Путь к жизни

III

— Что это за чужая девушка приехала к нам в дом? — спросил он как-то горничную, которая принесла ему утренний кофе и мед и накрывала на стол.

— К нам никто чужой не приезжал, мосье, — ответила та.

— Но молодая барышня?

— Это своя, mademoiselle Claire?

— Mademoiselle Claire?

— Да, она провела зиму у дяди в Женеве, но при появлении первых весенних дней она всегда возвращается домой.

Теперь он каждый день сидел у окна в кресле, брал с собою книгу, которая скоро соскальзывала на колени, сладостно прислушивался и ждал чего-то.

Проходили ряды теплых дней, похожих друг на друга. Их трудно различить, определить, сколько таких дней прошло: они сливаются для него в бесконечность, сверкающую солнцем и голубой лазурью неба, и центром этой бесконечности является она, в красном платье, с пышными русыми волосами.

Приближается выздоровление. Он сам не знает этого: это лишь инстинкт, ощущение, которое становится все сильнее и сильнее, ни на мгновение не переступая порога сознания. Он живет совершенно растительной жизнью. Его изломанный и увядший организм снова созидается, подобно росту растения. То, что происходит в нем, ни на минуту не переносится в душевный мир его. Единственным душевным явлением, сопровождавшим его состояние, является тихая, словно в дреме, игра настроений.

Странная смена настроений выздоравливающего.

Кажется вначале, будто все обновилось. Мир, в котором просыпаешься после мрака болезни, — иной мир, нежели тот, который исчез в миновавшем мраке: краски богаче, контуры выпуклее, размеры значительнее, — это новое целое, созданное из новых отдельных частей. И выздоравливающий наслаждается новым чувством, как ребенок. Он изменился, стал другим человеком с того времени, когда покинул мир, потерявший для него тогда весь рельеф, словно затертая монета. Все изменилось, мир стал прекраснее и он сам — лучше. И эта возвращающаяся жизнь подобна восходу солнца в день ранней весны, когда на ветках распускаются почки, раскрываются лепестки цветов и обнаженная почва выгладывает еще черным пятном из-под нежной зелени первой травы.

Но для него, сидящего изо дня в день у открытого окна, эти настроения принимали более глубокий оттенок. К нему возвращалась не только жизнь, но и страсть без волнения и муки, чистое счастье, ясная радость, открытое чувство найденного источника здоровья. Оно пришло, словно любовь, любовь к жизни, возникшая не из глубин его собственной души, — любовь, расцветшая вне его, как бы в другом существе, любовь к своей собственной жизнерадостности, расцветшая к той русой девушке в красном платье.

И постепенно он замечает, сначала смутно, затем яснее все вокруг: белые вершины гор в голубой теплой лазури, зеленое озеро с парусными лодками, распускающийся сад.

В своей дреме, полной покоя, без дум, он замечает, что все, что живет там вне его, смыкается теснее и теснее, срастается над ним в бесконечность, в которой он сам растворяется. И вдруг он чувствует, что он все это носит в себе. Все принадлежит ему — все окружающее сливается с ним, растет и вздымается в нем, вздымается теперь внутри него, словно поток, полный красок и соков; согревает его, стоит в центре его существа, словно картина, олицетворяющая его собственную, вернувшуюся жизненную силу. Центральной фигурой этой картины является девушка в красном платье с пышными русыми волосами.

И однажды утром, когда он проснулся, он почувствовал в себе такое ощущение, которое является после долгого пребывания в закрытом помещении, когда становится тяжело дышать и спешишь на воздух, удивляясь, что столько времени проведено взаперти. Какое-то неведомое ему чувство так сильно охватило его, что он вдруг ощутил четыре стены, замыкающие его одиночество, словно физический гнет. Что-то толкало его отсюда, тянуло его вниз, будто там находилась существенная часть его самого с которой он должен соединиться, чтобы почувствовать себя цельным, — нечто такое, что принадлежит ему, и что должно стать его собственностью.

Он быстро спустился по лестнице и очутился в темном прохладном коридоре. Кружилась голова и на мгновение стало темно перед глазами. Остановился и прислонился к стене и в то же время увидел вдалеке что-то красное, шедшее навстречу ему. С большим усилием попытался побороть головокружение и подойти к ней, но ему удалось пройти лишь несколько шагов. Снял шляпу.

— Mademoiselle Claire! — прошептал он мягким и тихим голосом и сам не знал, зачем произнес эти слова. А она быстро подошла к нему, к беспомощному.

— Вы еще слабы, — сказала она, взяла его руку и повела его к дверям.

Он не сказал ни слова, но почувствовал, как в нем разливается радость и теплая сила. Кажется, что он ее давно, давно знает. Хозяева сидели на тех же местах, занятые тем же делом, как тогда, когда он в первый раз зашел к ним. Старый господин с белой бородой крепко пожал его руку, а старая дама с локонами сказала ему несколько теплых слов, которые так обрадовали его, словно их произнесла его мать. Затем mademoiselle Claire повела его через салон в сад и усадила в кресло в беседке, окутанной зеленой листвой. Здесь он сидел, любуясь ею и роскошным видом гор и озера, а она молча суетилась вокруг него.

К обеду он вошел в столовую и ему показалось совершенно естественным, что он здесь за столом, вместе с этой чужой, во родной семьей и постепенно стал словно членом ее. Теперь вставая поутру, он спускался вниз и возвращался к себе только тогда, когда все расходились ко сну.

Маленькая семья представляла замкнутый круг и жила только своими интересами.

Они были эмигранты, не имеющие никаких знакомых, и их жизнь стала его жизнью. Стремления этих людей стали также его стремлениями, а там, где кончался их горизонт, смыкался также его, — и за ним уже ничего не было.

Дни плавно скользили, словно лебеди внизу по озеру или облака в выси по небу. Изредка они отправлялись вчетвером в город, смотрели на суету в отелях и пансионах, подходили к пристани, гуляли по платановым аллеям; иногда предпринимали далекую прогулку по виноградникам.

Но такие экскурсии представляли исключение в их обычном образ жизни. Проходили недели и калитка ворот не открывалась.

Солнце всходило и заходило, день сливался для него со всеми маленькими событиями его жизни в неопределенное ощущение солнечного тепла и зеленой тени, ощущение, которое он особенно сильно чувствовал, когда оставался вечером сам с собою и когда весь дом затихал. С ним засыпал он, с ним же просыпался, и каждое утро ему казалось, что оно за ночь разрослось в нем, как за ночь запечатлевается сильнее прочитанное с вечера, как женщина, явившаяся нам ночью во сне, овладевает на другой день нашими чувствами, нашей душой и нашей фантазией, даже если она за день до того не занимала в них ровно никакого места. День за днем спускался он по лестнице и проходил через комнаты в сад, где mademoiselle Claire уже работала, спускался к новому дню, такому же, как и предыдущий, в продолжение которого он снова впитывал в себя, как пчела аромат цветов, соки жизни, все сильнее и сильнее проникавшие во все его существо.

Старики держались в стороне, не нарушая своего образа жизни, а он по большей, части оставался вдвоем с молодой девушкой. Она наполняла весь его день, она неразрывно сливалась с его днем. Весь этот долгий день, в котором нельзя было отличить одного часа от другого, представляла она, mademoiselle Claire. Она суетилась вокруг него, уходила в дом, снова возвращалась, расхаживала по аллеям, садилась против него в кресло. Она была его утром, когда она стояла в прохладном воздухе, залитая лучами раннего солнца и срезала цветы к столу или поправляла ветку у дерева. Она была его вечером, когда в быстрых сумерках юга, в которых так неожиданно вспыхивают звезды, она отчетливо вырисовывалась в полусвете веранды. И все, что было между днем и вечером, представляла также она, и то ощущение, с каким он засыпал, ощущение, созданное его грезами и разраставшееся с каждым днем — было также она. Она была для него все — вся жизнь, заключенная в нем и вне его. Она не была для него просто человеком, она была как будто немного больше и немного меньше этого. Он не мог жить без нее, не мог себе представить себя таким, как он был теперь без нее. Он и эта девушка слились в одно. Он не задавал себе вопроса о характере этого слияния, так как жил растительной жизнью выздоравливающего. Только изредка в сознании возникало туманное представление о том, что когда-нибудь настанет час разлуки, в который он снова станет отдельной личностью и отойдет от нее. Что тогда? Он не задавил себе этого вопроса и не отвечал на него, но и вопрос и ответ выступали из мрака смутного предчувствия, словно слабо мерцающие блуждающие огни, которые мы видим весенней ночью на болотистом лугу, возвращаясь поздно домой после бала.

И когда он сидел возле нее, в нагретой солнцем и исполненной прохладой листвы беседке сада, в ясные майские дни, глядя на белоснежную гору и лазуревое весеннее небо, — когда он сидел возле нее в том состоянии растительной жизни, в каком совершалось его возрождение, когда он, как пчела сладкий сок цветов, впитывал жизненные соки и глядел на ее нежное лицо, не поддающееся солнечному загару, в ее глаза, не то серые, не то подобные одушевленным живым алмазам, — тогда он чувствовал в душе острую боль, которую он не понимал, но от которой ему казалось, что он совершает нечто дурное, оставаясь здесь.