Путешествие из Бухары в Петербург

Исторический трактат

...Да будет известно тебе, читатель, что в столице эмирата Бухаре во время правления эмира Данияла[9] в государственных делах произошли печальные события. Во многих медресе перестали учиться, а в мечетях перестали молиться Аллаху, кельи в медресе превратились в сенники для ослов водоносов и закрома бакалейщиков. И все это произошло оттого, что узбеки[10] захватили в свои руки управление государством и, пользуясь отсутствием твердой власти, присваивали себе все, что ни попадалось под руку и тратили на потребу своего чрева и иные потребности даже пламя свечи вдов и зерно вакфов. Никто не имел возможности наказать их, а правители областей и другие начальники целиком предавались азартным играм, пьянству и разврату. Труженики и подданные не могли даже шелохнуться из-за насилий и притеснений, всяких поборов и приношений, аминских, вакильских и иных сборов, из-за высокой платы за бракосочетание. Например, за предварительное составление брачного договора взимали десять дирхемов, за заключение брака казий брал десять динаров и ман зерна, за весы надо было уплатить пятнадцать таньга и так далее. Большинство постов в эмирате занимали сыновья самого эмира Данияла, которые открыто предавались разврату. Главным везиром был Давлат кушбеги — жестокий кровопийца и распутник; главным казием — Низамиддин, пропойца и забулдыга, который не скрываясь, прямо при всех, курил табак, но зато происходил из рода сейидов.

Сам эмир Даниял по старости был ни к чему не способен. Он отошел от государственных дел, передав их сыновьям и правителям областей, и не ведал, насильничают ли они или же творят правосудие. Шариат с его заповедями был забыт, никто не обращал внимания на жалобы обиженных.

В это время эмир Масум[11] был еще ребенком. Когда он достиг совершеннолетия, то стал проявлять недовольство этими бесчинствами. Он часто приходил к отцу и жаловался на своих братьев, занимавших высокие государственные должности, а также высших начальников, перечисляя их насилия, которым, по его словам, следовало, во имя интересов государства, положить конец. Он утверждал, что народ находится в безвыходном положении, что государство клонится к упадку. То ли его советы пришлись не по душе эмиру Даниялу, то ли он боялся сыновей и знати, как бы там ни было, он ничего не предпринимал для наведения порядка в государстве. Но эмирский сын по своей природе был благороден и обладал даром божьим. Он заявил отцу:

— Я не могу видеть насилия и слышать о бесчинствах, творимых в стране, и поступлю в медресе для получения образования.

Он уединился в медресе, изучая науки и отказывая себе в мирских радостях, перестал общаться с этими насильниками, стал жить вместе с бедняками и избрал своим духовным наставником одного шейха. Благодаря своим способностям он быстро усвоил религиозные науки и даже значительно продвинулся по стезе суфизма, скромно довольствуясь куском хлеба.

Однажды он попросил у своего пира пол мана пшеницы, обещая вернуть долг после получения наследственного урожая. Слуга царевича Давлат насыпал пшеницу в мешки, а потом стал собирать с пола просыпавшиеся зерна. Как раз в это время вышел шейх и спросил:

— Кто ты такой и что тут делаешь?

— Я слуга эмирского сына. Я пришел за пшеницей, данной взаймы, и вот собираю просыпавшиеся зерна.

Шейху это очень понравилось, и он сказал:

— Служи эмирскому сыну от чистого сердца. Да будьте, ты и твои потомки, мудрыми везирами эмиру и его потомкам.

Слуга вернулся к эмирскому сыну и рассказал ему об этом случае. Тот совершил благодарственную молитву и подумал: «Слова моего пира да исполнятся».

Не прошло много времени, как бесчинства мангитских правителей превзошли всякую меру, и эмир Даниял только и слышал жалобы народа. Он послал к сыну посредников с предложением:

— Я состарился, приди ко мне, получи мое благословение. Довольно полученных тобой знаний. Управляй от моего имени государством и твори суд по шариату.

Шахзаде согласился на это с условием, что какое бы он ни принял решение в делах государства и религии, никто не будет прекословить ему.

Шахзаде поселился во дворце отца и решал большинство дел, касающихся войска и подданных. Те дела, которые были приостановлены из-за вмешательства везира или казия, он разрешал по указаниям отца. Время от времени в бухарском Арке[12] или в своем доме под бухарским минаретом он разбирал дела двора и выслушивал жалобы от людей. Большую часть дней он проводил в посте, а разговляясь, довольствовался черствым хлебом и холодной водой.

Получив в свои руки власть, он понял, что все беззакония происходят большей частью от ограниченности везира и жестокости казия. И вот однажды, после дворцового приема, выслушав жалобщиков, он усадил отца на трон, а сам вместе с пятью-шестью верными людьми спрятался у Джилавхана[13] Арка. Когда казий Низам собирался сесть на коня, он выскочил внезапно из своего укрытия и распорол ему кинжалом грудь до паха так, что одна нога казия осталась в стремени, а другая — на земле. Труп казия он приказал бросить в Джилавхана Арка под ноги коням, а люди его объявили везде и всюду:

— Грабьте имущество и поместья казия Низама. Что бы вам ни досталось, никто от вас ничего не потребует назад.

В это время знать и разные начальники выходили из дворца. У насильников и лихоимцев при виде всего этого затряслись поджилки, и они побледнели от страха, потеряв надежду на жизнь.

Не прошло после этого много времени, как эмир Масум пригласил к себе везира вместе с несколькими вельможами. В коридорах он расставил своих людей и наказал им:

— Когда я крикну: «Бейте!» — немедленно входите и расправляйтесь с везиром.

Они беседовали целый час. А у везира на поясе висел кинжал с инкрустированной рукоятью. Масум сказал:

— Отец, у вас очень ценный кинжал. Такого кинжала, наверное, нет ни у одного эмира.

— Да, — отвечал тот, — это кинжал с инкрустацией. Мне пожаловали его из казны, а я велел еще украсить каменьями.

— Смотришь на него, — сказал царевич, — и зрение становится острее.

Везир тут же вытащил кинжал и положил перед царевичем. Тот рассматривал его какое-то время внимательно, с удовольствием и встал будто из уважения, чтобы вернуть везиру кинжал, не утруждая его. Везир из почтения тоже встал. Они сошлись посреди комнаты, и тут царевич распорол везиру живот его же собственным кинжалом и велел вытащить вон мерзкий труп. Не сходя с места, он велел раздать поместья и имущество везира тем, кого тот обидел.

После этих событий ни один распутник или насильник не смел даже головы поднять. Постепенно царевич назначил на государственные посты тех, кто заслужил этого, а братьев удовлетворил пенсией. Сам он боялся бога, потому люди от мала до велика боялись его и повиновались его приказам беспрекословно, как велению рока. Никто не смел перечить и противодействовать ему. Хотя отец его был жив, и он не вступил еще на престол в качестве полноправного правителя, тем не менее все улемы и сейиды, эмиры и правители областей всецело покорились царевичу.

Эмир Хайдар[14] был старшим сыном эмира Масума.

Большую часть своего времени эмир Масум проводил в обществе улемов. Еще до вступления на престол, при жизни отца, Масум отменил всякие излишние поборы, подношения и налоги, что способствовало укреплению справедливости и доброго отношения к народу. Он строго наказал врагов государства и религии, назначил имамов и муэззинов в мечети; шейхов — в ханака и мударрисов — в медресе, восстановил разоренные вакфы и вновь подтвердил документы на пользование ими. Эмир Масум велел высечь на камне следующее: «Впредь правители Бухары не должны взимать с подданных каких бы то ни было приношений и поборов, брать взятки за пользование мерами, весами и чашами. А если кто-либо всё-таки поступит так, то «да будет он проклят Аллахом, ангелами и всеми людьми». Этот камень с надписью вделан над порталом большой соборной мечети в Бухаре.

В тысяча сто девяносто восьмом году[15], после того, как его отец отошел в вечный мир, Масум, вступая на престол, созвал всех улемов, вельмож и простых людей на всеобщий курунуш[16] и устроил для них празднество. Он установил в управлении государством новые порядки и учредил новые законы, а все племена и удельные правители покорились его власти. Он несколько раз совершал походы под знаменем священной войны к границам Ирана[17] и разгромил разбойников и грабителей. Он уничтожил разбойников из туркмен и иных грабителей, из-за которых страдали жители равнин, и обезопасил дороги от грабителей на всех путях от границ Ирана до Ургенча и Балха.

Эмир Масум царствовал семнадцать лет и покинул этот бренный мир в пятницу двенадцатого раджаба тысяча двести пятнадцатого года[18] в возрасте пятидесяти двух лет (родился он в тысяча сто шестьдесят третьем году).[19] О его достоинствах и добрых деяниях следовало бы написать целую книгу. Привожу два-три рассказа о его благородных деяниях, Вот один из них.

На празднестве по случаю обрезания эмира Хайдара присутствовало несколько улемов, в том числе домулло Аяз и домулло Иса. Принесли деревянную миску с шурпой, в которой плавали разные овощи, чашу с водой и хлеб. Когда окончили обрезание, эмир сказал цирюльнику:

— Подождите немного, я пойду и принесу вам чего-нибудь за ваши труды, неудобно отпускать вас с пустыми руками.

С этими словами эмир ушел в свои покои, пробыл там довольно долго и вернулся с клубком хлопковой пряжи. Он отдал его цирюльнику и сказал при этом:

— Я не нашел для тебя ничего другого, что было бы заработано честным трудом. А это спряли мои жены, чтобы сшить мне халат.

Или вот еще рассказывают, что однажды эмир услыхал: продают только что созревшие дыни, а денег, чтобы купить, нет. Эмир, не задумываясь, протянул свой кулах слуге со словами:

— Отдай этот кулах продавцу и возьми столько дынь, сколько он сам даст.

Слуга отдал кулах и вернулся к эмиру с одной дыней. Эмир собственноручно разрезал ее на ломтики и раздал присутствующим, а самому ему достался не то ломтик, не то вовсе ничего не досталось.

Такие рассказы об этом благородном муже передают из уст в уста как среди простонародья, так и знати.

Одержав много побед над внешними и внутренними врагами Бухары, Масум с согласия улемов и вельмож провозгласил наследником эмира Хайдара, своего сына. Хайдар вступил на трон в воскресенье четырнадцатого раджаба тысяча двести пятнадцатого года[20], спустя три часа после восхода солнца, под знаком Козерога в двадцатом градусе. Марс в это время находился под прямым углом к Сатурну и уже начинал обратное движение, а Сатурн и Юпитер находились в созвездии Рыбы. Такое сочетание светил предвещало, что во время правления Хайдара взбунтуется войско, у военачальников будут разногласия с правителем, а сам он будет стремиться к служению богу и добрым делам. И действительно, в дни правления Хайдара многие эмиры восстали против него и стали подстрекать врагов, большая часть подвластных Бухаре племен и крепостей подняла мятеж, а между узбекскими племенами не прекращались междоусобицы и стычки.

Сам эмир еще в детском возрасте дал обет изучить суть религиозных наук, выучить наизусть Коран и поститься через день. Исполняя свой обет, он в дни своего правления даже в перерывах между походами и войнами с врагами находил время для занятий и бесед с улемами.

Хайдар не был рабом мирских благ и постился через день, а те дни, когда не постился, довольствовался лишь самым необходимым. Начальники, недовольные тем, что эмир уделял больше времени и внимания улемам, вели против него интриги и подстрекали племена, чтобы добиться от него для себя больших льгот и привилегий. Они полагали, что если будет царить покой и мир, эмир не покинет ханака и медресе, будет иметь дело только с улемами. Поэтому они через каждые три или шесть месяцев вызывали где-нибудь мятеж и вынуждали эмира отправляться в поход, и таким образом получали у него жалование и танхо.

В мирные дни, когда эмир находился в столице, улемы толпами стекались к нему и беседовали с ним, а дети высокопоставленных лиц Бухары целыми группами поднимались на крышу Арка и брали уроки у эмира. При этом они говорили: «О таком правлении не пишут ни в одной исторической книге».

Эти слова распространились по всем мусульманским странам, и люди из самых отдаленных краев обитаемой четверти земли прибывали в Бухару, чтобы получить образование. Положения шариата и божественные предписания укрепились настолько, что без преувеличения можно говорить о дальнейшем развитии ислама при Хайдаре, словно после второго столетия появился реставратор, и утверждать, что ханифитский толк[21] ислама обрел новую силу, суннитский толк[22] ожил вновь, и ислам, казалось, распространился благодаря его покровительству.

Эмир Хайдар просидел на царском троне двадцать семь лет и покинул этот мир, прожив похвальную жизнь. Родился он в тысяча сто восемьдесят девятом году, а умер в тысяча двести сорок третьем, прожив пятьдесят три года[23].

Хайдару наследовал его старший сын Хусейн, который вступил на бухарский трон в воскресенье, седьмого раби-ал-аввала[24] спустя один час и сорок одну минуту после полудня под знаком восемнадцати, градусов Козерога. Его восшествие совпало с неблагоприятным сочетанием созвездий Рака и Козерога. Сатурн в созвездии Рака и обращение Юпитера к созвездию Девы предвещали несчастье. И действительно, он недолго царствовал и скончался спустя два месяца и четырнадцать дней после восшествия. Хусейн был ученый и имел большие познания во всех науках, в поэзии и медицине, в алхимии и искусстве гадания. Прожил он всего тридцать лет, родился утром пятнадцатого мухаррама тысяча двести двенадцатого года[25].

После его смерти, в пятницу двадцать третьего джумади-ал-аввала, спустя час после полудня, с согласия эмиров и знати, на бухарский трон вступил второй сын Хайдара Умар, под знаком первого градуса созвездия Тельца, четвертого градуса Сатурна, когда Венера находилась в десятом градусе под лучами Солнца, готовая зажечься, а Марс был в одиннадцатом градусе. Такое сочетание светил также не предвещает долговечного царствования. И Умар вскоре был лишен власти, изгнан из Бухары и умер в изгнании. Родился он перед вечерней молитвой, в четверг, одиннадцатого зу-л-каъда тысяча двести двадцать четвертого года[26], царствовал четыре месяца. Он был по своей натуре развратник и грешник и даже за короткое время царствования сумел дать волю своим стремлениям к наслаждению и получить долю мирских благ. И днем и ночью он знал лишь вино да музыку, вечно был пьян, так что даже не ведал о том, что Бухара осаждена его братом Насрулло, прибывшим из Самарканда. А его приближенные, когда раздавались выстрелы за городом, говорили ему:

— Это воины упражняются в стрельбе по мишеням, вы не беспокойтесь.

До того момента, когда командующий войсками эмира Насрулло вступил в Бухару, подошел к Арку и разбил ворота, царствующий эмир предавался наслаждениям и слушал музыку. Тогда один из крупнейших улемов взялся помочь ему, набросил на него, как на женщину, паранджу и вывел из бухарского Арка, и эмир скрылся, куда глаза глядят.

Восшествие эмира Насрулло на бухарский трон произошло в четверг последнего дня рамазана тысяча двести сорок второго года[27] под знаком Льва, в восьми градусах Солнца и Луны, когда Марс находился в десятом градусе на пути к одиннадцатому, Венера — в созвездии Рыбы, Меркурий — в созвездии Овна, а Юпитер — в четвертом градусе.

И страна обрела совершенно иной облик. Эмир Насрулло был правитель могущественный, смелый, грозный, способный.

Во время своего правления он сурово наказывал всех тех, кто участвовал в племенных раздорах и платил черной неблагодарностью прежним эмирам, и одновременно покровительствовал своим доброжелателям. Он, как и его отец, покровительствовал религии и улемам, укреплял шариат, как это подобает мусульманину. Он назначил мухтасибов, и поэтому в дни его правления дочь лозы вынуждена была сидеть за завесой добродетели[28], а звуки флейт и бубнов почти не раздавались из внутренних покоев. Насрулло во всех краях наказал должным образом врагов своего отца, Владения эмирата при Насрулло стали расширяться, ему подчинились все земли до Коканда и Кеша.

По натуре своей он любил красивых мальчиков и юношей, которые заняли большинство государственных должностей. В его свите всегда было много юношей, обликом подобных пери. С улемами и учеными он общался редко, разве только при крайней необходимости. Для упрочения своей власти он усмирил племенных вождей, а таджиков и иноземцев назначил на должности. Этот дурной пример он заимствовал у отца, эмира Хайдара, который, столкнувшись с раздорами и племенными междоусобицами, усмирил старшин и глав племен и стал после этого спокойно править. На первый взгляд подобные действия казались спасительными для государства, но впоследствии они принесли очень большой вред окраинам страны, так как во время правления его сына, эмира Насрулло, эти старшины и главы племен не могли выполнять никаких обязанностей и отдавали области врагам:

«Ты сажай такой саженец, который будет плодоносить вечным счастьем.»

Одним словом, спустя пятьдесят лет, дела государства и религии стали приходить в упадок. Поскольку эмир Насрулло возложил дела конфискаций на войско, то чиновники и сборщики податей были вынуждены притеснять народ и отбирать у него имущество. Улемы также стали опасаться преследований эмира. Он отправил многих из них без всякой вины в ссылку по разным окраинам.

Никто, будь то улем или военачальник, не смел объяснить правителю сущность шариата. Все, что нравилось ему, Насрулло твердо считал шариатом м действовал не задумываясь, а то, что приходилось ему не по душе, он считал противным шариату. К тому же, Насрулло требовал от улемов, чтобы они одобряли своей фетвой те его действия, которые шли вразрез с шариатом. Стоило кому-нибудь дать фетву в соответствии с шариатом, но вопреки его желанию, как эмир в скором времени приписывал ему какое-либо преступление и приказывал конфисковать его имущество, а самого выслать. Те сто малых домов в Бухаре, которые принадлежат эмирскому двору, перешли к нему после незаконной конфискации имущества и наследственных владений.

А некоторые продажные улемы во имя мирских выгод давали фетву, которая гласила: «Все имущество подданных принадлежит падишаху, у народа нет права собственности ни на что. Если падишах отберет у своего подданного что-либо, то он только распорядится своей собственностью, в этом нет никакого насилия». Именно поэтому в новой, тегеранской «Равзат-ас-сафа»[29] написано: «Эмир Насрулло — узбек, в соответствии с фетвой таких улемов, как муфтий Махдум Намангани, дозволил педерастию, и это считалось основанием для занятия педерастией».

Он был осведомлен о всех делах эмиров, войска и улемов, к каждому человеку относился в соответствии с его достоинствами, не подвергал людей позору без достаточного основания. Во время его правления народ и войско пребывали в колыбели безопасности и покоя, в стране всегда царили дешевизна, обилие продуктов и благоденствие.[30]

У него был только один сын — Музаффар. Видя, что сын по природе человек недалекого ума, Насрулло, заботясь о народе и войске, не хотел, чтобы он унаследовал его трон. Поэтому он провозгласил своим наследником одного из внуков, сообщил об этом в завещании некоторым эмирам и покинул этот бренный мир в месяце мизан[31] тысяча двести семьдесят седьмого года[32]. Он царствовал тридцать пять лет, прожил пятьдесят шесть, родился в тысяча двести двадцать первом году, тринадцатого раби-ал-аввала[33], за пятьдесят две минуты до восхода Солнца под знаком Тельца в двадцать шестом градусе.

После его смерти знать стала колебаться, кого провозгласить правителем — сына или внука. Одни говорили:

— Царство передается по наследству, право на стороне сына.

А другие возражали:

— Нужно придерживаться завещания.

Победу одержали сторонники сына и Музаффар был вызван из Кармины[34]. Седьмого яня раби-ал-аввала тысяча двести семьдесят седьмого года хиджры,[35] спустя пятьдесят две минуты после восхода солнца Музаффар вступил на бухарский трон под знаком Скорпиона в десятом градусе, Юпитера — в десятом, Сатурна и Марса — в пятом, когда Луна находилась напротив Юпитера, а Венера — напротив Марса.

Такое сочетание предвещало, что при нем улемы и люди ремесла будут почитаемы для виду. Противостояние Марса Венере предвещало, что религия будет слабеть, что народ, знать и вельможи будут терпеть убытки. В действительности, так и было.

Укрепившись на престоле, эмир Музаффар жестоко расправился с теми, кто ратовал за выполнение завещания. А внук, который по завещанию должен был наследовать Насрулло, тоже сбежал и скрылся из Бухары. Эмир уничтожил всех его сыновей и внуков и ни один из них не смог спастись в какой-либо области. Очень скоро он сместил с должностей везиров и других высших чиновников, назначенных отцом, конфисковал их имущество и назначил на их места своих верных людей. Войско и народ были недовольны этими действиями эмира.

Последователи эмира, прибывшие из Кармины, были все как один, низкими людьми по той причине, что эмир Насрулло ссылал в Кармину всех неугодных ему лиц для исправления и говорил при этом: «Пусть послужат сыну, тогда узнают цену мне.» Когда они, вопреки своим ожиданиям, были назначены на государственные должности, то стали пить кровь людей и обращаться с ними грубо, жестоко, как мелкие чиновники. Поэтому жители Бухары стали считать жителей Кармины жестокими.

И, таким образом, чиновники стали творить насилия, а народ не хотел так легко отдавать свое имущество, чиновники же крали из податей. Число жалоб стало увеличиваться, но никому не было дела до этого.

Музаффар, в первые 2-3 года на те средства, что остались от отца, совершил походы в Гиссар, Коканд, завоевал силой оружия некоторые земли и беспощадно расправился с тамошними жителями. Но вскоре все эти земли подняли восстания. Эмира же, когда он одержал несколько легких побед, обуяла гордыня фараона, он уже не признавал в мире никого, кроме себя, и выносил решения по вопросам шариата так, как вздумается ему.

Например, за небольшую кражу, он карал смертной казнью, а убийцу даже не наказывал. Он бросал людей в тюрьмы за малейшее преступление, причем самый малый срок заключения был три года, и самый большой — семь лет. А когда же тюрьмы переполнились, он приказывал казнить заключенных целыми толпами. Он казнил с конфискацией имущества большую часть военачальников, служивших его отцу, а подлецов с рабской душой поставил над народом.

Во время завоевания Мавераннахра[36] Россией войско было в обиде на эмира, а во главе его стояли люди низкие, невежественные и безинициативные, и поэтому оно обратилось в бегство, считая позором служить рабам, так что все области оказались под властью России.

А произошло все это потому, что жалованье одного воина делили на четыре части и отдавали четырем воинам, а танхо одного начальника отдавали двум. Эмиры не соглашались с этим. Так как все эти люди были низки по натуре, словно базарные торговцы и истопники бань, то, что бы они ни крали из казны, считали для себя удачей и радовались, полагая, что «пусть пройдет сегодняшний день, а завтра — будь что будет».

Главным везиром в ту пору был Мухаммад-шах кушбеги. Это был человек глупый и безграмотный. К тому же, он постоянно болел и никогда не мог высказать эмиру хоть малейшую частицу правды. И никто другой также не дерзал слова сказать эмиру в интересах государства. И, естественно, общество и дела государства пришли в полное расстройство, войско и народ покинул покой. А ведь процветание страны зависит от ума и твердости характера везира. Если в каком-либо государстве везир неразумен, то приходится только жалеть о таком государстве.

Примером тому служит следующее: в середине правления Насрулло отряд русских подошел к берегу Сыр-Дарьи и построил там небольшую крепость. После многократного посещения этой крепости некоторые разумные мужи, предвидевшие последствия событий, доложили эмиру, что русских надо изгнать оттуда, ибо в скором времени они продвинутся еще дальше вглубь и причинят неприятности мусульманам. Эмир ответил на это:

— Россия — великая держава, мы не можем противостоять ей, ведь она выступает даже против Европы и Турции. Земля, которую они заняли, не наша и у нас нет прав претендовать на нее, ведь они могут ответить: «Эта земля без хозяина. Если она вам нужна, почему вы не заняли ее раньше?» К тому же они станут нашими врагами, а сейчас же, хотя на словах, находятся в дружбе с нами. А если когда-либо случится так, что они вступят на нашу землю, то тогда дело будет иначе: или отдадут захваченное, или отберут все, что у нас есть.

И действительно, пока был жив Насрулло, Россия не переходила Сыр-Дарьи, признавала его самым могущественным из всех правителей Туркестана и покровительствовала ему. А вскоре после его смерти Россия двинула свои войска на Ташкент и после небольших боев захватила город.

Когда Ташкент был осажден русскими, эмир Музаффар решил совершить поход в Коканд. Некоторые доброжелатели советовали ему отказаться от похода на Коканд и двинуться на Ташкент, чтобы помочь мусульманам. Но они не смогли внушить эмиру этой мысли. Он двинулся на Коканд и завоевал его. Потом продвинулся до Узганда, разорив город и захватив в плен большое число мусульман. Эмир и его войско совершили столько насилий, что жители этих областей возненавидели его. Одни бежали, покинув родные края, другие лишь ждали удобного случая. После возвращения эмира с войском в Бухару, завоеванные области до самого Ташкента отмежевались от эмирата и вошли в состав России. А отмежевались они потому, что воины эмира из-за отсутствия порядка при завоевании грабили и забирали все, что ни попадалось под руку и чинили насилия над женщинами и детьми. А сам эмир даже не пытался снискать расположения жителей и воинов тех областей и был занят исключительно удовлетворением своих чувственных наклонностей. Все, кто содействовал ему в этом, был в чести, а другие — нет. И, конечно, после возвращения эмира те края восстали.

До присоединения Ташкента к России, когда эмир собирался походом на Коканд, автор этих строк посетил эмирскую ставку по одному важному делу. Военачальники прибыли к эмиру на совещание. После окончания совета один из везиров вышел, и я спросил о том, что там говорилось. Он ответил:

— Часть военачальников советовала эмиру двинуться в сторону Ташкента, но это не понравилось ему, и он соизволил ответить: «Под Ташкентом победил какой-то нукер России, мне зазорно выступать против нукера. Если я двинусь против них, то прямо на Москву».

Он произнес такие слова только потому, что Россия представлялась ему чем-то вроде среднеазиатских ханств. Одержав победы над этими ханствами, он полагал, что одолеет и Россию.

Действительно, если человек слышит о чем-либо, чего прежде не видел, то представляет себе это по виденному им ранее, так что это представление укореняется в нем. Например, если мы услышим, что Стамбул — большой город, цветущий и благоустроенный, то в нашем воображении возникает виденный нами прежде город, и мы подумаем: «Стамбул, по-видимому, такой же». А между тем в действительности, между обоими городами может существовать резкое различие. Или, если мы услышим, что Османская держава огромна, то в нашем представлении возникнут атрибуты нашего государства, и мы скажем: Да держава, по-видимому, похожа на наш эмират», хотя между ними колоссальная разница. Но если у нас есть хоть чуточку ума, то мы не удовлетворимся своими мнениями и начнем изучать этот вопрос, пока не узнаем обстоятельно о процветании Стамбула и державы султанов османских, о превосходстве той державы над нашей.

Поскольку эмир Музаффар по своей природе был глуп и ограничен, то он не смог подметить различие между Россией и эмиратом. А причина ограниченности правителей наших стран в том, что, когда ребенка отнимают у кормилицы, то ему берут наставника, чтобы тот научил его письму и грамоте. К нему приставляют также двух-трех мальчиков — рабов, которые день и ночь находятся при нем и служат ему. Наставник приходит к нему со страхом и почтением и учит его, если тот захочет, а если не захочет, то наставник не смеет заставить его, так как боится лишиться куска хлеба.

Когда такой ребенок научится писать и читать, его немедленно назначают правителем какой-либо области, а вместе с ним отправляются его слуги, которые получают от него разные должности. И никто не в силах внушить что-либо разумное такому правителю, он вообще не представляет себе, что в мире существует что-либо разумное и дельное, кроме еды и облегчения от нее, плотских наслаждений и верховой езды. А его приспешники только и знают, что поддакивать ему и во всем подчиняться, и не могут высказать ничего умного. Правители наших стран не получают воспитания и образования с младенческих лет, не видят жизненных трудностей и чужих стран, не получают наказаний от учителей, не испытывают ни нужды, ни голода, не изучают литературы и не читают исторических книг, и не слышат о них; когда же они становятся носителями власти, то их обуревает гордыня фараонов, и под небом они видят только себя и никого более. Все решения они выносят по своему слабому разумению, а потом подгоняют его под шариат или традицию.

В конечном итоге они не получают от власти полного удовольствия, навлекают на себя излишние тревоги и подвергают народ мучениям, так как удовольствие от власти можно получить только в том случае, если она покоится на разуме. Искать же покоя и успокоения во власти без посредничества разума и разумных мужей невозможно, если не ограничиться, как животному едой и плотскими наслаждениями. Но ведь на это способна любая скотина.

Короче говоря, после завоевания Россией Ташкента Джизак был признан пограничной крепостью Бухары и даже воротами Самарканда. И поэтому, считая оборону этого города необходимой, на нее израсходовали более ста тысяч танга. Вокруг города были воздвигнуты укрепленные стены, а в городе поставили гарнизон, чтобы он задержал и отбросил русские войска.

Главнокомандующим войсками был назначен Якуб кушбеги, один из бывших рабов эмира, хотя он ни разу в жизни не участвовал ни в одном сражении и даже не слышал ружейного выстрела. Даже самый последний мусульманский воин постыдился бы служить под его началом.

Русские еще не двинулись на Джизак, а в Бухаре учащиеся медресе, духовенство и улемы уже подняли крик, что всем старым и молодым, простым людям и знатным надо идти на священную войну против неверных. Эмир, когда ему рассказали об этих событиях, удивился и волей-неволей вынужден был выступить в поход и стал готовить войска. Снарядив армию всем необходимым для похода, он поспешно выступил из города с большим войском и велел вывести тридцать пушек и несколько верблюдов с боеприпасами. Когда они вошли в соприкосновение с врагом, порох и ядра все еще были в Бухаре. Все снаряжение было в беспорядке, а порох для ружей был такой мокрый, что нужен был целый костер, чтобы он вспыхнул.

После выступления войска в городе раздался всеобщий призыв к священной войне. Ночные сторожа стучались в двери и кричали: «Поторапливайтесь!» Горожане, которые никогда в жизни не слышали звука выстрела и не участвовали в сражении, полагали, что священная война — нечто подобное борьбе или конским скачкам. И каждый вышел с трехгазовой дубинкой в руке, а некоторые привязали к концам дубин куски железа, чтобы ответить ударом на удар противника.

Да, странные дела тогда творились! Улемы призывали к священной войне, сами не зная, когда и в силу чего она необходима, как вести ее. Никто не интересовался, каков противник и чем он вооружен, в каких случаях следует объявлять всеобщий призыв на войну. Люди не понимали, для чего существует войско, поглощающее доходы целой области, зачем народу содержать это войско. Они не знали, что всеобщий призыв нужен тогда, когда войско потерпит поражение, все воины будут убиты и некому уже будет сражаться, что только тогда дойдет очередь до простых подданных. Ведь на то они и содержат войско, чтобы оно защищало их от врагов, став щитом против стрел. Воины задолго до войны получают цену за свою кровь, вовсе не народ должен воевать, чтобы защищать войско. В мирное время войско сосет кровь подданных, а во время войны оно посылает их на сражение — нечего сказать, новый порядок, которого не знает ни одна страна.

На самом же деле правители, когда предвидится опасность со стороны неверных, обязаны обучать подданных стрельбе и иным средствам обороны, чтобы они могли в необходимый час объявить всеобщий призыв. А всеобщий призыв, объявленный согласно шариату, означает, что ему подлежат подготовленные люди, а не толпы женщин. Если же призыв относится и к женщинам, то это означает, что поскольку мужчины обучаются обращению с оружием, то и женщины должны обучаться. Следовательно, подданные должны отправляться на войну только при знании военного дела, если хотят отразить неверных. И вовне не следует отправлять толпы бедняков, равных женщинам по своему положению, на убой, когда войско не ведет никаких военных действий. Не говоря уже о неспособности и слабости таких правителей, они подобными действиями навлекают на себя ответственность за невинно пролитую кровь большого числа людей и не могут отразить вторжения неверных. Напротив, они только совершают бесполезные действия, основанные на невежестве и ограниченности.

Короче говоря, таким путем было собрано огромное войско. Люди разных сословий, одни с энтузиазмом, другие с. отвращением, шли на войну, как полагали некоторые, на десять дней, как думали иные — на месяц. Видя это сборище, которое раскинулось в длину и ширину на два фарсаха, его величество эмир решил, что этим походом он дойдет с победой до Петербурга — столицы империи. Он не знал, что:

Эмир важно и торжественно делал малые привалы через каждый полфарсаха и пребывал на больших стоянках подвое суток: звуки литавр, барабанов и труб подирались до небосвода. Он вел себя так, словно Фаридун и Афрасияб[37] находились в его свите.

Приблизительно за два месяца он дошел до Сыр-Дарьи и остановился в местности Сассик-Куль. Газии благословенного войска еще до прибытия на место раскаялись в своем участии в священной войне и стали выискивать способы бежать, так как в пути их скудные припасы иссякли и им пришлось просить подаяние.

Русские же не знали истинного положения вещей у противника и были в тревоге. Они даже склонялись к перемирию, так как по историческим книгам знали о могуществе Тимуридов и узбекских ханов. К тому же они видели перед собой войско, которое словно саранча, покрывало всю равнину и опасались несчастия. Они посылали людей и писали письма, но это не подействовало на правителей нашей несчастной страны — или они сами не поняли противника, или не смогли убедить эмира. Волей-неволей два войска столкнулись. Раздались звуки труб. Русских там было всего полторы-две тысячи, но они наступали словно железная стена, а газии нашего войска с каждым их шагом отступали назад, чтобы окружить русских, заманив их предварительно в пересеченную местность, и захватить в плен.

Там, где остановился эмир, был разбит роскошный шатер. До поля сражения было пол-фарсаха, так что доносился гром барабанов. Эмир сидел в тени навеса и играл в шахматы, а перед ним рассказчики и певцы рассказывали и пели газели, а сам он постукивал ногой в такт барабану. Время от времени он посылал слуг сказать начальнику артиллерии Салимбию и командующему войском Шерали, чтобы они не давали воинам грабить казну русских и захватили бы побольше пленных, дабы использовать их на военной службе в эмирате.

В тылу войска, туркмен Яхъяхаджа, исполнявший должность ахувда, забросив за плечо свободный конец чалмы и держа в руках большой лист бумаги, при всей своей глупости, призывал народ к священной войне и стойкости. А русские, между тем, захватили наши пушки и дали по газиям несколько выстрелов картечью. Все ждали только повода к бегству и пустились наутек. Раньше всех бежал, бросив чалму и лист, ахунд, Яхъяхаджа. Когда донесли эмиру, что войско изменило ему и бежало, растерявшийся эмир не успел даже повязать чалму и одеться, бросил шахматы, вскочил на взнузданного скакуна с простым, без украшений седлом, и поскакал в чем был.

Наш народ ни разу не участвовал в войнах с регулярными войсками и не слышал о них, если и слышал, то не верил. Поэтому газии не знали, что победившая армия не преследует бежавших воинов, и все мерили на свою мерку. Они побросали все, что было на них и разбрелись в разные стороны, куда глаза глядят, так что часть их, отступая, угодила прямо к русским частям. Русские, узнав о том, что случилось с ними, кормили, поили их и отправляли по домам. Они шли реками, равнинами, горами, бессчетное множество их погибло в степях и реках, став добычей барсов и речных чудовищ. И никто не принес о них никакой вести, а оружие, снаряжение и провизия их остались на месте. Были там и готовые кушанья в котлах и разложенные по тарелкам, чай, разлитый в пиалы, так и стоял на скатертях. После их бегства русские даже не заглянули туда. Степные казахские и киргизские племена подобрали эти богатства, подсчитать которые не в состоянии был человеческий ум.

А эмиру во время бегства даже некогда было оправить нужду свою, и он помочился прямо не сходя с седла, и шаровары его при этом сильно намокли. Вечером он остановился в кишлаке Хавос. К нему подоспело несколько слуг, и он велел им постирать шаровары. До рассвета следующего дня его догнали некоторые военачальники, и он двинулся к Самарканду, облачившись в новые одежды. В это время у него было около пятисот человек. Все войско, в котором насчитывалось двести тысяч человек, рассеялось, и все разбрелись по домам. Собрались они случайно, ни о чем не ведая, и разошлись так же, и никто не поинтересовался, кто явился и кто сбежал.

А причина этого бегства та, что во главе войска стояли бывшие рабы, однокашники эмира, служить под началом которых племена считали для себя позором. К тому же, жалованье войску не было упорядочено, ежемесячно, с опозданием на несколько дней, выдавали урезанные двадцать танга. А цены на базаре колебались из-за отсутствия надзора, и не было возможности содержать войско на таком жаловании. Цены на товары были высокие, и бойцы не могли прокормиться на свое жалованье. К тому же, в войске было много всяких голодных добровольцев, готовых умереть за кусок хлеба. Если бы были раскрыты двери казны, если бы каждому воину давали по шестьдесят дирхемов и установили бы твердые цены на базаре, то, возможно, люди не разочаровались бы и бросились на врага:

Ведь без одежды и провизии воины сражаются только на шахматной доске.

Когда военачальники и остатки войска сбежались в Самарканд, эмиру следовало бы выяснить причины этой неудачи. Выяснив же, надо было устранить их и вновь принять от войска присягу. Первая причина нерадивости воинов на поле брани была та, что они не получали достаточного жалования; вторая — та, что войском командовали низкие люди; третья — та, что если кто-либо погибал на войне, то его дети становились нищими, а это приводит к тому, что человек перестает быть смелым. Ведь если человек подвергает себя какой-либо опасности, то делает это ради себя, жены, детей. И если нет такой заинтересованности, то ни один человек ни за что не будет стараться и не подвергнет себя смертельной опасности.

Еще одна причина поражения нашего войска — это та, что никто не знал о положении дел противника, а если и слышал об этом, то не верил. Я уже говорил об этом: они мерили противника своей меркой и поэтому удовлетворились трехгазовыми дубинами, которые годятся разве только, чтобы воевать с узбеками.

Они очень напоминают того гурца[38], который услышал в мечети проповедь о хаддже, о том, что остановка у горы Арафа[39] влечет такое-то воздаяние, а бросание камешков[40] — такое-то, а бег от Сафы до Марвы[41] приносит такие-то блага на том свете.

Гур растерялся и прямо из мечети, не заходя домой, и, не прихватив на дорогу ни припасов, ни коня, отправился в хаддж. Пройдя целый фарсах, он стал изнывать от жажды и голода испросил повстречавшегося бакалейщика:

— Сколько пути отсюда до хадджа?

— Ты что, с ума спятил? — ответил бакалейщик, — Отсюда до хадджа тысяча фарсахов, а ты еще и из города-то толком не вышел.

И этот паломник подумал: «Хаддж, оказывается, нелегкое дело, мне не нужно воздаяние, раздобытое с таким трудом», и вернулся к себе домой.

Подобно ему, нашим газиям внушали, что участники священной войны попадают в рай, что погибших от меча неверных немедленно берут в райский сад, «где текут ручьи»,[42] что если они убьют неверных, то станут газиями. И люди выступили в поход, воодушевленные такими посулами. Во-первых, до прибытия к цели иссякли их путевые запасы. Во-вторых, они убедились, что приблизиться к неверным и бросить в них трехгазовые дубины вообще невозможно и, отказавшись от благ этого и того мира, обратились в бегство. Увидев, что войску неверных предшествует огненный вал, они пожалели свою жизнь, не решились дерзнуть, и единственное, что им оставалось, было бегство.

Далее, для стойкости войска на поле брани необходимы: доблесть и величие души правителя, твердость духа военачальника, храбрость и отвага разведчиков, необходимо, чтобы начальники самолично участвовали в битве, обещая воинам золото и имущество. Невдалеке от поля битвы всегда должна лежать куча динаров и дирхемов с приставленным к ним чиновником, чтобы каждый, совершивший подвиг и нанесший урон врагу, тут же получал бы вознаграждение: за одного убитого противника — столько-то, за принесенную голову — столько-то, за захваченного у противника коня — столько-то.

Обещания вроде того, что если совершишь здесь подвиг, то будешь награжден в столице или что после поражения врага получишь выгодную должность, — такие обещания на поле брани никчемны, так как ни один разумный человек не станет жертвовать жизнью ради обещаний. Здесь вместо обещаний всегда нужны наличные деньги, а также список должностей, на которые тотчас же будут назначены отличившиеся.

В общем, когда с миски узбеков была снята крышка, и когда сошла позолота с их украшений и оголилась медь, русские испытали их и немедленно двинулись к Джизаку. Со стороны же Самарканда на оборону Джизака было брошено двенадцать тысяч воинов под предводительством нескольких военачальников, которые все враждовали между собой. Если один из них решал сделать остановку, то другой обязательно продолжал движение, если у кого-либо кони застревали в трясине, то никто не помогал ему. Среди них были и регулярные войска под предводительством афганцев, которые принимали прежде участие в схватках с регулярными войсками.

Все эти войска сгруппировались в Джизаке. Начальники регулярных войск стали советовать не отсиживаться в крепости, а дать бой за ее стенами. Но бывшие рабы эмира, которые осуществляли общее командование, не послушались их. Они подняли шум и крик, словно бабы. И никто не слышал того, что говорил другой.

Наконец, отряд регулярных войск из афганцев выступил из крепости, был окружен и уничтожен русскими. Остальные же глупцы, засыпали ворота крепости земляным валом, отрезали себе путь к спасению, открыли путь к гибели и оказались в осаде. Вскоре русские достигли крепостных стен, обстреляли крепость из пушек и ружей и снесли через полчаса часть стены. Человек сто ворвались в крепость, стали убивать каждого встречного и погнали газиев к городским воротам, которые накануне были засыпаны ими самими. А те бежали, спасаясь от врагов, нагнув головы к спинам бегущих впереди, и зады у всех были выставлены как горбы у горбатых. Вдогонку за толпой из двух или трех тысяч газиев с выставленными задами бежало трое-четверо русских солдат, которые стреляли из ружей по задам. Каждая пуля пронзала зады шести газиев и остывала в мягких частях седьмого. Они падали, не смея оглянуться назад и полагая, что их преследует тысяча русских, отправлялись в ад вместе со своим дерьмом, слыша отовсюду громкие крики: «О неверные! Убивайте грешников!»

Небольшое число беглецов поднялось на городскую стену; оттуда они спрыгнули вниз, поранив себе руки и ноги; с трудом добрались до Самарканда и рассказали об этих ужасных событиях, которые стали притчей во языцех и вошли в поговорку.

Когда русские захватили Джизак, то эмир не счел возможным оставаться в Самарканде и отправился в Бухару; ученые улемы и на этот раз объявили всеобщий призыв, и на этот раз в Самарканде собрались толпы мулл и простолюдинов, которые не имели ни малейшего представления о происходящем. Шерали, оставленный эмиром главноначальствующим в Самарканде, велел убивать этих добровольцев, мотивируя свой приказ тем, что из-за их подстрекательств и раздоров случилось столько бедствий и кровопролитий и что пока не будут казнены муллы, народ не успокоится. «Священная война состоит в том, — закончил он свой приказ, — чтобы убить суннитов,[43] если мы хотим обрести покой»...

Воины намазали печать кровью невинных мусульман и приставили к незаконному приказу. Испытав жестокость Шерали, народ Самарканда вместе со всеми прибывшими муллами и студентами медресе вступил в сражение с гарнизоном города, и кровь полилась целыми ручьями. Вести об этом доходили время от времени до неверных, а они говорили:

«Сколько бы их не погибло, это на пользу нам».

Однако, некоторые военачальники, возглавлявшие бухарский арьергард, вступили в переговоры, и мир был восстановлен.

Тогда жители обратились к военачальникам гарнизона в Самарканде. Смута была усмирена, и произошло примирение.

Никто не укажет, чтобы когда-либо, в какой-либо стране света были беспорядки, подобные этим! Странно то, что если кому-либо приходило на ум разумное разрешение вопроса, то он не мог никого убедить в том. Ведь удивительно: в нашем войске был в плену один большой русский начальник, Он при встрече с военачальниками всегда указывал пути сохранения нашего государства.

— Если вы хотите, — говорил он, — я добьюсь перемирия.

Во время побоища на берегу Сыр-Дарьи он предложил:

— Я заключу договор, что Россия не перейдет через реку, и что эта сторона будет принадлежать вам.

Во время событий в Джизаке он опять предлагал:

— Я договорюсь, что земли от Джизака и дальше вглубь останутся у вас. Я удовлетворю ваши желания так, как вы того хотите.

Но никто не послушался этих слов, никто не взялся доложить их эмиру, так как это могло прийтись ему не по душе. А русский начальник меж тем продолжал:

— Освободите меня и отправьте со мной одного человека. Я устрою все дела, ибо вы — не противник для России.

Военачальники соглашались на словах с этим русским, но как только расставались с ним, продолжали действовать по-прежнему и не докладывали эмиру.

А русские, не останавливаясь, подошли к Самарканду. Узбеки, полагаясь на пересеченность местности у Самарканда, питали пустую надежду легко захватить подоспевших русских, так, чтобы никто из них не спасся. Они рассуждали так: «Они не знают лощин и холмов местности. Мы сцапаем их в оврагах и отправим прямо в ад».

Когда русские подошли к берегу Самаркандской реки[44], наши пушки были на холме Чупан-ата[45]. Наши дали несколько выстрелов, но порох не воспламенился. Русские бросились в атаку, как дробь, и, не встретив сопротивления, вступили в город и заняли Кукташ[46].

И все эти пустые надежды были развеяны буквально в какое-то мгновение, и передние отряды бежавшего войска вступили в Бухару. Волей-неволей пришлось подписать перемирие. Пленный русский начальник был отпущен без всякой пользы. Эмир согласился выплатить сто семьдесят тысяч золотых динаров контрибуции, граница была проведена между Самаркандом и Бухарой, и наша страна с трудом спаслась.

Наши согласились уплатить еще такую же сумму, какую Россия наложила на страну для покрытия своих расходов во время войны, чтобы она больше не нападала на нас. В Петербург был послан бухарский царевич с посланием, миссией и этими деньгами.

Удивительно то, что еще до захвата Самарканда русскими, их командующий обратился с посланием к эмиру, обещая вернуть Бухаре земли от Джизака и заключить договор о союзе и дружбе, если к ним будет отправлен один из сыновей эмира с определенными полномочиями.

Но наши высшие сановники не согласились с этим и не стали убеждать эмира. Лишь после беспорядков в Самарканде наши правители, вынужденные еще уплатить военную контрибуцию, волей-неволей пришли к заключению о необходимости смириться.

В рассказах мудрых мужей говорится, что какой-то правитель велел сурово наказать одного жестокого чиновника.

— Он может выбрать себе любое из трех наказаний, — сказал он, — уплатить сто динаров в казну, получить сто ударов палками или съесть миску с человеческим калом.

Палачи и их сподручные принесли связку палок и миску с калом.

— Выбирай же, — предложили они.

— Опорожнить миску легче всего, — сказал наказанный чиновник. Он с отвращением глотнул два раза, ему очень не понравилось, и он сказал: «Уж лучше снести палочные удары».

Ему дали пятьдесят палочных ударов, он стал вопить:

— Я уплачу деньги, самое легкое!

Бедняга по своему недомыслию снес все три наказания.

В составе миссии в Россию, которую возглавлял бухарский царевич, находился и автор этих строк. В России я видел много удивительных вещей, описание которых хотя и выходит за рамки этого сочинения, но очень полезно и занимательно, так как повергнет в изумление разумных мужей и послужит целям нашего трактата. Поэтому я расскажу кое-что о том, что видел и слышал.

А причина моего назначения в состав посольства была такова. После присоединения к Бухаре области Кеша[47], покорения силой оружия Кенагасии[48], покойный эмир Насрулло решил отправить посольство в столицу России по случаю смерти императора Николая, который о гранился ядом после поражения от Турции и европейских держав в Крыму[49]. Ему на престоле наследовал сын Александр. Он в течение семи лет платил Турции контрибуцию, а затем в течение двадцати лет не вел никаких войн и провел государственные реформы.

Посольство из Бухары было отправлено как раз для поздравления Александра по случаю восшествия на престол, для сообщения радостной вести в связи с нашими победами и установления между обеими странами дружественного союза, от которого зависело благополучие и безопасность народа и войска.

Автор этих строк участвовал и в этой поездке. Мне было дано такое поручение: «Изучи внутренние порядки в той стране, присмотрись хорошо к государственному устройству и доложи его величеству эмиру. Ибо о делах соседних стран мы узнаем со слов купцов и путешественников[50]».

Во время второй поездки, эмира не было в Бухаре[51]: он поехал осматривать некоторые крепости. Все приготовления для посла-царевича[52] вел везир Мухаммад-шах кушбеги. Он отправил эмиру донесение:

— Все приготовления к отъезду царевича сделаны. Нужен только письмоводитель, который вместе с ведением переписки мог бы исполнять и обязанности имама посольства. Как только ваше величество укажет подходящую особу, тот и будет назначен.

Эмир на клочке бумаги написал: «Имярек бывал в России и знает дорогу туда. Пусть он и будет письмоводителем и имамом».

Мне же в те дни служба в войске или у правителей была ненавистна по причине отсутствия порядка в стране, и я. несмотря на неоднократные приглашения на службу, отошел от дел, поселился в медресе, довольствовался куском черствого хлеба, чтобы поддержать жизнь и часто цитировал стихи:

И вот однажды вечером ко мне пришел человек от везира и вызвал в везират. Я явился, и кушбеги сказал мне:

— Завтра утром царевич покидает город. Соверши нужные приготовления, чтобы сопровождать его.

— Что же я могу приготовить за такой промежуток времени? — спросил я.

— Я написал эмиру прошение назначить тебе жалованье. Посмотрим, что он соизволит.

Рано утром я был снова в везирате.

— Готовы ли кони и сбруя? — спросил везир.

— А у меня в медресе нет конюшни, где бы я мог держать коня, — ответил я.

— Я просил эмира назначить тебе жалованье, — сказал везир, — он не соизволил ответить. Вставай, приготовься и скачи, ибо царевич отправился уже давно, постарайся догнать его.

— Прикажите дать мне коня из государственной конюшни, — настаивал я, но он мне ответил резко и грубо:

— Там нет лишних коней.

Тогда секретарь везирата знаками вызвал меня из комнаты и приказал предоставить мне коня из эмирской конюшни, но без седла и повода. Я так и сел на него и присоединился к свите царевича.

В составе посольства кроме слуг было еще сорок человек: десять чиновников, десять ясаулов, десять людей кушбеги, десять купцов. Чиновникам выдавали жалованья триста танга, ясаулам — сто, остальным — пятьдесят таньга, а на обязанности письмоводителя и имама лежали молитвы. Ну и ничтожество же этот везир, которому нужно было разрешение на выдачу ста или трехсот танга! А сам он не смог даже выдать мне одежды, не говоря уже о денежном жалованьи.

И всего удивительней то, что никто в посольстве не знал меня и каждый спрашивал:

— Мулла, куда вы идете? Кто вам нужен?

Я то смеялся от удивления и ничего не говорил в ответ, то отвечал, что еду вместе с ними. Наконец, подъехали купцы, среди которых оказались и мои знакомые. И тогда только привели в надлежащий вид меня и моего коня, а слугам поручили присматривать за моим конем. Этими купцами также никто не заинтересовался, не спросил — принадлежат ли они к свите царевича. Царевич, будучи очень юным, не интересовался сопровождавшими людьми и даже не знал, куда едет или куда его везут. А глава посольства, дряхлый старец, который вечно был во хмелю из-за обильных возлияний, ничем, кроме себя, не интересовался и ехал в стороне, словно не имел к этому сборищу никакого отношения. Если же кто-нибудь жаловался ему, то он отвечал:

— Ступай, жалуйся царевичу!

Если же кто-нибудь жаловался царевичу, тот отвечал:

— Ступай к дяде, он знает!

В таком беспорядке мы прибыли в Самарканд. Чиновники и смотрители дорог как Бухары, так и Самарканда, повсюду устраивали нам угощения, приносили всякие дары. Дядя царевича засовывал в дорожные мешки ткани и вещи. Когда же приносили кушанья, то тот, кто проявлял ловкость и налетал на них, словно муха, только пальцы свои пачкал, а расправлялись с ними прохожие и слуги самих чиновников. На ночь же многие из нас оставались голодными, а кони — без ячменя, так как провизию и фураж наш разворовали.

По пути никому не понадобилось написать что-нибудь или совершить намаз, так что в письмоводителе или имаме не было никакой необходимости. А тот, кто хотел, совершал где-либо в уголке, с омовением или вовсе без него[53]. А в Самарканде нас задержали в гостях на несколько дней, и тогда пришлось совершать намаз всем вместе, чтобы русские не подумали чего-либо предосудительного.

Вот тогда-то глава посольства стал жаловаться и стонать:

— Кушбеги не приставил к посольству имама и письмоводителя, а ведь мне надо отправить донесение в столицу и сообщить одновременно о приеме, оказанном чиновниками и наместниками Самарканда[54].

Купцы показали ему на меня:

— Вот имам и письмоводитель, он сидит в углу.

Тогда он вызвал меня к себе и определил мне постоянное место, так как я напугал их всех, заявив, что мне поручено сообщить по возвращении эмиру обо всем, что будут делать мои спутники. И все-таки, когда русский начальник выделил провизию и фураж, то снова поднялся скандал. Когда нужно было сделать кому-либо подарок, посол кивал на царевича, а тот на посла. А если приносили подарки посольству, посол говорил: «Это мне», то же самое говорил и царевич. И кто бы из них не получил, остальные члены посольства начинали шуметь, почему им не выделили доли.

Мы прибыли в Ташкент в таком позорящем нас состоянии. После встречи с генерал-губернатором посол отправил ему со своим слугой коня и подарки эмира. Губернатор дал конюху посла за труды ассигнацию в двадцать пять танга Российской державы. Целый день и всю ночь посол и конюх спорили. Посол требовал отдать эти деньги ему.

— Я нанял тебя за десять танга в месяц, — говорил он конюху. — На большее ты не имеешь права. Отдай мне эти двадцать пять танга, они принадлежат мне.

— Нет, мне, — возражал конюх.

Наконец, дело дошло до канцелярии русского начальника, и чиновник канцелярии отобрал деньги у посла и возвратил их конюху.

Когда мы из Ташкента тронулись по направлению к столице России, была уже осень. Я тут посоветовал послу:

— Мы приедем в столицу во время сильных морозов, как раз в середине зимы. Предположим, когда вы отдадите послание, русские отпустят вас назад, но вы не соглашайтесь и оставайтесь там до весны, так как вы — старый человек, а царевич — мальчик. Морозы в этой стране очень суровые, не дай боже, чтобы с вами что-либо приключилось.

— Да, конечно, так будет лучше, — согласился, посол.

Послание было вручено в начале месяца джади[55]. И сразу же он попросил императора отпустить его. На обратном пути мы с послом оказались в одной карете, и я сказал ему:

— Все, что вы говорили до сих пор с губернаторами и наместниками России, было не к месту и без, смысла. Вам предстоят еще две встречи с императором и везирами, поэтому надо приготовить несколько умных и деловых слов.

Я описал ему, поскольку у меня был опыт первой поездки, как происходят приемы у императора и как вести переговоры с везирами.

— Я не смогу запомнить столько слов, — сказал он. — Запиши все это, я выучу наизусть.

Я написал ему задаваемые вопросы и краткие, аргументированные ответы, и он днем и ночью повторял их, словно грамматические таблицы. А когда он вступил в приемную залу императора, он сказал такое, что не соответствовало ни написанному мной, ни советам переводчика.

Расскажу обо всем вкратце. Когда мы прибыли в столицу, нас встретили с почетом и уважением. Императора в городе не было, он уехал по делам в какую-то область. К нам был приставлен переводчик-иранец — человек ученый. Накануне возвращения императора посол пристал к переводчику, умоляя:

— Научи меня хорошенько, как вести себя с императором и о чем говорить с ним.

Переводчик сказал ему то же самое, что я ему написал.

— Напиши мне все это, я не запомню, — попросил посол.

Переводчик позвал меня и спросил:

— Что нужно этой развалине?

— Я уже написал ему все это, но он хочет чтобы и ты подтвердил.

Переводчик написал еще несколько фраз и предупредил, что первый прием у императора — это выражение дружбы и расположения. Там ни о чем другом, кроме дружбы, не следует говорить.

— А если я заговорю о землях?[56] — спросил посол.

— Ни в коем случае, не смей, — был ответ переводчика. — Если император проронит хоть слово по этому вопросу, потом от него нельзя будет отступиться. В России есть везир земель. С ним и разговаривай по вопросам земель, он даст ответы на все вопросы. Наши везири совещаются об отношениях с вашей страной и говорят: «Еще ни один из тюркских правителей не покорялся России, а теперь бухарский царевич прибыл с изъявлением покорности. Надо оказать ему хороший прием, чтобы это пришлось по душе другим странам, и вернуть завоеванные земли и еще что-нибудь.

Посол кивал головой и соглашался. Когда же его принял император, то он без приветствия схватил царевича за руку и произнес:

— Его величество повелитель правоверных[57] послали свет своих очей в надежде, что ваше императорское величество возвратит завоеванные у нас земли: Ташкент, Самарканд и Джизак.

Император велел перевести его речь, и переводчик изложил по-русски его просьбу. Император отмахнулся рукой, топнул ногой и ответил:

— Те области целиком подчиняются губернатору в Ташкенте, у него и следует просить об этом.

И он, отвернувшись от посла, взял царевича за руку, стал расспрашивать его со вниманием и предложил ему совершить прогулку по России, а приближенным наказал не огорчать гостя и показать ему разные зрелища. После окончания приема переводчик стал ругать посла.

— Что я тебе наказывал, и что ты сказал? Мне было очень неудобно переводить, и я с трудом это сделал. Ты пустил на ветер тяготы, перенесенные царевичем по пути в Петербург, А теперь ты можешь говорить о землях только с губернатором.

Посол был очень огорчен, не захотел нигде побывать и стал просить отпустить его.

— Не спеши, — говорил ему переводчик, — побудь здесь до весны, пусть царевич увидит все достопримечательности этой страны. Мы напишем ответ на привезенное тобой послание. Ответ каш задержался, так как его будут обсуждать во всех везиратах. Нужен, по меньшей мере, месяц для составления ответного послания. А еще вам должны сделать подарки взамен привезенных тобой.[58]

Но тот не согласился и продолжал настаивать, и нас отпустили в начале месяца джадй. Перед отъездом я сказал послу:

— Ты ничего не сделал и обрек себя и людей на казнь.

— Все сотворил господь, — отвечал он, — и бог всемилостив, он сохранит нас.

А я возразил ему:

— Если падишах велит расстрелять кого-нибудь, то умный человек не пройдет между стреляющим и приговоренным, полагаясь на то, что «бог сохранит». Ибо если стрела попадет в него, то пройдет насквозь, оставив смертельную рану. Мороз и снег для земли — это град стрел, от которых земля сморщивается и оседает до тех пор, пока не растает под солнцем месяца Хамал.[59] Сморщивается земля для сохранения разных семян, а оттаивает, чтобы дать им возможность для произрастания. Поэтому мороз для земли — нечто подобное вспашке. Пресвятой владыка ни за что не изменит порядка земледелия и не сделает теплым холодный воздух ради путешествия такого дурака, как ты. Поэтому отправляться в дальнее путешествие в летний зной и лютой зимой — глупость, и на такое дело отваживаются только дураки. Сейчас дует холодный северный ветер, осень предупреждает жителей земли: «О люди! Приготовьте все, что необходимо в морозы. О звери! Укройтесь в пещерах и логовищах. О пресмыкающиеся! Спрячьтесь в своих норках. Мы должны совершать на земле свои дела, какой бы вред вам это ни принесло».

Воистину, только глупец не слышит этих предупреждений и покидает в такие дни теплый дом. И вот в пути посол отморозил себе нос. Он вспух, как кувшин, посол все время стонал, а я отвечал ему:

— Не горюй, бог всемилостив!

Большинство спутников отморозило руки и ноги, и мы пробыли полтора месяца в одном из городов России, чтобы подлечиться, пока не наступила весна. За пропитание пришлось платить бухарским купцам, и каждый из них делал свой вклад, кряхтя и негодуя. Если бы посол не был так глуп, то провел бы это самое время в столице, и содержание людей взяло бы на себя правительство. Правда, он сам хотел поскорей добраться до Бухары, а не задерживаться где-то в пути, но по глупости не послушался совета добрых людей.

Далее. Когда мы ехали в Петербург, Россия объявила, что бухарский эмир признал ее власть и отправил в столицу своего сына. Англичане не поверили этому и послали специального человека для ознакомления со всеми обстоятельствами на месте[60]. И вот однажды, наш переводчик привел к нам англичанина, говорившего по-персидски, и объявил:

— Этот господин приехал из Англии_; хочет говорить с вами.

Тот ученый муж стал рассказывать нам о бухарском после в Руме.

— Он пробыл в моем доме три дня. Он оказался глупым человеком, хотя мы его и считали бухарским Бу-Али.[61]

Затем англичанин сказал, обращаясь к послу:

— Император — великий государь, вы хорошо поступили, что начали мирные переговоры с ним, послав миссию. Теперь же вам надо постараться лет пятьдесят — сто соблюдать договор и сохранять мирные отношения, ведь от этого зависит благополучие народа.

На это посол ответил:

— Войны и распри между правителями возникают из-за недостатка. Нам принадлежали перечисленные мной земли. Их уступил эмир Насрулло на пастбища Дост-Мухаммаду афганскому[62], когда тот жил в изгнании в Бухаре. Сейчас эти земли находятся в ваших руках. А другие наши земли ныне завоеваны Российской империей. Если все эти земли будут возвращены, то каждый удовольствуется своими владениями и никаких войн и раздоров не будет. Если зам нужен покой, то верните наши земли, пусть император также вернет их, и мы вернемся к себе.

Англичанин только удивился этой речи и спросил переводчика по-русски:

— Что он говорит? Он не отвечает на мой вопрос, а плетет что-то совсем несуразное. Ведь эти слова должны исходить от нас, а не от него.

— Это глупый и тщеславный человек, — промолвил переводчик, — ему, может и курятника не дадут, а он претендует чуть ли ни на весь свет.

Англичанин задал послу другой вопрос:

— Когда вы сеете хлопок и сколько раз поливаете? Если вам для разведения нужны семена американских сортов, я дам. Это очень хороший сорт.

А посол ответил вопросом:

— Ты говоришь о шелковых коконах?

Я вмешался и сказал, что речь идет о хлопке.

— Когда мы ехали сюда, — заговорил посол, — на берегу Сыр-Дарьи были свалены тысячи мешков с хлопком. Если откроются пути, то купцы могут вывезти еще больше.

Англичанин засмеялся, встал и простился.

В самом деле, если бы посол вел себя разумно, то нам вернули бы некоторые области. Если бы даже он молчал, то сами везиры вернули бы какие-нибудь земли по случаю прибытия царевича. По крайней мере, он мог бы получить письменное обязательство, что Россия в течение ста лет не будет воевать против нас. И это хотя бы избавило наш народ от опасений, что Россия если и не завоевала нас в этом году, то завоюет в следующем.

Мы прибыли в Ташкент в таком позорящем нас состоянии. Царевич не терял надежды, что губернатор вернет Бухаре какую-нибудь область, но тот ограничился мелкими подачками и выпроводил нас. И вот мы в Бухаре. Эмир тоже надеялся на возвращение некоторых областей и огорчился, узнав, что этого не случилось из-за его собственной ограниченности и глупости посла. Он спросил меня:

— Видимо, глупость посла причиняла вам много неприятностей?

— Намеренно посол не делал ничего, — ответил я, — что было бы против интересов государства. Однако все, что он ни говорил, было не к месту, но он в этом не виноват. Вина здесь лежит на правительстве, которое назначает на ответственные посты подобных людей. Он очень напоминает мне обезьяну-сторожа.

— А что это за история? — спросил эмир, и я начал рассказывать:

— Некий садовник очень сдружился с обезьяной и не расставался с ней. Однажды он лежал и отдыхал в саду. Обезьяна взяла веер, чтобы прогнать мух. Но сколько обезьяна ни помахивала веером, мухи целыми роями слетались со всех сторон и садились на глаза и нос садовника. Выведенная из себя обезьяна подняла камень в десять серов, при помощи которого садовник взвешивал виноград, швырнула в мух и раскроила череп садовнику. Такова участь того, кто поручает свои дела недостойному.

— Что же делать, — промолвил эмир, — кушбеги рекомендовал его на это дело.

Я не стал говорить, что кушбеги глупее посла. Помню, однажды на собрании везир императора спросил меня:

— Я слышал, что бухарский везир Мухаммад-шах кушбеги человек хороший, но неграмотный. Как же он ведет дела везирата?

— Он стал везиром, — ответил я, — за долгую и верную службу эмиру, он с самого детства верный его слуга.

Императорский везир продолжал:

— Я же не говорю, что его надо повесить или заточить в тюрьму. Но ведь везират требует ума и грамотности. Везир должен быть разумным, образованным, чтобы он мог предотвратить вредное для государства. Способности везира должны быть почти такими же как у правителя, ведь везир — доверитель тайн падишаха. И если он неграмотен, то станет доверять государственные тайны своему письмоводителю, а тот не обладает способностями везира, и тайна неизбежно будет разглашена.

Я ответил ему:

— У нас очень мало государственных тайн, так как мы почти всегда живем в мире. Правда, у нас бывают личные секреты, но разглашение их безвредно.

— Хранение всякой тайны, — сказал еще везир, — признак благородства и человечности. Если падишах грешит и развратничает, то никто не должен знать об этом. Соблюдение этого условия предохраняет царей от недозволенных поступков.

О глупости нашего везира он узнал из следующего. Когда-то к нам прибыло для ознакомления со страной несколько русских начальников. Их обвинили в чем-то, заковали в цепи, отобрали имущество, а потом выпустили, придумав какой-то повод.

И действительно, если хорошо подумать, все изменения, все непорядки и недостатки в нашей стране обязаны своим происхождением слабоумию, недальновидности и ограниченности везира.

Конечно, упадок государства имеет видимые причины. И этой причиной, судя по всему, был Мухаммад-шах кушбеги. Во-первых, если бы у него было немного ума, то он не занял бы должности везира, попытался бы поискать в истории примеры тех, кто отказывался от должности везира со словами: «Я не способен на это дело», — так как мудрецы не стремятся к должности, если не видят блага для общества. Ни один разумный муж ради личного удовлетворения не возьмет на себя бремя эмира или везира, ибо это связано с возмездием в обоих мирах. Если и есть какое-то наслаждение в правлении, так это только в том, чтобы приносить пользу людям.

Наполнять и опорожнять желудок, да исполнять личные прихоти не есть подлинное наслаждение, и, в действительности, подобная личность нечто иное, как мусорщик[63] в облике человека.

Далее, как может быть везиром человек, который не способен доложить правителю простой правды. Ведь у везира должна быть некоторая свобода действий и власть, чтобы решать государственные дела. А если ему не дают свободы действий и власти, то он сразу же должен отказаться от должности везира, не боясь разгневать правителя.

Короче говоря, дело обстояло так: несколько русских и европейцев прибыли в Бухару по торговым делам и поселились в караван-сарае. Бухарские купцы, которые находились в это время в России, сообщили, что в Бухару отправились пять или шесть русских и европейцев, которые, по-видимому, являются шпионами и, следовательно, их следует задержать. Кушбеги приказал заковать их в цепи и заточить, а имущество конфисковал в казну. Задержанные написали через евреев в Россию, что их арестовали по приказу бухарского эмира, но они не знают почему и просят потребовать их освобождения. Один из задержанных оказался шурином императора, совершавшим поездку по торговым делам. Из Петербурга немедленно дали указание в Оренбург арестовать бухарских купцов, которые находились там и потребовать возвращения русских.

Тогда бухарские купцы написали кушбеги: «Отпусти их, ибо нас задержали здесь вместе с нашими товарами». Кушбеги освободил задержанных, вслед за тем бухарские купцы также были отпущены на волю.

А времени меж тем прошло месяцев шесть, затем распространились слухи о походе в Туркестан русских, которые захватили вскоре Ташкент. В это время один из моих друзей был по своим торговым делам в крепости[64] и по возвращении рассказывал мне:

— Я находился в Казалинске. Однажды в крепость въехала дорогая коляска, в которой сидел человек в шляпе с перьями. Говорили, что он едет из Петербурга в Бухару. Спустя два дня он вошел ко мне, попросил чего-то, и я удовлетворил его просьбу.

— Откуда ты? — спросил он меня.

— Из Бухары.

Потом он уселся и стал задавать вопросы:

— Если я прибуду в Бухару и буду служить вашим правителям, чем меня вознаградят? Я на многое способен: знаю военное дело и могу переводить с иностранных языков.

— Тебя назовут шпионом, закуют в кандалы и казнят, — ответил я ему.

— Меня не смогут убить, — продолжал он, — а если убьют, то даже десяти таких городов, как Бухара, не хватит, чтобы уплатить за мою кровь. Я служил четырем державам и от каждой получал ордена.

Он показал мне ордена разных стран и продолжал:

— Я — мусульманин, хочу помочь мусульманам Бухары и научить их военному делу, ибо вскоре между Россией и Бухарой будут военные столкновения и стычки.

— И до вас много ученых мужей бывало в Бухаре. Их арестовывали и убивали.

На этом наша беседа закончилась. Спустя месяц, завершив свои дела, я прибыл в Бухару. Тут я увидел этого человека — он шел вместе с русскими, освобожденными из тюрьмы. Я спросил его:

— Где вы были и чем занимались?

— Твои слова сбылись, — сказал он. — Когда я прибыл в Бухару, меня арестовали, даже не допросив, повели к ранее арестованным, но через несколько дней освободили. Я до сих пор не знаю, за что меня арестовали и почему отпустили. В действительности, меня послал император по делу вот этих русских, чтобы я добился их освобождения. Об этом просила императора его жена, так как среди арестованных был ее брат. Император вызвал меня к себе и сказал:

— Ты мусульманин, знаешь их порядки и законы, отправляйся в Бухару и добейся освобождения моего шурина.

Я прибыл в Бухару, и тут же меня арестовали, даже не спросив, кто я такой, а потом был отпущен вместе с ними, хотя никто за меня не ходатайствовал.

Когда же расследовали дело, то оказалось, что он — тегеранец Казимбек — учитель русских царевичей. Он был большой ученый, поэт, астроном и медик. Отбывая в столицу России, он взял с собой три вещи: разбитый кувшин, полусгоревшую деревянную ложку и сломанный глиняный подсвечник. Он положил все это перед императором и произнес:

— Это кувшин бухарского правителя, он совершает из него омовение. Вот этой ложкой он изволит кушать, а вот на эту штуку ставит свой светильник. А все иные годные предметы у этих тюркских правителей — из твоей страны: ситец, шерсть, железо, бронза, серебро, золото, сахар и т. п. Если не продавать им этих товаров, то они будут ходить в чарыках, а покрывать головы куском шерстяной материи и одеваться в грубые одежды из мешковины.

Земля делится на пять частей (а по европейскому делению — на четыре), и одна часть — это Туркестан, которым владеют тюрки — потомки Яфета[65]. Живут там кочевники. Во главе каждого племени стоит правитель, получивший власть по наследству или же захвативший ее. Они не подчиняются никакому правительству, а земли их не входят ни в какое государство. Все они претендуют на власть, не имеют никакого представления о том, что творится в мире, арестовывают и заковывают людей в цепи по своему усмотрению и конфискуют их имущество. Они и понятия не имеют, что кроме их краев существует какая-либо иная страна и иные правители помимо них. Покорение этих земель — одна из главных задач нашего государства, так как в этой стране, протянувшейся на двадцать градусов в длину и четырнадцать в ширину, живет бесчисленное множество людей. Земля там орошается и растут на ней цветы и разнообразные фрукты, словно она — лучшая возделанная часть земли. Она уже долгие годы неизвестна людям, как Америка в свое время. В горах там — россыпи драгоценных каменьев. Можно без преувеличения сказать, что ни на севере, ни на юге нет другой такой цветущей, прекрасной страны. Положение их везиров такое, эмир их эдакий, а вот их оружие! Если эти земли войдут под власть России, то численность войска возрастет на пятьсот тысяч человек, и после этого не будет никакой заметной убыли в их населении. Завоевание этой страны не требует больших затрат. Десять тысяч солдат завоюют её целиком без труда.

Выслушав это, император приказал отправить войска, завоевать эти земли и включить в состав России — цивилизованного государства, так как, заявил он, земли не лишены владельца и страны — правителей, чтобы подобные животные, величая себя эмирами и везирами, могли своевольно вытворять насилие и делать, что хотят.

После этого началось наступление русских на Ташкент и произошли всем известные события.

Если хорошенько вдуматься, то упадок и разорение нашей страны произошли из-за неразумности и неспособности правителей и везиров. Если бы у правителя был разум, то он не назначал бы такого дурака везиром. Если бы везир был способным и знал свое дело, то он не стал бы арестовывать иностранных купцов по доносу или хоть рассмотрел бы их дело после ареста и приговорил бы к наказанию или освободил бы их.

Другой причиной наступления русских на Мавераннахр был Шахрух-бий. Насириддин-шах[66] долго просил императора наказать правителей тюркских стран, и прекратить тем самым насилия, убийства и продажу людей в рабство. Россия, желая уважить его, решила завоевать эти области. А дело было в том. что после восшествия Насириддин-шаха на иранский престол его двоюродный брат, Шахрух бежал из Тегерана в Бухару.

Опасаясь, что новые правители Ирана причинят ему неприятности, так как то был иранский принц, эмир Насрулло хорошо отнесся к Шахрух-бию и назначил его командующим войском и начальником арсенала. Шахрух-бий доказал свою преданность эмиру на деле и совершил много подвигов, победил многих врагов эмирата и завоевал много новых областей. Бухарские военачальники плели много интриг против него, но безуспешно, так как змир Насрулло после казни Абдусамадхан Наиба убедился в кознях окружающих и раскаивался в своей поспешности. Когда же на бухарском престоле утвердился эмир Музаффар, военачальники обвинили Шахруха в разврате и пьянстве, а также в приверженности к внуку покойного эмира, убедили мира в его измене и добились его заключения в тюрьму.

В действительности, земли во владениях правителей Мавераннахра невелики, но, тем не менее, несколько правителей претендуют здесь на самостоятельность — в Коканде, Кашгаре, Хорезме, Бухаре и даже в мелких владениях, таких, как Гиссар, Мастчи, Куляб. Когда эти правители приходят к власти, то дрожат над ней, словно ивовый лист, и не доверяют ни одному своему приближенному. Они живут в вечном страхе, что их могут лишить власти. Если такой правитель и возвышает кого-либо, он не дает ему свободы действий, опасаясь, что тот восстанет против него.

Сановники же в этих краях не желают чьего-либо успеха или продвижения, они не дают приблизиться к правителю какому-либо способному человеку, опасаясь, что обнаружится их неспособность и в результате, их могут отстранить от должностей. Поэтому жители этих стран не знают покоя, они видят лишь горе и несчастья, а удовлетворены бывают лишь низкие люди.

Действительно, если мусорщика назначить главным в бане, то он сочтет это за большое счастье. А люди великие духом стыдятся ходить в баню и видеть банщика, поэтому устраивают баню у себя дома.

Вернемся к нашему рассказу. Когда Шахрух-бий находился в заточении, как раз и были арестованы русские купцы и Казимбек.

В это самое время из Тегерана прибыл посол с письмом. Звали его Мирза Якуб. Он нанял комнату в караван-сарае и поселился с иранскими подданными. Он стал высказывать свои претензии среди афганских купцов в следующих выражениях:

— Я послан иранским правительством с тремя требованиями. Шахрух-бий арестован несмотря на то, что он происходит от Кеянидов[67]. Надо освободить его, чтобы он мог вернуться в Тегеран, а если не хотят отпустить его в Тегеран, то пусть остается здесь, но его не должны убивать. Далее, иранских подданных не должны продавать в рабство, а за туркменами надо установить контроль, чтобы они не вывозили рабов из Ирана и не продавали их[68]. И еще что-то в этом роде. Если они выполнят эти три требования, мы ручаемся, что предотвратим вторжение русских в Туркестан. А Россия уже решила присоединить к себе Туркестан. Но мы ведь тоже мусульмане и не хотим, чтобы наши единоверцы попали под пяту неверных.

Везир прослышал об этом и велел посадить Мирза Якуба вместе с русскими, а доложить эмиру о его требованиях он не посмел. В конце концов, он был освобожден по просьбе русских, которые сидели вместе с ним, и скорей бежал из Бухары, опасаясь вторичного ареста. И вскоре Шахрух-бий и его брат Хасан-хан были казнены, а весть об их смерти прибыла в Тегеран еще до казни. Тогда Насириддин-шах пожаловался императору, и тот сделал то, что всем известно.

Всесвятой и всевышний владыка если захочет отнять у кого-либо власть, то первым делом лишает его средств защиты. Затем он делает слух носителя власти глухим к истине, а перед жителями воздвигает преграду на пути совета и увещевания, так что все внешние и внутренние события смешиваются в своей пестроте, нить порядка теряется. Ведь если бы решения в нашем государстве выносились согласно божественному велению, то такого военачальника, как Шахрух, не сместили бы с поста начальника арсенала, ибо он более двадцати раз сражался против русских на Кавказе и нанес им поражения, которые подробно описаны в новой «Раузат-ас-сафа» Ирана[69]. И даже не исключена возможность, что сами русские, хорошо знавшие Шахруха, не вторглись бы в Туркестан. А казнь его они сочли благой вестью и решились на это дело.

Во время правления этого неумного и кровожадного эмира, кроме Шахруха, было убито еще много людей, способных на подвиги, таких как Ибрагим-бий парвоначи, Канаатмах-бий додхо, везир Азиз-бий кушбеги, начальник артиллерии Ибадулло-бий парвоначи и многие другие. Их места и должности заняли слуги — однокашники эмира, такие, как Шерали, Мухаммад-шах, Дурбин, Салим, Баратоск, которые в свое время с эмиром сменили заточение в дворцовой школе Бухары на опалу в Кармине и провели жизнь, служа эмиру, снося унижения и оскорбления. И как только они вступили в просторный мир, сразу же получили высшие должности в эмирате, и все их помыслы ограничивались едой и старанием сохранить свою должность. Если они становились правителями какой-либо области, то разоряли её и приносили людям огромный вред. А когда возникли трудности, они обратились в бегство, отдали земли врагу, а сами с позором и бесчестием пошли прямой дорогой в ад. Они подвели и своего эмира. Если эмир Тимур поднял знамя смелости и воинской доблести на четверти обитаемой земли, то они опустили его своей нерешительностью и неспособностью. Они опозорили Бухару и Самарканд, которые гордились своей справедливостью, религией и знаниями и отличались этим от других стран. И этот позор будет лежать на них до Судного дня, и не стереть его со страниц истории.

Победа русских под Самаркандом и присоединение его к России произошли в месяце мухарраме тысяча двести восемьдесят пятого года[70]. Вода и пища жителей Бухары стали как бы запакощены мухами[71]. Русские стали постоянно приезжать под видом путешественников или гонцов, что вызывало огромные непредвиденные расходы. А эмир, боясь разгневать их и опасаясь лишиться своей спокойной жизни, увеличивал в сто крат мусульманскую джизью со своих подданных, взимал её, применяя насилие, и выплачивал русским, чтобы выглядеть их другом и выказать покорность.

Все государственные дела у нас решаются по разумению эмира, а русские решают дела на основании определенных порядков» Поэтому наши отношения с другими народами не соответствуют установленным у них порядкам, а они придираются по каждому поводу к эмиру, что, мол, «ты поступил так-то, но это противоречит нашей дружбе, а вот такое твое решение противоречит твоей покорности, может быть, ты хочешь отложиться!» И опять бедный эмир насильно выколачивал из бедных подданных деньги и отдавал им в виде взяток и подарков, чтобы заставить их замолчать. Он жил в постоянном страхе, что ему предложат убраться с трона.

Владений у эмира стало меньше, страна сделалась маленькой, и он был вынужден выклянчивать кое-что у народа на потребу своего чрева. С этой целью на базарах, лавках и к мерам весов приставили специальных людей и назвали их аминами.

Если вдова приносила на базар моток пряжи и выручала три гроша, то два переходили к амину.

Если кто-нибудь продавал харвар дров за три дирхема, то два отбирали для амина. И странно то, что насильников называли аминами, тем самым увеличивая их вину. В казну стали взимать и ушр вакфов под предлогом, что эмир — главный мутавалли. А ведь мутавалли назначается для того, чтобы он выдавал содержание бедным студентам медресе и тем самым предоставлял им возможность учиться. Теперь же ушр получает эмир, а студенты и персонал медресе вместе с арендаторами в течение полугода ведут тяжбу и не могут получить свою законную долю.

А если в медресе или караван-сарае умрет какой-нибудь странник, то его имущество переходит в казну, и если даже объявятся наследники, то не смогут доказать своих прав на наследство.

Также обстоит дело и у начальника стражи. Если вор украл у кого-то много добра и тот приведет вора вместе с краденым, начальник отсылает имущество к себе домой, а пострадавшему говорит:

— Этот вор многое украл. Я расследую и верну тебе то, что тебе принадлежит.

И сколько бы ни старался потерпевший, ему лишь опротивеет и свое имущество и вид начальника. Хорошо, если он даром отделается, а не то еще ему придется дать взятку начальнику стражи. Происходит это примерно так. Если начальник видит, что потерпевший очень хочет вернуть украденное имущество, то обвиняет его в чем-нибудь и подвергает наказанию. Например, ему говорят:

— Из допроса этого вора выяснилось, что твоя жена поддерживала с ним связь, ходила к нему то днем, то ночью и давала ему много денег. Надо вызвать твою жену для следствия, устроить ей очную ставку с вором и допросить.

Владелец краденого имущества, который, конечно, непричастен ко всем этим обвинениям, начинает пугаться и опасаться, отдает начальнику стражи и его подручным все, чего они пожелают, и покуда жив, не пройдет больше мимо их дома.

А мираб берет взятку за право пользоваться в первую очередь водой, которая еще не выбилась из-под земли. Вода течёт и утекает, а давший взятку может так и не получить её.

Или же бывает так: в ожидании воды по нескольку раз сгоняют рабочих для очистки канала. И независимо от того, выходил человек на работы или нет, все равно заставляют платить две танга. Все эти деньги идут в казну, ибо каждый месяц или раз в два месяца на мираба или начальника стражи записывают сто тысяч танга и отправляют письмо с требованием передать какому-либо лицу или отправить в казну указанную сумму денег.

В каждое селение и кишлак назначены стражники для охраны людей на дорогах от разбойников. Содержат их на те же самые деньги. Но если даже когда-либо убьют и оберут дотла под носом у стражников, они не выйдут из своего помещения и не начнут поиски убийц. И никто с них не спросит: «Почему вы, будучи стражниками, не предотвратили это?» Более того, на дорогах чаще всего разбойничают сами стражники. А эмир думает, что на местах расставлены специальные войска, которые оберегают прохожих и проезжих от разбойников. Он не догадывается, что эти войска сами превратились в опасность на дорогах и грабят людей так, что больше не о чем беспокоиться, так как сюда не заглянут и разбойники.

Странно то, что на дорогах убивают много людей, что разбойники постоянно нападают даже на селения и убивают людей целыми толпами, а эмир и не ведает об этом, так как никто не докладывает ему об этом, под предлогом того, что такие неприятные вести могут огорчить его или навлекут немилость на того, кто доложил.

В правление этого эмира нововведений было сверх меры. Во-первых, танхо, который не мог обеспечить на военной службе одного ясаула, делили на четыре части. В других областях точно так же царили беспорядки и беззакония. Иногда людей, которые никогда не бывали в школе, назначали казнями или раисами. Дахьяк тимуридов стали выдавать большинству учеников начальных классов. И хотя к каждому делу были приставлены чиновники и эксперты, из-за беспорядка и множества людей, в дело вмешивались посторонние, стращали экспертов и добирались до источников доходов.

А в общем, в исламской общине был такой застой, подобного которому никто и никогда не видел и даже не читал в исторических книгах. Эмир и везир, улемы и военачальники были похожи друг на друга; все помыслы ограничивались хлебом насущным, хлеб же, которым утоляют голод, можно было раздобыть лишь путем унижений, почитаемых честью и счастьем. Все — подлые и благородные — ныне облачаются в драгоценные одеяния, надевают новые пышные чалмы, ни на кого не обращают внимания и не замечают в мире никого, кроме себя. Все поглощены лишь тем, чтобы быть знакомыми с эмиром, сидеть рядом с казием, стать собутыльником раиса и соседом начальника стражи.

Если же присмотреться к ним хорошо, то эмир никто иной, как развратник и кровожадный тиран, казий — заядлый взяточник и вымогатель, раис — продажный сводник и безбожник, а начальник стражи — пьяница и игрок, атаман разбойников и главный вор.

К числу мероприятий, проведенных эмиром Музаффаром для привлечения на свою сторону симпатий народа, относится то, что он положил в казну все деньги, собранные народом на священную войну. Если кто-либо нуждался в деньгах, то должен был обратиться к правительству, поступить на службу и получить деньги.

Далее, он скупил для эмирских садов почти все земли бедняков. Стоило ему где-нибудь увидеть фруктовый сад, как он сразу его покупал, чтобы все фрукты находились в казне. Всякий, кому хотелось поесть винограда, должен был обратиться туда, сослужить службу и скушать огурец.

Далее, всех музыкантов, певцов и чтецов он силой вынудил служить себе. Это относится и к танцовщицам и плясунам. Так что, если кто-либо хотел повеселиться, послушать музыку и посмотреть танцы, то должен был служить этому высокому чертогу, и тогда он мог получить наслаждение.

Эмир расставил повсюду специальных людей, мужчин и женщин, чтобы они приводили во дворец, на потребу ему красивых девушек, где бы ни обнаруживали их. А уж после этого, если кто-либо хотел жениться, должен был заявить об этом во дворец, чтобы ему оттуда назначили девушку, с которой он сочетался бы браком.

Вызывает удивление то, что некоторые тщеславные люди поступают на службу в надежде получить деньги. Человек служит год за годом до десяти лет, продвигается по служебной лестнице, эмир запоминает все, что было приобретено им за долгую службу, и в один прекрасный день отбирает все под пытками, придравшись к какому-либо пустяку. Бедняга пытается откупиться тем состоянием, которое он получил по наследству, но напрасно.

Если кто-либо добивается близости к эмиру во имя угощения, то за кусочек огурца он должен снести сто ударов по голове. Если кто-либо приходит во дворец, желая послушать музыку и посмотреть танцы, то он видит, что все певцы и танцовщицы покачивают от голода головой и бедрами и вопят от нетерпения. Посидит он, послушает, пока не проголодается, а потом сбежит. А если кто-либо обратится во дворец, желая жениться, то ему придется каждые два-три дня посылать жену туда, так как ею пользуются на правах общности.

И потому-то ко дворцу эмира доступ был открыт только глупцам и подлецам.

Всевышний и всесвятой творец своей совершенной мудростью даровал людям сомнение, неудовлетворенность и соблазны, которые проявятся в какой-либо области их общественной или семейной жизни. Если одни люди не берутся за какое-нибудь важное дело, считая его унизительным для себя, то другие возьмутся за него с удовольствием, и развитие мира держится на этом.

Когда судьба предрешает, чтобы Заххак[72], при всей его жестокости и безбожии, процарствовал тысячу лет, то, несомненно, разумным и справедливым мужьям противно служить ему и общаться с ним. Без сомнения, глупцам и подлецам дают власть для того, чтобы они привели страну к упадку и служили нечестивцу. Ведь каждый, кто обладает хоть небольшим умом, знает, что беседовать с эмиром лучше, чем с истопником, что роскошные ковры во дворце приятнее золы в бане, что яства во дворце лучше базарных кушаний, которыми питаются нищие. Если такому человеку будут наносить в день сто палочных ударов, с условием не лишать его благ общения с эмиром, то он предпочтет это всему, так как у такого глупца в мире одна единственная цель — это еда, облегчение от еды и плотские наслаждения, ничего другого он не знает.

Поскольку мир подвержен возникновению и исчезновению, то, когда какая-нибудь страна приходит в упадок, бог создает людей, которые своей мудростью и справедливостью приводят её в цветущее состояние, как мы уже говорили об этом раньше.

Для исполнения своих желаний эмир придумал еще один способ: на все должности и доходные места он назначил родителей молодых девушек. А человека, у которого не было дочери, считали глупцом, будь он даже мудр как Бу-Али,[73] и не допускали ни к какой должности, ни в войске, ни среди духовенства. Тех же, у кого были дочери, назначали на любую должность. И удивительно только, что вскоре такой человек оказывался в жалком положении, так как его прогоняли за то, что он ради этого мира совершил преступление против религии, согласившись на распутство своей дочери. Во дворце эмира, который был рабом плотских страстей, не было убежища для добродетелей. В первые годы правления эмир из стыдливости или, быть может, желая прикрыть разврат, сочетался каждый день с двумя-тремя девушками законным браком в присутствии муллы и опекунов, с чтением молитв. Этих девушек поселяли в эмирском дворце. Так как это стало доставлять мною хлопот, то они придали всему этому вид необходимого для государства дела.

Впоследствии чтение молитвы и присутствие муллы сочли излишним и ограничились произнесением слов: «я выдаю замуж», «я женюсь». Но вскоре и это сочли обременительным, отменили все формальности и остановились на одном условии, что если какая-нибудь девушка нравилась эмиру, то он согласно желанию, сочетался браком с ней и никого не тревожил. Когда же таких девушек, лишенных девственности, накапливалось пятьдесят или сто, то их выводили толпами и отдавали без выкупа каждому, кто хотел, будь он военный или невоенный. А во дворце начинали искать новых девушек.

Жители Бухары так привыкли к этому, что многие, чьи дочери даже еще не достигали совершеннолетия, приходили и заявляли эмиру:

— У нас дома есть добротный товар, достойный эмира.

И знатные, и простые люди примирились с этим, каждый считал своим долгом гордиться этим. Те, кто родился в это благословенное время, были убеждены, что этот обычай столь же древен, как мир. Дряхлые старцы, видя, как ловкие и беззастенчивые юноши, отвернувшись от религии отцов, промышляют такими делами, начинали подражать им и говорили себе: «Мы провели жизнь в бедствиях и страхе, но теперь никто не живет так и всё-таки земля не разверзлась, небо не обрушилось».

Многие старцы и юноши упустили из своих рук нить религии и действовали по принципу «что захочу». Каждый в вопросах религии без зазрения совести действовал так, как хотел, и никто не смел требовать ответа за это. Например, если шейх отправлялся из кельи в погребок на окраине города, или, если какой-нибудь пропойца претендовал на то, что он Баязид[74], то никто с него не требовал ответа. Или, например, если на базаре ман пшеницы продавали за двадцать танга, а лепешку — за сто танга, то никто не спрашивал, почему это так, а если и спрашивал, то не достигал цели, так как эмир по своей глупости назначил на все должности дураков, подлецов и мерзавцев, которые без его соизволения не могли решать ни одного дела. Поэтому все дела и прошения бедных людей и воинов непременно доходили до эмира. А у эмира, если и хватало терпения один-два дня возиться с этими делами, то на третий день ему это надоедало. Он уставал и перепоручал все жалобы народа везиру и казию, которые в течение нескольких дней делали все, что им заблагорассудится. Люди тогда снова обращались к эмиру с жалобой на то, что везир поступил несправедливо или казий оставил без внимания заявление. Эмир же по своей ограниченности, не разобравшись в нерадивости везира или казия, начинал ругать везира и казия и отклонял все жалобы народа со словами: «пусть не тревожат меня такими пустяками».

И люди, отчаявшись найти правду у эмира и везира, жалуются первому встречному и ищут защиты у кого попало, но ничто им не помогает. Поскольку они никогда не слышали о справедливости и не видели справедливого эмира и как только открыли впервые глаза, увидели беспорядок и беззаконие, то они только изумляются и никому из них не приходит в голову мысль: «Если нам не жаловаться эмиру о насилиях и бедствиях наших, то для чего он нам нужен? Уж не для того ли, чтобы он бесчестил наших девственных дочерей?! Зачем сажают правителя на трон?» Такая мысль никогда не приходит им в голову, а если и придет, то они не дерзнут высказать ее вслух.

Поскольку эмир по природе был развратен и похотлив, то во всех своих крепостях, от Карши до Кеша, он отстранил честных сельских старост, опасаясь восстания с их стороны, и посадил вместо них низких людей. Прибыв в эти края на прогулки, он ежедневно вызывал этих старост к себе на пир, дарил им царские халаты, чтобы они не прятали красивых девушек. Того, кто особенно усердствовал в этом деле и находил больше красавиц, отличали от других на приемах и одаривали больше других.

Этот порядок он установил будто бы для укрепления власти, так как, по его мнению, такие старосты в случае бунта смогут успокоить страсти народа. На самом деле, если случится бунт, то народ прежде всего обрушит палочные удары на головы подобных старост. Для удовлетворения своих желаний эмир раза два в году под видом заботы о народе и управления государством отправляется в эти крепости с пушками, с войском в десять тысяч воинов, с пышностью Тимура во время похода в Индию. При этом травят посевы дехкан, разрушают дома простых людей и после четырехмесячного отсутствия возвращаются в Бухару.

В то время четыреста или пятьсот старост в этих крепостях занимались сводничеством. А в самой Бухаре сводничеством постоянно промышляли десять подвод с людьми везира, которые возили девушек и днем и ночью повсюду, куда бы не ходил эмир. Десять тысяч воинов и столько же слуг — всего около двадцати тысяч человек, возгоревшись желанием к женам и мальчикам тех областей, куда прибывал эмир, ночью удовлетворяли свою плотскую страсть с лошадьми или своими слугами. А их жены в Бухаре каждую ночь отдавались двадцати тысячам мужчин, кроме тех, добродетель которых бережет Аллах.

Короче говоря, территория Мавераннарха, столицей которого является благородная Бухара, превратился в город Лота[75]. Разврат и прелюбодеяние возросли до такой степени, что того и гляди Бухара прослывет, как Египет времен фараонов, «страной развратников», Даже опасались, что этот благородный город будет погублен, как и град Лота, что вознесенные здесь будут унижены. О Аллах! воздай развратникам за их разврат!

Эмир Музаффар ввел во время своего правления еще один порядок: зрелища с танцами мальчиков, исполнением газелей и с канатными плясунами. В течение всего года во всех областях устраивали подобные празднества, повсюду раздавались звуки бубнов, чтобы народ не поддался влиянию ложных слухов и все время развлекался зрелищами, полагая, что всё спокойно и все смуты усмирены, что если бы государству угрожала какая-либо опасность, то эмир не был бы так спокоен и не предавался бы наслаждениям. И даже тогда, когда горожане умирали от недостатка воды или от высоких цен, раздавались звуки флейт и бубнов, танцовщицы танцевали, а канатоходцы выкидывали свои номера на проволоке. Люди пребывали в заблуждении и недоумевали: может быть русло Зерафшана переполнилось водой или, быть может, с неба вместо дождя стала падать пшеница? Ибо, в противном случае, чем же объяснить весь этот шум? Какие могут быть празднества, когда надо плакать и молить Аллаха о прощении, а не танцевать и ходить по канату?

Волей-неволей некоторые шли на зрелища и возвращались домой проголодавшись.

Во времена Музаффара был вечный праздник, всегда были пиры и музыка. Например, если наступал новый год, то пиры не прекращались целых два месяца. Затем наступали праздники жертвоприношения или разговения. Когда же кончалось это празднество, то начинались торжества по случаю обрезания или женитьбы царевичей. Странные это были пиры: благородным там ничего не перепадало. Во время этих пиров всякий сброд, шутники, мужеложцы и сводники уносили всякие яства целыми харварами. А больше всех доставалось молодым сводникам, которые приводили во дворец девушек и проституток. В эти дни с эмирского Арка для раздачи народу высыпали мешками изюм, целыми ящиками халву и всякие сладости. При этом одним разбивали головы, другим выбивали глаза, а хлеб и яства топтали ногами, так что никто и не пользовался ими. А в эмирских покоях слуги, служанки, невольницы умирали от голода и не могли даже слова вымолвить, а вернувшись домой поздно ночью, не всегда находили чистую воду и черствый хлеб.

А ведь такое поведение эмира нравилось большинству жителей городов и селений: три четверти народа молились о продлении навеки царствования эмира, и лишь меньше четверти разумных мужей были недовольны таким образом действий и возносили свои мольбы к богу. Ибо разврат и грех укоренились в природе людей из-за пренебрежения верой и близости неверия и неверных.

Музыка и танцы очень подходят для подлых и низких людей и детей. И поэтому, в тех случаях, когда требовалось одобрение, например, после борьбы, танцев, празднеств с шутами и мальчиками, после зрелищ с канатоходцами, весь сброд, вся чернь, не совершив омовения,[76] поднимала руки к небу, благословляла эмира и обращалась к зрителям: «Молитесь, чтобы эмир завоевал весь мир. Что это за веселье, что за пиры и празднества мы видим в царствование нашего эмира! Наши родители не знали ничего подобного. О боже! Даруй эмиру победу над всем миром, да поможет ему Хайдар.»[77]

И лишь немногие люди, которые видели подлинную суть вещей, хватали себя за ворот от страха перед Аллахом, рыдали над этими глупцами и их эмиром, и обращались к богу с мольбой: «Да не постигнет нас несчастье. Да не заберут нас в ад вместе с ними».

Вспомним, что когда было решено разрушить город Лота, те, кому это было поручено, доложили главному архангелу Джебраилу — да будет мир ему: «Настала пора, но тринадцать человек в этом городе молятся. Их тоже следует погубить?» Джебраил — да будет мир ему — отправился к богу, и тот приказал: «Уравняй всех! Если бы они были праведны, то не стали бы жить в таком городе».

Эмир Музаффар полагал также, что власть и могущество обеспечиваются молитвами, а не мечом и плетью. Он невзлюбил меч, так как тот не приносил ему золота, он отказался от плети, так как она не поставляла ему женщин. Он полагал, что только молитвы могут стоять на страже государства. Ему было невдомек, что если бы дела вершились посредством молитв, то наш пророк — да благословит его Аллах, да приветствует — воспользовался бы ими в борьбе против грешников.

Действительно, молитвы помогают в том случае, если человек соблюдает необходимое в мыслях и действиях, а не в том случае, когда он поручает кому-то молиться за себя, а сам продолжает грешить и развратничать. Да еще он назначает этим людям, которые молятся за него, вознаграждение из имущества, которое ему не принадлежит, и толкает людей на преступление, поощряя их деньгами, которые сам стяжал нечестным путем. Ведь эти люди знают истинное происхождение их вознаграждения, как и то, что эмир не имеет права содержать стольких людей за счет государства.

В действительности, правитель — это поденщик, которого общество наняло на службу себе со словами: «Если ты будешь охранять нас и наше имущество, если защитишь от разбойников наши дома и наши пути, то мы уплатим тебе определенную сумму из ушра и хараджа, чтобы ты мог содержать на эти деньги специальных людей, которые помогли бы тебе в этом важном деле, так как ты один не справишься с этим».

И если такой человек переступает хоть на шаг дозволенный предел, то он губит плоды чужих трудов. Раздача милостыни и проявление щедрости подобают правителю тогда, когда он извлекает пользу из рудников и копей, завоевывает страны неверных и захватывает огромные трофеи. И тогда он пусть дарит что угодно и кому угодно. Он не должен возлагать свои расходы на бедных людей, он и не имеет права расточать отданное ему на хранение имущество народа по своему усмотрению, а не по прямому назначению. Он не вправе на деньги, выплаченные на строительство зданий, воздвигать дворец для правителя или же украшать заброшенную мечеть.

Подобный правитель — божий гнев, явленный в облике человека, и потому в его правление люди должны раскаиваться в грехах и молить прощения у Аллаха, ибо они разгневали творца и наказаны таким правителем.

Эмир, будучи очень похотливым, страшился возмездия за это и заставлял людей за золото произносить молитвы, посещать мазары и читать Коран, чтобы такими недостойными уловками обмануть бога. А всеславный владыка дал ему на некоторое время возможность делать все, что угодно было его душе. Но скоро настанет время, когда он спросит эмира: «Я велел тебе вот эту сумму израсходовать на определенную цель, а ты истратил ее на себя, возомнил себя равным мне и возгордился. Ты имел право всего-навсего на один дирхем из казны, так откуда же ты уплатил тысячу дирхемов за ту девушку?»

Эмир Музаффар полагал также, что таким правлением он обезопасит себя от России и сохранит свое положение, хотя русские прекрасно знают, что если они сами будут управлять страной, то не получат столько доходов, сколько дает эмир. К тому же, их закон не основан на насилии, и они не смеют нарушить установленных порядков. Русские видели, что эмир сосет кровь своего народа, радовались этому и говорили: «Как бы там их ни убивали, это пойдет нам на пользу».

Если жители города ослабевают вконец, то их легче будет удержать под своей властью после покорения страны. А Россия медлит с завоеванием эмирата лишь в своих интересах, так как она предвидит большие неприятности, не знает, как ей управлять таким большим числом людей с иным укладом жизни. Русские опасаются, что после установления в эмирате новых порядков, начнутся восстания и мятежи, в результате чего эти устои могут быть потрясены.

Снисходительность и послабление России по отношению к нам обусловлены дальновидностью русских. Если люди и видят, что дорога свободна, они не полагаются на это и говорят: «Садись туда, откуда тебя не прогонят.»

Времяпровождение эмира. Когда эмир находится в столице, то все ночи напролет проводит в кутежах и разврате, С наступлением сумерек во внутренние покои, к любимым женам эмира, приводят юношей-танцоров и танцовщиц. Все мужчины и женщины начинают танцевать и петь с постоянным припевом: «Да здравствует его величество». Припев произносится полным голосом, чтобы его слышал весь город.

Это пиршество начинается с момента призыва к вечерней молитве, но никто не обращает на этот призыв внимания и не думает о намазе. Перед самым утром эмир, вместе с двумя-тремя заспанными и не совершившими омовения отроками, совершает ночную молитву, а затем велит провозгласить азан к утренней молитве, хотя бы до этого оставалось сорок пять минут или целый час. Он совершает утренний намаз и тут же ложится до десятого часа утра. Потом он отправляется в уборную, облегчается и умывается. Затем в течение получаса он причесывается, наводит на лицо румяна и сурьму. И уж после этого он выходит, чтобы принять приветствия слуг. Случается, что это приветствие происходит до восхода солнца. Каждый день, от утренней молитвы до десятого часа, во дворце собирается много народа: жалобщики, чиновники с разными жалобами народа, а также те, которые приносят дары по какому-либо поводу. Все они, в ожидании эмира, переступают с ноги на ногу.

Иные из придворных, боясь пропустить эти приемные часы, прибегают во дворец, не совершив ритуального омовения после ночи, проведенной с женой (а иные не совершают других видов омовения), не совершив намаза в квартальной мечети, спешат в дворцовую мечеть. Они прибегают, запыхавшись, но оказывается, что солнце давно взошло и здесь уже молились. Они совершают намаз где-нибудь, сидят до десяти часов и молятся за его величество эмира.

В такой суматохе эмир выслушивает приветствия и велит подать прошения, поступившие в канцелярию двора. Он читает их, но не понимает, чего просят жалобщики, и передает мунши и мушрифу. Те вторично докладывают ему содержание жалобы. Если эмир решит что-нибудь, они пишут резолюцию, а в противном случае жалоба так и останется без ответа.

Например, от начальника стражи в Гиждуване поступает донесение, в котором сообщается: «Прошлой ночью такие-то люди напали на дом такого-то человека, взяли вещи и убили нескольких человек. Хозяин дома сообщил нам об этом, но мы воздержались от их ареста, не имея на то разрешения. Какое будет высочайшее соизволение по этому поводу? Если эти разбойники скроются утром, то их уже потом не найти.

Если эмир не спит, то он выходит в полдень, а если спит — то к вечерней молитве, а то и на утро другого дня. Короче говоря, приказ эмира об аресте разбойников выйдет через два дня, когда они уже, возможно, будут в Хорезме.

После окончания приема эмир вызывает к себе надимов и приближенных и болтает с ними. К этому времени он уже позавтракал и начинает расспрашивать собутыльников о том, как они предавались плотским страстям или вообще как совокупляются животные. Это продолжается до тех пор, пока у него не переварится пища, а сам он не придет в плотское возбуждение. Тогда он встает возбужденный, отправляется во внутренние покои и предается чувственным наслаждениям с законными женами или просто наложницами, так что потом бывает вынужден искупаться. После бани он вызывает цирюльника, а затем спит, сколько его душе угодно.

Проснувшись, эмир приходит в зал, вызывает надимов и садится за обед. Пока пища переваривается, он ведет болтовню, пока его естество не возалкает женщины. И он тут же направляется в свои покои.

Так проводит эмир во дворце дни и ночи. Не проходит и недели, как он отправляется за город. А везир выделяет партию всадников. Подводы с женщинами снуют взад и вперед, коней загоняют и можно подумать, что люди торопятся по очень важному делу. А если выяснить причину, то окажется, что скачут за щепоткой мышьяка и извести, которые нужны для выведения волос на лобке любовницы.

Вместе с эмиром за город выезжает три тысячи всадников, которые травят посевы крестьян своими конями, портят их. Для того, чтобы все эти люди не скучали, всегда играет музыка, танцуют, пляшут. Будь то под снегом или дождем, в зной или холод — всегда группы отроков поют и танцуют в грязи и на снегу, покачивая головами и бедрами, так что вызывают сожаление к себе. И никто даже не смотрит на них. Так каждый занят своими заботами, сопряженными с дорогой и отдаленностью от родного очага.

Если в это время какому-нибудь бедному человеку надо подать прошение, то он должен отправиться за город и ждать в холод и зной от трех до пятнадцати дней. Да к тому же неизвестно, будет ли исполнена его просьба. Во-первых, слуги эмира будут опасаться показать его эмиру из страха, как бы он не расстроился. Но если они даже и покажут, то от эмира не будет вразумительного ответа, и слуги вынуждены будут расспрашивать приближенных. А если будет вынесено какое-нибудь решение, опять же мунши и мушриф получат разные указания.

Одним словом, если прошение было относительно воды, то решение по этому вопросу будет отправлено из канцелярии эмира тогда, когда в реке не останется воды, а земля потрескается от засухи. А проситель возмет эту бумажку и выбросит в арык, а то и на ветер, так как она уже лишена всякого смысла. А ведь он зря потратил за нее двадцать, а то и тридцать дирхемов. А если бы прошение касалось каких-либо забав, игр или плотских наслаждений, то оно немедленно было бы представлено эмиру и сразу же вышло бы решение эмира, так как подобные прошения не раздражают его и отвечают его вкусам.

Когда эмир выезжает куда-нибудь далеко, то начинают насильно забирать подводы и верблюдов у бедняков. Это является вестью о приближении отъезда эмира. После этого в город, в течение нескольких дней, не привозят хлеб и продукты, цены на базаре подскакивают, отчего приходят в отчаяние вдовы и бедняки. Подводчики и погонщики, привозящие на базар продукты, услышав, что в городе забирают верблюдов, прячут свою скотину по разным углам, а сами разбегаются. А причина та, что верблюд, попавший в руки эмирских воинов, вскоре издыхает от побоев, а арбы они просто разносят в щепы и пускают на топливо. Кони же подыхают от истощения, так как не подпускают их владельцев к ним для ухода. А если бы их и допускали, то те вскоре сами убежали бы, жалея животных, ибо воины безбожно нагружают наёмную скотину, потом еще несколько человек садятся поверх груза, о корме же не заботятся. И бедная скотина издыхает через один-два перехода.

Удивительные беспорядки! Начальник войска получает из казны несколько тысяч дирхемов на наем тягла, а потом еще несколько тысяч для уплаты компенсации за сдохших верблюдов и коней, но их владельцы не получают ни гроша и даже пожаловаться не могут, так как никто не передаст их прошения эмиру, чтобы не расстроить его.

О диво! Все тайны дворца и эмирских жен ходят в народе из уст в уста, но вот отъезд эмира считается государственной тайной и никто не знает, когда он выступает из города и когда выйдет на дорогу. Только в самый момент выступления бьют в барабан, но остается неизвестным, каким путем и через какие городские ворота он выедет. Народ суетится, встречая его, а люди везира возятся с приготовлением угощений эмиру.

Выехав из города, эмир проводит два-три дня в окрестностях, чтобы свита подготовилась к поездке. А люди ждут, что эмир вот-вот двинется. Поэтому с утра до вечера кони стоят под грузом, а паланкин эмира привязан к шеям носильщиков, которые изнывают под тяжестью, а эмир все не выступает. К вечеру люди уже знают, что эмир и эту ночь проведет здесь, снимают груз и начинают готовить себе еду.

Часто бывает так: народ начал отдыхать, пища частью сварена, частью — нет, и тут эмир выезжает в какую-нибудь пустынную местность вдали от населенного пункта и останавливается там, чтобы люди помучились в поисках веды и корма. Или среди зимы он останавливается в степи, чтобы людям негде было укрыться от холода. Через каждые полфарсаха эмир делает остановку. В жару и холод воины сидят в ожидании, держа коней за повод, не сняв груза со скотины, не разбивая палатки. Иногда проходит весь день, а то и ночь — и вдруг эмир выезжает. Люди изнывают от мучений, но не могут промолвить слова протеста.

На каждой стоянке люди кушбеги водят к эмиру девушек. На всем пути ни один человек не может раздобыть спокойно корма для коней. И, тем не менее, были люди, которые жаждали быть в свите эмира и не могли добиться этого. Да, воистину верны слова: «Если бы не было глупцов, то мир пришел бы в упадок!»

Во время этих поездок никто не мог остановиться, где хотел. Например, если войсковой казий участвовал в этой поездке, то, не найдя по пути места для стоянки, вынужден был ночевать в степи, будь то в холод или жару. И тем не менее, во все те места., где решил остановиться эмир, народ должен был приходить приветствовать его. Конечно, часто возникали недоразумения, что навлекало порицание и недовольство властей.

Если кто-либо во время этих поездок продавал харвар фуража за двести динаров, то никто не спрашивал, почему он берет так дорого. Это было его собственное дело. Если чей-либо груз падал на землю, никто не помогал ему, если кто-нибудь умирал от холода или жажды, никто не обращал на него внимания.

Однажды автору этих строк пришлось принять участие в такой злополучной поездке. Приближалась зима, а мы проездили уже более трех месяцев. Мы все ждали отъезда эмира, надеясь вернуться домой. Намаз по случаю окончания месяца поста рамазана мы совершили неподалеку от Кеша. Тут мы получили весть о смерти везира и обрадовались, полагая, что теперь эмир волей-неволей вернется в Бухару. Я был так рад, что даже сочинил хронограмму по случаю смерти везира:

Я прочитал эту хронограмму на собрании ученых мужей, находившихся при дворе эмира. Большая часть сановников стала возражать, утверждая, что везир был благородный человек и опорой государства, что с моей стороны нехорошо так поносить его. А я изложил им в ответ, приведенный мною выше, рассказ о русских и Казимбеке и доказал, что везир не имел ни малейшего представления о том, что это были за люди. Я добавил, что все несчастья на нашу страну навлек он. Тогда они заявили мне:

— Если это так, то как бы ты ни осуждал его, будет мало.

Получив весть о смерти везира, эмир покинул Шахрисабз и поехал в Карши, где пробыл пятнадцать дней без всякого дела, в то время как люди умирали от желания вернуться домой. Погода все эти дни стояла ровная, но в самый последний день изменилась, ударили морозы и пошел снег. Тогда эмир покинул Карши и направился в Бухару. Дороги все в ночной мгле замело снегом, много народу заблудилось в степи и погибло. Так до остановки у Хаджа Мубарак тридцать три пеших воина сбились с пути и замерзли. Их трупы привезли в лагерь.

Я, грешный, страшась за свою жизнь, шел с товарищами. Мы находили дорогу по разным приметам и, наконец, прибыли в какое-то селение. Целых два часа мы искали, где бы остановиться, переходя из одного двора в другой, но из каждого дома выходили воины и говорили: «Здесь остановился десятник или сотник такой-то. Он вот-вот прибудет».

И они никого не пускали. Иные из моих спутников вступали с ними в драку, я же стоял в стороне и молился за эмира и говорил: «Да завоюет он весь мир!» Под самое утро какой-то хлеботорговец сжалился над нами и повел нас к домику за селением. Там мы и остановились. Мы дали ему несколько дирхемов. И мы провели ночь в комнате, которая была тесней могилы везира, черней несчастной доли эмира.

Утром, отыскав своих коней среди снежных сугробов. мы восславили эмира и пустились в путь. Я спросил одного из друзей (он был тонкого ума человек):

— Что ответит эмир, если в день Страшного суда его спросят: «Когда ты выступил из Шахрисабза, погода была хорошая. Почему ты в тот же день не отправился в Бухару? Ведь войско твое спокойно достигло бы дома. Ты выступил тогда, когда признаки гнева судьбы нисходили на землю, и погубил много наших людей!»

Мой друг сказал мне:

— Он ответит: «Да, это было так, но я остановился в Карши и назначил своего раба Мухаммади на должность кушбеги, его сыну я поручил собирать закат со стад, еще такого-то назначил казием, а другого — раисом. Поэтому пришлось отложить возвращение в Бухару».

Я перебил друга:

— А если его спросят: «О тиран! Что произошло бы, если эти глупости вместо Карши ты совершил в Бухаре?»

— Ответит так: «А произошло бы то, что знаю я, но не знаешь ты».

Я продолжал:

А если его спросят: «Раз ты такой глупый, то почему ты не спрашиваешь совета?»

Друг ответил:

— Он не согласится и будет кивать на нас, что они, мол, совратили меня с пути истины и одурачили своей лестью.

Тогда я сказал:

— Так мы с тобой, значит, принадлежим к этому обществу?

Друг ответил:

— Я никогда не соглашусь, ибо мы страдаем именно из-за него.

Во время змира Музаффара в хозяйстве Бухары произошли резкие перемены, — оно стало приходить в упадок. Многие земли пришли в полную негодность из-за отсутствия воды, так как вода, поступавшая в Бухару, оказалась в руках России. Многие крестьяне из районов Бухары переселились в области по Сыр-Дарье, подвластные России. Большая часть государственных земель Бухары перестала обрабатываться из-за насилий и притеснений чиновников.

Однажды в канцелярии казия два человека вели тяжбу по вопросам земли и воды: дехканин требовал от другого долг в сто дирхемов. Амин, чтобы примирить их, предлагал вместо долга взять хорошую, обработанную и засеянную пшеницей землю и говорил: «Возьми за долг это засеянное поле. Если пшеница созреет, ты получишь доход в триста дирхемов». Но дехканин не соглашался и требовал свой долг, говоря: «Если я уплачу весь урожай с этого участка сборщику и владельцу земли, и то они не будут удовлетворены, к тому же еще будут мучить меня.»

В настоящее время чиновники и сборщики взимают подати с невозделанных земель и при этом говорят земледельцу:

— Если бы засеять эту землю, то она дала бы хороший урожай. Ты проявил нерадивость, так расплачивайся.

Такими приемами дехкан сажали в тюрьму. Районы, которые в дни покойного эмира[79] выплачивали по десять и пятнадцать тысяч танга налога, в настоящее время дают более ста тысяч танга.

Каждый год осенью эмир ревизует чиновников и отбирает, избивая палками, все золото и серебро. Таким путем дань с подданных переходит в казну.

Однажды при покойном эмире верховный казий доложил эмиру:

— Базар по продаже шелковых коконов отдан на откуп за шесть тысяч танга такому-то. Но есть человек, готовый уплатить двадцать тысяч. Если будет высочайшее разрешение, я выдам грамоту, ибо это в интересах эмирской казны.

Но эмир разругал казия:

— На шелковом базаре не сеяли танга. А то, что он хочет добавить, он берет с крестьян и тем самым набросит тень на казну. Казне, которую наполняют имуществом подданных, лучше пустовать.

А в наше время с этого базара в казну платят сто тысяч танга, да не менее пятидесяти тысяч делят между собой надзиратели и арендаторы.

Однажды один дехканин рассказывал:

— Я привез из Гиждувана два с половиной сера шелковых коконов и заранее распределил выручку на покупку нужных вещей. Когда я пошел на базар, мой товар взвесили на нескольких весах, взяли аминский сбор и уплату за место, определили полвеса и полцены, так что я получил всего десять танга. Я покинул поскорей базар, опасаясь, как бы самому не исчезнуть в весах этих мошенников.

Деньги, собранные таким путем в казну, тратятся на пустые забавы и развлечения, и ни один дирхем не попадает по своему прямому назначению.

Однажды у любимой жены эмира родилась девочка. На ее люльку, горшок и трубку было израсходовано три тысячи золотых монет. Пока исполнилось ей семь дней и ее положили в люльку, всего потратили не то пятьдесят, не то шестьдесят тысяч.

Расскажу коротко об этом. Однажды эмиру понравилась какая-то девушка, которая уже была использована купцами и туркменами. Она, побывавшая на своем веку в постели тысячи мужиков, спустя несколько лет забеременела в гареме. И до того, как это бремя появилось на свет, его уже прозвали победоносным героем, царевичем — покорителем мира. Для него заказали две инкрустированные люльки из золота и серебра, а также всякие парчевые покрывала, усыпанные жемчугами. Целые тюки парчи и кашмирских шалей были разрезаны для подстилок и всяких одежд. В доме кушбеги толпы женщин занимались кройкой и шитьем одежд для ребенка; толпы мастеров украшали узорами и инкрустацией люльку. Звездочеты же предсказали, что родится мальчик, который завоюет весь мир.

Но когда родился ребенок, то он был лишен мужского естества, то есть просто-напросто родилась дочь. И, тем не менее, пир во дворце продолжался семь дней, каждый день для женщин расходовали тридцать манов риса и несколько манов халвы и сахара. Жены знати и сановников толпами приходили во дворец с несметными подарками и уходили с харварами ответных подарков с пиршественного стола. Арк был закрыт на целых три дня, танцовщицы и плясуны гуляли, пели и танцевали в тронном зале и на прилегающих к Арку улицах.

Все слуги и привратники, спрятавшись, сидели в соборной мечети. Сам эмир важно расхаживал среди женщин. По ночам в разрисованной и разукрашенной зеркальной комнате длиной в пятнадцать и шириной десять газов сидели у четырех стен знакомые и незнакомые женщины. В середине комнаты была постлана скатерть величиной почти с комнату, на нее высыпали целые харвары всяких сладостей. Сам эмир сидел посреди комнаты и одарял гостей сладостями в зависимости от их положения в обществе. Он давал слугам сладости с указанием, кому отнести, и те выполняли его приказ.

А на помосте певицы исполняли разные песни и гимны, отроки и девушки танцевали, а женщины били в бубны. Эмир через определенные промежутки времени брал мешок с монетами, всходил на суфу и высыпал деньги в круг людей. Женщины бросались за монетами, рвали свои башмаки, царапали лицо, теряли платки и тюбетейки и начинали визжать. Эмир смеялся и радовался, а судьба плакала над его плачевным состоянием и думала: «Туран»[80] отдан во владение глупцу, который ниже женщины. Все, что он вытворяет сейчас, — дело женщин, а не опоры государства. Разве можно спокойно взирать на такое позорище повелителя мусульман?» Перед эмиром стояла золотая люлька, а серебряная была в комнате кормилицы.

Каждое утро разные проститутки и потаскушки выносили из эмирского дворца полные мешки лепешек и сладостей. Достойный человек на этом пиршестве не получал ни единого куска, все доставалось сводникам и им подобным. А родственники их, в большинстве своем пастухи коров и ослов, готовые считать рабское служение богачу равным владычеству над целой страной, в это время получили высокие должности и начали смотреть свысока даже на городского везира.

К нововведениям эмира Музаффара относится также празднование Навруза[81]. Когда солнце доходило до середины созвездия Рыб, начались приготовления к празднеству, готовили всякие зрелища. До середины месяца Савра в кишлаках, селениях и мазарах по приказу эмира собирались люди, из городов выводили насильно мастеров и ремесленников и повсюду пели, танцевали и устраивали представления. И странно то, что на эти гуляния выгоняли шейхов вместе с их мюридами. На одной стороне пели «Маснави»[82], устраивали дервишеские радения, читали нараспев Коран, произносили молитвы;, а где-нибудь рядом устраивали непристойные зрелища и смешили людей кощунственными речами и безнравственными проделками.

Так, например, в обществе улемов и сейидов, таких, как главный казий, главный мухтасиб и ахунды, два человека переодевались казием и раисом, надевали чалмы из потрохов овцы, садились задом наперед на ослицу и изображали в шутливой форме, в присутствии самого главного казня, ведение тяжбы. Они говорили:

— Его превосходительство раис приказал считать грехом мужеложство. Каково ваше мнение?

Улемы от этих шуток смеялись и наслаждались.

Или же «раиса» сажали задом наперед на осла, вязали хвост веревкой, набрасывали ее на шею «раису» связывали ему крепко руки за спиной, а ноги под животом осла. В присутствии этого «раиса» происходила тяжба двух мужчин и отрока.

— Этот мальчик, — говорил один из них, — взял у меня тысячу тайга, а вот этот человек завладел им силой и мешает мне общаться с ним.

«Раис» выносил решение:

— Ступай, этот мальчик принадлежит тебе.

Но тут приходит другой человек с тем же иском. «Раис» снова говорит:

— Ступай, этот мальчик принадлежит тебе.

Оба истца держат в руках овечью селезенку, а третий человек держит сосуд с водой на уровне зада ослицы. Оба истца произносят проклятия по адресу «раиса», выкрикивают оба разом «что это ты за решение вынес?» Сначала опускают селезенку в сосуд с водой, потом с силой несколько раз подряд бьют «раиса», а бедное животное шевелит губами, проклиная эту игру и ее участников. Прозорливые люди понимают эти проклятия, но улемы глухи к ним. Затем истцы с силой бьют этой селезенкой по морде «раиса», так что треск слышен далеко кругом. И раньше всех при этом хохочет главный раис Бухары, его примеру следуют другие улемы.

Бывает и так. Мужчина и отрок в женском платье садятся на верблюда, проезжают мимо улемов и изображают на их глазах соитие, произнося при этом всякие скабрезности. Все смотрят на них и слушают с охотой, смеются и приходят в восторг.

Во время этих гуляний и днем, и ночью мужчины и женщины смешивались толпами. Иногда жены знати одевались как мужчины и отправлялись на гуляния, а здесь были в ходу прелюбодеяние и разврат, мужеложство и тому подобное. За каждой стеной, в каждой яме влюбленные удовлетворяли свои желания, а сам главный раис покровительствовал картежникам и мужеложцам.

Мне рассказывал мунши из дивана, что однажды из комнаты вышел его слуга. Вернувшись вскоре, он стал рассказывать:

— Я встретился со старцем. Он был поверх одежды повязан поясом, на ногах были деревенские сапоги. Он спросил меня: «Где находится канцелярия муфтия?» Я показал. Потом он спросил: «А где происходят все эти забавы эмира?» — «А вот в этом саду. Как раз в это время канатоходец шел по канату, а кругом раздавались звуки флейты и барабана. Старец еще раз спросил: «Если эмир живет в этом саду, где же живут его жены?» Я ответил: «В том же саду.» Старец продолжал: «Как выносит эмир все эти крики посторонних мужчин рядом со своим гаремом?» Я ничего не смог ответить ему; он продолжал: «Я прибыл из Ваганзе, у меня важное дело. Мы — сельские жители, мы не так уж прячем своих женщин, но мы не допускаем, чтобы в наш дом проникал голос постороннего мужчины и чтобы наши жены слышали его». Потом он взял меня за руку со словами: «Ты кажешься смышленным юношей. Я вспомнил один рассказ, перескажу его тебе, а потом пойду по своим делам». И он начал:

«Захотелось как-то султану Махмуду[83] купить раба по имени Аяз, хозяин сказал ему:

— Этот раб стоит тысячу динаров, за меньше я не уступлю, так как он обладает тремя талантами.

Тут султан сказал:

— Во-первых, надо испытать эти его способности. Если он выдержит испытание, тогда решим, уплатить ли эту сумму или отказаться.

— Этот раб, — сказал хозяин, — прекрасно разбирается в драгоценных камнях, конях и природе людей.

А на руке у султана был красивый изумруд. Он дал его рабу для оценки. Аяз взял, осмотрел хорошенько со всех сторон и промолвил:

— Прекрасный камень, но с изъяном внутри: там сидит червь.

Султан отдал камень везиру и велел разбить. Тот стал колебаться, уверяя, что из-за слов раба-невежды не стоит губить драгоценный камень. Аяз ответил на это:

— Слово султана — наидрагоценнейшая жумчужина, ради презренного камня не подобает разбивать дорогую жемчужину.

Везиру стало стыдно. Аяз взял изумруд и разбил его. И действительно в камне оказался тонкий червячок. Султану понравилась смелость Аяза, и он велел уплатить его хозяину цену и дать сверх того еще халат. А потом приказал:

— Ведите раба на конюшню, пусть он отделит породистых коней от простых.

Аяз отправился туда и по возвращении заявил:

— В конюшне нет хорошего коня, все кони – с изъяном. Если султан разрешит, то я выберу из коней воинов, которые прибыли в гости во дворец.

Он вышел, привел тощего коня и сказал:

— Это благородный конь. Если его выучит, из него получится скакун.

— Сколько на это потребуется времени? – спросил султан.

— Один месяц, если я сам буду присматривать за ним.

Султан разрешил, и Аяза приставили к коню. После месяца хорошего ухода он привел коня, который действительно превзошел всех коней по всем статьям. И однажды султан спросил Аяза:

— Что я за человек по характеру? Ты думал об этом?

— Да, думал, — ответил Аяз, — но сказать об этом смогу лишь при двух условиях. Во-первых, надо попросить выйти всех присутствующих, во-вторых, — обещай сохранить мне жизнь.

Султан согласился, дал охранную расписку и попросил всех выйти. Аяз начал:

— Я думаю, что султан происходит не от царей, а от пекаря или хлеботорговца.

Махмуду стало не по себе, и он спросил с удивлением:

— На основании чего ты пришел к такому выводу?

— Когда дворецкий расстилает скатерть, — ответил Аяз, — то султан осматривает хлеб с обеих сторон и начинает хвалить муку и пшеницу. Это характерно для пекарей.

— Если я проверю это, и ты окажешься неправ, то как быть тогда? – спросил султан.

— Владыка может выбрать любое наказание.

Султан пошел к матери и спросил:

— Говори правду, от кого ты зачала меня? Я не отстану от тебя, пока ты мне не скажешь правду.

И мать начала рассказывать:

— Отец твой Сабуктегин, когда я родила подряд несколько девочек, пригрозил: «Если и на этот раз родишь девочку, — прогоню тебя из гарема.» В ночь, когда ты должен был родиться, я направила по всему городу нянек, чтобы они принесли всех новорожденных мальчиков на случай, если у меня родится девочка. И случилось так, что я родила девочку. Жена придворного пекаря в эту ночь родила мальчика, тебя. Я обменяла девочку на тебя, и тебя принесла во дворец. А дочь моя и до сих пор живет у пекаря.

Султан удивился, похвалил Аяза за догадливость и взял свою молочную сестру во дворец.»

Окончив этот рассказ, старик добавил:

— Я думаю, что наш эмир — не сын эмира Насрулло. Наверно, его отец был танцором или шутом. Человек благородного происхождения не стал бы предаваться этим позорным и глупым затеям. Правитель должен искоренять подобные запретные зрелища, а не поощрять их. Я не стану приносить свою жалобу такому муфтию, который смотрит сквозь пальцы на эти безобразия эмира. Ни за что я не пойду к нему с жалобой.

Одним словом, во время правления Музаффара в исламской общине начался общий упадок и разложение, законы шариата всецело оказались во власти государства. Низкие и невежественные люди заняли важные государственные посты, в жизни религиозной общины укоренилась неразбериха, и никто не мог чувствовать себя спокойно: ни богатые, ни бедные. Поэтому всеславный бог сделал его слугой и сподручным России.

Когда мы возвращались из России в составе посольства дружбы и мира с пустыми руками и несолоно хлебавши из-за глупости и нерасторопности посла, ограниченный царевич в пути читал Коран и повторял:

— Как я покажусь на глаза отцу?

Он все же не терял надежды на то, что генерал-губернатор, быть может, возвратит ему какую-либо область и не даст вернуться с пустыми руками. Однажды он стал расспрашивать, как гадают на Коране и стал гадать. И он попросил истолковать выпавший аят. Я спросил:

— Правду сказать или приятное?

— Скажи всю правду.

— Твоего отца, — начал я, — несколько раз обращали в бегство неверные, и жители Бухары подвергались большой угрозе. Вам надобно довольствоваться тем, что осталось, и не стремиться к большему, ибо вы провинились перед Аллахом.

— Как это так?

Я ответил:

— Святой аят гласит, что всевышний владыка при ниспослании Корана соизволил сказать: «Когда мы решаем разрушить какой-нибудь город или селение, то велим его правителю совершить какое-нибудь дело, например, джихад. А эти же правители из любви к власти и бренному миру пренебрегают нашей волей и не выказывают покорности нам. И тогда это селение и его жители достойны наказания, и мы разрушаем его жестоко.» Так вот, царевич, зря и попусту ты надеешься, что губернатор вернет тебе какую-либо область. Если Бухара еще какое-то время пребудет в вашей власти, это уже большое счастье, и вы должны быть благодарны Аллаху за это.

Далее, если правитель — тиран, если он преступает путь справедливости и шариата, то он всегда страшится за свою жизнь, власть и имущество, он теряет уверенность, он становится подозрительным и перестает доверять кому-либо. Поскольку эмир, подчиняясь похоти, сошел с пути, указанного Аллахом и пророком, то его существом овладели страх и опасения, и он ради сохранения своей власти расставил повсюду гарнизоны и заставил людей читать Коран и молиться за него.

В силу тех же причин цены на зерно и товары все время колебались, так как через две недели куда-нибудь отправляли войска, на что принудительно забирали верблюдов, коней и арбы погонщиков и возчиков. А владельцы вьючных животных, заслышав об этом, скрывались, не желая отдавать для перевозки войска свою скотину, ибо когда власти забирали коней и верблюдов, они уж больше не возвращались к своим хозяевам, а погибали от непосильного груза и побоев, а воины не заботились, чтобы дать им корм. Помимо всего прочего, владельцы их не получали плату за отданную в наем и за погибшую скотину, так как начальник войска полученные из казны деньги тратил на потребу своего чрева и похоти.

Однажды я заявил, что у русской армии — четырехколесные подводы, в которые запрягается один конь и кладется четыре мана, а то и больше груза. К каждой подводе прикрепляется четыре солдата, которые по очереди садятся в подводу и погоняют лошадь. Если выставить четыреста таких подвод к содержать в казарме и тем, кто прикреплен к артиллерийским коням, дать еще по коню для этих подвод, чтобы войско могло передвигаться быстрее и легче, то нет надобности в найме коней и верблюдов, который ложится тяжелым бременем на народ и повышает цены на базаре.

Такой порядок в нашей стране не получил одобрения. Поэтому жизнь народа была тяжелой, все ремесла пришли в упадок, благодать покинула людей, подданные только молились днем и ночью за эмира: «О боже! Даруй ему победу над всем миром!»

.....................................................................................

Эмир Музаффар покинул этот мир, наследник Абдульахад[84] занял его место, а русские стали открыто господствовать в Бухаре и ее владениях. Хотя покойный эмир и признал вассальную зависимость, но делал это тайно. А новый эмир подчинился России открыто и никакой восстановитель религии не появился в его лице. А ведь астрологи и прорицатели полагали, что преемник Музаффара на престоле явится обновителем нашего века, что при нем религия и государство обретут блеск, расцвет и новый порядок.

Нет, нет! Эти мечтания развеялись в единый миг. Увы! Стало не лучше, а напротив — хуже. Если тот эмир способствовал распространению музыки, танцев, пения и зрелищ, при этом эмире процветают глупость, тупость и отсутствие ума. Он знает в мире лишь жратву и сон. Отец хотя и приблизил подлецов, но иногда он давал и благородным пол-лепешки. А сын перестал и это давать.

Надежды на восстановление религии и государства покоились на том, что всеславный творец, разрушив через какого-либо тирана город или селение, восстанавливает его справедливостью другого правителя.

.....................................................................................

Точно также справедливые правители, назначив на какую-нибудь должность чиновников, в случае проявления с их стороны насилий, заменяют их другими, которые проявляют справедливость и снисхождение к подданным.

Когда власть и государственные дела Бухары перешли к эмиру Абдульахаду, он пал еще ниже отца. Всем было очевидно, что подданные этой страны еще не пришли в себя и не перестали грешить. Над их головами все еще висит опасность, а у их порога стоят наготове бедствия и напасти. Только еще не наступило время этой катастрофы, и она ждет развития событий.

Пишущему эти строки предстояло в третий раз отправиться в составе посольства в столицу империи.[85] Я в это время уединился от всех и довольствовался тем, что бог пошлет. А было это после победы России над Хорезмом[86]. Эмир Музаффар находился в Keше, куда отправился для привлечения симпатий народа и войска. В это время к кушбеги прибыло письмо эмира с приказом отправить меня к нему для участия в посольстве. Оказалось, что у императора готовилось какое-то празднество,[87] и губернатор Самарканда написал эмиру о необходимости направить в столицу посольство.

На этот раз кушбеги Мухаммади дал мне коня со сбруей и поспешно отправил к эмиру. Я поехал в Шахрисабз, остановился в медресе и пошел приветствовать эмира. Я не увидел никаких примет, говоривших о посольстве и поездке. Два или три дня по утрам я ходил во дворец, но никто не поинтересовался мной. А эмир вместе с другими иногда искоса поглядывал на меня. Я спросил приближенных эмира, кто будет послом, чтобы мне быть при нем. Они ответили:

— Еще точно неизвестно, только поговаривают, что в Россию поедет или Яхшибек додхо, или Исамиддин туксабо, или Наджмиддин Мир Асад.

На четвертый день я эмиру написал бумагу: «Этот нижайший раб прибыл согласно высочайшему указанию. Вот уже три дня, как конь мой привязан в конюшие медресе, а я нанимаю там келью. Люди поговаривают, что три человека могут быть послами. Да соизволит Ваше величество назначить из этих трех человек того, кто смелее и проворнее в денежных расходах, ибо по глупости и безрассудству они все равны».

Прочитав письмо, эмир рассмеялся и сказал:

— Все они равно скаредны, нужен другой посол.

И назначили Абдулькадырбека додхо, как человека смелого и расторопного. Я составил подробный список того, что необходимо для поездки. Послу выдали двадцать тысяч такга жалованья, а мне — тысячу. Спустя неделю, приготовив все необходимое на дорогу, мы направились из Шахрисабза в Самарканд.

Перед отъездом я попросил дать нам черновик послания, чтобы отвечать на заданные вопросы в соответствии с ним. Но мы так и не узнали содержания, так как нам не дали черновика.

На этот раз со мной уже не случилось неприятностей и бед, которым я подвергался во время поездки с Абулькасимом додхо. Посол с самого детства был знаком со мной и поэтому внешне выказывал ко мне благорасположение.

— Настоящий посол здесь — это ты, — говорил он, — а я — твой слуга, и мои люди — твои люди. Во время поездки ты можешь разрешать и запрещать все, что считаешь нужным.

Но он говорил так по своей ограниченности и из-за отупения разума от употребления опиума и не смог сдержать своего слова. Во время торговых сделок и иных операций он принимал необоснованные решения.

Короче говоря, после всех глупостей и позорных действий, после долгих переходов в Оренбурге кончились денежные средства посла. Мы заняли у бухарских купцов тысяч десять танга и продолжали путь в Петербург. В пути русские должностные лица встречали нас с почетом и уважением, устраивали приемы и проводы. Посол делал им подарки, так что наши деньги ушли на них.

В Петербурге нас поместили в красивом, хорошем доме. Наши расходы вел специально приставленный чиновник. Он подсчитывал каждый день наши расходы и записывал в книгу. По вечерам мы ходили в дома зрелищ и представлений, днем осматривали казну, сады, красивые дома и дворцы императора. В качестве переводчика к нам был приставлен Казимбек.[88] Он был нашим переводчиком и во время прежнего посольства, поэтому он отнесся ко мне любезно и радушно, расспросил обо всем внимательно и пошел к послу. Он побыл у него с час, потом вышел и спросил:

— Как звали того старичка, который был послом тот раз?

— Абулькасим додхо.

— А этого как звать?

— Абдулькадыр додхо.

— Какие у вас просьбы на этот раз?

— Я ничего не знаю.

И Казимбек начал говорить:

— Тот посол был сговорчивый глупец, а этот — кажется, несговорчивый глупец. Разве у вас нет других людей? И каждый раз присылают хуже прежнего. Что, ваш эмир лишен способности отличать умного от глупого?

На другой день он принес письмо эмира и сказал:

— Эмир пишет, что он желает послать к императору одного из сыновей, чтобы сделать его наследником. Я перевел императору, и он ответил: «У бухарского эмира много сыновей, я не знаю, которого он имеет в виду. Разрешение этого вопроса возложи на Кауфмана,[89] чтобы он определил будущего наследника, который прибудет в Петербург.»

Я взял письмо и начал читать. Это был стиль эмира, он скрыл от нас содержание письма от стыда. Это был стиль, которым мужчины пишут проституткам и красоткам, стиль неограниченных любезностей. Вот вкратце его содержание: «Я хочу во всем подчиняться тебе, но боюсь племен и улемов. Я пошлю к тебе одного из своих сыновей, пусть он будет при тебе, научится управлять, а потом станет наследником».

Однажды переводчик сказал мне между прочим:

— Императорское празднество приближается. Во все страны посланы приглашения и уже прибыли короли многих стран с поздравлениями. Будут большие гуляния и пиршества. Сочини акростих с хронограммой о дочери императора и ее женихе — я переведу его императору. Он, конечно, обрадуется и наградит вас хорошими подарками.

Потом он добавил шопотом:

— Это исправит также некоторые глупости посла.

Я дал согласие, но устал от дороги и страдал от перемены климата. Каждый раз, встречая меня, переводчик спрашивал: «Что ты сделал, что написал?» А я отвечал: «Будет сделано!» — и проходил мимо. Он продолжал настаивать, и я решил, что он хочет испытать меня, дабы убедиться в моей неспособности, и я спросил имена дочери и жениха.

— Жених — Альфред, сын Виктории, императрицы Индии,[90] — отвечал переводчик. — А дочь императора — Мари, сокращенная форма от Мариам.[91] Она для него — целый мир, и он выдает ее замуж.

Как-то вечерком за какие-нибудь три часа я поставил эти девять букв в начале девяти бейтов и отдал переводчику такое стихотворение:

Дата бракосочетания по христианскому летоисчислению названа в последнем бейте.[92]

Переводчик показал этот акростих императору и перевел его. Тот был очень обрадован, проявил любезность и в качестве вознаграждения послал мне перстень со своим именем и тридцатью четырьмя бриллиантами весом в три мискала. Где бы император ни встретил нас, он показывал дочери прямо из кареты на меня, что он, мол, поздравил тебя с замужеством в стихах. Он обращался со мной ласково, я тоже кланялся.

В тот день, когда я, по указанию переводчика переписывал это стихотворение красивым почерком, разрисовывая поля, ко мне зашел посол и спросил:

— Что ты делаешь?

— Это акростих.

Он прочел, побледнел и стал бранить меня. И я понял, что он ругал меня по трем соображениям:

Во-первых, — говорил он, — ты мусульманин, так зачем восхваляешь неверных? Во-вторых — ты жаден и хочешь получить от них за это подарок, в-третьих — эмир разгневается, если услышит.

— Простите меня, — сказал я, — меня вынудил к этому Казимбек. К тому же ислам не запрещает хвалить неверных в случае особой необходимости. И что бы от них нам не перепало, — все будет нашей добычей. И если будет какая-либо польза от этого, то прежде всего это принесет выгоду твоему эмиру, а мне в этом нет никакой корысти. Например, если мне дадут один дирхем, то тебе подарят десять, а по возвращении в Бухару все перейдет к эмиру, ибо тюркские правители, если отправляют посла в какую-либо державу, то по возвращении зарятся даже на его шаровары и рубаху.

Мир-додхо не очень удовлетворился моими извинениями и вышел из моей комнаты, В день окончания свадебных пиршеств я составил отчет об этом и вложил в него копию акростиха с комментариями к нему. Посол же, поругавшись со мной, опасался, что я пожалуюсь эмиру. Он присылал ко мне людей с просьбой показать ему отчет. Окончив, я вручил послу отчет, он пошел за мной, подарил мне дорогой парчевый халат, стал извиняться:

— Я по неведению наговорил тебе резкостей, я просто подумал, что ты скроешь это, а эмир, узнав, рассердится.

Я ответил:

— От правителя ничего не следует скрывать. Я на вас не обижаюсь, вам это простительно. Я знаю вас, ибо давно был таким, как вы. Хотя я и не стал вами, но и вы, кем бы вы ни были, не стали таким, как я.

Император российский выказал нам беспримерное уважение и почет, вызвал нас на прием государей, посадил впереди всех послов, на приемах усаживал рядом со своей ложей, сделал нам много подарков и отпустил.

Когда в Шахрисабзе, мы предстали перед эмиром, то он был недоволен моими отчетами, написанными без лести. Он несколько дней будто не помнил о моем существовании, а потом, на обратном пути в Бухару, вызвал меня в Карши и расспрашивал около часа о России и последствиях нашей поездки. Я рассказал всё откровенно.

После этого из России прибыло письмо с вопросом, какого сына эмир хочет послать туда и объявить наследником. Эмиру волей-неволей пришлось отправить в столицу империи одного из своих сыновей в сопровождении Исамиддина туксаба, чтобы он изучал, находясь при императоре, язык русских и их порядки. Вскоре он отправил в Россию своего наследника Абдульахадхана с дарами в сопровождении Астанакул-бий кушбеги. Во время этих двух поездок я был казием в одном районе Бухары и не смог отправиться с ними. Сам же эмир, в беседе со своими приближенными, сказал обо мне:

— Я посылал его в составе посольства в Россию, а он вздумал поучать меня. Я его больше не пошлю.

А я ответил, услышав об этом:

— А у меня нет никакого желания служить этим ослиным головам.

Абдульахадхан поехал в столицу империи в качестве наследника престола. Император оказал ему хороший прием и всяческие почести; а потом на секретном совещании, в присутствии послов некоторых держав, вынудил его подписать и приложить печать к договору, состоявшему из двадцати одного пункта, в том числе содержавшему согласие на проведение железной дороги и телеграфа, на строительство церкви для обслуживания русских солдат и купцов, на право русским покупать сады и здания. Можно без преувеличения сказать, что он целиком отдал им Бухару и вернулся назад.

Эмир Музаффар сожалел о своем поступке и несколько дней не допускал вернувшегося царевича к себе.

Наконец, через везиров тот получил разрешение отправиться в Кармину, которая была его резиденцией. А эмир заболел в Карши, откуда на весь эмират распространилась холера. Сначала она свирепствовала два или три года в Карши, затем добралась до Бухары и унесла около полумиллиона человеческих жизней, так что во многих селениях и кишлаках не осталось ни души. Как сказано в хадисе, холеру вызывает разврат народа, а дороговизну продуктов и товаров — клятвопреступление со стороны падишаха.

От холеры, которой эмир заболел в Карши, умерло много воинов, приближенных и чиновников. Некоторые больные умирали после возвращения в Бухару. Эмир также возвратился в Бухару, в течение пятнадцати дней лежал без памяти и в самом неприглядном виде сменил трон на гроб и вернулся в свое исходное место.

За все наслаждения и веселье, которым он предавался в течение двадцати шести лет, он отплатил в течение пятнадцати дней и распрощался с жизнью, истязаемый ангелом смерти.

Утром в пятницу, четырнадцатого[93] .... тысяча триста третьего года[94] наследник Абдульахад был вызван из Кармины и провозглашен правителем. Сейиды, сановники и знать всех областей прибыли для поздравления. В понедельник, девятого дня месяца сафара он воссел на престол, когда созвездие Козерога находилось в счастливом местоположении. Венера — в центре седьмого круга, Солнце — в десятом градусе, Юпитер — в девятом, Марс — в восьмом, Луна — во втором. Хотя это сочетание и является запутанным, оно предвещает долговечность и покой, так как звезды расположены в квадрате Венеры.

Абдульахад счел своим долгом следовать в государственных делах путем отца, и вновь разгорелись танцы и песни, распространился разврат в несколько раз больше, чем при покойном эмире. Поскольку Меркурий в этом гороскопе отсутствовал, то новый эмир не обратился к разумным мужам, а оставил государство в руках недостойных людей.

Все дела мужей науки он препоручал главному казию, а в назначении и смещении военачальников и правителей областей полагался на усмотрение и «прозорливость» глупого кушбеги. Главным везиром Бухары был назначен неумный Джанмирза инак. Русские приобрели очень большое влияние в пределах государства; они проводили свою политику, и никто не смел перечить им, все лишь повторяли: «Верим и подтверждаем».

Причиной такого быстрого подчинения Бухары русским были невежество и неорганизованность наших правителей! Когда эмир короновался в Бухаре, был в Нахрпае[95], где исполнял должность казия. Я написал оттуда: «Отправление посла в Россию после восшествия на престол предвещает счастье. В этом месяце нет счастливого дня для восшествия, надо ждать нового месяца».

Восшествие состоялось как раз в день получения моего письма. Поскольку Бухара — свод ислама — является одним из славнейших городов обитаемой четверти земли и самым могущественным из государств Туркестана, достославные государи и иностранные державы не верили в добровольное, без сопротивления, подчинение эмира России и считали ложью сообщения газет. Поэтому, чтобы убедить другие государства, сочли необходимым пригласить бухарского эмира в гости в Петербург. Эмир сел в поезд, чтобы отправиться в Петербург, и взял с собой, кого хотел, из слуг и начальников: Бараткулибека додхо, Асганакула кушбеги. Эта поездка продолжалась почти три месяца. Предполагалось за это время извлечь выгоды в один миллион танга, на самом же деле эмир уплатил России из казны сто миллионов танга, собранных принудительно. Они вернулись несолоно хлебавши.

Поскольку у нас вершат государственные дела не посоветовавшись с кем-либо предварительно, все дела кончаются с убытками. Люди, сопровождавшие эмира в этой поездке, не были подготовлены к дороге, они поехали без зимней или летней одежды, так как до самого последнего момента не знали, что им придется ехать с эмиром. И ни один улем или сановник не дерзнул сказать эмиру:

— В казне нет денег без хозяина. Куда вы везете столько денег и ради чего? Какая польза в этом?

Эти потерянные деньги сборщики вновь собрали с подданных насилием и угрозой и внесли в казну эмира. Но они тем самым разорили земли, так что вблизи Бухары не осталось ни одного цветущего селения, кроме Гиждувана. Все населенные пункты превратились в пустыни.

Другим бессмысленным поступком эмира была поездка в Тифлис — цветущий город на юге Кавказа и севере Армении; некогда он принадлежал Руму,[96] сейчас находится во владениях России. В народе о причинах этой поездки говорили разное. Одни утверждали, что наместник Кавказа созывает на какое-то празднество всех правителей и пригласил бухарского эмира, чтобы иностранные государства убедились в его подчинении России.

Шииты же, основываясь на том, что бухарский эмир благоволит к ним и поэтому назначил шиитов на должности везиров финансов и правосудия и начальника артиллерии, говорили:

— Во время этой поездки эмир встретится с Насириддин-шахом и заключит с ним братский союз о присоединении Бухары к Ирану.

Был и такой слух, что у эмира появилась скрытая язва.

Русские врачи будто рекомендовали ему, если он хочет вылечиться, искупаться в источнике «Айн аш-Шифа»[97] неподалеку от Тифлиса. Поэтому, ни с кем не посоветовавшись, эмир сел в поезд и захватил с собой, кого хотел, не спросил их. Вернулся он спустя пять месяцев.

В год восшествия эмира Абдульахада на престол ко мне прибыли двое моих близких друзей. Я угостил их, чем бог послал, и у нас завязалась беседа. Мы заговорили о беспорядках и переменах, происшедших в стране, о том, что предвидятся смуты и мятежи.

Каждый рассказывал виденный им сон. Один из них начал:

— Я видел льва, который попал в окружение странных зверей и скакал по улицам, спасаясь от них. Город был в развалинах, дома — разрушены; звери победили, разорвали льва на куски и разметали эти куски по сторонам.

Другой же рассказывал:

— В полдень я вышел из мечети, как вдруг луна с неба упала на землю, словно взорвавшаяся ракета. Вместе с ней летела звезда, она упала на здание русского консульства.[98] Я рассказал об этом тем, кто был со мной, и они побежали, чтобы посмотреть.

Меня уговорили гадать по астрологическим таблицам, чтобы предсказать грядущие события.

Я, грешный, трижды составлял гороскоп этих событий и трижды Марс противостоял Венере, а Меркурий, как бы для содействия, находился под тем же знаком Зодиака.

По законам астрологии такое расположение светил предвещает великую беду, особенно правителям и государственным мужам.

В грядущем те, кто останется в живых, увидят, что собранные путем насилий сокровища эмирской казны попадут к неверным и распутникам, а правители наши сложат свои головы на плахе. Эмиры и наместники подвергнутся наподобие грешников вечной каре. Аллаху да будет известно все.

Согласно расположению светил эти правители не долго будут владеть Мавераннахром. Здесь вспыхнут мятежи и произойдут удивительные перемены, ибо противостояние Марса Венере и приближение Юпитера к Меркурию указывают на ослабление мощи мусульманских народов и истинной веры и одновременное распространение упадка религии и власти неверных по всему свету, особенно в Мавераннахре, в котором всякое дело, будь оно доброе или злое, доводится до своего предела.

Меркурий содействует этому благодаря притяжению Марса. Смуты, которые предвидятся в этом мире, согласно расположению звезд, должны произойти на глазах у всех людей в течение периода, состоящего из тридцати шести лет.

Как бы ни рассматривать положение дел и видимые приметы упадка, основными признаками разложения ханифитского толка в Мавераннахре являются невежественные эмиры, нерадивые улемы, заблудшие и сбившиеся с истинного пути военачальники.

Других признаков нет необходимости искать. И если они еще дальше будут попирать заповеди шариата, то действительность, разумеется, в два раза превзойдет любое воображение, и в этом нет ничего удивительного.

Что будет в грядущем с этой династией Мангитов[99] и их приспешниками при столь явном пренебрежении к религии и нерадивости в её делах? Что означает падение луны и звезды? — Небо низринется на их голову. «Выть может, они не видят того, что происходит перед ними и за ними, на небе и на земле? Если я захочу, то под ними разверзнется земля или же на небе произойдет затмение»[100].

Как жаль, что в наше время уши не слышат и глаза не видят, остается только один путь: все, что становится известным тебе, приходится записывать, читать самому и плакать, ибо нет иного выхода. Как только кто-либо заведет речь на эту тему, то его обвиняют в безумии и в употреблении банга или опиума.

Я неоднократно докладывал письменно начальникам и сановникам о том, что стало мне известно из расположения звезд, но в ответ или вовсе ничего не слышал, или слышал ответ, не имеющий никакого отношения к моему предложению. Поэтому я вынужден был ни с кем не говорить на эту тему следуя словам Абулмаони:[101] «Язык в нашей религии не есть тот, кому доверяют тайны тела.» Для всех моих тайн нет доверителя, кроме молчания.

Эти правители, которых мы зовем его величеством эмиром и его превосходительством везиром, не кто иные, как «заблудшие скоты» и даже хуже них. Согласно шариату, их надо отстранять от власти по несколько раз в час. Никто не обязан подчиняться их велениям и, не подчинившись им, он не станет смутьяном и мятежником. Поскольку власть, основанная на справедливости, есть власть от бога, то власть, основанная на насилии, есть власть от Иблиса — да будет он проклят. И ведь удивительно то, что эти слова высечены на государственных печатях этих незрячих людей, что они сами ежедневно сотни раз прикладывают эти печати к разным документам и ни разу не задумываются над их содержанием. Их положению соответствуют следующие слова:

...Когда потомки прочитают написанное мною, то пусть благодарят меня те из них, которые будут способны увидеть истину объективно.