Путешествие Ибн Фаттумы

Земля Машрик

Мать прощалась со мной, проливая горькие слезы и приговаривая:

— Аллах избавил нас от скитаний, а ты сам выбрал такую судьбу!

Про себя я сказал: как бы там ни было, оставляю тебя не одну. Шейх Магага проводил меня до площади на границе, которой мы достигли незадолго до рассвета. В свете факелов мы увидели караван. Все вокруг было объято темнотой, дышащей весенними ветрами, а над нами перемигивались неспящие звезды. Шейх прошептал мне на ухо:

— Не отставай от каравана бен Хамдиса.

Тотчас раздался крик караванщика:

— Выдвигаемся после утренней молитвы!

Караванщик заметил нас, пожал нам руки и обратился ко мне:

— Все твои спутники — купцы, ты единственный путешественник среди нас!

Это не обрадовало меня, но и не огорчило. Призыв на молитву пронесся над нашими головами, мы направились в мечеть около рынка и выстроились на последнюю совместную молитву, которую нам было дано совершить. Из мечети мы поспешили к каравану и заняли места рядом со своими поклажами. Караван начал движение, взяв быстрый темп, и сердце мое утонуло в грусти расставания. В глубине его возникли воспоминания о матери и Халиме, окутанные всепоглощающей тоской по Родине. В объятьях темноты я прошептал:

— Господи, благослови каждый мой шаг.

Темнота стала отступать, и на горизонте появились первые признаки долгожданного рассвета. Небо окрасилось радостно-красным, показался ободок солнечного диска, и свет разлился по бескрайней пустыне. Караван, казалось, совершал величественный танец по поверхности Земли. Тело мое слилось с ритмичными монотонными движениями в волнах струящегося света и скользящего ветра, с возрастающей жарой, обещающей превратиться в пекло, и с пейзажем, застывшим среди желтых песков и чистого голубого неба. От однообразия картины я ушел в себя, погрузился в неотступные воспоминания, горькие переживания и розовые мечты. У каждого источника воды мы делали остановку, чтобы поесть, совершить омовения и молитвы, пообщаться. Я познакомился с достойнейшими из моих спутников-купцов, которые непонимающим взглядом смотрели на единственного путешественника.

— Следую в страну Габаль! — похвалился я.

— Что это за страна? — пренебрежительно спросил один из них.

— Мы из страны ислама! — заметил с гордостью другой.

— Торговля — суть цивилизации, которую нам завещал Аллах, — отозвался третий.

— Пророк (да благословит его Аллах и приветствует) занимался торговлей, — напомнил четвертый.

Я добавил, оправдываясь:

— А еще он был путешественником, покинувшим свой родной город!

Первый сказал:

— Ты растратишь свое состояние в странствиях и вернешься домой нищим.

Сдерживая гнев, я ответил:

— Тот, кто готов трудиться, не знает бедности.

Я уважал занятие торговлей, но вместе с тем глубоко верил, что жизнь — не только торговля, но и путешествие.

Наступили длинные и жаркие весенние дни, сменяемые холодными ночами. Впервые я увидел звезды такими величественными, волшебными, бесконечными. Осознал, что моя тоска по матери больше, чем я думал, а любовь к Халиме реальнее, чем день, ночь и звезды, и сильнее, чем тяга к неизведанному.

Мы шли уже почти месяц, когда вдалеке замаячили стены государства Машрик. Тогда аль-Кани бен Хамдис объявил:

— Разобьем лагерь у Голубого источника и в полночь войдем в город.

Мы готовились. На вечерней молитве я услышал, как кто-то прошептал:

— Это последняя молитва до нашего возвращения из языческих стран!

Мне стало не по себе, но я готовился к новой долгой жизни, поэтому сказал про себя: «Аллах милостив и милосерден».

Незадолго до полуночи караван подошел к новой стране. У входа нас встретил обнаженный мужчина, на нем была лишь набедренная повязка. В свете факелов он показался высоким и тощим. Мои спутники сказали, что это начальник таможни. Мужчина громогласно произнес:

— Добро пожаловать в Машрик, столицу государства Машрик. Приветствуем купцов и путешественников. Тот, кто будет соблюдать порядок, встретит исключительно доброе и вежливое обращение.

Караван проследовал меж двух рядов стражников, и купцы свернули на рынок. Меня же проводник повел в гостиницу для иностранцев. Перед шатром, похожим на казарму, он заставил верблюда опуститься. Когда проводник понес мои вещи внутрь, я понял, что это и есть гостиница. Она представляла собой шатер, разделенный на два крыла длинным залом. Каждое крыло составляли смежные комнаты, отделенные друг от друга перегородками из плотной ткани. Отведенная мне комната была простой, даже примитивной. Полом служил песок, постелью — нечто вроде циновки, брошенной на землю, посередине стоял сундук и валялся тюфяк. Измученный, целый месяц лишенный нормального отдыха, я поспешил лечь как только разобрал вещи. Я спал глубоким сном, пока не проснулся от жары. Чувствуя себя плохо, я поднялся, вышел в зал и увидел, что он заполнен иностранцами, рассевшимися перед своими комнатами на завтрак. Ко мне подошел низкорослый, слегка полноватый человек, опоясанный тряпкой, прикрывающей причинное место, и сказал мне с улыбкой:

— Я — Фам, хозяин гостиницы. Вы хорошо провели ночь?

— Спасибо, — ответил я, утирая пот, струящийся по лицу.

— Подать вам обед?

— Мне очень нужна ванная, — не вытерпел я.

Он провел меня в конец зала, отодвинул ширму, и там я нашел все необходимое, чтобы помыться, причесаться и привести в порядок свою бородку. Когда я вернулся к себе в комнату, Фам уже принес поднос и накладывал мне завтрак. Я спросил у него:

— Могу я помолиться у себя в комнате?

— Вас могут увидеть, — предупредил он. — Тогда вам несдобровать.

Он принес мне сушеные финики, молоко и пшеничную лепешку. Я набросился на еду.

— Когда-то и я любил путешествовать, — сказал он мне.

— Вы из Машрика?

— Я родом из пустыни, в Машрике я осел позже.

Встретить бывшего путешественника оказалось приятно.

— Конечная цель моего путешествия — земля Габаль, — сказал я.

— Многие стремятся туда, но мне надо было зарабатывать.

Не утерпев, я спросил:

— Что вы знаете о ней, господин Фам?

— Только то, что иногда ее называют чудом нашего века. И несмотря на это, я не встречал никого, кто бы там побывал, — ответил он с улыбкой.

Внутренний голос подсказывал мне, что я буду первым сыном человеческим, кому доведется побывать в этой стране и раскрыть ее секрет миру.

— Вы надолго остановились в Машрике? — спросил он.

— На десять дней, затем двинусь с караваном аль-Кани бен Хамдиса.

— Великолепно. Ходите, смотрите, наслаждайтесь свободным временем. Довольно только прикрыться повязкой, не больше.

— Я не могу выйти без накидки, — неодобрительно сказал я.

Он рассмеялся:

— Сами увидите. Я забыл спросить, как вас зовут, уважаемый?

— Кандиль Мухаммед аль-Инаби.

Он поднял в знак приветствия руку и удалился. На рассвете я вышел из гостиницы, завернувшись в легкий плащ и надев чалму, защищающую меня от солнца. Я удивлялся весенней жаре и недоумевал, как же будет печь летом. На улице меня сразу поразили две вещи — нагота и пустота.

Люди — и женщины, и мужчины — ходили абсолютно голые, в чем мать родила. Нагота была для них настолько привычна, что не привлекала взглядов, не вызывала интереса, каждый занимался своим делом. Смущались только одетые чужестранцы вроде меня. Люди с бронзовыми телами, не столько стройными, сколько легкими от недоедания, выглядели довольными и даже веселыми. Из-за одежды, прикрывавшей меня, было трудно избавиться от ощущения, что я сильно выделялся среди них. А еще труднее было отвести взгляд от вызывающей наготы, которая разжигала огонь в моей крови. Я подумал про себя: что это за страна, ввергающая молодого, как я, человека в жуткое искушение!

Другая странность заключалась в бескрайней, раскинувшейся повсюду пустоши, словно я переместился из одной пустыни в другую. Неужели это и есть столица Машрика? Где дворцы, где дома, улицы, дороги? Ничего, кроме земли, по окраинам которой растет трава и пасется скот. То там, то здесь виднелись беспорядочно разбросанные скопления палаток, около них собирались женщины и девушки, которые либо пряли, либо доили коров и коз. Они также были нагими. Красота бесспорная, но покрытая грязью, неухоженная и убогая. В этой языческой стране, где поклонялись идолам, увиденное недолго ужасало меня. Но какие оправдания подобным явлениям я мог найти в своем исламском государстве? Себе я приказал:

— Смотри и записывай, признай горькую правду.

Пока я в изумлении рассматривал все вокруг, к сердцу подступило чувство безумной влюбленности, извлеченное из глубин воздыхателем, затаившимся во мне. Не в силах сопротивляться, я вспомнил Халиму, образ которой затмил мне белый свет с его обжигающими лучами солнца. Какое-то время я стоял, потеряв чувство реальности, пока не заметил девушку, стрелой промчавшуюся от гостиницы. Она растворилась в толпе, скрывшись из вида. Я увидел ее и снова потерял. Вероятно, она попала в поле моего зрения, пока я пребывал в своих видениях, в состоянии полусонной растерянности. Девушка оставила неизгладимое впечатление, именно она стала причиной волнения, охватившего все мое существо. Да, она была нагой туземкой с бронзовой кожей, но черты ее лица так совпадали с образом потерянной мной любимой Халимы, что я убедил себя в том, что она — Халима Машрика, и в том, что я еще встречусь с ней. Я бродил по разным местам и, не встречая ничего нового, стал терять интерес. Сердце было разбито горем и отчаянием, а воображение искало Халиму Машрика.

На чужбине я стал перерождаться в другого человека, ощущая внутри дерзкий порыв следовать своим желаниям и ввязываться в авантюры. Я отрекся от одной цивилизации, приняв другую. Захотелось жизни без свидетелей: без тех, что рядом, из плоти и крови, и без тех, что пульсируют внутри каждого из нас.

После полудня я очутился на краю очередного пустыря, не зная, куда привели меня уставшие ноги. На открытой местности не было видно ни скота, ни пастухов, с двух сторон она была окружена высокими могучими деревьями, подобных которым я никогда раньше не видел. В глубине за стеной стоял дворец. Вход в него охранял отряд вооруженных до зубов всадников. На площади не было никого, кроме группы подобных мне иностранцев, восхищенно осматривавшихся вокруг. Как возник этот дворец среди лачуг? Нет сомнений, это дворец короля Машрика, и войти в него, естественно, нельзя. А я-то полагал, что правитель Машрика — шейх племени, живущий в шатре соответствующего размера и красоты:

— Это дворец правителя? — спросил я у одного из приезжих.

— Кажется, так, — неуверенно ответил он.

По роскоши резиденция не уступала дворцу нашего Султана, хотя смотрелась она странно, разительно отличаясь от всего, что ее окружало.

Воздух становился прохладнее, открывая нам прелесть весны. Однако голод и изнеможение возникли как джинн из бутылки, поэтому я повернул в поисках обратной дороги в гостиницу. У входа я увидел Фама, сидящего на диване из пальмовых листьев. Он встретил меня улыбкой:

— Пообедали на рынке?

— Еще не выяснил, где находится рынок, — выпалил я. — И умираю от голода, благородный человек.

Я сел за столик перед своей комнатой, и Фам принес мне пшеничный хлеб, говяжью вырезку, поджаренную на жире и заправленную уксусом, и полное блюдо фиников, айвы и винограда.

— Подать вам финиковое вино? — спросил Фам.

— Боже упаси! — ответил я, жадно принявшись за еду.

— Вино — это музыка путешествия, — пробормотал он.

Я ел, пока не насытился, потом спросил разрешения сесть рядом с ним на диван. Он этому очень обрадовался. Мы сидели и коротали вечер под еще не полной луной. Я подставил лицо приятному ветерку, столь неожиданному после жаркого дня. Вскоре меня охватили покой и расслабленность. Фам обратился ко мне:

— У нас есть шатры с музыкой и танцами, именно то, что нравится приезжим.

— Не сейчас, давай отложим это, — ответил я.

— Тебя удивило то, что ты увидел?

— Ничего, что заслуживало бы внимания, кроме дворца, — безразлично ответил я. — Мне нужны знания, которые просто так на дороге не валяются.

— Ты прав.

— Дворец короля — настоящее чудо!

— На земле Машрик нет короля!

Прочитав удивление на моем лице, он продолжил:

— Машрик — это столица и еще четыре города. В каждом из городов есть свой господин, во владении которого пастбища, скот и пастухи. Население — рабы, подчиняющиеся воле господ и получающие взамен скудное пропитание и безопасность. Дворец, что ты видел, принадлежит господину столицы. Он самый важный и богатейший из господ. Но над остальными он не властен. У каждого из них есть своя вооруженная охрана наемников, которых обычно привозят из пустыни.

Что за странный порядок! За исключением некоторых отличий он напомнил мне уклад жизни племен в доисламские времена. Господа сродни землевладельцам нашей страны, но разница все-таки есть — их отличает разная степень невежества. В любом случае наш грех в стране Откровения ужаснее, чем у остальных народов.

Я был осторожен и только слушал, воздерживаясь от критических замечаний, как и подобает чужестранцу.

— Каким образом был возведен этот великолепный дворец, если все подданные — простые пастухи? — поинтересовался я у него.

Фам с гордостью ответил:

— Инженеров и рабочих привезли из государства Хира, а изумительная мебель и украшения дворца были произведены в земле Халяб, которыми она славится.

Помолчав немного, я попросил:

— Господин Фам, расскажите о вашей религии.

— Все население Машрика поклоняется луне. В полнолуние бог является во всем своем могуществе. Тогда все устремляются на пустырь, чтобы встать вкруг жреца для молитвы. Затем совершаются обряды — танец, пение, опьянение и совокупление.

Потрясенный, я спросил:

— И таким образом они обеспечивают себе бессмертие в раю?!

— Нам неведомы ни бессмертие, ни рай. У нас нет ничего, кроме ночи полнолуния!

Я колебался, но все же спросил:

— У вас нет ни медицины, ни образования?

Он пренебрежительно ответил:

— Наследники господина обучаются конной выездке и получают знания о боге луны. При каждом дворце есть врач, выписанный из Хиры или Халяба. А что касается народа, то он брошен на милость природы. Заболевшего изолируют до тех пор, пока он или поправится, или умрет и его склюют стервятники.

Я посмотрел на него вопросительно, а он продолжил:

— Жизнь полностью согласуется с законом луны и ее учением. Именно поэтому мы — народ, который в основном пребывает в веселье и довольствии. Мы самый счастливый народ, господин Кандиль!

Про себя я подумал, что это, без преувеличения, помутнение рассудка, но вслух произнес:

— Я рад за вас, господин Фам!

Часть ночи я провел, записывая в тетради хроники путешествия и описывая увиденное. Другую часть ночи, не в состоянии заснуть, я размышлял над искушениями человека в его земной жизни и спрашивал себя, действительно ли в стране Габаль отыщу панацею?!

Последующие несколько дней прошли без событий, не считая того, что я осмелился сбросить часть одежды, оставив только короткие штаны и повязку на голове. Однажды утром я увидел толпу бегущих людей и услышал перешептывание постояльцев. Я поспешил к Фаму узнать, что там происходит. И он прокричал:

— Ночь полнолуния! Ночь богоявления и поклонения!

Новость потрясла меня. Он пообещал, что зрелище будет захватывающим. Я сразу же отправился на рынок, где встретился со своими спутниками-купцами, разбившими лагерь у входа. Днем они работали, а вечера проводили в развлечениях. С азартом и знанием дела они занимались обменом товаров. Мне бросилось в глаза, что купцы имели дело не с жителями, а с представителями господина столицы, который единолично являлся и продавцом, и покупателем товара. Остальная часть рынка представляла собой длинный проход, по обеим сторонам которого стояли палатки, заполненные продуктами и мелким товаром — расческами, зеркальцами, дешевыми украшениями из стекляруса.

Я пообедал в гостинице, затем, когда солнце уже клонилось к закату, направился на площадь поклонения. Мужчины и женщины стояли плотным кольцом, оставляя центр круга свободным. Обнаженные и бронзовые, блестящие от пота, они чего-то ждали, источая возбуждающий запах человеческих тел. Перед закатом набежали тучи, закрывшие голубой небосвод. Ненадолго заморосило. Дождь был встречен радостными гортанными криками людей, безоглядно верующих и готовых к испытаниям. Не успело солнце скрыться с одной стороны, как с противоположной взошла полная луна — грандиозная, величественная, притягательная, дающая надежду. И мгновенно раздалось такое ликование, что птицы в небе перепугались. Луна продолжала восхождение, проливая золотой свет на бронзовые тела и воздетые к небу, словно хватающиеся за этот плывущий свет, руки. Немало времени прошло в благоговейном молчании, пока луна не застыла в центре небосвода. В этот момент откуда-то раздался протяжный возвещающий трубный звук, и северная сторона круга расступилась, освобождая место приближающемуся почтенному человеку — высокому, обнаженному, с отпущенной гладкой бородой. Он двигался, опираясь на длинный посох. Достигнув центра круга, остановился. Все взгляды были прикованы к жрецу луны. Наступила тишина. Жрец продолжал стоять неподвижно. Вдруг он отбросил посох, упавший к его ногам, и поднял голову и руки к небу. Тысячи рук последовали за ним. Он хлопнул в ладоши, и в одно мгновение из глоток вырвался гимн. Он зазвучал так мощно и всеобъемлюще, как будто и земля, и небо, и все пространство между ними, опьяненные хмелем песнопения любовников, участвовали в этом действе. Меня поглотил возбуждающий ритм: дикий, грубый, гудящий и отдающийся эхом. Во мне бурлили эмоции, и охватила дрожь вожделения. Действо достигло наивысшей точки, затем стало постепенно спадать, шаг за шагом, пока не пришло в состояние полного спокойствия, слившись с тишиной. Жрец опустил руки и посмотрел перед собой. За ним последовали и другие, обратив взгляды в его сторону. Он величаво поднял свой посох, взял его в левую руку и заговорил:

— Вот бог является во всем величии и красоте. Является в свое время, не оставляя рабов своих. Милость бога — благодать рабам его.

Из окружавшего его людского моря послышалось благодарственное бормотание. Жрец продолжал:

— Лунные циклы говорят нам, что жизнь конечна и что она идет к завершению. Но она добра к тому, кто добр, улыбчива тому, кто приветлив. Не растрачивайте ее щедроты на глупости.

Раздались радостные возгласы, подобные стремительно падающей звезде, ладони захлопали в ритме танца. Жрец не останавливался:

— Остерегайтесь ссоры, остерегайтесь зла. Злость разъедает печень, жадность вызывает несварение и порождает болезни, алчность приводит к несчастью. Веселитесь, развлекайтесь, изгоняйте дурные помыслы удовольствием.

В это время раздался бой барабанов, и тела начали сотрясаться в пляске. На призыв откликнулись и груди, и чресла. В лунном свете движение продолжало нарастать и шириться. Земля плясала, благословленная луной. Объятья перемежались с танцами, под луной все слились во всеобщей любви. Я ошеломленно смотрел вокруг, будто попал в юношескую мечту, кровь кипела в венах, желания граничили с умопомрачением, сердце жаждало безумия.

Я вернулся в гостиницу, шатаясь от переизбытка чувств. Приступ похоти жестоко вцепился в мои раскаленные нервы. Бодрствуя при свете свечи в своей комнате, я делал записи в тетрадь и размышлял об испытаниях, которые подстерегали чистоту моей веры, вспоминая пору своего религиозно-духовного воспитания под руководством шейха Магаги аль-Губейли. Я предавался размышлениям в никчемной расслабленности. Внезапно мой слух пронзил крик о помощи. Я вскочил на ноги, готовый броситься на выручку, но обнаружил, что стою в непроглядной темноте. Видимо, я заснул, и сон поглотил все мое существо. Проснулся я рано и, покидая гостиницу, спросил:

— Могу ли я как иностранец попросить встречи с местным мудрецом?

— Это жрец луны, — ответил Фам. — Он всегда рад принять чужестранца. Я устрою тебе встречу с ним.

Я направился на рынок, но не нашел там никого из купцов. Аль-Кани бен Хамдис сказал, что все отправились во дворец уладить некоторые формальности со стражником господина. Он спросил меня:

— Ты решил продолжить путешествие с караваном?

— Да, здесь нет ничего стоящего, — машинально ответил я.

— Ты прав, это нищая страна, а вот дальнейшее путешествие обещает богатые впечатления.

— Что меня действительно интересует, — откровенно ответил я, — так это земля Габаль.

Он улыбнулся:

— Да позволит тебе Всевышний насладиться прекраснейшим из творений!

Скука и жара стали угнетать меня еще сильнее. Я начал развлекаться прогулками по рынку. Перед палаткой старика, продающего финики в корзинах из пальмовых листьев, я невольно замер в изумлении. За его спиной в глубине палатки прелестная девушка кормила голубку. Это была обнаженная бронзовая Халима Машрика с красивым, созревшим, но нетронутым телом. Я замер, мой взгляд был прикован к ней, и все перестало существовать, кроме нее. Круглым, как луна, лицом, черными глазами и длинной шеей она действительно напомнила мне Халиму. В одно мгновение передо мной пронеслась вся история моего сердца. В одной точке встретились реальность прошлого, магия настоящего и мечта будущего. Страсть охватила мою душу благодаря этому удивительному созданию. Что за зов, что за плен! Я подошел к ней ближе и полностью растворился в ней, не обращая внимания на ее старика отца, утратив свою врожденную застенчивость и пренебрегая необходимыми в такой ситуации церемониями. Я позабыл скуку, жару, план путешествия, мечту о Габале, даже надежды на благо Родины, которые я лелеял. Я позабыл обо всем, ибо обладал всем. Меня охватила радость и ощущение полноты бытия. Девушка отступила назад и скрылась. Оставшись один, я пришел в себя под пристальным взглядом старика. Мое счастливое наваждение испарилось, и я возвратился в реальность с ее соблазнами и запахом пота. Я начал было уходить, но меня окликнул старик:

— Эй, чужеземец!

Отметив про себя, что попал в неприятную историю, я остановился и обернулся. Он мягко сказал:

— Подойди сюда.

Смущаясь, я подошел. Он спросил:

— Тебе приглянулась моя дочь Аруса?

От неожиданности я онемел и ничего не ответил. Он повторил:

— Тебе приглянулась Аруса? В Машрике ей нет равных!

Я смущенно пробормотал:

— Простите меня.

— Все, кто ее видел, влюблялись, — с гордостью произнес он.

Посчитав, что он смеется надо мной, я рассыпался в извинениях:

— Я не имел в виду ничего дурного.

— Не понимаю я языка чужеземцев, — резко сказал старик. — Отвечай, нравится она тебе или нет?

После долгих сомнений я ответил:

— Она достойна восхищения любого.

— Отвечай откровенно, она тебе понравилась?

Я склонил голову в знак согласия.

— Входи, — сказал он.

Я замешкался. Он взял меня за руку и повлек внутрь. Старик позвал Арусу. Она появилась обнаженной и подошла ко мне.

— Как тебе этот чужеземец, ослепленный тобой? — спросил он.

Она ответила бесстыдно и уверенно:

— Подходит, отец.

Старик засмеялся:

— Наконец луна пролила на тебя свой свет!

Он отвел нас в угол шатра и задернул за нами штору Я очутился с ней наедине, в безопасности, как мне казалось, но в таком замешательстве, что не смог в полной мере ощутить свалившееся на меня счастье. Означает ли это в Машрике вступление в брак? Означает ли такой брак распущенность, подобную той, что я наблюдал при свете луны? Она смотрела на меня и ждала. Страсть влекла меня к ней сквозь пелену беспокойства.

— Что все это значит, Аруса? — спросил я у нее.

— Как тебя зовут и откуда ты? — спросила меня она.

— Я Кандиль из страны ислама.

— Что ты хочешь знать?

— Это твой отец? — спросил я, указывая наружу.

— Да.

— Что за отношения сейчас между нами?

— Отец увидел, что я тебе понравилась, и привел тебя ко мне.

— Здесь так принято?

— Да.

— А что будет потом?

— Не знаю. А зачем ты прикрываешь повязкой тело?

Она с отвращением сдернула ее с меня. Мы стояли, разглядывая друг друга. И тут я опустился на колени, отбросив все тревоги, и прижался грудью к ее ногам.

В полдень ее отец сказал мне:

— Пригласи нас на обед.

Я ушел и вернулся с мясом и фруктами. Мы пообедали как настоящая семья. После короткого отдыха старик произнес:

— Ступай себе с миром.

— Мне прийти завтра? — обеспокоенно спросил я.

— Это ваше дело, — ответил он безразлично.

Я вернулся в гостиницу, потеряв рассудок и сердце. Аруса затмила для меня весь белый свет. Я попросил Фама объяснить мне случившееся, и тот сказал:

— Здесь мужчина и женщина ничем не связаны. Если юноша приглянется девушке, то она пригласит его на виду у родни. А когда пожелает, то избавится от него, неся в своем чреве его семя, которое отныне принадлежит ей.

Его слова мне были ненавистны до глубины души. Однако Фам прервал мои мысли:

— Вечером мы идем к жрецу луны. Он тебя ждет.

Мой энтузиазм по поводу встречи немного охладел. Но я заставил себя пойти, чтобы хроника моего путешествия была полной. Вечером Фам проводил меня до шатра жреца, стоящего на пустыре. Жрец сидел на коленях на шкуре перед входом. Он внимательно посмотрел на меня.

— Садись, — сказал он. — Добро пожаловать.

Когда Фам оставил нас, жрец произнес:

— Фам сообщил мне, что тебя зовут Кандиль Мухаммед аль-Инаби и что ты из страны ислама, верно?

— Да, это так.

Сверля глазами мне грудь, он сказал:

— Наверняка, как и всякий иноземный путешественник, ты пришел за знаниями!

— У мудреца всегда есть мысли, скрытые от случайного человека, — вежливо ответил я.

— Будь откровенен и не бойся. Смысл откроется тому, кто стучится в дверь с чистым сердцем.

Я глубоко задумался, затем начал разговор о том, что меня волновало:

— Самым шокирующим для меня в Машрике стали отношения между мужчиной и женщиной.

Он усмехнулся:

— Половина, если не все бедствия других народов, происходят оттого, что они не сбросили оков, сдерживающих инстинкты. Ведь если ты насытился, то живешь в свое удовольствие!

— В нашей стране Господь учит нас совсем другому! — осторожно заметил я.

— Я знаю, как это происходит в вашей стране. У вас принято заключать брак, который часто заканчивается ужасной трагедией. Даже удачный брак держится исключительно на долготерпении. Разве не так, уважаемый? Наша жизнь — и проще, и счастливее.

Я спросил, испытывая напряжение:

— А что если женщине надоест мужчина, а он не перестал ее любить?

— Женщин много, он найдет себе утешение. Все ваши беды происходят от вашей неудовлетворенности.

— Даже зверь ревнует свою самку.

— Мы должны быть выше животных, — улыбнулся он.

— Мы никогда не придем к согласию, — пробормотал я, скрывая свое отвращение.

— Я признаю это. Но и ты должен понять нас правильно. Мы воспеваем простоту и игру. Наш бог не вмешивается в наши дела. Он говорит нам только одно: ничто в жизни не вечно, да и она уйдет в небытие. Таким образом, он молчаливо повелевает нам, чтобы мы прожили свою жизнь, играя и наслаждаясь.

Набравшись дерзости в этом непростом споре, я сказал:

— Я слышал вашу проповедь, и она противоречит тому, что вами правит повелитель, которому принадлежит здесь все.

Он с сожалением покачал головой:

— Иностранцы часто указывают нам на это. Но именно господин отражает набеги кочевников. Он, как и другие господа, — единственная возможность противостоять алчности таких земель, как Хира. Да, война угрожает нам, и господа готовы нас защищать. Они в состоянии пресечь любое насилие внутри страны, обеспечивая рабам безопасную жизнь. И разве можно считать чрезмерным то, что они владеют всем, притом, что они покупают оружие и содержат наемников?

Я сказал с вызовом:

— Есть и другой порядок, обеспечивающий людям их права и защиту Родины, случись что!

Мужчина разжал плотно сжатые губы и категорично произнес:

— На нашей земле есть разные существа: растения, животные, рабы, господа, и у каждого своя природа, отличная от другого.

— У нас люди — братья от одного отца и матери, и нет различия между Султаном и ничтожнейшим из существ, — гневно ответил я.

— Ты не первый мусульманин, с которым я говорю, — пренебрежительно отмахнулся он. — Я много чего о вас знаю. То, о чем говоришь ты, — ваш девиз. Но значит ли что-то ваше пресловутое братство в реальных отношениях между людьми?

Получив жестокий удар в сердце, я вспылил:

— Это не девиз, это вера!

— Наша религия, — ухмыльнулся он, — не претендует на то, чего не в силах выполнить.

Мне захотелось быть предельно откровенным.

— Вы мудрый человек, и я удивляюсь, как вы поклоняетесь луне, считая ее богом?

— Мы видим его и понимаем его язык, — впервые ответил он серьезно и резко. — А вы видите вашего Бога?

— Он вне разума и чувств.

— Тогда он — ничто… — расплылся в улыбке жрец.

Я чуть не дал ему пощечину, но сдержал свой гнев, попросив прощения у Господа.

— Буду просить Бога наставить вас на путь истинный, — сказал я.

— И я буду просить о том же, — улыбнулся он.

Пожав ему на прощание руку, я вернулся в гостиницу с болью в сердце; нервы были на пределе. Я пообещал себе больше слушать и меньше спрашивать, либо вообще не вступать в спор во время путешествия.

— Наша религия прекрасна, но образ жизни — как у язычников! — с горечью я сказал про себя.

На следующий день рано утром я направился на рынок в шатер Арусы. Старик приветствовал меня улыбкой, а Аруса сказала кокетливо:

— Что так поздно? Я уж думала, ты сбежал.

Я поцеловал ее в губы, и она уже собиралась увести меня в наш уголок за шторой, как я остановил ее, чтобы сказать отцу:

— Отец, я хочу жениться на Арусе.

Старик захохотал, обнажив беззубый рот:

— Так поступают в вашей стране?

— Да, и тогда я возьму ее с собой в путешествие, чтобы вместе вернуться к себе на Родину.

Он посмотрел на дочь:

— Что думаешь, Аруса?

— При условии, что он обещает вернуть меня в Машрик, как только я захочу, — радостно ответила она.

— Это твое право, Аруса! — не колеблясь, ответил я.

— Но у меня нет права давать окончательное согласие. Все мы рабы господина, а он наш законный владелец. Отправляйся во дворец и заяви стражнику, что ты хочешь купить Арусу.

На моем пути возникло препятствие, которое я не мог предвидеть. И мне непременно нужно было через это пройти. Половину дня я провел с Арусой в расслабленности и наслаждении. Вернувшись в гостиницу, я поведал Фаму о том, что меня беспокоило, и он пообещал отвести меня к стражнику. Так мне было суждено войти в ворота дворца. По дороге в покои стражника я смог увидеть часть сада, утопающего в цветах и пальмах. Стражник сидел в центре просторной комнаты на большой софе розового дерева, с мягкими валиками и подушками. Ему было за шестьдесят, полный, с тяжелым взглядом, от которого исходила отстраненность и высокомерие. Фам поцеловал ему руку и изложил мою просьбу. Стражник махнул рукой в знак отказа.

— Мы запретили продажу, нам нужно больше рабов, — сказал он. Затем посмотрел на меня:

— Если хочешь, присоединяйся к нам, как это сделал Фам. Вступай в ряды рабов, получай безопасность и развлекайся с наложницей.

Я поблагодарил его за щедрость и покинул дворец с сердцем, изнывающим от горя и потери. По дороге в гостиницу Фам сказал:

— Наслаждайся девицей, пока не пресытишься, а это случится очень скоро!

Сам не сознавая того, он только умножил мои печали. Фам продолжал:

— Неподходящее время для исполнения твоих желаний. Есть новости, что Хира готова объявить нам войну.

— Под каким предлогом? — спросил я его с тревогой.

— Они жаждут захватить сокровища владык и зеленые пастбища, — усмехнулся он с горечью. — Им не нужно искать предлога.

Меня охватила тревога, и страдания мои усилились. Мы расстались недалеко от рынка, и я тотчас же направился к шатру Арусы. Старик встретил меня, пристально изучая выражение моего лица. Он сказал:

— Твои попытки не увенчались успехом, клянусь луной.

Аруса глупо рассмеялась, и я с сожалением подтвердил:

— Мои старания пошли прахом.

Указывая на Арусу, старик сказал, смеясь:

— Она ждала тебя!

— Я не переживу, если наша связь окажется временной.

— Любые отношения преходящи, чужак, — усмехнулся старик.

— Лучше бы они не кончались, — не выдержал я.

Он рассмеялся:

— Что за эгоист этот путешественник! Ох уж эти сложности… Мы народ простой и не любим замысловатостей.

— Будто вы не знаете, что такое любовь!

— Мы знаем, что она есть удовольствие на ночь или на неделю, месяц, в самом безумном случае год. Чего ж большего ты хочешь?

Я серьезно спросил его:

— Что можно посоветовать такому безумцу, как я?

— Возьми ее в пользование, каждый раз возобновляя договор, пока не разлюбишь.

— Для этого мне опять нужно обращаться к стражнику?

— Вовсе нет, это мое право как родителя. На сколько ты хочешь?

— На как можно больший срок.

— Бери ее в пользование помесячно.

— Пусть так и будет.

— Но если она захочет, договор будет расторгнут.

Я кивнул в знак согласия, а он сказал:

— Три динара в месяц.

Сделка состоялась, и мы с Арусой ушли в нашу комнату в гостинице. Я решил не омрачать своего счастья и жить только настоящим моментом. Я попросил ее:

— Позволь мне прикрыть твое красивое тело.

— Не делай из меня посмешища, — раздраженно бросила она.

Я покорно уступил. Она казалась мне прекрасным миражом, который вот-вот растает, и я наслаждался им, хотя сердце мое одолевали призраки разлуки и несчастья. Однако жизнь с этой прекрасной женщиной была замечательна, обещая душевный покой и умиротворение. Она любила гулять по пастбищам и бродить по рынку. Однажды мы шли вместе счастливые, когда нас увидел аль-Кани бен Хамдис. Он подошел ко мне со словами:

— Мы отправляемся завтра на рассвете.

Мне было неловко, но я сказал:

— А я остаюсь.

— Караван бывает здесь каждые десять дней, — засмеялся он.

Я растворился в любви и потерял чувство времени. Путешествие и моя миссия потеряли для меня всякое значение. Пусть я останусь здесь до конца жизни. Вскоре появились первые признаки материнства, приносящие душе радость, а телу недуги. В этом я находил утешение, преодолевая беспокойство сердца и капризы настроения. Мне хотелось оседлой жизни, даже если она окончательно привяжет меня к Машрику, полностью изменив и образ жизни, и мечты. Я сказал, потешаясь над самим собой:

— Кажется, я создан для любви, а не для странствий!

Время бежало. Наступила ночь полнолуния. Рабы устремились на площадь поклонения. Мы отправились на площадь вместе, с трудом пробираясь сквозь толпу.

— В эту ночь супруги расходятся, — серьезно предупредила меня Аруса.

Ее рука выскользнула из моей, и она растаяла в толпе. Я остался стоять один — растерянный, рассерженный, сломленный и несчастный. Ритуалы следовали один за другим, а я спрашивал себя: чем она занимается с посторонним мужчиной? Когда пришло время обниматься, мне предложила себя женщина лет сорока, не лишенная красоты. Она раскрыла мне свои объятья, и я понял, что происходящее сейчас со мной происходит где-то и с Арусой. Виночерпии разносили финиковое вино, и я, выпив стакан, потерял контроль над собой и влился в молитву Машрика. На рассвете я в изнеможении присел, поджав под себя ноги, у входа в гостиницу, пока ко мне, пошатываясь, не подошла Аруса. Я молча поднялся, она взяла меня под руку и отвела в комнату.

— Тебе понравилась эта женщина? — спросила она меня.

— Мы осквернили святое чувство, Аруса, — с горечью ответил я.

— Ты безбожник, Кандиль, — раздраженно сказала она, — Но в этом нет моей вины.

Потом она подошла ко мне и улыбнулась:

— Я все еще люблю тебя, ты мой единственный мужчина.

Я признался ей, что и моя любовь не стала меньше и что страх разлуки только воспламеняет ее. Аруса стала моим счастьем и моим горем.

Лето сжигало меня. Это был сущий ад, зелень сгорела, и скот питался заготовленным сеном. Подошла осень, и палящая жара спала. Время от времени моросил мелкий дождь. Затем наступила зима с ее мягкой умеренной погодой и обильными осадками. Земля воспрянула, скот оживился, но нагие так и остались нагими. Аруса родила первенца, которому дали имя Рам бен Аруса — Рам, сын Арусы, как будто он был только ее ребенком, а я не имел к нему никакого отношения. Ее отец говорил мне:

— Уже второй год пошел, а она все еще любит тебя. Ты волшебник, чужестранец?!

Появились признаки новой беременности. На свет появился Ам бен Аруса, через год за ним последовал Лям бен Аруса. Она забеременела и в четвертый раз, и наши с ней необыкновенные отношения стали известны всем. Поговаривали, что я удерживаю ее силой магии, которой научился в стране ислама.

Сам того не сознавая, я стал воспитывать Рама согласно принципам ислама. Он рос более сильным и быстрым, чем его сверстники. Благодаря заботе и хорошему питанию Рам становился таким, какими должны были быть дети Машрика, если бы не гнет и рабство. Передавая ему учение ислама, я старался искупить мое вынужденное пренебрежение собственной верой из уважения к стране, приютившей меня. Однако Аруса не скрывала своего возмущения:

— Ты растишь его в безбожии и готовишь ему ужасное существование в собственной стране.

— Я спасаю его душу, — мягко ответил я. — В один прекрасный день мечтаю спасти и твою.

Она была неумолима:

— Я тебе этого никогда не позволю.

Аруса оказалась настолько непреклонной и упрямой, что я начал опасаться за нашу любовь. Она поделилась с отцом своими переживаниями, когда мы были у него в гостях. Это напугало его, и он закричал на меня:

— Держись подальше от нашего ребенка, чужак!

Как мы ни старались все скрыть, мне показалось, что новость все-таки просочилась сквозь стены дома. Когда я появлялся на улице, на меня устремлялись злобные взгляды. Беспокойство преследовало меня, и я признался себе, что дом трещит по швам.

Интуиция не подвела. Как-то раз ко мне в комнату зашел Фам и отвел в свою, где ждал пришедший за мной офицер полиции.

— Ты Кандиль Мухаммед аль-Инаби? — спросил он меня.

Я ответил, сглотнув:

— Да.

Он сухо произнес:

— Установлено, что ты пытаешься воспитать старшего сына безбожником.

— Как это было установлено? — поинтересовался я.

— Мы уж знаем как. Слушай и не препирайся. Господин подписал указ разлучить тебя с твоей подругой и ее детьми и с первым караваном выслать тебя из Машрика.

Его слова привели меня в ужас, а он грубо продолжал:

— Я пришел не для того, чтобы спорить. Ты будешь задержан до тех пор, пока женщина со своими детьми не отправится к отцу. Будешь заключен под стражу, пока не уйдешь с караваном.

Я обратился с мольбой:

— Разреши мне проститься с ними.

— Ты еще должен быть благодарен, что отделался мягким наказанием, — отрезал он.

Час спустя я вернулся к себе в комнату, ставшую мне тюрьмой, в которой уже не было ни жены с детьми, ни любви с надеждой. Горе поселилось в моей душе, и жизнь сорвала пелену мечты и иллюзий. Фам подошел, сочувственно взглянул на меня и сказал:

— Терпи, как подобает путешественнику!

— Мое горе слишком велико, Фам! — ответил я дрожащим голосом.

Он всмотрелся мне в лицо и потом сказал:

— Дай волю слезам. И мужчины, бывает, плачут.

Едва сдерживая слезы, я ответил:

— Из жизни ушла радость.

— Жизнь идет вперед, она принесет утешение.

Он похлопал меня по плечу.

— Теперь ты будешь знать, что путешественнику не стоит искать постоянных отношений.