Путешествие на тот свет, или Повесть о великом хаджже

Аль-Мадинат-уль-Мунаввара или лучезарная Медина

В этом сорокатысячном городке, наверное, больше мечетей, чем во всех городах мира вместе взятых. Кажется, что здесь больше минаретов и куполов мечетей, чем дымоходов.

Один из слуг Ахмада Султана Самаркандского, встретив нас у остановки автобуса, погрузил наш скарб на арбу, в которую был впряжен ишак, и сам зашагал впереди. Мы будем жить в доме его хозяина. Еще в благословенной Мекке Ахмад Султан Самаркандский, зайдя к Сайфи Ишану, договорился с Кори-ака о здешнем нашем местожительстве.

Ахмад Султан оказался сыном одного из богатейших духовных лиц Самарканда, знаменитого ишана Султан-хана, накануне революции отдавшего богу душу.

Неглупый и предусмотрительный сынок, почуяв куда и откуда дует ветер, «добровольно» отдал новой власти стада скота, недвижимую собственность и самое громоздкое из имущества — около двадцати тысяч десятин пахотных земель своего папаши, расположенных по дороге к Пенджикенту, а сам вскоре пустился наутек. После двухгодичных скитаний, кажется, в Азербайджане, он, наконец, перешел границу и через Иран и Турцию добрался до Аравии.

У себя на родине я иногда встречал людей, о которых говорили, что они «сбежали из-под виселицы». Выражение это воспринималось метафорически. Теперь я видел человека, который действительно бежал из-под виселицы.

Ахмад Султан был низенький, но плотно сбитый и довольно подвижный словоохотливый человек лет семидесяти. В те дни он разместил восемьсот паломников из Ирана и Афганистана в своих домах, обеспечив их пищей, ночлегом и транспортом. День и ночь его зычный голос доносился то с улицы, то с внутреннего или наружного двора. Ахмад Султан не давал передышки своим четырем женам, трем сыновьям и многочисленным слугам, поминутно выкрикивая всякие распоряжения и не позволяя ни минуты посидеть на месте.

Мы заняли три маленькие комнатенки с отдельными выходами на внешний двор. В остальных кельях первого этажа и в помещениях второго жили паломники из Афганистана и Ирана. Не дав перевести дух после пятисоткилометрового переезда, нас повели в мечеть пророка, где находилось место его вечного упокоения.

На улицах — паломники трех континентов. Шум и гвалт, давка и толчея, крики и суматоха не хуже, чем в благословенной Мекке.

Мечеть пророка оказалась довольно большой и в ней, а также на прилегающих площадках, молились одновременно свыше трех тысяч верующих. Здание было построено из жженого кирпича по лучшим образцам архитектурного искусства Востока. Пол мечети и его суфы из чистого мрамора устланы дорогими коврами. Нас проводили в юго-восточный придел мечети. Здесь расположена усыпальница пророка, внешние стены и двери которой выложены изразцами, раскрашенными во все цвета радуги. Теперь нашим муршидом[95] был Ахмад Султан. Обратившись лицом к первой двери усыпальницы и воздев руки к потолку, он громким голосом возвестил:

― Ассалам вас-салат,[96] о чистый свет!

Все повторили за ним:

― Ассалам вас-салат, о чистый свет!

― Ассалам вас-салат, о любимец Аллаха!

― Ассалам вас-салат, о великий провидец!

― Ассалам вас-салат, о раис всех ученых мужей!

И так далее и тому подобное.

Затем Ахмад Султан прочитал молитву и все произнесли «аминь». Паломники, пришедшие чуть раньше нас, продвинулись к следующей двери, а мы заняли их места. Напротив каждой двери повторялось «Ассалам вас-салат», молитвы, благословение и «аминь».

Найдя для нас место возле святой суфы, на которой в свое время совершал молитвы вестник Аллаха со своими сподвижниками, одним движением усов решая судьбы племен, принявших или раздумывающих, как бы не принять мусульманство, муршид удалился к святому месту с другими группами пилигримов, чтобы совершить обряд причащения. В ожидании вечерней молитвы наши кори, бормоча под нос молитвы, погрузились в самосозерцание. Ваш покорный слуга разглядывал богатое убранство мечети.

В одной книге, между прочим, говорилось, что христианская вера за свою двухтысячелетнюю историю принесла человечеству и кое-какую пользу, а именно ― вдохновила Рафаэля, Джорджоне, Микельанджело и прочих великих мастеров эпохи Ренессанса, так же, как и Андрея Рублева и многих других, на создание немеркнущих произведений искусства на религиозные темы. Посетив огромную мечеть хазрата Аббаса в Таифе, мечеть Каабы и эту мечеть пророка, я пришел к мысли, что искусство, вдохновленное религией, в свою очередь, принесло религии еще большую пользу. Если тот, кто хоть капельку верит преданиям о воскресении хазрата Исы (Иисуса), кто верит в обетованную землю хазрата Муссы (Моисея) и преданиям о том, что творец создал всю вселенную за шесть дней, побывает в величественных соборах Парижа, Москвы, Рима, Киева или Лондона и посмотрит шедевры изобразительного искусства, тот еще больше укрепится в своих религиозных убеждениях.

Верящий в то, что хазрат Али, лев Аллаха, одним взмахом сабли отрубал голову сразу двумстам неверным, еще больше укрепится в своей вере при виде внушительности этих гигантских мечетей.

Раньше таджикские и узбекские певцы распевали мелодию муноджот на стихи, посвященные богу и его вестнику, а также мукам, которые ждут смертных на том свете. В волшебных мелодиях муноджот, как и в произведениях Иоганна Себастьяна Баха, было столько глубокого и эмоционального содержания, что переворачивало душу; если бы их услышал человек с поколебленной верой, то он криком закричал бы: «О, прости, Аллах!» ― и бросился бы к подножию кафедры проповедника.

Спросите любого, кто не может слышать эти рассказы без снисходительной улыбки, был ли он в знаменитых мечетях или церквах? И что он там почувствовал? Если он человек правдивый, он ответит, что это здорово, что это впечатляюще, что он пришел в умиление. Да, удивительно тонкое архитектурное искусство, с которым создавались крупные мечети и церкви, таинственные мелодии церковной музыки и песнопений, торжественное чтение святых книг, проникающий в душу голос проповедника, тяжелый, степенный ритм религиозных ритуалов — ведь все это плоды искусства, все это плоды разума тех самых земных чудотворцев — людей, которые, не подозревая о своих безграничных способностях и силах, поклонялись чему-то неизвестному, неведомому…

Возня и женские голоса нарушили дрему правоверных. Выйдя из состояния самосозерцания, пилигримы обернулись к высокой, украшенной орнаментами кафедре проповедника, где затеяли возню две женщины в чадрах, незаметно проникшие в мечеть и почти достигшие усыпальницы пророка. Обе, очевидно, имели намерение оплакать и ублажить дух пророка и совершить здесь вечернюю молитву. Однако бдительные служки мечети вовремя открыли опасный заговор и принялись изгонять нахалок. Женщины сопротивлялись, что-то доказывали, говорили о милосердии и жалости, но четверо молодцов, конечно, одержали победу над двумя представительницами слабого пола.

Необыкновенными качествами обладал все же наш почтенный пророк. У него было не больше, но и не меньше двадцати двух жен, и до конца дней своих наш хазрат довольствовался как их услугами, так и услугами бесчисленных рабынь.

В своде законов и правил, которые пророк повелел соблюдать всем, он не счел уместным поставить женщину выше обыкновенного домашнего скота. Сам хазрат тоже, конечно, родился от матери, но тем не менее, в священном Коране наказал записать золотыми буквами, что «женщина происходит от низшего существа и не имеет цены в глазах Аллаха».

Или мы, последователи мудрости хазрата, ошибаемся? Может быть, и обиды и огорчения, которые достались нашему многострадальному пророку от женского пола, были нисколько не меньше полученных наслаждений и радостей? В самом деле, если внимательно прочитать прославленный Коран и познакомиться со священными преданиями, то увидишь, что жены пророка и даже его невесты доставляли хазрату немало хлопот и беспокойства.

Как-то раз пророк в пыщных одеждах жениха направлялся в один из своих многочисленных покоев, довольно почесывая бороду. В то время борода хазрата имела уже не цвет маша[97] с рисом, как говорится у таджиков, а цвет риса с небольшой добавкой маша. Итак, направляясь в свои покои, хазрат предвкушал, какими нежными ласками встретит его новая невеста, дочь одного из приближенных.

Он вошел в покои невесты и увидел перед собой красавицу. Но ни поклонов, ни приветствий с ее стороны. Пленительные очи невесты источали не свет преданности и любви, а пламя ненависти и презрения. Девушка была далеко не покорным созданьицем, как того ожидал высокочтимый жених, а рычащей львицей.

― Явился все-таки? А ну убирайся побыстрее, чтобы я не видела твою пакостную рожу! ― были первые слова, которые услышал хазрат от своей нареченной.

Наш пророк, привыкший за последние годы к бесконечным победам, обомлел.

― Тебе не приходилось видеть свою седую бороду? Ты уже забыл, сколько лет назад ты стал дедушкой? ― так же грозно вопрошала непокорная. ― О небо, до каких пор будешь ты терпеть эти мерзости и подлости?!

Хазрат поспешно вышел из покоев и с рассеянным видом направился к своим сподвижникам, которые сидели вот здесь, на этой самой святой суфе.

― Наш высокочтимый, горячо любимый хазрат чем-то обеспокоен? ― осторожно высказался один из сподвижников. ― Или невеста не приглянулась?

― Нет, невеста недурна, ― ответствовал хазрат, усаживаясь на свое почетное место. ― Она весьма приветливо встретила нас и клятвенно заверила в глубокой любви и уважении. Но архангел Джабраил принес нам с неба повеление всемогущего Аллаха. Владыка изрек, чтобы его вестник не разделял ложа с этой девушкой, хотя она несомненно достойна его и происходит из благородного дома. Повеление творца обязательно даже для его любимца.

― Воистину повеление Аллаха обязательно для всех.

― Аллах велик, Аллах велик! ― раздались возгласы.

― Наш дорогой Абу-Бекр, ― обратился пророк к своему приближенному, который после его смерти стал первым халифом мусульманского мира, ― выполните наше желание, верните эту девушку в дом ее отца.

Как говорится, можно запереть городские ворота, но закрыть рот сплетникам значительно труднее. Спустя несколько дней происшествие в опочивальне пророка стало известно всей лучезарной Медине, и люди наградили девушку кличкой Непокорная Невеста, под которой она и вошла в святые предания, дошедшие до наших дней.

Да, такие казусы в дражайшей для правоверных жизни нашего пророка приключались не раз. Разве случай с матушкой Айшой не похож на эту историю?

Матушка Айша, дочь Абу-Бекра, то есть одного из четырех вернейших друзей пророка, и законная жена самого вестника бога, представьте себе, втрескалась в молодого раба по имени Сафван, своего ровесника. Любовь матушки Айши и Сафвана сперва была скрыта от людских глаз, но однажды влюбленные отстали от каравана верблюдов в пустыне к югу от лучезарной Медины и исчезли на целые сутки. Множество воинов было послало на поиски. История эта не избежала людских уст. Ноги не на шутку рассерженного пророка не будет больше в покоях Айши! Все думали, что любимец Аллаха выгонит матушку Айшу, а хазрат Абу-Бекр будет ходить с низко опущенной головой. Черта с два. Матушка Айша была хороша собой. Через две недели после разразившегося скандала люди увидели, как на рассвете пророк вышел из ее покоев. Это известие быстро распространилось по всему городу. В тот день любимец Аллаха, заметив во время полуденной беседы вопросительные взгляды и выражение недовольства на лицах сподвижников и учеников, изволил объяснить:

― Вчера к нам пожаловал предводитель ангелов. Всемогущий Аллах передал нам через архангела Джабраила: «Мы простили проступок Айши и больше нет надобности, чтобы наш посланец продолжал избегать ее».

Услышав разъяснения пророка, все стали издавать радостные возгласы:

― Нескончаемая хвала великому Аллаху!

― Слава всемилостивому владыке!

― Воистину повеления творца священны! Пророк разъяснил этот случай двенадцатью аятами, повелев ввести их в прославленный Коран, чтобы заткнуть рты недоброжелательным сплетникам и сослужить службу последующим поколениям в том смысле, чтобы впредь мужья строго-настрого наказывали своим женам закрывать лицо от всех посторонних мужчин. Чадра, паранджа, парда, чапонча, чачван и другие тому подобные штуки появились именно по повелению этих аятов и сперва успокоили нашего пророка, а затем и других мужчин тем, что пресекли ухаживания разных сафванов и возможность возникновения у женщин-мусульманок всяких там чувств, именуемых любовью.

Совершив молитву возле усыпальницы пророка, мы вернулись в дом Ахмада Султана. Хаджи Ибрагим Ходжентский и Хаджи Исмаил Казанский пришли навестить нас. Хаджи Исмаил, тощий, чернявый, пожилой человек с козлиной бородкой, одет, как все арабы, и кожа под воздействием горячего солнца и жарких ветров Аравии у него темная, как у арабов. Хаджи Исмаил служит инспектором в управлении колодцами лучезарной Медины. Он выспрашивал наших татар и башкир о Татарии, о Казани, о том, как живут там его соотечественники.

А Хаджи Ибрагим сказал только, что рад нас видеть, и умолк. Я спросил, каким образом он очутился здесь. Старик ответил, что покинул родину в 1932 году, шесть лет жил в Афганистане. Вот уже больше двадцати лет, как он в лучезарной Медине. Мысль жениться вторично никогда не приходила ему в голову, его никогда не покидали воспоминания о покинутой семье и родных. Двадцать два года прослужил он в мануфактурной лавке, в торговом ряду лучезарной Медины, а три года назад ушел от всех дел и целиком посвятил себя молитвам.

Устав с дороги, я рано уснул.

Всю ночь снились какие-то дурацкие сны. Будто рядом с овощным колхозным ларьком напротив мединститута я открыл свою торговлю кока-колой и пепси-колой. Искандар работает у меня подручным, но, каков подлец, как только к лавке приближается кто-нибудь из знакомых сотрудников или врачей, он, улучив минуту, когда я отворачиваюсь, шепчет им на ухо: «Полюбуйтесь на вашего коллегу! До чего дошел наш паломник!» А я, желая привлечь в свое торговое заведение как можно больше покупателей, воплю на весь проспект Ленина:

― Ишриб барид! Кукола! Кукола! Маринда!..

Утром второго дня, сев в автобус под водительством ишана Ахмада Султана, мы отправились почтить святые места лучезарной Медины. Сперва автобус остановился у низенького дувала, огораживавшего знаменитейшее кладбище этих краев ― Джаннатулбакия, что примерно означает место почивания тех, чье место в раю. Под глинобитным дувалом, укутавшись в чадры, сидело около сорока паломниц. Они ожидали, когда уйдут мужчины.

Мы стали обходить могилы приближенных и потомков пророка. У могилы третьего халифа хазрата Усмана, а также дочери пророка матушки Фатимы, молитвы пилигримов были особенно усердны. Под воздействием окружающей обстановки и рассказов ишана Ахмада Султана, а также того, что повествовал Кори-ака, все мои спутники плакали навзрыд. Над могилой матушки Фатимы, матери имама Хусейна и имама Хасана, лили слезы паломники-иранцы. Они рвали на себе волосы, царапали в кровь лица, причитая, посыпая головы землей с могилы. Ваш покорный слуга в душе ругал себя за свою черствость — даже возле святой могилы я не мог выдавить хоть бы одну слезинку.

Задержавшись возле одной из могильных плит, Кори-ака сказал:

― Здесь погребен драгоценный прах благородной женщины, светлая любовь к которой пророка Мухаммада, любимца Аллаха, была особенно ревностной.

Кори-ака и здесь прочитал молитву, но не назвал имени женщины. По-видимому, имелась в виду Зейнаб. Обычно, когда речь заходит об этой особе, наши духовные отцы без большой охоты принимают участие в беседе, а между тем предания о Зейнаб весьма примечательны и поэтому занимают достойное место в священных писаниях.

Дело в том, что однажды наш уважаемый пророк почему-то без предупреждения вошел в шатер своего приемного сына Зайда в тот момент, когда Зейнаб, его жена, купалась. При виде молодой красавицы, да еще обнаженной, хазрат на минуту забылся. Затем, с трудом собрав растерянные мысли воедино, он обратился к господу богу:

― Тысячу раз слава и хвала тебе, о, владыка, сотворивший существо такой красоты и привлекательности. Только ты один способен на подобное чудо…

Прошло немного времени, и любимец Аллаха уговорил Зайда развестись с Зейнаб, и красавица вступила в святой брак с нашим пророком.[98]

Мы пошли к горе Оход, где находится братская могила семидесяти трех безвременно погибших за веру. В этой местности сто двадцать последователей пророка сражались против тысячи двухсот вероотступников. И хотя семьдесят три воина за веру сложили тут свои головы, но все-таки победа правоверных над превосходящим их ровно в десять раз войском была достигнута. Я вспомнил чудесный меч хазрата Али — Зульфикар. Когда Зульфикар покоился в ножнах, он был длиной всего в два аршина, но стоило льву господа бога извлечь его из ножен и размахнуться над головами своих врагов, как он удлинялся до двухсот аршин и при каждом взмахе сносил с плеч головы двухсот гяуров, отправляя их души прямым путем на вечную прописку в ад. Вспомнил я также мудрого, говорящего иногда человеческим языком коня хазрата Али, бесстрашного Дульдуля, который в случае необходимости мог проскакать в один миг расстояние между Аш-Шамом и Ас-Сином, то есть от Средиземного до Китайского моря. Если, не приведи господь, мусульманскому войску приходилось плохо, то Дульдуль брал инициативу в свои руки (и ноги, конечно), камнем бросался в гущу неверных и в одну минуту наворачивал горы из мерзких трупов.

Всюду по святым местам сидят менялы, которые обменивают риалы на серебряные монеты. Помимо менял, тут и там, бродят сотни нищих. Они перебегают от одной группы паломников к другой и, окружая их плотным кольцом, не дают прохода, требуя подаяния, мешают молиться до тех пор, пока не изымают у них все имеющиеся в наличии куруши. Мелкие монеты быстро перекочевывают затем из кармана нищих в медные чаши менял, а бумажные риалы переходят в собственность нищих. Уши паломников ни на секунду не отдыхают от возгласов: «Бакшиш! Хаджи, бакшиш!» В выгоде оказываются все: и менялы, и попрошайки, и даже паломники, карманы которых хоть и заметно облегчаются, но зато все тяжелее и весомее становятся их деяния во славу божию.

Рядом с горой Оход торговали несколько бакалейных лавок. Махсум-Жевака уже возвращался оттуда, одной рукой прижимая к груди что-то похожее на тыкву, а другой отрезая ножом большие куски и отправляя себе в рот. То, что он ел, называется тарра и по вкусу напоминает наши огурцы.

Увидев Жеваку, Исрафил отправился в торговый ряд и вернулся с американской жевательной резинкой. Через минуту добрая половина нашей группы жевала чуингам. Эта штука понравилась и мне. Когда жуешь, все мрачные мысли улетучиваются из головы и на душе становится легче. Правда, и у этого занятия есть свой недостаток ― лицо жующего лишается того облика, который отличает человека от жвачного животного.

Над могилой Вахши-Меткого стрелка Кори-ака рассказал одно предание. Оказывается, Вахши и в самом деле был метким стрелком. Достаточно сказать, к примеру, что, находясь в лучезарной Медине, он мог без промаха поразить левый или правый глаз муравья, ползущего в горах Таифа. Одна женщина из неверных, сына которого прикончил полководец ислама Амир Хамза, раздобрив подарками Вахши-Меткого стрелка, уговорила его убить Амира Хамзу, а печень его отдать ей на съедение. Вахши-Меткий стрелок так и сделал. Съев печень полководца ислама, убийцы ее сына, гяурка успокоила свое мстительное сердце.

Глаза молодых кори, слушавших это предание, сверкали воинственным блеском, и они, словно боевые кони, топтались на месте. Окажись в эти минуты поблизости войско неверных, я убежден, что наша молодежь, несмотря на отсутствие Зульфикара или бесстрашного Дульдуля, ринулась бы в гущу сражения.

В тот день мы посетили также места первых молений пророка ― пять маленьких мечетий, а затем поехали к мечети Кубо. Перед тем, как войти в нее, Кори-ака предупредил, что святость этой мечети весьма высока и ее можно поставить на второе место после Каабы Аллаха.

Перед алтарем мечети была дважды сотворена молитва. Мулла Исрафил прочитал суру из Корана. Паломники еще не успели подняться с места, как к ним стремительно подскочил имам мечети и заявил, что мы должны дать ему бакшиш, иначе наш хаджж не будет утвержден Аллахом. Поскольку риалы кончились, Абдухалил-ака дал ему несколько долларов. Взамен мы удостоились пышного благословения.

Потом подошел другой служитель мечети и сказал, что он мутавалли. Пришлось нам взамен благословения дать несколько долларов и ему.

Мы уже спускались по лестнице мечети Кубо, когда еще один служитель преградил нам путь и потребовал поднести ему бакшиш в честь прославленного Корана. Его довод был из веских, и наш общий кошелек снова потерял в весе. К счастью, авангард нашей группы заметно ускорил шаги, иначе не было бы конца святым санам и священным поводам, которые могли бы дотла опустошить нашу казну.

Но подлинный штурм нам предстояло испытать впереди. По меньшей мере шестьдесят подростков лет двенадцати-тринадцати отроду взяли нас в окружение, требуя своей доли. Когда у кого-нибудь кончались заранее приготовленные монеты и в ответ на просьбы о подаянии раздавалось «куруш мафи», то есть «куруш нет», они хватали паломника за рукава, за подолы и силком тащили к менялам.

В этих краях мир капитала называют свободным миром, и в нем Саудовская Аравия занимает не последнее место. Она вторая по запасам нефти. Каждый год компания «Арамко»[99] выкачивает отсюда восемьдесят-девяносто миллионов тонн нефти и по нефтепроводам, протянувшимся на юго-восток от Аравийского полуострова до Средиземного моря, перебрасывает ее в порты Ливана, а оттуда вывозит на европейский рынок. Часть прибылей уходит в святую мошну короля, другая часть в карманы заокеанских дядей. Неспроста король Сауд в списке богатейших людей мира занимает после миллиардеров Соединенных Штатов Америки четвертое место. Однако, говорят, что его величеству приходится нелегко. Только чистокровных принцев крови насчитывается у него триста пятьдесят штук, и если у кого-нибудь число легковых автомобилей, упаси боже, окажется меньше десяти, они закатывают такие скандалы, что день делается черным для всех окружающих.

Я вспомнил все это утром, увидев на одной из центральных улиц пустой деревянный барабан из-под кабеля. У нас их в лучшем случае используют на дрова, здесь же старый барабан установлен на перекрестке и над ним от солнца водружен тент. Барабан выполняет роль подмостков для полисмена-регулировщика. И сейчас при виде того, как вымогатели бакшиша штурмуют паломников, мной вновь овладели раздумья на экономические темы.

Среди нищих встречались однорукие мужчины с развевающимися по воздуху пустыми рукавами. Они лишились конечностей в наказание за воровство. Здесь достаточно украсть что-нибудь хоть на десять риалов, чтобы вору отрубили руку. Прославленный Коран, если память мне не изменяет, в сорок втором аяте пятой суры предписывает:

При повторном воровстве повторяется и воздаяние, то есть вору отсекают и другую руку. Никто не спросит несчастного, почему он украл, почему это случилось, как докатился он до этого? Закон крепок, как сталь, и меч правосудия востер.

«На сколько ты украл фруктов?» ― «На десять с половиной риалов, мой господин».― «Положь сюда руку, вот сюда на плаху. Вот так, молодец, правильно…»

В прежнее время больше половины обездоленных, попавшихся на кражах и получивших за это такой урок воспитания, приказывали долго жить. Палач отрубал руку и уходил восвояси, дальше ему ни до чего не было дела. Наказанный отдавал богу душу от кровотечения или же погибал в неимоверных муках от заражения крови.

Иное дело теперь. По совету американских братьев за исполнением приговора ныне наблюдает врач. По одну сторону плахи палач делает свое дело, а по другую — врач оказывает медицинскую помощь. Это «гуманное» новшество впервые было введено во владениях «Арамко», где работает и живет большинство американских братьев, а уже оттуда перекочевало в другие города страны. Вполне возможно, что в один прекрасный день представитель Соединенных Штатов, выступая в Организации Объединенных Наций, либо с другой высокой трибуны, потребует, чтобы и это доброе начинание было вписано золотыми буквами в списки благодеяний, совершенных Америкой для народов Ближнего Востока. Возможно, такое и будет. Жизнь полна подобых казусов.

Голодные и уставшие вернулись мы в свое пристанище в предвкушении вкусной и обильной мясной шурпы. И тут случилось такое, что надолго запечатлелось у меня в памяти. Нам, шестерым постояльцам третьей кельи, молодой слуга принес шесть мисок с шурпой, но забыл ложки. Трое паломников, мгновенно разломив лепешки, принялись макать их в шурпу и есть, держа миски в руках. Они дули на суп, чтобы он побыстрее остыл, но шурпа была как огонь и обжигала губы. Тогда они сердито поставили миски на дастархон, нетерпеливо поглядывая на дверь. Слуга, наконец, появился и, остановившись в дверях, швырнул несколько ложек. Три представителя духовенства поймали ложки на лету с такой ловкостью и проворством, что слуга рассмеялся от удовольствия.

М-да, увидеть такой номер удается не каждому даже в цирке.

Исрафил кивком показал в их сторону и улыбнулся мне. «Каков талант!» ― будто говорил он. И вдруг насупился, лицо у него потемнело. Не притрагиваясь ни к лепешке, ни к шурпе, он некоторое время сидел молча, поглядывая на потолок и покашливая.

― Сделайте любезность, скажите мне, ― вымолвил Исрафил наконец, обращаясь сразу ко всем троим жонглерам, ― что за номер вы сейчас выкинули? Неужто вам не пришло в голову, что о нас могут подумать плохо?

Фокусники слушали чрезвычайно корректную речь вице-главы с поникшими головами, но не переставали есть. Только мулла Тешабой на секунду оторвался от миски, недоуменно взглянул на Исрафила и тут же, как ни в чем не бывало, стал поглощать шурпу.

Исрафил вышел из комнаты.

До недавнего времени при виде того, как эти почтенные люди спорят, бранятся и, словно дети, выхватывают друг у друга еду, занимают место для сидения или ночлега, я бывал опечален до глубины души. Несколько раз я пытался вмешаться. Они вроде бы внимали моим словам, но через час-другой я видел, что Ахмад как был, так и оставался Ахмадом. Опять Махсум-Жевака или мулла Тешабой, захватив кувшин для воды, клали его на ночь себе под подушку, чтобы на рассвете прежде других совершить омовение. Опять кто-нибудь отнимал у своего соседа бутылку кока-колы, которую тот не успел даже пригубить… Но теперь я делаю вид, будто ничего этого не замечаю. Руководителем группы является Кори-ака, Исрафил ― вице-глава. Кроме того, каждый из этих мулл считается учителем этики в своих краях. Ну, да бог с ними. Мои соотечественники там, на родине. Хорошо, что среди мусульман распространена пословица: «Делай так, как говорит мулла, но не делай так, как делает он».

Не желая отказываться в знак протеста от еды, я доел шурпу и отправился разыскивать Исрафила. Во дворе его не было. Я нашел его в чайхане рядом с домом ишана. Он сидел в самом дальнем углу, запивая чаем сухую лепешку. Я подсел к нему. Он велел чайханщику принести еще одну пиалу. Некоторое время мы молчали.

― Ты, кажется, говорил, что у тебя маленькие дети? ― спросил наконец Исрафил.

― Да. Старший учится в четвертом классе.

― А мой сын, иншалла, будет большим ученым. А может быть, он уже большой ученый, только не говорит… Нельзя, наверное…

Исрафил задумался.

По-видимому, он вспомнил что-то приятное, улыбнулся самому себе, разгладил усы и продолжал:

― Я знаю только, что они получают электрическую энергию из пламени очень высокой температуры и используют ее в этих самых… космических ракетах. Ты слышал что-нибудь подобное?

― Я слышал только, что, пропуская электрический ток через пламя высокой температуры, можно привести в движение какой-то мотор, устроенный по совершенно новому принципу.

― Может быть, это то самое и есть… Я мало сведущ в таких вещах…

Слава богу, завтра поедем в святую Джидду, а оттуда ― в Хартум, ― облегченно вздохнув, закончил Исрафил. Да, почтение Медины закончилось. Завтра мы поедем в Джидду. Все ушли в мечеть всеблагого Мухаммада. Я остался дома один.

В тени высоких финиковых пальм, росших посреди двора, подложив под себя два сырых кирпича, сидел старый слепой афганец. Он живет на втором этаже, и за два дня я несколько раз видел, как он забирается туда по не очень высокой лестнице ощупывая ее руками и отдыхая через каждые несколько ступенек. Бедняга страдает астмой. Когда он поднимается по лестнице, свист от его дыхания слышен на соседних дворах. И в таком состоянии он отправился в паломничество и проделал несколько тысяч километров!

Как-то наше телевидение вело передачу из зала суда. Одна женщина, состоявшая в секте пятидесятников, по повелению своего духовного пастыря, принесла в жертву двухлетнего сына. Когда я вижу таких людей, то с сожалением думаю, что если бы направить их приверженность идее в другое русло на пользу земных дел, то мир в течение одной недели можно было бы превратить в рай для всех. Но, увы, жизнь это клубок противоречий.

Паломники ― афганцы и иранцы ― бродят по двору, наполняют из бочек и хумов с водой свои кувшины и, таясь за дувалами и по углам двора, совершают омовение. Будто их всех мучает нестерпимая боль, они ходят с кислыми минами, насупленные, опустив головы на грудь и еле волоча ноги.

Улицы и площади, дома и торговые ряды лучезарной Медины забиты людьми, но нигде не слышно ни смеха, ни шуток, ни даже песни.

― Л'абан! Л'абан! Л'абан![100]― доносится с улицы заунывный крик торговца. Ему вторит другой, расхваливающий свой товар.