Путь предателя

Глава 24

— Можете повидать Киёси, если хотите, но не ждите, что он заговорит, — сказал начальник тюрьмы, ведя Сано к заключенному. — Он ни словом ни с кем не обмолвился с тех пор, как его доставили сюда.

Вдоль мрачных коридоров тюрьмы в покрытых грязной штукатуркой стенах утопали обитые железом двери. Из-за них доносились стоны узников, в основном осужденных преступников, ожидающих казни. В воздухе стоял тяжелый запах экскрементов, протухшей еды и рвотной массы. Проходившие мимо тюремщики стучали в двери и приказывали узникам замолчать и вести себя тихо. Сано старался не думать о том, что Хирата и он сам могут в скором времени стать такими же узниками. Он вернет им добрые имена, и Киёси поможет ему в этом.

— Он здесь, — сказал начальник тюрьмы, открывая дверь. — Позовите, когда закончите, и я вас выпущу.

Сано вошел в камеру, и тюремщик запер за ним дверь. Кроме ведра для нечистот, стоявшего в углу, здесь ничего не было. Дождевые капли пролетали мимо единственного окна, прорубленного на уровне потолка, и стучали по черепичной крыше. Перед Киёси, стоявшим на коленях на грязном полу в центре камеры, находился поднос с рисом и солеными овощами. На нем было рваное муслиновое кимоно. Он никак не отреагировал на Сано, который произнес его имя. Сано опустился на корточки напротив юноши, поеживаясь в своем промокшем одеянии. От стен камеры шел пронизывающий холод.

— Киёси! — повторил Сано. — Ты слышишь меня?

Лицо юноши казалось вырезанным из слоновой кости, красивые черты заострились. Он выглядел бледным и совершенно безжизненным. Мертвенность лица усугублялась рассеченной губой и синяком на скуле. Его взгляд был устремлен внутрь; руки неподвижно лежали на коленях ладонями вверх. И все же Сано заметил, что Киёси испытывает боль. Желание заставить его сказать правду уговорами или насилием сменилось сочувствием. Ложь мальчишки привела к тому, что Сано сочли виновным, но также обрекла и его самого на позорную смерть.

— Как ты себя чувствуешь, Киёси? — тихо спросил Сано. — Как к тебе относятся тюремщики?

Нет ответа. Юноша словно не сознавал, что в камере есть кто-то еще. Сано, пытаясь достучаться до него, повернулся к подносу.

— Не похоже, что ты ел, — заметил он. — Не хочешь?

Обратив внимание на качество еды, он с отвращением поморщился. Рис был пережжен, моченая редиска заплесневела, от всей этой массы исходил отвратительный запах кислятины. — Начальник тюрьмы! — крикнул Сано. Дверь открылась слишком быстро, и Сано заподозрил, что тот подслушивал снаружи. — Унесите эту гадость и принесите что-нибудь получше.

Тюремщик нахмурился:

— К нему должны относиться также, как и к другим заключенным — никаких особых привилегий. Приказ губернатора Нагаи.

Как быстро и бесповоротно губернатор лишил своей благосклонности бывшего протеже, подумал Сано. Он в самом деле верит в виновность Киёси или же хочет дистанцироваться от сообщника, которого сделали козлом отпущения?

— Принесите горячего супа, свежего риса и саке, — сказал Сано начальнику тюрьмы. — Я беру ответственность на себя.

— Будь по-вашему. — Пожав плечами, тюремщик взял поднос и ушел.

Когда принесли еду, Сано поставил ее перед Киёси, но юноша не прикоснулся к ней. Сано поднес ложку с супом к его губам.

— Выпей, — уговаривал он. — Тебе станет лучше.

Суп струйкой потек по неподвижным губам Киёси и по кимоно. То же самое было и с вином, предложенным Сано. Сано вытер лицо юноши своим рукавом, а потом заговорил спокойным тихим голосом, осторожно нащупывая тему:

— Насколько я могу судить, ты верный долгу, способный хорошо трудиться самурай. И ты, видимо, достаточно умен, чтобы выучить голландский язык. — Сано сделал паузу, ожидая ответа, но Киёси даже не моргнул глазом. Сано продолжил: — Я не верю, что тебе когда-либо хотелось нарушить закон или намеренно причинить кому-либо вред. Не потому ли ты теперь так переживаешь? Даже если ты не совершал преступления, в котором сознался, то причинил боль многим людям. Не только мне, но и тем, к кому обязан проявлять преданность: отцу, губернатору Нагаи, переводчику Исино... Дзюнко.

Хотя лицо молодого самурая оставалось таким же бледным и неподвижным, Сано отметил слабую реакцию на имя Дзюнко: воздух вокруг Киёси завибрировал, словно тугая струна самисэна, к которой прикоснулись слишком легко, чтобы извлечь звук. — Дзюнко, должно быть, очень любит тебя, если ослушалась отца и тайно встречалась с тобой. Ты разобьешь ей сердце, если умрешь... особенно за то, чего не делал. — Увидев, что у Киёси дернулась голова, Сано продолжил: — Уверен, Дзюнко придет в отчаяние, узнав, как ты пожертвовал своей честью и предал ее любовь. — Сано ненавидел себя за то, что воспользовался слабостью юноши, но его и Хираты честь и жизнь зависели от того, что ему удастся узнать от Киёси. — Если ты расскажешь, что произошло прошлой ночью, я передам весточку Дзюнко. Пусть она знает, что ты ни в чем не виноват и по-прежнему любишь ее.

Невидящий взор Киёси помутнел, как поверхность воды при подземном толчке, но он продолжал молчать. Может, юноша утратил дар речи?

— Я расскажу, что, на мой взгляд, произошло. — Сано старался не показать свою надежду и тревогу. — Можешь ничего не говорить; просто кивни, если согласен, и покачай головой, если нет. Хорошо? — Никакой реакции. Но Сано гнул свое. — Ты каким-то образом узнал о контрабанде, когда был на Дэсиме, чтобы практиковаться в разговоре с голландцами. Или ты разглядел что-то с дозорной вышки? Быть может, ты следил за таинственными огнями, как и я, ведь слухи о призраках не испугают храброго самурая вроде тебя, не так ли? Ты проследил контрабандистов до бухты, пытался прошлой ночью захватить их и стать героем? Или оказался в бухте по другой причине? Киёси! Ответь мне! — Сано разочарованно вздохнул. Молодой самурай не отреагировал ни на одно его слово, ни на один вопрос. И все же Сано был уверен, что по крайней мере нащупал правду. Все больше отчаиваясь, он пытался привести известное ему в систему, чтобы суметь защищаться перед трибуналом. — Кого ты ожидал увидеть в бухте, Киёси? Стражников с Дэсимы, Исино или своего отца? — Из всех возможных злоумышленников старший чиновник Охира не только располагал наилучшими возможностями заниматься контрабандой, но и был самым близким для Киёси человеком. Это укрепляло уверенность Сано в его виновности. — Ты обвинил себя и меня, чтобы выгородить его? Тебе известно, кто убил Спаена?

Ничто не действовало. Каким бы логичным ни было объяснение, которое Сано мог предложить трибуналу, оно не спасет ни его, ни Хирату без подтверждения Киёси... а тот явно намерен унести свои тайны с собой в могилу.

Вдруг губы Киёси слегка дрогнули, послышался хриплый шепот, но такой тихий, что Сано придвинулся, чтобы расслышать его сквозь шум дождя.

— Марш смерти начинается. Сначала все будет так, как было на самом деле. Рассвет, и солдаты ведут приговоренного, Ёсидо Ганзаэмона, в горы. Его обвинили в измене за оскорбление сёгуна. Я участвую в процессии вместе с другими свидетелями. Казни пугают меня... но мне не о чем тревожиться. Я не сделал ничего предосудительного. — Затравленный взгляд Киёси словно отражал посетившее его мрачное видение; шепот стал прерывистым. — Но когда мы пришли на место казни, я вдруг оказался не среди наблюдателей... я пленник. — По лбу юноши стекал пот; от него исходил запах страха. — Я чувствую, как веревки впиваются в мои запястья... — Он медленно завел руки назад и сложил их за спиной. — Я ощущаю тяжесть кандалов на ногах. Я вижу, как все наблюдают за мной. Мой отец тоже там. И губернатор Нагаи, и мои товарищи из портового патруля... Они презирают меня, потому что я изменник.

Впервые Сано усомнился в невиновности Киёси. Совершенно очевидно: эти фантазии означают, что он испытывает тяжкое чувство вины. Но в чем виновен этот юноша?

— Солдаты заставили меня встать на колени перед палачами, — прошептал Киёси. Его била крупная дрожь, становящаяся все интенсивнее. — Я молю о пощаде, потому что невиновен. Я преданно служил сёгуну всю жизнь. Я самый трудолюбивый офицер в портовом патруле. — Его голос осекся на высокой жалобной ноте. — Я всегда сам напрашивался на дополнительные задания. Я занимаюсь боевыми искусствами, чтобы принести когда-нибудь моему господину славу на поле брани... Я провожу целые ночи на наблюдательной вышке, высматривая иностранные военные корабли... Я учу голландский язык, чтобы понимать варваров, чья военная мощь угрожает моей стране. — Его голос стал визгливым. — Я никогда не выступал против сёгуна или его режима. Кто скажет, что это не так, тот лжец!

Из коридора послышался голос начальника тюрьмы:

— У вас там все в порядке?

— Да, — поспешно отозвался Сано, опасаясь, что Киёси замолчит.

Но Киёси, захваченный своими видениями, казалось, не замечал, что происходит вокруг.

— Губернатор Нагаи объявляет мне приговор, — пробормотал он, снова переходя на шепот. — Киёси Охира поставил свои личные интересы выше интересов сёгуна и государства, а тем самым совершил акт измены. У него на руках кровь. Поэтому он должен умереть.

Личные интересы? Кровь на руках? Может, юноша и в самом деле занимался контрабандой, действуя по приказу отца, Нагаи, Исино — или по собственной инициативе, чтобы собрать денег для свадьбы с Дзюнко? Не вступил ли он в заговор с Яном Спаеном и не убил ли его потом во время ссоры? Не он ли позже убил Пеон, потому что она знала о его преступлении? И может, когда Киёси прошлой ночью поймали, он подставил Сано, чтобы попытаться оправдать себя и получить более легкое наказание?

Вовлечены ли в преступления двое оставшихся варваров?

Сано не исключал, что в этом участвовал заместитель директора де Граф. И, ощутив легкий приступ дурноты, он подумал, что познания в японском языке доктора Хюйгенса позволили бы ему вступить в контакт с членами преступной контрабандной цепочки. Вероятно, он научился говорить по-японски во время бесед с учениками, включая Киёси — его сообщника? Сано не хотел думать дурно ни о Хюйгенсе, ни о мальчишке, в котором видел себя в молодости, но если это правда, то он должен знать.

Придвинувшись ближе, Сано схватил молодого человека за мускулистые плечи и почувствовал, как они дрожат.

— Киёси, это ты привез голландские товары в бухту прошлой ночью? Чью кровь ты пролил? У тебя была сделка с варваром? С которым из них? Зачем ты оболгал меня? Отвечай!

— Пожалуйста, оставьте меня в покое! — Киёси в ужасе вращал глазами. — Не приближайте ко мне этот меч. Вы должны выслушать меня. Я просто пытался остановить... я не хотел, чтобы кто-нибудь узнал о... нет. Пожалуйста. НЕТ!

Юноша вырвался из рук Сано и вскочил на ноги. Сано, потеряв равновесие, всей тяжестью осел на пол. Но он не ощутил боли, поскольку Киёси напрочь утратил самоконтроль. Он носился по камере, завывая как сумасшедший, бился о стены. В бешеном кружении юноша перевернул поднос с едой и ведро для нечистот, содержимое которых разлилось по полу. Сано бросился за Киёси, опасаясь, что если его сейчас же не остановить, то он покалечит себя. Однако Сано не мог совладать с неистовой силой молодого человека. Киёси снова и снова вырывался. Ноги Сано скользили в образовавшемся на полу месиве. За дверью камеры послышались крики, удары и голос тюремщика:

— Что там происходит? Прекратите, вы тревожите остальных заключенных!

— Я лишь выполнял долг! — крикнул Киёси. — Я сделал это из преданности. И... и любви. Отпустите меня. Я обязан остановить это, я обязан остановить это... — Он сделал яростный прыжок к окну. Сано схватил его, но юноша вывернулся, кинулся к двери и начал биться в нее руками и головой. — Выпустите меня! Пожалуйста, выпустите меня!

Обхватив Киёси руками, Сано оттащил его от двери как раз в тот момент, когда снаружи загремела задвижка.

— Успокойся, Киёси. — Собрав все силы, Сано сделал молодому самураю подсечку и бросил его на пол лицом вниз. Он уселся на выгибающуюся спину Киёси и придавил ему руки. — Спокойно, спокойно... — Сано, тяжело дыша, повторял это, пока юноша не перестал выть и сопротивляться. — Все будет хорошо.

Но будет ли? Слова Киёси можно интерпретировать как признание в том, что он занимался контрабандой и замешан убийстве, за это наказывают смертью, даже если он, заблуждаясь, пытался угодить кому-то, защитить или сдержать кого-то другого. К тому же туманные показания умалишенного не снимут подозрений ни с Сано, ни с Хираты. А если Киёси невиновен, то Сано не сможет свалить все преступления на юношу, даже для того, чтобы спасти свою жизнь и честь.

Сано ослабил хватку на влажном, трепещущем теле Киёси, лежащем под ним. Он успокаивающе положил руку на его голову.

— Киёси, ты должен рассказать правду. Только так ты поможешь себе или людям, которые небезразличны тебе.

Молчание. Осторожно перевернув Киёси, Сано увидел, что с его лица, по-прежнему испуганного, исчезло выражение одержимости.

Дверь распахнулась, шум снаружи усилился, заключенные в других камерах возбужденно галдели. Начальник тюрьмы и двое стражников ворвались в помещение.

— Вам придется немедленно покинуть тюрьму, — сказал тюремщик. — Он начал буянить, и если вы не оставите его в покое, будет еще хуже.

— Еще минуту, — попросил Сано. Чтобы узнать правду, он должен разрушить в молодом самурае преданность к тому, кого он покрывает, кто бы это ни был — старший чиновник Охира, переводчик Исино, Дзюнко или губернатор Нагаи. — Киёси уже успокоился и, может быть, заговорит.

Но тюремный начальник покачал головой:

— Придете позднее.

Стражники без церемоний выпроводили Сано из камеры Киёси, а тюремщик запер дверь.

— Подождите! — запротестовал Сано.

Вдруг страшный грохот сотряс тюрьму. У Сано оборвалось сердце; в ушах зазвенело. С потолка посыпалась штукатурка, и в тюрьме воцарилась гробовая тишина. Затем заключенные вновь закричали еще громче и начали стучать в двери с криками: «Выпустите нас!»

— Что это было? — пробормотал тюремщик. — Гром? Землетрясение?

От ужаса у Сано ослабли ноги.

— Голландский корабль, — сказал он и бросился к выходу.