Путешествие будет опасным

Жаркий день

Лязгая гусеницами, бульдозер идет прямо на них. Из-под жарко дышащей машины летят искры и серые крошки асфальта. Водитель бульдозера, краснолицый, морщинистый старик в синем выцветшем комбинезоне и красной кепке со сломанным козырьком, дает такой газ, что клубы голубого едкого дыма на миг заволакивают машину.

Бульдозер идет прямо на них. Они сидят на асфальте, закрыв ему путь. Я успеваю сосчитать: 14 человек.

До ревущего бульдозера остается не больше трех метров. Мне хочется курить, и я чувствую, что руки мои дрожат от волнения. «Надо запомнить их лица», — думаю я.

Успею ли я запомнить их лица? Вот молодой плечистый негр в черных очках. Он закусил губы и закрыл глаза.

Белая женщина на коленях. Она что-то кричит, и в ее глазах страх.

Седая негритянка в разорванном на плече платье. Она раскачивается из стороны в сторону. Что-то поет, а может быть, молится.

Снова черное лицо с огромными глазами и ослепительно белыми зубами. Я не могу понять, плачет этот человек или смеется.

Тоненькая белая девушка, коротко остриженная. Она что-то говорит негритянской девочке, которая лежит рядом, спрятав лицо в колени девушки. Я вижу лишь две коротенькие черные, как уголь, косички с беленькими бантиками.

Бульдозер идет прямо на них. Вот уже гусеница раздавила плакат, лежащий у ног девочки с косичками. Я успеваю прочесть плакат: «Дайте работу моему папе!»

Девочка в ужасе вскакивает и дико кричит, прижав кулачки к подбородку. Она такая крошечная перед этой стальной громадиной бульдозером! Косички ее трясутся. Кулачки ее прижаты к подбородку.

И только теперь я заметил то, что не заметил минуту назад. Цепи! Эти люди прикованы друг к другу цепью. Четырнадцать человек сковали себя цепью и загородили въезд на стройку.

Бульдозер останавливается прямо около девочки, которая содрогается от крика. Старик водитель выключает мотор и, ругаясь, вылезает из кабины. Он сдергивает красную кепку, вытирает ею вспотевшее лицо и швыряет ее на сиденье. Его бледные губы трясутся.

— Пошел ты знаешь куда! — говорит он подбежавшему полицейскому. — Я рабочий человек, а не убийца.

К нам подбегает какой-то взмыленный от пота человек. Он в белой, прилипшей к спине рубашке со сбившимся набок галстуком. В руках помятый пиджак.

— Офицер! — кричит он. — Вы обязаны убрать этих людей. Я буду жаловаться!

Затем обращается к водителю бульдозера:

— Том, обожди минутку, сейчас их уберут.

Девочка уже не кричит. Она плачет навзрыд.

Старик переминается с ноги на ногу, делает неуверенный шаг в сторону девочки и говорит:

— Детка… Детка… Не надо плакать, сердечко мое… Прости меня, старого дурака!

Девочка не поднимает головы и еще теснее прижимается к девушке. Старик разводит руками, поворачивается и, ссутулившись, идет прочь от бульдозера. Потный человек со сбившимся набок галстуком рысцой забегает перед ним.

— Том, подожди минутку! Сейчас их уберут, — говорит он.

Неожиданно старика охватывает ярость. Он топает ногами и кричит:

— Будьте вы прокляты! Будь она проклята, ваша работа! Будь она проклята, такая жизнь! Все вы!.. Все вы!..

Я вижу его морщинистое лицо. Оно перекошено гневом и болью. Мне кажется, что он ненавидит сейчас всех людей, а больше всего самого себя. Он плюет на асфальт и, сгорбившись еще больше, идет на толпу, запрудившую тротуар и часть улицы. Он глядит себе под ноги, и люди молча расступаются перед ним…

Воет сирена полицейской машины. Конные полицейские теснят толпу блестящими от пота крупами лошадей. Автомобиль-вагон с решетками на окнах останавливается около бульдозера.

Четырнадцать человек, сидя на тротуаре, поют:

Они поют, хлопая в такт песне ладонями. Звенит цепь, сковавшая их.

Поет молодой плечистый негр в черных очках. Поют белая женщина и негритянка в разорванном на плече платье.

Поет тоненькая беленькая девушка. Всхлипывая, поет девочка с косичками.

Какая это прекрасная песня! Я молча пою ее вместе с четырнадцатью на асфальте.

Я пою эти слова молча, потому что мне, советскому журналисту, нельзя принимать участие в демонстрации американцев.

Я молча пою эти слова вместе с четырнадцатью на асфальте.

Нет, не с четырнадцатью! Я и не заметил, что песню подхватили сотни пикетчиков-негров, которые ходят вокруг с плакатами в руках. Ее поет толпа, запрудившая тротуар и часть улицы. Белый парень поет ее с балкона дома. Ее поют пуэрториканские девушки из окна дома напротив. Я не слышу их голосов, а только вижу, как они ритмично хлопают в ладоши.

Я ищу глазами старика, водителя бульдозера, который едва не стал убийцей. Слышит ли он песню? Наверное, не слышит. Сидит где-нибудь сейчас в баре над стаканом виски, бледный от тоски и ненависти, от стыда за самого себя.

К сидящим на асфальте направляются полицейские. В руках у них кусачки с длинными ручками, перекусывающие цепи. Сперва они расковывают девочку, потом всех остальных.

— Вы арестованы за нарушение порядка! — говорит им офицер. — Прошу вас следовать в машину.

И не лишенный галантности жест в сторону автомобиля-вагона с решетками на окнах.

Арестованные не трогаются с места. Полицейские хватают мужчин под мышки и волокут их в машину. К женщинам направляются женщины полицейские. На головах у них форменные фуражки с кокардами. Белые блузки с короткими рукавами. Широченные плечи, мускулистые по-мужски руки. Одна из них легко поднимает девочку с косичками и куда-то уносит.

В толпе, которую сдерживает конная полиция, заметно какое-то движение. Толпа глухо ворчит, колышется, как будто пережевывает что-то, и наконец выплевывает перед полицейскими десяток парней.

— Черные обезьяны! — орет один из парней, одетый, несмотря на жару, в кожаную куртку с «молниями». — Убирайтесь в Африку!

— Пусть лучше убираются в Россию! Там их любят! — вопит другой, размахивая пряжкой ремня, который обмотан вокруг его кулака.

— Легче, легче, ребята, не мешайте нам работать, — увещевает их с лошади полицейский сержант.

— Посмотрите на эту любовницу негров! — орет парень и тычет кулаком в сторону тоненькой девушки.

Парни корчатся от смеха, гогочут, свистят, улюлюкают, исторгают самые оскорбительные, самые циничные, самые грязные слова.

Толпа гудит возмущенно. Девушка стоит бледная, прямая, тоненькая, как тростиночка. Она кажется мне необыкновенно красивой.

— Переспи с нами сначала, а потом с черномазыми, — кривляется перед ней парень в черной куртке.

Даже женщина-полицейский не выдерживает.

— Убирайся отсюда, молокосос! — сквозь зубы шипит она парню.

— Легче, легче, мальчики! — слышен голос сержанта на лошади. — А то и вас придется забрать.

— Не раньше, чем я поцелую эту красотку, — отвечает парень и, подскочив к девушке, с размаху бьет ее пряжкой ремня по лицу. Оттолкнув женщину-полицейского, его приятели бросаются за ним. Кто-то хватает девушку за воротник платья и разрывает его до пояса.

Сержант пускает лошадь в галоп. Мускулистая женщина-полицейский расталкивает парней.

Ревущая толпа прорывает заслон. Какой-то белый мужчина с усами хватает левой рукой парня с пряжкой за шиворот и правой изо всей силы бьет его в подбородок. Парень летит под ноги лошади.

Воет сирена. Мелькают дубинки. Полицейские заталкивают в машину парня с пряжкой, по подбородку которого течет кровь. Четверо других выкручивают руки белому мужчине с усами.

Ржущие от возбуждения лошади встают на дыбы, теснят толпу к тротуару.

Девушка стоит, прислонившись к бульдозеру. У нее кровоточит ссадина на щеке. Платье ее разорвано. Обеими руками она пытается прикрыть грудь. На ее худеньких обнаженных плечах, покрытых загаром, резко выделяются белые бретельки от лифчика.

— Цыпленочек, — тихо говорит сержант на лошади другому конному сержанту, кивая в сторону девушки.

Тот подмигивает в ответ, и оба расплываются в улыбках.

Мне кажется, что девушка слышит их. Я вижу, как вздрагивают обрывки цепей на ее руках. Она молча плачет.

Сержанты трогают лошадей и отъезжают к гудящей толпе. Женщины-полицейские берут девушку за локти и подсаживают в автомобиль с решетками.

Теперь проезд на строительную площадку открыт. Откуда-то из-за угла появляется грузовик с цементом и, объехав бульдозер, врывается в ворота. За грузовиком, радостно подпрыгивая и размахивая пиджаком, несется человек со сбившимся галстуком. Все это происходит так быстро и неожиданно, что толпа успевает лишь ахнуть.

Теперь взоры всех — толпы, полицейских, пикетчиков, которые ходят у решетчатого забора, отделяющего строительную площадку от улицы, — устремлены к углу, откуда слышен вой второго грузовика.

Но не успевает грузовик приблизиться к воротам, как на его пути встают шесть негритянских юношей и две девушки. По их лицам катится пот.

— Нас не сдвинуть… — пронзительно клокочущим, каким-то особым голосом запевает одна из девушек.

— Всем сердцем верю… — хрипло подхватывают юноши.

Визжат тормозные колодки грузовика. К живой стене бросается целый отряд полицейских.

Толпа снова прорывает заслон. Меня толкают со всех сторон. Я едва не падаю. Толпа несет меня то вправо, то влево. Я успеваю заметить, как двое полицейских трясут негритянского юношу и его голова бьется о металлический кузов грузовика.

Полицейские берут верх и снова загоняют толпу на тротуар. Карета «Скорой помощи» увозит раненых. Машина с решетками — арестованных.

Около моего уха стрекочет кинокамера. Телерепортер нагнулся с микрофоном к негритянскому мальчику лет десяти, за руку которого держится сестренка; ей не больше шести лет. Видно, что она перепугана и потрясена тем, что ей пришлось здесь увидеть. Она жмется к брату и все время просит его:

— Пойдем, Джон, пойдем! Я хочу пить.

— Зачем вы пришли сюда? — спрашивает репортер.

— Пусть они примут нашего папу на работу, — хмуро отвечает мальчик и опускает голову.

Репортер легонько пальцами берет его за подбородок, старается повернуть лицом к камере и спрашивает:

— Ты знаешь, чем это может кончиться?

— Знаю! — сердито бросает малыш и снова опускает голову.

— Чем?

— Нас посадят в тюрьму, — почти шепчет мальчик.

— Скажи это громче.

— Нас посадят в тюрьму, — громко и четко говорит мальчик, глядя прямо в объектив стрекочущей кинокамеры.

— Я не хочу в тюрьму! — хнычет сестренка. — Я хочу пить.

Негритянский священник, взобравшись на груду бревен, уговаривает толпу разойтись.

— Братья! — кричит он. — Не доводите дело до кровопролития. Успокойтесь. Возьмите себя в руки.

— Нет сил терпеть! — отвечают ему из толпы.

— Я знаю. Я знаю, что нет больше сил терпеть несправедливость, — продолжает священник. — Но посмотрите на полицию. У них оружие. У них дубинки. Они не остановятся ни перед чем, чтобы протолкнуть эти проклятые грузовики на строительную площадку. Но, братья, о том, что произошло здесь сегодня, завтра будет знать весь мир.

В другом месте толпа подняла на руки молодого негра с бородкой.

— Я спрашиваю вас: где это происходит? — кричит юноша. — В Соединенных Штатах Америки?

— Да! — выдыхает толпа.

— Я спрашиваю вас: это страна свободы?

— Нет! — гремит толпа.

— Это страна справедливости?

— Нет!

— Это страна равенства?

— Нет! Нет! Нет! — грохочет над улицей.

Постепенно толпа расходится. Остаются только полицейские и десяток пикетчиков, которые молча ходят вдоль забора. В их руках плакаты: «Дайте работу неграм и пуэрториканцам!», «Двадцать пять процентов рабочих мест — для цветных!»…

Сержант слезает с лошади, передает поводья полицейскому и устало хрипит:

— Ну и жарища сегодня, ребята! Пойду промочу горло.

Все, о чем я рассказал здесь, произошло на углу Кларксон и Бруклин-авеню в Нью-Йорке. На следующий день газета «Нью-Йорк тайме» вышла с заголовком «Искры мятежа в Бруклине. Столкновение пикетчиков с полицией».