Путь к Имени, или Мальвина-Евфросиния

Наконец я попала в родной подъезд. Мне хотелось сразу же зайти к Вальке с предложением включить в дело бабу Тосю, но я знала, что бабка рано ложится спать. К тому же дома в этот час бывала Валькина мать, а при ней обсуждать вопрос не стоило. Не то чтобы она стала нам мешать, но я, наверное, немного ее стеснялась. Да и моя мамочка уже пришла домой и могла волноваться, где я.

Но все-таки ей придется подождать лишние десять минут. Мне надо заглянуть на чердак, проверить, есть ли бомжи. В прошлый раз я разрешила двоим остаться на ночь, так вот не навели ли эти двое полный чердак товарищей? В таком случае очищать территорию будет еще неприятнее, чем обычно, — после разговора с Иларией о том, что люди должны помогать друг другу. Но все неприятное лучше делать сразу. Зато потом я смогу уже не думать о чердаке, а проведу весь оставшийся вечер с мамочкой.

Возле последнего этажа я, как всегда, затаилась. И сразу услышала — кто-то плачет, тоненько, но навзрыд. Женщина либо подросток — вот каких, значит, бомжей мне сегодня придется гнать! Ну и тяжела ты, солдатская служба! Мой взгляд уперся в дверь бывшей Нютиной квартиры, а ныне мастерской одеяльных бизнесменов: этим-то можно не считаться с законом, они дали взятку и думать себе не думают, что заниматься производством в жилом доме запрещено. А я должна гнать несчастных бомжей, представляющих куда меньшую угрозу пожарной безопасности...

Но каково же было мое удивление, когда, выйдя из-за угла, я обнаружила на нижней ступеньке чердачной лестницы Нюту! Да, ту самую пропавшую неизвестно куда мою школьную подругу, которая семь лет назад продала бизнесменам свою квартиру! Ту самую, напротив которой и находилась лестница на чердак...

— Нюська! Это ты или не ты?

— Мальвина! — Она подняла залитое слезами лицо, и даже в тусклом чердачном освещении стало видно, насколько подруга изменилась. Конечно, семь лет — это срок, но почему к двадцати пяти годам человек должен становиться таким потрясающе худым и бледным?! Страшно сказать, Нюта была похожа на мертвеца...

— У тебя что, туберкулез? — сходу ляпнула я первое пришедшее в голову.

— Нет, наверное, — вздохнула Нюта. — Хотя не знаю, я ведь давно не проверялась! А там были такие условия... Ты вот сейчас спросила, Мальвина, я это или не я... А мне самой непонятно!..

— Что тебе непонятно: ты это или не ты? Перестань кивать, Нюська, не то я подумаю, что ты сбежала из психлечебницы!

— Хуже. В психлечебнице лечат, а там здоровых делают больными. Я знаю, что мне недолго жить, но я хочу умереть дома... в своей квартире, где жила до всего этого ужаса!

— Подожди, Нюта, я не понимаю... Где ты жила до сих пор? И кто тебе сказал, что ты скоро умрешь?!

— А разве не видно? Я насквозь больная, Мальвина, не знаю, туберкулез это или еще что-нибудь! А где я была до сих пор... в Церкви Праведных, разве ты не знаешь?

— В церкви?! — еще больше удивилась я.

— Это секта, она так называется... Я попала туда почти сразу, как мы кончили школу. Бабушка тогда болела, но она могла бы еще пожить, если б не я... если бы не это мое желание — уйти в секту!

— Ты не послушалась бабушку?

— Понимаешь, меня убедили, что там людям открывается истина. Вот я и стала бывать в секте все чаще, а бабушка переживала и в конце концов умерла.

— После этого ты продала квартиру... а деньги отдала в секту?

— Естественно. А потом уехала из Москвы... вместе с «братьями и сестрами».

— Куда ж вы поехали? — тихонько спросила я, боясь еще сильнее разбередить рану.

— Далеко. В один городок в Сибири, почти деревню... Мы там жили... — Нютино бледное лицо вновь исказилось гримасой плача, я села рядом с ней на ступеньку и прижала ее, трясущуюся, к себе — туберкулез так туберкулез, какая разница! И насколько же она была легкой, в ней, наверное, не набралось бы и тридцати килограммов. Ясно, как они жили в этом самом маленьком городке, раз им даже есть не давали, а вкалывали они наверняка под завязку. А ведь Нюта с детства была слабенькой...

— Теперь я выработалась до донышка, — словно читая мои мысли, продолжала она. — И меня отпустили. Я теперь никому не нужна, и хорошо, и правильно. Из-за меня погибла бабушка, и сама я пропала тоже из-за себя. По своей вине. Только я хочу умереть в нашей квартире, где родилась и выросла. — Нюта с фанатичным блеском в глазах уставилась на дверь бизнесменов.

— Нюточка, но ведь ты продала квартиру... Сейчас там живут новые хозяева; это их собственность...

— Мне все равно, — помотала головой Нюта. — Мне теперь наплевать на все эти законы: продала... собственность... Я все, что имела, отдала в секту, и у меня теперь ничего нет. Но я считаю, у меня есть право пожить месяц-другой в своей комнате... может, полгода — до того, как я умру...

Действительно, психика у Нюськи была всерьез расстроена. Да и немудрено — средства массовой информации как-то рассказывали, что в сектах людям дают психотропные средства. Чтобы человек в определенный момент верил всему, что говорят. Потом, конечно, это не проходит бесследно, да и вообще жизнь в секте — такая проверка на прочность, что ой-ей-ей! Немудрено, если Нюта свихнулась...

— Знаешь что, пойдем к нам домой! Ты ведь помнишь мою маму, правда? А больше у нас никого нет! Как и раньше, помнишь? Пойдем, Нюточка, выпьешь чаю...

— Я никуда отсюда не пойду. — Опять тот же фанатичный взгляд на дверь квартиры. Эта дверь за последние годы изменилась: бизнесмены обили ее железом и врезали несколько разной величины глазков. Им, конечно, надо смотреть, кто пришел: из милиции, из управы, из налоговой инспекции... Однако Нюта так пожирала дверь глазами, словно никаких изменений не произошло. Уж не думала ли она, что, переступив порог, вновь станет прежней Нютой, какой мы ее когда-то знали?

— Пойдем отсюда! Ведь ты все равно останешься в своем подъезде. Мы только спустимся на один этаж...

— Нет. Мне нужно к себе...

— Но это больше не твое, Нюта. Там чужие люди, они тебя даже не впустят...

— Тогда я уйду умирать на улицу.

— Ну вот, договорились...

По правде сказать, я совсем не знала, что мне делать. Если бы знать про Нюту раньше, я бы обязательно посоветовалась насчет нее с Иларией, но увы! Правда, можно было бы еще спросить мамочку, но я давно решила не перекладывать свои трудности на ее плечи. Хватит, что она вырастила меня и, может быть, втайне страдает из-за моей работы... «дворник Мальвина!».

— Извините меня, — вдруг сказал за спиной мужской голос.

Я обернулась, и меня словно током дернуло — позади стоял бомж в тулупе! Тот самый, новичок, которого я не прогнала в прошлый раз. Это значит, когда я пришла, он уже находился на чердаке. Мне было не до того, чтобы проводить намеченную проверку, потому что я увидела Нюту. А уж после этого все, конечно, вылетело из головы. И бомж этим воспользовался. Но зачем он выдал свое присутствие, если его не трогали? И главное, почему смотрит на меня так спокойно и так уверенно — словно он не бомж, а профессор?

— Я слышал ваш разговор, — продолжал этот странный тип. — Положение действительно не из легких...

— Вам-то что? — Я была слегка обалдевшей, потому что никогда не общалась с бомжами на посторонние темы.

— Собственно, ничего. Но мне кажется, вам нужен совет...

Что правда то правда — хороший совет нам был ох как нужен! Видя, что я молчу и тем даю ему право говорить, он стал излагать свою идею:

— Девушка хочет попасть в эту квартиру, не правда ли? Любой ценой! Так вот, пока что-то не прояснится, ей нужно наняться сюда работницей. Я видел тут девушек, которые иногда выходят на площадку. А живут они в этой самой квартире...

— Мне все равно! — с воодушевлением сказала Нюта, выпячивая узенькую грудь, обтянутую поношенной линялой кофтой. — Работницей так работницей, лишь бы дома!

— Но сперва вам нужно пойти к подруге, а то так они вас не наймут. Отдохните, приведите себя в порядок. Может быть... — Он хотел сказать «переоденетесь», но из деликатности замял. — А потом вернетесь сюда, и будете наниматься!

— Хорошо... Но только потом я обязательно вернусь! — как ребенок, настаивающий на своем заветном желании, подчеркнула Нюта.

— Можно вас? — негромко сказал мне бомж.

Мы с ним шагнули дальше на чердак, где, оказывается, спал в углу его одноногий товарищ. В нос сразу ударил кислый запах, столь привычный мне за годы работы дворником.

— Эту девушку не наймут за деньги, — негромко и доверительно сказал мне мой новый знакомый. — Надо устроить так, чтобы ее взяли просто за спальное место. А кормить ее придется вам, ну и, может быть, мы поможем...

— Вы?!

— Если уж ей совсем нечего будет есть. А в будущем, если я смогу устроиться на работу, обязательно стану помогать. И на лекарства, и на хорошую еду. Вы ведь видите, насколько она истощена!

— Вижу. Я, конечно, буду ее кормить и покупать лекарства. Только не очень дорогие, а то у меня не хватит... А вы думаете, ее возьмут шить одеяла?

— Если только за место — могут взять. Хотите, я с ними поговорю? Якобы это я привел бездомную девушку, без родных, без паспорта... Они таких любят брать — делай с ними что хочешь, никто не заступится! Ведь без паспорта и в милицию не обратишься...

Я вспомнила четырех девушек, выскакивающих иногда в подъезд на отгрузку одеял. Две из них были корейской внешности, одна южанка с пышными черными волосами, и одна русская, белобрысая. Похоже, все они жили так, как обрисовал этот странный бомж: без права и защиты. Однако держались весело, даже чересчур: когда они выходили, весь подъезд наполнялся криками, смешками, ауканьем. Девушки ворочали тюки одеял (Нюта не сможет!), затаскивали их в лифт и потом вытаскивали внизу. А после прямо в шортиках-маечках выскакивали во двор к машине, которая эти тюки увозила. И грузили их в том же пляжном виде, хоть в дождь, хоть в мороз. Значит, теперь и Нюте предстоит такая судьба...

— Так что же? Поговорить мне с хозяевами? — вновь предложил бомж свои услуги. А они, по правде сказать, были мне очень нужны — так не хотелось самой вступать в общение с одеяльными мастерами! Ведь это они, наблюдая за своими грузящими товар рабынями, не разрешали им останавливаться даже на минуту. Как же, машина ждет! И когда надо было уступить лифт женщине с больным ребенком, они и не почесались... Нет, если уж правда с ними надо поговорить, пусть это сделает мой новый знакомый...

— Значит, ведите подругу к себе, и пусть не говорит хозяевам, что это ее бывшая квартира, — правильно расценил бомж мое молчание.

— Но ведь они все равно узнают! Просто вспомнят ее, в конце концов, ведь они совершали с ней куплю-продажу!

— И с тех пор хозяева не менялись?

— Вроде нет... ах да, менялись, менялись! Я просто была тогда в депрессии, не думала ни о чем... Да, конечно: вскоре после того, как Нюся продала квартиру, ее перекупили новые люди. Вот они-то и стали шить одеяла...

Вдруг бомж прислушался и чуть-чуть подтолкнул меня к выходу с чердака:

— Скорей уводите вашу Нюту к себе. Мне кажется, возвращаются хозяева.

Я кошкой метнулась на выход и увидела, что Нюся спит, сидя на ступеньке. Будить ее — не обошлось бы без шума, а нести на руках, даже при том, какая она стала худенькая, я не решилась. С раннего детства мама говорила мне: не поднимай тяжелое, иначе у тебя может не быть детей. Но как поступить в такой ситуации...

И вдруг наш спаситель, бомж в тулупе, мгновенно оказался рядом. Он взвалил спящую Нюту на плечо, а другой рукой вызвал лифт. Вот уж это я могла бы сделать сама, разиня несчастная. Все вместе мы вошли в остановившуюся кабину и поехали вниз, всего на один этаж. А в квартире, на которую мы все только что вожделенно смотрели, уже гремели отпираемые замки.

— Ну, Мальвина, до свидания, — шепнул мне бомж, прислоняя слегка застонавшую во сне Нюту к стенке. — Теперь мне пора к Карабасу и Дуремару!

После этого он ушел обратно на чердак.

10

Выходить на вечернюю улицу после беседы с акушеркой оказалось жутковато. Вот уже ворота родного дома, то есть родного роддома, остались за спиной. Впереди с одной стороны — опушенный нежданно выпавшим снегом скверик, с другой — безлюдная улица. Хрен редьки не слаще — не поймешь, где безопасней идти.

Игорь Сергеевич пытался убедить себя, что бояться нет оснований. Кому может серьезно понадобиться его убивать? Но вообще ситуация складывалась предельно глупо: какая-то ненормальная ему угрожает, и из-за этого он, выходит, должен оглядываться на каждом углу. Чушь, ерунда, непорядок, дисгармония. Но внутренний голос подсказывал Игорю Сергеевичу, что именно так чаще всего и происходит убийство: глупо, необоснованно, нелогично. Как сейчас говорят, немотивированно. Что там болтала акушерка насчет того, будто он ошибся, мальчика или девочку носила эта ненормальная? Если из-за этого убивать, тогда мир вообще уже никуда не годится.

Зато теперь у Игоря Сергеевича появился шанс покончить со своим многолетним комплексом: якобы он изнеживается в постоянно женском окружении, в его натуре происходит не присущее мужчине сглаживание углов. Вот и нашлась возможность проявить свое мужество: если он сумеет добраться до дому, не впав за это время в панику, можно будет потом себя уважать. Выходит, нет худа без добра: он идет по улице наперекор глупому положению, наперекор собственной трусости, которая все-таки есть в его сердце. Наперекор домашним проблемам и особенно Светке с ее трудным возрастом. Так ведь и не позвонила, негодница, отцу на работу!

Вдруг в затемненной аллейке сквера перед ним выросла плотная, рослая фигура шикарно одетой девки с длинными распущенными волосами. Не успев ничего сообразить, Игорь Сергеевич почувствовал на своей шее, выше шарфа, какую-то холодную щекотку и сдуру подумал, что бы это могло быть. И тут раздался хрипатый голос девки, придушенно зашептавшей в его ухо:

— Ну что, гад, пришло время расплаты. Теперь понял, что людей дурачить нельзя? Родилась бы у меня дочка, жила б я припеваючи, а теперь мне в тюрягу, а тебе — на тот свет!

Игорь Сергеевич хотел возразить, что это нелогично, что УЗИ не всегда показывает пол ребенка и, наконец, иметь мальчика очень здорово. Он бы тоже не отказался от мальчика, хотя у него дочка... Но в эту минуту дух захватила жуть прозрения: такая вот странная, заведенная, словно подкуренная, девка как раз и может совершить убийство. Ей плевать на то, что все это выглядит нелогично, — у нее есть какая-то своя, непонятная ему, логика.

— Папка! — послышалось издали, и на дорожку со стороны кустов вылетела Светка. Вот уж кому нельзя было здесь появляться, вот уж это совсем никуда! Ведь даже находиться рядом с чокнутой девкой очень опасно. Страх за дочь накатил волной и смел парализовавшее Игоря Сергеевича оцепенение: он вдруг резко вывернулся из-под приставленной к горлу финки и схватил девку за руку. Правда, в начале этого маневра она вполне могла бы его зарезать, но Светкино внезапное появление подействовало и на нее. Девка вдруг словно обмякла, и взгляд у нее стал тягуче-тоскливым, но без злого напора.

А Светка смотрела на все расширенными от ужаса глазами и не могла даже двинуться с места. Это хорошо, что она не подошла ближе — так было безопаснее. А вообще Игорь Сергеевич чувствовал, что страшный момент уже позади. Светкино появление спугнуло эту ненормальную в шикарной куртке, сейчас она, пожалуй, больше не опасна. Однако он должен с ней разобраться, чтобы потом не ходить всю жизнь оглядываясь.

— Ну что, в милицию тебя сдать? — спросил он, без труда выворачивая ее уже вялую руку, из которой, звякнув, выпала финка.

— Ты мне всю жизнь испортил, — убежденно выпалила она.

— Что ж я такого сделал? Вот здесь моя дочь стоит: скажи при ней — что я такого сделал?!

— Дочь, дочь... У меня тоже могла быть дочь, и тогда все было бы хорошо!

— Но я же не Бог... — Он чуть было не развел руками, да вовремя вспомнил, что нельзя отпускать эту ненормальную.

— Ты специалист! Должен был знать, кто у меня будет — девочка или мальчик! А ты перепутал, козел долбаный!

— Это не роковая ошибка, — перебил он. — Что тебе, мальчик не нужен? Ты что, на помойку его выбросила или кому отдала?

Девка вдруг сгорбилась и побрела назад по дорожке, словно ее никто не держал. Вырвалась она, что ли, или он сам невзначай отпустил ее руку? Может быть, так вышло потому, что Игорь Сергеевич почувствовал в ней тот импульс отчаяния, ту физически ощутимую обреченность, которую ему иногда случалось наблюдать у своих пациенток. В тех случаях, когда дело обстояло скверно — при диагнозе-приговоре или когда беременной, желающей сохранить ребенка, назначался аборт по медицинским показаниям.

Светка наконец сорвалась с места и полетела в объятия к отцу. Что ни говори, а ее запоздалое раскаяние спасло ему сегодня жизнь. Впрочем, почему запоздалое? Дочь поспела в самый важный момент — не выйди она сегодня отцу навстречу, отдыхать бы ему нынешней ночью в морге.

На намерзшей под ногами ледяной корочке тускло поблескивал нож, который он выбил у ненормальной девки. Хорошо, что она потом не наклонилась его поднять. Какое-то время Светка и Игорь Сергеевич неподвижно стояли, обнявшись и глядя вслед удаляющемуся кошмару: поникшая голова со свисающими патлами, шикарная меховая куртка, модные брюки и сапоги... И чего не живется, если есть сын и есть достаток, чтобы его растить? Или все не так просто?..

11

Валька вернулась домой и, не раздевшись, бухнулась в постель, прямо в голубом костюме. Мать стала орать, что так им не хватит на жизнь даже при деньгах ее «черномазого хахаля»; мол, встань, сними хорошую одежду и повесь в шкаф, а потом валяйся, как свинья, если хочешь. Мать была в общем-то права, но упоминание о хахале прошлось ножом по сердцу — той самой финкой, о которой Валька теперь никогда не сможет забыть. Ну и ответила матери так, что та завизжала. Тут пришла бабка, в самый раз, чтобы они не схватили друг дружку за грудки.

Кончилось тем, что мать, причитая, ушла в ванную делать педикюр, а бабка притащила из кухни молоко с медом, которое она считала безотказным средством от всех болезней. Но Валька не стала пить молоко, натянула на голову одеяло и отключилась. С ней сделалось что-то вроде кошмара: в жутком сне возникла девчонка-подросток из скверика, оказавшаяся потом дочкой врача. Как будто она приходит к Раулю наниматься в секретари, а Валька кричит этой малолетней дурочке, чтобы бежала отсюда прочь, не то Рауль потом увезет ее сына. И сама кричит, и сама же себя не слушает, потому что девчонка — это не только Светка, но и одновременно она сама. В общем, кошмар, иначе не скажешь.

Потом Вальку разбудили. Оказывается, к ней пришли подружки Мальвинка и неизвестно откуда взявшаяся Нюта, которой было не видно и не слышно несколько лет. Валька ее поначалу испугалась: когда над тобой склоняется настолько худая и бледная доходяга, можно подумать, что это твоя смерть.

Бабка предложила девчонкам чаю, но Мальвинка отправила на кухню только одну Нюту, а сама осталась возле Вальки.

— Слушай, чего скажу. Один умный человек дал совет: надо еще раз поговорить с Раулем. Но только не тебе, а знаешь кому?

— Не знаю и знать не хочу, — закричала Валька.— Отстаньте от меня все!

— Но у меня есть план, чтобы все кончилось по-хорошему...

— Не будет по-хорошему! — почти прорычала Валька, ухватив зубами подушку. — Я уже пробовала по-хорошему, а вышла куча дерьма! Отстань от меня, Мальвинка, не то я с собой покончу!

После этих слов с Валькой сделалось нечто вроде истерики: она билась на постели и давилась криком, который застревал у ней в горле. Мальвинка побежала за водой, в которую бабка накапала из пузырька успокоительное. Нюта испуганно моргала, не зная, чем помочь, — у ней ни на что не было сил. Потом Вальке влили в рот капли, а Мальвина повела домой Нюту. Краем сознания Валька зацепила мысль, что с внезапно объявившейся подружкой не все в порядке. Но в следующий момент все мысли опять заслонила собственная напасть.

Потом она, кажется, заснула и долго спала — или ей казалось, что долго? В прихожей хлопнула дверь: мать ушла или принесло кого на ночь глядя?

— Ба-аб! — громко позвала Валька: голос вернулся к ней, она могла кричать.

Шаркая тапками, бабка вошла в комнату.

— Чего тебе? Может, молока с медом выпьешь?

— Далось тебе это молоко! Без него тошно!.. Лучше скажи, кто пришел? Сейчас дверь хлопала...

— Никто не пришел, — покачала головой бабка. — Мальвинка ушла.

— Да Мальвинка с Нютой давно ушли, а это сейчас...

— Говорю тебе — Мальвинка ушла. Она потом, как Нюту-то проводила, опять к нам вернулась. Ты спала, не слышала.

— Заче-ем? — протянула Валька. — Для чего она второй раз приходила? Я ж ей сказала — никаких больше разговоров!..

— А она и не с тобой говорить хотела. Со мной.

Валька посмотрела на бабку — не рехнулась ли та.

— С тобой? Чего это она? О чем вы с ней говорили?

— Ты вот что, — сказала вдруг баба Тося, наклонившись к Вальке и глядя так серьезно, так важно, ну прямо тебе икона. — Ты если не хочешь ни о чем знать, так и ладно. Только вот что: когда этот Рауль навестить тебя надумает, ты не воспрещай.

— Ах вот чего вам всем хочется! — закричала Валька. — Чтобы Рауль ходить не перестал! Перестанет — мы без денег останемся, так ведь? Ну, бабка, я еще от матери могла ожидать, но не от тебя!..

— Да уж молчи, дуреха, — без злобы огрызнулась баба Тося. — Ты знай слушай, что тебе говорят. В общем, так: теперь я сама за твое дело взялась. Надо бы раньше, да не додумалась. Прости бабку... А теперь, как Мальвинка-то мне сказала, я и поняла наконец...

— Что ты поняла? — охрипнув от удивления, шепотом спросила Валька. — Что тебе Мальвинка сказала — чтобы ты за какое дело взялась?

— Она мне наказала с Раулем твоим потолковать... Да тут, я уж знаю, толку не выйдет. Дальше я уж сама надумала...

— Что надумала, баб? — шепотом спросила Валька, которую вдруг стала бить мелкая дрожь.

Бабка взглянула со строгостью — значит, дело серьезно. И вообще она была сейчас какая-то особенная — собранная, что ли, вся словно наполненная своим важным решением. Вальке снова пришло на ум, что бабушкино лицо сейчас словно с иконы.

— Не скажешь, баб Тось? — замирая от всего этого, чуть слышно спросила Валька.

— Не скажу. Ты знай поправляйся, в себя приходи, а это не твое дело. Может, принести молока-то?

Валька махнула рукой. Бабушка снова показалась ей такой, как всегда, — обычной, чуть надоедливой, изученной до последней черточки. Но через несколько минут из соседней комнаты донесся ее старческий хрипловатый голос, который она безуспешно старалась приглушить:

— Але! Вы почта? Это Кабанова вам звонит, из двадцать восьмой квартиры, дом четыре по улице Героев войны. Позовите Веру, которая пенсии носит!.. — Прошло немного времени, и бабка опять заговорила: — Вера? Здравствуй! Ты когда нам пенсию понесешь — на другой день? Возьми с собой такую бумагу, чтобы телеграммы писать. Ага, бланк... Только не забудь, слышишь? А я тебя тогда поблагодарю! Да ладно просто так, ты мне просто так, и я тебе просто так. Ну, будь здорова.

Валька выслушала этот разговор с напряженным вниманием. Что еще там задумала бабка, для кого телеграмма? Тем не менее ей самой стало легче: она ведь с детства привыкла полагаться на свою бабу Тосю. Потому что если уж та бралась за какое-нибудь дело, можно было не беспокоиться. В крайнем случае бабка могла постегать Вальку хворостиной, но проблемы бывали улажены. Правда, все это было в детстве, а теперь по зубам ли ей, старой, нынешнее неподъемное дело? Даже и представить себе нельзя, как бабка сладит с Раулем. Ведь у него ум... сила... охрана... деньги, наконец! А у бабки? Только что она зенитчицей когда-то была, умеет воевать. Но ведь сейчас зенитки только в музеях...

12

Как уж там умудрился наш нетипичный бомж в тулупе, что он там наговорил бизнесменам про Нюту, не знаю, но они согласились ее принять. На жестких условиях: она должна шить, сколько надо, вести себя тихо и не просить никакой заработной платы. Вместо платы ей будет кров над головой. Поскольку Нюта была прямо-таки одержима идеей попасть в родные стены, этот договор показался нам приемлемым. Временно, конечно, а там видно будет.

В первый же вечер, когда я привела Нюту к нам, мы с мамой ее выкупали. Я терла ей спину — до чего ж она оказалась тощенькой, почти невесомой! Словно вынутый из целлофана цыпленок с туго-натуго прижатыми к спине крылышками.

Потом мы решили Нюту постричь, потому что в ее светлых и слабых, совсем детских с виду волосах могли оказаться вши. Нюта сама рассказала, что «там» люди спали все вместе, в одной большой комнате. Бросали на голый пол по двадцать — двадцать пять матрасов, которые почти никогда не проветривались. И никаких тебе подушек-наволочек...

Потом мы ужинали и укладывали Нюту спать. В моей пестрой ночной рубашке с оборками она выглядела словно тоненький пестик внутри пышного яркого цветка. Мальвы, например. Перед тем как смежить белесые реснички, Нюта вполне отчетливо произнесла:

— Спасибо вам за все. Но завтра я ухожу домой. Мне надо домой. Я хочу быть дома! — и после этого сразу заснула.

Я тоже стала готовить себе постель, потому что мою заняла Нюся. Укладывая на пол запасной матрас, белье, одеяло, я представляла себе большую комнату, где спят по двадцать — двадцать пять человек. Неукрытые, без подушек, со вшами в волосах. Но человек, как известно, ко всему привыкает. Вот и мои старые знакомые — бомжи — тоже считают верхом комфорта чердак, когда их оттуда не гонят. Интересно, как там бомж в тулупе, пришел ночевать? Все-таки он очень помог нам с Нютой, без него мы бы нипочем не справились с ситуацией...

Этой ночью мне приснился сон, который я уже несколько раз видела раньше. В середине комнаты лежал больной, вокруг которого стояли сочувствующие в белых халатах — хотя их длинные ослепительные одеяния скорее напоминали что-то другое. Да они и сами были особенные: все знали, все могли, кроме того, чтобы собственной силой исцелить больного. Могли навевать прохладу, как будто у них есть крылья, и сыпать в палате веселый звездистый снег.

Узнать о больном приходили посетители, тоже весьма необычные: люди в старинных княжеских нарядах и в военных доспехах, и в монашеских черных рясках. Это были не только мужчины, но и женщины. С прошлого раза я запомнила троих: худую, стремительную в красной кофточке и зеленой юбке... Потом старенькую, со светящейся улыбкой и со слепыми, как будто прищуренными глазами, хотя можно было не сомневаться — она все видела!.. И еще одну, одетую как русская княгиня. Сейчас мне казалось, что эта последняя, глядя, как все они, на больного, отдельно взглянула и на меня.

А больной сегодня выглядел иначе: такой же могучий, широкоплечий, как всегда, но заросший темной курчавой бородой и одетый в русскую вышитую рубашку, черные шаровары и желтые сапоги с кисточками. Его свисавшие с постели руки были сжаты в огромные кулаки, выпачканные человеческой кровью. Рядом на полу валялся окровавленный нож, а из-за пояса выглядывал кистень, тоже весь в крови. Больной был сегодня разбойником Кудеяром, сгубившим много невинных людей. И в этом каким-то образом заключалось все плохое нашей страны: все злодейства, обманы, трагедии, происходящие в ней сегодня. Были там и все мы: Валька, грозящаяся убить врача, и запойный Толик, и одеяльные бизнесмены, и даже я сама, восемь лет пребывающая в депрессии после конкурса. И еще множество лиц, я просто не успела вглядеться.

Между тем посетители, навестившие больного, все вместе подняли руки и стали о чем-то просить, хотя я не видела, к кому они обращались. Вместе с ними заволновались и те, что всегда стояли у постели, — крылатые в белых одеяниях. Было видно, что они вкладывают в свою просьбу все силы. И вот лежащий посреди них Кудеяр стал на глазах меняться: с лица сошла дикая ухмылка, оскаленный рот закрыли потончавшие губы, темная борода поседела и поредела. Все черты разбойника сначала просто смягчились, а потом потеряли грубую сочность, сжались на лице сухонькими складками. Тело тоже стало другим: не буйный молодец в рубахе и шароварах, а почти бесплотный старичок в монашеской рясе. Вместо Кудеяра на постели теперь лежал «старец честной Питирим».

Через минуту он должен был открыть глаза, очнуться, чтобы радостно узнать всех тех, которые стояли вокруг него и на которых он сам теперь стал похож, словно родной брат. А вместе с этим удивительным изменением произошли другие, столь же удивительные, но неисчислимые в своем множестве: сколько людей вдруг тоже изменилось! Мне было интересней всего посмотреть на тех, кого я знала. И я увидела спокойную, переставшую пить Вальку, год за годом вызывающую все больше уважения в своем Рауле, так что он стал подумывать, не глупо ли лишать ребенка такой матери. И Толика, который вместо запоя уходил теперь в благотворительные заведения: обтирать стариков в домах престарелых, проводить в детских интернатах военно-спортивную игру «Зарница». А бизнесменов с восьмого этажа я сперва вообще не узнала — так изменились их самодовольные, лоснящиеся от чрезмерной сытости лица. Они по-прежнему шили одеяла, но переехали из нашего подъезда в специально оборудованное помещение, чтобы не подвергать наш дом опасности пожара. И отдают теперь часть прибыли на строительство специального приюта для бомжей, куда будет помещен одноногий с нашего чердака и другие, но среди них не значился бомж в тулупе.

Саму себя я тоже увидела. Женщина в княжеском одеянии вдруг кивнула мне, чтобы я подошла. И все вокруг, в белых одеждах и разноцветных, посмотрели на меня с улыбкой — а еще один, самый главный взгляд, шел сверху, светлый, словно поток солнца сквозь отверстие в потолке. Впрочем, потолка не было, над нашими головами светилось небо. Я чувствовала — сейчас произойдет что-то очень важное, очень радостное...

Но тут снова все изменилось. Видно, кончилось время, которое Кудеяр мог быть старцем Питиримом: он снова стал превращаться в мрачного богатыря с окровавленными руками. Снова все братство собравшихся здесь воздевало руки с великой просьбой, и вновь прояснялись его черты, а когда просящие уставали, опять возникало лицо разбойника. Так было несколько раз, пока я наконец не проснулась.

13

Сегодняшний день был днем «выдачи невесты», как со слезой на глазах пошутила моя мама. Мы должны были к трем часам отправить Нюту на восьмой этаж, после чего она переходила под юрисдикцию бомжа в тулупе. А он передаст ее бизнесменам, которые думают, что никого знакомого в этом подъезде у Нюты нет. Как сказал бомж, они любят нанимать именно таких девушек — за которых в случае чего некому заступиться.

— Может, все-таки не пойдешь? — напоследок спросила мама. — Останешься с нами?

— Нет, — упрямо мотнула Нюта светлой головкой на неправдоподобно тоненькой шее. — Я домой. Спасибо вам, Вера Петровна, и тебе, Мальвина...

— Если будут обижать, возвращайся! — напутствовали ее мы с мамой.

В назначенный час Нюта в моем перешитом платье и с узелком, в который было завязано мое прокипяченное и тоже ушитое бельишко, вышла из нашей квартиры. С одного этажа на другой — путь перемены судьбы. Держась на несколько ступенек сзади, я слышала звонок в дверь и голос бомжа в тулупе, нарочито хрипло сообщающего, что он «привел чувиху» и попросившего в связи с этим «на четвертинку». Последние слова меня разочаровали — как-то так получилось, что я уже стала считать этого бомжа человеком нашего круга, даже помощником, выручающим из беды. А бомж всегда бомж — даже когда он делает доброе дело, в голове у него прежде всего выпивка.

Дверь на восьмом этаже захлопнулась — значит, Нюта попала наконец в родную квартиру. Что ждет ее на новой стезе? Конечно, мы будем видеться — я, как убирающая подъезд, могу общаться с ней, не вызывая подозрений. Ну, подружились дворник и швея-рабыня, разве не бывает?

Между тем бомж в тулупе стал спускаться по лестнице — ну да, ночевать-то ему еще рано. Кстати, сегодня он был не в тулупе, а во вполне приличной зимней куртке, коричневой с мехом. Она шла к его карим глазам и довольно смуглой коже. Мы теперь были вроде как заговорщики по делу Нюты, поэтому я не могла с ним не поздороваться. А он улыбался до ушей — скорей всего потому, что бизнесмены дали ему на выпивку и желанный проект вскоре будет реализован.

— Я так и думал, Мальвина, что вы тут стоите. Рад вас видеть.

— Я тоже, — машинально сказала я. — Кстати, если вам нужно «на четвертинку», то я тоже могла бы дать. Вы бы только сказали! Ведь Нюта моя подруга.

Тут он засмеялся, опять так же, как в первый раз, когда я его увидела: словно мы на равных или даже он поважнее. И ему со своей высоты интересно за мной наблюдать. Потом он вытащил из кармана новой куртки смятую сторублевку и протянул ее мне:

— Калым за нашу невесту! Пойдемте вместе пропьем. Во всяком случае, я настаиваю, чтобы вы взяли у меня эту бумажку, раз уж вам не понравилось, что мне ее дали.

— Мне-то она зачем?

— Не знаю, на что-нибудь пригодится. А просил я, кстати, потому, что это придало моему вмешательству достоверность. Дескать, я не только устраивал чувиху, но и свою выгоду поимел. Ведь по-другому эти люди не понимают.

— Вот оно что! Но раз уж так, спрячьте свои комиссионные. — Хорошо, что мне вспомнилось это умное слово, я как раз и хотела выглядеть умной перед этим бомжом в тулупе. То есть не в тулупе!.. Интересно, как я теперь буду называть его для себя?

— Скажите, как вас зовут?

— Если официально, Леонид Сергеевич. А для бомжа сойдет просто Леня.

— Но ведь вы не бомж... то есть вы какой-то странный бомж!

— Вы тоже странная девушка, — пожал он плечами. — Были готовы свою подругу у себя поселить. Где еще найдешь в наше время нечто подобное?

С таким разговором мы шли по лестницам, я даже забыла, что мне-то нужно спуститься всего на один этаж. А вот уже шестой, пятый... Ну ничего, подумала я, провожу Леонида Сергеевича до выхода. Но на четвертом этаже вдруг приоткрылась дверь Кабановых, и на площадку выглянула баба Тося:

— Мальвинка, ты? Поди-ка сюда!

Я двинулась к двери, а Леонид Сергеевич, отступив на шаг в глубину лестничной клетки, остановился. Значит, будет меня здесь ждать, но зачем? Для того чтобы я прошла с ним еще несколько лестничных маршей?

— А это кто? — не снижая голоса, спросила баба Тося. Она всегда была очень откровенной, даже прямолинейной и считала, что такими должны быть все. Я слегка замялась.

— Это... один мой знакомый по подъезду...

— Он случаем не слесарь, знакомый твой?

— Нет, он не слесарь.

— Ну почему же, — раздался у меня за спиной голос Леонида Сергеевича. — Если надо что починить, считайте, я слесарь.

— Иди сюда, — бесцеремонно взяла его за руку баба Тося и втянула в квартиру. Мне ничего другого не оставалось, как тоже войти вслед за ними.

— Тише, — бросила нам на ходу бабка, направляясь в свою комнату. — Валька спит.

Она поманила нас за собой. Леонид Сергеевич нагнулся было к своим ботинкам, но потом передумал. Я увидела, что ему стало не по себе — наверное, носки не первый сорт. Что до меня, я была в домашних тапочках, так как работу на сегодня уже кончила и больше не собиралась выходить из подъезда.

— Ну, где вы там? — негромко окликнула баба Тося.

Мы прошли в ее комнату, по правде сказать, не очень презентабельного вида. На кое-как застеленной кровати валялась старушечья одежда: шерстяная кофта, платок, теплые носки. Небольшой столик-тумбочка был заставлен большими и малыми шкатулками, коробочками. Одну из них баба Тося раскрыла и вынула новый блестящий замок с ключом. Потом полезла в подвесной шкафчик, где, оказывается, лежали инструменты.

— Вот, милый мой, давай-ка врежь мне замок. Вот в эту дверь. Сама пробовала, не могу.

— А зачем, баба Тося? — не удержалась я.

— Много будешь знать, скоро состаришься, — беззлобно бросила в ответ бабка.

Вот это да! Чтобы баба Тося отказалась рассказать о чем-нибудь из своей жизни — да это надо слону родиться без хобота. Или зайцу без ушей, с круглыми глазами и не умеющему прыгать.

— Передайте мне пилочку, Мальвина, — сказал Леонид Сергеевич и стал делать на стене отметки, куда врезать замок. Потом сам полез в подвесной шкафчик и выбрал там еще какие-то инструменты.

— А ты, девка, чем в потолок глядеть, мне бы пока помогла...

— Давайте, — согласилась я. — Что нужно делать?

— Вот я сейчас кровать приберу, а ты новую простынь застели. Вот еще подушка, наволочку сменить. А одеяло в пододеяльник новый.

Баба Тося выложила мне на руки стопку чистого белья, а сама стала собирать с кровати свою одежду. С чего она вздумала менять постель при посторонних, да еще так уверенно, словно это необходимо сделать именно сейчас? Уж не мутится ли ее ум от старости?

Между тем я постелила на кровать новое белье. Леонид Сергеевич все еще возился с замком, баба Тося перекладывала платки-носки. И тут в коридоре раздался телефонный звонок. Я заметила, что бабка легонько вздрогнула. Потом она рывком поднялась, отчего ей пришлось схватиться за поясницу, и торопливо зашаркала тапками в коридор.

— Але? Это ты, Рауль? Дома она, дома, только спать легла. Нет, не пьяная, ночью книжки читала... Ну да, да... Это я по старости перепутала — не книжки, а эти, как их...

— Модные журналы, — негромко подсказал Леонид Сергеевич.

— Модные журналы, — с облегчением подхватила бабка. — Картинки разглядывала, где какая мода. Так ты, Рауль, приезжай. Пока будешь ехать, она подымется. Я разбужу... Ну вот и хорошо, ждем...

Когда бабка кончила разговор, трубка ходила в ее руке ходуном, не желая попадать на рычаг. Пришлось мне подойти, положить трубку как надо. Сама баба Тося тоже тряслась мелкой дрожью, словно ее бил озноб.

— А вы здоровы, баб Тось?

— Здорова. Ты вот что, милка... — Она посмотрела мне в глаза очень прямо и серьезно, так что я поняла — ни ум у ней не мутится, ни температуры нет, а все это связано с Раулем. У бабки есть какой-то неизвестный мне план. Вчера я передала ей мнение Иларии Павловны насчет того, что ей самой следует поговорить с отцом Валькиного ребенка. Но для чего, простите, перестилать собственную постель?..

— Ты вот чего... — повторила баба Тося. — Коли хочешь помочь, растолкай сейчас Вальку и уведи к себе. Пока я тут управлюсь...

— Но ведь к Вальке сейчас придет Рауль!

— Твое дело увести... — серьезно смотрела на меня бабка.

— Конечно, я уведу, — согласилась я, тоже вдруг начиная дрожать. — А вы-то как тут одна? Давайте я уведу Вальку, а сама вернусь!

— И я могу остаться, — подал голос Леонид Сергеевич.

— Он кто тебе? — бросила на меня быстрый взгляд баба Тося. — Не родня какая? — Я отрицательно покачала головой. — Асам-то мужик хороший?

— Вы можете на меня положиться, — сказал Леонид Сергеевич, и я машинально кивнула. Конечно, на него можно положиться, но что-то слишком уж много вокруг всяких тайн...

— Ну, буди Валентину, — распорядилась бабка. — Скажешь, что надо сейчас к тебе пойти, а после я ей сама объясню. А ты, как тебя...

— Леня, — назвался этот универсальный человек, на все случаи жизни.

— Ты, Леня, сперва в Валькиной комнате посидишь, покуда я с гостем переговорю. И вовсе тебе не надо высовываться, если не позову. Ну а когда позову, тогда сам увидишь...

— Слушаюсь, товарищ главнокомандующий! — Леонид Сергеевич вытянулся в струнку, поднес ладонь к виску и щелкнул каблуками.

— В военной службе служил? — с интересом спросила бабка.

— В молодости. Младший лейтенант запаса! — представился он.

— Ну-ну... То-то я и гляжу... — задумчиво закивала бабка.

— Баба Тося сама лейтенант, — вспомнила я школьный сбор, когда мы с Валькой учились в четвертом классе. — Она воевала во время Великой Отечественной войны.

— Тогда все в порядке, — серьезно сказал Леонид Сергеевич. — Если так, то мы победим!

А мне не осталось ничего другого, как идти будить Вальку.

14

Этот момент был самым главным для Нюты за последние два года — когда она переступит родной порог. Какой-то мордастый мужик с едва не лопающимися от жира щеками обнял ее за плечи и подтолкнул в раскрытую дверь. И она оказалась в передней своей квартиры! Вот здесь раньше стояла вешалка, а под ней — еще одна, детская, на которой висело Нютино разноцветное пальтишко и капор с длинной кисточкой, как у Буратино. Тогда еще были живы папа и мама, позднее разбившиеся на машине, а бабушка не только вела хозяйство, но и много занималась маленькой Нютой. Вся их семья жила в то время весело, со вкусом, с размахом. Сил хватало на все: и на особую детскую вешалку, и на то, чтобы ярко одеть ребенка. Вот тогда и было оно, счастье...

— Ты что, не слышишь? — встряхнул ее за плечи мордастый мужик. — Сколько тебе лет?

— Двадцать пять, — тихо отозвалась Нюта.

— Опаньки! А я думал, пятнадцать. Уж испугался, что угораздило с малолеткой связаться... Ну, проходи вперед, что ты застряла на пороге!

Пятнадцать... Когда Нюте было пятнадцать, они уже жили с бабушкой одни. Яркость и счастье забылись, пришлось стать скромными во всех отношениях: в чувствах, в запросах, в том, что касается быта. Теперь им всего не хватало: ни денег, ни сил, ни радости. И все же этот период жизни тоже дорог сердцу. Тогда в передней были поклеены простенькие светло-зеленые обои; вон в том углу висело зеркало, а под ним — календарь. На одной паркетине Нюта прожгла кислотой дырочку, когда пыталась повторить дома школьный химический опыт. Вот она, эта дырочка! Если скосить глаза в сторону порога, ее видно!

— Да ты чего, контуженная? На какой войне? Если ты так работать будешь, я тебя отдам назад твоему дружку! Бомжу Леньке! Мне тут сонные мухи не нужны!

— Я буду хорошо работать, — быстро пообещала Нюта. Она будет делать все, что скажут, только бы ее не выгнали.

И вот наконец родная комната, куда втолкнул ее сопровождающий. Здесь все они собирались вечером вместе: папа, мама, бабушка и Нюта. Побыть друг с другом, посмотреть телевизор. Когда в дом приходили гости, их тоже принимали в этой комнате. Теперь здесь стояли четыре ножных швейных машины и стол, заваленный материей. Угол занимала охапка стоймя поставленных свертков — нечто вроде поролона, вероятно, вшиваемого для тепла в одеяла. За машинами сидели четыре швеи: две кореянки, одна смуглолицая, с пышными черными волосами, и одна блондинка, с виду совсем молоденькая.

— Живы, лапоньки? — спросил толстомордый мужик, который привел Нюту. — Как трудовые успехи, все тип-топ? А я вам помощницу привел, вот знакомьтесь!

Девушки, как одна, уставились на Нюту. Потом смуглолицая с пышными черными волосами чуть флегматично спросила:

— А она сможет ножницы в руках удержать?

— Не понял...

— Я говорю, у нее хватит сил держать ножницы? Откуда ты ее взял — из концлагеря?

— Где взял, там больше нету!

— Конечно. Таких и есть одна на всю Москву.

— Не остри, задира! Тоже мне — красавица южная, никому не нужная!.. Сама наела задницу, скоро шорты лопнут!

— Лопнут — зашью! А вот куда пятую машину ставить, здесь же места нет!

— Не будет пока пятой машины, — по-хозяйски сказал толстомордый мужик. — Мы решили определить Анюту на раскройку ткани. Вы все, лапоньки, будете продуктивней работать, если она будет для вас кроить! Усекли?

— Значит, ее Анютой зовут? — спросила молодая девчонка. — Очень приятно — я Лерка!

— А я Наташа, — лениво представилась черноволосая.

— Я Лиля, — заулыбалась одна из кореянок, показав мелкие жемчужные зубы и розовые десны.

— Ульяна, — закивала головой другая.

— У вас русские имена... — сказала Нюта, чтобы хоть что-то сказать — уж слишком долго она молчала.

— Нет, не русськие, — потрясла головой Лиля. — На самом деле меня зовут Ли-хва-чжун. А ее — Ху-чта-ён. Мы приехали из Кореи, — сочла она нужным пояснить.

— А я из Абхазии...

— А я из неблагополучной семьи, — подскочила на месте Лерка, чикая в воздухе ножницами.

— Вот видишь, Анюта, — усмехнулся толстомордый Игорь. — У нас тут сборная солянка, с миру по нитке. Ну, знакомьтесь тут, а я пошел пожрать. Лилька, ты готовила?..

Ли-хва-чжун проворно выскочила из-за машины и понеслась в кухню, на ходу приговаривая что-то своим мяукающим голоском. Толстый Игорь потопал вслед.

После их ухода девчонки продолжали рассматривать Нюту, но ее собственные мысли были от них далеко. Ее мысли облетали квартиру, гладили стены, вещи, рождали воспоминания. Это большая комната, а за стеной спальня — наверное, она так и осталась спальней, там спят девчонки. И для нее поставят раскладушку либо хоть бросят на пол матрас. За последние два года Нюта привыкла спать на матрасе... Подумать только, сегодня она будет ночевать в своей собственной спальне, где столько перечувствовано, столько пересмотрено детских и девичьих снов, столько мечтаний представлено себе в виде встающих перед глазами картинок!

— А правда, с чего ты такая худющая? — спросила абхазка Наташа. — Ты действительно сможешь работать? А то гляди, Игорь с Пашкой нянькаться с тобой не станут! Особенно Пашка...

— Ладно каркать, — оборвала ее Лерка. — Лучше покажи ей, как кроить.

— Что ж, можно... и мы заодно посмотрим, какова девица в работе!

Нюта подошла поближе к столу, заваленному материей.

— Бери ножницы, — скомандовала Наташа. — Разворачивай ткань. Клади ее на стол, к свету. А теперь отмеряешь три метра сюда, два метра сюда. И потом режешь...

Рулон материи оказался жутко тяжелым, линейка — громоздкой и неудобной, на ножницы требовалось с усилием нажимать. Но в Нюте почти бессознательно сработало внедренное, вбитое, укоренившееся в ней за последние пять лет: любую работу надо делать, иначе будет хуже! Как муравей с хвоинкой вдвое толще себя, Нюта покачивалась в обнимку с рулоном ткани, но довольно быстро и ловко отрезала что надо.

— В самом деле, работа горит, — со снисходительным одобрением заметила Наташа.

— Супер-пупер! — подтвердила Лерка.

— Ну так ты сейчас и начни, мы еще не всю норму нашили...

Из кухни вернулась Ли-хва-чжун, и все четверо сели за машины. Комната наполнилась ровным стрекотом. А Нюте пришлось поворачиваться во все стороны, так что скоро ее прошиб пот: она должна была успевать кроить для четырех машин, не имея ни секунды отдыха. Даже пот некогда было вытереть: он так и падал со лба крупными каплями. Но уж к чему — к чему, а к тяжелой работе Нюту приучили — в секте она и целину вскапывала простой лопатой, и пудовые ящики грузила, и туалеты чистила. На всем этом она надорвалась так, что уже не рассчитывала долго жить. Но трудовой навык остался: если нет сил, помнила Нюта, надо делать работу волей, ринуться на невыполнимое, взять энтузиазмом. Линейка качалась в руках, отмеряя «три метра сюда, два сюда», а в мыслях Нюты качалось свое: «Хочу умереть в родном доме...» С таким темпом работы это случится еще скорей, чем она думала. Только бы упасть сразу, внезапно, раз — и померла! А то ведь ее ни дня не будут держать здесь лежачую — вон даже из секты вышвырнули на улицу. Надо вкалывать до упаду, делать все, что велят. Пока руки-ноги двигаются. А там уж над Нютой никто не будет властен: ни толстый Игорь, ни Пашка, о котором упоминалось, ни прежние хозяева, из секты... б-р-р, даже дрожь между лопаток прошла, как вспомнила о них!

— Да ты стахановка, — сказал вернувшийся с кухни Игорь, облизывая замасленные губы. — Молодец, Анюта, так держать!

В это время раздался звонок в дверь. И снова сердце у Нюты замерло сладкой болью — это был тот самый, их звонок, прежний. Его касалась пальчиком Нюта, возвращаясь из школы, из магазина, от подруг. И наоборот — когда еще бабушка не перестала выходить из дома, сама Нюта летела на ее звонок в переднюю, открыть бабушке дверь...

— Вот и Павел пришел, — сказала Наташа. — Будет нам всем теперь на орехи!

Лерка нахмурилась, а обе кореянки улыбнулись одинаковой, ничего не значащей улыбкой, вроде как вывесили на лицо стандартный флажок — вот, смотрите, я улыбаюсь.

В комнату вошел низкорослой, с волчьей челюстью парень, косо шныряющий глазами по сторонам. У Нюты внутри заныло: он напоминал прежних хозяев. Нет, она никогда не встречала его в секте, но в нем чувствовалась та же закваска. Жестокость. Люди, заквашенные на жестокости, все чем-то похожи друг на друга.

— Входи, Павлуша! — засуетился Игорь. — Ты припоздал маленько, мы уж заждались! А какой Лилька салат приготовила, чисто корейский! Я там чуть все не слопал, она отобрала и тебе оставила!

Нюта поняла, что Игорь тоже побаивается его: этот Павел из них двоих главный. Может быть, больше денег вложил в их общую мастерскую, а может быть, просто по характеру. Нюта знала по опыту — верх обычно одерживает тот, у кого больше энергии, больше злого напора. Кто сможет первым уничтожить своего противника.

— А это что за скелет? — зыркнул Павел на Нюту. Она вздрогнула, словно его быстрый звериный взгляд мог разоблачить ее тайные мысли — что не работать она сюда пришла, а умирать в родных стенах.

— Это девка от бомжей, помнишь, я тебе говорил... Работает как верблюд, точнее — как слон...

— Хорошо, пусть работает, — злобно перебил Павел. — Норму нашили? — повернулся он к девчонкам.

— Проверяй! — задорно выкрикнула Лерка, но Нюта заметила, что в глазах у ней на долю секунды мелькнул огонек испуга, вот до самых печенок. Мелькнул и тут же снова пропал. Но Нюта успела его заметить: когда поживешь в секте, такие вещи улавливаются с ходу...

— Сейчас, разбежалась! — хмыкнул Павел. — Проверю, когда поем. Лилька, давай салаты и что ты еще там сварганила!..

Ли-хва-чжун соскользнула с места и тут же исчезла в дверях на кухню, так быстро она прошла. А Наташа взглянула на часы:

— Пора бы нам тоже поужинать, правда, Игорь?

— Сегодня не получится, девки. Видишь, Наталья, Павел пришел. Он не любит, когда у него промеж ног шмыгают.

— Так мы после! — Наташа оглянулась на Лерку, словно ища поддержки, но та отвела глаза. Ху-чта-ён ничего не говорила, только вывесила на лицо свой постоянный флажок в виде ни о чем не говорящей улыбки.

— Ты же знаешь, мы с ним за полночь сидим на кухне, пиво пьем! Иногда и до рассвета. А вы лучше спать ложитесь пораньше, вот вам и компенсация! Чего человек не доест, то может доспать. И вообще, за один день никто с голоду не умирает!

— Ага, ты так говоришь, а сам уже раз пять сегодня лопал... А у нас с самого завтрака ни крошки во рту...

— Ну так иди! — Плаксивое, оправдывающееся выражение Игоря вдруг исчезло, в глазах заплясали злобные вспышки. — Иди, прись на кухню, заяви о своем голоде!.. Посмотрим, что Павел тебе ответит!

Наташа дернула плечом и отвернулась.

— Можно, мы пойдем спать? — мелодично прокурлыкала Ху-чта-ён.

— Идите! — махнул рукой Игорь.

Моментально, как при ускоренной прокрутке киноленты, девушки свернули работу и исчезли из комнаты. Нюта кинулась вслед за ними — вот она, спальня! Здесь, у стены, когда-то стояла ее кроватка, а рядом большое мягкое кресло — в нем обычно сидела бабушка, читавшая Нюте на ночь сказки.

Теперь в спальне находились четыре кровати и никакой раскладушки — бизнесмены не подготовились к приему новой рабыни. Но это ничего, можно и так поспать. Принести из большой комнаты поролон, свернуться на нем калачиком, руку вместо подушки... Только вот хорошо бы в ванную зайти, там Нюта еще не была! А ведь и с этим участком дома связаны свои лучики счастья: радость детских купаний, смех мамы, резиновые игрушки...

— А мыться мы что, не будем?

— Ты же слышала — Павла нельзя беспокоить! Ведь у нас ванная-туалет рядом с кухней, такая планировка квартиры. Где уж тут мыться перед сном, — ерничая, закатила глаза Наташа. — Тут в туалет захочешь сходить, и то терпи, пока нашим мужикам не надоест пивом глаза заливать! Смех, да и только!..

— Да уж, живем не как белые люди...

— А ты бы, Лерка, меньше молчала, когда я канючила Игорю насчет ужина! А то ротик на замок, а мне одной отдуваться! Не ожидала от тебя — ты всегда такая партизанка...

Лерка неопределенно хмыкнула и стала, никого не стесняясь, снимать топик и шорты, чтобы надеть ночную рубашку. С кухни пришла обслужившая желудки бизнесменов Ли-хва-чжун, пощебетала с подругой на родном языке, а потом обе сказали по-русски «Спокойной ночи». Наташа, как старшая, потянулась к выключателю...

— Погодите, девочки! Надо еще новенькую устроить! Сейчас я принесу ей под голову лоскутков...

Это побеспокоилась о Нюте Лерка. Прямо в ночной рубашке она выскользнула в большую комнату и вернулась с большим куском поролона и ворохом обрезков материи. Нюта поблагодарила, хотя на самом деле предпочла бы обойтись без комфорта, лишь бы все скорей улеглись и заснули. Потому что тогда она останется с домом наедине (спящие не в счет)...

Девчонки недолго испытывали Нютино терпение. Первой засопела Наташа, вслед за тем тоненько свистнули носы кореянок. Позже других, но тоже довольно скоро стихла повернувшаяся раз-другой Лерка. Она оказалась в этой компании добрей всех, хотя и была из неблагополучной семьи. Впрочем, все девчонки вполне устраивали Нюту: по крайней мере, никто из них не травил ее. Даже Наташа приставала не из желания навредить, а скорей от нехватки развлечений. И это несмотря на то, что новеньким всегда достается — а для них она была просто новенькой...

Вероятно, девчонки серьезно недосыпали, подумала Нюта, вспомнив, как быстро они улеглись. Пользуются каждой минутой отдыха, и правильно. В секте тоже было так. А она сейчас полностью отдастся мысли, что попала наконец домой и может напитаться этим впрок, с запасом... Как говорится, на всю оставшуюся жизнь, которой, кстати, осталось совсем мало. Ради этой минуты Нюта не позволила себе умереть в секте, без билета приехала в Москву, нанялась к Жирному и Волку, как она стала называть про себя хозяев.

В уголке окна, неплотно прикрытого шторой из одеяльной материи, видно было, как падает снег. Он был особенный, предновогодний — сыпал и сыпал, завивался в крученые струйки и блестел под уличным фонарем крупными многоконечными снежинками. Это был снегопад Нютиного детства, самых его волшебных дней, когда впереди елка, подарки и чудеса. Тех дней, когда папа налаживал волшебный фонарь с диафильмами, мама шила Нюте костюм Снегурочки для детсадовского праздника, а бабушка читала ей по вечерам самые зимние, рождественские сказки. Самое сильное впечатление произвела на Нюту «Девочка со спичками» Андерсена — уж очень жалко было девочку! И вдруг в голове сверкнуло, замкнув кольцо всего перечувствованного прежде, — так вот зачем она так обалдело рвалась сюда, в свою родную квартиру! Чтобы превратить когда-то потрясшую ее рождественскую сказку в явь! «Бабушка, — беззвучно закричала она. — Приди за мной, бабушка, и возьми меня отсюда!»

Нюта зажмурилась, чувствуя, что в сердце у нее растекается сладкий холодок надежды — вдруг, открыв глаза, она увидит сидящую в изголовье бабушку? Но никого по-прежнему не было, только ночная тишина стала как-то особенно ощутима. Нюта собрала все свои внутренние силы и продолжала:

«Ты видишь, бабушка, какою оказалась моя жизнь! Разве для этого вы с папой и мамой растили свою Нюту? Правда, ты предупреждала меня насчет секты — я не раз вспоминала потом твой совет, когда уже было поздно! Но я попалась в ловушку. Ты из-за этого раньше умерла, но и мне недолго осталось жить — не зря же меня выпустили из секты на все четыре стороны. Здоровых оттуда не выпускают... Так приди и возьми меня с собой, как взяла бабушка девочку со спичками! Очень прошу тебя, уведи меня отсюда!..»

По мере того как она упрашивала, взывала, молила, в атмосфере комнаты что-то неуловимо менялось. Ей казалось, сам воздух стал другим, прозрачнее и, может быть, теплее. В нем чувствовалось теперь то, чего она так страстно ждала — присутствие бабушки.

«Ты пришла! — с исступленной радостью воскликнула Нюта. — Ты возьмешь меня к себе?!»

Вновь неуловимое движение воздуха, и Нюта поняла — нет, бабушка ее с собой не берет. Но, сколь ни странно, это не означало катастрофы, как казалось Нюте минутой раньше. Главное, что бабушка к ней пришла; теперь она знает все и сделает как лучше. Нюта в блаженном изнеможении откинулась на подушку, вернее, на ком лоскутков под головой. Она чувствовала себя как человек, которому удалось во время аварии вызвать спасателей. Пусть эта помощь еще не подоспела, но какое облегчение знать, что она в пути!

Потом раздались тяжелые и пьяные шаги, и по глазам полоснул нестерпимый после темноты свет. В комнату ввалились оба бизнесмена. Волк со свистом шипел ругательства, словно выплевывал их своей выступающей вперед челюстью; Жирный тряс обвислым лицом и поддакивал ему:

— Ну и стерва!.. Вот мы ее сейчас...

Девчонки моментально проснулись, со страхом глядя на приближающихся фантомов, означающих для них кару и муку. Только вот для кого именно? Волк метнулся к Леркиной кровати, рывком сорвал одеяло.

— В два слоя поролон зашивать, чтоб быстрее, да? Положено в три, а ты в два?! А если про наш товар слава пойдет, что он некачественный?.. Тебе все равно, дрянь, но сейчас я научу тебя, как заботиться о хозяйском авторитете...

После этого наступил миг затишья, во время которого Наташа чуть слышно вздохнула, кореянки двинулись на своих постелях, отворачиваясь к стенке, даже толстый Игорь как-то рассеянно крякнул. А потом — захлебывающийся Леркин крик, взлетевший до небес, стук чего-то тонкого и жесткого — проволоки? — о живое мягкое тело, свистящие ругательства в такт ударам... Да что это, Нюта снова в секте?! Это там так обращались с людьми, а остальные жались по углам, чтобы не дай Бог не попасться под горячую руку... И вдруг Нюта тоже закричала, тонко, как заяц, от невозможности снести эту пытку, когда рядом с тобой мучают человека... Тогда, в секте, она имела силы сдерживать себя, а сейчас, после встречи с бабушкой, размякла душой и не справилась. Этот крик дал Лерке передышку: зверь с волчьей челюстью перевел глаза на Нюту.

— Что еще за хрень? Ей что, новенькой, тоже впарить?

— Подожди, Пашка, — озабоченно сказал Игорь. — Она в обмороке. Гляди, у нее пена изо рта полезла, вдруг она сейчас помрет?!

— Так ты гляди, кого нанимаешь!.. — в голос заорал Пашка. — Где ты ее взял, эту дохлятину?

— Бомжи с чердака сосватали... Нет, гляди, правда пена! Ну чего с ней делать, не скорую ж помощь вызывать!

— Чего делать! Бери ее быстро за ноги, а я под мышки, и понесли назад на чердак! Если сдохнет, так мы не в ответе! И чтобы никто вообще не знал, что она была у нас! — обвел он взглядом четыре кровати, на одной из которых корчилась в бессловесной муке посеченная проволокой девушка.

— Значит, на чердак... Ну ты у нас голова... А если она очнется да после назад придет, тогда как? Работала-то она вчера неплохо...

— Да ты соображаешь, что несешь?! Работала неплохо!.. У нас мертвец появится, так милиция жить не даст, на одних взятках разоримся! Нет, надо же... работала она неплохо!

Сдавшийся Игорь, которому было жаль не только работницу, но и в какой-то степени саму Нюту, обреченную умирать на чердаке, взял девчонку за ноги. Она оказалась совсем легкой, прав Павел — с такой доходягой у них скоро могли появиться проблемы. Павел всегда выходит правым, он и порядок в мастерской поддерживает. Только уж слишком круто подчас, вот и Лерка теперь день-два работать не сможет... Убытки, зато порядок.

15

В передней позвонили. Старушка сделала ему знак — уйди, мол, не лезь пока на глаза. Он зашел в девчонкину комнату, все еще не зная, в чем дело, и закрыл за собой дверь.

Вот так она, жизнь, и катится. Смолоду Леонид Сергеевич стремился познать ее как можно полнее: хватался за то и за другое, путешествовал, принимал участие в общественных движениях. Потом понял: не так важно вширь, как вглубь. По профессии он был журналистом (тоже дань любопытству к жизни) и в каждом деле старался дойти до сути, до самого потаенного истока. Он достиг успеха на журналистском попроще, потому что внутри него сидел тот неуемный, немного едкий запал, позволяющий писать едко и с перчиком. И этот же запал сказывался в его натуре, делая его, наверное, не самым легким в общении человеком. Друзей у Леонида Сергеевича было немного, хотя знакомых тьма. А настоящий друг — только один, с которым они еще в школе вместе учились.

Семейная жизнь тоже шла через пень-колоду. Пока рос сын, Леонид Сергеевич не уходил из семьи из чувства долга, а когда вырос, оказалось, что эта отцовская жертва была напрасной. Сын не принимал его как близкого человека. Тут уж, видно, мать постаралась, перенесла их собственные нелады на ребенка. Правду сказать, она всегда была с парнем рядом, в то время как Леонид Сергеевич обычно приходил домой запоздно: дела, встречи, поездки, а то и попойки иногда. Да, получалось так, что и попойки имели место в жизни. Потому что с самим собой он тоже не всегда мог поладить.

И вот теперь, под старость, можно сказать, для него вдруг открылась новая жизненная страница. Он стал бомжом — ничего себе ситуация! После очередной ругани с женой и сыном ушел из дому и хлопнул дверью. Дескать, больше я к вам не вернусь. Думал снять плохонькую комнатку (на хорошую не хватало денег), а потом работать как зверь, писать без продыху, ездить в далекие командировки и в конце концов сколотить деньжат на скромное жилье.

В тот вечер было холодно, и он вышел из дому в теплом, хотя и не совсем презентабельном тулупе. Это его в дальнейшем и спасло, потому что будь он в своей замшевой курточке или шикарном, но чересчур легком плаще, дело могло принять скверный оборот. А тулуп, в котором ездил иногда на дачу, наилучшим образом подошел к тому, что с ним дальше случилось.

Вообще-то Леонид Сергеевич рассчитывал переночевать у своего друга, того единственного, с которым дружил со школьной скамьи и в гостеприимстве которого был так уверен, что даже не созвонился с ним предварительно. А по пути зашел раздавить чекушку, ибо настроение было никуда. Приходить к другу с бутылкой не стоило, потому что из-за язвы желудка и собственных убеждений тот был трезвенником. Так что он решил выпить один.

В рюмочной, где расслабился Леонид Сергеевич, находились, надо полагать, нечистые на руку люди. Когда он после нескольких, зацепившихся одна за другую рюмочек покинул заведение, оказалось, что в его карманах пошарили. И как только у них получилось?! Однако результат был налицо: Леонид Сергеевич остался без денег. Ему даже в троллейбус не удалось сесть, так как проездной свистнули заодно с бумажником, а для того, чтобы вскочить в задние двери, рассчитанные на выход, не хватило быстроты реакции. Алкоголь затуманил ему голову и отяжелил ноги. Как-никак Леонид Сергеевич был уже не молоденький.

Он потащился к другу пешком, прикидывая, что делать дальше. После ночи необходимо принять ванну, побриться; потом он займет у Ваньки какое-нибудь мало-мальски приличное пальто и пойдет в редакцию. Поговорит о ссуде в счет будущих гонораров.

Леонид Сергеевич уже звонил в дверь своего друга-трезвенника, когда на него обрушился главный удар за этот скверный вечер. Он звонил, звонил, и все без толку. Потом приоткрылась соседская дверь, и выглянувшая немолодая женщина сухо сообщила, что «Иван Ильич лег в больницу». «Что с ним?» — встревожился Леонид Сергеевич. Соседка пригляделась и узнала его, после чего стала приветливей. Оказывается, Иван лег на профилактику. И ненадолго — обещал вернуться через несколько дней.

Леонид Сергеевич успокоился насчет друга, но самому ему предстояло теперь хождение по мукам. Обратиться к не столь близким друзьям или просить помощи в редакции мешало то обстоятельство, что вид у него теперь был несвежий. После вечерней попойки да ночевки на улице, да еще в тулупе, которому место в музее.

Он решил было зайти домой, почиститься и переодеться, выбрав для этого дневное время, когда жена и сын на работе. Но ведь ключи-то у него тоже украли! А явиться в семью после категорического «ухожу», да еще таким зачуханным не позволяла гордость.

В конце концов Леонид Сергеевич решил попытать судьбу — сумеет ли он прожить бомжом до возвращения Ивана? Ведь его всегда влекло к познанию жизни во всех проявлениях, не исключая созвучного горьковскому «На дне». Так почему бы не воспользоваться ситуацией? В карманах брюк, по которым никто не шарил — воры удовлетворились бумажником, — застряла кое-какая мелочь, на хлеб и воду, а сигаретками можно пробавляться у прохожих. Так что все в порядке. Правда, такие эксперименты лучше производить над собой в молодости, но человек только предполагает, а уж располагает Бог.

Со второго же дня бомжевая жизнь принесла Леониду Сергеевичу богатый урожай впечатлений. Одноногий бедняга, с которым сошлись возле булочной, взял с собой нового дружбана «на хату», то есть в подъезд, где можно переночевать. С точки зрения всех знакомых Леонида Сергеевича, это был просто пыльный заплеванный чердак, но по его новым жизненным стандартам — удобное место для ночлега. Во всяком случае, не на улице, где он мерз предыдущей ночью.

А потом появилась молодая симпатичная дворничиха, задачей которой было выгнать их с чердака. Она кричала, стараясь предстать перед ними грозной фурией, напугать их, заставить подчиниться. Но нарочито крикливый голос вдруг иногда пресекался, а из глаз глядела детская растерянность: «Ну что мне с вами делать?» Было видно, что ей не хочется выгонять людей на мороз, да и вообще противна вся ситуация — в то время как другая дворничиха с наслаждением показала бы свою власть. А этой неприятно во всех отношениях. В ее возрасте, с ее угадывающейся за искусственной грубостью нежной натурой надо видеть перед собою совсем других мужчин... Не дурно пахнущих и небритых, лежащих вповалку на чердаке, а сильных, приятных, готовых протянуть руку помощи. Бедная девочка, какая неподходящая роль ей досталась! Леонид Сергеевич почувствовал, как в нем взыграло чувство покровителя — помочь, защитить... Но защищать, увы, следовало от себя и себе подобных.

Леонид Сергеевич решил, что можно будет написать об этом статью: насколько противоречиво должно быть состояние молоденькой дворничихи. Профессия требует от нее забыть о таких человеческих чувствах, как жалость и милосердие. А она не хочет забыть, и по законам психологии кричит еще громче, еще неистовее размахивает руками, в одной из которых зажата швабра — потенциальное оружие возможной драки.

И вдруг эта девочка сказала бомжу с одной ногой: «Вы можете остаться». Милосердие все же победило в ней, но не так, чтобы она села на лестничную ступеньку и расплакалась: делайте что хотите, я больше не могу. Нет, она была готова к дальнейшей борьбе, потому что его, Леонида Сергеевича, продолжала гнать. Не выпускала из рук бразды правления подъездом, однако жалела слабого. Удивительная девушка!

Потом выяснилось, что ее зовут Мальвиной, — об этом сообщил все тот же одноногий бомж. Подумать только, какое необычное имя! Наверняка мать предназначала девочку к чему-нибудь более престижному, нежели труд дворника. И все-таки как это красиво звучит — Маль-вина... Словно легкий треск, с которым разворачивается конус мальвы!

Прошел следующий день, и Леонид Сергеевич узнал о своей новой знакомой еще больше. Она не испугалась взвалить на себя проблемы подруги, вернувшейся из секты: крайнюю истощенность, возможные болезни, нестабильность психики, выражающуюся в навязчивом желании умереть. И все это без надрыва, не теряя собственной, хоть и умеренной в данных обстоятельствах, жизнерадостности. Только один раз она упомянула про свою собственную депрессию, в которой когда-то находилась. Леонид Сергеевич об этом не забыл. Чутье журналиста подсказывало ему, что депрессия у этой чудесной девушки могла быть только в связи с какой-то большой жизненной обидой. Мальвину где-то неслабо обидели, так что ее нежная натура не смогла перенести этого бесследно. Возможно, работа дворником — одно из последствий перенесенной ею психологической травмы.

И вот тут Леонид Сергеевич еще сильнее ощутил потребность взять Мальвину под свое покровительство. До возвращения Ивана оставалось три-четыре дня. Как-нибудь он перебьется, а потом, вернув себе прежний статус, с новым пылом возьмется за работу. И прежде всего решит проблемы Мальвины, в чем бы они ни заключались. Он разберется, кто обидел эту чудесную девушку, и найдет способ ей помочь. А для самой Мальвины это будет как сказка, когда мечты начинают сбываться после встречи с волшебником, не узнанным в лохмотьях нищего...

Но пока Иван не вернулся, надо было запастись терпением и носить эти самые лохмотья. Судьба неожиданно повернула так, что он должен еще кому-то помочь, не дожидаясь преображения своего облика. Что ж, он готов. Старушка, судя по всему, хорошая, и задуманное дело для нее очень важно. Но ситуацию в целом Леонид Сергеевич пока еще не просек.

Из коридора донесся самодовольный голос важного мужика в самом соку, звучащий с легким восточным акцентом. Что-то сказала в ответ бабка — должно быть, поздоровалась. Потом они, судя по шагам, прошли к ней в комнату. В щелочку неплотно закрытой двери было видно, что бабка несет впереди себя огромный букет, еле удерживая его в старческих руках.

— Садись, Рауль, — сказала она и сама села отдышаться. — Сейчас я твои цветочки в воду поставлю. А пока дай-ка мне свой телефон карманный, я Вальке позвоню. Ты вон уже здесь, а она где-то шляется...

— Разберетесь, бабуля? — сладко спрашивал этот самый Рауль. — А то давайте я сам ей позвоню. А вы действительно — цветочки лучше поставьте, и вот еще тут... виноград, орехи.

— Спасибо, давай я на кухню снесу. Подожди здесь. Я мигом.

Но баба Тося чего-то опасалась, потому что, едва выйдя из комнаты, приоткрыла дверь в убежище Леонида Сергеевича и вывалила на его наспех подставленные руки сыплющийся ворох фруктов и цветов. Странно, что она столь небрежно обошлась с подарками гостя, — обычно такие старушки бывают бережливыми.

— Дай мне свой телефон, Рауль, — вновь донесся из соседней комнаты ее хриповатый голос.

— Пожалуйста, раз желаете.

Тут бабка громко позвала: «Леня!» Что было делать Леониду Сергеевичу, как не сложить плоды и розы на большую неприбранную кровать, а самому отправиться к месту событий?

В комнате бабки сидел полный черноволосый мужик средних лет — в самом соку, как правильно определил по голосу Леонид Сергеевич. Но толстый. Для своего возраста он был недостаточно спортивен, недостаточно мускулист. Видно, штангу не поднимает. Несмотря на то что и сам Леонид Сергеевич систематически не качался, он бы мог справиться с таким противником в честной спортивной борьбе.

— Кто еще такой? — спросил бабку Рауль. — Это он Леня? Родственник из деревни, да?

— Леня, — хрипло повторила старуха, не отвечая, — спрячь его телефон.

Эх, зачем она так сразу сказала! Ведь могла бы шепнуть ему заранее, где-нибудь в уголке, что надо отнять именно мобильник, а не что-нибудь другое. Теперь этот тип знает, на что они нацелились, и исполнить задуманное будет гораздо труднее. Все это молнией пронеслось в мыслях Леонида Сергеевича, пока он примеривался. Сомнения относительно права собственности его не мучили — он по-прежнему был уверен, что с морально-нравственным кодексом у старушки все в норме.

Гость так удивился, что даже не сделал попытки перехватить свой мобильный. Он только смотрел выпученными от удивления глазами, как Леонид Сергеевич прячет его в нагрудном кармане. Потом перевел взгляд на старуху — неужели она наняла этого мужика, чтобы помог ограбить его, Рауля? Разве он мало денег Вальке дает, чтобы его в этом доме еще и грабили? Нет, кто-то из них определенно сошел сума: либо он сам, Рауль, либо бабка, либо Валька, придумавшая все это шоу. Может быть, она тут где-то прячется, помирая со смеху?

Но, взглянув еще раз на бабку, Рауль понял, что никакое это не шоу. У старухи были такие глаза... в общем, он поежился, а потом весьма вежливо спросил, что все это значит.

— А вот что. Ты сейчас телеграмму напишешь, в свой аул. О том, чтобы дитенка Валькиного сюда привезли. Покуда не привезут, сам отсюда не выйдешь.

— Да вы что, бабушка! Да вы понимаете, что вы говорите?!

— Чего уж не понимать... А вот ты понимаешь, чего наделал? Забрал дитенка от матери и только карточки кажешь. Да тебя самого не мать, что ль, рожала?

— Меня рожала мать, — горделиво выпрямился Рауль. — Но не такая, как ваша Валька. Женщина, никогда не позволявшая себе...

— А она через то себе и позволяет, что тоска заела, — перебила бабка. — Словом, привези, посмотрим. Коли она пить будет и дальше, я сама дитенка стану растить. А помру — тогда снова увози. Но только коли Валька вино не бросит.

— Минуточку, — поднялся с места Рауль. — Я сейчас, на минуточку. Мне тут нужно...

— Леня, — предупредила старуха. Но Леонид Сергеевич уже и сам понял, что выпускать гостя из бабкиной комнаты нельзя. Он встал в дверном проеме, загораживая проход. Гость не предпринял попытки прорваться, лишь насмешливо покрутил головой:

— Ничего себе! Значит, человеку уже нельзя в туалет...

— Можно, — сказала бабка. Что-то звякнуло у нее в руках, и Леонид Сергеевич увидел знакомое ему по деревенскому детству алюминиевое ведро. Он когда-то ходил с таким на колодец. Звонко пристукнув, баба Тося поставила ведро на пол.

— Вот тебе, коли приспичит. А вообще привыкай. Покуда не привезут дитенка, нет тебе ходу из этой комнаты!

— Ин-те-рес-но... — усмехнулся этот кавказский пленник наоборот. «Прямо название для статьи», — подумал Леонид Сергеевич. Это где ж видано, чтобы наши старухи брали в плен восточных бизнесменов (что Рауль бизнесмен, он догадался по щедрости подарков и его чересчур холеному виду.) Ай да старухи, чего они только не могут...

— Это что ж, бабушка, вы меня в плен взяли? — озвучил Рауль мысли Леонида Сергеевича.

— Я и в плен брала, — негромко, больше для себя самой, сказала старуха.

— Вот как! Значит, я не первый? Ну и кого еще вы брали в плен?

— На войне, — буркнула она.

Он сбился с тона, но вскоре начал опять:

— Вы понимаете, что делаете? Ведь вас потом будут судить! Похищение людей — очень серьезная статья!

— Да кто тебя похищал... — пробормотал сквозь зубы Леонид Сергеевич.

— А вам особенно стоит задуматься! Бабушке за старость скостят, а вам...

— За меня не тревожься. Лучше подумай о том, чтобы вернуть ребенка. — Леонид Сергеевич уже начал понимать ситуацию.

— Значит, почтенные кунаки, вы всерьез за меня взялись, — вновь поменял тональность «кавказский пленник». — И кто же это придумал — Валечка?

Леониду Сергеевичу не нравился его тон. Он хотел сказать, чтоб тот не ерничал, однако ситуация действительно смущала: все-таки они удерживают этого человека против его воли. Но в старушке Леонид Сергеевич по-прежнему не сомневался. Наоборот, в нем с каждой секундой росло чувство, похожее на восторг. Это надо же, какая умница старуха! Ведь ей, наверное, под девяносто лет! Ай да бабушка, вступилась за внучку! И, наверное, вправду сделает то, чего не сможет ни милиция, ни общественные организации, никто!

— Пиши телеграмму. — На руки задержанному легла белая почтовая бумажка — телеграфный бланк. А поверх нее — дешевая ученическая ручка.

— Ну и ну! Значит, если не напишу, голодом уморите?

— Я не злодейка, — с достоинством отвечала бабка. — Вот тут вода в кувшине, хлеб на столе под полотенцем. Не отдашь Богу душу.

— Значит, не выпустите? Похитили и будете тут держать, как заложника?

— Пиши, — повторила бабка. — Ты сам похититель — дитенка увез.

Леонид Сергеевич понял, что именно теперь надо быть очень осторожным. До сих пор мужик еще до конца не понял, не осознал, что происходит. А теперь наступает перелом, и надо глядеть в оба. За бабку он был спокоен — с ней можно идти на такое дело. Но ведь, кроме нее, в квартире живет взбалмошная, судя по всему, Валька, а может, и еще кто-нибудь...

Словно угадав эти мысли, старуха потянула его за рукав — выйти вместе с ней из комнаты. При этом она взяла с собой ключ и замкнула дверь снаружи. Потом они оба пошли на кухню, где синхронно испустили вздох кратковременного облегчения.

— Спасибо, Леня, выручил, — сказала старуха. — Такой ты дельный мужик оказался! Но и дальше мне без тебя не управиться...

— Служу Советскому Союзу! — пошутил Леонид Сергеевич. Похвала старухи была ему и вправду приятна. А что, если она была на войне, он может всерьез отвечать ей подобным образом. Оба они — осколки советской армии, а чин у бабки на звездочку повыше...

— Помоги, Леня. Я сейчас пойду к Мальвинке на седьмой этаж, там у ней Валька. Может, уговорю, чтоб до завтра осталась. А ты пока тут...

— Будет сделано. Не улетит голубок из клетки. Точней, попугайчик...

— Все шутишь, Леня. Рано еще шутить. Вот дочка моя придет с работы, Валькина мать...

Старческие глаза отразили беспокойство, и Леонид Сергеевич понял: появления дочери баба Тося боится больше возможного появления милиции или дружков Рауля. Видно, дочь у нее из другого теста и между ними нет понимания.

— Так вот, Леня. Ты тогда скажи ей, что из деревни приехал. Хотя — тьфу! — она всю родню нашу знает, кто еще жив. Ну скажи, что ты слесарь, трубу чинить пришел. И ключа ей, главное, не давай! Лучше вовсе пускай не знает, чего там в комнате!

— А если наш попугайчик начнет чирикать?

На бабкино лицо легла тень — наверное, то, о чем он сказал, было уязвимым местом ее плана. Естественно, человек в девяносто лет не в силах всего предусмотреть. Это естественно. Леонид Сергеевич стал спешно придумывать, что тут можно сделать.

— А хотите, я ему кляп вставлю?

— Что ты, Господь с тобой! Еще задохнется! Мы ж не убить его, в самом деле, собрались...

— Ну, тогда я скажу вашей дочке, что вы ей сами все объясните. Пусть ждет вашего прихода. — «Если только при виде незнакомого мужика ей не придет мысль сразу же позвонить в милицию», — подумалось вслед за тем Леониду Сергеевичу.

— Ну ладно, Леня. Я, в самом деле, никуда не пойду. Просто позвоню Вальке, чтобы осталась сегодня у Мальвинки. А ты в ее комнате заночуешь.

— Я буду у вас ночевать?

— А вдруг он, Рауль-то, ночью чего удумает? — вопросом на вопрос ответила баба Тося. — Так мне без тебя не справиться...

— Ну что ж!.. Можно заночевать.

— Жена-то не заругает?

— Таковой не имеется! — бодро доложил он.

— Что ж так, у такого сокола да гнездо пустое... А куда она подевалась, жена твоя?

— Она-то дома, я сам ушел. Пока у приятеля поживу, потом буду копить на какую-нибудь комнатенку.

— У приятеля? — переспросила бабка.

— А приятель в больницу лег, но скоро должен вернуться. Я две ночи на чердаке у вас ночевал.

— То-то я гляжу, Леня, от тебя вроде бомжом попахивает... — не церемонясь, определила бабка. — Не сильно, а все есть!

— Вроде я снежком обтирался, — смущенно поежился Леонид Сергеевич. — На улице. Раным-рано, пока еще наш замечательный дворник не встал...

— Мальвинка? Она девка хорошая! А ты чего глаза-то замаслил, как кот на сметану? Поди, в отцы ей годишься...

— Вы очень откровенная женщина, баба Тося, — вкрадчиво сказал он. — У вас что на уме, то и на языке. Только у меня к вам просьба — не говорите чего не знаете. Что глаза у меня замаслились, это вам показалось... А с Мальвиной у нас отношения чисто дружеские.

— Ну гляди, — усмехнулась бабка. — Сам гляди, каковы у тебя с Мальвинкой отношения. А я так пойду позвоню ей, чтобы Вальку не отпускала...

Через пару минут Леонид Сергеевич услышал, как бабка говорит в телефон:

— Мальвинка! Валентину позови. Погоди, можно она у тебя сегодня переночует? Ага... Ага... Ну, позови ее к телефону! — Старухин голос окреп, налился поистине командирской твердостью. — Валька? Слушай меня. Домой нынче не приходи, ночуй у Мальвинки! Ни на час, ни на полчасика... А я говорю, не смей! Покуда не позову, носу не кажи! — И бабка дала отбой.

А сразу после этого разговора телефон затрезвонил. Судьба оказалась благосклонна к героическим начинаниям бабы Тоси — ее дочь звонила предупредить о неожиданном ночном дежурстве. Значит, сегодня она не придет, а уж там видно будет. Как говорит пословица, утро вечера мудренее.

16

Мне снилось что-то знакомое, что я видела уже не в первый раз, — какой-то больной, врачи в белых халатах, а может, это были вовсе и не врачи... их халаты шуршали как большие белые крылья. Однако я точно помню, что речь шла о жизни и смерти — выживет больной или нет. И это каким-то образом касалось лично меня и вообще всех, всего мира. Потому что, если больной выживет, мир тоже должен выжить; если же нет, мир погибнет. Быть иль не быть — вот в чем вопрос, как сказал шекспировский Гамлет, — я запомнила это еще на уроках литературы.

Потом подо мной заколебалась земля, и я подумала, что гибель мира уже близко — не зря меня трясет, бросает из стороны в сторону какой-то смерч или ураган. Раскрыв наконец глаза, я увидела над собой сердитую со сна Вальку в одних трусиках — мои ночные рубашки ей были малы, а спуститься в квартиру за своей собственной запретила бабка. Конечно, я волновалась о том, что там у Кабановых, но расспрашивать в данном случае было бесполезно. Насколько легко бабка говорила обо всем обычно, настолько же упрямо молчала в особых случаях. Неужели она удалила Вальку для того, чтобы всю ночь напролет говорить с Раулем?

— Проснулась, барыня? — толкала меня под бока Валька. — В дверь тебе звонят! Иди скорей, а то мать проснется...

Я попыталась сообразить, кто мог звонить нам в дверь посреди ночи. Наверное, что-то случилось в Валькиной квартире. Жмурясь со сна, я стала нашаривать на стуле халат...

— Быстрей, копуша! Или давай я сама открою? Я мигом, а?

— Да ты на себя посмотри! — усмехнулась я в адрес Вальки, все еще остававшейся в одних трусиках.

Наконец я нашла халат и, наскоро пригладив волосы, босиком побежала в переднюю. Слава Богу, мамочка пока не проснулась — надо будет говорить с пришедшим тихо, чтобы все это ночное происшествие ее не затронуло... И так ей приходится все время терпеть беспокойство от моих подруг!

У нас в двери не было глазка, поэтому я накинула цепочку. Хотя ее ничего не стоит сорвать опытному вору. Но вор не стал бы звонить. За дверью тяжело и хрипло дышали.

— Кто там? — негромко спросила я.

Дыхание стало громче, словно тому, кто дышал, трудно было ответить. Наконец он собрался с силами и выпалил одним духом:

— Бомж с чердака, Ленькин друг! Откройте! Тут девушка помирает!

Нюта! Господи, как я могла забыть с Валькиными делами о другой своей подруге, которой тоже пришлось ой как солоно! Я распахнула дверь: бомж, у которого не было ноги, едва удерживал на руках неподвижную и как будто неживую Нюту. Ее запрокинутое на плечо бомжа личико было страшно бледным и маленьким, глаза закрыты. Я подставила руки и приняла Нюту от безногого бомжа; в следующий момент ее у меня перехватила подоспевшая на помощь Валька.

— Что случилось? Она упала в обморок?

— Наверно! — Бомж все не мог отдышаться; ему, конечно, нелегко было спуститься по лестнице без костылей и, главное, с такой ношей на плечах. — Я спал на чердаке. Середь ночи дверь у богатых хлопнула, гляжу — тащат ее два мужика за руки и за ноги. Ну, думаю, убили... Затаился, чтоб разузнать, а как они обратно вернулись, так я сразу к ней. Слышу, дышит, но глаза закрыты. Может, доктора надо... — Бомж словно оправдывался, что принес беспамятную Нюту к нам, хотя его поступок должен был вызвать восхищение. Если б этот калека не пришел на помощь, Нюта, наверное, умерла бы.

— Я просто не знаю, как вас благодарить! Просто слов не найду...

— Главное, Леньки сегодня нет, — воспрянул духом Нютин спаситель. — Ленька бы донес как нечего делать! Но он где-то в другом месте ночует, может, у бабы какой... А мне без костылей несподручно, ну да что было делать?

Во время этого рассказа Валька и моя мама, тоже, конечно, проснувшаяся, уже хлопотали над Нютой. Мама смочила тряпочку нашатырным спиртом и махала ею перед Нютиным заострившимся носом. Валька бестолково совалась помочь, но, видя, что мешает, молча встала рядом в кофте, надетой задом наперед, и ждала, когда она понадобится. Я подбежала с другой стороны и тоже встала: как всегда, мамочка была главной.

— Вызови «Скорую помощь», — сказала она мне.

Я кинулась к телефону.

— А полис у Нюты есть? Медицинский? — спросила Валька. — Так просто «Скорая» лечить не станет!

— Как же не станет, если человек без сознания! Не может этого быть!

— А им все равно, хоть бы человек помирал. Нет полиса, нет и разговора. Это тебе не советские времена, когда врачи с больными нянчились...

— Вызывай, — повторила мама. — Если им понадобится полис, покажем твой, только и всего... Как будто она не Нюта, а Мальвина...

— Правильно! И как это мы сразу не догадались! — с облегчением удивилась Валька. — Нет, тетя Вера, вы, честное слово, молодец!

А я, набирая ноль три, немножко про себя удивилась: моя мама всегда была такой правильной, такой, как бы это сказать, законопослушной... даже в мелочах. Она, например, никогда не ездила в транспорте без билета, еще до того, как в троллейбусах и автобусах установили систему «Анти-заяц». Никогда никого не обманывала, говорила лишь то, что думала на самом деле... И вот так легко догадалась о том, что нам с Валькой и в голову не пришло!

Но тут мне стало стыдно своих посторонних мыслей в тот момент, когда Нюта, может быть, при смерти. Я сделала вызов на собственное имя, якобы это со мной плохо, и вновь заняла свое место возле хлопотавшей над Нютой мамы. Я стояла с одной стороны, Валька — с другой. Так же мы с ней стояли однажды в детском саду, когда моя мама играла на пианино, а мы с Валькой пели: «Раз-два-три-четыре-пять, вышел зайчик погулять...» Я выводила тоненько, а Валька — басистым голосом. Кажется, там еще были такие слова: «Принесли его домой, оказалось — он живой!» Ох, какая же чепуха лезет в голову, когда Нюта еще не очнулась!

Но эта чепуха имела какое-то отношение к тому, что происходило в нашей жизни. Больше того — она перекликалась с моим повторяющимся сном, главный смысл которого вновь выходил на первое место. Быть иль не быть, выживет — не выживет, надежда или конец — это относилось и к Нюте, и к Валькиной разлуке с Садиком, и ко мне самой, все еще не определившейся в жизни, парящей меж небом и землей... И вообще ко всему миру, где происходят трагедии, но есть в то же время героизм — хотя бы поступок одноногого бомжа, доставившего к нам Нюту, или бабы Тоси, не побоявшейся встать на защиту внучки. Кто победит, добро или зло? Выживет — не выживет?..

— Смотри, она глазки открыла! — шепотом воскликнула мама.

17

Когда Тамара Федоровна возвращалась домой с ночного дежурства, около подъезда стояла машина «Скорой помощи». В голове тут же возникла беспокойная мысль: не с матерью ли чего? Она вроде крепкая, но все-таки восемьдесят девять лет! Вдруг с сердцем плохо? Или доченька учудила какую-нибудь штуку: может напилась до полусмерти и — кто ее знает! — вены себе порезала. Последнее время от нее всего можно ожидать. Вот так и живи, вздохнула про себя Тамара Федоровна, так и коротай время со старухой-матерью да с пьяной дурой, которой неизвестно что в голову взбредет.

Во дворе было не метено, хотя Мальвина с седьмого этажа обычно вставала рано. Вот тоже история — девчонка нормально училась, во всяком случае, получше ее тупицы Вальки. Однако Валька после школы устроилась в фирму на большую зарплату и, если бы не вела себя как дурочка, могла бы стать обеспеченным человеком. А Мальвина пошла в дворники, так и метет перед домом из года в год да шваброй в подъезде шаркает... И чего только мать ее смотрит!

Свою собственную дочку Тамара Федоровна все время старалась наставить на путь. Сперва добром, потом перешла на попреки — и все как о стенку горох! Улыбнулась ей раз в жизни удача, влюбился в нее богатый мужик. Тут, если с умом действовать, можно много пользы извлечь — а она родила, дура, ребенка и потом отдала его просто так, ничего взамен не потребовав. Нет, конечно, лучше бы малыш жил дома, Тамара Федоровна тоже помогла бы его растить, ведь это ее внук. Но если бы да кабы... Раз уж так оно все повернулось, можно было взять с Рауля отступного. Все равно ведь ребенка не вернешь — а Рауль бы дал, если как следует попросить. Правда, он и теперь приносит им деньги, вон ремонт за свой счет сделал. Но все до поры до времени, пока еще Валька как женщина что-то из себя представляет. А вот когда сопьется с круга, тут он ее и бросит, разве что милостыню порой подаст. Тем более, характер у доченьки не сахар, только раздражать может солидного человека. «Чтоб больше о Рауле никто здесь не упоминал!» А на что ты пить будешь, на бабкину пенсию? Или мать должна всю жизнь вкалывать как ишак?

Тамаре Федоровне было жаль себя. Вот так и встречай собственную старость, с матерью-старухой да дочкой-пьяницей... А между прочим, сама она тоже еще хочет пожить — порадоваться, пока не станет совсем уж поздно. В ее возрасте многие личную жизнь устраивают, особенно если в молодости не удалось хорошо пожить. Она, Тамара Федоровна, достойна этого больше других: все признают, что она стильно одевается, у ней всегда волосы покрашены, свежий маникюр, высокие каблуки, хотя и нелегко целый день на них протоптаться. Это девчонкам легко, а не взрослой женщине. Но она терпела, лишь бы исполнилась ее заветная мечта. И вот — до сих пор одна, словно заговоренная!

Иногда Тамаре Федоровне казалось, что это все из-за ее домашних, бабки и дочери. Она тратит на них нервы, а собственная жизнь уходит — последние годы, когда возможно счастье. Вот сейчас придет Тамара Федоровна домой, надо Вальку вразумлять, чтобы не бросала Рауля. Бабка в таких делах не помощница: обычно молчит-молчит, уж досада возьмет на нее, что все молчит. А она тут как раз и выдаст что-либо такое, от чего девка еще больше с толку собьется. И опять досада берет на бабку — зачем рот открыла, молчала б себе и дальше... .

Тамара Федоровна обогнула машину «Скорой помощи» с левой стороны, чтобы отвести беду, и вошла в подъезд. Лифт поднял ее на четвертый этаж, ключи она достала из сумочки чуть раньше... Но не успела открыть, как дверь перед ней распахнулась. На пороге стоял немолодой, но очень интересный мужик, как раз того типа, который нравился Тамаре Федоровне. Не столь красивый, сколько складный и собранный: видно, что не глуп, и сила в нем есть, и норов, как мужику полагается. А что немолод, так ведь и она не девчонка, по возрасту они как раз друг другу подходят. Цепкий взгляд Тамары Федоровны заметил и то, что незнакомец неухожен — в какой-то скверной затертой водолазке, по которой стиральная машина плачет, в сто лет не глаженых штанах. Но это еще не беда — подумаешь, штаны не глажены! Было бы что внутри, а выгладить недолго...

— Проходите, пожалуйста... Вы, наверное, дочка бабы Тоси?

— Да... — испугалась она, вспомнив о «Скорой помощи» у подъезда. — А что случилось?

— Не беспокойтесь, ничего особенного. — «Если не считать особенным нахождение в квартире заложника», — мысленно добавил Леонид Сергеевич.

— Ну и слава Богу! Тогда я, с вашего разрешения, войду. Меня зовут Тамара.

— Здравствуйте, — вежливо и слегка смущенно поклонился гость (Тамаре Федоровне как раз нравился у сильных мужиков такой тон — вежливый и слегка смущенный). — Леонид. Проходите, пожалуйста, я сейчас чайник поставлю... Вы ведь с дежурства?

— Угадали. Но чайник лучше поставлю я, это женское дело. А вы пока расскажите...

— Как попал к вам, да? Видите ли, дело в том... Словом, меня пригласила баба Тося!

— Мама? — удивилась Тамара Федоровна.

— Ну да, ваша мама. Сейчас она легла отдохнуть, всю ночь не спала...

— Ей было плохо? Я видела у подъезда «Скорую помощь»!..

— Нет-нет, это не к нам!.. Тут, видите ли, в чем дело... Разрешите, я помогу вам пальто повесить, а после пойдем на кухню и там обо всем переговорим!

Пока Тамара Федоровна млела, в то время как этот невесть откуда взявшийся мужик снимал с нее пальто, из глубины квартиры раздалась дробь кулачных ударов и громкий крик:

— Эй там! Я слышу, кто-то пришел! Знайте, что здесь совершается преступление — незаконно удерживают человека! Вызовите милицию!

— Что это значит? — застыла на месте Тамара Федоровна.

— Сейчас я вам все объясню. Эх, жаль, баба Тося спит, а меня вы первый раз видите! Но будить ее жалко, поэтому попробуйте мне поверить. У вас есть дочь Валя...

— Эй там! Слышали, что ли?! — вновь закричал тот, кто просил позвонить в милицию. Это был громкий мужской голос, как будто уверенный в себе. Но теперь в нем проскальзывала растерянность, словно его обладатель терял почву под ногами.

Так что же случилось?.. Тамара Федоровна поняла, что этот тип, который ей сперва так понравился, на самом деле грабитель либо, хуже того, террорист. Он взял в заложники бабку, Вальку и того, кричащего из комнаты, а теперь вот еще и Тамару Федоровну заманивает своей лаской-приветом. Надо срочно отсюда выбраться и действительно позвонить в милицию...

— Подождите... — Так и есть, грабитель-террорист заслонил собой выход. Конечно, глупо было таранить его собственным телом, но что еще оставалось делать? Оружием он не угрожает, по крайней мере пока. Значит, надо попытаться пробиться: баба в соку подчас бывает сильней мужика, особенно в экстремальных обстоятельствах. Так думала Тамара Федоровна, не решаясь признаться себе, что есть и другой мотив, абсолютно не подходящий к ситуации...

«Ого, — думал в это время Леонид Сергеевич. — В глазах-то у женщины кое-что прорисовывается. Можно сказать, рыбка сама идет в сети. Пожалуй, это единственный сейчас способ ее остановить: не то вырвется, крик поднимет. Ну точно — единственный шанс...» В висках у него застучало, горло пересохло: уже давно рядом, так близко, не было женщины, которая сама на тебя западает. И в то же время что-то мешало ему обойтись с ней так, как он привык поступать в подобных случаях. Чужой дом? Экстренная ситуация? Слишком короткое знакомство? Все вместе взятое, конечно, имело вес, но главная причина заключалась не в этом. В чем же тогда? Леонид Сергеевич предпочел не формулировать, хотя смутно чувствовал: его небывалое смущение каким-то образом связано с Мальвиной...

Тут на пороге, шаркая тапками, появилась заспанная баба Тося. Тамара взглянула на мать страшными глазами — ну как же, помешала! В этот момент в глубине квартиры вновь загремела дробь кулачных ударов и странные, пробирающие до печенок звуки: отчаявшийся мужик завывал теперь, как хищник из породы кошачьих. А может, как гиена. Леонид Сергеевич не был силен в зоологии...

— Мама! — Тамарин голос не предвещал ничего хорошего. — Мама, ты можешь мне объяснить, что тут происходит?

— Рауль бесится, — равнодушно зевнула бабка. — Я его в своей комнате заперла, покуда не подаст телеграмму.

— Так это Рауль! — Новость едва не сбила Тамару с ног. — Ты что, с ума сошла?! Какую телеграмму он должен дать?

— Чтоб Валькиного дитенка привезли, Садика. Без того не выпущу, сколько б он тут ни просидел.

— Мама, ты соображаешь, что говоришь? Ведь стоит Раулю заявить...

— Пусть заявляет, только когда Садик будет у нас. А мы на него заявим! Нет такого закона, чтоб дитенка от матери увозить!

— Мама, у тебя маразм...

— Ваша мама героическая натура, — наклонился Леонид Сергеевич к уху Тамары и словно невзначай легонько коснулся его губами. — Ведь это правда, что она была на фронте?

— Была — но какое это сейчас имеет значение?

— Это всегда имеет значение! — выпрямился Леонид Сергеевич. — Ладно там молодые — они не всегда могут понять. Но мы-то с вами знаем, какое значение имеет то, что человек воевал в Великой Отечественной войне!

После этого возникла пауза.

— Иди на кухню, Томка, — через минуту предложила старуха. — Приготовь чего-нибудь для Лени, он с вечера не евши...

— Так ты еще и голодом людей моришь! — ужаснулась Тамара Федоровна. — Просто с ума сойти!

— Я и говорю — приготовь...

—А тому... Раулю... — запнувшись, спросила Тамара Федоровна. — Для него тоже приготовить?

— Тот на хлебе-воде посидит, — отрезала бабка. — Через него вся каша и заварилась!

— А Валька где?

— У Мальвинки...

— С ума сойти!.. — в третий раз повторила Тамара Федоровна. — Ну давайте, граждане похитители, готовить завтрак. Предлагаю макароны по-флотски с «Галиной Бланка», омлет и кофе. Все за? Тогда иду на кухню... Леонид, поможете мне кофе смолоть?

Леонид Сергеевич согласился. Но это была вовсе не та готовность, при которой можно на что-то рассчитывать. Тамара вдруг поняла — никаких интересных отношений между ними не будет. Вроде бы намечалось, и вдруг как ножом отрезало. Почему?

18

В большой старинной квартире на улице Чаплыгина редко звонил телефон. Пожалуй, это было понятно в отношении глухой и одинокой старухи Дарьи, даже в отношении пьющего Толика, который существовал одичало, без друзей-знакомых. Но ведь она-то, Илария Павловна, всю жизнь трудилась на ниве воспитания. Она была учительницей сорок лет — через ее руки прошло по крайней мере десять потоков детей, с которыми она провела по четыре года. И то, что телефон в ее квартире молчит, а почтовый ящик всегда пустой, может говорить только о двух вещах: либо она была плохой учительницей, либо мир сорвался со своих основ.

— Тетя Лара! — застучал в дверь Толик. — Подите к телефону, вас спрашивают!

— Илария Павловна? — Это звонила Мальва, у нее был странно взволнованный голос. — Але, Илария Павловна, вы меня слышите?

— Слышу, деточка, что случилось?

— Я хочу с вами посоветоваться! Вы помните Нюту Тихонову?

— Ну-ка погоди... Это беленькая такая, робкая? Конечно, я ее помню — она еще сиротой осталась в восемь лет. С бабушкой жила...

— Да, точно! Ее родители на машине разбились. Так вот, Илария Павловна: бабушка Нюты тоже умерла, а сама она на днях вернулась из секты!.. Теперь такая слабая, что мы не знаем, как быть...

— Погоди, Мальва, расскажи все подробно, — поняв, что дело серьезное, попросила она нарочито спокойным учительским голосом. — Говори, в какую секту попала Нюта?

— Братство... или Церковь Праведных. Точно не помню, что-то такое. Но до чего ее там довели, вы бы видели!

— Могу себе представить, — с горечью вздохнула учительница. — Но как же она оттуда выбралась? Ведь обычно они в такие силки ловят человека, что уже навсегда...

— Нюту отпустили после того, как ее осмотрел врач. У них там бывали осмотры, не для всех, а когда кто очевидно болен. Нюту осмотрели и отпустили — наверное, нашли у ней неизлечимую болезнь... — Мальва с трудом сдержалась, чтобы не заплакать.

— Погоди заранее горевать! Главное, что ее отпустили. Сейчас, как я понимаю, она вернулась к себе?

— Так ведь ей, Илария Павловна, некуда вернуться! Перед тем как уехать к сектантам, Нюта продала квартиру. И как только приехала, так села на лестницу против своей бывшей двери: хочу домой! А в ее квартире теперь швейная мастерская...

Когда Мальва рассказала до конца, Илария Павловна уже знала, что посоветовать:

— Во-первых, надо, чтоб Нюта хоть немного оправилась: постельный режим, покой, крепкий бульон из курицы… Подержи ее немножко у себя, Вера Петровна не будет против?

— Мама не против, — ответила Мальвина, удивившись, что учительница помнит имя-отчество ее мамы.

— Ну вот, денька три пусть побудет с вами. Пока первый стресс пройдет. А потом я буду рада видеть Нюту у себя. Пусть поживет, поправится окончательно...

— Илария Павловна! Это неудобно. Вы старый человек — ой, простите, я не то хотела сказать...

— Если не так сказала, все равно я сама виновата, — улыбнулась та, которую назвали старой. — Значит, я не научила тебя сказать так, как нужно. Но это сейчас неважно... Да, я старая, и Толик не молод, не говоря уже о Дарье Титовне. Однако нам нужно какое-то обновление в квартире, понимаешь? Мы хотим видеть рядом молодость!

— Но ведь Нюта очень больна... Мы тут вызвали «Скорую помощь», врач сказал, надо сделать анализы... А в больницу она не захотела, ей вообще кажется, что она должна умереть.

Учительница с минуту помолчала.

— Знаешь, кто нам должен помочь? Есть специальные центры реабилитации... как это, погоди... ну да — реабилитации пострадавших от тоталитарных сект. Они существуют при православной церкви. Хочешь, я о них разузнаю?

Теперь задумалась Мальвина.

— Наверное, можно. Только как Нюта...

— А что тебя смущает?

— Ну, все-таки она уже хлебнула в этом Братстве Праведных... Или Церкви Праведных — не помню точно, как эта секта называется...

— Ну ты скажешь! — засмеялась Илария Павловна невеселым смехом. — Православие с сектой сравнила — вот это да!

— Да я ничего плохого не говорю... Конечно, православие наша историческая религия, это я понимаю. Но если уж честно, Илария Павловна: откуда мы знаем, что в этой самой православной церкви Нюте не задурят голову, как в секте?

— Вот оттуда и знаем, что историческая. Секты эти пришли к нам в девяностых годах, и сейчас уже в обществе известно, что это большое зло. За пятнадцать лет разобрались! А православие живет в России второе тысячелетие, и никому, даже атеисту, не придет в голову утверждать, что оно калечит людей. Разве староверам, которые себя сжигали и других заставляли... Ну да это и есть секта от православия — староверы!

— Простите меня, Илария Павловна, — сказала Мальвина. — Я просто беспокоюсь за Нюту. Ведь ее надо беречь — она уже столько перенесла!

— Вот именно: теперь ее надо беречь и лечить, восстанавливать душу, которую калечили, и тело, которое сделали больным. Всем этим исстари занималась и занимается православная церковь. И будет заниматься, пока мир окончательно не сорвется со своих основ. Ну, а тогда уже — конец света...

— Я понимаю, Илария Павловна. Но если посмотреть объективно — каждый кулик свое болото хвалит. Сектанты, наверное, тоже скажут, что лечат душу и тело...

— За сектантами только их слово, которое может быть — и бывает, как мы видим, — лживым. А за православием — вся история нашей страны, все битвы, победы, традиции, наши бабки и деды, культура, менталитет... Ух ты, заговорилась! — вдруг сделала передышку Илария Павловна. — Ты прости меня, Мальва, за патетичный тон — уж очень, действительно, обидно. Как будто наше и чужое на одной доске! Да еще какое наше и какое чужое!

— Вам валерьяночки налить... — подошел сзади Толик, околачивавшийся по каким-то делам в передней.

— Не надо! — махнула рукой Илария Павловна. — Нет, Мальва, это я не тебе. А ты вот что: ты позвони мне завтра. Я найду для тебя адрес, в храме спрошу, и ты сходишь разузнать обстановку. Спросишь, когда можно привести Нюту.

— Хорошо, — согласилась девочка. — Я там сама посмотрю, как и что.

— Вот и умница... Доверяй, да проверяй, так? Это хорошо, что у тебя есть характер.

На том разговор закончился. Илария Павловна осторожно положила трубку на старый, с трещиной, аппарат и спросила крутившегося рядом Толика:

— Ну, как самочувствие? Ты сегодня на улицу выходил?

Толик был в периоде восстановления сил после очередного запоя. Он потихоньку втягивался в колею нормальной жизни.

— Выходил, тетя Лара! Красота какая на улице — снег идет!

— Снег?.. — Илария Павловна хотела взглянуть в окно, но окна в передней не было, и она только представила себе метель, эти белые вихри крутящихся снежинок, обновляющих и убеляющих все вокруг. — Слушай, Толик, а что если мы вылепим Снегурочку?

— О чем вы, тетя Лара?

— Помнишь сказку: не было у деда с бабой детей, и слепили они себе девочку из снега...

— Так вам же нельзя на улицу выходить! — простодушно отреагировал не понявший, в чём дело, Толик. — Если хотите, я под вашим окном снежную бабу скатаю! Если вам будет приятно...

— Нет, Толик, — загадочно улыбнулась она. — Я хочу настоящую! Беленькую девочку, худую и бледную, с которой плохо обошлись люди. Она сейчас такая слабая, что вот-вот растает...

— Ну, я не знаю... — развел руками Толик. — Я чего-то, наверное, не понял...

— Ты думаешь, кто-то из нас сошел с ума? — подхватила Илария Павловна. — На самом деле никто. Просто есть девушка, которую нужно приютить. Моя бывшая ученица...

Дверь одной из комнат открылась, и вышла закутанная в серый платок Дарья Титовна. На руке у ней висел пустой чайник, но дело было не только в нем. Дарье Титовне не хватало общения. Услышав, что в передней разговаривают, она и надумала попить чайку, а заодно угостить Павловну и Тольку. Это теперь была ее семья, после того как она осталась одинокой. «Всех перестройка сожрала», — скупо говорила она о своих погибших. Зятя убили при расстреле Белого дома, дочь с внучком разбились на самолете по вине какого-то недотепы, недосмотревшего, что в моторе не все исправно. Старшая внучка умерла от СПИДа. В общем, как на подбор...

Все это было не вчера, и раны уже успели затянуться тоненькой пленочкой. Ну а что под ней, про то сердце знает, да еще Бог. Удивительно, что после стольких смертей сама Дарья Титовна жила себе и жила, уж десятый десяток разменяла. Но что поделаешь, коли Бог покуда смерти не посылает? Значит, надо жить да любить тех, кто рядом...

— Вот и Дарья Титовна, — громко заговорила Илария Павловна, зная, что ее соседка туга на ухо. — А у нас тут назревает домашний совет! Вот послушайте, что я вам расскажу, а потом выскажете свое мнение...

— Как же не взять сироту, — выслушав всю историю, решила Дарья Титовна. — За внучку нам с тобой, Ларка, будет...

19

И вот мне пришлось отправиться неизвестно куда — в какой-то Душепопечительский центр, сразу и не выговоришь! Сосватала меня Илария Павловна, и я не могла отказаться. К тому же там, может быть, вправду помогут Нюте. Пока нельзя было сказать, что она поправляется, но ее состояние, во всяком случае, стабилизировалось. Мы с мамой заставляли ее лежать, отпаивали куриным бульоном, и обмороков больше не было. Но проблемы с психикой по-прежнему оставались: как только я пробовала поговорить с ней по душам, разговор обязательно спотыкался о ее нежелание жить.

— Зачем вы с Верой Петровной обо мне беспокоитесь, все равно я скоро умру. Нет, не жалей меня, Мальвина, я ведь сама об этом не жалею. Я как раз хочу этого — умереть. Потому что жизнь на самом деле совсем не такая, как мы когда-то думали...

Это было правдой — что мы прежде думали о жизни иначе. В детстве всегда кажется, что мир только и ждет, когда ты вырастешь, чтобы в полной мере раскрыть тебе свои объятия. А потом все оказывается не так, особенно если твоя юность приходится на кризисный период, когда все общество, весь народ живет словно тяжелобольной. Ну да это уже из моих разговоров с Иларией и еще, может быть, из моих снов. Потому что нечто похожее я давно уже вижу во сне, только забываю подробности.

Все это так, да ведь нельзя же опускать руки. Вот баба Тося — решила во что бы то ни стало вернуть домой Валькиного сыночка и ради этого заперла главу фирмы в своей комнате. Два дня они с Леонидом Сергеевичем держали пленника взаперти, а после Валькина мать потихоньку его выпустила. Валька думает, он дал ей за это денег, хотя, может быть, это и не так. Но бабка после того, как Рауль выбрался, слегла. Грустная история, я до сих пор переживаю: и Вальку жалко, и бабу Тосю, и Садика, который не увидит своей родной матери. А еще страшно за Леонида Сергеевича: вдруг Рауль подаст на него в суд? Человеку со связями засудить бомжа ничего не стоит. Правда, Леонид Сергеевич бомж не совсем обычный, прямо-таки исключительный тип бомжа, но все же. Бабка ладно, бабке все с рук сойдет, ее в тюрьму не посадят. А вот Леонид Сергеевич...

Все это действовало так, что мое настроение было последнее время на нуле. Но надо переключаться, надо что-то делать, иначе будешь как Нюта: «Хочу умереть». Поэтому сегодня, управившись с двором и подъездом, я отправилась по данному Иларией адресу.

Душепопечительский центр — звучит-то как, словно в позапрошлом веке! Я никогда еще не бывала в подобного рода заведениях и не знала, как там себя вести. Сперва мне пришлось проходить сквозь какие-то ворота, за которыми дорога раздваивалась: к церкви и к дому. Церковь была хорошенькая, из красного кирпича с белой отделкой, какая-то вся радостная, узорчатая. Она напомнила мне о детстве: школьные экскурсии, иллюстрации к русским сказкам... словно повеяло тем временем, когда все в жизни было просто, понятно и хорошо. Никаких тебе стрессов, никаких безвыходных ситуаций.

Дом, к которому вела другая дорога, наоборот, выглядел вполне современно: подъезд, звонок, охранник. Узнав, что я сама не знаю, в какую комнату обратиться, он стал узнавать об этом по внутреннему телефону. Потом записал мои данные, выдал пропуск и объяснил: подняться на второй этаж к дежурному по приемной.

С этого дежурного и начались особенности этого места, потому что он оказался монахом. На нем была длинная темная одежда и островерхая шапочка как будто из черного бархата. И в то же время это был мой ровесник, мы с ним могли бы учиться в одном классе. А я-то думала, что здесь со мной будут разговаривать старые мудрые люди, вроде Иларии Павловны! Но, с другой стороны, это как раз было хорошо: говорить с ровесником всегда проще.

— Здравствуйте…

Я не знала, как принято здороваться с монахом, поэтому еще глубоко кивнула, вроде как слегка поклонилась. И он в ответ поклонился, но не слегка, а как следует; ему даже шапочку на голове пришлось придержать, чтобы не слетела. Из-под нее на меня глянули веселые мальчишеские глаза, светлые и по-доброму любопытные.

— Здравствуйте, вы к кому?

— У меня подруга попала в секту, в Церковь Праведных. Провела там несколько лет и вернулась совсем больной. Теперь ей негде жить, потому что свою квартиру она уже продала. Деньги, разумеется, взяла секта...

— Да уж не иначе, — усмехнулся этот монах-мальчишка.

— Еще у нее проблемы с психикой. Она твердит все время: «Я хочу умереть...»

— Понятно, — вздохнул он. — Я запишу ее на прием! Постараюсь пораньше... — Он пролистал блокнот записи, при этом по-мальчишески вытянув губы трубочкой. — Нет, на ближайшие дни все занято. Но я попрошу... Дайте мне свой телефон, я свяжусь с вами и скажу, когда можно привести подругу.

Я продиктовала номер и свое имя.

— Мальвина? — удивился он.

— Вы в детстве читали «Приключения Буратино, или Золотой ключик»? Помните, там была девочка Мальвина? То есть кукла, но все равно что живая девочка!

— Помню, конечно, — ответил он. — Только это происходило не у нас, а в Италии!

— Ну и что ж, что в Италии?

— Там живут католики, — объяснил он, складывая бумажку с моим телефоном и не понравившимся ему именем. — Традиционная религия — католицизм. Естественно, и имена католические.

— А разве нельзя нам тоже.... Ну, как-нибудь красиво назвать ребенка?

— Вы хотите сказать, наши имена не красивы?.. Я думаю, так кажется потому, что мы к ним просто привыкли. Не зря же мода на имена периодически меняется: то простые в ходу, как, скажем, Катя-Настя, то изощренные, вроде Полины и Вероники. Но все равно это наши, православные имена.

— Да, я знаю... — Мне вспомнилось, что говорила об этом Илария (кстати, у нее-то самой тоже не вполне обычное имя!) — Человеку при крещении дают имя в честь какого-нибудь святого. И этот святой становится его покровителем.