Путешествие из Бухары в Петербург

Рассказ о путешествии Абулькасим-бия в Россию

Однажды случилось мне поехать в составе посольства в Россию вместе с Абдульфаттахом тура и Абулькасим-бием. Там существует обычай — чтобы продемонстрировать могущество и величие своего государства, послов водят по собраниям и большим обществам, показывают им театры и примечательные здания, музеи и хранилища. Всем этим они гордятся.

В каждом городе есть увеселительные дома, где по вечерам до полуночи устраиваются всевозможные танцы, музыка, пение. Общество украшают красивые женщины и кудрявые красноречивцы, которые показывают различные представления и забавы. Каждый, кто хочет, присутствует там и каждому в этом собрании приготовлено место, сообразно его положению. При выходе оттуда вносят плату за свое пребывание.

Там устроены также хранилища разного рода вещей, вплоть до зверей, умерших и живых, хищников и птиц, зародышей различных животных и даже образцов человеческого плода, рожденного преждевременно или выкинутого, заключенных в стеклянные сосуды со спиртом,[102] чтобы не разлагались.

Как-то вечером от министра пришел переводчик и пригласил нас в общество, называемое «Собрание».[103] Мы вчетвером отправились на это увеселение. Это оказалось место, где присутствовали знатные дамы и видные русские вельможи, там было много красивых женщин, девушек с походкою павы, солнцеликих юношей со станом кипариса. Мы вошли в высокое большое здание, отделанное позолотой, с многочисленными залами, и комнатами с зеркальными дверьми, на которых висели шелковые занавеси, уставленные позолоченными креслами и диванами, золотыми, серебряными вазами и сосудами, обитыми бархатом стульями и столами. Во всех комнатах висели золотые, серебряные и хрустальные люстры, а у каждой стены стояли высокие канделябры и огромные, в рост человека, зеркала. Все стены, потолки и пол были расписаны чудесными рисунками и картинами. Там горело более тысячи восковых и стеариновых свечей, а в золоченых курильницах были зажжены приятные курения; от обилия огней ночь стала подобна дню.

В этом собрании мы видели, как нежные красавицы, стройные и солнцеподобные, прогуливались по залу, выступая плавно и грациозно, как пава или томная газель. Все они были одеты в шелковые одежды столь тонкие, что сквозь них просвечивало тело. Фигуры их были так стройны и изящны, что, казалось, одна не могла заслонить другую. На некоторых были тонкие черные платья и легкие цветные накидки из кружев и шелка, такие прозрачные и красивые, что трудно их описать или представить себе. Благодаря тонкости стана и прозрачности одежд, стрела взгляда пронзала их от спины первой и до груди сотой, нигде не задерживаясь, будто всевышний бог сотворил их тела из чистой воды и прозрачного стекла.

Мы остолбенели от изумления, разинув рты и широко раскрыв глаза: где мы и что с нами? Ведь когда мы шли сюда, была ночь сырая и темная, как же случилось, что сейчас день и светит солнце? От обилия огней мы не могли отличить ночь ого дня, то и дело протирали глаза — происходит ли это наяву или эти чудеса и жилище фей созданы воображением? А периликие удивлялись — как попали эти демоны в общество ангелов, как очутились дивы рядом с пери. Они с любопытством разглядывали наши лица и смеялись над нашей странной одеждой и видом. Мы же, потрясенные и оробевшие, шли вперед, не зная, куда ступить к где сесть, так как наш переводчик отстал от нас, занятый беседой с одной из красавиц. В это время моей груди коснулась хрустальная ручка, отстраняя прочь. «Эй вы, чудовища в облике людей* вы, дикари, идите осторожнее, ведь я выступаю, как горделивая пава, не затопчите и не запачкайте своими неуклюжими ногами мой тонкий подол, что волочится по полу, как павлиний хвост.

Дрожа и кланяясь, мы отступили назад. Но тут в спину нам ткнулся кулачок другой красавицы, мол, эй невежи, постойте, осторожней, ведь моя серебряная грудь нежна, как лепесток розы, смотрите не пораньте ее шипами своей неуклюжести. Мы оглянулись растерянно, испуганно переступил, шагнули вперед и стали кланяться, как обезьяна, показывая знаками: «Мы немы, мы коровы, приехали из степи и не знакомы с обычаями вашего города, извините нас.»

Бейт:

Они шарахнулись от такого выражения извинений и стали смеяться над нашими бородами, пока не подоспел переводчик и не избавил нас от растерянности и смущения. Проводя нас к почетному месту собрания, он жестом указал на кресла, приглашая сесть. Мы молча уселись, избавленные, наконец, от тычков в грудь и спину.

В передней части этой залы было возвышение, поднимавшееся над полом на полтора газа. Его прикрывал расписной шелковый занавес, а в глубине висела большая хрустальная люстра, в которой горело более ста свечей. Там расположилась группа луноликих красавиц, разряженных удивительнейшим образом. Они садились и вставали, поглядывали из-за занавеса на зрителей, ожидая, когда все соберутся, чтобы начать представление. Над этим возвышением был полукруглый помост, поднимавшийся над полом на два ваджаба,[104] на котором стоял большой стол с самтуром[105]. По обе стороны его горели большие свечи в золоченых подсвечниках и лежали листы с записанными на них ритмами русских и европейских мелодий. Каждая из присутствовавших на собрании красавиц, умевшая играть, петь или знавшая какой-нибудь рассказ или забавную историю, поднималась на помост и, грациозно поклонившись собравшимся, садилась на обитый бархатом стул, стоявший перед самтуром и наигрывала пальчиками музыкальный отрывок или пела песню. Если же она знала какую-нибудь историю, то исполняла ее стоя, стихами или в прозе, в очаровательной манере, на своем языке. Когда присутствующие слышали чудесную песню или занимательный рассказ, свой восторг и восхищение они выражали тем, что троекратно били в ладоши: дескать, эта мелодия или рассказ понравились нам, повтори снова или сыграй другую. А солнцеликая красавица, обрадованная, но показывая смущение, с кокетливыми улыбками и ужимками раскланивалась направо и налево, так что сердца присутствующих трепетали от восторга. Тогда она исполняла другой номер, а затем, если по окончании второй вещи снова раздавались аплодисменты, начинала третий номер. В четвертый же раз, под звуки непрекращающихся рукоплесканий, она кокетливо кланялась, спускалась с помоста и садилась на свое место, а вместо нее поднималась другая красавица, пением песен и рассказыванием историй рассыпая на том помосте новое веселье.

Что касается одежды женщин той страны, то она до талии узка, а от талий до подола настолько широка, что если женщина входит в комнату, то подол остается еще в коридоре. Под поясом из шелковой ленты у них другой пояс, скрепленный из изогнутых полумесяцем тонких и эластичных костяных пластинок, которые не ломаются, когда женщина садится или встает.[106] Этот пояс они затягивают очень туго, поэтому пластинки приподнимаются вокруг талии и поддерживают шелковые ткани платья. Со стороны женщина похожа на золотую, украшенную жемчугом башенку, поставленную на вершину удлиненного круглого купола. А сверху, на голову, плечи и талию, они накидывают черные, красные и голубые кружева, а у висков прикрепляют букетики искусственных цветов, которые будто только что сорваны с цветника. Росою для них служат духи и розовая вода. К ушам они подвешивают продолговатые сверкающие серьги из алмазов, хрусталя, жемчуга и золота, величиной с зернышко финика. Ночью в пламени свечей они сияли как удлиненные огненные капли или как ясный месяц, а кожа за ухом до того чиста и прозрачна, что видно, как под нею пульсирует кровь. И сверкание серьги, сочетаясь с прозрачностью ушной мочки, напоминает поставленную против зеркала свечу. От такой красоты и великолепия рассудок покидает голову, когда они встают, и сердце замирает в груди, когда они садятся.

Пока артистки наряжаются за занавесом и готовят все для представления, собрание не начинается. Затем раздается звонок, как бы извещая: «Отсутствующие, явитесь, разошедшиеся, собирайтесь: внимайте, мы покажем представление. Занавес поднимается, перед взором предстает необъятное небо, в вышине — светлый месяц на восточном или западном склоне, звезды, широкое зеленое поле, высокие деревья, горы, большие здания. А луноликие девы, принявшие облик ангелов, одни — раскинули крылья и подняли головы вверх, будто взлетают в небо, другие, с опущенными крыльями, склонили головы так, словно спускаются на землю. Некоторые стоят на одной ноге, другую оттянув назад, как хвост. Их крылья подняты и раскинуты над полом, одна рука изогнута над головой, а другая направлена вниз, к земле. Было похоже, что это красавец павлин, устремившийся куда-то.

И все молча глядят друг на друга и на публику. На них тонкие легкие ткани, которые не скрывают сокровенных частей тела; шею, лицо и грудь они убрали различными украшениями, а край ворота, проходящий вокруг спины, плеч и над сосками грудей, оторочен кружевами и искусственными цветами. Воображение не в силах описать подобной красоты — что подумать об этом изяществе и грации? принадлежат ли они человеческому существу или фее, ангелу, духу? Через некоторое время, ненадолго опустив занавес, они снова переодеваются, и на сцене открывается другая картина — снег и град, гром и молния, ветер и дождь, гроза и землетрясение, сотрясающие здания, бушующее море, плывущие корабли, тонущие суда, уходящие под воду люди, их стоны и крики, от которых на глазах зрителей навертывались слезы, и сердце охватывало сострадание. И снова занавес опускается, а через некоторое время, переодевшись, они появляются снова и развлекают публику танцами, музыкой и забавами, которых не в силах представить никакая фантазия. Они кружатся по сцене на одной ноге, потом, сплетя ноги, прыжком на два газа разводят их в стороны, подобно маятнику часов, только гораздо быстрее, и так же, сплетенными, опускают в такт музыке. Лучшие их танцы, на наш взгляд, те, которые в ритме «Буму-бакку-бакку-бум» или «бакку-бумму, бакку-бумм».

Иногда в этом собрании устраивают иллюминацию и фейерверк, иногда одевают маски страшных зверей, вроде дивов, драконов и морских чудищ. Ковер этого празднества свертывается в 12 часов ночи.

В этом собрании всюду, во всех комнатах, расставлены столы, кресла и свечи, и весь вечер подают чай, кофе, вина и напитки, горячие блюда и разные сладости. Устроено это собрание вот для чего. В той стране нет покрывал, и знатные мужчины и дамы, девушки и юноши влюбляются друг в друга. Но привести возлюбленную домой нельзя, потому что по их закону мужчина не может взять больше одной жены, а женщина не может выйти замуж, пока не. умрет муж, а развод никоим образом невозможен. Поэтому любовные отношения, которые возникают меж ними, являются преступными и запретными. Происхождение там ведется от женщины, а не от мужчины. Так, если муж отсутствует десять лет, то каждый ребенок, откуда бы он у жены ни появился, носит имя отсутствующего мужа.

Например, некий Колзаков,[107] оенный, был на 10 лет послан в Туркестан для его завоевания. Вместе с нами он вернулся в столицу императора. Он привел к нам свою жену с тремя или четырьмя детьми, трех, пяти и семи лег. На лице его сияла радость и гордость — каждого из них он считал своим ребенком.

Словом, влюбленные назначают в этом доме свидания и там находят друг друга. А если, предположим, кто-то из их знакомых тоже присутствует в этом собрании и видит влюбленных вместе, они делают вид, что ничего не замечают. Под руку или обнявши друг друга за талию или за шею влюбленные пары прогуливаются по дому, садятся в кресла, где захотят, что захотят, то едят и пьют...

В определенный час все выходят из собрания и отправляются по домам. При выходе платят о г пяти русских танга, которые равны двадцати пяти нашим танга, до двадцати пяти танга, не считая платы за съеденное и выпитое. Это делается для того, чтобы устроитель собрания покрыл свои расходы и постоянно обеспечивал посетителей всем необходимым. Значительная сумма отчисляется в царскую казну. Мы вышли и также отправились к себе на квартиру.

О посольстве Абдулькадыра и описание диковинок русского празднества

Случилось мне однажды по поручению правительства Бухары сопровождать Абдулькадыра додхо в столицу России в составе посольства по случаю свадьбы дочери русского императора, с соответствующими подарками и подношениями. Нас разместили прилично нашему положению и оказали нам подобающие почести и уважение. Переводчик, кавказец Казимбек, который упоминался выше, был человек умный и красиво писал по-арабски. Благодаря общности характеров он питал симпатию к автору этих строк. Однажды он обратился ко мне: «Приезжал сюда посол из Кашгара. Он написал в восхваление Петербурга несколько бейтов. Я их перевел и представил царю, и тот был очень доволен. Если ты тоже сочинишь несколько бейтов, — сказал он мне, — и вставишь в них акростих с именами дочери царя и ее жениха, а также хронограмму, а я переведу их и подам царю — это принесет большую пользу вашей миссии. Потому что у царя скоро свадьба, и это ему очень понравится, и, кроме того, прелесть стиха сгладит вашу узбекскую неуклюжесть».

Переводчик сказал так потому, что бухарские эмиры назначают послами людей тупых и необразованных с расчетом на то, что они не раскроют наших государственных тайн. Они говорят: «Посол не должен уметь ответить, когда его спрашивают, а если он может, то пусть лучше сам спрашивает, но только не отвечает ни письменно, ни устно, а то, не дай бог, противник заметит слабость нашего государства». А ведь если следовать по такому пути, это как раз и обнаружит слабость и отсутствие порядка в государстве.

Чувствуя усталость после дороги и перемены места, я в течение двух-трех дней откладывал это дело, Каждый раз при встрече переводчик говорил мне:

— Ну, если ты уже сочинил стихотворение, дай посмотрю, что у тебя получилось.

Я подумал про себя: «Может быть он хочет проверить меня и вдруг найдет, что я неспособен!» В конце кондов я спросил, как зовут жениха и невесту.

Он ответил:

— Альфред и Мари.

Мари — это сокращенное от Марьям, имя дочери русского императора, а Альфред — имя сына английской королевы Виктории.[108] Вставив все эти девять букв в начале девяти бейтов акростиха, я подал ему.

Переводчик перевел акростих и хронограмму на русский язык и представил дарю. Тот похвалил его и в вознаграждение даже пожаловал мне золотой перстень с тридцатью четырьмя алмазами, весом в три мискаля, а в вечер бракосочетания пригласил нас на свадьбу и обошелся очень милостиво. Царь повелел устроить празднество и иллюминацию в течение недели в Петербурге и трех дней в Москве. На этом празднике были устроены такие удивительные развлечения и забавы, что мысль и разум не в силах были удержать всего в памяти.

Так, однажды вечером нас пригласили на свадебную церемонию в царскую резиденцию. Это было четырехэтажное здание в 240 газов с востока на запад и 220 газов с севера на юг, с отделанными позолотой залами, сверкающими, расписными снаружи и изнутри стенами и дверьми, а все двери зеркальные. Севернее здания — большая река,[109] которая ответвляется от Великого океана[110] и течет в сторону Москвы, Самары и Макарьевской ярмарки.[111] Оба берега реки облицованы светлым шлифованным камнем и везде имеют ступенчатые спуски, чтобы брать воду и входить в реку. Днем и ночью по реке плывут тысячи парусных и паровых судов, которые приходят из Европы.

Через каждые 15 газов устроены лестницы высотой в 2 газа из шлифованных круглых, восьмигранных и шестигранных камней, а к лестницам прикреплены украшенные рельефами и цветами бронзовые решетки шириной в пять ваджабов, для предохранения прохожих. А через реку перекинут мост в четырнадцать пролетов, каждый пролет примерно в 20 газов. Два пролета при приближении корабля открываются, подобно створкам ворот, а как только корабль пройдет, они снова опускаются. Этот мост весь из цветного мрамора, отполированного как зеркало, и каменные плиты подогнаны так, что лишь временами видна тоненькая, как волосок, линия их соединения. Шириной мост примерно в 20 газов и разделен на четыре дороги — две для экипажей, а две для пешеходов, чтобы не сталкивались друг с другом. И каждый идет своей дорогой. С обеих сторон мост тоже защищен ажурными бронзовыми решетками.

Северной стороной здание царского дворца примыкает к реке, а с юга от него расположены, соединенные аркой, крылья здания военного ведомства и широкая просторная площадь, на которой могут маршировать и гарцевать на лошадях 50 тысяч солдат.[112] Невдалеке от ворот дворца воздвигнута высокая колонна из цельного куска цветного гранита, высотой в 50 аршин. Под камнем — восьмигранный бронзовый пьедестал, украшенный барельефами. На вершине колонны стоит статуя ангела, поднявшего крылья, будто в ожидании пришествия Христа, тоже из сверкающей бронзы.[113] В восточной части дворца, над нижним этажом — садик, где растут разные цветы и травы[114]. Тут зелень, проточная вода, сладкоголосые птицы. Высота садика равна высоте здания, (под ним помещается царская конюшня), а ширина — 25 газов. Все двери восточной части здания выходят в этот сад. Из реки в фонтан непрерывно поступает вода и снова возвращается в реку. К западу от дворца — большая улица.

Как только мы вошли во дворец, нас повели по лестнице и через лестничную галерею ввели в огромный, отделанный позолотой сверкающий зал, длиной в 150 газов, шириной в 30 газов, и усадили на соответствующее место.[115] В этом зале четыре галереи, расположенных одна против другой и перекрытых потолком. Их поддерживали шестьдесят колонн из полированного, блестящего камня. Основания колонн — четырех и шестиугольные, капители — круглые с лепными украшениями. Посредине зала с потолка свешивается восемь хрустальных, оправленных в золото люстр. В каждой из них горит до ста свечей.

Вечером в этом зале в присутствии христианских священников, военачальников и знати города совершилось бракосочетание по обряду Христа и Марии.. А ночью зал осветился огнями. Он был убран таким множеством разных цветов и зелени в вазах и корзинах, что разум немел. Все колонны до самого потолка были увиты гирляндами цветов и крученых свечей, а под самым потолком, вкруг капителей, на расстоянии ваджаба друг от друга, были прикреплены свечи в золоченых подсвечниках. В простенках меж дверьми были большие зеркала в рост человека с тройными светильниками по сторонам. Под зеркалами стояли столы, а на них тоже шестисвечные канделябры с горящими свечами. На полу было расставлено столько корзин с цветами, что казалось, будто это цветущий луг. Между ними оставался проход, чтобы можно было пройти в любой конец зала.

У одной стены зала была устроена беседка шириной и длиной в семь газов, потолок и три стены которой были увиты цветущим плющем. Дощатый пол ее возвышался над полом зала на один газ, одну стену беседки, высотой в четыре газа, образовывала стена зала, её потолок и перегородки были все в цветах и освещены огнями. В ней сидела группа музыкантов, которые все вместе играли на разных арфах, лютнях, литаврах и пели. Треть залы оставалась свободной — там, положив друг другу руки на шею и талию, танцевали, кружились и притаптывали знатные дамы и кавалеры, все очень нарядные, в драгоценностях, в тонких белых, красных, черных и голубых платьях с цветами, с шелковыми кружевами на вороте и вкруг подола. Головы их были убраны яркими надушенными искусственными цветами. В своем плавном движении они были похожи на букеты цветов, усыпанных звездами; в пламени огней золотые, алмазные и жемчужные украшения сверкали, как звезды, а благоухание духов иссушало мозг меланхоликов. Поскольку подолы у них очень широки, то слуги некоторых вельможных дам шли, поддерживая шлейф платья, чтобы он не зацепился за что-нибудь и не попал под ноги.

Тем временем сам император, в сопровождении свиты и родственников, взад и вперед прохаживался среди гостей. Раз, идя под руку с дочерью, он увидел меня и сказал:

— Я видел акростих, который ты посвятил царевне. Я очень доволен. Он очень глубок по смыслу, но жаль, что мы не знаем языка, чтобы отличить прекрасное от никудышнего.

— Слова — это плоть содержания, — ответил я. — Не будет красив язык, не проявится и высокий смысл.

— Мне очень хвалили тебя, — сказал он, — как человека образованного, дважды или трижды бывавшего в этом краю. Почему же ты не научился нашему языку?

Я ответил:

— Всякий раз, как мне случается приехать в твою страну, меня день и ночь водят гулять, возят в театры и на заводы. Сердце не позволяет мне отказаться от прогулки и зрелищ и заняться изучением азбуки (то есть «Алифбо»). Я думал, а вдруг мне больше не удастся побывать в этом городе и осмотреть диковинки твоего государства.

Он кивнул головой, соглашаясь со мной. После этого всегда, прогуливаясь с дочерью по улицам — вскоре он должен был отправить ее с женихом в Европу, — он, увидев меня, показывал дочери — вот, дескать, тот человек, который сочинил тебе дифирамб. Она, улыбаясь, кланялась мне и кивала головой. Тамошний обычай приветствовать при встрече высших заключается в том, что низшие снимают шапку и обнажают голову, а высшие в ответ кивают головой, что является выражением одобрения.

Так танцевали, пели и слушали музыку до 11 часов ночи. Затем гостей пригласили к угощению в другой зал — больший, чем первый. Вдоль зала в три ряда были расставлены столы и стулья. Столы были застелены белыми полотняными скатертями. Через каждые два газа горели золоченые канделябры, а между ними были расставлены сладости, орехи, различные красные, белые и желтые вина в хрустальных графинах, хрустальные бокалы, фарфоровые блюда со всякими фруктами, привезенными из разных краев. Между канделябрами стояли вазы с цветами. А по обе стороны стола друг против друга сидели дамы и мужчины. Каждому были поданы золотой нож, серебряная вилка и ложка, и три белых салфетки. Затем слуги стали подавать одно за другим разные кушанья в серебряных и фарфоровых сосудах. Каждый кладет то, что ему хочется на стоящую перед ним тарелку и вкушает, запивая расставлеными на столе винами, одна бутылка которых стоит до 25 русских танга. А слуга уже готов унести грязную посуду и, вымыв ее, поставить обратно.

Сам царь ходит вдоль столов и, обращаясь к гостям, приглашает: «Кушайте на здоровье».

Устав ходить, он присаживается к тем, кто стар, слаб и грустен, и беседует с ними, стараясь подбодрить и развеселить их.

Короче говоря, в 12 часов ночи мы освободились и отправились домой.

А еще в дни императорского празднества пригласили из Парижа за сто тысяч русских танга актрису и певицу по имени Патти,[116] которая была юна, красива и обладала прекрасным голосом. Не верилось даже, что подобный голос может принадлежать человеку, поэтому европейские ученые-анатомы ждали, когда она умрет, чтобы вскрыть ее горло, посмотреть и выяснить, в силу какой причины появился у нее такой хороший голос. В тех увеселительных домах, где она бывала, публика внимала только ее пению, не обращая внимания ни на что другое, и преподносила ей корзины с искусственными цветами, которые стоили до ста русских танга.

Вечером она наряжалась так, что разум сомневался в реальности ее существования, — а может быть, это фея или ангел, явившийся из потустороннего мира. Когда над сценой увеселительного дома поднимался занавес, взгляду открывалось голубое чистое небо, зеленый луг на переднем плане и цветы, как плющем, увившие все вокруг. Из цветов появлялась красавица в белом платье, с сияющим лицом, с обнаженными плечами и руками, и открытыми до колен ногами, с убранной драгоценностями головкой и шеей. На щеках ее сияли два ясных месяца — сам месяц был невидим за занавесом, только лучи его, отражавшиеся на лице этой розоликой, дрожали в воздухе, освещая ее с головы до ног. Она пела, заливалась, окруженная этим великолепием, а среди зрителей не смолкали овации, они востороженно кричали и непрерывно аплодировали.

Верхние ноты ее голоса заставляли замолкнуть и соловья и жаворонка, а на нижнем флейтовом регистре он звучал как карнай.

В перерыве, когда опускался занавес, чтобы она переоделась и отдохнула минутку, аплодисменты не прекращались до тех пор, пока она снова не выходила, грациозно кланяясь и улыбаясь, и не исполняла нового номера.

Через неделю ей вручили сто семьдесят тысяч русских танга и пригласили в Америку. В хвалу ей мною было написано:

Одной из диковинок, показанных на празднике, была иллюминация, которую устроили на льду реки, площадью примерно в б тысяч шагов. Из льда воздвигли здания и башни с галереями и портиками, украшенными барельефами, на каждом портике и галерее были расставлены горящие свечи в ледяных подсвечниках. Пространство в 20 танапов было превращено в цветник, где все цветы и листья были изо льда. Внутри листьев горели свечи в зеленом хрустале, а в цветах — свечи в желтом, красном и синем хрустале, вставленные в листья и цветы так, что сами свечи оставались невидимы, но свет их отражался на льду.

Это был целый мир цветов, огромный зеленый цветник — и весь изо льда.

На протяжении трех часов в воздух пускали ракеты и фейерверки, закрывшие собой небо. В небе горело столько красных, желтых, белых, зеленых огней, что на земле была видна мельчайшая частица. По этим ледяным цветникам и дворцам гуляла большая толпа мужчин и женщин, а группа людей каталась на льду и забавлялась. Мы сидели на возвышении и наблюдали. Это особое изобретение, принадлежавшее русским ученым, было создано во время восшествия императора, и они им очень гордились.

И еще приехал из Европы фокусник. Мы были в зрелищном доме.[117]

Поставили три стола, на каждом стояли бутылки, наполовину наполненные подкрашенной водой. Он указывал на них руками и палкой и, несмотря на то, что все бутылки были на расстоянии друг от друга, вода из одной сама по себе переливалась в другую» И еще, взяв пустой хрустальный графин, он вручил его одному из зрителей и велел крепко зажать горлышко. Сам же, стоя на некотором расстоянии, показал публике несколько монет в своих руках, затем, взяв одну, подал знак в сторону графина. Исчезнув из руки, монета упала в графин, хотя горлышко его было зажато. Все услышали ее звон. Таким же образом он извлёк монеты из графина. Все были поражены. Далее, он снял с одного шапку и показал ее публике: мол, посмотрите, в ней ничего нет. Распахнув полы костюма и открыв рукава, он показал, что и там нет ничего. Затем, опустив руку в шапку, он вытащил охапку красных перьев, длиною в три ваджаба, какие чиновники и воины носят на голове. Потом, снова показав, что в руках и за пазухой у него ничего нет, он вынул из шапки большую хрустальную чашку, полную воды. Все были поражены.

Далее, он свернул из бумаги три трубки, поднес их к свече и зажег. И из них выскочили три птички, вроде горлинок, которые стали летать над головами зрителей. Потом, сняв с кого-то цветастый платок, он сжёг его на свечке, а когда владелец потребовал его, он взял другой платок, зажег его и из пламени вытащил первый.

Далее. Привели ученую собаку. На подносе были разложены разные буквы. Дрессировщик говорил: «Найди-ка имена Зайда и Амра»[118]. Собака подходила к подносу, брала в зубы одну за другой буквы и складывала их по порядку так, что можно было прочесть имена Зайда и Амра.

Вслед за этим на доске расстелили флаги разных царей Европы, Рума, Италии и Неметчины, каждый величиной в два ваджаба. На их развернутых полотнищах были нарисованы гербы. Дрессировщик говорил: «Найди и принеси флаг даря Рума!» Ученая собака подходила к знаменам, внимательно всматривалась и, найдя нужный флаг, зубами стаскивала его с доски. Публика кричала «Браво!» Так она отыскивала каждый флаг, какой требовал дрессировщик, и выносила его на середину зала.

Еще приехал из Европы наездник. Он скакал на коне по круглой площадке зрелищного дома размером в двадцать газов. На всем скаку он вытягивал ноги от хвоста до ушей коня, не держась притом руками, и так объезжал один-два круга. Или, стоя на коне одной ногою, другою и руками играл так, что мутился разум. Иногда он ехал выпрямившись во весь рост, держа за руки девушку, а ноги ее укрепив у себя на поясе.

На пути его держали обтянутые бумагой обручи. Он стрелою пролетал через каждый из них и опять вставал прямо. Прежде, чем он успевал выпрямиться, подставляли другой обруч. Разорвав и его, он пролетал и снова садился на коня. Снова подставляли — он снова пролетал, и так несколько раз. На спине коня не было ничего кроме шелковой попоны.

Еще приехал канатный плясун. С потолка круглого купола шириною в тридцать газов свесили три веревочные петли, размером в два газа. Высота потолка — двадцать газов. Вися в одной из этих петель, он выделывал разные фокусы. Уцепившись за нее большим пальцем ноги, он опрокидывался вниз головой и перевертывался обратно, повисал на одной руке, качнув веревку, снова бросался вниз головой, как человек ныряющий в воду. Перевернувшись несколько раз, он ловил вторую петлю и выделывал в ней тоже разные забавы, опрокидываясь так бесстрашно, что казалось — вот-вот он распластается на полу.

После нескольких головокружительных прыжков в воздухе он ловил третью петлю, показывал несколько фокусов и переходил на балкончик. Таким же образом он возвращался обратно на первый. Йогом он ходил по тонкой проволоке. В руках у него было три шара из латуни, которые он подбрасывал и ловил.

А еще там были дрессированные собаки, гончие и болонки. Принесли лестницу. Собаки поочередно, одна за другой, поднимались по обеим сторонам лестницы и спускались вниз навстречу друг другу. Казалось, будто их привязали к лестнице. Потом поставили наклонно доску длиною в пять газов, а сверху пустили катиться деревянную бочку. Одна из собак вскочила на нее и, быстро перебирая лапками, побежала по катящейся бочке, пока та не достигла земли. При этом она ни разу не покачнулась и не нарушила равновесия.

Затем привели трех собак, которые были наряжены, как лошади, в попоны, с седлами и уздечками. Три другие, одетые чернолицыми эфиопами, сели на них верхом. У каждой в передних лапках было по две палочки, которыми они выбивали ритм русских и европейских мелодий, да так ловко, как и человек не сумеет.

По окончании каждого номера они кланялись, кивали публике головами и усаживались на свои стулья или, просунув голову в ошейник, прикрепленный тесьмой к стене, ожидали приказания дрессировщика.

А большую белую лошадь научили кружиться на двух ногах и копытами отбивать такт. Она то поднимала переднюю ногу и тремя остальными делала разные движения, то кружилась с поднятой задней ногой.

На этой свадьбе показали еще столько всяких веселых и искусных забав, что удержать их все в памяти было невозможно.

Выехав по приглашению царя из Петербурга в Москву, весь путь в два фарсанга мы проделали за четырнадцать часов.

Я описал императорское празднество в стихах, которые переведены на русский язык и напечатаны в газетах всей Европы...

Из только что приведенного рассказа об образе жизни христиан и их житейских делах некоторые простосердечные могут сделать вывод, что они на редкость радостны и счастливы, что они не знают горестей и душевных забот и живут в постоянном довольстве и благополучии. И поэтому некоторые считают, что уж если человеку суждено попасть в ад, то надо один раз пожить на этом свете в свое удовольствие.

Но это не так. И одной десятой тех печалей и забот, которые одолевают неверных, нет у мусульман. Пишущий эти строки во время первого путешествия тоже сначала впал в заблуждение. Поскольку взгляд мой больше был обращен на поучительное, то горе и скорбь великих и малых той страны, которые я наблюдал, казались мне незначительными по сравнению с тяготами мусульман. Позднее, поразмыслив, я установил, что у исповедующих ислам нет благополучия и покоя в этом мире, а если они есть, то у неверных, потому что те отрицают воскресение из мертвых и не верят в воздаяние. Однако и у них нет спокойствия, ибо они всегда думают о своем высоком или низком положении. Из-за этого они постоянно в печали и трепете.

Приверженцы библии, иудеи и христиане соблюдают свою религию, но не знают сути законов Моисея и Иисуса и вечно трепещут от страха, что кто-то нарушит заветы их религии. И это религиозный страх. А мирская забота их состоит в том, что каждый слепо предан стоящим выше себя и чванится перед теми, кто ниже. И нет на свете никого, кто достиг бы всех желаний и стремлений, каждый обязательно стоит выше одного и ниже другого и постоянно страдает от зависти и тоски.

Например, на пиру у императора во время празднества, где собралось столько народу, что и представить себе трудно — можно сказать, что оно не уступало ни одному из пиров властителей прошлого и настоящего, и ни в единой мелочи на этом собрании нельзя было заподозрить какого-либо изъяна или недостатка — это был воплощенный рай с его гуриями и дворцами — даже здесь я видел людей расстроенными и опечаленными по той причине, что по их закону мужчинам не дозволено иметь больше одной жены, а женщины не могут получать развода и вступать в брак, пока не умрет муж. Но незаконно жена может иметь отношения с кем захочет, а муж может пойти к которой захочет потому, что у них нет обычая носить покрывало. Но такие отношения являются тайными.

Однако, когда женщина идет и разговаривает с чужим мужчиной по улице или на базаре, в этом нет ничего неприличного и постыдного.

В этом собрании было все, что нужно для веселья, мужчины и женщины были пьяны, и каждый мужчина тянулся ко всем женщинам, а каждая женщина была влюблена в каждого мужчину. Поскольку же это собрание было царское и все было на виду, путь достижения желания был для всех закрыт, поэтому все тяжело вздыхали. Бедно одетая жена Зайда кружилась в танце со своим некрасивым спутником, печальная и расстроенная, видя, что на жене Амра наряд стоимостью в тысячу динаров, и что она танцует, обнявшись с красивым и знатным кавалером.

Башир видел, что его красавица-жена, тесно прижавшись, танцует с Халидом[119], и с отвращением передвигал ногами в паре с женой некрасивого Халида. Никто не обращал внимания на старух, женщины отвергали стариков. Старые завидовали молодым, молодые — красивым, красивые — богатству и власти. И все были охвачены тоской...

Таким образом, я не видел ни одного человека, чье сердце не терзалось бы горем и кто не испускал бы тяжелых вздохов. Я не встретил никого, кто был бы спокоен и беспечален, ни в торговых рядах, ни на базарах, ни в зрелищных домах.

Так, был я на большой улице Петербурга[120]. Длина ее — фарсанг, а ширина — сорок пять газов. Здесь высятся пяти и шестиэтажные здания, отделанные позолотой. По обе стороны вдоль стен устроены возвышения, выложенные каменными плитами и поднимающиеся на один ваджаб. По ним, с обеих сторон, идут пешеходы. За возвышениями проходит дорога для экипажей шириной в десять газов. Она вымощена шестигранными деревянными торцами, чтобы повозки не так гремели. Середина дороги — на ширину двух газов — предназначенная для солдат и конных, выложена мелким булыжником. Через каждые 20 газов стоит бронзовый столб, украшенный барельефами с хрустальным фонарем наверху. Благодаря физическому соединению дыма и пара, каждую ночь, до самого утра, в нем горит огонь. Весь нижний этаж этой улицы занимают лавки и магазины, где продаются разнообразные европейские товары и ткани. В каждой лавке заготовлено столько дорогих товаров, что если закупить их на десять тысяч динаров, все равно останется так много, словно ничего не брали. Если, например, выберешь и купишь тысячу разных серебряных табакерок, то снова выставят десять тысяч других, еще лучших.

С трех часов утра до заката солнца и с вечера до полуночи по этой улице снуют пешеходы, всадники, повозки и экипажи. День и ночь здесь толпы народу, как в праздничный день, когда все идут на молитву.

Эта улица проходит прямо с востока на запад. Пешеходы и всадники, движущиеся с запада, идут по левой стороне улицы, а направляющиеся с востока — по правой стороне. И никто не толкает друг друга — это неприлично. Разговаривают со спутниками негромко, а если у кого-нибудь есть дело к человеку, проходящему по противоположной стороне, то на южной и северной стороне улицы есть постовой, которому они говорят: «Скажи тому-то, чтобы остановился.» Постовой идет и подает тому знак. Посреди улицы везде устроены люки, крытые чугунными решетками, куда стекает вода, когда идет дождь. Если выпадает снег, тотчас же приходят арестанты, счищают его и посыпают улицы песком, который впитывает влагу, а потом подметают большими метлами, чтобы было чисто и подолы красавиц не пачкались.

Я выходил на эту улицу наблюдения ради, но видел всех там огорченными и опечаленными. Я видел, что жена Зайда сидит с кавалером в экипаже, запряженном шестеркой лошадей, в дорогом наряде и украшениях ценой до десяти тысяч динаров, а экипаж с лошадьми стоит около десяти тысяч русских танга. В это время жена Амра правит экипажем, запряженным только парой лошадей. На шее и груди у нее украшения стоимостью в тысячу танга. Зато у нее красивый возлюбленный, а у жены Зайда невзрачный, привлекший ее силою золота. Жена Амра завидует ее экипажу, коням, наряду, а жена Зайда пылает страстью к ее кавалеру. И ясно, что обе они недовольны своим положением. Поэтому каждый день они стараются так украсить свой наряд и экипаж, что трудно себе представить. А на следующий день они наряжаются так, что вчерашнее убранство кажется ничтожным. При всей пышности и великолепии убранства, их мужчины и женщины постоянно желты и бледны, страдая от зависти друг к другу. Даже в увеселительных домах они неотрывно следят за поступками, речами и поведением других, выискивая поводы для порицания и осуждения. И так было со всеми: и малыми, и большими той страны...

Рассказ о хаджи и о пользе путешествия

Казий Яхъя, сын Бакахаджа Бухарского, был однажды в путешествии спутником пишущего эти строки. И вот как-то он рассказал со слов одного путешественника:

— Я возвращался из хадджа и вместе с несколькими товарищами отправился на корабле в Индию через Индийский океан. Мы высадились в Калькутте и отправились в Каннаудж — самый отдаленный край этой страны. Я провел среди индийцев несколько дней. Не зная индийского языка, я испытывал при торговых сделках затруднения и долго пытался найти человека, знающего язык фарси, но безуспешно.

Однажды меня встретил один пешаверский купец, знавший многие языки Индии, повел к себе домой и сказал:

— Тебе не место здесь. Как только сможешь, отправляйся туда, где ты мог бы понимать язык жителей.

И он дал мне тетрадь, где были записаны индийские слова и выражения, необходимые при общении с людьми и купле-продаже. Я поблагодарил его и попросил указать мне дорогу.

— Тебе сначала следует отправиться в Джалал-абад, — отвечал он, — затем — в Пешавер, и после этого — в Кабул.

Он показал мне рукой направление к этим городам, сделал много подарков и отпустил.

В пути, когда мне нужно было купить хлеба или переночевать где-нибудь, я раскрывал перед булочником или хозяином дома свою тетрадь и, перелистав ее, на услышанные мною слова давал какой-нибудь неподходящий ответ, а люди только смеялись надо мной. Много же брани пришлось мне услышать, да и тумаками меня не раз награждали, так что даже жизнь мне опостылела. И сколько я ни пытался присоединиться к какому-нибудь каравану, идущему в Кабул или Туркестан, у меня ничего не получалось из-за незнания языка.

[Да, это действительно трудно, когда человек попадает к людям, языка которых он не знает. Это очень тягостное состояние. Поэтому в европейских школах изучают разные языки и считают знание иностранных языков обязательным.

Я сам был однажды в столице Российской империи — Петербурге. Однажды среди ночи меня разбудил шум толпы на улице. Моих товарищей не оказалось на месте. На мой вопрос ответили, что они пошли посмотреть на пожар. Я тоже, спросонья не сообразив, выскочил на улицу. Там стоял свободный извозчик, я жестами велел ему отвезти меня к месту пожара. Он тут же посадил меня в пролетку и отвез туда. Я сошел и знаками попросил извозчика подождать, чтобы доставить меня назад. Он согласился.

Я стал смотреть на горящий дом. Множество людей фонтанами извлекали воду из моря. В руках у каждого был водяной кран, которым он прямо с земли гасил пожар на самом верхнем этаже. Я был увлечен зрелищем, но никого из своих товарищей там не встретил. Переводчика тоже со мной не было. Спустя некоторое время я решил вернуться. Небо заволокли тучи, пошел сильный снег, и народ стал расходиться. Я долго искал своего извозчика, но безуспешно. Наконец, я набрел на другого извозчика-юношу. Я сел и показал ему жестом: «Гони». А он, ничего не спросив, пустил вскачь лошадей.

Когда я ехал на пожар, была лунная ночь, и я заприметил расположение звезд. Теперь же небо было затянуто тучами, шел снег и ничего невозможно было разобрать. Но я помнил, что сначала мы ехали на восток, а потом — на юг. Однако юноша вез меня в северном направлении и не понимал моих жестов и знаков. Время от времени останавливал лошадей и начинал говорить со мной по-русски, а я отвечал ему на фарси. Он принимался ругать меня, а я — проклинать его. Он беспрестанно требовал, чтобы я сошел, но я не соглашался, он бранился, и я тоже. Если бы я сошел, то он больше не посадил бы меня, а пешего среди ночи меня задержал бы полицейский, Я пробыл в пролетке пять часов, а за ночь выпало так много снегу, что я был покрыт им с головы до ног, словно снежный ком.

В полночь извозчик бросил меня посреди улицы, вошел в какой-то двор и стал стучать, но никто не отвечал ему. А меня охватил страх, мне стало казаться, что если откроют дверь, то меня затащат внутрь, убьют и бросят в яму. А если, мерещилось мне, они заставят меня сойти с пролетки и оставят на улице, то полицейские закуют меня в кандалы.

Дверь не открылась, и отчаявшийся извозчик снова уселся на козлы, погнал вперед коней, проклиная меня. Я же, не в силах вымолвить слова, молил бога спасти меня из этой беды и клялся, что впредь не поддамся соблазну чувств.

Не знаю, сам ли извозчик догадался, или бог внушил ему, но он отвез меня к начальнику полиции и стал жаловаться:

— Этот человек сел в мою пролетку. Он не знает языка, и я ничего не могу понять из его слов. Я не знаю, как с ним быть и куда везти, чтобы избавиться от него.

Начальник извлек меня из-под снега и спросил что-то по-русски. Я ответил ему на своем языке:

— Этот юноша не знает дороги к дому, где я остановился. Я не знаю, как мне быть. Если он повезет меня на Большую Морскую, я сам найду дом.

А Большая Морская — это большая, красивая улица, протяженностью в две тысячи шагов с запада на восток. По сторонам ее высятся шестиэтажные дома с позолоченными подъездами.

Начальник полиции понял смысл моих слов, отругал извозчика как следует и добавил:

— Это чужестранец и, наверное, из какого-нибудь посольства. Дома их находятся вблизи императорского дворца на Большой Морской. Зачем ты кружил его по всяким переулкам? Если бы сразу отвез его туда, он пошёл бы к себе, так что ты и он не знали бы забот. Немедленно отвези его на Большую Морскую, и потом ступай себе домой.

Извозчик ответил: «Сейчас!», погнал пролетку и доставил меня на Большую Морскую.

— Эх ты, осел, — сказал я ему, — наконец-то ты привез меня.

Он подвез меня к самым воротам и высадил. От радости я уплатил ему семь рублей и избавился от мук. Если бы я хоть чуточку знал язык, то не пришлось бы мне терпеть столько неприятностей].

— И вот в один прекрасный день, — продолжал Хаджи, — устав от такого общения с людьми, я сел на паршивого осла и двинулся из этих краев в Джалалабад. Я отправился в путь без всяких припасов. Однажды впереди показалась высокая гора. У меня не было ни спутников, ни проводника. Два европейских пистолета и указания того купца — это все, что у меня было. Когда я вышел на равнину, то забыл направление, показанное купцом. Не выяснив себе в каком направлении идти, я пошел узкой тропой. Пройдя некоторое расстояние, я подъехал к горам. Здесь текли ручьи, росли цветы, деревья, плоды. Повсюду были родники, на лужайках красовались кипарисы и аргуваны, заливались пением птицы. Этот райский сад своими цветами почти превосходил небо, а воздух в нем своей свежестью и ароматом, мог сравниться с воздухом в садах Ирема[121].

Очутившись в таком прекрасном раю, после пребывания в мерзком аду, я забыл тяготы чужбины и свои разговоры со злыми людьми. Я сделал привал на краю родника и стал прогуливаться по лужайке: поел гранатов, винограда, орехов, нарвал много и про запас. Мой бедный осел, для которого соломинка была так же желанна, как новый месяц, попасся на тех райских лугах и набрался сил, как только мог, так что его шаг стал быстрее.

Сев на осла, я ехал по склонам гор до самого вечера, проезжая много вершин и низин временами из-за травы и цветов я не мог различить тропы, по которой я ехал, из-за ветвей развесистых деревьев я часто не мог определить, куда ехать дальше. Перед заходом солнца я выехал на обширную поляну, покрытую травой и цветами. Повсюду текли серебристые ручьи. Вершины гор поднимались до самых небес. Я поднялся на склон горы и увидел там три валуна неподалеку друг от друга. На них была положена прозрачная каменная плита разных цветов длиной в тридцать газов. Я поднялся на нее, приготовил себе ночлег, пустил осла пастись и стал молиться богу.

После захода солнца, когда ночь опустила над обитателями земли покрывало мрака, и мир почернел словно лица индийцев, я собрал побольше хворосту и разжег костер, так как слышал, что дикие звери не смеют приблизиться к огню. Когда над костром поднялись языки пламени, ночь словно оделась в дневные одеяния. Я, как огнепоклонник, вертелся вокруг костра и подбрасывал сухого хворосту. В это время мой осел под скалой протяжно заревел так, что было слышно повсюду в горах. Горы были близки, и крик его отдавался в ушах стократным эхом. От этого ужасного рева у меня затряслись поджилки». Я подошел к краю каменной плиты, чтобы узнать, в чем дело, и увидел осла, который испуганно метался по сторонам, боясь чего-то. Я посмотрел вокруг и увидел огромного зверя, похожего на буйвола — с чёрной шерстью, широкой грудью, большой головой. Передние ноги были как у слона, глаза сверкали словно солнечный диск. В поясе зверь был тонок, он ревел и бил длинным хвостом по земле. Но он не смел приблизиться из-за огня, а за ним стадами двигались другие звери, но не подходили к нему.

При виде всего этого я словно прирос к земле. Я чуть было не свалился от страха вниз и мне удалось удержаться лишь с большим трудом. Зверь от ярости и бешенства ослабел, прилег на землю как раз напротив и уставился на нас.

Короче говоря, я провел эту ночь в страхе и в ужасе. Иногда я начинал говорить сладкие слова зверю, упрашивая его не трогать нас. Когда же над горизонтом показалось солнце, зверь оставил меня и осла и скрылся в чаще. Я не стал мешкать, нагрузил свои пожитки на осла и хотел пуститься в путь, но, несмотря на все старания, я не смог сдвинуть с места осла. Он опустил голову к ногам и топтался на месте, не смея шагу ступить от пережитого страха. Поневоле я оставил осла и, взвалив груз себе на плечи, двинулся дальше.

Не прошел я и трети фарсанга, как осел вскачь догнал меня. По-видимому, ему стало страшно одному, и он решил покориться. Я продолжал свой путь по тем горам на осле. Я питался плодами и ягодами, иногда подстреливал из ружья дичь и жарил ее.

В тех местах росло одно дерево с плодами величиной с айву, по форме похожими на кувшинчик, с нежной кожицей и ядром, как пиала. Я употреблял эти плоды взамен напитка. Благостные дары в тех бескрайних горах были неисчислимы, и местность казалась мне вышним раем, привидевшимся во сне. Но я был один, и это нагоняло на меня страх, так как я боялся хищных зверей. Я часто спрашивал себя: «На земле ли находится этот райский уголок, где я скитаюсь наяву?»

И вот однажды я подъехал к склону горы, где били из земли многочисленные родники. Там стояла каменная плита на четырех отполированных ножках. На ней кто-то лежал на боку, завернувшись в шелковое одеяло. Я стал благодарить бога за то, что он даровал мне товарища в моем одиночестве. Подойдя ближе, я произнес приветствие, но не услышал ответа. Я поднялся на плиту и тут увидел изваяние из камня, как живое, высеченное художником, искусным, как Мани[122]. Я огорчился и побрел своей дорогой. В один прекрасный день я очутился на равнине, окруженной со всех сторон высокими ветвистыми деревьями. Там росли розы, базилики, жасмины, текли ручьи. Посредине стояла высокая каменная суфа, внизу к ней был привязан осел, а рядом лежала поклажа и корзина. Я опять обрадовался, полагая, что обрел товарища, остановился, пустил пастись своего осла и поел то, что было у меня в сумке.,.

Так я пробыл там три часа, ожидая возвращения владельца поклажи и осла. Но никто не появлялся, кругом не было и следа живого существа. Я предположил, что какой-то хищник растерзал хозяина этих вещей, и открыл сумки, оставшиеся без владельца. Там оказалось сто пятьдесят золотых рупий, два европейских позолоченных пистолета, золотые часы и два мешочка: один с чаем и сахаром, другой с хлебом и вареным мясом. Я счел эти вещи дозволенными для себя.[123] Тут я заметил, что привязанный осел сильнее моего, взвалил на пего свой груз, сел сам к двинулся в путь. А с поляны вели три узкие дороги. Бросив своего прежнего осла, я отправился по самой широкой из них и проехал немного, но тут меня нагнал с ревом несчастный осел, который, по-видимому, боялся остаться в одиночестве.

Одним словом, я скитался по тем горам семнадцать дней и ночей и не смог найти дороги к человеческому жилью. Я бывал во многих странах мира, но нигде не видел таких пленительных мест, и мне не раз приходила мысль поселиться в этих горах и перестать скитаться и мучиться. Но страх перед одиночеством и дикими зверьми удерживал меня и лишал решительности. За дни странствий я отгонял диких зверей выстрелами из пистолетов. На восемнадцатый день дорога прервалась, и я оказался на вершине горы, которая поднималась даже выше самых звезд и планет.

У подножия горы с севера на юг протекала река. По ту сторону ее виднелись нивы и поселения, иногда, словно муравьи, показывались земледельцы и пастухи.

Гора же возвышалась прямо, словно крепостная стена. Я сбросил оттуда камень в реку, и лишь спустя час услышал шум падения его в воду.

Я двинулся на север и долго скитался по лощинам и взгорьям, пересаживаясь с одного осла на другого, пока не спустился на равнину. Там, на берегу ручья, сидел пастух, а вокруг него пасся скот. Я сделал привал неподалеку и, отдохнув немного, спросил его о Джалалабаде.

— Поселения, которые видны отсюда, — ответил он, — это окрестности Пешавера, Джалалабад же остался позади. А прибыл ты путем, по которому никто не ходит. Там обитают львы и тигры, медведи и кабаны. Всевышний творец предохранил тебя от бед, и ты не повстречал хищников. Если бы ты шел на Пешавер через Джалалбад, то твой путь продолжался бы пятьдесят дней. Ты намного сократил и облегчил путь, избежал много опасных пустынь и гибельных долин.

Я поблагодарил бога, простился с пастухом и направился к Пешаверу. Вблизи города я увидел великолепный высокий дворец. У ворот в европейских одеждах выстроились хаджибы и сановники. Я погнал своего осла прямо к воротам, намереваясь въехать, но стража остановила меня и спросила:

— Эй, куда идешь?

— У меня важное и срочное дело к владельцу этого дворца.

Я предположил, что владелец дворца какой-нибудь правитель и хотел подарить ему два пистолета с позолотой, равных которым не было на свете, чтобы он определил мне пропитание и жилище, пока я буду там жить.

— Это дворец английского губернатора и наместника королевы Виктории[125] в Пешавере, — ответили мне.

— Как раз с ним-то мне и надобно повидаться, — сказал я.

Стражники вошли во дворец, доложили и меня повели внутрь. Я увидел обширный двор, высокий полюет и стройные здания в позолоте и инкрустациях. Английский губернатор сидел в кресле, а вокруг выстроились индийские и английские слуги. Из круга вышел переводчик, подвел меня к губернатору и стал расспрашивать откуда я и чем занимаюсь. Начало речи я украсил славословиями губернатору, а потом продолжал:

— Я чужеземец, странник из Бухары, возвращающийся из хадджа. Во всех уголках Индии я слышал славу о твоем могуществе и щедрости и прибыл, чтобы повидать тебя и подарить два пистолета. В этом городе я никого не знаю, мне негде остановиться. Надеюсь, что ты укажешь мне место для житья на то время, которое я пробуду здесь.

— Владеешь ли ты каким-нибудь ремеслом? — спросил он.

— Нет, если не говорить о хорошем почерке.

С этими словами я положил перед ним пистолеты. Он взял их, несказанно обрадовался, осмотрел их со всех сторон и похвалил меня, так как пистолеты были редкостные.

— Ты привез хороший и достойный подарок, — заговорил он. — Ты — путешественник, повидавший свет. Ты можешь поселиться в любой комнате во дворце, а если хочешь, мы выделим тебе комнату в медресе.

— В медресе лучше, так как там хаджибы и сановники не будут препятствовать свободному входу и выходу.

Он вызвал слугу, отдал ему приказание на своем языке, и тот вывел меня из дворца и отвел в медресе. Там он вызвал мударриса и мутавалли и велел предоставить мне хорошую комнату. А другие слуги, меж тем, принесли для меня постель, шелковую одежду, посуду, ковры и сказали мутавалли, чтобы мне без промедления давали за счет губернатора еду, одежду, питье — все, что понадобится.

Английский губернатор раз в два дня вызывал меня к себе для беседы и оказывал мне всяческие почести.

Иногда он приглашал меня на танцы, концерты, вечера, которые трудно описать, и на которые сходились жены и дочери английской знати. Он сажал меня с собой и старался развеселить меня.

[Воистину, странствие хотя и есть частица ада, оно иногда приносит пользу.]

Рассказчик продолжал:

— Однажды губернатор вызвал меня и сказал:

— Ты в этом краю — чужеземец. Чтобы не скучать и не грустить, ты должен заняться каким-либо делом.

— По милости сахиба-губернатора я провожу дни и ночи в веселии и наслаждениях.

— Если ты расположен, — продолжал он, — то переписывай для нас, когда у тебя будет свободное время, «Шах-намэ» Фирдоуси.

— Рад стараться, — был мой ответ. — Я сам жажду оказать тебе какую-нибудь услугу на память о себе, но до сих пор не дерзал сказать об этом.

Он приказал приготовить для меня письменные принадлежности, и я в течение шести месяцев переписывал для него «Шах-намэ». После окончания работы губернатор подарил мне три дорогих платья, шестизарядное ружье с позолотой и две тысячи золотых рупий.

Спустя восемь месяцев, я соскучился по близким и по родным краям, и все эти милости и благодеяния мне показались ничтожными.

Да, небосвод, если даже исполняет, хотя бы два дня, прихоти человека, то четыре дня хочет устранить его и исполнять прихоти другого. Ведь в слове «давлат» (счастье) — «дав» (беги) и «лат» (удар) — две равные части, два сына одной утробы. Поскольку настала для меня пора вновь пережить бедствия, я в один прекрасный день отправился к губернатору, чтобы попросить разрешения вернуться в Туркестан и Мавераннахр. Он захотел говорить со мной наедине, позвал во внутреннюю комнату и долго уговаривал меня поселиться в тех краях.

— Если ты хочешь породниться со знатным родом, — говорил он, — то я возьму это дело на себя.

— Пусть сахиб дозволит мне, — отвечал я, — отправиться на родину, уладить там все свои дела, повидать старую мать и вновь вернуться сюда на службу. и я не стану медлить с этим делом.

Он стал расспрашивать меня о доходах и расходах Бухары:

— Сколько в самой Бухаре обрабатываемых и пригодных земель?

— С востока на запад, — отвечал я — примерно, пятнадцать фарсангов, с севера на юг — восемь фарсангов.

— А в Самарканде?

— Треть того.

— В Насафе?

— Половина того, что в Самарканде.

— Сколько войск в Бухаре? — спросил он.

— В мирное время три тысячи, в военное время — около двенадцати тысяч, а если считать войска на окраинах, то двадцать тысяч.

— Каково жалование солдат?

— Двенадцать манов зерна.

— Откуда берется зерно? — продолжал расспрашивать губернатор.

— Из поступлений ушра и хараджа.

— Если не будет дождя и земля не даст урожая?

— От джала, которым облагают подданных.

— А если подданные обнищают?

— Обеспечивают за счет конфискованного имущества богачей.

После этого он долго смеялся и сказал:

— В таком случае будут обижены и подданные и воины. Если нападет сильный враг, то как отразить его и защитить страну?

— У наших границ кет ни одного сильного врага, мы сильнее всех.

— Предположим, что такой враг появится.

— Действовать, основываясь на предположениях, и пугаться всяких догадок неразумно. «Ты думай сегодня о сегодняшнем, а завтра — о завтрашнем».

— Быть беспечным и непредусмотрительным, — продолжал он, — недостойно правителя при решении государственных дел. Ведь события приходят и не предупреждают заранее, что они ослепят людей или сгонят их в могилу. Они происходят внезапно, тогда, когда не ожидаешь.

— Правление царей, — продолжал он, — зиждется на процветании страны, сытости подданных и обеспеченности воинов. Те порядки, которые ты перечислял, влекут за собой разорение сельского хозяйства, голод подданных, обнищание воинов, и являются причиной лихоимства и беззакония чиновников и диванов. Такая власть не продержится долго, но если даже и продержится, то не перейдет к наследникам и потомкам, а делам государства будет причинен непоправимый ущерб.

— Главу такой страны, — продолжал он, — невозможно называть правителем или царем. Он просто-напросто — владыка нищих и предводитель угнетенных.

— Сколько от Бухары до Бадахшана? — перешел он снова к вопросам.

— Около восьмидесяти фарсангов.

— Кому он подчиняется?

— Он независим и лишь изредка на словах признает зависимость от Бухары.

— Почему ваши правители не покорят его?

— Да что там за земля? — ответил я. — Она ничего не родит, кроме камней.

Он рассмеялся, потер одну руку другой и снова заговорил:

— Вы поразительно неразумный народ. Основа государства зиждется на золоте, а вы утвердили ее на спине осла. Разве вы не знаете, что люди — потребители золота, а не поставщики его. Вы ищете золото не там, где его можно взять, а там, где его нужно расходовать. Бадахшан — это страна, на которую взирает блистающее солнце, это сокровищница владыки небес. Там находится четыре россыпи золотя, лазури, рубинов и яхонтов. По нашему убеждению, тот, кто завладеет этой страной и ее россыпями, сравняется по богатству с четырьмя державами, а то и превзойдет их. Наши люди побывали там и основательно изучили и исследовали эти россыпи. Вернувшись, они доложили, что узбеки за долгое время непосильного труда почти ничего не добились там и удовлетворились мелкими каменьями. В наших исторических книгах написано, что в давние времена в Бадахшане нашли рубин величиной в пять пядей на пять. Он находился в сокровищнице бадахшанского правителя. Китайцы проведали об этом, забросали Бадахшан метательными камнями и подожгли ночью небольшие селения. Жрецы и заклинатели встретились с одним китайцем и спросили:

— Какова ваша цель? Зачем вы обижаете людей?

— Наш падишах, — ответил воин, — хочет рубин для своего дворца. Если хотите, чтобы мы оставили вас в покое, то положите ваш большой рубин на вершину той горы, чтобы мы забрали его.

Они так и сделали и тем спаслись.

— Ведь Индию-то мы завоевали, — продолжал губернатор, — потратив столько сил, именно для того, чтобы открыть путь к Бадахшану. Мы ведем с Россией переговоры об этих россыпях. Теперь нас отделяет от Бадахшана только одна горная цепь в три дня пути.

Сейчас мы ведем подготовку для проведения дороги через эти горы. И вот сейчас, в 1298 году Хиджры, после падения Кабула[126], англичане прошли в Бадахшан.

Я взял у губернатора разрешение уехать, попрощался с ним и вышел. Он сделал мне много драгоценных подарков и вручил грамоту, в которой говорилось, что я был его гостем и оказал ему услуги, что правители областей и начальники замков Индии до самого Балха должны оказывать мне почет, а в труднопроходимых и опасных местах должны давать мне проводников. Он приказал оседлать обоих моих ослов и доброго рослого мула. Ослы мои к тому времени стали упитанными, как буйволы. Я продал их в Пешавере за сто шестьдесят рупий, сел на мула и вместе с караваном прибыл в Балх.

На пути по всей Индии правители и начальники областей оказывали мне великие почести, а на прощание каждый из них давал мне сто или пятьдесят рупий.

Когда я прибыл в Туркестан, у меня было около пяти тысяч рупий наличными и товару в виде драгоценных тканей на тысячу рупий.

Перед нашим переходом через Аму-Дарью на нас девятерых напали тринадцать грабителей туркмен. Они даровали нам жизнь, но обобрали до нитки, раздели, словно мы только что вышли из бани. Мы прикрыли свою наготу изорванными лохмотьями потников и с трудом, стеная и плача, страдая от голода и жажды, поднимаясь и падая, в состоянии, одна мысль о котором заставляет лишиться сознания, дотащились до Керки[127] и рассказали обо всем правителю области, которого звали Шадманбек. Он отдал приказ, и вскоре грабителей поймали, а нам принесли все наше добро. Там все было на месте, ни единая иголка не потерялась. Мы обрадовались, все мы признали свои вещи и попросили правителя вернуть каждому свое.

— Потерпите немножко, — сказал правитель, — чтобы я мог разобраться в этом деле.

Он спросил грабителей:

— У них ли вы отобрали это имущество?

— Мы не знаем их. Мы раздели в степи группу людей, но не знаем, что это были за люди.

— Я не могу выдать вам этих вещей без свидетелей и доказательств, — заявил правитель. — Я доложу обо всем бухарскому эмиру, чтобы он принял решение.

— Мы все — свидетели друг друга! — воскликнул я.

— Вы, может статься, даете показания в свою пользу, — был его ответ.

Как мы ни упрашивали и ни умоляли его, ничего не вышло.

Мы провели в этой злосчастной области несколько дней, надеясь получить свое имущество. Когда мы приходили к правителю, он встречал нас бранью и проклятиями. И мы, наконец, пришли к заключению, что правитель возглавляет шайку грабителей, которые просто были его верными слугами.

Путем многочисленных просьб и ходатайств мы получили от правителя по пять-шесть дирхемов на дорогу. В Бухару мы прибыли после долгих бедствий и лишений, голодные и голые, словно нищие.

Мать моя, оказывается, уже умерла и оставила мне в наследство лачужку. Я провел в лишениях целый год и подумал:

Мне надо снова отправиться в Индию и избавить себя от этих тягот и бедствий.

Я тут же продал свой домик, купил на вырученные деньги коня и необходимые в пути предметы и припасы. После долгих лишений и странствований, спустя много месяцев, пройдя не один переход, я пробрался в Индию и, как было обещано, поступил в Пешавере на службу к губернатору. Он встретил меня радушнее прежнего и стал расспрашивать меня о тяготах пути. Когда я рассказал ему всю историю от начала до конца, он пожалел меня и сказал:

— Все прекрасно знают, что в Узбекистане нет порядка. Тебе надо было ехать на родину через Россию, ибо это обезопасило бы тебя от всяких случайностей.

[Христиане удивительно благосклонны и расположены к мусульманам, которым чужда такая мягкость и снисходительность. К примеру, у нас к государственным мужам придет человек искусства или какой-нибудь достойный человек, то его встречают презрением и говорят: «Чего ради он ежедневно является к нам и мешает нашим сборищам?» Христиане, наоборот, встречают такого человека раз от разу все приветливей. А если он еще обладает какими-нибудь знаниями, то они стараются использовать их.

Мне однажды пришлось побывать в столице России. Одна из знатных дам через переводчика, с которым я дружил, попросила меня составить гороскоп по одному делу. Я несколько раз отказывался. Наконец, она сама стала просить меня на одном собрании. Мне ничего не оставалось, как ответить:

— В моих астрономических таблицах нет широт и долгот вашей страны. Если переводчик найдет мне карту небесного свода, я составлю гороскоп.

Она поручила переводчику раздобыть карту. И когда однажды я отлучился из своей комнаты, то по возвращении нашел на полке две карты: земного шара и небесного свода. Мне объяснили, что их принес переводчик Казимбек. Я спросил Казимбека, где он раздобыл карты, и он ответил:

— Я находился у заместителя министра Стремоухова[128] и собирался уйти раньше обыкновенного. Он спросил меня, куда я иду. Я ответил: «В магазин Мозера. Надо взять карты, показать человеку из посольства и вернуть снова назад». Стремоухов ответил на это: «Не принято для посольства брать вещи напрокат, это позор для нашей державы. Возьми две карты за счет казны и отвези ему.»

Мне нечего было подарить в ответ, и я написал в его хвалу несколько бейтов:

Когда эти стихи были переданы ему, он при каждой встрече лобызал меня и говорил: «Что бы тебе ни было нужно по части науки, говори мне, я все достану. Даже если ты напишешь из своих краев — я вышлю туда.»

Я, по свойственной мне удовлетворенности тем, что у меня есть-ничего не просил у него. Если бы мной овладела алчность, то я мог бы выманить у него разных диковинных вещей на несколько тысяч танга. В нашей же стране поэты преподносят такие стихи правителям и богатым в надежде получить вознаграждение, но получают только благодарность на словах и сносят унижения.][130]

Но вернемся к рассказу Хаджи:

— Итак, губернатор предоставил мне место для жилья, назначил жалование и приказал переписывать книги. В его библиотеке одни каллиграфы переписывали Коран, книги по тафсиру и хадисам, другие — исторические сочинения и сборники легенд, третьи переводили эти книги на европейские языки. Я видел там, как много рабочих возили на подводах камни и булыжники и высыпали их в море, отвоевывали у моря газ за газом земли, строили помост и открывали на нем лавку или еще что-нибудь в этом роде. Ежедневно каждый рабочий получал пять рупий. Видя все это, я спрашивал:

— Зачем ради одной лавки вкладывать столько труда? Какой смысл переписывать мусульманские книги на европейский лад?

— Вы, узбеки, — отвечал на это губернатор, — не сможете постичь и понять этого, если я даже стану объяснять. Мы созданы для того, чтобы благоустраивать мир, разрабатывать залежи полезных ископаемых, овладевать тайнами чудес, сокрытых в природе. Мы призваны изучать все народы мира и отличать истину от лжи. Каждый человек доказывает чистоту и истинность своей религии, и это надо исследовать. Когда же будет установлена истина, мы будем следовать ей. Многие народы на свете приобретают богатства, но не пользуются ими, и мир, в результате этого, пришел в упадок, а жить стало очень трудно. Разве ты не знаешь, что виноградная лоза, если не ухаживать за ней, с каждым годом будет давать все меньше ягод и, наконец, засохнет? Вы поедаете плоды лозы и ни о чем более не заботитесь, если даже корни той лозы будут съедены червями, а верхушка погибнет от мороза. Поэтому предвечный и пресвятой владыка мира велел нам освободить мир-сад от невежественных садовников и очистить землю от бурьяна, мешающего земледелию, чтобы она могла приносить пользу.

И вот, спустя два года мне захотелось странствовать, и я попросил губернатора отпустить меня. Он долго отговаривал меня, но убедился, что напрасно. Поневоле он отпустил меня. Как и в прошлый раз, он выдал мне охранную грамоту, подарил несколько драгоценных вещей на память и простился со мной.

Когда я выезжал, у меня в кошельке было около тысячи рупий. Я выехал из Индии морским путем и очутился в Египте. На этот раз я принял решение вернуться на родину через Россию, чтобы не подвергать себя всяким случайным опасностям.

В ожидании корабля я провел в Египте несколько дней.[131]

.....................................................................................

Вместе с купцами я через Одессу прибыл в Москву. Там я за несколько дней увидел много чудес, а затем вместе с караваном прибыл в Ташкент, который входил тогда в состав Бухарского эмирата при эмире Насрулло.[132]

.....................................................................................

Вскоре я в сопровождении нескольких спутников двинулся оттуда в Бухару, передвигаясь то пешком, то верхом. У меня есть сейчас триста золотых динаров, и я твердо решил, что более не поеду на чужбину, буду вести уединенную жизнь и наверстывать упущенное.

[Этот рассказ говорит о пользе путешествия, благородстве женщин и законах правления.]

Рассказ о пучине Искандара и о том, как разбогател некий муж из Аджама

Рассказывал мне один знакомый, только что вернувшийся из паломничества в Мекку.

— Я видел в Хиндустане одного богатого мужа. Его могущество и влияние были за пределами человеческого воображения; более двухсот рабов и красивых невольниц ревностно прислуживали ему. Он задавал пиры и устраивал приемы, которые были не под силу индийским правителям. Сам он но происхождению был из Аджама, т. е. иранец. Мы с ним крепко подружились, и я спросил его, как он разбогател.

— Как ты накопил эти сокровища? — расспрашивал я. — Ведь такое состояние не получают в наследство и не наживают собственным трудом. Да ведь ты и не занимался ни торговлей, ни ремеслом.

Он сделал вид, что не понимает меня, но с тех пор усилилось во мне желание узнать его жизнь, и я все настойчивей продолжал допытываться; однажды он ответил:

— Я пережил много горестных событий. Трудно выслушать рассказ обо всем этом, да, пожалуй, и поверить невозможно.

Я стал умолять в самых красноречивых выражениях, упрашивая его рассказать мне немного о своих приключениях, чтобы в жизни я мог следовать сто примеру, и он уступил.

— В нору моей юности, — начал он, — я покинул Хорасан и отправился в Париж, чтобы разбогатеть, торгуя, и изучить французский и немецкий языки. Я пробыл там года два, изучил как следует торговое дело и стал прекрасно говорить по-французски. Ведь не зная французского языка, нельзя торговать в Европе и вести дела с ее жителями.

Оттуда я по торговым делам отправился в Лондон, где вращался в аристократических кругах, пользуясь там уважением. Дела мои пошли в гору, и я скупил на полмиллиона больших танга, каждая из которых равна пяти обычным танга, разных тканей и препродавал их. Время свое я проводил в веселии и наслаждениях, удовлетворяя все свои желания и склонности. Лондон, скажу тебе, это великий город, самый знаменитый в Европе, ее столица.[133] Европейцы говорят, что во всем мире есть только три города: Лондон, Париж и Петербург. Другие же города — словно селения и кишлаки, а их правители — вроде старост и мелких наместников. В Лондоне народу больше, чем во всем Новом Свете и Петербурге, вместе взятых. Говорят, что население Лондона в два раза превышает числом население всей Италии, на две трети — население Парижа, на четверть всего Китая и в три раза — Греции. Лондон следовало бы называть не городом, а целой страной. Точными подсчетами установлено, что там каждые восемь минут умирает человек и каждые пять — рождает новый. В течение двадцати лет население Лондона увеличилось на восемьсот тысяч человек, несмотря на то, что каждый год оттуда эмигрировало более трехсот тысяч человек. Согласно подсчетам, в Лондоне Каждый день потребляют алкогольные напитки, вроде водки, рома и прочих, свыше ста сорока тысяч человек. Там живет более ста тысяч незамужних женщин, которые проводят свою жизнь в безделии и разврате. В Лондоне имеется тридцать тысяч воров-карманников и десять тысяч кабаков, где каждый день предается пьянству более полумиллиона человек. На девятьсот человек в Лондоне приходится один умалишенный. Согласно подсчетам, в Лондоне один булочник приходится на тысячу двести шесть, один мясник — на тысячу пятьсот пятьдесят три, один бакалейщик — на тысячу восемьсот, один мухтасиб — на шесть тысяч восемьдесят восемь жителей. Короче говоря, в Лондоне — столице Англии — живет, по подсчетам статистиков, в общей сложности, 2,5 миллиона человек, простых и знатных, богатых и бедных, старых и юных.

Он продолжал:

— В один прекрасный день группа известных купцов и предпринимателей, а среди них и я, отправилась в море на парусных кораблях и пароходах. Одни хотели просто совершить морское путешествие, другие везли в Калькутту и другие города Индии большие партии различных товаров. Надо сказать, что Лондон расположен на северо-западе, а Калькутта — на юго-востоке, и между ними лежит расстояние по крайней мере в девяносто градусов, для преодоления которого, при средней скорости и со стоянками, требуется восемнадцать месяцев.

Мы плыли морем иногда по десять-пятнадцать дней, иногда по целому месяцу, сходили в портах, расположенных во владениях европейских стран или Индии, торговали там несколько дней и снова пускались в плавание.

Однажды в океане поднялся попутный ветер, и капитан корабля, слепой европеец, большой знаток морского дела, сказал:

— Надо пересесть на парусный корабль, ибо ветер попутный, а пароходу дать отдохнуть, чтобы он мог служить нам и впредь в нашем плавании.

Каждый час он спрашивал о направлении корабля у своих подручных, которые находились на верхней части палубы. Через определенные промежутки времени он опускал на дно моря канат с прикрепленным на конце куском олова, которое покрывалось илом. Вытащив его, ученый пробовал ил на вкус и таким образом определял, где находится корабль. Двое суток мы плыли так по направлению к южному полюсу. На третий день корабль стало бросать из стороны в сторону, и моряки пришли в замешательство, ибо ветер дул с разных сторон и в разных направлениях, казалось, какой-то магнит притягивает к себе корабль. Мы быстро пересели на пароход. Как ни пытался капитан повернуть корабль на восток или север, он все равно двигался только в южном направлении. А капитан в это время пробовал ил с морского дна, но его канат часто не доходил до дна океана, хотя в нем было пятьсот газов длины. Тогда он стал рвать на себе волосы и бить по голове.

— Мы по своей беспечности сильно отклонились от пути! — сказал он. — Мы оказались в местах, где никогда не бывал ни один корабль. Ветер, который мы приняли за попутный, был ничем иным, как ураганом, поразившим племя Ада.[134] Он ввергнет нас в гибель.

Говоря это, он вздыхал и рвал на себе ворот. От его горестных криков тревога охватила всех на корабле, и мы все словно прилипли к месту. Мы стали умолять капитана:

— Ради бога, объясни вразумительно, куда несет наш корабль, чем это все кончится, как нам быть?

— В книгах написано, — ответил он, — что в океане, близ южного полюса, на расстоянии пятидесяти градусов от экватора, имеется пучина, которая притягивает к себе корабли с расстояния месячного пути. А вблизи нее находится гора, которая выступает из океана, словно огромный маяк. Их называют Пучиной Искандара и Маяком Искандара, так как никто, кроме него, не достигал тех мест, а если и достигал, то не возвращался. И кто бы из моряков ни оказался в той пучине, он не возвращался назад и погружался в прах водным путем, и никто более не видел его.

От этих слов нас охватил страх и ужас, мы стали громко рыдать и плакать, чуть было не умерли или же от растерянности чуть не попадали в море.

Учёный тоже рыдал и говорил:

— Стенаниями и жалобами судьбы не одолеть, нам осталось только терпеть и уповать на милость бога.

— Пока ты предпримешь что-либо, дела станут еще хуже, — продолжал он, — у вас провианта больше чем на целый год. Расходуйте его с умом и предусмотрительно, не теряйте надежды. Если всевидящий творец захочет, он укажет вам путь к спасению, В противном же случае готовьтесь к смерти, ибо невозможно противостоять судьбе и предначертанного не избежать.

Выслушав эту речь, мы немного успокоились, прикинули, сколько у нас припасов и воды. Капитан был человек мудрый, призвал нас к спокойствию и терпению; он рассказывал удивительные истории о тех, кто попадал в беду и потом спасался. Утешая нас, он говорил:

— Многие мужи, сначала потеряв надежду, потом спасались из когтей диких зверей, из пучины и гибельных пропастей, от разбойников. И, быть может, милость всевышнего бога выведет нас из этой гибельной и опасной пучины к дарует нам жизнь.

Корабль наш тем временем с каждым часом плыл все быстрее, словно выпущенная из лука стрела. А мы от страха за свою жизнь прилипли к мачтам корабля, словно черви. Десять дней и ночей мы барахтались так в ожидании смерти и вдруг увидели на расстоянии одного морского фарсанга огромный, величиной с большой водоем, водоворот, который втягивал в себя все, что попадалось. Так как корабль наш был громадный и к тому же вел на буксире несколько других кораблей, водоворот не мог их втянуть в себя разом. Корабли, и мы вместе с ними, кружились вокруг водоворота, словно ни. куль, иногда от силы притяжения углубления, похожего на драконью пасть, мы вплотную подходили к водовороту, ежеминутно готовясь к смерти, страшась оказаться в пасти морских чудовищ и погрузиться водным путем в прах. По бушующим волнам океана под сильным ветром, мы, как огненный круг от вращающегося факела, кружили вокруг бездонного водоворота, спасаясь от его гибельной пасти. Этот водоворот был чудовищем, способным проглотить целый мир, а его поведение напоминало повадки дракона, который изрыгал проглоченные куски, чтобы лучше измельчить их. Так и водоворот проглотил нескольких наших кораблей и лодок, разбив их вдребезги. Остался лишь один наш корабль, который вот-вот готов был разлететься под ударами волн, Так прошло три дня — да не попадет никто в такое положение — и, наконец, поднялся сильный ветер. Хотя он и спас нас, в то время мы восприняли его как смерть и распрощались с надеждой на жизнь. Весь мир вокруг был во мраке от пенящейся воды, и корабль наш уже готов был затонуть, мы же взывали к богу. Когда от нашего корабля оторвались привязанные к нему суда, он стал легче и в какое-то мгновение был, словно плевок, выброшен к подножию горы. Мы возблагодарили бога за то, что на этот раз не утонули и спаслись от смерти. Словно обретя вновь жизнь, мы старательно приготовили пищу и наелись досыта, ибо уже много дней ничего не ели. У подножия той горы было бессчетное множество кораблей, разбитых, истлевших, разнесенных на куски. Из восемнадцати человек наших друзей двенадцать умерли до того дня, и нас осталось всего шесть человек, не считая капитана и моряков. Из них также утонуло несколько человек. Те, кто по жадности расстался с нашим кораблем, вместе со своими товарами отошел в иной мир, так как цепи, которыми были привязаны другие суда к нашему, истёрлись и разорвались под ударами бушующих волн.

Поев и отдохнув, мы стали осматривать обломки разбившихся кораблей. Мы заглянули во все уголки, куда только могла ступить нога человека. На одних, кораблях люди превратились в груды костей, и мы заплакали, узрев то, что постигло их. В одних ящиках лежали истлевшие драгоценные ткани, в других — каменья, золотые и серебряные монеты, в третьих — упакованные продукты, которые давно уже сгнили. Одним словом, на кораблях лежали груды товаров. То, что было сверху, сохранилось сравнительно неплохо. Среди этих кораблей оказался один малоповрежденный. Мы взошли на него и нашли в одной из кают трех людей. Двое из них были уже мертвы, а один еле дышал. Мы сообщили об этом капитану-европейцу. Он обрадовался, отправился к ним. потрогал у каждого пульс и заявил:

— Да, двое уже скончались.

Для третьего же он велел приготовить кое-что поесть и вливать это ему в рот по каплям. Спустя три часа тот пришел в себя, и вот что он рассказал в ответ на расспросы капитана:

— Нас было несколько человек. Мы отправились морем из Хиндустана по торговым делам. В один прекрасный день встречный ветер занес нас в эти края. Нас было семнадцать человек, провизии у нас было более чем достаточно. Но одни умерли от страда, другие — своей смертью, и осталось нас трое, Мы заболели здесь от губительных испарений, перестали есть, и двое умерли, остался лишь я один.

По его рассказу выходило, что прошло семь лет с начала их путешествия, и мы спросили, чем же они питались.

— У нас были кое-какие продукты, — отвечал он, — а потом, очутившись в этих гибельных местах, рядом с бездонной пучиной, мы подобрали все, что оставалось от других людей. На этих кораблях и сейчас еще можно найти припасов на несколько лет.

Мы расспрашивали дальше, и он продолжал:

— В этих морях ураганы часто сбивают корабли с их пути, и люди проводят на воде годы. Или же волны выбрасывают их на какой-нибудь необитаемый остров, где нечем питаться. Поэтому всякий, кто собирается пересечь океан, берет с собой запасы на несколько лет.

Наш капитан сказал ему:

— Ты уже давно здесь около пучины. Пробовал ли ты спастись и уехать отсюда?

— Эта пучина, — ответил он, — подобна Азраилу, Разве спасется человек, попавший в лапы к Азраилу? Она — словно вход в могилу, прорытый водой. И может ли человек питать надежду вырваться отсюда?

Сказав это, он заплакал, и мы последовали его примеру. Воистину, предвестие смерти страшнее смерти. Капитан при этом добавил:

— Он говорит правду — отсюда до суши очень далеко.

И он показал нам признаки близости южного полюса. А вечером он произвел измерения и сказал:

— Южный полюс отстоит от нас, приблизительно, на шестьдесят градусов. Да, воля и умение человека проявляются там, куда ступает нога человека и где он бывает. Здесь же можно найти спасение только в смерти, иного пути нет.

Слепой капитан обратился к незнакомцу:

— Когда ты проводил здесь в отчаянии свои дни и ночи, с надеждой взирая по сторонам, видел ли ты какое-либо живое существо в воздухе или на воде? Удивили ли тебя какие-либо явления на море?

— Да, — ответил тот, — по ночам я замечал много признаков существования морских животных. То было слышно что-то вроде молитв и песнопений, то море, словно светильник, переливалось огнями от глаз рыб, сверкавших во время их игр при лунном свете. В воздухе же, кроме звезд и светил, ничего не было видно.

— Так бывает во всем океане, — перебил ученый. — Продолжай.

— Раз в году, — продолжал тот свой рассказ, — в пучине появляется огромное чудовище. Оно проводит здесь не больше двух-трех дней и потом уплывает. Когда оно плывет, то морская вода вздымается целыми горами, а когда уплывает, можно видеть морское дно. Большинство этих кораблей потерпело крушение от поднятых им волн. Оно настолько велико, что покрывает, кажется, всю эту пучину, которая растянулась почти на целый фарсанг, так что пучина успокаивается. Через несколько часов после отплытия этого чудовища пучина снова начинает бурлить, океан же затихает.

Выслушав его, капитан приказал нам:

— Ступайте и принесите все железные предметы — цепи, гвозди, которые найдете на кораблях, Среди нас и его подчиненных были астроном, кузнец, лекарь и хирург. За три дня мы набрали груды всяких железных предметов, гвоздей, цепей. Тогда капитан спросил того потерпевшего:

— В какое время чудовище приплывает в пучину?

— Когда солнце находится на краю южного знака Зодиака, который стоит здесь в зените. Определите сами, где сейчас находится солнце.

Ученый спросил у астронома и получил ответ:

— Согласно календарю солнце находится в центре знака Весов.

Тогда ученый велел кузнецу выковать цепь длиной от трехсот до пятисот газов и острые гвозди с кольцами вместо головок длиной в локоть. Словом, до тех пор, пока солнце не перешло в зенит, мы собирали железные предметы, а кузнец изготовлял цепи. Но мы не понимали для чего все это делается и говорили друг другу:

— Этот слепец-капитан устроил кузню у самого моря. Может быть, он хочет привязать этими цепями корабль к горе, чтобы остаться здесь навсегда?

Тем временем мы перетащили с других кораблей на свой все съестные припасы, которые еще были годны, и починили хорошенько свой корабль. Настало время появления чудовища. Туг капитан приказал:

— Следите внимательно. Когда чудовище уляжется над пучиной, и вода перестанет бушевать, проденьте цепи в гвозди, садитесь в лодки, подплывите к нему и крепко-накрепко вбейте гвозди в его тело. И тогда, быть может, корабль сумеет выбраться отсюда. А когда мы уплывем от водоворота, мы разорвем цени и пустим корабль в желаемом направлении.

И только тогда мы уразумели его намерение. Цепи ковались такие длинные, чтобы наш корабль не потонул, если чудовище погрузится в морские глубины.

Итак, когда солнце достигло зенита, что соответствует началу зодиакального знака Козерога, море стало бушевать еще больше, и мы привязали свой корабль к другим разбитым кораблям, чтобы он мог устоять против морских бурь.

Наконец, мы увидели приметы этого чудовища: волны стали вздыматься, словно горы, грохот моря и шум воды оглушал нас, среди брызг и наступившего мрака не было видно ни зги. Наш корабль трепетал на волнах, словно пена, то подскакивая вверх, то низвергаясь вниз, а мы прилипли к мачтам и парусным канатам. Спустя сутки море утихло, и мы увидели, что из пучины поднимается округлая гора, а чудовище спокойно дышит. С каждым вдохом чудовища уровень моря опускался на высоту целого копья, а после выдоха вновь поднимался. Тут мы поняли, что морская пучина оказалась пленницей пасти чудовища. Мы по указанию капитана взяли гвозди, сели в лодки, подплыли к нему и стали вбивать их, где только могли. Но чудовище и не почувствовало, как мы вколачивали молотами гвозди в его тело.

Спустя три дня чудовище захотело двинуться в обратный путь, и мы отцепили свой корабль от других. привязали к нему еще один и погрузили туда все, что нам было нужно. Мы заклепали и законопатили борта корабля и вручили свои жизни милости истинного творца. Чудовище потащило наш корабль — одним движением оно тянуло нас на расстояние трехдневного пути. Когда чудовище погружалось в море, наш корабль плыл спокойно, а когда оно всплывало на поверхность, нам казалось, что настал всемирный потоп, и мы прощались с жизнью. Под ударом поднятых чудовищем волн наш корабль был подобен человеку, застигнутому ливнем в степи.

Спустя три дня матросы на палубе закричали:

— Земля! Видим высокую гору, а в небе над ней — птиц!

Капитан, услышав эту весть, сказал:

— Если корабль будет приближаться к горе, то не препятствуйте. А если он будет удаляться от горы, то разорвите цепи, чтобы плыть по своему усмотрению.

Чудовище в это самое время плыло по поверхности. Казалось, что оно не может погрузиться в воду из-за малой глубины. А наш корабль бросало из стороны в сторону, он, как буй, то всплывал на гребни волн, то плыл под валами, треща от ударов. А у нас на корабле было не то пять, не то шесть одноместных лодок, запасенных по совету капитана на всякий случай.

Когда мы подплыли к горе вплотную, чудовище переменило направление. Волны были огромные, море бушевало, и мы не смогли ни сойти с корабля, ни оторвать цепи. Корабль устремился прямо на скалу и разбился вдребезги. Часть остова корабля вместе с цепями уплыла вместе с чудовищем. В страхе перед смертью я ухватился за лодку, потом с большим трудом вынырнул на поверхность, подплыл к основанию горы. Целый час я пролежал там без сознания. Из моих друзей спаслись лишь двое: один уцепился за лодку, другой — за доску. Что же стало с другими, я не знаю.

Мы укрыли свои лодки и пошли осматривать гору. Долго скитались мы по скалам и ущельям, но нигде не было ни травинки, ни живого существа, повсюду были лишь жемчуга и драгоценные камни: рубины, алмазы, хризолиты, изумруды. Склон горы из-за разноцветных каменьев казался зеленой лужайкой, поросшей цветами, — а он занимал площадь в квадратный фарсанг. Ущелья и пещеры также были наполнены каменьями и походили на арки, инкрустированные жемчугами. Вымоины были полны драгоценными каменьями. Тут были каменья величиной с кувшин, газа два в длину и ширину. Я знал цену каменьям и набрал их восемь пудов. Друзья же мои не разбирались в этом и, не желая утруждать себя, взяли немного.

Поскольку остров был пустынный, мы поспешно собрались и отправились по морю к северу. Два дня спустя мы достигли какого-то зеленого и цветущего берега. Здесь росли душистые травы со съедобными сладкими кореньями, кусты с ягодами. Мы пополнили свои запасы и поплыли дальше. Спустя пятнадцать дней, повидав на своем пути много чудес, мы прибыли к берегам материка. Отдохнув несколько дней после тяжких скитаний по морю, я продал часть привезенных камней и отправился с товарами в Калькутту. Здесь я и обосновался. А спутники мои отправились по своим домам.

За ту часть каменьев, которую я продал, я получил девяносто тысяч золотых рупий и купил на них все эти богатства и имения. Остальные каменья так и лежат у меня нетронутыми. Все мои сокровища и могущество происходят от них. Со всех кондов Индии ко мне стекаются купцы и, совершив торговые сделки, уходят...

О правилах супружеской жизни и вражде свекрови

Один из друзей, живший одиноко и избегавший брачных цепей, обратился однажды к пишущему эти строки за советом, как обращаться с женщинами, как жениться и выбирать жену. Он попросил написать кое-что о выгодах и тяготах супружества — дескать, если ты напишешь об этом несколько страниц, это станет руководством для семейных людей. Ибо в книгах шариата и в священных преданиях содержатся различные сведения в хвалу и в порицание тех. кто вступил в брак и тех, кто его отвергал.

Ведь если это дело само по себе заслуживает одобрения, то в чем причина, что никто из мудрецов не признавал за женщинами достоинств и многие книги исписаны в порицание их; то, что изредка рассказывают о женщинах хорошего, не заслуживает доверия, а судить по редким исключениям нельзя.

Мы видели немало львов с обагренными кровью копями, но и те выходили из этой переделки похожими на шелудивую лисицу. И многие краснобаи, очутившись в этой бездне, выходили из нее немыми, и глухими.

Так что же это за мираж, что за бездонная пучина, истину о которой человек не может постигнуть? И каждый, кого бы ты ни спросил из тех, кто столкнулся с этим, говорит: «Анисовую халву не узнаешь, пока не поешь».

У друзей и приятелей, которые пошли на женитьбу с охотой и желанием, около года на лицах была написана радость; всех, кто бы ни встретился им, они призывали жениться и сожалели о своих напрасно потраченных днях. А год спустя можно было видеть, что они, как старые кошки, едва ползали по улице, не имея даже сил, чтобы остановиться и поговорить.

Ты обладаешь широкой натурой и высоким разумом в познании житейских истин, поэтому, ради бога, на основании рациональных доводов и святых преданий, разреши мои сомнения в этом вопросе: своими пальцами, развязывающими трудные узлы, сними завесу с этой тайны, чтобы не остаться мне с рукой на сердце и ногами, увязнувшими в глине, чтобы мне не пришлось бить по голове камнем раскаяния, как тому семьянину на картине. Я спросил:

— Что это за картина?

Он ответил:

— Один путешественник рассказал мне:

«Был я в картинной галерее в Китае, вижу, на большом куске шелка искусными художниками нарисованы три картины, которые кажутся живыми. На одной изображен кто-то, задумчиво склонивший голову на колени, на второй — человек держит в руке камень, будто бьет им по голове, на третьей — некто радостно воздел руки и притаптывает ногами, будто танцует.

А под каждой — строчки с надписью. Я спросил у одного: «Что это за изображения, кто на них, и почему их вид так противоречив?» Он отвечал: «В этих картинах китайские мудрецы раскрыли положение женатого человека,... чтобы они стали уроком каждому, кто собирается ступить в эту страшную бездну великих горьких мук, и чтобы он знал, что это лишь крупица из целого амбара и капля из моря яда.

На первой картине изображен холостяк, задумавший обзавестись семьей, но еще не решившийся на это; на лице его налет печали. Второй — это человек, уже скованный брачными узами, доведенный до отчаяния и сожалеющий о содеянном, ой не видит пути избавления и держит над головой камень раскаяния.

Третий вырвался из тюрьмы брачных уз благодаря разводу или смерти жены; он ликует и пляшет — дескать, избавился я от беды».

Я ответил:

— Воистину, это правда, таковы супружеские отношения. Брачные обязательства немыслимы без трудностей и мучений, без горя и раскаяния.

.....................................................................................

Если ты скажешь, что это утверждение противоречит действительности, ибо много есть женщин, представляющих исключение, которые добры и ласковы с мужьями, то я отвечу: их любовь и покорность не натуральна, ежели её проверить, и она окажется с изъяном.

Например, если ты в порядке испытания пошутишь с чужой женщиной или подружишься с каким-нибудь мужчиной, и жена узнает об этом, тебе в доме некуда будет деваться. Или попробуй на недельку ограничить ее в одежде, жилище, еде, подобно беднякам, как она огласит воплями весь дом, и дело дойдет до суда.

.....................................................................................

Посему в первый месяц супружества муж еще не догадывается о последствиях, которые влечет за собой брак. Видит: дом чисто прибран, двор подметен, обед приготовлен, рядом с ним стройный кипарис — жена и услужливая теща.

Он сожалеет о своей прошлой жизни: «Увы, на ветер пустил я холостяцкие дни, не насладился каждым мигом.» И, каждого, с кем повстречается, убеждает: «Слушайте, не растрачивайте свою жизнь, женитесь, ибо только в этом смысл и польза существования.» С улыбкой на устах, в радужном настроении он рассказывает о своем счастье и благоденствии.

В продолжении этого месяца жена нарядна, услужливо предупредительна, скромна, почтительна; она тоже не может надивиться семейной жизни и говорит: «Вот как жены относятся к мужьям». Так до второго месяца. В этот месяц родственники начинают навещать жену, расспрашивать: «Как муж с тобой обращается, что он тебе принес, что говорил».

Она отвечает:

— Относится так-то, говорил то-то. А что приносят мужья женам?

Молвят:

— Сладости и лакомства, шелка и дорогие украшения.

— Ну, значит, и мой муж принесет, — говорит она, — раз так положено.

— А разве ты сама ему не говорила? — вопрошают они.

— Мне неловко, — отвечает, — как я могу просить об этом?

— Если ты будешь ходить такой нарядной, — говорят ей, — муж успокоится и скажет: «У нее пока есть новые уборы из приданного», — и не станет о тебе заботиться; увидев на чем ты спишь, он не побеспокоится о постели для тебя и не постарается заменить ее новой.

Подобные внушения большей частью исходят от тещи.

В течение этого месяца бедняга муж видит, как вся домашняя утварь приходит в упадок, с жены исчезают наряды и украшения, уступая место простеньким платьям, а прежде услужливая теща становится невнимательной и безразличной. Он думает, что вещи вынесли, чтобы помыть и почистить. Обед тоже поспевает не ко времени. На третий месяц, когда, прежде чужие, они становятся близкими и перестают стыдиться друг друга, муж спрашивает:

— Куда подевались наши вещи? Где цветной палас и что стало с украшениями, которые ты носила в ушах и на шее? А что ты сделала со своим шелковым платьем? И почему нынче в доме так мрачно, как после несчастья? Отчего твое лицо в желтых и синих пятнах и в чем причина, что сегодня в доме не пахнет едой?

Вздыхая, жена говорит:

— Цветной палас, что был у нас, принадлежит моему брату, украшения — моей сестре, а та ткань — матери. Они потребовали вернуть им то, что я брала у них на время и сказали: «У тебя есть муж. Тебе не подобает украшать дом взятым напрокат». Не было мыла, чтоб я могла умыться, не осталось муки, мала и дров, чтоб приготовить тебе поесть. Мы сами сидели голодные и ждали, когда ты придешь и принесешь что-нибудь. От этих слои у мужа перехватывает дух. Он тотчас же бросается на поиски средств, на два-три месяца заготавливает провизию. А затем начинает хлопотать о необходимом для жены и дома. В продолжении этого месяца он еле дышит и едва говорит, встречая кого-нибудь из друзей или приятелей: «У меня срочное дело, мне некогда разговаривать.»

А на четвертый месяц оказывается, что вещи, приобретенные им для дом-и жены, неизменно лучше, чем у одних, и хуже, чем у других.

Жена, которая страшится сравняться с теми, кто ниже её по положению, выражает недовольство:

— Галас, который ты принес в дом, совсем деревенский; такое платье, как ты мне купил, было вчера на дочке вон той прислуги, когда она вышла на крышу, жена вон того водоноса, но те платья лучше этого. Серьги, которые ты купил, не стоят и десяти дирхемов, а вон тот-то, что ниже тебя по положению, купил своей жене серьги за сто дирхемов.

Слушая эту чепуху, муж теряет разум и лишается способности соображать. Ибо придирки жены нельзя устранить никакими разумными доводами, и сколько бы ты ни убеждал, недовольство ее только возрастает. Остается замолчать и покориться.

На пятый месяц, под предлогом бани, жена просит разрешения выйти из лома. Если не разрешишь ей на законном основании, она тотчас приведет законное оправдание, а коли станешь настаивать, тебе же будет худо.

В конце концов, найдя законную уловку и поставив условия, что её будут сопровождать близкие, отпускаешь её. Уходит она как лиса, а возвращается как дракон — со сдвинутыми бровями и нахмуренным лбом.

Если спросишь, отвечает не иначе, как грубостью:

— Что за доля моя несчастная, и зачем меня выдали за тебя. В бане видела я жену того-то, дочь того-то. С нею было десять женщин, служанки внесли за нею три блюда со сладостями, напитками и несколько ларцев с мылом и благовониями, приближенные не давали ей по полу и шагу ступить. А на жене того-то было вот такое платье и такие-то украшения. Мне же, как нищенке, пришлось забраться в угол, и никто из моющихся женщин не обратил на меня внимания. Так и вышла оттуда ни с чем.

Несчастный муж, все еще сокрушающийся о двух-трех дирхемах, истраченных на баню, услышав эти упреки, тотчас забывает причиненную дирхемами рану, ибо вместо нее в сердце его появляется рана более глубокая.

Вообще, если ты днем израсходуешь на прихоти жены тысячу динаров, а вечером в пустяке не согласишься с нею, все то, что ты сделал, окажется забытым, и она скажет: «Что я видела от тебя, кроме брани и попреков?! Другие мужья больше делают для своих жен, я много таких видела».

Если жена по природе добра, то в течение года тайна противоречий не выходит из-за завесы. Но ежели она зла, то уже к шести месяцам согласие сменяется раздором. Однако тайна эта удивительна тем, что о ней рассказать невозможно. Муж стесняется говорить друзьям об этих распрях, потому что вначале, еще не ведая ни о чем, он уговаривал их вступить в брак. А потом, проникнув в суть дела, он сколько бы ни ломал голову, все равно не знает, в каких выражениях рассказать об этом, чтобы поверили. Да ему могут и не поверить. К тому же, из-за занятости, у него нет времени объясняться. Поэтому, когда к нему обращаются с каким-нибудь вопросом, самое большее, что он может ответить, это: «Анисовую халву пока не отведаешь, не узнаешь».

Если через год жена подарит ребенка, особенно мальчика, хлопот у мужа прибавляется день ото дня; с ног до головы он погружается в заботы и, как полумертвая муха, запутавшаяся в паутине, только стонет и шевелит лапками. А укусы паука все сильнее ранят ее тело, и разве только судьба может принести ей избавление: либо грянет буря и порвет паутину; либо случится беда с пауком. Лишь тогда может быть у мухи надежда на спасение, а иначе ей так и остаётся помереть в беде.

Для обеспечения нужд ребенка жена требует невозможного и недостижимого, приводя неуместные примеры, устраивая скандалы. Если б муж даже и захотел осуществить все это, ему не хватило бы его дохода и заработка.

Ежели ребенок — девочка, жена держится несколько скромнее и меньше повелевает, но зато экономит на домашних расходах, а сбереженное утаивает. Не успеет муж принести в дом что-либо из одежды или убранства, как она тотчас припрячет это. Коли он начинает спрашивать, она говорит: «Да ведь девочке нужно то-то и то-то. Другие отцы для своих дочерей тратят столько-то, покупают то-то. А ты запрещаешь мне даже свою долю приберегать для нее».

Поэтому она постоянно ходит в заношенных платьях, подстилка на полу изодрана, утварь поломана, а то, что поновее, она прячет в сундук. Муж же вечно хлопочет о том, чтобы в доме были новые вещи — вдруг к нему пожалует уважаемый гость или же случится какое-нибудь семейное торжество, — а у них обстановка неприличная.

Жена же не думает об этой убогости — зачем женатому человеку гости и визиты, ведь важнейшее из дел — это забота о детях, ближайшая из обязанностей — воспитание их.

По мере того, как подрастают дети, увеличиваются и прихоти жены, а у мужа прибавляется забот. Наступает пора женить их или выдавать замуж, и тогда начинаются хлопоты о жене — для сына и муже — для дочери.

В русле возможного допустимо разрешение и устранение этих трудностей, однако у этого русла есть такие ответвления, каждое из которых противоречит возможному. Итак, все эти недоразумения — между супругами, которые подходят друг другу, а если они не сходятся характерами, то скандалы переполняют дом, и семейные секреты становятся всеобщим достоянием.

...Даже при согласии в семье можно представить изъян в религиозности мужа; но коли он попал в затруднение, от него определенно нельзя ждать искренности и готовности к молитве, а если он и молится, то не без суетного расчета и желания оградить себя в смертный час. И поэтому волей-неволей жизнь уходит от него.

Намерения мужчин при вступлении в брак различны: одни женятся ради удовольствия и чувственного наслаждения; другие — ради богатства; некоторые — ради детей; часть — для соблюдения религиозных предписаний; кое-кто — для упорядочения хозяйства. Однако, поскольку все эти желания — от плоти и чувственности и не имеют меры и границ в представлении этих людей, оставаясь для них лишь иллюзией и отвлеченными предположениями, то после их женитьбы все эти замыслы вряд ли осуществляются и даже напротив, приводят к прямо противоположным результатам.

Например, у человека в избытке имущества и предметов роскоши, ему хочется удовольствия и наслаждений. С этим намерением он вступает в брак. Приводя в дом жену, он видит, что принес туда гору забот, а былое веселье вылетело в потолок. Причина этого в том, что обычно зажиточные люди стараются взять жену из сановитой и благородной семьи, а до её характера и благородства или низости души им нет дела.

Если женщина тоже богата, то часто бывает так, что если её приятельницы ищут в мужья человека богатого и сановного, то она, еще не выйдя замуж, уже воображает, что её муж будет положением выше их мужей: «Моя приятельница ниже меня, а стала женой везира, тогда я, может быть, буду женой эмира.

И поскольку всегда по положению кто-то выше, а кто-то ниже, муж никакими поступками и речами не может угодить жене, ибо каков бы ни был его чин и сан, её воображение обращено к более высокому; поэтому удовольствие для мужа отравлено, и дело доходит до слов: «Чем ты был и кто я!» И человек теряет былую радость и покой.

Тот же, кто женится из алчности к богатству, воображает — если угожу жене, она передаст мне свое имущество; сей глупец не ведает, что жене более всего угодно, чтобы муж не посягал на её богатство и сделал ее хозяйкой всего своего достояния, чтоб он держал прислужниц для её услуг, благоустраивал её покои и каждый день приносил ей новые наряды. Такая женщина и замуж-то выходит с намерением: «Пусть муж заботится о моем содержании, тогда мое богатство останется целым; или пусть откроет торговлю на мои средства, тогда будет прибыль, и капитал не уменьшится, а я избавлюсь от необходимости прислуживать и шить на других».

Ну, а ежели муж возлагает надежды на ее богатство и ждет её услуг, или рассчитывает получить прибыль от её дела, он становится её врагом. Ибо совершенно невозможно, чтобы он истратил хотя бы один медный грош из средств жены, не унижаясь и не выслушивая оскорблений.

Если, допустим, он с её согласия возьмет один дирхем или динар, через некоторое время это приводит его к унижению и даже ставит в положение нищего. Очень мало таких, которые извлекли и извлекают пользу из богатства жены. Это происходит по ряду причин, одна из которых состоит в том, что жена властвует над мужем.

...Тот же, кто вступает в брак ради детей, видит, что у его близких прекрасные дети. Из-за самовлюбленности, в силу которой многие высокомерные глупцы не видят своих недостатков и пороков, считая отличными все свои слова и поступки, он воображает: «Если и я женюсь, то, при моем уме и дарованиях, мой сын может стать главою города или Абусли Сино нашего времени, ведь вон у того дурака сын какой умница».

А как женится, сын у него выходит непутевым и жуликом из-за путаницы дозволенного и запретного в материальных делах, из-за неуместных разговоров и несвоевременных супружеских сношений. Потому что, когда в благоприятный момент муж ищет сближения, жена в это время, по изложенным ранее причинам, расстроена и не дается мужу или приводит какое-нибудь законное оправдание. А в злополучную минуту, когда по закону шариата надо соблюдать осторожность и когда муж испытывает к жене отвращение, она подстрекает его на это.

И, в конце кондов, рождаются изнеженные белоручки, которым лучше было бы не появляться на свет. Поэтому несчастья летен большей частью происходят из-за нечистоплотности родителей.

Очищения и благочестия ищет в браке тот, кто погряз в разврате и разгуле. Он думает: все мои пороки происходят от того, что я холост; вот если я женюсь на женщине, которая удовлетворит мои желания, я не совершу ничего противного добродетели и благочестию. А то, чему я предаюсь сейчас, вынужденно и потому простительно. Однако после женитьбы мелкий разврат превращается в великий, и человек обретает силу в грехе, на который прежде едва осмеливался.

Это потому, что человек, раз предавшийся разврату, уже не может от него удержаться, и раскаяние, которое приходит к нему с женитьбой, рассеивается от малейшей неприятности.

Bo-время и не во время его влечет к жене, и он хочет обладать ею, когда она занята хозяйством и хлопотами по дому. Чаще выходит так, что ей некогда, или она занята детьми и не может ответить на желание мужа.

В конце концов, в сердце мужа западает злоба: «Она не хочет мне повиноваться, не считается с моими желаниями. На этой почве происходят нелады и возникают ссоры.

.....................................................................................

А тот, кто женится (вторично) для того, чтобы дети были присмотрены и хозяйство упорядочено, после женитьбы видит, что дом больше прежнего приходит в упадок, а дети бродят грязными и запаршивевшими сильней, чем раньше. А сердце мужа постоянно обращено к детям и его любовь ко второй жене раздвоена, поэтому жена не испытывает к ним привязанности и любви и не заботится о них, как должно.

Заметив небрежность жены, муж, бывает, говорит:

— Я женился на тебе для того, чтоб ты смотрела за моими детьми.

Если у жены нет собственных детей, она со зла пускает состояние мужа на ветер, а коли есть ребенок, она жадно копит добро. В результате, хозяйственные и домашние дела мужа всегда в беспорядке, и он постоянно расстроен.

Когда, встретившись с подобным человеком, начинаешь расспрашивать его о жизни и делах, он с сожалением машет рукой и говорит: «Ох, стало не лучше, а еще хуже.»

.....................................................................................

Тот друг сказал:

— Твои основательные объяснения и красноречивые доказательства рассеяли сомнения и раскрыли неясности. Стало очевидно, что супружество невозможно без огорчений и забот, и нельзя себе представить семейную жизнь без раздоров и взаимных обид.

А теперь определи предел, достигнув которого мужчине следует вступать в брак: укажи, где ему искать жену; обрисуй пользу женитьбы и законы супружеской жизни, следуя которым молено достичь согласия и равновесия. Быть может, благодаря этим правилам, в семейной жизни станет меньше огорчений, и она, наконец, принесет радость.

Я сказал:

— Условия вступления в брак определяются местом и временем; они сложились из нашего опыта и опыта наших близких, из того, что приходилось мне наблюдать и слышать из различных источников.

Важнейшее условие состоит в том, чтобы у женатого человека не было матери, а если она есть, то чтоб жила подальше от жены. В случае, когда мать живет в его семье, нужно устроить, чтобы утварь и предметы домашнего обихода были у нее собственные, потому что если по бедности они общие, мужу придется трудно из-за неладов между матерью и женой.

Нужно, чтобы они виделись не чаще, чем два раза в месяц или раз в неделю, и чтобы, встречаясь, они не сумели узнать характер и свойства друг друга. Встречи не должны быть продолжительными, ибо это становится главнейшей причиной нарушения супружеского согласия и конечного расстройства семейных дел.

...Для всеобщей пользы мы изложим то, что дал нам опыт и собственные наблюдения, ибо многие недоразумения и неприятности в семьях происходят оттого, что никто не понимает истинных причин вражды между снохой и свекровью, а все те назидания, которые обычно произносятся по этому поводу, не заслуживают доверия и не приносят душевного удовлетворения.

Знай, что эта вражда и неприязнь зиждется на двух взаимных претензиях, одна из которых справедлива, другая же ложна. Главные их притязания друг к другу порождены эгоистическими стремлениями и не имеют границ и пределов, размеры их неопределенны и результаты неизвестны. И поскольку обе они стоят на ошибочных с точки зрения разума и религии позициях и не могут разграничить пользу и вред этой вражды, в результате, они безо всяких раздумий набрасываются друг на друга и ссорятся до тех пор, пока доводы рассудка и предписания священных книг уже не в силах устранить возникшего между ними недоразумения. Но они и сами не знают причин этой неприязни и продолжают ссориться и враждовать.

...И здесь только большая проницательность может выявить, по незначительным намекам и отдельным обстоятельствам, что обе они имеют свои претензии и хотят подчинить одна другую.

Мать в претензии из-за того, что: «вот, дескать, был сын жалким комочком мяса, я все силы отдала, чтоб его вырастить; сколько лет ни ночью, ни днем не видела сна, сколько горьких слез пролила, пока его воспитала, сколько раз, охваченная ужасом, бегала искать его по улицам и базарам, страшась, что с ним случится беда. Единственной наградой за все это добро будет то, что сын предоставит мне решать все свои дела, не осмеливаясь и воды испить без моего одобрения и совета».

А жена в претензии: «Я стала женой этого человека, его рабыней и слугой, бросила родных, со всем распростилась, избрала эту жизнь навсегда. Единственная награда за мою покорность в том, чтобы ключи всех его дел, всех расходов были в моих руках.

Но притязания обеих прямо противоположны, в этом и состоит корень их вражды. Узнаешь этот корень, поймешь и то, что все раздоры вырастают из него.

Мать видит, что на первом месте в доме сидит чужая женщина, которая стала полновластной хозяйкой во всех больших и малых делах сына. А ведь она сама претендовала на то, чтобы быть повелительницей в доме сына. И поскольку в натуре её есть некий изъян, она, не глядя пи на что, вмешивается во все дела, во все заботы и хлопоты, придирается, поучает, наставляет.

Жена видит, что около ее мужа сидит паршивая старуха с нахмуренным челом, которая перечит всем ее речам и действиям и вмешивается во все домашние дела. А ведь ей хочется быть самостоятельной, чтобы в её доме управлялись слуги, а не лысая старуха, претендующая на главенство в доме и в семье. И от того на чело ее ложится печать тяжелой обиды.

Войдя в дом, муж видит на лице хозяйки налет грусти; по-супружески ласково он начинает выпытывать, в чем дело. После долгих капризов и упрашиваний выясняется, что беда вызвана материнской любовью, которая, выходит, хуже ненависти.

Из почтения к матери, он просит её: «Не затрудняй себя домашними заботами, сиди, отдыхай, молись богу, благодари его за то, что у тебя вместо одного стало двое детей. Теперь твое занятие — сидеть и молиться. Предоставь хлопоты по хозяйству жене, не утруждай себя больше».

Эти доводы мужа рождены его искренней любовью и уважением к матери, ибо в этом случае он не знает о взаимных притязаниях враждующих сторон. Ведь чаще всего мужчины женятся стараниями матерей.

Притязания матери распространяются настолько, что она, в соответствии с арабской пословицей: «Раб и то, что у него в руках, принадлежит его хозяину», — считает, как мы уже говорили, что раз сын — её, то и невестка — её служанка. Захочет она — пошлет эту служанку к сыну, не захочет — нет; захочет — даст ей хлеба, не захочет — нет.

А сын думает: «Мать, которая так меня любит, и которая, любя, женила меня, несомненно, ради меня должна любить и мою жену.»

Услышав же о разногласиях между женой и матерью, он приводит в ее оправдание всякие уловки, не смея усомниться в материнской любви: «Этого не может быть». Поэтому он мягко и снисходительно объясняет матери, как ей следует себя вести.

Но поскольку его слова противоречат убеждению матери, она думает, что это жена сбивает его с толку, и возмущается:

— Разве я воспитала тебя для того, чтобы ты, повинуясь жене, не позволял мне прикасаться к хозяйству, заставлял меня подчиняться жене, чтоб выдавал мне хлеб по порциям? Во всех домах хозяйством сына распоряжается мать, ей подчиняются и жена, и слуги.

Бедняга муж сокрушается: «Что это за напасть и отчего эти распри?» — и решает: «Наверное, так положено.» Он идет к жене и ласково, мягко убеждает ее быть доброй и великодушной: «Ты не огорчайся из-за этого, благодари бога, что мать взяла на себя все хлопоты по хозяйству, сиди себе отдыхай, занимайся нарядами, есть и пить тебе подадут все готовое, и ты будешь избавлена от всех забот.»

Жена, слышавшая все эти разговоры и затаившая в сердце гнев против старухи, если она зла, то поднимает крик:

— Я не буду жить с твоей матерью, убери её от меня. Устрой её, пусть живет отдельно! Если ты боишься своей матери, зачем тогда женился?! В доме мужа жене прислуживают слуги, а не злая старуха.

Если же она добра, то, хотя это и противно ее желаниям, она из любви к мужу отказывается от полновластия, ибо знает, что коли этому суждено случиться, то ей же будет покойнее. И она беззаботно отдыхает, вручив бразды правления в руки свекрови, с тайным злорадством — «посмотрим, что она будет делать?» — не вмешивается ни в какие домашние дела.

В этот и следующий два, самое большее — три дня мать, по собственному неведению навлекшая беду на свою голову, готовит, варит, убирает в доме сына. Уже в первый или второй день, а на третий — непременно, она каждый раз, подавая сыну и невестке кушать, жалобно сетует:

— Я уже стара, устала от работы, никто мне по хозяйству не помогает, не жалеет меня, все полеживают себе спокойно, а я бьюсь с утра до вечера.

Говоря это, она намекает на невестку, потому что в доме нет больше никого, кто бы «полеживал спокойно».

— Кушанье получше и послаще она подает сыну, говоря с подчеркнутой жалостью: «Откушай вот это, в торговых рядах у тебя много хлопот и суеты, другие-то все время что-нибудь жуют, спрятавшись в углу или в сенях».

В этих речах тоже намек на невестку.

Старуха не ведает, что сын уже поел на базаре или побывал на угощении, а это кушанье велел приготовить специально для них.

И тогда жена обращается в тысячеустого дракона. Даже не притронувшись к еде, она поднимает крик на весь дом. Разгневанный муж передает ведение домашнего хозяйства в руки жены, сердито осадив мать.

Поскольку же любовь жены к мужу не натуральная по тем причинам, которые мы изложили прежде, а любовь матери к сыну — естественная, кровная, то жена не берет на себя, да и не может взять, дела, которые мать, прилагая все усилия, выполняла одна.

Поневоле она перекладывает домашние дела на слуг и соседей, не тревожится о выгодах и невыгодах мужа и даже, как мы говорили, желает ему ущерба.

Мать видит, что достояние сына растрачивается и гибнет, за едой каждый раз собираются женщины, а ей выделяют в миске её долю, поэтому она постоянно затевает ссоры и скандалы, отравляя жизнь невестке и сыну. И тогда еда им уже не мила, они вечно раздражены и жить им не хочется. Так до тех пор, пока творец не облегчит дело и не приберет одного из них, либо двух, или всех троих.

Действительно, домашние дела надо устраивать с умом и при взаимном согласии. Там же, где дело попадает в руки глупцов, оно приносит лишь раскаяние, досаду и раздоры. Посему, в этих притязаниях права жена, а мать неправа, если она находится в семье сына. Если сын в состоянии, он должен обеспечить мать пропитанием, одеждой, утварью и жилищем — и только; на большее она не имеет права. Напротив, жена, коли у нее есть ребенок, является полной хозяйкой всего имущества мужа и имеет право на подобающее ей обеспечение. Мужу не положено расходовать на себя больше, чем на жену, а если он это делает, он совершает вероломство и предательство, как мы покажем далее при изложении житейских правил.

Даже при стесненных обстоятельствах право жены выше права матери и должно удовлетворяться первым. К примеру, если муж в состоянии купить три лепешки, то две из них — жене, а одна — матери. Потому, для проклятия, отречения матери от сына из-за этого нет никаких законных и разумных оснований» ибо распря, возникшая между ними на этой почве, в сущности своей целиком порочна, и причиной её является чрезмерная требовательность и себялюбие. Но коль скоро совершается какой-то проступок либо грех, то и это относят к матери, а не к сыну.

Например, после женитьбы мужу, при помощи тысячи хлопот и усилий, удается добыть кое-что из пропитания или одежды. Он приносит это домой, чтобы обрадовать жену и детей... Но если, из почтения к матери, он вручает эти вещи ей, хотя она и не имеет на них права, может случиться, что мать не передаст их жене и детям. А коли передаст, то не все, что им положено, но если даже и все, им все-таки будет обидно, ибо у них больше прав на первенство, ведь права принадлежат им. Итак, ежели он предпочтет жену и детей, мать обижаться не вправе.

Если муж хочет угождать матери, то ему придется постоянно обижать жену, матери порою бывают весьма довольны даже разводу. Если они состоятельны, то из ревности и зависти готовы пожертвовать всем своим достоянием, лишь бы сын развелся с женой и взял другую. Но и со второй и даже с третьей поступают так же и, как приходилось нам слышать, после нее по пять-семь раз меняют семейную жизнь своих сыновей, однако распри, о которых мы говорили, отнюдь от этого не утихают, напротив, усиливаются с каждым разом.

Бог ведает, кто более виноват во всех этих несправедливостях, в нарушении порядка в доме её сына, в страданиях детей другой женщины — сын или мать?

Конечно же ответственна в этом мать! «Пределы прав родителей и меру неповиновения детей»[135] я описал раньше, ежели кому-нибудь понадобится уточнить эти права, пусть основывается на этом и бережно соблюдает их незыблемость.

... Другое условие состоит в том, что семейный человек должен иметь определенный и верный годовой доход от пятисот до тысячи дирхемов — от ремесла ли, или в виде жалования, потому что, коли у него нет определенного дохода, ему приходится испытывать много затруднений или обращаться к средствам жены и к ее помощи, унижаться, просить, либо стать рабом жены и поменяться с ней ролями.

Другое условие в том, что муж должен обладать имуществом и хозяйством; по крайней мере, чтобы кроме дома жены, у него был собственный дом; ибо коль скоро у него нет своего дома, он вынужден жить в доме жены, а это становится причиной его подчинения жене и её разговоров: «Кто ты такой? Бездомный нищий. Благодаря мне ты стал хозяином дома и имущества. На каком же основании ты требуешь власти и претендуешь быть настоящим мужчиной?!» Если она даже и не говорит этого вслух, это можно прочесть на её лице. А коли он не хочет жить в доме жены, он всю жизнь, таская на себе свои пожитки, кочует из дома в дом, бродит по улицам, как кошка с котенком в зубах. Оттого все вещи у него изодраны, посуда побита и у людей нет к нему почтения.

Необходимо еще, чтобы женатый человек обладал приятной внешностью и был лишен физических недостатков. Если же он уродлив, ему лучше всего жениться на женщине тоже уродливой, равной ему. Потому что, ежели муж отвратителен внешне, а жена у него красива, это унижает мужчину, порождает разлад в супружеских отношениях и, бывает, очень часто приводит к развращенности. Ведь красота тщеславна, оттого случается, что жена втайне начинает мечтать о красивом, и уж тогда в дело вступает сводница.

... Что же касается условий, которые следует соблюдать при выборе жены, то первое из них — нужно искать жену такую, чтоб она была благородного происхождения. Ибо врожденное благородство является основой стыдливости и добродетели, терпения к тяготам домоводства, покорности мужу и выдержки перед его раздражительностью, домоседства и повиновения. А низкое происхождение порождает неусидчивость и стремление вырваться на улицу, неповиновение и неблагодарность, недовольство достатком мужа и нежелание его беречь, чрезмерную требовательность, упрямство, непокорность и непочтение к мужу. Второе условие — чтобы у жены не было никого родных, ни отца, ни матери, ни братьев, разве что сестра, добрая, услужливая.

Отсутствие родных лучше потому, что жизнь человека не может быть свободна от волнений и неприятностей. В силу большой занятости или перемены обстоятельств, по чьему-либо совету или благодаря какому-нибудь препятствию, неизбежно может быть допущена ошибка и небрежность в хозяйстве и в интимных отношениях.

Из-за этого между супругами дело доходит до перебранки и ссоры, вплоть до того, что муж начинает избегать её, или бить ее, или ограничивать в средствах.

Жена об этом сообщает родным. Побуждаемые крайним возмущением и жалостливой родственной любовью, они, по глупости и невежеству, засучив рукава и с пеной у рта, набрасываются на мужа: «Кто ты такой, чтоб быть неблагодарным за такое родство, чтобы говорить нашей дочери (или сестре) то-то и так-то, чтобы отделять свою постель, чтоб поднимать на нее руку, чтобы лишать её пропитания?! Зачем же ты тогда женился, зачем втоптал в грязь достоинство мужчины?»

И поскольку люди в большинстве своем не ведают о тех истинах, которые мы указывали, они изуверски обрушиваются на мужа, омрачают его существование, хотя бы они знали или не знали того, что неприязнь жены к мужу не длится дольше суток. Необходимо, например, чтобы у жены не было матери, а коли она есть, ей следует оставаться в семье своего мужа, а не в семье зятя, ибо многие разлады в доме происходят от внушений тещи. Если же у тещи мужа нет, то как бы и где бы она ни встречалась с дочерью, она настраивает ее против зятя: «Смотри, не допускай, чтобы у мужа было слишком много одежды; те вещи, которые у тебя есть, ему не показывай, а то он их продаст, да еще приведет другую жену; не позволяй ему ночевать вне дома, не то заведет себе возлюбленную; запрети ему ходить по людям, это приведет к беде; он будет приглашать гостей и зря тратиться, и ты останешься ни с чем; коль он бросит тебя — уйдешь голая. Береги и откладывай на этот день, потому что на любовь мужей нельзя полагаться, в их привязанности нет искренности и правдивости».

Все эти внушения порождены, как мы уже доказали, ее кровной любовью и необоснованными претензиями. Иначе, те притязания, которые мать имеет к сыну, она имеет и к дочерям. Дескать, коли дочь её, то и муж дочери её раб. Она не ведает того, что ежели дочь стала богата отцовским наследством, и не от богатства мужа, она обязана в вознаграждение за свое воспитание выплачивать матери лишь пособие, которого ей хватило бы на жизнь. А на достояние, полученное дочерью от мужа, у нее нет никаких прав, разве только на обычные подношения из великодушия. По глупости своей теща доходит до того, что даже имущество, доставшееся дочери но наследству, она не отдает ей, боясь, что та вручит его мужу.

Другое условие — чтобы жена была совсем бедна и не имела ничего из вещей и имущества, чтобы она познала горе и тяготы. Соблюдение этого условия важно потому, что тогда жена будет покорной и смиренной, она останется довольна и благодарна за все, что ни сделает муж для дома, будет привязанной, доброй и ласковой — ведь она избавится от оков бедности, достигнет жизненного благополучия и услад.

Напротив, та, что выросла в достатке и холе, будет благодарна, если в замужестве увидит лучшее, но коли худшее — станет сетовать и попрекать.

.....................................................................................

Тот друг молвил:

— Ты удивительно хорошо объяснил, что облик свекрови и тещи оказались одинаковыми, и опроверг этим утверждения людей, которые говорят: «Теща добра к зятю, и некоторые порою даже думают, что невестка и свекровь единодушны».

Я сказал:

— Основание всех этих выводов зиждется на наиболее частом и преобладающем. В этом мире бытия и небытия зло и добро неизбежны, но преобладает зло. Однако и средь мужчин бывают такие, кои хуже женщин в низости и злобе своей и есть жены добродетельней и целомудренней мужчин.

Далее, коли теща и свекровь имеют мужей, состояние, детей, то зять не видит от них ничего дурного, а напротив, только благо и доброе расположение. Но ежели они не принадлежат к таковым, то они уже не что иное, как страшная напасть и драконы с разинутыми пастями. Обе они — источник бед и несчастий семьянина, потому что своим дурным характером они нарушают согласие меж супругами, их интриги приводят к разладу в семье, а из-за их сплетен несчастные жены обречены на позор и всеобщее осуждение. И правильно, что в книгах много описывают их злодеяния, ибо из-за неосведомленности в правилах, изложенных нами раньше, мужья полагают, что все дурное — от жены, а отнюдь не от свекрови и тещи. Однако, подробное изложение глупости и зловредства этих двух не стоит того, чтобы посвящать им специальные труды или что-либо писать о них.

... По этой причине глупцы, имеющие подобное предубеждение, в особенности те, у кого нет жены, или есть жена, но нет матери и тещи, либо те живут не с ними — необоснованно осуждают других: «Тот-то полностью под башмаком жены и во власти тещи и — какой грех! — отрекся от собственной матери. Ну чего бы стоила жена, ежели б ее не били, не убивали, не бросали и не разводились с ней.

Они не разумеют того, что у жены, как и у них, есть душа, что она считает себя равной мужчине. Лишь обстоятельства сделали ее слабой и униженной.

.....................................................................................

Теперь, когда ты узнал о тяготах семейной жизни и условиях её, если тебе придется вступать в брак, соблюдай его правила, чтобы ты смог получить удовольствие от его выгод. Знай, что цель женитьбы в том, чтобы рождать детей и продолжать род.

... Брак и семья — основа существования рода человеческого. Существование рода невозможно без бытия, а бытие — без хлеба насущного, и лишь потом появляется поклонение богу и благоустроенность мира. Благоустроенность мира и поклонение богу, в свою очередь, связаны с существованием рода человеческого. Смысл брака не в том, чтоб предаваться чувственным наслаждениям, наоборот, сама чувственность сотворена для того, чтобы она побуждала людей вступать в брак.

.....................................................................................

Другая выгода семейной жизни в том, что жена берет на себя все домашние заботы, поэтому хорошая жена — помощница и друг... Меж своих домочадцев муж должен быть весел, как дитя; а главенствовать в доме, как мужчина. Должно, чтобы в дом он входил с улыбкой, а выходил молча, чтобы ел то, что сам добудет и не просил того, что не сумел добыть. А в шутках и забавах не надо терять степенности. И не потворствовать пустым желаниям и прихотям, а поступки, противные обычаю и закону, следует наказывать, ибо, дозволяя их, он теряет власть...

...Надобно, чтобы муж был искусен, как врач, который вовремя назначает каждое лечение, чтобы он обладал терпением и сдержанностью и умел покорять свой гнев. Во всех прочих делах ему следует соблюдать умеренность, не допускать, при выяснении причин различных обстоятельств, чрезмерных преувеличений и дурных предположений без повода к тому... Муж не должен ничего вкусного есть один, а если съест, пусть хранит это в тайне. Не нужно хвалить то кушанье, которое он не хочет, чтоб готовили. По крайней мере, раз в неделю должен обеспечить семью сладостями. Если в доме нет гостей, пусть вкушает вместе с домочадцами. А самое главное — чтобы он честно добывал на пропитание, ибо нет преступления худшего, чем кормить семью нечестно добытым. Муж не должен никому раскрывать тайн жены, из-за чего и по какой вине он дает ей развод.

Одного спросили: «Почему ты разводишься с женой?» Он ответил: «Тайну своей жены нельзя открывать». А когда он развелся, ему сказали: «Почему ты дал ей развод?» И он ответил: «Какое мне дело до посторонних женщин, чтобы судить о них?»

Изложенные нами основы житейских правил касаются обязанностей мужа к жене.

... А обязанности жены перед мужем в том, чтоб не говорить о своем супруге ничего, кроме хорошего, чтобы скрывать его слабости, не рассказывать о мелочах, которые бывают в их отношениях. Во всех делах она должна горячо стремиться к осуществлению желаний и радостей мужа, не допускать вероломства по отношению к его имуществу, быть доброй и сострадательной.

...Она обязана довольствоваться тем, что муж имеет и что он добудет, и не требовать большего; предпочитать интересы мужа интересам родни. И всегда соблюдать себя в опрятности, как это подобает в интимных отношениях.

Любую работу, которую должна и может сделать собственноручно, делать самой, не перекладывая её на других. Не гордиться перед мужем своим богатством и красотой, не высказывать неблагодарности за сделанное добро, не говорить: «Что я видела от тебя? И не вступать ежечасно в пререкания и не требовать без надобности развода.

В назидание детям о пользе ремесел и занятий

В этих строках я решил в целях назидания рассказать о том, к каким выводам пришел я за свою пятидесятилетнюю жизнь, чтобы ими можно было воспользоваться как руководством, в случае необходимости. А когда наши дети образумятся, то, несомненно, им так и придется поступить.

Но в иные годы, в пору расцвета жизни подобные обращения — все равно, что изображение на воде, которое невозможно запомнить, или же голос при сильном ветре, который не слышно.

Мои дорогие и любезные дети, Абулькарам и Асъад[136], да будет вам известно, что теперь, когда вы еще вкушаете материнское молоко или ходите в школу, я решил отправиться в дальнее путешествие[137]. Если оно осуществится, то я, возможно, и не вернусь назад, а если даже и вернусь, то, по-видимому, не буду в состоянии заниматься вами. Если же я буду тратить свое время на ваше воспитание до вашего совершеннолетия, то не смогу заниматься своими делами дома и готовиться к путешествию.

Воспитание детей лежит на обязанности родителей. Сначала следует воспитывать словом и примером и уж потом — принуждением и запрещением. Поэтому прежде всего я скажу вам то, что надлежит сказать, препоручу вас творцу и укажу вам похвальный образ жизни, придерживаясь которого вы будете благоденствовать в том и этом мире. Если предвечный владыка будет благосклонен к вам, то вы сможете вести такой образ жизни, а если нет — воля ваша.

Знайте же, что на вашем жизненном пути возникнут многочисленные препятствия, характер ваш будет меняться, но тайные причины всего этого будут недоступны вам, ибо таков порядок вещей в мире.

Каждый появившийся на свет ребенок, как только начинает ходить, проявляет склонность резвиться и бегать, падая и поднимаясь. Но видя, что взрослые ведут себя спокойно и степенно, он понемногу меняет свое поведение. Заметив, что мир переполнен разными благами, он проникается желанием есть, спать, приобретать добро. Убедившись, что для всего этого нужны деньги, человек начинает раздобывать их. И тут, убедившись, что и золото, и серебро нельзя приобрести без ремесла, он старается научиться какому-нибудь ремеслу или профессии и зарабатывать деньги. После приобретения необходимого жизненного достатка, у человека появляется желание жениться, наслаждаться, бывать в обществе людей, он начинает строить дом возделывать землю, общаться с друзьями, встречаться с красивыми женщинами.

Но по истечении какого-то времени ему надоедает эта суета, он уединяется у себя в доме, видится с людьми лишь в случае необходимости. Тут его настигает смерть, он оставляет свои богатства, друзей и недругов, покидая этот мир голый, как родился.

Весь же результат жизни человека-это тяготы и трудности, горести и разочарования. За часом веселья для человека следует три часа печали, за днем наслаждения — три дня горя. Это неизменный закон, и ни один человек не может преступить его, ему остается только согласиться с этим, — ведь и дари земные признают себя подвластными этому порядку.

.....................................................................................

Поскольку настанет то время, когда вы, дети мои, должны будете от игр и забав перейти к степенности, когда вы осознаете необходимость есть, одеваться и обзаводиться семьей, то вам, чтобы обеспечить свою жизнь, надлежит избрать себе какое-либо ремесло или занятие.

Не будьте нерадивы в изучении наук и знаний, которые необходимы людям, защищайте интересы общества и семьи. Вы должны искать такого достатка, чтобы не нуждаться ни в чьей помощи и не зависеть от чьего бы то ни было благодеяния.

Ни в коем случае не стремитесь к излишеству, иначе вы до самой смерти не избавитесь от житейской тщеты. Чем больше вы будете стараться избавиться от суеты, тем больше вас будут опутывать её узы. Так, чем больше двигается увязший в трясине человек, тем больше погружается в болото.

Избирая ремесло, прежде всего подумайте, какие выгоды оно приносит и почему вы остановились именно на нем. Цель при избрании занятия-это не приобретение хлеба насущного, ибо он придет к вам само собой.

Пусть целью овладения науками для вас будет желание удовлетворить потребности людей. Например, цель продажи карбаса — одеть нагих, цель продажи хлеба — накормить голодных и проезжих, продажи халвы — доставить удовольствие от сладкого детям и иным желающим. Если же этим благородным целям вы предпочтете приобретение куска хлеба, то вы не обретете этого куска, а если и обретете, то за счет других людей.

Самые почетные ремесла и занятия — это овладение основами шариата и тех знаний, благодаря которым просветляются наш дух и разум. Самые недостойные и презренные — те, которые призваны удовлетворять телесные потребности.

Пусть вашей целью в овладении основ шариата будет не достижение санов и приближение к правителям и эмирам, а удовлетворение потребностей людей, обучение и воспитание их, наставление их на путь истины. Если же вы овладеете знаниями ради благ и достигнете сана верховного казия или шейх ул-ислама, то для Аллаха истопник будет ценнее вас.

Насколько это в ваших силах, не стремитесь приблизиться к правителям, не домогайтесь чинов и должностей, если только кто-либо не будет сам стараться за вас. Пусть правители не подозревают о вашем существовании, ибо когда они узнают о ваших достоинствах, то вам не миновать службы.

Каким бы ремеслом вы ни занимались, не переставайте думать о причине вашего сотворения и о том, куда вы уйдете из этого мира.

Вами руководит две волевые силы: повелевающая, которая исходит от бога, и запрещающая — от нашего бренного тела. Каждая из них при любом добром или злом поступке говорит нам: «делай» или «не делай». Взвесьте пользу того и другого и потом выбирайте, что предпочтительнее.

Предположим, что вас пригласит в гости друг. Одна сила говорит вам: «Иди, наслаждайся, слушай музыку и пение, смотри на влюбленные пары, выпей вина, забудь про горести, вкуси удовольствий.» А другая сила говорит: «Не ходи, не то будешь заниматься празднословием. Ты, наверно, из-за перемены места не сможешь даже заснуть там, а может статься, что не хватит постели, и тебе придется спать на земле, положив под голову своё ухо. Благородные мужи считают своей обязанностью отплатить за угощение. Поэтому, вернувшись домой, тебе придется пригласить всех пировавших с тобой и израсходовать пятьдесят дирхемов взамен съеденных тобой трех кусков. А если же ты останешься дома, то проведешь время безмятежно, спокойно уснешь, а этих пятидесяти дирхемов хватит тебе на пятьдесят дней.»

Во всех делах своих советуйтесь с этими двумя силами. Не посоветовавшись с ними, не предпринимайте ничего в таких житейских делах, как еда, сон, гуляние.

Если вы будете соблюдать это правило, то у вас не будет потребности в советах других людей. А коли возникнет такая потребность, то только потому, что вы не в состоянии предпочесть доброе дурному, отличить убедительные доводы от слабых. Происходит это от торопливости, а если человек подумает хорошенько и взвесит всё, то сможет отличить истинное от ложного.

Когда вы обратитесь к ремеслу ради жизненного достатка, то вам придется переживать и счастливые и горестные времена, большие радости и многие неприятности.

Будьте довольны, какую бы жизнь вам ни даровал господь и благодарите его. Вам надлежит всегда доискиваться причины, почему вам даровали горе или радость и почему вновь лишили их, почему вам даровали что-либо без вашей просьбы и почему не даровали, когда вы желали. Когда вы осознаете суть всего этого, то будете меньше страдать и сможете терпеть.

Нередко случается, что прозорливый муж в минуты большой радости охвачен страхом, видя, что не может ступать по верному пути из-за житейской суеты. Тогда он отчаивается и восклицает: «О если бы мать никогда не родила меня!»

И часто бывает так, что человек, попавший в очень трудное положение, по слепоте своей сильно горюет, проникается отвращением к жизни и проклинает родителей, которые произвели его на свет и тем самым подвергли тяготам. Он и не подозревает, что рожден для продолжения бытия родителей, а конечная причина существования родителей — порождение его самого, что они и жили-то на свете и сносили трудности исключительно ради него.

Это сомнение всю жизнь терзало ум вашего отца. Я размышлял над причинами своего существования и спрашивал себя: «Ради чего произвели тебя на свет? Нет у тебя ни занятия, которое способствовало бы благоустройству мира, ни спокойствия, чтобы украсить им загробную жизнь.

«Если ты сотворен для поклонения богу, то почему тебе не споспешествуют в этом? Если для строительства дома, то почему у тебя нет стремления к ремеслу? Если для служения царям, то почему тебе не даровали смелость? Если для земледелия, то почему не даровали тебе воду и землю? Если для беззаботной жизни, то почему ты лишен покоя и безопасности? Если для тягот и трудностей, почему тебя не. наградили терпением?» Но я так и не смог узнать, для чего был создан.

Когда же появились на свет вы, я понял, что меня сотворили ради вас. До тех пор, пока вы не появились на свет и не раскрыли глаз, вашего отца не раз спасали из пасти дракона и морской пучины, заставляли бежать по горам и долам. Истина ведь заключается в том, чтобы отцы жаловались на детей, а не дети на отцов. В наше время люди считают, что отец является причиной появления на свет детей, в действительности же — как раз наоборот.

Итак, ваш долг состоит в том, чтобы и в трудном и в благоприятном положении не винить никого ни в добре, ни в зле, а считать, что все это от бога, и прощать своих родителей.

Если вы будете утверждать: «Не женись наш отец, мы не родились бы», то это только от незнания того факта, что вашему отцу навязали жену и принудили жениться. Если бы он был волен, то не явился в этот мир, куда явились вы. Что ему было делать, если его, как и вас, помимо его желания, произвели на свет и подвергли тяготам, чтобы впоследствии та же участь постигла и вас.

Если вы поразмыслите над причиной вашего появления на свет и узнаете ее, то поступайте согласно этому: мало ешьте, говорите мало, поменьше общайтесь с людьми.

Если вы будете внимательно размышлять над сутью каждого явления, то до самой смерти жизнь ваша будет протекать спокойно, никто — ни родители, ни царь или простолюдин, ни родственник или друг — никто не обидит и не огорчит вас, и ни от кого вы не будете зависеть.

Идти праведным путем, от которого зависит счастье в обоих мирах, легко тогда, когда вы едите мало. Этого же достичь можно лишь в том случае, если вы познаете суть еды, пользу и вред, приносимые пищей.

Так знайте же: все грехи и проступки происходят от еды и питья. Если вы наедитесь до отвала, то будете часто ходить в уборную и вам захочется пить, а от этого тело слабеет и становится немощным. И тогда, чтобы переварить пищу, нужны будут лекарства и специально подобранные кушанья...

Чревоугодник много болеет, он вынужден часто обращаться к лекарям. Он не в состоянии ни заняться торговлей, ни пойти во дворец правителя. Всё его время поглощено приготовлением пищи, перевариванием её и освобождением от нее, угощением других и прочими заботами. Таковы пагубные последствия излишней еды.

Если вы ограничитесь скромной пищей, то избавите себя от всех этих последствий. Человек должен установить режим для еды и питья и не нарушать его; например, есть один раз в сутки. Если он не сможет один раз, то пусть ест три раза (утром, в обед и вечером), но так, чтобы желудок его оставался пустым на одну треть; и пища эта должна быть заработана честным трудом. А два раза в неделю пусть ублажает свою плоть мясом и маслом.

Если человек будет вести такой образ жизни, то ему вполне хватит на год двухсот дирхемов, а плотская страсть в нем не будет бушевать. Он всегда будет чувствовать себя бодрым, здоровым, ему не будут страшны ни чума, ни холера, и умрет он естественной смертью, которая наступает, по словам мудреца, через тысячу лет, а по убеждению народа — через сто двадцать.[138]

Я приобрел все эти познания, которых лишена значительная часть людей, не из книг, а в результате долгих размышлений над каждым явлением, путем доискивания причин происхождения этих явлений. Я также размышлял над беготней и суетой людей, стараясь выяснить, ради чего они так поступают и чего, наконец, они добиваются этим.

Вы знаете, что в нашей библиотеке было лишь несколько взятых напрокат книжечек по астрологии, на арабском языке и на фарси, а книг по лексике, искусству и богословию не было. Когда же мне захотелось овладеть официальными науками, которые в наше время состояли из хутбы и начальных глав других дисциплин, я обратился к частным и вакфным[139] библиотекам, но не успевал я приступить к повторному чтению книги, как владельцы отбирали её у меня.

Отдельные мысли и соображения, которые запечатлевались в моем мозгу, я частями записывал в разных местах, так как люди тех дней не были достойны беседы с ними. По своему слабому разумению, в котором их нельзя винить, они считали написанное мной результатом меланхолии в моем характере, посмеивались снисходительно надо мной или же обвиняли в плагиате...

И, тем не менее, спустя некоторое время, я находил в писаниях великих мужей прошлого тождественное тому, что я записывал, и высказывания, почти дословно соответствовавшие моим записям. Мои мысли совпадали также с явлениями реального мира...

Не исключена возможность, что именно благодаря этому я продолжаю жить после вашего появления на свет... Но это еще не доказано, ибо сеть наша все еще в воде и нам неведомо, что в ней окажется.

Все, что я изложил до сих пор об истине, в вашем возрасте трудно воспринять, ибо вы еще неразумны, у вас мало знаний, разум ваш мало развит, а в сердце не запечатлелись образы, и вы не сможете взвесить и сопоставить все эти мысли с явлениями жизни, сочтете их бредом, сказками и обманом, да еще скажете при этом: «Все, что он говорил и делал, было следствием слабости и беспомощности. Разве умный человек по собственной воле откажется от масла и халвы? Разве он станет топтать ногой блага, дозволенные богом всем тварям от мошки до птицы Анка[140], и проводить время в голоде, впав в апатию?» А ведь обещания, данные только ради пробуждения в вас религиозного чувства, породят в вашем уме благие мысли и душевный покой.

...Относительно этих положений прочтите внимательно там, где я писал о несчастии мудрецов и счастливой доле глупцов, о значении земных благ, о неповиновении родителям и об их правах[141]. А здесь же я напишу о тех событиях и деяниях, которые мне пришлось пережить и испытать, чтобы вы знали, что я обрел свою долю в этом мире, но пренебрег ею и отвернулся от счастья, когда оно показалось мне.

Я расскажу, как старался овладеть знаниями, а также о тех случаях, когда раскаивался в усердии или нерадивости в изучении наук. Я объясню вам пользу и вред знаний и искусств, распространенных среди людей, пользу и вред разных ремесел и занятий, плоды счастья и злосчастья, чтобы всё это послужило вам руководством для действий. И к какому бы делу вы ни приступили, желая овладеть науками, согласуйте свои действия с этим руководством. Сами, своим умом разберитесь, соответствуют ли ваши поступки руководству или нет, прикиньте их пользу и вред и поступайте так, как это соответствует вашей природе, чтобы не посягать на то, что вам абсолютно недоступно.

Прежде, чем заняться каким-либо ремеслом, основательно изучите его, чтобы выбор ваш был по собственной воле. И тогда вы не будете никого винить в добре или зле, которые может принести это ремесло. Так, если вы войдете в ворота добра и благодеяния, то обретете милость и расположение Аллаха; ...если же вы ступите на путь порока, то пожнёте мучения и наказания со стороны царя и его прислужников; если вы изберёте торговлю и ремесло, то обретёте блага и благоденствие в жизни, и т. д.

Итак, для отражения бедствий и напастей, для обретения пользы и выгод во всех ремеслах у вас появятся терпение, удовлетворение и благодарность богу; и вы не можете жаловаться на небо и звезды, на отца или мать.

Знайте же, что я рос единственным сыном вашего деда, все остальные дети его, старше и моложе меня, скончались. Перед тем, как поступить в школу, я, благодаря своим способностям, научился дома, вместе с другими детьми[142], у своей матери азбуке, чтению и письму и даже рифмовал стихи, хотя в них и не было смысла. Я хорошо помню, как я писал и чертил каламом или карандашом геометрические фигуры на обмазанных глиной стенах.

Потом я стал читать последние суры Корана и усвоил четверть, а из книги «Чахар китаб»[143], по которой обучали детей, я прочел начальную главу. Но мой ум не довольствовался обычным смыслом аятов и сур Корана, и я стал искать их сокровенный смысл в тафсире Маулана Якуба[144], подбирая к арабским словам понятные мне эквиваленты, как например, «кала» — сказал, «якулу» — говорит, «кул» — скажи» «ахад» — один, «самад» — вечный. Мой разум не мог осилить разницу в значении слов, как, например, «один» и «единый», и это меня очень огорчало. Все это происходило, когда мне было около девяти-десяти лет.

Потом отец, да смилуется над ним Аллах, отдал меня в школу, чтобы я выучил наизусть Коран. Но это мне пришлось сильно не по душе, так как я заикался. Мне было трудно заучивать наизусть, я не желал беспрестанно повторять стихи и не испытывал любви к запоминанию их. Своим детским умом я чувствовал, что это бесполезная трата труда. Я видел, что чтец Корана способен лишь обучать детей, а учитель детей всегда был у меня перед глазами, и я не знал еще, что бывают и хатибы и имамы, Я думал: «Зачем меня вынуждают заниматься этим? Ведь конечный результат — только шум детей и обязанность колотить их». Иной пользы от заучивания Корана я не видел, и никто другой не говорил мне о ней.

Выйдя из школы, я задерживался на разных собраниях, где рассказывали о прошлом. Я любил слушать жития пророков и святых и узнавать о сражениях и битвах царей за власть над государствами, За это мне частенько приходилось сносить побои отца и учителя, так как, когда я исчезал из дома, меня всегда находили в тех сборищах, где рассказывались истории.

Но в заучивании Корана я был нерадив: еле усвоив одну часть, я переходил к другой. Иногда, не выучив по лености урока, я записывал его на листке бумаги и тайком от учителя читал по шпаргалке. Но как бы гам ни было, с моего сердца не удалось снять покров упрямства, лишь с большим трудом я за три года осилил Коран и вскоре забыл то, что выучил. При вторичном чтении Корана я встретился с теми ж трудностями, но только еще в большей мере. Мне это опостылело, я стал ленивым, совсем отупел, у меня не осталось и следа от умственных способностей, а память ослабела вконец.

Отец и учитель, убедившись в моей полной неспособности выучить наизусть Коран, стали обучать меня арабскому языку. Позднее, став взрослым, я убедился, что мне не суждено было выучить наизусть Коран, так как я часто общался с порочными людьми из мусульман и иноверцев.

Начав изучать арабский язык с детских лет, еще не достигнув совершеннолетия, я пришел к заключению, что человеку необходимо зарабатывать деньги. По мере общения с приятелями и однокашниками в школе во мне пробудилась тяга и желание обрести жизненный достаток и обстановку для своей комнаты. Содержания, положенного мне отцом, хватало вполне, но я не довольствовался этим и стремился к большему, так как общение с друзьями обязывало к расходам, которых отец не мог обеспечить. В то время я жаждал мирских благ и считал, что человек существует ради того, чтобы есть, проводить время с друзьями и на пирушках, так как видел, что все люди, от мала до велика, подвержены этой пагубной страсти.

Но я жил у отца и был вынужден заниматься изучением арабского языка и единственным способом зарабатывать деньги была переписка книг. Я начал с переписки дивана Бедиля[145], так как к этому времени у меня уже неожиданно обнаружился красивый почерк, хотя я ни у кого не учился этому и не занимался самостоятельно. Я не располагал собой и не мог обратиться к другому занятию и зарабатывать деньги на базаре или в торговых рядах.

Поэтому я после школы занимался перепиской и переписывал в месяц одну рукопись Бедиля из двадцати четырех-тридцати частей. За такую рукопись платили от двадцати до тридцати танга. Большую часть я откладывал про запас, а меньшую — тратил на себя.

В эти годы моим существом овладели алчность и жажда наживы, так что, если бы я жил один, то ограничился бы черствым хлебом и водой. Перед красивыми и привлекательными приятелями я заискивал, а некрасивых и неуклюжих гнал от себя. Если бы на мою миску села муха, то я облизал бы ее лапку и лишь после этого отпустил бы, а изо рта муравья я готов был вырвать крошку хлеба.

В течение двух лет в моей мошне скопилось около шестисот дирхемов. Я стал отдавать деньги под проценты, заниматься ростовщичеством, сдружился со скрягами и скупцами и стал овладевать искусством стяжания, превратился в подлеца. Я изучал способы накапливать и наживать и мог научить хитрости и лжи даже самого шайтана. А как ловко избегал я розоликих красавиц, которые с жаждой взирают на кошельки влюбленных!

Это было в первые годы после достижения мной совершеннолетия, когда я научился отличать добро и зло, друзей и врагов, правый и неправый путь, остерегаться опасных последствий и быть ловким там, где можно заработать.

Но, к счастью, всевышний творец очень скоро освободил меня от этой мерзкой страсти. Вот как это случилось.

Однажды я отправился в деревню к одному близкому родственнику. На обратном пути меня сопровождал сын моей тети, который решил проводить меня до города. В пути нас застала ночь, и мы остановились в доме другого родственника. Ночью мой двоюродный брат вдруг потерял сознание и спустя два или три часа скончался. Это был плотный, сильный, храбрый юноша. Когда он ударял кетменем о землю, комья земли взлетали выше домов, на плечо он поднимал целый ман груза и одной рукой взваливал его на спину лошади.

Эта внезапная смерть послужила для меня как бы предостережением, так как сам я был немощен. Я подумал: «Сильного и здорового юношу унесло вихрем смерти словно соломинку. Зачем ты, такой немощный и худосочный, подвергаешь себя этим тяготам? Ради кого и чего ступил ты на путь стяжательства? Ведь смерть-то, оказывается, наступает легко. Как бы и тебе не пришлось умереть внезапно! Тогда накопленное тобой достанется другим, ты же останешься ни с чем».

После этого я перестал жадничать и не мог более копить. Всё, что я зарабатывал переписыванием или службой у эмира, я тратил на угощения и пиры. Деньги, собранные с таким трудом, я употребил вместе с полученными процентами на пользу друзьям и впредь не делал запасов более чем на полгода.

Люди моего положения расходовали в год около четырехсот дирхемов и даже умудрялись откладывать из них на черный день. Я же, зарабатывая две тысячи дирхемов, с трудом сводил концы с концами и часто брал взаймы. И до сих пор у меня не проходит ни одного года без долгов. Теперь вы и сами убедились в этом, так как житейский разум уже осенил вас своими лучами. Когда же ваши душевные силы окрепнут, вы окончательно удостоверитесь, что я перестал копить по собственной воле. И тогда вы не скажете:

После долгих раздумий и жизненного опыта я убедился, что мне нет пользы в накапливании богатств. Серьезные пороки укоренились во мне настолько, что, при наличии возможности, я самого фараона не взял бы в слуги к себе. Во мне было столько честолюбия и тщеславия, что даже власть над целой страной не смогла бы удовлетворить меня. Но, в конечном итоге, я перестал скряжничать, отвернулся от подобных деяний и говорил себе:

С тех пор я старался жить в лишениях и терпении. Честолюбие и тщеславие еще больше овладели мной, когда я стал образованным, совершил в силу обстоятельств несколько путешествий, увидел великие государства и убедился, что правители их покровительствуют наукам и искусствам. Я воочию видел, что люди, намного уступавшие мне по способностям, занимали высокие посты.

В нашей стране образованных людей ненавидят и большие и малые.

Звания наших ученых показались мне ничтожными, я не склонил головы перед теми высотами науки, достигнув которых мои собратья гордились, и размышлял так:

«Ты будешь горевать, даже обретя власть над всем Туркестаном. Поэтому не довольствуйся этими низкими чинами и не пачкайся, ограничься своими заботами. Уж лучше пусть не скажут мне: «К чему претендовать на царский сан нищему, а плешивому играть локонами красавицы?»

.....................................................................................

Следовательно, стремление к земным благам препятствует достижению высот знаний. Чем меньше у человека богатств, тем лучше для него, и тем больше он развивается.

...Адские муки — лишь частица тех тягот и трудностей, которые переносят люди в погоне за земными богатствами. Только сладость халвы и удовольствие, переживаемое при виде золота, заслоняют горечь стяжания. А люди не только не чувствуют этого, но даже полагают, что, накопив какую-то сумму, человек обретает покой и спокойствие. Но, не успев обрести этот покой, он отправляется в ад, оставив здесь свои богатства и деньги.

В утешение вам я приведу яркий пример, который вы сами ежедневно наблюдаете, но не постигаете его смысла. Вы хорошо знаете, что по соседству с вами живет бакалейщик. У него есть земли, скот и много всякого добра, лавка его битком набита халвой и сладостями. При виде его богатств у вас слюнки текут, у меня же, когда я подумаю о его судном часе, навертываются слёзы на глаза.

В его лавке — две двери. Он собрал в ней всё, что потребно людям, и сидит там среди гранатов и винограда. Он уже стар и немощен, так что богатства с избытком хватит на остаток его жизни, даже если он будет только расходовать без дальнейших поступлений. В его лавке — две двери, зимой в ней холодно из-за сквозняков и заносимого ветром снега, а летом — жарко от невыносимого зноя. А он проводит там напролет дни и ночи. В стужу перед ним стоит жаровня с углями. Когда он взвешивает морковь или репу и притрагивается к весам и гирям, руки у него зябнут, и он подносит их к жаровне. Не успеют руки отогреться, как приходит новый покупатель и просит чего-нибудь — он тут же вскакивает, не успеет опять сесть, как приходит еще покупатель. Угли в жаровне остывают, превращаются в золу, а руки его совсем коченеют. Вот из дома ему приносят поесть. Он подносит кусок ко рту, но тут приходит покупатель. Лавочник не успевает проглотить и отнять руку ото рта, как приходит другой, и он, с испачканной рукой и непрожёванным куском, уже снует по лавке, ища что-то для покупателя.

Но тут настает время намаза и, поскольку он — человек верующий, то начинает молиться тут же в лавке, рядом с весами и гирями, прямо на овощах. В начале молитвы приходит один покупатель, до окончания фатихи[146] — другой, во время коленопреклонений — третий и т. д. Каждому он указывает головой пли рукой, что, мол, посиди, пока не окончу намаз.

Иногда он отправляется в мечеть. Все молитвы и моления его сводятся к просьбе, чтобы кошка не стащила мясо из лавки, чтобы детишки не дотронулись до орехов.

Хотя у него и есть загородный сад, летом он не может посидеть там под тенью деревьев, ходит, как лошадь в маслобойне, вокруг своей лавки, раскаленной словно в аду, и ему даже некогда напиться холодной воды. Одежда его истлела от пота, а он стал весь грязный, от него исходит неприятный запах.

Когда кончается бакалейный товар, он отправляется верхом или чаще пешком на базар и, кряхтя, приносит в лавку овощи и зелень.

Подумайте сами, может ли быть худшая мука, чем горячка в этой лавке! И странно то, что иные глупцы завидуют ему и молят Аллаха даровать им такой же образ жизни. ...Если вы будете тысячу раз повторять подобным людям изречения Корана и пророка, порицая алчность и жадность, то вас не послушают и сочтут, что вы говорите из какой-то корысти. Ведь тех, кто не похож на них, они называют заблудшими и глупцами, свой путь считают истинным, а путь других — неверным.

Так же обстоит и с другими ремеслами и занятиями, посредством которых накапливают земные блага. Если перечислить тяготы любого из них, то наберется большая книга.

Ваш отец, убедившись, что жажде приобретать земные блага нет предела, что она растет с каждым разом, поневоле отказался от этой суетной мечты и стал довольствоваться необходимым, не домогаясь ни возвышения, ни падения, чтобы быть свободным от бремени.

Если вы поразмыслите над этим хорошенько, то будете избегать скупости, жадности и алчности и удовольствуетесь малым. И если вы подумаете о внезапной смерти, то вы привяжетесь сердцем к этому миру, не будете слишком полагаться на жизнь, данную вам как бы на подержание, будете жить в мире и дружбе с людьми, будете милосердны к ним и не будете никого обижать.

Когда я освободился от этих мерзких качеств, мне минуло уже двадцать два года. То, что я начал изучать науки и прикладные искусства, а другим не придал значения (так как не считал их достойными того), или же они мне быстро надоели, хотя и занимался ими, было обусловлено тем, что я, заглядывая в суть каждого ремесла и подсчитывая приносимые им выгоды, убеждался, что все они ограничиваются небольшим числом выгод материального мира, и это не удовлетворяло меня. В пору расцвета юности, пребывая в заблуждении и самообольщении, я изучал прикладные науки и тратил время, совершенствуясь в них. Но в пору пробуждения, когда я уже предвидел будущее, я перестал изощрять свои знания в этих науках, так как не желал этого и довольствовался малым.

Все знания, с избытком приобретенные мною, я, в конце концов, забыл и с трудом восстанавливал их лишь в случае крайней необходимости, ибо я знал достоверно, что все дела этого мира тщетны, а накопление богатства — дурно. Друзей и приятелей у меня было много, и это не позволяло мне заняться служением богу, ибо когда я оставался один, то закрывал голову одеялом, а пробудившись, начинал горевать. Поневоле я созывал гостей и так проводил время. Когда друзья расходились, я снова укрывался одеялом и засыпал.

А к излишествам стремился я в начале своей жизни вот по какой причине: когда я изучал начатки наук и грамматику, я подружился с одним из однокашников и полюбил его. Он заказал мне переписать сборник газелей. Я выполнил это с удовольствием и вручил работу ему. Он сказал:

— Этот баяз надо расчертить и изукрасить заставками.

Я до того не бывал на базарах и улицах и не знал, где живут мастера этого дела. После долгих расспросов и стараний я заказал украсить ту рукопись и, когда она была готова, отдал своему любезному другу. Она ему очень понравилась. Тогда я понял, что это нужное и полезное ремесло, так как и млад и стар, а в особенности красавцы, знать и цари, любят украшать книги.

Потом я начал заниматься этим ремеслом и всеми правдами и неправдами в течение одного года изучил целиком это искусство. Я научился каламом и циркулем выделывать всё, на что были способны искусные мастера, и даже выработал свои правила и внес новшества в это искусство. Я хорошо чертил поля и заставки, красиво рисовал небо, дома, сады, животных, людей, птиц, рыб, степи и поля, горы и реки в самых различных видах и положениях, умел высекать надписи на стенах домов разными почерками, как то: сулс, райхан, зулф. Цель всех моих стараний сводилась к тому, чтобы превзойти других на тот случай, если бы эмиру захотелось построить медресе или ханаку и возникла бы необходимость в людях, искусных в названных ремеслах. Или же, в случае, если эмиру захотелось бы заказать разукрашенную рукопись, чтобы исполнителем оказался я, и тем самым получил бы свою долю богатства.

Когда я основательно овладел этим искусством, никто не строил дома, чтобы делать надписи, и не заказывал рукописи, чтобы украсить золотом. Тогда я пришел в себя и подумал: «Ну и пустое же ремесло ты избрал, накопил сокровища, которые ни на что не нужны».

А люди тем временем приносили рукописи, чтобы я их расписывал иллюстрациями. Я говорил им:

— Меньше чем за сто дирхемов я не прикоснусь к каламу.

Они принимали меня за сумасшедшего и восклицали:

— Такой-то за два дирхема рисует прекрасные заставки, а он за десять не хочет прикоснуться к каламу!

— Оставьте меня в покое и ступайте к нему.

Я был настолько тверд в своем решении, что меня не соблазнили бы даже десять тысяч динаров. И вот однажды я приготовил шесть кисточек и сказал:

— Если найдется заказчик, то эти кисти принесут шесть тысяч динаров.

Черви съели каламы в каламдане, а я ничего не рисовал и думал: «Недостойно человек ради хлеба насущного служить подлецам и низким людям и ожидать даров из рук мерзавцев.

Я был достоин того, чтобы меня взяли на службу цари и правители и одарили золотом сверх всякой меры. Я слышал и хорошо помнил истории и рассказы о деяниях царей, о том, как они обходились с людьми искусства и ремесла. Я видел золоченые и изукрашенные рукописи, переписанные по заказу царей и правителей, знал, какие деньги были уплачены за них. Но, тем не менее, я пренебрег их заказами, и отказался от этого ремесла.

Если вы поразмыслите над этим, то не увлечетесь таким искусством или ремеслом, если только над вами не возобладает животное чувство, если только ваши помыслы не будут ограничены одной целью — раздобыть хлеб каким бы то ни было путем, или же низко кланяться мерзавцам и негодяям из мусульман и евреев. В таком случае вы окажетесь в положении поденщика, который за дирхем или половину того с утра до сумерек возится в зловонной яме и выгребает нечистоты.

Если же вы хотите, чтобы люди служили вам, а не вы им, то выберите благородные ремесла и искусства, редкие науки, которые питают дух и разум. Если вы овладеете ими, то хорошо. В противном же случае вы сможете довольствоваться тем малым, что у вас будет. Так живут представители всех ремесел, так как они зарабатывают на хлеб, например, сапожники, мастера по парче и вышиванию золотом. Все они — поденщики, различающиеся между собой только одеждой.

Знакомство и общение мое с военным сословием[147] произошло также на почве переписывания и рисования, через моего учителя, для описания знаний и добрых деяний которого потребовалась бы целая книга. Ни одно научное решение, в особенности по геометрии, при постройке Эмирских зданий не принималось без его одобрения. Он часто бывал у эмира и знал его хорошо.

И вот как-то он назвал мое имя и сказал: «Нет равных ему в искусстве рисования. Его волшебный калам соперничает с кистью Мани[148] и Бехзада[149]. Он также в совершенстве составляет письма как официальные, так и неофициальные».

Эмир вызвал меня и велел переписывать простым почерком книги по медицине и истории и определил за каждую рукопись десять дирхемов. Когда мой учитель — да простит его Аллах — покинул этот мир, эмир назначил меня на его должность и установил мне жалование в тысячу дирхемов. С раннего утра до вечера эмир заставлял меня просиживать во дворце и советовался со мной по вопросам, на которые ему отвечал мой покойный учитель. Зодчие и художники приступали к работам лишь по моим указаниям.

В это время мне приходилось общаться и встречаться с людьми разных сословий, и это пригодилось мне в дальнейшем. Сколько бы я ни приглядывался к стараниям людей, я убеждался, что вся суета, все ремесла не имеют ни основы, ни результатов, что успех и неудача целиком зависят от рока. Я видел людей, которые попусту тратили время и обращали свои взоры к эмирским вратам. Одни из них обладали официальными науками[150], у других был поэтический цар, у третьих — талант в искусствах или ремеслах, четвертые владели оружием и умением верховой езды. Они не находили того, чего домогались, и добивались того, к чему не стремились. Одни гордились малейшим вниманием эмира, а другие не были довольны и большими милостями. Вознаграждения, которые раздавал эмир, колебались от десяти до трех тысяч динаров, а мне эта сумма казалась ничтожной. Но, в конце концов, я отказался от путей, посредством которых люди добиваются своих желаний и раздобывают насущный хлеб, и удовлетворился тем, что судьба посылала в мою кухню, не стремясь к излишествам, хотя меня и вынуждали к этому.

Занятия же военного сословия следующие: тренировка в обращении с оружием, искусстве верховой езды, стрельбе, борьбе, занятия по знанию правил боя. А занятия ремесленников таковы: ювелирное, кузнечное и столярное дело, ремесло каменщика, мясника, ткачество, прядение, портняжное дело и т. д. А вот обязанности дехканина: сажать сад, засевать нивы, охранять фрукты и поставлять бакалейные товары. Все эти занятия похвальны, если обеспечивают процветание мира, и достойны порицания, если вредят духу и разуму человека.

Что же касается ремесел, посредством которых люди калама добывают свой хлеб, то это официальные науки: фикх[151], религиозные постановления, математика, наука о фетве[152] и составлении юридических документов, медицина, астрономия, поэтика, переписывание рукописей, каллиграфия, живопись, учительство, письмоводство и др. Они развивают как общественную мысль, так и дух и разум человека. И в том, и другом направлении они похвальны, если только конечной целью их не является добывание хлеба. А если в основе их устремлений лежит хлеб, то эти ремесла также порицаемы.

Теперь я вкратце объясню мерзость занятий, которыми гордятся люди калама. Благодаря этому выясняются достоинства всех ремесел, которыми занимаются другие люди. Ведь занятие людей калама выше всех других занятий, так же, как сами люди калама благороднее других сословий.

Да будет вам известно, что самое благородное занятие людей калама — программные науки[153], обучение людей, если это занятие будет избрано искренне ради бога, если избравший его не ставит целью достижение земных благ и санов, приближение к царям. Если же этот путь будет избран во имя мирских интересов, то избравший заблуждается сам и вводит других в заблуждение. А судить о том, с какой целью мударрис избрал свою профессию, можно по его поведению. Из программных дисциплин я изучил арабский язык в такой степени, чтобы выяснять необходимые научные положения и вникать в смысл хадисов и аятов. Мне не нравилось преподавать, и я не собирал вокруг себя учеников, так как не любил шум. Мне было жаль учителей, у которых я учился, я недоумевал, ради чего они выносили этот гвалт.

Я пытался найти в разных книгах ответ на вопрос, какую пользу они получают от этого в этом и том мире, но убедился, что все противоречит пути, по которому следовали ученые, жившие как до пророка, так и после него. Я старался установить, что обещано людям науки согласно изречению «знание-почет в этом мире и слава в том»[154]. Какое знание здесь имеется в виду? Собираются несколько пустых глупцов, поднимают шум по своей невоспитанности. Время от времени насильно взимают с нищих студентов несколько подносов с изюмом и халвой, одежды и деньги, и вручают все это учителю, который принимает их с великой радостью. Учитель же этот из-за того, что говорит чересчур много, слишком подавлен и не может ни откусить, ни переварить, так как зубы у него стали слабые, а пищеварение расстроено. По ночам он читает книги, днем надрывается от крика. Ему некогда погулять, поесть, побеседовать с людьми; в зной и стужу он сидит, словно в темнице, под просторным куполом. ...А когда отправляется домой, его сопровождают у стремени двое никчемных слуг из числа учеников, чтобы он не свалился с коня. О каком почете молено говорить в этом и ему подобных случаях? Ведь прислужники царя, например, начальник стражи и эшикагабаши делят с господином учителем почетное право заставлять бежать глупцов у стремени и далее превосходят его великолепием! Поскольку слово «почет» одновременно означает «редкость»,[155] то почетом должен пользоваться только один человек.

...Если мне скажут, что программные науки — введение ко всем истинным наукам, что истинные науки зависят от программных, то я отвечу: «Христиане и европейцы-кафиры без механического изучения грамматики и логики, исключительно только посредством перевода самих текстов с арабского языка, толкуют на разных языках хадисы и Коран. Ведь и арабская грамматика основывается на живом языке. А языком, в силу его особенностей, можно выражать мысли в соответствии с его строем, если даже говорящий не осмыслил грамматику. Если говорящий на языке фарси, ничего не подозревая, дойдет до фразы «Зайд ударил», то скажет слово «Зайд» в именительном падеже, а в фразе «я ударил Зайда» — в винительном, так как в первом случае по смыслу подходит именительный падеж, во втором — винительный. А если же он начнет сомневаться, то совершит ошибку.

Поэтому, изучение грамматики и логики излишне и не приносит пользы[156], она годится только для самообольщения и внешнего эффекта. Эти мысли в конечном итоге, отвлекли меня от книг, и я стал вникать в суть истины. Если религия и вера покоятся на внешней обрядности шариата, спрашивал я себя, то почему большинство улемов не ограничивались этим, а стремились к изучению прикладных наук и написали об этом в книгах в назидание потомкам? Если же религия и вера покоятся на внутреннем содержании шариата, то почему ни один из улемов и шейхов нашего времени не следует по этому пути? Не может быть, чтобы все люди заблуждались и совершали ошибки! И тогда я пришел к убеждению, что все шейхи и праведники нашего времени находятся на неверном пути; что они сбились на путь лжи и кривды. Ведь я видел воочию все их пороки: шейхи — обманщики, улемы — взяточники. Сам же я не мог найти истинного пути, не мог уразуметь, почему истинный путь сокрыт, а путь ложный открыт широко, не мог понять суть бытия и сущность явлений.

Иные друзья советовали мне быть прилежней в учебе и перечисляли выгоды и преимущества, которые влекут науки и достаются улемам. Они изображали почет, которым окружен преподаватель, перечисляли подносы с изюмом и халвой, говорили о толпах никчемных людей и слуг, которые суетятся вокруг него. Они прельщали меня должностью казия, раиса, мударриса, называли имена знакомых, которые стали казнями, раисами. мударрисами в разных местах. Но я в душе не соглашался с ними, так как это был не истинный путь и таких посулов достойны те, кого уже нет в живых. Изюм же и халву можно раздобыть и другим ремеслом. Я никак не мог провести грань между казием и старостой села, между райсом и квартальным слугой, между мударрисом и учителем начальной школы. Напротив, в иных случаях я отдавал последним предпочтение перед первыми. Например, учитель начальной школы стоит выше мударриса тем, что он обучает детей, которые не видят в своем занятии никакой корысти. Мударрис же обучает людей, корысть которых вполне определенна. Дети, например, в начальной школе учатся по принуждению и не знают, зачем их заставляют учиться. Возможно, все или некоторые, а может быть, хотя бы один из них, получив образование, не осквернится мирской грязью и пойдет по верному пути.

Если же ты присмотришься к студентам медресе, го обнаружишь, что все они учатся ради чинов, жалований, успеха и почета. Если и найдешь среди них такого, который утверждает, что учится ради укрепления своего религиозного чувства, то при более внимательном рассмотрении убедишься, что его помыслы совпадают с помыслами мударриса, да иначе и быть не может. Если же проникнуть в мысли мударриса, то он ограничивается тем уровнем преподавания, которого он достиг, а затем застыл без движения. И тебе придется умолкнуть. Следовательно, этот мударрис подобен человеку, который дает меч разбойнику.

Поэтому я не стал мударрисом: я не видел никакой пользы от такого занятия ни в этом, ни в том мире. В этом мире, в нашей стране, мударрису платят триста динаров, на которые я не прельстился, сказав себе: «Ради такой ничтожной суммы не стоит терпеть шум взрослых и детей». Что ожидает мударриса в том мире, хорошо известно: за каждый дирхем, полученный здесь, потребуют два дирхема и том мире.

Другое похвальное занятие, на котором у людей калама зиждется религия и вера — это должности казня и раиса. Поскольку в наше время очень трудно идти по правому пути и поскольку обладателям этих должностей приходится соприкасаться с делами военных властей, то они творят насилие и обижают людей, лицемерят и благоволят к богачам, конфискуют имущество бедных в эмирскую казну и выносят фетвы, угодные прихоти правителя; они выносят незаконные приговоры об имуществе, принадлежащем сиротам, присваивают имущество, оставшееся без наследников. Можно утверждать, что казий и раис не выносят ни одного законного решения, что все решения их полностью незаконны и сомнительны.

Поскольку эти две должности очень высоки, то их обладатели вынуждены окружать себя слугами и свитой, которые кормятся или из кошелька казия, или из миски народа, не говоря уже об их развратном образе жизни, — ведь за вику слуги ответственность несет хозяин, ибо он содержит его. Если слуги чинят насилие или беззаконие, поступки эти ложатся на совесть раиса, так как слуги обрели дерзость под его покровительством. В силу этого и в городе и в деревне неизбежны жалобы как мусульман, так и кафиров на их мерзкие поступки, из-за разбитых голов, обесчещенных женщин, оскорблений, поборов, взимаемых ими за оформление разных бумаг у казня, из-за взяток в канцелярии эмира.

Жалование в этих должностях, начиная от простого казия или раиса и кончая верховным казием, составляет от тысячи до десяти тысяч динаров. Чинимые ради этого жалования беззакония лишают их воздаяния в том мире, а само жалование целиком или частично возвращается в казну. Права мусульман попираются часто и по всякому поводу, чтобы пополнить карманы господина казия или раиса, которые за это понесут возмездие на том свете.

Я видел, что те же самые деньги можно нажить ремеслом или торговлей. У некоторых евреев и купцов доходов побольше, чем у казиев. Поэтому, решил я, благородные знания не должны быть источником грязных доходов, и я ни за что не захотел стать казием или раисом.

Другая должность, к которой стремятся люди калама, — это должность мушрифа и дабира в змирской канцелярии. Это хотя и желанные, но опасные должности. Во-первых, обладатели их часто общаются с правителем, потому всегда находятся как бы в пасти дракона или на краю костра. Мушрифы и дабиры должны претерпевать тяготы дальних поездок, быть в свите эмира, вести книги учета в диване, подсчитывать расходы на эмирских слуг и свиту, жалование носителям разных постов. Хотя эти должности и оплачиваются высоко, но не обеспечивают душевного покоя, так как если мушрифы и дабиры и отдыхают, то не более трех часов в сутки, проведенных в смятении и беспокойстве, с кошмарными сновидениями. Ради приобретения насущного хлеба невозможно сносить все эти тяготы; ведь говорят же, что имущество существует ради покоя, а не жизнь ради накопления богатств.

Люди калама для достижения своих желаний стремятся также овладеть наукой фетвы, правилами составления заявлений об иске и других юридических документов. Будучи еще несведущим, я часто приглядывался к людям этого ремесла и убедился, что глаза их обращены к двери, к приношениям, в надежде, что явится человек с разбитой головой и побитым задом, и они смогут, составив ему купчую крепость или заявление об иске, содрать с него дирхем, научив его хитросплетениям шариата. Я видел, что споры и тяжбы возникают между подлыми и низкими людьми, что благородные никогда не сутяжничают и, по мере возможности, стараются удовлетворить иск противника, не доводя дела до решения муфтия и приговора казия. И я не захотел ожидать подачки от низких людей, оказывать им услуги и получать от них плату за свой труд. В конце концов, я свернул свитки наставлений и книги по составлению приговоров и купчих крепостей и предоставил заниматься ими тем, кто хочет этого.

Другое занятие, способствующее достижению своей цели, — это медицина. Я убедился, что многие лекари — невежды, не получившие никакого образования, не практиковавшиеся у какого-либо устада, а прописываемые ими лекарства переписаны из разных книг. Они не знают свойств лекарств, не испытывают их в действии и губят много людей. За щепотку лекарства они сдирают целый дирхем. Ни один из них не имеет никакого представления об анатомии, о пульсе, об анализе. Очень часто их зелье оказывается смертельным ядом, их бальзам — губительным напитком. Когда мне бывали нужны какие-либо лекарства, я находил их сам в лучших медицинских рукописях м соответствии с состоянием своего здоровья, но никогда не губил и не убивал людей. Я не захотел обманывать людей. А если я и обманывал их иногда, то не мог потом успокоиться и испытывал отвращение. так как нельзя совершать по отношению к людям насилие ради своего удовольствия.

Другим занятием, которым гордятся люди калама, является наука о звездах, которая делится на многие разделы астрономию, геометрию, географию, арифметику, космографию. Хотя это и благородная наука, она порицаема из-за того, что низкие люди сделали ее средством заработка. Я видел, что большинство представителей этих наук в наше время влачит жалкое существование. Несмотря на это, они были скупы, алчны и скрытны при обучении других людей, хотя сами знали очень мало. За каждый урок они требовали дирхем, но при этом почти ничего не говорили и утаивали то, что знали.

Я занимался этими науками по двум причинам. Во-первых, я хотел изучить их сам и обучить им других. Во-вторых, надеялся узнать что-либо о своем грядущем и хотел действовать в соответствии с этим.

И действительно, взявшись за изучение этих наук, я начал пользоваться рукописями по астрономии, извлек из сундуков разные книги. Я приобрел в этой области большие познания, так что для определения местоположения звезды, где требовалось тридцать линий, мне было достаточно двенадцати. Мне открылась также моя будущность и характер.

Эта наука настолько превосходит другие, что если у астронома ясный ум, он станет могущественным, добрым, терпеливым, сможет заглядывать в суть явлений. Он не будет поступать подобно другим, которые говорят одно, а в сердце своем не веруют в это, тщетно скитаются по разным углам и слепо хватаются за что попало. Он будет действовать не так, как невежественный богослов, который стучится в каждую дверь, прибегает к любым средствам, жалуется, к кому бы ни пришел, что царь не выслушал его жалобы, а эмир не удовлетворил просьбы, проклинает, стенает.

.....................................................................................

Хотя астрологией, при долгом и постоянном изучении, можно овладеть во всех подробностях, однако, человек не в состоянии сделать этого, так как он создан для других дел. В конце концов, познав тайну светил, созвездий и планет, я не стал дальше углубляться и не захотел постичь другие тайны. Люди же, обращавшиеся ко мне со своими презренными дарами и просившие предсказать их будущее, только усугубили мое отвращение к этому занятию.

Другое занятие, которым гордятся люди калама и благодаря которому добиваются успеха и превосходства над другими людьми, — это сочинение стихов с изящной формой и глубоким содержанием. Действительно, способность сочинять стихи — похвальное качество и благородное искусство, если в этих стихах содержатся... добрые мысли и назидания. Если же они состоят из сквернословия, пустой болтовни и брани, панегириков правителям и богачам, то такие стихи мерзки и их следует осудить, как сказал Абульмаони[157]:

Незапятнанная репутация обеспеченности — это красивое одеяние выдержанности, которое пустословием никогда во имя корысти не посыпало праха с дороги богачей на голову чести слова. Чистота жемчужины — это украшение великодушной натуры, оно из-за бушующих волн нужды никогда не роняло честь мудрости под ноги восхваления низким людям. Если содержание стихов не благородно, то их следует отнести к ремеслу шайтана. Если поэт старается достичь совершенства в неправедных целях, то ему придется жить и умереть в вечном позоре. Воистину, жаль оборота, который, будучи отгаданным, оказывается всего навсего падалью, жаль мысли, в приятном зеркале которого показывает свое лицо мерзкое намерение.

Да, поэзия — чудесный пробный камень, который точно определяет искренность и фальшь каждого человека, выявляет благородство и подлость природы человеческой личности.

Большинство людей, в силу самообольщения, не видят подлости своей души и мерзости своих слов, собственные поступки им кажутся прекрасными, они любят выставлять себя мудрецами, хотя, в действительности, этим они доказывают только свою глупость.

Я видел, что большинство поэтов горды и чванливы. Они считают свои никчемныё стихи совершенными, ходят и к благородным и подлым людям с панегириками и касыдами в надежде получить вознаграждение и не считают достойными внимания людей других профессий. Стихи же их способны только возбуждать похоть и проповедывать разврат, поносить кого-либо в непристойных выражениях или писать о чем-либо непотребном. У этих поэтов нет хороших стихов, так как они неспособны написать их.

Я не приложил никакого усилия для овладения теорией поэзии, как то: метром, рифмой, арузом[158]. Я не видел и даже не слышал, что о поэзии существуют трактаты, что у нее есть определенные правила. То, что срывалось в виде стихов с моих уст, было естественным проявлением духа, я сочинял их по какому-нибудь случаю, а иначе я не занимался поэзией.

Еще одно занятие, которое отличает людей калама от других — это каллиграфия и живопись, которые необходимы для письма. Если старание в совершенствовании этого искусства продиктовано желанием раздобыть хлеб, то это ставит человека в положение поденщика. Например, если целью при обучении каллиграфия будет достижение звания дабира и служение правителям, то это всего-навсего ремесло, хотя и полезное для общества. Если целью живописи является украшение книг и раскрашивание потолков и стен, то это также ремесло, которым раздобывают хлеб. Если же целью является овладение мастерством лишь для совершенствования красоты своего духа, то и на это не следует тратить время, так как это напрасный труд.

Я, по своему внутреннему побуждению, досконально овладел этим ремеслом, но не пожелал прислуживать людям. Тому, на что другим понадобились годы, я научился за небольшой промежуток времени. Я умел прекрасно писать всеми почерками, но впоследствии перестал ими пользоваться, ограничившись самым простым почерком, применяемым при письме, ибо цель в совершенствовании почерка — это или обучение других этому ремеслу или желание стать каллиграфом правителя. И то и другое было противно моей натуре, так как я не желал ссориться с глупцами или за кусок хлеба служить подлецам.

.....................................................................................

Такова истинная сущность ремесел и искусств, которые питают дух и разум человека. Приблизительно также обстоит дело с теми ремеслами, которые связаны с физической силой человека. Не требуется особо доказывать, насколько унизительны эти ремесла, в какой мере они приносят вред занимающимся ими, низводя их с положения человека до степени животного.

...Итак, если вы призадумаетесь над этим, у вас не будет никакого желания овладеть каким-либо ремеслом, и вы не станете прилагать никаких усилий для достижения какого-либо сана. А если по побуждению своих врожденных дарований вы и овладеете этими ремеслами, то не поддадитесь самообольщению и не станете гордиться и кичиться этим перед другими людьми. Напротив, вы будете соблюдать меру в любом деле, поскорей обратитесь к добрым делам и сможете вернуться к своему основному занятию. Вы убедитесь, что конечная цель ваших внутренних стремлений и тех обещаний, которые сулят изучающим светские науки, состоит лишь в том, чтобы побудить людей к овладению знаниями, дабы эти науки вечно развивались на земле.

...Итак, какое бы вы ни избрали ремесло, сначала выясните свои намерения, поставьте благородную и возвышенную цель. Все ремесла возникают в результате общения с людьми, а по мере общения в человеке пробуждается любовь к этим ремеслам.

А теперь я расскажу вам о вредных последствиях общения с людьми, чтобы вы не поддались самообольщению и обману. Так знайте же: если вы будете общаться с царями, то в вашем сознании укоренится мечта о царстве. Если вы будете посещать везира, то вам захочется занять пост военачальника или начальника артиллерии. Если будете знакомы с дабиром, вам захочется сочинять и писать, быть независимым, или хотя бы будете мечтать о том, чтобы быть похожим на него. Короче говоря: войско вызовет в вашем воображении лук, стрелы, шлем, кафтан; начальник стражи — пытки к казни; казий — церемонию тяжбы и примирения; раис — надзор и благородные дела; имам — михраб и чтение молитв; факих — уроки и преподавание; муфтий — фетву и вынесение решений; лекарь — человека и колбу; художник — краски и чашу; астроном — небесные просторы и землю; геометр — длину и ширину геометрических фигур, певец — нежные песни; сказитель — звуки бубна и пение; дехканин — сбор плодов; купец — имущество и товары; бакалейщик-сушеные фрукты и халву; караванщик — седла и сбрую; псарь-дрессированных собак; погонщик — бег ослов; шейх при мазаре — паломничество к могилам святых.

С людьми какого бы ремесла вы ни общались, они начнут говорить вам о преимуществе своего занятия, перечислять извлекаемые из него выгоды и утверждать, что люди другого ремесла ниже их и ничтожны.

Вскоре вам захочется овладеть каким-либо из перечисленных мной ремесел, и вы, по мере своих сил, возможностей и способностей, будете усердствовать до тех пор, пока у вас будет желание. А результат всего этого — насущный хлеб, добытый вами во всей этой житейской суете. Но ведь накопленное добро придется оставить другим!

На пути овладения всякими знаниями вы иногда будете слышать притворное одобрение, а большей частью — проклятия и брань, так как бесталанные по своей природе люди — враги талантливых и потому они клевещут на них и порицают их. Следовательно, талант для человека — беда и источник горя и печали. Не исключена возможность, что талант обречет человека на вечные муки. Не будучи дальновидным, он, видя успех бесталанных, и подлецов в достижении высоких постов, убедившись, что никто не обращает внимания на его мастерство, пребывает в постоянном беспокойстве и тревоге, лишается терпения, начинает стонать и жаловаться, восстает против людей и бога.

Поскольку вы сотворены для благоустройства мира, вас не призовут к себе сразу же, а лишь тогда, когда получат причитающееся с вас. Вы поневоле приходите в соприкосновение с окружающими людьми, учитесь у них и обучаете сами, женитесь, порождаете детей, обрабатываете землю или приводите ее в негодность.

...Поскольку дано вам, хотя в ограниченной мере, право волеизъявления, вы не можете не требовать, по меньшей мере, у вас есть желание требовать. Я назвал вам позолоченные ремесла и показал их оборотную сторону — медь, чтобы вы не поддались обману и обольщению, глядя на их внешний вид. Приступая к какому-либо делу, ни на минуту не забывайте о причине вашего сотворения, то есть о созидании и поклонении богу. Если вы захотите определить свое положение и место, то обратитесь к собственной совести.

...Знайте же, что хотя целью людей при овладении всеми науками является хлеб, называют это иначе. В богословии целью называют совершенство души, в мусульманском праве — устранение вражды и свершение добрых деяний, в медицине — лечение болезней, в астрологии — предсказание событий, в поэзии — совершенство, в почерке — красоту, в ремеслах — мастерство и т. д. Истинную же цель скрывают. Причина этого — недовольство человека или его сомнение в предопределенном ему богом насущном хлебе.

.....................................................................................

Итак, люди убедились, что, не избрав какого-либо ремесла, нельзя набить утробу яствами, так как с неба падал снег или дождь, но ни разу не падал хлеб. И они, наконец, чтобы добывать хлеб, прибегли к разным средствам. Каждый человек назвал свое ремесло каким-нибудь именем, поскольку добывание корма — дело животных, а не людей. Будто бы они стыдятся того, что добывают свой хлеб, и прибегают к метафорам и иносказаниям.

.....................................................................................

Существует много случаев, когда вы и подобные вам спотыкаются на жизненном пути, обуреваемые завистью и влечением к излишеству. Если я объясню вам это без прикрас, возможно, вы будете более терпеливыми и выносливыми. Это происходит от общения с людьми, от суеты на базарах и в ремесленных рядах.

Прежде всего, от общения с богачами, как-то: с детьми правителей и сановников, богачей, купцов и ремесленников. Увидев их великолепные одежды или богато убранные комнаты, вы, по крайней мере, подумаете: «Если бы и наш отец был таким, то и мы жили бы в такой роскоши».

Во-вторых, при виде садов богачей и дорогого убранства их домов, при виде посевов зажиточных земледельцев, у которых к тому же есть роскошно обставленные комнаты для гостей, много драгоценной посуды и всякой утвари, разных сладких фруктов, слуг, при виде того, как заискивают перед ними люди и как покорны их слуги. И тогда вы, по крайней мере, подумаете: «Если всевышний бог и нам даровал бы такую роскошную жизнь, то и мы жили бы в такой же неге и покровительствовали бы людям».

В-третьих, общение с воинами и военачальниками в роскошных одеяниях, при виде их коней с драгоценной сбруей и того, как им прислуживают люди. Если же вы побываете в их домах, то увидите много коней и верблюдов, конюхов и погонщиков. Они живут в неге, их овевают опахалами, когда они встают, подают им башмаки, когда они выходят из комнаты, вычищают для них уборные, наливают воду для умывания, держат наготове коней и стремянных для выезда. И, по крайней мере, у вас при виде всего этого промелькнет мысль: «Да предоставит бог кому-либо такое великолепие!»

Поскольку такие случаи непредвиденны, то и эти мысли приходят к вам внезапно, так как встречи с подобными людьми происходят или в доме, или на улице. Если вы встречаете их на улице, то вас не тревожит мысль о том, что их ожидает в будущем. Если вы находитесь в их обществе, то ваши помыслы поглощены их вкусными яствами, роскошными одеяниями и убранством, и вам некогда думать об их грядущем. Если же вы находитесь в своем собственном доме, вы погрузитесь в свои мечты и грезы, и ваш ум не будет доискиваться сути ваших желаний, так как человеческая мысль односторонне и не может одновременно сосредоточиться на двух предметах. Только благодаря тренировке и умственным упражнениям можно научиться представлять в данный миг прошлое и будущее, охватывать мыслью все явления в процессе их развития...

В мысли человека, благодаря ее поискам, постоянно откладывается все то, что существует в земном царстве, что увидено и испытано им. Мысленное представление одного конкретного места не препятствует человеку представить и другие места. Например, в данный момент перед моим мысленным взором предстают дома друзей с обстановкой, необходимые предметы в моем собственном доме и расположение каждого из них, города, виденные во время путешествий, дома, в которых я бывал, люди, с которыми приходилось встречаться, подъёмы и спуски дорог, горы и долы, реки. Наличие одних из них в памяти и отсутствие других напоминает того человека, который, чтобы собрать виноград разных сортов, сидит под лозой винограда хусайни[159] и одновременно точно знает, где находится лоза любого другого сорта. Потом он безошибочно подходит к лозам нужных сортов и собирает виноград.

Я, вызывая в своей памяти представление о дворце Российского императора, одновременно представляю дворцы Бухары, Самарканда, Кеша и Нахшаба[160] со всем их убранством и обстановкой, каждую вещь на своем месте, представляю их в полдень, когда они отбрасывают тень, если даже я видел их в свое время в пасмурный день.

Точно также я видел людей, которые радовались и гордились занимаемыми ими должностями. Мне было жаль их, так как я одновременно предвидел их отстранение и суетную беготню в попытках обрести благосклонность эмира.

Поэтому, такие мечты при общении с подобными людьми всегда будут сопутствовать вам, так что вы будете стремиться к ремеслу или другому занятию, Вы будете стараться достичь этих должностей или овладеть этими ремеслами, но, в конечном итоге, вы раскаетесь, захотите вернуться к своему первоначальному состоянию, но не сможете. Пока вы не постигнете сути и значения дел в этом мире, вы не освободитесь от помыслов о накоплении, от стремления к должностям, от всяких иных желаний.

...Если высказанные мною здесь мысли утвердятся в вашем сознании, то вы будете знать, что представляют собой люди, откуда они пришли и куда уйдут, и будете ясно представлять себе разные степени, на которых эти люди стоят. Например, вы будете знать, что обладающий тысячей динаров на тысячу фарсахов удален от того, что называется человеком, обладающий десятью тысячами — на десять тысяч фарсахов. В той же мере близки они к животному, поскольку алчность и жадность — свойство животного, а без алчности невозможно обрести земные сокровища.

Если вас будет прельщать роскошь детей богача, то вспомните, что должности и богатство преходящи, что роскошь досталась им от отцов и поэтому недолговечна.

Поскольку богатого человека преследует или людская зависть, если он нажил свои богатства торговлей, или гнев эмира, если он разбогател на службе, то он неизбежно, рано или поздно, разорится или будет отстранен от должности с конфискацией имущества. Если же, предположим, кара запоздает, и его имущество перейдет по наследству к детям, то они вскоре разорятся, унаследованное богатство ненадолго задержится у них, так как они не заработали его и получили случайно. В конце концов, дети богатых людей кончают нищенством. Если и сохранится у них богатство, то они проживут его за едой и сном, в тоске и печали, а низменные люди будут липнуть к ним и отвращать от приобретения знаний. Поэтому-то дети богатых не общаются с мудрыми мужами, а те не приходят к ним.

В силу этого среди детей богатых редко, чрезвычайно редко встречаются образованные люди. Если и встретишь в городе одного-двух, то это просто чудо. Большая часть таких людей проводит свои дни среди низких людей и в кабаках. Всегда и повсюду много нищих из потомков царей и бедных из детей богачей, так что нет даже особой надобности приводить примеры.

Если же вас будут соблазнять богатства купцов и людей ремесла, то знайте, что они достигли их в результате долгих трудов, после суетной беготни по базарам, после тягот дорог и переездов. В качестве примера я уже говорил о бакалейщике, теперь же я перечислю вам эти тяготы подробнее, чтобы вы их хорошо запомнили. Купцы рано поутру должны идти на базар, сидеть в лавках в стужу и зной, выслушивать брань покупателей и оптовых торговцев, возвращаться домой поздно, не пообедав, проводить ночи в размышлениях о завтрашнем дне, спать где попало, подложив под голову руку или чалму, не обращать внимания на слова знакомых и незнакомых, словно пьяные. В дорогах они подвергаются смертельной опасности от разбойников и хищных зверей, им приходится пить из дорожных водоемов грязную воду, перемешанную с мочей животных, они не совершают религиозных обрядов, или откладывают их до прибытия в безопасное место, им приходится лгать и обманывать людей. Остановившись где-нибудь, они дозволяют себе недозволенные вещи, полагая, что в дороге это простительно. Они препоручают честь и добродетель своих жен и детей богу, а те, в свою очередь, валят все свои прегрешения на главу семьи. Отправив в какую-либо страну товар, они от страхов и опасений не смыкают глаз до получения вестей о его прибытии. Они постоянно пребывают в тревоге из-за отсутствия известий от своих представителей в Индии, от приказчиков в Туркестане.

Если же богатый человек является землевладельцем, то он должен всё время возиться с водой и землей, льстить дуракам и ослам, давать взятки аминам и иным чиновникам. Не зная покоя, и днем и ночью он ходит вокруг своего урожая, спит на голой земле, подложив под голову кетмень, всё время заботится о поденщиках, возит зерно из дому в поле и обратно. Зимой он сам готов сидеть под открытым небом, чтобы отопить амбары. Все сказанное мною — лишь зёрнышко с огромного гумна страданий, выпадающих на долю землевладельца.

Если вы хорошенько взвесите всё, то вам станет жалко этих богачей, вы будете поражены их глупостью, а их роскошь и богатства покажутся вам презренными, вы предпочтете всему этому черствый хлеб и холодную воду, а их халва и виноград покажутся вам горькими на вкус.

Если бы позавидуете великолепию и власти должностных лиц, то не забывайте, что они пребывают в постоянном страхе перед царем, который может отстранить их от должности. Нет у них ни спокойного сна, ни безмятежной жизни. Они всегда как бы в постоянном бреду, слова их бессвязны. Люди думают, что богатство вскружило им голову, что их обуревает гордыня. Как бы не так! Они пребывают в затяжной агонии. Их смех — не что иное, как плач, плач их смешон, разум, душа и чувства находятся в постоянной тревоге, готовясь улететь из материальной оболочки. Но улететь они не могут, подобно человеку, который, видя страшный сон, хочет проснуться, но не может сделать этого и чувствует удушье.

Если на их челе и появляются признаки радости, то только в те минуты, когда они забывают о пытках и наказаниях со стороны царя. Но это длится недолго, и они делаются похожи на детей, которые, как только забывают о затрещинах учителя, начинают возиться в песке. Если бы они не забывали об этом, то они заболевали бы и умирали.

Придворные царей и правителей напоминают молодожена, у которого, спустя полгода или год после женитьбы, голова кругом идет от забот по хозяйству. Он не в состоянии описать это, даже его разум отказывается постичь. Точно так же эти бедняги прельстились драгоценной сбруей и дорогими одеяниями! По своему слабому разумению они постоянно пребывают в суете и беготне, чтобы достичь желанной должности. Добившись же цели, они раскаиваются, а их умственные способности слабеют от чрезмерного увлечения стяжательством, но они не в состоянии осмыслить это и выразить в словах. Однако, истинное положение должностных лиц так же, как у молодожена, остается скрытым для посторонних взоров, и только сами они знают это.

Именно в силу постоянных душевных тревог у должностных лиц родится мало детей. А если у них и рождаются дети, то малоразвитые в умственном и физическом отношении — ведь отцы их не могут провести спокойно время с супругой, не могут как следует вкусить мягкой постели и пламенных объятий. А нищие и бедняки в развалинах и кладбищах, на камнях и глыбах пользуются таким безмятежным покоем, какого не знает царь на троне.

И потому жены бедняков рожают от десяти до пятнадцати детей.

Если ты, дитя, спросишь меня: «Почему же должностное лицо, вкусив горечь отстранения, вновь стремится получить какой-либо пост?» — то вот ответ: представив себе воображаемый покой, они полагают, что второй раз будет по другому. Также обстоит и с женами. Если кто-либо разведется с женой или же она умрет, то муж женится, полагая, что вторая жена будет лучше, но она окажется хуже прежней, третья — хуже второй и т. д., так что редко сыщешь хорошую жену.

...Таково же положение ремесленников, которые попали в большую беду и не могут описать это и, погрузившись в тяжкие думы, они не знают, как выпутаться из этой беды, не умеют торговать, заключать сделки и составлять разные бумаги. Иные из богачей постигают истинное значение богатства, каются в своих деяниях, но пользы в этом нет никакой. Каждый из них думает, что завершив эту последнюю сделку, выполнив какое-то обязательство, продав определенный товар и купив намеченную землю, он займется чем-нибудь более легким, отойдет от дел и удовлетворится малым. Но новые дела вновь поглощают всё его существо, он всё откладывает выполнение обязательства, пока его не настигает смерть и не швыряет в ад. Точно также потерпевший кораблекрушение или ограбленный разбойниками купец пытается вторично достичь воображаемого покоя. Иногда он достигает желаемого, но не покоя, а иногда отправляется в ад, так ничего и не достигнув.

...Но глупцы, видя роскошь и богатство, коней и верблюдов, дома и земли богачей, думают, что тем живется легко, беспечно и весело. И они, ослепленные, сами начинают усердствовать, желая достичь таких же санов и богатств. Если они добиваются этого, то попадают в глубокую топь, становятся как бы глухонемыми, как и все подобные им, и безмолвно отдают души. Они слышат слова о радостях молодожена, не хотят слушать о тяготах и полагают: «Опасается нашей зависти и скрывает свое благополучие.» Они знают только сладость халвы и винограда, но не верят тому, что раздобыть их очень трудно, и заявляют: «Нам просто завидуют.»

Если богач — придворный царя и разбогател благодаря близости к нему, то он находится в вечной темнице и постоянном мучении. Он лишен всякой воли, подобен мертвому телу в руках пришедших обмыть его, он как бы постоянно пребывает пред пастью дракона, пред губительным пламенем. Если к тому же он еще начальник крепости, то по названию он — вождь глупцов и невежд, а на самом деле — их слуга, необходимый, чтобы платить им жалованье и делать подарки. Если он — казий, то он всего-навсего вроде квартального старосты, который обязан устранять вражду между тяжущимися, удовлетворить иск и требовать ответ, и ради этого он вынужден выслушивать шум и гвалт сторон. И за всё это он получает жалование. Если богач — мухтасиб, то он обязан гнать из мечети людей, не совершивших омовения, наказывать азартных игроков и выдавливать прелюбодеев и педерастов. Если он — муфтий, то должен составлять бумаги для нищих и служить глупцам, так как тяжбы и споры случаются только среди мерзких людей, а благородные не нуждаются в определении муфтия и в решении казия.

Если же человек нажил богатство торговлей или земледелием, то очевидно, что он всю жизнь проработал поденщиком, пожертвовав во имя этого своей религией и верой, о чем я написал в главе «О значении земных благ.»[161]

Низкие люди, которые толпятся у дверей этих государственных мужей, низко кланяясь им, в сущности, являются рабами своего чрева и плоти, так как они получают что-нибудь у правителя и тратят его на потребу своей похоти, отдают свою честь на попечение покровителя и отправляются вместе с ними на тот свет.

Странно! Ведь этим людям из всей той роскоши, из благ нужно лишь столько, чтобы удовлетворить голод. И если они два или три раза съедят лишнего, то заболеют. Пусть нищий набьёт свой желудок хлебом и водой в тот час, когда богач поедает вкусные вещи — ведь то и другое утоляет голод в равной мере, и, наевшись, он не сможет определить, халва у него в желудке или хлеб. Когда хочешь наполнить желудок, — они одинаковы. Точно также — будь то во дворце, в саду или где-либо в другом месте, — человеку, чтобы сесть, нужно один зар места, чтобы лечь — два зара, в седле — четверть зара, а всё остальное место используют другие люди. Поэтому мудрец не станет трудиться и усердствовать ради такой незначительной еды и пространства.

Поскольку вы, дети мои, еще неразумны, я объясню вам суть счастья и покоя, чтобы вы стремились к этому со знанием дела и не поддались обману, чтобы вы могли оценивать счастье других людей этой меркой. Люди ошибочно понимают смысл счастья, они не дали ему точного определения. Одни утверждают: счастье в том, чтобы хорошо есть, быть в состоянии одарить кого угодно, жить в свое удовольствие. Для этого требуется богатство, и такие люди для накопления богатства готовы сносить любые тяготы, но им неведомо, до коих пор нужно копить. Другие считают счастьем близость к царям и правителям, иные же — земледелие или торговлю, но ни у кого из них нет и в помине помыслов о покое, да они и не понимают этого. Некоторые считают счастьем собирание денег и трудности собирания — покоем.

Одним словом, в течение всей своей жизни я не узнал от богатых о сути счастья, не узнал, ради чего они накапливают богатства, в чем причина собирания денег. Тяготы, которые они терпели из-за этого, даже гора не в состоянии выдержать. Они расстались с жизнью на этом гибельном пути, так и не познав покоя, и свалились в пропасть небытия, так что их накопления не достались их детям, они исчезли, не оставив потомства.

Итак, счастье состоит в том, чтобы человек жил в чистом месте в городе или деревне, в доме, соответствующем его складу. Обеспечение его должно лежать на обязанности такого человека, который постоянно снабжал бы его едой, одеждой и всем необходимым. У него должна быть жена, которую он любил бы как Меджнун Лейлу. У него должен быть слуга, который содержал бы в порядке весь дом. Такой человек может пригласить к себе в гости и достойно встретить любого, кого захочет из мудрых и благородных мужей. Он может позвать к себе, когда пожелает, музыкантов и певцов. Из дома он будет выходить только для совершения молитвы с общиной и по праздникам. Свободное время он будет проводить за изучением книг и хроник. Ему нечего бояться даря или мухтасиба. Он не будет знать, где находится базар пли ремесленные ряды, и никто, ни соотечественник, ни чужеземец не причинят ему беспокойства.

Такова основа счастья и покоя, но ни одному человеку под небом, даже царям, которые завоевывали весь мир, еще не доставалось такого счастья. Некоторые люди, правда, достигали частично счастья, но не всего в целом, ибо в мире не было счастливого человека, у которого не было бы врагов и недругов. И если вы будете точно знать, в чем состоит счастье, то богачи в ваших глазах будут самыми бедными людьми.

Вопрос этот очень труден и его нелегко разрешить в нескольких словах. Каждый, кто родился на свет, провел жизнь в жалобах на небо и судьбу, не обрел ни покоя в богатстве, ни наслаждения в женитьбе, ни избавления от превратностей судьбы. Если спросишь об этом человека, который избрал своим уделом мирские суетные наслаждения и удовольствия, то он ответит: «Пока не съешь халвы, не оценишь.»

Но бывают и такие личности, которые внимательно изучают людей. Хотя они и не принадлежат к кругу богатых людей, однако своей прозорливостью они постигают жизнь богачей, не завидуют их богатствам и жалеют их.

Однажды мне пришлось по какому-то делу выехать из города вместе со свитой эмира в тот самый час, когда все приближенные и придворные получали из казны но двести дирхемов. Мой коновод сокрушался:

— Если бы ты состоял в свите, то получил бы двести дирхемов.

— Если бы я состоял в спите, — ответил я, — сидел бы в палатке и получил двести дирхемов, то тебе не было бы никакой выгоды, разве что лежать на солнцепеке рядом с конским навозом и терпеть голод и жажду.

Но он жаждал быть в свите, не понял смысла моих слов и замолчал. Я стал объяснять ему:

— Когда мы вернемся в город, я напишу начальнику стражи, чтобы он заточил тебя в темницу, а я буду утром и вечером посылать тебе самые хорошие кушанья. Предпочитаешь ли ты это или же хочешь жить у себя дома, в тени деревьев, довольствуясь лишь самым необходимым?

— Если я буду в темнице, — отвечал он, — зачем мне халва и жирные блюда? Черствый хлеб и холодная вода у себя дома, конечно, лучше.

А я продолжал:

— Приближенные и придворные эмира находятся как бы в темнице. Если им платят ежедневно даже по двести дирхемов, эти деньги для них всё равно, что дорогие кушанья для заключенных. Надо жалеть их и молиться за них, чтобы они занимались государственными делами, освободив других от этих забот. Если они сбросят со своих шей это ярмо, то в него придется впрячься нам — слабым существам.

Греческие и европейские мудрецы убедились, что в их странах часто происходят перевороты и революции, и стали искать причины этого в, исторических книгах. Они пришли к заключению, что это происходит от того, что цари приближали к себе одних людей и отталкивали других, арестовывая, конфискуя имущество и казня. В результате таких действий цари лишались доверия подданных, которые, подняв восстание и нарушив данную ими присягу о верности, примыкали к противнику царя.

Тогда эти мудрецы, посовещавшись, решили: «Все люди должны поровну делить покой и труд, счастье и злосчастье, так как все они — потомки одного отца. Никто не имеет права домогаться исключительности и преимущества в чем-либо без права на то. Претензии на излишнее богатство и высокое положение в обществе должны соответствовать знаниям и способностям личности. Само же государство нужно представлять в виде живого человека, от которого каждый должен требовать свои права. Степени поощрений и меры наказаний должны быть твердо установлены и записи их следует хранить в специальных помещениях. За каждое достоинство и прегрешение должны быть назначены определенные поощрения и наказания, чтобы никто не мог судить по своему усмотрению. Царь, как и весь народ, должен получать от государства жалование и не вмешиваться в дела суда и наказания, чтобы защита государства осуществлялась легко».

... Если же вы захотите поступить на военную службу для охраны общественного порядка, вам надлежит поступить, но не по древнему обычаю.

Поскольку вы вынуждены общаться с людьми, выберите близких к вам по характеру, разумных и проницательных, так как разумный человек не пожелает вреда другому. Разумен же тот, чьи добрые деяния превосходят или, по крайней мере, равны дурным. Такие люди встречаются среди улемов и праведных мужей. Изучайте также людей из других сословий, присматривайтесь, побороли ли они дурные свойства своего характера, и только после этого заводите с ними дружбу. Например: у какого-либо человека все свойства характера дурные, но он или не прелюбодействует, или не жаден, или не сквернословит, или никому не завидует, или не говорит о человеке дурного за глаза, но обладает всеми другими отрицательными чертами характера... Если такой человек не совершает насилия по отношению к другим людям, то он не опасен для других, так как его насилие направлено лишь против самого себя. Если вы сможете, то удержите его от дурных поступков, а если нет, то не отворачивайтесь от такого человека, проявите снисхождение, ибо невозможно найти друга без какого-либо недостатка.

С богатыми родственниками и соплеменниками общайтесь в случае крайней необходимости, а бедным родственникам оказывайте благодеяние по мере возможности. Но ни с кем из них не заводите дружбы, так как богатый не будет снисходителен к вам, а бедный будет завидовать вашему богатству, образованию и способностям. Поскольку родственники происходят от одного предка, они будут считать, что ваше богатство и знания достались вам не по заслугам и будут считать себя более достойными этого. Они будут слепы к вашим стараниям в приобретении этого богатства и образования и будут утверждать: «Он зря потратил свои годы. Он ленив и невежествен». Поскольку порицаемый ими родственник не выбрал их ремесла, они, естественно, сочтут свое ремесло подходящим для себя, а этот родственник неподходящим для него. Этот человек не будет у них пользоваться уважением. А если он внезапно достигнет высоких постов, они начинают удивляться: «Как же это случилось? Как он добился всего без всяких забот?» Проклинают небо: «Что за несправедливость? Почему оно покровительствует недостойным? Ему подобает быть истопником, а он сейчас сидит во дворце».

Не общайтесь также с воинами и людьми базара, которые не знают вас и не оценят ваших достоинств. Люди этих двух сословий доставили мне великие неприятности. Из-за одного друга, военного, который, благодаря моему содействию, достиг высоких постов, я голодал в пути ровно пятьдесят дней, хотя у него было много всяких продуктов. Несколько дней я страдал на необъезженном коне, а у него был в запасе прекрасный конь. А один простолюдин, без которого я не садился за обеденный стол, возбудил против меня иск на три тысячи дирхемов, потащил меня к казню и отсудил триста дирхемов в свою пользу.

Ни в коем случае не стремитесь быть приближенными или придворными царей и султанов, если даже вас сразу назначат везиром или правителем области, если только вы не принадлежите к правящему сословию, как я уже говорил.

По возможности не женитесь. Но, поскольку женитьба неизбежна, вы все равно женитесь. Жен выбирайте по уже указанным мною приметам, будьте к ним ласковы и внимательны. Все, что я написал о качествах и достоинствах жен, носит приблизительный и предположительный характер. На самом же деле мой разум при определении их природы подобен ослу, увязшему в тине. Я не нашел никаких выражений для описания их характера. Найдя какое-либо определение, я убеждался, что оно противоречит их сути и природе.

... Другая беда от общения с людьми — это склонность к красавицам, вызываемая шайтаном, который при этом утверждает:

По мере возможности сторонитесь их. Но, бывая в обществе людей, вам придется встречаться и с красавицами, поэтому старайтесь предотвратить себя от разврата и ограничиться встречей с ними в обществе. Когда же после пиршества ваши приятели пойдут отдохнуть, вы просите прощения у бога и ложитесь спать. Вас, конечно, будет тянуть к разврату, и вы не скоро сможете овладеть собой. Вы как бы попадете в темную яму. Чем больше вы будете пытаться выкарабкаться, ухватившись за край ямы, тем глубже вы будете падать в нее. Вы снова будете пробовать выбраться и снова падать. Выбраться из ямы — означает раскаяние, а упасть — нарушение клятвы.

Будьте благородны во всяком деле. Если у вас нет благородства, то стремитесь обрести его. Стремление к благородству означает избрание такого ремесла или занятия, благодаря которому вы обретете душевный покой без лишних хлопот. Какое бы ремесло вы не изучали, думайте о том, как вам обеспечить душевный покой, как и где могут обрести мыслимый вами покой другие люди, которые столько суетятся ради этого. Но вам не обязательно знать, какого именно душевного покоя добиваются другие люди, когда выбирают себе занятие. Изучите лучше свои духовные потребности и суть вашего душевного покоя, и тогда вы будете счастливы и удовлетворены, так как душевный покой у людей различен. Для одних он состоит в том, чтобы лежать на горячей золе, у костра, другие находят удовольствие в том, чтобы растянуться у навозной кучи и вдыхать её запах. Есть и такие люди, которые мечтают о завоевании семи стран мира, в то время как другие закрывают глаза на всю вселенную и не обращают никакого внимания на низменные бренные явления.

Стремитесь достичь своего душевного покоя. А если не сможете и убедитесь в этом, то терпите молчаливо, так как в этом материальном мире нет покоя, не горюйте понапрасну и довольствуйтесь тем малым, что у вас есть. Благородство и энергия заключается не в том, чтобы раздобыть деньги нечестным путем и истратить их на нужное и ненужное дело. Ведь в этом мире нет ни одного дирхема, который был бы не на своем месте, и вы не имеете права брать его по своему усмотрению и тратить на себя или других. ...Ваше стремление быть благородным непременно приведет вас на верный путь и сделает терпеливыми при трудностях и невзгодах.

Когда я слышал крики стражников «Разойдись!» и видел спешивающихся при въезде эмира во дворец всадников, перед моими глазами возникал весь Туркестан от Хорезма до Кашгара, от Аму-Дарьи до Сыр-Дарьи, все горы и долы, суша и море, цветущие и разоренные края, и я думал при этом: «О всеславный Аллах! Как много шуму из-за владений султана, которые охватывают всего лишь четверть земной поверхности».

Не взирайте с завистью на роскошные одеяния, на коней и слуг знати, ибо всё это презренно. ...Когда сплошь одетые в золото и серебро эмир и знать, вместе с их свитой, совершали намазы в соборной мечети, я представлял их себе голыми, с немытыми задами и. свисающими шулятами, и с отвращением отворачивался, так как я воочию видел их такими, как они выглядели в утробе матери и в детстве и предвидел, что ожидает их после смерти в могиле. Для меня не было никакой разницы между напяленными на них драгоценными одеяниями и теми одеждами, которые висели на гвозде в лавке торговца верхней одеждой. Мне казалось, что эти роскошные одеяния повешены на плохо прибитый гвоздь и потому качаются от дуновения ветра.

Когда вы овладеете в достаточной мере арабским языком, ограничьтесь этим. Затем изберите любое ремесло или занятие, которое будет вам по душе, и ограничьтесь тем, что необходимо для пользы людей, не стремясь к излишеству.

Мерилом достаточного владения арабским языком является умение верно перевести аят или хадис, понять положение, соответствующее тафсиру или утверждениям ученых мужей. После этого сравните свои перевод с прежним, но ни в коем случае не читайте его, пока не переведете сами.

Не тратьте времени в погоне за излишеством, ибо, если вы будете домогаться мирских благ, то путей для этого очень много. В особенности же не превращайте науку в средство наживы, ибо это повлечет за собой многие беды.

Вам нет надобности уметь перевести целиком «Мухтасари викая»[162], так как многие, поднятые автором вопросы не нашли практического применения по сей день и впредь не найдут. По-видимому, они осуществятся только мысленно. Не следует бесполезно тратить время на них, ибо эти вопросы не будут разрешены и в течение вашей жизни. Если вам случайно понадобится разрешить какой-нибудь из этих вопросов, то просто изучите его сами или спросите у какого-нибудь ученого. Абульмаони говорит: «Если таковы плоды науки, то не разрушай здания невежества, чтобы не раскаяться в конечном итоге. Если такова польза образования, то не разрушай гумна необразованности, чтобы не раскаяться в конце. Каждый раз, когда у тебя возникнет какое-либо затруднение, помни, есть казий в судилище, когда тебе нужен совет, то на минбаре есть проповедник, его не утащили волки. Старайся постигнуть суть явлений и закрой глаза на все остальное. Старайся, чтобы на твоем пути не было пыли вопросов и сомнений, чтобы твой характер был способен признаваться в ошибках. Для слышащего уха существует много сказок, для зрячих глаз существует много зрелищ».

Не поднимайте своего голоса в присутствии улемов и ученых, не пытайтесь вступать в диспуты, а прислушивайтесь к тому, что говорят другие. Если даже они слишком шумят, старайтесь уловить суть, так как мысль и разум при споре не могут высказать накопленных ранее образов, и спорящие, в конце кондов, начинают браниться, чтобы заставить умолкнуть противника. Даже негромкий шопот мешает думать, не говоря уже о шумном споре и диспуте с выкриками. ...Поэтому те, кто во время спора говорит подумав, побеждают в действительности, крикуны же лишь много говорят, и разумные мужи не одобряют их, не верят им, называют их глупыми и педантами, и все их осуждают.

Далее, истинные и мудрые слова, которые пришли вам на ум, говорите всем, а если не сможете высказать, то записывайте их. Если они не пригодились вам, то, быть может, пригодятся другим после вашей смерти. Если ваши слова соответствуют действительности, то не огорчайтесь, когда люди не соглашаются с вами, так как вы заимствовали свои слова из одного источника, а они — из другого, ибо они не способны заимствовать там, где вы. Поэтому, если вы не можете убедить их, то не спорьте с ними и оставьте их в покое.

Когда два человека спорят о чем-либо, то знайте, что один из них говорит со слов учителя, другой — согласно прочитанной им книге.

...Лестница науки бесконечна, ибо невозможно, чтобы точно совпали две мысли, даже если одна из них не противоречит другой. То, что усваивает ученик у учителя, не тождественно мысли учителя, оно или превосходит ее или не достает до нее, хотя ни тот, ни другой не ведают об этом и полагают, что им всё понятно. Нередко случается, что они не понимают друг друга, вопреки желанию понять. Отсюда-то и происходят споры ученых о разветвлениях и основах наук, в этом причина их споров и пререканий. Далее. Воздерживайтесь порицать религию неверных, христиан и евреев, в их присутствии, не говорите при мудрецах не взвешенных разумом слов, не то вам придется конфузиться. Если ваши слова обдуманны, но противник не понимает их, то не спорьте с ним, пусть умрет в неведении, вам нечего стараться ради него.

.....................................................................................

Далее. Не страшитесь смерти, не дрожите над своей жизнью, ибо вы не властны над ней.

Далее. Не глазейте вокруг на базаре и ремесленных рядах, так как большинство бед и алчность возникают из-за увиденных благ.

Именно из-за этого в человеке постоянно пробуждается корысть. Самое лучшее в пути — это глядеть себе под ноги. Или же, выходя из дому, займите сердце каким-либо вопросом и всю дорогу думайте над ним.

Со мной часто бывало, что, выйдя из дохму с целью навестить друга, я сказывался в трех фарсангах от города, погруженный в какую-либо мысль. Случалось мне и следить за дорогой, чтобы не потерять направление. Иногда я ошибался на целую деревню и оказывался в другой. Нередко на пиршественных собраниях я не слышал музыки и беседы друзей или же слышал словно издали, невнятно. Часто я не узнавал людей на базаре, не приветствовал их или не отвечал на их приветствия. Поэтому те, кто слышал обо мне, но не был знаком, считали меня гордецом. Я чувствовал только суету людей, но ничего более не знал о них. Я ехал куда-нибудь верхом, но мог точно не знать, конь или осел везет меня. Бывало итак, что от нахлынувших на меня мыслей мне казалось, что я заполняю всю улицу, что даже не помещаюсь на всех улицах, что пешие и конные, все подводы проходят под моей полой, все люди, будь это даже эмир и знать, казались мне презренными и ничтожными. А порой мне казалось, что я не умещаюсь и во всем небе, словно огромная гора, по склону которой проплывает туча. Перед моим взором в такие минуты проходили страны, в которых я побывал, я представлял себе города, в которых не бывал, но знал их долготы и широты, а их жители словно суетились на базаре перед моими глазами.

Если вы поразмыслите, то поймете следующее. Поскольку мысль способна объять так много, то любой человек, посвятивший себя изучению жизненных обстоятельств людей, не сможет легко собраться с мыслями. Он не привязывается сердцем к тому, к чему склонны другие люди.

Далее. Чтобы не осрамиться, не глазейте на те редкостные и изящные вещи, которых у вас нет, и секрета которых вы не знаете.

Однажды в дороге мы остановились в одном доме. Я взял у хозяина шестизарядный пистолет, стал осматривать его со всех сторон, пытаясь найти рукоять и дуло, и переворачивал во все стороны. Один из моих друзей стоял спиной ко мне, а другой — как раз рядом со мной стелил постель. Пистолет вдруг выстрелил. От испуга я потерял сознание и выпустил пистолет, а пуля врезалась в стену на целый вершок. Придя в себя, я обнаружил, что если бы пуля пошла на четыре пальца правее, то угодила бы в бровь одного друга, а если бы на четыре пальца левее — в плечо другого друга. Я поблагодарил бога за спасение от такой беды, за то, что не пролил невинную кровь. Я словно тонул в море стыда и попросил извинения у владельца пистолета. Каждый раз, когда я вспоминаю этот случай, меня охватывает дрожь, я лишаюсь покоя часа на два — на три.

Далее. Не беритесь за дело, которого вы не знаете, не беритесь исправить то, что испорчено, ибо если не справитесь, то осрамитесь. Однажды мне случилось быть в пути далеко от Бухары. Какой-то знатный человек дал мне часы, у которых выскочило стекло. Это было в дороге и я, как ни старался, не смог вставить стекло. Если бы это было не в пути, я потер бы бруском, и дело уладилось бы. Но не найдя ничего подходящего, я нажал на стекло, и оно раскололось на пять частей. Владелец часов видел это. Бухара была далека, чтобы вставить другое стекло взамен разбитого. И я вернул ему часы с разбитым стеклом. Он не сказал ни слова, я тоже промолчал, но до сих пор я не могу оправиться от пережитого стыда.

Далее. Не алкайте какой-либо вещи, дорогой или дешевой, виденной вами в руках друзей, так как драгоценная вещь идет любому человеку, а дешевые необходимы всем. Если вы захотите вещь друзей, то это повредит вашей дружбе, так как люди не уважают алчность и почитают довольство своей долей. Если же вас будут упрашивать принять такие вещи в дар, не принимайте — разве только из уважения к другу.

Однажды я сидел у своего хорошего друга, когда вошел какой-то христианин и положил перед ним две серебряные позолоченные шкатулочки. Мне она очень понравились изяществом и тонкостью резьбы, но моя внутренняя воля сказала мне: «Не оскверняй себя презренными вещами, будь выше этого». Я не притронулся ни к одной шкатулке и даже отвернулся от них. Когда окончился пир, я встал и вышел. В передней друг догнал меня и сказал:

— Это же тебе. Почему ты не берешь?

— Они более подходят тебе и нужнее, чем мне, — отвечал я.

Но он засунул силой мне за пазуху одну из них, которая была нужна мне, а другую, нужную ему, оставил себе.

Далее. Не обижайте ни одного живого существа, будьте ласковы и любезны со всеми тварями божьими.

... Однажды я сидел на берегу реки, погрузившись в размышления. Вдруг я увидел тонущую осу. Я взял ее и посадил на берег. Она высохла и взлетела. В тот же день я был вознагражден за этот поступок.

Однажды я увидел: муравей запутался в паутине и бьется. Мне стало жаль его, я освободил насекомое от паутины, не причинив ему вреда. За этот поступок я спасся от гибели благодаря помощи одного человека.

Если даже змея или скорпион могут повредить вам, всё же не убивайте их сами, а лучше поручите это кому-либо другому.

Вы не знаете, что сотворить комара или мошку очень трудно. Любой, самый искусный ткач не сможет сделать даже неживого крыла мошки, не говоря о сотворении души.

...Для вас достаточно этих возвышенных слов и достойных мыслей, если вы вообще намерены внимать им. Поскольку никто не желает видеть другого совершенней себя, кроме своих детей, то я изложил вам суть всех наук. Чтобы овладеть этими науками, вам нужны долгие годы, да и тогда даже можете не постичь их. Благодарите бога, что вам рассказали об этом в самом начале вашей жизни. Когда вы станете разумными, испытайте всё это на деле и применяйте в жизни. Если окажется, что мои слова верны, то перепишите их золотом на пергаменте, переплетите в кожу булгари[163], положите в сундук, показывайте только мудрым мужам и почитайте эту книгу кладом бесценных жемчугов.

Рассказы о тех, кто спасался от диких зверей

Как-то один из моих друзей рассказывал мне:

— В Байсуне[164] встретился я с одним мужем. Это был человек могучего телосложения, но уже довольно старый и немощный. Звали его Мулла Хал-Мухаммад. Весь его облик говорил о смелости и отваге. Мы разговорились, и он рассказал мне много историй о своей доблести и подвигах, повергнув меня в крайнее изумление. Он сражался один на один с медведями и кабанами, встречался лицом к лицу со львами и тиграми и неизменно уходил целым и невредимым.

Вот один из его рассказов:

— Однажды с несколькими приятелями я отправился на той к моему другу, жившему неподалеку от наших мест, за горой. Возвращаясь домой, я отстал от друзей, чтобы побродить по склонам гор и поохотиться. Я забрел в какую-то горную долину, настрелял множество куропаток, газелей, занимаясь этим до самого вечера. Вижу, не успею вернуться домой. После долгих поисков я нашел на склоне горы ровную лужайку, поросшую травами и цветами. Там раскинуло свои ветви могучее дерево. Под ним лежал валежник, а чуть поодаль, среди зелени, пробивался живой родник.

Я пустил коня пастись, а сам взобрался на дерево, чтобы выбрать на ночь безопасное место для себя и для него. Опасаясь хищников, я поднял коня на дерево, связав, словно овцу. Конь по своей сообразительности как бы понимал мое намерение и спокойно лежал на ветвях со связанными ногами. Я же совершил омовение, поднялся на дерево и, положив перед собой ружье, стал совершать намаз, призывая бога предохранить меня от всяких напастей.

[Я не поверил, что один человек, будь даже из стали, сможет поднять таким путем коня на дерево, — верно это гипербола или фантазия. Но потом я прочитал в «Унсуре» Бедиля[165], что Мирза Каландар, его дядя, перенес выбившегося из сил коня через балку в горах. И только тогда я поверил и пришел к заключению, что в каждом веке среди людей рождаются мужи с подобной мощью.]

— Ночью, перед тем, как уснуть, — продолжает Мулла Хал-Мухаммад, — я услышал грохот падающих камней. Я понял, что это скачет какой-то зверь. Ночь была лунная, и я увидел разъяренного льва, величиной с рослого буйвола. Он бежал по направлению к дереву, его глаза сверкали, словно факелы, из-под лап его скатывались большие камни. Я схватил ружье, зарядил и направил прямо на льва, надеясь, что, увидев, он отступит. Но он рыча бесстрашно приближался ко мне, подобно урагану. Вижу я, что льва не уложить одной-двумя пулями, что он запросто расправится со мной и конем. Но лужайка была невелика и находилась на склоне, и лев, как ни старался, не смог взобраться на дерево. Тогда он подскочил к дереву и стал рвать лапами корни. Казалось, вот-вот он вырвет дерево из земли, но это ему так и не удалось, хотя оно дрожало и раскачивалось, как от сильного ветра. У коня от страха вместо мочи пошла кровь. Я, стараясь держаться спокойно, приветливо кивал головой и говорил заискивающе:

— Я ведь не злоумышляю против тебя. Я задержался в пути и решил переночевать здесь. Не гневайся на меня!

Время от времени я отвешивал льву поклон, улыбаясь, чтобы показать ему отсутствие у меня враждебных намерений, Лев, убедившись в моей покорности, перестал реветь и беситься, отступил чуть поодаль. Он перестал кидаться на дерево, лег на живот и стал бить хвостом по земле. Я же стал напевать, как бы призывая льва проявить мягкость и сострадание. До самого утра я жестами пытался внушить зверю, чтобы он отпустил меня домой. Лев же делал знак лапой, выпрямляя ее, но я никак не мог уразуметь, чего он желает. Я стал бросать на землю куски хлеба и вареного мяса, он понюхал, но не притронулся к ним, продолжая делать знаки лапой. И только тогда я понял, что он требует ружье, волей-неволей я сбросил его. Лев поднялся на задние лапы, и, держа в передних ружье, стал изучать и рассматривать курок и магазин. Затем он разбил ружье в щепки и разбросал их по всем сторонам так, что их словно и не было.

Я уже приготовился к смерти, раскаиваясь в том, что сам отдал врагу средство своей защиты. Лев, тем временем, выказывая удовлетворение и радость, поднял куски хлеба и мяса и стал делать знаки: слезай, мол, и отправляйся восвояси. Сам он отошел в сторону и улегся. Я спустил коня с дерева и, оседлав и взнуздав, сел на него. Лев побежал передо мной, сделав мне знак скакать. Я осторожно погнал коня за ним и, проехав две или три лощины, спустился с горы на равнину. Тогда лев повернул назад и уселся на одной вершине, наблюдая за мной, пока я не ускакал от тех мест. Это было проявлением его благородства, он не хотел, чтобы какой-нибудь зверь причинил мне вред. И я благополучно возвратился домой.

Тот же Хал-Мухаммад рассказывал:

— Однажды, зимней студеной порой, когда горы и равнины были покрыты снегом, а зори были багряны от морозного воздуха и солнечных лучей» я взял ружье и отправился поохотиться в горной долине. На ногах у меня были деревянные пластины, чтобы не проваливаться в снег. У подножия горы, на просторной поляне, на которой было меньше снега, так как она вздымалась круто, я увидел трех громадных медведей. Они вытворяли удивительные вещи: танцевали, слушали музыку и пели. Один медведь с палкой в лапе стоял на задних ногах и был похож на стражника. Второй соорудил из стебельков ревеня на голове чалму, как у муллы, третий же устроил из листьев бубен и бил в него, словно профессионал-музыкант. Медведь с палкой гонял тех двух взад и вперед и заставлял их танцевать в такт ударам. Медведь в чалме ревел громко, словно святоша провозглашающий молитву, и запевал, а медведь с бубном танцевал и аккомпанировал. Я никогда не видел таких забав и представления и ни от кого не слышал о подобном, я был сильно поражен и целый час слушал и смотрел на них так, чтобы они не заметили меня.

Шкура медведя-танцора показалась мне более ценной, и, прицелившись из ружья, я пригвоздил пулей бубен к шее. Медведь-мулла сбросил с головы чалму и пустился наутек, а медведь-стражник бросился на меня, не дав мне возможности перезарядить ружье. Он подскочил ко мне, схватил крепко дуло ружья и стал тянуть его к себе. Я же прилагал все силы, чтобы не выпустить ружья. Наконец, медведь отнял его у меня, ударил с силой о скалу и разбил на мелкие кусочки. Потом он замахнулся на меня палкой, но я подхватил ее на лету и отнял, так как он от ярости и по неуклюжести не мог держать ее крепко. Тогда медведь подскочил и навалился на меня. Я схватил его за горло, не давая согнуть голову: если бы ему удалось нагнуться ко мне, он разорвал бы меня в клочья. Так мы долго сражались, словно два мощных бойца, и каждому из нас был прегражден путь к победе. У меня не было ножа или кинжала, чтобы распороть брюхо, а он хватал пастью воздух и не мог ничего поделать. Но я потихоньку теснил его к горе, и мы, наконец, оказались у самой скалы. И тогда я, держа медведя одной рукой за горло, другой схватил его за заднюю ногу, приподнял, словно козла, и так ударил об острые камни, что он сломал позвонок, а треск был слышен по всей горе. Не успев даже вздохнуть, медведь распрощался с жизнью. Я отрубил ему голову, содрал шкуру и продал ее за шестьдесят тамга.

[Хотя безудержная смелость присуща джинам и злым людям, тем не менее она помогает мужам в бедствиях и спасает их от зверей.]

Рассказ о Шукурбеке

В другой раз Хал-Мухаммад рассказывал:

— В молодости я поселился в Бухаре и изучал в медресе официальные науки. Я был очень беден и часто проводил голодным и дни, и ночи. Я готовился к занятиям, лежа на циновке и подложив под голову камень. А было мне тогда двадцать три года.

В то время в Бухаре орудовал по ночам разбойник Шукурбек. Горожане из-за него жили в вечном страхе. Сильный, огромный, хитрый, Шукурбек мог ночью сразиться с сотней людей и обратить их в бегство. Камень, брошенный его рукой, ломал большое дерево, а человек от пущенного им булыжника разлетался на куски, словно воробей от пули. Его камни беспрестанно ранили стражников и разбивали их барабаны. Днем никто не видел его, зато ночью он появлялся, как летучая мышь. Многие силачи и храбрецы пытались преградить ему дорогу, но не могли устоять против него и обращались в бегство. При всей своей жестокости и свирепости, Шукурбек был великодушен и благороден. Он отбирал имущество у богатых скряг и раздавал бедным и нуждающимся, дарил ученым мужам и студентам медресе.

И вот однажды, по соизволению эмира, начальник стражи объявил, что поймавший Шукурбека получит сто золотых динаров.

— Когда я услышал об этом, — продолжал Хал-Мухаммад, — то жадность овладела моим существом, и нищета вынудила меня пойти на риск. Я решил схватить Шукурбека, связать его как овцу и выдать начальнику стражи, чтобы разбогатеть на полученное вознаграждение. Сначала я отправился к мударрису.

— От бедности и нищеты, — начал я, — мне стало невмоготу, смерть в тысячу раз лучше подобной жизни. Если на то будет ваше разрешение, то я выполню желание начальника стражи и вырвусь из нужды. А если меня убьют, то я опять-таки достигну покоя, ибо спасусь от жизненных неурядиц, и попаду в иной мир.

— Не вздумай этого делать, берегись! — сказал мударрис. — Ведь ты лишишься жизни, даже не увидев врага. Разве ты не знаешь, что слои — не добыча для серны, и лиса не одолеет льва. Много могучих храбрецов задолго до тебя лишились жизни, задумав то же самое:

— Смелость и отвага, — ответил я, — не сопутствуют постоянно, одним и тем же людям, не предохраняют их всегда от бедствий и напастей. Счастье и успех зависит исключительно от судьбы и рока, победа и возвышение даются всемогущим творцом. Рустам[166], при всей своей мощи, погиб в яме, вырытой Шагадом[167]; Исфандияр[168], такой храбрый и воинственный, пал во прах ослепленный.

Быть может, — продолжал я, — события примут иной оборот, и небо исполнит мои желания и тем самым обеспечит мой жизненный достаток. Если же я в течение долгих лет буду сидеть в четырех стенах этой маленькой кельи, то ведь с ее крыши не посыпятся ни хлеб, ни зерно.

— Вижу по твоему твердому и упрямому решению, что тебя невозможно отговорить. Ступай же, да поможет тебе Аллах, ибо решительность способствует удовлетворению земных желаний и достижению райских блаженств. Ведь никто не достигал своей цели без чистых помыслов и благородных намерений.

Получив благословение мударриса, я отправился к начальнику стражи. Он отнесся ко мне как к человеку достойного сословия и спросил:

— По какому делу пожаловали домулло?

— Слышал, — отвечал я, — что вы объявили награду тому, кто поймает и доставит Шукурбека. Я хочу получить эту награду взамен того, что нужно вам.

Начальник засмеялся надо мной, так как я был бледен и тщедушен. Он принял мое предложение за шутку и приказал подать мне угощение.

— Не обращайте внимания на мой вид, — сказал я ему. — Я голодаю вот уже несколько дней. Накормите меня как следует, а потом уже приказывайте.

Чтобы испытать меня, он приказал сварить до вечера плов из полсера рису, четверти сера мяса и осьмушки масла. Я съел весь плов до последней крошки. Когда я покончил с этим, начальник стражи дал мне пятьсот дирхемов с напутствием:

— Если схватишь Шукурбека, то получишь сто динаров. А это тебе вознаграждение сверх того.

Я отправился на поиски с несколькими стражниками и попросил их описать моего противника.

— Никто не знает достоверных примет Шукурбека, — ответили они. — Все слышали только издали шум от брошенного им камня и видели на расстоянии тысячи шагов человека в белом, с палкой и кинжалом, с булыжниками в сумке. Эти камни возвещают о Шукурбеке, как рысь о льве[169]. По грохоту брошенных камней люди узнают о появлении Шукурбека и, услышав, прячутся по разным углам, или, если успевают, — убегают.

Когда я в сопровождении нескольких стражников прибыл к мазару Хаджа-Мухаммада Паррана, на перекрестке городских улиц, то с обувного ряда базара раздался стук брошенного камня. Напуганные стражники перестали бить в барабаны и с криком: «Это Шукурбек» скрылись куда-то. А я в своем воинственном пылу не обратил на все это никакого внимания, мужественно пошел навстречу Шукурбеку с палкой в руке, думая при этом: «Он такой же человек, как и я, из мяса и костей». Когда мы подошли друг к другу, Шукурбек спросил:

— Кто ты?

— А вот сейчас узнаешь.

Я до такой степени был опьянен своей смелостью, что не видел неба и не чувствовал под собой земли. Я подумал. «Если ударить его палкой по темени, то вывалится мозг. Уж лучше ударю по ногам, чтобы потом связать и отвести его к начальнику стражи».

Но когда я поднял руку с палкой, этот могучий муж подскочил ко мне и схватил меня за горло. Не успел я пошевелиться, как он бросил меня оземь и сел мне на грудь. У меня помутилось в голове, и я захрипел. Он же приставил мне к горлу кинжал английской стали и сказал:

— Ты не назвал себя. Так ступай же в ад безымянным!

— Я чужестранец и странник, — был мой ответ.

— Что заставило тебя рисковать жизнью и подставлять себя под удар кинжала?

— Бедность, лишения и жажда золота привели меня на этот гибельный путь.

— Откуда ты? — продолжал он спрашивать.

— Из Байсуна.

— Зачем покинул родные места?

— Чтобы получить образование.

— Кто внушил тебе злой умысел против меня?

— Начальник стражи объявил, — отвечал я, — что даст сто динаров тому, кто приведет тебя. И я из-за своих лишений и бедности решил сразиться с тобой, надеясь схватить тебя и обеспечить себе пропитание и учение.

Задыхаясь, я еле выдавливал эти слова, так как он был настолько тяжел, что казалось, будто скала придавила меня. Он сжалился надо мной и сказал:

— Правду говоришь, слышал я об этом объявлении. Ты невинный странник, и это нападение можно простить ради твоей бедности, ибо голодный нападает даже на льва. Я дарую тебе жизнь с условием, что ты ненадолго пойдешь со мной. Ты должен принять мое предложение, а затем, покинув Бухару, утром же вернуться в родные края.

Я, рыдая, стал умолять его и клясться, что выполню любое его желание. Тогда он встал с моей груди и освободил меня. Трепеща от страха я пошел за ним. Он вошел в медресе Кукальташ[170], остановился перед одной кельей и позвал кого-то. Вышел встревоженный студент и пригласил нас внутрь. Мы вошли, сели. Студент зажег светильник, потом принес вино и фрукты. Шукурбек спросил:

— Есть у тебя продукты, чтобы сварить плов?

— Кое-что есть, — был ответ.

— Этого мало для нашего гостя, — сказал Шукурбек. — Пойди к мяснику, возьми побольше продуктов и приготовь приличное угощение. Я тоже очень проголодался.

Студент вышел, вскоре вернулся со всем необходимым для плова и принялся готовить. Я же преодолел свой страх и начал приходить в себя. Мы стали беседовать о том и о сем, и каждый из нас рассказывал о своей отваге и доблести. Я рассказывал об охоте, о борьбе, о том, как я поднимал ослов и лошадей, но он не поверил, считая, что я не способен на это и предложил:

— Если ты говоришь правду, встань, схвати меня поперек спины и попробуй сдвинуть с места.

Я встал, подошел к нему и, обхватив за спину, стал тянуть. Но сколько я ни старался, он не шелохнулся, словно все его члены были из стали и железа. Я выбился из сил и кровь пошла у меня носом. Говорил же я тебе, — сказал он, — что ты говоришь неправду и у тебя нет силы и мощи. Об этом я догадался по тому, как ты шагал, ибо шаги твои не были тяжелы. А у сильного мужа шаг бывает тяжелый.

Потом он взял пригоршню золотых монет и предложил:

— Если ты одолеешь мою левую кисть и согнешь руку, то возьмешь это золото себе.

Надеясь получить золото, я стал разжимать его лапу, но это был напрасный труд. Я согнулся в три погибели, а рука его оставалась прямой, словно вбитый в стенку кол. Наконец он схватил мою руку и сжал ее своей.

Мне показалось, что пальцы мои вдавливаются вдруг в друга и распадаются на куски. Невольно я издал громкий звук с обеих сторон. Он рассмеялся, отпустил мою руку и милостиво сказал:

— С такой силой больше не притязай на доблесть и попусту не преграждай мужам пути, ибо потеряешь зря голову.

Потом он угостил меня по-приятельски и дал пятьсот дирхемов с напутствием:

— Вот тебе на расходы. Забирай их и покинь Бухару. А то тебя могут еще раз околпачить и внушить мысль убить меня, и уж тогда не видать тебе пощады.

Я взял деньги, пошел к начальнику стражи и рассказал ему обо всем. Он подарил мне халат и отпустил. Я же не счел возможным оставаться более в Бухаре и вернулся в родные края. Никогда в жизни не видел я такого силача.

[Смысл этого рассказа таков, что муж, если он даже очень силен, не должен пренебрегать врагом, полагаясь на свою мощь.

Если в силу своего внутреннего зова человек с сильным характером даже вынужден поступать дурно, например, грабить, то цель его не должна ограничиться этим, напротив, он должен делать все это из добрых и благих побуждений, чтобы покровительствовать бедным и страждущим, чтобы этими благородными поступками загладить свои дурные деяния. Например, если он перенесет добро скупого мерзавца в дом благородного с большой семьей, то такой поступок не останется без воздаяния.]

Еще раз о благородстве хищников, в особенности льва

Некий молодой хаджа, из рода Хаджа-Мухаммада Аскафа, рассказывал:

— Дом мой был расположен на окраине, в южной стороне Бухары. Однажды я отправился в поле за топливом и сложил в разных местах вязанки. Так я оказался вдали от людских жилищ. К вечеру я решил собрать все вязанки, связать вместе и вернуться домой. Вдруг передо мной появился разъяренный лев, от страха перед которым трепетал Лев на небесах[171].

Он мчался ко мне огромный, как буйвол. От страха и ужаса у меня застыла кровь в жилах, а сам я словно прирос к месту. Я слышал ранее, что лев щадит того, кто при встрече с ним говорит ласковые речи и целиком отдает себя в его власть. В страхе за свою жизнь я упал навзничь на землю и стал говорить заплетающимся языком:

— Душенька лев, сжалься надо мной, не окропляй своих лап моей кровью, я не злоумышлял против тебя, я здесь только ради своего хлеба насущного.

С этими словами я показал на вязанку дров. Убедившись в моей покорности, лев успокоился, подошел поближе, осмотрел все место вокруг меня и удостоверился, что у меня нет ни ружья, ни стрел, ничего кроме пилы и большого серпа. Тогда он сел передо мной на задние лапы, начал разглядывать меня сонными глазами, осматриваясь по сторонам и шевеля хвостом. Я догадался, что он расположен ко мне, набрался смелости и рассыпался в любезностях. Тогда лев стал на все четыре ноги и подошел ко мне без опаски с опущенной головой и пал передо мной на землю. Все это он делал для того, чтобы мое сердце не разорвалось от его ужасающего вида. Лев начал рыдать и стонать, делал мне лапой знаки подойти ближе. От ужаса я не понимал его жестов, он положил мне на плечо лапу. Мне показалось, что на меня взвалили мельничный жернов. Лев же потянул мою руку лапой и положил ее на свою заднюю ногу. Я понял, что он страдает от боли и просит меня излечить его. Осмотрев ногу, я увидел, что в нее вонзилась и застряла между когтями веточка, от которой получилось нагноение. Лев знаками просил меня извлечь ее.

Увидев врага в таком состоянии, я перестал чувствовать страх, застывшая кровь моя пришла в движение, покинувшие было меня силы вернулись вновь. Я вытащил из кармана нож и осторожно, внимательно, чтобы не вывести льва из себя, извлек из лапы щепку длиною с палец. Из раны начала сочиться кровь. Лев от боли закрыл глаза и, скрежеща зубами, проливал слезы. Я поспешно высосал рану, выплевывая гной.

Затем, разорвав свою одежду, я обвязал рану куском материи, а потом стал почесывать грудь и спину льва. Лев поднял голову, посмотрел на перевязанную лапу и радостно побежал в том направлении, откуда пришел. Успокоившись и убедившись в своей безопасности, я собрал дрова, взвалил на спину и пошел своей дорогой. Не дойдя до селения, я увидел, что лев стремительно скачет по степи, вздымая клубы пыли, временами закрывающие его. Я испугался, что мне грозит беда, от которой я было избавился, что у льва обнаружилась другая, не замеченная мной рана, и что мне до самого утра придется заниматься врачеванием. Хоть бы ночь была лунная! Лев настиг меня в момент этих раздумий; через его шею была перекинута жирная овца, которая свесила голову и ноги, словно мертвая. Лев бросил овцу к моим ногам и тут же исчез.

Я посмотрел — овца еще живая, на ней нет даже царапинки, она только чувств лишилась от страха. Я сразу заколол ее, боясь, как бы она не околела дорогой. Тушу я притащил домой и провел в довольстве несколько дней.

[Смысл рассказа тот, что если кто-либо станет покорно просить тебя, будь он даже враг — ты не должен отказывать. Если кто-нибудь окажет тебе благодеяние, то тебе следует отблагодарить его тем же или добрым словом, ибо если ты не будешь выслушивать жалобы тех, кто зависит от тебя, и за добро будешь платить злом, дикие звери будут выше тебя.

Пишущий эти строки говорит: