Путешествие Ибн Фаттумы

Земля Аман

Караван двигался навстречу лету, прокладывая путь сквозь предрассветную темноту. Шейх аль— Сабки рассказывал мне о климате Амана:

— Зима там убийственная, осень жестокая, весна невыносимая, поэтому надо ехать летом.

Как и прежде, караван напомнил мне о минувших днях, но я уже стал стариком, ведомым судьбой. Засверкал утренний свет, осветивший новую пустыню — холмистую, окруженную низкими долинами, которые были усеяны спело-зелеными колючками, напоминавшими ужасно злобных ежей. Через несколько недель пути мы достигли источников воды. Их было много, но недостаточно, чтобы оправдать войны, которые угрожали мирной жизни таких крупных государств, как Халяб и Аман. Мы продолжали движение по местности, постепенно уходившей в гору, пока на Орлиной возвышенности не разбили лагерь. Караванщик объявил:

— Чтобы подойти к стенам Амана на рассвете, выдвигаемся в полночь.

При прохладной погоде мы снова отправились в путь и ехали до тех пор, пока в свете факелов не показалась великая стена. Перед воротами мы остановились. К нам подошел человек с двумя факельщиками и трубным голосом прокричал:

— Приветствуем вас в Амане, столице Амана! Добро пожаловать в государство всеобщей справедливости!

Он помолчал с минуту, затем добавил:

— Купцы пойдут за проводником в торговое управление, а путешественник — в туристическое.

Я не сразу направился в гостиницу, как в Машрике, Хире и Халябе, а проследовал за проводником в небольшое официальное учреждение внушительного и аккуратного вида, охраняемое вооруженными людьми. Меня отвели в освещенную факелами комнату. В центре за столом сидел чиновник. По обе стороны от него, как статуи, стояли охранники. Я предстал перед ним, и он спросил у меня имя, возраст, количество ввозимых денег, срок и цель моего пребывания. Я отвечал совершенно откровенно, и чиновник сказал:

— Поскольку ты остался жить и работать в Халябе и обзавелся там семьей, то считаешься гражданином этой страны.

Я не возражал, и он продолжил:

— Мы разрешим тебе остаться здесь на десять дней. Этого достаточно для путешественника.

— А если мне здесь понравится, и я захочу остаться на больший срок? — спросил я.

— В таком случае подай прошение, мы рассмотрим его и вынесем вердикт — либо положительный, либо отрицательный.

Я кивнул в знак удовлетворения, скрыв при этом свое удивление. Он снова заговорил:

— Мы приставим к тебе необходимое сопровождение.

— А могу я от него отказаться? — поинтересовался я.

— Это обязательный порядок для твоего же блага.

Он хлопнул в ладони, и в комнату вошел человек лет шестидесяти. На нем была такая же форма, состоявшая из куртки, набедренной повязки до колен, сандалий и головного убора, похожего на шлем, но только из хлопка или льна.

— Кандиль Мухаммед аль-Инаби, путешественник, — сказал чиновник, переводя взгляд с меня на него. — Флука, твой проводник и уполномоченный туристического управления.

Мы покинули учреждение, и Флука молча, как тень, последовал за мной, лишив меня свободы и духа приключений. Он шел большими шагами рядом со мной, и мы вместе погрузились в темноту, ища защиты в свете звезд и факелов стражи.

— Мы на пути в гостиницу, — сухо пояснил он.

Миновав квадратную площадь, мы подошли к гостинице, которая в свете факелов казалась не менее огромной и роскошной, чем гостиница в Халябе. И хотя комната оказалась меньше и проще, в ней было все необходимое для отдыха, к тому же она была чисто прибрана. Я заметил две сдвинутые кровати и обеспокоенно спросил:

— Зачем вторая кровать?

— Для меня, — спокойно ответил Флука.

С нескрываемым недовольством я спросил у него:

— Ты будешь спать в одной комнате со мной?

— Конечно, зачем занимать две, если мы поместимся и в одной.

Разозлившись, я возразил:

— В комнате я предпочитаю находиться один!

— Таков закон нашего государства, — отвечал он с тем же спокойствием.

Я брезгливо сказал:

— В таком случае свободным я себя здесь могу чувствовать только в туалете.

— И этого тоже никак нельзя, — сухо заметил он.

— Ты понимаешь, что говоришь?

— У нас нет времени на пустые обсуждения.

Я нахмурился и закричал:

— Тогда мне лучше продолжить путешествие!

— Каравана не будет еще десять дней..

Он переоделся в ночную рубашку и прошел к своей кровати со словами:

— Для вас здесь все новое, все непривычное, надо избавляться от плена вредных привычек.

Смирившись, я переоделся и лег в постель, но был настолько раздражен, что не мог уснуть, пока меня не одолела усталость.

Утром мне было так же неприятно видеть его в комнате, как и вечером, но я набрался терпения. Флука отвел меня в столовую, мы сели за маленький стол и позавтракали кефиром, булочками, яйцами и засахаренными фруктами. Завтрак был вкусный и сытный, и я съел его полностью, не притронувшись только к стакану вина.

— Вино подается к каждой еде, это обязательно, — сказал мне Флука.

Я резко ответил:

— Мне вино не нужно.

Он с привычным спокойствием заметил:

— Я знал многих мусульман, пристрастившихся к выпивке.

Я улыбнулся, оставив его слова без ответа.

— Неужели ты и правда веришь, что твоему Богу есть дело до того, пьешь ты вино или нет? — спросил он.

Когда он увидел, как я переменился в лице, то мягко произнес:

— Прошу прощения.

Мы вместе вышли из гостиницы, чтобы совершить первую прогулку по городу. Я осмотрелся по сторонам, и от увиденного мне стало страшно. Меня ужаснула пустота. На площади со всеми отходящими от нее улицами не было ни единой души. Город был пуст, покинут, мертв. Очень чистый, заботливо ухоженный, с огромными зданиями и высокими деревьями, но без признаков жизни. Я бросил на Флуку тревожный взгляд:

— А где люди?

Он ответил с раздражающим спокойствием:

— Все работают, и мужчины, и женщины.

Я спросил, удивленно:

— Разве нет неработающих женщин? И безработных нет?

— Все работают. Безработных нет. Неработающих женщин тоже нет. Детей и стариков увидите в специальных парках.

Я не мог поверить:

— В Халябе кипит работа, но и на улицах всегда море народу.

Он помолчал, затем произнес:

— Наш порядок не похож ни на один другой. Каждого из нас готовят к труду, и потом мы работаем. Каждый получает соответствующую плату. Только в нашем государстве нет богатых и бедных. Здесь царит справедливость, десятой доли которой не могут добиться другие государства.

Пока мы переходили от одной пустой улицы к другой, он указывал на здания:

— Смотри, все дома одинаковы. Нет дворцов, нет особняков, нет домов побольше или поменьше. Разница в заработках незначительна. Все равны, кроме тех, что отличились в работе. Самой маленькой зарплаты достаточно, чтобы уважаемый человек имел жилье, мог прокормиться, одеться, выучиться, посещать культурные заведения и развлекаться.

Я едва мог в это поверить и отвечал ему банальными фразами. Между тем панорама улиц и зданий потрясла меня. По инженерной мысли они не уступали зданиям в самом Халябе. Флука провел меня в огромный парк, к которому можно было пройти по огромному мосту, перекинутому через широкую реку. Я никогда не видел парка, равному этому по площади и богатству цветов и деревьев. Флука сказал:

— Это парк для тех, кто состарился, у кого период активной работы уже за плечами.

Я увидел пожилых людей обоего пола, для которых парк был излюбленным местом прогулок и легких физических упражнений, где они собирались, чтобы пообщаться и попеть песни.

— Такой парк есть в каждом городе.

Он сказал это с удовлетворением и гордостью. Я же подумал, что в других странах не встречал системы, столь хорошо заботящейся о человеке. Мое внимание привлекло большое число горожан, преодолевших, по меньшей мере, восьмидесятилетний рубеж. Флука заметил это и тотчас объяснил:

— Наше питание включает все необходимые элементы. Мы избегаем излишеств и в отведенное время занимаемся на работе гимнастикой.

Интересно было увидеть в парке молодоженов — вступивших в брак вдовца и вдову на восьмом десятке. Они сидели на берегу искусственного озера, свесив ноги в воду, в зеркале которой отражались кроны склонившихся деревьев. Мне было так приятно находиться рядом с этими людьми, что я оставался в парке, пока Флука не произнес:

— Теперь посмотрим парк для детей.

Оба парка — и для детей, и для стариков — разделяла громадная площадь, на которой вполне мог бы поместиться маленький городок. По мере нашего приближения к парку до нас доносились голоса детворы. Он был настолько огромен, что выглядел как государство в государстве. В парке находилось несметное число детей — от совсем маленьких до подростков. Игровых площадок было и не сосчитать, так же как и учебных уголков, где работали воспитатели обоего пола. Я спросил своего спутника:

— Это для развлечений или обучения?

— И для того, и для другого, — ответил он. — Здесь раскрывают различные способности детей. И с каждым занимаются по индивидуальному плану в соответствии с его задатками. Воспитатели и воспитательницы заменяют родителей, занятых на работе.

Я наивно заметил:

— Ничто на свете не может заменить родительскую нежность.

Флука спокойно ответил:

— В государстве Аман подобная народная мудрость звучит смехотворно.

За один раз невозможно было посетить все, и мы отправились обедать в гостиницу. Обед состоял из жаркого с цветной капустой, хлеба и яблок. Незадолго до захода солнца Флука отвел меня на большую площадь. Мы остановились под тополем.

— Пришло время увидеть народ Амана, — сказал он.

К площади сходились четыре главные улицы. И с заходом солнца появились первые люди, словно это был час возрождения города. Все улицы заполнились бессчетным множеством мужчин и женщин. У каждой группы была своя незамысловатая форма, как в армии. Несмотря на то, что эти гудящие людские волны наплывали друг на друга, они продвигались ровным строем. Слышался лишь только шепот. Лица сосредоточенные и усталые, шаги быстрые, словно каждый идет по своему делу. Одна сторона улицы — для идущих в одном направлении, другая — для идущих обратно. Никакой грусти, никакой радости — воплощенный образ равенства, порядка и сосредоточенности. Это вызвало у меня в равной степени восхищение и тревогу. Столпотворение достигло своего предела, затем начало медленно спадать, но не прекращалось, пока с наступлением сумерек пустота не отвоевала свое пространство.

— Куда они? — спросил я Флуку.

— По домам.

— Позже они снова выйдут?

— Нет, будут дома до утра. Что касается развлекательных заведений, то жизнь там начинается вечером выходного дня каждую неделю.

— Значит, каждый вечер мы будем сидеть в гостинице? — озабоченно спросил я.

Он безразлично ответил:

— В гостинице для иностранцев есть заведение, в котором ты найдешь все, что пожелаешь, — напитки, танцы, песни.

Там мы и провели вечер. Я увидел странный танец и завораживающие фокусы, услышал новый стиль пения, но это не сильно отличалось от того, что я уже видел и слышал в Халябе.

На следующий день мы побывали на фабриках, рынках, в образовательных и медицинских центрах, которые не уступали халябским по своему размаху и благоустройству. Я постоянно восхищался и рассыпался в похвалах. Моя прочная вера в превосходство цивилизации, существующей в стране ислама, поколебалась. Однако мне не нравились хмурые лица, скованные суровой холодностью. Лицо моего спутника Флуки эта черта превратила в маску, от которой невозможно было избавиться и которая отравляла радость общения.

Мы посетили знаменитую историческую крепость, стены которой были украшены резьбой и росписью.

— В этой крепости произошла решающая битва, окончившаяся поражением царя-тирана и победой народа, — сказал Флука.

Он отвел меня в огромное здание, похожее на храм, и сказал:

— Здесь находится Суд Истории, где были осуждены и приговорены к смерти враги народа.

Я спросил, кто такие «враги народа», и он ответил:

— Владельцы земель и фабрик, чинившие произвол. Государство победило их после долгой и жестокой гражданской войны.

Я вспомнил слова моего учителя шейха Магаги аль-Губейли о том, что он не смог продолжить свое путешествие из-за вспыхнувшей в Амане гражданской войны. Также вспомнил кровавую историю Халяба на пути к свободе. Разве история ислама в нашем государстве не знала крови и страданий? Чего людям надо? Одна ли мечта на всех, или их столько же, сколько стран и народов? Будет ли найдено совершенство в стране Габаль?

Флука спросил:

— Эту ночь, как и вчера, ты проведешь в развлекательном заведении?

Мое молчание означало отрицательный ответ. Он подбодрил меня:

— Завтра государство празднует юбилей победы, это знаменательный день.

Мы поужинали вместе и сели в зале гостиницы недалеко от выхода, наслаждаясь летним приятным ветерком.

— Я, как ты знаешь, путешественник, — сказал я Флуке. — А в моей стране принято вести дневник, то есть хронику путешествия. Поэтому мне необходимо собрать как можно больше информации. Больше, чем получаешь при осмотре достопримечательностей.

Он слушал меня спокойно, не произнося ни слова. Я продолжал:

— Мне необходимо встретиться с одним из мудрецов вашего государства. Можешь помочь мне?

Он отвечал:

— Мудрецы государства Аман заняты своей работой, но я могу сам рассказать тебе, о чем пожелаешь.

Я быстро подавил разочарование и, решившись сделать еще одну попытку, сказал:

— Мне необходимо знать о вашем политическом режиме. Как вы управляете страной?

Он, не колеблясь, ответил:

— У нас избираемый глава государства. Избирает его элита из разных уголков страны, стоявшая у истоков революции, — ученые, судьи, промышленники, фермеры, военные и сотрудники службы безопасности. Пост занимают пожизненно, но того, кто отклонится от курса, лишают поста.

Это напомнило мне систему халифата в исламском государстве с его трагической кровавой историей.

Я спросил его:

— Каковы полномочия главы государства?

— Он возглавляет армию, силы безопасности, руководит сельским хозяйством, промышленностью, наукой и искусством. Государство у нас владеет всем, а подданные являются в нем работниками, чиновниками, каждый из которых трудится на своей ниве, независимо от того, дворник он или глава государства.

— Разве у него нет помощников?

— Советники и элита, которая его избрала. Но последнее слово остается за ним. Поэтому мы и защищены от хаоса и нестабильности.

Немного подумав, я спросил:

— И он выше любого суда, даже если не прав?!

Впервые он вышел из себя и резко произнес:

— Закон здесь священен!

Перебивая меня, он говорил:

— Посмотри на природу, в ней закон и порядок, а не свобода!

— Но человек — не животное, он стремится к свободе.

— Это заблуждение и зов плоти. Нами было установлено, что сердце человека успокаивается только справедливостью. Поэтому справедливость мы положили в основу порядка, а свободу взяли под контроль.

— Так велит вам ваша религия?

— Мы поклоняемся земле как создательнице человека и кладовой его нужд.

— Земле?!

— Единственное, что она дала нам, — сотворила разум, а он превыше всего.

Он с гордостью продолжал:

— Наше государство — единственное, в котором не встретишь иллюзий и вымыслов.

В душе я долго взывал к Богу. Язычеству Машрика, так же как и Хиры, еще можно найти объяснение, но язычество Амана с его блистательной цивилизацией? Как могут они поклоняться земле? Как может она возводить человека на престол, как может объявлять его божественным королем? Удивительная страна! Как восхищение, так и отвращение достигли предела. Но больше всего меня беспокоило то, что творилось с исламом в моей стране, ибо Султан был не менее деспотичен, чем правитель Амана. Он открыто творил несправедливость, сама же религия была полна заблуждений и суеты. Народ, пораженный невежеством, бедностью и недугами, лишь в несчастье обращался ко Всевышнему.

Этой ночью мне, уставшему, снились беспокойные сны. Взошло солнце праздничного дня. Поскольку это был всеобщий выходной, до захода солнца столица выглядела живой и теплой. Флука повел меня на дворцовую площадь. Дворец оказался несравненным архитектурным шедевром. Он был похож на крепость, стены которой уходили ввысь. Перед ним простиралась огромная территория, которая могла бы вместить несметное множество народа. Мы заняли место в центре. Люди начали прибывать и строиться в ряды по периметру. С огромным любопытством я вглядывался в лица. Сколько же повторяющихся образов — одежда, краски, фигуры! Люди, которых не коснулось обжигающее солнце, могучие и вместе с тем стройные. Лица, несмотря на присущую им в остальное время суровость, расплываются в улыбке, приветствуя праздник. Красота лиц в Халябе, несомненно, более утонченная, но здесь привлекает внимание их схожесть, в глазах читается абсолютное спокойствие и еще что-то неясное, похожее на апатию.

Прозвучал горн, возвещающий о начале празднеств. Из дальнего угла дворцовой площади вышла процессия пышущих молодостью девушек. С розами в руках они прошли в четыре ряда в сторону дворца и остановились у главного входа в две шеренги друг напротив друга. Собравшиеся запели гимн — впечатляюще мощно и красиво одновременно. Толпа, вдохновленная дорогими для всех воспоминаниями, общим пением слилась в единый гармоничный миг существования. Все завершилось бурными двухминутными аплодисментами. Флука взял меня за локоть и прошептал на ухо:

— Глава идет.

Я взглянул в сторону дворца и увидел группу людей, выходящих из темной глубины. По мере их приближения очертания прояснялись. За главой следовала правящая элита. Глава начал обход по периметру, на близком расстоянии обмениваясь со всеми приветствиями. Когда же он проходил мимо меня, нас разделяли всего несколько метров. Я разглядел, что он был среднего роста, чрезмерно полным, с резкими крупными чертами лица. Такими же толстыми были люди из его свиты, и это невольно бросалось в глаза. Мне стало ясно, что глава и его окружение придерживаются особого режима питания, отличающегося от того пайка, который привык получать простой народ. Я представил, какой разговор мог состояться на эту тему между мной и Флукой. Он скажет мне, что в системе Амана есть привилегии, которыми пользуются некоторые члены общества в соответствии со своими достижениями в науке и труде. И неудивительно, что первые среди них — избранный глава и его помощники. Привилегии эти предоставляются в исключительных случаях и не влияют на классовые различия. И, разумеется, они не имеют ничего общего с привилегиями, которые предоставляются целым семьям, племенам и сословиям в других обществах, где царят гнет и разложение. Я действительно не нашел в этом ничего противоречащего закону справедливости государства Аман. И ничто здесь не напоминало происходящего в других государствах, прежде всего в исламском, — той чудовищной и угнетающей разницы в отношении к людям. Мне пришло в голову, что сейчас, как никогда раньше, я смотрю на мир широко открытыми глазами. Да, Аман поставил себе задачу и с точностью ее выполняет. Государство же ислама, провозгласив себе одну цель, с цинизмом, без стыда и зазрения совести преследует другую. Будет ли совершенство найдено в стране Габаль?

Глава повернулся к трибуне перед дворцом и взошел на нее. Он обратился к народу, излагая ему историю революции, рассказывая о сражении, принесшем победу, и о достижениях народа в различных областях жизни. Я сосредоточенно следил за чувствами и эмоциями, которыми обменивались глава и народ. Я не ставил под сомнение их воодушевление, общие надежды и единство взглядов. Они не были беспомощной, растерзанной нацией, не потеряли самосознания и обладали культурой, но им как будто недоставало чего— то важного. Казалось, что счастье их было чем-то омрачено. Я увидел нацию, у которой была миссия и они в нее верили.

Когда глава закончил речь, по площади прошествовал отряд всадников с обнаженными копьями. На острия были насажены отсеченные человеческие головы. От ужаса увиденного у меня замерло сердце. Я посмотрел на Флуку, он коротко сказал:

— Бунтари и предатели!

Для разговора не было времени. Народ снова запел гимн. Празднества завершились всеобщим ликованием.

Мы вернулись в гостиницу, чтобы пообедать. За обедом Флука сказал:

— Тебя расстроил вид отсеченных голов? Это была необходимость, неизбежность. Наш режим требует, чтобы человек не вмешивался в то, что его не касается, чтобы каждый был занят своим делом. Инженер не может болтать о медицине, рабочему не дозволяется вмешиваться в дела крестьянина. Никого из нас не касаются дела внутренней и внешней политики. А кто посмеет бунтовать… ты видел, что с ним будет.

Я понял, что за личную свободу в этом государстве наказывают смертной казнью. Все это меня сильно опечалило. Я злился на Флуку за его фанатичную веру во все, что он говорил.

Вечер мы провели в огромном цирке, где нельзя было протолкнуться. Смотрели выступления фокусников, певцов и танцовщиков, пытавшихся нас развлекать и веселить. Потом поужинали жарким и фруктами. Флука пил и приглашал выпить меня. Когда же я не согласился, ему пришлось ограничить себя в спиртном, что вызвало у него раздражение. В полночь мы вышли из цирка: неспешно пошли по улицам при лунном свете, где то и дело встречались пьяные. Мне захотелось поговорить, и я сказал:

— Как забавно ты развлекаешься!

Впервые улыбнувшись, то ли по случаю праздника, то ли потому что захмелел, Флука сказал:

— А как забавно ты сохраняешь серьезность!

Он заметил, что я усмехнулся, и это ему не понравилось:

— Думаешь, жизнь на твоей первой или второй Родине лучше, чем в Амане?

С сожалением я ответил:

— Не будем говорить о моей первой Родине, ибо ее народ предал свою религию.

— Если у режима нет средств для подавления, он долго не продержится, — сказал он грубо.

— У нас все еще есть надежда.

— Тогда какой смысл ехать в Габаль?

Я холодно ответил:

— Знание — свет.

— Разве это не путешествие в никуда? — рассмеялся он.

Последовали беспокойные дни. Люди в гостинице стали говорить об отношениях Халяба и Амана с сожалением и пессимизмом. Я спросил Флуку, что за этим кроется, и он ответил:

— Во время войны с Хирой в Халябе сделали вид, будто признают наше право на источники воды. Когда же они победили, то низко и подло забрали свои слова обратно. Сегодня говорят, что они собирают армии двух захваченных ими стран — Машрика и Хиры. Значит, начнется война.

Меня охватило беспокойство.

— Неужели будет война? — спросил я его.

— Мы в полной готовности, — сухо ответил он.

Мои мысли были о Самии и детях. Я не забыл страдания Арусы и наших сыновей и нетерпеливо ждал, когда пройдут эти десять дней. День проходил за днем без каких-либо событий. Сердце успокаивалось, и я начал готовиться к отъезду. В это время мне пришла мысль спросить Флуку о путешествующей паре — буддисте и его жене Арусе, которые год назад были в Амане. Он сказал, что о них можно будет что-либо узнать, когда мы пойдем в туристическое управление в последний день моего пребывания. Флука сдержал свое обещание и, собственноручно просмотрев журнал, сообщил мне:

— Супруги оставались в Амане десять дней, затем уехали с проходившим караваном в Гуруб. Однако муж по дороге скончался и был похоронен в пустыне. Жена же продолжила путь в страну Гуруб.

Эта новость потрясла меня. Я размышлял о том, где могла бы находиться Аруса и что с ней: найду ли я ее в Гурубе? Поехала ли она дальше в Габаль или вернулась в Машрик?

На рассвете я прибыл с вещами на место стоянки каравана. Я пожал руку Флуке и сказал:

— Благодарю тебя, что был мне добрым спутником, ты оказался мне очень полезен.

Ответив на рукопожатие, он прошептал мне на ухо:

— Между Халябом и Аманом началась война.

Я был так потрясен, что не смог произнести ни слова. Даже не спросил, что послужило поводом к войне.

Все мои мысли были о Самии, о детях, о своем ребенке, который должен был родиться.