Пятница, когда раввин заспался

8

Будильник на ночном столике раввина Смолла был поставлен на без четверти семь. Раввин вполне успевал принять душ, побриться и одеться к утренней службе, которая начиналась в половине восьмого.

Дэвид протянул руку, оборвал звон, но вместо того, чтобы встать, издал какой-то довольный звук, присущий животному миру, и перевернулся на другой бок. Жена потрясла его за плечо.

— Не проспи службу, Дэвид.

— Я сегодня не пойду.

Мириам показалось, что она правильно поняла мужа. Во всяком случае, настаивать она не стала. Кроме того, накануне Дэвид вернулся домой очень поздно, когда она уже давно спала.

Наконец раввин поднялся, удалился в кабинет и принялся читать утреннюю молитву, а Мириам тем временем собирала ему завтрак. Услышав его восторженный голос, вещавший: "Услышь, Израиль, господь есть Бог наш, Он един", она поставила на огонь кастрюльку с водой. Когда донесся стрекот Амиды, Мириам положила в кипяток яйца и варила до тех пор, пока не услышала певучее "Алину!"

Спустя несколько минут раввин вышел из кабинета, расправляя и застегивая левый рукав сорочки, и, как обычно, в смятении уставился на накрытый для него стол.

— Так много?

— Ты должен хорошо питаться, дорогой. Все говорят, что завтрак главная трапеза дня.

Свекровь не уставала подчеркивать это самым настоятельным образом. "Пожалуйста, следите, чтобы он ел побольше, Мириам. Не спрашивайте, чего ему хочется. Когда перед ним книга, а в голове — идея, он может поглодать корочку и удовольствоваться этим. Смотрите, чтобы он питался по часам и разнообразно, да витаминов давайте побольше".

Мириам уже позавтракала ломтиком поджаренного хлеба, чашкой кофе и сигаретой, но продолжала стоять над душой у Дэвида, пока он не съел грейпфрут, после чего поставила перед мужем миску каши. Облик Мириам не оставлял сомнений в том, что она намерена впихнуть в Дэвида все до последней ложки. Когда с кашей было покончено, она подала на стол яйца и ломтик поджаренного хлеба с маслом. Вся хитрость заключалась в том, чтобы не давать мужу передышки, во время которой его может посетить какая-нибудь мысль, и он утратит интерес к пище. Лишь когда он принялся за яйца и бутерброд, Мириам налила себе вторую чашку кофе и уселась напротив раввина.

— Мистер Вассерман ещё долго сидел после моего ухода? — спросил он.

— Около получаса. Кажется, он считает, что я должна лучше ухаживать за тобой, следить, чтобы твой костюм всегда был отутюжен, а волосы причесаны.

— Да, мне не мешало бы выглядеть поопрятнее. Как сейчас? Ничего? Галстук желтком не залит?

— У тебя превосходный вид, Дэвид, но это ненадолго, — Мириам взыскательно оглядела мужа. — Может быть, стоит купить заколку для воротничка, тогда галстук не будет сбиваться набок.

— Для этой заколки нужен особый воротник. Я однажды пробовал. Он меня душит.

— А не мог бы ты пользоваться помадой для волос, чтобы прическа держалась?

— Хочешь, чтобы женщины начали гоняться за мной?

— Только не говори, что тебе все равно, нравишься ли ты женщинам.

— Думаешь, этого будет достаточно? — с наигранной серьезностью спросил раввин. — Сорочки с заколкой в воротнике и капельки бриолина на волосах?

— Нет, кроме шуток, Дэвид. Это немаловажно. Мистер Вассерман ясно дал понять. Как ты думаешь, они провалят твой контракт?

Раввин кивнул.

— Вполне вероятно. Едва ли он пришел бы к нам вчера, если бы думал иначе.

— Что будем делать?

Он передернул плечами.

— Сообщим в семинарию, что я свободен, и попросим подыскать мне другой приход.

— А если эта история повторится?

— Снова сообщим и снова попросим, — раввин рассмеялся. — Помнишь Мэнни Каца, раввина, у которого жена похожа на сорванца? Он потерял три места, и все из-за нее. Летом она расхаживала по дому в шортах, на пляже щеголяла в бикини, как и все прихожанки её возраста. Но простой молодой женщине это позволительно, а супруге раввина — нет. Между тем, Мэнни ни разу не призвал свою жену сменить облик. В конце концов он получил место во Флориде, где, похоже, все одеваются, как его супруга. Он и поныне там.

— Повезло, — сказала Мириам. — Ты надеешься найти конгрегацию, рассеянные старейшины которой ходят в мятых костюмах и забывают о назначенных встречах?

— Вероятно, это не получится. Но, когда мы устанем от скитаний, я найду себе преподавательскую работу. Кого волнует, как одет учитель?

— Почему бы не сделать этого уже сейчас? Зачем дожидаться, пока нас выкинут из полудюжины приходов? Я бы не отказалась быть женой учителя. Ты можешь получить место в колледже, где преподают на семитских языках. Возможно, даже в самой семинарии. Подумать только, Дэвид, мне больше не придется оглядываться на предводительницу сестричества, которой не нравится, как я веду хозяйство, или президента местного Хадасса, считающего, что я безвкусно одета.

Раввин усмехнулся.

— Да, но там будет супруга декана. Зато мне не придется посещать общинные завтраки.

— А мне — улыбаться каждому прихожанину.

— Неужели сейчас приходится?

— А то нет. До боли в скулах. Слушай, Дэвид, давай так и поступим.

Раввин удивленно посмотрел на жену.

— Так ты не шутишь? — Его лицо вдруг посерьезнело и омрачилось. Пожалуйста, не думай, будто я не понимаю, что потерпел здесь поражение, Мириам. И меня это удручает. Не столько сознание неудачи на избранном поприще, сколько ощущение, что я нужен прихожанам. Я это знаю, а вот они пока нет. Что случается с приходом, в котором нет такого человека, как я? Он иссыхает, перестает быть религиозным институтом. Еврейским религиозным институтом. Это не значит, что такие приходы бездействуют. Напротив, они превращаются в настоящие ульи, где кипит работа. Создаются десятки кружков, клубов, комитетов. По интересам, изящных искусств, спортивные. В большинстве своем — псевдоеврейские. В балетной студии ставят какой-нибудь танец, который получает название "Дух пионера Израиля", вокальный кружок включает в репертуар "Белое Рождество" и распевает её в христианских церквах в Неделю Братства, а христианский ведущий тенор тянет в ответ "Эли, Эли". Раввин проводит пышные праздничные богослужения, причем все делают он сам и кантор, а остальные подключаются лишь изредка. Попав в такой храм, нипочем не догадаешься, что ты в прибежище духа народа, который уже более трех тысячелетий считает себя нацией священнослужителей, присягнувшей Господу. Оно и понятно, если и раввин, и прихожане всеми силами подчеркивают, что синагога не отличается от любой другой церкви в общине.

В дверь позвонили. Открыв, Мириам увидела плотного мужчину с приятным ирландским лицом и белой как снег шевелюрой.

— Раввин Дэвид Смолл?

— Да? — раввин вопросительно взглянул на пришельца, а затем — на карточку, на которой было начертано: Хью Лэниган, начальник полиции Барнардз-Кроссинг.

— Могу ли я побеседовать с вами наедине? — спросил полицейский.

— Разумеется, — раввин провел его в кабинет и прикрыл дверь, попросив жену позаботиться, чтобы их не беспокоили. Потом пригласил посетителя присесть, уселся сам и устремил на Лэнигана вопрошающий взор.

— Ваша машина всю ночь простояла возле храма, рабби, — сказал тот.

— Это запрещено?

— Конечно, нет. Стоянка — частное владение, и если уж кто имеет право оставлять там машину, так это вы. Даже когда машины бросают на ночь на улицах, мы обычно закрываем на это глаза. Разумеется, не зимой, когда эти машины мешают убирать снег.

— Так, и что же?

— Короче, мы удивились: почему вы оставили её на стоянке, а не водворили в гараж?

— Думаете, её могли угнать? Ответ прост: я бросил машину на стоянке, потому что у меня не было ключа от замка зажигания, — раввин растерянно улыбнулся. — Боюсь, это не очень понятно. Видите ли, я провел вечер у себя в кабинете, не терпелось просмотреть кое-какие новые книги. Уходя, я захлопнул дверь, и замок защелкнулся.

Лэниган кивнул.

— И все мои ключи, в том числе и ключ от кабинета, остались на столе внутри. Я не мог открыть дверь и забрать их, поэтому был вынужден возвращаться домой пешком. Ну, что, можно считать эту тайну раскрытой?

Лэниган задумчиво кивнул.

— Как я понимаю, у вас каждое утро служба. Но сегодня вы не пошли в храм, рабби.

— Совершенно верно. В моем приходе есть люди, которым не нравится, когда раввин пропускает службу, но я не думал, что дело дойдет до жалобы в полицию.

Лэниган усмехнулся.

— На вас никто не жаловался. Во всяком случае, мне как шефу полиции.

— Довольно, мистер Лэниган. По-видимому, что-то стряслось, и моя машина тем или иным образом связана со случившимся. Точнее, не машина, а я сам, иначе вас не интересовали бы причины моей неявки на утреннюю службу. Если вы расскажете мне, в чем дело, вполне возможно, что я сумею просветить вас по всем интересующим вопросам или хотя бы оказать вам более осмысленную помощь.

— Вы правы, рабби. Но, поймите, мы связаны определенными правилами. Здравый смысл говорит мне, что носитель сана не может быть замешан в этом деле. Но как полицейский, я…

— Как полицейский, вы не имеете права руководствоваться здравым смыслом? Вы это хотели сказать?

— И это не так уж далеко от истины! Тем не менее, в данном случае отказ от здравого смысла вполне оправдан. Мы обязаны опросить всех, кто может оказаться причастным к делу. И, хотя я знаю, что раввин — не более вероятный кандидат на роль злодея, чем, скажем, пастор или католический священник, мы должны проверить всех, поскольку совершено преступление, и его надо расследовать.

— Не берусь судить, что сделает и чего не сделает католический священник, но раввин в поступках своих ничем не отличается от простого человека. Мы — даже не носители сана, как вы изволили выразиться. У меня нет никаких обязанностей и льгот, которых нет у любого из моих прихожан. Считается, что я просто хорошо знаю закон, по которому мы должны жить.

— Очень любезно с вашей стороны, рабби, изложить дело таким образом. Буду с вами откровенен. Нынче утром на землях храма, под стеной, отделяющей лужайку от автостоянки, было найдено тело девушки лет девятнадцати или двадцати. По-видимому, она погибла прошлой ночью. Когда медэксперты закончат работу, мы будем более-менее точно знать время смерти.

— Погибла? Несчастный случай?

— Нет, рабби. Ее задушили довольно толстой серебряной цепью. Какой уж тут несчастный случай.

— Но это ужасно. Она… она была моей прихожанкой? Я её знал?

— Вам знакома некая Элспет Блич? — спросил шеф полиции.

Раввин покачал головой.

— Элспет — весьма необычное имя.

— Производное от Элизабет. Имя, разумеется, английское. Девушка была родом из Новой Шотландии.

— Из Новой Шотландии? Туристка?

Лэниган усмехнулся.

— Нет, рабби, местная. Как вам известно, во время революции множество зажиточных и видных граждан колоний, особенно массачусетсев, бежало в Канаду. Главным образом, в Новую Шотландию. Их называли лоялистами. А теперь их потомки возвращаются сюда и поступают в услужение, потому что предки в свое время дали маху, дав деру. Эта девушка работала у Серафино. Вы знаете Серафино, рабби?

— Имя, вроде, итальянское, — с улыбкой ответил раввин. — Не знал, что среди моих прихожан есть итальянцы.

Лэниган тоже улыбнулся.

— Да, они итальянцы и не ходят в ваш храм, а ходят в мой — "Морскую звезду".

— Вы католик? Должен признаться, я удивлен. Не думал, что католик может стать начальником полиции Барнардз-Кроссинг.

— После революции здесь осталось несколько католических семейств. В одном из них я и родился. Кабы вы изучили историю городка, то знали бы, что здесь у нас — одно из немногочисленных мест в пуританском Массачусетсе, где католик может обрести тихую гавань. Этот город основали люди, не слишком приверженные пуританизму.

— Очень занятно. Надо будет как-нибудь выкроить время и исследовать этот вопрос, — раввин помолчал. — А эта девушка… На неё напали? Или изнасиловали?

Лэниган развел руками.

— Похоже, ни то, ни другое. Медэксперты скажут точнее. Никаких следов борьбы. Ни царапин, ни порванной одежды. Но на девушке не было платья, только комбинация и легкое пальто, а поверх него — прозрачный дождевик. Видно, у бедняжки не было возможности оказать сопротивление. Эта цепочка у неё на шее — нечто вроде собачьего «строгача». Так, кажется, говорят. Она сидела довольно плотно. Убийца просто схватился за неё и крутанул.

— Ужас, — пробормотал раввин. — И вы думаете, что это произошло на земле храма?

Лэниган сложил губы бантиком.

— Точно мы не знаем. Вполне возможно, её убили где-то еще.

— Тогда зачем привезли туда? — спросил раввин и устыдился своих мыслей. А подумал он о том, что какие-то заговорщики совершили обрядовое убийство и теперь хотят опорочить еврейскую общину, повесив на неё это невероятное преступление.

— Если подумать, место там подходящее, — ответил начальник полиции. Неверно было бы полагать, что здесь, в пригороде, много укромных уголков, где можно избавиться от трупа. Это не так. Все участки, не занятые жилыми домами, уже давно принадлежат влюбленным парочкам. Я бы сказал, что храмовая усадьба — едва ли не самый удачный выбор. Там темно, и в непосредственной близости нет ни одного жилья. Ночью возле храма вряд ли встретишь прохожего, — Лэниган помолчал. — Кстати, в какое время вы были там?

— Думаете, я мог что-то слышать или видеть?

— Ну, в общем, да.

Раввин улыбнулся.

— Кроме того, вас интересует, чем я сам занимался во время убийства. Ну, что ж. Из дома я ушел в половине восьмого или в восемь. Точнее не скажу, потому что не имею привычки смотреть на часы, да и редко когда надеваю их. Я распивал чаи в обществе моей жены и мистера Вассермана, старшины нашего прихода, когда вдруг к нам заглянул Стенли, смотритель храма. Он сообщил мне о прибытии ящика с книгами, которые я заказывал. Я извинился, сел в машину и поехал в храм. Я покинул дом через несколько минут после ухода Стенли, так что спросите его, а также мистера Вассермана и мою жену. Это поможет вам установить более-менее точное время. Загнав машину на стоянку, я отправился прямиком в свой кабинет на втором этаже храма и просидел там до полуночи. Это я знаю наверное, потому что случайно взглянул на настенные часы. Они показывали двенадцать, и я решил, что пора домой, но сначала надо было дочитать главу, и я ещё немного задержался… В этот миг раввина осенило. — Вот что, когда я подходил к дому, хлынул ливень, и мне пришлось преодолеть остаток пути бегом. Это поможет вам более точно определить время. Наверное, бюро погоды ведет какой-то учет.

— Ливень начался без четверти час. Это мы проверили в самую первую очередь, потому что на девушке был дождевик.

— Ясно. Обычно я дохожу от храма до дома минут за двадцать. Это я знаю, поскольку в пятницу вечером и в субботу утром мы добираемся туда и обратно пешком. Но вчера я, наверное, шагал медленнее, чем обычно, потому что размышлял о прочитанном.

— Однако часть пути вы проделали бегом.

— Да, но не более сотни ярдов. Думаю, я шел минут двадцать пять. А значит, покинул храм двадцать минут первого.

— Встретили кого-нибудь по дороге?

— Нет, только патрульного полицейского. Он сказал "добрый вечер". Наверное, знал меня.

— Должно быть, это Норман, — Лэниган улыбнулся. — Он бы и с незнакомцем поздоровался. В час ночи он звонит в участок из будки на Лозовой улице, что возле храма. У него и узнаю точное время.

— Вы хотите сказать, что он все записывает?

— Вероятно, нет, но он вспомнит. Славный парень. Полагаю, что, войдя в храм, вы зажгли свет?

— Нет. На улице ещё не стемнело.

— Но лампу в кабинете вы включили?

— Разумеется.

— Так что любой прохожий увидел бы свет?

Раввин призадумался и покачал головой.

— Нет. Ведь я зажег только настольную лампу. Конечно, я открыл окно, но опустил жалюзи.

— Почему?

— Честно говоря, не хотел, чтобы меня тревожили. Какой-нибудь прихожанин мог брести мимо, увидеть свет и заглянуть поболтать.

— Итак, человек, приближавшийся к храму, не догадался бы, что там кто-то есть. Верно, рабби?

Раввин опять поразмыслил и кивнул. Начальник полиции улыбнулся.

— Это имеет какое-нибудь значение?

— Возможно, поможет прояснить вопрос о времени. Допустим, свет был виден. На стоянке — ваша машина. Ясно, что в здании кто-то есть. Значит, он может выйти оттуда в любую минуту. В таком случае правомерно предположить, что тело спрятали за стеной после вашего ухода. Но если свет не был заметен снаружи, этот человек мог решить, что ваша машина осталась на стоянке, потому что вам не удалось запустить мотор. Тогда тело могли подкинуть, пока вы были наверху. По предварительным прикидкам эксперта, девушку убили около часа ночи. Правда, пока это только догадка знающего человека, которая может подтвердиться лишь в том случае, если свет вашей лампы был виден с улицы. Если же нет, тело могли бросить там в любое время в течение вечера.

— Понятно.

— А теперь подумайте хорошенько, рабби. Вы видели или слышали что-нибудь необычное? Может быть, крик? Шум въезжающей на стоянку машины?

Раввин покачал головой.

— И никого не видели ни из окна кабинета, ни по дороге домой?

— Только полицейского.

— Вы сказали, что не знакомы с Элспет Блич. А может быть, вы знаете её хотя бы в лицо? В конце концов, она жила у Серафино, а это недалеко от храма.

— Такое возможно.

— Девушка лет двадцати, белокурая, пять футов четыре дюйма, чуть полновата, но весьма привлекательна. Вероятно, позднее я смогу показать вам фотографию.

Раввин покачал головой.

— Не знаю. Мало ли виденных мною девушек соответствуют этому описанию? Пока никого не припоминаю.

— Что ж, спрошу по-другому. Может быть, вчера или позавчера вы подвозили похожую девушку на своей машине?

Раввин с улыбкой покачал головой.

— И пастор, и католический священник, и раввин должны быть в равной степени осмотрительны в такого рода делах. Как и любой из них, я не стал бы подвозить незнакомую молодую женщину. Прихожане могут понять это превратно. Нет, я никого не подвозил.

— А ваша супруга?

— Она не водит машину.

Лэниган поднялся и протянул руку.

— Спасибо, рабби, вы мне очень помогли.

— Всегда к вашим услугам.

— Надеюсь, какое-то время машина вам не понадобится, — произнес Лэниган с порога. — Сейчас её осматривают мои люди.

Раввин изумленно вскинул брови.

— Видите ли, в ней нашли сумочку той девушки.