Путь самурая, или Человек-волна

Ганеша

Сяку Кэн очнулся в каком-то тёмном и тесном логове. Он лежал, свернувшись, как в материнской утробе. «Неужели, — подумал, — это будет моё третье рождение?»

— Можно и так сказать, — услыхал он трубный, чуть гундосый голос. — Если бы не Дзидзо, кликнувший крылатых тенгу, которые в суматохе унесли тебя со двора Фарунаги, я бы и четверти редьки не дал за твою жизнь! Впрочем, выбирайся уже наружу.

Сяку Кэн потянулся к свету и осторожно выглянул.

Толстенные красно-коричневые стволы криптомерий уходили ввысь. Их ветви, будто крыши, располагались ярусами, и можно было подумать, что вокруг сотни пагод, подпирающих небо.

Снизу, приглашая спускаться, помахивал ушами знакомый пузатый Ганеша, в полосатом шарфе на шее и жёлтом кимоно.

— Где-то там в дупле мой зонтик! Ты узнаешь его — он с одной ногой и одним глазом. Зонтик-привидение по имени «каса-но-обака». Он поможет тебе.

Сяку Кэн пошарил в темноте и, действительно, наткнулся на тонкую деревянную ногу. И тут же прямо на него уставился красноватый глаз.

— Держись крепче, — посоветовал зонтик, подмигивая. — Будем прыгать!

Опустив Сяку Кэна на землю, «каса-но-обака» зажмурился и пропал, как и полагается всякому привидению, завершившему дело.

Ганеша сидел у костра, помешивая хоботом какое-то варево в котелке:

— Надеюсь, ты проголодался, дитя криптомерии! Отчего бы тебя так не называть, если уж ты вышел из её чрева?! Послушай: «крипто — мерия». Иначе говоря — скрытая доля. Или — тайное участие. Это дерево всегда участвовало в твоей жизни, оберегая, как могло. Ведь твой дух-охранник Дзидзо вырезан из его древесины. Правильно я говорю?

И маленький Дзидзо закивал, покачиваясь на ленточке:

— Да-да, теперь только я у него и остался.

Сяку Кэн сразу вспомнил тот ужасный день — руку отца на своём лице и то, как он упал, вонзив меч в живот, рядом с красными единорогами.

— А мама? — еле вымолвил он.

— Твоя мама Тосико вместе с твоим отцом, — сказал слоноликий Ганеша. — Они на горных вершинах, среди покоя и света. Им там хорошо, поверь мне.

Сяку Кэн понурился, и Дзидзо на его груди сгорбился.

Здесь в лесу, среди гигантских криптомерий быстро темнело, и небо сливалось с ветвями. Ни одна звезда не проглядывала. Лишь костёр освещал небольшую полянку.

Сяку Кэн силился и не мог представить, что он совсем один в этом огромном мире. В душе его было так неспокойно, как в бескрайнем океане. Казалось, чёрные волны накатываются одна за другой, и вот-вот захлестнут, потопят.

Сейчас погаснет костёр, и настанет кромешный мрак, в котором и жить-то невозможно, — такая жуткая пустота вокруг!

— Ну, это уже через край, — заметил Ганеша, снимая котелок с огня, — Едва не убежал! Тут манго, бананы и сахарный тростник — не могу обойтись без сладкого. Потому с малых лет такой толстобрюхий!

Он налил компот в деревянные плошки:

— Очень рекомендую! Сладость прибавляет мудрости.

Сяку Кэн едва притронулся к приторной горячей похлёбке. Может, он и был голоден, но больше всего на свете ему сейчас хотелось плакать — от жалости к себе.

— Гляди-ка! — подтолкнул его хоботом Ганеша. — Это цуки-усаги, любимы лунные кролики Будды Амиды!

Он поднял голову и увидел, как во тьме резвятся, носясь зигзагами и прыгая друг через друга, какие-то светлые ушастые пятна. Неподалёку прошёл сгорбленный старик Фудзин с большим мешком, полным ураганов. А совсем рядом, меж стволов криптомерий, танцевали милые девушки в белых платьях. То одна, то другая, высоко подскочив, превращалась в большую птицу и улетала, шумя крыльями. Это были журавли-оборотни из племени цуру. Там и сям слышалось шуршание лесных духов-якши. Не говоря уж о сверчках и цикадах. И костёр, разгораясь, потрескивал, казалось, веселее.

— Если поймёшь, что всё едино в этом мире, — говорил Ганеша, прихлёбывая компот, — то навсегда позабудешь об одиночестве. В горах и реках, в скалах и пещерах, в деревьях и травах, в любой пылинке и капле та же жизнь, что и в тебе. Цыплёнок разбивает скорлупу, чтобы вылупиться на свет и ощутить всю его полноту. Попробуй и ты, дитя криптомерии!

«Старый пруд, — вспомнил Сяку Кэн, — Прыгнула лягушка. Плеск воды. И карп Сёму, вынырнул, шевеля губами, и желая доброго пути».

— Пожалуй, и этого достаточно, чтобы не унывать, — согласился Ганеша.

— Вы читаете мои мысли!? — сообразил, наконец, Сяку Кэн.

— Погляди на эти уши. Разве мимо них что-либо проскочит? Вот слышу, как из мешка старика Фудзина выскользнул особенно юркий тайфун. Сейчас начнётся!

Минуты не прошло, как хлынул такой ливень, от которого не спасали даже кроны криптомерий.

— Эй, каса-но-обака! — протрубил Ганеша.

И немедленно над ними широко распахнул свой единственный глаз зонтик-привидение. Он крепко стоял на деревянной ноге, охраняя их от воды и порывов ветра. Вообще стало на редкость уютно в лесу у костра.

Под шум дождя и завывание беглеца-тайфуна Сяку Кэн как-то оживился. Доел сладкую похлёбку и спросил:

— Простите, откуда у вас такая внезапная слоновья голова на обычном человеческом теле?

Ганеша дружески постучал хоботом по спине:

— О, это долгая и печальная история. Отложим её на завтра. А теперь пора спать. Твой Дзидзо уже дремлет, да и у меня язык заплетается. Но сперва напиши на кусочке коры имя «Баку» — это добрый леший, похожий на тапира. Он поедает, как чертополох, плохие сновидения. Ложись левым ухом на кору, сын криптомерии, и тебе приснятся мудрые и сладкие с-ло-ны! То есть, извини, сны-ы-ы-ы…

И он зевнул от всей души, не только ртом и хоботом, но и обширными, как наволочки, ушами.

Надо сказать, что тайфун оказался на редкость холодным и расчётливым. Пока старик Фудзин отлавливал его, тот обернулся таким снегопадом, что весь лес к утру был белым, и напомнил Сяку Кэну прежнюю жизнь в стороне белого тигра. Из-под снега торчали папоротники да растрёпанные головы хризантем.

Ничуть не меньшим растрёпой выбрался из дупла криптомерии Сяку Кэн. Ему действительно виделись сладкие сны. Однако сильно волнующие. В основном о сладкой мести господину Фарунаге!

Была ли в них хоть капелька мудрости — трудно сказать. Возможно, проснувшись, Сяку Кэн просто запамятовал о ней. А может, мудрость как раз и заключается в мести? Ненависть к Фарунаге поднялась такой волной, что, казалось, она выше криптомерий, до самых небес. Будто буйствовал и бушевал в Сяку Кэне тайфун, удравший из мешка старика Фудзина.

Хотелось немедленно помчаться в поместье князя, разделаться с ним, разгромив и разрушив всё, что подвернётся под руку.

Он в ярости шнырял по окрестностям, разгребая снег и пытаясь найти подходящую для последнего сражения дубину. Но обнаружил лишь Ганешу, устроившегося в сугробе, — только хобот, как диковинное трубчатое растение, выступал наружу.

— Отчего ты так взволнован? Буквально человек-волна! — спросонок прогудел Ганеша. — Погляди на свежее, тихое утро! С этим первым снегом начались годы Тэммон, целых двадцать три, которые ты можешь прожить в достатке и покое, если оставишь мысли о мести. Но если ты будешь, счастлив только тогда, когда оторвёшь голову Фарунаги, — это тоже твой путь. Словом, настало время выбирать дорогу.

Сяку Кэн притих. Он не раз слышал о людях, которые живут в этом мире сами по себе. У них нет семьи и господ.

Они бродячие одинокие самураи. Хотя иногда сбиваются в отряды, становясь настоящими разбойниками. Странствуют из края в край, вызывая на бой самых лучших воинов, ища славы или смерти. От западного берега идут до восточного, и от северного до южного. Их так и называют — ронин, или человек-волна.

У них длинные волосы и бамбуковые шляпы с окошечком, напоминающие пчелиный улей, сидящий на плечах. Их длинные шаровары-хакама заправлены за пояс, а соломенные сандалии — на толстой кожаной подошве. Редкому человеку-волне удаётся пережить эту крепкую подошву. Их век куда короче, хотя они искусно владеют мечом и алебардой.

Так кто же он, Сяку Кэн, дважды родившийся в год Дракона, — дитя, оберегаемый великой криптомерией, или человек-волна, судьба которого разбиться о прибрежные камни?

Одну жизнь он уже прожил так, что едва ли есть, чего припомнить. Неужели и вторая пройдёт кое-как, ни шатко, ни валко? А ведь бусидо-путь воина говорит — когда для выбора есть два пути, выбирай тот, который ведёт к смерти. Не рассуждай! Направь мысль на путь, который ты предпочёл, и смело иди. Правое дело — всё. Жизнь — ничто!

Прежнюю свою жизнь он вспоминал всё реже — так, какие-то туманные лоскутья. Наверное, потому что нынешняя была слишком бурной, как один сплошной тайфун.

Задумавшись, Сяку Кэн и не заметил, как над ними раскрылся зонтик-привидение.

— Послушай, мальчик, — вмешался Ганеша, разметая руками и ушами снег, чтобы сложить костёр. — Давай-ка сначала позавтракаем и поговорим. Ты спрашивал о моей слоновьей башке. В общем-то, я к ней давно привык, хотя, сознаюсь, было непросто. Долго не понимал, как управляться с хоботом. Даже прятал в карман, что выглядело на редкость глупо. Родом-то я из Индии, и появился на свет весьма пригожим, с милой человеческой головкой. Да вот беда — один завистливый прохвост буквально испепелил её злобным взглядом. Мой папа очень огорчился. Безголовый сын — куда уж хуже! И чтобы хоть как-то исправить положение, в отчаянии, он приставил мне вот эту, отобрав её у слона.

— То есть как?! — не понял Сяку Кэн. — Отрезал и пришил?

— Ну, это сложный вопрос, — уклончиво отвечал Ганеша. — Не всё так просто в этом мире.

Слон обрёл новую голову, нырнув в океан, а эта удачно прижилась на моих плечах. Видишь, никаких шрамов, — размотал он полосатый шарф.

— И ты не посчитался с тем ублюдком, лишившим тебя нормальной головы!? — воскликнул Сяку Кэн.

Ганеша почесал длинным хоботом затылок:

— Знаешь ли, теперь я счастлив, что не сделал этого! Мне по сердцу нынешний вид. Впрочем, мой рассказ не о внешности, а о сущности. То есть о мыслях, приходящих в мою голову и уходящих из неё. Самое интересное происходит, когда они встречаются. Шумят, как крылатые тенгу на рассвете в своём ущелье. Я не всё улавливаю, но кое-что запоминаю. Вот, например, — истинная смелость и отвага в том, чтобы жить, когда время жить, и умирать только тогда, когда настало время умирать. Постарайся разобраться в этом, маленький человек-волна, прежде чем лезть с дубиной в поместье князя Фарунаги.

В молчании они позавтракали всё той же сладкой фруктовой похлёбкой. Снег вокруг таял на глазах, и глухо обрушивался с ветвей криптомерий, прерывая то и дело кукушку. Но та была на редкость упорной и принималась считать сызнова. Словно запускала, как часовой механизм, секунды и минуты нового времени — годов Тэммон.

«Какие они будут, эти двадцать три года? — размышлял Сяку Кэн. — Если у них есть собственное имя, значит должны отличаться от остальных — прошедших и будущих. Запомнятся ли они? Или через какое-то время, через тридцать шесть лет Дракона, например, всем будет начихать на эти годы, будто и не отсчитывала их кукушка, будто и не жил среди них человек по имени Сяку Кэн».

— Смерть, конечно, не страшна, — молвил Ганеша. — Но глупее глупого призывать её или самому стремиться к ней. Не надо её бояться, но следует уважать. То же самое могу сказать и о жизни. С одной только разницей — её надо любить! И тогда, когда она хороша и светла, и тогда, когда хуже, казалось бы, быть не может, одни несчастья. Жизнь, скажу тебе по секрету, — это Бог. А он не может быть всё время одинаковым. Он любит, сомневается, страдает, мучается, но сквозь всё это опять-таки любит.

Как из-под земли, возник усталый старик Фудзин. Присел у костра на мешок, полный ураганов.

— Добра тебе, слоноголовый, — поклонился Ганеше и косо глянул на Сяку Кэна. — Не встречали беглеца? Он много дел натворил за эту ночь. Прямо-таки космический тайфун! Племя крылатых тенгу до сих пор из-под снега откапывается.

— А мы как раз к ним собрались, — сказал Ганеша. — Мой друг должен взвесить свою судьбу и встать на путь ронина, человека-волны. Надеюсь, тенгу примут его и передадут ему часть своей силы. Для любого смертного благо оказаться рядом с этими созданиями.

Старик Фудзин внимательно оглядел Сяку Кэна, будто точно знал, что в душе его скрывается сбежавший тайфун.

— Счастливого пути! Однако остерегайтесь давать приют тайфунам. Никогда не ведаешь, чего он выкинет в следующий миг.