Путешествие внутрь страха

Глава X

Как и предсказывал мистер Куветли, утром Грэхему полегчало. Сидя на койке с чашкой кофе, он ощущал странную собранность и спокойствие. Он излечился и снова стал собой — свободным и умиротворенным. Зря он волновался. Следовало знать, что ничего с ним не случится. Война или нет — людей вроде Грэхема не убивают из пистолетов на улицах. Такого просто не бывает. Только незрелые умы Мёллеров и Банатов могут тешиться подобными иллюзиями. Все шло на лад и не обещало дурного. Даже рана начала заживать. Ночью повязка соскользнула, сорвав с руки присохшую кровавую корку; Грэхем сменил бинты на комок ваты и пару полосок клейкого пластыря, чувствуя, что перемена исполнена особого смысла. Теперь, даже вспоминая о вчерашних ужасах и невзгодах, он не впадал в уныние.

В первую очередь, конечно, надо обдумать, как вести себя с Мёллером. Возможно, тот, как и предполагал мистер Куветли, дождется вечера, прежде чем проверить, клюнул ли Грэхем на брошенную вчера приманку. Значит, придется, не выдавая себя, сидеть рядом с Мёллером и Банатом за обедом и за ужином. Испытание, разумеется, не из приятных. Может, лучше поговорить с Мёллером сразу? В конце концов, выйдет куда убедительнее, если жертва станет действовать первой. Или наоборот — неубедительно? Может, рыбе надо еще подергаться на крючке, когда Мёллер будет тянуть леску? Мистер Куветли полагал, что так. Хорошо, Грэхем выполнит его указания в точности. Как держаться за столом, можно обдумать позже, когда наступит время еды. Что же касается самой беседы с Мёллером, у Грэхема были мысли, как сыграть убедительнее. Нельзя во всем соглашаться с немцем. Грэхем с удивлением понял, что сильнее всего его заботит Жозетта.

Грэхем решил, что поступал с ней бесчестно — ведь она была по-своему добра к нему и вряд ли могла быть еще добрее. А если и не достала для него револьвер Хозе — это не оправдание: не стоило требовать, чтобы она шла ради Грэхема на кражу. Хозе, в конце концов, ее партнер. Теперь не удастся даже подарить ей сумочку с банкнотой в тысячу франков, если только не оставить для нее подарок в Париже — да и то неизвестно, остановится ли она в «Отель де Бельж». Пусть Жозетта и надеялась поживиться за его счет — она по крайней мере ясно дала это понять, и он молчаливо с ней согласился. Пытаясь разобраться в своих чувствах к Жозетте, Грэхем снова повторил себе, что поступал с ней бесчестно. Разобраться не удавалось; он сбился с толку.

До обеда Грэхем с Жозеттой не виделся, а когда встретил ее — она была вместе с Хозе.

Погода стояла скверная. Небо затянули тучи, дул ледяной северо-восточный ветер с крупинками снега. Почти все утро Грэхем провел в углу салона, читая старые выпуски «Иллюстрасьон», которые заметил вчера. Мистер Куветли глядел сквозь него. Грэхем ни с кем не разговаривал, кроме матери и сына Беронелли, которые отделались сдержанным «buon giorno»,[45] и Матисов, холодно поклонившихся в ответ на его приветствие. Грэхем решил, что нужно извиниться, и постарался объяснить французам, что прошлым вечером держался грубо не нарочно — просто ему нездоровилось. Матисы приняли извинения несколько озадаченно; похоже, они предпочли бы молчаливую ссору. Особенно был смущен муж — казалось, он подозревал, что угодил в смешное положение. Вскоре супруги вышли пройтись по палубе. Через несколько минут Грэхем разглядел сквозь иллюминатор, как они гуляют снаружи с мистером Куветли. Кроме них, виднелась только армянка Мёллера, имевшая весьма жалкий вид; пароход сильно качало, и было ясно, что ее морская болезнь не просто выдумка «мужа». После двенадцати Грэхем взял в каюте пальто со шляпой и отправился подышать свежим воздухом, а затем выпить большой стакан виски с содовой.

По пути в салон Грэхем встретил Хозе и Жозетту. Хозе, выругавшись, остановился и схватился за свою мягкую шляпу, которую ветер попытался сорвать у него с головы.

Жозетта встретила взгляд Грэхема и многозначительно улыбнулась.

— Хозе опять зол. Вчера вечером играл в карты и проиграл тому маленькому греку, Мавродопулосу. Розовое масло одолело калифорнийский мак.

— Никакой он не грек, — кисло отозвался Хозе. — Акцент как у козла. И пахнет не лучше. Если он грек, я… — Он добавил, что тогда сделает.

— Зато хорошо играет в карты, mon cher caîd.[46]

— Больно рано он вышел из игры. Не волнуйся, я с ним еще не закончил.

— Зато, может, он закончил с тобой?

— Должно быть, он очень умелый игрок, — вежливо вставил Грэхем.

Хозе неприязненно глянул на него:

— А вы-то что в этом соображаете?

— Ничего, — невозмутимо признал Грэхем. — Вполне допускаю, что на самом деле просто вы неумелый игрок.

— А сыграть не желаете ли?

— Пожалуй, нет. Карты на меня наводят скуку.

Хозе усмехнулся:

— Ну да! Есть занятия поинтересней, так? — Он громко причмокнул.

— Когда Хозе сердится, он не может вести себя прилично, — объяснила Жозетта. — Тут уж ничего не поделаешь. Совсем не заботится, что о нем подумают люди.

Хозе сложил губы в приторную улыбку и пропел высоким фальцетом:

— «Совсем не заботится, что о нем подумают люди». — Его лицо снова расслабилось. — А какого черта мне заботиться?

— Ты смешон, — сказала Жозетта.

— Если кому не нравится мое общество — пусть себе сидит в сортире и не высовывается, — сердито заявил Хозе.

— И то приятнее, — пробормотал Грэхем.

Жозетта захихикала. Хозе нахмурился:

— Не понял?

Грэхем не видел смысла разъяснять. Не ответив Хозе, он произнес по-английски:

— Я собирался выпить. Пойдете со мной?

Жозетта засомневалась.

— Хозе тоже угостите?

— А нужно?

— Отделаться от него не получится.

Хозе сверлил их подозрительным взглядом:

— Опасно меня оскорблять.

— Никто тебя не оскорбляет, глупый. Месье предлагает взять нам выпивку. Хочешь выпить?

Хозе рыгнул.

— Мне все равно, с кем пить, лишь бы убраться с этой вшивой палубы.

— Он такой воспитанный, — заметила Жозетта.

Когда они выпили, раздался гонг к обеду. Грэхем вскоре обнаружил, что правильно поступил, отложив вопрос о поведении с Мёллером: на звук гонга явился «профессор Халлер»; «Халлер» как ни в чем не бывало приветствовал Грэхема и почти тут же приступил к длинному докладу о проявлениях Ану, шумерского бога неба. Только один раз он показал, что в их отношениях с Грэхемом что-то изменилось. Вскоре после начала обеда вошел Банат и сел за стол. Мёллер прервался и посмотрел на него; Банат угрюмо поглядел в ответ. Мёллер нарочито повернулся к Грэхему и заметил:

— Месье Мавродопулос, кажется, чем-то расстроен. Словно узнал, что ему, возможно, не удастся сделать нечто очень для него желанное. Интересно, вправду ли он будет разочарован? Как вы думаете, мистер Грэхем?

Грэхем поднял глаза от тарелки и встретился с твердым взглядом бледно-голубых глаз; в них светился вопрос. Грэхем знал, что Банат тоже следит.

— Было бы приятно разочаровать месье Мавродопулоса, — медленно ответил Грэхем.

Мёллер улыбнулся, его взгляд потеплел.

— Согласен с вами. Погодите-ка, о чем я говорил? Ах да…

Вот и все; но Грэхем продолжил есть, зная, что по крайней мере одна из сегодняшних трудностей решена. Ему не придется обращаться к Мёллеру; тот сам начнет переговоры.

Мёллер, однако, не спешил. Полдень тянулся невыносимо медленно. Мистер Куветли предупреждал, что им не следует общаться; поэтому, когда Матис предложил партию в бридж, Грэхем отказался, сославшись на головную боль. Матис принял отказ несколько странно и неохотно; он словно хотел сказать что-то важное, но потом передумал. В его глазах читалась та же унылая озадаченность, что и утром. Но Грэхема это занимало всего несколько секунд; Матисы его не особенно интересовали.

Сразу после обеда Мёллер, Банат, Хозе и Жозетта ушли в свои каюты. Матисы и Куветли пригласили четвертым игроком синьору Беронелли; играть ей, похоже, нравилось. Сын, сидя рядом, ревниво следил за ней. Грэхем от безысходности снова занялся журналами. Ближе к пяти часам появились признаки, что игра подходит к концу; чтобы избежать разговора с мистером Куветли, Грэхем вышел на палубу.

Солнце, прятавшееся со вчерашнего дня, лило мягкий алый свет сквозь редкие облака над горизонтом. На востоке длинная низкая полоса побережья скрылась в синевато-серой дымке; замерцали огни города. Тучи быстро плыли по небу, как перед бурей. Пошел косой дождь. Грэхем отступил в глубь корабля и обнаружил рядом Матиса. Француз кивнул.

— Хорошая была игра? — спросил Грэхем.

— Неплохая. Мы с мадам Беронелли потерпели поражение. Играет она увлеченно, но не блестяще.

— Значит, не считая ее увлеченности, мое отсутствие за столом ничего не изменило.

Матис улыбнулся — немного нервно.

— Надеюсь, головная боль у вас прошла.

— Спасибо, мне гораздо лучше.

Дождь полил в полную силу; Матис, угрюмо глядя в сгущающиеся сумерки, сказал:

— Дрянная погода.

— Да.

Они помолчали, потом Матис внезапно произнес:

— Я боялся, что вы просто не хотите с нами играть. Если так — я не мог бы вас винить. Утром вы очень любезно извинились перед нами, но по-настоящему извиняться следовало мне.

Он не смотрел на Грэхема.

— Ну что вы… — начал было Грэхем, но Матис горько продолжал, обращаясь к летевшим за кораблем чайкам:

— Я порой забываю: что для одних — хорошо или плохо, для других — просто скучно. Из-за своей жены я слишком поверил в силу слов.

— Боюсь, я вас не понимаю.

Матис повернул голову и криво улыбнулся:

— Вам знакомо слово «encotillonná»?

— Нет.

— Encotillonná — это человек, во всем покорный жене.

— По-английски мы говорим «подкаблучник».

— Правда? — Его, очевидно, не заботило, как говорят по-английски. — Я расскажу вам кое-что смешное. Когда-то я был encotillonná. И еще каким! Вас это удивляет?

— Удивляет.

Матис явно строил из себя несчастливца; Грэхему стало любопытно.

— У моей жены раньше был вздорный характер. Наверно, он и сейчас такой — только теперь я его не замечаю. Но первые десять лет брака протекли ужасно. Я владел небольшим делом; торговля шла плохо, и я обанкротился — не по своей вине, хотя жена вечно винила меня. У вашей жены, месье, трудный характер?

— Нет. Очень хороший.

— Вам повезло. А я годами вел жалкую жизнь. И вдруг однажды кое-что для себя открыл. В нашем городке проводился митинг социалистов; я пошел на него. Сам я принадлежал к монархистам — как и все в нашем роду. Моя семья была небогатой, но владела дворянским титулом и хотела пользоваться им, не вызывая смешков у соседей. Я отправился на митинг из любопытства. Оратор попался отличный; он говорил про Брие и заинтересовал меня, потому что я сам был в Вердене. Через неделю, когда мы сидели с друзьями в кафе, я повторил услышанное. Жена посмеялась — но как-то необычно. Когда мы вернулись домой, тут-то я и сделал открытие. Оказалось, что моя жена — сноб и куда глупее, чем я полагал. Она заявила, что я унизил ее, пересказывая подобные вещи так, словно сам в них верю. Все ее друзья — почтенные люди. Нельзя мне с ними говорить как простому рабочему. Она плакала. Тогда я понял, что отныне свободен. У меня появилось оружие против нее. И я им пользовался. Как только она мне досаждала — становился социалистом. Читал самодовольным мелким торговцам, чьи жены были подругами моей, лекции об отмене наживы и уничтожении семьи. Я покупал книги и брошюры, чтобы придать своим доводам больше веса. И жена сделалась покорной. Стала готовить мои любимые блюда, лишь бы я ее не позорил. — Он помолчал.

— То есть на самом деле вы не верите во все, что говорили о Брие, банковском деле и капитализме? — спросил Грэхем.

Матис слабо улыбнулся:

— Вот это-то и смешно. На какое-то время я стал свободным, смог управлять женой и сильнее к ней привязался. Я тогда работал управляющим на большой фабрике. А потом случилось непредвиденное. Я обнаружил, что сам верю в то, о чем говорю. Прочитанные книги убедили меня, что я нашел правду. Я, монархист по воспитанию, превратился в социалиста. Хуже того: я стал мучеником во имя социализма. На фабрике была забастовка, и я, управляющий, поддержал бастовавших. Я, естественно, не принадлежал к профсоюзу рабочих. И поэтому меня уволили. Забавно вышло. — Он пожал плечами. — И вот я перед вами. Сделался мужчиной в своей семье, зато занудой в компании. Смешно ведь, правда?

Грэхем улыбнулся; он решил, что месье Матис ему нравится.

— Было бы смешно, если б вы и вправду стали занудой. Только я вас уверяю: я не слушал вас вчера вечером совсем не потому, что мне стало скучно.

— Вы очень добры, — с сомнением начал Матис, — но…

— Доброта здесь ни при чем. Понимаете, я работаю в оружейной компании, и потому для меня ваши разговоры весьма интересны. Кое в чем я с вами согласен.

Матис зарделся, выражение его лица изменилось. Грэхем впервые увидел, как постоянно сдвинутые брови Матиса разошлись; на губах заиграла легкая довольная улыбка.

— И в чем же вы согласны? — жадно спросил он.

И тут Грэхем понял: несмотря на все остальное, что с ним приключилось на «Сестри-Леванте», он обрел здесь по крайней мере одного друга.

Они все еще спорили, когда на палубе появилась Жозетта. Матис неохотно прервался и уделил ей внимание:

— Мадам?

Жозетта наморщила нос:

— О чем это вы здесь разговаривали? Наверно, про что-то важное — раз готовы беседовать об этом под дождем.

— Обсуждали политику.

— Нет-нет! — быстро возразил Матис. — Не политику, а экономику! Политика — только следствие, а мы говорили о причинах. Впрочем, вы правы: дождь зарядил скверный. Если вы меня извините — я пойду погляжу, как там жена. — Он подмигнул Грэхему. — Если она узнает, что я вел пропаганду — ночью не уснет.

Улыбнувшись и кивнув, Матис отошел. Жозетта проводила его взглядом:

— Он очень милый. И зачем только женился на такой женщине?

— Он к ней привязан.

— Как вы ко мне?

— Вероятно, не так. Может, зайдем в салон?

— Нет. Я вышла проветриться. На другой стороне будет не так мокро.

Они отправились к другому борту. Уже стемнело, на палубе зажегся свет. Жозетта взяла Грэхема за руку.

— Вы сознаете, что мы с вами сегодня не виделись по-настоящему? Нет! Конечно, не сознаете. Развлекаетесь себе беседами о политике и думать забыли, что я за вас тревожусь.

— Тревожитесь? О чем?

— О том человеке, который хочет вас убить, олух вы эдакий! Вы так и не сказали мне, что собираетесь делать в Генуе.

Грэхем пожал плечами:

— Я последовал вашему совету и выкинул это из головы.

— А к британскому консулу пойдете?

— Да. — Пришло время откровенно лгать. — Сразу отправлюсь прямо к нему. Потом мне нужно будет увидеться по делам с парой людей. Поезд отходит только в два часа пополудни — скорее всего успею. На поезде мы и встретимся.

Жозетта вздохнула:

— Вечно дела! Но мы же пообедаем вместе, да?

— Боюсь, не получится. Если увидимся днем — я скорее всего не успею на деловое свидание. Лучше нам встретиться в поезде.

Жозетта, повернув голову, быстро взглянула на него:

— Вы говорите, потому что так оно и есть? Не потому, что передумали?

— Жозетта, дорогая! — Грэхем открыл рот, чтобы вновь объяснить, как занят делами, но вовремя остановился. Чересчур горячо оправдываться не стоило.

Она сжала его руку:

— Я не хотела вас сердить, chéri. Просто желала быть уверенной. Если вам так удобней — встретимся на поезде. Мы выпьем вместе в Турине. Поезд приедет туда в четыре и остановится на полчаса, чтобы забрать вагоны из Милана. В Турине есть замечательные места. После корабля там будет чудесно.

— Великолепно. А Хозе?

— А Хозе как хочет. Пусть пьет один. После того как он грубо вел себя с вами утром, мне нет до него дела. Расскажите про письма, которые вы собирались написать. Вы их закончили?

— Закончу вечером.

— И потом — никакой работы?

— Потом — никакой работы. — Грэхем почувствовал, что больше лгать не может, и сказал: — Вы тут озябнете. Зайдем в салон?

Жозетта остановилась и отпустила его локоть, чтобы Грэхем поцеловал ее. Когда она прижалась к нему, он ощутил, что спина у нее напряжена. Оторвавшись от его губ, Жозетта со смехом произнесла:

— Я теперь постараюсь запомнить, что надо заказывать «виски с содовой», а не «виски-содовую». Это ведь очень важно, правда?

— Очень.

Жозетта сжала его руку:

— Вы такой милый. Вы очень мне нравитесь, chéri.

Они зашагали обратно к салону. Грэхем был рад, что свет на палубе тусклый.

Мёллера долго ждать не пришлось. Он имел привычку сразу после еды вставать и уходить к себе в каюту; за ужином, однако, первым из-за стола поднялся Банат — очевидно, по уговору. Монолог «Халлера» продолжался, пока за Банатом не последовали Беронелли. Когда немецкий агент заканчивал сравнительное описание шумеро-вавилонских богослужений и ритуалов некоторых земледельческих культов Месопотамии, в его голосе слышался триумф.

— Вы должны признать, мистер Грэхем, — добавил Мёллер, понизив голос, — что я превосходно выучил такой большой кусок. Безусловно, кое-где я ошибся и многое пропустил; пожалуй, автор не узнал бы свою книгу в моем пересказе. Но для непосвященного, полагаю, звучало весьма убедительно.

— Не стоило утруждаться. Вы могли бы говорить хоть по-китайски — Беронелли вас все равно не слушали.

Мёллер казался уязвленным.

— Я говорил не для Беронелли, а для собственного удовольствия. Как глупо считать, будто память в старости слабеет! Подумали бы вы, что мне шестьдесят шесть лет?

— Ваш возраст меня не интересует.

— Да-да, разумеется. Как насчет потолковать наедине? Предлагаю вместе прогуляться по палубе. Погода ненастная, но немного дождя нам не повредит.

— Мое пальто — вон там, на стуле.

— Тогда встретимся через несколько минут на верхней палубе.

Когда Мёллер поднялся на шлюпочную палубу, Грэхем ждал его возле верхней ступеньки трапа. Они укрылись от ветра за одной из спасательных шлюпок, и Мёллер сразу перешел к делу:

— Насколько я понимаю, вы виделись с мистером Куветли.

— Виделся, — мрачно ответил Грэхем.

— И как?

— Я решил последовать вашему совету.

— По предложению Куветли?

Грэхем понял, что будет не так просто, как он рассчитывал.

— По собственному почину. Куветли меня не впечатлил. Честно говоря, я удивлен. Трудно поверить, что турецкое правительство доверило подобную работу такому болвану.

— А почему вы считаете его болваном?

— Он, кажется, полагает, будто вы меня старались подкупить и я настроен принять деньги. Угрожал доложить обо мне британским властям. Когда я намекнул, что, возможно, моей жизни угрожает опасность, он, похоже, решил, будто я пытаюсь его обхитрить. Если это вы называете сообразительностью — мне вас жаль.

— Вероятно, он не привык иметь дело с английским чувством собственного достоинства, — ядовито отозвался Мёллер. — Когда вы с ним виделись?

— Вечером. Вскоре после нашего с вами разговора.

— Он упоминал меня по имени?

— Да. Предостерегал меня против вас.

— И что вы ему ответили?

— Сказал, что сообщу о его поведении полковнику Хаки. Его это, по-моему, не взволновало. Но если я раньше и ждал от Куветли защиты — теперь я ему не доверяю. Да и не вижу причин рисковать жизнью ради людей, которые обращаются со мной словно с преступником.

Грэхем помолчал. В темноте он не видел лица Мёллера, но догадался, что немец доволен.

— И вы решили принять мое предложение?

— Да, решил. Но перед тем как согласиться, — продолжил Грэхем, — я бы хотел прояснить некоторые вопросы.

— Какие?

— Во-первых, насчет этого Куветли. Он, как я упоминал, болван, но все же его придется как-то убрать со сцены.

— Можете не беспокоиться. — Грэхем уловил в низком, бархатном голосе едва заметную нотку презрения. — Куветли хлопот не доставит. От него мы легко отделаемся в Генуе. Следующее, что он о вас услышит — что вы слегли с тифом. И опровергнуть вас ему не удастся.

Грэхем ощутил облегчение: его и впрямь держали за дурака. Он произнес с сомнением:

— Понимаю. Это годится, но что с тифом? Когда я «заболею», мне, наверно, следует уже быть на поезде.

Мёллер вздохнул.

— Я вижу, вы старательно обдумывали предложение, мистер Грэхем. Позвольте объяснить. Если б вы вправду заразились тифом, вам бы нездоровилось уже сейчас. Инкубационный период длится неделю или дней десять. Вы, конечно, не знали бы, что с вами. Но завтра вам стало бы хуже — и вы, естественно, предпочли бы не ехать на поезде, а провести ночь в гостинице. Наутро, когда у вас поднялась бы температура и появились признаки болезни, вас поместили бы в клинику.

— Так завтра мы отправимся в гостиницу?

— Именно. В порту нас будет ждать машина. Но лучше, мистер Грэхем, предоставьте устроить все мне. Помните, я не меньше вас заинтересован, чтобы ни у кого не возникло подозрений.

Грэхем изобразил раздумье.

— Ладно, — вымолвил он наконец. — Положусь на вас. Просто, вы же понимаете: я не хочу угодить в неприятности, когда доберусь домой.

Последовала пауза; на секунду Грэхем испугался, что переиграл. Потом Мёллер медленно проговорил:

— Вам нет причин тревожиться. Мы станем ждать вас за таможенной постройкой. Если только вы не выкинете какую-нибудь глупость — например, не передумаете в последний момент, — все пройдет гладко. Уверяю, никаких неприятностей дома у вас не возникнет.

— Тогда я согласен.

— У вас что-нибудь еще?

— Ничего. Покойной ночи.

— Покойной ночи, мистер Грэхем. До завтра.

Грэхем подождал, пока Мёллер спустится по трапу, и глубоко вздохнул. Разговор с немцем позади. Теперь бояться нечего. Оставалось только вернуться к себе, выспаться как следует и ждать мистера Куветли в номере четыре. На Грэхема вдруг навалилась страшная усталость, словно после тяжелой работы. Он направился в каюту; проходя мимо двери салона, увидел Жозетту.

Она сидела у стены, глядя, как Хозе с Банатом играют в карты. Ее руки лежали на краю сиденья, губы чуть раздвинулись, на щеку упали волосы. Что-то в ее позе заставило Грэхема вспомнить тот час, когда они с Копейкиным посетили гримерную Жозетты в «Ле Жоке»; с тех пор, казалось, успели пройти годы. Грэхем почти ожидал, что Жозетта сейчас так же повернется и одарит его улыбкой.

Он вдруг осознал, что видит ее в последний раз. Меньше чем через день Грэхем станет для Жозетты лишь неприятным воспоминанием — мужчиной, который плохо с ней обошелся. Мысль об этом пришла внезапно и отчего-то причинила боль. Грэхем сказал себе, что печалиться нелепо; он с самого начала не мог задержаться с Жозеттой в Париже — и всегда это знал. Так почему же прощание должно его огорчать? И все-таки он огорчился. В голове мелькнула фраза: «Расставание — маленькая смерть». Он понял, что оставляет позади не Жозетту, а часть себя. Где-то в глубине ума, потихоньку, навсегда закрывалась дверь. Жозетта как-то жаловалась, что она для Грэхема лишь часть путешествия из Стамбула в Лондон. Она была чем-то бо́льшим — частью того мира за дверью: мира, в который Грэхем вступил, когда Банат трижды выстрелил по нему в гостинице «Адлер палас», мира, где под бархатной одеждой различаешь обезьяну. Теперь он покидал этот мир — уходил к своему дому, к своей машине, к дружелюбной, милой женщине, которую Грэхем звал своей женой. Он найдет этот старый мир таким, каким его оставил. Все будет по-прежнему; только сам Грэхем станет другим.

Он спустился в каюту.

Спал Грэхем беспокойно. Среди ночи почудилось, будто дверь каюты открывают; резко пробудившись, он вспомнил, что заперся на задвижку, и решил, что ему приснилось. Когда он проснулся снова, двигатели остановились и корабль больше не качало. Грэхем включил свет и поглядел на часы; четверть пятого. Они уже прибыли ко входу в генуэзскую гавань. Вскоре раздалось пыхтение катера; над головой, с палубы, послышались шум и голоса. Грэхем попробовал различить среди них голос мистера Куветли, но звуки были слишком приглушенными. Он опять задремал.

Он попросил занести ему кофе в семь; в шесть часов, однако, решил, что вновь уснуть не сумеет. Когда пришел стюард, Грэхем уже оделся.

Он выпил кофе, сложил остатки вещей в чемодан и сел ждать. Мистер Куветли велел отправляться в пустую каюту в восемь; Грэхем пообещал себе, что исполнит его указания в точности.

За переборкой ссорились занятые упаковкой Матисы. Без четверти восемь пароход поплыл. Через пять минут Грэхем позвонил стюарду. Тот появился без пяти восемь, принял с плохо скрытым удивлением пятьдесят лир и ушел, забрав чемодан. Грэхем выждал еще пять минут и открыл дверь.

Коридор пустовал. Грэхем не спеша дошел до номера четыре и остановился, словно что-то забыл. Вокруг по-прежнему никого. Грэхем отворил дверь, быстро шагнул в каюту, закрыл дверь и обернулся.

В следующую секунду он едва не потерял сознание.

Поперек каюты, ногами под койкой, окровавленной головой к двери, лежал мистер Куветли.