Пятая авеню, дом один

Глава 13

— Вот послушай! — сказала Минди, входя в спальню. — «Действительно ли секс — необходимость?»

— А? — Жена застала Джеймса за копанием в ящике с носками.

— Действительно ли секс — необходимость? — повторила Минди, держа перед собой распечатку своего Живого Журнала. — Мы принимаем важность секса за данность. Расхожая истина гласит, что это так же важно, как воздух и еда. Но если хорошенько поразмыслить, то в определенном возрасте секс становится совершенно не обязательным…

Джеймс нашел второй носок и поднял оба носка над головой. Что действительно совершенно не обязательно — так это Живой Журнал его жены.

— «Зачем утруждаться, когда вы уже вышли из детородного возраста? — продолжала она читать. — Ежедневно по пути на работу я прохожу по меньшей мере мимо пяти плакатов, рекламирующих секс в виде кружевного белья…»

Джеймс, натягивая носки, представил Лолу Фэбрикан в кружевном белье.

— «Можно подумать, — не унималась Минди, — что кружевное белье — это ответ на все наши жизненные огорчения». — Может, и не ответ, подумалось Джеймсу, но вреда не приносит. — «И я говорю, — вещала Минди, — срывайте эти плакаты! Жгите магазины Victoria’s Secret! Подумать только, сколько всего мы, женщины, могли бы достичь, если бы нам не приходилось беспокоиться о сексе!» — Она сделала торжественную паузу и посмотрела на Джеймса: — Ну, хочу услышать твое мнение.

— Пожалуйста, не пиши больше про меня! — взмолился Джеймс.

— Я пишу не про тебя, — возразила Минди. — Ты что, услышал свое имя?

— Еще нет, но уверен, что оно еще прозвучит.

— Вообще-то здесь речь не о тебе.

— Есть надежда, что так будет и впредь?

— Ни малейшей! — вынесла приговор Минди. — Я замужем за тобой, ты мой муж. В блоге говорится о моей жизни. Мне что, делать вид, что тебя не существует?

— Да, — ответил Джеймс, хотя ответ был риторический. По каким-то невообразимым для него причинам блог Минди приобретал все больше популярности. Дошло до того, что у нее состоялась встреча с продюсером программы «Вид», подумывавшим, не сделать ли с Минди цикл передач.

С тех пор ее уже невозможно было остановить. Пусть у него, Джеймса, готовилась к печати новая книга, пусть ему недавно выплатили миллионный аванс, пусть его успех был уже не за горами — все по-прежнему вертелось исключительно вокруг Минди.

— Может, ты по крайней мере изменишь мое имя? — попросил он.

— Как ты это себе представляешь? — разозлилась она. — Нет, уже поздно. Всем известно, что ты мой муж. Кроме того, мы оба писатели. Мы понимаем, как это действует. В нашей жизни нет запрещенных тем.

За исключением сексуальной жизни в их семье, подумал Джеймс. И по одной-единственной причине: у них таковая отсутствовала.

— Тебе не пора собираться? — спросил он.

— Я и так готова, — зло ответила она, указывая на свои серые шерстяные брюки и водолазку. — Подумаешь, ужин по соседству, в «Никербокере». На улице сильный мороз. Не собираюсь наряжаться ради какой-то двадцатилетней потаскушки!

— С чего ты взяла, что Лола Фэбрикан — потаскуха?

— Типичное мужское высказывание! — заявила Минди. — Ни ты, ни Филипп Окленд не видите правды. Чего удивляться, ведь мужчины думают не головой, а головкой.

— Я — нет, — невинно возразил Джеймс.

— Неужели? — прищурилась Минди. — Зачем ты в таком случае нацепил галстук?

— Я всегда ношу галстуки.

— Никогда ты их не носишь!

— Может, это новый, — сказал Джеймс, стараясь превратить все в шутку.

На его счастье, Минди эта тема не слишком интересовала.

— Такой галстук с таким пуловером носят одни тупые мужланы, — заявила она.

Джеймс послушно стянул пуловер, потом махнул рукой и избавился от галстука.

— Никак не пойму, чего ради мы идем на этот дурацкий ужин, — повторила она в четвертый, если не в пятый раз за день.

— Нас пригласил Окленд, помнишь? Мы уже десять лет соседи по дому, но ни разу вместе не собирались. Я подумал, неплохо было бы поужинать вместе.

— Ну вот, тебе уже нравится Окленд, — скептически высказалась Минди.

— Человек как человек.

— А я думала, ты терпеть его не можешь. Он же тебя никогда не узнает.

Вот что такое брак, подумалось Джеймсу. Брак — это цепь, которой ты навечно прикован к гире прошлого.

— Я никогда подобной ерунды не говорил.

— Говорил-говорил! Только это и твердишь.

Джеймс попытался укрыться от Минди с ее вопросами в ванной. Минди была права: насчет ужина он ей наврал. Филипп и не думал их приглашать, хуже того, первую половину января он старался избегать Джеймса, прошмыгивая мимо него в вестибюле дома. Но Джеймс проявил настойчивость, и Филиппу пришлось сдаться. Джеймс его не переносил, зато к Лоле относился очень даже хорошо. Повстречав ее однажды с Филиппом в магазине Paul Smith, он почему-то возомнил, что он ей понравился.

Напомнив себе, что через несколько минут он будет лицезреть сногсшибательную Лолу Фэбрикан, Джеймс снял очки и присмотрелся к своей физиономии в зеркале. Пустой взгляд, как у пещерных жителей Платона, которым еще только предстояло увидеть свет! Между глазами залегли две глубокие борозды, куда так часто попадали семена его недовольства жизнью, что от них уже нельзя было избавиться. Он оттянул кожу, борясь с этими свидетельствами своего несчастья. Потом шагнул к двери ванной.

— Как это называется? — спросил он у Минди.

— Ты о чем? — Минди сняла брюки и теперь натягивала черное трико.

— Ну, чем пользуются все эти светские люди для разглаживания морщин.

— Ботокс, а что?

— Я подумал, что он и мне пригодился бы. — Видя удивление Минди, он объяснил: — Я же буду ездить с рекламой книги. Как говорится, выглядеть моложе не вредно.

Лола терпеть не могла ресторан «Никербокер», там вечно было полно стариков и жителей Гринвич-Виллидж. Разношерстная толпа, гламура ни на грош, вокруг одни свитера да очки для чтения. Если ее жизнь с Филиппом будет такой же, она выпрыгнет из окна! Одно облегчение — что им предстоял ужин с Джеймсом Гучем, о его будущей книге все только и говорили, хотя Филипп утверждал, что не понимает, с какой это стати. По его словам, Джеймс Гуч был второсортным писателем. Пусть даже так, все равно Лоле было невдомек, почему Филипп воротит от Джеймса нос. Ей он как раз приглянулся: таким олухом, как он, ничего не стоило вертеть. Он все время на нее поглядывал и, ловя ее взгляд, опускал глаза.

Его жена, Минди Гуч, наоборот, бесила Лолу. Каждое ее слово заставляло Лолу морщиться. Минди даже не старалась скрыть, что для нее Лолы не существует. Она не изволила повернуть голову в ее сторону и сосредоточивала все свое внимание на Филиппе. Хотя разговаривать с этой Минди Лоле совершенно не хотелось. Ужас, а не женщина: с большим бюстом, остроносая, бледная, как смерть. Удивительнее всего было то, что она вела себя так, словно считала себя очень даже миловидной. Лоле пришла в голову остроумная мысль: миллион лет назад, когда Минди было восемнадцать лет, она, возможно, и была смазливой. Но потом красота поблекла. По мнению Лолы, в восемнадцать лет любая могла быть хорошенькой, но настоящее испытание красоты приходит с возрастом. Сохранила ли ты красоту в двадцать два года? В тридцать? Даже в сорок? Это напомнило ей о Шиффер Даймонд: Филипп заявил, что та, несмотря на свои сорок пять, по-прежнему красавица. Это утверждение вызвало у Лолы принципиальные возражения, Филипп в ответ назвал ее ревнивицей. Она не соглашалась, доказывая обратное: это она вызывает ревность у других женщин. Филипп стоял на своем, и ей в конце концов пришлось признать, что Шиффер Даймонд красива — ясное дело, «для своих лет».

Но Минди Гуч вызвать ревность не могла. У Лолы возникало одно желание — ткнуть ее вилкой.

— Мне нужно, чтобы мясо было хорошо прожарено, — втолковывала Минди официанту. — Гарнир — овощи, приготовленные на пару. Именно на пару! Если увижу масло, вам придется их унести.

— Конечно, мэм, — твердил официант.

«Если я превращусь в такую Минди Гуч, то наложу на себя руки», — решила Лола.

Минди, кажется, всегда была такой, недаром Филипп и Джеймс не обращали внимания на ее выпендреж, поглощенные своим высокоумным разговором.

— Каково предназначение художника в современном обществе? — спрашивал Джеймс. — Иногда я задаюсь вопросом, ко двору ли он теперь.

— «Он»? — вмешалась Минди. — Как насчет «нее»?

— Раньше он отражал человека, — продолжал Джеймс. — Художник подносил обществу зеркало. Он мог показать нам правду, мог вдохновить.

— Если художник отражает общество, значит, нам художники больше ни к чему, — возразил Филипп. — Для этого у нас есть реалити-шоу. У телевидения это лучше получается.

— Смотрел кто-нибудь «Мою сладенькую шестнадцатилетку»? — осведомилась Лола. — Очень даже ничего!

— Я смотрел, — поддержал ее Джеймс.

— А «Холмы»? — спросила Лола. — Как насчет «Холмов»?

— Что еще за «Холмы»? — проворчала Минди. Джеймс встретился взглядом с Лолой и улыбнулся.

После ужина, уже на улице, вышло так, что Джеймс остался с Лолой наедине: Минди задержалась в туалете, Филипп встретил знакомых. Лола застегивала пальто. Джеймс рассматривал улицу, стараясь на нее не таращиться.

— Замерзли, наверное? — выдавил он.

— Я не мерзну, — сообщила она.

— Правда? А моя жена все время мерзнет.

— Плохо! — отрезала Лола, ей совершенно не хотелось обсуждать Минди. — Когда выходит ваша книга?

— Ровно через шесть недель, — доложил Джеймс.

— Представляю ваше нетерпение! Я и то жду не дождусь, чтобы ее прочесть.

— Неужели? — искренне удивился Джеймс. Лола оказалась очень интересной, Минди ошибалась, называя ее потаскухой. — Я бы мог презентовать вам сигнальный экземпляр.

— Давайте! — обрадовалась Лола.

— Я принесу его вам домой завтра же. Вы будете дома?

— Заходите часиков в десять, — сказала Лола. — Филипп в это время занимается в спортклубе. Мне по утрам всегда ужасно скучно.

— Десять утра, — повторил Джеймс. — Заметано.

Она шагнула к нему, и Джеймс увидел, что она дрожит.

— Вам точно не холодно? — спросил он.

Она пожала плечами:

— Немного продрогла.

— Возьмите мой шарф. — Он размотал полосатый шерстяной шарф, купленный на уличном прилавке. Оглянувшись на ресторан и не увидев ни Минди, ни Филиппа, он ласково укутал шею Лолы шарфом. — Можете вернуть его завтра.

— А вдруг я его вообще не верну? — игриво спросила она, глядя на него в упор. — Не каждый день девушка берет шарф у своего любимого писателя!

— Вот вы где! — раздался голос Минди. За ней вышел Филипп.

— Кто-нибудь хочет еще выпить? — спросил Джеймс.

— Только не я, — сухо заметила Минди. — Сегодня вторник, впереди несколько загруженных дней.

— А что, было бы неплохо… — обратился Джеймс к Филиппу.

— Я тоже пас, — ответил Филипп, беря под руку Лолу. — Лучше как-нибудь в другой раз.

— Конечно, — пробормотал Джеймс. Он чувствовал себя раздавленным.

Лола и Филипп зашагали домой. От Джеймса с Минди их отделяли считанные футы. Лола двигалась с энергией, присущей юности, и тянула Филиппа за собой, то и дело заглядывая ему в лицо и смеясь. Джеймс дорого дал бы, чтобы узнать, что ее так развеселило. Ему тоже хотелось прогуливаться с девушкой и наслаждаться жизнью, но вместо девушки рядом с ним тащилась постылая Минди. Он знал, что ей холодно, она отвергала шляпу из-за того, что шляпа будто бы портила ей прическу. Минди брела молча, вобрав голову в плечи, со скрещенными на груди руками — так теплее. Достигнув дома номер один по Пятой авеню, Филипп и Лола без промедления вошли в лифт, пообещав в будущем снова устроить совместный ужин. Минди переоделась в спальне во фланелевую пижаму. У Джеймса не выходила из головы Лола, с которой его назавтра ждала новая встреча.

— Вот черт! — расстроилась Минди. — Я совсем забыла про Скиппи.

— Ничего, — сказал Джеймс, — я сам его выведу.

И он вышел с собакой в мощенный булыжником переулок Вашингтон-Мьюс рядом с домом. Пока Скиппи делал свое дело, Джеймс стоял, задрав голову, словно мог разглядеть Лолу на высоте в несколько сот футов. Но перед взором представал один внушительный, давящий серый фасад. Когда он вернулся в квартиру, Минди уже лежала в постели и читала The New Yorker. При его появлении она опустила журнал.

— Что это значит? — недовольно спросила она его.

— Ты о чем? — Он разулся, снял сноски.

— Об этой «Моей сладенькой шестнадцатилетке»! — Минди выключила свет. — Иногда я тебя не понимаю. Совершенно не понимаю.

Джеймс не чувствовал себя уставшим, поэтому отправился в кабинет, уселся босой за письменный стол и стал смотреть в окошко, выходившее во внутренний дворик. Сколько часов провел он за этим столом вот так, глядя в окно и вымучивая свою книгу! Чего ради? Целую жизнь, сплетенную из загубленных вот так секунд, гробить у компьютера в попытках заново создать жизнь, когда настоящая жизнь течет вокруг?

Пора что-то менять, подумал он, вспоминая Лолу.

Он вернулся в спальню, улегся и растянулся рядом с женой.

— Минди! — позвал он.

— М-м-м?.. — сонно простонала она.

— Мне все-таки нужен секс, — сказал он. — Между прочим.

— Отлично, Джеймс, — проговорила она в подушку. — Но только не со мной. Не сегодня.

И она уснула. Джеймсу не спалось. Минуло несколько невыносимо бессонных секунд, счет пошел на минуты, дальше — на часы. Джеймс встал и закрылся в ванной Минди. Он редко туда заходил: если она заставала мужа в своей ванной, то обязательно требовала отчета, «что ему там понадобилось». Предостережение было строгим: пусть только посмеет справить там нужду!

В этот раз он смело нарушил правило: помочился, сознательно не подняв сиденье унитаза. В поисках аспирина он открыл аптечный шкафчик Минди. Как и во всем остальном в их жизни, здесь уже много лет не проводилось уборки. Он обнаружил три почти полностью выдавленных тюбика зубной пасты, жирную бутылочку детского масла, косметику в грязных коробочках и дюжину пузырьков всевозможных медикаментов, в том числе три упаковки антибиотика «сипро», изготовленных еще в октябре 2001 года — Джеймс вспомнил, как Минди готовила семью к эвакуации после 11 сентября 2001 года, — средство от малярии, антигистамины (от укусов и сыпи, как было сказано на этикетке) и снотворное с предупреждением об опасности передозировки на упаковке. В этом вся Минди, подумал он: приготовилась ко всему, включая возможность добровольного ухода из жизни. В ее планы не входило только одно — секс. Он покачал головой и принял таблетку снотворного.

Стоило ему прикоснуться головой к подушке, как он погрузился в сон, полный ярких цветных сновидений. Он парил над землей, посещал причудливые края, где все жили в лодках, переплывал теплое соленое море, занимался любовью с кинозвездой. Но кончить не успел — проснулся.

— Джеймс? — Минди уже встала и собирала перед уходом на работу белье для стирки. — Ты здоров?

— Здоровее не бывает, — заверил ее Джеймс.

— Ты разговаривал во сне. Разговаривал и стонал.

— Неужели? — Он бы не возражал досмотреть сон, снова полетать, поплавать, заняться любовью. Но тут он вспомнил, что у него назначена встреча с Лолой, и встал с кровати.

— Что ты сегодня делаешь? — спросила Минди.

— Не знаю. Много всего.

— Нам нужны бумажные полотенца, средство для мытья стекол, мешки для мусора. Алюминиевая фольга. Собачий корм для Скиппи — «Экануба», маленькие кусочки, самые мелкие. Это важно, большие он не ест.

— Может, напишешь список?

— Никакого списка! Хватит с меня, надоело все делать и быть для всех мамочкой. Тебе нужен список — сам и составляй.

— Разве не я делаю покупки? — возмутился Джеймс.

— Ты, большое спасибо. Вот и выполняй свою обязанность целиком, а не наполовину.

— Ах так? — Это было обыкновенное начало обыкновенного дня в жизни Джеймса Гуча.

— У меня пухнет от мыслей голова, — сообщила Минди. — Сам знаешь, когда ведешь блог, обязательно думаешь про вещи, о которых раньше избегала думать…

«Предположим, — мысленно ответил ей Джеймс, — но нежнее это тебя не сделало. Как наезжала на людей на манер катка, так и наезжаешь!»

— Я пришла к выводу, — продолжила она, — что ключевое значение имеет выбор в качестве супруга взрослого человека. — И, не дав ему ответить, она вышла из спальни. Судя по ее возгласам, неуемную сочинительницу сетевого дневника в очередной раз посетило вдохновение.

«Еще одно радостное открытие, — фиксировала свои мысли Минди, — состоит в том, чтобы не только не желать, но и не делать! Сегодня утром меня осенило: с меня хватит! Беспрерывная возня: стирка, покупки, складывание белья и одежды, списки. Бесконечные списки! Мы все знаем, что это такое. Вы пишете список для мужа, а потом вам требуется столько же времени для того, чтобы проследить, что он купил все по списку, сколько потребовалось бы на то, чтобы все купить самой. Ну нет, теперь это в прошлом. В моем доме больше такого не будет».

Довольная, она вернулась в спальню, чтобы еще потеребить Джеймса.

— И еще. Я знаю, твоя книга выходит через шесть недель, но тебе уже пора садиться за новую. Не тяни резину. Если книга окажется успешной, то написать еще одну сам доктор прописал. А если провалится, то тебе все равно придется взяться за другой проект.

Джеймс, возившийся в ящике со своим нижним бельем, поднял голову:

— Я думал, тебе расхотелось изображать из себя мамочку.

Минди улыбнулась:

— В самую точку! Раз так, предоставляю твое будущее тебе. Но все-таки не забудь о мини-кусочках для собаки!

После ее ухода Джеймс тщательно оделся, несколько раз поменяв джинсы и рубашку и в конце концов остановившись на черной шерстяной водолазке. Посмотрев в зеркало, он остался доволен результатом. Возможно, Минди он больше не привлекает, но это не значит, что он утратил интерес для других женщин.

Утром, по пути в гимнастический зал, Филипп зашел перекусить и столкнулся с Шиффер Даймонд. Все эти дни он думал о Шиффер. Он убеждал себя, что поступил правильно, но его все равно не покидала потребность извиниться и объясниться.

— Я как раз собирался позвонить, — промямлил он ей.

— Ты вечно собираешься позвонить, — парировала она. Теперь, с переездом Лолы в его квартиру, с чувствами к Филиппу у Шиффер должно было быть решительно покончено. Но увы, они никуда не делись, а только дополнились иррациональным раздражением. — Жаль, что дальше сборов никогда не идет.

— Могла бы позвонить сама.

— Филипп!.. — вздохнула она. — Обрати внимание, мы уже взрослые люди.

— А-а, ну да… — Он старался не обращать внимания на витрину с соблазнительными вкусностями. Сколько раз они были здесь вместе, покупали после воскресного секса мороженое, кофе, The New York Times! Таких мгновений умиротворения и комфорта он с тех пор не испытывал. Тогда он был готов поверить, что они до восьмидесяти лет так и будут наслаждаться этим воскресным ритуалом. Хотя бывало и иначе после очередной ссоры или после ее отъезда в Лос-Анджелес или на съемки, когда им не удавалось построить планы на будущее: по таким случаям он покупал здесь сигареты, страдал и давал себе слово, что больше не будет с ней встречаться.

— Послушай… — начал было он.

Она взяла с полки журнал, где была помещена ее фотография на обложке, и стала его разглядывать.

Он улыбнулся:

— Ты по-прежнему все это коллекционируешь?

— Не так, как раньше. — Она заплатила за журнал и направилась к выходу. Он поспешил за ней.

— Я насчет Лолы…

— Филипп, я же тебе говорила: меня это не касается. — Она называла его по имени, только когда бывала на него сердита.

— Я хочу объяснить.

— Не стоит.

— Я не виноват. Просто ее родители остались без денег, и ей негде жить. Что мне было делать — оставить ее на улице?

— Родители остались без денег? Перестань, Филипп, неужели ты такой легковерный?

— Это правда! — Произнося это, он сознавал, что смешон. Он развернул купленный шоколадный батончик и заявил: — Ты-то была с Браммингером! Как же ты можешь злиться на меня из-за Лолы?

— Кто тебе сказал, что я злюсь?

— Когда ты была нужна, тебя никогда не было, — добавил Филипп. Ну почему с женщинами так трудно договориться?

— Я здесь, Филипп, — ответила она, останавливаясь на углу Восьмой улицы и Пятой авеню. — Вот уже несколько месяцев.

«Она не утратила интереса ко мне», — сообразил Филипп.

— Тогда я приглашаю тебя поужинать.

— С Лолой? — едко спросила Шиффер.

— Нет, без Лолы. Как насчет четверга? Лола пойдет с Инид на балет.

— Какой достойный план! — произнесла Шиффер с усмешкой.

— Давние друзья могут вместе поужинать. Почему бы нам не остаться друзьями? Почему ты вечно устраиваешь бурю в стакане воды?

— Идет, — согласилась она. — Ужин так ужин. Я даже могу сама его приготовить.

Тем временем неподалеку, в доме номер один по Пятой авеню, Джеймс Гуч готовился к любовному свиданию с Лолой Фэбрикан. Секса он не предполагал, зная, что это за пределом возможного, но акт словесной любви считал вероятным. Он жаждал ее интереса и признания. В десять минут одиннадцатого, не желая показывать излишнее рвение, он вознесся в лифте на тринадцатый этаж. Его мысли занимала только Лола, но стоило ей открыть дверь, как он отвлекся на квартиру Филиппа и поневоле сравнил ее со своей. Это были настоящие апартаменты, а не комнатушки, как у него: и тебе просторная гостиная, и камин, и холл. Идя следом за Лолой в гостиную, Джеймс успел оценить размер кухни, мраморную столешницу и стол на четыре персоны. Все здесь источало аромат старых денег, развитого вкуса, путешествий, к интерьерам явно приложил руку дизайнер с воображением, отсюда сочетание старины и современности. Джеймса восхитили восточный ковер, африканские статуэтки, кожаные кресла перед камином. Интересно, часто ли Окленд нежится в них с Лолой, попивает виски, занимается с ней любовью на шкуре зебры?

— Я принес вам книгу, — напомнил Джеймс смущенно. — Как обещал.

Лола была одета не по-зимнему — маечка (впрочем, современным девушкам свойственно обнажать свою плоть, невзирая на погоду) и клетчатые облегающие брючки, на синих замшевых туфельках красовались черепа со скрещенными костями. Протягивая руку за книгой, она, видимо, заметила его интерес к этой кладбищенской теме и, приняв изящную позу, объяснила:

— Это прошлогодний мотив. Мне хотелось с ангелочками или с бабочками, но где там! Они стоят шестьсот долларов, мне это не по карману. — Она вздохнула и присела на диван. — Я девушка бедная.

Джеймс не знал, как реагировать на ее необязательные сведения. Зазвонил ее мобильный телефон. Она отвечала монотонными «боже!» и «вот хрень!», словно была одна. Джеймса слегка задело ее поведение. По пути сюда он тешил себя надеждой, что она заинтересовалась им и что книга — только предлог, но теперь засомневался. Вытерпев десять минут, он сдался и направился к двери.

— Подождите! — Она указала на телефон и объяснила жестом, что не в силах остановить поток слов на другом конце. Убрав телефон от уха, она спросила Джеймса: — Вы уходите?

— Пожалуй.

— Почему?

— Не знаю…

— Останьтесь. Еще минутка, и я закончу.

Джеймс ей не поверил, но послушно сел, обнадеженный, как восемнадцатилетний юноша, воображающий, что ему может обломиться секс. Он наблюдал, как она расхаживает по комнате, восхищенный и напуганный ее энергией, молодостью, напором, а главное — тем, что она подумает о нем.

Наконец она небрежным жестом швырнула телефон на диван.

— Это же надо! Две гламурные девицы поцапались в клубе, а какие-то типы сняли их на видео и поместили в Интернете.

— Неужели с девушками до сих пор такое случается? — проговорил Джеймс.

Она посмотрела на него как на умалишенного:

— Шутите? Девушки бывают еще какие злющие.

— Понятно, — промямлил Джеймс, после чего последовала неловкая пауза. — Я принес вам свою книгу, — повторил он, чтобы не молчать.

— Знаю, — ответила она и прикрыла ладошкой глаза. — Я так смущена!

— Не хотите — не читайте, — свеликодушничал Джеймс.

Книга лежала перед ними на кофейном столике. На ее обложке была изображена нью-йоркская гавань в 1775 году. Над мачтами кораблей алела надпись: «Дневник американского террориста».

Она убрала руку от лица и уставилась на него. Потом, вспомнив про книгу, взяла ее со столика.

— Очень хочу прочесть, очень! Но я расстроена из-за Филиппа.

— О!.. — выдавил Джеймс. О Филиппе он и думать забыл.

— Он такой злюка!

— Вот как?

Она кивнула:

— Сразу стал таким, как только предложил мне к нему переехать. Что бы я ни сделала, ему все не по нраву. — Она поерзала на месте. — Например, недавно. Я делала в ванной косметическую маску, ну, и капнула солью на пол. Потом меня что-то отвлекло — в магазин выскочила, что ли, — а Филипп как раз вернулся домой, ну, и поскользнулся на этой соли. Прихожу, а он как разорется, что я грязнуля!

Джеймс придвинулся к ней.

— По-моему, это мелочь, — твердо сказал он. — Мужчины — они такие. На притирку нужно время.

— Правда? — В ее взгляде сквозило любопытство.

— Обязательно, — подтвердил он, уверенно кивая. — Мужчинам всегда требуется время, чтобы привыкнуть.

— А Филиппу тем более! — подхватила она. — Мама меня предупреждала. С возрастом мужчины становятся негибкими, им трудно от чего-то отвыкать, приходится их долго обрабатывать.

— Вот именно! — поддакнул Джеймс. Сколько лет, по ее мнению, ему самому?

— Но мне это дается с трудом, — продолжила она. — Рискую-то я! Мне ведь пришлось расстаться со своей квартирой. Если у нас не получится, мне будет некуда идти.

— Я уверен, что Филипп вас любит, — заметил Джеймс, надеясь, что это не так и что это место светит ему самому. Хотя такой возможности все равно не представится, если только Минди не надумает от него избавиться.

— Вы так думаете? — спросила она с жаром. — Он сам вам это сказал?

— Нет… — признался Джеймс. — Но разве может быть иначе? Ведь вы такая… — Он помялся. — Такая красавица!

— Это правда? — спросила она, словно сомневалась в своей внешности.

Она прелесть, подумал Джеймс. Сама не знает, до чего эффектна!

— Жаль, что я не слышу подобных слов от Филиппа.

— Он вам этого не говорит?

Она грустно покачала головой:

— Он никогда мне не говорит, что я красивая. И никогда не говорит: «Я тебя люблю». Только когда его заставишь.

— Все мужчины одинаковые, — сказал Джеймс с видом мудреца. — Я тоже никогда не признаюсь жене в любви.

— Вы женаты, — возразила Лола. — Она и сама это знает.

— Все не так просто, — произнес Джеймс, закидывая ногу на ногу. — Между мужчинами и женщинами все очень сложно.

— Не знаю, вчера вечером вы с женой выглядели вполне счастливой парой.

— И у нас случаются неплохие моменты, — задумчиво произнес он, хотя в данный момент не мог вспомнить ни одного. Снова кладя ногу на ногу, он надеялся, что она не заметит его эрекцию.

— Ну что ж, — прочирикала Лола, — у меня скоро встреча с Филиппом.

Джеймс нехотя поднялся. Неужели это все? Так быстро? И как раз тогда, когда он решил, что дело на мази!

— Спасибо за книгу, — улыбнулась она. — Сегодня же начну читать. Я вам сообщу свое мнение о ней.

— Отлично! — Его воодушевило ее желание увидеться еще раз.

В дверях он попытался чмокнуть ее в щеку. Получилось неуклюже: она отвернулась, и поцелуй достался ее волосам. Ошеломленный ощущением ее волос на своем лице, он отпрянул и споткнулся о ковер.

— Вам нездоровится? — спросила она, ловя его за руку.

— Все в порядке. — Он поправил очки и улыбнулся.

— До встречи!

Помахав ему рукой, она закрыла дверь и побрела по квартире. Джеймс Гуч к ней неравнодушен — чудесно! Разумеется, она не могла ответить ему тем же, но такой мужчина, как Джеймс, сделал бы все, чего бы она ни захотела. К тому же он автор бестселлеров. Такой в будущем может пригодиться.

Джеймс тем временем ждал лифта, с сожалением фиксируя этапы ослабления эрекции. Ну и болван этот Филипп Окленд, подумал он с досадой, вспоминая грудь Лолы. Бедная девочка, она, наверное, не понимает, что ее ждет.

Этажом выше Аннализа Райс налепила большую красную марку в углу конверта и передала его соседке. Шесть женщин, включая саму Конни Брюэр, восседали вокруг ее обеденного стола, готовя конверты для благотворительного приема фонда «Царь Давид». Фонд «Царь Давид» был детищем Брюэров, зародившимся однажды вечером в ресторане на Уолл-стрит и выросшим до престижного сборища в «Армори», освещаемого всей прессой. Весь Уолл-стрит стремился познакомиться с Сэнди Брюэром и с его бизнесом, все были готовы ради этого немало отвалить на поддержку его дела. Конни пригласила Аннализу разделить с ней бремя председательства. Требования были нехитрые: она должна была купить два антикварных столика по пятьдесят тысяч долларов каждый (Пол выписал чек не моргнув глазом), после чего допускалась к составлению плана.

Аннализа погрузилась в работу с той же самоотверженностью, с какой трудилась раньше на юридической ниве. Она изучила финансовую отчетность — в прошлом году прием собрал тридцать миллионов пожертвований, очень много, в этом году они рассчитывали на тридцать пять. Она занималась цветочным оформлением, проверяла списки приглашенных, часами просиживала на заседаниях подготовительного комитета. Работа была не слишком увлекательной, зато давала ощущение цели, позволяла не замыкаться на быте и не думать о Поле. После поездки в Китай, где Пол и Сэнди занимались днем делами, а Конни и Аннализа разъезжали в это время в «мерседесе» с водителем и посещали в сопровождении гида храмы и музеи, Пол сделался небывало неразговорчивым и замкнутым. Дома он почти не выходил из кабинета, где висел на телефоне и составлял на компьютере графики. Обсуждать свои дела он отказывался, объясняя, что они с Сэнди готовят потрясающую сделку с китайцами, которая перевернет мировой фондовый рынок и принесет им миллиарды долларов.

— Ты что-нибудь знаешь об этой китайской сделке? — спросила Аннализа у Конни, как только они вернулись в Нью-Йорк.

— Я давным-давно перестала задавать вопросы, — честно ответила Конни, открывая маленький ноутбук. — Сэнди несколько раз пытался что-то мне объяснить, но я так ничего и не поняла и перестала спрашивать.

— Тебя устраивает, что ты знаешь о делах мужа? — не отставала от нее Аннализа.

— Вполне, — заявила Конни, просматривая список благотворителей.

— А вдруг это что-то незаконное? — не унималась Аннализа. Почему ее посетила эта мысль?

— Сэнди никогда бы не занялся противозаконными делами. Как и Пол. Он твой муж, Аннализа. Ты его любишь, он чудо.

Аннализа проводила с Конни много времени и давно разобралась в ее характере. Конни была наивной и романтичной, оптимисткой, восхищавшейся своим супругом и верившей, что ей доступно все, чего она пожелает. Деньги мужа она считала чем-то совершенно естественным и никогда не задумывалась, изменилась бы ее жизнь, если бы их поубавилось. Аннализа поняла, что это не спесь, а простота. С шестилетнего возраста жизнь Конни была посвящена одним лишь танцам, в восемнадцать она стала профессиональной танцовщицей и даже не доучилась в школе. Конни не была дурочкой, просто зазубрила все ответы, и теперь необходимость что-либо проанализировать ставила ее в тупик, как ребенка, выучившего названия штатов, но не представляющего, где и как они друг с другом граничат.

Аннализа, с ее сильным характером, быстро стала управлять Конни, и та вроде бы приняла ее главенство как данность. Она следила за тем, чтобы Аннализу не забывали приглашать на ленчи и на коктейли в бутиках, снабжала ее координатами людей, которые могли постричь, подкрасить, сделать прическу, макияж, маникюр и педикюр на дому («Так тебя не увидят на публике с фиксаторами между пальцами ног»). Конни была поглощена поддержанием собственного имиджа и полагала, что для Аннализы это так же важно. Она распечатывала фотографии Аннализы со светских веб-сайтов, которые обшаривала каждое утро. «Сегодня на таком-то сайте твоя отличная фотография!» — вдохновенно, с детским энтузиазмом докладывала она. Или: «Я нашла лучшую фотографию нас обеих на вчерашнем ленче парфюмерной фирмы!» Затем она осведомлялась, не отправить ли распечатки Аннализе домой с посыльным. «Не надо, Конни, я сама могу на них взглянуть», — заученно возражала Аннализа. И все же спустя часа два швейцар сообщал ей о доставке конверта, а потом заносили сам конверт. Равнодушно рассмотрев снимки, Аннализа убирала их в ящик письменного стола.

— Неужели тебя и вправду занимают такие вещи? — спросила она как-то раз у Конни.

— А как же! — удивилась та. — Разве тебя они не занимают?

— Вообще-то не очень, — призналась Аннализа. У Конни был обиженный вид, и Аннализа тут же пожалела, что по неосторожности лишила ее одного из главных удовольствий. Конни гордилась своей дружбой с Аннализой, хвастала перед другими женщинами, что Аннализа написала в колледже книгу, давала интервью Чарли Роузу, встречалась с президентом и вообще «работала в Вашингтоне». Аннализа, в свою очередь, берегла чувства Конни. Слишком та была миниатюрной, прямо фея: худенькие плечи, изящные ручки. Эта фея любила все сверкающее, маленькое, розовое, предпочитала драгоценности от Harry Winston и Lalaounis. Демонстрируя свое последнее бесценное приобретение, она настаивала, чтобы Аннализа примерила колечко с желтым бриллиантом или сапфировое ожерелье, даже требовала, чтобы подруга это поносила.

— Нет, — отвечала Аннализа с неизменной твердостью, отдавая драгоценности владелице. — Я не собираюсь разгуливать с кольцом стоимостью полмиллиона долларов на пальце. Мало ли что может случиться.

— Оно же застраховано! — возражала Конни, словно страховка освобождала от всякой ответственности.

Сейчас, сидя в столовой своего пентхауса и готовя конверты в компании Конни и других дам из комитета, Аннализа невольно сравнила их и себя с детьми на уроке рукоделия. Она усердно клеила на конверты марки, пропуская мимо ушей обычное женское шушуканье о детях, мужьях, домах, одежде, прическах, слухах, подхваченных накануне. Различались они только доступными той или другой средствами. Одна подумывала, не отправить ли дочь в швейцарский пансион, другая — какой построить дом на собственном острове в Карибском море, подбивая остальных последовать ее примеру, «чтобы не разлучаться». Кто-нибудь обязательно вспоминал материал из последнего номера журнала Women’s Wear Daily на тему, вот уже три недели не дававшую покоя этому обществу. Речь шла о том, кто из светских львиц займет место легендарной миссис Хотон. Аннализу называли третьей в очереди. В журнале ее восторженно описывали как «вашингтонскую красавицу с огненными волосами, устроившую фурор в Нью-Йорке». Ее саму это сильно смущало. Стоило ей где-то появиться, кто-нибудь непременно об этом заговаривал. Ее стали всюду узнавать, фотографы выкрикивали ее имя, требовали остановиться, оглянуться, попозировать. Большого вреда от этого не было, но Пол все равно бесновался.

— Зачем они тебя фотографируют? — спрашивал он сердито, хватая ее за руку на краю короткого красного ковра, окруженного рекламой модных журналов и производителей электроники.

— Сама не знаю, Пол, — отвечала она.

Неужели он пребывает в наивном неведении о том, что собой представляет тот мир, в который он сам ее так настойчиво затаскивал? Билли Личфилд часто говорил, что все эти приемы предназначены для женщин, чтобы они могли показать наряды и драгоценности. Наверное, Пол как мужчина просто этого не понимал. Все светское всегда его злило, он был не в состоянии разглядывать людей, вести светские беседы. В непонятной для него ситуации он напрягался и мрачнел, старался помалкивать, как будто боялся ляпнуть лишнее. В тот вечер, заметив его плохое настроение, Аннализа предприняла попытку объяснить ему правила, действующие в данном кругу.

— Это похоже на день рождения, Пол. На дне рождения тоже фотографируются, чтобы запечатлеть памятный момент.

— Не нравится мне все это, — буркнул Пол. — Не желаю, чтобы по Интернету порхали мои фотографии. Не хочу, чтобы люди знали, как я выгляжу, где нахожусь.

Аннализа засмеялась:

— Это уже паранойя, Пол. Все позволяют себя снимать. Например, фотографии Сэнди можно увидеть где угодно.

— Я не Сэнди.

— Тогда тебе лучше сидеть дома.

— Как и тебе.

Это его замечание вывело ее из себя.

— Тогда нам лучше вернуться в Вашингтон! — повысила она голос.

— Ты это о чем?

Она удрученно покачала головой. Спорить с ним было бесполезно, она уяснила это еще в самом начале их супружеской жизни. Когда их мнения расходились, Пол выхватывал из контекста отдельные слова и отвлекал внимание от обсуждаемой темы, поэтому достигнуть компромисса было заведомо невозможно. Пол не сдавался из принципа.

— Ни о чем! — отрезала она.

Три вечера подряд она провела дома, Пол же никак не менял свое расписание, поэтому она сидела в огромной квартире одна, слонялась из комнаты в комнату, дожидаясь, пока Пол не возвратится в десять вечера. Он съедал бутерброд с арахисовым маслом, приготовленный их домработницей Марией, и отправлялся наверх, работать дальше. Билли Личфилд все еще находился у матери, и Аннализа чувствовала опустошение, полное одиночество в большом городе, где у всех, кроме нее, были важные и неотложные дела. На четвертый вечер она не выдержала и отправилась с Конни на прием, где ее снова фотографировали. Она убрала новые фотографии в ящик и ничего не сказала Полу.

Одна из женщин, проявлявших крайнее любопытство к истории из журнала, спросила Аннализу как ни в чем не бывало:

— Как вы попали в этот список? Всего-то после шести месяцев в Нью-Йорке!

— Сама не знаю, — честно призналась Аннализа.

— Она непременно будет следующей миссис Хотон, — гордо заявила Конни. — Так говорит Билли Личфилд. Из Аннализы получится такая миссис Хотон, какой я в подметки не гожусь.

— Ничего подобного! — возразила Аннализа.

— Вас готовит к этому Билли? — уточнила одна из дам.

— Билли — очаровашка, но иногда он проявляет бесцеремонность, — высказалась другая.

— Не понимаю, почему эта тема вызывает такой интерес, — проговорила Аннализа, наклеивая очередную марку на очередной конверт. — Миссис Хотон умерла. Пусть себе покоится с миром.

Дамы дружно защебетали, потрясенные такой неслыханной репликой.

— Вы побеждаете потому, что вам этого не хочется, — заявила одна. — Все всегда достается тем, кому все равно.

— Совершенно верно, — согласилась Конни. — Когда я познакомилась с Сэнди, то даже смотреть на него отказывалась, но в конце концов мы поженились.

— Мария, — обратилась Аннализа к домработнице, заглянув в кухню. — Будьте добры, подайте уолдорфский салат с курицей и сырное печенье.

Вернувшись за стол, она опять взялась за конверты.

— Ты уже добилась парковочного места? — задала вопрос Конни.

— Еще нет.

— Надо быть потверже с людьми из домового комитета, — посоветовала одна из дам. — Не позволяйте им вас игнорировать. Вы дали им понять, что готовы заплатить сверху?

— У этого дома есть свои особенности. — У Аннализы уже началась головная боль.

С парковочным местом, как и с кондиционерами, все было очень запутанно. Пол обратился к жильцу, выигравшему парковочное место, тихому кардиологу из «Коламбии», с предложением перекупить у него место. Врач пожаловался Минди, и та послала Полу записку с требованием не подкупать жильцов дома. Увидев эту записку, Пол побелел.

— Откуда у нее это? — Он указывал не на текст, а на бумагу — листок из блокнота бангкокского отеля «Времена года». — Она была у нас в квартире! Вот откуда у нее это — с моего стола!

— Не сходи с ума, Пол.

— Если не с моего стола, то откуда?

— Понятия не имею.

Сказав это, Аннализа тут же вспомнила, как доверила Сэму на Рождество ключи от квартиры. Сэм, разумеется, уже вернул ей ключи, но в их отсутствие он, значит, отдавал их своей мамочке. Признаться Полу она не могла, поэтому ей оставалось только настаивать на том, что это совпадение. Снова она не могла открыть Полу правду и от необходимости лгать испытывала невыносимое чувство вины, словно у нее на совести было тяжкое преступление. Пол сменил замки, а Минди Гуч возненавидел еще сильнее. Он даже поклялся, что найдет способ изгнать «эту женщину» из дома.

Мария принесла ленч и сервировала стол серебряными приборами Asprey и фарфором от Tiffany — тому и другому, как утверждал Билли, по-прежнему не было соперников.

— Сырное печенье! — воскликнула одна из дам, опасливо поглядывая на горку золотистых кусочков на хрустальном подносе. — Напрасно вы так нас балуете, Аннализа. Клянусь, ваша цель — раскормить нас, как гусынь!

Глава 14

Время перед выходом книги и без того выдалось нервным, но, казалось, этого Джеймсу было мало. Он ненавидел себя за нервозность, ведь он всегда презирал писателей, которые каждые полчаса проверяли свой рейтинг на сайтах Amazon и Barnes & Noble, шарили в Интернете в поиске рецензий и просто упоминаний. Это было мучительное состояние, он уже походил на безумца, которого преследуют выдуманные призраки. А тут еще Лола! В моменты просветления Джеймс приходил к трезвому умозаключению, что она — воплощение соблазна, прекрасная роза, утыканная опасными шипами. С виду их отношения оставались совершенно невинными: ничего ведь не происходило, кроме обмена текстовыми сообщениями и несколькими ее неожиданными визитами в его квартиру. Раза два в неделю она внезапно появлялась и нежилась в кресле у него в кабинете, как довольная пантера. Она запросто поймала бы его при любых обстоятельствах, но ловушку делало вдвойне надежной то, что она без промедления прочла его книгу и теперь желала ее обсудить, а заодно просила совета, как ей быть с Филиппом.

Выходить ли ей за него замуж? Конечно, она его любит, но не хочет вступать в брак, когда он считает, что обязан на ней жениться. Тут Джеймс разрывался, как царь Соломон. Он хотел, чтобы Лола принадлежала ему, но еще больше ему хотелось, чтобы она при любых обстоятельствах осталась в доме. Выгнать жену и поселить Лолу у себя он не мог, поэтому считал, что ее проживание наверху — это лучше, чем ничего. Поэтому он врал, неожиданно принужденный давать советы о личных отношениях двадцатидвухлетней особе.

— По-моему, принято считать, что в таких вещах надо действовать методом проб и ошибок, — говорил Джеймс, извиваясь как червяк. — Вы всегда сможете развестись.

— Нет, ни за что. Религия не позволит.

«Какая еще религия?» — раздраженно думал Джеймс.

— Раз вы говорите, что любите Филиппа…

— Я говорю, что думаю, что люблю, — поправила она его. — Но мне только двадцать два года. Откуда мне знать? Откуда взять уверенность?

— Уверенность взять неоткуда, — соглашался Джеймс, вспоминая о Минди. — Брак — это такая штука, которая длится и длится, пока кто-то один не положит этому конец.

— Вам повезло! — сказала Лола со вздохом. — Вы приняли решение. И потом, вы гений. Когда выйдет ваша книга, вы заработаете миллионы.

Эти тайные визиты продолжались несколько недель, а потом наступила заветная среда — день, когда издатель Джеймса должен был получить предварительный отзыв от The New York Times Book Review. В этот день Лола пришла к нему с подарком — плюшевым мишкой («На счастье», сказала она), но Джеймс слишком волновался, чтобы оценить подарок, и рассеянно засунул его в гардероб.

От этого отзыва зависело буквально все. Как писатель, чья прошлая книга разошлась в количестве семи с половиной тысяч экземпляров, он сейчас нуждался в очень громкой похвале, чтобы пробить стеклянный потолок продаж своей прошлой книги. Это действие он представлял себе буквально: в его воображении стремительно летящий вверх стеклянный лифт в куски разносил крышу шоколадной фабрики Вилли Вонки. Он уже побаивался, как бы у него не зашел ум за разум.

— Представляю, как вы взволнованы, — щебетала Лола, идя следом за ним в кабинет. — Отзыв будет великолепный, я уверена!

Джеймс этого не знал, но бедная Лола была слишком молода, чтобы понимать, что не все в жизни происходит так, как нам хочется. От волнения у него пересохло во рту. Все утро он впадал то в ликование, то в отчаяние.

— Каждый воображает себя победителем, — выдавил он. — Все думают, что если вести себя как киногерои, как гости Опры, как те, кто оставил вдохновенные воспоминания, если никогда не сдаваться, то их ждет победа. Но это совсем не так.

— Почему? — спросила Лола с раздражающей доверчивостью.

— Единственная гарантия успеха — тяжелый труд, — усмехнулся Джеймс. — Статистически это так. Но ручаться нельзя. Ручаться вообще ни за что нельзя.

— Поэтому и существует настоящая любовь, — заявила Лола.

Настроение Джеймса менялось беспрерывно. Сейчас ему стало лучше, настроение поползло в гору, как вагончик на «американских горках». «Какая прелесть! — думал он, глядя на Лолу. — Понятия не имеет о жизни, но ее вера в саму себя так чиста, что не может не вдохновлять».

— Это только цифры, — кивнул он. — Цифры, ничего, кроме цифр. Наверное, так было всегда, — задумчиво добавил он.

— Вы о чем? — спросила заскучавшая Лола. Разговор принял неожиданный оборот и затронул неимоверно скучную область. О налогах, например, она отказывалась думать из принципа.

— О рейтингах. О графиках спроса. — Джеймса графики тоже вгоняли в тоску, вместо этих геометрических фигур он бы предпочел любоваться красотой обнаженной Лолы. Но признаться в этом было немыслимо.

Или мыслимо?

— Мне пора, — заявила она. — Обнимайте мишку покрепче, целуйте его — это приносит удачу. Не забудьте мне написать. Жду не дождусь этого отзыва.

Стоило ей уйти, как Джеймс снова полез в Интернет, проверил свою электронную почту, рейтинги на сайтах Amazon и просто в Google, поискал свое имя на всех связанных с книжным бизнесом Интернет-сайтах, включая Huffington Post, Snarker, Defamer. Следующие пять часов прошли за этим пренеприятнейшим занятием.

Телефон зазвонил только в четверть четвертого.

— Победа! — раздался в трубке торжествующий голос Редмона. — Ты на первой странице The New York Times Book Review. Тебя уже называют современным Мелвиллом.

Джеймс был так потрясен новостью, что лишился дара речи. Придя в себя, он сказал так, будто его книги никогда не покидали первую страницу The New York Times Book Review:

— Это меня устраивает.

— Это нас более чем устраивает! — подхватил Редмон. — Если бы отзыв писали мы сами, он все равно не получился бы лучше. Сейчас я велю ассистентке переслать его тебе по электронной почте.

Джеймс повесил трубку. Впервые в жизни он добился настоящего успеха.

— Я триумфатор, — произнес он вслух. У него закружилась голова — он приписал это радости, даже затошнило — вот странно! У него много лет, с самого детства, не случалось приступов рвоты, но сейчас ему стало так худо, что пришлось совершить в ванной самый немужественный поступок: опорожнить желудок в унитаз.

Все еще нетвердо держась на ногах, он вернулся в кабинет, открыл приложение к только что присланному письму и распечатал его, жадно прочитывая каждую страницу, выползавшую из принтера. Наконец-то его талант признан! Не важно, какое количество книг найдет покупателя, признание его в литературном мире — вот что имеет значение. Он выиграл! Что же теперь? Конечно, поделиться новостью — так обычно поступают все счастливчики.

Он стал набирать номер Минди, но внезапно передумал звонить жене. Поставить в известность ее он всегда успеет. Есть человек, который оценит новость гораздо лучше: Лола. Вот кто заслуживает услышать о его успехе первой, ведь это она разделила с ним последние, самые тяжелые дни. Схватив отзыв — все три страницы, — он выскочил в коридор, где, нервно ожидая лифт, сочинял свое сообщение («Я сделал это»? «Вы будете мной гордиться»? «Вы были правы»?) и предвкушал дальнейшее (она его, конечно, обнимет, объятия перейдут в поцелуй, а поцелуй, возможно, в… одному Богу известно, как все произойдет). Наконец лифт с верхнего этажа прибыл, он торопливо шагнул в кабину и поехал наверх, глядя то на меняющийся номер этажа, то на фразу в отзыве, ярко отпечатавшуюся у него в мозгу: «Современный Мелвилл».

Джеймс нетерпеливо забарабанил в дверь квартиры 13В, услышал шарканье. Он ждал Лолу и был поражен, когда дверь открыл Филипп Окленд. При виде Джеймса Филипп побледнел и на его лице отразилась скука.

— Гуч, — холодно сказал он, — что вы здесь делаете?

Сцена, достойная школьного двора, подумалось Джеймсу. Он попытался ненароком заглянуть за спину Филиппа в надежде увидеть Лолу.

— Я могу вам чем-то помочь? — осведомился Филипп.

Джеймс тут же нашелся.

— В The New York Times Book Review готовится хвалебный отзыв на мою книгу. — Листы у него в руке выглядели ненужно и жалко.

— Примите мои поздравления, — сухо заметил Филипп, явно собираясь закрыть дверь.

— Лола дома? — спросил Джеймс в отчаянии. Филипп посмотрел на него и наполовину саркастически, наполовину жалостливо усмехнулся, как будто для него дошла цель прихода соседа.

— Лола! — позвал он, оглянувшись.

Лола подошла к двери в шелковом халате, с мокрыми волосами, наверное, только что вышла из душа.

— Что? — Она по привычке засунула ладонь за пояс джинсов Филиппа.

Джеймс неуклюже протянул ей свои листочки.

— Вот отзыв из Times, — промямлил он. — Я подумал, что это может вас заинтересовать.

— Да, конечно! — откликнулась она небрежным тоном, словно не сидела у него в квартире несколько часов назад, вообще там не бывала и почти его не знала.

— Хороший отзыв, — пояснил Джеймс, зная, что потерпел поражение, но не желая в этом признаваться. — Даже не просто хороший, а превосходный.

— Как это мило с вашей стороны, Джеймс, — проговорила она. — Правда, мило? — обратилась она к Филиппу.

— Чрезвычайно мило! — отчеканил Филипп и все-таки захлопнул дверь.

Джеймс не мог припомнить, когда он оказывался в столь глупой ситуации. Дома ему потребовалось несколько минут, чтобы опомниться после этой унизительной сцены. От ужасной мысли его отвлек телефонный звонок. Звонила Минди.

— Я только что узнала, — начала она разговор прокурорским тоном.

— О чем? — Он почувствовал себя взрослым человеком на допросе у родителей.

— О том, что твоя книга попала на первую страницу The New York Times Book Review. Почему ты сам мне не сказал? Мне обязательно узнавать об этом из чужого блога?

— Я только что сам узнал, — вздохнул он.

— Разве ты не рад? — удивилась Минди.

— Рад, конечно.

Он повесил трубку и упал в кресло. Он не надеялся, что радость от триумфа будет вечной, но не ожидал, что она пройдет так скоро.

Билли Личфилд возвратился на Манхэттен через несколько дней. Его матери стало лучше, но для них обоих не являлось тайной, что ее смерть уже не за горами. И все же месяц, проведенный в отдаленном пригороде, у самых Беркширских гор, на многое открыл ему глаза — например, он понял, как ему повезло в жизни. Он был уроженцем пригорода, и то, что ему больше тридцати лет удавалось избегать деревенской жизни, было невероятной удачей. Увы, облегчение от возвращения на Манхэттен было недолгим. На двери своей квартиры он увидел уведомление о выселении.

Пришлось отправиться в суд по жилищным делам на Стейт-стрит. Вот где был настоящий Манхэттен: каждый здесь имел преувеличенное представление о собственной значимости и о своих правах. Билли томился среди сотен людей, на пластмассовом стуле, в помещении без окон, пока до него не дошла очередь.

— Что скажете в свое оправдание? — спросил его судья.

— Заболела моя мать. Мне пришлось уехать и ухаживать за ней.

— Это халатность.

— Моя мать считает иначе.

Судья нахмурился, но проявил снисхождение.

— Заплатите просроченную квартплату и штраф. И чтобы я вас больше здесь не видел.

— Да, ваша честь, — прочувственно произнес Билли.

Он отсидел еще одну длиннющую очередь, чтобы заплатить, потом спустился в метро. Теплый, гнилостный воздух в вагоне подземки тисками сдавил ему голову. Разглядывая лица, он поймал себя на мысли о бессмысленности жизни многих людей. Хотя, возможно, все дело в его собственных завышенных ожиданиях. Вдруг Бог не подразумевал другого смысла жизни, кроме продолжения рода?

В таком настроении он встретил Аннализу перед домом номер один и сел в ее новый зеленый «бентли» с шофером. Билли помог Аннализе приобрести этот автомобиль. Сейчас, видя ее после продолжительного перерыва, он удивился, как сильно она изменилась. При их знакомстве девять месяцев назад она смахивала на мальчишку-сорванца. Впрочем, ей до сих пор удавалось выглядеть естественно. Можно было подумать, что она не пользуется косметикой, не прибегает к услугам парикмахера-стилиста, не носит брюки за пять тысяч долларов, не тратит много времени на уход за собой — хотя он знал, что тратит. Не стоит удивляться, что ее наперебой приглашают на приемы, журналы не устают помещать в прессе ее фотографии. Но ее огромный успех вызывал у него теперь смутное сомнение. Это было для него ново, и он задумался, чем вызвано такое отношение: последними событиями или открытием, что сам он за долгие годы трудов почти ничего не добился.

«Фотография — это всего лишь изображение. Сегодня оно есть, завтра его уже нет, — захотелось ему сказать. — Удовлетворения душе это не принесет». Но он промолчал. Почему бы ей не получать удовольствие от жизни, раз оно само идет в руки? Время для сожаления наступит позже, и его будет хоть отбавляй.

Они приехали в галерею «Хаммер» на Пятой авеню, где Билли уселся на скамейку и стал изучать новые картины. В чистом, кондиционированном воздухе галереи, среди белоснежных стен ему полегчало. Ему стало понятно, почему он всем этим занимается. Конечно, он не мог себе позволить приобретать произведения искусства, вот и окружал себя ими через тех, кто мог. Аннализа сидела рядом с ним, рассматривая знаменитую картину Эндрю Уайета — женщина в синей комнате на пляже.

— Не укладывается в голове, что картина может стоить сорок миллионов долларов, — простонала она.

— Дорогая, эта картина вообще бесценна. Она совершенно уникальна. Это труд, взгляд одного человека, и при этом в ней видна рука Создателя всего сущего.

— Такие деньги можно было бы потратить на настоящую помощь людям, — не согласилась Аннализа.

Билли надоели бесконечные споры. Он уже не раз выслушивал ее доводы.

— Это верно — на поверхности, — сказал он. — Но без искусства человек — животное, причем не очень привлекательное: алчное, упертое, эгоистичное, склонное к убийству. А здесь — радость, благоговение, внимание. — Он указал на картину: — Это пища для души.

— Сами-то вы как, Билли? — спросила Аннализа. — Только честно.

— Прекрасно! — заверил ее Билли.

— Если я могу как-то помочь вашей матери… — Она заколебалась, зная, что Билли терпеть не может разговоров о своем финансовом положении. Но благотворительность была ее коньком. — Если вам нужны деньги, то… Пол столько зарабатывает… Он говорит, что скоро у него будут миллиарды. — Она улыбнулась, словно неудачно пошутила. — Но я все равно не заплатила бы за картину даже десять миллионов. Другое дело, когда человеку нужна помощь.

Билли не сводил глаз с полотна Уайета.

— Не нужно обо мне беспокоиться, дорогая. Я уже давно живу в Нью-Йорке и наверняка выживу.

Билли вошел в квартиру под звук телефонного звонка. Это была мать.

— Я попросила девушку, свою помощницу, купить мне в супермаркете треску, а она оказалась тухлая. Казалось бы, человек должен отличать хорошую рыбу от плохой…

— О, мама… — Он почувствовал себя совершенно беспомощным.

— Что мне делать? — вздохнула она.

— Ты не можешь позвонить Лауре? — спросил он, хотя какой толк от его сестрицы?

— Мы снова поссорились. Мы разговаривали только потому, что здесь был ты.

— Я бы предпочел, чтобы ты продала дом и переехала в кондоминиум в Палм-Бич. Там тебе было бы гораздо лучше.

— Мне это не по средствам, Билли, — сказала она. — И потом, я не смогу жить с чужими людьми.

— У тебя была бы своя квартира.

— Я не смогу жить в квартире. Я сойду с ума.

После этого разговора Билли тяжело вздохнул. Его мать стала невыносимой — наверное, так происходит со всеми стариками, когда они не желают соглашаться, что в их жизни должны произойти серьезные перемены. Он нанял медсестру, она должна посещать его мать дважды в неделю, а также девушку, чтобы та убиралась и совершала покупки. Но это было только временное решение. Мать была права: она не могла продать дом и купить квартиру во Флориде. Он обращался в риелторское агентство, где ему сказали, что рынок упал и дом матери теперь стоит самое большое триста тысяч долларов. Вот двумя годами раньше она получила бы за него тысяч четыреста пятьдесят.

Но два года назад положение матери еще его не занимало. В данный момент она кое-как перебивалась, но рано или поздно ей все равно придется переселиться туда, где ей будут помогать. Сестра говорила, что содержание в таком заведении обойдется в пять тысяч долларов в месяц. Если продать дом, то вырученных денег хватит года на четыре. А что потом?

Он оглядел свою тесную квартирку. Неужели он тоже лишится дома? Неужели и он станет объектом благотворительности? Вопрос Аннализы Райс, не нужны ли ему деньги, — дурной признак. Выходит, его отчаянное положение всем понятно? Как только люди почувствуют его слабость, от него отвернутся. «Слыхали про Билли Личфилда? — спросит кто-нибудь. — Ему пришлось продать квартиру и уехать из Нью-Йорка». Немного поболтают — и забудут о нем. Кому нужно помнить о неудачнике?

В ванной он открыл деревянную шкатулку, наследство миссис Хотон. Крест Марии Кровавой был на месте — в потайном отделении, в замшевом мешочке. Он подумывал, не арендовать ли для хранения креста сейф, но боялся, что подобным жестом вызовет подозрение. Раньше он, совсем как миссис Хотон, держал его на своем письменном столе. Разворачивая крест, он вспомнил слова миссис Хотон: «Проблема с искусством в том, Билли, что оно не решает проблем. А деньги решают все».

Билли надел очки и в тысячный раз осмотрел крест. По нынешним стандартам, у бриллиантов была грубая огранка, они были далеки от совершенства и по цвету, и по прозрачности, имели мутные включения. Зато они старинные и, главное, огромные. Камень в середине тянул не меньше, чем на двадцать каратов. На рынке за крест дали бы миллионов десять — двадцать.

Главное не жадничать: чем больше денег он запросит, тем вероятнее, что кто-нибудь заподозрит неладное. Нет, он ограничится тремя миллионами — такая сумма, по его прикидке, покрыла бы все расходы по уходу за матерью, и он смог бы спокойно вести вполне скромную жизнь в Нью-Йорке.

Но в следующее мгновение Билли испытал страх, осознав, что задумал. Он вспотел и, оставив крест на кровати, вернулся в ванную, проглотил две таблетки ксанакса и принял душ.

Потом, с удовольствием растираясь мягким белым полотенцем, он приказал себе проявить твердость в осуществлении задуманного. Продать крест он предпочел бы Аннализе Райс, которой полностью доверял, но Аннализа — юрист, она сразу поймет, что сделка незаконная. Оставался единственный вариант: Конни Брюэр. Она не блещет умом, что может в конце концов его погубить, зато твердо следует полученным инструкциям. Он не уставал напоминать ей о необходимости помалкивать, так что с этой стороны опасность не грозила. Закутавшись в шелковый халат с шотландским орнаментом, он еще раз напомнил себе: «Решился — так не тяни, действуй!» Он схватил телефон у кровати и позвонил Конни.

Она как раз забирала детей из школы, но согласилась встретиться с ним в четыре часа. В четыре тридцать в дверь позвонили. В тесную квартирку впорхнула Конни.

— Ты говоришь загадками, Билли! — пожаловалась она.

Он молча показал ей крест.

— Что это?! — вскрикнула она и подалась вперед, чтобы лучше разглядеть диковину. — Он настоящий? Можно подержать? — Она торопливо подставила ладонь. — Это бриллианты?

— Надеюсь, — сказал он. — Он принадлежал королеве.

— О, Билли! — простонала она. — Хочу, хочу, хочу! Я должна его иметь. Он мой! — Она прижала крест к груди и залюбовалась собой в зеркале над камином. — Он со мной разговаривает. Учти, я всегда слышу голос драгоценностей. Эти шепчут, что они мои.

— Очень рад, что тебе нравится, — бросил Билли с некоторой небрежностью. Он приступил к сделке и успокоился. — Это особенная вещь. Не каждый дом ее достоин.

Конни заговорила по-деловому, словно боялась, что крест может от нее ускользнуть, если она проявит ротозейство.

— Сколько ты за него хочешь? — спросила она, садясь на диван и вынимая из сумочки айфон. — Я немедленно звоню Сэнди, пусть выписывает тебе чек.

— Это было бы чудесно, дорогая, но, боюсь, все не так просто.

— Я хочу его прямо сейчас! — заупрямилась она.

Билли позволил ей забрать крест и облегченно вздохнул, когда она ушла, унося из его квартиры опасный предмет. Теперь дело было только за деньгами.

Вечером ему надо было на прием, но он остался дома, ждать Сэнди.

В восемь вечера Сэнди нетерпеливо забарабанил в дверь. Он никогда не был у Билли дома, поэтому, озираясь, не смог скрыть неприятное удивление, такой маленькой оказалась эта нора.

— Когда ты получишь деньги, то, надеюсь, переедешь в апартаменты попросторнее этих, — ехидно сказал Сэнди, открывая кейс.

— И не подумаю, мне и здесь хорошо, — заметил Билли.

— Дело твое.

Сэнди приготовил желтый блокнот и приступил к делу. Минут за двадцать они с Билли обо всем договорились.

После его ухода изможденный Билли прилег в постель. Сэнди, конечно, счел странной необходимость сохранять тайну: он решил, что крест — безделушка, а Билли — эксцентрик. Но условия оказались несложными, главное было гарантировать невозможность связать деньги с продажей креста. Сэнди обязался открыть для Билли инвестиционный счет в женевском банке и перевести на него три миллиона частями, менее десяти тысяч долларов в день. На это уйдет десять месяцев, зато власти ничего не заподозрят, так как они отслеживают только переводы, превышающие десять тысяч. Обменявшись с Билли рукопожатием, Сэнди в шутку предложил Билли составить завещание.

— Зачем? — испуганно спросил Билли.

— Если с тобой что-то случится, правительство попытается наложить на деньги лапу, — объяснил Сэнди, захлопывая кейс.

Билли закрыл глаза. Дело сделано, обратного хода нет. Он тут же забылся и проспал до утра. В первый раз за долгие недели он сумел заснуть без снотворного.

Но через два дня его ждал нешуточный испуг. Дело было на премьере постановки «Драгоценности» Баланчина в театре «Нью-Йорк-Сити балет», куда Билли решил пойти один, чтобы отдохнуть от обязанности корчить из себя невесть кого перед чужими людьми. Ему ли не знать, что в Нью-Йорке от людей никуда не деться, только у себя дома от них можно спрятаться. В первом же антракте он налетел на Инид Мерль в странном обществе красотки с ослепительной улыбкой. Инид не стала знакомить его со своей спутницей и вообще повела себя не слишком дружелюбно. Сказав только «А-а, Билли», она отвернулась.

Билли не придал этому большого значения, он помнил, что Инид позволяет себе и не такое. На поиск рационального объяснения ее поведения ему не потребовалось много времени: как и все в Нью-Йорке, кого он знал много лет, Инид Мерль уже состарилась.

Но минула всего секунда — и его хлопнули по плечу. Обернувшись, Билли увидел Дэвида Порши, директора Метрополитен-музея. У Порши был лысый череп, бледная кожа и здоровенные мешки под глазами. Он был относительно молод — всего-то пятьдесят пять лет — для такой должности: совет управляющих надеялся, что он пробудет на этом посту еще лет тридцать.

— Билли Личфилд! — проговорил Дэвид, сложив руки на груди с неодобрительным видом, словно Билли учудил что-то неподобающее.

Билли пришел в ужас. Как директор Метрополитен-музея Дэвид мог быть в курсе тайны креста Марии Кровавой. Билли даже посетила нелепая мысль, что Дэвид знал, что миссис Хотон, владелица креста, отдала его Билли. Но это оказалось лишь проявлением паранойи, потому что Дэвид произнес всего лишь:

— Сто лет вас не видел! Где вы прячетесь?

— Я всегда неподалеку, — осторожно ответил на это Билли.

— Я перестал встречать вас на наших мероприятиях. После кончины миссис Хотон — да хранит Господь ее щедрую душу! — вы, сдается мне, стали нами пренебрегать.

Уж не пытается ли он что-то раскопать? Стараясь сохранить невозмутимость, Билли торопливо объяснил:

— Ничего похожего! В моем календаре трижды подчеркнуто ваше торжество в следующем месяце. Я собираюсь привести Аннализу Райс. Они с мужем приобрели апартаменты миссис Хотон.

Больше ничего говорить не пришлось. Дэвид Порши сразу понял, что появление потенциального донора может принести немалую пользу.

— Превосходно! — обрадовался он. — На вас всегда можно рассчитывать, мы с вами отлично понимаем друг друга.

Билли проводил его улыбкой, но стоило Дэвиду удалиться, он поспешил в мужской туалет. Неужели ему теперь придется все время дрожать от страха, непрерывно озираться, опасаясь, как бы его в чем-нибудь не заподозрили люди вроде Дэвида Порши? Его знает весь мир искусства. Он не сможет избегать этих людей, пока будет жить на Манхэттене.

Он нашарил в кармане упаковку с оранжевыми таблетками и проглотил, не запивая. Таблетка должна была подействовать через несколько минут, но все равно поздно, вечер был безнадежно испорчен. Оставалось одно — отправляться домой. По пути он опять столкнулся с Инид Мерль, которая удостоила его лишь высокомерным взглядом. Он помахал ей, она даже не ответила.

— Кто это был? — поинтересовалась Лола.

— Кто, милочка? — спросила Инид, заказывая два бокала шампанского.

— Мужчина, который вам помахал.

— Не знаю, о ком вы, дорогая, — ответила Инид. Она, конечно, сразу поняла, кого Лола имеет в виду, но все еще была сердита на Билли Личфилда из-за триплекса миссис Хотон. Она всегда считала Билли своим хорошим другом, так почему он не наведался сначала к ней, почему не соизволил поставить ее в известность о своих планах в отношении Райсов?

Впрочем, размышлять о Билли Личфилде, Райсах, их квартире ей сейчас не хотелось: балет все-таки. Посещение балета было одним из немногих удовольствий в жизни Инид, и она обставляла его множеством ритуалов. Она непременно сидела в первом ряду партера в кресле номер 113, которое считала лучшим местом во всем зале, в антрактах всегда позволяла себе по бокалу шампанского. Завершился изящный первый акт, «Изумруды». Заплатив за шампанское, она посмотрела на Лолу:

— Хотелось бы ваше мнение услышать, моя дорогая.

Лола уставилась на клубнику в бокале. Она знала, что балет считается вершиной искусства. Но первый акт ее не просто утомил, она была готова кричать и рвать на себе волосы. Медленная классическая музыка действовала ей на нервы, причем до такой степени, что она даже задумалась, стоит ли ей быть с Филиппом. Но она вовремя опомнилась: Филипп ни при чем, его здесь вообще нет. Он поступил мудро: остался дома.

— Мне понравилось, — сказала она осторожно.

Они отошли от буфета и присели у столика сбоку, потягивая шампанское.

— Правда? — подхватила Инид. — Все спорят, какой балет лучше: «Изумруды», «Рубины» или «Алмазы». Лично я предпочитаю «Алмазы», но многим нравится огонь в «Рубинах». Вам придется решать самой.

— Это надолго? — не вытерпела Лола.

— На много часов, — заверила ее Инид со счастливым видом. — Я долго думала и пришла к выводу, что балет — прямая противоположность Интернету. Балет — противоядие от Сети. Он побуждает к глубине, к размышлению.

— Или ко сну, — попробовала пошутить Лола. Инид пропустила ее слова мимо ушей.

— В идеале балет должен погружать в транс, переносить в другие миры. Я часто называю балет видом медитации. После у вас появится чудесное ощущение.

Лола отхлебнула шампанского. Горьковато, от пузырьков запершило в горле, но она решила оставить неудовольствие при себе. Этот вечер предоставлял возможность подружиться с Инид или по крайней мере дать ей понять, что она намерена выйти замуж за ее племянника и что Инид нет смысла этому препятствовать. Но приглашение на балет застало Лолу врасплох. Когда они с Филиппом вернулись с острова Мастик, она ждала, что Инид взбеленится из-за того, что она у него поселилась. Но вместо этого Инид демонстрировала бурную радость. Последовало приглашение на балет. Инид назвала это «девичником», хотя Лола не думала, что Инид считает ее девочкой. Потом ее посетила еще более тревожная мысль: что, если Инид совсем не против ее переезда к Филиппу и собирается проводить с ними как можно больше времени? Сидя с опущенной головой над бокалом с шампанским, Лола исподтишка взглянула на Инид. Если так, размышляла она, Инид ждет неприятный сюрприз: Филипп принадлежит теперь ей, Лоле, так что его тетке придется усвоить, что в личных отношениях трое — это уже толпа.

— Филипп рассказывал вам, что в детстве он занимался балетом? — спросила Лолу Инид.

Лола представила себе Филиппа в белом трико и поперхнулась шампанским. Неужели это правда? Или Инид попросту выжила из ума? Лола пыталась украдкой рассмотреть Инид. Тщательно уложенные светлые волосы, костюм в черно-белую клетку, изумрудные серьги и ожерелье. Лола с ума сходила по этим драгоценностям и ломала голову, как бы так сделать, чтобы они достались ей после смерти Инид. На сумасшедшую Инид не была похожа. Лоле пришлось признать, что для своих восьмидесяти двух лет эта женщина выглядит очень даже неплохо.

— Нет, не рассказывал, — напряженно проговорила Лола.

— Неудивительно, вы ведь знакомы совсем недавно, он еще не успел все вам рассказать. Представьте, в детстве он танцевал в «Щелкунчике» партию юного принца! Это было — и поныне остается — шикарным занятием. Балет всегда был неотъемлемой частью нашей жизни. Ничего, совсем скоро вы обо всем этом узнаете.

— Жду не дождусь, — сказала Лола с деланной улыбкой.

Прозвучал звонок, оповещавший об окончании антракта, и Инид встала.

— Идемте, дорогая, а то опоздаем на второй акт. — Она подала Лоле руку и тяжело оперлась о молодую спутницу. Медленно приближаясь к дверям зала, она не переставала щебетать: — Я так счастлива, что вы любите классическое искусство! В балете зимний сезон продолжается только до конца февраля, но остается еще «Метрополитен опера». И конечно, фортепьянные концерты, вечера поэзии. Угроза остаться совсем без культуры отсутствует. Теперь, когда вы живете с Филиппом, дело упрощается. Мы с вами соседи, вы можете повсюду меня сопровождать.

У себя в доме номер один Филипп брился во второй раз за день. Выскребая себе щеку, он вдруг замер с поднятой бритвой. Ему чего-то недоставало. Шум, подумал он. Шум исчез. Впервые за несколько месяцев.

Он возобновил бритье. Брызгая на лицо водой, он почувствовал угрызения совести: как-то нехорошо заводить шашни за спиной у Лолы. Чувство вины сменилось раздражением: он вправе поступать как захочет, ведь они не женаты. Он просто ей помогает, предоставил ей приют, пока она не разберется в своем положении.

Проходя через гостиную, он обратил внимание на разбросанные по дивану Лолины журналы. Он взял в руки Brides, потом Modern Bride, Elegant Bride. Сплошь журналы про невест! Придется с ней поговорить, внести в их отношения ясность. Он не позволит, чтобы его принудили выполнить обещание, которое он не сможет сдержать. Приняв это решение, он отнес журналы на кухню и отправил их в люк мусоросжигателя, хотя бросать туда бумагу не позволяли правила дома.

После этого он спустился на лифте на девятый этаж.

— Вот и ты! — приветствовала его Шиффер Даймонд. — Здравствуй!

— Здравствуй! — откликнулся Филипп.

Она оделась непритязательно: джинсы, полосатая кофточка, босоножки. Она сохранила способность элегантно выглядеть в любом облачении. Невольно сравнив ее с Лолой, он понял, что сравнение получается в пользу Шиффер.

Шиффер притянула его голову и поцеловала.

— Давно не виделись, Окленд.

— Давно, — согласился он, входя и оглядываясь. — Но квартира, как я погляжу, совершенно не изменилась.

— Я этим не занималась. Времени не было.

Филипп побрел в гостиную и там уселся. У него было чудесное ощущение, что он дома, он снова чувствовал себя молодым, словно и не было всех этих лет. Он взял фотографию: они с Шиффер в Аспене в 1991 году.

— Невероятно! Ты все еще это хранишь! — воскликнул он.

— Здесь останавливается время. Боже, мы тогда были еще совсем детьми! — Она подошла, чтобы вместе с ним разглядеть снимок. — Но прекрасно смотрелись вместе.

Филипп кивнул, пораженный тем, какими счастливыми они кажутся на фотографии. Он давно не чувствовал себя таким счастливым.

— Что же произошло?

— Мы постарели, вот и все, — бросила она через плечо, удаляясь на кухню. Она выполняла свое обещание — готовила ему ужин.

— Говори за себя, — буркнул он ей вслед. — Я еще не старый.

Она высунулась в дверь:

— Старый, старый! Тебе пора это осознать.

— А тебе? — Он присоединился к ней в кухне, где она фаршировала курицу луком и лимоном, устроился на высоком табурете, на котором столько раз сиживал прежде, и стал, попивая красное вино, любоваться, как она колдует над фирменным блюдом — жареной курицей. Среди ее других фирменных блюд числились также чили с картофельным салатом, летом она варила моллюсков и омаров, но ее жареная курица осталась для него легендарным лакомством. В первое же воскресенье, которое они провели вместе — сколько лет минуло с тех пор! — она заявила, что зажарит цыпленка в крохотной духовке, в кухоньке гостиничного номера. Когда он подтрунивал над ней из-за этого, утверждая, что эмансипированной женщине стряпать противопоказано, она парировала: «Даже дуре неплохо бы уметь приготовить себе что-нибудь вкусненькое!»

Сейчас, задвинув противень с курицей в духовку, она сказала:

— Я никогда не вру про свой возраст. Разница между нами в том, что я не боюсь стареть.

— Я тоже не боюсь, — запротестовал он.

— Конечно, боишься!

— С чего ты взяла? Потому что я с Лолой?

— Не только. — Она перешла в гостиную, положила полено в камин, зажгла длинную спичку и дала ей разгореться. — Все в тебе кричит об этом, Филипп. Все твое поведение.

— Может, я бы таким не был, если бы вел рейтинговое телешоу, — подразнил он ее.

— Почему бы тебе тоже этим не заняться? Почему бы не начать снова писать книги? У тебя за шесть лет не вышло ни одной.

— Что-то вот здесь мешает. — Он указал на голову.

— Ерунда! — отрезала она, зажигая камин. — Просто ты напуган. Раньше ты был другим. Чем ты теперь занят? Пишешь сценарии всяких дурацких фильмов. Даже названия повторять стыдно!

— Я написал сценарий про Марию Кровавую. Фильму сопутствовал успех, — попытался он оправдаться.

— Это «мыло», Филипп. Еще одна отговорка! Ни малейшей связи с реальной жизнью.

— Что плохого в эскапизме?

Она покачала головой:

— Всю жизнь ты живешь в одной и той же квартире. Не можешь измениться, сместиться в сторону даже на дюйм. И при этом каким-то образом умудряешься все время убегать!

— Кажется, сейчас я здесь? — Ему казалось, что они уже много лет ведут один и тот же разговор.

— Это потому, что тебе необходимо отдохнуть от Лолы. Притвориться, что тебе есть куда деваться, если ничего не выйдет. Не выйдет, можешь не сомневаться! Где ты тогда будешь?

— Ты действительно так думаешь? — удивился он. — Что я здесь для того, чтобы спрятаться от Лолы?

— Не знаю.

— Я здесь не для этого, — заверил он ее.

Проходя мимо Филиппа, она шаловливо потрепала его волосы.

— Тогда для чего?

Он схватил ее за руку, но она высвободилась.

— Не надоедай мне своими речами о том, что можно любить человека, но не находить возможности быть с ним вместе, — предупредила она.

— А если так оно и есть?

— Полная чушь! — бросила она. — Годится только для слабаков и для людей, не знающих вдохновения. Куда подевалась твоя страсть, Филипп?

Он закатил глаза. Вечно она вот так его будоражила, заставляла почувствовать силу и бессилие одновременно. Хотя разве не в этом суть отношений?

— Ничего не получится, — предупредил он ее.

— Ты о своем мужском приспособлении? — весело спросила Шиффер, снова направляясь в кухню, проверить готовность курицы.

— О нас, — сказал он ей из двери. — Мы попробуем, но у нас не получится. Опять.

— Ну и?.. — Она открыла духовку.

Она так же не уверена, как и он, подумал Филипп.

— Ты действительно туда хочешь — снова? — спросил он.

— Господи! — воскликнула она, обмахивая лицо прихваткой. — Мне надоело тебя уговаривать. Почему бы тебе самому не принять честное, достойное решение?

— Вот видишь, — произнес он, заходя ей за спину, — вечно ты актерствуешь! Никогда не задумывалась, как бы все сложилось, если бы ты перестала воображать себя на сцене?

— Я не воображаю.

— Воображаешь. Постоянно.

Она бросила рукавицу на стол и, захлопнув дверцу, повернулась к нему.

— Ты прав. — Она смотрела ему прямо в глаза. — Я всегда играю роль. Это моя самозащита. Она есть у большинства людей. Однако я изменилась.

— Изменилась, говоришь? — изумленно переспросил Филипп.

— Ты не согласен?

— Я не знаю, — сказал Филипп. — Давай узнаем? — Он притянул Шиффер к себе и стал нежно целовать ее затылок.

— Прекрати! — потребовала она, отмахиваясь.

— Почему?

— Ладно, не прекращай, — согласилась Шиффер. — Давай займемся сексом, раз ничего больше не остается. А потом станем прежними.

— Возможно, я не захочу вернуться назад, — предостерег он ее.

— Захочешь. Так всегда бывает.

Она первой вбежала в спальню и стянула с себя кофточку. Ее маленькие округлые груди, всегда сводившие его с ума, ничуть не изменились. Он разделся до трусов.

— Помнишь наш фокус? — спросила она.

— Какой такой фокус?

— Мы дурачились: ты, лежа на спине, задирал ноги, я ложилась сверху на живот и делала вид, что лечу.

— Тебе правда этого хочется?

— Не тяни время! — И она повалила его на спину.

Какое-то мгновение она парила над ним, раскинув руки, потом его ноги задрожали и согнулись, и она с хохотом рухнула на него. Его тоже развеселила эта милая жалость, уже очень давно он не смеялся с таким удовольствием. До чего же все просто! Он вспомнил, как они проводили вместе час за часом, вот так резвясь в кровати, придумывая всякие сумасшедшие словечки и игры. Этого им вполне хватало.

Она села, убрала с лица волосы. «Начинается, — подумал Филипп. — Опять я в нее влюбляюсь». Он уложил ее, навалился сверху.

— Я все еще могу тебя любить.

— Разве эта реплика произносится не после секса? — пробормотала она.

— Я произношу ее до.

Они синхронно избавились от оставшейся одежды. Она погладила его член, оценивая качество эрекции.

— Я хочу почувствовать тебя у себя внутри, — сказала она.

Он вошел в нее. Они замерли на мгновение. Потом она со вздохом запрокинула голову:

— Давай!

Он начал двигаться, проникая все глубже. Им не пришлось приноравливаться друг к другу, единение получилось немедленным и полным. У нее начался оргазм, она дала себе волю и закричала, он тоже кончил. Через пятнадцать минут, когда все завершилось, они посмотрели друг на друга с восторженным ужасом.

— Потрясающе! — тихо сказал он.

Она выскользнула из-под него и, сев на краю кровати, обернулась. Потом упала, положила голову ему на грудь.

— Что дальше?

— Не знаю, — прошептал он.

— Может, мы напрасно это сделали?

— Почему? Ты опять сбежишь? — испуганно спросил Филипп.

Он встал и направился в ванную.

— Нет, — сказала она, садясь. Последовав за ним, она, сложив на груди руки, наблюдала, как он мочится. — Сам-то ты что собираешься делать?

— Я не знаю.

— Хочешь есть?

— Очень, — отозвался он.

— Это хорошо. Мне до смерти хотелось рассказать тебе про нашего нового режиссера. Он все время молчит, только жестикулирует. Поэтому я прозвала его «Бела Лугоши».

Филипп откупорил бутылку «шираза», уселся на высокий табурет и стал ею любоваться, потягивая вино. Его снова охватило чувство довольства, от которого замирало время. В эту минуту в кухне были только он и она, остального мира вообще не существовало. Он подумал, что всегда был здесь — и всегда будет. Он принял решение.

— Я скажу Лоле, что все кончено, — объявил он.

Балет завершился в начале двенадцатого, так что Лола и Инид вернулись на Пятую авеню только к полуночи. Лола смертельно устала, зато Инид сохранила всю свою энергию, хотя упорно висела на Лоле, как будто не обошлась бы без подпорки. В середине представления она попросила Лолу забрать у нее сумочку, якобы чересчур тяжелую. Сумочка из крокодиловой кожи действительно весила все пять фунтов, и Лоле пришлось весь вечер только и делать, что выуживать из сумки Инид то очки, то помаду, то пудру. Когда старуха в третий раз потребовала пудреницу, до Лолы дошло: она хочет ее позлить. Иначе зачем еще так часто вспоминать о своей косметике?

Но потом, проезжая по Пятой авеню в такси на пути к славному дому номер один, Лола пришла к выводу, что не напрасно потратила этот вечер. На тринадцатом этаже она нашла в сумке ключи Инид, отперла дверь и отдала сумку владелице. Инид отблагодарила ее поцелуем в щеку — никогда еще она не делала ничего подобного.

— Спокойной ночи, милая, — сказала она. — Я чудесно провела время. До завтра!

— У нас есть планы на завтра? — удивилась Лола.

— Нет, но теперь, когда вы живете с Филиппом, нам не нужны планы. Я просто к вам постучусь. Может быть, мы пойдем гулять.

«Отлично!» — со злостью подумала Лола, входя в квартиру Филиппа. На завтра обещали минусовую температуру.

— Филипп? — позвала она.

Не получив ответа, Лола заглянула в каждую комнату, но Филиппа не обнаружила. Куда он подевался? Она позвонила ему на мобильный и услышала, как мобильный откликается в кабинете. Наверное, Филипп вышел купить чего-нибудь вкусненького и вот-вот вернется. Лола села на диван, сбросила туфли и задвинула их под кофейный столик. Час от часу не легче! Куда запропастились ее свадебные журналы?

Она нахмурилась, встала и начала искать свои журналы. В одном из них рекламировалось особенно привлекательное платьице — расшитое бисером, без лямок, с длинным шлейфом (на ходу он развевается, а когда стоишь, элегантно обвивает ноги). Если журнал пропал, не видать ей этого платья, ведь не все страницы свадебных изданий дублируются в Интернете: это делается специально, чтобы невесты тратили деньги на журналы. Она поискала сначала в кухне, потом в кабинете Филиппа и пришла к выводу, что он случайно все выбросил. Придется сделать ему выговор: пусть учится аккуратно обращаться с ее вещами. Вернувшись в кухню, она вылила в бокал остатки белого вина, потом открыла люк мусоропровода, чтобы выбросить бутылку. Филипп несколько раз говорил ей не выбрасывать туда бутылки, но она отказывалась слушаться. Раскладывать мусор по категориям — ужасная возня, к тому же совершенно бесполезная. Планету уже изуродовали предыдущие поколения.

В узком жерле застрял один из ее журналов. Она брезгливо вытащила его и швырнула на стол. Значит, Филипп выбросил ее журналы намеренно. Что он хотел этим сказать?

Лола отнесла бокал с вином в ванную и открыла кран. Она считала, что Филипп намерен на ней жениться, — а почему бы и нет? Понятно, его пришлось бы к этому подталкивать. То, что она говорила про Филиппа Джеймсу Гучу, было враньем: при необходимости она была готова сама волочить Филиппа к алтарю. Всем известно, что мужчин приходится силой приводить в церковь, но им только того и надо, потом они испытывают благодарность. Если бы пришлось, она бы даже забеременела. Знаменитости всегда сначала беременеют, а потом выходят замуж, и потом, ее малыша можно было бы нарядить и нести по проходу в церкви в корзиночке — какая прелесть!

Она уже разделась до бюстгальтера и трусиков, когда услышала, как в замке ворочается ключ, и в таком виде побежала в коридор. Она заметила, что Филипп вернулся с пустыми руками, без покупок, и старался избегать ее взгляда. Что-то здесь не так…

— Где ты был? — спросила она, потом спохватилась и изобразила безразличие. — Мы с Инид так наслаждались балетом! Невероятно красиво, я даже не ожидала. «Алмазы» — просто восторг! Инид говорит, что ты в детстве танцевал в «Щелкунчике». Почему ты мне не рассказывал?

Он отвернулся, чтобы запереть дверь. Снова повернувшись, он наконец-то заметил, что она не одета. Обычно это его возбуждало, он спешил дотронуться до ее груди. Но на этот раз он только покачал головой.

— Лола… — произнес он со вздохом.

— Что такое? Что-то случилось?

— Оденься и давай поговорим.

— Не могу, — ответила она как ни в чем не бывало. — Я как раз собиралась залезть в ванную. Тебе придется со мной разговаривать, когда меня покроют пузырьки. — И, не дав ему ответить, убежала.

Филипп пошел в кухню, схватившись за голову. Поднимаясь в лифте от Шиффер Даймонд, он воображал, что разговор с Лолой пройдет гладко и легко. Он скажет Лоле правду — что жить вместе не самая удачная идея — и предложит ей денег. Арендная плата за ее прежнюю квартиру позволяла прожить там еще две недели. Он заплатит еще за полгода вперед, за это время она постарается найти себе постоянную работу. Он согласен даже оплачивать ее счета за сотовый телефон и покупки на Мэдисон-авеню, если уж до этого дойдет. Он приготовился открыть ей всю правду: он любит другую женщину. Но потом решил, что это будет слишком жестоко. Теперь он видел, что она сильно затруднит ему задачу. Он был немного пьян — они выпили вдвоем с Шиффер почти две бутылки белого вина, но требовался дополнительный кураж, и он щедро плеснул водки на кубики льда в стакане. Сделав глоток, он отправился в ванную.

Он застал Лолу за намыливанием груди. Важно было не отвлекаться на ее алые соски, задорно торчавшие от горячей воды. Он опустил на унитазе крышку и сел.

— Где же ты пропадал? — спросила она игриво, щелчком посылая в его сторону радужный пузырь. Он глотнул еще водки.

— Я был с Шиффер Даймонд. Ужинал у нее дома.

Эта фраза должна была стать началом обсуждения, но реакция Лолы неожиданно оказалась вялой.

— Как мило! — прощебетала Лола, протянув «и» в «ми-ло». — Ты хорошо провел время?

Он кивнул, удивляясь ее равнодушию.

— Вы давние друзья, — пояснила она с улыбкой. — Отчего вам не поужинать вместе? Хотя ты говорил, что собираешься поработать. Наверное, проголодался.

— Не совсем так, — сказал он зловещим тоном.

Тут Лола смекнула, что Филипп решил с ней порвать — вероятно, ради Шиффер Даймонд. Все ее нутро скорчилось от тревоги, но Филипп не должен был об этом знать. Она на пару секунд погрузилась в воду, чтобы прийти в себя. Если ей удастся не позволить Филиппу порвать с ней прямо сейчас, то у него может пройти желание избавиться от нее, и тогда все продолжится как было. Вынырнула она, уже обладая планом действий.

— Я так рада, что ты пришел! — зачастила она, обрабатывая пятки пемзой. — У меня неважные новости. Звонила моя мать, она просит чтобы я приехала в Атланту на несколько дней, а может, и дольше, на целую неделю. У нее неприятности. Ты знаешь, что банк отобрал у нее дом?

— Знаю, — буркнул Филипп. Финансовые беды семьи Лолы приводили его в ужас, постоянно принуждая продолжать их отношения, усиливая ее зависимость от него.

— Ну да ничего, — продолжала Лола, с напускным спокойствием разглядывая свои ступни. — Я знаю, что ты через три дня улетаешь в Лос-Анджелес. Не хочется тебя огорчать, но поехать с тобой я не смогу. Слишком далеко, вдруг я понадоблюсь матери. Но когда ты вернешься, я буду здесь, — пообещала она, словно это был утешительный приз.

— Насчет этого… — открыл было рот Филипп.

Лола покрутила головой:

— Знаю, все это очень неудобно. Вот и обсудим, меня сложившаяся ситуация расстраивает. Утром мне придется отправиться в Атланту. Хочу попросить тебя о большой услуге. Ты не возражаешь, если я займу у тебя тысячу долларов на авиабилет?

— Нет, — ответил Филипп со вздохом. Он смирился с тем, что прямо сейчас расставить все точки над i не удастся, и это принесло ему облегчение. Все равно она уже завтра отчалит. Вдруг она не вернется, тогда удастся вообще обойтись без разрыва. — Никаких проблем. Главное — не беспокойся. Помоги матери — это важнее всего.

Она вылезла из ванны и обняла его — мокрая, вся в пене.

— О, Филипп, — прошептала она, — я так тебя люблю!

Ее ладонь скользнула по его груди, пальцы уже расстегивали ему ширинку. Он мужественно убрал ее руки и отстранился:

— Не сейчас, котенок. Ты огорчена. Нам обоим это будет не в радость.

— Хорошо, бэби, — согласилась она и стала вытираться.

Войдя в роль, она побрела в спальню и стала нехотя собирать вещи, словно кто-то умер и она отправлялась на похороны. Потом написала в кабинете Филиппа записку.

— Можешь передать это Инид? — грустно спросила она, отдавая записку. — Это благодарность за балет. Я сказала твоей тете, что мы завтра увидимся, и не хочу, чтобы она решила, будто бы я про нее забыла.

Битель Фэбрикан удивил утренний звонок Лолы из аэропорта Ла-Гуардиа: дочь садилась в самолет на Атланту.

— У тебя все хорошо? — испуганно спросила ее Битель.

— Все в порядке, мама, — раздраженно ответила Лола. — Я сказала Филиппу, что беспокоюсь за тебя, и он дал мне денег, чтобы я навестила тебя в выходные.

Закончив разговор, Лола принялась расхаживать взад-вперед по залу ожидания. Хуже момента, чтобы оставить Филиппа одного, нельзя было придумать: сейчас у него только Шиффер Даймонд на уме, их разделяет всего несколько этажей. Но если бы Лола осталась, он обязательно попытался бы с ней расстаться. Ей пришлось бы плакать, умолять его передумать. После этого на всех надеждах можно было бы поставить крест. Мужчина оставит женщину при себе, но уже никогда не будет ее уважать. «Где справедливость?» — думала она, вышагивая по грязному аэропортовскому ковру. Она молодая и красивая, у них с Филиппом превосходный секс. Чего ему еще надо?

С обложки журнала Harper’s Bazaar в маленьком газетном киоске на нее смотрела Шиффер Даймонд. На актрисе было синее платье на бретельках, она манерно выгибала спину в позе профессиональной модели, длинные темные волосы, прямые и блестящие, струились по бедру. «Ненавижу ее!» — мелькнуло в голове у Лолы при виде фотографии. Тем не менее она купила журнал и впилась взглядом в обложку, выискивая в лице Шиффер изъяны. Ее охватило отчаяние: как можно соперничать с кинозвездой?

Объявили ее рейс, и Лола встала в очередь на посадку. На телевизионном мониторе, показывавшем утреннее шоу, она опять увидела Шиффер Даймонд — в этот раз в простой белой блузке с поднятым воротником, с несколькими нитями бирюзы на шее, в узких черных брюках. От ненависти у Лолы запульсировала жилка на горле.

«Я вернулась в Нью-Йорк, чтобы все начать сначала, — говорила Шиффер ведущей шоу. — Ньюйоркцы — чудесные люди, здесь я наслаждаюсь жизнью!»

«С моим бойфрендом!» — чуть было не крикнула Лола.

Ее подтолкнули вперед.

— Вы будете входить в самолет? — спросил мужской голос.

Волоча за собой чемоданчик Louis Vuitton на колесиках, Лола прошла через салон первого класса и двинулась в хвост лайнера. Если бы она была Шиффер Даймонд, то путешествовала бы в первом, подумала она с горечью, укладывая чемоданчик в багажный отсек над креслами. Она устроилась на тесном сиденье, расстегнула ремень на джинсах, сбросила туфли. Взгляд опять невольно упал на обложку Harper’s Bazaar, и она чуть не разрыдалась. Почему Шиффер Даймонд разрушает ее мечту?

Лола уперлась затылком в подголовник и закрыла глаза. Еще ничего не кончилось, напомнила она себе. Филипп еще не порвал с ней, в воскресенье он на две недели улетит в Лос-Анджелес. Там он будет занят — речь шла о новом фильме, и она надеялась, что ему будет не до мыслей о Шиффер Даймонд. В его отсутствие Лола перевезет в его квартиру все свои вещи. Он вернется — а его будет встречать она.

Дома, в Виндзор-Пайнс, Лола убедилась, что положение в самом деле ухудшилось. Мебели в доме почти не осталось, все ценные напоминания о ее детстве — пластмассовые лошадки, домик Барби, огромная коллекция куколок — ушли на распродаже в чужие руки. Осталась только ее кровать с белым кружевным покрывалом и с розовой подушкой с рюшечками.

Битель проявляла натужную жизнерадостность. Она потащила Лолу к соседям на барбекю, где всем доказывала, что они с Симом невероятно счастливы, что переезжают в кондоминиум, где не придется самим заботиться о состоянии дома. Соседи старались не подчеркивать незавидность положения семьи Фэбрикан и усиленно демонстрировали фотографии своего новорожденного внука. Битель, не желая ударить в грязь лицом, объявила, что ее Лола — без пяти минут невеста знаменитого писателя Филиппа Окленда.

— Разве он для нее не староват? — осуждающе спросила одна из женщин.

Лола окинула ее презрительным взглядом. Ясное дело, завидует: ее-то дочь вышла за местного парня, владельца озеленительного агентства.

— Ему сорок пять лет, — отчеканила она. — И он дружит с кинозвездами.

— Всем известно, что актрисы на самом деле шлюхи, — заметила соседка. — По крайней мере мама меня всегда так учила.

— Моя Лола такая утонченная! — поспешно сказала Битель. — Она всегда выделялась среди остальных девочек.

После этого разговор перешел на мелкие семейные инвестиции на фондовом рынке и на падение стоимости частных домов. Все это производило гнетущее впечатление и навевало скуку. Глядя на соседку, спрашивавшую про Филиппа, Лола поняла, что все они мелкие, недалекие людишки. Неужели она раньше здесь жила?

Потом, лежа в своей постели в пустой комнате, Лола поняла, что никогда больше не будет спать на этой кровати, в этой спальне, в этом доме. Привстав и оглядев комнату, она решила, что нисколько не будет по всему этому скучать.

Глава 15

Конни Брюэр обещала Билли никогда не надевать крест Марии Кровавой. Она выполняла свое обещание, но Билли ничего не говорил о том, что крест нельзя ставить в рамку и повесить на стене, поэтому спустя две недели после приобретения этой диковины она отнесла ее к известному мастеру в багетную мастерскую на Мэдисон-авеню. Мастер был стариком не менее восьмидесяти лет от роду, тем не менее он сохранил изящество, зачесывал назад седую шевелюру и щеголял в желтом галстуке. Он изучил крест и поднял на Конни любопытный взгляд.

— Где вы это взяли? — спросил он.

— Это подарок, — соврала она. — От моего мужа.

— А к нему он как попал?

— Понятия не имею! — отрезала Конни. Она уже догадывалась, что напрасно вынесла эту драгоценность из дому, но мастер ничего больше не сказал, и Конни перестала беспокоиться — в отличие от мастера. Тот поделился новостью с торговцем драгоценностями, тот не скрыл ее от своего клиента, и вскоре по миру искусства разнесся слух, что во владении Брюэров оказался крест Марии Кровавой.

Конни, щедрая натура, пожелала, естественно, поделиться радостью с подругами. Как-то в конце февраля, после ленча в «Ла Гулю», она пригласила к себе Аннализу. Брюэры жили на Парк-авеню, в апартаментах, составленных из двух стандартных шестикомнатных квартир, с пятью спальнями, двумя детскими и просторной гостиной, где Брюэры праздновали Рождество: Сэнди каждый год одевался Санта-Клаусом, а Конни — феей, для чего облачалась в красный вельветовый спортивный костюм с белыми норковыми отворотами.

— Я должна кое-что тебе показать, только, чур, никому ни слова!

Конни повела Аннализу в свою небольшую гостиную рядом с хозяйской спальней. Выполняя требование Билли Личфилда держать крест в тайне, она повесила обрамленную драгоценность в этом помещении, куда можно было попасть только через спальню, что делало его самым потайным во всем этом жилище. Туда не допускался никто, кроме прислуги. В этой комнате Конни дала волю фантазии: она была украшена розовым и светло-голубым шелком, всюду были развешаны зеркала в позолоченных рамах, на почетном месте красовалось венецианское кресло, под окном стояла кушетка с подушками, на обоях были изображены разноцветные бабочки. Аннализа уже дважды здесь бывала и никак не могла решить, красота все это или уродство.

— Смотри, что купил мне Сэнди! — прошептала Конни, указывая на крест. Аннализа шагнула к стене и вежливо осмотрела изделие на темно-синей замше. Она не разделяла интерес Конни к драгоценностям, но произнесла из великодушия:

— С ума сойти! Что это?

— Вещица королевы Марии. Подношение от признательного народа за сохранение католицизма в Англии. Вещь не имеет цены.

— Если она настоящая, то ей место в музее.

— Так и есть, — согласилась Конни. — Но в наши дни многие старинные вещи принадлежат частным лицам. Не думаю, что богатым людям надо запретить хранить сокровища прошлого, наоборот, это, по-моему, наш долг. Такая важная вещь — и исторически, и эстетически…

— Важнее, чем твоя крокодиловая сумочка Birkin? — усмехнулась Аннализа. Она нисколько не сомневалась, что крест — подделка. Билли говорил ей, что Сэнди в последнее время буквально заваливает Конни драгоценностями и прослыл поэтому легковерным простаком. Зная Сэнди, она могла с легкостью предположить, что он купил крест у какого-нибудь подозрительного дельца — тот, наверное, до сих пор довольно потирает руки!

— Сумочки — уже вчерашний день, — предупредила Конни Аннализу. — Так написано в Vogue. Сейчас шикарнее всего иметь что-нибудь, чего больше ни у кого нет. Что-нибудь уникальное.

Аннализа прилегла в венецианском кресле и зевнула. За ленчем она выпила два бокала шампанского, и теперь ее клонило в сон.

— Я думала, что королева Мария была очень жестокой. Кажется, она приказала убить родную сестру, или я что-то путаю? Будь осторожнее, Конни, вдруг этот крест приносит несчастье?

Как раз в эту минуту в нескольких кварталах от них, в кабинете Метрополитен-музея на первом этаже, старый знакомый Билли Личфилда Дэвид Порши закончил разговор и повесил трубку. Ему только что рассказали про слух о существовании креста Марии Кровавой, оказавшегося в руках у Сэнди и Конни Брюэр. Дэвид, откинувшись в рабочем кресле, гадал, может ли услышанное оказаться правдой.

Он знал о загадочном исчезновении этого креста в пятидесятых годах. Год за годом крест включали в перечень пропавших музейных ценностей. В похищении креста обычно подозревали миссис Хотон, но она всегда была выше любых подозрений, а главное, ежегодно жертвовала музею по два миллиона долларов, поэтому это дело никогда толком не расследовали.

Но теперь, после смерти миссис Хотон, настало, вероятно, время разобраться в этой истории, тем более раз крест всплыл вскоре после ее кончины. Дэвид нашел Сэнди и Конни Брюэр в Интернете и понял, кто они такие. Сэнди был управляющим хеджевым фондом — ничего удивительного, если такой выскочка в конце концов добывает ценнейший предмет антиквариата. Он и его жена Конни хвастались, что являются «крупными коллекционерами», и Дэвид сразу заподозрил в них нуворишей, готовых отваливать горы денег за всякий, по мнению Дэвида, хлам. Такие, как Брюэры, обычно не представляют интереса для таких, как Дэвид Порши, управляющий огромным музеем — за исключением того, сколько денег у них можно выудить на благотворительном приеме.

Но просто так позвонить Брюэрам и спросить, у них ли крест, было невозможно. Тот, кто продал его им, вряд ли предупредил покупателей о происхождении драгоценности. Хотя темное прошлое ценности редко останавливало покупателей. Психология покупателя таких вещиц чем-то схожа с психологией покупателя наркотиков. Обоим щекочет нервы нарушение закона и шанс остаться безнаказанным. Правда, в отличие от покупателя наркотиков покупатель краденых предметов старины может потом долго наслаждаться своим приобретением. От близости к такому предмету его владелец начинал считать и собственную жизнь нескончаемой. Дэвид Порши знал, что приобретшие крест люди — личности специфического склада. Его путь к кресту не будет коротким.

Ему некуда было спешить — в конце концов, крест пропал уже почти шестьдесят лет назад. Ему был необходим «крот». Он сразу подумал о Билли Личфилде. Как-никак они вместе учились в Гарварде. Билли Личфилд разбирался в искусстве, а в людях и подавно.

Он нашел номер сотового телефона Билли и на следующее утро позвонил ему. По удачному стечению обстоятельств Билли направлялся в этот момент в такси не к кому-нибудь, а к Конни Брюэр, обсуждать Базельскую ярмарку искусств. Услышав голос Дэвида, Билли побагровел от злости, но попытался не выдать себя.

— Как дела, Дэвид? — спросил он с напускным спокойствием.

— Мои — неплохо, — ответил Дэвид. — Я тут вспомнил твои слова на балете — о потенциальных новых благотворителях. Мы как раз ищем свежую кровь, нам необходимы деньги на новое крыло музея. Всплыли имена Сэнди и Конни Брюэр. Я подумал, может, ты с ними знаком?

— Действительно знаком, — спокойно сказал Билли.

— Отлично! — оживился Дэвид. — Можешь устроить небольшой ужин? Ничего шикарного, достаточно будет «Твенти уан». И, Билли, — как будто спохватился он, — если не возражаешь, постарайся не раскрывать им заранее цель ужина. Сам знаешь, как люди могут себя повести, если заподозрят, что у них станут просить деньги!

— Конечно, — ответил Билли. — Это строго между нами.

И он в панике оборвал связь. Такси уже казалось ему тюремной камерой. Он тяжело дышал.

— Будьте добры, остановите машину! — обратился он к водителю, барабаня по перегородке.

Он оказался на тротуаре и стал озираться в поисках кафе. В заведении на углу он присел к стойке и, пытаясь отдышаться, заказал имбирный эль. Что именно известно Дэвиду Порши? Как он все пронюхал? Билли проглотил таблетку ксанакса. Она вот-вот должна была подействовать, а Билли тем временем пытался мыслить логически. Возможно ли, чтобы Дэвиду понадобилось встретиться с Брюэрами по той причине, которую он назвал? Билли не мог такого представить. Метрополитен-музей был последним бастионом старых денег, хотя не так давно понятие «старые» пришлось уточнить: теперь оно означало не сто лет, а только двадцать.

— Конни, что вы натворили? — взвыл Билли, добравшись до Брюэров. — Где крест?

Он последовал за ней в потайную комнату, где в ужасе уставился на крест в рамочке.

— Сколько людей видело это? — тихо спросил он.

— Не волнуйтесь, Билли. Только Сэнди, горничные и Аннализа Райс.

— А также мастер в багетной мастерской, — добавил Билли. — К кому вы его носили?

Конни назвала мастера.

— Боже! — Билли со стоном опустился на край кресла. — Этот всем растрезвонит!

— Откуда ему знать, что это такое? Я ему не говорила, — заметила Конни.

— Вы ему не говорили, откуда у вас это? — уточнил Билли.

— Конечно, нет, — заверила его Конни. — Ни ему, ни кому-либо еще.

— Послушайте, Конни. Придется вам снять это со стены. Заприте крест в сейф. Учтите, стоит кому-нибудь об этом пронюхать — и мы все можем угодить в тюрьму.

— Такие люди, как мы, в тюрьму не садятся, — заявила Конни.

— Увы, садятся. В наши дни это случается каждый день.

Конни послушно сняла крест со стены.

— Видите? Я его уберу.

— Обещайте мне запереть его в сейф. Это слишком ценная вещь, чтобы держать ее в шкафу.

— Слишком ценная, чтобы ее прятать! — возразила Конни. — Зачем она мне, если я не смогу ею любоваться?

— Об этом позже, — перебил ее Билли. — Сначала уберите с глаз долой.

Он не исключал, что Дэвид Порши не знал о кресте, иначе, по мнению Билли, он давно прислал бы детективов, а не устраивал бы ужинов. А ужин обязательно должен был состояться, иначе у Дэвида возникли бы новые подозрения.

— Нам предстоит ужин с Дэвидом Порши из Метрополитен-музея, — объявил Билли. — Ни слова не говорите ему о кресте, Сэнди тоже предупредите. Даже если он станет задавать вопросы.

— Какой крест? — пожала плечами Конни. — Знать ничего не знаю!

Билли провел ладонями по лысой голове. Как ни хотелось ему остаться в Нью-Йорке, он уже видел свое будущее. Получив три миллиона, он будет вынужден покинуть страну, поселиться где-нибудь в Буэнос-Айресе, где не действуют законы об экстрадиции… Билли поежился.

— Ненавижу пальмы! — вырвалось у него.

— Что? — встрепенулась Конни, решившая, что чего-то не расслышала.

— Ничего, дорогая, — быстро сказал Билли. — Просто голова набита всякой всячиной.

Покинув дом Конни на Семьдесят восьмой улице, он сел в такси и велел водителю ехать по Пятой авеню на юг Манхэттена. На Шестьдесят шестой возникла пробка, но Билли не было до этого дела. Такси было новое, с запахом пластмассы, таксист без устали тараторил по мобильному телефону. Вот бы навсегда остаться в этом такси, подумал Билли, вот бы только и делать, что ездить взад-вперед по Пятой авеню, мимо знакомых и памятных мест: замок в Центральном парке, «Шерри-Неверленд», где он пятнадцать лет подряд почти каждый день обедал в «Киприани», «Плаза», Bergdorf Goodman, Saks, Нью-Йоркская публичная библиотека… Его охватило ностальгическое чувство, сменившееся горечью. Как он сможет расстаться со своим ненаглядным Манхэттеном?

Зазвонил его собственный сотовый.

— Ты ведь будешь там сегодня вечером, правда, Билли-бой? — спросила Шиффер Даймонд.

— Конечно, буду, — ответил Билли, хотя, учитывая обстоятельства, ему следовало бы как минимум на неделю все отменить и залечь на дно.

— Отлично! А то я всего этого не выношу, — фыркнула Шиффер. — Болтать с незнакомыми людьми, со всеми ворковать — с ума сойти! Терпеть не могу, когда меня водят по кругу, как лошадь по арене.

— Тогда лучше не ходи! — посоветовал ей Билли.

— Что с тобой, Билли-бой? Я не могу не ходить. Если я откажусь, меня выставят стервой. Может, послушаться и заделаться стервой? Одинокой звезде это к лицу, ты согласен, Билли? — В ее тоне слышалась несвойственная ей обреченность. — Куда в этом городе подевались все мужчины? — И она бросила трубку.

Прошло два часа. Шиффер Даймонд сидела на табурете у себя в ванной и в четвертый, а то и в пятый раз подряд переделывала прическу и заново наносила макияж. Ее рекламный агент Карен читала в гостиной журналы и беседовала с ней по сотовому телефону. Люди, ответственные за ее прическу и макияж, вились вокруг Шиффер, пытаясь вызвать ее на разговор, но она была не в настроении. Какое могло быть у нее настроение сразу после случайной встречи с Лолой Фэбрикан, кравшейся в дом номер один как преступница?

Хотя «красться» — не совсем верное слово. На самом деле Лола шагала, катя за собой чемоданчик Louis Vuitton, c самым что ни на есть хозяйским видом. Шиффер была шокирована. Разве Филипп не порвал с этой особой? Ясно, у него не хватило силы воли. Чертов Окленд! Почему он такой слабак?

Лола вошла в дом, когда Шиффер ждала лифта, поэтому им пришлось ехать наверх вместе. Лола болтала с Шиффер, как с закадычной подругой: спрашивала про телешоу, признавалась в любви к новой прическе Шиффер, хотя прическа была прежняя, и аккуратно избегала упоминаний о Филиппе. Шиффер пришлось заговорить о нем самой:

— Филипп говорил мне, что у ваших родителей трудности…

Лола издала сценический вздох.

— Это просто ужас! — воскликнула она. — Если бы не Филипп, я даже не знаю, как бы все было.

— Филипп — прелесть! — улыбнулась Шиффер.

Лола согласилась и насыпала соли на рану актрисы, добавив:

— Я так счастлива, что мы вместе!

Теперь, вспоминая в подробностях эту поездку в лифте, Шиффер критически изучала себя в зеркале.

— Готово! — объявила гримерша, напоследок наложив еще один слой пудры на лицо Шиффер.

— Спасибо.

В спальне Шиффер надела взятые напрокат вечернее платье и драгоценности, потом позвала своего рекламного агента, чтобы та помогла ей с молнией. Подбоченившись, она заявила ей:

— Я подумываю о переезде. Мне нужна более просторная квартира.

— Можно найти ее прямо здесь. Такой замечательный дом!

— Мне он надоел. Слишком много новых лиц. Не то, что раньше.

— Кое у кого неважное настроение, — определила Карен.

— Неужели? У кого?

Шиффер, ее рекламный агент, стилисты и визажисты поехали вниз и разместились в ожидавшем их у подъезда лимузине. Карен открыла сумку, достала ежедневник и стала просматривать записи.

— В Letterman’s подтвердили вторник, Michael Kors прислал вам на примерку три платья. Помощники Мерил Стрип спрашивают, будете ли вы на поэтическом вечере двадцать второго апреля. По-моему, это заманчиво: во-первых, Мерил, во-вторых, высокий класс. В среду у вас эфир в час дня, поэтому я назначила фотосессию журнала Marie Clairе на шесть утра, чтобы с этим покончить: их репортер придет вас интервьюировать в четверг. В пятницу вечером приезжает президент Boucheron, он уже пригласил вас на небольшой прием в двадцать ноль-ноль. Думаю, вам надо принять это приглашение — вреда не будет, к тому же они могут использовать вас в рекламной кампании. Днем в субботу телеканал хочет снимать рекламные ролики. Я пытаюсь перенести это на вторую половину дня, чтобы вы успели выспаться.

— Спасибо, — сказала Шиффер.

— Как насчет Мерил?

— Это еще когда будет! Я пока не знаю, доживу ли до двадцать второго апреля.

— Значит, приглашение принято, — решила Карен.

Визажист приготовила тюбик блеска для губ, и Шиффер подалась вперед, подставляя ей губы. Поворот головы — и стилист распушил ей волосы и брызнул на них лаком.

— Как называется эта организация? — спросила у Карен Шиффер.

— Международный совет модельеров обуви, ICSD. Деньги пойдут в пенсионный фонд работников обувной промышленности. Вы вручаете премию Christian Louboutin и сидите за его столиком. Ваши реплики выводятся на телесуфлер. Хотите заранее их проверить?

— Не хочу, — отрезала Шиффер.

Лимузин свернул на Сорок вторую улицу.

— Подъезжает Шиффер Даймонд, — сообщила Карен кому-то по телефону. — Осталась одна минута.

Она убрала телефон и посмотрела на вереницу лимузинов, на фотографов, на толпу зевак, облепивших полицейское заграждение.

— Всеобщая любовь к обуви! — проговорила она, качая головой.

— Билли Личфилд здесь? — спросила Шиффер.

— Сейчас выясню, — ответила Карен и, опять вооружившись сотовым телефоном, воспользовалась им как рацией. — Билли Личфилд приехал? Может, узнаете? Хорошо. — Она кивнула и закрыла телефон. — Он уже внутри.

Двое охранников помогли водителю припарковаться, один из них распахнул дверцу. Карен вышла первой и, коротко переговорив с двумя женщинами в черном, в наушниках, жестом показала Шиффер: «Пора!» По толпе пробежала волна возбуждения, фотовспышки слепили глаза.

Сразу за дверями Шиффер нашла Билли Личфилда.

— Еще один вечер на Манхэттене, да, Билли? — Она взяла его под руку.

К ней тут же подскочила молодая корреспондентка Women’s Wear Daily c вопросом, не даст ли она интервью, потом — молодой человек из журнала New York. Прошло полчаса, прежде чем они с Билли смогли оказаться за своим столиком. Проталкиваясь сквозь толпу, Шиффер сказала:

— Филипп продолжает встречаться с этой Лолой Фэбрикан.

— Тебя это задевает?

— Не должно было бы.

— Вот и не надо. У нас за столом Браммингер.

— Он прямо какой-то неразменный пятак: то и дело лезет под руку!

— Скорее, не пятак, а купюра в миллион долларов, — поправил ее Билли. — Сама знаешь, любой мужчина, какого ты захочешь, будет твоим.

— Ничего подобного. Такое, — она обвела рукой зал, — годится только для мужчин определенного склада. А такие мужчины не всегда желанны.

За столом она поздоровалась с Браммингером, сидевшим напротив нее, тоже в центре.

— Нам очень не хватало вас на острове Сент-Бартс, — сказал он, сжимая ей руки.

— Жаль, что меня там не было, — ответила Шиффер.

— На яхте подобралась отличная компания. Вам обязательно надо к нам присоединиться. Я так легко не сдаюсь.

— Конечно, не сдавайтесь! — С этими словами она уселась. Ее уже ждала тарелка с салатом и кусочками омара. Она развернула салфетку, взяла вилку. Только сейчас она осознала, что сегодня еще не ела. Но не тут-то было: подошедший глава ICSD изъявил желание представить ее человеку, чье имя она не уловила, потом незнакомка стала утверждать, что дружила с ней двадцать лет тому назад, а еще две женщины порадовали ее известием, что они ее поклонницы, и попросили оставить автограф на их программках. Потом пришла Карен и сказала, что пора за кулисы, готовиться к выступлению. Она пошла за ней и стала ждать своей очереди в ряду других знаменитостей, построенных помощниками и друг с другом не знакомых.

— Принести что-нибудь? — деловито осведомилась Карен. — Может, воды? Или ваше вино со стола?

— Ничего не надо, спасибо.

Программа началась. Шиффер стояла, дожидаясь своей очереди. Она видела в щель толпу, заинтересованные лица одних, вежливо-скучающие — других. Ее посетило чувство гнетущего одиночества.

Много лет назад они с Филиппом получали искреннее удовольствие от таких вечеров. Наверное, так получалось потому, что они были молоды и так поглощены друг другом, что каждое мгновение воспринимали как сцену из сентиментального кинофильма. Она разглядела Филиппа в смокинге, в белом шелковом шарфе и вспомнила его руку у себя на талии — мускулистую, твердую, вспомнила, как он выводил ее из толпы и вел через тротуар к машине. Иногда они собирались целой компанией в полдюжину человек и со смехом, с воплями набивались в машину, чтобы мчаться на следующий прием, потом еще на один и так до бесконечности. Домой они возвращались уже на рассвете, когда птицы пробовали голоса. Она клала голову Филиппу на плечо, сонно закрывала глаза.

«Будь моя воля, я бы перестрелял этих птиц!» — злился он.

«Заткнись, Филипп! Какие очаровательные певуньи!»

Разглядела она в щелку и Билли Личфилда. Он выглядел усталым, слишком уж часто ему приходилось в последнее время бывать на таких мероприятиях. Он жаловался ей, что то, что раньше было развлечением, теперь превратилось в рутину. А ведь он прав, решила она. Услышав свое имя, она вышла на слепящий свет, помня, что в конце вечера ничья теплая рука не поведет ее к машине.

Когда она вернулась за стол, главное блюдо уже успели и подать, и унести. Впрочем, Карен позаботилась, чтобы официанты оставили для Шиффер еду. Филе-миньон уже остыл. Шиффер поклевала немного, попыталась поговорить с Билли, но их опять прервала женщина из ICSD, намеревавшаяся и дальше знакомить Шиффер с модельерами обуви. На это ушло еще полчаса, затем к ней подошел Браммингер.

— Как я погляжу, с вас уже довольно, — молвил он. — Хотите, я вас уведу?

— Сделайте одолжение! — радостно воскликнула она. — Может, найдем местечко повеселее?

— Завтра у вас эфир в семь утра, — напомнила ей Карен.

У Браммингера был лимузин с водителем, с двумя телевизорами и мини-баром.

— Как насчет шампанского? — спросил он, вынимая початую бутылку.

Они отправились в «Бокс» и засели в занавешенном кабинете наверху. Шиффер позволила Браммингеру обнять ее за плечи и переплести свои пальцы с ее. На следующий день в колонке светских сплетен появилось сообщение, что их видели обнимающимися и что они, по слухам, встречаются.

Вернувшись во вторник в квартиру Филиппа, Лола раскопала старый номер журнала Vogue с фотографией Филиппа и Шиффер на развороте (этот журнал он по крайней мере не попытался спрятать — хороший знак!). Рассматривая фотографию молодого красивого Филиппа и роскошной юной Шиффер, Лола боролась с желанием отправиться вниз, к Шиффер, и закатить ей сцену. Но на это у нее не хватило духу — вдруг Шиффер даст ей отпор? Потом ей пришло в голову просто выбросить журнал — так же Филипп поступил с ее журналами. Но как быть тогда с удовольствием смотреть на фотографию Шиффер и ненавидеть ее? Она решила посмотреть «Летнее утро».

Этот DVD оказался сущей пыткой. В фильме молоденькая девушка спасала юношу от него самого, до него доходило, что он в нее влюблен, а потом он погибал в автокатастрофе. Сюжет считался автобиографическим, и хотя Филипп не снимался в фильме, все реплики актера, игравшего Филиппа, повторяли его мысли. Следя за любовной историей Шиффер Даймонд и персонажа, подразумевавшего Филиппа, Лола чувствовала себя третьей лишней. При этом ее любовь к Филиппу только усилилась, как и решение его удержать.

На следующий день она отправилась на работу и упросила Тайера Кора и этого его ужасного соседа, Джоша, помочь ей окончательно переехать к Филиппу. Тайеру и Джошу предстояло упаковать ее вещи в коробки и пластиковые мешки и, уподобившись шерпам, перетащить их в дом номер один по Пятой авеню.

Джош все утро ныл, жалуясь на ломоту в пальцах, в спине (он утверждал, что унаследовал у матери больную спину) и в ногах — на нем были белые, похожие на гипс, кроссовки. Зато Тайер был на удивление бойким. Ему очень хотелось побывать в прославленном доме, в особенности в квартире Филиппа Окленда. Поэтому он не возражал, когда Лола заставила его сделать три ходки туда-обратно, волоча по Гринвич-авеню мешок для мусора с обувью Лолы. За два предыдущих дня Лола все распродала из своей квартиры, воспользовавшись интернет-сайтами Craiglist и Facebook, причем относилась к каждому продаваемому предмету как к старинному музейному экспонату. Она драла максимальную цену за всю мебель, купленную ее родителями менее года назад, и выручила в итоге восемь тысяч долларов наличными. При этом она не желала тратиться на такси для перевозки своих пожитков. Если последний месяц, когда она столкнулась с кое-какой нуждой, чему-то ее научил, то разве что тому, что одно дело — с шиком транжирить чужие деньги и совсем другое — отсчитывать свои собственные.

На четвертой ходке троица столкнулась в вестибюле дома номер один с Джеймсом Гучем. Тот толкал ногой к лифту два ящика с экземплярами своей книги в переплете. При виде Лолы он залился краской. Ее визиты и текстовые сообщения резко оборвались после его встречи с Филиппом, оставившей Джеймса смущенным и обиженным. Теперь, увидев Лолу в компании двоих молодых людей, один с виду остолоп, другой — неудачник, Джеймс заколебался, стоит ли ему вообще с ней заговаривать.

Но она приняла решение за него: не только окликнула, но и уговорила помочь с вещами. Так он оказался в лифте нос к носу с ней, с молодым остолопом, нагло на него таращившимся, и с неудачником, нудившим что-то про свои больные ноги. Возможно, всему виной было воображение Джеймса, но, прижимая к груди коробку с начатыми пузырьками шампуня, он был готов поклясться, что от Лолы исходят электрические волны. Сталкиваясь с его собственными электрическими зарядами, ее электроны — вот оно, неуемное воображение! — затевали нескромный сексуальный вальс прямо в лифте, у всех на виду.

Когда Джеймс поставил коробку на пол в коридоре около двери Филиппа, Лола сообразила наконец представить его как «писателя, соседа по дому» молодому остолопу, который тут же стал задирать его на тему оправданности успеха любого современного прозаика. При такой аудитории, как Лола, Джеймс воодушевился и поставил балбеса на место, назвав фамилии Делилло и Макьюэна, которых тот, конечно, не читал. Ум Джеймса разозлил Тайера, но он сказал себе, что этот писака — мелкая сошка, презренное порождение шумихи, такое же, как остальные жильцы элитного дома. Из разглагольствований Лолы о новой книге Джеймса и о хвалебном отзыве на нее в The New York Times Тайер окончательно уяснил, кто такой Джеймс, и излил на него весь свой гнев.

Уже вечером, осушив две бутылки лучшего красного вина из коллекции Филиппа Окленда, Тайер приплелся в сырую нору, где обитал, нашел Джеймса Гуча при помощи поисковой системы Google, обнаружил, что тот женат на Минди Гуч, посетил сайт Amazon, вычитал там, что его не изданный еще роман уже находится на восемьдесят втором месте, и принялся сочинять в своем сетевом дневнике витиеватый злобный текст, в котором Джеймс представал опасным педофилом, страдающим словесным поносом.

Тем временем Лола, еще бодрствуя и отчаянно скучая, послала Джеймсу сообщение с предостережением не говорить Филиппу, что он побывал у него в квартире, так как Филипп ревнивец. Эсэмэска Лолы поступила на телефон Джеймса в час ночи. Сигнал оповещения разбудил Минди. У нее родилось подозрение, что Джеймс закрутил роман, но она тут же отвергла эту мысль.

По рабочим дням Пол Райс пробуждался с утра раньше всех остальных жильцов дома номер один по Пятой авеню. Уже в четыре часа утра он проверял курсы европейских рынков, занимался на велотренажере и кормил рыбок. Аквариум длиной в весь бальный зал миссис Хотон уже установили. Пол реализовал свою заветную мечту. Это была затопленная морем Атлантида с выходившими из песчаных пещер брусчатыми древнеримскими дорогами. Приобретение самых желанных рыбок тоже было непростым делом: он смотрел видеозаписи с только что вылупившимися мальками, потом воевал с продавцами — ведь за самых модных рыбок запрашивали не меньше ста тысяч. Ничего не поделаешь, любому успешному человеку требуется хобби, особенно если он целый день только и делает, что кует (или теряет) денежки.

Но в один необычайно теплый вторник в конце февраля Джеймс Гуч тоже проснулся ни свет ни заря. Уже в половине пятого он встал, чувствуя, как натянут каждый его нерв. Ночью он долго ворочался и уснул всего на час. Проснулся он разбитый, ненавидя себя за такое непригодное состояние в самый важный день его жизни.

День издания его книги наконец-то наступил. Утром он должен был появиться в телешоу «Сегодня», затем дать несколько интервью радиостанциям. На вечер намечалась раздача автографов всем жаждущим на своей книге в книжном магазине «Барнс энд Ноубл» на Юнион-сквер. В книжные магазины по всей стране одновременно поступало двести тысяч экземпляров его детища, еще столько же размещалось в iStores, а в воскресенье книга появлялась на первой странице The New York Times Book Review. Все происходило по строгому плану, а поскольку в жизни самого Джеймса по плану не происходило ничего и никогда, он пребывал в раздражении и ждал провала.

Он принял душ, сварил себе кофе, затем, нарушив данное себе обещание, проверил рейтинг на сайте Amazon. Позиция книги — двадцать второе место — стала приятной неожиданностью, ведь до ее фактического выхода в свет оставалось еще целых пять часов. Гадая, как мир узнаёт о его книге, он склонялся к мнению о загадке, чуде, доказывающем, что случающееся в жизни человека не поддается никакому контролю.

Потом он набрал свою фамилию в Google. В конце первой страницы ссылок он наткнулся на заголовок: «Бестолковый виновник шумихи надеется доказать, что литература еще жива». Отсюда уже нетрудно было дойти до статейки Тайера Кора. От чтения этого текста у Джеймса разболелась голова. Тайер насочинял невесть чего о книге Джеймса и о его браке с Минди, «старомодной училкой с бархатным взором», а его самого безжалостно сравнил с неким вымершим видом пернатых.

Джеймс пришел в ярость. Неужели это и есть истинное мнение о нем людей с улицы? «Джеймс Гуч смахивает на педофила, больного словесным поносом», — прочел он в десятый раз. Это же противозаконно! Мерзавца следует засудить!

— Минди! — крикнул он. Ответа не было, поэтому он отправился в спальню и нашел Минди притворившейся спящей и для большего эффекта положившей себе на голову подушку.

— Который час? — слабо простонала она.

— Пять.

— Дай мне еще часок…

— Ты мне нужна! — рявкнул Джеймс. — Прямо сейчас!

Минди вылезла из постели, подошла следом за Джеймсом к монитору и сонно уставилась на гадкие строчки.

— Типичная брехня, — определила она.

— С этим надо что-то делать, — бросил Джеймс.

— Что тут сделаешь? Такова жизнь. Остается только смириться. — Она еще раз просмотрела текст на мониторе. — Как они про тебя узнали? И откуда им известно, что мы живем в доме номер один на Пятой авеню?

— Понятия не имею, — раздраженно ответил Джеймс, начиная понимать, что виноват сам: если бы он не столкнулся с Лолой в день ее переезда, то не познакомился бы с Тайером Кором.

— Забудь об этом, — посоветовала Минди. — Эту дрянь читают всего десять тысяч человек.

— Всего десять тысяч?! — взвыл Джеймс. В тон ему подал голос мобильный телефон.

— Это что еще такое? — возмутилась Минди. Ее глаза сверлили его, лицо было бледным, почти без морщин — вот что значит упорно прятаться от солнца. — С каких пор ты получаешь эсэмэски среди ночи?

— Ты о чем? — фыркнул Джеймс. — Это, наверное, от фирмы, предоставляющей машину для поездки на телешоу.

Выпроводив Минди, Джеймс жадно проверил послание. Как он и надеялся, оно было от Лолы. «Желаю удачи! — написала она. — Я буду смотреть». В конце стоял «смайлик».

Джеймс ушел из дому в 6.15. Минди не справилась с собой и перечитала глупости про Джеймса и про себя, окончательно испортив себе настроение. Что за времена! Любой, кто повинен в попытке что-то совершить в жизни, превращается в жертву нападок в Интернете, за которые невозможно расквитаться, остается терпеть. В таком настроении она села за компьютер и стала перечислять в своем блоге все неподвластные ей проявления жизни, несущие наибольшее огорчение: неспособность забеременеть, переехать в лучшую квартиру, покончить с жизнью — гонкой к постоянно отдаляющейся, невидимой финишной прямой. Даже наметившийся успех Джеймса не сулил облегчения, а только сильнее высвечивал все эти несовершенства.

Когда в семь утра подал признаки жизни лифт, выпуская в вестибюль Пола Райса, она специально распахнула дверь и выпустила туда же Скиппи. Скиппи, как водится, зарычал на Пола. Минди, все еще пребывая в дурном расположении духа, позвала собаку не так быстро, как следовало, и Скиппи вцепился Полу в штанину с бешеной злобой, которую хотела выплеснуть, да не могла, сама Минди. Скиппи успел прогрызть в штанине дырочку, прежде чем Пол сумел его стряхнуть. Нагнувшись, Пол осмотрел повреждение, потом выпрямился и противно поцокал языком.

— Вы ответите за это по суду, — холодно пригрозил он.

— Валяйте, — сказала Минди, — сделайте одолжение. Хуже все равно уже не будет.

— Еще как будет! — пообещал Пол. — Вот увидите.

С этой угрозой Пол покинул здание. Тем временем Лола Фэбрикан встала и включила телевизор. Вскоре на экране появился Джеймс. Вероятно, благодаря гриму он выглядел неплохо. Конечно, ему не хватало раскованности, но он всегда был зажатым. Неплохо было бы немного его растормошить, подумала Лола. Он попал на телеэкран! В YouTube может залезть любой, но настоящее телевидение, тем более общенациональный канал, — это уже серьезно!

«Я вас видела, — написала Лола Джеймсу. — Вы были классным! Лола». Послание кончалось ее постоянным виртуальным девизом: «Тело смертно, дух вечен».

В телестудии рекламный агент, тощая особа с длинными светлыми волосами, смазливая и вкрадчивая, сказала Джеймсу с улыбкой:

— Все прошло отлично.

— Неужели? А я сомневался. Я еще никогда не выступал по телевидению.

— Все было хорошо, поверьте, — сказала она неубедительно. — А теперь поторопимся, иначе вы не успеете ко времени своего интервью на радиостанции Си-би-эс.

В машине Джеймс размышлял о том, станет ли он знаменитостью, будут ли его узнавать на улице после сегодняшнего телевыступления. Он не ощущал в себе перемены, водитель тоже обращал на него не больше внимания, чем раньше. Потом он проверил свою электронную почту и увидел сообщение Лолы. Хоть кто-то его ценит! Он опустил стекло — в салон ворвался сырой уличный воздух.

День, когда отец Сэма подписывал свою книгу, выдался необычно теплым, что спровоцировало в классе дискуссию о глобальном потеплении. Согласились с тем, что крайне гнусно вступать в мир, уже изуродованный родителями, где детям приходится жить под угрозой Армагеддона, грозящего гибелью всему живому. Сэм знал, что его мать чувствует себя лично повинной в этом — она учила его раскладывать мусор по категориям и выключать свет, но далеко не все взрослые походили в этом на нее. Когда он заговорил об этом с Инид, она его высмеяла и сказала, что так было всегда: в тридцатые годы существовали рационирование питания и угроза голода (а в Великую депрессию некоторые действительно голодали); в сороковых и пятидесятых годах боялись воздушных налетов, в шестидесятых и семидесятых — атомной бомбы. И при этом люди не только выживали, но и процветали, иначе население Земли не выросло бы за это время на несколько миллиардов. Сэму все это не показалось убедительным: он доказывал, что лишние миллиарды — это и есть проблема.

Шагая по Уэст-Виллиджу с друзьями, Сэм вел с ними беседу о том, что Земля и так охладилась на два процента из-за самолетов, усиливающих облачность, которая поглощает на пять процентов больше солнечного света. Он утверждал, что это научный факт и что два дня после 11 сентября 2001 года, когда прекратились авиарейсы и благодаря этому уменьшилась облачность, отмечалось повышение температуры на два градуса. Выбросы самолетов приводят к увеличению отражения света от земной поверхности, доказывал он.

На Шестой авеню они задержались у баскетбольной площадки, где шла игра. Сэм сразу забыл об изменении климата и сбросил куртку, чтобы присоединиться к играющим. Он с двухлетнего возраста играл в баскетбол на этом замусоренном, потрескавшемся асфальтовом пятачке: отец водил его сюда по утрам весной и летом и учил дриблингу и броскам. «Только матери не говори, Сэмми, — просил отец. — Она обзовет нас лодырями».

В этот раз играли жестко — возможно, из-за потепления, придавшего всем энергии. Сэм играл неудачно, получил локтем под подбородок и был больно прижат к сетке ограды, после чего махнул рукой и ушел. По пути домой он купил пончик с плавленым сыром. Дома он с увлечением занялся апгрейдингом своего интернет-сайта. От этого занятия его оторвал звонок: швейцар сообщил, что к нему пришли.

В вестибюле дома стоял изрядно помятый человек. Осмотрев Сэма с ног до головы, он спросил, дома ли родители, и когда Сэм отрицательно покачал головой, сказал:

— Ты тоже сгодишься. Расписаться сможешь?

— Конечно.

Сэм понимал, что незнакомца следовало бы выпроводить с помощью швейцара, но все произошло слишком быстро. Человек отдал ему конверт и показал, где поставить подпись. Сэм расписался, не умея противоречить взрослым. Человека сразу след простыл: он проскользнул во вращающуюся дверь. Сэм остался стоять с конвертом в руках.

Обратный адрес принадлежал адвокатской конторе на Парк-авеню. Сэм знал, что конверт открывать нельзя, но все-таки сделал это, решив сказать, что нарушил запрет случайно. В нем оказалось письмо на двух страницах. Адвокат писал от имени своего клиента, мистера Пола Райса, постоянно подвергающегося беспричинному преследованию со стороны матери Сэма. Если это немедленно не прекратится и если последствия такого поведения не будут устранены, Пол Райс и его юристы наложат на Минди судебный запрет и подадут на нее иск в соответствии с законом.

В спальне Сэм перечитал письмо, чувствуя непримиримый юношеский гнев. Мать часто выводила его из себя, однако он, как большинство мальчиков, был готов броситься на ее защиту. Она умная, безупречная, с его точки зрения — красивая; он водружал ее на пьедестал и сравнивал с ней всех девушек. И вот теперь его мать подверглась новому нападению со стороны Пола Райса. От этой мысли он рассвирепел и даже собрался что-нибудь расколотить, но, оглядевшись, не нашел ничего подходящего, поэтому просто переобулся и вышел подышать воздухом. Он совершил пробежку по Девятой улице, мимо порношопов, магазинов для любителей животных и чайных салонов. Он собирался пробежаться по Гудзон-авеню, но на причалы нельзя было попасть: вход был перегорожен красно-белыми ленточками.

— Утечка газа! — крикнул здоровяк в каске приближающемуся Сэму. — Давай в обход!

Вид аварийной машины навел Сэма на любопытную мысль, и он повернул домой. Он понял, как поквитаться с Полом Райсом за его угрожающее письмо. Все в доме испытают, конечно, неудобство, но ненадолго, зато Пол Райс со всем его компьютерным оборудованием пострадает изрядно. Возможно, даже потеряет все данные. Сэм заулыбался, представляя себе злость Пола. Можно было рассчитывать даже на выезд недруга из их дома.

В половине седьмого вечера Сэм отправился с родителями в книжный магазин «Барнс энд Ноубл» на Юнион-сквер. Туда было идти десять кварталов, и рекламный агент предложила прислать за ними машину — как сказала Минди, чтобы Джеймс никуда не подевался по пути, но Минди отвергла это предложение, заявив, что им нетрудно пройтись пешком. Напомнив забывчивым о своей недавней клятве «позеленеть», она подчеркнула, что нет никакой необходимости жечь горючее и портить воздух выхлопом, когда Создатель оснастил их превосходными приспособлениями для самостоятельного передвижения под названием «ноги». Сэм, не желая слушать родительскую болтовню, обогнал их на несколько футов и заново переживал на ходу события дня. Он не показал матери письмо от адвоката Пола Райса: он не позволит Райсу портить его родителям праздник! Сэм не удивился бы, если бы выяснилось, что цель Райса состояла именно в этом.

Семья Гуч задержалась у витрины, любуясь объявлением о творческой встрече с Джеймсом и его фотографией, сделанной в тот день, когда его подвозила Шиффер Даймонд. Джеймс остался доволен снимком: он выглядел на нем достаточно серьезным интеллектуалом, единственным обладателем некоей тайны всемирного значения. В магазине его ждали усталая женщина — рекламный агент — и еще двое сотрудников, которые повели его на пятый этаж. Там ему надлежало ждать в тесном кабинете, пока принесут коробки с книгами, которые он станет подписывать. Джеймс вооружился ручкой Sharpie и замер над титульной страницей со своим именем: Джеймс Гуч. Он отдавал себе отчет, что в его жизни наступил исторический момент, и хотел запомнить свои чувства.

Но эти чувства его не очень устраивали: он не ждал, что испытает легкое разочарование. Он уже прошел через восторг, страх, но чаще не чувствовал вообще ничего…

— Что с тобой? — прикрикнула на него Минди. Он вздрогнул и быстро надписал первую книгу.

В пять минут седьмого пришел Редмон Ричардли. Он поздравил Джеймса и повел его выступать. Виновника торжества поразил размер аудитории. Все раскладные стулья были заняты, проходы тоже оказались заполнены любопытствующими. Такого не ожидал даже Редмон.

— Человек пятьсот! — прошептал он, хлопнув Джеймса по плечу. — Молодец!

Джеймс неуклюже забрался на кафедру. Собравшиеся казались ему единым организмом — огромным, требовательным, полным нетерпения. Он опять перестал понимать, как все это произошло. Как все эти люди о нем узнали? И чего они от него хотят?

Он открыл свою книгу на заранее выбранной странице. У него дрожали руки. Глядя на слова, которые он выдавливал из себя столько лет, он заставил себя сосредоточиться. Открыл рот, молясь, чтобы ему удалось пережить это испытание, и начал читать вслух.

В тот же вечер Аннализа Райс встретила своего мужа у дверей, соблазнительно облаченная в короткий греческий хитон, с тщательно продуманной прической и гримом, выглядевшими так, словно она не приложила к ним никаких усилий. Вид получился немного взъерошенный и чрезвычайно сексуальный, но Пол не обратил на это никакого внимания.

— Извини, — пробормотал он и сразу поспешил наверх, к себе в кабинет, возиться с компьютером и любоваться рыбками.

Аннализа со вздохом направилась в кухню, где домработница Мария священнодействовала с приправами, и щедро плеснула себе виски. Со стаканом в руке она заглянула в кабинет мужа.

— Ты собираешься, Пол? — спросила она. — Конни сказала, что ужин начинается в восемь часов. Уже восемь.

— Это мой ужин, — откликнулся Пол. — Когда начнем, тогда и начнем.

Он спустился вниз, чтобы сменить костюм. Аннализа ушла к себе в кабинет и стала разглядывать в окно монумент в парке на Вашингтон-сквер. Парк на целый год огородили цепью. Жители Гринвич-Виллиджа годами требовали переноса фонтана, чтобы он гармонировал с монументом, и наконец добились победы. Делая глоток за глотком, Аннализа думала о том, как приятно уделять внимание мелочам. Потом вспомнила о времени и пошла в спальню, торопить Пола.

— Чего тебе неймется? — одернул ее Пол. Она покачала головой и, в очередной раз убедившись, как непросто добиться взаимопонимания с мужем, решила подождать его в машине.

На Юнион-сквер Джеймс продолжал подписывать книги. К восьми вечера триста человек вытянулись в очередь, каждый с его книгой в руках, и он считал необходимым поговорить с каждым. Процедура грозила занять часа три. Минди отправила Сэма домой, делать уроки. На Пятой авеню Сэм увидел Аннализу, садившуюся на заднее сиденье зеленого «бентли». Шагая мимо машины, Сэм испытал сильное разочарование и обиду. Он так часто помогал ей с интернет-сайтом, что был к ней неравнодушен. Он воображал ее принцессой, девицей, оказавшейся в беде. Но когда он увидел ее в шикарном автомобиле, за рулем которого восседал водитель в фуражке, его иллюзия рассеялась. Вовсе она не бедствует, подумал он с горечью, она просто еще одна богатая леди с кучей привилегий, жена богатого кретина. С этими мыслями он вошел в дом.

Дома он полез в холодильник. Его мучил лютый голод — в последнее время ему постоянно хотелось есть. Родителям было невдомек, насколько растущий организм нуждается в пище, поэтому в холодильнике он нашел только две коробки с нарезанными фруктами, остатки острого индийского блюда и немного соевого молока. Сэмми стал пить молоко прямо из пакета и оставил совсем немного, чтобы матери было с чем выпить утром кофе. Он понял, что хочет настоящего мяса, и решил отправиться в ресторан на Девятой улице, утолить голод бифштексом у стойки.

Выходя из дома, он чуть не налетел сзади на Пола Райса, направлявшегося к «бентли». У Сэма учащенно забилось сердце, он вспомнил свой коварный замысел. Он еще не решил, когда его осуществить. Видя, как Пол залезает в машину, он сказал себе, что напакостит этим же вечером, пока Райсов не будет дома. Проходя мимо «бентли», он помахал Аннализе, та в ответ тоже помахала рукой и улыбнулась.

— Сэм Гуч — очень милый мальчик, — сказала Аннализа Полу.

— Зато мамаша у него дрянь, — сказал Пол.

— Ты бы заканчивал свою войну с Минди Гуч!

— Уже закончил.

— Вот и хорошо, — сказала Аннализа.

— Минди Гуч и ее дурацкая собака мне осточертели.

— Собака? — удивилась Аннализа.

— Сегодня я велел адвокату отправить ей письмо. Хочу выгнать эту женщину, эту шавку, всю эту семейку из моего дома.

Даже для Пола это было чересчур. Аннализа прыснула:

— Твой дом, Пол?

— Совершенно верно, — ответствовал Пол, глядя поверх фуражки водителя. — Сегодня состоялась сделка с китайцами. Пройдет пара недель, и я смогу купить все квартиры в этом доме.

Аннализа ахнула:

— Почему ты мне не сказал?

— Говорю сейчас.

— Когда это произошло?

Пол посмотрел на часы:

— Минут сорок назад.

Аннализа запрокинула голову:

— Я поражена, Пол. Что же из этого следует?

— Идея моя, но провернули мы все вместе с Сэнди. Мы продали один из моих программных алгоритмов китайскому правительству в обмен на долю их фондового рынка.

— Разве такое возможно?

— Еще как! Я же сделал это. — И он без малейшей паузы обратился к водителю: — Планы меняются. Мы едем на вертолетную площадку в Уэст-Энде. — Он повернулся к жене и похлопал ее по бедру. — Я подумал, что нам лучше устроить праздничный ужин в Лодже. Знаю, тебе всегда хотелось там побывать.

— О, Пол!

Пол говорил о шикарном курорте в Адирондакских горах, по слухам, там было необычайно красиво. Аннализа читала про него несколько лет назад и говорила Полу, что мечтает отметить там их годовщину. Раньше это место стоимостью три тысячи долларов за ночь было слишком дорогим даже для них. Но Пол не забыл про ее мечту. Она заулыбалась и покачала головой. В последние месяцы Пол заставлял ее порой огорчаться, но все это пустяки. Пол остался Полом, он был чудесен в своей неподражаемой, невообразимой манере. Конни Брюэр не ошиблась: Аннализа любила мужа.

Сейчас он достал из кармана брюк черную бархатную коробочку. В ней лежал большой желтый бриллиант в окружении розовых камней — красивый, радующий глаз, такой непременно понравился бы Конни Брюэр. Аннализа надела кольцо на средний палец правой руки.

— Нравится? — спросил Пол. — Сэнди сказал, что у Конни есть похожий. Я подумал, тебе тоже может захотеться.

— Ах, Пол… — Она погладила его по голове. — Это такая прелесть! Я уже его обожаю.

Тем временем Сэм порылся в ящике с нижним бельем матери, нашел старые кожаные перчатки и засунул их за пояс своих джинсов. В ящике с инструментами, выуженном из битком набитого одежного шкафа, он отобрал маленькую отвертку, плоскогубцы, острый резак, кусачки для проволоки и моток изоляционной ленты. Все это он распихал по карманам и удостоверился, что пола длинной рубашки не позволяет разглядеть, что он при оружии. Поднявшись в лифте на этаж Филиппа и Инид, он прокрался по холлу и забрался по лесенке на первый этаж пентхауса.

Он оказался в маленьком коридоре перед служебным входом, где находился, как он знал, стальной щиток. Сэм натянул мамины перчатки, вооружился отверткой, отвинтил винты и снял щиток, закрывавший нишу с кабелями. У каждой квартиры был свой блок. Обычно на одну квартиру приходилось по два кабеля, и только для этажа Райсов, напичканного аппаратурой Пола, Сэм насчитал целых шесть. Он вытянул их из отверстия и разрезал белую оплетку, после чего соединил вперемешку разные провода, прижав соединения плоскогубцами. Все это он замотал изоляцией, потом задвинул провода обратно в стену. Он не мог заранее сказать, что теперь произойдет, но точно знал — переполох выйдет что надо.

Глава 16

Пол Райс, самая ранняя птаха, должен был первым вкусить всю прелесть «катастрофы Интернета», как это потом нарекли жильцы дома номер один. Но вышло так, что первой жертвой пал Джеймс Гуч. После триумфальных чтений накануне вечером («Продано четыреста двадцать экземпляров книги, а это практически рекорд!» — радовался Редмон) Джеймс должен был вылететь в Бостон из аэропорта Ла-Гуардиа первым рейсом, в шесть часов утра; дальнейшее его турне включало Филадельфию, Вашингтон, Сент-Луис, Чикаго, Кливленд, Хьюстон, Даллас, Сиэтл, Сан-Франциско и Лос-Анджелес. Его отсутствие должно было продлиться две недели. Поэтому ему пришлось встать в три часа ночи, чтобы успеть собраться. Собирался Джеймс шумно, с нервами. Неудивительно, что Минди тоже проснулась. В обычной ситуации она бы не пощадила того, кто помешал ее сну — ценнейшему достоянию современного человека, но в этот раз проявила понимание. Вчера вечером она была горда Джеймсом. Оказалось, что она не зря столько лет поддерживала мужа, хотя уже готова была смириться с тщетностью всех своих усилий. Она уже представляла огромные деньги, хлынувшие к ним рекой. Если книга принесет миллион, они смогут отдать Сэма в любой университет — хоть в Гарвард, хоть в английский Кембридж, что еще престижнее. Два миллиона — это, кроме университета для Сэма, собственный автомобиль с гаражом и выплата закладной за квартиру. Три миллиона — все это плюс маленький домик в Монтауке, Амагансетте или в округе Личфилд в Коннектикуте. Дальше этого воображение Минди уже не заходило. Она так привыкла к жизни в относительной нужде, что уже мало чего хотела.

— Зубную пасту взял? — спросила она, заглядывая в ванную к Джеймсу. — А расческу? Не забудь зубную нить.

— Уверен, в Бостоне есть аптеки, — огрызнулся Джеймс.

Минди опустила крышку на унитазе и села, наблюдая, как он роется в аптечке.

— Не хочу, чтобы ты беспокоился из-за мелочей, — объяснила она. — Тебе нужно будет полностью сосредоточиться на чтениях и на интервью.

— Минди, ты меня нервируешь, — не выдержал Джеймс, клавший в сумку Ziploc упаковку аспирина. — Тебе нечем заняться?

— В три часа ночи?

— Тогда свари мне кофе.

— Конечно!

И Минди поспешила в кухню. Сейчас Джеймс вызывал у нее сентиментальное чувство. За четырнадцать лет брака они ни разу не провели врозь больше трех ночей подряд, а теперь он уезжал на целых две недели! Будет ли она по нему скучать? Вдруг без него у нее все будет валиться из рук? Она одернула себя: что за глупости! Она взрослая женщина, почти все делающая сама. Ну, не совсем все: Джеймс уделял много времени Сэму. Как ей ни нравилось на него жаловаться, Джеймс был не так уж плох. Особенно теперь, когда он начал наконец зарабатывать деньги.

— Сейчас принесу тебе носки, — сказала Минди, подавая Джеймсу чашку с кофе. — Ты будешь по мне скучать? — Она задала этот вопрос, засовывая ему в чемодан несколько пар шерстяных носок, вся в мыслях о том, сколько пар ему понадобится на две недели.

— Я и сам могу, — пробормотал Джеймс, смущенный вниманием к себе. Минди нашла на одном носке дырочку и просунула в нее палец.

— У тебя дырявые носки, — сообщила она.

— Подумаешь! Мои носки никто не увидит.

— Так ты будешь по мне скучать?

— Не знаю, — честно признался Джеймс. — Может, буду, а может, и нет. Вдруг мне будет некогда?

В приступе предотъездной паники он выскочил из дому в четверть пятого. Минди собиралась снова уснуть, но от натянутых нервов ей оказалось не до сна. Почему бы не проверить рейтинг Джеймса на сайте Amazon? Компьютер заработал, но соединения с Интернетом не было. Странно! Она проверила провода, несколько раз включала и выключала компьютер. Браузер был ни при чем.

Пол Райс тоже был уже на ногах. Ровно в пять часов утра он намеревался запустить свой алгоритм на китайский фондовый рынок. Поэтому уже в половине пятого он сидел за рабочим столом, приготовив чашку кофе с молоком и находясь в полной готовности. По привычке он взял из серебряного стаканчика карандаш и проверил острие грифеля. После этого он включил компьютер.

Монитор зажегся привычным успокоительным светом — зеленым, цветом денег. Пол занес пальцы над клавиатурой, но… Ничего! Пол удивленно вскинул голову. При включении компьютера автоматически включались спутниковая система и Интернет. Он кликнул по иконке Интернета. Экран опустел. Он нашел ключ, отпер дверь у себя за спиной и осмотрел пирамиду жестких дисков. Питание было в порядке, но лампочки обмена сигналами не загорались. После секундного колебания он бросился вниз, в кабинет Аннализы, чтобы попробовать зайти в Сеть через ее компьютер, который он называл в шутку приспособлением из каменного века, но и здесь потерпел неудачу.

— Что за черт! — крикнул он.

За дверью, в главной спальне, Аннализа повернулась на другой бок и проснулась. На праздничном ужине накануне вечером Райсы и Брюэры выпили редких вин на пять тысяч долларов и прилетели на вертолете обратно в город только в два часа ночи. Голова у нее была как свинцовая. Она надеялась, что слышала возглас Пола во сне. Но нет!

— Ну и чертовщина! — крикнул он опять. Он был уже рядом, натягивал вчерашние брюки. Аннализа села в кровати.

— Пол?..

— Нет Интернета, будь я проклят!

— А я подумала… — пролепетала Аннализа, смешно жестикулируя спросонья.

— Где машина? Мне нужна эта долбаная машина!

— Машина в гараже. Но он, наверное, заперт.

Пол застегивал пуговицы на рубашке, пытаясь одновременно надеть туфли.

— Именно поэтому я хотел иметь парковочное место во внутреннем дворе! — крикнул он. — Именно для такого экстренного случая.

— Что случилось? — спросила Аннализа, спрыгивая с кровати.

— Не работает Интернет. Это значит, что мне крышка. Крышка всей долбаной китайской сделке. — И он выбежал из спальни.

— Пол? — Она бросилась за ним, свесилась с перил. — Что я могу сделать, Пол?

Но он уже вызывал в холле лифт. Кабина поехала к нему с первого этажа. Он посмотрел на часы, решил, что времени на ожидание нет, и побежал вниз по лестнице. Он вывалился в вестибюль и разбудил ночного портье, дремавшего в своем кресле.

— Мне нужно такси! — крикнул Пол задыхаясь. — Такси, мать твою!

И он выбежал на пустую улицу, размахивая руками.

Такси не было, пришлось трусить вверх по Пятой авеню. На Двенадцатой улице он наконец увидел такси и шлепнулся на сиденье.

— Угол Парк-авеню и Пятьдесят третьей улицы! — рявкнул он. — Давай, давай!

— На красный я не могу, сэр, — возразил таксист, разворачиваясь.

— Заткнись и поезжай! — взвизгнул Пол.

По дороге в Мидтаун он несколько раз умирал. Кто мог подумать, что по Нью-Йорку нелегко проехать даже до пяти утра? Он опустил стекло, просунул в окно голову и бранился на других водителей, разгоняя их мощными взмахами руки. В 4.53 такси подвезло его к зданию офиса.

Здание было заперто, пришлось целую минуту надрываться и лупить ногой в дверь, чтобы поднять дежурного. Еще две минуты ушло на путь наверх и на открывание стеклянной двери «Брюэр секьюритис» при помощи магнитной карточки. Несколько секунд на пробежку по коридору до своего кабинета. У своего компьютера он был в пять часов одну минуту сорок три секунды. Пальцы забарабанили по клавишам. Когда он закончил, часы показывали пять часов одну минуту пятьдесят шесть секунд. Он рухнул в кресло, откинулся, закрыл лицо ладонями. Опоздание в две минуты стоило ему двадцать шесть миллионов долларов.

У себя в доме номер один Минди Гуч выглянула из двери.

— Роберто, — обратилась она к швейцару, — куда-то подевался Интернет.

— Ничего не знаю, спросите своего сына, Сэма, — ответил швейцар.

В половине седьмого она разбудила Сэма.

— Куда-то подевался Интернет.

Сэм улыбнулся и зевнул.

— Скорее всего это из-за Пола Райса. У него там, наверху, столько аппаратуры! Она могла выбить Сеть во всем здании.

— Ненавижу этого типа! — прошипела Минди.

— Я тоже, — поддакнул ей Сэм.

Несколькими этажами выше пыталась зайти в Сеть Инид Мерль. Ей нужно было прочитать колонку, составленную с утра пораньше ее штатным колумнистом, чтобы украсить текст своим фирменным пафосом. Но компьютер барахлил, поэтому Инид, торопясь закончить работу до восьми часов, чтобы она появилась в Сети, а потом вошла в дневной выпуск газеты, позвонила Сэму. Сэм и Минди явились на зов уже через несколько минут. Минди осталась во фланелевой пижаме, только натянула сверху джинсы.

— Компьютеры не работают ни у кого, — сообщила она. — Сэм говорит, что это из-за Пола Райса.

— При чем тут он? — спросила Инид.

— Похоже, — ответила Минди, косясь на сына, — он нагромоздил там у себя слишком много мощной и, вероятно, незаконной компьютерной техники. Весь бальный зал миссис Хотон занял! — Видя, что Инид все еще сомневается, Минди добавила: — Сэм видел это собственными глазами, когда приходил помочь Аннализе Райс с ее компьютером.

Сама Аннализа взволнованно расхаживала по гостиной с сотовым телефоном в кулаке, когда вошла Мария.

— К вам пришли, — доложила Мария.

— Полиция?

— Нет, люди снизу.

Аннализа приоткрыла дверь на несколько дюймов.

— Да? — сказала она нетерпеливо.

Минди Гуч, не позаботившаяся убрать из-под глаз остатки вчерашней туши, попыталась протиснуться внутрь.

— Не работает Интернет. Мы считаем, что источник проблемы находится в вашей квартире.

— У нас тоже вырубилось! — выпалила Аннализа.

— Нам можно войти? — спросила Инид.

— Нет, нельзя, — ответила Аннализа. — Сюда уже едет полиция. Ничего нельзя трогать.

— Полиция? — ахнула Минди.

— Она самая. Это акт вредительства. Отправляйтесь по своим квартирам и ждите. — Она захлопнула дверь.

Инид повернулась к Сэму:

— Сэм?

Сэм посмотрел на свою мать. Та покровительственно погладила сына по голове.

— Сэм не в курсе дела, — проговорила Минди твердо. — Райсы — параноики, это всем известно.

— Что происходит в этом доме? — спросила Инид.

И все разошлись по своим квартирам.

У себя в гостиной Аннализа сложила руки на груди, покачала головой и опять зашагала взад-вперед. Раз Интернета лишился сразу весь дом, значит, Пол ошибается. Он позвонил ей в половине шестого утра и стал кричать о том, что потерял чертову уйму денег, утверждать, что кто-то пронюхал про сделку с китайцами и специально вывел из строя его домашние компьютеры. Это он настоял, чтобы она вызвала полицию, она так и поступила, но ее подняли на смех и посоветовали позвонить провайдеру, «Тайм Уорнер». Пришлось минут десять умолять, прежде чем ей пообещали прислать ремонтника во второй половине дня. Пол запретил ей кого-либо впускать в квартиру, прежде чем полиция снимет отпечатки пальцев и выполнит все прочие следственные действия.

У себя дома Минди достала из морозильника вафли.

— Сэм! — позвала она. — Ты будешь завтракать?

Сэм появился в дверном проеме с рюкзаком на спине.

— Я не хочу есть, — сказал он.

Минди положила одну вафлю в тостер.

— Как интересно! — сказала она.

— Что? — тревожно спросил Сэм.

— Эти Райсы. Полицию они вызвали — из-за какого-то сбоя Интернета! — Тостер выплюнул вафлю, она положила ее на блюдце, намазала маслом и дала Сэму. — С этими приезжими вечно так! Они не понимают, что в Нью-Йорке может произойти все, что угодно.

Сэмми молча кивнул. У него было сухо во рту.

— Когда ты вернешься из школы? — спросила Минди.

— Наверное, как обычно, — промямлил Сэм, глядя на вафлю.

Минди отрезала кусок от вафли, предназначавшейся Сэму, и отправила себе в рот, потом вытерла тыльной стороной ладони масло со рта.

— Когда бы ты ни вернулся домой, я буду здесь, — сказала она. — Хочу взять отгул. Я глава домового комитета, кому, кроме меня, разбираться с этой ситуацией?

В трех кварталах оттуда, в доме Билли Личфилда, с Интернетом все было в порядке. Проведя бессонную, тревожную ночь, Билли усердно проверял блоги, посвященные искусству, сайт The New York Times и всех мыслимых газет на предмет упоминания креста Марии Кровавой. Упоминаний не было, зато нельзя было пройти мимо сообщений во всех финансовых разделах о сделке Сэнди Брюэра с китайским правительством, ценой которой была доля на китайском фондовом рынке, и бурной реакции на нее. В редакционных статьях двух крупных газет подвергалась сомнению нравственность таких совместных действий богатых персонажей финансового мира и высказывалось подозрение, что из этого может вырасти некое сверхправительство, влияющее на политику других стран. Это явно противоправно, но законов, позволяющих противостоять этому, пока не придумали…

В сетевых дневниках упоминался не только Сэнди Брюэр. Нашлось там место и Джеймсу Гучу. Кто-то снял его сотовым телефоном на творческой встрече в магазине «Барнс энд Ноубл» и разместил видеозапись в Snarker и YouTube, и теперь все, кому не лень, критиковали прическу Джеймса, его очки, манеру говорить. Его обзывали «говорящим овощем», «очкастым огурцом». Бедный Джеймс, подумал Билли. Такой смирный, скромный человек! Непонятно, почему он превратился в центр отрицательного внимания. Наверное, дело в его успехе. Успех — это подобие преступления, решил Билли.

Манхэттен, Мидтаун, несколько минут спустя. Сэнди Брюэр, опухший, в дурном настроении после злоупотребления спиртным накануне вечером, заходит в офис «Брюэр секьюритис», берет с кресла мягкий баскетбольный мяч, идет с ним в кабинет Пола Райса и бросает мяч Полу в голову. Пол подскакивает на месте.

— Ты сдурел, Райс? Совсем не в себе? — заорал Сэнди. — Двадцать шесть миллионов баксов! — С багровым от злости лицом он навис над столом Пола. — Лучше верни эти деньги, иначе ты уволен!

Поскольку Филипп находился в Лос-Анджелесе, Тайер Кор неплохо проводил время в его апартаментах, попивая его кофе и красное вино и время от времени занимаясь сексом с его подружкой. Тайер был слишком большим эгоистом, чтобы добиваться как любовник высоких показателей, но порой, когда Лола была не против, он соизволял предаваться с ней этому занятию. Она заставляла его пользоваться презервативом, иногда даже двумя, поскольку не доверяла ему, отчего секс доставлял меньше удовольствия. Зато это компенсировалось восторгом от того, что все происходило в постели Филиппа.

— Знаешь, ты не любишь Филиппа, — произносил потом Тайер.

— Нет, люблю, — возражала Лола.

— Врешь! — настаивал Тайер. — Разве влюбленная женщина станет заниматься сексом с другим в постели любимого?

— У нас с тобой не секс, — отвечала на это Лола, — просто мне скучно.

— Большое спасибо.

— Ты же не ждешь, что я в тебя влюблюсь? — спрашивала его она, кривясь так, будто съела какую-то гадость.

— Я постоянно вижу, как в квартиру заходит какой-то молодой человек. Кто это? — спросила однажды Лолу Инид. Она заглянула попросить взаймы картридж для принтера. Вечно она «занимала» у Филиппа что-нибудь в этом роде, и Лола не переставала удивляться, почему бы ей не отправиться за всем этим в «Стэплс», как делают остальные люди.

— Знаете, такие вещи можно заказывать на дом прямо по Интернету, — сообщила ей Лола на этот раз, сложив руки на груди.

— Знаю, милочка, но так гораздо интереснее, — призналась Инид, роясь в ящиках Филиппа. — Вы не ответили на мой вопрос насчет молодого человека.

— Мало ли… — небрежно сказала Лола. — Какой он из себя?

— Высокий, очень привлекательный, волосы светлые, рыжеватые, выражение лица пренебрежительное.

— А, этот! — Лола кивнула. — Это Тайер Кор, мой приятель.

— Я так и подумала, — кивнула Инид. — Иначе трудно представить, зачем ему проводить столько времени в квартире Филиппа. Кто он, чем занимается?

— Он ведет колонку сплетен, совсем как вы.

— Где?

— На сайте Snarker, — сказала Лола нехотя. — Он собирается стать прозаиком. Может, когда-нибудь возглавит телеканал. У него ума палата. Все говорят: чем бы он ни занялся, его ждет успех.

— Тогда понятно. — Инид нашла картридж и выпрямилась. — Теперь я точно знаю, кто это. Знаете, Лола… — Она замялась. — Меня немного тревожит правильность ваших суждений о людях. Напрасно вы пускаете человека такого сорта в квартиру Филиппа. Не уверена даже, что такого можно пускать к нам в дом.

— Он мой друг! — возмутилась Лола. — Разве мне нельзя иметь друзей?

— Не хочу вмешиваться не в свое дело, — вежливо сказала Инид. — Просто решила дать вам хороший совет.

— Благодарю вас, — ответила Лола многозначительным тоном и проводила пожилую даму к двери. После ее ухода вышла на цыпочках в коридор и исследовала глазок в двери соседки. Вдруг та и сейчас к нему прильнула? Много ли разглядит старуха в такую дырочку? Выходило, что много, даже слишком. Возвращаясь в квартиру Филиппа — ее и Филиппа, мысленно поправилась Лола, — она сочиняла версию, объяснявшую визиты Тайера. Помощь Филиппу в предсценарных исследованиях? Или это она помогает Тайеру, задумавшему роман? То и другое звучало вполне невинно. Видеть происходящее в квартире Инид не могла, так откуда ей знать, чем Лола с Тайером занимаются?

Лола не собиралась далеко заходить в своей связи с Тайером Кором. Она знала, как это опасно, но именно опасность ее и волновала. К тому же неопределенность отношений с Филиппом служила оправданием ее поведения: она говорила себе, что нуждается в запасном варианте на случай, если с Филиппом ничего не выгорит. Да, на роль утешительного приза Тайер Кор не очень годился, зато он многих знал и часто хвастался ценными связями.

Впрочем, через несколько дней Филипп должен был вернуться, и Лола предупредила Тайера, что они вот-вот расстанутся. Тайеру это не понравилось — не потому, что он боялся заскучать без Лолы, просто ему нравилось болтаться в доме номер один. Здесь его устраивало буквально все, даже просто входя в это здание на Пятой авеню, он чувствовал себя сверхчеловеком. Прежде чем войти, он часто оглядывался — вдруг кто-нибудь его видит? — и наслаждался каждой секундой. Швейцаров он миновал, небрежно взмахивая рукой со словами: «Наверх, к Филиппу Окленду». Швейцары смотрели на него с подозрением — и он догадывался, что вызывает у них неодобрение, даже неприязнь, — но останавливать его они не смели.

В это утро Тайер, явившись в квартиру Филиппа, предложил Лоле открыть какой-нибудь порносайт. Лола ела картофельные чипсы, громко хрустя, — ради самого хруста, подумалось Тайеру.

— Не получится! — отрезала она.

— Почему? Ты что, ханжа?

— Нет. Интернет накрылся. Все этот Пол Райс! По крайней мере все так говорят. Инид утверждает, что они попытаются его выселить. Не знаю, получится ли, но теперь весь дом его ненавидит.

— Пол Райс? — небрежно переспросил Тайер. — Тот самый? Муж Аннализы, гламурной шлюшки?

Лола пожала плечами:

— У них денег куры не клюют. Она разъезжает на «бентли», а шмотки ей присылают прямо из модных салонов. Ненавижу ее!

— А я ненавижу их обоих, — высказался Тайер с улыбочкой.

Решив не медлить, Минди и Инид объявили внеочередное собрание домового комитета. Направляясь вниз, к Минди, Инид задержалась у двери Филиппа. До нее донеслись голоса — Лолы и, наверное, этого типа по имени Тайер Кор. То ли девица решила не прислушиваться к ее словам, то ли она просто дурочка. Инид постучала в дверь.

Голоса сразу стихли. Инид постучалась снова.

— Лола! — позвала она. — Это я, мне надо с вами поговорить.

Она услышала шушуканье, потом дверь открылась.

— Здравствуйте, Инид! — пропела Лола, изображая радость.

Инид протиснулась мимо нее и увидела Тайера Кора — тот чинно сидел на диване со сценарием в руках.

— Хэлло! — поприветствовала она его. — Вы кто?

Тайер мигом преобразился в пай-мальчика — образ, с которым он старался расстаться последние пять лет. Он встал и приветливо протянул руку:

— Тайер Кор, мэм.

— Инид Мерль, тетка Филиппа, — сухо представилась пожилая дама.

— Надо же, Лола не говорила мне, что вы приходитесь Филиппу тетей.

— Вы друг Филиппа?

— Да, его и Лолы. Мы с Лолой обсуждали мой сценарий. Я надеюсь получить от Филиппа ценные советы. Но, вижу, у вас с Лолой свой разговор. — Тайер кротко переводил взор с Инид на Лолу и обратно. — Пожалуй, я пойду. — И он схватил свою куртку.

— Сценарий не забудьте! — напомнила ему Инид.

— Конечно, — сказал Тайер и переглянулся с Лолой. Та натянуто улыбнулась. Тайер прихватил сценарий и вышел в коридор, сопровождаемый Инид.

Вниз они ехали молча. Тайера это устраивало. В голове у него буквально теснились мысли, и ему не хотелось потерять их нить. За истекшие полчаса он набрал материала сразу для нескольких записей в блоге. Дом номер один оказался очагом интриг, и Тайер надеялся накропать целый сериал про события в этом гадюшнике. Называться это будет «Кооператив». Или, скажем, «Из жизни богатых и привилегированных».

— До свидания! — твердо сказала ему Инид под звук открывающихся дверей лифта. Тайер кивнул ей и исчез. Для энергичного нападения на жильцов дома номер один ему требовалось одно — постоянное поступление сведений. Он посмотрел на унесенные из квартиры бумаги и ухмыльнулся. Это был первый вариант сценария Филиппа Окленда, рабочее название — «Мария Кровавая». Филипп будет рвать и метать, если обнаружит, что Лола выпустила из дома его незаконченный сценарий. Ничего, утечки не произойдет, пока она остается хорошей и послушной девочкой. Теперь, решил Тайер, не он будет навещать ее, а она его: пусть держит его в курсе развития событий в доме. Когда устанет рассказывать, может сделать ему минет.

Инид позвонила в дверь Минди. Дверь открыл Сэм. Он решил не идти в школу, сказавшись больным. Мальчик привел Инид в крохотную гостиную, где троица — весь домовой комитет — повела яростный спор о Поле Райсе.

— Разве мы не можем заставить его пустить в квартиру людей из «Тайм Уорнер»?

— Конечно, можем! Монтеры есть монтеры. К тому же он наносит ущерб другим жильцам. Если откажется, надо будет обратиться к юристу, обслуживающему здание.

— Пытался кто-нибудь с ним поговорить?

— Все пытались! — заявила Инид. — С ним невозможно иметь дело!

— А его жена? Может, кто-нибудь обратится к ней?

— Попытаюсь еще раз, — вызвалась Инид.

За стенкой Сэм Гуч, лежавший в постели, делал вид, что читает мамин New Yorker. Он оставил дверь приоткрытой, чтобы ничего не упустить из разговора. Он смотрел в потолок и был исключительно доволен собой. Да, его поступок всполошил весь дом, он до смерти боялся, что его разоблачат, но ради того, чтобы поквитаться с Полом Райсом, он был на все готов. Сэм полагал, что теперь этот человек перестанет донимать всех, особенно его маму. Сам он ничего Полу не скажет, но, столкнувшись с ним в вестибюле дома, так на него взглянет, что тот сразу сообразит, чьих это рук дело. А доказать, надо надеяться, ни за что не сумеет!

Через несколько минут Инид постучала в дверь Райсов. Домработница Мария чуть приоткрыла дверь и сказала в щель:

— Никаких посетителей.

Инид сунула в щель палец.

— Не глупите. Мне нужна миссис Райс.

— Инид? — раздался голос Аннализы. Она вышла в холл и прикрыла за собой дверь. — Мы не виноваты.

— Конечно, нет.

— Причина в том, что Пола все ненавидят.

— Кооператив — все равно что частный клуб, — стала объяснять Инид. — Особенно в таком доме, как наш. Вам не обязательно восторгаться жильцами, но ладить приходится со всеми, иначе не избежать полного крушения. Сначала до посторонних доходит информация, что жить тут не так уж хорошо, потом валится цена на квартиры. А это, дорогая моя, никому не нравится.

Аннализа стояла, не поднимая глаз. Инид продолжала:

— Таков неписаный кодекс поведения. Мы не можем допустить, чтобы одни соседи оскорбляли других. Да, дом номер один — шикарное здание. Но одновременно это — жилище многих людей, их святилище. Если святилище становится небезопасным, люди начинают испытывать гнев. Мне страшно за вас с Полом, я боюсь того, что может случиться, если вы не впустите к себе монтера из «Тайм Уорнер».

— Он уже здесь, — сообщила Аннализа тихо.

— Вот как! — поразилась Инид.

— Его впустили через служебный вход. Полагаю, вы захотите с ним поговорить.

— Не откажусь, — кивнула Инид.

Она последовала за Аннализой к двери, ведшей к лестнице. Монтер держал в кулаке пучок кабелей.

— Их перерезали, — бросил он хмуро.

— Привет, Роберто! — Филипп Окленд вошел в дом номер один по Пятой авеню с чемоданом. — Как дела?

— Тут такое творилось! — Роберто рассмеялся. — Вы многое пропустили.

— Неужели? Что именно?

— Крупный скандал. С миллиардером, Полом Райсом Но ваша тетушка все уладила.

— Конечно, — сказал Филипп уже от двери лифта. — Как всегда.

— Как потом оказалось, кто-то перерезал кабели, идущие в апартаменты миллиардера. Кто это натворил, никто не знает. Потом Райс вызвал полицию. Сцена между Минди Гуч и Полом Райсом. Ох, и ненавидят они друг друга! Теперь Райс заставляет кооператив установить видеокамеры на лестницах, а миссис Гуч ничего не может с этим поделать. Ну и бесновалась она! Миссис Райс теперь ни с кем не разговаривает. Когда она спускается, домработница нам звонит, мы подзываем водителя с машиной к самому подъезду. Правда, на них никто не держит зла, ведь кабели-то кто-то перерезал, да и Пол Райс дал швейцарам по тысяче баксов, чтобы охраняли его жену. Теперь любой, кто входит в здание, даже посыльный из химчистки, должен регистрироваться и показывать удостоверение личности. Тюрьма, да и только! Некоторые думают, что во всем виноват приятель вашей подружки.

— Что?! — Филипп, жавший на кнопку лифта, резко опустил руку.

— Этот лифт торопиться не умеет! — засмеялся Роберто.

В кабине лифта Филипп от волнения трижды давил на кнопку тринадцатого этажа. Что за ерунда здесь творится?

В Лос-Анджелесе он без продыху трудился над исправленной версией сценария сериала «Подружки невесты встречаются вновь». Первые дни он о Лоле даже не вспоминал. Она звонила ему раз десять, но он не отвечал на звонки. На третий вечер в Лос-Анджелесе он попытался с ней связаться, полагая, что застанет ее еще у матери. Но там ее не оказалось. Она уже была в Нью-Йорке, в его квартире.

— Лола, мы должны это обсудить, — сказал он.

— Я уже переехала. Думала, это предусмотрено планом. Я распаковала все свои вещи. Они заняли только угол в стенном шкафу в спальне. Кое-что из твоей одежды я спрятала в хранилище в подвале. Надеюсь, ты не возражаешь? — спросила она, словно вдруг сообразила, что он может запротестовать.

— Это не самая блестящая идея, Лола.

— Почему? Ты предложил мне к тебе переехать. Помнишь, на Мастике? Если теперь ты говоришь, что больше меня не любишь… — И она заплакала.

Ее слезы разжалобили Филиппа.

— Этого я не говорил. Ты мне небезразлична, Лола. Просто…

— То ты утверждаешь, что я тебе небезразлична, то не хочешь, чтобы я была рядом. Хорошо, я уйду. Стану жить на улице.

— Тебе не обязательно жить на улице, Лола.

— Мне двадцать два года. — Она всхлипнула. — Ты меня соблазнил, заставил в тебя влюбиться. А теперь губишь мою жизнь.

— Прекрати, Лола. Все образуется.

— Так ты меня любишь?

— Обсудим это, когда я вернусь, — уступил он.

— Знаю, ты еще не готов это сказать, — защебетала она, — но ты это скажешь. Пока идет период притирки. Да, чуть не забыла: твоя подружка Шиффер Даймонд встречается с неким Дереком Браммингером. Об этом писала Post. Потом, я сама видела, как они утром выходят из дома. Он не очень хорош: старый, плохая кожа. Казалась бы, кинозвезда могла бы найти себе кого-нибудь получше. Но видно, не может. Вообще-то она сама уже не молода.

Филипп некоторое время молчал.

— Алло, алло! — окликнула его Лола. — Ты меня слышишь?

Значит, она вернулась к Браммингеру, думал Филипп. Сначала сказала ему избавиться от Лолы, а потом… Почему он решил, что она изменилась?

Сейчас, едва войдя в квартиру, он крикнул:

— Лола! Что это за история про твоего дружка?

Но Лолы дома не оказалось. Филипп оставил чемодан на кровати и постучался к своей тете. Лола была у Инид.

— Филипп! Вот ты и дома! — Лола бросилась ему на шею. Он, хлопая ее по спине, вопросительно смотрел на тетушку, та улыбалась и возводила глаза к потолку. — Инид показывала мне свои книги по садоводству, — тараторила Лола. — Весной я займусь твоей террасой. Инид говорит, там можно выращивать в ящиках тюльпаны. Пусть у нас будут цветы!

— С приездом, Филипп. — Инид медленно встала с кушетки. После двухнедельного отсутствия Филипп особенно ясно увидел, как она стара. Скоро он ее лишится и тогда станет по-настоящему одинок. От этой мысли у него изменилось настроение. Какое счастье, что у него есть тетка, что Лола осталась в его квартире и ладит с Инид! Может, все в конце концов уладится.

— Хочу показать тебе, что я сделала в кухне, — нетерпеливо сказала Лола.

— Ты заходила туда? — спросил он с шутливым удивлением и последовал за ней к себе в квартиру, где она продемонстрировала ему плоды своих усилий. Да, после этой перестановки в кухонных шкафах он никогда ничего не найдет. — Зачем ты это сделала? — Филипп открывал шкафчик, где раньше держал кофе и приправы и где теперь громоздились тарелки.

Лола выглядела раздавленной.

— Я думала, тебе понравится.

— Мне нравится. Так лучше, — соврал он, осмотрев, к чему еще она приложила руку. Он опасливо открыл шкаф в спальне. Половины его одежды — пиджаков и рубашек, висевших в строгой последовательности долгие годы, — там не оказалось. Теперь там в беспорядке висели, как елочные украшения, Лолины вещи.

— Ты забыл про меня? — Она подошла к нему сзади и запустила руки ему в джинсы. Потом опрокинулась на кровать.

Филипп мгновенно возбудился — вот что значит две недели без секса! — и забросил ее ноги себе на плечи. Однако всего секунду он созерцал роскошь, которую она выставила ему на обозрение, и понял, что хотел совсем не этого. Но ему предлагалось только это, и он не стал мешкать.

Потом, рыская по кухне в поисках убранных неведомо куда винных бокалов, Филипп снова спросил:

— Так что это за история про то, как какой-то твой приятель перерезал интернет-провода, идущие в апартаменты Райсов?

Лола тяжело вздохнула:

— Все это ужасная Минди Гуч! Она меня подставляет, ведь Джеймс, ее муженек, все время пытается за мной приударить у нее за спиной. Вот она и обвинила во всем Тайера Кора. Помнишь, мы праздновали с ним Хэллоуин? Тайер заглядывал сюда всего пару раз — он хочет стать сценаристом, вот я и пыталась ему помочь. Штука в том, что Тайер пишет в Snarker про Минди и ее мужа, поэтому Минди решила ему отомстить. Когда это случилось, Тайера не было в доме.

— Он часто здесь бывал? — спросил Филипп, полный подозрений.

— Я же тебе говорю: всего пару раз, точно не помню.

В соседней квартире Инид огорченно качала головой, убирая книги по садоводству. Она все перепробовала, лишь бы избавиться от Лолы: заставляла ее искать в трех дорогущих супермаркетах на Шестой авеню некую особенную консервированную фасоль, водила на ретроспективу Дэмиена Херста с дохлыми коровами и акулами, даже знакомила ее с Флосси — все без толку. Лола утверждала, что тоже обожает именно эту фасоль, что признательна Инид за знакомство с подлинным искусством. Даже Флосси ее не смутила: Лола упросила старуху рассказать о юных годах и о карьере манекенщицы и внимала рассказу, сидя в изножье кровати. Инид поняла, что недооценила цепкость Лолы. После «катастрофы с Интернетом», когда Инид снова приперла Лолу к стенке в связи с ее отношениями с Тайером Кором, та с невинным видом заявила: «Вы были правы, Инид, он подонок. Я с ним больше не разговариваю».

В отличие от Минди Гуч Инид не поверила, что кабели Пола Райса перерезал Тайер Кор. Он был наглецом и, как все наглецы, трусом. Такие опасаются конкретных действий и предпочитают подгадить другим, ничем не рискуя, например, сидя за монитором компьютера. Своими обвинениями Минди отвлекала внимание от настоящего виновника, а им был, как подозревала Инид, Сэм Гуч.

К счастью для Сэма, полиция провела расследование кое-как. Случившееся было квалифицировано как шалость, следствие вражды между жильцами. Подобные шалости совершались все чаще в жилых домах даже самого высокого класса. Соседи бойко кляузничали друг на друга: кто-то стучит шваброй в потолок, кто-то срывает чужие рождественские украшения, кто-то страдает от сигаретного дыма, проникающего в квартиры некурящих и грозящего их детям раком. «Я всем говорю: «Живите сами и дайте жить другим», — сказал один из полицейских Инид. — Но вы знаете, какие теперь люди. Денег слишком много, а места мало. И с манерами беда. Отсюда и взаимная ненависть».

Между жильцами дома номер один всегда происходили мелкие стычки, но до сих пор всех примиряла общая гордость за свой престижный дом. Вероятно, равновесие нарушили Райсы, значительно превосходившие благосостоянием всех остальных. Пол грозил иском, поэтому Инид пришлось сделать Минди суровое внушение, напомнив, что если Пол Райс выполнит свою угрозу, то жильцам придется платить штраф, а это отразится на всех в виде повышения ежемесячных эксплуатационных расходов. Взглянув на ситуацию с точки зрения финансов, то есть узрев угрозу лично для себя, Минди присмирела и даже согласилась письменно извиниться перед Полом и Аннализой Райс. Установилось хрупкое перемирие, но подробности дрязг просочились в Snarker. Инид была уверена, что информация попадает туда от Лолы, но как это доказать? Сама Инид была совершенно ни при чем, однако Минди теперь не давала бедняжке проходу: останавливала в холле, спрашивала, читала ли Инид очередную грязную запись, и при отрицательном ответе пересылала ее той по электронной почте.

— Так не может продолжаться! Надо что-то предпринять! — завопила Минди однажды утром. Инид вздохнула:

— Если вас это так задевает, наймите этого парня на работу.

— Что?! — воскликнула Минди в гневе.

— Наймите его, — повторила Инид. — Он большой трудяга, раз с таким старанием пишет о нашем доме. Какой-то умишко у него есть — он умеет составлять фразы, иначе вы бы так не сердились. Дайте ему достойную зарплату и заставьте вкалывать. Тогда у него не будет времени писать всякую чушь. Только не платите слишком много, чтобы не накопил денег и не ушел. Обеспечьте его страховкой и бонусами, возьмите дармоеда в оборот — и он больше не будет вас беспокоить.

Если бы все проблемы решались с такой же легкостью! С этой мыслью Инид отправилась на кухню, заварила чай и стала пить с осторожностью, чтобы не обжечься. Подумав, она понесла чай в спальню. Отключила телефоны, расстелила постель и впервые за много лет улеглась в разгар дня. Глаза сами закрылись. Стара она стала для подобных драм.

Последние события в доме номер один превратили Пола Райса в еще большего параноика и поклонника всего таинственного, чем раньше. Он то и дело срывался по поводам, которые прежде оставляли его равнодушным. Он орал на Марию, когда та неправильно складывала его джинсы, а после кончины одной из его драгоценных рыбок обвинил в умышленном убийстве Аннализу. Это переполнило чашу ее терпения, и она отправилась с Конни Брюэр на спа-курорт в Массачусетс на шесть дней. Полу предстоял уик-энд в одиночестве. Последнее время он посвящал все уик-энды своим собственным интересам, но ценил преимущество иметь рядом Аннализу. Ее отъезд, даже ненадолго, напугал его: вдруг она его бросит?

Сэнди Брюэру, судя по всему, были чужды подобные тревоги.

— Эй, пижон, — обратился он к Полу, заглянув к нему в кабинет, — девчонок в эти выходные не будет. Может, поужинаешь у меня? Хочу тебя кое с кем познакомить.

— С кем? — спросил Пол. После той вспышки бешенства у Сэнди Пол не сводил с него глаз, ища свидетельства намерения найти ему, Полу, замену. Но вместо этого обнаружил, что Сэнди оплачивает услуги эскорт-агентств, подбирающих ему проституток для бизнес-поездок. Не собирается ли Сэнди в отсутствие Аннализы подсунуть шлюху и ему?

— Подожди, увидишь, — загадочно ответил Сэнди. Пол принял приглашение с мыслью, что если он приведет проститутку, то когда-нибудь это можно будет использовать для давления на партнера.

Сэнди любил демонстрировать, чего он добился упорным трудом. Ужин на три персоны был накрыт в его столовой, где висели два огромных полотна кисти Дэвида Салле. Третьим за ужином оказался вместо проститутки мужчина по имени Крейг Акио. Пол пожал Крейгу руку, заметив только, что тот моложе его и что у него черные пронзающие насквозь глаза. Сначала они наслаждались белым вином редкого сорта и супом из морепродуктов.

— Я восхищаюсь тем, что вы делаете, Пол, — обратился к нему Крейг Акио с другого конца стола из полированного красного дерева. — Ваша последняя работа попросту гениальна!

— Благодарю, — коротко отозвался Пол. Он привык, что его называют гением, и отнесся к комплименту как к должному.

— Жду не дождусь, когда начну работать вместе с вами.

Пол замер, не донеся ложку до рта. Такого поворота он не ожидал.

— Вы переезжаете в Нью-Йорк? — спросил он.

— Уже нашел квартиру в новом здании Гуотми. Это шедевр современной архитектуры!

— На Уэст-Сайд-хайвей, — весело уточнил Сэнди.

— Ничего, я привык к автомобилям. Я вырос в Лос-Анджелесе.

— Где вы учились? — спросил Пол ровным голосом, хотя это давалось ему с трудом. Сэнди мог бы сначала предупредить его о новом партнере.

— В Массачусетском технологическом институте, а вы?

— В Джорджтауне, — ответил Пол. Он смотрел поверх головы Крейга на картины Дэвида Салле. Обычно он не обращал внимания на такие вещи, но сейчас не мог не испугаться персонажей картин — двух шутов с радостными и в то же время свирепыми гримасами на лицах. Пол поспешно глотнул вина. Он не мог этого объяснить, но шуты вдруг показались ему живыми людьми, потешающимися над ним.

До конца ужина разговор шел только о предстоящих выборах и об их влиянии на бизнес. Затем все перешли в кабинет Сэнди, к коньяку и сигарам. Предложив гостям сигары, Брюэр заговорил об искусстве, хвастаясь своим недавним ужином с неким Дэвидом Порши.

— Билли Личфилд — хороший друг моей жены, — продолжал он. — Когда вы женитесь, он вашей жене станет хорошим другом, — объяснил он Крейгу Акио. — Это он свел нас с Порши, главным человеком в Метрополитен-музее. Порши знает об искусстве все, что неудивительно. Благодаря ему я и задумался о пополнении моей коллекции, о переходе с новых мастеров на старых. Как ты считаешь, Пол? Новую вещь может приобрести любой, верно? Дело только в деньгах. Но кто бы что ни говорил, неизвестно, сколько эта вещь будет стоить через пять или даже через два года. Может, вообще ничего.

Пол помалкивал, Крейг оживленно кивал. Сэнди, желая усилить впечатление, открыл сейф.

Конни выполнила просьбу Билли: она заперла крест в сейф в кабинете Сэнди, чтобы иметь возможность любоваться им, когда захочется. Тем не менее она старалась сохранять приобретение в тайне — в отличие от мужа. Когда Билли впервые предложил Сэнди купить крест, тот остался равнодушен, сочтя его очередной антикварной безделушкой, которую загорелось заиметь его жене. Конни убеждала его, что это настоящая старина, но Сэнди не обращал внимания на эти уговоры, пока не познакомился с Дэвидом Порши. Дэвид был настоящим ценителем искусства. В тот вечер, вернувшись домой, Сэнди рассмотрел крест вместе с Конни, начиная понимать: это действительно ценность. Больше всего ему льстило, какое удачное приобретение он сделал. Такой штуковины не было больше ни у кого. И теперь он взял за правило заманивать доверенных гостей к себе в кабинет после ужина и хвастаться раритетом.

Сейчас, сняв черный шнурок с замшевой упаковки, Сэнди провозгласил:

— Сейчас вы увидите нечто редкостное. Этому позавидовал бы любой музей. — Не выпуская крест из рук, он позволил Крейгу и Полу им любоваться.

— Откуда у вас это? — воскликнул удивленный Крейг Акио.

— Такое не всякому удается, — ответил Сэнди Брюэр, убирая крест в сейф. Попыхтев сигарой, он продолжил: — Такие вещи сами находят себе владельцев. Подобно ей, и вы, Крейг, сами нас нашли. — Сэнди повернулся к Полу и выдохнул в его сторону дым. — Я жду, чтобы ты, Пол, научил Крейга всему, что знаешь сам. Вы будете работать в тесном контакте. Во всяком случае, сначала.

Последние слова — «во всяком случае, сначала» — насторожили Пола. А что потом? До него вдруг дошло, что подразумевает Сэнди, говоря об обучении Крейга: когда Пол обучит новичка, его уволят. Работу Пола может и должен выполнять один человек: работа эта тайная, в ней важна интуиция, главное в ней — импровизация. Полу показалось, что он весь горит. Он вскочил и попросил воды.

— Воды? — пренебрежительно отозвался Сэнди. — Надеюсь, ты не превращаешься в хлюпика?

— Я еду домой, — сказал Пол.

Он ушел от Сэнди разъяренный. Сколько пройдет времени, прежде чем Брюэр укажет ему на дверь? Он перешел тротуар, залез в «бентли», в сердцах хлопнул дверцей. Водитель запустил мотор. Может, он и машины лишится? Вместе со всем остальным? В сложившейся ситуации потеря этой работы означала конец всему, к чему он уже привык. Придется сменить образ жизни, переехать в более скромную квартиру. Пока денег у него было полно, но их количество изменялось день ото дня, завладеть ими было так же проблематично, как горшочком с золотом на краю радуги. Правильнее было бы поймать самый выгодный момент — вот тогда ему обломился бы целый миллиард!

Из головы у Пола не выходил Сэнди с его намерением нанести подлый удар. Следующие тридцать шесть часов Пол провел дома, в полной панике. К утру воскресенья его уже не могли успокоить даже рыбки, поэтому он решил совершить пешую прогулку. На пути к двери увидел на столике номер The New York Times. Расстелив газету на ковре в гостиной, он стал бездумно листать страницы.

Решение проблемы с Сэнди пришло само собой, оно скрывалось в разделе «Искусство». Там красовалась статья с портретами королевы Марии, посвященная загадке креста Марии Кровавой. Дэвид Порши, познакомившись с Брюэрами и заподозрив, что Сэнди скупает краденые исторические ценности, позаботился о появлении в прессе этой статьи.

Прочитав ее, сидя корточках, Пол Райс прозрел. Все просто! Он опрокинулся на ковер, обдумывая, как распорядиться полученной информацией. Варианты плодились в его мозгу с необыкновенной скоростью. Пока Сэнди, обвиненный в приобретении краденой драгоценности, будет выпутываться из этой непростой ситуации, ему будет не до увольнения Пола. А Пол пойдет дальше: свалив Сэнди, усядется на его место. Фонд окажется в его распоряжении, Сэнди же, заработавшему судимость, будет запрещено заниматься биржевой торговлей. Он, Пол, все приберет к рукам! Только так можно обеспечить себе полную безопасность.

Он захватил с собой газету и отправился в интернет-кафе на Астор-Плейс. Порывшись в Сети, он нашел все, что хотел, и зарегистрировал электронный адрес на имя Крейга Акио. Потом сочинил письмо о том, что он, Крейг Акио, видел крест в доме Сэнди Брюэра. Это письмо Пол отправил тому журналисту, который написал материал в The New York Times. По привычке он перечитал свой текст, остался доволен и нажал кнопку «Отправить».

Шагая по суетному даже в выходной день Бродвею, Пол впервые за несколько дней чувствовал себя спокойно. Входя в дом номер один, он с ухмылкой подумал, что в век информационных технологий никто ни от чего не застрахован. Никто, кроме него, — по крайней мере пока.

Глава 17

Билли Личфилду апрель принес не только весенние ливни, но и изнуряющую зубную боль. Отвратительная по года усугублялась хождениями к зубному врачу, и этому не было видно конца. К стоматологу его погнало превращение тупой боли в боль совершенно невыносимую. Рентген показал, что у него не в порядке сразу два корня. Требовалась немедленная операция. Он замучился ходить к врачу, устал от новокаина, антибиотиков, кашеобразной пищи. Для облегчения боли он глотал викодин.

— Не понимаю! — ныл Билли в кресле дантиста. — У меня за всю жизнь не было кариеса!

Конечно, Билли немного преувеличивал, однако он действительно привык гордиться своими белыми, ровными зубами, а все стоматологические проблемы сводились только к скобам, которые он носил в детстве два года.

Дантист пожал плечами:

— Привыкайте, с возрастом от этого никуда не денешься. Ухудшается обмен веществ, и первыми реагируют зубы.

Это привело Билли в еще более угнетенное состояние — он налег на прозак. Личфилд никогда не был рабом своего организма, и этот новый опыт он находил не только унизительным, но и способным перечеркнуть все его жизненные достижения. Правы философы: все рано или поздно кончается разложением и смертью, которая уравнивает всех.

Однажды, приходя в себя после очередного несправедливого обращения с его челюстью (ему удалили зуб и вкрутили на его место стальной винт, и теперь следовало дожидаться, пока в лаборатории изготовят искусственный зуб), он вздрогнул, услышав стук в дверь.

В коридоре стоял незнакомец в синем костюме от Ralph Lauren. Не дав Билли опомниться, он показал ему свой жетон.

— Инспектор Фрэнк Сабатини, — представился он. — Можно войти?

— Конечно… — Билли был так потрясен, что не мог возражать. Ведя детектива в гостиную, он вдруг спохватился, что принимает его в халате, и представил, как в наручниках бредет в камеру в этом же шелковом клетчатом облачении…

Инспектор открыл ноутбук.

— Вы Билли Личфилд? — спросил он.

Билли думал соврать, но решил, что так будет лишь хуже.

— Да, это я. В чем дело, офицер? Кто-то умер?

— Детектив, а не офицер, — поправил его Фрэнк Сабатини. — Я очень стремился к этому чину, и мне нравится, как он звучит.

— Понимаю вас, — сказал Билли и, желая оправдаться за халат, добавил: — Я, видите ли, отлеживаюсь после визита к стоматологу.

— Сочувствую! Я сам терпеть не могу лечить зубы. — Детектив Сабатини был само радушие. Билли решил, что арестом, пожалуй, пока что не пахнет.

— Не возражаете, если я переоденусь? — спросил он.

— Пожалуйста, я подожду.

Билли ушел в спальню и прикрыл дверь. У него сильно дрожали руки, и потребовалось некоторое время, чтобы сменить халат на вельветовые брюки и шерстяной джемпер. Потом он принял в ванной таблетку викодина и две таблетки ксанакса. Если его ждала тюрьма, он хотел туда отправиться как можно более спокойным.

Вернувшись в гостиную, Личфилд застал детектива за разглядыванием его фотографий.

— Вы знакомы со многими важными людьми, — сказал Сабатини уважительно.

— Да, — кивнул Билли, — я живу в Нью-Йорке давно, уже сорок лет. Успел приобрести друзей.

Детектив кивнул и перешел к делу:

— Вы продаете предметы искусства?

— Это не совсем так. Иногда свожу людей с продавцами, но сам не торгую.

— Вы знаете Сэнди и Конни Брюэр?

— Да, — тихо сознался Билли.

— Кажется, это вы помогали им составлять коллекцию?

— Было дело, — согласился Билли. — Но коллекция уже тогда была почти полной.

— Вам известно о каких-нибудь их недавних приобретениях? Может быть, без участия посредников?

— М-м… — замялся Билли. — Что значит «недавних»?

— Скажем, за последний год.

— Они ездили на ярмарку искусств в Майами. Могли купить там картину. Я же говорю, они уже почти составили свою коллекцию. Я сейчас работаю, причем напряженно, с другой клиенткой.

— С кем, позвольте спросить?

Билли проглотил слюну.

— С Аннализой Райс.

Детектив записал имя и подчеркнул его.

— Спасибо, мистер Личфилд, — сказал он, протягивая Билли визитную карточку. — Если узнаете еще что-нибудь про коллекцию Брюэров, прошу вас со мной связаться.

— Разумеется! — просиял Билли. — Это все? — спросил он, помолчав.

— В каком смысле? — спросил детектив, уже шедший к двери.

— У Брюэров неприятности? Такие приятные люди!

— Еще какие неприятности! — ответил детектив. — Не теряйте мою карточку. Возможно, скоро мы снова к вам обратимся. Всего хорошего, мистер Личфилд!

— И вам всего хорошего, детектив.

Билли запер дверь и рухнул на диван. Потом вскочил, кинулся к окну, осторожно посмотрел в щелку между занавесками на Пятую авеню. В голове у него вертелись всевозможные сценарии вроде тех, по которым снимают дешевые криминальные телесериалы. Ушел ли детектив? Что именно ему известно? Не сидит ли он теперь в какой-нибудь неприметной машине, готовясь следить за Билли? Не появится ли за ним «хвост»?

Следующие два часа он был слишком напуган, чтобы кому-нибудь звонить или проверять электронную почту. Вдруг он выдал себя полицейскому идиотским вопросом «Это все?». Зачем было упоминать Аннализу Райс? Теперь полиция займется ею. Много ли этому детективу известно? Со страху Билли побежал в спальню и проглотил еще две таблетки. Потом улегся на кровать. К счастью, его вскоре сморил сон. Засыпал он с мыслью, что лучше бы больше не просыпаться.

Пробуждение, однако, состоялось — спустя три часа. Залеживаться не позволил сотовый телефон. Звонила Аннализа Райс.

— Мы можем увидеться? — спросила она.

— Господи, коп и к тебе наведался?

— Заходил, когда меня не было. Он сказал Марии, что это насчет Брюэров, спрашивал, знаю ли я их.

— Что она ответила?

— Что она не в курсе.

— Молодец!

— Билли, что происходит?

— Ты одна? — спросил Билли. — Можешь ко мне заглянуть? Я бы сам к тебе пришел, но не хочу, чтобы меня видел швейцар у вас в доме. Обрати внимание, нет ли за тобой слежки.

Через полчаса Аннализа сидела напротив Билли.

— Хватит, Билли! — взмолилась она, махнув рукой. — С меня довольно. Ты и так рассказал слишком много. — Она встала. — Не смей никого в это посвящать. Ни слова, слышишь? Все, что ты скажешь, может быть использовано против тебя в суде.

— Все настолько плохо? — простонал Билли.

— Тебе нужно нанять адвоката. Дэвид Порши убедит полицейских затребовать ордер на обыск. Возможно, к делу уже подключился прокурор. Тогда обыщут квартиру Брюэров и найдут крест.

— Может, и не найдут, — возразил Билли. — В квартире креста уже нет. Я велел Конни спрятать его в банковском сейфе.

— Рано или поздно и туда нагрянут с обыском, это вопрос времени.

— Я бы мог позвонить Конни и предупредить. Пусть спрячет крест подальше, скажем, в Хэмптонс или в Палм-Бич. Он шестьдесят лет хранился в доме номер один, и никто о нем знать не знал.

— Билли, ты несешь вздор, — ласково сказала Аннализа. — Не усугубляй свое положение, оно и так хуже некуда. Ты в этом замешан, если ты свяжешься с Брюэрами, то тебя обвинят в сообщничестве.

— Сколько пройдет времени, прежде чем меня загребут? — спросил Личфилд.

— В каком смысле?

— Ну, прежде чем меня посадят в тюрьму?

— Ты не обязательно кончишь в тюрьме, Билли. Мало ли что может случиться? Ты можешь заключить сделку о признании своей вины в обмен на смягчение наказания. Если ты прямо сейчас отправишься к прокурору и расскажешь все, что знаешь, то скорее всего вообще избежишь приговора.

— То есть для спасения самого себя мне надо выдать Брюэров?

— Получается, так.

— Не могу, — сказал Билли. — Они мои друзья.

— Мои тоже, — сказала Аннализа. — Но Конни не совершила преступления, приняв подарок у мужа. Не будь глупцом! — произнесла она грозно. — Сэнди Брюэр ни минуты не раздумывал бы, если бы ему было выгодно выдать тебя.

Билли обхватил голову руками.

— Нет, так поступить невозможно. В нашем кругу так не делают.

— Ты ничего не путаешь? Это не детские игры! — прикрикнула на него Аннализа. — Подумай хорошенько, Билли. При чем тут традиции? Придется тебе смотреть в лицо фактам и решать, как быть. Действовать надо так, как лучше для тебя самого.

— А что будет с Брюэрами?

— О них не беспокойся, — твердо произнесла Аннализа. — Сэнди сказочно богат. Он откупится, вот увидишь. Заявит, будто не знал, что приобретает. Будет утверждать, что регулярно покупал у тебя произведения искусства. Расхлебывать кашу придется тебе, а не ему. Я восемь лет проработала адвокатом. Поверь мне, под колесами паровоза всегда оказываются маленькие люди.

— Маленькие люди… — прошептал Билли, качая головой. — Вот до чего дошло! Я все равно маленький человек.

— Прошу тебя, Билли, позволь тебе помочь! — взмолилась Аннализа.

— Мне нужно время. Дай подумать, — сказал Билли, провожая ее к двери.

Через два дня детектив Фрэнк Сабатини в сопровождении четырех полицейских ровно в три часа дня явился в офис компании «Брюэр секьюритис». Детектив Сабатини давно определил, что это самое удобное время для ареста преступников из числа «белых воротничков»: они уже вернулись с ленча, а сытые люди проявляют больше кротости.

Фрэнк Сабатини был совершенно уверен, что виновный изобличен. Накануне Крейг Акио, гневно отрицавший на допросе какую-либо связь с присланным в полицию электронным сообщением и крестом, загадочным образом улетел в Японию. Приведя как довод возможность бегства подозреваемого по примеру мистера Акио, детектив обзавелся ордером на обыск жилища Брюэров. Была неделя школьных каникул, и Конни увезла весь выводок вместе с двумя няньками в Мексику. Дома находились только горничные, совершенно беспомощные перед грозным ликом Закона. Сабатини ждал занятный денек: сейф предстояло вскрывать при помощи взрывчатки. Взрывник был опытным специалистом, и все в сейфе осталось в целости, включая крест. Дэвид Порши, вызванный детективом, подтвердил, что это и есть давно разыскиваемая краденая реликвия.

Пол Райс, услышав шум в офисном коридоре, вышел из своего просторного белоснежного кабинета и присоединился к нескольким партнерам и сотрудникам, смотревшим, как выводят Сэнди Брюэра в наручниках.

— Джесси, — бросил на ходу Сэнди своей секретарше, — звони моему адвокату. Здесь наверняка какая-то ошибка.

Пол невозмутимо наблюдал за происходящим. Когда Сэнди благополучно погрузили в лифт, Пол вернулся к себе. Весь офис гудел, все гадали, что произошло. Общее мнение свелось к тому, что Сэнди провернул какую-то финансовую махинацию, и теперь все торопились к компьютерам — чистить личные счета. Пол решил устроить себе укороченный рабочий день.

Он застал Аннализу в ее кокетливом кабинетике, за поисками в Сети. При его появлении она вздрогнула и торопливо выключила монитор.

— Ты уже вернулся? — встревоженно спросила она. — Что-то случилось?

— Ровным счетом ничего.

— Все в порядке?

— Конечно! — заверил ее муж. — А что?

— После всех этих передряг в нашем доме за последние два месяца можно ожидать чего угодно, — вздохнула она.

— Беспокоиться больше не о чем, — сказал Пол, направляясь наверх, к своим рыбкам. — Я обо всем позаботился. Теперь все будет хорошо.

Два дня, предшествовавшие задержанию Сэнди Брюэра, Билли Личфилд провел в страхе. Он никому не звонил, так как мог в любой момент повести себя неадекватно. Он опасался, что если его спросят, то он непременно все разболтает о своей причастности к истории с крестом. Несколько раз он начинал думать о бегстве из страны, но куда он мог сбежать? У него были кое-какие деньги, но недостаточно, чтобы больше сюда не возвращаться. Он мог бы полететь в Швейцарию, за первыми долями причитавшихся ему денег. Но его парализовал страх. Он часами сидел в Интернете, ища через Google новости про Сэнди Брюэра. От одной мысли о том, чтобы бронировать билет и собирать чемодан, он приходил в ужас, залезал под одеяло и скорчивался в позе зародыша. Его мучили несвязные фантазии, на ум почему-то все время приходила фраза из истории про привидения, напугавшей его в детстве: «Я хочу печени!»

А вдруг Сэнди Брюэр выскользнет из лап правосудия? Вдруг они оба выпутаются? Кто знает, какими уликами располагает детектив? Возможно, у него ничего нет, возможно, дело ограничится слухами, а слухи рано или поздно затихнут. Миссис Хотон годами держала крест на столике в своей спальне в доме номер один, и ничего! Билли давал себе слово, что если его не схватят, то он полностью изменит жизнь. Раньше все его существование посвящалось светским обязательствам, желанию оказаться с правильными людьми в правильное время в правильном месте. Теперь он отчетливо видел, как сильно ошибался. Он воображал, будто желание добиться в жизни самого лучшего принесет ему что-то существенное и осязаемое. Где там!

Запершись в квартире, он вспоминал, как часто повторял себе: «У кого есть богатые друзья, тому не нужны деньги». Кто из богатых друзей поможет ему теперь?

Глядя из окна гостиной на вечную картину — епископальную церковь, бурые от копоти камни, — он вдруг обнаружил, что его дом одели в леса. Ну да, владельцы затеяли ремонт, готовясь к превращению дома в кооператив. Он ничего не предпринимал со своей квартирой, не зная, сможет ли остаться в Нью-Йорке. Не поздно ли? И имеет ли это теперь значение? Он вернулся в постель и включил телевизор.

Одним из главных сюжетов вечерних новостей был арест Сэнди Брюэра. Все те же кадры — Сэнди в наручниках, лапища полицейского у него на голове при посадке на заднее сиденье полицейской машины — крутили снова и снова. Бегущая строка утверждала, что у Сэнди Брюэра обнаружили бесценное сокровище, прежде принадлежавшее одной из крупнейших в городе благотворительниц, миссис Луизе Хотон. Про Билли — молчок.

В следующую секунду ожили разом его домашний и сотовый телефоны. «Друзья или репортеры?» — подумалось ему. Он не стал отвечать. Несколько раз прожужжал домофон — видимо, посетитель, не добившись ответа, отправился наверх. И точно, вскоре раздался стук в дверь. Вместо того чтобы открыть, Билли ретировался в спальню. Стук прекратился. Он не сомневался, что его тоже арестуют, ждать оставалось недолго. О нем раструбят газеты и Интернет, кадры с ним покажут в новостях и в YouTube, он тоже будет позорно опускать голову, пряча глаза. Хотя для такого поведения были кое-какие оправдания — ему понадобились деньги, — никому не придет в голову его оправдывать. Надо было сразу отдать крест в Метрополитен-музей! Но нет, он боялся бросить тень на миссис Хотон. А теперь она мертва, ее имя так или иначе замарано, ему светит тюрьма. От отчаяния он даже пожалел, что когда-то перебрался в Нью-Йорк. Остался бы в Беркшире, довольствовался бы тем, что ему поначалу сулила жизнь, — тогда не произошло бы этой беды.

Он открыл аптечку и вытащил все таблетки, которые там скопились. Выбор был обширный: два вида снотворного, ксанакс, прозак, викодин от зубной боли. Если все это проглотить и запить водкой, можно разом со всем покончить. Но, глядя на таблетки, он понял: у него не хватит духу совершить самоубийство.

Другое дело — оглушить себя до беспамятства. Он принял две таблетки викодина и две ксанакса, потом два разных снотворных. Всего через несколько минут он уже спал и смотрел трепетный многоцветный сон, которому не было конца.

Инид Мерль услышала про арест Сэнди Брюэра одной из первых. Ей без промедления позвонил репортер из ее газеты, находившийся на месте событий. Пока не были собраны все факты, вывод, что Сэнди Брюэр каким-то образом купил крест у миссис Хотон, которая похитила его из музея, она считала ложным. Да, крест находился у Луизы, но Инид догадывалась, что Метрополитен-музей здесь ни при чем: она добыла его у Флосси Дэвис. Виновность Флосси всегда была для Инид очевидной, но она никогда не понимала, почему Луиза не вернула крест в музей. Вместо этого она хранила и крест, и секрет, оберегая Флосси от наказания за преступление. Луиза была верующей католичкой; возможно, выдать Флосси правосудию ей помешали соображения морали.

Впрочем, Инид не исключала и другое объяснение. У Флосси мог быть на Луизу какой-то компромат. Зря Инид давным-давно не раскопала эту историю до самого дна, но она никогда не считала ее достойной таких усилий. В данный момент у нее тоже не было времени: необходимо срочно передать в газету колонку, а поскольку дело касалось Луизы Хотон, она собиралась написать ее сама.

Инид изучила то, что раскопала в Интернете про семейство Брюэр. Вся эта история имела второстепенное значение — не сравнить ни с президентскими выборами, ни с убийством на войне невинных гражданских лиц, ни с унижениями, которым сплошь и рядом подвергаются обыкновенные люди. Речь шла всего лишь о нью-йоркском «обществе». Хотя, напомнила она себе, желание пробиться в «общество» присуще любому человеку, без этого желания пришлось бы проститься с надеждой на торжество цивилизации. Читая статью в Vanity Fair о Конни Брюэр и ее сказочном загородном доме в Хэмптонс, Инид задумалась, можно ли перегнуть палку в естественном стремлении вращаться в «обществе». У Брюэров было все, о чем можно мечтать, — четверо детей, свой самолет, никаких забот. Но этого им показалось мало, и теперь отец семейства мог угодить за решетку. Какая ирония судьбы в том, что Сэнди Брюэр и Луиза Хотон заслуживают одного и того же приговора! Будь миссис Хотон жива, она никогда не снизошла бы до такого выскочки, как Сэнди… Инид откинулась в кресле. Текст еще далек от завершения, а сдавать колонку надо было не позже чем через четыре часа. Она размяла пальцы над клавиатурой и написала: «Мы с Луизой Хотон были добрыми подругами…»

Через восемь часов Билли Личфилд очнулся в своей короткой ванне. Он пощупал свои ноги, руки — странно, как он остался жив! Почему-то его охватило веселье. Была глубокая ночь, но ему ужасно захотелось послушать Дэвида Боуи. Он вставил в проигрыватель диск и с мыслью: «Почему бы и нет?» — решил запустить музыку на четыре часа, воспроизведя все песни с 1967 по 1993 год. Слушая любимую музыку, Билли расхаживал босиком по квартире, пританцовывая на затертом паркете в развевающемся, как мантия, клетчатом халате. Потом он принялся разглядывать фотографии. У него в квартире было сотни четыре фотографий в рамках: одни висели на стене, другие стояли в несколько рядов на каминной полке, часть он расставил перед книгами, часть хранилась в ящиках. Пока Билли разглядывал фотографии, его осенила идея: неплохо было бы проиграть все свои аудиодиски! На протяжении следующих двадцати часов он как будто улавливал звонки домашнего телефона и мобильника, но отвечать на них не собирался. Он принял еще таблеток, потом вдруг осознал, что выпил полбутылки водки. Найдя бутылку джина, он, громко распевая под музыку, осушил и ее. Билли стало подташнивать, тогда он, желая сохранить чудесное состояние, при котором ничего из того, что происходило в прошлом, не имело значения, принял еще две таблетки викодина. Самочувствие стало немного лучше. Под оглушительную музыку — теперь это была Дженет Ино — он упал на кровать без чувств.

В какой-то момент он поднялся как сомнамбула и побрел к шкафу, но снова упал. Ночью у него отказали почки, а потом и сердце. Билли ничего не почувствовал.