23

В воскресенье лил дождь. Он начался ранним утром, поэтому в коридорах воскресной школы стоял терпкий дух мокрых плащей и калош. Стоя в дверях, мистер Вассерман и Эйб Кассон мрачно обозревали автостоянку и наблюдали, как тяжелые капли разбиваются о лоснящийся асфальт.

— Уже четверть одиннадцатого, Яков, — сказал Кассон. — Похоже, сегодня собрания не будет.

— Да. Чуть заморосит, и они уже боятся нос высунуть на улицу.

К ним подошел Эл Бекер.

— Приехали Эйб Райх и мистер Гольдфарб, — сообщил он. — Но вряд ли сегодня соберется много народу.

— Подождем ещё пятнадцать минут, — решил Вассерман.

— Если они не объявились до сих пор, то уже не придут, — сердито сказал Кассон.

— Может, обзвоним их? — предложил Вассерман.

— Если они боятся дождика, то, звони — не звони, толку все равно не будет, — ответил Бекер.

Кассон презрительно фыркнул.

— Думаешь, всему виной дождь?

— А что еще?

— По-моему, ребята наводят тень на плетень. Разве непонятно, что они не хотят впутываться в это дело?

— В какое дело? — сердито спросил Бекер. — О чем ты говоришь?

— Я говорю о девушке, которую убили, о возможной связи между ней и раввином. Или ты забыл, что сегодня мы должны были голосовать за продление контракта с раввином? По-моему, кое-кто из наших призадумался о возможных последствиях. Допустим, они проголосуют за раввина, а потом вдруг выяснится, что он виновен. Что скажут их друзья? Особенно иноверцы? Как это отразится на их делах? Теперь уразумел?

— Об этом я и не подумал, — медленно проговорил Бекер.

— Возможно, тебе просто никогда не приходило в голову, что раввин может оказаться убийцей, — сказал Кассон и с любопытством посмотрел на Бекера. — Ответь мне, Эл, тебе кто-нибудь звонил?

Бекер вылупил глаза, а Вассерман залился краской.

— Ага, я вижу, кто-то звонил тебе, Яков, — продолжал Кассон.

— Что ещё за звонки? — спросил Бекер.

— Объясни ему, Яков.

Вассерман передернул плечами.

— Ой, да кому это интересно? Ну, звонят всякие дураки да сумасшедшие или мракобесы. Не слушать же их. Я просто бросаю трубку.

— Значит, звонили и тебе? — сердито спросил Бекер Кассона.

— Да. Полагаю, Якову звонили, потому что он — президент храма, а мне — потому что я занимаюсь политикой и, стало быть, известная личность.

— И как ты отреагировал?

Кассон пожал плечами.

— Так же, как и Яков. Что тут поделаешь? Когда найдут убийцу, это прекратится.

— Нет, надо действовать. По крайней мере, сообщить в полицию или в горсовет.

— А что они могут? Вот если бы я узнал кого-то из звонивших по голосу.

— Ладно, ладно.

— Ты что, никогда с этим не сталкивался? Вероятно, Яков тоже. Но для меня тут нет ничего нового. Как только начинается политическая кампания, начинаются и такие звонки. На белом свете полно сумасшедших — озлобленных, разочарованных, встревоженных людей обоего пола. По отдельности каждый из них безобиден, но все вместе — неприятное сборище. Они пишут злобные непристойные письма в газеты или героям радионовостей. А если по радио говорят о ком-нибудь из местных, начинают названивать ему.

Вассерман взглянул на часы.

— Что ж, господа, боюсь, сегодня собрания не будет.

— Можно подумать, у нас впервые не набирается кворума, — ответил Бекер.

— А что я скажу раввину? Чтобы ждал ещё неделю? Кто может поручиться, что на следующей неделе у нас будет кворум? — Вассерман насмешливо взглянул на Бекера, и тот зарделся, а мгновение спустя впал в раздражение.

— Вот что, нет кворума сейчас, будет на следующей неделе или через неделю. Ты знаешь, как кто голосует. Или раввину нужно, чтобы все было на бумаге?

— Остается маленькая сложность: голоса против, которыми ты заручился, — напомнил ему Вассерман.

— Можешь больше о них не беспокоиться, — с досадой ответил Бекер. — Я уже сообщил своим друзьям, что буду ратовать за продление контракта.

Вечером Хью Лэниган заглянул в гости к раввину.

— Решил вот поздравить вас с победой, — сообщил он. — Если верить моим источникам, ваши противники повержены.

Раввин усмехнулся.

— Кажется, это вас не очень радует, — заметил Лэниган.

— У меня такое чувство, словно я проник в дом через заднюю дверь.

— Ах, вот оно что. Думаете, вас переназначили, или переизбрали, благодаря тому, что вы сделали для Бронштейна? Ну, так позвольте прочесть вам назидание, рабби. Вы, евреи, недоверчивы, всем недовольны и слишком привержены логике.

— А мне-то казалось, что мы живем чувствами, — ответил раввин.

— Это верно, но, лишь когда речь идет о чувственной сфере. У вас, евреев, напрочь отсутствует политическое чутье, а у нас, ирландцев, оно отточено до совершенства. Ведя борьбу за какую-нибудь должность, вы непременно вступаете в споры, а проиграв, утешаете себя тем, что ваши доводы были разумны и логичны. Должно быть, именно еврей сказал ту знаменитую фразу: "Лучше я буду прав, чем стану президентом". Ирландец в этом отношении похитрее. Он знает, что бессилен, пока его не изберут. А второй великий принцип гласит: кандидат побеждает на выборах не потому, что он — лучший из лучших, а благодаря своей прическе, или шляпе, или выговору. Президента США — и того выбирают по такому принципу. Да разве только его? Точно так же мужчины выбирают себе жен. Везде, где возникают некие политические интересы, действуют политические принципы. А посему не ломайте себе голову над вопросом, как и почему вас избрали. Радуйтесь, что избрали вообще.

— Мистер Лэниган прав, Дэвид, — подала голос Мириам. — Ты же знаешь, что, если бы твой контракт не продлили, ты получил бы другое место, такое же или даже лучше. Но тебе нравится в Барнардз-Кроссинг. Кроме того, мистер Вассерман убежден, что тебе повысят жалование, а деньги нам пригодятся.

— Мы уже говорили об этом, дорогая, — поспешно сказал раввин.

Мириам скорчила забавную рожицу.

— Опять книжек накупишь?

Ее муж покачал головой.

— На этот раз — нет. Когда с этой историей будет покончено, я намерен потратить лишние деньги на новую машину. Мысль о том, что несчастная девушка… Каждый раз, садясь в машину, я едва сдерживаю дрожь. Выдумываю разные предлоги, чтобы почаще ходить пешком.

— Это можно понять, — сказал Лэниган. — Но, когда мы найдем убийцу, ваши чувства могут измениться.

— Да? А как идет дело?

— Сведения непрерывно пополняются. Мы работаем круглые сутки. Сейчас у нас есть несколько многообещающих версий.

— Иными словами, вы в тупике, — рассудил раввин.

В ответ Лэниган лишь пожал плечами и криво ухмыльнулся.

— Если хотите, вот вам мой совет, — сказала Мириам. — Забудьте об этом деле и выпейте чашку чая.

— Хороший совет, — признал Лэниган.

За чаем разговор шел о городе, политике и погоде. Непринужденная беседа людей, не отягощенных никакими заботами. Наконец Лэниган с видимой неохотой поднялся на ноги.

— Приятно было поболтать, рабби, миссис Смолл. Но мне пора.

Когда он выходил, зазвонил телефон, и Мириам бегом бросилась отвечать. Сказав «алло», она плотнее прижала трубку к уху, немного послушала и добавила:

— Сожалею, но вы ошиблись номером.

— Последние два дня нам довольно часто звонят по ошибке, — заметил раввин.

Взявшись за дверную ручку, Лэниган посмотрел сначала на раввина, потом на его раскрасневшуюся супругу. Что это, неловкость? Раздражение? Злость? В ответ на его вопросительный взгляд Мириам, вроде бы, едва заметно качнула головой. Начальник полиции вышел из дома, улыбнувшись и помахав на прощание рукой.


В круглом зале «Кубрика» каждый вечер собиралась почти одна и та же компания. Иногда — шесть человек, чаще — трое или четверо. Они величали себя рыцарями круглого стола и любили побузить. Хотя Альф Кэнтвелл, хозяин пивнушки, был строг и гордился порядком в своем заведении, он относился к бузотерам терпимо, потому что они были завсегдатаями, а если и ссорились, то между собой и других не задирали. Однажды или дважды Альфу пришлось запретить буфетчику обслуживать эту компанию и просить дебоширов покинуть зал, но на другой день они являлись снова, безо всяких обид и с легким раскаянием. "Мы, кажись, вчера малость перебрали, Альф. Ты уж извини, мы больше не будем".

В половине десятого в понедельник, когда в зал вошел Стенли, за столом сидели четверо. Баз Эпплбери, долговязый тощий детина с длиннющим носом, приветственно взмахнул рукой. Баз работал маляром и красильщиком, имел собственное дело, и Стенли иногда подхалтуривал у него.

— Привет, Стен, — сказал Баз. — Иди сюда и выпей.

— Э… — нерешительно протянул Стенли. Все эти люди стояли на общественной лестнице ступенью выше, чем он. Кроме Эпплбери, за столом были Гарри Кливз, владелец телеателье, Дон Уинтерс, хозяин бакалейной лавки, и Малькольм Ларч, страховой агент и торговец недвижимостью. В общем, дельцы. А Стенли был простым работягой.

— Иди, Стен, садись! — воскликнул Ларч и подвинулся на круглой скамье, освобождая место. — Чего желаешь?

Все четверо пили виски, но Стенли предпочитал эль и, к тому же, не хотел злоупотреблять их щедростью. Поэтому он ответил:

— Я бы выпил эля.

— Молодчина, Стен. Оставайся трезвым. Возможно, тебе придется развозить нас по домам.

— Это я завсегда, — отозвался Стенли.

Гарри Кливз, белокурый исполин с круглой детской физиономией, угрюмо смотрел в свой стакан и не обращал на Стенли никакого внимания, но потом поднял голову и с очень серьезным видом спросил его:

— Ты все ещё работаешь в этой еврейской церкви?

— В храме? Да, работаю.

— Ты там уже долго, — заметил Эпплбери.

— Два… нет, три года, — ответил Стенли.

— А ты носишь эту миленькую шапочку? Ну, какие нахлобучивают евреи, когда молятся?

— Конечно, если у них служба, а я в это время на работе.

Эпплбери повернулся к остальным.

— Слыхали? Когда они молятся, а он на работе.

— А она не превращает тебя в еврея? — спросил Уинтерс.

Стенли быстро оглядел собутыльников. Решив, что они шутят, он рассмеялся и сказал:

— Да ты что, Дон? Как это шапка может сделать человека евреем?

— Никак не может, Дон, — подхватил Эпплбери, нацелив на приятеля длинный нос и устремив на него укоризненный взгляд. — Все знают: чтобы стать евреем, надо кое-что отрезать. Тебе отрезали, Стен?

Стенли по-прежнему был уверен, что его разыгрывают, а посему угодливо рассмеялся.

— Класс! — воскликнул он, давая понять, что оценил остроумие собеседников.

— Берегись, Стен, — продолжал Уинтерс. — От евреев можно набраться ума, а тогда, чего доброго, ещё и работу бросишь.

— Нет, они не такие умники, — возразил Эпплбери. — Я тут работал у одного еврея в Гроув-Пойнт. Он попросил сказать, сколько стоит работа, и я сказал, да только накинул тридцать процентов на тот случай, если они начнут торговаться. А этот еврей и говорит: что ж, давай, работай, только уж постарайся. Да тут ещё его жена подоспела. Подавай ей такие-то и такие-то цвета, и чтобы одна стена была чуть темнее другой. А не могли бы вы подогнать доски поровнее, мистер Эпплбери? Короче, я думаю, что не очень заломил. Славная женщина, маленькая такая, — добавил он, вспоминая. — В черных брючках в обтяжку, кажется, их называют тореадорскими. И так виляла задом, что я забывал о работе всякий раз, когда она шастала мимо.

— А я слышал, что Хью Лэниган намылился в евреи, — подал голос Гарри Кливз. Остальные захохотали, но Гарри, похоже, не заметил этого. Он резко повернулся к Стенли. — Что скажешь, Стен? Не готовятся ли они привести Лэнигана к присяге?

— Нет.

— Эй, Гарри, я тоже об этом слыхал, — заявил Малькольм Ларч. — Дело не в том, что Хью хочет в евреи, а в девице, которую убили. Похоже, Хью с ихним раввином вместе судят и рядят, как отмазать раввина и спрятать концы в воду.

— Это как же? — спросил Кливз. — Если раввин и впрямь убийца, каким образом Хью сможет покрыть его?

— Ну, говорят, что он хотел пришить это дело другому еврею, Бронштейну, потому что Бронштейн не ходит в храм. Но потом оказалось, что Бронштейн водит дружбу с одним из ихних деловых, и его пришлось отпустить. Знающие люди сказали, что теперь легавые будут искать козла отпущения на стороне. Хью тебя ещё не достает, Стен? — с невинным видом спросил Ларч.

Теперь Стенли точно знал, что над ним подтрунивают, но ему все равно было не по себе. Выдавив улыбку, он ответил:

— Нет, Хью меня и в мыслях не держит.

— Чего я никак не уразумею, — задумчиво молвил Кливз, — так это зачем раввину было мочить деваху.

— Я в это не верю, но говорят, что их вера предписывает убивать, — объяснил Уинтерс.

— По-моему, это ерунда, — ответил Ларч. — Во всяком случае, в наших краях такого не бывает. Может, в Европе или каком большом городе вроде Нью-Йорка, где у евреев есть власть, и можно творить такое безнаказанно. Но только не здесь.

— Зачем тогда он связался с такой сопливой девчонкой? — осведомился Уинтерс.

— Она была на сносях, верно? — Кливз резко повернулся к Стенли. — Может, за этим она ему и понадобилась, а, Стен?

— Да вы спятили, парни, — ответил Стенли.

Все заржали, но смотритель храма не почувствовал облегчения. Ему по-прежнему было не по себе.

— Эй, Гарри, ты, кажется, хотел кое-кому позвонить, — напомнил Кливзу Ларч.

Кливз взглянул на часы.

— Поздновато уже.

— Чем позже, тем лучше, Гарри, — Ларч подмигнул собутыльникам. — Верно, Стен?

— Надо полагать.

Засим последовал новый взрыв смеха. Стенли сидел с приклеенной к лицу улыбкой и размышлял, как бы ему смыться из пивнушки. Все примолкли и принялись наблюдать, как Гарри набирает номер и бубнит в трубку. Спустя несколько минут он вышел из телефонной будки и сложил большой и указательный пальцы колечком, давая понять, что все в порядке.

Стенли встал, чтобы пропустить Кливза на его место, и в этот миг понял, что ему предоставляется возможность откланяться.

— Ну, мне пора, — сказал он.

— Да брось, Стен, опрокинь ещё кружечку.

— Время-то детское, Стен.

— Весь вечер впереди.

Эпплбери схватил Стенли за локоть, но тот стряхнул его руку и направился к двери.

Загрузка...