Путешествие в Аэроград

1

Грузовой самолёт Ан-12 — на исполнительном старте, у начала широкой и длинной взлётной полосы. Бортрадист читает контрольную карту. На стенке пилотской кабины висит пластмассовая дощечка с вопросами — её и называют контрольной картой (в память тех времён, когда эта «викторина» печаталась на карточках из плотной бумаги).

— Взлётный курс? — спрашивает Бортрадист.

— Сорок градусов, установлен (в смысле, установлен на компасе), — отвечает Командир корабля.

— Установлен, — подтверждают Второй пилот и Штурман.

Бортрадист закрывает этот вопрос пластмассовой пластинкой и задаёт следующий:

— Препятствия в полосе взлёта?

Штурман отвечает — и вопрос закрыт в буквальном и переносном смысле.

— Длина разбега?

— Девятьсот семьдесят метров, — говорит Штурман, глянув в свои расчёты.

— Скорость отрыва?

— Двести тридцать (это — километров в час).

И так далее, сверху вниз, не пропуская ни строки.

На левом пилотском сиденье — Командир корабля, на правом — Второй пилот. Между ними — Бортмеханик. Впереди, в прозрачной кабине, — Штурман, позади всех — Бортрадист.

— Карта выполнена, — докладывает он Командиру, и Командир корабля нажимает кнопку передатчика:

— Разрешите взлёт!..

По-прежнему дует сырой ветер. Дымка. Низкая облачность. Даже не верится, что где-то мерцают звёзды, где-то лежит на чьём-то горизонте, словно выкованная из меди, багровая полоса зажата, где-то весело всходит солнце…

— Взлёт разрешаю!.. — отвечает Диспетчер взлёта и посадки.

— Включить фары… Взлетаем…

Командир корабля плавно даёт полный газ. Освобождает тормоза. И клетчатая бетонная полоса, будто лента гигантского транспортёра, движется навстречу.

Поехали! Всё быстрее и быстрее. Штурман нажал ребристую никелированную головку бортовых часов и перевёл взгляд на прибор скорости:

— Сто… Сто двадцать… Сто пятьдесят… Двести…

Лётчики работают. Мягким движением штурвала на себя поднимают нос самолёта. Прислушиваются к ровному и могучему гулу двигателей. К перестуку колёс на стыках бетонных плит. К шуршанию всё уплотняющегося воздуха за бортом.

— Двести двадцать… Двести сорок…

Десятки миллионов пассажиров перевозит ежегодно наш Аэрофлот. Большинство из них воистину «бывалые авиаторы». Начиная рейс, кто-то из них непременно скажет: «Оторвались!». А сосед солидно кивнёт: «Да, уже взлетели…»

Но это самообман. Не родился ещё тот пассажир, кто раньше Командира корабля почувствует волшебный миг отрыва от нашей старушки планеты.

Только ему одному — Командиру корабля — ведомы эти первые сантиметры вольного пространства, превращающие самолёт в воздушный остров. Но даже он ещё как бы живёт внутренне земной жизнью, ещё несколько мгновений будет привыкать к этому давно знакомому и каждый раз необыкновенному ощущению. Пройдут годы. Он уйдёт на пенсию. Отдохнет. Посвежеет. Но даже во сне будет долго тосковать по этим первым сантиметрам высоты, сделавшим его в свое время счастливейшим из смертных…

— Триста…

— Убрать шасси!

— Есть убрать шасси!

И… почти ощутимое телом движение внизу фюзеляжа.

— Выключить и убрать фары!

— Есть выключить и убрать фары!

И вдруг что-то яркое впереди, от чего зарябило в главах. Потом — то ли щелчок, то ли встряска. И — мрак. Облачность неспокойна. Самолёт резко качает с крыла на крыло. Взгляд на приборы: как будто всё в норме… Впрочем…

И тут резкий голос Штурмана:

— Высота, высота! Командир…

Летчики уже взяли штурвалы на себя. Но… поздно. Грубый удар обо что-то. Треск. И лишь потом самолёт неудержимо устремился вверх.

Морозным ураганом ворвался забортный воздух в пилотскую кабину, обжигая тела сквозь нейлоновые сорочки. Наполовину разрушенная приборная доска почти онемела. Командир корабля чувствует, что штурвал и педали бездействуют! Оборвались тросы и тяги, связывающие его управление с рулями самолёта. Машина уже не подвластна ему…

На высоте шестьсот метров самолёт вырывается из первого слоя облаков. Сквозь «окна» следующего сумрачно светит луна. И видно, как велик угол набора. Самолёт взбирается в небо, будто хочет пропороть его насквозь. Если не опустить нос самолёта, то скорость упадёт совсем, и тогда…

— У меня отказало управление, — как можно спокойнее говорит Командир корабля.

— А у меня — заклинило, — отвечает Второй пилот.

— Попробуй пересилить, — советует Командир корабля.

Ему хочется крикнуть, поторопить товарища, чтобы немедленно отдал от себя штурвал. Но он понимает: может отказать любой прибор, даже управление, как это только что произошло, — сам же он обязан оставаться действующим Командиром.

Всё так же спокойно он поворачивается к Бортмеханику, и тот, поняв, чего от него хотят, бросается ко Второму пилоту. Вдвоём они что есть силы давят на штурвал.

Где-то внизу хрустнуло, и самолёт опустил нос.

— Всё в порядке, Командир, — доложил Второй пилот. — Управление у меня рабочее…

— Отлично.

Теперь можно и осмотреться. Увы… Пилотажные приборы, радиокомпасы вышли из строя. Но действуют радиосвязь и моторы. Значит, можно держаться в воздухе, пока хватит горючего. Это немало.

— Как Штурман? — спросил Командир корабля.

— Он лежит на полу возле меня, — докладывает Бортрадист. — Я его вытащил сюда… Нос самолёта с вашей стороны чем-то пробит. Штурман ранен, на лице кровь…

Командир корабля нажал кнопку передатчика и стал докладывать Диспетчеру по движению о случившемся. С вышки уже спрашивали: «Как дела?».

2

Диспетчер по движению попросил Руководителя полётов подняться на вышку. РП явился тотчас, выслушал краткий доклад и подошёл к микрофону:

— Ан-12-й…

— Отвечаю.

— Сможете вернуться?

— Нет. При этой погоде на посадку не зайдём. Приборы и радиокомпасы разрушены.

— Понятно… Ваше решение?

— Вышел сверх облаков. Идём по верхней кромке. Хочу направиться в Красноград.

— Что в зените?

— Верхняя облачность.

— Разрешаю следовать в Красноград напрямую. Благодарю вас… Узнать бы только: где он находится? У нас разбиты и магнитные компасы…

— Это РП? — вдруг раздался в эфире чей-то третий голос.

— Да.

— Я — 11203-й. Говорит Командир подразделения. У меня шесть тысяч. Прошу снижение: поможем им добраться до Краснограда.

Руководитель полётов закурил. Чёрт возьми! Как это он позабыл о тренировочном самолёте Ан-10? Это же новый Командир подразделения. Прибыл из Магадана. Всего неделю назад принял дела и знакомится с экипажами в небе…

— Ан-12-й…

— Отвечаю.

— Слышали?

— Да. Спасибо.

— 11203-й!

— Отвечаю.

— Снижайтесь на дальнюю приводную. Пока займите три тысячи.

— Понял вас, занимаю три тысячи.

— Ан-12-й…

— Слушаю.

— Красноград вас принимает. Как на борту?

— Пока нормально.

— Я — 11203-й, занял три тысячи.

— Ищите внизу Ан-12-й.

— Сию включаю фары… — сказал Командир «грузовика».

— Вижу, вижу. Прошу дальнейшее снижение, — ответил Командир подразделения.

— Снижайтесь…

— Докладывает двести третий: обхожу Ан-12-й справа и выхожу вперёд. Высота у него — тысяча сто пятьдесят…

— Вижу двести третьего, — сказал Командир «грузовика».

— Отлично, — ответил РП. — Следуйте за ним.

— Понял вас. Направляюсь за ним в Красноград.

Минутная пауза. Потом тихо — голос Командира подразделения:

— Как ребята?..

— Нормально, товарищ Командир.

Положение на какое-то время стабилизировалось. Впереди летел 11203-й, мигая огнями, а за ним следовал точно на буксире израненный Ан-12.

Что ожидает их впереди? Выдержит ли «грузовик» тяжкое испытание? В просвете верхней облачности показалось и скрылось ожерелье созвездий. Видимость оставалась отличной.

В пилотской кабине — пурга. Свист, вой, непривычное дребезжание. К счастью, уже выдуло почти всю пыль. Но мороз! За бортом — минус девять, скорость — триста километров в час…

Как окончится для ребят эта трудная ночь двадцать четвёртого декабря?

3

…Командир грузового самолёта Ан-12 — Павел Шувалов. Две недели назад ему исполнилось двадцать восемь лет. В тот день произошло знаменательное в его жизни событие: он ушёл в свой первый самостоятельный рейс. Правда, пока ещё на грузовом самолёте (до права перевозки пассажиров необходимо днём и ночью полетать с грузом), но это уже было началом большого пути!

…Гул моторов врывался в распахнутую проломом пилотскую кабину вместе с морозом и свистом воздушных струй.

Впереди по-прежнему летел самолёт Командира подразделения, и Павел, почти неотрывно наблюдая за ним, коротко подсказывал Второму пилоту:

— Возьми правее чуть-чуть… Так держать… Подбери высоту… Нормально.

Глаза его слезились от холода и буйства воздуха, такого непривычного в пилотской кабине. Не давала покоя одна мысль: «Это последний полёт. Последний!.. Что могло произойти после взлёта? Что?! Я не знаю. Но какой же я пилот, если вот сейчас лечу и не знаю, отчего изуродован мой самолёт?! Снимут с борта на землю. Навечно. Так мне и надо!..»

С треском отвалилось что-то от самолёта, со стороны рабочего места командира корабля. Все невольно вздрогнули.

— Попробуйте связаться с ближайшим аэродромом по курсу, — раздался в наушниках Павла голос Руководителя полётов.

— У нас, кажется, кабина начинает разрушаться, — Павел сказал это спокойно…

И замерли радиоволны на сотни километров вокруг. Перед тем ещё слышались голоса диспетчеров и пилотов, коротко обменивавшихся информацией. После слов Павла в эфире повисла напряжённая тишина…

4

…На траверзе одного из местных аэродромов Командир подразделения, летевший впереди на Ан-10 № 11203, на всякий случай связался с диспетчером.

— У нас туман, видимость менее тысячи метров, — невесело ответил тот.

— Ну что ж, полетели дальше, в Красноград, — сказал Командир подразделения и спросил: — Ну как, ребята? Самолёт терпит?

— Сейчас нормально, — отозвался Павел. — Прикинули: вероятно, отскочило от кабины какое-то инородное тело… Но откуда оно взялось?

— Это — потом. Как груз?

— У нас на борту тяжеловесы — не должны сдвинуться…

— Штурман?

— Он в переднем отсеке. Дали ему тепло… Говорит: ушибы, ничего опасного.

— Неплохо, — заметил Командир подразделения. — Сейчас свяжемся с Красноградом.

Кто-то услышал этот негромкий разговор и передал «по цепочке» остальным, что у ребят порядок, ложная тревога! Голоса диспетчеров и командиров кораблей в эфире повеселели.

Но «порядок» у ребят весьма относительный. В развороченной пилотской кабине ураган и холод. Бортмеханик, поскольку часть моторных приборов сохранилась, периодически проверяет по ним работу двигателей и винтов, а временами исследует расположение и крепление груза.

Бортрадист с особой скрупулёзностью записывает в свой бортовой журнал все радиообмены: он знает, что завтра его записи обретут силу документа чрезвычайной важности. Записал и слова Командира корабля о том, что кабина разрушается. При этом пальцы его слегка дрогнули, но он помнил о том, что если этот полёт и будет для них последним — записи могут сохраниться…

Штурман, пытаясь унять усиливающуюся боль в ногах, мысленно моделировал их взлёт. Строго говоря, во многом виноват он, поздно заметивший снижение высоты… Хотя нет, заметил он вовремя и сразу доложил.

С другой стороны…

Штурман готов был поклясться, что прибор зафиксировал снижение незначительное, не грозившее опасностью.

Потом стрелка высоты как бы замерла метрах на восьмидесяти. И он крикнул: «Командир, высота! Высота!», уже увидев огни на земле… То есть в момент, когда высота была меньше семидесяти и самолёт оказался ниже кромки облаков.

Пилоты мгновенно взяли на себя штурвалы — Штурман это почувствовал сразу. Однако тяжёлая машина продолжала ещё несколько мгновений терять высоту, как бы притягиваясь к земле, — по инерции. И вот результат…

Он помнил, как с треском что-то ударило слева в нос самолёта, где находится его рабочее место, и… больше ничего.

Затем он очнулся на полу пилотской кабины. Над ним хлопотал Бортрадист, самый молодой член экипажа. Почему-то всхлипывая, он беспрестанно повторял: «Ну скажи же что-нибудь… Хоть выругайся… Ну скажи что-нибудь!..» А когда штурман застонал и произнёс: «Ноги…», Бортрадист поцеловал его прямо в губы и стал укрывать ковром с металлического пола пилотской кабины.

И сюда, в передний отсек, его тоже перетащил Бортрадист. Сейчас Штурман представил себе, как Бортрадист вытаскивал его из разрушенного носа самолёта. Хорошо, что их обоих не высосало воздухом наружу…

Думалось об этом без страха. Просто ни у кого не хватило времени испугаться по-настоящему. Как в бою. В какой-то момент все они разом очутились в новых, сложных условиях. Стали осматриваться, соображать, а это уже родственно привыканию.

5

Павел наблюдал за обстановкой, не переставая держать в поле зрения передний самолёт. Пока всё шло благополучно. Плохо только, что его управление разрушено — он невольно остался без дела. Худшего в этих условиях не придумать!

Он помнил рекомендацию Командира подразделения, почти приказ: не думать сейчас о причине аварии.

«Это — потом!..»

Дельный совет. Но в нас всегда живут два человека. Один занят чем-либо и старается не отвлекаться, а другой — думает. Иногда — помогая первому, порой — мешая, но, как правило, не желая подчиняться.

Тщательно припоминая свои действия на взлёте с самого начала до рокового столкновения (теперь он не допускал иного варианта), Павел не нашёл ни одной ошибки.

Но она должна была существовать!

«Где же я ошибся? Где?! — мучительно припоминал пилот, в который уж раз перепроверяя всё, почти по секундам.

— Ты боишься сейчас, — произнёс его внутренний голос, — боишься, что всё же допустил ускользнувшую от тебя ошибку на взлёте, а затем, против своей воли, не сумел исправить. Так или нет? Честно!

— Да.

— Но я тебе помогу: ты не допустил ошибок на взлете. По крайней мере, в этом ты не виновен.

— А вспышка света при выключении фар? Отчего она?..»

6

На подходе к Краснограду небо вновь стало чёрным, и звезды исчезли. Просвет между верхней и нижней облачностью сузился до полукилометра. Но, к счастью, воздух оставался прозрачным, и передний самолёт был отчетливо виден.

Вдруг слева что-то дрогнуло за бортом. Чуть-чуть. Но слух, привыкший к мощному, ровному гудению моторов, мгновенно уловил посторонний звук. Такой, какого не должно быть в данный момент.

Да, конечно, левый крайний двигатель то ли чихнул, то ли кашлянул и сбавил обороты… Как противно дрожат колени. В горле пересохло.

Бортмеханик глянул на приборы, метнулся к окну и осветил переносной фарой двигатель.

Павел услышал позади себя его ласковый голос:

— Ну-ну, дружок. Ты же хороший парень! Пошутил — и хватит (это он разговаривал с левым крайним мотором).

У двигателя чуткий и легкоранимый характер. Как у ребёнка. Если в полёте какой-то мотор вздумал барахлить, упаси вас бог ругнуть его или проявить нервозность.

Только лаской, убеждением, верой в него вы сможете вернуть ему хорошее самочувствие и искреннее желание работать до заруливания на стоянку. Вот почему Павел не удивился, услышав за спиной бормотание Бортмеханика, а мысленно даже присоединился к нему.

— Работай, работай, парень, — уговаривал Бортмеханик, — Ты нас должен выручить, дружок! Видишь, в какое положение мы все попали? Видишь?.. Осталось-то совсем немного… Верно, и тебе нелегко… Но мы же не одни с тобой! Понимать надо… Пошутил — и хватит… Вот так… Давай, давай… Ох и молодец! Ой и умник! Так бы и давно… Спасибо!

И левый крайний двигатель опять прилежно заработал.

7

В зале разборов обычно бывает людно и весело. Тут и прилетевшие из рейса, и свободные от полётов, и даже… выходные. Пилоты не умеют отдыхать дома.

Но сегодня всем не до шуток.

То все тягостно молчат, то вдруг вспыхивает всеобщий спор, и каждый стремится начертить мелом на чёрной доске свою версию взлёта «грузовика».

— Тихо! — кричит кто-то из штурманов. — Возьму свежую красноградскую погоду…

В зале снова стихло, многие на цыпочках подошли к штурману у чёрного телефона.

— Так… так… Что! Облачность десять баллов?! Двести метров? Недавно же было ясно… Чёрт возьми! И надолго? Прочно… А верхняя кромка? М-да… Тысяча двести…

8

Начальник Северо-Кавказского управления Аэрофлота отменил сегодня свои приемные депутатские часы. В его кабинете — заместители по лётной и диспетчерской службам. Начальник связи настроил радиоприёмник на нужную частоту, и всё, что говорили в воздухе в районе Краснограда, было слышно в этой большой комнате.

Флаг-штурман ещё раз проверил расчёты времени прибытия «грузовика» на точку.

Инженер-синоптик развернул на столе карту погоды и коротко доложил об ухудшении условий.

— Всё закрыто! Всё… — вздохнул начальник управления. — Ну и погодка…

Заместитель начальника управления по лётной части прошёлся по ковровой дорожке и остановился у окна.

— Есть один вариант, — негромко сказал он. — Зайти на посадку можно следующим образом…

Он неторопливо изложил свой проект. Лицо Начальника управления посветлело.

— Да, пожалуй, — сдержанно согласился он. — Но как там?..

В динамике был слышен ровный голос Командира подразделения из самолёта АН-10 № 11203.Он уверенно давал указания Шувалову о предстоящем заходе на посадку; это и был вариант, только что предложенный Заместителем начальника управления по лётной службе!

— Телепатия, что ли? — развел руками Начальник управления.

— Опыт… — улыбнулся Флаг-штурман и включил яркий верхний свет.

9

…Известие об ухудшении погоды в Краснограде экипаж «грузовика» принял в полнейшем молчании. Бортмеханик и Бортрадист одновременно глянули на Командира корабля.

«Поменяться местами со Вторым пилотом? — размышлял Павел. — Не стоит: я сейчас больше нужен на этом сиденье».

— Будем заходить за ним, — объявил он экипажу и кивнул в сторону двести третьего.

— Ну как, Шувалов? — негромко опросил Командир подразделения по радио.

— Мы хотим просить вас лидировать до выхода на визуальный полёт, — ответил Павел.

— Блестяще! — воскликнул Командир подразделения. — Наши мысли совпали… Итак, решено?

— Так точно!

— Добро. Красноград, ответьте двести третьему.

— Отвечаю.

— Где РП?

— Поехал на старт.

— Очень хорошо. Мы тут посоветовались с «грузовиком». Будем заходить вдвоём. Парой…

Молчание в эфире.

— Вы поняли меня, Красноград?

— Да-да, понял. Следуйте по верхней кромке на дальнюю приводную. Будьте на приёме…

— А теперь, — Командир подразделения обращался к Шувалову, — решайте сами, где будете находиться.

— На своём месте, — ответил Павел. — Я буду смотреть за вами и командовать.

— Разумно, — согласился Командир подразделения. — Всё внимание на дистанцию, а потом — на высоту. Ясно?

— Понял вас.

— Не налезайте на меня и не отставайте.

— Хорошо.

— Вопросы есть?

— Нет, всё понятно. Минутку… — Чуть спустя Павел договорил: — Экипажу тоже всё ясно.

— Ну, с богом! — твёрдо сказал Командир подразделения. — Красноград, я, двести третий, на приёме…

— Двести третьему и «грузовику» заход по приборам в паре разрешаю, — ответил Диспетчер. — Сейчас пройдёте дальнюю. Работайте со стартом…

— Понял вас, — ответил Командир подразделения. В это же мгновение заголосил звонок, и стрелка радиокомпаса, описав полукруг, повернулась к полу кабины. — Красноград — старт, прохожу дальнюю, беру первый курс…

— У микрофона Руководитель полётов. Разрешаю. Передайте подробно ваш план захода. Не торопитесь, чтобы я успел записать…

10

Когда земля закрыта облаками, на посадку заходят по радио.

Вот самый простой способ. Перед полосой, по её оси, находятся две приводные радиостанции. Дальняя — в четырёх километрах, ближняя — в километре. Сделав круг (точнее, прямоугольник, что и называется «коробочкой») над аэродромом, вы, после четвёртого разворота, выходите прямо на ось посадочной полосы, в створ обоих приводов. В самолёте имеются два радиокомпаса, настроенных на эти радиостанции: стрелка одного покажет, где находится дальний привод, стрелка второго — ближний. Снижаясь, вы так рассчитываете полёт, чтобы дальний привод пройти на высоте 200 метров, а ближний — на 60. Увидите полосу — садитесь на неё. Вот и вся премудрость.

В Аэрофлоте имеются, конечно, более сложные системы, в совершенстве коих вы убеждались не раз, выходя из теплого и уютного самолёта в самую плохую погоду.

11

— 11203-й, выполняйте четвёртый разворот, — скомандовал РП.

— Выполняю, — ответил Командир подразделения.

Павел расслабил тело, чтобы уменьшить нервное напряжение. Под ними, всего метрах в двадцати, лежала ровная серебристая поверхность облаков. После четвёртого разворота они выйдут на последнюю прямую и начнут снижение.

— Высота у вас — тысяча двести, удаление — двадцать четыре километра.

— Понял вас.

— Подходите к точке начала снижения… Выпускайте шасси!

— Есть выпустить шасси!

На «грузовике» замерли. Послышался знакомый свист, щелчки автоматических замков — «ноги» самолёта уверенно встали на свои места. Техника не подвела!

— Приступайте к снижению, — приказал РП.

— Понял вас.

Павел хотел сбавить обороты двигателя, но вовремя воздержался — с выпущенными шасси скорость и без того заметно уменьшилась от добавочного сопротивления воздуха.

Мигая огнями, Ан-10 № 11203 плавно погружался в серебристую густую массу облаков. Павел следовал за ним неотступно.

— Левой ногой… — быстро приказывал он, и Второй пилот немедленно нажимал на левую педаль руля поворота. — Уменьшить снижение… Чуть правой ноги… Так держать! Правый крен! Так держать!

— Полоса справа — сто метров, — говорил с земли РП. — Не меняйте курс… Полоса справа — семьдесят метров… Уменьшите курс на два градуса… Так держать!

…На экране локатора совсем рядом медленно скользили две световые точки. Одна из них — передняя — шла левее оси посадочной полосы, зато вторая — задняя — следовала точно.

Руководитель полётов и Диспетчер посадки не отрывали глаз от светоплана, чтобы не допустить опасного сближения самолётов. Сегодня им приходилось заводить их на посадку при множестве нарушений, но иного выхода не было.

— Высота — пятьсот восемьдесят… Полоса оправа — пятьдесят… Курс не уменьшать!

Пилоты «грузовика» уже не замечали, что в их кабине вой и свист урагана. Сейчас они сбросили с себя «утепление», ранее предложенное Бортрадистом, не думая о простуде и прочих мелочах. Они летели буквально в облаках. Главное — дистанция и интервал. Чтобы не столкнуться со своей «путеводной звездой» и не потерять её.

Пилотирование — это наука, но радиозаход на посадку (на исправном самолёте, в одиночку) — искусство; как же назвать то, что делал сейчас экипаж «грузовика», лишённый не только радиокомпасов, но и части пилотажных приборов и впервые заходящий в паре?..

В хорошую погоду лётчик и без приборов, по линии горизонта, сохраняет нормальное положение самолёта (не кренясь, не задирая и не опуская нос машины). Но стоит самолёту войти в облака, как пилоту начинает казаться, что он то летит с креном, то теряет или набирает высоту. И нет такого человека, который смог бы лететь в облаках без приборов!

Даже птицы летают визуально и, случайно попав в облачность, вываливаются из неё как попало, горохом…

Впервые в своей практике пилоты «грузовика» должны были заставить себя не смотреть на приборы. Смотреть надо было — в оба! — только на самолёт Ан-10 № 11203, заводивший их на посадку. Только по нему мгновенно определять положение своей машины, только ему верить и подавлять собственные ложные и потому опасные ощущения.

Вот почему этот заход на посадку был тяжелейшим испытанием.

— Высота — триста метров… — чётко говорили с земли. — Полоса справа — сорок. Уменьшить двести третьему курс на два градуса. Высота — двести шестьдесят… Доложите о выходе на визуальный полёт…

— Вас вижу! — хрипло произнёс Павел, не узнавая своего голоса. Полоса, словно новогодняя ёлка, украшенная красными, зелёными и белыми огнями, была перед ними!

— Отлично. Проверьте готовность к посадке.

— Я, двести третий, ухожу на второй круг.

— Двести третьему разрешаю уход на второй круг. Спасибо!

— Спасибо, товарищ Командир, — успел сказать и Павел. — К посадке готов…

— Вас вижу, посадку разрешаю, — ответил РП. — Двести третий, садитесь за ним…

12

«Скорая помощь» увезла Штурмана. К «грузовику» от двести третьего подходил Командир подразделения. Павел кинулся к трапу, за ним остальные. Последним вышел Второй пилот.

Павел коротко отрапортовал. Командир подразделения поздоровался с экипажем и предложил осмотреть самолёт. Картина их глазам предстала нерадостная.

Если бы Павлу приказали сейчас лететь на этом «грузовике»— он ни за что бы не решился! Нос самолёта наполовину обрублен, а внизу, вдоль всего фюзеляжа, зиял пролом шириной в тридцать-сорок сантиметров. Под полом полуразрушенной пилотской кабины застряли куски дерева…

— Срезали столб, — грустно сказал Командир подразделения перед уходом. — Поклонитесь главному конструктору Антонову: это же летающий танк! Выдержал… Ну что ж, отдыхайте.

И тогда Бортрадист подошёл к повреждённому фюзеляжу вплотную. Он глянул на разрушения в самолёте, слабо взмахнул рукой и, закрыв глаза, мягко прислонился к Бортмеханику.

— Хорошо, что ты не мог выйти и увидеть это в полёте, — философски заметил Бортмеханик. — Отдохни малость, а я гляну, можно ли отремонтировать наш аэроплан…

13

Их поместили в разных номерах гостиницы, но они тут же собрались у командира корабля.

— Так что же всё-таки произошло? — опросил Павел.

— Наверное, где-то я дал маху, — вздохнул Второй пилот.

— Почему ты? — удивился Павел.

— Моя обязанность — в сложных условиях пилотировать строго по приборам, — уклончиво пояснил Второй пилот. — Я же — «кибернетика».

— А я — командир, — возразил Павел. — Следовательно, виноват я.

— Ты отвечаешь. Это иное дело. А первопричиной мог оказаться я.

— Постойте, — вмешался Бортрадист, — а что всё-таки произошло? Начнём вспоминать… Контрольную карту перед взлётом мы прочитали полностью. Так?

— Да, — подумав, ответил Бортмеханик.

— Полностью, — подтвердил и Второй пилот.

И Павел кивнул.

— Поехали дальше.

Они вспоминали злосчастный взлёт метр за метром.

— Заколдованный круг! — волновался Бортрадист.

— Надо уснуть, — решил Павел. — Так у нас ничего не получится. Отбой!

14

Комиссия расположилась в свободных номерах, заняв половину второго этажа гостиницы. Самолёт тщательно изучали инженеры из базового аэропорта и Краснограда вместе с представителем конструкторского бюро.

В номере Председателя комиссии шёл сбор необходимых документов. Непрестанно трещали два телефона. Сам Председатель вызывал по очереди членов экипажа.

15

Командир корабля — основная фигура в Аэрофлоте. Он отвечает за всё, что происходит в самолёте и с самим самолётом.

Павел Шувалов показал:

— Подготовка к полёту проводилась нормально. Погода соответствовала необходимым требованиям. Самочувствие экипажа — хорошее. Контрольную карту перед взлётом прочитали полностью. Матчасть на всём протяжении взлета работала без замечаний. После перехода в набор, на высоте восемь-десять метров я дал команду убрать шасси. Войдя в облака, скомандовал выключить и убрать фары. В момент выключения фар снаружи что-то блеснуло, чуть справа от меня. Немного ударило по глазам, я ничего не видел, но, думаю, — недолго. Когда зрение вернулось, авиагоризонт показывал большой угол набора, и я слегка отжал штурвал управления от себя. Потом услышал Штурмана: «Командир, высота!..» Взял штурвал на себя. Затем — удар о столб (теперь это уже установлено), и мы вновь перешли в набор высоты… Думаю, что где-то я допустил ошибку, но не знаю, какую именно…

16

Второй пилот — верный помощник командира корабля. В сложных условиях он пилотирует только по приборам, превращаясь как бы в живой автопилот.

Он показал:

— Подготовка к вылету велась поэтапно и без нарушений. Контрольную карту прочитали полностью. Взлетели нормально. В момент выключения фар что-то блеснуло снаружи, с левой стороны. Штурман крикнул: «Высота!», и я тоже взял штурвал на себя. Затем удар о столб… Думаю, что где-то я допустил ошибку в пилотировании…

17

Бортмеханик — это хозяин самолёта. Он отвечает за исправность материальной части перед вылетом, правильность её эксплуатации в рейсе и делает всё возможное для нормальной работы техники в полёте.

Он показал:

— Подготовил самолёт к вылету. Доложил Командиру корабля о готовности, заправке горючим, маслом… Контрольную карту перед взлётом прочли полностью. Взлетели нормально. Шасси убралось хорошо. В момент выключения фар что-то блеснуло снаружи, прямо перед носом самолёта… Затем — удар о столб. Все приказания Командира корабля выполнял немедленно и точно. Ненужных, лишних, команд с его стороны не было…

18

Штурман в авиации — это «аристократ». Он работает карандашом, резинкой и счётной линейкой… Он сидит в самом носу почти на всех типах современных самолётов. «Он раньше всех отрывается от земли, ибо сперва поднимается нос самолёта, и потому прежде остальных членов экипажа налётывает норму на пенсию по выслуге лет», — шутят в Аэрофлоте. Штурмана ещё называют «Встречающий рассвет»— ведь его первого ласкают солнечные лучи.

Штурман «грузовика» рассказал Председателю комиссии в больничной палате (в присутствии лечащего врача): — Всё шло по инструкции… Взлетели нормально. На семидесяти метрах вошли в облака. Вспышки света снаружи я не видел… Нет, видел, конечно, но подумал, что это сперва фары начали убираться, а потом их выключили. Так иногда делают. Тогда лучи света скользят вниз, и может создаться впечатление вспышки, если видишь их краем глаза… Потом внизу показался красный заградительный огонь, и я понял, что это мачта ближней приводной радиостанции, с обратным курсом. Но я не должен был её видеть! Значит, мы почему-то теряли высоту. Я крикнул… Теперь вспомнил точнее. Мачта ближнего привода прошла совсем подо мной — я смотрел на неё и радовался, что не задели. После — удар… Провал в памяти… Что? Да, пожалуй, всё… Вот только… Нет, не записывайте: мне просто показался шум сбоку, выше меня… Точно не скажу, где… Возможно, в районе приборной доски…

— Довольно, — прервал лечащий врач.

19

Председатель комиссии вышел из палаты расстроенный. Кажется, пилоты допустили ошибку на взлёте и теперь стараются выкрутиться. Не очень настойчиво, но они ведь нажимают на вспышку света снаружи…

Однако если это так — договорились они между собой плохо. Командир корабля утверждает, что видел вспышку чуть справа, Второй пилот — слева, а Бортмеханик — прямо перед собой.

Почему же этой вспышки не видел Штурман? Кому верить?

Показания Бортрадиста, как и следовало ожидать, ничего существенного не дали: он делал записи в своём бортжурнале и вспышки не видел.

Жаль, если экипаж запутывает всё сознательно и усложняет расследование. Да и поверить в это трудно.

А почему должна беспокоиться одна комиссия? Ведь есть же коллектив подразделения. Он же больше, чем кто-либо, заинтересован в установлении истины! Председатель комиссии позвонил на междугородную и заказал разговор.

В его номер вошли. Старший инженер базового аэропорта сказал:

— Мы просим разрешения вылететь на место столкновения самолёта с этим самым столбом…

Председатель комиссии задумался:

— Я не возражаю, если вы хотите. Тем более, что на время придётся прервать расследование.

— Что так?

— Попрошу коллектив — пусть помогут разобраться. А полетим вместе…

20

Когда-то неподалёку от базового аэродрома была старая «авиационная» свалка. Впрочем, и сейчас почти рядом с лётным полем можно заметить её следы — большие ямы с рваными краями. Свалку давно закрыли, но туда всё ещё свозили из авиационных мастерских всевозможный технический хлам. Вот почему в любое время года там можно увидеть мальчишек с палками и железными крюками.

Сегодня утром они с удивлением наблюдали за двумя машинами, проехавшими мимо них. Из машин вышли несколько человек в форме Аэрофлота и рассеялись по кругу, в центре которого стоял столб со сбитой верхушкой.

— Комиссия приехала! — догадался кто-то из ребят.

— Айда к ним!..

Инженеры встретили их приветливо. Старший даже обратился к ним с просьбой:

— Нечего глазеть, ребята, лучше помогайте нам…

— А в чём, дядя?

— Видите столб?

— Это что на днях самолётом сбило?

— Знаете… Тем лучше: ищите все большие и маленькие кусочки столба и пилотской кабины самолёта… Ясно?

— Ясно!

— А как вы вообще здесь очутились?

— Ищем детали разные для моделей. Кто самолёты строит, кто — подводные лодки, в общем, кто что…

— И находите?

— Ого! Иной раз и транзисторы, и полупроводники, и конденсаторы, и батарейки.

— Целые?

— Да, совсем новые! Инженеры переглянулись.

У столба растянули простыню, и работа закипела. К обеду неподалёку от мачты ближней приводной радиостанции (это уже выходило за радиус поисков, но инженеры ничего не сказали ребятам) разгорелся спор.

— Что тут у вас? — подошел Старший инженер.

— Вот… Воронка в земле…

— И не воронка, а барсучье гнездо!

— Не барсучье, а кротовое…

— Ля! «Кротовое»… Это Гошкины дела.

Старший инженер присел и слегка разгрёб землю. Пожалуй, похоже на воронку от взрыва. Диаметр — не более полуметра. На дне ничего нет. Инженер задумался.

— Что значит: «Гошкины дела»? — спросил он.

— Вон там, за рощей, — указали ребята, — в посёлке Орджоникидзе Гошка живет.

— Ракетчик!

— Кто-о?!

— Модели реактивные делает. Чемпион района!

— Так-так. Дальше…

— Может, это его ракета попала в самолёт?

— Да она взорвалась бы, ударившись о самолёт, — возразил кто-то.

— А если она вся выгорела уже!

Старший инженер посуровел:

— Кто знает, где живёт этот Гошка?

— Да все знаем.

— А ну, ведите его сюда.

— Сейчас позовём!

Не прошло и десяти минут, как появился взмокший от бега Гошка:

— Здравствуйте.

— Здоров, «ракетчик». Строишь?

— Строю.

— Запускаешь?

— Давно не запускал… Месяца два. Я сейчас придумал новую ракету: на воздушном змее и на леере. Вроде стартовой… Да всё некогда — в школе столько задают, что не развернёшься!

— Так это точно, что два месяца ничего не запускал?

— Точно, дядя!

— Ну, бывай здоров, Гошка, — отчего-то вдруг повеселел Старший инженер. — Вот тебе мой телефон: позвони на досуге. Ближе познакомимся. Может, ещё помогу чем…

21

Старший инженер неважно спал ночь. День выдался утомительный, заполненный телефонными разговорами, встречами с разными людьми, поисками в энциклопедиях и справочниках. Постепенно нащупывалось что-то, и поэтому не спалось.

«Ну хорошо, — мысленно говорил он себе, — материалы расследования всё более убеждают в том, что в пилотской кабине «грузовика» действия всех членов экипажа не должны были вызвать неожиданное и резкое снижение самолёта, приведшее к удару о столб. По крайней мере, сознательные действия. Нет речи и о прямом нарушении инструкций и наставления по производству полётов!

Остаются два варианта: либо имелась внешняя причина, так сказать, в чистом виде, либо, опять-таки, что-то извне роковым образом повлияло на пилотов.

Ну-с, и далее… Сам факт столкновения с проклятым столбом, расположенным строго на оси взлётно-посадочной полосы, говорит о должном внимании пилотов к взлёту в столь сложную погоду и при сильном боковом ветре… Значит, всё дело в высоте… Может быть, барахлил прибор высоты?..»

Начались телефонные звонки знакомым пилотам. Вопросы Старший инженер задавал осторожно, внутренне гордясь своими дипломатическими способностями, но провести никого не удалось.

— Всё ясно, — сказал первый пилот. — Вы надеетесь, что вышел из строя прибор высоты? Но на всех самолётах их не меньше двух обычных да ещё радиовысотомер!

— Кроме того, — добавил второй, — половину своего внимания после отрыва от земли пилот уделяет другим приборам. Высоту же подсказывает Штурман…

— Приборы? — задумался третий. — Если уж грешить на них, то следует допустить, хотя это и маловероятно, возможность разрушения всех или нескольких проводов и трубок…

Именно этой мысли недоставало в рассуждениях Старшего инженера. То есть она была где-то «там», как бы стучалась в дверь, но он ожидал услышать её от кого-то другого.

Разложив на столе схему расположения и питания приборов, Старший инженер принялся тщательно выискивать места возможного их нарушения. Но тут его ожидала неудача: удар о столб начисто обкорнал заднюю часть приборной доски, и теперь установить что-либо невозможно.

И всё-таки Старший инженер был твёрдо убеждён, что столб здесь не причина, а следствие! И вдруг вспомнил о вспышке света, которую видели пилоты и бортмеханик. На этот раз он поехал в мединститут.

— Галлюцинация? — пожал плечами профессор. — У троих сразу? Непохоже… Вы говорите, что они видели вспышку по-разному? Тем более! А как именно? Позвольте, я возьму лист бумаги… Рисуйте, кто где сидел и как видел… Но поточнее. Так-с… Теперь позвольте мне… Гм… Вот где могла произойти вспышка света… Только в этом месте.

Но ведь именно там, куда указал профессор, находился трёх-четырёхмиллиметровый оплавленный краешек металлической обшивки фюзеляжа, далее переходивший в зияющий пролом!

Эту крохотную деталь даже не занесли в протокол, единодушно решив, что это результат резкого нагрева металла из-за трения о столб и железные костыли, вбитые в него.

Ну, а если это следы чего-то происшедшего до столкновения?!

Может быть, из космоса свалилась часть старого спутника или ракеты-носителя? И угодила в «грузовик»?.. Ф-фу, чёрт! Нужно поспать, не то дойдёшь и до «летающих тарелок»! Но сон не шёл…

Старший инженер с трудом дождался утра. Наскоро поел. Разыскал в гараже садовую лопату и на своём «Москвиче» поехал к Председателю комиссии. Вместе они направились в район происшествия — точнее, к той воронке, что стала поводом для знакомства с Гошкой.

Старший инженер решил обследовать воронку повнимательнее. Мир прост — но удивителен!

22

На трибуне — Павел…

Он бледен, растерян, подавлен.

Зал молча ждёт. Павлу нечего скрывать от этих людей, от Совета командиров, который вызвал его сегодня на открытое заседание.

— Да, я, несомненно, в чём-то промахнулся… Иначе, то есть ни с того ни с сего, в полёте не может произойти то, что случилось у нас… Не мог же столб вырасти! Но я даю слово, что сам не пойму, в чём моя ошибка… В этом, и только в этом — моя вина! Расскажу всё по порядку: вот мы выруливаем на линию исполнительного старта, контрольная карта прочитана полностью, предупреждаю экипаж о взлёте, даю газ…

Рассказ его был неторопливым и точным.

Посыпались вопросы. Пришлось взять мел и рисовать на доске схему взлёта.

23

— Продолжаем нашу работу, — сказал председательствующий после перерыва. — Кто просит слова?

— Я, — поднялся Афанасий Архипыч Потий, один из старейших пилотов подразделения, и пошёл к трибуне.

— Случай необычный, — начал он. — Председатель комиссии даже стал сомневаться в правильности показаний экипажа. Обижаться не стоит; дело слишком серьёзное…

— Нам надо оценить только поведение экипажа, — осторожно напомнил председательствующий.

— Вот я и вношу предложение — высказать доверие экипажу Шувалова и просить комиссию продолжить расследование.

— Ещё есть предложения?

В зал вошёл дежурный.

— Извините, — сказал он. — Начальник управления вызывает вас к телефону.

Председательствующий отсутствовал минуты две, но, когда он стремительно вошёл в зал, все были в напряжённом ожидании.

— Комиссия установила причину ЧП; в самолёт Шувалова попал метеорит, за приборкой доской… Была нарушена нормальная работа приборов… Экипаж ни в чём не виновен!