Пятьдесят восемь лет в Третьяковской галерее

ГАЛЕРЕЯ В 80-х ГОДАХ

Летом 1882 года я впервые, уже как служащий, приступил к работе в галерее. Старшим надо мной был бывший помощник моего отца Ермилов, [19] но все распоряжения я получал лично от Павла Михайловича.

- Работайте так, как работал ваш отец, - иногда говаривал он мне.

Как раз этим летом закончилась очередная пристройка галереи - шесть обширных залов, по три в каждом этаже. [20] Картин уже было много, но особенно мне запомнились: «Неравный брак» Пуки-рева, «Княжна Тараканова» Флавицкого, «Возвращение с Крымской войны» [21] Филиппова, «Привал арестантов» Якоби, «Фонтан Аннибала» Лагорио. [22] Много было картин Перова. [23] Тут и «Тройка. Ученики-мастеровые везут воду», и «Приезд гувернантки в купеческий дом», и «Птицеловы», и «Странник». Один зал нижнего этажа был целиком занят портретами работы художников конца XVIII и начала XIX века [24] - Антропова, Левицкого, Боровиковского, Аргунова, Рокотова, Матвеева, Тропинина, Венецианова, Брюллова, а также виды Рима, Неаполя и Сорренто работы Сильвестра Щедрина.

В новых залах нижнего этажа были размещены и коллекции картин Верещагина.

Моя новая работа мне очень нравилась. Посетителей тогда было еще мало: десять-пятнадцать человек в будни и двадцать-тридцать человек в праздники. [25] И вот я шесть часов - с десяти до четырех - хожу по залам, опрятно одетый, в новых ботинках, причесанный, а кругом на стенах - чудесная жизнь, лица, цветы, города. В залах - тишина, масса света, приятный воздух. Хорошо! Я всматриваюсь в картины, изучаю каждую мелочь в них…

Картина как? Чем больше на нее смотришь, тем больше видишь. Почти каждый художник дает на картине много мелочей, которых с первого взгляда и не заметишь. Надо всматриваться долго, пристально, с любовью, чтобы все увидеть. А тут еще и Павел Михайлович подзадоривал:

- Изучайте, Коля, художников, изучайте их манеру письма. Надо, чтобы вы узнавали сразу, какому художнику принадлежит картина.

Возьмет, бывало, какой-нибудь этюд, покажет издали и спросит: «Кто писал?»

Часто, бывало, Павел Михайлович вызывал меня к себе.

- Слетайте-ка, Коля, к художнику Прянишникову,26 отнесите письмо. И подождите ответа. А потом зайдите кМаковскому Владимиру Егоровичу. [27]

Или к какому другому художнику пошлет - Васнецову, Сурикову, Репину [28], Верещагину…

Я с огромной радостью и трепетом иду к ним.

Входишь, бывало, в квартиру художника и ног не чувствуешь, и язык к гортани прилипнет от страха: боишься сказать не так как нужно. Но художники меня принимали хорошо.

И не только к художникам посылал меня Павел Михайлович, но и к писателям, и к другим знаменитым людям. Дважды я побывал в рабочем кабинете Льва Николаевича Толстого в Хамовниках, говорил с ним, смотрел, как он читал письмо, поданное мной, потом писал ответ, низко наклонившись к столу, а стул под ним был низенький, с подрезанными ножками… Вот портрет Толстого у нас в галерее был работы художника Ге, [29] - точь-в-точь я видел великого писателя таким же и за тем же столом.

До открытия галереи каждый день приходили полотеры, натирали полы, а мы должны были обмести пыль с картин и везде. Павел Михайлович строжайше следил за этим. Он постоянно твердил нам: «Пыль для картин - яд».

Он требовал, чтобы нигде ни малейшей соринки не было, ни пылинки.

И летом и зимой он вставал аккуратно в семь часов, завтракал и до открытия конторы шел в галерею. Он делал нам разные указания относительно перевески картин. Отмечал, где вешать новые картины (а новые прибывали еженедельно). Он был немногословен, никогда голоса не повышал, как бы ни был рассержен.

Очень пристально он осматривал картину за картиной, зайдет с одной стороны, с другой, отойдет дальше, снова приблизится, и лицо у него делается довольное. Но если вдруг найдет какой непорядок - потрескалась краска или пожухла, - сейчас забеспокоится, нахмурится, видно, как это ему неприятно, будто заболело родное детище. А если увидит на картине пятнышко в булавочную головку, просит дать акварель и сам заделает.

Для нас он выработал правило: без белых трикотажных перчаток не браться не только за картину, но и за раму. Картину при съемке со стены класть на пол только на ковер или на мягкие подкладки, которые всегда должны быть во время работ. При переноске картин стараться как можно меньше трясти их. Одним словом, он старался нас так воспитать, что картина - это самый священный предмет, а художники - самые достойные люди.

- Берегите произведения художников, как бережете свои глаза.

- Вы, Коля, всегда слушайте, что говорят художники о картинах, - учил он меня, - слушайте, запоминайте и говорите мне. И вообще, слушайте, что говорят люди. Мне важно знать суждение всех…

И я должен был ежедневно давать ему отчет, что говорили художники и посетители о картинах.

Когда приходил художник, я неотступно ходил за ним по галерее. Художники меня уже знали, вступали со мной в разговор, я пользовался этим и иногда расспрашивал, каково их мнение о той или другой картине.

Сам Павел Михайлович никогда не выходил из дома в галерею в те часы, когда там была публика, даже если там были его друзья или какие-либо знаменитые люди. За всю мою работу в галерее такого случая не было ни разу. Не появлялся даже и тогда, когда галерею посещали лица царской фамилии. Особенно это часто случалось в те годы, когда генерал-губернатором Москвы был брат Александра III - Сергей Александрович Романов. Он гордился, что в Москве есть такая достопримечательность - картинная галерея - и привозил к нам своих гостей - иностранцев и своих родственников. И всякий раз спрашивал: «Где же сам Третьяков?» А Павел Михайлович нам, служащим, раз навсегда отдал строгий приказ: «Если предупредят заранее, что сейчас будут высочайшие особы, - говорить, что Павел Михайлович выехал из города. Если приедут без предупреждения и будут спрашивать меня, - говорить, что выехал из дома неизвестно куда». Нам, конечно, это было удивительно. Честь-то какая! Сам царев брат, разные великие князья и княгини, графы, генералы приедут в мундирах, в звездах, в лентах, в орденах, в богатейших каретах, полиции по всему переулку наставят, начиная с самых каменных мостов, всех дворников выгонят из домов мести и поливать улицы. А он: «Дома нет!» Сидит у себя в кабинете, делами занимается или читает.

Впрочем, был случай, когда Павла Михайловича вынудили присутствовать при осмотре галереи царскими особами, - это когда 15 мая 1893 года галерею посетил царь Александр III со своей свитой. Об этом случае я расскажу потом…

В конторе Павел Михайлович сидел как раз у окна, выходившего на дорожку, по которой проходили в галерею посетители. Он всех замечал: кто идет, сколько времени пробыл в галерее. Случалось, что посетитель войдет в вестибюль, спросит, с каких часов и до каких галерея открыта, и уйдет. Павел Михайлович тотчас пришлет за мной из конторы мальчика:

- Почему сейчас быстро ушел посетитель? Ему не понравилось?

И опишет посетителя, как был одет, в какой шапке, бородатый или безбородый.

Очень он ревниво следил за этим.

Тогда в галерею приходила главным образом интеллигенция, студенты, ученики средних школ. Рабочих было очень мало, и Павел Михайлович очень радовался, когда видел, что идут рабочие. И вечером очень подробно расспрашивал меня, как вели себя рабочие, что говорили, перед какими картинами особенно долго стояли, мимо каких прошли, мало обратив внимания.

- Я собираю это для народа, мне надо знать мнение народа, - говорил он нам нередко.

П. М. Третьяков. 1890-е гг.

Тогда народу больше всего было перед картинами Перова, Верещагина, Шишкина, [30] Маковского, потом, по мере появления картин, - перед Репиным и Суриковым. Много также стояли перед Максимовым, Корзухиным, Савицким, Куинджи, Айвазовским. [31] Любопытно, что перед этими картинами каменный пол с годами стал вытачиваться, на нем появились углубления, - так много народу тут толпилось.

В. Н. Третьякова. 1880-е гг.

Вход был для всех бесплатный, каждого мы встречали радушно. Если нас спрашивали, мы старались дать самый подробный и самый вежливый ответ. Павел Михайлович внушал нам, что каждый, кто приходит в галерею, - его дорогой гость и его надо встретить именно как гостя.

Известность Третьяковской галереи стала расти, и даже наши соседи, замоскворецкие купцы и мещане, заинтересовались ею. К одному купцу, например, приехал из провинции гость, «хвативший просвещения», и просил указать, где здесь, в Замоскворечье, галерея с очень интересными картинами.

- Где такое? Мы и не слыхали, - простодушно заявил хозяин.

- Да где-то здесь, купец Третьяков собирает…

- А, Третьяков, наш сосед почти, недалеко живет. То-то к его дому какие-то люди ходят… Надо и нам сходить…

И вместе с гостем впервые пожаловал купец-сосед в нашу галерею.

А то пришла раз ближайшая соседка в галерею и стала хвалиться, что она много лет живет рядом с галереей и ни разу не была в ней, и даже не знала, что в соседнем доме какая-то галерея, только видела из окна - народ куда-то все ходит. Дальше она стала справляться у служителей, что же народ делает в галерее. Ей было предложено пойти и самой посмотреть. Много она дивилась всему, что увидала.

Однажды мы заметили, что галерею стали посещать странные женщины: очень разговорчивые, развязные, пестро одетые. Придут - и ну расспрашивать:

- А всем можно ходить сюда? И семейно можно? И, к примеру, сразу человек двадцать? И говорить между собой можно?

- И говорить можно, и смотреть, и чем больше народу, тем лучше, - отвечали мы.

Через несколько дней в галерею сначала пришла одна из этих женщин, потом сразу целая семья купцов с молодым сынком, потом другая семья купцов с молодой девушкой. Все разряженные в пух и прах… Мы, конечно, встречаем их, готовы провожать по залам, объяснять. А те никакого внимания на картины, смотрят друг на друга, только между собой разговаривают. И с разговорами отправились по залам, будто гулять, как на бульваре. На картины смотрят между прочим… Поговорили-поговорили, ушли. Что такое?

Через несколько дней опять подобная история повторилась, потом опять. Каждый раз народ приходил новый, лишь неизменно присутствовала та разговорчивая, развязная особа.

Оказалось, это московская сваха! У нас, в галерее, она устраивала смотрины. Скоро об этом проведали и другие свахи и тоже начали устраивать смотрины у нас. Прежде в церквах устраивали такие первые смотрины, а потом в картинной галерее. Я сказал об этом Павлу Михайловичу.

- Ну, что же, - говорит, - пускай, это их дело. Пусть хоть таким путем заглядывают в культуру.

А у нас была картина художника Пукирева «Прием приданого по описи» - там и свахи, и жених, и невеста изображены. Я тогда молодой был, посмеяться хотелось, подведу такую компанию к картине: «Вот, говорю, обратите ваше внимание на дикие обычаи - человек не жену берет, а приданое».

Лет с десяток потом устраивались у нас подобные смотрины.

Само собой, и о них я говорил Павлу Михайловичу, а у того глаза становились веселые:

- Все-таки на картины-то смотрят женихи и невесты.

- Смотреть-то смотрят… но ничего не видят.

- Ну, пусть. Авось, что-нибудь в их памяти останется. На первый раз и этого достаточно, что узнали дорогу в галерею.

Очень часто посетители (конечно, не свахи и не женихи с невестами) расспрашивали меня и Ермилова, где покупает Третьяков такие картины. Узнавали цену, кое-кто старался узнать адрес художников. Видно было, люди загорались желанием иметь у себя картины.

- Вот видите, Коля, люди начинают любить живопись, - радовался Павел Михайлович, когда я рассказывал ему об этих разговорах.

Кто-то однажды обратился к нему с просьбой разрешить снять копию с картины Перова «Рыболов».

- Очень нравится картина, хотелось бы иметь у себя хоть подобие.

Третьяков разрешил. И вот в нашей галерее появился художник в мольбертом, палитрой, красками, начал копировать Перова.

И точно взрыв какой, дождем посыпались просьбы о разрешении копировать - и от художников, и от учеников Московской школы живописи, и просто от любителей живописи. Третьяков на первых порах никому не отказывал. Копировальщики десятками приходили к нам. Даже иногда неудобно было посетителям - так много мольбертов стояло перед картинами.

Между прочим, копировали и крупные художники. Помню, Левитан сделал копию с картины Куинджи «Север», Серов - с картины Поленова [32] «Московский дворик». Скопировала также несколько картин дочь Льва Николаевича Толстого, Татьяна Львовна. [33]

Третьяков особенно радовался, когда копировали талантливые ученики школы живописи и молодые художники.

- Это для них лучшая школа.

Увлечение Третьякова собиранием картин с каждым годом все возрастало и возрастало. В 80-х годах им приобретены такие крупные вещи, как «Иван Грозный и его сын» Репина, «Утро стрелецкой казни» Сурикова, появились залы - репинский, сури-ковский. Все лучшие вещи с выставок немедленно переходили в нашу галерею. Третьяков тратил сотни тысяч рублей в год на покупку картин. Каждый праздник он неизменно объезжал московских художников, стараясь достать у кого что можно. Ездил по антикварным магазинам. На его имя приходило много писем от москвичей и жителей других городов с предложением купить у них картины. Третьяков сначала списывался с ними - узнавал размер картины, на чем написана, какими красками, откуда попала, потом - в зависимости от ответа - или просил принести картину в галерею, или, если картина большая, посылал меня посмотреть ее на месте. Каждый раз он расспрашивал меня подробно и, если картина была интересна, он ехал сам смотреть ее. [34]

Проходил год, много два, и места в залах не хватало: вешать негде. Тогда Третьяков начинал новую пристройку… Ко времени его смерти он успел построить двадцать пять залов, ныне составляющих центральную часть галереи.

Число посетителей к началу 90-х годов сильно выросло. Галерея стала известна широким кругам москвичей, много людей приезжало и из других городов. [35]

Вдруг произошли события, крайне неприятные и для Третьякова, и для нас.