Путешествие на край ночи

Лев Токарев Послесловие

Habent sua fata libelli…[8]

Судьба романа Луи-Фердинанда Селина «Путешествие на край ночи» удивительна изобилует прямо-таки захватывающе детективными моментами. Никому не известный врач для бедных из парижского пригорода, доктор Луи Детуш, который до этого не напечатал ни одной строчки художественной прозы, за пять лет создал огромный роман, повергнувший в изумление весь тогдашний литературный мир Франции. «Роман невозможно классифицировать и трудно дать ему определение по причине его оригинальности», — справедливо отмечалось в аннотации на обложке первого издания.

Но это дерзко-новаторское произведение едва ли не волею случая пробилось к читателю. Начать с того, что рукопись романа не сохранилась: уцелела лишь машинописная копия с авторской правкой. Сперва Селин предлагал «Путешествие…» малоизвестным издателям Бассару и Эжену Фигьеру, которые не смогли опубликовать роман. Затем, весной 1932 года, он передал книгу знаменитому издательству «Галлимар», где ее прочли, в частности, критик Бенжамен Кренье и Андре Мальро, предложившие автору несколько смягчить резкости стиля и произвести сокращения, от чего Селин категорически отказался. (Кстати, здесь уместно напомнить, что за пять лет до этого «Галлимар» уже отверг сатирическую пьесу Луи Детуша «Церковь»). После этого Селин отдал «Путешествие…» молодому издателю Роберу Деноэлю, кому рукопись была доставлена… без имени и адреса автора. К счастью, доктора Луи Детуша удалось разыскать, подписать с ним контракт на издание романа, который и появился в парижских книжных магазинах 15 октября 1932 года.

Вряд ли Робер Деноэль, выпустивший роман тиражом три тысячи экземпляров, мог тогда предполагать, что «Путешествие на край ночи» станет во французской литературе XX столетия самым значительным событием после эпопеи Марселя Пруста «В поисках утраченного времени», будет переведено на десятки языков и множество раз переиздано. Селин дебютировал шедевром.

Произошел любопытный феномен: не дойдя еще до широкого читателя, роман вызвал небывалую по ожесточенности полемику в прессе и критике. Робер Деноэль даже утверждал, что за два месяца он собрал пять тысяч вырезок из газет и журналов, где речь шла о «Путешествии на край ночи». «Эта книга может вам нравиться или вызывать вашу ненависть, но она не оставит вас равнодушными», — писал еженедельник «Грэнгуар».

Так оно и случилось: наутро после выхода своего первенца Селин проснулся знаменитым. Но у этой быстрой славы оказалась и своя печальная для Селина изнанка; самой престижной во Франции Гонкуровской премии писатель так и не получил. Ему пришлось довольствоваться премией Теофраста Ренодо. Будучи человеком обостренной чувствительности, мнительным и злопамятным, Селин болезненно переживал неудачу с Гонкуровской премией, несмотря на шумный успех «Путешествия…» стал ощущать себя изгоем, отверженным в современной литературе.

Однако основу легенды о «проклятом поэте» Селине следует искать глубже, и прежде всего в непонимании его шедевра критиками, писателями и большинством читателей начала тридцатых годов.

Роман Селина был воспринят как неслыханно правдивое, откровенное в своей жестокой натуралистичности изображение судьбы «маленьких людей» при капитализме (в те времена господства идеологии еще не боялись открыто рассуждать об «измах»). Хотя сам Селин в те годы прокламировал отчужденность от политики, отказывался примкнуть к какой-либо из многочисленных литературных школ и принципиально отвергал «ангажированную» литературу, «Путешествие…» интерпретировалось критикой не столько с эстетических, сколько с социально-политических позиций. «У меня нет мнений, — заявлял Селин, — анархистом я был, таковым и останусь навсегда». Но вопреки этому автора гениального романа воспринимали как человека левых взглядов, о чем можно судить по высказываниям французских газет той эпохи.

«Разве мы, анархисты, можем не симпатизировать этому вечно неудовлетворенному человеку, его абсолютной непримиримости к войне и ее ужасам, к старому, глубоко прогнившему буржуазному обществу?» — писала газета «Анархист» 30 декабря 1932 года.

Более сдержанно высказывался о романе Селина писатель-коммунист Жан Фревиль в газете «Юманите»: «Селин выносит не подлежащий обжалованию приговор загнивающему господствующему классу, но в его Апокалипсисе нет итогового вывода… Он не видит пролетариата — новой силы, революционного класса, который подхватит из слабеющих рук буржуазии факел цивилизации… Селин остается чужд всему, что заставляет сильнее биться наши сердца»[9].

Как это ни парадоксально, но многие исследователи творчества Селина до сих пор считают, что он был «подлинно народным писателем», обличителем язв капитализма, печальником за «униженных и оскорбленных». Писатель Жан-Луи Бори говорит даже о «глубоко революционном гении» Селина, утверждая, будто он «не поддается буржуазии». Франсуа Жибо, автор солидной трехтомной биографии Селина, полагает, что писатель «вел открытую войну против социального порядка, чьи несправедливость и лицемерие ненавидел».

В начале 1930-х годов большая часть французской, да и советской, критики не поняла сути «Путешествия на край ночи». Ее заворожили резкие выпады Селина против капитализма, войны и колониализма. Чудовищные картины обесчеловечивания «маленького человека» и «свинцовых мерзостей жизни» были восприняты как социальное бунтарство, хотя главной целью писателя отнюдь не была критика буржуазной цивилизации. Селин ставил своей творческой задачей метафизическое развенчание жизни и человека, создание грандиозной — в духе Рабле и Свифта — сатиры на убожество человеческое. Ближе других к пониманию романа Селина подошел его друг, известный французский прозаик Марсель Эме, который назвал «Путешествие на край ночи» «великой поэмой о ничтожестве человека». Это подтверждает и самооценка Селина, писавшего в предисловии к послевоенному переизданию романа: «Единственно по-настоящему злая из всех моих книг — это „Путешествие на край ночи“. Я себя понимаю…»

Селин вовсе не был «цивилизованным», он обличал проказу цивилизации вообще. Как не вспомнить здесь создателя «Улисса» Джеймса Джойса, который саркастически называл цивилизацию XX века «современной сифилизацией».

Роман Селина потрясал и продолжает потрясать безысходным отчаянием автора, его полным неверием в человека, которого писатель считал существом абсолютно посредственным, убогим, источающим ненависть, злобу, зависть, алчность, похоть, жестокость, низость, глупость и пошлость, способным лишь на редчайшие проявления сострадания и нежности к ближнему своему. «Я не верю в людей», — признавался Селин в письме к историку искусств Эли Фору. «Я раздавлен жизнью», — писал он Франсуа Мориаку. В представлении писателя жизнь бессмысленна; действительность — это пустые, никчемные «шум и ярость», в которых не найти даже проблеска надежды. Человечество страдает потому, что оно проклято, хотя необходимо подчеркнуть: Селин не верит в Бога или какие-либо высшие, идеальные, светлые силы. Над жизнью и личностью властвует неумолимое время, которое, говоря словами Г. Р. Державина «уносит все дела людей».

У Селина человек — мерзавец, «тварь дрожащая», жалкий раб «хозяев жизни», к которым писатель причисляет богатых и лгунов, что держат в повиновении людей, этаких лилипутов Свифта или глупых «пингвинов» Анатоля Франса. Общество, утверждает Селин, не имеет никакого отношения к страданиям отдельных личностей. Во всех своих бедах виноват сам человек, и эта жалкая, охваченная страхом, самовлюбленная мокрица не заслуживает лучшей участи, чем гниение и смерть. Жизнь по Селину — это «смерть в кредит», истина — это бесконечная предсмертная агония. Вселенная абсурдна и непостижима, люди отделены друг от друга ледяными стенами непонимания и недоверия. Герой романа Селина Фердинанд Бардамю — персонаж явно автобиографический — не раз побывал на краю ночи и убедился, что тьма человеческого безумия и мерзости бесконечна. Ослепленному глупостью и подлостью людей Бардамю мир кажется громадным сумасшедшим домом, где, дожидаясь неизбежного конца, терпеливо разлагаются несчастные призраки.

В основе мизантропической философии Селина лежит глубокое убеждение писателя в том, что убожество (misère) составляет главную характеристику человека. Можно согласиться с французской исследовательницей творчества писателя Н. Дебри Панэль, которая считает, что Селин в романе «Путешествие на край ночи» «стоит над всякой политикой», и оригинальность его подхода к жизни видит в решении им человеческих проблем независимо от вопросов политических. С точки зрения Селина, любая политика основывается на социальной лжи, убожество же человека объясняется его непреодолимой склонностью к иллюзиям, самообману, саморазрушению, тягой к жестокости, безобразию и смерти. В истолковании Селина убожество — категория вечная, неизменная, почта мистическая. Поэтому преодолеть ее не дано ни одной, пусть даже самой справедливой, общественной системе.

Люди, с точки зрения Селина, делятся на богатых и бедных, слабых и сильных, на тех, в чьей душе «звучит музыка», и тех, кто глух ко всему на свете, хотя они в равной мере «убоги» и подвержены действию неумолимых законов распада и смерти. Дух бессилен победить эти «исходные данные» человеческого существования. «Я не знаю духа, — писал Селин. — Я работаю на нервах. И никогда не занимаюсь логикой». По мнению писателя, жизнь не подлежит оценке с высоты нравственного, социального или эстетического идеала: ведь она всего-навсего «смерть в кредит». Героиня одноименного, второго романа Селина «оценивала жизнь снизу, а значит, оценивала верно». Вот почему Селин неизменно натуралистичен, даже физиологичен в изображении человека, часто шокирует читателя грубой непристойностью своих описаний. Правда, в этом Селин следовал традиции натуралистического романа (на память сразу приходят «Западня» и «Земля» Эмиля Золя, «Ад» Анри Барбюса) и модной в его время популистской литературы (например, нашумевшие романы хорошего знакомого Селина Эжена Даби «Отель у Северного вокзала» и «Крошка Луи»).

Однако утрированный натурализм в показе тошнотворного убожества жизни и человека у Селина имеет мало общего с реалистическим изображением действительности. Андре Жид тонко отмечал, что «реальность, которую рисует Селин, это вызываемая ею галлюцинация». Современный французский критик П. Вандром также подчеркивал, что «для Селина действительность — это бред». Бред, транс, лихорадка — таковы ключевые понятия селиновской поэтики.

Писатель настаивал, что путешествие Фердинанда Бардамю «полностью воображаемое», что оно — «по ту сторону жизни». Селин говорил, что ему «необходимо войти в бред», чтобы писать. Бред — это как бы второе состояние сознания; он позволяет писателю (и его герою) оторваться от тусклой прозы будней, одаряет своего рода поэтическим ясновидением, которое озаряет убожество мира светом какой-то судорожной, пугающей, ослепительно причудливой красоты. Фердинанд Бардамю очень часто воспринимает все окружающее сквозь лихорадочный бред. Достаточно вспомнить его прокаленные солнцем африканские впечатления или восприятие Нью-Йорка — города, который «стоит стоймя». Эти страницы романа напоминают стихотворения в прозе Артюра Рембо «Озарения». Сплав реального и «бредового» у Селина вызывает в памяти полотна его любимых художников Брейгеля и Босха.

У Фердинанда Бардамю, который «решил быть трусом», не звучит в душе музыка, что заставила бы жизнь плясать под его дудку, и поэтому все: вселенная, война, люди, любовь, даже природа — представляется ему сплошным кошмаром, оказывающимся более реальным, чем сама реальность. Селин с юношеских лет был одержим навязчивой идеей какой-то грандиозной катастрофы, Апокалипсиса, что неминуемо произойдет. Одну катастрофу — первую мировую войну — он сумел пережить; «никогда я не оправлюсь от кошмара войны» — писал он своему другу Жозефу Гарсену, отдельными чертами которого наделил Бардамю.

Большой страшной прелюдией к «Путешествию на край ночи» неслучайно являются военные и тыловые эпизоды. Именно они задают тон книге, которая после них становится пикарескным романом о поиске смысла жизни. Французский критик Морис Бардеш очень верно писал, что в романе Селина нет «образов, картин войны, а есть кошмар войны».

Селин не рассказывал о войне, он, если вспомнить слова Маяковского, «писал войною». С полным правом Селина можно причислить к потерянному поколению: ведь на военные эпизоды «Путешествия…» повлияли и «Огонь» Барбюса, и «На Западном фронте без перемен» Ремарка (кстати, французский перевод этого романа вышел в июне 1929 года).

Именно война раскрывает Бардамю, попавшему в ее мясорубку, глаза на жизнь и человека. Война — это ведь тоже «смерть в кредит», и перед ее грозным ликом оказываются пусты, тщетны и смешны «ценности» героизма, доблести, самопожертвования, религии, патриотического идеала. Война превратила жизнь в огромный тир, где все свелось к убийству, и Бардамю, «лишенный таланта убивать», едва не теряет рассудок от страха. «Я не верю в будущее!» — восклицает он. И единственным желанием Бардамю оказывается стремление уйти из этого мира смерти и лжи, уйти куда угодно — в дебри Африки, в пустыню индустриальной Америки, в сумасшедший дом, в жалкую комнатенку парижского пригорода, на «край ночи», — лишь бы подальше от людей и безумия цивилизации, чьим высшим достижением стала всемирная бессмысленная бойня. В сущности, «Путешествие…» — это и великая поэма о безысходном одиночестве. Человек, считал Селин, способен спастись от кошмаров истории и цивилизации, от злобы и ненависти только в одиночку. «Мы всегда одиноки, когда честны, совсем одиноки!» — писал он в романе «Смерть в кредит».

Мир, которым правит, по словам Селина, «непобедимая сила глупости», может быть только чудовищно, гротескно комичным. Писателю принадлежит страшный афоризм: «Человек человечен ровно настолько, насколько курица может летать». Не зря рядом с отчаявшимся нигилистическим Дон-Кихотом Бардамю в самые решающие мгновения его жизни возникает его циничный «двойник», этакий Санчо Панса — Робинзон, неисправимый неудачник, погибающий от пули влюбленной в него Маделон.

Критика уже отмечала своеобразие комического начала у Селина, сравнивая, например, американские эпизоды «Путешествия…» с фильмом Чарли Чаплина «Новые времена». Но в отличие от гуманизма Шарло Селин с презрением взирает на трепыхания «маленьких людей» — этих куриц, не способных взлететь выше окружающего их забора смерти и злобы.

Что же может поддержать человека в беспросветной ночи существования? Однажды в беседе с критиком Робером Пуле Селин сказал, что его цель в литературе — передать только «чистое чувство», сколь бы отвратительным и постыдным оно ни было. Щемящее сострадание к детям, животным, иногда — к мукам других существ редкими, но пронзительно лирическими нотами звучит на страницах «Путешествия на край ночи». Вспомним, с какой болью говорит Бардамю о сержанте Альсиде, зарабатывающим в Африке деньги на воспитание племянницы, что тот «превосходит его сердцем».

Селин любит называть себя «человеком пригорода», и он действительно, как пожалуй, ни один другой французский писатель XX века, знал жизнь и чувствовал душу «маленького человека».

Сильный, выразительный образ автора «Путешествия на край ночи» нашел Морис Бардеш. «Селин таскает шарманку и распевает на улицах свою жалобную песню о людях». И печальным рефреном селиновской песни служат часто повторяемые в романе слова Бардамю: «Жизнь заново не переделаешь».

Однако жизнь в мире, Европе и Франции к середине 30-х годов, когда писатель был поглощен работой над большим романом «Смерть в кредит», где рассказывает о детстве своего Фердинанда Бардамю, стремительно менялась.

«Великий социальный эксперимент» в Советской России, приход к власти Гитлера в Германии, «новый курс» президента Ф. Д. Рузвельта в США, победа Народного фронта во Франции и начало гражданской войны в Испании — это прелюдии ко второму Апокалипсису, в котором Селину предстояло пережить гораздо более тяжкие испытания, чем в кошмаре Великой войны (так на его родине называют первую мировую). Время было до предела политизированное; и правые, и левые требовали от Селина сделать свой выбор. Луи Арагон, например, писал, что мизантропия Селина, его презрение к человеку могут привести его в лагерь фашизма. Правые бросали ему упреки за равнодушие к политике, за то, что он не поддерживает крайне националистическую, шовинистическую «Аксьон франсез» и другие аналогичные организации.

Второй роман Селина «Смерть в кредит», вышедший в мае 1936 года, не имел оглушительного успеха «Путешествия…». Эта книга, которая потрясала неслыханным отчаянием и бесконечным неверием, даже презрением к человеку, не могла прозвучать в полной радостных надежд, ликующей атмосфере Народного фронта во Франции. «Вся критика против меня», — жаловался Селин в письмах к друзьям.

Чтобы прийти в себя, успокоиться после какого-либо личного разочарования или творческой неудачи, Селин обычно отправлялся в путешествие. Писатель уже несколько лет подумывал о поездке в СССР, чему были веские причины. В 1934 году в Советском Союзе вышел русский перевод «Путешествия на край ночи», выполненный Эльзой Триоле; в ее работе принимал деятельное участие и Луи Арагон. Роман был издан тремя «заводами» — в 6000, 15000 и 40000 экземпляров, что по тем временам составляло очень крупный тираж, и Селину выплатили немалый гонорар, который он в середине августа 1936 года решил «истратить на месте».

Добротный, удачно передающий интонацию селиновской прозы перевод Эльзы Триоле, был, разумеется, сокращен каким-то ретивым советским редактором. Узнав об этом, Селин посчитал виновниками сей «операции» Луи Арагона и Эльзу Триоле, навсегда порвав с ними отношения. Но весьма вероятно, что именно от них писатель мог узнать об оценке его романа в СССР и мнении Горького, которое основоположник социалистического реализма высказал в своем докладе на Первом съезде советских писателей. Горький строго осудил «Путешествие…» как проявление упадка буржуазной литературы и проницательно заметил, что герой Селина «вполне созрел для приятия фашизма»[10]. Но Селин вряд ли знал, что тогдашний журнал «Интернациональная литература» расценивал роман «Смерть в кредит» как посредственный образчик декадентской литературы гниющего Запада, а мировоззрение его автора характеризовал как анархистское, циничное и нигилистическое.[11]

В августе Селин — «любопытства ради», по его словам, — прибыл на теплоходе из Хельсинки в Ленинград. Сведений о том, что он побывал в Москве, нет.

Паломничество в Страну Советов в двадцатые-тридцатые годы стало своего рода обязанностью всякого уважающего себя западного интеллектуала. Их манил «свет с Востока», они жаждали увидеть «новый мир» и «нового человека». Тогда в СССР побывали крупнейшие писатели Франции: Ромен Ролан, Анри Барбюс, Жорж Дюамель, Ролан Доржелес, Андре Мальро, Андре Жид и другие. Их принимали с помпой, надеясь получить с них пропагандистские дивиденды.

Селина никто не принимал. В качестве иностранного туриста он сам оплачивал все: гостиницу, машину, услуги переводчицы Наташи. Северная Пальмира очаровала его. «В своем роде это самый красивый город на свете», — писал он позднее. Будучи специалистом по социальной гигиене, Селин даже умудрился посетить Главную венерологическую больницу Ленинграда, убожество которой его шокировало. Об этом визите он рассказал потом в памфлете «Безделушки для погрома». Писатель побывал в Эрмитаже, съездил в Царское Село. Но потрясением и откровением стал для Селина Мариинский театр. Он слушал «Пиковую даму» и не пропускал ни одного балетного спектакля, восторженно оценивая искусство Г. С. Улановой. Селин обожал балет, боготворил искусство танца, которое поднимает, говоря его словами, «над тяжестью жизни», и даже предложил директору Мариинского театра написанное им либретто балета «Рождение феи». Оно, конечно, принято не было.

Но что же еще увидел Селин в тогдашней советской ночи? Он увидел нищий Ленинград, отрешенную покорность замученного террором народа, благополучие аппаратчиков, безудержную, лживую, лицемерную сталинскую пропаганду, тотальную слежку. С Селина, разумеется, тоже не спускали глаз. Когда писатель вернулся во Францию, его навестил некто Браун, генеральный консул СССР в Париже, который без обиняков сказал Селину, что от него с нетерпением ждут прекрасных страниц о Советской России. Но что «прекрасного» можно было ожидать от человека, который в одном частном письме писал о нашей стране: «Все здесь блеф и тирания. Ужас! Грязь, нищета, мерзость!»

Селин написал яростный, антикоммунистический, антисоветский памфлет «Mea Culpa»[12], который вышел в свет 28 декабря 1936 года. Писатель атаковал сами принципы коммунистической системы, ее лживость. Селин негодовал, что в СССР личность подвергается «чистке с помощью Идеи», то есть, говоря современным языком, идеологическому диктату. Эту систему, утверждал Селин, основанную на страхе, можно защищать только ложью и террором. «Все убийцы видят будущее в розовом свете, это входит в их ремесло». В Москве, естественно, прочли памфлет Селина, и с тех пор писатель стал в Советском Союзе persona non grata, хотя — этот факт я могу подтвердить личным воспоминанием — «Путешествие на край ночи», в отличие от книг других «отверженных» авторов, из библиотек изъято не было. Советские литературоведы также забыли о Селине[13]. «Отверженность» Селина в нашей стране подкрепилась и его скандальным коллаборационистским поведением в годы второй мировой войны и оккупации нацистами Франции.

Говоря о послевоенном творчестве Селина, можно лишь согласиться с парижским журналом «Магазин литтерер», посвятившим писателю специальный номер: «Невозможно отделить в его замечательном творчестве, что относится к литературе, а что — к политике». Политически Селин скомпрометировал себя еще до войны своими антисемитскими, расистскими и профашистскими, печально известными памфлетами «Безделушки для погрома»(1937) и «Школа трупов»(1938). Они, как точно сказал Фредерик Виту, проникнуты каким-то «экстазом ненависти» и их трудно читать сегодня без изумленного негодования. Французский критик Филипп Альмера, автор работы «Идеи Селина», имел все резоны назвать их «чудовищным коллажем, созданным в лихорадке». Бельгийский критик П. Вандром назвал Селина «воплощением авантюриста, который плел заговоры против идей и разума нашего века». Действительно, писатель предавал яростной анафеме коммунизм, прогресс, демократию, гуманизм, оплевывал все человеческие ценности. Приверженец нацистских идей, он проповедовал воинствующий расизм: «Прежде всего расизм! Десять, тысячу раз расизм! Высший расизм! Дезинфекция! Чистка! Во Франции только одна раса — арийская!» Селин утверждал, что «расовая проблема доминирует, перечеркивает, стирает все прочее», восторгаясь нацистскими теориями «расовой гигиены» и приветствуя «единственно сознательный пример расизма» — фашистскую Германию. Разумеется, он глумился над разумом «латинского гения», призывая обрести «музыку, ритм, инстинкт расы», которую, с его точки зрения, испортили негры и евреи, масоны и коммунисты, плутократы и интеллектуалы.

Вот образчик памфлетного стиля Селина. «Ноготь с прогнившей ноги какого-нибудь обалдевшего пьянчуги и мошенника арийца, валяющегося в собственной блевотине, стоит в сто тысяч раз больше, нежели сто двадцать пять тысяч эйнштейнов». Бредовые политические писания Селина, призывающие сперва «заняться хромосомами», а потом духом, свидетельствуют, что презрение к разуму, культуре, утробный культ расы — это решающий шаг к законченному антигуманизму, к истерическому истреблению всего человеческого в человеке. Свою «теоретическую программу» Селин дополнял практическими лозунгами: «надо выпотрошить евреев» и «удавить коммунистов шнурками от их ботинок».

И слагал экстатические гимны фюреру. «Кто предохраняет нас от войны? Гитлер! Добрый воспитатель народов, он на стороне жизни, заботится о жизни народов и даже о нашей жизни. Он — Ариец!» Селин призывал французов к союзу с гитлеровской Германией, мечтая видеть нацистов «властелинами Европы». Главную их «заслугу» он усматривал в борьбе против большевизма.

Потоки грязи вылил Селин и на свой народ: «…бесхребетный народ, называемый французами», «…у французов никогда не было национального чувства». С ликующим садизмом он глумился над побежденной Францией в памфлете «Влипли» (1941). В самые мрачные для своей родины годы он заявлял: «Вся Франция — предатели, кроме меня!» «Никто, — отмечал критик Л. Нюсера, — не зашел так далеко в ненависти, расизме, призывах к убийству».

Понимая, что ему придется дорого заплатить за свои коллаборационистские дела и писания, Селин летом 1944 года бежал в Германию. Оттуда он пробрался в Данию, где отбыл 14 месяцев тюрьмы. Французский суд в 1950 году заочно приговорил Селина к году тюремного заключения, «национальному бесчестью», 50 тысячам франков штрафа и конфискации имущества. Амнистированный в апреле 1951 года, он возвратился на родину и поселился в Медоне, где и прожил до самой смерти.

Селин — апологет нацизма — потерпел политический и моральный крах, но его литературная судьба сложилась иначе. Кампания по реабилитации Селина-писателя началась еще в конце 40-х годов. Тогда же его поклонники стали усиленно создавать «селиновскую легенду». Суть ее сводилась к тому, чтобы представить Селина несчастным изгнанником, пострадавшим за «голую правду» своих писаний, изобразить его коллаборационистское прошлое как причуду «катастрофического» темперамента искреннего до предела художника, отвести от автора «Путешествия на край ночи» обвинения в пропаганде нацистской идеологии. Бросая литературной общественности Франции упрек в создании вокруг имени Селина заговора молчания, они пытались увенчать фашистского памфлетиста ореолом мученика и «проклятого поэта». «Современная эпоха вовсе не благоприятствует пониманию Селина», — утверждал известный писатель Марсель Эме, называвший своего друга «бесстрашным искателем истины».

В разработке этой легенды явственно выделяются две тенденции: эстетическая и политическая. Поскольку трудно восстановить в правах погромную политику и профашистскую идеологию автора «Школы трупов», то прежде всего его восхваляют как «авантюриста языка», новатора художественной формы, стилиста-виртуоза, «сатанинского лирика» в прозе. Французский прозаик Жан-Луи Бори сложил Селину настоящий гимн в статье «Рабле атомной эры». «Подмешав к эпическому реализму поэзию „освобожденного“ языка, — пишет Ж.-Л. Бори, — Селин стал Рабле наших дней, Рабле без здоровья, без оптимизма и веры в человека… Рабле без иллюзий… Черный Рабле… Рабле, которого мы заслуживаем: не Рабле Ренессанса, а Рабле атомной эры». Марсель Эме тоже подчеркивал артистичность прозы Селина, силу ее магии.

«Он был великим писателем, — пишет П. Вандром, — удивительным создателем новой музыки в прозе, которую по-настоящему услышат только в XXI веке». По его мнению, Селин придал «французскому языку новый тон и естественность», а селиновский стиль будет «соответствовать диким чувствам будущего».

Стилю позднего Селина невозможно отказать в оригинальности. Отличительная его черта — взвинченная эмоциональность, использование просторечия и крайний субъективизм. Селин — писатель «голоса». Все его книги представляют собой инвективу, обращенную к человеку и обществу. Вместе с тем селиновский стиль — бесперспективен: писатель разрушает форму, ломает синтаксис, разрубая фразу на синкопированные, судорожные вскрики. Он отказывается от логического строения текста, пользуясь приемами ораторской речи, словесным жестом.

«Форма не имеет значения, — неизменно подчеркивал Селин, — только содержание важно».

Селин, чье творчество по своей эстетической установке насквозь натуралистично, даже физиологично, оказался близок к художественным поискам модернизма. У него легко найти предвосхищение абсурдистской драмы, технику экзистенциалистского романа, примеры сюрреалистического «автоматического письма», «язык тела» и жестокости, который стремился создать Антонен Арто. «Стиль как терроризм» — это очень метко подметил, говоря о художественных приемах Селина, Ж.-Л. Бори. Селин выработал поэтику прямого воздействия на нервную систему читателя. Он хотел видеть в литературе чисто биологическую функцию. Показателен ответ Селина на анкету журнала «Коммюн» в 1933 году «Для кого вы пишете?». «Биологически, — отвечал Селин, — писатель не имеет смысла. Писатель — это романтическая непристойность, чье объяснение может быть только поверхностным». Уже тогда он отрицал всякую социальную роль художника, сводя задачу писателя к чисто лирическому самовыражению и разрушению осмысленной формы. «Быть безумным», «калечить язык во всем», монтировать из тенденциозно подобранных, до предела натурализованных деталей бредовый образ реальности, передать вплоть до физиологического ощущения галлюцинации автора — таковы принципы позднего стиля Селина.

Ярче всего это проявляется в немецкой трилогии Селина — романах «Из замка в замок», «Север» и «Ригодон». Перед нами снова путешествие, теперь уже на край нацистской ночи. «Время — лучший судья, — писал в еженедельнике „Экспресс“ А. Ринальди, — и сегодня эта трилогия исхода предстает в истинном свете, во всем своем зловещем величии». Подлинное лицо Селина — человека и писателя — трилогия действительно раскрывает, хотя «величие» оборачивается в ней страхом автора перед расплатой за нацистское прошлое.

Трилогия повествует о скитаниях Селина и его спутников — жены Лили, друга-актера Ле Вигана и… кота Бебера, бежавших из Франции незадолго до освобождения Парижа. Меньше всего, однако, эти произведения похожи на романы. Эти книги образуют своеобразный сплав исторической хроники и исповеди Селина, который проиграл свою ставку в борьбе с Историей…

Маршрут Селима по гитлеровской Германии, доживающей последние дни, начинается с замка Зигмаринген, где временно обосновалось беглое правительство Виши во главе с Петеном. Об этом рассказывается в книге «Из замка в замок». 1142 человека — предатели французского народа — укрываются здесь от неизбежной расплаты. Их-то Селин и считает «подлинной Францией». Но его книга производит обратный эффект. Эти мелкие, жалкие людишки, спасающие свою шкуру, охвачены утробным страхом, потеряли человеческий облик. Даже нацистские покровители откровенно презирают их. Селин рисует своих «героев» как скопище отбросов. Не потому, что он вдруг увидел все их ничтожество, а потому, что презирает побежденных и неудачников.

Селин не раскаялся, он был и остался приверженцем фашизма, не изменил своим убеждениям. «Я никогда не попрошу прощения», — заявил он. Собственная неудача вызывает у него приступы неистовой, прямо-таки патологической ненависти к миру и человечеству. Этот медонский Герострат мечтал о «прекрасном атомном разгроме» планеты, призывал обрушить на род людской тысячи Хиросим.

Трещавший по всем швам третий рейх дал Селину «идеальный» материал, подтверждающий его концепции жизни и человека. Особенно выразительно это в романе «Север» — другом шедевре писателя. Июль 1944 года. Селин и его спутники оказываются в Баден-Бадене, где поселяются в шикарном отеле «Бреннер». Здесь идет пир во время чумы. Нацистская элита, спасающие свою шкуру «коллабо», какие-то аристократы, предчувствуя неминуемый конец, жрут, пьют коньяк, занимаются любовью. И эту компанию Селин тоже называет отбросами, и по той же причине. Затем Селин перебрался в Берлин. От столицы рейха мало что осталось: груды развалин и смотрящие пустыми глазницами окон фасады. Нужно отдать должное огромному художественному дарованию Селина, который создает почти физиологическое ощущение гибели гитлеровской империи: от беспрестанных бомбардировок под ногами нацистов дрожит земля, над Берлином стоит апокалипсическое зарево возмездия. По улицам бродят люди, копошащиеся в грудах развалин.

Однако Селину жаль не этих людей, а угасающий нацизм, и он пытается разжалобить читателя зрелищем мрачных картин разрушения и хаоса. Ему бы очень хотелось вернуть «величие» фашизма. Символически звучит сцена встречи Селина с сумасшедшим адвокатом Преториусом — мародером, грабящим разбитые дома. Этот одержимый нацист приводит Селина и его спутников на площадь перед имперской канцелярией. Преториус наяву бредит миновавшим «блеском» нацизма, ему слышится звук фанфар и чудится триумфальное появление фюрера. Но площадь, заваленная обломками, пуста. В приступе безумия Преториус несколько раз рявкает в пустоту: «Хайль!».

Роман Селина «Север» напоминает этот выкрик. Эта книга — потрясающее свидетельство очевидца катастрофы третьего рейха.

В Берлине у Селина находится могущественный покровитель врач-эсэсовец Хаубольдт, дающий ему убежище в своем потаенном бункере. Хаубольдт кормит Селина и его спутников бутербродами, милостиво предоставляет им с барского плеча махровые купальные халаты. Селин бесконечно унижается, льстя Хаубольдту. В этом бункере писатель был готов, по его словам, просидеть двадцать лет.

Хаубольдт — страшная, омерзительная фигура фашиста. Этот врач, предлагающий коллеге Селину написать книгу о немецко-французском содружестве в области медицины, сетует на отсутствие эпидемий чумы и тифа, которые смогли бы помочь гитлеровцам.

Решив избавиться от своего «французского друга», Хаубольдт отвозит селиновскую компанию в местечко Крэнтцлин, где находится большое поместье его друзей, семейства фон Шертц. Но и здесь Селин чувствует себя затравленным зверем: его презирают французские военнопленные, работающие на ферме, на него косо смотрят местные власти, его третируют господа-хозяева. На десятках страниц Селин плаксиво жалуется на свои несчастья и недуги. Оказывается, плохо только одному ему, а все остальные, даже русские пленные, «хорошо устроились». Он не спит ночами, опасаясь за жизнь, и мечтает «повесить всех за ноги». Ненависть Селина к людям принимает фантасмагорические масштабы, человек представляется ему «доносчиком по самой своей природе», убийцей и вором.

Сущность человечества для писателя олицетворяет паноптикум обитателей замка Крэнтцлин. В бесовском хороводе мелькает нечисть, словно сошедшая с гравюр Гойи. Восьмидесятилетний граф фон Шертц — обезумевший сексуальный маньяк-мазохист. Его сын — безногий обрубок, наркоман, которого слуга выбрасывает в силосную яму. Жена калеки Изис фон Шертц — сексуально извращенная особа, жестокая человеконенавистница. Истеричная садистка экономка Кратцмюль, в припадке безумия проклинающая «любимого фюрера». Эсэсовец Мачке — пьяница и развратник, которому всюду мерещатся убийцы. Вешатель ландрат Земмельринг, казненный пленными. Графиня Тульф-Чеппе, помешанная на своих прошлых парижских похождениях. Выживший из ума сторож Хялмар, который трубит в пастуший рожок и бьет в барабан, оповещая население о воздушных налетах. Все эти мелкие бесы окружают Селина. Он злорадно коллекционирует все новые и новые доказательства людской подлости и порочности. Ведь история предоставила Селину наглядное доказательство того, что истина — это мир смерти и распада.

В романе «Север» катастрофизм и пессимизм Луи-Фердинанда Селина обрели свое полное выражение. «Именно я есть орган вселенной! — восклицал он. — Я изготовляю оперу всемирного потопа…»

В нашем жестоком и кровавом столетии очень нелегко быть оптимистом. Поэтому снова и снова возникает по-своему «вечная» тема борений художника с Историей и политикой. Здесь Селин не одинок, достаточно вспомнить личную и творческую судьбу Кнута Гамсуна, Эзры Паунда, Готфрида Бенна, если называть лишь всемирно известных писателей. Но политика преходяща, а искусство слова — вечно. И великая заслуга подлинной литературы в том, что она отважно говорит самую страшную, даже чудовищную, как в случае Селина, правду о времени и человеке. Через шесть десятилетий к русскому читателю возвращается одно из великих творений мировой литературы XX века — роман Луи-Фердинанда Селина «Путешествие на край ночи».

И можно быть уверенным, что этот шедевр проклятого поэта сегодня никого не оставит равнодушным.