Путь отцов

Конец первого века христианства имел для истории Церкви особое значение: Церковь стала достоянием нового поколения. Один за другим уходят свидетели, знавшие Христа, видевшие Его чудеса, слышавшие Его Слово. Ап. Петр и ап. Павел мученически погибли в Риме в 66–67 гг. Ап. Иоанн, последний свидетель — стал почти легендой, с благоговением внимают ему священники Малой Азии. Один из них — Поликарп, к которому писал Игнатий.

Около 100 года начинается новый период, тревожный и вместе с тем определяющий. Умерли апостолы. Церкви сохраняют о них память и ссылаются на их авторитет. Дело Основателя отныне продолжают те, кто не видел Его лично, кто знал Его только по устным рассказам, передававшимся из поколения в поколение, и по евангелиям, где запечатлелось самое существенное из его учения. Иустин называл евангелия «воспоминаниями апостолов».

Пришла пора деятельного строительства церковной общины, литургической жизни и развития христианской мысли. Христианство, выбирая между Иерусалимом и Римом, вступает в обе столицы, прежнюю и нынешнюю, захватывает иудейскую, а затем и греко–римскую мысль. Соперничают не только Церкви, но и учения; вопрос стоит жестко: останется ли христианская мысль в границах семитской культуры или отольется в готовые и четкие формы греческой мысли? Писатели второго века дают нам возможность следить за этим спором и присутствовать при торжестве Запада.

Ведь христианство могло остаться еврейской сектой, сотрясающей Палестину, крошечную страну размером с нынешнее герцогство Люксембургское, страну, которую империя аннексировала даже без особой выгоды для себя. Но Евангелие быстро преодолевает границы Иудеи, достигает разбросанных по всей империи еврейских, а затем и нееврейских общин. Игнатий, епископ Антиохийский, из семьи язычников, знаменует собой целую эпоху в распространении христианства.

Евангелие приходит к народам. Церковь миссионерская — Игнатий, Иустин, Ириней — мыслит о христианском благовестии уже в категориях эллинизма. Результаты этой мутации скажутся со всей определенностью лишь в следующем веке. В 156 году Иустин начинает диалог между Платоном и Евангелием.

Во второй половине века главной фигурой становится Ириней. Христиане вышли из гетто, куда их хотели запереть язычники. По слову Тертуллиана, они заполнили тогда форум, бани и рынки Рима и Карфагена. Защищаясь от этой угрозы, империя начинает гонения, толпа обрушивает на христиан клевету и брань.

Гонения не только не замедлили становление христианских общин, но, напротив, способствовали их росту. Возник новый тип христианина. Евангельское зерно пало на почву греко–римской мысли. Не успеет кончиться век, как придут новые люди из Африки и Египта. Деятельность Иринея остановила напор ереси, укрепила веру и дала новый импульс богословской мысли.

Игнатий Антиохийский

(† около 110)

Современному христианину привычны слова мессы: «Соблаговоли ввести нас в общину всех твоих святых и мучеников, Иоанна, Стефана, Игнатия…» Но многим ли известно, кто он, этот упомянутый в числе других Игнатий? Епископ или монах? Откуда он? Когда жил? Что мы о нем знаем?

ХРИСТИАНСКАЯ АНТИОХИЯ

Игнатий был епископом Антиохии в начале II века; к тому времени Церковь существовала уже пятьдесят лет. Паломник или путешественник напрасно стал бы искать сегодня Антиохию на границе Турции и современной Сирии — сохранилось лишь название, больше от нее ничего не осталось. Турки потребовали и получили Антиохию на второй день Великой войны. Вид с воздуха позволяет судить о размерах этого города–перекрестка, одной из самых больших метрополий римской империи на рубеже Востока и Запада.

Именно из Антиохии ап. Павел отправился в путь, чтобы воздвигнуть крест в Малой Азии и в Греции. Апокалипсис сообщает нам названия семи городов в западной части Анатолии, имевших своего епископа. Антиохия — наследница духовного богатства Иерусалима после его разграбления — стала одним из центров веры и христианской жизни. Ее литургический строй оказывает влияние на греческую церковь, проникает в нее. В Антиохии служил священником Иоанн Златоуст, когда его призвали управлять церковью в Константинополе.

Несомненно, что Игнатий, если не считать папы Климента Римского, — первый вышедший из языческой среды церковный писатель, воспитанный греческими философами. От ап. Павла до Игнатия — такое же расстояние, как, скажем, от миссионера в индуистской среде до индуса, обратившегося к Евангелию и христианству. Если первоначальная христианская литература целиком находилась под влиянием еврейской, то в произведениях Игнатия наследуется лишь библейский дух, написаны же они греком, для которого греческий — это язык его души, его ума и чувств, его культуры и его мысли. Игнатий берет у греков литературную форму и философские категории.

Языковый и образный строй позволяет ему выразить мистические настроения в такой форме, какую можно встретить у последователя Платона. Греческий язык и греческая мысль получают наивысшее освящение, поскольку выражают чистейшую любовь ко Христу. Отныне они служат новому Господу, кровью своей освятившему языческий мир и его истинные ценности.

ЕПИСКОП

Церковь, которой правил молодой епископ, была чисто эллинского происхождения. Она свидетельствует о новых успехах евангелизации. С конца первого века христиане уже не довольствуются тем, что стоят на носу корабля, они учатся управлять рулем. В епископе Игнатии они обретают несомненно выдающуюся личность.

Заботясь о своей пастве и одновременно взыскуя мученического венца, он не отгораживается от других церквей, испытывавших трудности. Не дожидаясь, пока вопрос о коллегиальности епископов будет поставлен на голосование, он просто осуществляет это на практике. Поэтому он — один из первых свидетелей, часто цитируемых на II Ватиканском соборе.

При императоре Траяне (98–117) Игнатия арестовали, судили и приговорили отдать на растерзание диким животным. Он идет дорогой исповедников веры, его казнят в Риме — городе, который присвоил себе право карать самых выдающихся людей. Стремление к мученичеству не мешает обличать императора, приставившего к нему «десять леопардов» — стражников, клеймить жестокость, воздающую злом за добро.

Препровождаемый из Сирии в Рим, епископ останавливается сначала в Филадельфии, затем в Смирне, укрывшейся в глубине залива. Безжалостно печет августовское солнце, под взглядами зевак вооруженный конвой ведет осужденных. Из уличной толпы выбегают христиане во главе с молодым епископом Поликарпом, они знают, что среди арестованных — епископ славного города Антиохии и свидетельствуют исповеднику веры свое глубокое уважение и почитание.

Авторитет Игнатия был столь велик, что церкви тех городов Азии, которые он миновал, отряжали посланников, и те в надежде на встречу с ним ходили из города в город. Ефес направил к нему своего епископа Онисима, диакона Бурра и трех других братьев; Магнезия — епископа Дамаса, двух священников и одного диакона.

Из Смирны плененный епископ пишет послание, выражая благодарность приветствовавшим его общинам — ефесской, магнезийской траллийской. Там же он написал свое самое замечательное, тщательно составленное послание Римской церкви, «чистой и первенствующей в любви». Он просит ее не предпринимать никаких шагов, могущих лишить его радости мученичества. «Я пшеница Божия: пусть измелют меня зубы зверей, чтобы я сделался чистым хлебом Христовым».

Затем он, подобно Павлу, продолжает свой путь до Троады. Прежде чем сесть на корабль, отплывающий в Неаполь (совр. Кавала), он снова обращается к христианам Филадельфии и Смирны и к Поликарпу с просьбой отправить посланников в город, где он был епископом и о котором постоянно помнил, — дабы поздравить горожан с обретением мира. Разве это не ярчайшее свидетельство его пастырской любви и заботы?

ЧЕЛОВЕК

Мы знаем этого человека только по его семи посланиям, — но именно они позволяют проникнуть в тайные глубины его души. Поистине здесь «стиль — это человек». И какой человек, какое сердце! В коротких фразах, чрезвычайно насыщенных, изобилующих синкопами и шероховатостями, струится огненный поток. Никакой напыщенности, литературщины! Перед нами — натура исключительно героическая, страстная и в то же время скромно–доброжелательная, озаренная ясным умом.

Внутреннее предпочтение Игнатий, подобно ап. Павлу, отдает цельности Учения, его бесспорным догматам, а уж потом — нравственному аспекту, опыту мистических переживаний и святости (тут уже речь о влиянии ап. Иоанна).

Важность этих посланий была очевидной для историков. Два века они с жаром обсуждали их подлинность; обилие доводов и предположений порой заслоняло четкие выводы. Самые строгие критики, как например, Гарнак, подтверждают оригинальность и подлинность текстов. Вопрос, пишет о. Камло, сейчас окончательно разрешен. Игнатий чуток к людям, уважает человеческую личность. Трудность состоит не в том, чтобы любить всех людей, но чтобы любить каждого человека в отдельности, и прежде всего человека маленького, слабого, любить раба и того, кто нас ранит, задевает, заставляет страдать, — так пишет он в Послании к Поликарпу. Он достаточно любит людей, чтобы помогать им становиться лучше, не нанося при этом обиды. Он с любовью применяет слово «врач» ко Христу, и это слово полностью подходит и к нему самому. Он служитель истины и проповедник веры, особенно в ситуации тяжкой, среди непонимания и вражды… Любовь, которую он излучает, проявляется прежде всего как уважение к личности. Он — «наковальня под молотом», его не назовешь человеком, способным на компромиссы.

Игнатий достиг самообладания благодаря терпению — слово для него дорогое, оно лучше всего характеризует его! Пылкий, он становится кротким, побеждает вспышки раздражения, в которых всякий раз раскаивается. Какое знание собственных слабостей чувствуется в этих строках: «Я стараюсь налагать на себя определенные наказания, дабы не погубить себя своим бахвальством». Бахвальству он противопоставляет смирение, хуле — молитву, заблуждениям — убежденность в вере, надменности — внимание к людям.

С опытом ясный ум становится прозорливым, сила оборачивается убеждением, благожелательность — милосердием. «Я не приказываю». Он предпочитает увещевать. Он не торопит события, а просто ждет. В Смирне от него не ускользает ничего. Он выжидает, прежде чем написать свое благодарственное послание. Пусть критика примет форму смиренных советов ушедшего, чьи высказывания уже не могут никого оскорбить.

Ответственность за других не мешает способности трезво оценивать себя самого. Он знает себя, знает, что чувствителен к лести, что легко раздражается; на триумфальном своем пути, окруженный почестями, он смиренно исповедует: «Я в опасности». Никакие почести не опьяняют его.

МИСТИК

Хотя в большей части его переписки нет откровенных признаний, Послание к Римлянам не что иное как исповедь. Если к жителям Смирны и Ефеса епископ обращается с благодарностью и увещанием, то римлянам пишет человек, осененный Богом. Характер этого письма историки не могли не отметить. Ренан, отрицающий подлинность других его писем, находил, что это письмо «полно необычайной энергии, какого‑то скрытого огня и несет черты глубокой оригинальности».

Язык посланий порывист и неровен. Огонь и страсть придают мысли выразительность и делают ее пламенной. Тут уже не до изысков стиля, важно одно — достичь Бога. «Прекрасно мне закатиться от мира к Богу, чтоб в нем мне воссиять» (Рим 2, 2). Для Игнатия речь не просто о сопричастности вере, но о страсти, сжимающей горло, об испепеляющей любви, об ожоге, боль которого несоизмерима с любой болью наших сердец и тел. Вне Бога все отныне пригвождено к позорному столбу.

«Нет во мне больше огня, сжигающего вещество; только «вода живая» журчит во мне изнутри и говорит мне: «Иди к Отцу!» Я не получаю больше удовольствия от тленной пищи, от радостей этой жизни; я желаю только «хлеба Божия», хлеба, который есть Тело Иисуса Христа, «сына Давидова»; а пить я хочу Его Кровь, которая есть нетленная любовь». Историки могут спорить о смысле этих выражений. Тот, кто прочел Послание к Римлянам, найдет там одно из самых волнующих свидетельств веры, крик сердца, не способного вводить в обман ни других, ни себя — он трогает, ибо правдив.

ЦЕРКОВЬ ВО II ВЕКЕ

В посланиях Игнатия мы найдем много сведений о Церкви начала II века. Это был критический момент. Хотя апостолы умерли один за другим, отсвет их авторитета все еще падает на те земли, которые они привели ко Христу.

Церковь растет и развивается, несмотря на гонения. Складывается ее структура и иерархия. Как свидетельствуют письма Игнатия, епископат опирается на общины Малой Азии.

Рост Церкви вызывает к жизни разного рода трудности. Толпа новых верующих, подобно сетям из Евангелия, содержит довольно пестрый улов. Общинная жизнь оказывается под угрозой. Авторитет оспаривается, а если и признается, то с ропотом. Игнатий неустанно побуждает духовенство объединиться вокруг епископов, быть с ними в ладу, «как струны лиры». Самой же вере угрожает ересь. Этой чумой, говорит Игнатий, особенно заражена Малая Азия. Епископ предостерегает общину Ефеса, общины Магнезии и Траллов. Предчувствовал ли он появление того гностического мистицизма, что расчленит христианский Восток, мистицизма более разрушительного, чем силы империи? Гонения укрепляют, ересь же сокрушает, угрожает единству. Игнатий — один из первых и редких свидетелей Церкви в момент, когда она открылась греко–романскому миру. И поскольку послания его принадлежат жизни больше, нежели литературе, они дают нам великолепный образ веры, раздувающей паруса корабля в открытом море. Итак, община группируется вокруг епископа, а если взять уровень глубинный, то вокруг Евхаристии — вот слово, найденное Игнатием, чтобы отныне выражать им литургическое единение в благодарственных молитвах. В послании к христианам Магнезии он закрепил определенный воскресный день для празднования Пасхальной Победы. В письме к христианам Смирны впервые сделана попытка включить брак в жизнь общины.

ГЛАВНЫЕ ТЕМЫ

Две темы постоянно встречаются в его письмах: вера в Иисуса Христа и милосердие. Он любит возвращаться к учению о Христе: «Есть один только врач, являющийся одновременно и плотью и духом, рожденный и нерожденный. Сотворенная Богом плоть, истинная жизнь в недрах смерти, рожденная от Марии и Бога, сначала тленная, а теперь нетленная: Иисус Христос, наш Господь» (Еф 2, 2).

Единственное желание Игнатия — походить на Христа. Чтобы во всем следовать его примеру, он жаждет мученического венца и стремится к тому, чтобы отдать свою жизнь, как Он; он готов потерять все, дабы обрести Христа: «Ничто видимое или невидимое не отвратит меня от моего пути ко Христу… Самые лютые муки дьявола пусть падут на меня, лишь бы мне достичь Христа… Лучше мне умереть за Иисуса Христа, чем царствовать над всею землею. Его ищу, за нас умершего! Его желаю, Его, за нас воскресшего! Вот время, когда я начну жить» (Рим 5, 3; б, 1–2). Во всех общинах он проповедует милосердие. Слово это присутствует везде как лейтмотив, оно для него — итог веры, обжигающей сердце. Вера — это начало, а любовь — венец, обе же в соединении суть дело Божие: все прочее, относящееся к добродетели, от них происходит (Еф 14).

«Хорошо поучать, но при условии, что то, чему учишь, претворялось бы в жизнь», — пишет Игнатий. Этот принцип был для него ведущим еще до того, как он выразил его в своих посланиях. Таков первый епископ Азии, таким навеки запечатлели для нас его письма. Только на первый взгляд он кажется далеким от нашего времени. Стоит разгрести пепел, и страницы его творений донесут до нас опалявший его огонь.

Игнатий на пути в Рим. Он рад, что скоро увидит своих римских братьев. Он не ждет, чтобы они избавили его от мученической смерти, но пусть они вознесут свои молитвы за то, чтобы он стал исповедником, «пшеницей Божией»: «Позвольте мне подражать страстям Христовым и отойти к Отцу».

ПОСЛАНИЕ ИГНАТИЯ К РИМЛЯНАМ[3]

Игнатий Богоносец церкви, помилованной величием Всевышнего Отца и единого Сына Его Иисуса Христа, возлюбленной и просвещенной по воле Того, Которому благоугодно все, совершившееся по любви Иисуса Христа, Бога нашего, — церкви, председательствующей в столице области римской, богодостойной, достославной, достоблаженной, достохвальной, достовожделенной, чистой и первенствующей в любви, Христоименной, Отцеименной, которую и приветствую во имя Иисуса Христа Сына Отчаго, — тем, которые по плоти и духу соединены между собою во всякой заповеди Его, нераздельно получили полноту благодати Божией, чистым от всякого чуждого цвета, желает премного радоваться во Иисусе Христе, Боге нашем.

Глава I

Надеюсь видеться с вами

По молитве к Богу я получил то, о чем много просил, чтоб увидеть ваши богодостойные лица. Связанный за Христа, я надеюсь целовать вас, если воля Божия удостоит меня достигнуть конца. Начало положено хорошо: сподоблюсь ли благодати — беспрепятственно получить мой жребий? Ибо я боюсь вашей любви, чтоб она не повредила мне; потому что вам легко то, что хотите сделать, а мне трудно достигнуть Бога, если вы пожалеете меня.

Глава II

Не устраняйте от меня мученичества

Желаю, чтобы вы угождали не людям, но Богу, как вы и благоугождаете Ему. Ибо ни я уже не буду иметь такого удобного случая достигнуть Бога, ни вы — ознаменовать себя лучшим делом, если будете молчать. Если вы будете молчать обо мне, я буду Божиим, если же окажете любовь плоти моей, то я должен буду снова вступить на поприще. Не делайте для меня ничего более, как чтобы я был заклан Богу теперь, когда жертвенник уже готов, и тогда составьте любовию хор и воспойте хвалебную песнь Отцу во Христе Иисусе, что Бог удостоил епископа Сирии призвать с востока на запад. Прекрасно мне закатиться от мира к Богу, чтоб в Нем мне воссиять.

Глава III

Молитесь Богу о даровании мне сил для мученического подвига

Вы никогда никому не завидовали и других учили тому же. Желаю, чтобы вы подтвердили делом, что преподаете в своих наставлениях. Только просите для меня у Бога внутренней и внешней силы, чтобы я не говорил только, но и желал, чтобы не назывался только христианином, но и был в самом деле. Если я действительно окажусь им, то могу и называться им, и только тогда могу быть истинно верным, когда мир не будет более видеть меня. Ничто видимое не вечно. (Ибо видимое временно; невидимое вечно.) Бог наш Иисус Христос является в большой славе, когда Он во Отце. Христианство — не в молчаливом убеждении, но в величии дела, особенно когда ненавидит его мир.

Глава IV

Пусть измелют меня зубы зверей

Я пишу церквам и всем сказываю, что добровольно умираю за Бога, если только вы не воспрепятствуете мне. Умоляю вас: не оказывайте мне неблаговременной любви. Оставьте меня быть пищею зверей и посредством их достигнуть Бога. Я пшеница Божия: пусть измелют меня зубы зверей, чтоб я сделался чистым хлебом Христовым. Лучше приласкайте этих зверей, чтоб они сделались гробом моим и ничего не оставили от моего тела, дабы по смерти не быть мне кому‑либо в тягость. Тогда я буду по истине учеником Христа, когда даже тела моего мир не будет видеть. Молитесь о мне Христу, чтоб я посредством этих орудий сделался жертвою Богу. Не как Петр и Павел заповедую вам. Они апостолы, а я осужденный; они свободные, а я доселе еще раб. Но если пострадаю, — буду отпущенником Иисуса и воскресну в Нем свободным. Теперь же в узах своих я учу не желать ничего мирского или суетного.

Глава V

Желаю умереть

На пути из Сирии до Рима, на суше и на море, ночью и днем я уже борюсь со зверями, будучи связан с десятью леопардами, то есть с отрядом воинов, которые от благодеяний, им оказываемых, делаются только злее. Оскорблениями их я больше научаюсь, но этим не оправдываюсь. О, если бы не лишиться мне приготовленных для меня зверей! Молюсь, чтобы они с жадностию бросились на меня. Я заманю их, чтоб они тотчас же пожрали меня, а не так, как они некоторых побоялись и не тронули. Если же добровольно не захотят, — я их принужу. Простите мне; я знаю что мне полезно. Теперь только начинаю быть учеником. Ни видимое, ни невидимое, ничто не удержит меня придти к Иисусу Христу. Огонь и крест, толпы зверей, рассечения, расторжения, раздробления костей, отсечение членов, сокрушение всего тела, лютые муки диавола придут на меня, — только бы достигнуть мне Христа.

Глава VI

Чрез смерть я достигну истинной жизни

Никакой пользы не принесут мне удовольствия мира, ни царства века сего. Лучше мне умереть за Иисуса Христа, нежели царствовать над всею землею. (Ибо какая польза человеку, если он приобретает целый мир, а душе своей повредит?) Его ищу, за нас умершего. Его желаю, за нас воскресшего. Я имею в виду выгоду: простите мне, братья! Не препятствуйте мне жить, не желайте мне умереть. Хочу быть Божиим: не отдавайте меня миру. Пустите меня к чистому свету: явившись туда, буду человеком Божиим. Дайте мне быть подражателем страданий Бога моего. Кто сам имеет Его в себе, тот пусть поймет, чего желаю, и окажет сочувствие мне, видя, что занимает меня.

Глава VII

Желаю умереть, ибо любовь моя распялась

Князь века сего хочет обольстить меня и разрушить мое желание, устремленное к Богу. Пусть же никто из вас, там находящихся, не помогает ему. Лучше будьте моими, то есть Божьими. Не будьте такими, которые призывают Иисуса Христа, а любят мир. Зависть да не обитает в вас. И если бы даже лично стал я просить вас о другом, не слушайте меня: верьте больше тому, о чем пишу вам теперь. Живой пишу вам, горя желанием умереть. Моя Любовь распялась, и нет во мне огня, любящего вещество, но вода живая, говорящая во мне, взывает мне извнутри: «иди к Отцу». Нет для меня сладости в пище тленной, ни в удовольствиях этой жизни. Хлеба Божия желаю, хлеба небесного, хлеба жизни, который есть плоть Иисуса Христа, Сына Божия, родившегося в последнее время от семени Давида и Авраама. И пития Божия желаю, — крови Его, которая есть любовь нетленная и жизнь вечная.

Глава VIII

Окажите мне помощь свою

Не хочу более жить жизнию человеков. А это исполнится, если вы захотите. Захотите же, прошу вас, чтобы и вы снискали себе благоволение. Кратким письмом прошу вас. Поверьте мне; а Иисус Христос — неложные уста, которыми истинно глаголал Отец, — откроет вам, что я говорю истину. Молитесь о мне, чтобы я достиг. Не по плоти я написал вам это, но по разуму Божию. Если пострадаю, значит, вы возлюбили; если же не удостоюсь, — вы возненавидели меня.

Глава IX

Молитесь за Церковь сирскую

Поминайте в молитве вашей Церковь сирскую: у ней, вместо меня, пастырь теперь Бог. Один Иисус Христос будет епископствовать в ней и любовь ваша. А я стыжусь называться одним из ее членов, ибо недостоин того, как последний из них и как изверг. Но если достигну Бога, то по милости Его буду чем‑нибудь. — Приветствует вас дух мой и любовь Церквей, принимавших меня во имя Иисуса Христа не как прохожего. Ибо даже и те Церкви, которые не находились на пути моего плотского странствования, выходили на встречу мне в город.

Глава Х

Заключение

Пишу вам это из Смирны чрез достоблаженных ефесян. При мне же вместе со многими другими Крок — вожделенное для меня имя. Тех же, которые во славу Божию отправились прежде меня из Сирии в Рим, думаю, вы уже знаете: скажите им, что я близко. Все они достойны Бога и вас: вам надобно во всем успокоить их. — Я написал вам это за девять дней до сентябрьских календ (т. е. 23 августа). Укрепляйтесь до конца в терпении Иисуса Христа. Аминь.

Иустин Римский

(† около 165)

Из всех христианских философов II века Иустин наиболее знаменит и значим. Такие, как он, способны всколыхнуть самые глубины нашего существа. Человек светский и образованный, он стремился к диалогу между евреями и язычниками. Вся его жизнь — долгий путь к истине. Века, прошедшие с тех пор, лишь увеличили ценность его произведений, написанных с суровой простотой и безыскусностью. Христианство для него не учение, но прежде всего Личность — Слово, воплощенное и распятое во Христе.

В судьбе этого человека, жившего восемнадцать веков назад, нам слышится отзвук наших исканий, наших противоречий, наших упований. Мы видим ею открытую душу, готовность к согласию, способность к диалогу — это обезоруживает и привлекает. Многие его произведения сейчас утеряны, но те, что дошли до нас, дают возможность проникнуть во внутренний мир христианина; они достаточное свидетельство его жизни, начиная с рождения, формирования личности и вплоть до мученической кончины.

ДУХОВНАЯ ЖИЗНЬ ВО II ВЕКЕ

Во времена Иустина философы обладали правом жительства в Риме. Победоносный в военном отношении Рим зависел от культурных и религиозных движений Востока. Властители умов из Азии преподают в Риме, римляне увлечены греческой философией и религиозными мистериями. Рим поглотил империи, теперь настало время принять чужих богов в свой пантеон.

Пресытившись религией бездушной и лишенной поэзии, римляне обращаются к философам. Философия становится духовной школой мира и покоя, а философ, направляющий сознание, — духовным наставником и руководителем. Сам император Марк Аврелий драпируется в тогу стоика–моралиста.

Когда Иустин обратился ко Христу, в Церкви был полный разброд. Человек, пришедший извне, язычник из Рима или Ефеса, с большим трудом мог распознать Церковь Христа среди многочисленных сект, расплодившихся вокруг нее. Лжепроповедники множили число общин, противостоящих Церкви. Как отличить зерна от плевел? Тогдашнего язычника, как и сегодняшнего неверующего, такое обилие сект, взывающих ко Христу, не могло не застать врасплох.

ХРИСТИАНСКАЯ СРЕДА

Внутренняя жизнь Церкви еще не сформирована. Традиция только зарождается. Иустин мог знать людей, видевших апостолов Петра и Павла. В Ефесе он, конечно, встречал и тех, кому довелось слышать Иоанна Тайновидца. Сто лет отделяет Иустина от жизни Иисуса — это примерно столько же. сколько от нас до эпохи, скажем, Виктора Гюго.

Иустин вступает в молодую христианскую Церковь с горячей и заразительной верой, которая рвется выразить себя. Мысль Иустина раскрывает его собственную историю; его обращение это и есть его главный довод, его труды отстаивают сделанный им выбор, обретенную им веру.

В эпоху Иустина к Церкви потянулся культурный слой населения: философы и знатные женщины хотят креститься и освобождают своих носильщиков и рабов. Распространение христианства вызывает насмешки языческих писателей и клеветнические толки. На это христиане отвечают всей молодой пылкостью своей веры. «Главное — жизнь, а не литература», — говорит Минуций Феликс. «Действия, а не слова», — вторит ему Иустин.

Настали благоприятные времена для распространения Евангелия. В помеху этому распускаются разные вздорные слухи, на которые так падок легковерный люд. Христиан обвиняют в поклонении ослиной голове, в оргиях и в участии в празднествах людоедов, философы и велеречивые ораторы стараются опорочить опасных соперников.

Не следует объяснять враждебность к проповеди Евангелия только чьими‑то злыми кознями. Во II веке, как и во все другие периоды история религии, противодействие питается предрассудками, стереотипами мышления, невежеством и недоразумениями, — их‑то христианские писатели и старались развеять, чтобы стал возможным контакт между верой и мыслью, между Церковью и миром. Человеком, стремившимся к такому диалогу, был Иустин. Одно из его главных произведений так и называется, «Диалог с Трифоном иудеем».

ЧЕЛОВЕК

Действительно, мало кто был лучше подготовлен к этому, чем Иустин. Он исследовал философскую мысль, находил ей применение в жизни, он ее любил, знал все ее перепутья, он всегда искал истину, чтобы жить ею. Упорный труд, путешествия, невзгоды — все торило дорогу познания. Путь его отмечен анализом и доказательствами, которым можно доверять. Вот почему этот философ, живший в середине второго века, ближе нам, чем многие современные мыслители. «Иустин, сын Приска, внук Вакхия, уроженцев Флавия Неаполя в Сирии Палестинской» — такими словами представляет Иустин себя самого на первой странице своей «Апологии». Он родился в сердце Галилеи, в Наблусе, римском и языческом городе, построенном на месте древнего Сихема, недалеко от колодца Иаковлева, где Иисус открыл самаритянке новую веру. Наблус был по тем представлениям городом современным. Там цвели гранатовые и лимонные деревья; он зажат между гребнем горы и двумя холмами на полдороге между плодородной Галилеей и Иерусалимом.

Родители Иустина — зажиточные колонисты скорее латинского, чем греческого происхождения; отсюда, должно быть, благородство его характера, вкус к исторической точности, но отсюда же и слабость логического мышления. Иустин не обладал гибкостью греков, способностью к изощрениям диалектики. Он общался с евреями и самаритянами.

ФИЛОСОФ

По природе благородный, преданный абсолютной истине, уже в молодости он увлекся философией в том смысле, какой придавали ей в ту эпоху: не дилетантские спекуляции, но поиски мудрости и истины, приближающие к Богу. Философия вела его шаг за шагом к порогу веры. В «Диалоге с Трифоном» Иустин обозначил длинный путь своих исканий (без этого было бы невозможно отделить «литературу» в его текстах от автобиографических описаний). В Наплузе он берет уроки сначала у стоика, затем у ученика Аристотеля, которого он в скором времени покидает, чтобы перейти к последователям Платона. Он простодушно надеется, что философия Платона позволит ему «сразу увидеть Бога».

Как‑то на пустынном берегу моря, мучительно размышляя о возможности лицезреть Бога, Иустин встречает таинственного старца и тот развеивает его иллюзии и открывает ему, что человеческая душа не может достичь Бога, уповая лишь на свои собственные силы; только христианство есть истинная философия, содержащая в себе все частные истины: «Платон предрасполагает к христианству», — скажет позднее Паскаль.

Незабываемое мгновенье, веха в истории христианства (ее любит воскрешать в памяти Пеги) - встретились платоническая и христианская душа. Церковь приняла Иустина и Платона. Обратившись около 130 года, философ–христианин утверждает, что в христианстве он нашел единственную истинную философию, отвечающую на все вопросы. Он всегда ходит в мантии философа. Для него это знак величия души. Он не отвергает учения Платона и даже вводит его в Церковь. Иустин часто утверждает, что философы были христианами, сами того не зная. Сначала он оправдывает это утверждение доводом, взятым из еврейской апологетики, в соответствии с которым все мыслители почерпнули из книг Моисея лучшие свои идеи (Апол 44, 40). Слово Божие озаряет всех людей, этим объясняется то, что семена истины сокрыты в учениях всех философов. Христиане не должны им в этом завидовать, ибо они обладают Словом самого Бога.

СВИДЕТЕЛЬ ХРИСТИАНСКОЙ ОБЩИНЫ

Иустин никогда не стремился к священству. Он живет в Риме как простой член христианской общины, описывает ее воскресные собрания, чин крещения и Евхаристию. Именно он дает нам первое описание литургии и свидетельствует о братских узах, воодушевлявших и объединявших членов общины.

Сначала в Ефесе, затем (около 150 г.) в Риме он создает философские христианские школы. В столице империи он жил (Иустин рассказал об этом во время допроса) близ Тимотинской бани у некоего Мартина. Здесь возникла школа, где он излагал философию Христа.

РИМСКАЯ ШКОЛА

Рим был центром христианской жизни, все секты стремились укорениться здесь и преобладать. Тем более важно было представить в Риме ортодоксальную доктрину, защищавшую христианскую истину от ереси и язычества.

У Иустина были продолжатели. История сохранила имя Татиана, позднее впавшего в ересь. Шестеро учеников последуют за ним в его мученичестве. Его успех вызвал зависть философа–киника Крескента, и вместо честного соперничества тот прибег к подлому доносу. Преподавание христианской философии заставило власти и мыслителей считаться с христианством, школа дала христианской мысли права гражданства. Мученическая кончина Иустина доказывает, что римские власти страшились его влияния.

Иустин приложил все силы, чтобы исповедовать христианскую веру и обращать евреев и язычников ко Христу. Его борьба должна была опровергнуть ересь, начавшую распространяться с опасной силой. Пятьдесят лет спустя Ириней Лионский свидетельствует глубокое уважение учителю из Рима, своему предшественнику.

ПИСАТЕЛЬ

Литературные произведения Иустина многочисленны, но большая часть его трудов сейчас утеряна. До нас дошло только три, подлинность которых бесспорна: две «Апологии» и «Диалог с Трифоном иудеем». Они позволяют представить апологетику христианства такой, какой она была в середине второго века.

Иустин не литератор. «Он пишет с суровой простотой, — отмечает Дюшен, — неправильным языком». Философ заботится только о содержании, его композиция вяловата, мысль тормозится отступлениями и повторами. Этот человек действует на нас своей прямотой, открытостью души, а не искусством диалектики и мастерством изложения. Оригинальность богословских построений Иустина не в литературной отдаленности, а в их новизне. Это свидетельство человека, обратившегося ко Христу, сделавшего окончательный выбор. За аргументами, которые он приводит, — опыт всей его жизни. Через искушения, от которых он предостерегает, Иустин прошел сам. Для тех, кому важно услышать такое свидетельство, слово Иустина всегда окажется произнесенным вовремя.

ЭКЗЕГЕТ

Сегодняшнего читателя могут смутить некоторые места в толковании Иустина. Для него вся Библия целиком пронизана Словом Божиим, вся — возвещает о Христе. Воплотившееся слово существовало до пророков и вдохновляло их. Иустин объединяет два Завета. Такое толкование, близкое ап. Павлу, станет традиционным для всего патриотического периода. Мы найдем его вновь у Иринея и Августина.

До нас не дошло ни одного богословского трактата, написанного Иустином, мы вынуждены ограничиться его апологетическими книгами. Мы знаем Бога вселенной только по Его Слову, которое представляется нам мостом между Отцом и миром. Посредством Слова Бог создает мир, действует в нем и управляет им, он озаряет каждого «человека благоволения». Истина, которой в разной степени обладают поэты, философы или писатели, — это луч Его светлого присутствия. Слово направляет не только историю Израиля, но и любые искренние поиски Бога.

Фреска эта, созданная Иустином, восхитительна по своему широкому и возвышенному видению истории и, несмотря на непрописанность некоторых фрагментов, свидетельствует о гениальной интуиции, которую унаследуют и разовьют св. Августин и св. Бонавентура (сравни также с более близким к нам Морисом Блонделем). Все это удивительно созвучно нашей современной проблематике.

«Никто не поверил Сократу настолько, чтобы решиться умереть за его учение. Но последователи Христа, необразованные ремесленники, презирали страх и смерть». Этими достойными словами, которые сделали бы честь Паскалю, Иустин вразумлял префекта Рима.

МУЧЕНИК

Христианский философ обратился со своей первой апологией к императору Марку Аврелию. Защищая оклеветанных христиан, он говорит с императором–философом не как обвиняемый, но как равный. «Апология» не расположила столь многознающего властителя к более близкому знакомству с новой сектой соединившихся в единодушном братстве рабов и патрициев. Император продолжал гневаться, не понимая. «Этот человек, — замечает отец Лагранж, — ежедневно подвергающий испытанию свою совесть и обвиняющий себя в различных мелких проступках, ни разу не спросил себя: а не действую ли я в отношении христиан как настоящий тиран?».

На Иустина донес один завистливый философ, — философом он был лишь по имени и знакам отличия. Акты процесса сохранились, подлинность их бесспорна. Философ предстал перед Рустиком, обучавшим молодого Марка Аврелия морали Эпиктета. Игра была проиграна, Иустин знал это. Он уже не рассчитывает убедить, он исповедует свою веру. «Какой науке ты себя посвятил?»

«Я изучал последовательно все науки, а кончил тем, что принял истинное учение христиан!»

Ответы чеканны, просты и благородны. Иустина приговорили к палочным ударам, а затем к смертной казни. За это он благодарит Бога. Он завершает свою жизнь, как свидетельствуют акты, славословием. В этом — его последнее прославление.

Иустин не был одинок. Его окружали ученики. Акты называют шестерых. Сам факт присутствия учеников на процессе — выражение почитания, тем более волнующего, что оно было оказано мудрецу.

Иустин оставил нам первое описание таинства Крещения, называемого также Просвещением. Он описал приготовления к нему, чин его последования и его смысл.

ПОСВЯЩЕНИЕ В ХРИСТИАНСКУЮ ВЕРУ[4]

Теперь изложу, каким образом мы посвятили самих себя Богу, обновившись чрез Христа, — чтобы, если опущу это, не подумали о мне, что я лукавлю в своем объяснении [5]. Кто убедится и поверит, что это учение и слова наши истинны, и обещается, что может жить сообразно с ним, тех учат, чтобы они с молитвою и постом просили у Бога отпущения прежних грехов, и мы молимся и постимся с ними. Потом мы приводим их туда, где есть вода, и они возрождаются таким же образом, как сами мы возродились, то есть омываются тогда водою во имя Бога Отца и владыки всего, и Спасителя нашего Иисуса Христа, и Духа Святого. Ибо Христос сказал: «Если не родитесь снова, то не войдете в царство небесное». А всякому известно, что родившимся однажды не возможно уже войти в утробу родивших. И пророком Исаиею, как прежде упоминал я, возвещено, каким образом согрешившие и кающиеся могут освобождаться от грехов. Сказано же так:

«Омойтесь, очиститесь; удалите злые деяния ваши от очей Моих; перестаньте делать зло.

Научитесь делать добро, ищите правды, спасайте угнетенного, защищайте сироту, вступайтесь за вдову.

Тогда придите — и рассудим, говорит Господь. Если будут грехи ваши, как багряное, — как снег убелю; если будут красны, как пурпур, — как волну убелю.

Если захотите и послушаетесь, то будете вкушать блага земли; Если же отречетесь и будете упорствовать, то меч пожрет вас: ибо уста Господни говорят» (Ис 1, 16–20).

И мы получили от апостолов следующее основание для такого действия. Так как мы не знаем первого своего рождения и по необходимости родились из влажного семени чрез взаимное совокупление родителей и выросли в худых нравах и дурном образе жизни: то, чтобы не оставаться нам чадами необходимости и неведения, но чадами свободы и знания и чтобы получить нам отпущение прежних грехов, — в воде именуется на хотдящем возродиться и раскаявшемся во грехах имя Отца всего и Владыки Бога. Это одно имя произносит тот, кто ведет приемлющего омовение к купели, потому что никто не может сказать имя неизреченного Бога; если же кто и осмелился бы сказать, что оно есть, тот показал бы ужасное безумие. А омовение это называется просвещением, потому что просвещаются умом те, которые познают это. И при имени Иисуса Христа, распятого при Понтии Пилате, и при имени Духа Святого, который чрез пророков предвозвестил все относящееся к Иисусу, омывается просвещаемый.

Ириней Лионский

(† около 202)

Левантийские купцы с давних пор устремлялись на Запад. В Марселе или Лионе разве что чужестранец мог обратить внимание на мелких уличных торговцев или продавцов арахиса. Местные жители давно привыкли считать их своими — ведь они пришли сюда две тысячи лет назад! Они уже были тут во времена Верцингеторига, и во времена римской оккупации, которая старательно перемешивала население своей огромной империи и побуждала к общению, сглаживая межнациональные распри.

ХРИСТИАНСКИЙ ЛИОН

Жители Востока во II веке обосновались по берегам двух больших рек, от Вьенны до Лиона, вокруг двух близлежащих столиц. Разговорным языком у них был греческий, они свободно владели латынью, могли объясниться и на ломаном кельтском. Их мягкие, вкрадчивые манеры привлекали галлов, с которыми они торговали.

Все они пришли из одного края. С подобными явлениями мы знакомы и по современным миграциям. Некоторые обратились в новую христианскую веру в Смирне или в Пергаме. Они не выставляли ее напоказ, но и не стыдились ее перед людьми, охотно разговаривали о своей вере дома и в мастерских, и лионцы, не удовлетворенные римской или галльской религией, устоять не смогли, лучшие из них приходили принять крещение.

Ко времени гонения 177 года христиан в Лионе насчитывалось около тысячи. Среди них можно было встретить адвоката, фригийского врача, знатную римлянку, пролетариев и рабов, девяностолетнего епископа, за которым ухаживал его дьякон. Его‑то и сменил священник Ириней. Последний был тогда в самом расцвете сил, умен, рассудителен, уравновешен, готов писать и бороться, отстаивать веру и проповедовать Евангелие.

С высоты своей кафедры он видел, что вере угрожает ересь, что вера нуждается в защите. Находясь на самом краю христианского мира, он считал своим долгом раздвинуть его пределы к северу: Дижону, Лангру, Безансону и к берегам Рейна.

УЧЕНИК ПОЛИКАРПА ИЗ АЗИИ

Кто был этот молодой епископ? Откуда родом?

Ириней — азиат, он пришел, как и многие его земляки, из Фригии, может быть, из Смирны, — с этой христианской общиной он познакомился, навещая старого епископа Поликарпа. Об этом он рассказал в одном из писем к Флорину, которое приводит историк Евсевий. Когда Флорин впал в ересь, Ириней пытался возвратить его на путь истины. «Я был отроком, когда видел тебя в Малой Азии у Поликарпа; у тебя было блестящее положение при императорском дворе, и ты старался снискать благоволение у него (Поликарпа). Я сохранил самые живые воспоминания о тех днях, ведь то, что узнаешь в детстве, развивается вместе с формированием души, укореняясь в ней. Так, я могу указать место, куда усаживался для бесед блаженный Поликарп, я помню его манеру ходить взад и вперед, образ его жизни, его внешность, речи, с которыми он обращался к народу, и то, как он говорил о своих отношениях с Иоанном и с другими, кто видел нашего Господа, и как он пересказывал их слова, и то, что он узнавал от них о Боге, о его чудесах, о его учении, — одним словом все, что он говорил, полностью соответствовало Писанию, ведь Поликарп воспринял предания тех, кто своими глазами видел Слово жизни.

Я внимал всему этому по милости, оказанной мне Богом, и я записал это не на бумаге, а в своем сердце, и по милости Божией я не перестаю размышлять над этим. Я могу свидетельствовать перед Богом, что если бы сей блаженный старец и апостольский муж услышал нечто подобное гностическим доктринам, он бы вскрикнул от удивления, он бы заткнул себе уши, он сказал бы по своему обыкновению: «О Боже милостивый, до чего ты сподобил меня дожить, неужели я должен терпеть все это», — и он бежал бы от того места, где сидя или стоя услышал подобные речи» (Hist. Eccl, 5, 20, 5 — 7).

Всего лишь одно поколение отделяло Иринея от апостола Иоанна. Его молодость была насыщена воспоминаниями, которые с любовью берегли свидетели истоков христианства, — это наложило на него неизгладимый отпечаток.

Он родился, по–видимому, около 140 года. В молодости обратился в христианство. Мы не знаем, какие причины заставили его покинуть Малую Азию. Возможно, по дороге он останавливался в Риме, так как хорошо знал римскую среду. Он приезжает в Лион, где епископ Пофин рукоположил его в пресвитеры.

ИРИНЕЙ В РИМЕ

Ириней оказался в Риме в момент, когда Марк Аврелий преследует Лионскую общину. Он привез римскому епископу Елевферию послание: «Мы его очень уважаем, — писали верующие Лиона, — как ревнителя завета Христова». Он пришел, чтобы восстановить мир: монтанистское движение тогда начало распространяться в Лионской общине, особенно среди исповедников веры.

Когда он вернулся, старый епископ уже погиб мученической смертью. Ириней заступил на его место. Отныне его деятельность развертывается в двух направлениях: он посвящает себя евангелизации галльского населения, в особенности деревенских жителей — он хорошо их знает и может говорить на их языке. Он развертывает бурную литературную деятельность, чтобы отстоять целостность веры, защитить ее от гностических нововведений.

Около 190 г. ему удается переубедить папу Виктора, желавшего навязать Азии, наследнице первоначальных традиций, римский обычай отмечать Пасху не в предписанный день иудейской пасхи, но в первое воскресенье, следующее за ним. Ириней объяснил, что единство не есть однообразие и что стремление к миру и согласию требует обоюдных уступок в малозначащих деталях.

Это последний из известных нам поступков Иринея. Он умер в начале III века. Жером называет его мучеником, но умалчивает о том, как его казнили. Тем, кого удивляет, что он не считается учителем Церкви, можно ответить, что это наименование ничего не добавляет, к званию мученика. Хотя он и не учитель Церкви, но один из ее великих Отцов.

Азиат по происхождению, галл по своей второй родине, человек, выразивший себя и в поступках и в своей литературной деятельности, Ириней представляет собой чрезвычайно привлекательную фигуру. Он свидетель апостольского века, вскормленный западными чаяниями. Находясь на переднем краю среди варваров, этот азиат судил о мире ясно и здраво. Для великих мужей не важно, где они живут, маленькие же люди испытывают потребность пробиваться к центру. С этих позиций он оценивал учения, которые пришли с Востока и поставили под угрозу вселенскую Церковь. Благодаря Иринею Лион стал для христианства закваской единства, гарантом постоянства.

ПИСАТЕЛЬ

Ириней получил классическое образование, знал языческих писателей и философов. Часто он цитирует Гомера. Но ему чужда светская мысль, она не отражает сущности его души. Он видит в ней предвестие гностических учений, Эту опасность он может оценить лучше, чем кто‑либо другой. В основу всего он ставит Церковь. Единственное знание, существенное для него, он обрел в Писании и в Предании, опираясь на непосредственных свидетелей Его. Вот почему его произведения сохраняют аромат первоначальной истины.

До нас дошли лишь две его книги, «Против ересей» и «Изложение апостольской проповеди», и несколько переводов. Сохранились только фрагменты греческого оригинала «Против ересей»; полное название книги — «Обличение и опровержение ложного знания» — связано с одним из самых тяжелых кризисов, угрожавших Церкви в античном мире. Гностические учения были первоначальной попыткой постичь разумом положения веры. Однако не довольствуясь углублением ее содержания, гностики выделили откровение как основу религиозного познания, смешали его с языческими философскими теориями и с элементами, восходящими к восточным культам. Таким образом они разрабатывали смелые богословские системы различных толков, пытаясь увязать христианство с современным им мышлением.

ПЕРЕД ЛИЦОМ ГНОСТИЦИЗМА

Маркион, человек пылкого и опасного ума, отвергая Бога — судью Ветхого Завета, противопоставлял ему Бога благого, открывшего себя во Иисусе Христе. Валентин был сторонником дуализма, противопоставляющего мир Богу. Гностическая литература — первая богословская христианская литература, в эпоху, о которой мы говорим, она получила гораздо более широкое распространение, нежели ортодоксальная литература, наводнила собой все жанры, начиная от апокрифов и вплоть до поэзии. Гностический поток грозил снести все. Библиотека гностических произведений, открытая в 1945 году на северо–востоке Наг–Хаммади, не менее сенсационная, хотя и хуже подобранная, чем библиотека Кумрана, позволяет надлежащим образом оценить поток литературы, угрожавший тогда Церкви. В то же время она свидетельствует о достоверности и объективности позиции Иринея, с полным пониманием разбиравшего различные гностические системы.

Один из самых опасных гностиков — Марк посетил однажды Лион. Сей мыслитель злоупотреблял мистическими настроениями страстных жительниц Лиона. Под предлогом разжигания в них мистической искры ловкий соблазнитель позволял себе крайние вольности — обольщенные им христианки либо возвращались в Церковь, исповедуя свои грехи, либо принуждены были укрываться от людских глаз с «плодом, который обрели в результате своей связи с гностиком», — не без лукавства отмечает Ириней.

ЗАЩИТНИК ПРЕДАНИЯ

В этот критический момент лионский епископ выступает в значительной мере как совесть Церкви. Он излагает гностические учения (школа Валентина, Марка, Симона Волхва и различные их модуляции), чтобы отвергнуть их во имя разума и истины, унаследованной от апостолов и записанной в Евангелиях. Без заранее намеченного плана им было составлено пять книг, впоследствии исправленных и дополненных.

Главное, против чего выступает Ириней и о чем он спорит с вдохновителями различных школ, — их авторитарность. Они излагают усвоенную ими истину с таким видом, будто сами ее создали, будто она им принадлежит. Между тем авторитет Церкви и епископов основан вовсе не на их собственной значимости, это результат доверия, им оказанного, это авторитет Предания, авторитет веры.

Перед угрозой все возрастающей лавины сект Ириней говорит о единстве веры, о едином замысле спасения. Далекий от того, чтобы совсем зачеркнуть, как это делали гностики, еврейскую историю, он видит в ней удивительное единство, благодаря которому человечество, постепенно отрываясь от греха, соединяется с Богом. Во Христе Бог завершает процесс Своего творения. «Отец удовлетворен и господствует, Сын Ему помогает и облекает все в форму, Дух питает и взращивает, а человек медленно продвигается вперед и стремится к совершенству, то есть приближается к Богу». Идея развития, столь близкая Ньюмену, занимает центральное место в учении Иринея.

Другое его произведение, «Изложение апостольской проповеди», было утеряно и найдено только в 1904 году в армянском переводе. Это нечто вроде катехизиса; без полемической направленности излагая содержание христианской веры, Ириней опирается на Священное Писание. Этапы истории спасения изложены здесь ясно, непринужденно и четко.

ЧЕЛОВЕК

Дошедшие до нас сочинения позволяют лучше судить об этом человеке, обладавшем уравновешенностью и острым умом. Ириней не только честен, но и способен уважать каждого, даже если речь идет о противнике. Он не вносит в опровержение гностицизма никакой горячности, агрессивности, умеет отделить человека от его заблуждений. Он пастырь, с нежностью опекающий свою паству. Разве не он написал однажды эти чудесные слова: «Не существует Бога без доброты»? Как пастырь он обладает чувством меры, апостольским горением и основательностью воззрений. Личными свойствами он напоминает Иоанна: та же теплота, сдержанная страстность; пылкость проявляется чаще в поступках, нежели в красноречии; он умеет выделить главное и проницательно угадать грядущую опасность по первым трещинам на стенах храма.

Ириней пишет убедительно и просто. Если его охватывает волнение, речь его становится особенно выразительной. Вот как он заканчивает комментарий к четвертой главе «Деяний святых апостолов»: «Вот голос Церкви, от которой всякая Церковь получила свое начало; вот голос митрополии граждан Нового Завета; вот голоса апостолов, вот голоса учеников Господа, сих действительно совершенных людей, которые получили свое совершенство от Святого Духа» [6].

Труднее понять такого человека изнутри. Родом из Азии, где изобиловали тогда дары Святого Духа, епископ привык к этому духовному климату, сама возможность мученичества здесь способствовала мистической экзальтации. Он знал тех, кто исповедовал свою веру в Лионе, возможно, он и был автором письма, повествующего об этих страшных и чудесных событиях фригийским братьям. Ему были свойственны необычные проявления духа. Этот уравновешенный христианин верил в наступление будущего Царствия Божия, которое продлится тысячу лет.

Книга «Против ересей» вся пронизана молитвой, в ней непосредственно раскрывается его душа, за сдержанностью угадывается пламя. Его мистические порывы исходят из живой веры, которая открывает себя перед Богом. Страдания и тревога утихают, когда он обращается к Богу своей души.

Он пишет не для того, чтобы уничтожить еретиков, но чтобы они осознали свои заблуждения, «чтобы они обратились к Церкви Божией и чтобы Христос посетил их души». Главное — не просто пристыдить их, а помочь им обрести Христа веры. И еще одно признание помогает нам понять его душу: «Поэтому изо всех наших сил и неустанно будем пытаться протянуть им руку». Эта книга, осененная Божией благодатью, прежде всего исповедание Бога Авраама и Бога Иисуса Христа, за них он готов отдать свою жизнь. Определяя христианина как живую «славу Божию», Ириней дает определение себе самому.

БОГОСЛОВ

Святой Ириней и поныне возбуждает к себе большой интерес, и это не случайно. Он один из немногих христианских писателей первых веков, чьи достоинства мы ценим тем больше, чем дальше разводит нас время. Не похож ли он сам на амфору, о благоуханных ароматах которой писал? Мало кто из богословов способен так помочь нам в решении проблем, которые время выдвигает сегодня перед нашим разумом, — не потому, что у него есть готовые ответы, но потому, что сама его мысль стимулирует наш поиск и указывает истинный путь.

В подтверждение достаточно нескольких примеров. Дабы убедить нас, что гностики заблуждаются, отвергая Ветхий Завет, Ириней отделяет богословие от истории. Он, не противопоставляя один Завет другому, старается выявить учительное значение Закона, еврейских предписаний. Оба Завета соответствуют разным этапам развития человечества. Закон подготавливает Евангелие, объясняет он, Отец рода человеческого Господь дает непросвещенным служителям Закон, который они могут принять, а детям своим, оправданным верой, Он дает наставления, которым они могут следовать; Он открывает им Свое наследие.

Между обоими Заветами, таким образом, существует не только соответствие и единство, но один есть развитие и совершенствование другого. Так выявляется замысел спасения, осуществляемый с начала сотворения мира: Бог «создал человека с щедростию» и постепенно ведет его от обещаний к претворению их во Христе. Христос — завершение, «повторение» всей истории, и вместе с тем предвосхищение всех пророков.

Христос осуществляет неудавшуюся попытку первого человека. Он новый Адам, архетип христианина. Ириней развивает антропологию, в ней как в зеркале отражается Божий замысел. Человек, тело которого оживотворяется душой и управляется ею, создан Святым Духом по образу Божию. «Мы получаем часть Духа для улучшения нашей природы и приуготовления к нетлению, постепенно приучаясь принимать Бога».

Гностики отрицали воскресение плоти. Ир иней показывает, что все сотворенное, само наше тело, посредством которого человек связан с материей, участвует в воскресении. Произойдет не уничтожение плоти, но соединение ее с Духом, не разрушение материи, но ее преображение. Ириней видит в Евхаристии священный символ и залог развития процесса, ведущего человека и творение (от которого он неотделим ни в славе, ни в падении) к их общему завершению.

Во многих отношениях лионский епископ выступает как свидетель Церкви. Он разрабатывает основы Предания — источника и образца веры для Церкви и опирается на постоянную преемственность епископов, церквей и апостолов. Ириней утверждает главенство Римской Церкви.

Легко умножить примеры, показывающие богатство его мысли и возможности, которые она открывает разуму. Ни один епископ этого времени не оказывал на христианские общины такого влияния, как Ириней. Идеи, им защищаемые, выражают позицию Церкви в целом. Его взгляды на историю опережают время, он пророк теологии истории.

Что особенно поражает в Иринее — как и в более близком нам Ньюмене — это единство личности и учения. Нас привлекает человечность его веры, его милосердие к еретикам, стремление не просто разоблачить их ошибки, а помочь им обрести истину. Он мастер подлинно вселенского диалога.

Ириней предстает перед нами не только как пророк прошлого, но и как пророк будущего. Убежденность в истине дает ему простор для самых дерзких прозрений и порождает богословские интуиции, которые и сейчас питают нас. В наши дни, когда все ставится под вопрос, когда время столь восприимчиво ко всему подлинному и животрепещущему, Ириней без сомнения прежде всего интересен современностью своего пророческого дара.

Святой Ириней выступает против двух гностических заблуждений: ссылаясь на Евхаристию, он опровергает и тех, кто приписывал творение демиургу, а не Отцу, и тех, кто отрицал воскресение плоти. Хлеб и вино суть творения Божий, напоминает Ириней, может ли Он принимать их, если Он не является их Творцом? Эти священные дары даются нашей нетленной плоти.

ХРИСТОС ИСКУПИЛ НАС СВОЕЮ ПЛОТЬЮ, КОТОРАЯ ДАЕТСЯ НАМ В ЕВХАРИСТИИ[7]

1. Безрассудны те, кто считает, что Христос пришел не в нашей плоти, что он как бы жадный до чужого, хотел человека, сотворенного другим, представить Богу, который ничего не творил, но был с самого начала лишен возможности создания людей. Его пришествие к нам бесполезно, если, как они полагают. Он воплотился в плоть, отличную от нашей. Он не искупил нас воистину Своей Кровью, если Он не сделался истинно человеком и не подтвердил Своей Собственной сущностью то, что сказано о человеке, который был сотворен по образу и подобию Божию, — и если, наконец, Он похитил нечто чужое, а не не получил Свое Собственное достояние справедливо и милосердно. Я говорю — справедливо, потому что Он — искупление тех, кто отступился от Него. Я говорю — милосердно, ибо думаю о всех нас, которые уже искуплены. Потому что мы ничего наперед не дали Ему, и Он, очевидно нуждающийся, ничего не требует от нас; но мы нуждаемся в общении с Ним, и потому Он излил Себя на нас, чтобы собрать нас в лоно Своего Отца.

2. Безрассудны те, кто презирает заботу Божию о мире, отрицает спасение плоти, отвергает новое возрождение и считает невозможным ее нетление. Плоть не может спастись? Но тогда Господь не искупил нас Своею Кровью; и чаша Евхаристии не приобщает нас Его Крови, и хлеб, нами преломляемый, — Его Телу. Ибо кровь может течь только в венах, во плоти, в том, что составляет сущность человека и чем истинно сделалось Слово Божие. Он искупил нас Своею Кровью, и апостол Его так и свидетельствует: в Нем «мы имеем искупление Кровию Его и прощение грехов» (Кол 1, 14).

Мы — Его члены, и Его творение питает нас. Он дает его нам, повелевая восходить солнцу, падать дождю по Своей воле. Эту чашу, сотворенную Им, он называет Своей Собственной Кровью, которая орошает нашу кровь; и этот хлеб, который тоже есть часть Его творения, Он называет Своим Телом, которое укрепляет наши собственные тела.

3. Если чаша, разбавленная водой, и хлеб принимают Слово Божие, если в Евхаристии они становятся Телом Христа и наша плоть получает силу и поддержку в результате этого пресуществления, то как могут еретики утверждать, что плоть не может наследовать дар Божий, т. е. вечную жизнь, плоть, которая питается Телом и Кровью нашего Господа и которая отныне стала частью Его Самого? Как пишет св. Павел в Послании к Ефесянам: «потому что мы члены тела Его, от плоти Его и от костей Его» (Еф 5, 30). Он говорит не о духовном или каком‑то невидимом человеке, «ибо дух плоти и костей не имеет» (Лк 24, 39), он говорит о теле реального человека, состоящем из плоти, нервов и костей, о теле, которое питается от чаши — Крови Христа и укрепляется хлебом — Телом Христа. Как виноградная лоза, посаженная в землю, приносит плод в надлежащее время, как пшеничное зерно, упавшее в землю, истлевает в ней, но потом прорастает, умножаясь посредством Духа Божия, который все содержит в Себе, — и все это, по премудрости Божией, поступает в распоряжение человека, все принимает Слово Божие и становится Евхаристией, Телом и Кровью Христовой, — так и наши тела, питающиеся от нее, погребенные в землю, разлагаются там, но в свое время они воскреснут по Слову Божию во славу Бога Отца, который это смертное облекает в бессмертие и дарует нашим тленным телам нетление: ведь сила Божия совершается в нашей немощи.

Мы не имеем жизнь от себя самих, а потому не должны гордиться и превозноситься перед Богом от неблагодарного сердца. Мы знаем по опыту, что только Его могущество, а не наша природа дает нам вечное бытие; да не умалим мы славы Божией, какова она есть; да не будем мы введены в заблуждение относительно нашей природы. Пусть знаем мы, что может Бог и какими благодеяниями он одаряет человека. Да не уклонимся мы от истинных представлений о существующем. Я хочу сказать о Боге и человеке. И Бог, как я уже говорил, не потому ли допустил, чтобы тела наши разлагались в земле, дабы, вразумленные во всем, мы стали бы стремиться к полной истине, зная Бога и самих себя?