Путеводитель по Шекспиру. Английские пьесы

Глава 10 «Генрих V»

В 1599 г., сразу после завершения второй части «Генриха IV», Шекспир взялся за «Генриха V».

Человек, в честь которого названа пьеса, — принц Хэл, беспутный принц Уэльский из двух пьес о Генрихе IV. Принц Хэл очень обаятелен, и чем ближе мы его узнаем, тем обаятельнее он становится. Король Генрих вызывает восхищение, которое со временем только усиливается.

В пьесе отношение Шекспира к этому персонажу меняется. Нельзя писать о короле-герое так же, как писал о беспутном принце. Драматург даже ощущает некоторую неловкость (или делает вид, что ощущает) при мысли о значимости темы. Шекспир описывает величайшую сухопутную кампанию и не знающую себе равных в истории Англии победу на суше. Для этого ему приходится использовать всю мощь своего гения.

Если Шекспир и не испытывал священного трепета от сложности стоявшей перед ним задачи, то чувствовал, что публика ждет от него чего-то невозможного. Повествование о славной битве и короле-герое, одержавшем в ней победу, должно было поражать своей величественностью.

Поэтому Шекспир начинает с пролога, восхваляющего короля. Он жалуется на недостаток средств, имеющихся в его распоряжении, и просит публику заполнить пробел, прибегнув к воображению:

Если бы сцена равнялась по величине полю боя, а труппа была такой же многочисленной, как сражающиеся армии,

Шекспир сразу предупреждает нас, что в этой пьесе мы не увидим принца Хэла. Прежний «воинственный Гарри» примет свой истинный облик — то есть станет воплощением Марса, бога войны.

Отражая события, происшедшие в царствование Генриха V, Шекспир сталкивается с сильнейшим соблазном впасть в шовинизм и даже откровенный ура — патриотизм, поскольку ему предстоит описать головокружительную победу, одержанную в чрезвычайно неблагоприятных условиях. Шекспир действительно был крайним шовинистом и ура — патриотом, но даже в этой пьесе дают себя знать свойственные ему пацифизм и ненависть к войне. Он мог бы написать, что Генриху сопутствуют слава и победа, но не сделал этого. Наоборот, «война, пожар и голод» только и ждут случая, чтобы вырваться на свободу.

Сама пьеса начинается в приемной королевского дворца в Лондоне. Стоит 1414 год; прошел год после коронации, которой заканчивается вторая часть «Генриха IV».

На сцене два высших церковных иерарха — архиепископ Кентерберийский и епископ Илийский.

Архиепископа Кентерберийского зовут Генри Чичли; ему шестьдесят два года. Чичли занял этот пост после смерти своего предшественника и оставался на этом посту двадцать девять лет. Архиепископа чрезвычайно тревожит внутреннее положение страны, неблагоприятное для церкви. Он говорит епископу Илийскому:

Одиннадцатым годом правления покойного короля (то есть Генриха IV) был 1410–й; значит, речь идет о событии четырехлетней давности. Билль, который тогда едва не утвердил парламент и теперь снова поставленный на обсуждение, давал королю право секуляризировать (то есть отчуждать в пользу государства) земли, пожалованные церкви.

В Средние века все монархи Западной Европы испытывали такой соблазн. Не говоря об остальном, со временем владения церкви становились все более обширными, поскольку у богатых людей был обычай оставлять церкви часть своего движимого и недвижимого имущества — либо из набожности, либо в расчете, что такие пожертвования помогут им искупить свои грехи и попасть в рай. Пожертвования церковь принимала, но сулить что-то взамен не имела права, поскольку загробная жизнь была не в ее компетенции.

Во владения церкви, не платившей королю налогов, переходило все больше и больше земель, в результате чего налоговое бремя мирян, проживавших на постоянно уменьшавшейся светской территории, неуклонно росло.

Напряжение постоянно увеличивалось, и рано или поздно церкви приходилось расставаться либо с частью своей казны, либо с частью земельных владений. Естественно, церковь всегда протестовала против этого.

Для подавления постоянных восстаний, которые попортили немало крови Генриху IV, требовались деньги. Однако наложить лапу на собственность церкви королю было трудно, поскольку для этого требовалось официальное разрешение парламента, на которое в тогдашних непростых условиях рассчитывать не приходилось.

Когда с приходом к власти нового короля в стране воцарился относительный мир, пришло время снова вернуться к этому вопросу.

Оба прелата мрачно соглашаются, что, если парламент примет билль, для церкви это обернется катастрофой. Но как ее избежать?

Чрезвычайно важная деталь: архиепископ Кентерберийский принимает в расчет личность нового короля. Он указывает, что Генрих — вовсе не тот принц Уэльский, которого все считали беспутным шарлатаном. После коронации принц переродился. Архиепископ говорит, что в тот момент,

Одна из наиболее известных библейских легенд рассказывает об Адаме и Еве, проживавших в саду Эдема. Отведав запретный плод, они согрешили, за что и были наказаны (вместе со змеем, который искушал их).

Адама и Еву (видимо, и змея тоже, хотя об этом в Библии не говорится) изгнали из Эдема, который после этого стал настоящим раем. То же самое, пользуясь метафорой архиепископа, произошло с принцем.

Гидра — чудовище из греческих мифов, жившее возле города Аргоса. Это была огромная змея с девятью головами, которые выдыхали яд. На месте отрубленной головы тут же вырастали две новые, а одна из голов была бессмертной.

Гидру убил Геркулес. Для этого понадобилось, чтобы помощник героя прижигал разрубленную шею. А бессмертную голову, все еще шипевшую и плевавшуюся ядом, Геркулес зарыл в землю и положил сверху огромный камень.

Несмотря на подвиг Геркулеса, ужас перед Гидрой был так велик, что люди навсегда сохранили воспоминания о ней и стали называть «многоголовой гидрой» любую неблагоприятную ситуацию, которая с каждой попыткой решить ее только усугубляется.

Архиепископ продолжает свою речь, восхваляя не только моральные качества Генриха, но и его ум. Знание королем теологии и военного дела не имеет себе равных. А что касается политики, то

В драматической истории о гордиевом узле участвует Александр Великий, умение которого решать сложные проблемы позволило ему стать великим завоевателем (см. в гл. 2: «Узел гордиев…»).

Англия могла похвастаться тем, что из правителей нового времени Генрих V больше всех напоминал Александра Великого. Он стал королем в двадцать шесть лет (Александру в этот момент было двадцать один год); он нападал на более многочисленные народы и сражался с более многочисленными армиями в том же стиле (по крайней мере, однажды), в каком это делал Александр. И наконец, Генриху было суждено умереть в тридцать пять лет (Александр умер в тридцать три).

Епископ Илийский спрашивает, какое это имеет отношение к биллю, и архиепископ Кентерберийский тут же отвечает:

Короче говоря, умный архиепископ раскусил характер Генриха. Король набожен и не станет без нужды оскорблять церковь. Он стремится к военной славе и будет рад получить благословение церкви на войну с Францией.

Архиепископ должен решить, угодна ли такая война Господу и стоит ли предложить королю деньги на ее ведение. Если эта сумма будет меньше той, которую церкви придется отдать в случае принятия билля, тогда церковь только выиграет. Кроме того, если Генрих получит деньги, не ставя этот вопрос на обсуждение парламента, со всеми вытекающими отсюда неопределенностями и враждебными настроениями, он также не возбудит против себя ожесточенной неприязни всегда могущественной высшей церковной иерархии.

На самом деле современные историки не считают, что епископ Кентерберийский действительно одобрял нападение Генриха на Францию или что глава церкви действительно поощрял развязывание войны, чтобы спасти церковное имущество. Однако Холиншед в своей истории упрекает за это архиепископа Кентерберийского, а Шекспир, найдя это у Холиншеда, принял его точку зрения.

Архиепископ сообщает, что он уже начал объяснять Генриху, почему тот имеет законные права на французский престол, но эти объяснения были прерваны внезапным прибытием посольства из Франции.

Действие перемещается в тронный зал дворца, к Генриху и его Советникам. Выясняется, что перед беседой с французскими послами король хочет поговорить с архиепископом. Предполагается, что от этого разговора будет зависеть его ответ французам. Генрих говорит архиепископу:

Архиепископ отвечает:

Салический закон (или Салическая правда) сыграл важную роль в возникновении Столетней войны, начатой Эдуардом III в первые годы его правления (что произошло почти за век до описываемых событий). Салическим этот закон назвали потому, что впервые он был принят салическими франками — племенем, жившим на берегах реки Салы (ныне Эйсел), протекающей по территории Голландии и впадающей в залив Эйселмер близ Амстердама.

Это племя стало известным около 420 г. н. э.; согласно легенде, им правил вождь Фарамонд, о котором не сохранилось никаких сведений, кроме имени. Внука Фарамонда звали Меровей. Он правил с 448 по 458 г. и дал свое имя династии, правившей после него, — так называемым Меровингам. Внуком Меровея был Хлодвиг I, который стал вождем салических франков в 481 г. Именно Хлодвиг является первым франкским монархом, существование которого подтверждают исторические источники. К этому времени салические франки занимали небольшую территорию в северо-западной Галлии. При Хлодвиге они вели успешные завоевательные войны и к 511 г., когда Хлодвиг умер, владели почти всей нынешней Францией.

Именно при Хлодвиге были впервые записаны законы франков, получившие название Lex Salique (Салическая правда); среди них был и закон, запрещавший наследование земель по женской линии. При этом права наследования лишалась не только дочь, но и мужские потомки дочери.

На первых порах казалось, что в этом законе идет речь о наследовании не столько титулов, сколько земельных владений, но от него оставался только один шаг до наследования престола. Франция неукоснительно следовала этому правилу четырнадцать веков после смерти Хлодвига. Другими народами могли править королевы, даже выдающиеся (вроде Елизаветы I Английской, Изабеллы Кастильской, Марии-Терезии Австрийской, Екатерины II в России), но во Франции это было невозможно. Более того, с X в. н. э. там не позволялось наследовать престол мужчине, который не мог доказать свое родство с одним из предыдущих королей исключительно по мужской линии; если среди его прямых предков попадалась хотя бы одна женщина, такой кандидат немедленно исключался из списка претендентов на престол.

Таким образом, именно Салический закон мешал Генриху V претендовать на французский трон, поскольку он был потомком дочери французского короля Филиппа IV (правившего с 1285 по 1314 г.).

Архиепископу остается только одно: доказать несостоятельность Салического закона, что он и делает в длиннейшем монологе, заимствованном Шекспиром у Холиншеда.

Во-первых, архиепископ указывает, что земли салических франков являются частью не Франции, а Германии (что в целом верно, поскольку во времена Генриха V Нидерланды действительно принадлежали Германии). Кроме того, он говорит, что Салический закон был принят Карлом Великим через три века после Хлодвига и был назван так в честь недавнего завоевания Карлом земель салических франков. Тут архиепископ несколько увлекается. Салический закон всегда действовал на всей территории, которой правили франкские монархи.

Затем архиепископ продолжает утверждать, что если даже Салический закон и распространяется на Францию, то в нескольких случаях французы сами нарушали его:

К 638 г. династия Меровингов, являвшихся наследниками Хлодвига по крови и варварскому праву, совершенно выродилась. Корона то и дело переходила от одного недолговечного наследника к другому, не имевшему ни возможности, ни желания править и находившемуся под влиянием того или иного энергичного вельможи, который называл себя мажордомом, то есть управляющим дворцовым хозяйством, или министром двора.

В 741 г. мажордомом стал Пипин Короткий и возвел на трон последнего марионеточного короля из династии Меровингов, которого звали Хильдериком III (а иногда — Хильдериком Глупым).

Пипину надоело исполнять обязанности короля, не имея титула, и он убедил папу римского передать ему корону официально. Таким образом, в 751 г. Хильдерик с папского благословения был низложен, и мажордом Пипин стал французским королем Пипином I. Новую династию в честь отца Пипина Карла (или, по-латыни, Carolus) назвали Каролингами.

Для усиления законности его власти в глазах народа, которым два с половиной века правили Меровинги, Пипин возвел свою родословную к предыдущему королю Лотарю (которых в династии Меровингов было целых четыре) по женской линии. Сделать это было нетрудно, поскольку родословную по женской линии вели кое-как и ее ничего не стоило подделать.

Впрочем, являлся ли Пипин потомком Меровингов или нет, никакого значения не имело. Главным было то, что его признал папа, а по средневековым представлениям ничего другого и не требовалось. С практической точки зрения это означало, что новую династию начали, обойдя Салический закон.

Однако, как только Пипин стал королем, его наследники стали строгими блюстителями этого закона. Подобно Меровингам, которые наследовали трон исключительно по мужской линии начиная с Фарамонда, Каролинги наследовали трон по мужской линии начиная с Пипина.

Таким образом, ссылка архиепископа на Пипина как на прецедент нарушения Салического закона беспочвенна.

Затем ученый архиепископ переходит к следующему прецеденту:

Перед нами еще один случай нарушения законного престолонаследия.

Каролинги, ведшие родословную от Пипина, достигли пика славы при сыне Пипина Карле Великом (Шарлемане), но вскоре тоже выродились, и Францией начали править короли либо слишком юные, либо слишком бездарные (либо обладавшие обоими качествами). Последний из них, Людовик V (он же Луи Бездельник), умер в 986 г.

Единственным Каролингом, бывшим наследником Пипина Короткого по мужской линии, к тому времени оставался только Карл Лотарингский, дядя Людовика. Однако Карл Лотарингский правил герцогством, которое подчинялось германскому императору, а потому французская знать и слышать о нем не хотела. Пэры Франции решили выбрать короля из собственных рядов.

В то время наиболее могущественным из них был Гуго Капет. Капет сумел уговорить архиепископа Реймсского, высшего церковного иерарха во Франции, короновать его; впоследствии папа признал Капета законным королем.

Архиепископ Кентерберийский указывает, что Гуго Капет претендовал на родство с Каролингами по женской линии. По его словам, Капет

Здесь Шекспир говорит о Шарлемане (Карломане) и Карле Великом так, словно это были два разных человека.

Карломан (который в этой части монолога назван отцом Лингарды) — на самом деле Карл Лысый, правивший на территории Франции с 840 по 877 г. Он был сыном императора Людовика (в исторических источниках называемого Людовиком Благочестивым) и внуком Карла Великого, настоящего Шарлеманя.

Здесь архиепископ принимает всерьез явную фальшивку, с помощью которой Гуго Капет пытался доказать свою кровную связь с Каролингами. На самом деле Капет (как и Пипин) получил корону и титул благодаря церкви, а не родословной.

Затем архиепископ указывает:

Людовик X заимствован Шекспиром у Холиншеда, который говорит, что этого Людовика также называли Святым; конечно, на самом деле имеется в виду Людовик IX. Претендовал ли Людовик IX на родство с Каролингами по женской линии, не имеет никакого значения. Его право на трон основано на происхождении по прямой мужской линии от Гуго Капета, получившего благословение церкви.

Кроме того, приведенная Холиншедом версия едва ли правдива. У Людовика не было бабки по имени Изабелла. Его бабушкой по отцовской линии была Елизавета Энольская, а по материнской — Беренгуэла Кастильская.

Архиепископ заключает, что, поскольку французские короли дважды наследовали трон по женской линии (Пипин и Гуго Капет), они не имеют права препятствовать требованиям Генриха V только на том основании, что он является потомком Капетингов по женской линии.

Конечно, это не имеет ничего общего с французской точкой зрения на престолонаследие. Во время правления династии Меровингов наследование осуществлялось только по мужской линии; то же самое было и при Каролингах.

Если считать Гуго Капета законным королем Франции на основании благословения папы и начинать династию с него, то получится, что наследование по мужской линии не прерывалось более трех веков. В течение одиннадцати поколений каждому королю наследовал его старший сын: за Гуго Капетом шли Роберт (Робер) И, Генрих (Анри) I, Филипп I, Людовик VI, Людовик VII (см. гл. 5 «Король Иоанн»), Филипп II (см. там же), Людовик VIII (см. в гл. 5: «…Людовику-дофину»), Людовик IX, Филипп III, Филипп IV и Людовик X соответственно.

В 1316 г. Людовик X умер, и цепочка прервалась. Его сын Иоанн (Жан) умер на несколько месяцев ранее отца, не оставив наследников, и Людовика пережила его единственная дочь.

Трон унаследовал младший брат Людовика, второй сын Филиппа IV, ставший Филиппом V. Он правил шесть лет и умер в 1322 г., оставив после себя лишь двух дочерей. Поэтому трон унаследовал его младший брат, третий сын Филиппа IV, также правивший шесть лет под именем Карл (Шарль) IV и умерший в 1328 г., оставив единственную дочь.

Четвертого сына у Филиппа IV не оказалось. Конечно, у Карла IV была дочь Изабелла. По английскому обычаю она стала бы королевой, а затем трон унаследовал бы ее сын. Однако у французов это было запрещено Салическим законом.

Поэтому, когда линия сыновей Филиппа IV угасла, французы обратились к линии младшего брата последнего. Этим младшим братом был Карл (Шарль), граф Валуа, умерший в 1325 г., но оставивший после себя сына Филиппа.

Именно этот Филипп Валуа (см. генеалогическое древо на с. 264) и унаследовал в 1328 г. французский трон, став королем Филиппом VI. Он был внуком Филиппа III и вел свою родословную от Гуго Капета через десять поколений только мужских предков.

А что стало с Изабеллой, дочерью Филиппа VI? Она вышла замуж за короля Эдуарда II Английского, а ее сыном стал знаменитый Эдуард III, унаследовавший английский трон в 1327 г.

Если Филипп VI был внуком Филиппа III, то Эдуард III приходился внуком Филиппу IV, более позднему королю.

Но Генриху мало юридических казусов; тогда архиепископ принимается цитировать закон Божий. Он говорит:

Это ссылка на Четвертую книгу Моисееву, которая гласит: «…если кто умрет, не имея у себя сына, то передавайте удел его дочери его» (Числ., 27: 9).

Прелат имеет в виду битву при Креси, когда Эдуард III был так уверен в победе, что отказался послать подкрепление сыну, Черному принцу, зная, что мальчик может сам позаботиться о себе.

Напоминая Генриху о самом славном эпизоде (по меркам того времени), архиепископ пытается пробудить в короле воинский дух. Но

Генрих проявляет странную нерешительность, и придворным приходится воодушевлять его. Можно предположить, что Шекспир преднамеренно изобразил нежелание короля начинать войну, наделив его собственным отвращением к этой кровавой бойне.

Если бы мы имели дело с реальностью, а не с фантазией, то предположили бы, что мысли Генриха заняты не войной, а чем-то другим.

Может быть, слова архиепископа заставили короля вспомнить о существовании Эдмунда Мортимера, пятого графа Марча, который приходился Эдуарду III праправнуком от третьего сына, в то время как сам Генрих являлся правнуком Эдуарда только от четвертого сына?

Правда, Эдмунд Марч являлся наследником только по женской линии (он приходился внуком дочери этого третьего сына), но, поскольку Англия не признавала Салического закона, а наследник по женской линии Генрих сам претендовал на французский трон и готов был ради этого начать войну, он не мог отрицать, что у Марча больше прав как на английский, так и на французский престол.

Преимущественное право Марча на английскую корону косвенно признавал и Генрих IV, державший графа под почетным домашним арестом в течение всего своего царствования; именно это преимущественное право было одной из причин восстания Хотспера.

Став королем, Генрих V чувствовал себя увереннее, чем отец. Он освободил Марча, но продолжал внимательно следить за ним.

В этой пьесе сомнительность прав Генриха V (как и его отца) на престол не подчркивается. Главный упор делается на войну во Франции и одержанную там блестящую победу. Но в последующие десятилетия вопрос о нарушении порядка престолонаследия возник вновь, что и отражено в исторических хрониках Шекспира, посвященных этому периоду.

Придворные поддерживают предложение архиепископа. Первым высказывается герцог Эксетер:

Эксетер — это Томас Бофорт, третий (и младший) сын Джона Гонта от его любовницы Катерины Суинфорд. Поскольку Джон Гонт — дед Генриха V, то Эксетер приходится королю дядей. По рождению Эксетер был бастардом, но в конце концов Джон Гонт женился на Катерине и в 1397 г., за два года до смерти, добился признания нажитых с нею детей законными. Претендовать на престол, унаследованный старшим сыном Гонта от первого брака Генри Болингброком, они не могли, но все имели громкие титулы и занимали высокие посты.

Впрочем, здесь Шекспир (следуя за Холиншедом) немного торопится: в то время Томас Бофорт был всего-навсего графом Дорсетом. Герцогом Эксетером он стал лишь через два года, в 1416 г.

Ему вторит граф Уэстморленд:

Уэстморленд играл важную роль в двух предыдущих пьесах, поскольку был главнокомандующим Генриха IV. Вторым браком он женат на Джоанне Бофорт, сестре Томаса, а потому также приходится королю дядей. В настоящее время и ему, и Эксетеру около пятидесяти.

Однако король Генрих еще не готов приступить к действию. Остается нерешенным вопрос с Шотландией. Со времен Эдуарда I (деда Эдуарда III) Англия находится в состоянии непрерывной войны с Шотландией, которая длится уже больше века, поскольку шотландцы постоянно получают помощь от французов. Как только у Англии возникают другие проблемы (например, война с Францией или внутренние междоусобицы), скотты тут же вторгаются в ее северные графства.

Генрих говорит об этом, но архиепископ, который не хочет, чтобы король отказался от похода во Францию, презрительно отметает угрозу с севера. Он доказывает, что Англия сумеет постоять за себя:

Речь идет о событиях первых лет правления Эдуарда III. В 1329 г., через два года после воцарения Эдуарда, шотландским королем стал Давид Брюс, правивший под именем Давида II. В то время ему было всего пять лет. Король Эдуард, поддерживавший другого кандидата на престол (который мог бы стать английской марионеткой), был очень недоволен этим.

Чтобы посадить на трон своего ставленника, он послал в Шотландию войско. 19 июля 1333 г. две армии встретились у Халидон-Холл, неподалеку от побережья Северного моря, на восточном конце границы двух государств. Англичане имели лучников, которых у шотландцев не было. Когда скотты устремились в безрассудную атаку и обнаружили себя, англичане расстреляли их с дальней дистанции и одержали такую же решительную победу, какую семьдесят лет спустя одержал Хотспер в битве при расположенном неподалеку Холмдоне.

Верные сторонники переправили юного короля Давида, в ту пору девятилетнего, во Францию. Он прожил при дворе короля Филиппа VI семь лет и вернулся в Шотландию только в 1341 г.

В 1346 г. Эдуард III повел армию во Францию. На первых порах казалось, что он вот-вот потерпит поражение и армия будет разгромлена. Давид II воспользовался удобным моментом и повел на Англию большое войско. Шотландцы проникли в глубь страны на 70 миль (112 км) от границы и дошли почти до Дарема. Там, в местности под названием Невиллс-Кросс, 17 октября 1346 г. состоялось сражение скоттов с англичанами, закончившееся для скоттов так же плачевно, как и предыдущее: английские лучники вновь перестреляли шотландскую конницу. Давид II был взят в плен и провел в английской тюрьме десять лет.

В пьесе архиепископ объединяет два этих события в одно. Давид бежал во Францию после первой битвы, а был взят в плен после второй, однако у прелата получается, что пленного короля отправили к Эдуарду во Францию. Тем не менее архиепископу удается добиться желаемого: он рассеивает сомнения Генриха, опасающегося угрозы с севера, и благословляет его на экспедицию во Францию.

Теперь Генрих может принять французов. Входят послы, и он обращается к ним со следующими словами:

Королем Франции в то время был Карл VI. Он правил целое поколение, потому что занял престол в 1380 г., будучи двенадцатилетним мальчиком. Карл VI был правнуком того самого Филиппа VI, главным противником которого являлся Эдуард III, прадед Генриха V.

Карл VI царствовал в период правления Ричарда II и Генриха IV. За это время Франция могла бы совершенно оправиться от ран, нанесенных ей Эдуардом III и Черным принцем, если бы не внезапная катастрофа.

В апреле 1392 г. Карл VI заболел лихорадкой, сопровождавшейся конвульсиями, и в результате повреждения мозга стал душевнобольным. С тех пор до конца жизни (то есть в течение тридцати лет) приступы буйного помешательства перемежались у него периодами относительного просветления. Его прозвали Карлом Безумным. Поскольку править он не мог, это делали за него другие. В это время во Франции тоже шла многолетняя гражданская война, так что для вторжения Генриха сложилась благоприятная ситуация.

Следует заметить, что хаос и анархия, царившие во Франции, были для короля более убедительным аргументом, чем доводы архиепископа.

В пьесе впрямую не говорится о безумии французского короля (возможно, потому, что английские монархи эпохи Шекспира были его потомками; королева Елизавета I приходилась Карлу прапраправнучкой). Тем не менее упоминание о том, что послов прислал дофин, а не король, — косвенное указание на неспособность Карла править страной самостоятельно.

Наиболее знаменитый дофин этого периода французской истории — тот, чьей сподвижницей являлась Жанна д'Арк. Но это произойдет только через пятнадцать лет. Того дофина звали Карлом; в «Генрихе V» речь идет о совсем другом человеке.

Дофина, направившего послов к Генриху, зовут Людовиком (Луи). Он — старший сын Карла VI и в списке действующих лиц значится как «Луи, дофин».

Видимо, дофин Луи прислал ответ на требование Генриха передать Англии провинции, которые после одержанных Эдуардом III великих побед отошли к Англии, но после беспорядков, сопровождавших правление Ричарда II и Генриха IV, были постепенно утрачены. Это требование не означало, что Генрих V планирует вторжение; оно было лишь напоминанием о том, что он не отказался от этих земель и оставляет за собой право на свободу действий.

Во всяком случае, дофин воспринял это требование именно так. Он мог решить, что Генрих все тот же принц Хэл, искатель удовольствий, и не станет развязывать трудную французскую кампанию. Стремясь подчеркнуть свое презрение к новому королю, дофин послал ему в подарок теннисные мячи. Это означало, что Генриху следует забавляться играми и забыть о Франции.

Генрих прекрасно понимает намек дофина и говорит:

Затем Генрих обещает ответить на теннисные мячи пушечными ядрами и наконец принимает решение начать войну.

Второй акт начинается выходом на сцену пролога, теперь названного хором. Хор будет появляться перед началом каждого акта и сообщать публике то, что она должна знать.

Хор описывает Англию, готовящуюся к войне, и Францию, которая пытается предотвратить вторжение, разжигая новую гражданскую войну в Англии из-за порядка престолонаследия. Кроме того, французы пытаются организовать убийство короля Генриха. Хор так излагает ситуацию, сложившуюся в Англии перед экспедицией Генриха V:

Кто эти люди?

Ричард, граф Кембридж — младший сын Эдмунда, герцога Йоркского, с которым мы знакомы по «Ричарду II», беспомощного дяди тогдашнего короля. Следовательно, Ричард Кембридж — младший брат Омерля, друга Ричарда II и участника заговора против Генриха IV, который только что стал королем.

В наказание за слишком долгую дружбу с Ричардом II Омерля лишили герцогского достоинства, оставив ему лишь титул графа Ретленда. Однако, когда в 1402 г. старый Эдмунд Йорк умер (именно в этом году начинается действие первой части «Генриха IV»), Ретленду позволили унаследовать отцовский титул и доходы, после чего он стал герцогом Йоркским. Кроме того, он был графом Кембриджем, но еще до начала пьесы «Генрих V» уступил этот титул младшему брату, ставшему Ричардом, графом Кембриджем.

У Ричарда Кембриджа были основательные причины желать смерти Генриху V; никакого французского золота для этого не требовалось. Ричард был женат на Анне Мортимер, младшей сестре пресловутого Эдмунда Мортимера, пятого графа Марча. Именно Эдмунд Марч был «законным» королем; если бы Генрих V умер бездетным (а в ту пору он не был женат), то престол, скорее всего, достался бы Эдмунду. Если бы Эдмунд умер, не оставив наследников (а так и случилось), то следующей по очереди была бы сестра Эдмунда Анна, приходившаяся Кембриджу женой, а после нее трон унаследовал бы сын Ричарда. (Следует напомнить, что в свое время сын Ричарда предъявит права на престол, а внук Ричарда в один прекрасный день действительно получит корону.)

Таким образом, свара из-за престолонаследия, начавшаяся после свержения Ричарда II, продолжалась и в царствование Генриха V.

Что же касается лорда Генри Скрупа Мешемского, то у него были личные причины ненавидеть Генриха V. Его дядя Ричард был архиепископом Йоркским, поднявшим восстание против Генриха IV; после подавления восстания его казнили. Эта история рассказана во второй части «Генриха IV». А троюродный брат Скрупа Мешемского был тем самым графом Уилтширом, которого Генри Болингброк казнил, едва успев стать Генрихом IV (см. в гл. 6: «К графу Уильтширу…»). Таким образом, Скрупы имели причину ненавидеть отца короля, но отплатить решили сыну.

Третий заговорщик — сэр Томас Грей — фигура второстепенная, но любопытно, что он родом из Нортумберленда, вотчины Перси, которые дважды восставали против Генриха IV.

Однако второй акт начинается не с короля и не с заговора против него. Сначала идет вставная сцена в Лондоне с участием персонажей, с которыми король проводил время, будучи принцем Уэльским.

Встречаются два таких персонажа, и один говорит другому:

Это Ним из «Виндзорских насмешниц» с его «нравом», темными намеками и потугами на отчаянную храбрость. Мы не можем сказать, где он появляется впервые — здесь или в «Виндзорских насмешницах» — и из какой пьесы он перекочевал. Все зависит от того, какая пьеса была написана раньше, а единого мнения на этот счет нет.

Ним отвечает:

Бардольф (видимо, получивший повышение, потому что во второй части «Генриха IV» он был всего лишь капралом) замечателен тем, что участвует в целых четырех шекспировских пьесах: двух частях «Генриха IV», «Генрихе V» и «Виндзорских насмешницах».

Остальные члены группы этим похвастаться не могут. Пистоля нет в первой части «Генриха IV», принца Хэла нет в «Виндзорских насмешницах», Фальстафа нет в «Генрихе V» и так далее. Миссис Куикли тоже присутствует во всех четырех пьесах, но персонаж «Виндзорских насмешниц» сильно отличается от персонажа трех остальных, в то время как Бардольф всюду узнаваем.

Сразу выясняется, что Ним враждует с Пистолем, потому что тот женился на миссис Куикли, которая раньше была обручена с Нимом.

Ним изрыгает страшные угрозы, но, когда на сцене появляются новобрачные, враги обмениваются цветистыми ругательствами, однако до драки дело не доходит. Правда, Пистоль и Ним вытаскивают шпаги, но, когда Бардольф грозит убить первого, кто сдвинется с места, вкладывают их в ножны с явным облегчением.

Но где же Фальстаф?

На сцену выходит его паж и сообщает новости. Это тот самый паж, который сопровождал Фальстафа в начале второй части «Генриха IV». Видимо, тот же паж участвовал и в «Виндзорских насмешницах». Во второй части «Генриха IV» его реплики озаглавлены «Паж», в «Виндзорских насмешницах» — «Робин», а в «Генрихе V» — «Мальчик».

Мальчик говорит:

Миссис Куикли, чьи реплики в этой пьесе принадлежат трактирщице, с тревогой отвечает:

В конце второй части «Генриха IV» актер, игравший роль Эпилога, обещал, что Фальстаф появится в новой пьесе, но затем Шекспир явно передумал. Может быть, к тому времени «Виндзорские насмешницы» уже были написаны и на Шекспира так повлияла неудачная попытка передать характер главного героя?

Но о судьбе Фальстафа мы узнаем позже. Действие перемещается в Саутгемптон, где собирается войско короля. Саутгемптон находится в центре южного побережья Англии; остров Уайт прикрывает его от бурь и нападений врага. Предатели, которых возглавляет Ричард Кембридж, собираются убить короля еще до того, как начнется посадка на корабли. Впрочем, заговор уже раскрыт, но Генрих медлит, собираясь нанести убийственный упреждающий удар. Однако это рискованно, и его приближенные нервничают.

Бедфорд говорит:

Бедфорд — третий сын Генриха IV, один из младших братьев Генриха V. Он участвует во второй части «Генриха IV» под именем Джон Ланкастерский. Однако в 1414 г. король Генрих, готовясь к французской кампании, пожаловал приближенным новые титулы, и Джон стал герцогом Бедфордом.

Приближенных короля изумляет самоуверенность заговорщиков и их способность сохранять личину преданности. Более того, один из них отплатил Генриху черной неблагодарностью, поскольку Эксетер говорит:

Речь идет о Генри Скрупе Мешемском, который был близким другом короля, являлся его казначеем и выполнял отдельные дипломатические поручения. То, что Скруп Мешемский, два близких родственника которого были казнены, дружит с королем, способно вызвать удивление. Однако следует учитывать особенности эпохи. В дни, когда должностными лицами короля были представители узкого круга семейств, постоянно роднившихся друг с другом, было невозможно найти среди них человека, чьи родственники не были бы наказаны, понижены в звании, сосланы или казнены королем или его предшественником.

Упоминание о французском золоте подтверждает слова Хора. Но на самом деле заговор был составлен в пользу Мортимеров; если его участники и получали французские деньги, то они лишь следовали примеру Болингброка, восстание которого против Ричарда II также финансировали французы. Если бы Болингброк (будущий Генрих IV) потерпел неудачу, его тоже обвинили бы в продажности. В случае победы фракции Мортимера над Генрихом IV или Генрихом V не всплыло бы обвинение, что ее члены подкуплены иностранцами. Не следует забывать, что историю всегда пишут победители.

Король Генрих расставляет ловушку. Он заставляет лицемеров демонстрировать сверхпреданность и требовать сурового наказания для какого-то мелкого хулигана, который спьяну выкрикивал в адрес короля угрозы. Затем Генрих величественно обличает лицемеров; те приходят в ужас и тут же сознаются в заговоре. Король красноречиво стыдит их, но самые горькие слова приберегает для закадычного друга и наперсника Скрупа Мешемского:

Конечно, демон — это Сатана, «львиная походка» которого — цитата из Первого послания Петра: «…противник ваш диавол ходит как рыкающий лев, ища кого поглотить» (5: 8).

Тартар в греческой мифологии — подземный мир, где мучаются души умерших.

Приказав казнить изменников в назидание другим, король Генрих V готов отплыть. 11 августа 1415 г. английские корабли поднимают паруса. В последней строчке этой сцены король говорит, что готов поставить на карту все, чтобы сорвать банк:

Члены компании Фальстафа тоже отправляются на войну, и миссис Куикли выражает желание сопровождать Пистоля хотя бы часть пути. Она говорит:

Стейнс[151] — городок, находящийся примерно в 20 милях (32 км) от центра Лондона по направлению к Саутгемптону.

Но Пистоль в траурном настроении, потому что Фальстаф умер. Он искренне скорбит, и никакие напыщенные фразы не могут заглушить его горя. Что же касается Бардольфа, то он выражает свое горе очень простодушно; это доказывает, что Фальстаф умел внушать людям любовь, несмотря на все свои недостатки. Бардольф говорит:

Трактирщица Куикли с жаром возражает, что Фальстаф не может попасть в ад. Она говорит:

Конечно, фраза «в лоне Артуровом» — это ошибка наивной трактирщицы, исказившей выражение «на лоне Авраама» (см. в гл. 6: «…На лоне Авраама!»). Не слишком образованные англичане знали только одного великого героя прошлого — короля Артура — и путали его со всеми выдающимися людьми прошедших веков.

Об умершем Фальстафе горюют только его друзья из простонародья, а его принц Хэл, ставший великим королем, отправляется на великие свершения.

Трактирщицу Куикли спрашивают, как умер Фальстаф, и она, в частности, говорит:

Выражение «вавилонская блудница» должно было вызывать у шекспировской публики смех: недалекая миссис Куикли считает эту особу женщиной (возможно, легкого поведения), которую Фальстаф знал, а она нет.

На самом деле это цитата из Откровения Иоанна Богослова (Апокалипсиса): «И жена облачена была в порфиру и багряницу, украшена золотом, драгоценными камнями и жемчугом, и держала золотую чашу в руке своей, наполненную мерзостями и нечистотою блудодейства ее. / И на челе ее написано имя: тайна, Вавилон великий, мать блудницам и мерзостям земным» (17: 4–5).

Это символическое видение, называющееся «вавилонская блудница», во время написания Откровения означало державный Рим. Римские власти преследовали первых христиан, и упоминать их не следовало из страха перед репрессиями, но обличать Вавилон (где когда-то томились в плену древние евреи) не возбранялось, хотя аналогия была достаточно прозрачной.

Протестанты XVI в., восставшие против Римско-католической церкви и особенно против верховной власти папы, быстро поняли, что любое упоминание о Риме — удобный способ опорочить папство. Поэтому фраза миссис Куикли о вавилонской блуднице заставляла образованных людей смеяться не только над святой простотой трактирщицы, но и над чересчур рьяными протестантами.

В следующей сцене впервые появляется французский король. Карл VI (безумие которого никак не проявляется) обеспокоен известием о вторжении англичан. Уверенный в том, что Франция готова к войне, он распределяет обязанности между пэрами:

Самый известный из названных лиц герцог Орлеанский; именно он был причиной катастроф, последовавших за безумием Карла VI и давших англичанам возможность вторгнуться на континент. У Карла был младший брат, Людовик, человек честолюбивый, но недалекий. В 1392 г. он стал герцогом Орлеанским; примерно в это время король ощутил первый приступ безумия. Кому-то следовало взять на себя управление государством, а кто подходит для этой роли лучше, чем брат короля? Во всяком случае, так думал сам Людовик.

Но остальные думали иначе. У Карла VI был дядя Филипп, младший из троих братьев предыдущего короля Карла V. Став королем, Карл V сделал Филиппа герцогом Бургундским; этот герцог был известен под именем Филипп Смелый.

Филипп пережил своего царственного брата (с которым прекрасно ладил). Когда Карл VI был еще слишком мал, чтобы править страной, реальную власть осуществляли Филипп и его братья. Поскольку французский король сошел с ума и снова превратился в ребенка, Филипп решил, что имеет право вернуться к своим прежним обязанностям регента.

В результате Франция раскололась на два лагеря, одни поддерживали младшего брата короля, Людовика Орлеанского, а другие — дядю короля, Филиппа Бургундского. В 1401 г. вражда двух лагерей достигла апогея. Страна балансировала на грани гражданской войны; чаша весов склонилась в сторону Филиппа.

Однако в 1403 г. Филипп умер, и титул герцога Бургундского перешел к его сыну Иоанну (Жану), которого прозвали Жаном Бесстрашным. Он приходился Людовику (Луи) Орлеанскому двоюродным братом. Людовик Орлеанский воспользовался смертью Филиппа и захватил не только власть в стране, но и получил опеку над дофином. Он пытался завоевать популярность своими нападками на Англию, которой в то время правил Генрих IV (занятый сложными отношениями с Перси). Естественно, Жан Бесстрашный выступил против Людовика Орлеанского, ратуя за улучшение отношений с Англией. 20 ноября 1407 г. два вождя заключили что-то вроде перемирия, но через три дня (23 ноября) Людовик Орлеанский был убит бандитами, которых нанял Жан Бесстрашный.

Если Жан рассчитывал таким образом получить власть над страной, то он просчитался. После этого началась гражданская война.

Людовик Орлеанский оставил после себя сына и наследника Карла (Шарля), который теперь стал герцогом Орлеанским. Хотя тогда Карлу было всего тринадцать лет, годом раньше он успел жениться, причем не на ком-нибудь, а на хорошо знакомой нам Изабелле, вдове Ричарда II Английского. Она была дочерью Карла VI, а потому приходилась двоюродной сестрой своему новому мужу. Изабелла была старше супруга на пять лет и умерла в 1409 г. Новый герцог Орлеанский нуждался в помощи и вскоре получил ее от богатого и влиятельного Бернара VII, графа Арманьяка. В 1410 г. дочь графа Бонна стала второй женой Шарля. Впоследствии партию сторонников герцога Орлеанского прозвали арманьяками, а когда в 1413 г. королем Англии стал Генрих V, в стране вовсю полыхала гражданская война между арманьяками и бургиньонами.

В 1414 г. временно верх одержали арманьяки и официально осудили убийство Людовика Орлеанского, скончавшегося семь лет назад. После этого Жан Бесстрашный обнаружил, что он практически лишился власти. В дальнейших событиях, которые не заставили себя ждать, разгневанный Жан и Бургундия, которой он управлял (она составляла значительную часть Франции), сохраняли принципиальный нейтралитет. Генриху V, когда он высадился во Франции, предстояло сражаться только с арманьяками; при этом им приходилось все время оглядываться назад, опасаясь удара в спину от бургиньонов.

Именно этому Карлу Орлеанскому, возглавлявшему партию арманьяков, король поручает организовать оборону; именно ему предстояло стать одним из вождей той армии, которая должна была противостоять Генриху V. Карл (Шарль) Орлеанский был бездарным полководцем, но, как ни странно, хорошим поэтом; некоторые даже считали его последним трубадуром.

Остальные лица, упомянутые королем, — это Жан, герцог Беррийский, старший брат Филиппа Храброго и последний из дядьев безумного короля Карла VI. В то время ему было семьдесят четыре года; он проживал в роскоши за счет крестьян, которых обложил непосильными налогами; в конце концов крестьяне, доведенные до отчаяния, взбунтовались. В войне между арманьяками и бургиньонами Жан Беррийский пытался играть роль посредника (за четверть века до того в Англии такую же роль пытался сыграть Джон Гонт, см. в гл. 6: «Джон Гонт…»). Однако он не добился успеха (как и Гонт); в конце концов Жану Беррийскому пришлось перейти на сторону арманьяков. Однако преклонный возраст мешал ему действовать активно (к чему он, впрочем, и не слишком стремился).

Пятым герцогом Бретонским был Жан Доблестный. Он являлся сторонником Филиппа Смелого, но после убийства Людовика Орлеанского порвал с бургиньонами. Хотя формально он перешел на сторону арманьяков, однако делал все, чтобы сохранить традиционный бретонский нейтралитет в войне между Англией и Францией. Его отряды появлялись на поле боя слишком поздно, после окончания сражения с Генрихом V, причем складывалось впечатление, что эти опоздания были преднамеренными.

Герцога Брабантского звали Антонием; он был родным братом вождя бургундцев Жана Бесстрашного, так что ожидать от брабантца решительных действий против англичан не приходилось.

Получается, что из четырех упомянутых герцогов оказать серьезное сопротивление Генриху V мог только Шарль Орлеанский, но, как уже говорилось выше, он был бездарным полководцем.

Поскольку Шекспир был ярым патриотом Англии, следовало ожидать, что он преувеличит страх французов перед вторжением англичан. Однако у французов действительно были серьезные основания бояться этого вторжения. Хотя Англия была намного меньше, беднее и малочисленнее, но в то время во Франции царил хаос; кроме того, там еще не забыли горечь поражений при Креси и Пуатье, которые французы потерпели семьдесят лет назад.

Французский король напоминает об этих битвах, но дофин Луи отметает страхи отца и говорит, что английский король Генрих V — никчемная личность и занят только удовольствиями.

Ему резко возражает человек, названный в списке действующих лиц коннетаблем Франции. Он говорит о короле Генрихе:

Римлянин Брут — это Луций Юний Брут, живший в Древнем Риме в эпоху, описанную в пьесе У. Шекспира «Лукреция», и скрывавший свой острый ум под личиной глупости.

Но кто этот коннетабль и что означает его титул?

Это французское слово происходит от латинского comes stabuli (смотритель конюшен). В эпоху, когда главной воинской силой были рыцари в тяжелых доспехах, к состоянию лошадей относились с повышенным вниманием. Сначала коннетаблем называли главного конюха, затем — командира кавалерии, а в конце концов — командующего армией.

Во Франции это был высший военный титул, означавший главнокомандующего всей французской армией. В то время этот пост занимал Шарль д'Альбре.

Беседу французов прерывает прибытие из Англии герцога Эксетера; он доставляет требование, чтобы Карл VI передал корону Генриху V. Карл не дает немедленного ответа и просит время на раздумье.

На сцену снова выходит Хор и начинает третий акт. Он говорит:

Арфлер[152] — порт в устье Сены; англичане стремились захватить его по множеству причин. Генрих V понимал важность господства на море. Англия владела Кале уже более полувека (Эдуард III захватил этот город в 1347 г.), в результате чего восточная часть пролива Ла-Манш (Па-де-Кале) находилась под ее полным контролем. В то время Арфлер был важнейшим французским портом на Ла-Манше (правда, со временем верх одержал Гавр, находившийся всего на пару миль (3 км) западнее, в результате Арфлер превратился в захолустный порт).

Одним ударом захватив Арфлер и установив контроль над всем Ла- Маншем, Генрих мог бы беспрепятственно снабжать свои войска во Франции и одновременно мешать французам нанести ответный удар по Англии. Более того, поскольку Арфлер находился в устье Сены, захватив его, можно было доплыть по реке до самого Парижа.

Впрочем, существовала также причина психологического характера. Арфлер находился на территории Нормандии, а Генрих принадлежал к династии английских королей родом из Нормандии; именно это позволяло ему претендовать на французскую корону.

Отплыв из Саутгемптона И августа 1415 г., английский флот пересек Ла-Манш и 13 августа прибыл в Арфлер (находившийся в 120 милях (192 км) к юго-востоку).

Тем временем Эксетер доставляет Генриху ответное предложение короля Карла. Хор говорит:

Предложение французского короля имело смысл. В глазах Европы английский король (что бы он ни думал о самом себе) был второстепенным монархом и не шел ни в какое сравнение с королем Франции. Раньше английские короли гордились, когда им предлагали в жены французских принцесс.

Так, Эдуард II, отец завоевателя Эдуарда III, женился на Изабелле, дочери Филиппа IV Французского, а Ричард II, внук того же Эдуарда III, женился на Изабелле, дочери Карла VI.

Катерина приходилась Изабелле младшей сестрой; в ту пору ей было всего четырнадцать лет, однако по тогдашним представлениям (особенно королевским) она уже достигла брачного возраста. Если же в приданое король давал ей какие-то «ничтожные» герцогства, то, с его точки зрения, предложение было очень щедрое.

Кстати, над саркастической шекспировской характеристикой этих герцогств стоит задуматься. «Генрих V» — пьеса шовинистическая, посвященная самой знаменитой в истории Англии военной победе, но тем не менее все соглашаются, что даже в этой пьесе ненависть Шекспира к войне то и дело дает себя знать. Похоже, пространные и подробные аргументы архиепископа приведены Шекспиром сознательно, чтобы продемонстрировать искусственный характер этой войны; здесь же Генрих решительно отвергает щедрое предложение исключительно из жадности. Далее нам будут часто попадаться эпизоды, изображающие Генриха отнюдь не в лучшем свете, но написаны они осторожно — так осторожно, чтобы публика (особенно шовинистически настроенная елизаветинская публика) их не заметила и доставила Шекспиру сомнительное удовольствие тайно поиздеваться над ней.

Хор объявляет о начале военных действий:

Артиллерия, которая в битве при Креси была всего-навсего опасной игрушкой, пугавшей лошадей и убивавшей собственную прислугу, за прошедшие с тех пор семьдесят лет сильно продвинулась вперед. Пушки стали более надежными, а ядра — более разрушительными.

При поединках от пороха не было пользы, так как ручное огнестрельное оружие еще не придумали, но пушки пробивали крепостные стены намного эффективнее, чем тараны, причем без всякого ущерба для обслуживавших их солдат.

Войско Генриха высадилось на побережье Франции, не встретив сопротивления. Коннетабль принял не слишком героическое, но мудрое решение сосредоточить армию в Руане, расположенном в 50 милях (80 км) выше по течению реки, перекрыть дорогу на Париж и бросить Арфлер на произвол судьбы. Такая выжидательная политика была продиктована финансовым хаосом, царившим во Франции. Двадцатилетняя гражданская война, которую усугубляло безумие короля, довела страну до банкротства, так что на широкомасштабные военные действия денег не было.

Видимо, д'Альбре прекрасно понимал, что долгая осада существенно ослабит англичан, а потом у него будет достаточно времени, чтобы взяться за них как следует.

Он был недалек от истины. Арфлер не сдался, и 17 августа 1415 г. началась осада. Она продолжалась пять недель, в течение которых англичане сильно пострадали от болезней.

Боевой дух тоже упал, потому что на войне нет ничего ужаснее скуки. Генрих с трудом воодушевлял своих солдат, о чем говорит начало его известного монолога:

Он посылает воинов в брешь, пробитую в стене Арфлера, с искусством опытного полководца. Король называет солдат храбрецами и героями, надеясь, что они поверят ему и докажут его правоту.

Но такие чувства испытывают далеко не все воины. Шекспир не может противиться искушению показать это, потому что Бардольф тут же пародирует короля:

Кричать-то он кричит, но при этом сам не трогается с места.

А вот Ним даже и кричать не пробует. Он говорит Бардольфу (по старой памяти или недосмотру Шекспира называя приятеля капралом):

Когда на сцене появляется более смелый офицер и гонит их в атаку, Ним убегает за кулисы. Больше в пьесе Ним не участвует; можно догадаться, что он дезертировал. Бардольф и Пистоль тоже уходят, но, должно быть, на штурм крепости, потому что с ними мы еще встретимся.

Оставшийся в одиночестве бывший паж Фальстафа, который тоже отправился на войну, произносит монолог, в котором иронически говорит о всей троице как о трусах и ворах. В частности, он говорит:

Конечно, слава у солдат дурная, но им нужно как-то добывать себе пропитание. В Средние века (и даже позже) офицеры обращались с солдатами как с рабами и часто оставляли их умирать с голоду, так что беднягам оставалось только воровать. Однако Ним, Бардольф и Пистоль — воры профессиональные. Все трое обобрали Слендера в начале «Виндзорских насмешниц», а Бардольф был участником разбоя в Гедских холмах, описанного в первой части «Генриха IV».

Что же касается Нима, то само его имя — производное от немецкого слова «nehmen» (брать) и вышедшего из употребления английского слова «nim», или «пут», означающего «красть».

Стремясь показать, что на свете есть действительно храбрые люди (в конце концов, армия Генриха состоит не из одних Бардольфов, Нимов и Пистолей), Шекспир вставляет сцену с участием четырех капитанов. Это англичанин Гауэр, валлиец Флюэллен, шотландец Джеми и ирландец Мак-Моррис.

Сомневаться не следует: представители четырех национальностей выбраны автором не случайно. Шекспир хочет показать, что король- герой объединил Британские острова. Кроме того, Шекспир получает возможность юмористически обыграть три разных акцента ломаного английского языка (увы, этот юмор до нас почти не доходит, так как со времен Шекспира диалекты сильно изменились). Это напоминает ужасные фильмы времен Второй мировой войны, в которых американские солдаты выступали под кличками Дакота, Техас, Калифорния и Бруклин (все в одной картине), что подчеркивало национальное единство.

Самый интересный персонаж из четверых Флюэллен. Именно он гонит Бардольфа и Пистоля к бреши в стене, а труса Нима заставляет дезертировать.

Флюэллен говорит с таким же ярко выраженным валлийским акцентом, как сэр Хью Эванс в «Виндзорских насмешницах». Более того, у него есть свои «пунктики» вроде страсти к истории и стремления по всякому поводу приводить примеры из древних войн.

При всей своей чудаковатости Флюэллен честен и храбр. Такое отношение к валлийцам сложилось в эпоху Шекспира, когда валлийцы настолько приспособились к английскому владычеству, что англичане могли признавать их заслуги; при Генрихе V была слишком свежа память о недавнем восстании Глендаура (см. в гл. 6: «Сразиться с Глендауром…»).

Первую реплику в этой сцене произносит Гауэр, обращаясь к валлийцу:

Герцог Глостер — самый младший из братьев короля Генриха, произведенный в герцоги перед самой французской кампанией. Он играл эпизодическую роль во второй части «Генриха IV» (и уже там был назван Глостером — см. в гл. 8: «Гемфри», хотя в то время еще не получил герцогского титула). Я буду называть его Хамфри Глостером, в отличие от Томаса Глостера, много раз упоминавшегося в «Ричарде II».

Хамфри Глостер командовал английской артиллерией, а также саперами. Под стенами выкапывали тайные лазы, чтобы разместить там пороховые заряды и затем взорвать в надежде, что после этого обрушится значительная часть стены.

Флюэллен бракует подкоп, педантично указывая, что тот неправильно сделан:

Порох имелся не только у англичан. Флюэллен хочет сказать, что защитники Арфлера сделали собственный подкоп, который на четыре ярда глубже английского. Это и называется «подвести контрмину». Заряд, взорванный в нижнем подкопе, уничтожил бы верхний, а вместе с ним и английских саперов, не нанеся существенного ущерба стене — особенно если бы защитники города захватили англичан в участке подземного хода, находившемся не под стеной.

На самом деле во время осады англичане дважды пытались подвести подкоп под стену и дважды натыкались на контрмины. Саперы противоборствующих сторон устраивали под землей собственные маленькие битвы.

Гауэр объясняет, что саперами командует ирландец, капитан Мак- Моррис, и тут Флюэллен взрывается:

Входит несчастный Мак-Моррис. Глостер отозвал саперов, несмотря на то что ирландец клялся через час закончить работу и взорвать стену.

Флюэллен выбирает именно этот момент, чтобы поиздеваться над бедным ирландцем, которому хватает храбрости, но не хватает знания военной истории. Когда Флюэллен заставляет Мак-Морриса принять участие в обсуждении какой-то запутанной стратегической проблемы, ирландец резонно отказывается: время для этого неподходящее. А когда Флюэллен пренебрежительно высказывается об ирландцах, Мак-Моррис выходит из себя.

Ясно, что Мак-Моррис является мишенью для шуток всей троицы. Это тоже отражение шекспировской эпохи. В 1597 г., за год до премьеры «Генриха V», ирландцы подняли восстание, которое к моменту постановки еще не было подавлено. Поэтому, скорее всего, публика была настроена антиирландски и с удовольствием смеялась над любым выведенным в пьесе ирландцем.

В случае продолжения осады английская армия, и без того ослабленная болезнями, могла вообще исчезнуть с лица земли. Поэтому Генрих решает штурмовать Арфлер. Если штурм закончится успешно, город будет беспощадно разграблен. (Только обещание богатой добычи и безнаказанного насилия могло заставить солдат штурмовать стены, обороняемые гарнизоном, а гнев от неминуемых больших потерь вызывал желание отомстить.)

Генрих грозит Арфлеру последствиями такого штурма. Он кричит защитникам города, стоящим на стене:

Шекспир вкладывает в уста короля страшные слова. Можно утешать себя тем, что это всего лишь психическая атака с целью заставить арфлерцев сдаться, а на самом деле ничего подобного не произойдет.

Но все же ясно, что отвращение, которое Шекспир испытывает к войне, еще раз проявилось в этой официозной и помпезной пьесе. Война заставляет совершать подлости даже такого человека, как Генрих. король-герой говорит, что английские солдаты способны на неслыханные зверства. Он даже сравнивает своих воинов с Иродом. Согласно Евангелию от Матфея (2: 16), этот иудейский царь приказал перебить всех вифлеемских детей мужского пола в возрасте до двух лет, надеясь, что среди них окажется младенец Иисус. Это так называемое «избиение младенцев».

Хуже того, Генрих ставит арфлерцам в вину то, что они защищают город; мол, жертвы насилия будут сами виноваты в зверствах, потому что они слишком решительно сопротивлялись. В том же монологе, но чуть раньше Генрих говорит:

Можно сколько угодно убеждать себя в том, что это всего лишь стратегия, что на самом деле Генрих ни о чем подобном не думает, и все же эти слова не дают нам покоя. Такими доводами всегда руководствуются агрессоры, в том числе самые жестокие. Именно так поступал Гитлер. Получается, англичане получили бы по заслугам, проиграй они битву за Британию и позволь нацистам вторгнуться на «слишком решительно сопротивлявшийся» остров.

Но осажденные страдали не меньше осаждавших. В Арфлере не хватало продуктов питания, стены были сильно повреждены, а гарнизон понес большие потери. Однако хуже всего было то, что на помощь извне осажденные не надеялись. На горизонте не было и следов французской армии. Жителей Арфлера бросили на произвол судьбы.

Комендант Арфлера попросил перемирия на пять дней, пообещав сдаться, если за это время не подойдет помощь. Генрих знал, что французы парализованы, а потому согласился на отсрочку, надеясь, что это позволит избежать кровопролитного штурма.

Его расчеты оправдались; помощь не пришла, и Арфлер капитулировал. Однако Шекспир пропускает эти пять дней; капитуляция происходит сразу после угрозы Генриха. Комендант Арфлера говорит со стены:

22 сентября 1415 г. город капитулировал после пятинедельной осады и был занят спокойно и без всяких зверств. Большую часть населения англичане заставили уйти, после чего захватили порт. 23 сентября в город торжественно въехал Генрих V.

Однако это была пиррова победа. В результате потерь на поле боя, дезертирства и болезней от первоначальной армии Генриха осталась лишь одна треть, а зима была не за горами.

Многие советовали Генриху удовлетвориться взятием Арфлера, вернуться в Англию, пополнить армию и продолжить кампанию на следующий год.

Но поступить так Генрих не мог. Вернуться, заплатив за один несчастный город двумя третями армии, было немыслимо. Он был обязан оставаться во Франции до тех пор, пока не добьется более весомого успеха.

Но Арфлер для зимовки не годился. Это только подтолкнуло бы французскую армию к решительным действиям, и французы в свою очередь осадили бы город.

Поэтому король говорит своему дяде Эксетеру:

Город Кале был сильной английской крепостью, где армия могла бы отдохнуть и переформироваться так же, как в самой Англии, но в Кале это происходило бы не у всех на глазах; мало кто увидел бы, в каком плачевном состоянии находится английское войско. Затем следовало одержать несколько незначительных побед, после которых можно было бы вернуться на родину.

8 октября 1415 г. сильно поредевшая армия Генриха V, в которой осталось всего пятнадцать тысяч бойцов, начала 125–мильный (200 км по прямой) марш от Арфлера до Кале.

Время, которое ушло на этот переход, Шекспир заполняет короткой сценой (исключительно на французском языке!), в которой юная принцесса Екатерина Валуа[153] пытается учить английский с помощью пожилой камеристки. Весь юмор был понятен только образованной публике, знавшей французский, а остальных веселило то, что абсолютно приличные английские слова казались Екатерине французскими вульгаризмами, которыми называют половой акт и вагину.

Затем местом действия становится французский лагерь в Руане, столице Нормандии. Руан расположен в 50 милях (80 км) от Арфлера и в 70 милях (112 км) к северо-западу от Парижа. Сцена начинается репликой короля Карла:

«Он» относится к королю Генриху, который совершил одиннадцатидневный переход в чрезвычайно тяжелых условиях. Генрих отдал строжайший приказ никого не грабить и ничего не разрушать. Это было не только гуманно, но и разумно. Английская армия должна была двигаться как можно быстрее, а грабежи, вошедшие в привычку, задержали бы ее продвижение. Более того, колонны на марше очень уязвимы, а если бы обиженные крестьяне начали мстить, вскоре вся армия была бы перебита.

Войско Генриха совершало марш в Кале вдоль побережья, по кратчайшему маршруту. Все это время погода стояла отвратительная, непрерывно шел дождь, а по ночам было сыро и холодно. (Как-никак стоял октябрь.) Армию продолжали донимать дизентерия и диарея.

Тем не менее за три дня она одолела 50 миль (80 км) и достигла окрестностей Дьепа. Англичане были на полпути к цели.

Через два дня, 13 октября 1415 г., они добрались до Аббевиля, расположенного в устье Соммы (она течет параллельно Сене, но находится от нее в 70 милях (112 км) к северо-востоку). До безопасного Кале оставалось пройти 60 миль (96 км) на север.

Однако французы придерживались вполне разумного плана, лишенного героизма, но практичного. Они медленно отходили, не вступая в соприкосновение с англичанами, и позволяли климату и болезням довершить то, что началось во время осады Арфлера. (То же самое сделали русские четыреста лет спустя, преследуя отступавшего от Москвы Наполеона; если такая стратегия действует, то действует безотказно.)

Когда англичане достигли Соммы, выяснилось, что мосты через реку сожжены, а на другом берегу их ждет французская армия.

Если бы англичане решили переплыть быструю и холодную реку, то уцелевшим пришлось бы вступить в бой сразу же, как только они выбрались бы на берег.

Это было невыполнимо. Чрезвычайно осторожному Генриху нужно было найти другой способ форсировать реку. Он направился вверх по течению, пытаясь найти брод. Далее случилось самое худшее, что может быть на войне. Запасы продовольствия иссякли, но англичане по-прежнему опасались опустошать деревни. У них не было четкой цели, потому что бродов они не знали, каждый день марша вверх по течению удалял их все дальше и дальше от Кале, и силы солдат таяли.

Более того, англичане не сомневались, что силы французов, находившихся на другом берегу реки, только прибывают. Французов вполне устраивало (по крайней мере, на данный момент), что обе армии разделяет река. Они шли параллельным курсом, также не делая попыток форсировать реку, и ждали, пока вторгшиеся англичане не погибнут от болезней.

Англичане миновали Амьен, расположенный в 30 милях (48 км) выше Аббевиля, но безопасного места для переправы так и не нашли. К 18 октября они одолели еще 24 мили (38 км), добрались до Неля и наконец нашли брод. Добираться до него нужно было через болото, но они разобрали несколько домов, соорудили грубую деревянную гать и в ту же ночь форсировали Сомму.

Именно этот подвиг и имеет в виду король Карл: французы опростоволосились. Они не верили в то, что англичане смогут воспользоваться этим бродом, и французская армия оказалась совсем не там, где нужно. Если бы французы узнали о переправе, то смогли бы атаковать армию Генриха в тот момент, когда та была разделена рекой на две части, и тогда они, несомненно, разгромили бы англичан.

В конце концов англичане оказались на правом берегу Соммы, не понеся при этом потерь. Но теперь они находились более чем в 90 милях (150 км) от Кале. Пять дней тяжелого марша удалили их от цели еще на 30 миль (48 км), а путь к желанному Кале был перекрыт огромной французской армией.

В такой ситуации шансы Генриха на спасение равнялись нулю. Если бы французы не потеряли голову и продолжили свою выжидательную тактику, ограничиваясь мелкими стычками, Генрих наверняка потерпел бы поражение.

К несчастью для французов, выжидательная тактика не приносила славы. В конце концов, они были средневековыми рыцарями, и им было тяжело придерживаться ее. У рыцарей были тяжелые доспехи, могучие кони, толстые копья и подавляющее численное превосходство над измученной горсткой пехотинцев и лучников.

Зачем же в такой ситуации избегать сражения? Риска никакого, дело верное. После того как Генрих форсировал Сомму, коннетабль проанализировал вновь сложившуюся ситуацию и решил одержать блестящую победу. Он говорит королю Карлу:

Остальные французские полководцы пытаются перещеголять друг друга, понося Англию и англичан. Несомненно, шекспировская публика, хорошо знавшая, чем кончится дело, получала от этого удовольствие. С каждой новой насмешкой и оскорблением ее ожидание справедливого возмездия только усиливалось, тем более что Шекспир сознательно затягивал это ожидание. Например, герцог Бретонский говорит:

Альбион — древний синоним Великобритании, часто используемый в поэзии. Во многих легендах происхождение этого названия объясняется существованием некоей мифической личности по имени Альбион (или Альбия), однако на самом деле все гораздо проще. Это производное от латинского слова «albus», означающего «белый». Тому, кто стоит в Кале и видит мерцающие на горизонте белые скалы Дувра, не требуется напрягать воображение, чтобы назвать остров Альбионом, то есть Белой землей.

(Несмотря на эту речь, вложенную в его уста Шекспиром, подлинный Жан (Иоанн) Бретонский, как указывалось выше, в бой не рвался и всегда приводил свои отряды слишком поздно.)

Французский король посылает к Генриху парламентера с предложением сдаться, а в случае отказа — с вызовом на битву. Потом он перечисляет многих французских полководцев и призывает их уничтожить английскую армию:

Список внушительный, но мрачная ирония заключается в том, что в него (согласно Холиншеду) вошли все те, кто в скором времени будет убит или попадет в плен после проигранного сражения, на которое их сейчас посылают.

Правда, одно имя в этом списке неуместно. Герцог Бургундский, враг арманьяков, регент французского короля и дофина, сохранял нейтралитет. Однако герцог Брабантский, брат герцога Бургундского, в список Холиншеда включен; видимо, Шекспир заметил последнее имя и добавил его к Брабантскому и Барскому (который в списке идет сразу за Брабантеким), так что все трое составили красивую аллитерацию на «б».

Тем временем король Генрих и его измученное войско медленно продвигались на север. К 23 октября, через пять дней после форсирования Соммы, они одолели 50 миль (80 км) и добрались до речушки под названием Тернуаз. До Кале оставалось еще 40 миль (64 км).

Сцена начинается словами Гауэра, обращенными к его валлийскому коллеге:

Речь идет о мосте через Тернуаз, который англичане захватили и теперь переправляются по нему на другой берег. Флюэллен в свойственном ему чудаковатом стиле красноречиво описывает бой за мост, сравнивая его с битвами древних. Эксетера, командовавшего армией, он приравнивает к Агамемнону (см.: Шекспир У. Троил и Крессида. Акт I), а какого-то младшего офицера — к Марку Антонию[156].

Выясняется, что этот «Марк Антоний» — не кто иной, как Пистоль, который своими воинственными речами, а не славными делами сумел произвести впечатление на доверчивого Флюэллена.

На сцене появляется Пистоль. Он знает, что поразил Флюэллена, и на этом основании просит оказать ему услугу:

У Холиншеда описан этот случай, но имя солдата не названо. Это произошло 17 октября, за день до форсирования Соммы; Холиншед включил эпизод в свою хронику, стремясь доказать, что на марше в армии царил образцовый порядок.

Было украдено распятие, которое прихожане целуют во время мессы. Стоимость этой вещи ничтожна, но для местной церкви, которую обворовал Бардольф, она наверняка представляла ценность. Вора повесили по личному приказу короля; армия вышла в поход только после окончания публичной казни.

Конечно, на солдат это произвело сильное впечатление, но еще большее впечатление это произвело на местное население. Если бы французы восстали, они просто растерзали бы несчастных английских вояк.

Пистоль просит Флюэллена заступиться за Бардольфа (которого Шекспир заставил украсть распятие), но тот бессилен. Он — честный воин и понимает разумность приказа короля, запретившего грабеж, и суровую необходимость проведения этой казни. Валлиец говорит Пистолю, что в такой ситуации он не стал бы просить даже за родного брата. После этого взбешенный Пистоль оскорбляет Флюэллена непристойным жестом и уходит.

(Пистоль удивляет нас и начинает нравиться. Он не только заступился за друга, но ради этого не побоялся поссориться с самим грозным Флюэлленом. Ай да Пистоль!)

Входит король и спрашивает, как прошел бой. Ему отвечают, что единственная потеря — это англичанин, который обокрал церковь. Флюэллен подробно описывает Бардольфа, и мы, уже знакомые с двумя частями «Генриха IV», понимаем, что король просто не мог не узнать своего старого знакомого. Но Генрих тоже ничего не может поделать. Он объясняет, почему нужно запретить воровство и беспощадно казнить грабителей:

Так что бедному Бардольфу пришел конец.

Тут к Генриху прибывает герольд от короля Карла и зачитывает длинное и благородно составленное послание, смысл которого сводится к одному: англичанам предлагают сдаться, иначе они будут уничтожены.

Генрих терпеливо слушает, а потом спрашивает парламентера, как его зовут. Тот отвечает:

На самом деле это не имя, а титул. В древние времена на римских дорогах стояли небольшие холмики, указывавшие направление. Эти холмики называли Mons Jovis (холм Юпитера), поскольку Юпитер был богом гостеприимства, а, конечно, указание направления незнакомцу было жестом гостеприимным.

Этим выражением, превратившимся у французов в «montjoie», а у англичан в «montjoy», называли все, что имеет отношение к указанию направления. Герольды на рыцарских турнирах, командуя участниками, пользовались кличем «montjoie»; в результате это слово стало официальным титулом главного герольда Франции.

Генрих с грустью честно отвечает Монжуа:

В сложившихся обстоятельствах это вполне разумно, но Генрих загнан в угол; если француз настаивает, то он примет бой.

Француз настаивает — значит, битва неизбежна. Она пройдет у деревушки под названием Азенкур (Agincourt), примерно в 5 милях (8 км) от реки Тернуаз. (На современных картах Франции это название пишется Azincourt.)

Французская армия расположилась прямо на дороге, перекрыв Генриху путь в Кале. Если бы он попытался продвинуться дальше, то столкнулся бы с французами и (как замыслили) был бы уничтожен. Если бы он попробовал отступить, его оборванное войско просто разбежалось бы. Если бы Генрих остался на месте, французы атаковали бы его сами.

Сейчас ночь 24 октября 1415 г. Французы абсолютно уверены, что завтрашний день станет последним для Генриха и его армии. Во французском лагере (являющемся местом действия этой сцены) царят оптимизм и нетерпение.

Дофина, изображенного Шекспиром глуповатым фатом, интересует только его конь. Он говорит:

Это один из редких случаев, когда Шекспир использует греческое имя бога. Для него куда обычнее называть Гермеса на римский лад Меркурием.

Еще будучи ребенком, Гермес срезал камыш, росший на берегу реки, и сделал из него первую пастушескую свирель. (То же самое рассказывают о боге природы Пане, так что иногда этот музыкальный инструмент называют свирелью Пана.)

Дофин продолжает:

Он имеет в виду Пегаса, крылатого коня из греческого мифа. На Пегасе ездил Беллерофонт, так что дофину следовало использовать имя этого героя. Но Персей тоже имел отношение к Пегасу. Персей убил чудовищную Медузу, и Пегас взвился в воздух, шарахнувшись от брызг ее крови.

А что в это время происходит в английском лагере?

Тут все по-другому. На сцену выходит Хор и начинает четвертый акт, описывая, с какой тревогой солдаты ждут наступления дня.

Король Генрих обходит лагерь и старается поднять боевой дух, демонстрируя свою уверенность. Результат этого обхода запечатлен в бессмертной строке, которую произносит Хор:

В первой сцене четвертого акта Генрих разговаривает с братьями. Он говорит:

На самом деле герцог Бедфорд (средний брат Генриха) в битве при Азенкуре не участвовал. Он оставался в Англии, замещая короля. В битве участвовали герцог Кларенс (старший из братьев) и герцог Глостер (самый младший брат короля). Замена Кларенса Бедфордом является результатом последующих событий. Через несколько лет Кларенс умер во Франции, но Бедфорд выжил и стал вторым после Генриха великим английским полководцем, одерживавшим победы на континенте. Тем, кто хорошо знал историю, имя Бедфорда говорило намного больше, чем имя Кларенса, поэтому было вполне естественно сделать участником битвы при Азенкуре именно Бедфорда.

Затем король приветствует старого военачальника, который, однако, сражается с пылом юноши:

Сэр Томас отвечает королю весело и любезно. На следующий день именно он будет удостоен чести дать англичанам сигнал к бою (сегодня мы сказали бы «открыть огонь»).

Затем король встречает Пистоля. Тот не узнает Генриха, так как король закутан в плащ и представляется валлийским офицером. (Это не совсем ложь, поскольку Генрих родился в Монмуте — городе, расположенном на самой границе с Уэльсом и часто считающемся валлийским.)

Пистоль, все еще обиженный на Флюэллена за отказ помочь бедняге Бардольфу, свирепо говорит королю:

Святой Давид — легендарный валлийский священник VI в. н. э., якобы основавший в Уэльсе множество церквей. Давид считался покровителем Уэльса, поэтому так звали многих уроженцев этой страны. На валлийском диалекте это имя произносится как Таффид, а уменьшительное от него — Таффи. Поэтому каждый валлиец — это Таффи; известный английский детский стишок начинается строчкой: «Таффи был валлийцем; Таффи воровал…»

О святом Давиде рассказывают, что в 540 г., накануне битвы валлийцев с саксами, Давид посоветовал валлийцам прицепить к шапке веточку порея, чтобы отличать своих от чужих. (Военная форма, предназначенная для той же цели, появилась позже.) Это помогло валлийцам одержать победу. Предполагают, что порей выбрали в качестве эмблемы потому, что сражение должно было произойти на поле, где этого порея было видимо-невидимо.

У валлийцев возник обычай: в День святого Давида, отмечаемый 1 марта, прицеплять к головному убору порей. Во-первых, таким образом они отличали своих от саксов; Во-вторых, утверждали свою национальную принадлежность даже после того, как веками находились под чужеземным игом. Этот обычай очень напоминает другой, куда более распространенный (во всяком случае, в Америке), когда в День святого Патрика ирландцы прикрепляют к одежде изображение трилистника.

Угроза сбить с шапки порей в День святого Давида была оскорбительна не только для данного человека, но и для всех валлийцев. Она должна была подействовать на Флюэллена как красная тряпка на быка.

Пистоль уходит, но король остается на сцене и незаметно подслушивает разговор вошедших Гауэра и Флюэллена. Не успевает Гауэр открыть рот, как Флюэллен шикает на него и тут же приводит исторический пример:

Помпей Великий больше всего известен не своими победами, а тем, что его разбил Юлий Цезарь. Для педанта Флюэллена характерно, что он ставит Помпея выше Цезаря.

Флюэллен производит на короля сильное впечатление. И он, и публика понимают, что валлиец хоть и чудак, но очень достойный человек.

Затем король сталкивается с тремя простыми солдатами: Джоном Бетсом, Александером Кортом и Майклом Уильямсом. Они подавлены и со страхом ждут того, что им готовит грядущий день.

Майкл Уильямс, самый речистый из них, даже дерзает вслух усомниться в справедливости этой войны. Он говорит:

Иными словами, в Судный день обнаружится, что многие солдаты умерли во грехе, а поскольку они погибли, выполняя приказ короля, то отвечать за это придется именно ему.

Король (притворяясь простым солдатом) спорит с Уильямсом, утверждая, что каждый сам отвечает за собственную душу и не должен сваливать свои грехи на других.

Уильямс мрачно возражает, что король не стал бы так уверенно посылать своих людей в бой, если бы не знал, что, в случае если он проиграет сражение и попадет в плен, его освободят за выкуп. Когда Генрих говорит, что слышал, будто король не позволит выкупать себя (иными словами, будет сражаться до конца), Уильямс цинично отвечает:

Для его цинизма есть все основания. В битве при Пуатье французские солдаты умирали тысячами, в то время как король Иоанн Французский сидел в уютном шатре вражеского полководца и дожидался выкупа.

Самой ужасной особенностью средневековых войн было то, что аристократов, являвшихся зачинщиками войн и предводителями отрядов, очень редко убивали. Их брали в плен учтиво, по рыцарским правилам, обращались с ними вежливо и освобождали за выкуп (в конце концов, сегодняшний победитель мог оказаться пленником в следующей битве), в то время как плохо вооруженных или вовсе безоружных крестьян, сражавшихся только за собственную жизнь, убивали без всякой пощады, потому что у них не было денег на выкуп.

Король (все еще в обличье простого солдата) отвечает с таким жаром, что вспыхивает ссора. Конечно, сейчас не до драки, но соперники соглашаются встретиться после битвы. В знак этого они обмениваются перчатками и договариваются носить их на шапках, чтобы узнать друг друга. Уильямс злобно говорит:

Хотя на людях король держится уверенно, но, когда остается один, его начинают грызть сомнения и чувство вины. Как и его отец (см.: Шекспир У. Генрих IV. Акт III, сцена 1), Генрих завидует простым людям, которые могут спать спокойно, в то время как заботы не дают королю сомкнуть глаз.

Внезапно Генрих решает, что происходящее может быть наказанием за грехи, и он молит Небо:

Тема, объединяющая четыре пьесы (начиная с «Ричарда II»), достигает своего апогея. Если над Плантагенетами продолжает тяготеть проклятие, которое последовало за убийством Томаса Глостера (см. в гл. 6: «…Герцог Норфольк), то армия Генриха будет уничтожена, сам он погибнет, и это станет последним ударом. В Англии снова вспыхнет гражданская война. Воспользовавшись хаосом, французы, стремящиеся отомстить, вторгнутся в страну и завоюют ее — иными словами, сделают то, что сейчас пытается сделать сам Генрих.

Но даже если армия Генриха одержит победу, будет ли это означать, что смерть Томаса Глостера наконец искуплена и Англия прощена?

Торжественное перезахоронение останков Ричарда, оплакивание его праха, покаяние и (как подробно описывает Генрих) благотворительные мероприятия в его честь могли быть проявлением искреннего сожаления; есть все причины предполагать, что Генрих любил Ричарда II скорбел о его судьбе. Возможно, он пытался таким образом умилостивить Небеса. Кроме того, это было разумной политикой. Публичное покаяние могло убедить английский народ, боявшийся, что Генриха накажет Бог, и помешать воинственным баронам воспользоваться отсутствием короля и, используя в своих целях призрак Ричарда, поднять новый мятеж.

Наступил рассвет. Войска заняли позиции. Шансы неравны. Уэстморленд говорит о французах:

А Эксетер отвечает:

Иными словами, двенадцати тысячам англичан, измученных тяжелым маршем, противостоят шестьдесят тысяч отдохнувших французов. Возможно, эти данные преувеличены (в некоторых английских источниках соотношение вообще оценивается как десять к одному), но, по самой минимальной оценке, у французов было тройное превосходство, что тоже немало.

На сцене впервые появляется некий английский лорд. Он произносит смелую речь и уходит к своему отряду, после чего Бедфорд говорит:

Речь идет о Томасе Монтекьюте, четвертом графе Солсбери. Он сын того самого Джона Солсбери, который пытался собрать в Уэльсе армию для Ричарда II (см. в гл. 6: «Милорд, мы ожидали десять суток…») и был до конца предан своему королю.

Солсбери — старший был видным лоллардом (см. в гл. 7: «Ну, Хэл…») и в 1400 г. погиб, растерзанный толпой католиков. Теперь Солсбери-младший преданно служит сыну человека, с которым воевал его отец, и королю, уничтожившему лоллардизм. Назовем это патриотизмом.

Входит король и успевает услышать слова Уэстморленда, жалеющего, что часть армии осталась в Англии; ее присутствие позволило бы немного улучшить соотношение сил. После этого Генрих произносит прекрасный монолог, доказывая, что солдат должно быть не больше, а меньше. Если их ждет поражение, то потеря не нанесет Англии особого вреда, а если они победят при значительном меньшинстве, то тем больше славы выпадет на долю их страны. Он говорит:

Тут Генрих играет роль Хотспера (см. в гл. 7: «Для стяжанья славы…»), но делает это с большей осмотрительностью и терпением.

Король продолжает:

Согласно легенде, возникшей не позднее VIII в. н. э., в Риме жили два брата-христианина, Криспин и Криспиан. Во время преследований христиан при римском императоре Диоклетиане братья бежали в Суассон на территории Галлии (ныне Франции) и зарабатывали себе на жизнь шитьем обуви. Но в 286 г. их схватили и обезглавили; видимо, это случилось 25 октября, потому что именно в этот день отмечают их память. Отсюда следует, что битва при Азенкуре состоялась 25 октября 1415 г.

Далее Генрих предсказывает, что все участники этой битвы будут с гордостью вспоминать о ней до конца своих дней, и заканчивает монолог проникновенными словами:

Неужели Генрих действительно был настолько уверен, что в этом неравном бою англичане победят? Или этот монолог сочинил человек, заранее знавший результат сражения? Речь Генриха Шекспир не выдумал (просто гениально улучшил стиль); она изложена у Холиншеда. Однако Холиншед и сам писал о битве, уже зная, чем она закончилась.

С другой стороны, все указывает на то, то Генрих V действительно был талантливым полководцем. На рассвете он тщательно изучил поле боя, оценил силы французов и составил план сражения. Возможно, король действительно считал, что у него есть хорошие шансы на успех. Если так, то (как нам вскоре предстоит убедиться) он не ошибся.

Главный герольд Франции прибывает снова и предлагает англичанам сдаться. С точки зрения французов, только так Генрих сможет сохранить жизнь. Король спокойно, но гордо отвечает, что сначала нужно одержать победу, а уже потом решать, что делать с разбитыми англичанами. Он говорит:

Это цитата из Библии. Именно так израильский царь Ахав, очутившийся в подобной ситуации, ответил на требование сирийцев сдаться: «…скажите: пусть не хвалится подпоясывающийся, как распоясывающийся» (3 Цар., 20: И).

Далее Генрих говорит, что его убитые солдаты будут мстить французам и после смерти. Говоря о будущих трупах англичан, он пророчит:

Слышать такие ужасные слова от короля-рыцаря крайне неприятно; можно догадаться, что Шекспир вновь выражает свое отвращение к войне и ее ужасам.

К королю устремляется герцог Йоркский и говорит:

Это тот самый Омерль, друг покойного Ричарда II; пятнадцать лет назад он участвовал в заговоре против Генриха IV. Всего несколько месяцев назад его младший брат граф Кембридж устроил заговор против самого Генриха V и был за это повешен.

Возможно, герцог Йоркский делает этот благородный жест, стремясь искупить как собственные былые грехи, так и грехи брата и не попасть в опалу.

Битва начинается комической сценой между хвастуном Пистолем и испуганным французским пленником. Пистоль требует выкуп, но оба не знают языка друг друга, а потому ничего не понимают.

Мальчик (бывший паж Фальстафа) вынужден взять на себя роль переводчика. Конечно, в это время он уже не может быть мальчиком. Он стал пажом Фальстафа сразу после битвы при Шрусбери, которая состоялась в 1403 г., а сейчас идет 1415–й. Если мальчику, сопровождавшему Фальстафа в начале второй части «Генриха IV», тогда было восемь лет, то сейчас ему двадцать.

Однако Шекспира не интересует хронология; у него мальчик еще недостаточно вырос, чтобы принимать участие в боевых действиях. Здесь ему лет двенадцать-тринадцать.

Наконец француз понимает, что от него требуется, и уходит вместе с Пистолем. Оставшийся в одиночестве Мальчик презрительно говорит о Пистоле:

Мы уже знаем, что Бардольфа повесили за кражу распятия, но впервые слышим, что Нима повесили тоже. Можно догадаться, что это было наказанием за дезертирство.

Затем Мальчик говорит, что его, как и остальных подростков, отрядили охранять обоз, потому что все взрослые мужчины отправлены в строй; англичан слишком мало, чтобы способные носить оружие занимались второстепенными делами.

Тут мы молниеносно перемещаемся во французский лагерь. Царившая здесь прежде почти истерическая уверенность в победе вдруг сменилась глубочайшим отчаянием. Герцог Орлеанский кричит коннетаблю:

Это значит: «О боже! Погиб день! Все погибло!»

Что случилось? Почему французы потерпели поражение, когда казалось, что преимущество целиком на их стороне?

Ни у Шекспира, ни у елизаветинской публики вопросов не возникало. В конце концов, французы численно превосходили англичан только в пять раз, а в те времена англичане свято верили, что один английский солдат равняется по меньшей мере пяти несчастным французам, так что, естественно, англичане победят.

Но нам этого недостаточно — впрочем, как и современному англичанину. Французы — такие же храбрые солдаты, как и все прочие, и проявляли свою храбрость столько раз, что нет смысла повторять это. Достаточно сказать, что в конце концов они изгнали англичан из Франции.

Но в таком случае что же произошло при Азенкуре?

Если принять во внимание все факторы, то окажется, что преимущество было вовсе не на стороне французов.

Во-первых, слишком самоуверенные французы во главе с бездарными полководцами сами отказались от своего главного преимущества — значительного численного превосходства, — решив сражаться фронтом, не превышавшим в ширину километра, поскольку с обоих флангов его прикрывали густые леса. В результате англичане имели дело с передовой линией, не превосходившей по численности их собственную.

Конечно, у французов были огромные резервы, но в данном случае это не сыграло никакой роли.

Главной ударной силой французской армии были тяжеловооруженные рыцари. Могучие лошади, прикрытые броней и несущие на спине рыцаря в латах, во время атаки представляют собой огромную массу, но могла ли состояться эта атака? Земля была пропитана влагой: бесконечные дожди, причинившие столько неудобств армии Генриха и сделавшие ее передвижение сплошным кошмаром, превратили почву в непролазную грязь. Поле боя представляло собой настоящее болото. Когда наступило время атаки, кавалерия остановилась: лошади просто не могли вытащить копыта из вязкой глины.

Напротив, английская армия, состоявшая исключительно из пехотинцев, сохранила подвижность. Более того, эта пехота состояла главным образом из опытных лучников, умело обращавшихся с длинными луками. Длинные и тяжелые стрелы летели с огромной скоростью и пробивали латы при выстреле с удивительно большого расстояния. (Даже сейчас многие из нас знают, какой звук издают в полете длинные стрелы. Наверно, лучшая сцена фильма, снятого по этой пьесе сэром Лоуренсом Оливье, — та, в которой стрелы со свистом взлетают в небо. От этого звука кровь застывает в жилах.)

Смертоносные стрелы вонзались в плотные французские шеренги, которые с трудом трогались с места. Когда хаос в рядах французов достиг апогея, Генрих послал вперед пехотинцев, вооруженных боевыми топорами и мечами. Началась бойня, в которой у французов не было ни единого шанса на победу.

Даже если бы им удалось начать конную атаку (чего не случилось), это не принесло бы им успеха. Генрих окружил своих лучников копьеносцами, которые воткнули толстые концы копий в землю и направили острые наконечники вверх. Атака захлебнулась бы, как только на них налетели бы первые лошади.

Мог ли Генрих предвидеть такой ход битвы?

А почему же нет? Разве трудно заметить, что поле боя недостаточно широко, а земля превратилась в непролазную грязь? Разве трудно предугадать исход сражения между искусными лучниками и тяжелыми, неповоротливыми всадниками? Конечно, Генрих прекрасно помнил блестящие победы, которые английские лучники неизменно одерживали над шотландской кавалерией в течение последних двадцати лет.

Поэтому нет ничего удивительного в том, что Генрих сохранял самообладание, хотя ситуация складывалась не в его пользу. В этом свете не выглядит парадоксальным даже утверждение короля, что он предпочел бы иметь меньше солдат; тогда психологический эффект подобной победы был бы еще сильнее.

Действительно, битва при Азенкуре стала самой знаменитой победой в истории Англии вплоть до битвы за Британию 1940 г. Прошли годы, прежде чем французы сумели оправиться от этой катастрофы и понять, что они способны сражаться с англичанами на равных.

Потери англичан были ничтожны: из знатных вельмож погибли только двое. Один из них — герцог Йоркский, который просил поручить ему командование авангардом. Король Генрих спрашивает о его судьбе, и Эксетер отвечает, что Йорк мертв:

Так закончил свою жизнь Омерль из «Ричарда II». Что же касается графа Суффолка[157], то Холиншед включил его в список потерь, но мне не удалось узнать больше об этом человеке.

Однако у ошеломляющей победы при Азенкуре был один недостаток. У каждого англичанина оказалось слишком много пленных, которых отпускали за выкуп. Когда английским военачальникам показалось, что французы опомнились или ввели в бой свежие силы, англичане были вынуждены избавиться от всего, что мешало им сражаться. Их было слишком мало, чтобы выделить людей для охраны пленников; но без конвоиров те могли бежать и присоединиться к своим.

Поэтому король Генрих был вынужден принять решение необходимое, но достойное сожаления:

Это неслыханно жестокое распоряжение было вызвано ошибочным впечатлением, что французы в силах продолжать сражение. На самом деле противник был не способен на это, так что пленникам можно было спокойно сохранить жизнь и получить за них выкуп.

Сами англичане, не позволяющие никому умалять славу победы при Азенкуре, тем не менее ощущают неловкость и пытаются оправдать такой приказ. Его отдали в горячке боя и якобы в ответ на зверства французов; позже возникла легенда о том, что бежавшие с поля боя французские солдаты, разозленные поражением, разграбили английский обоз и перебили всех защищавших его мальчиков.

Шекспир тоже не пользует это объяснение. На сцену выходят Гауэр и Флюэллен, и Гауэр говорит:

Поскольку Мальчик ранее упомянул, что его отправили охранять обоз, можно догадаться, что он тоже погиб. Значит, с пажом Фальстафа и Робином из «Виндзорских насмешниц» мы тоже должны проститься.

Однако этот предлог для оправдания зверского приказа не так убедителен, как может показаться на первый взгляд. Согласно последним данным, преступление совершили не французские солдаты, а местное гражданское население, воспользовавшееся сражением, чтобы напасть на лагерь.

Но сейчас дело не в этом. Одобряет ли сам Шекспир убийство пленников, даже если для этого была причина? Или считает это чудовищной жестокостью, неразрывно связанной с войной? Если верно последнее предположение, то он не может сказать об этом открыто; в конце концов, речь идет о великой и славной битве при Азенкуре и короле-рыцаре Генрихе V. Публика ни за что не простила бы автора, а Шекспир был не из тех, кто дерзал бросать ей вызов.

Но для этого и существует эзопов язык. Шекспир вкладывает в уста Гауэра, описывающего смерть мальчиков, следующие слова:

Конечно, слово «справедливо»[158] здесь не к месту. Король мог поступить так «сгоряча», «с горя», «от обиды» и даже «со зла», но слово «справедливо» в данном контексте звучит саркастически. А слово «молодец»[159] — и подавно.

В этой ситуации Шекспир по мере сил стремится показать, что война губит все, к чему прикасается, и делает чудовищем даже великодушного и человечного короля.

Сразу за репликой Гауэра об убийстве пленников и «справедливом» и «галантном» короле следует фраза Флюэллена, как всегда сравнивающего современных воинов с воинами древности. Флюэллен говорит, что король Генрих родился в Монмуте (что делает последнего валлийцем если не по крови, то по месту рождения), а затем спрашивает:

Гауэр тут же поправляет его (не Большой, а Великий), но нетерпеливый Флюэллен только отмахивается; для него «великий» и «большой» — синонимы. В публике раздается легкий смешок, потому что Флюэллен по валлийской привычке произносит «б» как «п», после чего «Александр Большой» (big) превращается в «Александр Свинья» (pig). Но что, если Шекспир вставил эту фразу не только для увеселения публики? Не намекает ли он, что даже в идеальном воине и величайшем из завоевателей Александре Македонском было что-то свинское?

И случайно ли, что после этого Флюэллен сравнивает Генриха с Александром?

У Александра и Генриха действительно много общего (см. в гл. 10: «Узел гордиев…»). Однако Флюэллен начинает сравнение нелепой фразой о том, что и в Монмуте (месте рождения Генриха), и Македонии (месте рождения Александра) есть река

Но потом валлиец собирается с мыслями и произносит что-то очень важное:

Это случилось на пиру в 327 г. до н. э. в Мараканде (нынешний Самарканд), после победы Александра над персами, когда он достиг самого дальнего, северо-восточного конца Персии. У Александра кружилась голова от успеха; его называли богом, и он сам начинал верить в это. Кроме того, великий полководец слишком много пил.

Александр благосклонно слушал льстецов, которые воспевали его завоевания, намного превосходившие, как ему говорили, достижения его отца, Филиппа Македонского.

Клит, друг детства Александра, спасший ему жизнь во время первого сражения в Азии, слушал эти речи с нараставшим гневом. Сам изрядно пьяный, он принялся защищать Филиппа, нападая на Александра. Разгневанный Александр схватил копье, метнул его в Клита и убил на месте.

Гауэр сердито говорит, что этот случай не имеет никакого отношения к Генриху, и тут Флюэллен напоминает ему об изгнании Фальстафа. Конечно, сравнение притянуто за уши, однако оно наводит валлийца на новую мысль.

Почему он выбрал для сравнения самый неприятный эпизод из жизни великого полководца? Зачем подчеркивать, что Александр дал волю гневу под влиянием выпитого? Не затем ли, чтобы заставить нас понять, что Генриху ударил в голову хмель победы?

Может быть, это намек на убийство пленных? Может быть, Шекспир хочет исподволь подвести публику к этому выводу, используя окольные пути?

Версия очень правдоподобная. Тем более что сразу после реплики Флюэллена на сцену выходит разъяренный король (видимо, узнавший об избиении мальчиков в обозе), так что аналогия с разъяренным Александром становится вполне доступной, и говорит:

А затем — совершенно излишне с точки зрения сюжета, но в полном соответствии с намерением Шекспира — Генрих повторяет свой страшный приказ. Он говорит:

Он приказывает сообщить это тем французам, которые еще не покинули поле боя.

После окончания битвы Флюэллен подходит к королю Генриху и говорит:

Он может иметь в виду только битву при Креси. Кстати, оба этих сражения состоялись в одной местности. Креси находится всего в 20 милях (32 км) к северо-западу от Азенкура.

Флюэллен продолжает описывать подробности того давнего боя:

Это придает обычаю носить на шапках порей патриотический оттенок. Флюэллен (конечно, по ошибке) заменяет сражение с саксами сражением с французами. Более того, он называет всех валлийцев монмутцами, потому что в Монмуте родился Генрих.

Поэтому, когда Флюэллен просит короля в Давидов день прицепить к шапке веточку порея, Генрих соглашается и добавляет:

Валлиец он только в том смысле, что родился в Монмуте, но смысл его признания намного шире: после этой великой победы Уэльс и Англия стали одной страной.

Но какие-то разногласия все же остаются. Флюэллен, гордый тем, что король считает себя валлийцем, ведет себя так, словно это честь не для Уэльса, а для самого Генриха. Он говорит с королем покровительственно и даже немного свысока:

Король отвечает ему вежливо и учтиво, но вполне вероятно, что таким способом Шекспир хочет сказать, что даже Генрих V не всегда проявляет честность и доброту, а если так, то можно стыдиться знакомства даже с королем-героем.

Входит Уильямс — тот самый солдат, который обменялся перчатками с королем, приняв его за простого солдата.

Генрих, желая подшутить над вспыльчивым Флюэлленом (или отомстить за сомнение в честности короля?), передает ему перчатку, полученную ночью, и говорит валлийцу:

Здесь Шекспир следует традициям Гомера и легендам о битве при Азенкуре, возникшим позже. Говорили, что Генрих сошелся в поединке с Жаном (Иоанном) Алансонским, произведенным в герцоги меньше года назад. Легенда гласит, что Генрих был выбит из седла и неминуемо погиб бы, если бы вовремя подоспевший телохранитель не убил Алансона. Генрих якобы хотел сохранить Алансону жизнь, но не смог остановить разъяренного охранника.

Дед Жана, Шарль (Карл) Алансонский, был братом короля Филиппа VI Французского и погиб в битве при Креси.

Флюэллен соглашается носить перчатку; при этом валлийца предупреждают, что человек, который попытается его ударить, друг герцога Алансонского и, следовательно, враг.

Генрих хочет всего-навсего пошутить; ему не нужны неприятности. Поэтому требуется, чтобы кто-то присутствовал при потехе. Он говорит:

Уорик уже играл эпизодическую роль во второй части «Генриха IV», но в этой пьесе ему уделено еще меньше внимания.

Флюэллен встречается с Уильямсом, и тот бьет его. Вспыльчивый валлиец, выйдя из себя, лезет в драку, но король разводит их в стороны и раскрывает правду.

Уильямс держится гордо и уверенно, говорит, что король сам представился ему простым солдатом, а потому получил то, что заслуживал. Король признает справедливость его доводов и награждает упрямого Уильямса перчаткой, набитой кронами; щедрый Флюэллен добавляет к этому подарку целый шиллинг.

Тем временем герольды обходят поле боя и составляют то, что сегодня называется бодикаунт (прямой подсчет человеческих потерь). Эксетер докладывает, что среди знатных пленных находится

Взятого в плен Карла (Шарля) Орлеанского отвезли в Англию, где он провел двадцать пять лет. Однако обращались с герцогом в соответствии с его положением, и он жил в покое и уюте, сочиняя стихи для собственного удовольствия.

Во время битвы при Азенкуре ему было двадцать один год; на родину герцог вернулся только в 1440 г. пожилым (по тогдашним понятиям) человеком. Возвращаться во французскую политику у Шарля уже не было сил, поэтому он жил как частное лицо и оказывал покровительство поэтам.

В каком-то смысле последнее слово осталось за Карлом Орлеанским. Сын Карла в свое время стал французским королем; в отличие от него сын Генриха перед смертью лишился не только французской, но и английской короны.

Правда, до этого еще далеко. Король Генрих, выслушав имена пленников, говорит:

Ему передают список убитых титулованных дворян, приведенный Холиншедом, а также список убитых англичан. Король Генрих зачитывает его вслух:

Соотношение двадцать пять к десяти тысячам кажется невероятным, однако такое случалось даже в более поздние времена, когда учет потерь вели намного более тщательно. Например, в битве у Нового Орлеана, состоявшейся 8 января 1815 г. (через четыреста лет после битвы при Азенкуре), роли переменились: англичане, сражавшиеся с американцами, потеряли больше двух тысяч человек, в то время как у американцев было восемь убитых и тринадцать раненых.

Однако сам Холиншед указывает, что цифра двадцать пять явно занижена и что на самом деле потери англичан составили от пятисот до шестисот человек. кое-кто даже доказывает, что потери доходили до тысячи шестисот. Однако в самом худшем для англичан случае соотношение их потерь к потерям французов составило один к десяти.

Ознакомившись со списком потерь, Генрих восклицает:

Накануне битвы Генрих просил Бога не карать его за свержение Ричарда II, и Бог ответил. Таким образом, тетралогия, начинающаяся «Ричардом II» и заканчивающаяся «Генрихом V», посвящена преступлению, наказанию и прощению; Англия еще раз получает отпущение грехов и достигает (или почти достигает) залитой солнцем вершины славы и процветания.

(Конечно, это пребывание оказалось временным. В истории нет ничего постоянного.)

После окончания битвы Генрих может направиться с войском в Кале. Конечно, его солдаты уже ничем не напоминают беглецов, пытавшихся ускользнуть от французов и зализать раны, это самая победоносная армия, которую когда-либо видела Англия.

Однако материально эта победа ничего Англии не дала. Армия ее изрядно поредела численно, была измучена болезнями и не могла оставаться во Франции. Но в данный момент она получила возможность благополучно добраться до Кале.

Однако этих солдат окружал ореол славы. Кто теперь будет подсчитывать потери и понесенные расходы? Генрих с восторгом произносит:

Они добрались до Кале 29 октября, через четыре дня после битвы при Азенкуре и через три недели после выхода из Арфлера.

Английская армия отдыхала в Кале до 17 ноября, а затем вернулась на родину. Генрих V триумфально вступил в Лондон 23 ноября 1415 г., откуда отбыл три с половиной месяца назад.

Открывая пятый акт, Хор описывает реакцию англичан:

Эту пышность можно сравнить только с триумфами Древнего Рима. Это верно: если бы Генрих был римским полководцем времен республики и выиграл битву при Азенкуре, он бы заслужил триумф и отпраздновал его.

Затем Шекспир вкладывает в уста Хора слова, которые позволяют с необычной точностью установить дату первого представления пьесы. Хор сравнивает пышность, с которой Лондон праздновал возвращение Генриха, с пышностью, которая ждет другого победителя:

Полководец королевы — это граф Эссекс, ревностным членом кружка которого был Шекспир.

Эссексу было поручено командовать армией, направленной на подавление восстания ирландцев, которым руководил Хью О'Нил, граф

Тайронский. Эссекс отплыл из Англии 27 марта 1599 г.; первое представление пьесы, должно быть, состоялось во время наступившего после этого трехмесячного интервала, потому что к концу июня стало ясно, что Эссекс потерпел полное поражение.

Он вернулся не «цезарем-победоносцем», а наголову разбитым полководцем, возлагавшим вину за свое поражение на тех, кто недостаточно снабжал армию и подрывал его усилия.

В Ирландию послали другого полководца, который преуспел там, где Эссекс потерпел неудачу. После этого обиженный Эссекс восстал против «милостивой императрицы», то есть Елизаветы I, и был казнен. Эта казнь сильно подействовала на Шекспира[162].

Хор сообщает публике, что пропускает события, прошедшие в течение двух лет после возвращения короля:

«Мольбы французов», чтобы король оставался в Англии, после битвы при Азенкуре возросли неизмеримо. Территориальных приобретений эта победа Генриху V не принесла, но ее психологический эффект был огромным.

В сокрушительном поражении обвинили арманьяков, вождем которых был пленный Карл (Шарль) Орлеанский, поскольку бургиньоны в этом сражении участия не принимали. Если бы Жан Бесстрашный Бургундский после Азенкура действовал энергично, он мог бы без сопротивления взять Париж и захватить французский трон, настолько низок был престиж арманьяков.

Однако вскоре лидером арманьяков вместо Карла Орлеанского стал Бернар VII, граф Арманьяк и тесть герцога Орлеанского. Поскольку коннетабль д'Альбре погиб при Азенкуре, новым коннетаблем Арманьяк назначил себя и командовал остатками армии. Арманьяк оказался решительнее Жана Бесстрашного и взял Париж.

Дофин Луи, который послал королю Генриху мячи для тенниса и в ночь перед битвой воспевал своего коня, умер в декабре, через два месяца после битвы при Азенкуре. Дофином стал его младший брат Жан (Иоанн), но в 1417 г. умер и он.

После этого дофином стал младший и единственный оставшийся в живых сын безумного короля Карла (тоже Карл, в ту пору четырнадцатилетний).

В последующие годы дофин Карл находился под полной опекой арманьяков. Бывали годы, когда французский дофин, являвшийся гарантом соблюдения законов, становился единственным козырем арманьяков.

Однако Жан Бесстрашный Бургундский, не сумевший вовремя взять Париж, постепенно пришел в себя и фактически осадил город. Ему оставалось только одно: разбить арманьяков. Герцог Бургундский назначил регентшей королеву, которая правила страной вместо своего супруга, умственно неполноценного Карла. (Правление это было чисто номинальным, поскольку за спиной королевы всегда стоял сам герцог.)

Франция с каждым днем все больше скатывалась к анархии, и Генрих V испытывал глубокое удовлетворение оттого, что в стане врага царит хаос, в то время как сам он спокойно сидит дома, приводит в порядок внутренние дела и одновременно собирает армию для нового вторжения на континент.

Вторым преимуществом, полученным Генрихом в результате битвы при Азенкуре, было то, что он внезапно стал самым важным человеком в Европе. Слух о великой победе облетел весь христианский мир. Ему решили нанести визит даже император Священной Римской империи, величайший светский правитель Запада, и римский папа (по крайней мере, в теории), являвшийся временным духовным правителем всех христиан, признававших его духовное главенство.

В то время императором был Сигизмунд, сын императора Священной Римской империи Карла IV (правившего с 1346 по 1378 г.) и младший брат пришедшего к власти после Карла императора Венцеслава (1378–1400). Кроме того, он был братом «доброй королевы» Анны Богемской, первой жены Ричарда II.

В 1387 г. Сигизмунд стал королем Венгрии, но в то время венгерский трон был далеко не ложем из лепестков роз. На Юго-Восточную Европу надвигались турки, одерживавшие куда более громкие победы, чем победа при Азенкуре, захватывавшие огромные территории и удерживавшие их так долго, что Генриху приходилось об этом только мечтать. Когда Сигизмунд, собрав объединенное христианское войско, сразился с турками у Никополя на нижнем Дунае (территория современной Болгарии), он был разбит наголову.

В 1411 г., за четыре года до Азенкура, Сигизмунд добился, что маркграфы избрали его императором Священной Римской империи, но на положении Венгрии это не сказалось. Реальной власти у императора практически не было; он находился в постоянной зависимости от всесильных князей раздробленной Германии (которая объединилась только в середине XIX в.).

Самым важным событием правления Сигизмунда был суд над чешским (точнее, богемским) религиозным реформатором Яном Гусом. Гус согласился прибыть во вражеский стан, чтобы защищать свои взгляды, так как Сигизмунд гарантировал ему личную безопасность. Однако это обещание ничего не стоило. В 1414 г., за год до битвы при Азенкуре, Гуса судили, обвинили в ереси и сожгли на костре. Эта казнь стала поводом для многолетней гражданской войны.

В принципе Сигизмунд был способным человеком, но правил в очень трудное время. Он потерпел поражение на поле боя, после чего имперские князья и венгерские магнаты потеряли к нему всякое уважение. Тем не менее он носил громкий титул императора, впервые учрежденный Октавием Цезарем, и ничто не могло помешать этому. В 1416 г. маленькая Англия с удивлением убедилась, что император — человек не гордый: он приплыл, встретился с Генрихом в Кентербери и даже подписал с ним договор. Для короля и страны это была большая честь.

23 июля 1417 г. началось второе вторжение Генриха во Францию. На этот раз условия складывались для него намного благоприятнее. Жан Бесстрашный пытался взять Париж штурмом, и Генрих мог рассчитывать на то, что арманьяки будут деморализованы и охвачены страхом, когда увидят, что им в глотку вот-вот вцепятся страшные английские чудовища, а в бок — разъяренные бургиньоны.

Пятый акт опять начинается во Франции. С битвы при Азенкуре прошло три с половиной года, но Флюэллен все еще хочет отомстить Пистолю за его оскорбительную фразу насчет порея. (Вскоре выясняется, что Пистоль повторил оскорбление.)

Миновал Давидов день, — следовательно, сегодня 2 марта 1418 г. За семь месяцев, которые Генрих провел во Франции, он завоевал значительную часть Нормандии, захватывая город за городом. Никто не смел долго сопротивляться герою Азенкура, тем более что Генрих действительно оказался прекрасным полководцем. Этой кампанией следует восхищаться больше, чем скоропалительной битвой при Азенкуре, какой бы блестящей победой та ни закончилась.

Разгневанный Флюэллен жалуется Гауэру, что накануне Пистоль подошел к нему с хлебом и солью и предложил Флюэллену съесть порей, который тот прикрепил к шапке. Флюэллен в тот момент не смог ответить ему должным образом, но сегодня снова прицепил веточку порея и теперь ждет Пистоля. Когда тот появляется, Флюэллен с насмешливой учтивостью называет его подлым мошенником и негодяем.

Пистоль отвечает ему с обычным красноречием:

Парками римляне называли богинь Судьбы. Пистоль грозит заставить богинь прервать нить жизни, которую они прядут. Иными словами, он угрожает убить Флюэллена.

Но Флюэллен на угрозу не реагирует. Холодно, с закипающим гневом он предлагает Пистолю съесть порей. Пистоль отвечает:

Кадуаладер (или Кадвалладер) — легендарный король кельтских бриттов, правивший в IV в. н. э. Он возглавил экспедицию на северозападный полуостров Галлии, который тогда именовался Арморикой, а после этого похода получил название Бретань. «Его козы» — уничижительный намек на валлийцев, якобы питающихся травой (в том числе пореем).

Терпение Флюэллена истощается. Он колотит Пистоля и заставляет его съесть порей.

Бедный Пистоль уходит со сцены. Больше мы его не увидим. Напоследок он наносит нам еще один удар. Пистоль говорит:

На первый взгляд кажется, что речь идет о Доль Тершит, проститутке из второй части «Генриха IV» (см. в гл. 8: «Мистрис Тершит…»). Действительно, когда в начале «Генриха V» Пистоль и Ним ссорятся из-за того, что пистоль женился на миссис Куикли, Пистоль советует Ниму жениться на Доль Тершит, но уже тогда становится известно, что Доль больна сифилисом и лежит в больнице.

Но женился-то Пистоль именно на Нелл Куикли, так что очень похоже, что «Долл» — это просто опечатка; следует читать «Нелл».

Пистолю предстоит вернуться в Англию, где он будет добывать себе пропитание воровством и сводничеством, притворяясь израненным ветераном французской войны. (Впрочем, в те дни старому солдату ни на что другое рассчитывать не приходилось.)

Пистоль — последний осколок компании Фальстафа.

Между первой и второй сценами пятого акта проходит еще два года, но в пьесе об этом не говорится.

1418 год оказался для Франции ужасным. В мае и июне парижане восстали против арманьяков и перебили многих из них, включая самого Бернара д'Арманьяка. Поэтому герцогу Бургундского не составило никакого труда 14 июля (поразительное совпадение!) войти в Париж и захватить как столицу, так и безумного короля.

А королева находилась у него уже давно. Если бы Жан Бесстрашный сумел добраться и до дофина, то в его руках оказалась бы вся Франция (за исключением Нормандии, которую надежно удерживал Генрих).

Однако дофин попал в плен к тем арманьякам, которым удалось покинуть Париж в разгар восстания и перебраться в Бурж, находящийся в 120 милях (290 км) к югу от столицы. Все последующие годы дофин, совершенно никчемная личность, оставался символом национального сопротивления английским захватчикам.

Тем временем Генрих завершал завоевание Нормандии. Он осадил крупнейший нормандский город Руан, древнюю столицу Вильгельма Завоевателя (приходившегося Генриху прапрапрапрапрапрапрапрапрадедом). Руан держался семь месяцев, терпя лишения и голод. Жан Бесстрашный находился всего в 75 милях (120 км) выше по течению реки, но даже не попытался прийти на помощь городу. В январе 1419 г. уцелевшие жители Руана, напоминавшие живые скелеты, были вынуждены сдаться.

В таких условиях, когда Франции грозила смертельная опасность, продолжение гражданской войны было непозволительной роскошью. Жан Бесстрашный и дофин были просто обязаны достичь взаимопонимания и объединить силы против англичан. 11 июля 1419 г. они неохотно подписали мир.

Однако к тому времени англичане уже подходили к столице. Они взяли Понтуаз, находящийся всего в 20 милях (32 км) к северо-западу от Парижа, и Жан Бесстрашный (кто и за что его так прозвал, неизвестно) решил сдать столицу без боя. Забрав несчастного безумного короля, он перебрался в город Труа, расположенный примерно в 80 милях (130 км) к юго-востоку от Парижа.

Арманьяки считали, что со стороны бургиньонов это было предательством; мол, Жан Бесстрашный, усыпав бдительность арманьяков с помощью фальшивого мира, покинул Париж по предварительному соглашению с англичанами.

Разъяренные арманьяки потребовали новой встречи, которая состоялась в Монтре, примерно на полпути между Парижем и Труа. Там 10 сентября 1419 г. Жак Бесстрашный был убит одним из сторонников арманьяков. С ним поступили так же, как он сам поступил с Людовиком Орлеанским двенадцать лет назад.

Переговоры о мире между арманьяками и бургиньонами стали невозможны, что обеспечило победу Генриху V. Одна из партий должна была одержать сомнительную победу над другой, чтобы первыми склонить голову перед английскими захватчиками и подчиниться их «новому порядку».

Первыми эту возможность получили бургиньоны. Весной 1420 г. Генрих, который теперь овладел всей северной Францией, включая Париж, встретился с ними в Труа, чтобы заключить (точнее, продиктовать) мир. Вторая сцена пятого акта посвящена именно этой встрече. Король Генрих говорит:

Генрих приветствует французскую мирную делегацию по старшинству, начиная с королевских особ:

Это первое упоминание в пьесе о французской королеве. Это Изабелла Баварская, которую французы называли Изабо. (В списке действующих лиц она названа Изабель.) Изабелла вышла замуж за Карла VI в 1385 г.; тогда ей было всего пятнадцать лет. Теперь ей пятьдесят; после помешательства короля жизнь у нее была нелегкая. Она пыталась заботиться о Карле, родила ему кучу детей, самыми младшими из которых были девятнадцатилетняя Катерина и семнадцатилетний дофин Карл, которые, естественно, тоже присутствовали на мирной конференции.

Изабелла была немкой, иностранкой, а потому внушала французам подозрения. Как и намного более поздняя французская королева немецкого происхождения — Мария-Антуанетта. Изабелла не отличалась осторожностью и давала повод сплетникам обвинять ее в легкомысленном поведении. Распространяя о ней всевозможные истории, ее просто смешивали с грязью.

Так, после сумасшествия мужа она всюду появлялась в сопровождении Луи Орлеанского. Для этого имелась веская причина, поскольку в то время Луи практически принадлежала вся полнота власти (см. в гл. 10: «…Орлеанский»). Однако ходил слух, что они были любовниками; многие были уверены, что Изабелла свела короля с ума своими чарами, хотя на самом деле бедная женщина всячески пыталась вылечить его.

После убийства Луи Орлеанского, когда страну разрывали на части арманьяки и бургиньоны, Изабелла чувствовала неуверенность и вела себя очень непоследовательно. Она постоянно шарахалась от одних к другим и вызывала недоверие у обеих сторон. В конце концов Изабелла перешла к бургиньонам и на мирной конференции в Труа играла довольно жалкую роль.

Затем Генрих переходит к тем, кто рангом ниже:

Упомянутый здесь герцог Бургундский известен под именем Филиппа Доброго. Он унаследовал титул после своего отца, убитого полгода назад.

Поскольку в этом убийстве была виновата партия дофина, а сам дофин присутствует на сцене, новому молодому герцогу (в ту пору двадцатитрехлетнему) не терпится отомстить. Он неохотно принимает сторону Генриха V и готов признать его наследником Карла VI, лишь бы лишить короны ненавистного дофина.

Именно Филипп организовал эту встречу и сейчас красноречиво призывает к миру; нетрудно заметить, что он выражает пацифистские взгляды самого Шекспира.

Пока члены противоборствующих фракций торгуются из-за условий мирного договора, Генрих любезничает с французской принцессой, прекрасной Катериной[165].

Катерина — выгодная партия, потому что между нею и троном стоит только дофин Карл. Если он лишится права престолонаследия и Салический закон будет отменен, то следующим французским королем станет ее сын, а если на ней женится Генрих, то это будет их общий сын и, следовательно, он станет одновременно и королем Англии.

Генрих ухаживает за ней так, как подобает воину: простодушно и без уловок. Он говорит об их будущем сыне:

Святой Георгий — покровитель Англии, а святой Денис (Сен-Дени) — покровитель Франции. (Дени — французский эквивалент греческого имени Дионис.) Согласно легенде, святой Денис был первым епископом Парижа и стал мучеником в III в. н. э., когда ему перевалило за сто лет. Денису отрубили голову, но легенда гласит, что после этого он встал и прошел значительное расстояние, держа в руках собственную голову.

Белая лилия (чаще называемая флер-де-лис) — это стилизованная лилия, используемая в геральдике. Раньше щит на королевском гербе был буквально испещрен изображениями этого цветка, но Карл VI уменьшил их количество до трех.

Здесь Генрих говорит о сыне, который объединит Англию и Францию, и мечтает, что такое королевство будет достаточно сильным, чтобы разбить турок, которые, как указывалось выше, во время правления Генриха (и еще дольше века) стремительно завоевывали Юго-Восточную Европу и приближались к самому сердцу Европы.

Трудно сказать, является ли анахронизмом упоминание Константинополя, потому что фраза составлена двусмысленно. Во время мирной конференции в Труа Константинополь еще оставался христианским. Практически это было все, что осталось от древней Римской империи, однако там еще существовал великий монарх, называвший себя римским императором, родословная которого насчитывала две с лишним тысячи лет. Римская империя начиналась с единственного города, называвшегося Римом, и заканчивалась тоже единственным городом по имени Константинополь.

Константинополь был окружен турками, но продолжал держаться и держался еще целое поколение, пока не пал в 1453 г. Во времена Шекспира он был турецким уже полтора века и символизировал тот ужас, который турки внушали народам Европы.

Шекспир (который не был силен в тонкостях хронологии) мог допустить этот анахронизм намеренно. Либо он заставляет Генриха назвать Константинополь турецкой столицей, имея в виду, что сын Генриха проникнет в самое сердце Оттоманской Порты, либо хочет сказать, что этот сын придет на выручку Константинополю, который к тому времени еще останется христианским.

Впрочем, это не важно. Бедный Генрих! Его сыну не было суждено возглавить Крестовый поход против турок. Этот мальчик обладал доброй душой, был больше похож на своего деда с материнской стороны, чем на собственного отца, и в конце концов не удержал ни Францию, ни Англию.

Остальные возвращаются. Французская делегация принимает все условия. Единственная неувязка — нежелание Карла согласиться на то, как в документах о землях и титулах, которые подпишут оба короля, будет именоваться Генрих. Англичане настаивают на следующей формулировке:

«Notre tres cher fils Henri, Roi cTAngleterre, Heritier de France»…

Буквально это значит следующее: «Наш дражайший сын Анри, король Англии, наследник Франции».

Но в конце концов французы соглашаются и на это.

Иными словами, безумный король будет носить корону пожизненно; это жалкая попытка спасти лицо. Как только он умрет, престол унаследует его зять, Генрих V.

А как же дофин? Его лишили права престолонаследия под тем предлогом, что он незаконнорожденный. Королеву Изабеллу заставили подписать документ и дать клятву, что Карл не является сыном короля.

Договор в Труа был подписан 21 мая 1420 г., через пять с половиной лет после битвы при Азенкуре; средневековая Англия достигла пика своей славы.

В тот момент существовала надежда на то, что Англия и Франция станут единым государством. Как сказала королева Изабелла:

(Увы, этого не произошло. Вторая возможность такого объединения возникла лишь через пятьсот с лишним лет. Когда в 1940 г. Франция вновь оказалась на краю пропасти, такое предложение сделал английский премьер-министр Уинстон Черчилль. Но и тогда оно было отвергнуто.)

Однако пока надежда есть, и первый шаг к ее реализации делает Генрих, который говорит:

Это его последняя реплика в пьесе; Шекспир оставляет короля на вершине его славы.

В эпилоге пьесы содержится намек на приближение трагедии. На сцену возвращается Хор и произносит последний монолог (написанный в форме сонета). Он говорит:

Генрих V женился на Катерине Валуа 2 июня 1420 г. и через полгода увез ее в Англию. 23 февраля 1421 г. Катерину короновали в Вестминстере.

Брат Генриха Томас Кларенс оставался во Франции и выполнял там обязанности вице-короля. Несмотря на договор, подписанный в Труа, война продолжалась и приобрела характер национального сопротивления, которое возглавил дофин Карл. Более того, англичанам начало изменять счастье. После битвы при Азенкуре кое-кто поверил, что англичане и в самом деле могут малыми силами победить любую французскую армию, даже самую многочисленную.

Видимо, Кларенс был слишком беспечен, потому что 22 марта 1421 г. у Боже, в 140 милях (224 км) к юго-западу от Парижа, он попал в грандиозную засаду, устроенную французами, и погиб вместе со своим отрядом еще до прибытия подкреплений, посланных ему на помощь.

Генриху пришлось срочно вернуться во Францию. 12 июня 1421 г. он высадился в Кале и начал свою третью (и последнюю) экспедицию на континент. Как обычно, ему сопутствовало воинское счастье, хотя на осаду сильной крепости Мез, находящейся в 30 милях (48 км) к востоку от Парижа, у него ушло семь месяцев. (Азенкур Азенкуром, но в итоге выяснилось, что разбить французов вовсе не так легко.)

Пока Генрих осаждал Мез, Катерина в Виндзоре родила сына. Юный принц родился 6 декабря 1421 г. и был назван Генрихом. (В истории он известен как Генрих Виндзорский.) Мать и ребенок прибыли в Париж весной 1422 г., когда казалось, что Генрих все еще находится в зените славы.

Но во время осады Меза у него появились симптомы дизентерии, затем усилившейся. Что это была за болезнь, сейчас сказать трудно, но справиться с ней средневековая медицина не смогла.

Генрих V умер 31 августа 1422 г. Королю было всего тридцать пять лет; его правление продолжалось менее десяти лет. По иронии судьбы безумный французский король пережил своего зятя; Генрих так и не унаследовал завоеванный им трон.

Корона Англии перешла к сыну Генриха, Генриху VI, а когда через несколько месяцев после этого сумасшедший Карл VI все же умер, Генрих стал одновременно и королем Франции. Но при Генрихе VI Англия потеряла все, что завоевала при Генрихе V. Эту печальную историю Шекспир уже изложил лет шесть-семь назад в целых трех пьесах, которые действительно были представлены на сцене.

Именно к ним мы сейчас и перейдем.