал у патриарха правую руку, а этот обнял его голову правою рукой и поцеловал в нее, как он обычно делает. То же сделал наш учитель, благословив царя правою рукой и крестом и окропив святой водой. Затем царь поклонился им, повернулся, пошел и, став у лицевой стороны большой колонны, которая была покрыта красным сукном, поблизости от патриархов, посматривал на них, по своему обыкновению. Наш учитель, по приглашению патриарха Никона, опять рукоположил диакона и священника. Когда мы вошли в алтарь, царь также вошел, стал в ризнице и смотрел. Мы пропели Святый Боже один раз по-гречески, при чем нам помогали анагносты, которых патриарх учил молитвам по-гречески, из любви своей к этому языку.

В этот день пришло к царю известие, что злобный Радзивил, его враг, услышав о прибытии царя (в Москву), возвратился, после своего бегства, с двенадцатитысячным войском, чтобы осадить один из своих городов, взятый недавно царем, по имени Могилев, огромный и известный у купцов, которые знают его под названием города богачей, ибо все жители его — купцы. Когда царь взял его мечом, воевода, который был назначен Радзивилом, явился в царю и просил пощады, и царь даровал ее. Он просил, чтобы его окрестили, и царь окрестил его и оказал ему свою милость, оставив в этом городе и назначив по-прежнему воеводой вместе с одним из воевод, который начальствовал царским войском в этом городе. Царь сделал это, после того как заставил его поклясться на кресте и Евангелии, что он ему не изменит. Но клятва у поляков ничего не значит, и этот именно грех был причиной уничтожения их могущества и их неустройств. Нет в них ни постоянства, ни верности клятвам и договорам, как поступали они иного раз с гетманом Хмелем: когда он одолевал их и намеревался истребить, они давали ему твердую и верную клятву, и он обходился с ними милостиво и отпускал их; они же нарушали клятву и опять шли на него войной. Но грех ложной клятвы именем Божиим подрывал их силы, рука Божия была с Хмелем и тяготела над ними, ибо не слыхано было, чтобы в эти десять лет Хмель не побеждал их, а был побежден. Так как клятвопреступление за грех у них не считается, тот воевода тайно ночью бежал со своими людьми к своему наставнику Радзивилу и вместе с ним пришел осаждать город. Когда осада стала теснее, (жители) послали весть к царю с просьбой о помощи. Услышав об этом, царь сильно разгневался и тут же в церкви подал письмо патриарху для прочтения, ибо патриарх лучший поверенный его тайн. Они ясно увидели, что с возвращением царя (в Москву) у ляхов возродились надежды. В этом случае мы уподобляли ляхов мышам и крысам, которые выходят, когда в местах приличия[466] никого нет на ристалище, а как только заслышат шорох шагов вдали, тотчас убегают и скрываются в самых нижних своих норах. Таково и теперешнее положение ляхов: в то время, когда царь находился у них и его войско проникло вглубь их земель, отвоевав у них более пятидесяти городов и взяв в плен много тысяч людей, никто из них не выступал против него и не выжидал его на битву — так было в этом году, так же было и в следующем. Царь решил теперь послать вперед себя в тот же день шестерых лучших из своих визирей, дабы они со своими полками нагнали войско злобного Радзивила, и принял твердое намерение выступить вскоре следом за ними, после того как весь народ был уже спокоен на счет того, что царь отпразднует Пасху с полною радостью и ликованием. Особливо мы рассчитывали на то, что он окончит все наши дела до Пасхи, а затем отправится и нас отпустить. Но никто не ведал закваски его сердца, ибо не в обычае царей открывать кому-либо свои тайны; в особенности же московиты таковы, что ни одно племя, ни один народ не сравнится с ними в коварстве и умении скрывать то, что им известно. Затем царь в церкви же написал собственноручно имена этих шести визирей. По выходе обоих патриархов из алтаря, патриарх Никон стал на амвоне и прочел поучение на этот день, сказав при этом проповедь и поясняя весьма пространно его значение. Потом совершил отпуст и, сойдя, благословил царя, так же и наш учитель, причем они поздравили его с Сыропустом. Тогда царь подвел собственною рукою шестерых визирей, сам лично выходя к западным дверям церкви и вызывая их поименно, одного за другим; подведя к патриархам, просил их прочесть над ними молитвы по случаю брани, дабы Бог споспешествовал и даровал им победу над врагами. Так они и сделали и прочли молитвы над каждым отдельно.

Обрати внимание на сии дела, коих мы были сегодня свидетелями со стороны этого царя — скорее, святого — ибо он не остался на своем месте и не позвал писца, чтобы записать имена воевод, но потребовал чернильницу и бумагу и собственноручно записал их имена; второе, не послал за ними кого-либо из слуг, но сам вышел, позвал их и привел собственною рукой к великому счастию, то есть под благословение патриархов и к молитве за них, так что мы были поражены величайшим изумлением пред великостью этого, превосходящего всякое описание, смирения, коего мы были свидетелями. Потом дали им приложиться ко кресту, окропили их святою водой, и они ушли.

На этой неделе прибыл митрополит Новгородский, о котором мы раньше упоминали, что он первый между митрополитами. В этот день он облачился в саккос, по своему всегдашнему обыкновению, вместе с митрополитом Ростовским (который облачился) в фелонь. Они прибыли от своих кафедр, чтобы поздравить царя с приездом, и каждый из них, отдав ему поклон, поднес десять серебряно-вызолоченных икон, в честь (праздника) своей кафедральной церкви, царю, царице, их сыну, сестрам и дочерям царя.

Мы вышли от обедни в этот день незадолго до заката солнца. Нам не верилось, что мы добрались до своего монастыря, до своих теплых келий: мы умирали от усталости и стояния на ногах в сильный холод, бывший в тот день. Но за все нас утешило виденное нами в этот день, воскресенье Сыропуста, постоянство этого народа в выстаивании на железном полу с утра до вечера. Более того: не успели мы сесть за стол, как ударили к вечерне и к молитвам на сон грядущим, по обычаю.

Царь вместе с царицей был вечером за службой в женском монастыре, что насупротив нас, где, как мы сказали, находятся гробницы всех цариц.

ГЛАВА I. Москва. — Первая неделя Великого Поста. Строгость поста. Жестокие наказания за его нарушение. Монастырские подарки.

С раннего утра чистого понедельника до среды, в течение трех дней, не бывает у них ни купли, ни продажи, не открывают никаких лавок, ни масляных, ни, в особенности, таких, где продаются съестные припасы. По обычаю, царь и царица постятся эти три дня, усердно посещая службы в церквах ночью и днем, предаваясь молитвенному бдению, совершая поклоны и соблюдая строгое воздержание, как мы удостоверились теперь. Наконец, отстояв обедню в среду, царь разговелся сладким компотом, по всегдашнему своему обыкновению, при чем послал его для раздачи всем своим вельможам. Затем он опять постился от этой ночи до позднего утра субботы, когда отстоял обедню, приобщился св. Таин, вкусил антидор и затем позавтракал. Во всю эту неделю никто не видит его лица, разве только случится важное событие в государстве. Так же поступают, в течение этой недели, и все вельможи, неукоснительно посещая службы в своих церквах днем и ночью. Равно и все жители, в течение ее, не производят ни купли, ни продажи, но неупустительно присутствуют за богослужением в своих (приходских) церквах. Царские ратники обошли питейные дона, где продают вино, водку и прочие опьяняющие напитки, и все их запечатали, и они оставались запечатанными до истечения пасхальной среды. Горе тому, кого встречали пьяным или с сосудом хмельного напитка в руках! Его обнажали в этот сильный холод и скручивали ему руки за спиной; палач шел позади него, провозглашая совершенное им преступление, и стегал его по плечам и спине длинной плетью из сырых бычачьих жил: как только она коснется тела, тотчас же брызнет кровь. В таком положении водят человека по городу и затем сажают в тюрьму на известное время, пока он не отбудет положенного срока. Особенно строгий надзор бывает за жителями в течение первой недели поста, по средам и пятницам, на Страстной неделе и в первые четыре дня Пасхи, чтобы люди не пьянствовали, а то их стегают без всякого милосердия и жалости. Царь со своими вельможами имеет обыкновение поститься также на Страстной неделе и вкушает пищу только вечером в Великий четверг, по принятии св. Таин, и снова постится до кануна Пасхи.

В этой стране большие и знаменитые монастыри, как-то: Троицкий и иные, имеют обыкновение присылать царю со своими монастырскими боярами, живущими в их подворьях, и столице, в виде благословения от монастыря, прежде всего, огромный черный ржаной хлеб, каковы обычно бывают монастырские хлебы; каждый хлеб несут на руках четверо — пятеро человек, словно большой жернов. Это есть благословение, часть от хлеба отцов. Еще подносят бочонок с квасом, который приготовляется из воды с рожью, — его употребляют как напиток — и бочку кислой капусты. Говорят, что царь, принимая хлеб, целует его, как благословенный. То же они дарили царице, царевичу, их сыну, трем сестрам и трем дочерям (царя), каждой отдельно, на ее имя. Так у них принято делать ежегодно. То же дарили своему патриарху и нашему владыке патриарху, по распоряжению, данному им от царя. Бояре подносили хлеб, держа его пред собою на руках и говоря: «Архимандрит такой-то, такого-то монастыря, бьет челом твоей святости до земли и подносит тебе от пищи своих братий-отцов», как у них принято. Наш учитель целовал хлеб, возлагал на него свою руку и брал от них. Точно так же подносили бочонок квасу и бочку кислой капусты. Они обошли и всех вельмож. Причина, почему они дарят этот черный хлеб, та, что он у них в большой чести и что от употребления его в пищу получается благословение. Поэтому, первое, что кладут на стол за трапезой царя, есть этот хлеб. Также большинство их подарков своим вельможам состоит из этого хлеба: они говорят, что это их хлеб издревле и что прежде они не знали пшеницы; но этой причине предпочитают его белому, пшеничному хлебу. Мы видали, как возчики и другие простолюдины завтракали им, словно это была превосходная халва. Мы совершенно не в состоянии были его есть, ибо, по причине большой величины хлебов, внутри он не пропечен и бывает кисел как уксус, да и запах имеет такой же. Но московиты привыкли к нему: по их словам, он придает силу и питательнее белого хлеба.

Квас варится из ржи или ячменя и пьют его вместо воды, так как во всей этой стране вообще не имеют обыкновения пить воду, разве только по нужде, вследствие чего число больных у них невелико. Мы под конец привыкли пить квас, потому что он холоден и питателен. Московиты, обыкновенно, им завтракают, как будто это вино или превосходный напиток. Наконец мы привыкли к нему, и я его очень полюбил, ибо он весьма вкусен, освежает нутро, питателен и оставляете в глотке приятный вкус. Знай, что я, пробыв (здесь) семь месяцев, вовсе не пил воды, а все пил этот квас, мед, вишневую и яблочную воду. Московиты завтракают квасом с раннего утра, кроша в него хлеб, как в вино, и напиваются им допьяна.

Что касается меда, то, так как в нем распускают хмель, отнюдь не пьют его в течение этого поста, потому что он опьяняет. Поэтому нам доставляли от царя каждую субботу, взамен меда, большую бочку превосходнейшего напитка на все время поста, как было назначено.

Уксус в этой стране делается из отрубей и его называют борш; делают его также из меда.

Что касается устава их церквей, то в приходских церквах устав подобен монастырскому: ежедневно читают восемь кафизм из Псалтыря при рассвете, рано утром, по обычаю, и на каждом часе по кафизме. За вечерней и при каждом Аллилуия, взамен малых поклонов, они делали большие до земли; точно так же каждый раз при Святый Боже и Приидите поклонимся. Мы кладем после трех больших двенадцать малых поклонов, а они делают все большие до земли, ибо в этот посте совсем не делают малых поклонов, но все большие до земли. Мы наблюдали в них веру, усердие и набожность чрезвычайные и многое другое вроде этого, из-за чего, делая это вместе с ними, ради подражания им, мы терпели мучения.

Так как на этой неделе и все государственные сановники не выходили из своих домов, постоянно предаваясь молитвам, то мы не имели возможности сходить к кому-либо из них с подарками. Они[467] приходили в церковь ежедневно, по звоне в колокола, после шестого часа и выходили не раньше как по восьмом или по девятом часе, потому что службы продолжительны, особливо чтение кафизм, при чем кладут все поклоны до земли.

ГЛАВА II. Москва. — Подарки от патриарха Макария митрополитам Новгородскому и Ростовскому. О епархиях и монастырях. О слюде.

В субботу мы пошли с подарком к митрополиту Новгородскому, первому среди митрополитов. Нас остановили у дверей, пока не испросили разрешения, осведомившись и узнав, что мы принесли с собой. Тогда нас ввели. Войдя к нему, (мы увидали, что) ради нас он был одет в мантию и клобук и держал в правой руке посох. Он обернулся к киоту, пред которым горела свеча, и прочел Достойно есть, а его приближенные, в ответ ему, — после того как он поклонился им, и мы вместе с ним, и он обернулся к нам — пропели: Слава Отцу до конца, затем Господи помилуй трижды и Благослови владыко. Он совершил отпуст, мы поклонились ему, и он нас благословил. Мы передали ему благословение и привет от нашего владыки патриарха чрез царского переводчика, который постоянно нас сопровождал. Митрополит сделал несколько земных поклонов, из уважения к нашему учителю, и мы ему так же. Мы поднесли ему подарки, он целовал каждое блюдо и под конец сделал несколько поклонов, выражая благодарность. Затем он удалился во внутренние покои и вынес нам серебряные иконы во имя своей кафедральной церкви, которая в честь св. Софии, Премудрости Божией, и еще милостыню копейками в бумажках. Мы помолились на иконы и поклонились ему, он опять благословил нас и мы вышли.

Мы отправились также к митрополиту Ростовскому. Он служил в своей церкви, то есть в своем подворье, и рукополагал дьякона и священника. Как мы сказали, все двенадцать архиереев страны московской имеют каждый жилище, дворец с церковью, бояр и служителей и уполномоченных, которые постоянно проживают в его дворце. Митрополит Ростовский проделал в церкви то же (что и Новгородский): кланялся и благодарил за дары нашего учителя и так же дал нам иконы в честь своей кафедры, что во имя св. Леонтия, митрополита Ростовского, который был родом грек, а также трех других митрополитов, бывших после него; их тела сохранились до сих пор и творят чудеса. Мы узнавали имя кафедральной церкви архиерея только по иконам, которые он раздавал и которые также изображены на всех его облачениях: если это саккос, то икона вышита золотом на рукавах; равным образом, на омофоре, палице и епитрахили. Такие же иконы они подносят царю, как это у них ведется, ибо обычаем возложено на них приезжать к праздникам Рождества и Крещения для поздравления царя с поднесением икон, после чего они уезжают. Приезжают также в Пасхе.

Церковь митрополита Новгородского, как мы сказали, в честь св. Софии; митрополита Ростовского — во имя св. Леонтия и его преемников. Митрополит Казани — второй (после Новгородского); его кафедральная церковь, как говорят, в честь Благовещения; (митрополита) Крутицкого — в честь Петра и Павла; архиепископа Рязанского — в честь Успения Владычицы также (как в Москве); архиепископа Тверского — в честь Преображения Господня; архиепископа Суздальского — в честь Рождества Богородицы; архиепископа Вологодского — в честь Успения Владычицы; архиепископа Псковского — в честь Троицы; епископа Коломенского — в честь Успения Владычицы; архиепископа Астраханского — также в честь Успения Богородицы; архиепископа Сибири — в честь св. Софии и Спаса, то есть Спасителя. Вот имена кафедр их, мною собранные, дабы ты, читатель, увидел, как прекрасны церковные порядки в этой стране.

Не только каждый из этих архиереев имеет своего особого иконописца, который пишет ему иконы для подарков, но и каждый архимандрит известного монастыря также имеет собственного иконописца, всегда при нем находящегося; и на его облачении, на поручах, епитрахили и палице — (иконы) имени монастыря его. Кто посетит его, в монастыре ли, в подворье ли, находящемся в этом городе, тому он также дарит икону в честь своего монастыря. Каждый известный монастырь в этой стране имеет подворье и своих особых слуг; говорят, Троицкий монастырь имеет в этом городе, 21 подворье: суди по этому об остальном! Обрати внимание на эти обычаи и прекрасные порядки, кои мы наблюдали: как они хороши! Но правду сказал наш владыка патриарх, говоря: «все эти обычаи существовали прежде и у нас, во дни наших царей, и мы их утратили; они перешли к этому народу и принесли у него плоды, коими он превзошел нас».

Наш владыка патриарх спросил однажды патриарха Никона о числе всех монастырей в Московском государстве. Он ответил: «более трех тысяч, кроме (тех, что) в стране казаков», и прибавил: «в нашей стране есть три очень богатые монастыря, великие царские крепости». Первый — монастырь св. Троицы; он больше и богаче остальных. Второй — монастырь св. Кирилла Нового, в подворье которого мы остановились; он известен у них под именем Кирилло-белозерского, то есть Белого озера. Говорят, что озеро господствует над монастырем, но Божиею силою и попечением святого не вредит ему; вода его бела, как молоко. Монастырь больше и крепче Троицкого, ибо три громадные стены его сложены, как говорят, из огромных диких камней; а монастырь св. Троицы и его стены сделаны из кирпича и камня. Третий монастырь — Соловецкий, по-гречески Соловка. Он сооружен святыми Зосимой и Савватием среди острова на море-океане, как мы сказали раньше. Говорят, что его стены громадны, неприступны и сложены из больших диких камней; рассказывают, что эти святые заставили работать дьяволов над сооружением монастырских стен. По этой-то причине они изумительны по своей необыкновенной прочности, и люди описывают их с удивлением. Эти три монастыря возникли, при помощи Божией, в одно время и им уже более 400 лет.

В этом Соловецком монастыре есть рудник удивительного хрустального камня. Его выламывают в горе в виде досок. Он походит на стопу бумажных листов, лежащих один на другом: его снимают поодиночке, при чем он не ломается. [Его имя по-гречески схистос, а по-арабски hажар-ат-талк (камень разделения). Этим именем называют его также татары и казилбаши]. Из него делают в этой стране все им потребное, напр., оконницы разного вида и размера. Персидские купцы вывозят их во множестве, равно купцы франкские и греческие и всякий, кто приезжает сюда, потому что этот камень имеется только здесь. Один из монахов этого монастыря нам рассказывал, что между островом и материком расстояние 40—50 верст и что от материка течет в море отдельно река пресной воды до самого монастыря, что из нее они берут воду для питья и что на ней их мельницы под землей. Он рассказывал, что это море замерзает, но никто по нему не ходит, потому что оно колышется от волн; таким образом путь к монастырю зимою прекращается. Он рассказывал, что кругом острова есть башни, которые препятствуют кораблям подходить к нему: они не имеют возможности войти, потому что кругом острова камни и весьма трудные проходы. Рассказывал, что и там есть рудник хрусталя, что это огромная яма, которая наполняется водой; в зимнее время они вычерпывают воду и наполняют яму дровами, разводя огонь в течение двух недель; затем открывают яму на неделю для охлаждения; люди спускаются туда на дно, находят хрусталь наподобие плит, лежащих одна на другой, и выносят его наверх.

[Что касается рыбьих зубов, то, как говорят, они получаются от морского животного, которое выходит (из воды) и сидит на льду. Московиты подходят к нему и говорят: «гость пришел навестить тебя», на что оно, разумеется, не дает никакого ответа. Тогда они бьют его копьями, к которым прикреплены мотки веревок, и как только животное побежит, его несколько раз притягивают назад и, убив, вырывают его большие зубы.]

ГЛАВА III. Москва. — Торжественное служение патриархов в Неделю Православия. Осуждение икон нового письма и двуперстия.

В первое воскресенье Великого Поста, рано утром, несколько раз ударили в большой колокол и в другие по порядку, дабы собрались в (Успенский) собор игумены монастырей, священники и диаконы вместе со своими иконами, назначенные для участия в имеющем происходить большом торжестве, особом чине и молении за царя. Позвонив немного в большой колокол, делают маленькую остановку, а затем ударяют в другие колокола один за другим по порядку.

Позднее, утром, трижды ударили во все колокола разом — в малые, большие и в самый большой, делая в промежутках одиночные удары, так что казалось, будто весь город поколебался. Этот день у них весьма почитается, и потому все жители с женами, дочерьми и малыми детьми в лучшей одежде поспешили в собор, с усердием и благоговением прикладываться к иконам и мощам святых. Таков их обычай из года в год. Большая часть русских прикладываются к иконам только в этот день. Женщины, когда лобызают иконы, снимают свои меховые шапки, под которыми они носят род белых повязок, плотно прилегающих к голове.

По приглашению царя, наш владыка патриарх отправился (в собор) в царских санях, в которых и мы поместились вместе с ним. В третьем часу (около 10 часов утра) прибыл патриарх (Никон). У них принято, что дьяконы в праздники, подобные сегодняшнему, надев стихари,[468] отправляются в патриаршие палаты с большими свечами в руках и идут пред патриархом, поя тропарь, положенный на этот день, а другие, окружая патриарха, ведут его под руки и поддерживают концы его мантии. Архидиакон и протодиакон еще ранее патриарха пошли в собор; надев стихари, они вышли из алтаря и встретили его с кадилами. Затем он поднялся на патриаршее место и молился, делая поясные поклоны, пока не окончили «Достойно есть» и певчие не пропели ему многолетия. Он благословил народ трикириями, сошел, приветствовал нашего учителя, и все пошли, по обычаю, прикладываться к иконам, к мощам святых, к ковчегу с ризою Спасителя, к алтарю, ко кресту, евангелию и жертвеннику. Затем мы вышли из алтаря и облачили их. Они благословили народ, и мы вышли вместе с ними чрез южные двери (собора) для встречи царя.

Царь шествовал в царском облачении и короне, при звоне всех колоколов. Священники и архимандриты с иконами из кремлевских церквей показалась со стороны Благовещенского собора и попарно шли пред царем. Подойдя (к Успенскому собору), все они стали в ряд пред дверьми. Патриарх Никон, взяв кадильницу, окадил сначала иконы поодиночке, затем нашего учителя, потом царя и вельмож его, наконец архиереев и священников. Сняв митру, он приложился ко всем иконам по порядку; то же сделал наш учитель, а затем царь, который был с открытою головой. Потом оба патриарха благословили царя, и мы вошли в храм. Никон взошел на свое место, учитель наш стал по правую его руку, а архиереи и священники разместились по обеим сторонам, по обычаю. Архимандриты и священники, несшие иконы, стали в ряд пред патриархами с восточной стороны. Когда царь по обычаю приложился к иконам, при чем певчие пели ему «многая лета», он подошел к патриархам и поклонился им, а они в ответ поклонились царю, благословили его, окропили святою водой, а свиту его издали, и по обыкновению поднесли ему крест для целования, после чего он стал на свое обычное место у колонны.

Патриарх Никон предложил нашему учителю рукоположить священника и диакона (что им потом и было совершено).

После часов началась обедня, и мы вошли в алтарь. В этот день с патриархом служили пять архиереев: митрополит Новгородский и архиепископы Рязанский и Вологодский по правую его руку, а против них с левой стороны митрополит Ростовский и архиепископ Тверской, имея во главе архиепископа Сербского. Каждый раз, когда служит патриарх, вместе с ним служат четыре архимандрита в митрах со своими диаконами: первый — архимандрит Чудова монастыря, второй — Новоспасского, третий — Симонова и четвертый — Андроньева. С ним служат также протопоп этой церкви (Успенского собора) и протопоп Архангельского собора с младшими священниками (этих соборов). Дьяконов и иподьяконов служит с ним более сорока, так как при патриаршей литургии у них бывает большое торжество, — все равно, хотя бы это служение происходило в будничный день. Все упомянутые лица должны при этом находиться.

Окадив престол кругом, патриарх вышел и окадил царя. Перед пением Трисвятого вышел архидиакон и поднялся на амвон, где экклесиарх поставил для него покрытый пеленою аналой. Открыв Триод, он стал читать синаксарий[469] этого дня приятным густым басом, так как они читают синаксарий не на утрени, а теперь: по этой причине и было устроено такое торжественное собрание. Он читал слово за словом ровным и тихим голосом, пока не дошел до святых, участников собора против иконоборцев. Произнося имя каждого из них, он останавливался, и тогда священники в алтаре и все служащие пели трижды: «буди память их вечной!» а певчие на клиросах отвечали им, повторяя то же три раза. Когда архидиакон возглашал имя святого, соборный чередной священник вместе с дьяконами подходил с иконой святого к патриарху, который делал перед ней поклон и прикладывался; То же делал наш учитель. Потом выходили с тою же иконой к царю, который также делал поклон и лобызал ее. Царь стоял пред патриаршим местом с открытою головой, держа правую руку за пазухой по причине холода.

Знай, что в этой великой церкви, а также в соборах Архангельском и Благовещенском и во многих больших церквах и монастырях находятся ковчеги наподобие книги, крытые бархатом или парчой, посеребренные и позолоченные. Они заключают в себе 12 изящных икон на тоненьких дощечках; на каждой иконе с обеих сторон изображены святые одного месяца; или ковчег заключает в себе шесть образов, и тогда на каждой стороне образа бывает изображение святых одного месяца. Эти ковчеги именуются годовыми, ибо в них заключаются иконы всех святых, коих память совершается в течение дней года, со всеми господскими праздниками, семью (вселенскими) соборами и иными праздниками и святыми, греческими и русскими. В каждой церкви имеется не один такой ковчег, но три или четыре, разных видов и размеров. Они хранятся на полках аналоев, покрытых пеленой и стоящих перед дверьми алтарей. Экклесиарх вынимает икону каждого месяца и кладет ее лицевою стороною (на аналой), оставляя до конца месяца. После того вынимает другую. Перед ней всегда стоит свеча.

В церквах находятся не только эти годовые образа, сложенные как листы в книге один на другом, но еще большая икона, разделенная на 12 частей, и каждая часть заключает образа всех святых и праздников одного месяца. Кто из усердия пожелает поставить свечу святому или празднику, втыкает ее перед ним на железный подсвечник, который можно поднимать, опускать и повертывать так, чтобы свеча приходилась пред желаемым образом. Непременно против этого образа на противоположной колонне должна быть такая же икона с изображением акафиста (Божией Матери), то есть 24 похвал, кои читаются вечером на субботу пятой недели Великого Поста.

Возвращаемся к нашему предмету. После того как поднесли образ для лобызания царю, с ним возвращались в алтарь и подносили его для целования архиереям и всему служащему духовенству. Это делали при упоминании имени каждого святого, возглашая трижды в один голос: «буди память его вечной!» Так продолжалось, пока не кончили возглашение имен наших святых и не начали возглашать имена своих новых святых. При этом, как и раньше, подносили для поклонения иконы своих святых. Когда поминали имена Новгородских святых, выходил митрополит Новгородский с их образами и подносил для целования патриархам и царю, а также всем служащим, как бы гордясь святыми своего города. То же делал митрополит Ростовский и другие. При этом архидиакон, помянув имя святого, возглашал: «буди память его вечною!» трижды, а священники и служащие вместе с певчими пели то же три раза. Потом он поминал имена греческих царей, причисленных к лику святых, затем стал поминать имена всех своих царей (да помилует их всех Бог и да сделает нас участниками их блаженства!), кои царствовали в течение столь долгого времени, более 700 лет, как мы упомянули раньше. Среди них не появилось ни одного иконоборца, ни еретика, но все они были святые, как мы это усмотрели из изображений и из истории их жизни, не так, как большинство греческих царей, которые опозорили свое царство (да не окажет им Господь никакого милосердия!) гонением на иконы, тайными интригами, нововведениями и иным. Когда мы смотрели на изображение семи вселенских соборов, на тех царей-еретиков и иконоборцев, низвергаемых в ад, одному Богу ведомо, как нам становилось совестно пред московитами, пред их царем и вельможами, ибо они с презрением говорили о греческих царях и об их царстве: «взгляните на этих царей, от которых мы получили свет истинной веры: как они поступали со святою церковью Божией в гонении на св. иконы и как их поступки были гнусны и жестоки! как они терзали патриархов, архиереев и весь церковный клир вместе с праведниками и святыми аскетами, хуже чем поступали идолопоклонники, каковы Диоклетиан, Максимиан и другие». И разве иначе поступали греческие цари, когда они отдавали верующих во власть врагов веры, как делал это Лев Армянин и другие цари, погонщики ослов и конопатчики кораблей и т.п., происходившие не из царского дома и не из царского рода? Не лучше поступали и царицы вроде Евдоксии с ее единомышленниками, которая заточила Златоуста и ради своих низких целей поступала с церковью Божиею так, как не поступали в свое время язычники. Так же действовали и другие царицы, кои бросали своих мужей, законных царей, умерщвляли их и выходили за других, возводя этих последних на престол, как рассказывает о том новая греческая история. О, если бы она не сообщала известий об их гнусных поступках, об их глупых забавах на царстве, одно упоминание о которых бросает в краску юношу!

Вследствие только что указанных и иных недостатков и пороков греков, кои всегда и везде они обнаруживают, мы решительно нигде не находили людей, им симпатизирующих, как мы в этом убедились собственными глазами. Так, в Молдавии притеснения и неправосудие сановников (господаря) Василия вызвали восстание всего народа, который изгнал Василия, перебил его клевретов и разграбил их имущество. То же самое, как мы слышали, ныне случилось с ними во всей Валахии. Казаки, как мы заметили, также их не любят. Московиты же принимают их только из сострадания, ради оказания им пособий. Скольких из них они послали в ссылку в Сибирь и в монастыри мрачного (северного) моря! Скольких не пустили и вернули назад воеводы Путивля! И всему этому причиной обилие их пороков и огромность творимого ими зла. В странах франкских не могут слышать равнодушно и самого имени греков, говоря, что они чрез свое дурное управление потеряли свое царство и помогали туркам, когда те покорили их, против других государств. О, что это за народ! как гнусны его поступки! Если так действовали в древности их цари, то нечего удивляться теперь их низким поступкам всюду, где бы они и их архиереи ни находились. Бог да будет милостив к нам и к ним! Мы говорим это не в осуждение им, но так мы слышали о них везде, куда бы ни приходили, и сами от них видели множество скверных поступков. Однако ж, они имеют и похвальные качества, кои выражаются в их привязанности к своим архиереям, монахам и священникам. Они видят их пороки, видят, что патриархи одних низлагают, других убивают, а иных топят, но они все это прикрывают и оказывают им подобающий их сану почет. Даже когда их архиереи, священники и монахи уклоняются от правой веры, что многие делают чуть не ежедневно, они остаются твердыми в вере и не осуждают свое духовенство, ни белое, ни черное. Они имеют много других таких же хороших качеств, за которые мы всегда их хвалили в подобных обстоятельствах. И за то, что они мало осуждают, и мало между ними таких, кои следят за поступками своего духовенства, люди умные и дальновидные предпочитают их нам.

Возвращаемся к предмету нашей речи. Архидиакон поминал имена всех царей и цариц с их детьми с того времени, когда они сделались христианами, до Михаила, отца нынешнего царя, и при возглашении каждого имени пели, повторяя три раза: «буди память его вечной!» Затем стали поминать имена воевод и ратников, убитых под Смоленском и в других сражениях в этом году; их причисляют к лику святых и мучеников, ибо они воевали за правую веру. При возглашении их имен то же пели три раза.

Когда возглашали имена еретиков — патриархов, священников и иных — и царей иконоборцев, пели для каждого из них трижды: «анафема», и проклинали их вместе со всеми франкскими исповеданиями и армянами, пока не перечислили всех.[470]

Тогда архидиакон возгласил многолетие царю, произнося его имя и царский титул так: «Господь Бог да дарует многая лета царю могущественному, тишайшему, Богом венчанному, славе православных, Богом хранимому, величайшему из царей и князей, царю Московитов и всех стран Великой и Малой России, царю Казанскому, царю Астраханскому, царю Сибирскому, великому господину[471] Новгорода и князю Псковскому». Когда архидиакон окончил это возглашение, священники и все служащие пропели хором в алтаре весь этот титул сполна. То же самое пропели певчие на клиросе. Это они называют многолетием. Во все это время царь стоял на ногах пред патриаршим местом. По окончании многолетия, патриарх вышел к царю, поздравил его и пожелал ему много лет здравствовать. То же сделал наш владыка патриарх и чрез переводчика выразил царю свои благожелания. Вышли архиереи и сделали то же. Затем архидиакон, произнося титул царицы Марии, возгласил ей многолетие, которое также было пропето служащим духовенством и певчими. Затем он возгласил имя сына их Алексия, при чем было сделано то же. Потом возгласил имена трех сестер царя с их титулами: Ирины, Анны и Татьяны Михайловны, и это также пропели в алтаре и на клиросах. После того возгласил имена трех дочерей царя: Евдокии, Марфы и Анны Алексеевны. При этом патриархи опять выходили к царю и, выразив ему свои благожелания, возвратились в алтарь.

Помянув имена шести патриархов, предшествовавших Никону, архидиакон возгласил титул патриарха Никона, и это пропели служащие в алтаре и певчие на клиросе. Это составляет многолетие Никону. По окончании его, царь подошел к патриарху, став против дверей алтаря, поздравил его, пожелал долголетия и поклонился ему, на что патриарх ответил также поклоном. Царь поцеловал у него правую руку, а патриарх поцеловал царя в голову, по обыкновению. Также поздравил его наш владыка патриарх вместе со всеми служащими архиереями, священниками и диаконами, которые делали при этом поклон.

Затем царь подошел к архидиакону и приказал возгласить многолетие патриарху Антиохийскому, попросив на то дозволения у патриарха Никона. Так и было сделано. По возглашении имени патриарха пропели это в алтаре и на клиросе.

Тогда царь подошел к нашему учителю пред двери алтаря, выразил ему благожелания и поздравил его (да продлит Господь Бог дни царя и да пошлет ему счастие и успех!) Только чрез переводчика мы могли узнать содержание его слов. Потом он поклонился нашему учителю, который ответил также поклоном; царь поцеловал у него правую руку, а тот облобызал царя в голову, по обыкновению. Также поздравляли его патриарх Никон и служащие архиереи, священники и диаконы. Затем архидиакон возглашал имена участвовавших в служении архиереев, с поименованием их кафедр, и иных отсутствующих архиереев земли московской. Им также пели певчие, при чем служащие архиереи выходили и кланялись царю и патриархам, поздравляя друг друга.

Потом возглашал имена присутствовавших архимандритов, с поименованием их монастырей, и многолетие всем архимандритам и игуменам монастырей земли московской, и то же было им пропето. Потом возглашал многолетие священникам всей земли русской, и это было пропето; затем многолетие всем вельможам царя, его воинству и палате и всем православным христианам. Им пропели то же самое. Этим и закончили.

Мы были удивлены всем виденным и слышанным при этих обрядах и порядках, которые приводят ум в изумление. Мы забывали усталость от долгого стояния на ногах и сильный холод, утешаясь радостью, испытываемой нами от всего, что мы видели и слышали, а также способом чтения архидиакона, который читал голосом низким, густым, мягким, сладостным, размягчающим сердце. Все они так читают, так же и греки, не так, как мы - высоким голосом. Патриарх и священники тоже читают голосом низким, трогающим душу, так что их возгласы бывают слышны только стоящим на хоросе.[472] Таков их обычай, и какой это прекрасный обычай!

Затем при пении Трисвятого патриархи осенили народ, по обыкновению, и мы окончили обедню, во время которой наш учитель рукоположил иерея и диакона.

Во время служения царь стоял то на царском месте, то пред патриаршим местом, то в ризнице в алтаре, где смотрел на служащих при священнодействии.

Когда престол был покрыт, патриарх Никон вышел и поднялся на амвон, а мы и прочие служащие разместились вокруг него. Мало ему было этой продолжительной службы и стояния на ногах до наступившей уже вечерней поры, но вот диаконы открыли перед ним Сборник отеческих бесед, по которому он стал читать положенную на этот день беседу об иконах. Он читал не только медленно, но еще со многими поучениями и пояснениями, при чем царь и все присутствующие мужчины, женщины и дети стояли все время с открытыми головами при таком сильном холоде, соблюдая полное спокойствие, молчание и тишину. Во время проповеди Никон велел принести иконы старые и новые, кои некоторые из московских иконописцев стали рисовать по образцам картин франкских и польских. Так как этот патриарх отличается чрезмерною крутостью нрава и приверженностью к греческим обрядам, то он послал своих людей собрать и доставить к нему все подобные иконы, в каком бы доме ни находили их, даже из домов государственных сановников, что и было исполнено. Это случилось летом пред появлением моровой язвы. Никон выколол глаза у этих образов, после чего стрельцы, исполнявшие обязанность царских глашатаев, носили их по городу, крича: «кто отныне будет писать иконы по этому образцу, того постигнет примерное наказание». Это происходило в отсутствие царя.

Так как все московиты отличаются большою привязанностью и любовью к иконам, то они не смотрят ни на красоту изображения, ни на искусство живописца, но все иконы, красивые и некрасивые, для них одинаковы: они всегда их почитают и поклоняются им, даже если икона представляет набросок на бумаге или детский рисунок. У всех ратников без исключения непременно имеется на груди красивый образ в виде тройного складня, с которым он никогда не расстается и, где бы ни остановился, ставит его на видном месте и поклоняется ему. Таков их обычай, как мы это сами видели.

Видя, как патриарх поступал с иконами, подумали, что он сильно грешит, пришли в смущение и волнение и сочли его противником икон. В это время случилась моровая язва, и солнце померкло перед закатом 2-го августа. Они подумали: «все случившееся с нами есть гнев Божий на нас за надругательство патриарха над иконами». Образовались скопища, враждебные патриарху, которые покушались убить его, ибо царя в это время не было в Москве и в городе оставалось мало войска. В таком положении находилось дело, когда было получено патриархом повеление от царя увезти царицу со всею семьей в Троицкий монастырь, дабы она там оставалась во избежание моровой язвы. Они уехали, и царица пробыла в Троицком монастыре до наступления рождественского поста. Патриарх же, расставшись с нею, провел все это время в горах и лесах, скрываясь от лютости моровой язвы, удаляясь от людей, проживая в палатке под дождем и снегом, не имея себе иного утешения кроме огня. Так как у них более ста лет не было моровой язвы, то они сильно испугались. Большинство вельмож также бежали из города, и по Промыслу Божию большая часть их уцелела. Царь, приехав из Смоленска в Вязьму, послал повеление патриарху прибыть к нему с царицей. Они отправились и оставались там, пока не прекратилась язва в Москве, как об этом мы раньше упомянули.

В этот день патриарху представился удобный случай для беседы в присутствии царя, и он много говорил о том, что такая живопись, какова на этих образах, недозволительна. При этом он сослался на свидетельство нашего владыки патриарха и в доказательство незаконности новой живописи указывал на то, что она подобна изображениям франков. Патриархи предали анафеме и отлучили от церкви и тех, кто станет изготовлять подобные образа, и тех, кто будет держать их у себя. Никон брал эти образа правою рукою один за другим, показывал народу и бросал их на железные плиты пола, так что они разбивались, и приказал их сжечь. Царь стоял близ нас с открытою головой, с видом кротким, в молчании внимая проповеди. Будучи человеком очень набожным и богобоязненным, он тихим голосом стал просить патриарха, говоря: «нет, отче, не сожигай их, но пусть их зароют в землю». Так и было сделано.

Никон, поднимая правою рукой икону, всякий раз при этом восклицал: «эта икона из дома вельможи такого-то, сына такого-то», т.е. царских сановников. Целью его было пристыдить их, так чтобы остальной народ, видя это, принял себе в предостережение. После того Никон стал говорить о крестном знамении, ибо русские не крестятся подобно нам сложенными тремя пальцами, но складывают их подобно как архиерей, когда он благословляет. При этом Никон также сослался на свидетельство нашего владыки патриарха. Об этом предмете наш учитель еще раньше говорил Никону, что такое крестное знамение недозволительно; и теперь всенародно чрез переводчика сказал следующее: «в Антиохии, а не в ином месте, верующие во Христа (впервые) были наименованы христианами. Оттуда распространились обряды. Ни в Александрии, ни в Константинополе, ни в Иерусалиме, ни на Синае, ни на Афоне, ни даже в Валахии и Молдавии, ни в земле казаков никто так не крестится, но всеми тремя пальцами вместе».

После этого Никон совершил отпуст. Патриархи вышли к царю, поздравили его и благословили. В предшествии икон царь вышел в южные двери собора, чрез которые он возвращается в свой дворец. Лица, несшие иконы, стали в ряд вокруг него. Патриарх окадил иконы и, сняв митру, приложился к каждой отдельно; то же сделал наш учитель, а затем царь, и патриархи благословили его.

По правую и левую сторону царя находились двое юношей, родные братья; мы узнали по их лицам, что они татары. Они дети султана Сибирского. Их дед уступил свою страну царю Иоанну без войны, по мирному соглашению. Царь оставил ему власть, обязав его платить ежегодную дань. Из его потомства в настоящее время остались эти два брата. Царь вызвал их к себе и ласками, увещаниями, дарами и милостями обратил их в христианство. Патриарх их окрестил, а царь был восприемником. [Их имена прежде были Мухаммед и Ахмед, а теперь их зовут Иоанн и Алексий]. Глядя на них, мы дивились их чрезвычайному сходству. Они — самые приближенные к царю. Мы сказали себе: кто поверит, что дети диавола сделаются сынами Божиими? О, как это изумительно! Исполать нашим очам за то, что они видели, и нашим ушам за то, что они слышали!

Затем лица, несшие иконы, пошли перед царем при звоне всех колоколов. Мы же вернулись в алтарь и сняли свои облачения. Патриархи простились друг с другом, и мы в санях возвратились в свой монастырь, пораженные и изумленные выносливостью и усердием, присущими этому народу от царя до малых детей, ибо мы вошли в церковь, после того как часы пробили три, а вышли только в десятом часу; таким образом мы простояли с ними на ногах целые семь часов на железном полу, при сильном холоде и пронизывающей сырости. Но мы почерпали себе отраду в том, что видели у этого народа. Мало было патриарху продолжительной службы и длинного синаксария: он еще прибавил в конце проповедь и многие поучения. Бог да даст ему чувство меры! он не пожалел царя, ни даже нежных детей.

Я хотел бы знать, что бы у нас сказали и стали ли бы так терпеть... Но нет сомнения, что Творец (да будет прославлено имя Его!) даровал русским царство, которого они достойны и которое им приличествует, за то, что все заботы их духовные, а не телесные. Таковы все они.

Царь и патриарх прислали нам кушанья, но только что мы сели за стол, полумертвые от усталости и пораженные изумлением, как ударили к вечерне...

ГЛАВА IV. Москва. — Огорчение по поводу решенного отъезда царя. Заупокойное служение патриархов в Вознесенском монастыре.

Возвращаемся (к рассказу). На этой неделе царь отправил шестерых бояр и с ними, как мы удостоверились, более 300.000 войска. Распространилась молва о том, что и сам он уедет вскоре после них, так как он сильно разгневался, когда получил два известия: первое — о нечаянном нападении проклятого Радзивила на город Могилев, второе — о том, что произошло в стране казаков: о разорении, пленении, убийствах и поджогах. Особливо же (он решил ехать), когда увидел присланных Хмелем пленных татар, ляхов, венгров, молдаван и немцев, и когда сообщили ему, как Бог даровал Хмелю победу, благодаря величию царя и страху пред его именем. Мы не верили скорому отъезду царя, потому что он не пробыл еще и месяца в столице; но когда убедились в этом, то наша радость по случаю его прибытия улетела, а наша печаль и наше огорчение по поводу его отъезда усилились. Мы начали из глубины сердца возносить мольбы против врага Бога и христиан, Радзивила, как прежде проклинали Стефана, господаря Молдавии, ибо, несомненно, Творец воздвиг этих двух людей в наказание христианам и ради умножения нашей печали, огорчения и расстройства, кои заставили нас бежать из своей страны и неотлучно нам сопутствовали. Одно (огорчение), что, как мы насчитали, из-за Стефана, во время мятежа, поднятого им против Василия, до «безмятежного» вступления его на престол, было убито более ста тысяч христиан из молдаван, валахов, венгров, греков, сербов, болгар, арнаутов, турок, арабов, татар, поляков, казаков и иных народов. Мы плакали из-за этого, но плакали и из-за того, что не дано нам было сроку всего в пятнадцать дней, от четверга вербной недели до четверга пасхальной, когда Василий обещал нам всяких благ: уплату долгов, архиерейское облачение с дорогой митрой и пр., и если бы мы отпраздновали Пасху вместе с ним, то всем этим воспользовались бы; он отправил бы нас сюда без хлопот и затруднений (для нас), и мы наверно вернулись бы (теперь) в свою страну, а не оставались так долго здесь. Другое (огорчение), что этот проклятый Радзивил теперь выступил и возбудил спящий гнев царя, у которого в мыслях было отпраздновать Пасху здесь, и мы уже радовались, что он отпустит нас, устроив наши дела: ведь мы едва верили себе, что видели его собственными глазами. Господи наш! воззри на наше положение! Доколе Ты будешь отвращать от нас свои взоры? Но мы благодарны Тебе, Господи Боже наш, за всякое положение. Не успели мы порадоваться, что избежали неприятностей (испытанных) в Молдавии, а они не покидают нас и до сих пор. Пошли, Боже, Радзивилу немощь и болезнь, продолжительные в такой мере, в какой он повинен в крови тысяч народа и в какой омрачил теперь нашу жизнь, о Творец! и за то еще, что этот проклятый был, как мы сказали, причиною всех теперешних зол, этот неудачник, не имеющий ни силы, ни счастья на войне, ни свободного поприща. Когда царь пошел на Смоленск более чем с 600 тысяч, этот важный господин явился для отражения его с тридцатью тысячами. Передовые отряды царского войска, столкнувшись с ними, тотчас рассеяли мечом их сборище. Да и как могло быть иначе? тридцать тысяч пришли воевать с сотнями тысяч. О, люди! (посмотрите) какое высокомерие, какая заносчивость! А этот проклятый, как только увидел их своими глазами, бежал (переодетый) в платье бедняка, чтобы никто не узнал его, бросив свое войско в беде, в руках врагов. Он убрался в самом жалком положении, и московиты захватили всех его приближенных, из коих лишь немногие бежали вместе с ним. Недовольно было ему этого бегства: он возвратился теперь с 12 тысячами, чтобы отдать в их власть добычу. О ты, обладатель ума, доблести и проницательности! посмотри на эту гордость, самонадеянность и гнусность! Мы, после небольшого перерыва, докончим рассказ в этой же тетради, дабы ты знал, что всякая власть и главенство от Бога, и кто пользуется ими со смирением, тот овладеет правлением и господством, а кто гордится и надмевается, того Бог низводит до навозной кучи и мусорной ямы, а его приближенных и воинов повергает на попрание под ноги врагов его, как это теперь и случилось.

Накануне второй субботы поста, царь прибыл в женский монастырь, что насупротив нас, где, как мы говорили, находятся гробницы цариц, и пригласил нашего владыку патриарха, и этот, вместе с патриархом московским, надел полное облачение, по их обыкновению. Совершили в хоросе поминовение по матери царя. Архидиакон возгласил ектению о усопших, а патриарх Никон, сойдя, окадил кутью, алтарь, иконы, нашего учители и всех служащих архиереев, архимандритов и священников, затем царя и всех предстоящих. То же сделал наш учитель. При этом певчие пели Блаженны и заупокойный канон, по обыкновению. Каждый из дьяконов говорил в своем месте: «Помилуй нас Боже» и пр., до последнего. Пошли на могилу царицы и начали вторую службу. Архидиакон возгласил: «Помилуй нас Боже» и пр., причем окадил ее гробницу. Патриарх Никон прочел про себя молитву «Боже духов», и все служащие пропели ее потихоньку, по их обычаю. Затем архидиакон покадил и передал кадильницу патриарху, говоря: «Σοϕια, Премудрость»! а патриарх (прочел) заключительные стихиры, при чем окадил гробницу. Архидиакон возгласил: «царице такой-то, Богом помилованной, вечная память»! и то же пропели певчие. Потом патриарх окадил предстоящих и совершил отпуст. Патриархи вошли (в алтарь), сняли свои облачения и, выйдя, выразили царю свое соболезнование, при чем проводили его за врата церкви. Он заказал им обедню на другой день. Они попрощались с ним, и он ушел, а мы возвратились в свое жилище.

На другой день мы также отправились и отслужили обедню, при чем происходило рукоположение иерея и диакона. По окончании службы, пришли к гробнице царицыной и начали заупокойное служение. Архидиакон, патриарх и певчие сделали то же, что и накануне. Царь не присутствовал в этот день, потому что был занят, старательно готовясь к походу на другой день, что и случилось.

ГЛАВА V. Москва. — Служение патриархов в Успенском соборе. Подарок от царя патриарху Макарию. Просьба его отпустить их на родину. Проводы царя и отъезд его.

Рано поутру, во второе воскресенье великого поста, нас также пригласили, и мы отправились в собор. Приложились к иконам и облачились. Прибыл царь и, приложившись ко всем иконам и мощам святых, при чем певчие пели ему многолетие, направился к патриархам. Никон, сойдя с своего места, встретил его, благословил крестом и запечатлел святою водой. То же сделал наш учитель. Затем архидиакон принес большой золотой крест и другой малый. Патриарх Никон вторично благословил царя одним крестом и вручил ему, ради успеха на войне. Также и наш учитель благословил царя другим крестом и вручил ему, сказав чрез переводчика: «как Бог древле даровал царю Константину Великому победу над врагами помощью честного креста, так я молю Его даровать ее теперь тебе». Царь отвечал: «аминь!» и поцеловал у нашего учителя десницу, а он поцеловал его в голову. То было пророчеством со стороны нашего владыки патриарха: именно, царь слышал раньше, что в одном из Афонских монастырей, известном под именем Пантократор, т.е. Вседержитель, есть подлинный крест царя Константина, пожертвованный греческими царями при хрисовуле (золотой грамоте). Царь просил монахов прислать ему этот крест, дабы он мог приложиться к нему, и в настоящее время, в праздник Пятидесятницы, они прислали этот самый крест, когда царь был в стране ляхов. Впоследствии мы его видели и прикладывались к нему, о чем потом расскажем. Царь, поклонившись патриархам, пошел и, ставши на своем царском месте, прислал нашему владыке патриарху с архидиаконом чудесный саккос, изумительный по тонкости работы, яркости цвета и блеску в темноте. Мы сняли с владыки прежний саккос и надели новый. Это нам доставило великую радость и огромный почет: да и как же иначе? то было пред множеством народа, и глаза всех обращались на нас в удивлении, при виде великой любви царя к нашему учителю. В такую минуту саккос стоил многих сокровищ: не богатство дает почет, а высокое положение. Да продлит Бог дни твои, царь века! да даст тебе победу над врагами во всякое время и во всякий час! Не довольно тебе забот обо всем необходимом для войны, о величайший из царей земных, царь нового Рима, который есть Москва, самодержец Великой и Малой России и великий государь всех северных земель! Ты не забыл теперь и кир Макария, патриарха Антиохийского. Да даст тебе Бог победу над твоими врагами, дьяволами, и да увековечит твое царство во веки веков! Аминь.

Надев саккос, наш учитель пошел к царю, — и драгоман с нами — поклонился ему и благодарил за щедрость, помолился за него, благословил и, поцеловав его в голову, возвратился на свое место. В этот день также происходило рукоположение иерея и диакона. При малом входе, пред тем как дьякон возгласил: Премудрость прости, два дьякона подвели к патриарху Никону одного из служащих священников, который поклонился ему, а патриарх благословил его и прочел над ним молитву посвящения в архимандриты, именно, сделал его настоятелем монастыря, находящегося в этом городе, во имя Божественного Богоявления, надел на него поручи и подобие палицы, висящей на другом боку,[473] затем митру и благословил его. Его свели вниз, при чем он сделал патриарху земной поклон, потом подвели его к нашему учителю, который также благословил его. Затем он обошел архиереев, архимандритов и священников с обеих сторон, целуя их в уста, по их обычаю, при чем они поздравляли его. Наконец он стал на своем месте. Архидиакон возгласил: Премудрость прости. Мы отслужили пятую обедню в присутствии царя и седьмую в сослужении с патриархом московским. После того как Никон совершил отпуст, патриархи вошли в алтарь, сняли облачения и, выйдя, благословили царя. В этот час наш учитель обратился к царю с просьбой отпустить его, но царь отвечал ему: «нет, отец мой, прошу тебя остаться здесь и молиться за меня, прося, чтобы Бог даровал мне победу над врагом, дабы я поскорее возвратился, занялся твоими делами и наделил тебя, как тебе приличествует». Наш учитель сказал на это: «господин мой! ты знаешь, что я больше четырех лет в отсутствии от своего престола и, к моему злополучию, замедлил столько времени на дороге в стране молдавской в валашской; если будет на то твои царская воля, отпусти меня в путь». Царь отвечал ему: «ты пробыл столько времени в чужих странах, пробудь и в моей столько же, дабы она освятилась твоим присутствием, ибо твоими молитвами и своим мечом я буду победителем над врагами моими». Тогда наш учитель замолчал и не промолвил более ни слова. Царь же, взяв за руку нашего учителя, подвел его к патриарху Никону, говоря: «вот мой наместник; я поручаю тебя ему: чего пожелаешь, проси у него». Затем он простился с ним и ушел, а мы отправились в свой монастырь.

Никон предупредил нас, чтобы мы вернулись чрез два часа проводить царя. Ударили в большой колокол, и все жители города поспешили для прощания с царем. Мы отправились в собор. Оба патриарха облачились и алтаре вместе с архиереями и архимандритами. Все вышли в нарфекс и стали, по обыкновению, в ряд кругом Никона. Колокола гремели. Когда царь сошел из дворца, зазвонили во все колокола, так что земля поколебалась и наши уши оглохли. Оба патриарха вышли навстречу царю и благословили его. Он был облечен в царское одеяние из чудеснейшей венецианской золотой парчи, ослепляющей взоры; кругом одеяния, на ширину в четыре пальца, как мы уже говорили, был жемчуг, драгоценные каменья и золото, согласно тому, как обыкновенно одевались греческие цари. Он не стал на своем царском месте, а пришел и остановился близ нас, за правою колонной, покрытой, как мы говорили, красным сукном. Тогда начали петь службу на брань, с канонархом, попеременно на обоих клиросах, приятным напевом. Затем царь подошел к патриарху Никону, который сошел вниз с архиерейского места, и вручил ему письмо, и тот прочел его. Драгоман перевел его нашему учителю. Оно было от воеводы Могилева и содержание его такое: когда их осадил проклятый Радзивил и завладел первым земляным валом города, царские войска храбро бросились на него и заняли позицию кругом всего города. От гетмана Хмеля прибыл один из близких к нему полковников, известный Золоторинскос (Золотаренко), и с ним 40000 отборных казаков. Напали на Радзивила с четырех сторон, а из города стреляли по нему из пушек. Когда беда окружила его со всех сторон, он переменил одежду, подобно дьяволам, и бежал с немногими людьми, покинув свое войско, из которого никто не спасся. Мы порадовались этой вести.

Когда наступило время чтения Евангелия, вышли из алтаря три дьякона: у протодьякона в руках было Евангелие, а другие двое несли свечи. Архидиакон сошел, взял Евангелие у протодьякона и открыл пред патриархом, который, сняв митру, прочел его. По окончании службы, оба патриарха пошли к дверям алтаря: царь подошел к ним и они его благословили и окропили святою водой; он вошел в алтарь, где прикладывался; также прикладывался ко всем иконам собора и простился с мощами святых. Точно так же подходили все его вельможи, получили благословение от патриархов, и Никон окропил их святою водой до последнего. Царь возвратился, наклонил голову, а патриархи прочли над ним молитвы брани и победы над врагами заступлением всех святых, древних и новых, коих поименовывали одного за другим. Потом они благословили царя, поклонились ему, и он поклонился им, взяли его за руку и облобызали его, плача. Затем патриарх Никон стал перед царем и возвысил свой голос, призывая благословение Божие на царя в прекрасном вступлении, с примерами и изречениями, взятыми у древних: подобно тому как Бог даровал победу Моисею над фараоном и пр., и в новой истории: о победе Константина над Максимианом и Максенцием и пр., и (говорил) многое, подобное этому, в красноречивых выражениях, последовательно и неспешно, уподобляясь текущему источнику. Когда он запинался или ошибался, то долго обдумывал и молчал: некому было порицать его и досадовать, но все молча и внимательно слушали его слова, особливо царь, который стоял, сложив руки крестом и опустив голову, смиренно и безмолвно, как бедняк и раб пред своим господином. Какое это великое чудо мы видели! царь стоит с непокрытой головой, а патриарх в митре. О, люди! тот стоял, сложив руки крестом, а этот с жаром ораторствовал и жестикулировал перед ним: тот — с опущенною головой, в молчании, а этот, проповедуя, склонил к нему свою голову в митре; у того голос пониженный и тихий, а у этого — толстый и громкий; тот — как будто невольник, а этот — словно господин. Какое зрелище для нас! Бог свидетель, что у нас сердце болело за царя. Что это за чрезвычайное смирение! Благодарим Всевышнего Бога и славим Его за оказанную нам милость тем, что мы видели эти чудные, изумительные дела! Окончив свое слово молитвенным благожеланием царю, патриарх поклонился ему и вторично облобызался с ним. Патриархи проводили царя за южные врата церкви, где возвышались царские знамена в руках ратников. Царь укрепил один из крестов, кои дали ему патриархи, на знамени, на котором с обеих сторон изображена Голгофа с лестницей, а на Голгофе крест — все из листового золота. Другой крест он укрепил на знамени соборной церкви, которая в честь Успения Владычицы. Затем патриархи вернулись и вышли чрез западные двери церкви большим крестным ходом, при чем священники и дьяконы несли хоругви и иконы. Мы встретили царя и пошли впереди него по дощатым мосткам, заранее приготовленным. Еще раньше стрельцы усыпали их все желтым песком до выхода из ворот Кремля. Горело множество больших свечей, так как время было вечернее; при этом звонили во все колокола, так что земля дрожала и наши уши оглохли. Наконец, мы вышли из кремлевских ворот на открытую площадь и поднялись на каменный круг, назначенный для молебствий. Певчие во время пути пели стихиры молебствия и окончили их здесь. Патриарх Никон прочел Евангелие и благословил крестом на все четыре стороны, затем, вместе с нашим учителем, благословил им царя и окропил его святою водой. Прочитав над ним молитвы на брань, они облобызались с ним. Равным образом подходили архиереи и архимандриты, кланялись ему, целовали его правую руку и подносили ему, по своему обычаю, позолоченные иконы. Потом подходили мы, дьяконы, после священников и целовали у него руку. Затем он попрощался с патриархами и сел в сани; дети султана Сибирского, как всегда, находились по правую и левую руку его, и он уехал с миром, сказав: «прости!» то есть: простите меня.[474] Влахернская икона была поставлена напротив него в санях; вокруг него зажгли множество свечей, ибо наступила темнота. Мы оставались и стояли до тех пор, пока не прошли все войска. С царем отправился Тверской архиепископ со многими священниками, дьяконами, монахами и иконописцами. Мы со свечами возвратились в собор, сняли облачения и отправились в свой монастырь. Царь же поехал ночевать в один из своих дворцов, отстоящий от города в трех верстах.

ГЛАВА VI. Москва. — Численность и состав русского войска на месте военных действий. Союз со шведами. О государях вообще и о султане турецком в особенности.

Наш владыка патриарх спросил московского патриарха о численности войска, которое отправилось теперь с царем. Тот сказал: «триста тысяч собственного войска; из них сорок тысяч, в полных железных доспехах, постоянно находятся при царе». Это кроме тех, которых царь послал со своими вельможами вперед себя, как мы сказали раньше. Патриарх продолжал: «я дал ему десять тысяч ратников с конями и оружием. От монастырей, находящихся в Московии, и от архиереев дано столько же, от каждого, сообразно с его средствами, с его угодьями и доходами; даже от самых малых монастырей царь взял по одному человеку с вооружением, лошадью, припасами и деньгами на расход, ибо все монастыри пользуются щедротами царя и пожалованными им угодьями, пока не наступит нужда, как ныне. Это сверх припасов, которые царь обязал их доставить в Смоленск».

Келарь монастыря св. Троицы сообщил нам, что они отправили с царем 10.000 ратников и послали ему в Смоленск припасов: пшеницы, сухарей, муки, ржи, ячменя, овса[475] для лошадей, масла и пр., около двадцати трех тысяч кейлей,[476] именно больших шомболей; каждые три кейля с трудом может нести лошадь на телеге. Сочли, что это стоит более двухсот тысяч динаров. Также (было взято) и от других монастырей, по их степени. Из монастыря Кирилла Белозерского, в (подворье) которого мы остановилась, второго после Троицкого, прислали царю сто ратников и более чем на 10.000 динаров припасов, которые были доставлены в Смоленск. Из Соловецкого монастыря прислали ему пять тысяч динаров, по причине дальности расстояния.

Упомянутые триста тысяч составляют собственное войско царя; с боярами он послал еще около четырехсот тысяч, как сказал патриарх нашему учителю, и взял с собой двадцать тысяч из племени Собачелицых, которые своим видом пугают коней и всадников. Целью его было употреблять их не для войны, а для того, чтобы враги страшились его имени и могущества, когда увидят, что Собачелицые едят людей. Хмель, как мы сказали, прислал к царю полковника Золотаренко с 40.000 казаков, которым царь назначил ежегодное содержание из своей казны. Через две недели по отъезде царя, его наместники и министры отправили одного из высших сановников, по имени Василия Бутурлина, со 120.000 ратников, из коих 30.000 были пешие, а остальные — конные, и с ними еще 10.000 собачелицых Лопани. Большинство этих ратников татары, черемисы, мордва, монголы, башкиры, калмыки и пр. Мы ходили смотреть на них; это — народ с самыми разнообразными лицами: только по лицам и можно отличить, кто к какому племени принадлежит. Каждому народу дано особое оружие. Большинство ратников, а ратники царя все, снабжены в изобилии ружьями, Что же касается этих племен, то большая часть их была одета в красивые железные латы и имела на головах маленькие шапки наподобие шлемов; их руки, плеча и бедра (были покрыты железом), даже сапоги из железа; многие из них с копьями, секирами и иным оружием. Мы ежедневно, в течение этого Великого поста, ходили смотреть на них. Эти племена были посланы, по приказанию царя, к Хмелю, с тем, чтобы, взяв с собой еще 90.000 ратников из московитов, которые стояли охраной в городе Киеве, все отправлялись с Хмелем на войну к Каменцу, к Львову и в их области. Большую часть своего войска Хмель оставил в своей стране, чтобы охранять ее от набегов татар. У него собралось из московских ратников и казаков более 300.000, как мы достоверно узнали потом от патриарха. Там они завоевали множество городов, о чем мы скажем впоследствии в своем месте.

Царь послал одного из своих бояр со 100.000 войска для охраны границы государства от татар, кроме 60.000 (а говорят, 150.000), кои постоянно стоят охраной в тамошних крепостях и рвах. Потом царь послал одного из своих бояр в области Казанскую и Астраханскую взять большую часть тамошних войск вместе с племенем калмыков, врагов хана и татар, дабы при их помощи сделать нападение на страну татар. Мы потом достоверно узнали, что их собралось на татар более двухсот тысяч.

Царь послал также приказ войскам городов Новгорода и Пскова и их областей, чтобы они шли к берегу моря и соединились со шведскими войсками, дабы окружить страну ляхов с трех сторон: с одной стороны, пограничной с Молдавией, Венгрией и частью Австрии, Хмель со своим войском; а с другой стороны земли ляхов должны придти по берегу моря войска из Новгорода и Пскова вместе со шведскими войсками. Дева, царица шведской страны, о которой мы говорили раньше, не пожелала выйти замуж, и когда жители восстали против нее, она покинула царство и избрала себе место для жительства, поставив на место себя царем своего племянника. Этот новый ригa’ (король) немедленно отправил к царю посла в знак дружбы, говоря: «я помогу тебе сам; ляхи силой завладели пятнадцатью городами нашей страны, и мое желание — освободить эти города от их власти». Царь согласился. Впоследствии мы слышали от царя, что король пришел сушей и морем, отвоевал свои города и совершил в стране ляхов великие опустошения. Он послал морем пятьдесят больших галеонов с 25.000 ратников, и столько же ратников сушей, и прислал царю в настоящее время 24.000 ружей в ящиках, стоящих более ста тысяч динаров. Все эти короли, именно: английский, голландский, шведский и иные, присылают царю ежегодно военное оружие: ружья, панцири и холодное оружие в изобилии, а он дает в обмен пшеницу и рожь, (нужную) им для пропитания и запасов, ибо все суда франков, которые приходят в пристань Архангельска, не берут из этой страны ничего кроме хлебных запасов для пропитания: как мы удостоверились, все жизненные припасы во франкских землях идут из этой страны, подобно тому как жизненные припасы страны ляхов получались из земли казаков. По таковой причине все эти короли подносят царю великие дары и постоянно отправляют к нему послов ради поддержания дружбы; иначе, как только прекратится подвоз припасов, им нечем будет существовать, ибо страна их очень тесна и в ней мало посевов.

Значение слова рига' в этой стране ниже слова краль; оно значит: бей; в стране ляхов краль, в Венгрии краль, в Англии краль, а в Голландии король, или ригa', по причине малой величины этого государства; в Венеции так же ригa', равно и во всех герцогствах. Что же касается царей, то, как мы удостоверились, первый (из них) — турецкий в Константинополе, второй — царь австрийский, именуемый кесарем, ибо, как утверждают, он, по смерти Константина, первый из царей возложил на себя корону и нарек себя кесарем; третий — царь испанский, четвертый — французский, пятый — персидский, шестой — индийский, седьмой — китайский, восьмой — абиссинский, девятый — Хота и Хатая (Татарии), десятый — царь той части Грузии, которая еще остается (независимой), одиннадцатый — московский, ибо он сделался царем после всех, во дни царя Ивана, как мы сказали. Считают раньше него также царя сибирского и царя Алтун-Падишаха, то есть султана золотой страны. Но над всеми превозносится царь турок по трем причинам: первая, что он царствует на месте Константина, который владел в свое время семью климатами и назывался автократором, то есть самодержцем; вторая, что турки убили семерых царей, кроме беев и иных властителей, и завоевали их земли: первый — царь греческий, второй — египетский, третий – болгарский, четвертый — сербский, пятый — арнаутский, шестой — требизондский, седьмой – царь Херсонеса, что есть Кафа и страна татар. Царь турецкий завоевал все эти земли и убил их царей, и не только царей, но и (других) независимых владетелей. Он покорил государства валахов и молдаван и часть страны венгров и наложил на них ежегодную дань: они должны идти, куда он позовет их, и доселе состоят в его подданстве, и его власть действует среди них. Он также взял Белград и Виддин из земель кесаря; покорил часть страны персидской до Багдада, Эривань, Ван и пр.; овладел окраинами страны Абиссинской и страной Емен, которая была независимым государством; завоевал большую часть островов Белого (Средиземного) моря, как-то: Кипр, Родос в двенадцать известных островов, которые управлялись самостоятельно, и покорил часть страны Грузинской. Его власть распространяется над всем государством магрибитов, над большею частью Белого (Средиземного) моря, всем Красным и Черным морями и некоторыми частями других морей и над многими венецианскими городами на окраинах румелийской области, как-то: Салоники и иные. Все эти сведения мы получили от знающих людей, которые объехали большую часть света по суше и морю. Третья причина, почему турки превозносятся, та, что они владеют срединой мира, лучшими землей, водой, воздухом и продуктами. Главнее же всего то, что (в их обладании) гроб Господа Бога и Спаса нашего Иисуса Христа, чем они похваляются пред всеми христианскими царями, которые для посещения святых мест должны вступать в их владения.[477]

ГЛАВА VII. Москва. — Затруднительное положение поляков. Тщетные просьбы их о помощи. Еще сведения о числе русских войск. Донские казаки. Русская артиллерия.

Возвращаемся (к прерванному рассказу). Численность войска, выступившего из Новгорода, Пскова и той области, которая находится вблизи границ Швеции, государства кесаря и страны ляхов, простиралась всего до 120.000, по точному исчислению. Они завоевали большую часть страны ляхов, ближайшую к ним, имея во главе своей отдельного воеводу, и не переставала брать на своем пути города и крепости, грабить, избивать и захватывать в плен жителей, пока не пододвинулись к царю. Это другая часть земли ляхов, (к которой примыкает) Швеция со стороны моря. Сам царь шел средним путем. Гнев Божий разразился над ляхами с четырех сторон, и они недоумевали, с какой им воевать; однако, по своей гордости и кичливости, не желали заключить мир и заплатить дань, но просили помощи у турок, докучая им многочисленными посольствами, и обещали им большие суммы, обязываясь платить ежегодно 80.000 динаров, быть под их властью и помогать им, когда те позовут их на войну, подобно венграм, молдаванам и валахам, и открыто говорили туркам: «вы имеете больше права занять нашу страну, чем московский краль, ибо, если он завоюет наше государство, то скоро пойдет и на вас, так как мы противостоим ему и отражаем его от нас и от вашей страны». Для большего удостоверения в своей дружбе к туркам, они оставили у них заложниками двух сыновей прежнего краля, и обеспечение обещанных сумм и дани, ибо того краля, который поддерживал и подкреплял Хмеля, ляхи, как говорят, умертвили отравой и поставили на место него брата. Что же этот сделал? Он женился на вдове своего брата, с дозволения папы, — скверный поступок, какого не совершали в свое время даже идолопоклонники. Племянников своих он, как мы сказали, отправил к туркам. Равным образом ляхи посылали и к татарам, обещая большие суммы за то, чтобы те пришли к ним на помощь. Но турки, люди очень умные, не пожелали им помочь, выставляя две причины: первая: «вы христиане и у нас нет ничего общего с вами»; вторая: «если вы желаете, чтобы мы вам помогли и приказали татарскому хану, венгерскому королю и беям молдавскому и валашскому, чтобы все они шли к вам на помощь против вашего врага, то давайте нам сумму дани, на основании которой вы заключали мир с вечной памяти султаном Османом: ежегодно 70.000 пиастров и 80.000 голов крупного и мелкого скота. Вот уже тридцать пять лет, как вы ничего нам не платите; уплатите нам все, что следует с вас, (если хотите) чтобы мы исполнили вашу просьбу». Этим ответом они заставили ляхов молчать. Турки боялись вступить во враждебные отношения с царем: у них было сильное опасение со стороны Черного моря. Сношения между ними не прекращалась до конца этого лета, как мы потом расскажем. Ляхи надеялись на помощь от цесаря, но царь первый отправил к нему посла для утверждения взаимной дружбы, и тот отказался помогать ляхам. Они потеряли надежду на всех. Да будет благоугодно всевышнему Богу Творцу искоренять их вконец, в возмездие за то, что они сделали с бедными казаками в эти три года: за убийства малых детей и беременных женщин, который не мыслят зла; за поджоги и немилосердное избиение всех, в особенности в ночи страстей Господа нашего Иисуса Христа!

Возвращаемся к нашему исчислению войск царя (действующих) в настоящее время. Как мы упомянули, он послал с боярами около 400.000, а с ним отправилось в поход 300.000; от Хмеля явилось к нему 40.000, а войск Новгорода и Пскова было 120.000. Собачелицых было сначала 30.000, а потом явилось в царю летом такое же племя, но еще более дикое, чем те, — мы видели их впоследствии - числом 40.000. Из ратников Архангельска, называемых казаками, пришли к нему 1500 юношей, подобных демонам, — да будет благословен Создатель их! Смотря на них, мы уподобляли их юношам друзов в нашей стране. Когда крестился царевич-мусульманин, то, взяв войско, ему принадлежащее, в числе 10.000, он, как мы сказали, отправился на помощь царю, будучи послан патриархом. В страну казаков царь отправил около 100.000, не считая войска Хмеля; послал так же одного из бояр, по имени Шереметева, со 100.000, стеречь границу со стороны татар вместе с теми 160.000, которые пребывают в башнях и укреплениях у рвов. У царя всегда имеется 30.000 немецких солдат, искусных в верховой езде и управлении пушками; они распределены между его войском с ежегодным жалованьем. Издавна царь имеет на жалованье 1000 опытных солдат из ляхов; под греческим знаменем бывает в иные годы по 400 человек на его жалованье. Затем царь послал другого князя взять ратников из Казани и Астрахани и калмыцких татар более 200.000, чтобы сделать с ними нападение на страну татар и помешать этим последним идти к ляхам, ибо Крым, резиденция хана, находится в расстоянии пятнадцати дней пути от Астрахани. Впоследствии прибыл на помощь царю один из черкесских беков, живущих близ Астрахани, с 20.000 храбрецов. Вот что мы достоверно узнали и что видели касательно царских войск, коих никто не может исчислить, кроме Всевышнего Бога, ибо, как турецкий султан величается перед всеми царями многочисленностью своих подданных, так и этот царь еще более превозносится множеством своих. Удивительнее всего то, что все эти ратники вооружены огнестрельным оружием и у каждого не одно, а несколько.

Что касается донских казаков, которые ходят в Черное море, числом 40.000, то они также стоят под властью царя. Татары трепещут перед ними, ибо казаки всегда нечаянно нападают на их страну, забирают их в плен и привозят в страну московитов, где и продают. Так как татары наказание для христиан, живущих вокруг них, то Бог послал на них этих (казаков) в возмездие им (да увеличит Бог их силу над ними!). Также и турки на Черном море боятся казаков, ибо они весьма выносливы и храбры на войне — мы видали их — и не боятся смерти. Если доживем до будущего года, то расскажем о них.

Большую часть этих известий мы в достоверности узнали из уст патриарха, который сказал еще: «царь взял с собой с прошлого года три большие пушки, длиной каждая более 15 локтей; каждую пушку везут 1500 лошадей и при каждой 500 стрельцов. Этими пушками он сделал пролом в стене Смоленска, выстроенной из плит дикого камня». Об этих пушках нам рассказывали греческие купцы, которые видели их здесь; и мы видели пушки, похожие на банки и бочки, короткие и толстые; говорят, что при стрельбе из них заряд поднимается к небу и падает в средину города или крепости, производя пожар и сильное разрушение и глубоко взрывая землю. В настоящее время доставлены царю из франкских земель пушки, стреляющие без звука: они принадлежат к числу царских сокровищ.

ГЛАВА VIII. Москва. — Отношение к крымским татарам. Причины их безнаказанности. Пророческие слова митрополита Исы о татарах. Настоящее политическое положение.

Быть может, кто-нибудь спросит: «если у царя такое множество, сотни тысяч, войска, то почему он не пойдет и не истребит татар с лица земли, так как они постоянно переходят границу его страны, жгут, берут в плен жителей и совершают всякие ужасы? Так же поступают они с казаками, молдаванами и валахами; берут с них большие суммы и обманывают». На это мы ответим, что много раз расспрашивали об этом даже высокопоставленных лиц государства и удостоверились, что причина этого двоякая: первая — что ляхи, со времен своего усиления до сих пор, вовсе не держат слова и не соблюдают клятвы: сколько раз отец теперешнего царя и этот царь хотели идти на татар, но опасались вероломного нападения ляхов на свою страну, ибо, когда эти последние овладели Смоленском и его округом, то между ними и городом Москвой оставалось только триста верст. Цари обладают большим умом, превосходнейшим нашего: никто не пойдет на врага, оставив другого врага позади себя. Это — первое извинение. Вторая причина та, что от татарской границы до московской расстояние более месяца хорошей езды, потому что вся дорога идет дикими, труднопроходимыми местами, имея болота справа и слева, и по ней нельзя ехать иначе как поодиночке. Но скверные татары выступают неожиданно и не берут с собою иной провизии кроме поджаренной муки в кожаных мешках. Каждый, даже бедняк, имеет при себе четыре — пять лошадей, и расстояние в пять—шесть дней пути они совершают в одну ночь. Где находят воду, кладут муки в сосуд, варят с водой и пьют, и это заменяет им хлеб и питье там, где вода плоха. Они режут лошадей и едят не варя и берут (мясо) про запас под седло своих лошадей. Что касается корма их лошадей, то татары собирают сухую траву в своей стране, крепко скручивают ее, как веревки, навьючивают на лошадей и этим кормят их в меру. При такой умеренности они достигают цели (своего похода). Куда бы они ни направлялись, они нападают внезапно, как дикие звери, поджигают жилища, ловят людей, (выбегающих) из домов, и увозят их на своих лошадях и арбах со всем имуществом, захваченным у них в добычу, и убегают с ними. Пленников они кормят скудно, лишь по необходимости, лошадиным мясом, которое сами едят; по этой причине многие пленники умирают на дороге от голода, жажды и усталости. Московиты не в силах выносить такой жизни в дороге и потому не могут пройти этого пути. Но сей благополучный царь, как мы сказали, со времени своего воцарения до сих пор, беспрестанно захватывает те дороги и устраивает на них крепости, города и рвы, так что между его границей и Крымом, резиденцией хана, расстояние составляет пять дней пути. Уже несколько лет, как он готовит там припасы и военные снаряды, чтобы предпринять поход в удобное время. Я утверждаю, что это время близко: если будет угодно Всевышнему Богу, (оно наступит) при жизни нашей. Может быть, покойный митрополит Иса[478] в своем стихотворении изрек пророчество, говоря о татарах, которые едят лошадиное мясо: «если бы они, подобно арабам, не рассеивались по пустырям в темные ночи, то память о них исчезла бы и корень их погиб; но если угодно будет Богу — да возвеличится Его могущество! — их скоро постигнет неожиданное мщение: Он пошлет на них агу русских с войсками ляхов, с конницей, подобной бурному ветру, снесет их как зрелый посев на жатве и отдаст их тела в пищу диким зверям, и мы воскликнем: идем на помощь христианам! да погибнут татары! нет (им) пощады!» Вот что сказал в то время Богом помилованный. Вероятно, это было его желанием, и то, чего он желал, теперь достигнуто. Доказательства этого ясны. Со времен Богом помилованного царя Ивана ни один из московских царей не ходил ни на кого войной; они спокойно жили сами для себя, довольствуясь своим царством и своею страной. Слава имени Божьему! все ожидали прибытия Антиохийского патриарха. Когда мы приехали в Молдавию, весь свет восстал против Василия; подобное этому случилось и в Валахии. Татары, уже восемь лет находившиеся в братском согласии с Хмелем, отделились от него, так что он был принужден прибегнуть к царю. Большая дружба, существовавшая между царем и ляхами, была разорвана, так что, прежде чем мы прибыли к царю, он уже пошел на ляхов войной, и случилось с ними то, что случилось. Татары, также бывшие с ним в мире, стали врагами московитов, потому что нарушили границу земли казаков, которая сделалась царскою. Татары жаждут получить много денег от ляхов и боятся царя. Мы были поражены этими событиями, которые переплетаются между собой подобно сети, и недоумевали, радоваться нам или бояться. Бог да вынесет нас благополучно из этих стран, кои, если охватить их мятеж, никогда не умиротворятся! Не знаем, каков будет конец; может быть — но Бог больше знает – срок близок и мы находимся на исходе времени.

ГЛАВА IX. Москва. — Средства для содержания войска. Выпуск новой монеты. Беглецы из войска. Наказания на разные преступления.

Возвращаемся к тому, о чем мы говорили раньше. До сих пор царь совсем не открывал своих казнохранилищ для содержания войска, но снабдил их в прошлом году в достаточном количестве запасами из денег, собранных с домов торговых людей и вельмож царства. Говорят, что царь нашел в казнохранилище одной из крепостей, которую он взял в начале (войны), шесть миллионов динаров золотою монетой. В нынешнем году он получил большие состояния, вместе с домами и всею недвижимостью, из имущества богачей, которые умерли, не оставив наследников. Кроме того, он в настоящее время выпустил новую монету, а именно: он разделил каждый пиастр-реал на четыре части и каждую часть отчеканил в монету со своим изображением верхом на коне. Эти монеты назвали четверть, то есть четыре (?) части. Таким образом, каждый пиастр он обратил в два. Потом он отчеканил высокопробные пиастры со своим клеймом и изображением, сделав каждый из них равным двум. Также отчеканил пиастры из красной меди и выпустил вместо (серебряных) пиастров, объявив во всеобщее сведение о введении их в обращение при сделках, и платил ими за содержание войска. Вся выгода от этого досталась казне, по причине любви всех московитов к своему царю, равной любви их к всевышнему Творцу. Мы бывали свидетелями, что, когда мы им давали пиастр-реал, они не брали его, но плевали на него, то есть на изображение франков; когда же давали деньги с отчеканенным изображением царя, они целовали его, говоря: «сударь, то есть принимаем: это деньги нашего господина царя, лучше денег еретиков франков».

Когда царь отправился в поход и достиг Смоленска, некоторые из конных ратников, слабые и малоземельные, убежали тайком и возвратились в свои дома без спроса, но не могли скрыться: их находили царские слуги, разъезжавшие по областям, и приводили в столицу со связанными за спиной руками, в оковах, к министрам и наместникам царя. Немедленно их обнажали и водили по всему городу, при чем позади шел палач с кнутом из длинных сырых бычачьих жил, провозглашал их преступление и при каждом шаге стегал кнутом: кровь брызгала — отвратительно человеку смотреть на такие дела! Бедняга кричал только: сударь, то есть имя царя, который может его избавить. Так продолжали идти с ними, пока не возвращались в приказ, так что его плечи и спина принимали вид, достойный плача: кровь лилась из них ручьем. Одних из них бросали в тюрьму, других вешали. Вот каким образом они мучают преступников. Если вор украл золотую или серебряную вещь, то ее вешают ему на язык, водят его по городу, объявляя его преступление при ударах кнутом, и затем бросают в тюрьму, (где он остается), пока не отсидит свой срок. За золотых дел мастерами существует весьма строгий надзор, какого мы не видывали нигде в других странах: они должны продавать только чистое серебро без обмана и подделки. Все серебряные вещи у них из каракушей,[479] а золотые — из динаров. Что бы ты ни пожелал купить себе, все найдешь в отчеканенном и готовом виде. За серебряную вещь кладут на противоположную чашку весов серебро же, и ты уплачиваешь сообразно с тем, сколько мастер согласится взять за работу; а если вещь позолочена, то он считает и золото. Если откроют, что мастер совершил подделку в изготовленной им вещи, то ее немедленно расплавляют и вливают ему в рот. Это хорошо известный, строгий закон. У них копейки ценятся гораздо больше, чем пиастры и динары.

Мы заметили, что они казнят смертью, без пощады и помилования, за четыре преступления: за измену, убийство, святотатство и лишение девицы невинности без ее согласия. При этом непременно оглашают преступление (водя преступника) по городу, под кнутом, от чего многие умирают. Мы видали, что некоторым отрубали головы секирой на плахе, а не мечом: это были убийцы своих господ. Видели, что одного сожгли в доме, который сделали для него на площади; связали его и, подложив соломы, зажгли, и он сгорел: он умышленно поджег дом своего господина. Непременно сжигают также содомита. Прелюбодею, если царь и патриарх о нем не узнают, возможно спасение (от казни): после того, как его обведут по городу под кнутом, как мы это описали, заключают в тюрьму и налагают большой штраф. Также, кто поносит царя, никогда не спасется (от казни), как мы тому были свидетелями — Боже избави нас! — ибо как тот, кто хулит Бога, не может получить у них прощения, так и поносящий царя лишается головы. Если кто обвинит в каком-либо преступлении своего знакомого, то последнего подвергают всякого рода пыткам, чтобы он сознался; если сознается, так; а если не сознается и (значит) другой обвинил его ложно, то этого наказывают хуже первого и присуждают к уплате ему денег на расход по лечению ран, до его выздоровления. Горе тому, кто совершит преступление, богатый он или бедный! Никакое заступничество, никакой подкуп не принимаются, над ним совершают суд справедливо, по Божьему закону, как мы часто видали, ибо до такой строгости, какая у них существует, не достигал никто из царей. Вот что мы могли теперь изложить точно и обстоятельно.

ГЛАВА X. Москва. — Порядок управления в отсутствие царя. Прием у патриарха Никона. Патриарший приказ и тюрьма. Патриаршие бояре. Доходы патриарха Никона. Его строгость к духовенству. Ссылка келаря Троицкого монастыря. Арсений Суханов.

Перед своим отъездом царь поставил на место себя полномочного наместника и нескольких министров. Из них на каждого возложено одно дело; высшее же решение принадлежит наместнику. Наблюдателем над всеми он поставил патриарха: ни одно дело, важное или незначительное, не делается иначе, как с его совета и по докладе ему министрами каждое утро. Обыкновенно, ежедневно, рано поутру, министры являлась в приказ, то есть диван, для рассмотрения, со всевозможною тщательностью, как государственных дел, так и народных, потому что никто, ни в каком случае, не ходит по делу к ним на дом. Так, мы видели своими глазами, что самый важный из них, царский наместник, приезжал в морозные дни в санях, задок которых покрыт шкурой белого или черного медведя; за ним следовали лишь двое—трое слуг; и он, и слуги были одеты в простые платья, ибо они обычно не любят дорогих платьев, а надевают что придется. Все министры, собравшись в диване, (оставались там), пока не прозвонит колокол патриарха: обыкновенно, дверь у патриарха всегда бывает заперта, от одной службы до другой, И охраняется привратниками, пока не прозвонит колокол; тогда патриарх выходит во внешний диван. Бояре стояли у его дверей на сильном холоде, пока патриарх не приказывал их впустить. Так мы видали их своими глазами, ибо наш владыка патриарх, во все время отсутствия царя, ежедневно отправлялся к патриарху Никону узнавать от него о здоровье царя и какие получены известия. Когда дозволение было испрошено и наш владыка входил к нему, то прежде чем приветствовать его, тот непременно вставал, оборачивался к иконам и пел Достойно есть, а его архидиакон — Господи помилуй трижды и Благослови, при чем они делали земной поклон; тогда оба патриарха, облобызавшись, садились для беседы, а толмач переводил их речи, пока не кончат. А бояре в это время сидели снаружи, пока патриарх не позволит им войти. При входе их, он опять оборачивался к иконам, читая про себя Достойно есть, при чем все они делали земной поклон и оставались с непокрытою головой до самого ухода. Каждый из них, приблизившись, кланялся ему до земли, подходил под благословение и в заключение вторично делал земной поклон. Так подходили все под благословение, даже их маленькие дети поступали точно так же. Патриарх разговаривал с ними стоя, при чем они докладывали ему все текущие дела, на кои он давал ответ, приказывая им, что должно делать. Как нам случалось видать, государственные вельможи вообще не чувствуют особенного страха пред царем и не боятся его, а наверно патриарха больше боятся. Предшественники патриарха Никона никогда не занимались государственными делами, но этот патриарх, благодаря своему проницательному, острому уму и знаниям, искусен во всех отраслях дел духовных, государственных и мирских, так как он был женат и на опыте ознакомился с мирскими делами. По окончании приема, патриарх опять оборачивался к иконам, пел вторично Достойно есть и, обернувшись, благословлял бояр и отпускал их. Затем шел вперед них в церковь, ибо он, обыкновенно, никогда не пропускает службы в церкви, три раза, днем и ночью, присутствуя за обедней и вечерней, и в большую часть дней совершает литургию. При входе и выходе многие подавали ему чолофитат (челобитные), то есть прошения по своим обстоятельствам и делам, ибо никто не может видеть патриарха в его келиях, за исключением бояр поутру. Но под его келиями есть семь приказов, то есть диванов и судов, в коих заседают семь судей со многими писцами. Каждый диван назначен для своих особых дел: один — для монахов и монастырей, и в нем они судятся, другой — для священников, и кто является из областей, далеких или близких, чтобы сделаться священником, имея при себе свидетельство от своего города, тот представляет таковое боярину этого дивана, который состоит также патриаршим казначеем. Монах оставляет свидетельства у себя, пока не наберется их двадцать, тридцать, и тогда докладываете их патриарху в один день. Когда просители явятся к патриарху, он обходит их с какою-нибудь книгой: кто прочтет хорошо, на прошении того он делает помету: «достоин», а кто не сумеет прочесть, того он прогоняет, ибо значение патриарха здесь равно царскому. Мы много раз видали таких просителей, которые приезжали за тысячи верст, из областей, прилежащих к Сибири, и иных.

Патриарх и архиереи не получают годового сбора со своей паствы, а имеют содержание от пожалованных имений и получают ежегодно определенный сбор с каждого священника, смотря по его состоянию.

Есть еще приказ для наследств. С каждого наследства патриарх получает одну десятую, кроме того, что берут судья и его люди. Всякому новопоставляемому священнику приходится также делать большие траты при поставлении. Обо всех делах, происходящих ежедневно в этих приказах, судьи ходят докладывать патриарху и получают от него ответ, как ему угодно будет (решить). Челобитные, которые патриарх отбирает у людей, он уносит и читает в своих кельях. Всякий, кто получил ответ, удаляется, а чьего имени не было, тот знает, что его дело не исполнено.

Во всяком месте (пребывания архиерея) есть тюрьма, снабженная тяжелыми железными оковами и большими деревянными колодками. Если кто из настоятелей монастырей или важных священников совершит проступок, тот, будучи заключен в оковы, должен просевать муку ночью и днем при пекарне, пока не отбудет срок наказания: нам случалось их видать в таком положении.

Патриарха окружает множество бояр, из коих большую часть он делает теперь правителями (областей), каков, например, воевода Путивля и другие; из них же бывают уполномоченные, казначеи и келари для всяких дел: одни (надзирают) над казнохранилищем, другие над патриаршим домом, иные над доходами, иные над расходами. Патриарх не позволяет своим дьяконам входить во внутренние его келии и (вообще) никому, кто умеет читать, дабы не прочли его тайных бумаг и прочего, что только у него есть. Он имеет своих собственных золотых дел мастеров, портных, кузнецов, каменщиков, плотников, живописцев, по всякого рода мастерствам. Все они получают ежегодное содержание, одежду, подарки и пр. Этот патриарх имеет большое влияние на царя, и потому, в то время как прежде было пожаловано от царя патриархии в угодье 10.000 крестьянских домов, Никон довел их число до 25.000, ибо, всякий раз, как умирает кто-либо из бояр, патриарх является к царю и выпрашивает себе часть крестьян и имений умершего. Он взял также себе во владение много озер, кои приносят ему большой доход от соли и рыбы. Так действует он теперь, по распоряжению царя, получив хрисовул, (в силу которого) всякий раз как умирает боярин, не имеющий наследников, ему наследует патриарх. Таким образом он взял себе соляные озера, ежегодно приносящие ему большой доход, тогда как патриархи, бывшие до него, рыбу и соль приобретали покупкой. Он также воспретил всякому, кто этим торгует, платить пошлину — и все это в силу хрисовула. При продаже лошадей в столице и во всяком другом городе, царь получает две копейки с рубля, а монастырь Св. Троицы одну копейку; такой порядок во всей стране московской: из пошлины один архонт берет для царя две части суммы, а архонт[480] монастыря Св. Троицы одну часть. Но патриарх Никон взял себе половину дохода монахов, так что его ежедневный[481] доход составляет, как говорят, 20.000 рублей. Доход его с церквей этого города и окрестностей составляет 14.000 рублей в год; со всякой церкви (взимается), по числу ее прихожан, с самой бедной — рубль. Также получает он ежегодный сбор со всех церквей и священников своей области, который они вносят ему и своему архиерею. Доход монастыря Св. Троицы равен трети царского дохода, но патриарх Никон присвоил себе половину этого дохода, говоря: «патриарх имеет на это больше права». Он взял также большую часть царских сокровищ монастыря (Св. Троицы), как мы потом увидели, — из них ни одного не было в патриаршей церкви, они даны в нее патриархом — облачения, обильно украшенные драгоценными каменьями и жемчугом, сосуды и пр. Монахам же осталось немного. Как человек с острым умом, Никон возвысился над положением иерарха и стал ведать государственные дела, и все начали его бояться. Тогда как (прежде) всякий архимандрит поставлялся и сменялся только по приказанию царя, патриарх Никон уничтожил этот закон: стал ставить и сменять их без спроса.

От того Бог отступился и тот навлек на себя Его гнев, кто совершил проступок и провинился пред патриархом: пьянствовал или был ленив в молитве, ибо такового патриарх немедленно ссылает в заточение. В прежнее время сибирские монастыри были пусты, но Никон, в свое управление, переполнил их злополучными настоятелями монастырей, священниками и монахами. Если священник провинился, патриарх тотчас снимает с него колпак:[482] это значит, что он лишен священнического сана. Бывает, что он сам сжалится над ним и простит его, но ходатайства ни за кого не принимает, и, кроме царя, никто не осмеливается явиться перед ним заступником. Разгневавшись на многих священников, он по справедливости сбрил им волосы и отправил в ссылку вместе с женами и детьми, чтобы там они окончили свою жизнь в злополучии. Такою строгостью он всех устрашил, и его слово стало решающим. В последнее время он дошел до того, что отставил от должности келаря монастыря Св. Троицы и заточил его в один монастырь, хотя тот, по своему значению, быль третьим правителем, ибо в этой стране считают трех правителей: царя, патриарха и келаря Св. Троицы. Нам случалось видать, что, когда он приезжал из монастыря или отправлялся куда-нибудь, то его сопровождало множество архонтов, служителей и ратников, чего нет и у патриарха. После такого сана патриарх сделал его мельником в том монастыре, куда он был заточен.

Нам рассказывали о монастыре Сифска (Сийский), что он находится среди озера, в некотором расстоянии от моря, и отстоит от Москвы на 1.500 верст. Его обитатели весьма злы и жестоки и нисколько не сострадательны к людям, туда сосланным: не дают им отдыха, так что большинство заточенных в него умирают от притеснений.

Причина заточения келаря была следующая: до сведения патриарха дошло, что келарь брал взятки с богатых ратников монастыря, чтобы им не идти в поход, и посылал вместо них бедных, у которых не было средств (содержать себя), ибо монастырю св. Троицы цари дали в пользование четыре полка ратников, каждый в 600 человек,[483] дабы они поочередно держали стражу в нем и охраняли его интересы. Патриарх поставил на его место келарем архидиакона Арсения (Суханова), который приезжал в нашу страну с иерусалимским патриархом и из Алеппо поехал в Грузию. По прибытии его в Москву, патриарх и царь созвали собор[484] и послали Арсения на Св. Гору с обильною милостыней для монастырей и письмами на имя настоятелей их (с просьбой) дать Арсению, сколько они могут, древних греческих книг, так как этот патриарх и царь, чрезвычайно любя греческие обряды, с течением времени заметили, что в их книгах произошли искажения. Они слышали, что на Св. Горе собраны все греческие книги, и послали этого человека приобрести из них все редкостные и замечательные. Он отправился и добыл около пятисот важных книг разного рода. Мы встретили его, когда он проезжал по Валахии. Затем он поехал в Константинополь, где все рассмотрел, а оттуда отправился в обратный путь, захватив с собой, по поручению патриарха, множество кипарисовых досок для икон, ибо кипарис очень ценится в этой стране. Наконец, он приехал (в Москву), привезя с собой все эти вещи. Книги были помещены в особом хранилище. У московитов есть переводчики из греков, которые переводят книги одну за другой, печатают и выпускают в свет. За эти две услуги, оказанные архидиаконом Арсением, именно: что его посылали на Синай, в Египет, Иерусалим, в нашу страну и в Грузию, чтобы достоверно узнать положение этих стран, и за эту вторую услугу патриарх наградил его тем, что поставил на самую высшую степень. «Нет дара, кроме как от Отца светов».

ГЛАВА XI. Москва. — День тезоименитства царя. Служение в Алексеевском монастыре. Отпевание монахини в Новодевичьем монастыре. Описание монастыря.

Возвратимся к нашим сообщениям о царе. Запасы съестного, питья и пр. для людей и животных, военные снаряды и оружие: мечи, ружья, кольчуги, порох и пушки не переставали отправлять к царю до конца лета. Все это мы видели постоянно своими глазами. [На этой неделе прибыло из Архангельска более трехсот подвод с железными латами, сделанными в полную человеческую фигуру, так что, когда их наденут, ни малейшая часть тела не видна, а также с мечами, копьями, ружьями и пр. без числа, все из страны франков, так как царь заказал их еще давно. Мы дивились на них, не видав ничего подобного в своей стране, ибо, как нас уверяли европейцы, они никогда не вывозят их в Турцию: такой вывоз запрещен. Царь платит за них хлебными запасами].

В третью субботу поста, которая пришлась 17 марта, была память св. Алексия, человека Божия. Так как благополучный царь родился в этот день — теперь ему исполнилось 27 лет от роду — и был наречен во имя св. Алексия, то он имеет обыкновение ежегодно в этот день заказывать литургию и делать трапезу для своих приближенных и для народа; бывает большая радость. С задней стороны дворца,[485] близ второй городской стены, он построил монастырь во имя св. Алексия, человека Божия, и поместил в него большое число монахинь знатного происхождения.[486] Царь очень любит этот монастырь и постоянно посещает его с царицей. Если бы он в этот день присутствовал (в столице), то устроил бы большое торжество. Но патриарх сделал лучше, чем было бы в присутствии царя: он пригласил нашего владыку патриарха, и все вместе поехали в санях в монастырь. Подъехав к нему в сопровождении царского наместника и государственных сановников, патриархи вышли из саней подле ворот, откуда выступили им навстречу священники и дьяконы с иконами, крестом и кадильницей. Патриарх Никон благословил им народ. При этом дьякон кадил ему. Затем встретили его все монахини. Вошли в церковь, и патриархи совершили службу вместе с прочими архиереями и архимандритами, кои всегда служат с патриархом. По выходе их из алтаря, игуменья поднесла патриарху, по обычаю, серебряно-вызолоченную икону святого, во имя коего церковь. Патриарх простился с нашим учителем, после того как игуменья поднесла им два больших черных хлеба и они благословили всех монахинь. Патриарх сел в свои сани, обитые бархатом, оба митрополита сели сзади него, справа и слева, а бояре поехали позади и впереди. Мы возвратились в свой монастырь, и нам прислали кушанья со стола царицы.

[В третье воскресенье наш учитель служил обедню в монастырской церкви и посвятил иерея и диакона, коих прислал к нему патриарх, потому что их было очень много. Точно так же в четвертую субботу он служил обедню и опять посвятил иерея и диакона. Так как на следующий день приходился праздник Благовещения, то царица прислала ему на подводах удивительно больших и прекрасных рыб разного рода, как у них принято].

В четвертое воскресенье поста, в которое приходился праздник Благовещения, рано утром ударяли в великий колокол ради торжественности праздника. Патриарх, по обыкновению, служил в церкви Благовещения, а в (Успенском) соборе один из митрополитов. Если бы царь присутствовал, то было бы великое торжество. Наш учитель служил в монастырской церкви и рукоположил священника и дьякона.

В пятый вторник пригласили нашего учителя на отпевание одной княгини в монастыре, отстоящем от города в трех верстах. Его называют Девичий монастырь. Он во имя Матери Божией «Тройное (?) Путеводительство» (Одигитрия). Мы поехали туда в санях вместе с патриархом, архиереями и всем священным чином. Нас встретили священники и диаконы с иконой монастыря, с крестом и кадильницей, вместе с игуменьей и всеми монахинями. Мы поднялись в церковь и приложились к ее святыням. Это монастырь большой, окружен огромною стеной с десятью башнями и стоит на высоком месте, господствуя над окрестностью; близ него течет река Москва. Он имеет двое больших ворот и лежит с западной стороны города. В нем две церкви. В великую церковь входишь по очень высокой лестнице. Это обширная, высокая церковь с четырьмя колоннами, точь-в-точь похожая на церковь Креста.[487] Она имеет три двери. Ее иконостас похож на иконостас (Успенского) собора, с тремя алтарями. Сень над престолом чудесная, позолоченная, вся состоит из куполов, друг над другом и поддерживается ангелами; кресты, чаши — как бы чеканной работы. Что касается иконы Владычицы, которая стоит справа от алтарных дверей, то она не имеет цены по причине обилия золота, алмазов, рубинов, яхонтов, изумрудов и жемчуга, коими она осыпана. То же и на прочих иконах, которые стоят в ряду с алтарными дверьми и перед серебряными подсвечниками, а также кругом церкви до дверей. Вокруг колонн церкви размещены маленькие серебряно-вызолоченные иконы в два ряда, одни над другими; многие из них украшены чистым золотом и разноцветными каменьями, коим нет цены. Даже во всех окнах церкви помещены иконы, одна над другой, за недостатком места, ибо церковь переполнена иконами: их, может быть, больше трех тысяч. Мы дивились и изумлялись на это, ибо наименее ценная из икон в этой церкви стоит пять динаров. Даже в царских церквах мы не находили таких украшений, как в этой церкви — патриарх Никон своими устами сказал нашему владыке патриарху: «у нас нет монастыря, равного этому по богатству» — и это потому, что все монахини, которые в него поступают, княгини, жены государственных сановников, вдовы и дочери их, являются со своими богатствами и всем имуществом: драгоценностями, золотом и каменьями, и жертвуют их на монастырь, и потому он называется монастырем девиц. Кругом церкви идет огромная галерея.

Затем патриархи вошли в алтарь с архиереями и всеми служащими и надели полное облачение, все черного и фиолетового цвета: подризники, поручи, епитрахили, фелони, саккосы и омофоры; корона патриарха и митры архиереев и архимандритов были старые, назначенные исключительно для отпеваний. Облачившись, все обратились к горнему месту, сделали три поклона и вышли в нарфекс, где были поставлены носилки с телом, покрытые черным бархатом с большим крестом посредине и с рядом серебряно-вызолоченных икон, ибо умершая была монахиней. Потом, помолившись трижды на восток, стали в ряд, по обычаю, кланялись попарно патриархам и затем становились на свои места. Патриарху поднесли скрученные втрое свечи и он роздал их всем служащим, которые подходили попарно, кланялись ему до и после (получения свечи) по чину и в порядке, с почтением и уважением. Он роздал свечи также государственным сановникам, родственникам покойной, ее детям и женам бояр. Затем архидиакон, взяв кадильницу, окадил покойницу, говоря: благослови владыко, а патриарх: благословен, и архидиакон начал особенную ектению по усопшим, нам неизвестную, состоящую из десяти прошений, подобно большой ектении, при чем кадил покойнице беспрерывно до конца, а певчие при каждом прошении пели Господи помилуй. Патриарх сказал возглас: Ты еси воскресение, и анагносты начали канонаршить Блаженны[488] до конца, а певчие это пели. Патриарх сошел, окруженный дьяконами; перед ним несли серебряный подсвечник. Он отдал архидиакону свечу, которую держал в руке, окадил сначала покойницу, все время кланяясь, — а свещеносец шел перед ним — затем вышел (из нарфекса), окадил церковь, местные иконы и предстоящих – при этом дьяконы поддерживали его все время под руки — и окадил все иконы. Потом архидиакон и его товарищ стали против него и он окадил их трижды, а они кланялись ему. Архидиакон взял у него кадильницу, а патриарх, отдав ее ему, трижды помолился на восток, благословил служащих обеими руками и поклонился им, а они все сделали ему большой поклон. То же сделал наш учитель и возвратился (на свое место). Когда певчие кончили, анагност прочел Апостол, а патриарх Евангелие, а потом положенную молитву и сошел для прощания. Тогда один из священников подошел с иконой Владычицы и стал с нею по правую сторону носилок; патриарх помолился на нее и приложился к ней, открыл покров с покойницы и благословил ее крестообразно, положил ей разрешительную грамоту, возлил масло и возвратился на свое место. Стали подходить служащие по своим степеням попарно, кланялись ему и сделали то же; под конец подходили вельможи и родственники покойной [и, приложившись к образу, кланялись усопшей, проливая слезы]. Затем священник с иконой, подойдя к патриарху, стал слева от него, и игуменья с монахинями, а также родственницы усопшей, жены вельмож, подходили и прикладывалась к иконе. Подошли монахини, подняли носилки и вынесли из церкви; оба патриарха и служащие следовали позади, пока не сошли в церковное подземелье, где ее и похоронили, по окончании обряда. Патриарх совершил отпуст и благословил ее могилу. Мы вышли и сняли свои облачения.

При уходе нашем из монастыря, игуменья поднесла патриархам каждому по большому черному хлебу; они возложили на него руки и благословили ее и сестер. Патриарх Никон сел в свои сани, обитые фиолетовым бархатом; архиереи окружали его. Мы также вернулись в свой монастырь. По дороге мы осмотрели площадку, которую велел устроить царь для исчисления своих войск, при чем он сидел в деревянном высоком киоске, покрытом жестяным куполом с позолоченным крестом на верхушке. Теперь он забит. Говорят, патриарх Пателярий при этом присутствовал и спросил о количестве войск, исчисленных царем; патриарх Никон ему ответил: «семьсот тысяч, получающих содержание».

ГЛАВА XII. Москва. — Великопостные служения. Скудная пища. Синод в Москве. Служение патриарха Макария у грузинской царицы Елены.

Накануне четверга покаяния ударили в колокола в четвертом часу ночи, и мы пошли в монастырскую церковь. Начали утреню без полунощницы, первую кафизму из псалтыря; при этом все поклоны делались земные. Чтец закончил первое чтение, после чего начали канон Андрея Критского, который состоит более чем из 300 стихов, и при каждом стихе чтец и все присутствующие клали по три земных поклона — мы сочли, что они сделали более тысячи больших поклонов. После 3-ей песни и 7-ой читали житие Марии Египетской. Мы вышли из церкви лишь после восьмого часа, умирая от усталости и стояния на холоде. В этот пост мы переносили вместе с ними большое мучение, подражая им против воли, особливо в еде: мы не находили иной пищи, кроме мазари (размазня?), похожего на вареный горох и бобы, ибо в этот пост вообще совсем не едят масла. По этой причине мы испытывали великую, неописуемую муку. Мы извинили бы их, если бы они в этот пост ели не только рыбу, но и мясо: не было бы им греха и запрета, ибо у них, как мы сказали, не водятся и потому им неизвестны ни чечевица, ни овечий горох;[489] разве в домах франков (найдешь их), по цене дороже перца. Кроме этого (мазари) они знают только соленую капусту и соленые огурцы. У них есть бобы фиолетовые и белые, но цена фунта 3 копейки, т.е. каждый 5 1/2 ок стоит пиастр-реал.[490] Помимо рыбы, у них нет ничего особенно дешевого, а потому, что есть бедному семейному человеку, если рыба ему запрещена? Кроме ратников, бедняков и крестьян, никто не ест рыбы; богатые никогда ее не едят: у них это считается большим грехом. Как часто мы вздыхали и горевали по кушаньям нашей родины и заклинали великою клятвой, чтобы никто впредь не жаловался на пост! ибо, Богу известно, наших кушаньев, который едят постом здесь не бывает даже во время Пасхи и мясоедов: кроме рыбы, мяса и кваса, эти люди ничего не знают, — без сомнения, они истинно святые. Еще по приезде своем в Молдавию и Валахию мы недоумевали, что нам есть по средам, пятницам и прочим постам.

Возвращаемся (к рассказу). Патриарх Никон служил в этот день преждеосвященную литургию и рукоположил священника и дьякона, по нужде (в них). Накануне субботы Похвалы (Богородицы), после третьего часа, ударили в колокола, так что мир поколебался, и мы вошли в церковь. Начали полунощницу, затем утреню, прочли первую кафизму из псалтыря, потом часть из жития Богоматери Влахернской о том, что Она сделала в Константинополе с Хаканом;[491] затем прочли вторую кафизму и вторую часть жития. Засим наш владыка патриарх прочел шесть похвал из акафиста, после чего сели. Последовало третье чтение из жития о другом (событии). Встали, и чередной (священник) прочел еще шесть похвал. Сели, и последовало третье (?) чтение о чудесах св. Девы. Потом начали канон. При третьей песне другой священник прочел еще шесть похвал, затем чтец третье (?) чтение. Также при седьмой песне прочли еще шесть похвал в окончание акафиста и сели. Прочли синаксарь этого дня. Окончили канон и первый час, и мы вышли из церкви в восьмом часу.

В этом месяце марте ночь и день равны.

Наш владыка патриарх поехал в царских санях к грузинской царице Елене, вдове Давида, сына Теймураз-хана, за которою, как мы говорили, царь посылал привезти ее с ее сыном Николаем, с целью женить его на своей дочери, — поехал служить у ней обедню. В этот пост она несколько раз приглашала его, но он не находил свободного времени, — так как во вторую субботу поста служил обедню по матери царя, в третью субботу служил в день рождения царя, как мы говорили, в четвертую субботу с царицей случилась извинительная причина – до сего дня, пятой субботы. Она постилась первую неделю поста и желала приобщиться св. Таин из его рук, но для этого ей не представилось удобного случая до сего дни. Грузины веруют, что принятие Таин в день субботний имеет большое преимущество, а потому она желала (приобщиться) не за воскресною обедней, а за субботнею.

На этой неделе московский патриарх созвал собор вследствие указаний, которые сделал ему наш учитель, и совета, который он им дал касательно нововведений и разных погрешностей в делах веры: во-первых, относительно того, что они не служат, как мы, на антиминсе с изображениями и с надписями, освященном мощами святых, а на куске белого полотна; во-вторых, что они, принося священную жертву, вынимают не девять чинов (частиц), а только четыре; в-третьих, что они делают в нескольких словах ошибки в «Верую во единого Бога»; в-четвертых, прикладываются к иконам только раз или два в году; в-пятых, не принимают антидора; в-шестых, касательно их крестного знамения при ином расположении пальцев; в-седьмых, относительно крещения ляхов, ибо они крестят их теперь вторым[492] крещением, и относительно разных дел и обрядов, о коих мы уже говорили и будем говорить. Патриарх Никон послушался слов нашего владыки патриарха и перевел служебник литургии с греческого языка на русский, изложив в нем обряды и проскомидию в ясных выражениях, доступных пониманию детей, согласно подлинной греческой обрядности. Он напечатал этот служебник в нескольких тысячах (экземпляров) и роздал их по церквам всей страны; напечатал также более пятнадцати тысяч антиминсов с письменами и изображениями, освятил мощами святых и также роздал их по всей стране. Исправил многие ошибки, по царскому утверждению и повелению, на основании свидетельств закона и пророков. Заключили рассуждения на соборе (постановив), согласно мнению нашего учителя, что крещение ляхов недозволительно, как повелевается в Евхологии и Законе (Номоканоне), ибо ляхи веруют в Св. Троицу, крещены и не так далеки от нас, как прочие еретики и лютеране, как-то: шведы, англичане, венгры[493] и иные франкские народы, кои не постятся, не поклоняются ни иконам, ни кресту и т.п. Патриарх Никон, так как он любит греков, выразил согласие (на исправления) и сказал, обращаясь к архиереям и прочим присутствующим архимандритам и священникам: «я русский, сын русского, но мои убеждения и моя вера греческие». Некоторые из архиереев ответили повиновением, говоря: «свет веры во Христа и все обряды религии и ее таинства воссияли нам из стран Востока»; а некоторые из них — ибо во всяком народе непременно есть люди грубого нрава и тупого ума — внутренне возроптали, говоря про себя: «мы не переменим своих книг и обрядов, кои мы приняли издревле». Однако они не смеют говорить открыто, ибо гнев патриарха неукротим: (доказательство) как он поступил с епископом Коломенским, ссылая его. Патриарх утвердил решение, что крещение ляхов недозволительно. Он передал нашему владыке патриарху шестерых священников из ляхов, рукоположенных кардиналом папским и проживавших в Вильне. Говорят, что они — священники русских, нашей веры. Одежда тамошних священников похожа на нашу, но они поминают папу; даже их служебник литургийный подобен нашему. Когда один из царских бояр, овладев каким-то городом, разрушал церкви ляхов и избивал их священников, эти умоляли его (о пощаде), говоря, что они православные. Он послал их к патриарху Никону, чтобы тот рассмотрел их дело. Приехав (в Москву), они прожили одиннадцать недель, причем, по причине множества занятий у патриарха, никто до сих пор не занялся их делом, пока Бог не послал им утешение чрез нашего учителя. Они готовились к службе с вечера и всю ночь пели молитвы.

В этот день мы взяли их с собой в царицыну церковь. Когда наш владыка патриарх подъехал к ней, его встретили бояре царицы и уполномоченные царя, состоящие у нее на службе, и повели его вверх, где она находилась. Войдя к царице, он благословил ее и ее сына, утешал (в ее горе) и успокаивал. Она была одета в черном, по обычаю вдов этой страны, даже подушка и ковер были из черного шелка. Сын сидел подле нее на позолоченном кресле, покрытом красным бархатом, и был одет в парчовое царское платье с жемчугом и драгоценными каменьями. Затем мы встали и сошли в церковь, что во имя Св. Евангелиста Иоанна. Царица пришла с сыном и со всеми состоящими при ней людьми. Мы облачали нашего владыку патриарха, и он совершил водосвятие и окропил церковь, царицу, сына ее и всех предстоящих. Затем мы подвели к нему двоих из тех священников, сняв с них рясы, пояса и колпаки. Они сделали ему три земных поклона и стали перед ним с непокрытыми головами, а подле них стал драгоман. Наш владыка патриарх начал излагать им тайны нашей религии по порядку и исповеданию семи соборов. Они благословили то, что благословили соборы, и прокляли то, что они проклинали; прокляли затем всех еретиков и восьмой собор. Потом заставил их прочесть «Верую во единого Бога» слово в слово и дал приложиться к иконам и кресту; они преклонились до земли, и он прочел над ними положенные в Евхологии молитвы, затем молитву миропомазания, и помазал их крестообразно только на голове. Тогда они, по нашему приказанию, поклонились ему трижды во второй раз. Мы повели их к царским вратам, и здесь они трижды поклонились, равно пред иконами Господа и Владычицы, (как бывает) при рукоположении. Мы взяли их под руки, по обычаю, произнося: «κελευσον, κελευσατω, κελευσον, δεσποτα αγιε» Владыка благословил их и надел на них стихари и орари только, как на дьяконов, без прочтения молитвы, и сказал каждому из них: «да возрадуется душа твоя о Господе, ибо Он облек тебя в одежду спасений» и т.д. до конца. Затем благословил их вторично, и они стали вместе с нами. Кроме них, он рукоположил в этот день дьякона и священника. [Прочтя Евангелие, я пошел и дал им приложиться к нему, по обыкновению. Мы также поминали их имена после поминовения царя, царицы, их сына, дочерей и сестер (царя)]. После великого выхода, наш учитель вышел с крестом, они подошли к нему, и он благословил их крестом, по обыкновению. Затем мы привели тех двух иереев, и они положили три земных поклона пред престолом. Владыка благословил их и надел на них епитрахили и фелони, произнося при этом только стихи, для того положенные, вручил им служебник литургийный и велел облобызаться со священниками, по обычаю, и они стали вместе с ними. При выносе Даров, подошла царица для принятия Св. Таин из рук владыки. Сначала мы вышли с иконой, и она к ней приложилась, затем сделала три земных поклона, а два дьякона держали воздух чаши раскрытым. По принятии Св. Таин, дали ей антидор. По окончании службы, мы совершили поминовение по ее муже Давиде над сосудом с кутьей и сосудом вина. Потом владыка благословил их, и мы вышли из церкви и вернулись в свой монастырь. Вслед за нами царица послала своих бояр с трапезой, с царским золоченым кубком вина и кувшинами меда и прочего.

В этот канун воскресенья мы совершили бдение с большим торжеством, по случаю празднования памяти Марии Египетской.

В пятое воскресенье, рано поутру, ударили в большой колокол, и было совершено великое торжество, по случаю именин царицы, ибо она родилась 1 апреля и названа Марией. Она имеет обыкновение устраивать в этот день ежегодно большой праздник и трапезу для вельмож и их жен. Так было и теперь. Если бы царь присутствовал, то пригласил бы весь священный чин. Наш владыка патриарх служил в этот день обедню в монастырской церкви и рукоположил священника и дьякона.

ГЛАВА XIII. Москва. — Лазарева суббота. Вербное воскресенье. Шествие на осляти.

В Лазареву субботу ударили в колокола с раннего утра к литургии для тех, кто постился со вчерашнего дня до сих пор ради причащения. Московский патриарх служил обедню у царицы в церкви во имя Лазаря, которая, как говорят, из железа. В этот день крестьяне привезли на санях ветви дерева, похожего на египетскую иву, которое дало почки без листьев. Его продавали на рынках, и священники покупали его для всех церквей, чтобы раздавать вечером народу. Обрати внимание на промысел Создателя и Его заботу о своем народе в этой стране, ибо, видя, что у них нет не только маслины, но что даже лесные деревья еще не распускаются, Он произрастил для них это благословенное дерево с ветвями, как будто у настоящей египетской ивы, дабы не было у них недостатка на в чем в сравнении со всеми прочими христианами мира.

Вечером ударили в великий колокол к вечерне и звонили в него вместе с прочими, равно как и в полночь к утрене. Мы встали к службе, в то время как земля дрожала от звона в колокола вечером. После чтения Евангелия принесли большие пуки упомянутых ветвей, которые они называют, подобно грекам, вайи, и утвердили на них свечи. Наш владыка-патриарх окадил их кругом по обычаю, прочел положенную молитву, благословил и взял в руку одну ветвь, после чего священники и кандиловозжигатель начали резать для него ветви и к каждой прикрепляли зажженную свечу; он раздавал их всем присутствующим, и они держали ветви с горящими свечами непрерывно до третьей песни. Когда чтец начал положенное чтение, сели и потушили свечи, а когда он кончил, встали и зажгли — до седьмой песни; также зажгли их при девятой. Затем погасили и вышли из церкви, при чем каждый нес ветвь в руке до дому, как большое благословение. Они хранят их от года до года. Если бы царь присутствовал, то патриарх вручил бы ему пальмовую ветвь: в этой стране никто, кроме царя, не смеет в сей день держать пальмовую ветвь.

Рано утром в Великое Вербное воскресенье зазвонили во все колокола по порядку, ударяя в каждый поочередно, по обыкновению, для сбора священников города и всех горожан, ибо праздник этого дня у них очень почитается, все равно как праздник Крещения. Они с великою торжественностью празднуют эти дни, даже с большею, чем Пасху и Пятидесятницу, как мы это видели.

Накануне патриарх (Никон) пригласил нашего владыку Макария для совместной с ним службы, а также и на обед, ибо в этот день у него бывает трапеза.

Мы отправились к нему. За неделю пред тем стрельцы стали исправлять путь от Великой церкви (Успенского собора) до места (церковь Василия Блаженного), находящегося вне ворот Кремля. Они сколачивали доски гвоздями, осушали песком грязь, так как на этой неделе снег начал таять и шел дождь.

Когда пробило три часа, патриарх вышел из своих покоев, облаченный в мантию из зеленого бархата; на ее скрижалях были вышиты херувим и серафим из золота, жемчуга и драгоценных камней. Две крайние белые полосы (струи) были из белого мелкого, чистого и превосходного жемчуга, а средняя, красная, была из драгоценных бус. На его голове был белый клобук, подобно митре украшенный золотом и драгоценными камнями. На клобуке крест, а спущенные концы его покрыты также золотом и драгоценными каменьями.

Еще раньше все диаконы, анагносты и иподиаконы, надев свои стихари в патриарших покоях, вышли пред Никоном со свечами и пели стихиры в честь св. Лазаря, направляясь в церковь, иеродиаконы же окружали его. Войдя в церковь, патриарх поднялся на архиерейское место и помолился, при чем все диаконы вместе с певчими пели «Достойно есть», а затем «Многая лета». Никон благословил народ трикирием, сошел и приложился, вместе с нашим патриархом и архиереями, по обычаю, к образам, престолу, Евангелию, кресту и жертвеннику. Затем они вышли в нарфекс, и все здесь облачились.

После этого патриарху поднесли ветвь от упомянутого дерева, он взял только одну веточку, то же сделал и наш учитель. Затем он роздал их всем служащим, а потом и всем вельможам царским, которые, по случаю торжества праздника, были в этот день одеты в одежды из золотой парчи. Затем, сойдя, патриарх вошел в алтарь и начал чин крестного хода. Он прочел положенную молитву, а архидиакон пред царскими вратами произнес большую ектению, после которой патриарх сказал возглас; затем патриарх взял кадильницу, окадил крест на престоле и, приложившись к нему, положил его на серебряный поднос, носимый одним из диаконов; он кадил пред маленьким вызолоченным Евангелием и взял его сам.

Все мы вышли из западных дверей храма, сначала хоругви, а потом священники, игумены монастырей, числу которых нет счета.

Перед всем этим крестным ходом везли большое дерево, которого ветви украшали с раннего утра до настоящего времени. К ним привязывали кисти из изюма, леденцов и множество яблок. Потом поставили дерево в сани и крепко привязали.[494]

Вокруг него прикрепили доски, на которые стали в стихарях шесть маленьких анагностов, поя очень высоким голосом стихиры[495] в честь св. Лазаря. Всех их везла пара лошадей скорым шагом.

С раннего утра снарядили 100 отроков[496] из детей стрельцов, дали им, как это у них принято ежегодно, из царской казны сто кафтанов из сукна разных цветов: зеленого, красного, голубого, желтого и иных; каждый из них надел кафтан, и приготовились к церемонии. Учить их и руководить ими было поручено особому сотнику.

Потом подвели к патриарху лошадь, всю покрытую белым холстом, облегавшим корпус ее подобно рубахе, так что одни только глаза ее и были видны. Лошадь эта была дрессированная, умная и послушливая, и ее от года до года держали наготове для этого дня. На лошади, взамен седла, было устроено бархатное седалище вроде кресла, обращенное на одну сторону.

Патриарх Никон предложил нашему владыке сесть на приготовленную лошадь вместо него, но он не пожелал, дабы, в качестве зрителя, свободнее наблюдать удивительный обряд, который совершается у русских в этот день, и от которого мы пришли в восхищение.

Тогда патриарху подали стул, покрытый черным сукном, и он, при помощи его, сел на лошадь в упомянутое седалище,[497] свесив ноги с одной стороны, и прислонился к его спинке; в правой руке он держал крест, а в левой Евангелие.

Вельможи и высшие государственные чины оказывали ему знаки должного почтения, и все они были одеты в парчовое платье с дорогими каймами, украшенными жемчугом и драгоценными камнями.

Затем подошел царский наместник и, взяв лошадь за длинную узду, повел ее, идя перед патриархом медленным шагом. Если бы в это время находился в Москве царь, то он бы сам правою рукой повел патриаршую лошадь, как он обыкновенно это делал. Мы направились по упомянутым выше длинным и удобным мосткам. С обеих сторон были выстроены стрельцы со своими шестисотенными начальниками.

Упомянутые отроки, по пяти человек с каждой стороны пути, спешили взапуски расстилать свои кафтаны, один рядом с другим, под ноги патриаршей лошади, и когда лошадь проходила по ним, они быстро поднимали и, забежав вперед, снова расстилали их. Это было зрелище, смотреть которое мы пожелали бы всякому другу.[498] В это время все колокола неумолчно гудели, так что казалось, как будто дрожала земля. Патриарх осенял крестом народ направо и налево, а наш владыка шел позади Никона, а за ним архиереи; высшие же сановники и патриаршие бояре, вместе со стрелецкими начальниками, замыкали шествие, а также и окружали его с обеих сторон и шли впереди. Что наиболее привело нас в восторг, так это многочисленные отроки с разноцветными кафтанами и поспешность, с которою они расстилали их, что они продолжали делать, пока мы не вышли из ворот Кремля и не спустились на площадь.

Архидиакон с другим диаконом поодаль кадили патриарху, в то время когда он ехал и благословлял народ. Таким образом крестный ход достиг большого храма, единственного в мире здания по красоте постройки и его архитектуре и разноцветной окраске его куполов.

Это здание составляет не один храм, а как бы несколько соединенных вместе. Этот храм известен под именем церкви Пресвятой Троицы.[499] Приблизившись к этому храму, шествие остановилось, и упомянутое дерево и хоругви остались внизу перед входом. Патриарху опять подали стул, покрытый сукном, и он сошел с лошади у ступеней лестницы и поднялся в один из приделов этого храма, во имя Входа Господня в Иерусалим, ибо все эти приделы уподобляются Вифании, а Кремль — Иерусалиму.

Здесь был совершен чин крестного хода. Патриарх прочел Евангелие, после чего взял крест обеими руками и, держа его прямо, трижды осенил им восточную сторону, при чем архидиакон окадил его трижды, возглашая: «Господу помолимся. Рцем вси». Затем патриарх обратился с крестом к трем другим сторонам и также осенил их, а архидиакон также кадил ему трижды и повторял те же самые слова. Никон, приложившись ко кресту, положил его на поднос и, вместе с нашим учителем, приложился к иконе Входа Господня в Иерусалим, после чего прочтен был отпуст.

Мы вышли из церкви, патриарх снова сел на лошадь, и сани с «древом» и диаконы пошли вперед; и каждый из них занял свое место. Отроки опять постилали свои платья, пока мы не возвратились в соборный храм, сопровождаемые колокольным трезвоном. Мы вошли в храм, а с древом остановились перед южными вратами церкви. Патриарх взошел на архиерейское место, прочие же заняли места вокруг него; начались часы, и обедня была окончена рукоположением священника и диакона.

Затем взошли на амвон, и патриарх прочел поучение на этот день, совершил отпуст и, сойдя, вышел из южных врат храма, и мы с ним. Подойдя к древу, Никон окадил и благословил его. Две ветви, по его приказанию, были отрублены топором одним стрельцом и внесены в церковь. Здесь их разрезали на мелкие части и положили на серебряные подносы, вместе с изюмом, сахаром и яблоками, и патриарх послал это царице, ее сыну, дочерям и сестрам царя. Остальные части «древа» разделил между собой народ.

Русские имеют большую веру в означенное «древо» и берут части его с большим благоговением. Нам передавали, что оно приносит пользу во всех болезнях, в особенности при зубной боли; если положить кусочек его на больной зуб, то боль проходит.

Разоблачившись, мы все пошли с патриархом в его покои на трапезу, так как угощение в этот день идет от патриарха.

Прежде всего Никон послал яства и напитки царице и всему царскому семейству[500] и только после этого он сел за стол вместе с нашим владыкой, архиереями и всеми архимандритами, а мы сели за трапезу, по правую его руку. Все высшие государственные чины заняли трапезу налево от Никона.

Если бы царь был в Москве, то он занял бы первое место за столом. При уходе царь обыкновенно получает 100 золотых динаров в дар, как бы вознаграждение за свой труд, именно за хождение в крестном ходу и за то, что он вел поодаль своим мизинцем за повод патриаршую лошадь.

Нам передавали, что ежегодно эти сто динаров царь кладет в свою казну на хранение на издержки своего погребения, так как деньги эти заработаны его собственным потом и трудом.

Посмотрите на эти обычаи, как они прекрасны! Патриарх дает ему также три сорока соболей, два куска бархата и два куска атласа за его хождение, в то время как патриарх ехал верхом.

Затем в столовую привели нищих, слепых, увечных, безногих и поставили для них стол близ патриарха; он подзывал каждого из них, кормил и поил их с полным уважением. При виде всего этого, мы почувствовали тошноту.

Наконец патриарх поднялся, ему поднесли таз и кувшин, и он обошел нищих, умывая, вытирая и лобзая их ноги, всем по порядку, при чем раздавал им милостыню до последнего. Мы дивились чрезвычайно, глядя на это, и были тронуты до слез. Говорили нам, что таков постоянно обычай их царей во время обедов. За столом оставались вплоть до вечера; мы возвратились в свой монастырь весьма удивленные всем виденным.

Что же касается до упомянутых отроков, то, когда возвратились, и патриарх пошел в собор служить обедню, они в это время ходили к реке, отмыли грязь на своих кафтанах и, надев их, стали на дороге, дожидаясь выхода патриарха. Когда он, по окончании, вышел из собора, все они громким голосом выразили ему свои благопожелания. Он приказал, по обыкновению, дать им обедать, после чего роздал каждому по пиастру.[501] Они не переставали целый день до самого вечера, стоя пред домом патриарха, петь хвалебные гимны. Такая им бывает радость из года в год — получить кафтан и пиастр. Кроме детей стрельцов и чаушей, никто из отроков не смеет принять участие в крестном ходу, и каждый год они исполняют свои обязанности поочередно.

Вот описание того, что мы видели из удивительных вещей, о братия христиане, в стране московитов в Вербное воскресенье. Да увековечит Господь их царство во веки веков! Аминь.

ГЛАВА XIV. Москва. — Служения в среду и четверг Страстной недели в Успенском соборе.

В Великую середу, после чтения часов, патриарх Никон дал прощение и просил его у присутствующих, взял в руки крест и все стали подходить прикладываться ко кресту и просили у него прощения.

Вечером во всех церквах было отслужено великое повечерие, ибо русские всегда его совершают до кануна Пасхи, как мы это заметили. На этой неделе у них не бывает торговли иной как съестными припасами. Все они, в течение всех часов службы, предаются молитве с великою набожностью и благоговением, со многими поясными и земными поклонами.

Рано утром в Великий четверг ударили в колокола. Наш владыка патриарх отправился к Никону, по его приглашению. После третьего часа все из патриарших покоев направились в собор, где оба патриарха облачились, по обыкновению, в нарфексе. Архиереи, настоятели монастырей и прочие священники в своих облачениях вышли к патриархам и стали вокруг Никона в обыкновенном порядке. Еще раньше в средине храма екклесиарх поставил стол в виде стольца[502] из разноцветного франкского мрамора о четырех деревянных ножках, и покрыл его парчой с затейливою каймой. На четырех его углах он поставил по серебряному вызолоченному подсвечнику, а на средине стола — большой серебряный вызолоченный сосуд, наполненный маслом, с гранями и кольцами, за который его носят, — наподобие большой чаши или мраморного резервуара.[503] Возле него поставил серебряный кувшин с вином и высокую с отвалом чашу, наполненную пшеницей; в нее было вставлено, по обыкновению, семь зажженных свечей и семь стручцев; обернутых ватой. Все это было поставлено с левой стороны, а с правой положили св. Евангелие.

Когда патриарх Никон спросил у нашего владыки, все ли в этом обряде сделано как следует, тот ответил: «да, но одного только не хватает», при этих словах он взял кувшин с вином и налил на масло, как велит Ветхий Завет и Святое Евангелие, где говорится, что Господь — да будет возвеличено имя Его! — излил на раны человека, впавшего в руки разбойников, вино вместе с маслом. Никон согласился с этим замечанием и остался доволен.

Затем они начали службу «кандила», то есть чин елеосвящения. По обыкновению, пропели первые положенные тропари пред возглашением ектении, патриарх сошел и прочел положенную молитву над елеем, как это делается у греков; после этого архидиакон, взяв кадильницу, окадил елей, говоря: «благослови, владыко», а патриарх произнес «благословенно»; затем архидиакон возгласил положенную ектению, а патриарх взошел на свое место. Пред чтением Апостола анагност произнес трижды прокимен, который был пропет на обоих клиросах, как это у них принято. Прочитав Апостол, он возгласил прокимен Евангелий его гласом: это также пропели в сопровождении «аллилуия». Таков постоянный обычай их, как мы об этом говорили, что они не читают ни Апостола, ни Евангелия без прокимена, как это следует и по уставу. Затем диаконы поднесли патриарху Евангелие и архидиакон, совершив каждение, остановился пред патриархом и возгласил: «премудрость прости» до конца. Тогда с патриарха сняли митру, также с нашего учителя, архиереев и архимандритов, и он прочел Евангелие. После этого Никон сошел с облачального места, ему надели митру, и он прочел первую молитву над елеем. Архидиакон в ектении поминал имя царя, царицы, их сына, дочерей и сестер царя и всех православных христиан. Когда патриарх окончил молитву, в которой также назвал упомянутые имена, он взял из сосуда с пшеницей один стручец и, благословив им крестообразно елей, зажег его и поставил опять на свое место; затем, взяв одну свечу, он погасил ее в елее и возвратился на свое место. Наш учитель также прочел Евангелие, а я сказал ектению с именами царствующего дома, после чего он произнес молитву над елеем и, изобразив другим стручцем крестное знамение, зажег его, потушил вторую свечу и возвратился на свое место; то же сделал сербский архиепископ и другие архиереи, до седьмого. После зажжения семи стручцев и погашения семи свечей, патриарх Никон сошел, имея подле себя нашего учителя. Архиереи раскрыли над их головами Евангелие у самого елея. Затем он взял изящную серебряную ложку и мешал ею елей сверху донизу, чтобы, как они думают, благословение проникло во всю массу. Потом он наполнил три стеклянные сосуда и один, затейливый, серебряный вызолоченный, который приказал принести из казны, чтобы послать его царю. Благословив сосуд, он прочел над ним молитву за здравие царя и просил то же сделать и нашего владыку, который благословил сосуд и прочел над ним молитву. Затем Никон запечатал сосуд и вручил его царскому наместнику. Позвали сотника, чтобы с ним послать его к царю. Здесь же, находясь на своем месте, Никон написал царю письмо; запечатав его, он благословил посланного, преклоняясь пред ним, что означало желание патриарха, чтобы тот также поклонился за него царю. Отпустив посланного, Никон обратился к нашему учителю, и оба патриарха взаимно помазали друг друга елеем. Затем они оба стали с архиепископом сербским, а диаконы пред ними держали вышеупомянутые три сосуда, и они начали помазывать елеем всех присутствующих, от архиереев и священников до высших членов государства и народа, с соблюдением полного спокойствия и тишины.

Когда окончили, они сели на короткое время на свои седалища, пока не убрали стольца и стоявших на нем сосудов. У них раньше был обычай, в присутствии царя, по окончании этой службы, удаляться (на время) из церкви и затем опять приходить, но теперь, к нашему счастью, Бог внушил патриарху, чтобы все вошли в алтарь для омовения престола.

Все стали по порядку вокруг престола и сняли с него верхнюю парчовую одежду.

Вследствие сильной любви к греческим обрядам, патриарх Никон постоянно просил нашего владыку патриарха, чтобы он, всякий раз когда найдет какие-нибудь неточности в исполнении обрядов, указывал на них и сделал, как считает правильным. У них в обычае, при омовении престола, снимать только его верхнюю шелковую одежду и вытирать сверху мокрою губкой нижнюю льняную, так как все престолы у них деревянные. Но наш владыка патриарх приказал снять также и нижнюю белую срачицу. Затем они омыли престол губкой, как принято. При этом Никон держал в руках Типикон (устав) и постоянно в него заглядывал, проверяя по порядку обряд, как он у них принят. После того как вытерли и одели престол, вышли из алтаря и начали часы. Обедня была окончена рукоположением священника и диакона.

После этого мы вышли в нарфекс для совершения обряда омовения ног. Здесь уже раньше была поставлена длинная скамейка на левой стороне хороса, покрытая большим ковром, для священнослужителей, представлявших учеников Господа. На первом месте было приготовлено высокое седалище, покрытое также ковром; на него посадили нашего владыку на месте св. Петра, основателя его престола. Заметь это совпадение — да благословен будет Творец! Ниже, по левую руку, был поставлен стул, на который посадили архиепископа сербского. Архидиакон и другой диакон вошли в алтарь, вывели первым лицо, изображавшее Иуду, и посадили его на высокое седалище подле подсвечника, затем входили и выходили из алтаря, ведя попарно архиереев и настоятелей монастырей. Начиная от царских врат, диаконы, держа их под руки, делали вместе с ними легкий поклон патриархам; пройдя шаг, они наклоняли им голову во второй, а пройдя еще, в третий раз. Затем они сажали их на приготовленную скамью. Поставлен был аналой для архидиакона против патриарха, внизу, на который тот положил Евангелие. Затем архидиакон кадил кругом, а другой диакон произнес: «премудрость прости» и т.д. Архидиакон начал читать Евангелие и дочел до места: «Восстав с вечери и положи ризы». Тогда с Никона сняли митру и саккос, а когда диакон дошел до места: «И прием лентион, препоясася», подали ему полотняный передник, с длинными завязками, и привязали ему их крепко под мышками, крестообразно спереди и сзади. Затем надели ему поручи из белого льна, также с завязками. Далее, при словах: «потом влия воду в умывальницу», поднесли патриарху большой серебряный кувшин, взяв который, он отлил воды в другой маленький прекрасный кувшин. Пред ним понесли таз, и он начал умывать ноги сначала лицу, которое изображало Иуду; кончив, облобызал его ноги и благословил его; то же сделал с остальными: омыл и облобызал им ноги, и благословил их самих, пока не дошел до нашего владыки патриарха; при этом он произнес известные слова к Петру, а переводчик переводил их слова. Затем патриарх взошел на свое место, а архидиакон докончил чтение Евангелия, которое поднес патриарху, по обыкновенно. Затем патриарх прочел другое Евангелие с непокрытою головой. Окончив чтение, он сошел на средину церкви и стал той водой (которой омывал ноги) кропить всех, вместе с нашим учителем, кропилом из свиной щетины, начиная с архиереев и прочих священнослужителей, а также бояр и всех присутствующих.

Народ толпился около патриархов, и они окропили издали всех до последнего.

После этого патриарх, взойдя на амвон, прочел поучение, положенное на этот день, до того пространное, что мы не чувствовали под собой ног от усталости, потому что и без того с ранней зари до сих пор мы все время были на ногах. Затем он совершил отпуст, и певчие пропели «многая лета» сначала ему, а потом царю, как это принято.

Тогда вошли в алтарь, разоблачились и поздравили друг друга. Итак, мы могли выйти из церкви лишь после того, как часы пробили одиннадцать. Мы не в состоянии были придти в себя от усталости, и наши ноги подкашивались. Да поможет нам Бог докончить эту неделю! По-видимому, ноги у них из железа, однако в этой стране нет иной заметной болезни, как только подагра и неизлечимая боль в ногах, начиная с царей и кончая бедняками, — все это происходит от их продолжительного стояния в церквах.

Большинство мирян, мужчин и женщин, исповедуются в этот день в своих приходах, где для них совершается и чин освящения елея. Нам рассказывали, что священник кладет на аналое пред исповедующимся крест, Евангелие и образ, чтобы устрашить его и заставить рассказывать по порядку все свои грехи. У них не дозволяется исповедоваться вне храма.

На этой неделе не открывают базаров, как мы говорили, потому что русские заняты исключительно говением, беспрерывною молитвой и поклонами. Вечером зазвонили в колокола, и народ пошел слушать повечерие.

ГЛАВА XV. Москва. — Чин омовения мощей в Великую пятницу. Чин плащаницы в Великую субботу.

В канун Великой пятницы, во втором часу ночи, ударили во все колокола и встали к великому бдению. Когда мы вошли в церковь, всем присутствующим были розданы свечи, которые зажигали при каждом Евангелии. Дьякон кадил при каждом же Евангелии и возглашал: Премудрость прости и пр. При третьей песне прочли поучение, равно и при седьмой другое поучение с синаксарем, но не читали первого часа. Мы вышли позднею ночью. У них существует обычай, что канон не поется, как у нас постоянно, во все дни года, но читается вне (алтаря), а поют только ирмосы.

В Великую пятницу ранним утром, в третьем часе, ударили в колокола, и мы отправились в Великую церковь (Успенский собор).

Еще раньше на хоросе был поставлен огромный стол, весь покрытый парчовою материей. Пред ним стоял другой, упомянутый нами вчера, мраморный стол, покрытый покровом, также расшитым золотом. Между этими двумя столами был оставлен проход. Пред последним из них поставлены были три высокие покрытые аналоя, один возле другого. Затем на мраморный стол поставили большие водосвятные сосуды, из которых два были серебряные, с гранями, наподобие бассейнов в банях,[504] с принадлежащими к ним кувшинами, чашками и другою утварью. На северном (левом) аналое положен был киот с иконами годовых праздников, на котором было изображено Распятие. На правом аналое находились Евангелие и Крест.

Когда оба патриарха облачились с другими архиереями, архимандритами, иереями и диаконами, которым не было числа, Никон сошел (с облачального места), и мы с ним вышли из собора южными дверями храма в предшествии хоругвей и свечей вместе со священниками, которые шли попарно впереди. Архидиакон с другим диаконом кадили ему двумя кадильницами, чрез минуту сменяемые другими двумя, на место которых они снова являлись. Так это продолжалось, пока мы не поднялись в церковь Благовещения, в которой находятся мощи всех святых. При этом звонили во все колокола, так что дрожала земля. Стрельцы стояли в ряд по обеим сторонам. Здесь же присутствовали царский наместник и все министры. Когда мы вошли в храм, оба патриарха, по обыкновению, приложились к местным иконам.

Пред царскими вратами на длинном столе, покрытом парчой, лежали в порядке небольшие продолговатые ковчежцы, серебряные вызолоченные. Только по изображениям на них с надписями можно определить, каких именно святых мощи находятся в них. Таких ковчежцев было тридцать пять. Во многих из них заключаются мощи нескольких святых, иконы и имена которых изображены на них с большим искусством. Здесь же на пятнадцати больших фарфоровых блюдах находились маленькие иконы, крестики, круглые образки с сиянием и привески, в которые также были вложены частицы св. мощей. Далее поставлены были десять больших икон с отверстиями, где находились части Св. Животворящего Креста и животочивое миро, а также и мощи святых. Вот сокровища, находящиеся в ризнице этой церкви. Что же касается драгоценных святынь, которые заключаются в сокровищнице царя, как об этом Никон теперь передавал нашему учителю, то им счету нет.

Никон, взяв кадильницу, окадил вокруг св. мощей и с непокрытою головой стал прикладываться по порядку к каждым из них. То же сделал и наш учитель, и я, грешный, с ним, благодаря Всемогущего Бога, который сподобил нас удостоиться столь великих милостей — воочию узреть эти сокровища и честные останки и приложиться к ним в этот день Великой пятницы, ибо никто не удостаивается этой великой чести, кроме патриарха и присвоенного ему архидиакона, который всегда находится у него по правую руку.

Совершив каждение пред святынями, патриарх взял себе одну икону, другую вручил нашему учителю, а третью — архиепископу сербскому; затем он стал раздавать остальное архиереям, архимандритам и прочим священникам, пока не роздал все.

Оба патриарха, открывая шествие, вышли из церкви с обнаженными головами, нося на них иконы, а мы с их митрами шли около них. Пред патриархами, сменяясь, кадили диаконы. Архиереи вместе с прочими настоятелями монастырей и священниками следовали позади по два в ряд; при этом звонили во все колокола.

Толпы народа, обращаясь лицом к святыням, падали ниц во все время продолжения шествия, пока мы не вошли в Успенский собор, где патриарх Никон остановился пред большим столом, а наш учитель возле него.

Прежде всего, они поставили в ряд иконы на противоположной от себя стороне стола, а потом, приняв ковчеги со св. мощами, расставили их кругом на столе, а посредине его — вышеупомянутые блюда. Когда все это было уставлено, Никон стал кадить кругом святынь. Сняв свою митру, он пошел, в сопровождении всех священнослужителей, туда, где находится сокровищница собора и чудесный медный купол, где помещается многоценное сокровище.

И в самом деле, что это за сокровище! это риза Господня, хитон Господа Христа – да будет прославлено имя Его! — с которым ничто не может сравниться ценой. Все цари земные томятся страстным желанием узреть эту святыню и облобызать ее.

Екклесиарх дал знать звонарям, и они ударили во все колокола из уважения и почтения к этой святыне.

Патриарх с нашим учителем помолились пред позлащенным ковчегом, после чего Никон окадил и понес его на голове медленным шагом. Колокола продолжали звонить, церковь колебалась как от итого гула, так и от земных поклонов всех присутствующих, их плача и восклицаний: «Господи помилуй». Дойдя до нарфекса, Никон снял с головы ковчег (поставил на стол) и вскрыл наложенную на него печать царя; отомкнув замок, он вынул оттуда нечто вроде маленькой и тоненькой золотой книжечки, украшенной многоценными каменьями, и положил с большим благоговением и трепетом на среднем аналое, покрытом великолепными покровами. Так как эта книжечка была на самом деле ящичком, то он приоткрыл немного крышку, и оттуда показалась подлинная риза Господня. Он окадил ее, помолился и, сняв митру, приложился к ней. То же сделал и наш учитель и я, грешный, убогий, недостойный коснуться ее устами своими, ни даже взглянуть на нее издалека своими очами. Риза была из льняной тонкой материи темного цвета, поражала всех своим блеском и святостию, приближавшиеся к ней трепетали от благоговейного уважения и страха. Мы благодарим Бога, — да будет возвеличено имя Его! — Который удостоил нас, недостойных, по Своей благости и по богатству Своей милости и щедрот, облобызать и узреть ее именно в этот день, в подобный которому Он был распят на кресте и воины разделяли по жребию его ризы. Грузины утверждают, что воины, которым по жребию достался несшитый хитон Спасителя, были родом грузины. Когда грузины увидели чудеса, происходившие в то время, то они уверовали и принесли его в свою страну, проповедуя с ним (о Спасителе), как поступили волхвы. И хитон хранился до сих пор в их ризницах. Мы поверили им, ибо (в противном случае) царица Елена[505] имела бы больше прав на обладание ризой Спасителя, так же как и другие государи Европы.

Нам грузины передавали еще, что у них также находится зарытый плащ Господа в ризнице под одною из церквей. Никто не осмеливается достать его, чтобы посмотреть, ибо говорят, что огонь, сопровождаемый землетрясением, выходит из земли, наводя ужас, и сожигает всякого, кто пытается посмотреть на него, как это случалось уже много раз. У грузин также сохраняется и хитон Божией Матери. Эти прекрасные сокровища находились у грузин, и до сих пор находятся, по милости Создателя к ним.

Возвращаемся к нашему рассказу.

Патриарх взошел на архиерейское место, и все заняли свои места вокруг него. Начали читать первый час, — Никон прочел Евангелие, находясь на своем месте с открытою головой, по их постоянному обыкновению, произнося отчетливо каждое слово, при полной тишине. Горе тому, кто кашлянет, высморкается или плюнет в это время, ибо патриарх с тем круто поступает, а потому народ держит себя замечательно спокойно и тихо, несмотря на то, что храм постоянно бывает переполнен молящимися обоего пола и детьми. Затем выступил протопоп и прочел поучение Иоанна Златоуста, положенное на первый час.

Когда кончил протопоп, начали третий час, наш владыка патриарх прочел назначенное на этот час Евангелие, а я при этом кадил.

После этого вышел архидиакон и прочел поучение третьего часа. Начали шестой час, Сербский (архиепископ) прочел положенное Евангелие, после которого было прочтено также поучение. Стали читать девятый час, его Евангелие прочел митрополит Новгородский, который, сойдя со своего места, поднес Евангелие патриархам для облобызания, преклонив пред ними голову, после чего было прочтено поучение этого часа; следовавший за этим отпуст произнесен был протопопом. Приступили к чипу водосвятия. Начали петь канон, после чего архидиакон произнес: «благослови владыко», а патриарх «благословен» и т.д. Начали, по обыкновению, петь канон и стихиры. После Евангелия Никон сошел и, став пред приготовленною водой, погрузил крест в оба сосуда трижды при пении «Во Иордане». При пении третьего тропаря[506] поминали имя царя, после чего патриарх положил крест на блюдо.

Протопоп с двумя чередными священниками этой церкви стали подносить упомянутые иконы и фарфоровые блюда патриарху Никону, который погружал в воду святыни и выдающиеся части святых мощей. Затем подносили ему один за другим упомянутые ковчежцы, он читал имя святого, которого мощи заключались в каждом из них, певчие же пели соответствующий тропарь, в то время как патриарх погружал в оба сосуда видимые части святых мощей и лобызал их, потом давал целовать нашему учителю, при чем к ним прикладывался и я. Мы рассматривали их и передавали другим, которые обтирали их и вкладывали в ковчеги.

Таким образом подносили патриарху второй, третий ковчежцы, пока не поднесли все.

Вот названия мощей тех святых, которые мы могли удержать в памяти: лопата[507] Иоанна Крестителя; правая длань Евангелиста Марка и пять его перстов, которыми он начертал св. Евангелие, длань апостола Андрея, локтевая часть руки св. Стефана перводиакона, части мощей апостола Прохора, правая рука Иоанна Златоуста, правая рука царя Константина Великого, правая рука мученика Феодора Тирона, глава Феодора Стратилата, глава Григория Богослова, глава мученика Евгения, глава мученика Христофора с лицом точь-в-точь как у собаки, с длинным ртом; она тверда как кремень — наш ум был поражен изумлением: тут нет места сомнению! — правая рука Феодосия Великого, нога отца нашего Пимена, частицы мощей свв. Киприана и Иустины, частицы мощей св. Лукиана, пресвитера великой Антиохийской церкви, частицы мощей мученицы Евгении, — вот св. мощи, названия которых мы могли с трудом сохранять в памяти и записать. Я имел большое желание записать имена всех святых (мощи которых мы видели здесь), но это не удалось мне по многим причинам. Во-первых, я боялся, чтобы кто-нибудь здесь не узнал о том, что я записываю все, что вижу: это дело очень нелегкое и опасное, так как русские очень осторожны в подобных случаях: никто из них никогда не открывает нам своих тайн, так как мы для них чужеземцы и обитаем между разными (иноверными) народами; во-вторых, вследствие тесноты, бывшей в это время; притом, кто же имеет возможность удержать в своей памяти тысячи имен мощей и святых? Вот что удалось нам запомнить. Но, по моему побуждению, наш владыка патриарх спросил патриарха Никона, говоря: «есть ли у вас список всех этих святынь?» — «Да, - ответил Никон, - но он находится в казне царя».

Возвратимся снова к нашему рассказу. Что касается частиц Животворящего Креста, вставленных в иконы и висячие образки, которые находились на тарелках, то число их было значительно.

Погрузив частицы в оба сосуда с водой, патриарх, при помощи губки, бывшей у него в руках, отирал с них пыль и копоть, после чего выжимал губку в эту же воду; особенно старательно он вытирал иконы и висячие образки. Взяв в руки ковчежец, в котором находилась Риза Господня, Никон приоткрыл его на половину и погрузил в оба сосуда, после чего отер его губкой, закрыл и положил на прежнее место. Затем, взяв серебряную кружку, патриарх стал мешать воду в обоих сосудах, от верха до низу, полагая, что только чрез это благодать сообщится всей воде.

После этого подошел к патриарху царицын управитель с фарфоровым блюдом, на котором были круглые образки царицы с лучами,[508] кресты и привески из золота и драгоценных каменьев, принадлежащие царю и царице, их дочерям и сестрам царя. Никон погружал их в воду поодиночке, во-первых, для того, чтобы вода ими освятилась, во-вторых, чтобы омыть и очистить от пыли частицы Животворящего Древа, которые были в большинстве этих крестов и образков. Омыв их таким образом, патриарх снова положил их на блюдо, которое управитель унес обратно.

Затем ему поднесены были серебряные сосуды малые и большие, и он наполнил их этою святою водой и послал царице, ее дочерям и сестрам царя и всем их приближенным. Но прежде всего Никон наполнил серебряный сосуд прекрасной работы, запечатал его и отдал царскому наместнику, а этот подозвал одного из сотников, передал ему письмо вместе с сосудом, с которым тот немедленно отправился к царю. Патриарх наполнил также один сосуд и для нашего владыки патриарха, который мы сохранили с большою радостью. Затем он налил святой воды в особые сосуды для высших государственных сановников.

После этого он пошел в нарфекс и стал вместе с нашим патриархом, держа в руках крест. К нему начали подходить сперва архиереи и архимандриты, потом высшие сановники. Он давал им лобызать крест, а наш патриарх окроплял их святою водой. Потом все подходили с полным благоговением и смирением к ковчегам со святыми мощами, которые находились кругом на столе, и прикладывались к ним.

После этого подходили иереи, диаконы, монахи и все присутствующие в храме. Затем Никон обнажил голову, так же как и наш учитель и прочие архиереи и архимандриты; окадив ковчег с Ризой Спасителя, он понес его на голове, при чем дан был знак звонарям, которые звонили во все колокола, пока Никон, идя медленным шагом, не донес Ризы до ее прежнего места, при пении Святый Боже. Здесь он запечатал внутренний ковчег и, положив его в другой вызолоченный, запер на замок, запечатал снаружи и поставил его.[509] Он окадил ковчег и помолился на него вместе с нашим владыкой патриархом, затем они вошли, взяли поставленный здесь покрытый стол, предварительно окадив его. На этом столе постоянно находится упомянутый ковчег, пред которым горят лампады и который уподобляется Гробу Господню в настоящем храме Воскресения.

Никон с нашим патриархом понесли этот стол спереди, а архиереи сзади и с боков, пока не дошли до места пред царскими вратами, где и поставили его вдоль от врат алтаря к средине церкви пред столом, на котором находились ковчеги со св. мощами. На этот стол возлагается плащаница. После этого они вошли в алтарь и взяли с престола плащаницу, на которой золотом вышито было: снятие Господа со Креста, Иосиф, Никодим, Пресвятая Дева и жены. Они понесли ее на головах. Выйдя из алтаря, плащаницу положили на упомянутом столе, главою к западу, а ногами к востоку. Патриарх (Никон), взяв кадильницу, снова окадил ее и приложился к ней вместе с нашим учителем и прочими священнослужителями. После этого он взошел на архиерейское место, а остальные стали вокруг него, и началась вечерня. Четыре диакона, держа в руках большие серебряные рипиды на таких же длинных древках, стали возле стола по двое с каждой стороны. Они искусно производили над плащаницей крест-накрест веяние рипидами, подобно ангельским крыльям. Когда двое первых диаконов останавливались, другие два веяли у ног; этом они уподобляются ангелам, веющим своими крыльями. Мы пришли в удивление, поразились и заплакали, смотря на все эти обычаи. Кругом в ряд стояли с хоругвями, крестами и свечами. Пред Входом священники попарно брали кирон[510] и принимали участие во Входе. Войдя в алтарь, оба патриарха вместе со всеми ними пропели Свете тихий.[511] Чтец прочел паремии, а патриарх Евангелие на праздник, после чего была совершена остальная часть вечерни, в конце которой патриарх вышел из алтаря и прочел отпуст. Певчие пропели многолетие. Патриарх, взяв кадильницу, кадил вокруг ковчегов со св. мощами и роздал их все до последнего архиереям и священникам. Никон с нашим учителем с обнаженными головами открыли шествие, неся те же самые иконы, которые они вносили сюда, и мы направились в церковь Благовещения, при чем был звон во все колокола.

Войдя в церковь, все принесенное положили опять на том же столе, откуда взяли. Никон окадил святыни, и все мы помолились пред ними, после чего вышли из церкви и возвратились в собор, где мы сняли свои облачения.

Мы вышли из церкви только в двенадцатом часу.[512]

Мы умирали от усталости, ноги наши подламывались от беспрерывного стояния с раннего утра до вечера. Но мир Божий да почиет на мирянах, мужчинах, женщинах, детях и девушках за их терпение, стояние и твердость с раннего утра до сих пор!

Когда мы возвращались в свой монастырь, священники, выйдя из собора, отправились по своим приходам. Мало им было (сегодняшнего стояния). Заблаговестили к вечерне, и они пошли в храмы со своими прихожанами. В Успенском соборе также ударили в колокол к повечерию.

Вещи достойные изумления! Каких удивительных обычаев и поразительных подвигов мы были свидетелями среди этого народа! Что за крепость в их телах, и какие у них железные ноги! Они не устают и не утомляются. Всевышний Бог да продлит их существование!

На заре в субботу света[513] ударили в колокола, и мы пошли в собор. Патриарх Никон, прочтя молитвы утрени, вошел в алтарь, и мы с ним, и все облачились. Прочие служащие окружили его. Затем ему подали зажженные тройные свечи; он взял одну из них себе, а другую передал нашему владыке патриарху, потом роздал свечи архиереям и архимандритам, которые, подходя попарно, вместе кланялись до и после вручения им (свечей); а также роздал свечи наместнику царя и всем государственным сановникам.

После этого архидиакон передал ему кадильницу, и он сошел и кадил вокруг иконы праздника, положенной посредине (церкви) на аналое; на ней было изображено распятие, а также снятие со креста. Затем он кадил вокруг плащаницы. При этом перед ним шел архидиакон со свечой и анагносты со свечами в серебряных подсвечниках; большие же (диаконы) поддерживали его под руки, и еще анагност нес за ним серебряный сосуд с ладаном. Потом он вошел в алтарь, окадил престол и жертвенник и, выйдя, окадил патриарха, архиереев и прочих предстоящих на обе стороны, до последнего, взошел на архиерейское место и кадил всем присутствующим сверху, при чем они кланялись ему, а также окадил анагностов.

Тогда вышел наш учитель и сделал то же вполне по их чину; я же шел перед ним со свечой, пока он не возвратился. Нам было очень трудно, прежде чем мы ознакомились с их чином, особливо при незнании их языка. Потом он окадил плащаницу, образ и патриарха вторично и стал на своем месте. После этого вышел архиепископ сербский, сделал то же и возвратился.

Затем вышли два митрополита с двумя кадильницами и кадили вместе вокруг образа и плащаницы, один против другого; они разделили церковь: один (взял) всю правую сторону, а другой всю левую. Кончив, они окадили друг друга крестообразно. Это сладостное зрелище привело нас в умиление. То же сделали прочие.

Затем патриарх Никон сошел и приложился к иконе и плащанице вместе с другими. Вошли в алтарь, сняли облачения, надели мантии и, выйдя, стали вне (алтаря): патриарх Никон на своем (патриаршем) месте, а наш учитель вместе с архиереями у столба, где обыкновенно становился царь, ибо в этой стране в церквах совершенно не бывает хороса со стасидиями; но священники стоят на ногах рядами, лицом к востоку; нет ни сидений, ни чего-либо, на что можно бы облокотиться, а стоят свободно. В это время дьяконы веяли рипидами над плащаницей.

Затем прочли четыре чтения, положенные на этот день, и совершили остальную часть утрени до Святый Боже. Оба патриарха вошли в алтарь со всеми священниками и облачились вторично. Патриарх Никон стал кадить вокруг престола, вторично роздал свечи присутствующим и, выйдя (из алтаря), окадил плащаницу и понес ее вместе с нашим владыкой патриархом, идя впереди, а архиереи шли вокруг него. Внесли ее в алтарь и положили на престол. Патриарх окадил ее вторично, взял в одну руку Евангелие и понес с нашим учителем плащаницу, держа ее другою рукой. Они обошли с ней кругом престола и вышли из дверей северного алтаря, где жертвенник.

Дьяконы шли впереди с хоругвями и свечами, мы же несли короны (митры) патриархов, вместе с дьяконами митрополитов, которые несли их митры, и с настоятелями монастырей. Мы вышли из западных дверей церкви и обошли кругом ней только один раз по деревянным мосткам, кон были сделаны нарочно для этого случая. При этом все пели Святый Боже.

Мы вошли в те же двери, при чем восемь диаконов имели каждый по кадильнице, и четверо из них кадили обоим патриархам и плащанице впереди, переменяясь,[514] а другие четверо кадили также сзади. Затем положили плащаницу на свое место пред алтарем. Патриарх опять окадил ее и взошел на свое место, а служащие стали перед ним кругом, по обыкновению. Потом, сойдя, он опять окадил ее, а также церковь, служащих и всех предстоящих. То же было сделано нашим учителем и архиепископом сербским в точности, по примеру Никона.

Затем вышли архиереи и кадили по два вместе, как прежде. Патриарх сошел, приложился вместе со всеми к плащанице и вошел в алтарь. После этого стали подходить государственные сановники и прочие люди и прикладывались к плащанице, по обыкновению. После чтения паремии и апостола, патриарх прочел Евангелие на престоле, благословил народ и совершил отпуст. Сняли облачения; мы вышли из церкви и вернулись в свой монастырь при восходе солнца.

Патриарх сообщил в этот день нашему учителю о царе, что он проведет праздник в Смоленске, что он намерен идти оттуда против ляхов 9 мая, и что теперь собралось у него 600 тысяч войска.

Возвращаемся (к рассказу). В этот день вышли от обедни только к вечеру. Мы не ходили к ним по причине сильной усталости, ибо, Бог свидетель, мы вернулись сегодня больными, будучи не в состоянии двигаться, в особенности я, бедный, был болен несколько дней. Но мы не избавились от обедни, так как патриарх прислал к нашему учителю двух (ставленников); он отслужил литургию в монастырской церкви и рукоположил одного в иереи, другого — во диакона. Вечером ударили в колокола к молитве на сон грядущим.

ГЛАВА XVI. Москва. — Светлое Воскресение. Обычай христосоваться. Закрытие питейных домов.

В полночь под Великое Воскресенье Пасхи, которая была пятнадцатого апреля, раздался по городу колокольный трезвон во всех церквах, так что земля задрожала и поколебалась. Народ, по обыкновению, повалил в свои приходские храмы слушать пасхальную службу, которая была окончена задолго до рассвета.

Что же касается Великой церкви (Успенского собора), то в ней ударили в колокола только за три часа до зари. Мы отправились туда.

Пришел патриарх, и все вошли в алтарь облачаться. Никон роздал свечи всем священнослужителям, после чего духовенство, обойдя престол крестным ходом, вышло из двери алтаря, где жертвенник, и чрез северные двери храма направилось к западной католической (главной), где и остановилось. Здесь был совершен, по обыкновению, чин Воскресения. Затем патриарх отворил двери, и все вошли в храм. Никон взошел на архиерейское место, а остальные заняли свои места в хоросе и стали петь пасхальный канон.

Однако есть большая разница между этою службой и службой греков, и тем блеском, шумом, радостью и ликованием, которые бывают при этом в нашей стране.[515] Сойдя с архиерейского места, патриарх, имея в руке крест, окадил Евангелие и икону Воскресения, положенные на двух аналоях посреди церкви. Затем он кадил в алтаре, а потом пред местными иконами, а также окадил весь храм и всех присутствовавших. Когда он возвратился на свое место, наш учитель сделал то же самое. При этом я шел пред ним со свечой. То же делал и сербский (архиепископ), после которого кадили также другие архиереи по двое, держа кресты в руках. Пред пением седьмой песни канона, протопоп прочел синаксарь. При эксапостиларии все анагносты взошли на амвон и пропели его торжественным напевом, а при девятой песне патриарх опять кадил.

Затем все вошли в алтарь. Никон снял свой саккос, который очень трудно было носить вследствие его тяжести. Он сделал его недавно из чисто-золотой парчи желто-орехового цвета. Аршин ее стоит более 50 динаров (рублей). Кругом подола, рукавов и боков на этом саккосе шла кайма шириной в четыре пальца из крупного жемчуга, величиною с горох, вперемежку с кистями и драгоценными каменьями. Такое же украшение было и на груди саккоса в виде епитрахили сверху донизу. Никон предложил нам поднять его и мы не могли этого сделать. Рассказывают, что в нем пуд жемчуга, то есть тринадцать стамбульских ок. Говорят, этот саккос обошелся в 30.000 динаров.

У Никона не один такой саккос, но более ста, перешедших к нему с древнейшего времени, и он заказывает еще новые, как мы скажем об этом впоследствии.

Затем патриарх надел другой легкий саккос, чтобы немного отдохнуть. Взяв в правую руку один крест, он дал другой нашему учителю, сербскому же архиепископу вручил Евангелие. Все они стали в ряд лицом к западу. Московский патриарх начал обходить всех. Он приложился ко кресту, который держал наш учитель, и облобызал его самого в уста, говоря: «Христос воскресе». В это время архимандриты, имея в руках иконы, стояли в одном ряду с архиереями.

Облобызавшись со всеми, Никон стал во главе. То же самое сделал наш учитель, целуя в уста всех и говоря: «Христос воскресе», после чего он возвратился и стал около Никона. То же делали архиереи, а после них архимандриты.

Затем вышли и стали в обычном порядке в нарфексе. Патриарху поднесли в коробах красные яйца. Первому Никон дал нашему учителю три яйца, когда с ним похристосовался, затем дал архиереям по два и архимандритам с иереями каждому по одному яйцу, когда их обходил.

Затем стали подходить к патриарху высшие сановники и, целуя крест и его правую руку, говорили: «Христос воскресе». За ними подходили монахи и все присутствовавшие в церкви. Некоторые подносили патриархам при этом яйца, а другим, бедным, патриархи давали сами. Рассказывают, что когда царь здесь присутствует, то он сам из своих рук раздает всем яйца, и всякий, кто получает от него яйцо, хранит его в своем доме как святыню, полученную из царских рук. В течение всей жизни они сохраняют в целости эти получаемые ежегодно яйца.

После христосования патриархи вошли в алтарь с прочими служащими, и когда диакон произнес ектению Помилуй нас, Боже и т.д., патриарх прочел на престоле Евангелие, назначенное читать в пасхальную заутреню.[516] Затем, выйди на амвон, он прочел поучение и совершил отпуст.

После этого все вошли в алтарь и сняли свои облачения.

Мы вышли из церкви при восходе солнца. Нам пришлось здесь быть свидетелями явлений, которые приводили нас в изумление. Русские не прекращают класть земные поклоны во все время до Пятидесятницы, хотя это не дозволяется, но таков их обычай.

Полезная заметка. Приехал сюда один из греческих архиереев, философ, известный своими познаниями и диалектикой. Есть обычай у московитов предлагать трудноразрешимые вопросы таким лицам и всячески испытывать их, а потому и вышеупомянутого архиерея они спросили, почему употребляются красные яйца во время Пасхи и есть ли на это указание и священном писании. Он привел в ответ свидетельство пророка глаголющего: «Кто сей, пришедый от Эдома, червлены ризы его от Восора».[517] Услышав этот прекрасный ответ, они замолчали.

Философ Лигарид, митрополит Газский, ученый из Рима,[518] спрошенный нами о том же, сказал: это потому, что Мария Магдалина приехала в Рим жаловаться Кесарю на Пилата в платье, обрызганном кровью Христа.

К нынешней Пасхе повесили в соборе десять люстр, или полиелеев, из желтой меди, немецкой работы, редкостных по своей резьбе и другим украшениям. Подсвечники каждой люстры особого фасона, и лучшие из них имеют форму морских раковин. Люстры большие, с гранями, и каждая из них будет больше шатра. Все они приводят в удивление ум смотрящих на них. Стоимость каждой из этих люстр 500 динаров. Четыре из них были повешены пред дверями алтарей, но не на средине, куда предназначалась особая серебряная люстра, и четыре под каждой из четырех арок нарфекса. Каждая люстра имеет четыре красивых яруса свечей. Остальные две люстры из десяти привешены в двух куполах.

В день Пасхи, после третьего часа, заблаговестили в Успенском соборе. Наш владыка патриарх отправился в палаты патриарха Никона и пошел вместе с ним к царице для принесения ей поздравления. Они взяли с собою крест и святую воду. Дойдя до дверей царицы, попросили дозволения и вошли. Патриарх Никон прочел молитву Спаси Господи люди твоя, в которой упомянул имена всех святых вместе с бессеребренниками, и молился за царя, царицу, ее сына, дочерей, сестер царя, за весь царствующий дом и состоящих при них, затем он окропил святою водой покои и царицу и дал ей приложиться ко кресту, благословил ее и поцеловал у нее правую руку, окропил ее сына, дочерей и сестер царя и благословил их. То же самое сделал и наш владыка патриарх.

Затем она пригласила архиереев, стоявших вне (в сенях). Войдя, они земно кланялись ей, целовали ей правую руку и благословляли. То же делали и архимандриты, как об этом рассказал нам после наш учитель.

От царицы патриархи пошли в собор, где приложились, по обыкновению, к (местным) иконам. Ударили во все колокола к обедне.

В этот день патриарх был одет в одежду из рытого красного бархата, длинную, до земли, с узкими рукавами, по принятому у них покрою. Сверх этой одежды на нем была надета мантия зеленого бархата, а (на голове) клобук, о которых мы упоминали раньше. На ногах у него была зеленая обувь. Во все это время мы часто видели на нем обувь или сапоги зеленого, голубого или красного цвета. Подобную обувь носит не один он, но и большинство монахов, священников и монахинь, которые щеголяют башмаками и сапогами зеленого цвета, ибо большая часть обуви, привозимой сюда персидскими купцами, бывает зеленого цвета. Такую же обувь носят и многие из светских людей. Какая это прекрасная обувь!

При облачении обоих патриархов, Никон надел саккос св. Сергия, патриарха Константинопольского, и дал надеть нашему владыке патриарху саккос св. Фотии, также патриарха Константинопольского. Говорят, что эти саккосы были присланы впоследствии, как благословение русским, греческими императорами и патриархами того времени. Они из голубого атласа, снаружи и изнутри все расшиты золотом; спереди и сзади на них вышиты иконы Господских праздников и изображения многих святых. Все надписи имен сделаны по-гречески. На каждом саккосе кругом, по краям боков и на подолах, вышит золотом весь Символ Веры большими буквами. Поэтому и на всех саккосах Никона имеются надписи, вышитые золотом или низанные крупным жемчугом.[519]

Стихари у них имеют четыре надставки из иной материи, чем та, из которой они сделаны, именно: рукава, четырехугольное оплечье и подол внизу. Стихари, так сшитые, очень красивы. Фелони у русских священников делаются очень широкие, большие, низ их сзади закруглен как бы по циркулю, и они имеют оплечья из особой материи и непременно широкую надбавку в виде каймы внизу кругом края подола.

У стихарей, надеваемых в большие праздники, рукава и заплечья, обыкновенно, бывают или унизанные жемчугом, или густо вышитые золотом. Таким же образом украшаются и надставки на праздничных фелонях. Они щеголяют шитьем, украшениями из жемчуга и драгоценных каменьев и маленькими образками среди шитья на этих надставках, приводящих ум в удивление. Точно так же и саккосы патриарха непременно должны иметь надставки к рукавам из другой материи или иконы, шитые золотом или низанные жемчугом и драгоценными каменьями, так же бока и подолы должны быть из тяжелой материи с письменами, шитыми золотом или с крупными буквами из жемчуга.

Таковы облачения не только в земле московитов, но и во всей стране казаков. На всех облачениях обязательно имеется сзади крест из жемчуга или из массивной парчи, а потому и мы здесь сделали также на всех своих облачениях кресты, чтобы не смеялись над нами и над нашими обычаями.

Прекрасная предусмотрительность! Как часто остаются у нас обрезки материи и готовые кафтаны, которых не хватает на целый стихарь, фелонь или саккос. Если бы сшить из них по упомянутому образцу, как я поступил со своими стихарями, и надставить рукава, оплечья и подолы из другой материи, то хватило бы, и было бы красивее, как вы это увидите, если доживем.

Возвращаемся (к рассказу). Затем они начали обедню, во время которой происходило рукоположение священника и диакона. Для чтения Евангелия архидиакон вышел на амвон, а патриарх стал у престола. Читали поочередно стих за стихом с протяжным распевом. Начал патриарх. По прочтении каждого стиха в семь, восемь или не больше, как в десять слов, ударяли в большой колокол один раз. Вот как это происходило. Пономарь становился у выходных дверей против читающих, держа в руках деревянное било, и всякий раз, как он слышал окончание стиха патриархом, ударял в било один раз. Его слышали с колокольни и отвечали также одним ударом в колокол.

По прочтении Евангелия звонили во все колокола. То же происходило и при великом выходе. Так делается только один раз в год, в этот день, как мы видели.

Во время великого выхода дьяконы несли впереди всех модель города Иерусалима, в средине которой находились храм Воскресения и Гроб Господень со всеми куполами и с крестами наверху, как они есть на самом деле, но все это было из серебра. Мы шли за ними с митрами патриархов, наши товарищи несли омофоры за нами, а за ними дьяконы архиереев и архимандритов с их митрами. Пред дискосом шли два дьякона с кадилами, также и пред священником (несшим потир). За дарами шли с четырьмя рипидами, которыми веяли над ними.

В конце обедни патриарх вышел на амвон, прочел поучение Иоанна Златоустого и совершил отпуст, держа в правой руке крест, а наш патриарх имел другой, ибо таков их обычай – держать крест в течение всей этой недели; даже и священники не читают отпуста без креста в руке.

До сих пор у них вовсе не было в обычае раздавать (после обедни) антидор, но в этот день наш учитель уговорил патриарха раздать, и его роздали народу, когда прикладывались ко кресту. И вот с этого-то именно дня раздача антидора вошла в обычай.

Потом принесли от царицы подносы с очищенными крашеными яйцами и ломти хлеба, испеченного с шафраном. Никон прочел над ними установленную молитву, благословил их и отослал царице, а затем начал раздавать и боярам такие ломти и яйца.

Затем мы вошли (в алтарь) и сняли свои облачения. Мы вышли из церкви лишь в девятом часу.

В приходских церквах обедня была окончена рано утром.

Выйдя из собора, мы отправились с патриархом к нему на трапезу, которую он предложил у себя вместо царя.

Когда мы выходили из церкви, ударили во все колокола. Первое поданное за столом кушанье была черная и красная икра, а после этого подавалась разная рыба. Таков их устав, и к этому они привыкли. Какой дурной порядок! Нам казалось, как будто мы еще постимся и не разговлялись.[520]

За столом пробыли более двух часов, и после трапезы отправились опять в церковь, чтобы воздать благодарение Богу. При шествии обоих патриархов туда и обратно звонили во все колокола.

Совершив молитвы Панагии и вознеся благодарение, все простились, и мы отправились в свой монастырь. Мы не могли придти в себя от усталости, испытанной нами во всю эту неделю. После этого мы несколько дней прохворали от боли в спине и ногах.

На чужбине для иностранца не бывает праздников ни для кого, будь он хоть Александром (Македонским).

В продолжение всей этой недели, после обеда ходят в церковь воздавать благодарение при (поднятии) Панагии.[521]

Во все дни этой недели мальчики и маленькие дети во всех приходах с большою радостью звонят в колокола беспрерывно днем и ночью, что представляет для них большую забаву и удовольствие. Да будет ведомо тебе, читатель, что Пасха у них продолжается до четверга Вознесения.

Всякий, встречаясь здесь с друзьями и знакомыми, дает им красное яйцо и целует в уста, говоря: «Христос воскресе», точно так же целуются при встрече и с тем, кто возвратился из поездки.

Винные лавки и питейные дома с самого начала поста до Нового воскресенья (Фомина) оставались запечатанными, содержателям их никоим образом не разрешается на Святой неделе открывать свои заведения, ибо в продолжение ее за этим наблюдают гораздо строже, чем во время Великого поста. Равным образом и в течение всего года питейные дома, обыкновенно, остаются закрытыми от кануна воскресенья до утра понедельника, так же делается и во время больших праздников.[522]

На этой неделе стрельцы рыскали по городу, как огонь, и если где находили пьяного, производящего беспорядок, то тащили его в приказ и засаживали под арест на несколько дней, после нанесения многих ударов; это мы видели сплошь и рядом.

Что же касается патриарха Никона, то он на Страстной и на этой неделе ходил по тюрьмам и раздавал щедрою рукой милостыню заключенным. За сидевших должников он уплачивал долги и освобождал их. Если бы царь находился в Москве, то, по своему обычаю, делал бы то же самое.

Патриарх (при посещении нашего владыки) обошел нас и оделил праздничными подарками. Также анагносты и певчие приходили гурьбами поздравлять нашего владыку патриарха и пели ему Христос Воскресе и многолетие. Он оделял их деньгами, и они уходили. Так это принято у них.

Также приходили архиерейские анагносты и певчие и делали то же.