Путешествие внутрь страха

Глава VII

Он медленно разделся, лег на койку и лежал, глядя на трещины в асбесте вокруг пересекавшего потолок паропровода. На губах еще оставался вкус помады — единственное, что напоминало о той самоуверенности, с которой Грэхем возвратился в каюту. Теперь его мозг переполнял страх, хлынувший туда, словно кровь из перерезанной артерии. Страх накапливался, давил, парализовывал мысли. Только чувства продолжали воспринимать мир вокруг.

За перегородкой Матис дочистил зубы и, кряхтя, вскарабкался на верхнюю койку. Раздавалось скрипение; наконец он улегся и вздохнул.

— Вот и еще день прошел.

— Туда ему и дорога. Иллюминатор открыт?

— Однозначно. Мне в спину дует очень неприятный сквозняк.

— От спертого воздуха мы заболеем. Как англичанин.

— Воздух тут ни при чем. Его просто укачало. Ему стыдно признаться: не к лицу англичанину страдать морской болезнью. Англичане любят считать себя великими мореплавателями. Он забавный, но мне нравится.

— Потому, что слушает твою белиберду. Он вежливый — чересчур вежливый. С немцем уже здоровается, как будто они друзья. Нельзя так. Если этот Галлиндо…

— Мы уже достаточно о нем наговорились.

— Синьора Беронелли сказала, что он ее толкнул на лестнице — и пошел дальше. Даже не извинился.

— Мерзкий тип.

Тишина. Потом:

— Робер!

— Я почти заснул.

— Помнишь, я говорила, что муж синьоры Беронелли погиб при землетрясении?

— И что?

— Я с ней разговаривала вечером. Ужасная история. Его убило не землетрясение. Его расстреляли.

— Из-за чего?

— Она не хочет, чтоб знал кто попало. Никому не рассказывай.

— Ну?

— Это случилось во время первого землетрясения. Когда сильно трясти перестало, они возвратились с полей, где укрывались, к дому. Дом лежал в руинах. Уцелела часть одной стены; муж пристроил к ней грубое убежище из досок. Среди развалин нашлась еда, но баки с водой разбились, и пить было нечего. Он оставил ее с мальчиком, их сыном, и отправился за водой. Их друзья, которые жили по соседству, были тогда в Стамбуле. Их дом тоже разрушило. Ее муж искал в развалинах того дома баки для воды — и нашел один целый. Потом стал искать, куда набрать воду: кувшин или банку. Нашел кувшин — серебряный, полураздавленный камнями. А солдаты после землетрясения патрулировали улицы, чтобы не допустить мародерства — тогда много грабили, ценные вещи ведь повсюду валялись между обломками. И пока он там стоял, пытаясь распрямить кувшин, солдат его арестовал. Синьора Беронелли ничего не знала; когда муж не вернулся — они с сыном пошли его искать, но не нашли в общей неразберихе. На следующий день она услышала, что мужа расстреляли. Разве не ужасная трагедия?

— Да, трагедия. Такое бывает.

— Если бы Господь убил его при землетрясении, она бы легче перенесла. Но расстрел!.. Она очень храбрая. Солдат она не винит. Когда вокруг такая неразбериха — их нельзя винить. Так хотел благой Господь.

— Он большой весельчак. Я и раньше замечал.

— Не кощунствуй.

— Это ты кощунствуешь. Рассуждаешь о Боге, словно он официант с мухобойкой. Бьет по мухам, некоторых убивает. Одна улизнула. Ах она негодная! Бьет опять — и в лепешку, как остальных. Благой Господь не такой. Он не устраивает землетрясения и трагедии.

— Ты несносен. Неужели тебе не жалко бедную женщину?

— Жалко. Но поможет ли ей, если мы устроим еще одну заупокойную службу? Поможет ли, если я, вместо того чтобы уснуть, стану спорить с тобой? Она тебе рассказала все потому, что ей нравится об этом рассказывать. Бедняжка! Ей легче, когда она чувствует себя героиней трагедии. Так случившееся кажется менее реальным. А когда нет слушателей — нет и трагедии. Если она расскажет мне, я тоже буду отличным слушателем. Слезы выступят у меня на глазах. Но ты не героиня. Поэтому давай спи.

— Ты зверь без воображения.

— Зверям надо спать. Спокойной ночи, chéri.

— Верблюд!

Ответа не последовало. Через минуту Матис тяжело вздохнул и повернулся на койке. Вскоре он начал тихо похрапывать.

Некоторое время Грэхем лежал без сна, слушая шум моря и ровный гул двигателей. «Официант с мухобойкой»! Какой-то человек в Берлине, которого Грэхем никогда не видел и чьего имени не знал, приговорил его к смерти; Мёллеру в Софии велели привести приговор в исполнение, а здесь, в нескольких ярдах, в каюте номер девять, — палач с девятимиллиметровым самозарядным пистолетом, готовый, после того как разоружил жертву, выполнить свою работу и получить плату. Ничего личного; все бесстрастно, как само правосудие. Бороться так же тщетно, как, стоя на виселице, спорить с палачом.

Грэхем постарался думать о Стефани — и не смог. То, чего она была частью — его дом, его друзья, — прекратило существовать. Он остался один в странном краю, окруженном смертью, с единственной, кому мог рассказать о здешних ужасах. Она — спасение от безумия. Она — реальность. Она ему нужна. Стефани не нужна. Стефани — лишь голос и лицо, смутно помнящиеся среди других голосов и лиц из мира, который Грэхем когда-то знал.

Он погрузился в беспокойную дремоту и увидел во сне, что падает в пропасть. Резко пробудившись, он включил свет и взял одну из книг, которые купил днем. Это был детектив. Грэхем прочел несколько страниц — и отложил роман. Заснуть, почитав про «аккуратные, слегка кровоточащие» дыры в висках трупов, «гротескно скорчившихся в последней предсмертной агонии», не удастся.

Он выбрался из койки, завернулся в одеяло и сел выкурить сигарету. Наверное, стоит провести так всю ночь: сидеть и курить. Лежа, Грэхем чувствовал себя еще беспомощнее. Если бы только у него был револьвер…

Пока Грэхем сидел, ему казалось, будто иметь или не иметь револьвер для человека столь же важно, как иметь или не иметь зрение. То, что он смог прожить все эти годы без револьвера, — чистое везение. Без револьвера ты беззащитнее козы, привязанной в джунглях. А он, дурак, оставил оружие в чемодане! Если бы только…

И тут вспомнились слова Жозетты: «У Хозе в ящике есть револьвер. Попробую вам его достать».

Грэхем глубоко вздохнул. Он спасен. У Хозе есть револьвер.

Жозетта ему достанет. Все будет хорошо. К десяти часам она, наверно, уже выйдет. Надо подождать до того времени, когда она точно появится на палубе, объяснить ей, что произошло, и попросить, чтобы она сразу же принесла револьвер. Если повезет, он будет у Грэхема уже через полчаса после выхода из каюты. Можно будет сидеть за обедом с револьвером в топорщащемся кармане. Баната ждет сюрприз. Благослови Бог подозрительную натуру Хозе!

Грэхем зевнул и потушил сигарету. Глупо сидеть так всю ночь; глупо, неудобно и скучно. К тому же клонило в сон. Он вновь положил одеяло на койку и лег. Через пять минут он спал.

Проснувшись, он увидел, как на белой краске переборки скользит то вверх, то вниз похожее на полумесяц пятно от солнечного света, бившего наискосок в иллюминатор. Грэхем смотрел на это пятно, пока не пришлось встать и отпереть дверь стюарду с кофе. Было девять часов. Грэхем не спеша выпил кофе, покурил и принял горячую ванну с морской водой. Когда он оделся, время приближалось к десяти. Накинув пальто, он оставил каюту.

Коридор, в который выходили каюты, был узок — тут едва могли разминуться два человека. Он образовывал три стороны квадрата; четвертую занимала лестница, ведущая к салону и навесной палубе, да пара небольших площадок, где стояли две запыленные пальмы в глиняных кадках. Грэхему оставался до конца коридора ярд-другой, когда на пути появился Банат.

Тот зашел в коридор с нижней площадки лестницы; шагнув назад, мог бы пропустить Грэхема, но делать этого не стал. Увидев Грэхема, он остановился. Потом очень неторопливо засунул руки в карманы и прислонился к стальной перегородке. Грэхем мог либо развернуться и идти назад, либо стоять на месте. Чувствуя, как сердце колотится в ребра, он остался стоять.

Банат кивнул ему:

— Доброе утро, месье. Хорошая сегодня погода, правда?

— Хорошая.

— Вам, англичанину, должно быть, приятно, когда солнце. — Банат побрился; на бледной челюсти виднелось несмытое мыло. Благоухание розового масла распространялось вокруг него волнами.

— Очень приятно. Извините. — Грэхем попробовал протиснуться к ступенькам.

Банат двинулся, словно бы нечаянно загородив путь.

— Здесь так тесно! Кому-то надо уступить дорогу.

— Верно. Не желаете пройти?

Банат покачал головой:

— Нет. Торопиться некуда. Я все хотел вас спросить, месье, про вашу руку. Заметил вечером. Что это с ней?

Грэхем встретил взгляд маленьких наглых глаз. Банат знал, что его противник безоружен, а сейчас пытался вдобавок лишить Грэхема мужества. И не без успеха. Неожиданно захотелось ударить кулаком прямо в глупое, нездорового цвета лицо; Грэхем едва сдержался.

— Небольшая рана, — спокойно произнес он, и тут чувства взяли верх. — Точнее, пулевое ранение, — добавил он. — Какой-то подлый воришка выпалил по мне в Стамбуле, но то ли не умел стрелять, то ли испугался. Он промазал.

Маленькие глаза не мигнули, но по губам Баната змеей скользнула гадкая улыбка. Он медленно выговорил:

— Подлый воришка, да? Вам нужно быть осторожней. И в следующий раз самому стрелять в ответ.

— Выстрелю. Можете даже не сомневаться.

Улыбка сделалась шире.

— Так вы носите револьвер?

— Само собой. А теперь, извините… — Грэхем пошел вперед, намереваясь, если Банат не подвинется, оттолкнуть его плечом, но тот, ухмыляясь, уступил дорогу.

— Поосторожней, месье, — сказал Банат и засмеялся.

Обернувшись на нижней площадке лестницы, Грэхем промолвил:

— Вряд ли осторожность необходима. Эти подонки ни за что не станут рисковать шкурой и связываться с вооруженным человеком.

Ухмылка исчезла с лица Баната. Не ответив, он повернулся и прошел в свою каюту.

Когда Грэхем добрался до палубы, с него тек пот, а ноги стали как ватные. Встреча вышла неожиданной, и это помогло: он вел себя, если поразмыслить, неплохо. Он сблефовал. Банат после их разговора, вероятно, задумается, а нет ли у него и впрямь второго пистолета. Но слишком надеяться на это нельзя. Перчатки брошены. Блеф может раскрыться. Во что бы то ни стало необходимо заполучить револьвер Хозе.

Грэхем быстро обошел навесную палубу. Халлер, неспешно прогуливавшийся под руку с женой, пожелал ему доброго утра, но Грэхем хотел говорить только с Жозеттой. Здесь ее не было. Он поднялся на шлюпочную палубу.

Жозетта беседовала там с молодым офицером. В нескольких ярдах дальше стояли мистер Куветли и чета Матисов; краем глаза Грэхем заметил, что они выжидающе смотрят на него, и притворился, будто не видит.

Грэхем приблизился к Жозетте; та приветствовала его улыбкой и многозначительным взглядом, говорившим, что она уже устала от итальянца. Офицер буркнул «доброе утро» и сделал попытку возобновить прерванную беседу, но Грэхему было не до любезности.

— Извините, месье, — сказал он по-французски. — Мне надо передать мадам сообщение от ее мужа.

Итальянец кивнул и вежливо отстранился. Грэхем поднял брови:

— Это личное сообщение, месье.

Офицер сердито покраснел и взглянул на Жозетту; та доброжелательно кивнула и что-то произнесла по-итальянски. Офицер улыбнулся, сверкнув зубами, снова одарил Грэхема хмурым взглядом и гордо удалился.

Жозетта хихикнула:

— Зря вы так сурово с бедным мальчиком; он держался очень мило. Неужели не могли придумать ничего лучше, чем сообщение от Хозе?

— Брякнул первое, что пришло на ум. Мне нужно с вами поговорить.

— Это хорошо. — Она одобряюще кивнула и лукаво посмотрела на Грэхема. — Я боялась, что вы всю ночь станете ругать себя из-за того, что было вечером. Только не глядите так мрачно, а то мадам Матис внимательно за нами следит.

— У меня мрачно на душе. Кое-что случилось.

Улыбка пропала с губ Жозетты.

— Что-то важное?

— Да, важное. Я…

Она бросила взгляд за его плечо.

— Давайте лучше ходить туда-сюда и делать вид, будто обсуждаем море и солнце. А то начнутся сплетни. Мне все равно, что люди болтают, но все же не хочется угодить в неловкое положение.

— Хорошо. — Они зашагали по палубе. — Когда я вечером вернулся в каюту, я обнаружил, что револьвер из чемодана похитили.

Жозетта остановилась.

— Правда?

— Чистая правда.

Они пошли дальше.

— Возможно, это стюард.

— Нет. В каюте побывал Банат. После него остался запах.

Она помолчала.

— Вы кому-нибудь сказали?

— Жаловаться бесполезно. Револьвер наверняка уже на дне моря. Я не смогу доказать, что его украл Банат. Да и не станут меня слушать после той сцены, которую я вчера устроил у эконома.

— Что вы собираетесь делать?

— Просить вас о помощи.

Она быстро на него посмотрела:

— Какой?

— Прошлой ночью вы говорили, что у Хозе есть револьвер и что вы готовы его для меня достать.

— Вы серьезно?

— Никогда в жизни не был так серьезен.

Жозетта закусила губу.

— Но что я скажу, если Хозе заметит пропажу?

— А он заметит?

— Может.

Грэхем начал выходить из себя:

— Вы же сами это вчера предложили.

— А разве вам обязательно нужен револьвер? По-моему, проку от него не будет.

— И вы сами говорили, что мне надо носить оружие.

Жозетта насупилась.

— Вы тогда испугали меня. В темноте легко напугаться, но днем все совсем по-другому. — Вдруг она улыбнулась. — Ах, дорогой, ну зачем вы такой серьезный. Подумайте о чудесных днях, которые мы вместе проведем в Париже. Тот человек не сделает вам ничего дурного.

— Боюсь, сделает. — Грэхем сообщил ей о встрече у лестницы и добавил: — Да и зачем ему красть револьвер, если он не задумал ничего дурного?

Жозетта замялась, потом медленно произнесла:

— Ладно. Я попробую.

— Прямо сейчас?

— Да, если хотите. Револьвер в ящике Хозе внутри каюты. Хозе читает в салоне. Вы подождете меня тут?

— Нет, спущусь вниз. Я не в том настроении, чтобы беседовать с собравшимися здесь.

Они сошли по ступенькам и ненадолго остановились возле поручней у подножия трапа.

— Я побуду здесь. — Он сжал ее руку. — Жозетта, милая, мне не выразить словами, как я вам благодарен.

Она улыбнулась — словно маленькому мальчику, которого пообещала угостить конфетами.

— Расскажете в Париже.

Проводив Жозетту взглядом, Грэхем прислонился к поручням. Ей потребуется не больше пяти минут. Некоторое время он смотрел, как длинная изогнутая волна, распространявшаяся от носа корабля, сталкивается с другой, бегущей от кормы, и дробится в пену; потом сверился с часами. Три минуты. По трапу застучали шаги; кто-то спускался.

— Доброе утро, мистер Грэхем. Сегодня вы хорошо себя чувствуете? — Это был мистер Куветли.

Грэхем повернул голову:

— Да, спасибо.

— Месье и мадам Матис рассчитывали сыграть после полудня в бридж. Вы умеете в бридж?

— Умею. — Грэхем знал, что отвечает не слишком учтиво, но боялся, что мистер Куветли к нему чересчур привяжется.

— Так, может, соберемся вчетвером?

— Непременно.

— Я не очень хорошо играю. Трудная игра.

— Да. — Краем глаза он заметил Жозетту: она появилась на палубе из двери, ведущей к каютам.

Мистер Куветли бросил на женщину беглый взгляд и понимающе ухмыльнулся.

— Так, значит, после полудня, мистер Грэхем.

— Буду ждать с нетерпением.

Мистер Куветли удалился. Подошла Жозетта:

— Что он говорил?

— Приглашал поиграть в бридж. — Что-то в ее лице заставило сердце Грэхема бешено забиться. — Достали? — выговорил он.

Она помотала головой:

— Ящик заперт. Ключи у Хозе.

Грэхем ощутил, как тело покрылось капельками пота. Он уставился на Жозетту, не находя, что сказать.

— Что вы на меня так смотрите? — сердито воскликнула она. — Я не виновата, что Хозе держит ящик под замком.

— Не виноваты. — Теперь Грэхем понял, что она и не собиралась добывать ему револьвер. Ее нельзя упрекать: ждать, что Жозетта станет ради него красть, — значит требовать от нее слишком многого. Но он так рассчитывал на тот револьвер. Что же теперь делать, черт побери?

Жозетта коснулась его руки:

— Вы обиделись на меня?

Он покачал головой:

— Чего обижаться? Нужно было беречь свой. Носить его в кармане. Просто я очень надеялся, что у вас получится. Я сам виноват. Но я ведь уже говорил вам: не привык я к таким вещам.

Она рассмеялась:

— Не тревожьтесь. Я вам кое-что скажу. Этот человек не носит пистолета.

— Как? Откуда вы знаете?

— Сейчас, когда я возвращалась, он поднимался по лестнице передо мной. Одежда на нем мятая и тесная. Если б у него в кармане лежал пистолет, я бы заметила.

— Вы уверены?

— Конечно. Иначе бы не стала вам говорить.

— Но если пистолет маленький… — Грэхем осекся. Девятимиллиметровый самозарядный пистолет маленьким быть не может. Он должен весить пару фунтов и места занимать тоже много. В кармане такую штуку носить никто не станет — оставит в каюте. Да…

Жозетта не отрываясь наблюдала за ним.

— Что такое?

— Пистолет у него в каюте, — медленно вымолвил Грэхем.

Она поглядела ему в глаза:

— Я могу сделать так, что он уйдет из каюты и долго не будет возвращаться.

— Как?

— Поможет Хозе.

— Хозе?

— Успокойтесь, я ни о чем ему не проболтаюсь. Сегодня вечером Хозе будет играть с вашим Банатом в карты.

— Да, Банат — заядлый игрок. Но предложит ли ему Хозе?..

— Я скажу Хозе, что видела у того человека раскрытый бумажник с кучей денег. А дальше уж положитесь на Хозе — играть они будут.

— Вам удастся это устроить?

Жозетта сжала его руку:

— Разумеется. Я не хочу, чтобы вы волновались. А если отнять у него пистолет, вам ведь нечего будет бояться?

— Да. Мне нечего будет бояться, — задумчиво откликнулся Грэхем. Все так просто; и как он раньше не додумался? Впрочем, раньше ему не было известно, что при себе пистолета Банат не носит. Отбери у него пистолет — и он не сможет стрелять. Логично. А если не сможет стрелять — его не стоит опасаться. Тоже логично. Хорошие планы всегда просты.

Он повернулся к Жозетте:

— Когда вы это сделаете?

— Удобнее всего вечером. Днем Хозе не очень тянет играть в карты.

— Когда именно вечером?

— После ужина. Вам придется потерпеть. — Она поразмыслила. — Лучше, чтобы нас сегодня не видели вместе. А то он заподозрит, что мы друзья.

— После полудня я буду играть в бридж с Куветли и Матисами. Как я узнаю, что все идет по плану?

— Я найду способ вам сообщить. — Она прижалась к Грэхему. — Вы точно не обиделись из-за револьвера Хозе?

— Точно.

— На нас никто не смотрит. Поцелуйте меня.

— Банковское дело! — рассуждал Матис. — Что оно как не обычное ростовщичество? Банкиры — ростовщики, процентщики. Но поскольку они одалживают всем деньги — чужие или те, которых вообще не существует, — их называют красивым словом. И все же они — ростовщики. Когда-то это был смертный грех, постыдное, преступное занятие; ростовщиков сажали в тюрьму. Теперь такие люди — земные боги, а единственный смертный грех — бедность.

— На свете так много бедных, — печально изрек мистер Куветли. — Это ужасно!

Матис нетерпеливо дернул плечами.

— Будет еще больше, пока не кончится война. Тут уж можете на меня положиться. Многие станут завидовать солдатам: солдат по крайней мере кормят.

— Всегда он мелет чепуху, — вставила мадам Матис. — Всегда-всегда. Но как только возвратимся во Францию — все будет иначе. Его друзья не станут слушать так вежливо. Банковское дело! Да что он понимает в банках?

— Ха! Банкирам только и надо, чтобы все думали, как ты: банковское дело — загадка, простым смертным его не постичь. — Матис саркастически рассмеялся. — Если у кого-то два плюс два равняется пяти, тут и впрямь большая загадка. — Он воинственно повернулся к Грэхему: — Владельцы международных банков — вот настоящие военные преступники. Пока другие убивают, они сидят по своим офисам, невозмутимые и хладнокровные, да зарабатывают на этом деньги.

— Признаться, — произнес Грэхем, судорожно придумывая ответ, — единственный владелец международного банка, которого я знаю, — задерганный язвенник. До невозмутимости ему далеко. Наоборот, вечно жалуется на жизнь.

— Именно! — торжествующе согласился Матис. — Тут целая система. Я вам сейчас объясню…

И он стал объяснять. Грэхем поднял четвертый стакан виски с содовой. Он играл в бридж с Матисами и мистером Куветли уже давно и успел от них устать. Жозетту он видел с утра всего однажды: она остановилась у карточного столика и кивнула. Грэхем принял это как знак, что известие о богатстве Баната заинтересовало Хозе и что вечером удастся безопасно проникнуть к Банату в каюту.

Мысль о предстоящем попеременно то радовала, то пугала. Временами план казался безотказным: Грэхем войдет в каюту, возьмет пистолет, вернется к себе, выкинет пистолет в иллюминатор — и гора свалится с плеч; можно будет спокойно подняться в салон. В следующую минуту, однако, начинали грызть сомнения. Слишком уж просто. Банат, может, и безумец, но не дурак. Нельзя недооценивать человека, который зарабатывал на хлеб подобным ремеслом, до сих пор оставаясь в живых и на свободе. Вдруг он догадается, чего задумал Грэхем, вдруг оставит Хозе посреди игры и спустится в каюту? Вдруг Банат подкупил стюарда и поручил тому присматривать за каютой — наврав, будто хранит там ценные вещи? Вдруг… Но что еще оставалось делать? Ждать сложа руки, пока Банат выбирает удобный случай для убийства? Легко полковнику Хаки говорить, что помеченной жертве надо всего лишь защищаться; только чем себя защитить? Когда враг так близко, как сейчас Банат, лучшая защита — нападение. Ну конечно! Все, что угодно, лучше, чем просто ждать. А план вполне может сработать. Именно такие простые планы и срабатывают. Банату с его самомнением никогда не придет в голову, что в игру с похищением пистолетов могут играть двое, что беззащитный кролик тоже способен укусить. Скоро противник узнает, как ошибался.

Вошли Жозетта и Хозе с Банатом. Хозе, по-видимому, старался держаться любезно.

— …нужно сказать, — закончил речь Матис, — лишь одно слово: Брие! И все станет ясно.

Грэхем осушил стакан.

— Несомненно. Выпьете еще?

Французы решительно отказались; они, похоже, были чем-то озадачены. Но мистер Куветли радостно кивнул:

— Спасибо, мистер Грэхем. Я выпью.

Матис, хмурясь, поднялся:

— Нам пора готовиться к ужину. Прошу нас извинить.

Супруги ушли. Мистер Куветли отодвинул свой стул подальше.

— Очень неожиданно, — сказал Грэхем. — Что это они?

— По-моему, — осторожно заметил мистер Куветли, — им почудилось, что вы над ними насмехаетесь.

— Да с чего они взяли?

Мистер Куветли искоса посмотрел на Грэхема:

— Вы за пять минут трижды предложили им выпить. Предложили раз. Они отказались. Предложили другой. Они опять отказались. Вы снова предложили. Им не понять английского радушия.

— Ясно. Признаюсь, я задумался о другом. Надо будет извиниться.

— Что вы! — воскликнул мистер Куветли. — За радушие не извиняются. Но, — он неуверенно взглянул на часы, — приближается время ужина. Вы позволите мне выпить с вами не сейчас, а попозже?

— Разумеется.

— Тогда, пожалуйста, извините — я пойду.

— Конечно.

Когда мистер Куветли удалился, Грэхем встал и вышел на палубу. Он и правда выпил натощак чуть больше, чем надо.

В звездном небе висели серые облачка, вдалеке светились огни итальянского побережья. Грэхем постоял немного, подставив лицо жгучему ледяному ветру. Через минуту-другую гонг позовет к еде; Грэхем страшился предстоящего ужина, как больной страшится приближающегося врача с желудочным зондом. Придется, как за обедом, сидеть, слушать монологи Халлера и перешептывание погруженных в свое горе Беронелли, проталкивать через горло пищу в живот, все время помня, что́ за человек сидит напротив и зачем он здесь.

Грэхем повернулся и прислонился к стойке, поддерживавшей верхнюю палубу. Стоя спиной к открытому пространству, все время хотелось обернуться через плечо и убедиться, что ты один; когда позади только море — было поспокойнее.

В иллюминаторе салона виднелись Банат, Хозе и Жозетта. Они сидели, словно персонажи с картины Хогарта: Хозе — молчалив и сосредоточен; Жозетта улыбалась; Банат чего-то говорил. Воздух внутри был серым от табачного дыма, яркий свет лампочек без абажура делал лица плоскими, придавая сцене сходство с убогой фотографией, снятой со вспышкой в баре.

Кто-то появился из-за угла на краю палубы; когда он приблизился и вышел на свет, Грэхем узнал Халлера. Старик остановился.

— Добрый вечер, мистер Грэхем. Кажется, вы по-настоящему наслаждаетесь свежим воздухом. А мне, прежде чем встретиться с ним, нужно, как видите, надеть шарф и пальто.

— Внутри душно.

— Да. Я видел, как днем вы очень смело играли в бридж.

— Вам не нравится бридж?

— Вкусы меняются. — Халлер посмотрел на огни. — Что лучше — глядеть на берег с корабля или на корабль с берега? Когда-то мне нравилось и то и другое. Теперь не нравится ни то ни другое. Когда доживешь до моих лет, начинаешь, мне кажется, подсознательно недолюбливать все, что движется, — кроме дыхательных мышц, удерживающих тебя в живых. Движение — это перемены, а для старых людей перемены означают только смерть.

— А как же бессмертная душа?

Халлер фыркнул.

— Даже то, что мы привыкли считать бессмертным, рано или поздно гибнет. Придет день, когда последнее полотно Тициана и последний квартет Бетховена закончат существовать. Холст и напечатанные ноты могут уцелеть, если их бережно хранить, но сами произведения умрут вместе с последним зрителем или слушателем, способным понять их язык. Что же до бессмертия души — это вечная истина, а «вечные истины» умирают вместе с теми, кому они были необходимы. Средневековые богословы так же нуждались в вечной истине Птолемеевой системы, как теологи Реформации — в вечных истинах Кеплера или материалисты девятнадцатого века — в вечных истинах Дарвина. Утверждая вечные истины, мы молимся о спасении от того, что Шпенглер назвал страхом первобытного человека, пытающегося защитить себя перед лицом темного всемогущества мира.

Дверь салона неожиданно распахнулась; Халлер повернул голову. На палубе показалась Жозетта. Она неуверенно переводила взгляд с одного из беседовавших на другого. В это мгновение зазвучал гонг.

— Извините меня, — сказал Халлер. — Я должен перед ужином навестить жену. Ей все еще нехорошо.

— Конечно, — торопливо отозвался Грэхем.

Когда Халлер скрылся, Жозетта подошла к Грэхему и прошептала:

— Чего он хотел, этот старик?

— Говорил о жизни и смерти.

— Уф! Не нравится он мне. От него мурашки по коже. Мне нельзя здесь задерживаться; я только вышла сказать, что все идет как задумано.

— Когда они собираются играть?

— После ужина. — Она сжала его руку. — Этот Банат ужасен. Я бы ни для кого не стала такое делать — только ради вас, chéri.

— Жозетта, вы же знаете: я очень благодарен. Я отплачу вам за доброту.

— Ах, глупый! — Она ласково улыбнулась Грэхему. — Нельзя быть таким серьезным.

— А вам точно удастся его задержать? — засомневался Грэхем.

— Не беспокойтесь: задержу. После того как сходите в его каюту — возвращайтесь в салон, чтобы я знала, что вы закончили. Договорились, chéri?

— Договорились.

Было уже больше девяти. Последние полчаса Грэхем сидел в салоне возле двери, притворяясь, будто читает книгу.

В сотый раз его глаза обращались в противоположный угол комнаты, где Банат разговаривал с Хозе и Жозеттой. Вдруг сердце учащенно забилось: Хозе, улыбаясь какой-то реплике Баната, держал в руке колоду. Они расположились за карточным столиком. Жозетта бросила взгляд на Грэхема.

Он выждал немного; потом, увидев, что Хозе начал сдавать карты, неторопливо поднялся и вышел.

На лестничной площадке он остановился ненадолго, набираясь смелости для того, что предстояло совершить. Теперь, когда ожидание закончилось, на душе чуть полегчало. Две минуты, от силы три — и все позади. Пистолет будет у Грэхема, и опасность исчезнет. Надо только взять себя в руки.

Он спустился по лестнице. Каюта номер девять располагалась дальше, чем его собственная, в средней секции коридора. Грэхем дошел до пальм в кадках. Рядом — никого. Он зашагал дальше.

Он решил, что красться нельзя. Надо прямиком направиться к каюте, раскрыть дверь и смело зайти. В худшем случае, если его застанет стюард или кто-нибудь еще, Грэхем скажет, что считал номер девять пустым и всего лишь полюбопытствовал, как выглядят другие каюты.

Но никто его не увидел. Грэхем добрался до нужной двери; замешкавшись всего на мгновение, тихо отворил ее и вошел. Оказавшись внутри, он тут же закрыл дверь и заперся на задвижку. Если стюард зачем-то попытается зайти — подумает, что в каюте Банат.

Грэхем осмотрелся. Иллюминатор был закрыт; в воздухе воняло розовым маслом. В каюте имелись две койки. Выглядела она странно пустой. Помимо запаха, обнаруживалось всего два признака, что в номере девять кто-то живет: серый плащ, висевший вместе с мягкой шляпой позади двери, и потертый фибровый чемодан под нижней койкой.

Грэхем ощупал плащ, убедился, что карманы пусты, и занялся чемоданом. Тот оказался не заперт. Грэхем вытащил его и откинул крышку; чемодан доверху наполняли грязные рубашки и нижнее белье. Кроме того, нашлись несколько ярких носовых платков из шелка, черные туфли без шнурков, дезодорант и баночка крема. Пистолета не было.

Захлопнув чемодан, Грэхем задвинул его под койку и перешел к шкафчику. В отделении для одежды валялась только пара нестираных носков. В умывальнике на полке рядом со стаканчиком для полоскания зубов лежали серая мочалка, безопасная бритва, кусок мыла да стоял флакон духов со стеклянной пробкой.

Грэхем забеспокоился. Он был так уверен, что пистолет в каюте. Если Жозетта сказала правду — он где-то здесь.

Грэхем огляделся в поисках других тайников. Вот матрасы. Он провел руками вдоль пружин под ними. Ничего. Вот мусорный отсек под умывальником. Опять ничего. Грэхем посмотрел на часы. Он провел здесь уже четыре минуты. Вновь отчаянно огляделся. Пистолет должен быть тут. Но Грэхем уже искал везде. Он вновь лихорадочно занялся чемоданом.

Две минуты спустя он медленно выпрямился. Пистолета в каюте не было. Простой план оказался чересчур простым, и ничего не изменилось. Секунды две Грэхем беспомощно стоял, оттягивая миг, когда нужно будет признать поражение и уйти из каюты. Из оцепенения его вывел звук шагов в коридоре.

Шаги приблизились. Замерли. Лязгнуло поставленное на пол ведро. Потом шагавший пошел назад. Грэхем отпер дверную задвижку и выглянул. Коридор был пуст. Через секунду Грэхем уже возвращался наружу.

Он успел добраться до нижней площадки лестницы, прежде чем позволил себе обдумать происшедшее. Там он помедлил. Он обещал Жозетте вернуться в салон. Но это значило увидеться с Банатом. Нужно время, чтобы успокоиться. Грэхем развернулся и направился к своей каюте.

Он открыл дверь, шагнул внутрь — и остановился как вкопанный.

На койке, скрестив ноги, сидел Халлер. Но коленях у него лежала книга, на глазах были очки для чтения в роговой оправе. Он не спеша снял их, поглядел на вошедшего и весело произнес:

— Я ждал вас, Грэхем.

Опомнившись, Грэхем начал:

— Я не…

Из-под книги появилась другая рука Халлера. Она сжимала большой самозарядный пистолет.

— Вы, кажется, это искали?