Путник часть I

Глава 6

С первыми лучами солнца Путник проснулся от громкого фырканья и радостного ржания Орлика. Протирая глаза, он легко поднялся и, взглянув на реку, увидел Орлика, который с удовольствием плескался в реке, то высоко взбрыкивая длинными сухими ногами, то прыжком уходя на глубину и, бросаясь вплавь.

Утро было чудесное. Легкая прохлада и ветерок с реки бодрили, и сразу привели Путника в благодушное настроение. Он потрогал бинт и, убедившись, что он сухой, присоединился к Орлику. Вдоволь накупавшись и размочив бинт, чтоб легче было снять его с раны, Путник вышел на берег. Чувствовал он себя вполне сносно и был готов к дальнему переходу, надеясь уже к вечеру попасть в свой хутор.

Он приготовил все для перевязки и, сняв окровавленный бинт, обнаружил рану подсохшей, затянувшейся твердой буровато-красной корочкой с обеих сторон. Плечо болезненно ныло, но эта боль была ничто по сравнению со вчерашней, которая едва не сгубила его. Он обработал рану спиртом и перевязал плечо чистым бинтом.

Потом, не спеша оделся, оседлал коня и увязал к задней седельной луке вьюки. Засунув руку в перевязь, он подумал и короткоствольный револьвер, который офицеры называли «бульдогом», тоже вложил в перевязь, чтобы, в случае нужды, мгновенно выхватить его.

Выпив чаю, который в специальном сосуде с двойными стенками (придумали же китайцы!) до утра оставался горячим, путник осторожно сел в седло и отправился в свой затянувшийся поход, который вот-вот должен был привести его к дому…

К полудню, когда солнце уже начинало нещадно жечь степь, Путник стал подыскивать место для привала, чтобы в тени переждать полуденное пекло, и дать отдохнуть Орлику.

Вдали, немного правее его курса, он заметил небольшой лесок или рощицу и направился туда. Но Орлик вдруг напрягся, зафыркал и запрядал ушами. Привстав в стременах, Путник в знойном мареве, висевшем над степью, увидел верстах в трех облако пыли, которое быстро приближалось, увеличиваясь в размерах. Не желая больше встреч ни с белыми, ни с красными, он дернул повод, и Орлик понесся к лесу, забирая вправо, в небольшую лощину. Преодолев лощину, конь вымахнул на увал, и вот он лесок, до которого оставалось менее полуверсты.

Въехав в лес, путник удивился – небольшой с виду лесок оказался довольно густым лесом, дремучим и полутемным от того, что густые ветви, переплетаясь в вышине, образовали надежную защиту от солнца, сохраняя в лесу полумрак и прохладу. Углубившись в лес, подальше от опушки, Путник вдруг увидел согбенную фигуру древнего старца, одетого в черные монашеские одежды, с черным клобуком на голове.

Старец сидел на пеньке, опираясь на посох, и лишь мельком взглянул выцветшими от времени глазами на приближающегося всадника.

Подъехав к старику, путник соскочил с коня и, поклонившись низко, произнес:

- Доброго дня тебе, старче. Не помешаю, если посижу тут немного рядом с тобою?

- И тебе здорово дневал, господин офицер, - не поднимая головы, ответил старец. – Сиди, человек Божий, место не куплено, всем хватит.

- А с чего ты, дедушка, взял, что я офицер?

- Э-э, человек Божий, давно живу, все примечаю. Конь у тебя арабских кровей, ухоженный, да сытый. Одежка на тебе, хоть и побитая в дороге дальней, да дорогая внове. Опять же, справа конская, отнюдь не солдатская, а дорогая – офицерская. Ты вот в дороге пострадал, стреляли в тебя, недоедал, недосыпал, изможден ты долгим походом с земель восточных, где азияты живут, а конь – хочь сейчас в бой, в огонь. Значит, холил ты в походе коня боле, чем себя. Мужик бы думал, как живот свой набить, а конь на траве как – нибудь сам прокормится. А ты вот и купал коня и вычесывал, и в довольствии кормовом содержал… Вот тебе и ответ на твой вопрос, казаче…

- Постой, постой, отче, - еще более удивился Путник. – Про коня, про одежку, про сбрую я все понял! Но как ты узнал, что я с востока иду, из Азии?

- Экий ты несмышленыш, - старик лукаво улыбнулся в густую белую бороду. – Конь у тебе арабский… Ликом ты черен, ибо не один год под солнцем палящим азиятским провел. Загар твой не скоро еще отмоется дождями русскими. Опять же, вьюки у тебя из ткани ковровой, что на востоке ткут, у нас таких не увидишь. А главное – сапоги твои в Персии стачаны: и мысок, и подбор, и каблук, и голенище сафьяновой кожи – персидский мастер исделал. Ты ежели ногу поднимешь, гвоздики на головке видны станут медные, неоржавеющие, а на каблуке подковка будет из стали оружейной, крепкой, чтоб каблук не снашивался.

- Ну, ты даешь, дедуля! – Путник был поражен познаниями старца. – Де тебе-то, откуда все сие ведомо?

- Сказал же – давно живу. До шестидесяти лет казаковал, пока не стянули меня с коня старые раны. И в Турции побывал, и в Персии, и на Балканах сражался. А после, понял, что грешил я на Земле безмерно, кровушку людскую проливая. И ушел к Богу. Грехи свои да чужие замаливать. Ибо мы – казаки, пока в седле, не думаем о том, что творим. Хочь и творим во славу России-матушки, от ворога ея защищая, а только иной казак так увлечется этим делом, что рубить начинает и направо, и налево, не различая, что уже безвинные головы сечет…

- Это точно, отец, - угрюмо подтвердил Путник. – Я и ушел-то от барона Унгерна потому, что стал за собою это замечать. Надо ли, не надо – рубил всех подряд. Страх потерял, а с ним и чувство предела, за которым человек зверем становится. Я вот в нескольких городах в пути пытался в церкву зайти, Господу нашему Иисусу Христу помолиться… Да не зашел. Ноги, как будто к земле прирастали. Ну, не могу зайти и все!

- А это, Божий ты человек, издревле так ведется, что казак три года после войны не должон был в святую обитель заходить. Молитвою да постом должон был грехи замаливать, и лишь потом в церковь допускался. Через три года.

- Во-он, значит. как! А я и не знал этого. Потребу чувствовал в общении с Богом, а ноги не пускали. Вот, значит, как…. Мудры были предки наши, коль закон такой знали и исполняли.

А скажи, отче, что сейчас в России творится? Как же получилось, что брат на брата пошел, отец на сына?

- А все, сыне мой, оттого, что Бога отринули господа вольнодумцы! Царя-батюшку, помазанника Божьего, заставили от престола отречься и свободы лишили, под замок посадили, да охрану приставили, чтоб не утек. Да со всем семейством и домочадцами! Бес вселился в души их поганые, лишил разума, на богомерзкие дела толкнул…

- Ты это о красных, что ль? – переспросил Путник.

- Да не о красных, сыне мой, а о господах из Думы Государственной, да правительства Рассейского. О Керенском – бесе поганом. Ить это они царя низвергли, отречься понудили от престола Рассейского, под арест посадили, да в Сибирь апосля и отправили. Красные уж потом его перехватили, в Екатеринбурге ужо. Да и расстреляли всю семью, аспидам уподобившись.

- Так ведь белые, вроде за царя были? Как же допустили, что он к красным попал?

- А никто не был за царя! Никто! Все власть делили над Россией: и белые, и расные!. А вся власть, что не от Бога, та – от беса! И белая – от беса, и красная - от беса. И потому, что белая власть царя предала, бесовскою рукою ведомая, погибнет она вскорости от огня гнева народного. Да только и красная власть будет строиться на крови да на костях люда русского. Ибо не от Бога она, но от беса.

- Так кто ж победит в этой войне народа с народом, россиянина с россиянином?

- А бес и победит! Победит и сядет народу на шею на много-много лет. И будет народ ярмо это терпеть, потому, будет оно страхом великим в народе поддерживаться. Множество народа погибнет сейчас, но боле того погибнет от власти бесовской. Мильены погибнут, пока бес будет рукою Кремля водить.

- Так бес этот белый или красный? Не пойму я чего-то, отче… Разъясни, будь ласков!

- Белые бояре, князья да графья сделали свое черное дело, развенчав царя и сделав его гражданином Романовым. – терпеливо объяснял старец. - Народ не простит им этого. И главное – Бог не простит. Белые обречены, как и все их движение. Уже в энтим годе все для них окончится бегством постыдным за моря русские. Ибо смуту великую породили в государстве, разрушив Империю Российскую. А что говорят про дурака, который не ведает, что творит? Говорят: «Без царя в голове»….

- А красные чем лучше? Красные «с царем в голове»?

- А красные победят не от того, что Бог с ними. Нет и у них «царя в голове»! С ними бес и он ведет их своей поганою рукою. Но красные так одурманены бесом, что чувствуют за собою силу великую. Бесовское племя им обещало власть народную, землю и хлеб. Вот за землю и хлеб они и будут биться до победного конца. А потом бесовское племя начнет истреблять народ русский, власть свою насаждая на штык. И начнет оно с того, что церкви наши православные разрушению предаст. Иконы наши чудотворные, веками намоленные, в кострища полетят, огнем лютым пожираемы… И рыдать будут лики святых наших кровавыми слезами, злым пожаром сжигаемы… Отцов-священников на кострах сжигать будет, стрелять и вешать, в земли дальние, необжитые ссылать на смерть верную.

- Ох, напророчил ты, отче. Голова кругом идет. И что мне теперь делать? Простому казаку?

- А нечего тебе делать, окромя как смириться с новой властью. Служить ей, сколь сможешь. Ибо нет для тебя другого пути. Казаков вольных не будет боле. Все! Кончилась казачья вольница… И тебе на время придется от казацкого звания откреститься, ибо под страшным запретом будет оно долго пребывать!

Прими жизнь, сыне, каковою она есть, и власть прими красную, ибо другой, увы, не будет. Не примешь, погибнешь, сгинешь, как будто и не было тебя вовсе. А тебе надо род свой казацкий продолжить… Ибо знатного ты роду, который еще с давних сичевых дедов-запорожцев свой счет ведет. Из тех ты, хлопче, родов кои строили казацкую державу на Днепре и в Приазовье тому уж боле пятисот лет назад. Лик твой о том мне говорит…Вот, скажем, знаешь ли ты родослов свой до седьмого колена?

- Знаю я, старче, что родова моя берет начало от Драгомилова корня с отцовой стороны. То были сербы, ушедшие от турецкого нашествия и воевавшие с нашими казаками обручь на Кавказе. А по материнской линии мы Зарубы - славные казаки запорожские. А после Кавказской войны осели мои предки в степях приазовских в прошлом веке, став по названию хутора Сербиными. Поскольку от тех сербов, что с Драгомилом пришли, пошли все родовы хуторские. Дед мой Сербат звался, бабушка - Заруба. А я уж Сербиным записался в церковном приходе.

- Вишь, корни каки знатные у тебя, - старец надолго замолчал. - А ить и я корня Зарубиного... Младшего сына Гната Зарубы Сидора правнук... Родичи мы, значит, с тобой, сыне мой! И прозвище мое Заруба так и есть и так будет. Только вот, жизнь свою проведя в боях да в походах, не удосужился я род свой продлить. Нет наследников у меня. Так что, сам Господь послал тебя мне... Ты будешь род Зарубин да Сербин множить во славу казацкую!

А теперя, иди с Богом, сыне мой. Дай мне в тишине да покое с Богом пообщаться. За тебя молиться стану, не отпущу тебя в своих молитвах.

Старец поднялся с пенька, на котором сидел, и трижды осенил поникшую голову Путника крестным знамением.

Ведя Орлика в поводу, Путник тихо удалился. Но надолго засели в голове его слова этого мудрого и чудного старца….

К вечеру, уже в сумерках показалась в последних лучах заходящего солнца речка его детства и отрочества – Нижняя Крынка…