Пьесы

1. Прокурор устал

Рабочий кабинет в особняке прокурора. Ночь. На письменном столе горит настольная лампа. Прокурор — высокий, крепкого сложения мужчина лет пятидесяти, — погруженный в свои мысли, неподвижно стоит посреди комнаты, засунув руки в карманы, и глядит на стену, сплошь покрытую протоколами. Часы на башне бьют два раза. Вслед за этим слышится женский голос: «Мартин! Мартин!..» Прокурор не обращает никакого внимания на крики, но, услышав голос совсем близко, выключает лампу. Ищущая его жeнщина входит в темную комнату.

Эльза. Мартин! Мартин!.. Куда ж он делся… (Включает большой свет.) Ты здесь!

Прокурор не меняет позы. Его супруга в ночном халате, у нее красивое, но заспанное лицо.

Я ищу тебя по всему дому, почему ты не откликаешься? Я уж думала, ты ушел…

Прокурор. Куда?

Эльза. Что случилось?

Прокурор. Я оделся — только и всего.

Эльза. Ночью?

Прокурор. Как видишь.

Эльза. Почему ты не спишь?

Прокурор. А почему ты не спишь? (Берет сигару и неторопливо обрезает ее.) Прости, Эльза, я не хотел тебя будить. Что могло случиться? Я просто оделся, чтобы выкурить сигару, вот и все. (Зажигает сигару.) Не спится что-то.

Эльза. Ты слишком много куришь.

Прокурор. Возможно…

Эльза. Ты слишком много работаешь.

Прокурор. Наверное… Мы все слишком много работаем. До поры до времени. А потом наши славные заседатели удивляются, когда кто-нибудь берется за топор. (Затягивается, потом смеется.) Твой доктор Ган особенно забавен: адвокат, а защищает беднягу, совершенно не разобравшись в том, что тот совершил.

Эльза. Не понимаю, о чем ты говоришь.

Прокурор. Сегодня он сознался.

Эльза. Кто?

Прокурор. Убийца. (Курит.) Не доктор Ган, а убийца…

Эльза. Что ты хочешь этим сказать?

Прокурор. Убийство с целью грабежа, или из мести, или из ревности, или из чувства расовой нетерпимости — все это в порядке вещей. Все это объяснимо, и наказание предусмотрено законом. Но убийство просто так? Это все равно что дыра в стене: можно заделать, чтобы ее не было видно, но дыра останется. И в своих четырех стенах уже никогда не почувствуешь себя как дома. (Курит.) Только и всего…

Эльза. Мартин, уже два часа.

Прокурор. Знаю, знаю: через восемь часов я предстану перед судом в отвратительном черном облачении, чтобы вести обвинение, а на скамье подсудимых будет сидеть человек, которого я все больше и больше понимаю. Хотя он ничего не объяснил толком. Мужчина тридцати семи лет, кассир в банке, приятный человек, добросовестный служака на протяжении всей своей жизни. И вот этот добросовестный и бледный человек взял однажды в руки топор и убил привратника — ни за что ни про что. Почему?

Эльза. Почему же?

Прокурор молча курит.

Нельзя же думать только о делах, Мартин. Ты изводишь себя. Работать каждую ночь — да этого ни один человек не выдержит.

Прокурор. Просто возьмет однажды топор…

Эльза. Ты меня слышишь?

Прокурор продолжает молча курить.

Уже два часа.

Прокурор. Бывают минуты, когда я его понимаю…

Эльза. Почему ты не примешь порошок, раз тебе не спится? Опять проходишь всю ночь взад и вперед. А что в этом толку? Будто в тюрьме. Ну, какой смысл? С утра опять будешь, как заводной, а ведь ты уже не молод…

Прокурор. Я никогда не был молод. (Берет с письменного стола фотографию.) Вот он какой.

Эльза. Я не понимаю тебя, Мартин.

Прокурор. Я знаю.

Эльза. Как это ты не был молод?

Прокурор курит, рассматривает фото.

Почему ты не возьмешь отпуск?

Прокурор. Четырнадцать лет в кассе — из месяца в месяц, из недели в неделю, изо дня в день. Человек выполняет свой долг, как каждый из нас. Взгляни на него! Вот, по единодушному мнению свидетелей, вполне добропорядочный человек, тихий, смирный квартиросъемщик, любитель природы и дальних прогулок, политикой не интересуется, холост, единственная страсть собирать грибы, нечестолюбив, застенчив, прилежен — прямо-таки образцовый служащий. (Кладет фотографию.) Бывают минуты, когда удивляешься, скорее, тем, кто не берет в руки топор. Все довольствуются своей призрачной жизнью. Работа для всех — добродетель. Добродетель — эрзац радости. А поскольку одной добродетели мало, есть другой эрзац — развлечения: свободный вечер, воскресенье за городом, приключения на экране…

Эльза зевает.

Ты права, Эльза, уже два часа. Ты устала, я наскучил тебе. Возможно, я не умею выразить свою мысль; я говорю, а ты зеваешь.

Эльза. Прости.

Прокурор. Тебе нужно спать.

Эльза. Могу тебе сказать только одно…

Прокурор. Что мне нужно сходить к врачу.

Эльза. Но ты этого не делаешь, потому что знаешь, он тебе скажет…

Прокурор. Что дальше так продолжаться не может.

Эльза. Друзья говорят то же самое.

Прокурор. Кто, например?

Эльза. Ган, доктор Ган, например.

Прокурор. Доктор Ган не мой друг.

Эльза. Чей же?

Прокурор. Твой.

Эльза. Мартин!

Прокурор. Это так, к слову пришлось. (Садится к письменному столу.) Но довольно об этом. Речь идет о другом… Он говорит, что я — единственный, первый человек, который его понимает.

Эльза. Кто говорит?

Прокурор. Убийца.

Эльза. Я дрожу, Мартин.

Прокурор. Здесь холодно.

Эльза. Ты переутомился, Мартин, вот и все. Расшатал нервы. Один процесс за другим! Да еще при твоей аккуратности, добросовестности…

Прокурор. Я знаю.

Эльза. Почему бы тебе не взять отпуск?

Прокурор. Отпуск в Испании…

Эльза. Человеку это необходимо, Мартин.

Прокурор. Может быть. (Листает бумаги.) А может быть, нет… Надежда на свободный вечер, на воскресенье за городом, эта пожизненная надежда на эрзац, включая жалкое упование на загробную жизнь… Может, стоит только отнять все эти надежды у миллионов чиновничьих душ, торчащих изо дня в день за своими столами, — и какой их охватит ужас, какое начнется брожение! Кто знает, может быть, деяние, которое мы называем преступным, — лишь кровавый иск, предъявляемый самой жизнью. Выдвигаемый против надежды — да, против эрзаца, против отсрочки.

Бой часов на башне.

Эльза. Не обижайся, Мартин, но я действительно смертельно устала.

Прокурор. Я вижу.

Эльза. Такие разговоры все равно ничего не изменят.

Прокурор. Ты права. (Встает и целует жену в лоб.) Иди спать, Эльза!

Эльза. И ты тоже.

Прокурор. Спокойной ночи.

Эльза. Спокойной ночи.

Прокурор. Я только докурю сигару.

Эльза уходит. Прокурор стоит в той же позе, что в самом начале.

Он курит, не замечая, как через другую дверь входит девушка, почти ребенок, босиком, с дровами под мышкой. Только когда она наклоняется у камина и полено падает на пол, он вздрагивает.

Хильда. Я вас испугала?

Прокурор. Кто это?

Хильда. Хильда.

Прокурор. В чем дело?

Хильда. Господин прокурор позвонили.

Прокурор. Я?

Xильда. Здесь холодно. Может быть, развести огонь? Господин прокурор пусть простят, что я не причесана — я прямо с постели.

Прокурор. Я не звонил.

Xильда. Я разведу огонь.

Прокурор смотрит, как Хильда разводит огонь в камине.

Снег-то все идет и идет. Целая лавина свалилась с крыши. Прогремело, как гром летом, я и проснулась. Господин прокурор ничего но слышали? Все задрожало, как при землетрясении. Господин прокурор опять читали всю ночь?

Прокурор. Тебе приснилось, дитя мое, я не звонил.

Хильда. Разгорелся…

В камине разгорается огонь.

Почему господин прокурор так на меня смотрят?

Прокурор молчит.

Господин прокурор всегда говорят, что я похожа на фею. Но я заметила, господин прокурор не верят в фей. Господин прокурор надо мной смеются. А у нас там, в горах, в лесу, в это верят даже мужчины, не говоря уж о глупых служанках вроде меня.

Прокурор. Да, ты похожа на фею.

Хильда. В городе, я заметила, вообще ни во что не верят, все только смеются, когда я об этом рассказываю.

Прокурор. О чем?

Хильда. Да так, истории всякие. (Раздувает огонь.) Разгорелся!

Прокурор. Да…

Хильда. Почему вы их не сожжете, господин прокурор, все те бумаги, которые вам приходится читать?

Прокурор. Сжечь?

Xильда. Я бы так сделала.

Прокурор. Ты рассуждаешь по-детски.

Xильда. Я бы так сделала.

Прокурор. Ну так и сделай!

Xильда. И сделаю!

Прокурор, смеясь, подает ей кипу бумаг.

И сделаю. (Бросает бумаги в огонь.)

Прокурор смотрит так, словно не верит, что это происходит наяву, и беззвучно смеется. Хильда берет вторую стопу бумаг, третью, наконец все оставшиеся — пламя разгорается так, что вся комната наполняется красным светом.

Хильда. Какой свет!

Прокурор. Да…

Хильда. Как костер в лесу, у угольщиков!

Прокурор. Да…

Хильда. Так бы и пустилась в пляс!

Прокурор. Да…

Хильда. Как у угольщиков, когда появился граф Эдерланд. Да здравствует граф! Угольщики испугались, потому что горели их собственные дома, горели деревни и города, а фея сказала…

Прокурор. Что сказала фея?

Хильда. Какой свет!

2. Убийца

Тюремная камера. На нарах сидит доктор Ган, в шляпе, с папкой на коленях. Убийца стоит, засунув руки в карманы брюк и глядя в окно.

Убийца. Снег…

Доктор Ган. Что вы говорите?

Убийца. Я говорю: снег…

Доктор Ган. Как же мне вас защищать, если вы не отвечаете на мои вопросы? А ведь я задаю их иначе, чем прокурор. Его допросы утомили вас, и не удивительно — он славится ими, своей проницательностью, цепкостью. Что же мне теперь прикажете делать? Я был убежден, что вы невиновны.

Убийца. Знаю…

Доктор Ган. Почему же вы вдруг сознались?

Убийца пожимает плечами.

Сегодня будет вынесен приговор. А я до сих пор не знаю, где мне взять смягчающие обстоятельства. И не узнаю! Если вы мне не поможете.

Молчание.

Убийца. Доктор, у вас есть еще сигареты?

Доктор Ган протягивает ему сигареты.

Кстати, вы неверно сказали насчет сигар — будто прокурор добился признания благодаря им.

Доктор Ган. Благодаря чему же?

Убийца. Не знаю.

Доктор Ган дает ему огня.

Просто он понимает меня. Месяцами мне задавали вопросы, вопросы, потом снова вопросы. И вдруг в зале появляется человек, который тебя понимает, да, черт возьми, кто бы он ни был, мне просто стало легко на душе… (Затягивается.) Спасибо.

Доктор Ган. Возвращаюсь к моему вопросу: что вы думали и чувствовали, когда в тот день, двадцать первого февраля, возвратились из известного места?

Убийца. Да что угодно!

Доктор Ган. Вспомните!

Убийца. Легко сказать — вспомните.

Доктор Ган. Когда вы направились в туалет…

Убийца. Ну уж это зачем?

Доктор Ган. Я опираюсь на факты, изложенные в деле.

Убийца. Если верить тому, что изложено в деле, доктор, можно подумать, что я всю жизнь провел в известном месте.

Доктор Ган. В деле изложены ваши собственные показания.

Убийца. Я знаю.

Доктор Ган. Так что же?

Убийца. Пусть!

Доктор Ган. Что — пусть?

Убийца. Пусть это в некотором роде правда. Что я провел свою жизнь в известном месте. В некотором роде. Помню. у меня часто было именно такое чувство.

Доктор Ган. Вы уже говорили, что всегда использовали для этой надобности служебное время. И этой шуткой рассмешили присяжных. Я не против того, чтобы их смешить, но сам этот факт несуществен — так поступают все служащие.

Убийца. Несуществен — именно… Часто у меня было такое чувство, доктор, что все несущественно: и когда я стоял перед зеркалом, бреясь каждое утро, — а мы должны были быть безупречно выбритыми, — и когда зашнуровывал ботинки, завтракал, чтобы ровно в восемь быть у своего окошка, каждое утро…

Доктор Ган. Что вы хотите сказать?

Убийца. Лет через шесть я стал бы доверенным фирмы. (Курит.) И это бы ничего не изменило. Вообще я ничуть не жалуюсь на дирекцию банка. У нас было образцовое учреждение. Швейцар, я сам видел, завел даже специальный календарь, в котором отмечал, когда смазывали каждую дверь. И двери там не скрипели, нет. Это нужно признать.

Доктор Ган. Возвращаясь к нашему вопросу…

Убийца. Да, что же существенно?

Доктор Ган. Я восстанавливаю обстоятельства дела: в воскресенье после полудня вы были на футболе; поражение нашей команды подействовало на вас угнетающе; вечером вы пошли в кино, но фильм вас не заинтересовал; домой вы отправились пешком, не испытывая, согласно показаниям, никакого недомогания…

Убийца. Только скуку.

Доктор Ган. Дома смотрели передачу по телевидению, которая вас тоже не заинтересовала; в двадцать три часа двадцать минут вы снова были в городе, в молочном кафе; вина не пили; незадолго до полуночи вы позвонили у черного входа банка…

Убийца. Главный вход был закрыт.

Доктор Ган. И когда привратник открыл, сказали, что вам нужно в известное место… Я все-таки не понимаю, почему с этой целью — ведь было воскресенье — вы направились именно в банк.

Убийца. Я тоже не понимаю.

Доктор Ган. А что дальше?

Убийца. Сила привычки.

Доктор Ган. Как бы там ни было, Гофмейер впустил вас.

Убийца. Это был душа-человек.

Доктор Ган. Не удивившись вашему ночному визиту?

Убийца. Разумеется, удивился.

Доктор Ган. И что же?

Убийца. Я и сам был удивлен. Я понаблюдал, как он управляется с паровыми котлами, и мы еще минут пять поболтали.

Доктор Ган. О чем?

Убийца. Я сказал: убить бы тебя на этом самом месте! Мы рассмеялись.

Доктор Ган. А потом?

Убийца. Я направился в известное место.

Доктор Ган. А потом?

Убийца. Я это сделал. (Тушит ногой сигарету.) Не знаю, доктор, что тут еще можно сказать…

Молчание.

Доктор Ган. У вас было тяжелое детство?

Убийца. То есть?

Доктор Ган. Отец вас бил?

Убийца. Что вы!

Доктор Ган. Мать не обращала на вас внимания?

Убийца. Напротив.

Доктор Ган. Гм…

Убийца. Я бы все сказал вам, доктор, но нечего, у меня действительно не было никаких мотивов…

Доктор Ган. Гм…

Убийца. Честное слово.

Доктор Ган. Карл Антон Гофмейер, убитый, как явствует из дела, был женат на сравнительно молодой женщине…

Убийца. Мне искренне жаль ее.

Доктор Ган. Вы знали госпожу Гофмейер?

Убийца. Она мне чинила белье.

Доктор Ган. Гм…

Убийца. Чтобы подработать.

Доктор Ган. У Карла Антона Гофмейера, привратника в банке, не было оснований для ревности?

Убийца. Этого я не знаю.

Доктор Ган. Я хочу сказать: для ревности к вам?

Убийца. Не думаю.

Доктор Ган. Я хочу сказать: не был ли он препятствием?

Убийца. То есть?

Доктор Ган. И политических мотивов тоже никаких!

Убийца. Я не разбираюсь в политике.

Доктор Ган. То есть вы, например, не верите, что мир можно изменить и улучшить, применив силу?

Убийца. Этого я не знаю.

Доктор Ган. Иными словами, убийство для вас — преступление при любых обстоятельствах?

Убийца. При любых обстоятельствах.

Доктор Ган. Гм…

Убийца. Мне непонятны многие ваши вопросы, доктор.

Доктор Ган. Карл Антон Гофмейер мертв…

Убийца. Я знаю.

Доктор Ган. Чего вы ждали для себя от этой смерти?

Убийца. Ничего.

Доктор Ган. Ума не приложу, как мне вас защищать. Так вот и сказать на суде, что вы сделали это потому лишь, что у вас в руках оказался топор и подвернулся именно Карл Антон Гофмейер, а не кто-то другой?

Убийца. Так и было.

Молчание.

Доктор у вас не найдется еще одной сигареты?

Доктор Ган протягивает сигареты.

Спасибо. (Тщетно ждет огня.) Может, все было бы иначе, если б я получше разбирался в деньгах.

Доктор Ган. Что вы имеете в виду?

Убийца. Трудно сказать.

Доктор Ган. Через ваши руки прошли миллионы. Для вас дело было не в деньгах. На этом строится вся моя защита. Вы могли бы похитить миллионы и без топора. То, что вы совершили, — убийство, но убийство не с целью ограбления. На этом я буду настаивать!

Убийца. Я не это имел в виду.

Доктор Ган. А что же?

Убийца. Если б я получше разбирался в деньгах, может быть, я бы не испытывал такую скуку все эти четырнадцать лет.

Доктор Ган. Скуку?

Убийца. Конечно.

Доктор Ган. Вы что же, хотите заявить на суде, что убили старика привратника просто так, скуки ради?

В дверь стучат.

Войдите!

Входит стражник с письмом.

Что случилось?

Стражник. Мне велено дожидаться ответа.

Доктор Ган вскрывает письмо и читает.

Еду скоро принесут.

Доктор Ган. Что это значит?

Стражник. Понятия не имею.

Доктор Ган. Подробности неизвестны?

Стражник. Супруга господина прокурора ждет внизу.

Доктор Ган. Члены суда оповещены?

Стражник. Да, господин доктор.

Доктор Ган. Сейчас приду.

Стражник уходит.

(Собирает свои бумаги.) Вам повезло.

Убийца. Какой снег идет…

Доктор Ган. Суд переносится.

Убийца. Вы представить себе не можете, доктор, как мне это знакомо: семь прутьев, за которыми — мир, в точности, как за моим окошком, когда я еще работал, был на свободе…

Доктор Ган. Вы слышали, суд переносится. Подумайте над моими вопросами. Спокойно, не торопясь. Сегодня пятница, мы увидимся теперь в понедельник. Я очень тороплюсь.

Входит стражник.

Стражник. Все?

Доктор Ган. Все. (Уходит.)

В камере остается стражник, принесший еду — жестяную тарелку и большое ведро.

Стражник. Ну что вы на это скажете, а?

Убийца. Опять горох?

Стражник. Сгинул прокурор; сгинул — и все тут! Такого еще никогда не бывало. Он мне все говорил, что я похож на пчеловода…

Убийца. А хлеб есть?

Стражник. Что вы на это скажете, я вас спрашиваю.

Убийца. Жаль.

Стражник. Почему жаль?

Убийца. Единственный, кто меня понимал… (Откусывает хлеб, принимается есть суп, налитый стражником.)

Не сумев завязать разговора, стражник уходит. Слышно, как тюремная дверь закрывается на замок.

3. Прокурор берет в руки топор

Избушка в лесу. У печи сидит Инга, юная светловолосая девушка. Ее пожилая мать ставит на стол три тарелки.

Инга. Суп готов. Если отец сейчас де придет, все остынет.

Мать. Ты опять за свое!

Инга. И я снова буду виновата.

Мать выходит. Слышно, как она кричит: «Йенс! Йенс…»

С улицы доносится ругань отца.

Входят мать и отец, старый угольщик с топором в руке.

Он ставит его к стене, рядом с дверью.

Все садятся за стол.

Отец. На одном мне все только и держится.

Мать. Приди, господи Иисус Христос, будь гостем нашим и благослови посланное тобой, аминь.

Инга разливает суп.

Отец. Это еще что за парень слоняется возле нашего дома?

Мать. Какой парень?

Отeц. Я ее спрашиваю.

Инга. Меня?

Отец. Что это за парень?

Инга. Откуда мне знать?

Отец. У меня он не послоняется!

Инга. Я никого не видела.

Отeц. И соли на столе нет!

Инга встает и приносит соль.

Со вчерашнего дня он часами торчит в лесу, где я очищаю сосны от веток. Думает, я не вижу, как он стоит за деревьями и глазеет. Я за ним бегать не стану. Заблудился, так подойди и спроси дорогу.

Maть. Со вчерашнего дня, говоришь?

Инга. Где же он был всю ночь?

Maть. В снегу?

Отец. А нам что!..

Инга перестает есть.

Куда опять уставилась?

Мать. Оставь ее.

Отец. Почему она не ест суп?

Родители продолжают есть.

Инга.

Отец. Опять она о своем графе.

Мать. Оставь ее.

Отец. Что ни день — все одно и то же.

Инга.

Отец и мать испуганно оборачиваются к двери, Инга по-прежнему неподвижно смотрит перед собой. В дверях стоит прокурор с кожаной папкой, его пальто и шляпа покрыты снегом.

Мать. Вы к нам?

Прокурор молчит.

Отeц. А мы как раз обедаем.

Прокурор молчит.

Мать. Кто вы?

Прокурор молчит.

Инга. Не хотите ли сесть, господин? (Пододвигает свою табуретку.) Господин, должно быть, устали за ночь.

Прокурор. Очень.

Молчание.

Я не хотел бы вам мешать…

Мать. Вы снизу, из города?

Прокурор. Вообще это не в моих правилах…

Инга. Не хотите ли есть, господин?

Maть. У нас, правда, только суп.

Инга. Гороховый.

Мать. Принеси тарелку.

Инга выходит.

Отец. Да…

Мать. Зимой, когда дороги заносит снегом, здесь легко заблудиться. Если вам в деревню, то нужно все время держаться ручья. Сейчас он замерз и на тот берег переходите в любом месте — мост вам не понадобится.

Молчание.

Только я не знаю, нужно ли вам в деревню.

Молчание.

Сюда обычно никто не заглядывает.

Прокурор молчит.

Отец. У нас нечего взять, она хочет сказать. Избушка без света, сани да лошадь, ведь вы меня видели, дрова — это все, что здесь есть; коза, если угодно знать, да девятнадцать кур — вот и все, к тому же лошадь никуда не годится.

Прокурор. Что вы этим хотите сказать?

Мать. Бедные мы, он хочет сказать.

Отeц. А то приходил тут раз один…

Мать. Перестань!

Отец ест суп.

Потерпите немного, господин. Она должна еще вымыть тарелку, мы никогда не пользуемся четвертой.

Прокурор. Я рад, что могу согреться.

Отец. Раз приходил тут один, да, двадцать один год назад, убил мою мать и отца. И не взял ни кроны. Сумасшедший какой-то. Убил их топором, когда я был в лесу. Так его и не нашли.

Мать. Зачем ты вспоминаешь об этом?

Отeц. В наших местах такое бывает не часто.

Прокурор. Вам нечего бояться.

Отeц. А я не боюсь.

Прокурор. Хотел бы я то же самое сказать о себе.

Возвращается Инга с вымытой тарелкой.

Мне крайне неловко, что я так вот явился, но действительно очень хочется есть.

Мать. Хлеба на всех хватит.

Прокурор. Вообще это не в моих правилах…

Ему дают хлеб.

Спасибо.

Перед ним ставят тарелку с супом.

Спасибо.

Молчание.

Отец. Как запрягу лошадь, так и ты выходи. Понятно? Один я со всем не управлюсь.

Инга. Я?

Отец. Вязать вязанки могут и женщины.

Прокурор. Может я могу вам помочь?

Мать. Ешьте лучше суп, пока не остыл.

Прокурор. Но потом.

Отeц. Я не к тому говорил.

Прокурор. Почему бы и нет?

Отец выходит.

Мать. Слышала? Не заставляй его ждать. Как только запряжет лошадь, так и выходи. Он и так весь день бранится. Да не забудь о курах! (Выходит.)

Прокурор. Что то это мне напоминает, никак не вспомню.

Инга. Что?

Прокурор. Гороховый суп…

Инга. Я рада, что вы пришли.

Прокурор. Я? Почему же?

Инга. Прежде чем я состарилась и умерла.

Прокурор. Ты?

Инга. Возьмите меня отсюда!

Прокурор. Почему?

Инга. Разве вы не видите?

Прокурор. Да…

Инга. Здесь смертельная скука. Всегда. Просидите хоть десять лет на нашей кухне, ничего не изменится, за полчаса вы все и узнаете.

Прокурор. Понимаю…

Инга. Вы действительно возьмете меня отсюда?

Прокурор ест суп.

Меня зовут Инга.

Прокурор. Инга?

Инга. Почему вы так на меня смотрите?

Прокурор. Вспоминаю. У меня давно было это чувство. Всегда. Такое чувство, будто меня где-то ждут. И всегда не там, где я нахожусь. И вот теперь я чувствую, что мне нужно что-то сделать.

Инга. Что же?

Прокурор. Не знаю.

Инга наклоняется к печке.

Раньше мне казалось, я знаю, что надо делать, но я ошибался. Я умел лишь выполнять свой долг и все-таки никогда не мог отделаться от чувства, что я не выполняю его, — это чувство никогда меня не оставляло. Никогда.

Инга. Хотите еще супа?

Прокурор. Как тебя зовут?

Инга. Инга.

Прокурор. Если б я только знал, кто я такой.

Инга. Вы не знаете этого?

Прокурор. Все это уже когда-то было со мной: как ты стоишь сейчас у печки. Именно так. Твои волосы в красном свете и твой сияющий взгляд. Именно такой. Сияющий.

Инга подкладывает дрова в печку.

Я так испугался, когда увидел старика угольщика. Вчера. Не топора, понимаешь, и не собак. Я боюсь людей. Тебя меньше всех: ты не спрашиваешь, кто я. Это замечательно. Ты не думай, что я влюблен, раз ты молода и красива…

Инга. Да я совсем не такая.

Прокурор…словно фея.

Инга. Говорите еще!

Прокурор. Это все, что я могу вспомнить: у меня дела, много работы и вдруг — я стою в лесу, с папкой под мышкой, в каком-то незнакомом месте. И у меня много времени. Все, что было за мной, вдруг пропало, впереди — лес, вокруг снег и ничего больше, один снег, заметающий следы, и кругом деревья, сплошные сосны, ничего, кроме сосен, кроме красных стволов. И только звонкие удары топора.

Инга встает.

Тебя зовут Хильда?

Инга. Инга.

Прокурор. Откуда я тебя знаю?

Инга. Говорите еще!

Прокурор. Мне нечего больше сказать…

Инга садится к его ногам.

Прокурор. В глубине, на самом дне воспоминаний, всего два-три лица, повторяющихся снова и снова. Как ни ломай голову, других нет и нет. И постоянно одно лицо, похожее на твое. И неизменно другое — похожее на жандарма, которому непременно нужно знать, куда ты идешь и зачем. И всюду железные прутья…

Инга. Что всюду?

Прокурор. Прутья, решетки, ограды — прутья… (Встает и смотрит в маленькое окно.) Словно деревья в лесу, которые хочется срубить, если есть топор.

Инга. Говорите еще, я слушаю…

Прокурор. Когда-то я был капитаном. О да. Плавал в открытом море. На моем корабле было три мачты, мостик напоминал орлиный клюв, я бы и теперь мог его нарисовать. Мы объездили весь мир. Вдоль и поперек… Без маршрута и цели. Мы ели рыбу, ее было много везде, и плоды с берега, иногда ходили на охоту и, запасшись всем необходимым, плыли дальше. Да, а потом…

Инга. А что потом?

Прокурор. Потом он вдруг стал игрушкой, мой корабль с тремя мачтами, игрушкой, которую можно взять в руки и поставить на шкаф, — мой корабль, на котором я был капитаном.

Инга. Ужасно.

Прокурор. Да. (Смеется.) И горничная каждый день вытирала его тряпкой.

Возвращается отец.

Отец. Сани готовы.

Инга встает.

А вот топор, если у господина есть желание, работы всем хватит.

Прокурор. Спасибо.

Отец. Меня зовут Йенс. А вас?

Прокурор. Меня…

Инга. Граф Эдерланд!

Отец. Граф…

Прокурор смеется.

Граф Эдерланд?

Инга. Да! Да!

Прокурор. Что это вы дрожите… Вас трясет…

Отец с немым криком отступает от него, словно от привидения, прокурор стоит, наблюдая за происходящим, а затем понимает, в чем дело: в руке у него топор.

Инга.

Снаружи ржет лошадь.

Отец. Смилуйся! Смилуйся! Смилуйся!

Прокурор смеется.

Инга. Пошли!

Отец падает на колени.

Инга. Наши сани готовы.

Снаружи ржет лошадь.

Инга. Пошли!

4. Первые известия о пропавшем

Кабинет прокурора. День. Господин Марио, ясновидец из варьете, стоит, подбоченившись и разглядывая стены, сплошь заклеенные обложками скоросшивателей. Эльза в элегантном, насколько позволяет домашняя обстановка, платье нервно курит сигарету, дожидаясь результатов этого осмотра. Сбоку доктор Ган, не испытывающий, как видно, особого удовольствия от своего пребывания здесь.

Mарио. Ага… ага… ага…

Эльза. Что вы этим хотите сказать?

Марио. Это и есть его кабинет?

Эльза. Да.

Марио. Ага… А это все протоколы?

Эльза. Да.

Марио. Дела?

Эльза. Что вы имеете в виду?

Марио. Дела. Я имею в виду дела. Убийства, грабежи, клятвопреступления, изнасилования, шантаж, разводы…

Эльза. Да-да, конечно.

Марио. Обложки черные, названия — на белой бумаге. (Снимает очки и, приблизившись к стене, читает в разных местах названия дел.) Очень аккуратно, очень…

Эльза. Это всем известно, господин Марио, мой муж был аккуратным человеком, об этом весь город знает, не нужно быть ясновидцем, чтобы это определить.

Марио. Очень аккуратно…

Эльза и доктор Ган обмениваются взглядами.

А вы, мадам, — его жена?

Эльза. Да, разумеется.

Марио. Ага…

Эльза. Почему вы спрашиваете об этом?

Марио смотрит на нее, сняв очки.

Это был его письменный стол.

Марио. Один вопрос, если позволите…

Эльза. О, пожалуйста.

Марио. Чей теперь это стол?

Эльза. Теперь? То есть как?

Марио. Ибо вы сказали, почтеннейшая: это был его письменный стол.

Эльза. Я сказала: это — его письменный стол.

Марио. Был его письменный стол.

Эльза. Значит, я оговорилась.

Марио. Ага… (Протирает стекла очков и смотрит, близоруко щурясь.) Уважаемый пропавший, как видно, много работал…

Эльза. Да…

Марио. Жизнь его была труд, как пишут в некрологах, труд и исполнение долга.

Эльза. Мой муж был прокурором.

Марио. Ага…

Эльза. То есть он — прокурор.

Марио. Ага… (Рассматривает очки на свет.)

Эльза. Не знаю, поможет ли вам осмотр других комнат.

Марио. Поможет. (Снова надевает очки и оборачивается к другой стене.) И это тоже протоколы?

Эльза. Да-да.

Марио. Обложки черные, названия — на белой бумаге. (Рассматривает обложки, читая в разных местах названия.) Весьма добросовестно, весьма…

Доктор Ган и Эльза обмениваются взглядами.

А это что такое?

Эльза. Вы о чем?

Maрио. На шкафу.

Эльза. Ах, это. Ничего особенного.

Марио. Корабль?

Эльза. Игрушка.

Марио. Ага…

Эльза. Безделушка.

Марио. Похож на судно викингов, а?

Эльза. Похож.

Maрио. А паруса из пергамента…

Эльза. Собственно говоря, этот корабль, скорее всего, времен испанских мореплавателей, времен Колумба, я думаю, — судя по испанскому названию.

Марио. Ага…

Эльза. «Эсперанца».

Марио. А паруса из пергамента… (Внезапно отворачивается от модели парусника, снимая очки.) Какие есть еще комнаты?

Эльза. Здесь была его спальня.

Марио. Ага…

Эльза. Здесь — его спальня.

Марио. Если позволите.

Эльза. Прошу вас. Здесь ничего не изменилось. Может быть, вам удобнее осмотреть ее одному?

Марио. Если позволите. (Уходит в спальню.)

Эльза закрывает за ним дверь и поворачивается к доктору Гану, облегченно вздыхая. Она берет сигарету, доктор Ган подходит к ней с зажигалкой.

Эльза. И ты серьезно думаешь, что от этого будет толк?

Доктор Ган. Мы должны испробовать все, Эльза. Это наш долг перед ним; ясновидец так ясновидец.

Эльза. Из варьете!

Доктор Ган. Где ж их еще взять?

Эльза курит.

Наши поиски, ты же знаешь, ничего не дали. Двое суток уже идет снег. Полицейские ищейки тут так же беспомощны, как и наш разум. Ни зацепки, ни следа, ни единого человека, который бы его видел…

Эльза. Прошло уже два дня.

Доктор Ган. Будешь коньяк?

Эльза. Не представляю себе, что могло произойти. Не представляю! Меня не покидает мысль: что бы там ни было, он делает это, чтобы досадить нам.

Доктор Ган. Эльза!..

Эльза. Тебе и мне!

Доктор Ган. Милая…

Стук в дверь.

Эльза. Войдите!

Входит Хильда.

Что случилось?

Хильда. Почта.

Эльза берет почту и вскрывает ее.

Собака все еще ничего не ест, ваша милость. Я подогрела ей молока, но она не пьет, а когда господин прокурор вернется и увидит, что Вотан голодает…

Доктор Ган. Хильда! Я спрашиваю тебя еще раз…

Хильда. Я-то здесь ни при чем.

Доктор Ган. Тебя никто и не обвиняет.

Хильда. Отчего ж тогда столько вопросов?

Доктор Ган. Ты последний человек, с которым он говорил. Почему ты ничего не расскажешь? Ты развела огонь в камине, как ты говоришь…

Хильда. Да.

Доктор Ган. Что он тебе сказал?

Хильда. Он смотрел на меня, потому что я была босиком.

Доктор Ган. И не сказал ни слова?

Хильда. Сказал, конечно.

Доктор Ган. Что же?

Хильда. Велел мне сжечь бумаги…

Доктор Ган. Гм…

Эльза. И ты это сделала?!

Хильда. Раз господин прокурор пожелал…

Доктор Ган. Гм…

Хильда. Я-то здесь ни при чем.

Господа дают ей понять, что она их больше не интересует, но она остается.

Узнали уже что-нибудь про господина прокурора? Во всех газетах его портрет.

Эльза. Займись своим делом, Хильда.

Хильда уходит.

Терпеть ее не могу! Уж эта мне деревенская простота! Ты видел, какое у нее лицо? Скулы и оскал, когда открывает рот, — прямо кошка! (Вскрывает почту.)

Доктор Ган. Тебе это позволено?

Эльза продолжает вскрывать почту.

У него тут осталось полкоробки сигар «Ромео и Джульетта», они просто засохнут.

Эльза. Пожалуйста, прошу тебя.

Доктор Ган выбирает сигару.

Ничего! Одни счета, брошюры, приглашения, директивы, указы, воззвания, показания, проблемы обеспечения по старости, проблемы отопления, охраны природы, борьбы за мир. (Бросает всю груду на письменный стол.) Одна бумага… (Опускается в мягкое кресло.)

Доктор Ган (зажигая сигару). А что он сказал тебе в ту ночь? Ведь вы еще разговаривали, ты говоришь.

Эльза. Ничего особенного.

Доктор Ган. Но все-таки?

Эльза. Я и не слушала толком. Сказала, чтобы он сходил к врачу, взял отпуск, принял снотворное. Я уже привыкла, что он вдруг одевается среди ночи. Он часто так делал, когда у него много работы. Вдруг проснется и вспомнит, что забыл что-то сделать. У него это постоянно в голове, с тех пор как я его знаю.

Доктор Ган. Что именно?

Эльза. Что он что-то упустил, забыл…

Молчание.

Доктор Ган. Может, у него просто любовница?

Эльза снова встает.

Ты думаешь, он что-нибудь заметил?

Эльза. Ты о нас?

Доктор Ган. Мне было бы неприятно.

Стук в дверь.

Эльза. Тебе кажется, он заметил?

Доктор Ган. Мне кажется, кто-то постучал.

Стук в дверь.

Эльза. С меня довольно! Так бесстыдно вынюхивать! Пусть не думает, что я ей это позволю…. (Распахивает дверь, но за ней никого нет.) Хильда? Хильда!

Стук в дверь.

Доктор Ган. Должно быть, стучат в другую дверь.

Стук в дверь.

Эльза. Войдите!

Из спальни выходит господин Марио.

Марио. Простите, если помешал.

Эльза. Что вы, что вы!

Доктор Ган. Ничуть!

Эльза. Как это — помешали?

Доктор Ган. Напротив!

Эльза. Напротив!

Марио. Уже шесть часов. В восемь у меня представление. Весьма сожалею. Но, собственно, я уже видел все, что можно увидеть. Видел и спальню: все очень аккуратно, очень…

Эльза. Вы уже уходите?

Марио. Я бы еще хотел спросить мадам…

Эльза. Пожалуйста.

Марио. О двух вещах. (Берет с кресла пальто.) К сожалению, я никогда не видел господина прокурора. Вы простите, я вынужден об этом спросить, то есть, если вам не мешает присутствие этого господина.

Доктор Ган. О, я могу и уйти.

Марио. Речь идет о его внешности.

Эльза. Там его фотография!

Марио. Ага… ага… ага…

Эльза. Снимок сделан три или четыре года назад, когда мужа избрали академиком, потому и такое одеяние.

Марио. Ага…

Эльза. Рамка, должно быть, запылилась; простите, но я специально распорядилась ничего не трогать в его комнате.

Марио. Серебро?

Эльза. Рамка — да.

Марио. Ага… А могу я узнать, кто подарил господину прокурору эту рамку?

Эльза. Почему вы спрашиваете?

Марио. Мадам лично?

Эльза. Она досталась нам по наследству.

Марио. Ага… (Ставит фотографию на место.) Очень изящно, очень изысканно, очень. (Вновь берет в руки фотографию.) Господин прокурор любил путешествовать?

Эльза. Человек в его положении…

Maрио. Не имеет для этого времени. Понимаю.

Эльза. Когда мы поженились, началась война…

Марио. Понимаю.

Эльза. Границы были закрыты.

Марио. Понимаю, понимаю.

Эльза. Иногда он ездит по делам в Париж и Лондон.

Maрио. А Санторин он знает только по фотографиям?

Эльза. Санторин?

Марио. Вы ничего не слышали о Санторине, мадам? (Ставит фотографию на место.) Санторин. насколько мне известно, — это старый потухший вулкан, окруженный морем, остров где-то между Грецией и Критом. Очень белый, очень яркий от солнца. Сейчас, говорят, он в руках мятежников.

Эльза. Какое это имеет отношение к моему мужу?

Марио пытается надеть пальто.

Доктор Ган. Разрешите вам помочь?

Марио. Спасибо, спасибо, это подкладка порвалась. Да еще вечная спешка! Люди из варьете — народ пунктуальный. Спасибо! Все в порядке. И еще где-то тут моя старая шляпа… (Находит шляпу на кресле.) Не знаю, мадам, какое отношение имеет ваш муж к Санторину, могу лишь судить о том, что я вижу.

Эльза. А именно?

Марио. В общем-то, ничего особенного. Я объездил с гастролями всю Европу и везде видел черные обложки протоколов с белыми названиями, везде, и везде за ними — страх.

Доктор Ган. Что вы хотите этим сказать?

Марио. Страх, дурман, кровь… Я говорю об этом на каждом представлении, люди бледнеют, но потом хлопают. Что поделаешь.

Доктор Ган. Вы о войне?

Maрио. О цивилизации.

Доктор Ган. При чем тогда кровь? Дурман? Страх? Перед чем?

Марио. Перед чем? (Смеется, как над детским вопросом, вынимает из карманов пальто и натягивает белые перчатки.) Что до уважаемого пропавшего, то я яснее всего вижу его за этими протоколами…

Эльза. Живым?

Maрио. О, даже очень.

Эльза. Но?

Мари о. Где — я не вижу.

Доктор Ган. Жаль!

Эльза. Очень жаль!

Доктор Ган. Об этом ведь и шла речь!

Maрио. Я только вижу: как.

Эльза. То есть?

Марио. Сказать?

Эльза. Мы вас просим об этом.

Марио. Я бы не хотел пугать мадам. Вы знаете его лично, уважаемого пропавшего, и, вероятно, никак не ожидали от него подобного. Вы знаете его как прокурора: очень аккуратного, очень добросовестного…

Эльза. Говорите же!

Марио. Я же, если позволите быть откровенным, вижу его с топором в руке.

Доктор Ган. С чем?

Марио. Да, и очень ясно.

Эльза. С топором?

Марио. В правой руке, кажется.

Эльза и доктор Ган обмениваются взглядами.

Эльза. Что вы говорите! (Улыбается доктору Гану.) Мартин с топором в руке. (Притворяется серьезной.) Что же он делает с этим топором?

Марио. Это мы еще увидим.

Доктор Ган. Рубит деревья?

Марио. Хочется верить. (Кланяется.) Прошу прощения, господа, я должен торопиться.

Эльза. Мы так вам благодарны.

Марио. Весьма сожалею, что разочаровал вас, господа, но я могу говорить лишь о том, что вижу.

Эльза. Само собой разумеется.

Марио. После вас, мадам, после вас.

Эльза. Вы — гость. (Провожает ясновидца.)

Доктор Ган вынимает из бара бутылку коньяка и две рюмки. Прежде чем наполнить их, включает радио, по которому передают легкую музыку, затем включает торшер. Становится уютно.

Голос по радио. Передаем точное время. С третьим ударом будет ровно восемнадцать часов.

Слышится сигнал.

Через несколько минут слушайте последние известия.

Возвращается Эльза.

Эльза. Слава богу! Такой шарлатан.

Доктор Ган. Выпей коньяку.

Эльза. Варьете на дому.

Доктор Ган протягивает ей рюмку.

Голос по радио. Передаем последние известия…

Доктор Ган. Твое здоровье.

Голос по радио. События в стране.

Доктор Ган включает радио громче.

Вчера в Оттертаме было совершено тяжелое преступление. Три егеря, находившиеся при исполнении служебных обязанностей, были убиты неизвестным. Есть предположения, что убийца, выдающий себя за графа, — душевнобольной. В случае встречи с ним рекомендуется крайняя осторожность. Исследование трупов показало, что убийство было совершено топором.

Эльза (роняет рюмку). Выключи!

Голос по радио. Париж. Как сообщают из Парижа, несмотря на вмешательство танков, беспорядки продолжаются, количество жертв растет.

Эльза. Выключи.

Голос по радио. По всей вероятности, мятежникам удалось…

Доктор Ган выключает радио.

Молчание.

Эльза. Ты в это веришь?

5. Да здравствует граф!

Лес, группа пьяных угольщиков. Ночь и ветер.

Кто-то. Мы свободны и сильны!

Кто-то. Но кончилось вино…

Кто-то. Да здравствует граф!

Кто-то. Было густо…

Кто-то. А стало пусто…

Кто-то. Да здравствует граф!

Кто-то. Куда он делся?

Кто-то. Детка говорит, пошел за вином.

Кто-то. Где он его возьмет?

Кто-то. Мы свободны и сильны!

Кто-то. Во всей деревне нет больше ни капли, выдули все — во всех деревнях…

Все (орут).

Молчание.

Кто-то. Детка говорит, он вернется, он любит угольщиков; мы, угольщики, обугливаем деревья, мы, поденщики, копаем торф, истопники, потеем у печек; мы пьяны, благодарение графу, мы сильны и свободны; и я, старый работяга, которого больше не держат ноги в этих сапогах, я поднимаю мой пустой кубок и кричу этим ртом, в котором не осталось больше зубов: да здравствует граф!

Некоторые. Да здравствует. Да здравствует…

Кто-то. Откуда этот огонь?

Кто-то. И да здравствует долго графиня!

Некоторые. Да здравствует. Да здравствует…

Появляется прокурор с Ингой.

Прокурор. Да здравствует угольщик в лесу!

Всеобщее ликование.

Ночь длинна, жизнь коротка, надежда проклята, день свят, да здравствует всякий, кто того хочет, свободны мы и сильны!

Всеобщее ликование.

Почему вы не пьете?

Кто-то. А где взять вина?

Молчание.

Прокурор. Ваши кубки пусты?

Кто-то. А ведь были густы…

Прокурор. Братья, мы в последний раз пили вместе.

Кто-то. Он не должен так говорить!

Кто-то. Что он говорит?

Кто-то. Он нам обещал — так будет всегда!

Кто-то. Как это — в последний раз?

Прокурор. Я обещал: вы заживете, молока вам будет вдосталь — до тех пор, пока не спросите, откуда оно, — молока и меда. Я говорил: соберите все и несите сюда, мы будем есть, пить ваше вино, праздновать, не скупясь, а когда вы все принесете и ни один из вас не спросит, что будет дальше…

Кто-то. Вот она, граф, наша последняя капля!

Прокурор. Я обещал: радость будет царить до тех пор, пока вы не начнете задавать вопросы; и разве я не был прав?

Кто-то. Прав, да пили мы из своих же подвалов!

Прокурор. Разве не познали вы радость?

Ржание лошади.

Кто-то. Граф прав, такой недели, как эта, у нас в жизни не было, говорите что хотите, да здравствует граф!

Инга. Пойдем.

Прокурор. Зачем вы спросили, кто я? Я выполнил обещание, вы — нет. Зачем вы послали в деревню узнать, сдержал ли я слово? Распустили слухи, что деревня сожжена. Почему вы не доверяете мне? Среди вас завелись люди, которые плетут интриги против меня…

Инга. Пойдем.

Ржание лошади.

Прокурор. Это вам не удастся!

Кто-то. Ничего не понимаю — ни слова…

Кто-то. Что он говорит…

Прокурор. Спасайте свои избушки! (Исчезает вместе с Ингой.)

Отсвет пламени вдали.

Кто-то. Сгинул.

Кто-то. Нас предали, пустив по миру.

Кто-то. Огонь, огонь… Из наших окон хлещет огонь, а мы вдребезги пьяны…

Кто-то. Мы вдребезги пьяны…

Кто-то. А из наших окон хлещет огонь.

6. Пожизненно

Тюремная камера. Убийца сидит на нарах.

Убийца. Что сегодня — понедельник или пятница? И зачем им, чтобы я раскаялся? Вероятно, сегодня как раз понедельник. Если б я вышел, что бы изменилось? Вот гляжу я на эти стены, и часто мне приходит в голову: нужно лишь встать — молча — и они посыплются, как пыль с плеч. Но куда я пойду? Лучшее, что выпадало мне на долю, всегда было в пятницу, когда я знал: вот завтра будет суббота. Потому что в субботу еще работаешь и уже знаешь: завтра воскресенье. В воскресенье, как правило, был футбол, но уже в перерыве между таймами, когда я ел бутерброды с сосисками, становилось тоскливо, и я знал, что от этого не уйти, только во время игры это забывалось. А в перерыве я уже вспоминал: завтра будет понедельник и все начнется сначала. А потом, когда я тащился с футбола домой, перед глазами всегда были одни и те же люди и всегда они покупали одно и то же. Пожалуй, единственные светлые часы были у меня в пятницу под вечер. Когда-то я был любим. Она была совсем юной, и я тогда так же не мог отличить понедельника от пятницы, как и теперь. Она ждала меня у подъезда банка каждый вечер, даже когда шел дождь. Так было около года. Потом я ей надоел, она ведь была совсем юной, нашелся другой, а я был ревнив, как все, — я это единственное, в чем я теперь раскаиваюсь. Ее имени я не назову никогда. А то и ее вызовут в суд, мы увидимся, и тогда раскаяние меня сломит, а они этого не поймут. Привратник — тоже человек. Кто же сомневается в этом? Иногда в суде, когда я смотрю на такое скопление народа, особенно на присяжных, оставивших — ради торжества справедливости — свою службу, я бываю почти утешен: как им всем дорог человек! Кто мог это предполагать, пока он стоял у дверей и никто не обращал на него внимания — до тех пор, пока я не убил его…

Гремя замком, входит принесший еду стражник.

Что нового?

Стражник. Ничего. (Уходит, закрывая камеру.)

Убийца принимается есть суп.

7. Топор входит в моду

Холл большого отеля. За пультом стоит портье, перед ним жандарм. Портье рассовывает почту по полочкам для ключей.

Жандарм. Я лишь исполняю свой долг.

Портье. Я тоже.

Жандарм. Вы знаете, что тем самым вы не подчиняетесь закону?

Портье. Кто ж ему подчиняется?

Из бара выходит постоялец.

Господин директор?

Постоялец. Триста одиннадцатый номер.

Портье. Прошу вас, господин директор, прошу вас.

Постоялец направляется к лифту.

Разумеется, у него есть документы. Говорю вам еще раз: у нас отель первого класса, а не бродяжий притон. Что ж мне, силой отнимать у них паспорта? В первый же вечер я попросил его сдать паспорт, когда ему будет удобно…

Жандарм. Когда ему будет удобно!

Портье. Надоели вы мне с вашими бумагами. Если я каждый день буду приставать к ним с паспортами, какое это произведет впечатление на иностранцев? Они подумают, что у нас полицейское государство.

Из лифта выходит другой постоялец.

Господин консул!

Постоялец. Есть почта?

Портье. Прошу вас, господин консул, прошу вас.

Постоялец уходит.

Жандарм. Короче говоря, до завтрашнего дня документы должны быть у нас; завтра в это же время — крайний срок…

Портье. Хорошо!

Жандарм. А не то я сам совершу провинность перед законом.

Портье. Хорошо!

Жандарм. Как это он не предъявляет паспорт? Комната с балконом и ванной? Это и мошенник может себе позволить, подумаешь — завтрак в постели. Откуда вы знаете, что он не из таких?

Портье. Мятежники не играют в гольф.

Жандарм. Гм…

Портье. Насколько я знаю.

Из бара выходит бой, в руках у него визитная карточка.

Бой. Эти господа желают поговорить с графом. Господа дожидаются в баре.

Портье. Будет исполнено.

Бой возвращается в бар.

Жандарм. Граф, он сказал?

Входит еще один постоялец.

Портье. Монсеньер?

Постоялец. Сто восемьдесят восемь.

Портье. Прошу вас, монсеньер, прошу.

Постоялец направляется к лифту.

Надоели вы с вашим графом Эдерландом! Ведь смешно. Граф Эдерланд с топором в руке! И впрямь, нашей полиции нечего делать, только что ломать голову над детской сказкой…

Жандарм. Над детской сказкой?

Телефонный звонок.

Портье (снимает трубку). «Монополь». Соединяю. Как вы сказали, простите? Соединяю с бюро обслуживания. (Нажимает кнопку и вешает трубку.)

Телефонный звонок.

Жандарм. И ничего смешного. Убили трех жандармов, и не в сказке, а наяву, это факт, есть фотографии, а теперь их, может быть, уже сотни…

Портье. До этого вы говорили: тысячи.

Жандарм. Это если так будет продолжаться.

Портье. В газетах пишут, чтоб не распространяли слухи, сообразно этому я и поступаю.

Жандарм. Я ведь сам ничего не выдумываю, говорю, что слышал. (Наклоняется через пульт и шепчет.) Мой зять, почтальон, говорит, что в лесу уже целое войско прячется, понимаете?

Портье. Какое войско?

Жандарм. Поденщики, угольщики, работяги — все, кому не лень; их становится все больше и больше, уже целое войско. Среди них есть даже женщины — горничные, официантки, проститутки.

Портье смеется.

С завтрашнего дня бастуют докеры.

Портье. Ну да?

Жандарм. В вечерней газете пишут.

В холл входит мужчина в кожаной шоферской куртке и кепке с козырьком.

Портье. Что вам здесь угодно?

Шофер закуривает сигарету.

Что вам угодно?

Шофер. Мне нужно подождать кое-кого.

Из бара доносится музыка.

Жандарм. Короче говоря, документы должны быть у нас. Завтра в это же время — крайний срок…

Портье. Вы уже говорили.

Жандарм. Я лишь исполняю свой долг.

Портье. Я тоже.

Из лифта выходит Инга, одетая как светская дама.

Инга. Граф еще не вернулся?

Портье. Сожалею, графиня, сожалею.

Инга. Странно.

Портье. Желают графиня посмотреть вечернюю прессу?

Инга берет у него газету и садится.

Жандарм. Это и есть та дама?

Портье. Тсс.

Жандарм. А кто этот шофер?

Портье. Спросите лучше у него самого.

Звонит телефон.

(Берет трубку.) «Монополь». Разумеется, господин директор, сию минуту, господин директор, разумеется.

Жандарм подходит к шоферу.

Такси!

Шофер стоит и курит, выпуская дым прямо перед собой.

Жандарм. У вас есть документы?

Шофер дает ему паспорт, сразу же, не роясь в карманах, безмолвно, презрительно, скучая и не вынимая сигарету изо рта.

Спасибо.

Появляется прокурор с папкой.

Инга. Наконец-то!

Прокурор. Есть почта?

Портье. Сожалею, господин граф, сожалею.

Прокурор замечает жандарма.

Господа, пришедшие по поводу яхты, просят передать, что они ждут господ рядом в баре.

Прокурор. Вы меня ищете?

Жaндарм. Я…

Прокурор. Разве вы не жандарм?

Жандарм. Я, естественно…

Прокурор. Вы находите это естественным? А по-моему, есть и более естественные профессии. Пасечник, например! Но серьезно, откуда я вас знаю?

Жандарм. Меня?

Прокурор. У меня такое чувство, что мы где-то встречались. Не правда ли? Но я не могу вспомнить, где это могло быть. Вы никогда не были пасечником?

Жандарм. Пасечником?

Прокурор. Прекрасная профессия.

Жандарм. Конечно, господин граф.

Прокурор. Вы недовольны тем, что вы жандарм?

Жандарм. Откровенно говоря…

Прокурор. Понимаю.

Портье. Прошу вас, господин граф, бар здесь!

Прокурор. Понимаю. (Погруженный в свои мысли, не обращает никакого внимания на то, что портье указывает на бар, дверь которого уже открыл предупредительный бой.) Вы недовольны тем, что вы жандарм, и все-таки остаетесь жандармом?

Жандарм. Пожалуй, господин граф.

Прокурор. У вас есть семья?

Жандарм. И не малая.

Прокурор. Мне это знакомо.

Жандарм. Если б наш брат мог делать, что хочет, господин граф…

Прокурор. А что бы вы хотели?

Жандарм. В том-то и дело, что из этого ничего не выйдет…

Прокурор. Почему же?

Жандарм. Гм, почему…

Прокурор. Жизнь коротка. (Берет сигару и обрезает ее.) Жизнь коротка, а ночь длинна; проклята надежда — на свободный вечер; день свят, пока светит солнце, и да здравствует всякий; пока светит солнце, он будет свободным и сильным. (Берет сигару в рот.) У вас есть спички?

Жандарм. О…

Прокурор. Почему бы вам не отправиться с нами?

Инга. Вы умеете готовить?

Прокурор. Да, матросом или коком, если у вас есть желание. Мы отправимся на Санторин, как только я достану яхту. Завтра самое позднее.

Жандарм. Господа шутят…

Прокурор. А может, тебе не нравится его лицо?

Инга. Нет, почему же…

Прокурор. Нам нравится ваше лицо!

Жандарм. Желание у меня нашлось бы, господин граф…

Прокурор. За чем же дело стало?

Жандарм. Если бы отпуск!

Прокурор Отпуск от кого?

Жандарм. И разрешение на выезд.

Прокурор. Нет ничего легче!

Жандарм. Это вы только так говорите.

Прокурор. Море открыто.

Жандарм. Я сам, знаете ли, жандарм. Я знаю порядки. И знаю, что бывает, когда у человека нет документов.

Прокурор. Документов и у меня нет.

Жандарм. Вам можно шутить, господин граф…

Прокурор Я говорю серьезно.

Жандарм. А если меня схватят таможенники?

Прокурор. Вы возьмете в руки топор.

Жандарм. Как этот, в газете?

Прокурор. Нет ничего легче.

Жандарм напряженно смеется.

Нет ничего легче.

Жандарм. И впрямь, такие мысли иногда приходят в голову, даже без газет. Что и говорить! К счастью, у человека не всегда находится под рукой топор.

Прокурор. Я всегда ношу его с собой.

Жандарм смеется.

Здесь, в портфеле.

Входит бой.

Портье. Почему до сих пор нет такси?

Бой. Они есть, но не подъезжают.

Портье. Почему?

Бой. Я свищу, а они не едут.

Портье. Глупости. (Выходит вместе с боем.)

Жандарм. Какие уж тут шутки. (Вытирает пот со лба.) Тут не до смеха. Три жандарма убито, это факт, и ни за что, ни про что, только попросили предъявить документы…

Прокурор. Я знаю.

Жандарм. Куда ни дойдешь, только и слышно об этом. Школьники играют в графа Эдерланда, я сам видел, да если б одни только школьники! (Становится так, чтобы шофер не мог его слышать.) Арестовано уже около двухсот человек за покупкой топора. Это не слухи. Топоры распродаются, как никогда, факт. Газеты могут сколько угодно писать, чтобы не распространяли слухи. За топор, обыкновенный маленький топор, который месяц назад стоил семь-восемь крон, с вас теперь возьмут не меньше двадцати. Это в лучшем случае! Вот факты. А значки, которые люди прикрепляют под воротником?

Прокурор. Значки?

Жандарм. Тут уж не до смеха.

Прокурор. Какие значки?

Жандарм. Такие маленькие топорики. Из жести. Каждый может сделать себе такой, если хочет показать, что и он за них. (Снова становится так, чтобы его не мог слышать шофер.) Приходит вчера ко мне один знакомый, дрожит весь, заикается. Да что случилось, спрашиваю. А он — домовладелец. Продаю, говорит, дом. За любую цену! Ты, говорю, спятил, почему? И он рассказывает: зашел, говорит, к одному съемщику потребовать, чтобы тот съехал — не платил ведь, все законно, — а тот, представьте, поднимает воротник и ухмыляется…

Прокурор. Гм…

Жандарм. Вот до чего дошло.

Возвращается портье.

Прокурор. Итак, обдумайте наше предложение. Считайте, что мы вас пригласили. До завтра. Завтра в это же время — крайний срок. (Портье.) Передайте господам в баре, что я буду у них через минуту. (Уезжает с Ингой на лифте.)

Жандарм. С юмором приятель!

Портье. Почему ж вы не потребовали у них документы?

Жандарм. Мечтать можно о чем угодно, хоть о том, чтобы весь свет объехать, а вот на самом деле…

Из бара выходят доктор Ган и Эльза.

Доктор Ган. Господин еще не приходил?

Портье. Только что.

Доктор Ган. Вы передали ему мою карточку?

Портье. Он сказал, что придет через минуту. (Снимает телефонную трубку.) «Монополь». Срочно пришлите машину. «Монополь». Срочно… Как вы сказали?.. «Монополь»… Что-что? Не понимаю. Что вы говорите? Забастовка… (Вешает трубку.) Он сказал, что придет через минуту.

Жандарм уходит.

Эльза. Ты думаешь, это в самом деле он?

Доктор Ган. Посмотрим.

Эльза. Я боюсь.

Доктор Ган. Чего? Если он нас не узнает, а в таком состоянии это бывает, мы сделаем вид, что действительно продаем яхту.

Эльза. У тебя чемодан с собой?

Доктор Ган. Тихо! Лифт…

Эльза. Боже мой…

Доктор Ган. Не смотри туда…

Из лифта выходят постоялец и носильщик с вещами.

Портье. Господин директор…

Постоялец. Машины все еще нет?

Портье. Господин директор должны извинить меня…

Постоялец. Что это значит?

Портье. Как я только что узнал, многие таксисты бастуют…

Постоялец. Что?

Портье. Господин директор должны извинить меня…

Постоялец. Но у подъезда стоит машина!

Носильщик выходит.

Портье. Вы водитель этой машины?

Шофер. А в чем дело?

Портье. Вы не могли бы…

Шофер. Я жду одного человека.

Постоялец. Я заплачу, сколько запросите!

Портье. Господину директору нужно на аэродром…

Постоялец. Сколько вы назовете!

Шофер. Я жду одного человека.

Из лифта выходят прокурор и Инга.

Портье. Господин граф — господа…

Прокурор. А…

Постоялец и портье уходят. В холле остаются прокурор с Ингой, доктор Ган с Эльзой и — в стороне — шофер в кожаной куртке и кепке с козырьком.

Вы по поводу яхты?

Доктор Ган кивает.

Где-то мы с вами встречались, не так ли?

Доктор Ган. Вы думаете?

Прокурор. Как бы там ни было, я крайне обязан вам, что вы потрудились прийти сюда по этому делу. Если позволите, я сразу перейду к его обсуждению. (Указывая на кресла.) Прошу вас, мадам. (Садится последним и ставит портфель на колени.) Что касается самой яхты, то я должен прежде всего поблагодарить вас за оперативность в отношении представленных фотографий; это именно то, о чем я мечтал уже много лет.

Доктор Ган предлагает сигары.

«Партагас»?

Доктор Ган. Этот сорт вам знаком?

Прокурор. Яхта ваша — благодарю! — должен признаться, судя по фотографиям, удивительно напоминает ту, которая у меня когда-то была.

Эльза. А…

Прокурор. Это было давно.

Доктор Ган. Гм…

Прокурор. Где она находится?

Доктор Ган. Она в любой момент может быть здесь.

Прокурор. Я спрашиваю потому, что намерен покинуть этот город в течение суток. Коль скоро ваша яхта, в чем я нисколько не сомневаюсь, соответствует представленным фотографиям, — а ведь то, как мне показалось, были фотографии модели, — то я готов сейчас же подписать все документы. Предполагаю, они у вас уже заготовлены?

Доктор Ган. Да, гм, да.

Прокурор. Мы живем в эпоху бумаг.

Доктор Ган вынимает бумаги.

Вам знаком Санторин, мадам?

Эльза. Санторин?

Прокурор. Мне — лишь по фотографиям: потухший вулкан среди моря, скалы, словно уголь с кровью — такие красные и такие черные. И высоко над шумящим прибоем — город. Высоко над шумящим прибоем. Город, словно из мела — такой белоснежный. Он протянул свои башни навстречу ветру и свету, одинок и свободен, упрям, весел и смел, он протянул свои башни в чистое, светлое небо, не оставляющее надежд на потусторонний мир, — а вокруг море, одна лишь голубая пучина моря…

Эльза. И вы хотите туда?

Инга. И мы хотим туда.

Эльза. А что вы там будете делать?

Прокурор. Жить, мадам. (Берет бумаги в руки.) Без всякой надежды на другой раз, на завтра; все будет — здесь и сегодня, день и ночь, море, в котором родились наши боги — настоящие, где они поднялись из глубин, дети радости, дети света!

Доктор Ган. Единственное, что мне известно о Санторине, — это то, что он занят мятежниками, — так сообщают газеты.

Прокурор. Мятежниками?

Эльза. Я тоже читала об этом.

Прокурор. А кого вы называете мятежниками?

Доктор Ган. Врагов закона, врагов порядка.

Прокурор. А если законы неверны? Если они нежизненны, ваши законы, если они — мертвечина, отравляющая нас?

Доктор Ган. Что вы имеете в виду, господин… граф?

Прокурор пробегает взглядом бумаги.

Здесь все именно так, как вы описали в вашем подробном объявлении, даже мостик именно такой, какой вы желали.

Прокурор. Яхта с тремя мачтами…

Доктор Ган. Верно.

Прокурор. Каюта с удобствами…

Доктор Ган. Верно.

Прокурор. Все в безупречном состоянии…

Доктор Ган. У вас есть разрешение на выезд?

Прокурор. У меня есть топор.

Эльза в испуге.

Без топора не проживешь, мадам. В наше время. В этом бумажном мире, в этих джунглях законов и правил, в сумасшедшем доме порядка… У вас есть ручка? Мне знаком ваш порядок. Я родился в Эдерландии, где нет места человеку, где он не может жить. Где день ото дня живут из упрямства, а не из радости. Из упрямства, из добродетели. Где нужно сражаться, чтобы не замерзнуть и не погибнуть от голода. Плоды труда — единственные, какие бывают в Эдерландии. Праздность — веселая, беззаботная, свободная, дающая начало всему, что мы называем человеком, эта праздность не растет на наших деревьях. У нас нет даров, у нас заработки. Отработки. Умеренность — вот высшая идея там, где я родился. Умеренность и воздержание. Из жизни выдавливают сознательность, и все ищут смысла — эрзаца радости, которая избегает темноты. Ибо лето у нас коротко, и горе тому, в ком больше желаний, чем хватает солнца для их удовлетворения. Горе! Вновь вернутся сумерки, и все посереет, растворится в тумане, исчезнет — и выйдут призраки ответственности, забурлит совесть, и так будет, пока человек не наложит на себя руки или не поднимет мятеж… (Прерывая свою речь, привычно скучающим жестом подписывает бумаги, как человек, который убедился, что его не понимают, что он одинок в своих мыслях. Потом возвращает авторучку Эльзе.)

Между тем доктор Ган вынимает из чемодана и ставит на стол знакомую модель корабля с парусами из пергамента, которая привлекла внимание ясновидца.

Прокурор. Что… это…

Доктор Ган. Ваша яхта.

Прокурор. Ган? Доктор Ган?

Доктор Ган. Да.

Прокурор. Я не знал о ваших отношениях с моей женой, мой друг, но я о них догадывался.

Эльза. Скажи, скажи что-нибудь!

Прокурор. Что же вы здесь поделываете? (Смеясь, обращается к Инге.) Отношения после обеда, представь, страсть по календарю, в дни, когда я уезжаю на сессию. Взгляни на них! Вот приключения людей нашего круга: по графику, представь, объятия под контролем часов, ибо я был очень точен, это все знают, очень аккуратен…

Эльза. И ты слушаешь это, Эрих?

Доктор Ган (Эльзе). Речь в данный момент идет не об этом.

Эльза. О чем же?

Прокурор. О порядке, мадам. (Спокойно берется за портфель.) Меня хотят арестовать, мадам, но это не удастся. Вам — нет… (Неторопливо, словно папку с делом, вынимает из портфеля топор.)

Доктор Ган и Эльза продолжают сидеть, как будто не веря в происходящее.

Вам — нет…

Эльза. Мартин. (Вскакивает.) Он сошел с ума!

Доктор Ган. Не делайте глупостей! (Вскакивает.) Полиция, полиция!..

Эльза. На помощь!..

Доктор Ган. Мартин!..

Эльза. Полиция!..

Доктор Ган. На помощь!..

Эльза и доктор Ган убегают в бар, откуда доносятся крики паники, шум опрокинутых стульев, крики: «Полиция, полиция».

Прокурор. Так, именно так мне все это когда-то и снилось.

Возвращается портье, замечает прокурора с топором, кричит и поднимает руки, затем убегает назад и кричит на улице: «Полиция, полиция».

Шофер. Я отвезу вас.

Прокурор. Кто вы?

Шофер поднимает воротник.

Голоса: «Полиция, на помощь, полиция…»

8. Убийце везет

Тюремная камера. На нарах сидит убийца и ест суп. Тишина, потом позвякивание связки ключей. Появляется комиссия, состоящая из пяти человек, все в пальто и шляпах, один — в униформе.

Инспектор. Вы осмотрели место преступления, господа. Вы видели топор. Теперь вы находитесь в камере убийцы.

Убийца. Желаю здравствовать.

Инспектор. Единственное окно, как видите, выходит на голое небо. Подавать знаки на улицу невозможно. В этом господа могут убедиться и отсюда. По мнению службы охраны, предположение о том, что между камерой и внешним миром может существовать какая-либо связь, неоправданно. По остальным интересующим вас вопросам вы можете обращаться непосредственно к заключенному. Прошу вас, господа.

Молчание.

Инспектор. Разумеется, заключенный ничего не знал об этом посещении и никоим образом не подготовлен к нему.

Молчание.

Могу обратить ваше внимание еще на следующее: вы видите наручники, что в подобных случаях не полагается. Служба охраны решила прибегнуть к этой мере после того, как заключенному номер сто двенадцать удалось бежать, воспользовавшись канализацией. На этом примере господа сами могут убедиться, что мы делаем все, чтобы обеспечить порядок.

Директор. Мда.

Инспектор. Господин директор?

Директор. Это убийство как только не объясняли — и психологией и бог знает чем. Как человек практического склада, я хотел бы напомнить, что оно совершено, не в лесу, не в спальне, а в банке.

Убийца кивает.

В деле есть замечание, что убийца не разбирается в деньгах. С вашего позволения, инспектор, я бы хотел спросить убийцу, как это он не разбирается в деньгах, если проработал в банке четырнадцать лет? Как вообще можно в них не разбираться?

Инспектор. Отвечайте.

Убийца. Вообще — деньги… Откуда они берутся, куда деваются. Одни их приносят, другие уносят. Так изо дня в день. Одни, например, работают, чтобы получить деньги, а другие их получают, потому что на них работают деньги.

Директор. Что вы этим хотите сказать?

Убийца. Это не я придумал.

Инспектор. Отвечайте.

Убийца. Однажды я разговорился с одним клиентом, когда выписывал его счет, а он дожидался. Чаще всего мы разговариваем в таких случаях о погоде. Но однажды, знаете, я взял да и спросил его — так, в шутку.

Директор. О чем?

Убийца. Так, издалека.

Директор. О чем вы спросили?

Убийца. Как можно достичь такой прибыли в месяц. Он не обиделся, только улыбнулся, сосчитал бумажки и сказал: так ведь на меня работают деньги.

Директор. И что же?

Убийца. Лучше мне никто не смог объяснить. Это вполне меня убедило, хотя мне так и не удалось увидеть собственными глазами, как работают деньги. Я видел или деньги, или работающих.

Директор. Спасибо.

Убийца. А у меня ведь есть глаза…

Директор. Этого достаточно.

Молчание.

Инспектор. У кого-нибудь есть еще вопросы, господа?

Министр. Господа…

Инспектор. Господин министр внутренних дел!

Министр. Этот допрос столь же бесполезен, как и все другие. Преступник признал себя виновным, не раскаиваясь в совершенном. Уже одно это, господа, должно послужить для вас достаточным доказательством, что он рассматривает содеянное им как нечто значительное…

Убийца. Это почему же?

Министр. В том смысле, о котором здесь не место распространяться. Несмотря на одиночное заключение, он хорошо знает, что он не единственный, кто взялся за топор. Потому мне не кажется преувеличением, господа, то, что я сказал в парламенте: топор стал символом, символом возмущения и мятежа. Земля нашего отечества изрыта убежищами, в водостоках нашего города затаились тысячи и тысячи, дожидаясь момента, чтобы выступить под знаком топора, выступить против нас, господа, против закона и порядка, выступить во главе с душевнобольным, который не остановится ни перед чем.

Инспектор. Позволю себе обратиться к господам с просьбой ограничиться вопросами, имеющими непосредственное касательство к преступлению и присутствующему здесь заключенному.

Министр. Такова ситуация, господа.

Молчание.

Убийца. Что касается меня, господа…

Инспектор. Помолчите.

Генерал. Позвольте один вопрос…

Инспектор. Господин генерал?

Генерал. Почему вы выбрали именно топор?

Инспектор. Отвечайте.

Генерал. Почему вы выбрали именно топор?

Убийца. У таких, как я, нет пушек.

Инспектор. Вы здесь не для того, чтобы шутить.

Генерал. Почему вы выбрали именно топор, спросил я, имея в виду и второй вопрос: ведь вы знаете, что банда, о которой здесь упомянул господин министр, в качестве своего герба избрала именно топор, черный топор? Или вы будете утверждать, что вам это неизвестно?

Убийца. Не понимаю, о чем вы говорите.

Генерал. Ромашка, Соловей, Незабудка, Дрозд, Львиный зев, Стрекоза, Кузнечик — никогда не слышали?

Убийца. Что б это могло значить?

Генерал. И о графе Эдерланде — никакого представления?

Убийца. Граф Эдерланд…

Генерал. Никогда не слышали? Никогда?

Убийца.

Инспектор. Довольно.

Убийца. Вы о детской сказочке?

Министр. Я вам говорил, господа. Пустая трата времени. Все притворяются дурачками и делают вид, что понятия ни о чем не имеют.

Инспектор. У кого-нибудь есть еще вопросы?

Министр. Пустая трата времени.

Убийца. У меня, если позволите…

Инспектор. Допрос закончен.

Комиссия собирается уходить.

Убийца. Почему господа не снимают шляпу?

В сопровождении стражника входит доктор Ган.

Инспектор. Что вам угодно? (Читает письмо, которое дает ему доктор Ган, и передает другим членам комиссии. Дождавшись, пока все прочли, объявляет убийце.) Вы помилованы.

Убийца. Я? Как это?

Доктор Ган. Можете идти.

Убийца. Куда?

Инспектор. Снимите наручники.

Доктор Ган. Вы свободны.

Убийца. Что это значит?

Доктор Ган. Свободны!

Убийца стоит в недоумении.

Инспектор. Можете идти.

Убийца. Это правда? (Увидев, что инспектор снимает шляпу, подает ему руку, а потом и всем остальным.) Добрый вечер… добрый вечер… добрый вечер… добрый вечер… (Уходит.)

Министр. Что это значит?

Инспектор. Амнистия.

Министр. Это значит, что мы уже боимся?

9. Граф должен сдаться

Убежище в канализации. Сырой каменный свод, покрытый плесенью, железная лестница, ржавая дверь, голая лампочка на проводе.

Слышен монотонный шум водостока. В углу, укрывшись шубкой, лежит Инга. Молодой человек с автоматом на груди — студент — стоит, по-видимому, на посту.

Инга. Ты с ним говорил?

Студент. Да, графиня.

Инга. И ты сказал, что я больна, что я не могу ни ходить, ни стоять?

Студент. Да, графиня.

Инга. А он что?

Студент. Сказал, что болеть некогда.

Молчание.

Инга. Ты еще веришь в это?

Студент. Да, графиня.

Инга. Перестань говорить мне графиня, это глупо. Графиня! А живет в клоаке. И стоит кому-нибудь открыть дверь, как воняет нечистотами… И это называется Санторин! Шум сегодня сильнее обычного.

Студент. Наверху дождь. Все обложило тучами, говорят, потому так много воды. В некоторых шахтах уже выше нормы. Люди стоят по пояс в воде.

Инга. И это называется Санторин!

Студент молчит.

Мы обречены, я думаю.

Студент молчит.

Ты кем был?

Студент. Студентом.

Инга. А как же ты очутился здесь?

Студент. Надоело жить без всяких событий…

Входит мужчина.

Кто здесь?

Мужчина. Спокойно, только спокойно.

Студент. Пароль?

Мужчина. Соловей. (Снимает пальто. На нем оказывается полосатый костюм заключенного.) Мне нужно поговорить с ним, срочно.

Студeнт. Он скоро придет.

Заключенный. Я сверху.

Студент. С провизией?

Заключенный. Нет.

Где-то вдали в шахте слышны выстрелы.

Студент. Дождь не стихает?

Заключенный. Где там.

Студент. Прямо потоп…

Входит прокурор в кожаном пальто и сапогах, с портфелем в руках.

Прокурор и заключенный приветствуют друг друга, пока прокурор, словно шеф, пришедший на службу, снимает пальто.

Прокурор. Вы заключенный номер сто двенадцать?

Заключенный. Так точно, граф.

Прокурор. Все исполнили?

Заключенный. Почти.

Прокурор. То есть?

Заключенный. Можно говорить?

Прокурор. Ладно, потом.

Вдали опять слышны выстрелы.

Где ближайший караул?

Студент. У водостока на Оперной площади.

Прокурор. Кто в нем?

Студент. Какой-то неизвестный.

Прокурор. Неизвестный? Вот и понадейся на вас!

Студент. Его предшественник вчера выбыл из игры.

Прокурор. Бежал?

Студент. Не думаю. Они опять затопили почти до самого верха и предлагали ему выбраться через люк. Он отказывался. Их крики были слышны по всей шахте. Они кричали, что ничего с ним не сделают, если он сдастся. Трижды. А потом он вдруг выстрелил. И они, конечно, тоже. Потом все смолкло.

Прокурор. Кто стоит на водостоке у рынка?

Студент. Шофер.

Прокурор. Пусть придет ко мне. Сейчас же. Но не кричать, понятно? Наверху, оказывается, слышно каждое слово.

Студент. Слушаюсь.

Прокурор. Никого больше сюда не впускать. Кто не остановится на окрик стрелять.

Студент уходит. Сквозь открытую дверь на мгновение врывается шум воды.

(Берет сигару.) Они добились полной блокады. У нас кончились продукты. Все выходы в город контролируются. Сегодня они снова использовали слезоточивые газы. Да еще этот потоп! В центре города шахты уже затоплены. Я сам видел, как поток уносит людей… По радио объявляют теперь уже каждый час, что я должен сдаться. Точнее: люди должны меня выдать, живым или мертвым. В противном случае в полночь будет затоплена вся канализация и семь тысяч человек погибнут, как крысы. (Курит.) Ну, какие у вас успехи?

Заключенный. Есть две точки, где это возможно.

Прокурор. А именно?

Заключенный. Между Бабочкой и Львиным зевом.

Прокурор. Под собором?

Заключенный. Под монастырем.

Прокурор. А еще?

Заключенный. Между Форелью и Незабудкой.

Прокурор. Это где?

Заключенный. У кладбища.

Прокурор. Гм… (Курит.) Нитро у вас еще есть?

Заключенный. Только для одного взрыва.

Прокурор. Этого достаточно. (Рассматривает план города.) Как дела в шахте Кузнечика?

Заключенный. Это под резиденцией…

Прокурор. Узнайте, не затоплена ли она, и немедленно доложите мне.

Заключенный уходит.

Инга. Что ты собираешься делать?

Прокурор. Только не сдаваться. У меня нет выбора. У меня нет иного выхода, дитя мое, как захватить власть…

Входят студент и шофер.

Вы мне нужны. Уже несколько часов я слышу выстрелы, но никто не докладывает мне, что это значит. Правда, я и сам догадываюсь.

Шофер. Положение серьезное…

Прокурор. Знаю.

Шофер. У нас кончились продукты…

Прокурор. Знаю.

Шофер. Взрывчатка тоже. Если они попробуют затопить нас еще раз, мы погибнем, как крысы.

Прокурор. Знаю.

Шофер. Нас тысяч семь примерно…

Прокурор. И большинство за то, чтобы выдать меня.

Шофер. Чтобы не погибнуть.

Прокурор. Понимаю.

Молчание.

Прокурор. Что ж вы молчите? Ведь вы спасли мне жизнь. В тот момент вы были полны надежд, а теперь разочарованы. Теперь вы ждете, что я верну свой долг — отплачу своей жизнью. И не подумаю…

Шофер вынимает револьвер.

И не подумаю. Стреляйте, если у вас хватит мужества. Я вызвал вас, потому что был уверен, что именно вы придете сегодня требовать мою жизнь от имени семи тысяч, вы и никто другой! Видите, я разгадал вас. Люди, которым я обязан жизнью, никогда не были добры ко мне. (Смеется.) Вы рассчитывали на мою совесть, вы надеялись повесить меня на моей благодарности? (Курит.) Почему вы не стреляете? (Стряхивает пепел с сигары.) Вряд ли я боюсь смерти, но, пока жив, я не принесу себя в жертву. Вы же боитесь смерти и потому дрожите. (Подходит к шоферу.) Давайте сюда!

Шофер отдает револьвер.

Связать его!

Студент. Слушаюсь.

Прокурор. На несколько часов.

Студент связывает шофера.

Шофер. Предатель!

Прокурор. У меня есть спасительный план. Вы бы помешали ему, чтобы спастись самому. Что значит предатель? Я опередил вас, вот и все.

Шофер стоит со связанными руками.

Почему вы не стреляли? Часто я сам удивляюсь, почему меня ничто не останавливает. Я слышу скрип деревьев и кажусь себе ветром…

Входит заключенный.

Можете говорить.

Заключенный. Шахта Кузнечика проходима.

Прокурор. Хорошо. (Потушив сигару, берет пальто и портфель.) Идемте! (Застегивает пальто.) Вы все взяли? (Уходит в сопровождении заключенного.)

Инга. А я?

Шофер. Нас предали. Мы погибли.

Инга. А я?!

Шофер. Мы все.

Студент. Потому что не верите в него…

10. Хозяева положения

Зал в резиденции правительства. Почти все в вечерних костюмах, лишь некоторые в униформе. Из отдаленных залов доносится музыка.

Два господина, культуртрегеры, останавливаются на переднем плане с тарелками в руках.

Первый. Слышали?

Второй. Люстры так и задрожали…

Первый. Что б это могло быть?

Второй. Тсс.

Первый. Опять взрыв?

По залу проходит Коко, светская дама.

Кто эта дама?

Второй. Коко.

Первый. Икра превосходная.

Второй. Вы не знаете Коко?

Первый. Ах, куда бы деть эти тарелки…

Подходят два кельнера, один из них с подносом.

Кельнер. Что господа будут пить? Мозельское, рейнское, шампанское?

Второй. Шампанское.

Первый. Мне тоже.

Кельнеры наливают и идут дальше.

Теперь уже обе руки заняты!

Второй. Вы впервые во дворце?

Первый. Да.

Второй. И тоже в качестве культуртрегера?

Первый. Вы тоже?

Второй. Я не уверен, но икра, знаете ли, — всегда дурной признак. Я музыкант. Это уже третий режим, приглашающий меня на прием, но все они одинаковы: чем неустойчивее положение, тем с большей вероятностью можно предполагать, что будет икра.

Подходит кельнер с пачками сигарет на подносе.

Кeльнeр. Что господа будут курить?

Первый. Курить?

Кeльнeр. Сигареты? Сигары?

Второй. Может быть, попозже.

Первый. Может быть, попозже.

Кельнер идет дальше.

Второй. Итак, о чем мы?

Первый. Кто эта Коко?

Второй. Вы не знаете? Дама. Меняет режимы, но остается первой дамой. Говорят, она приносит счастье. Тому мужчине, сторону которого берет. Я несуеверен и не думаю, что политика может зависеть от чар. Просто Коко знает толк в людях, способных властвовать. Вот и все. Женщина! Стоит, говорят, ей повести рукой, как мужчины у ее ног…

Оба культуртрегера отходят на задний план. Появляются министр внутренних дел, директор, генерал, инспектор и другие члены правительства, которых ведет Коко.

Коко. Прошу, господа. Если члены правительства не будут пить и есть, это может произвести невыгодное впечатление на гостей. Иностранные гости в восторге от наших закусок. Кто-то из них сказал, что они достойны кисти Рубенса! Что ж мне, одной развлекать их? Господин генерал… (Берет его под руку.) Подайте пример! (Ведет всех к буфету.)

Остаются только министр и инспектор.

Министр. Взрыв произошел, должно быть, в непосредственной близости от нас. Вчера мне докладывали, что у мятежников не осталось взрывчатки, ни грамма, а сегодня во дворце дрожат люстры.

Инспектор. Расследование уже назначено…

Министр. И надо было этому случиться сегодня, когда мы принимаем гостей, желая показать, что хозяева положения — мы!

Инспектор молчит.

Кое-кто утверждает, что мятежники проникли во дворец. Как вам это нравится! Он сам будто бы поднялся по лестнице, и охрана приветствовала его, взяв на караул.

Инспектор молчит.

Вам смешно.

Инспектор. Вовсе нет.

Министр. Любой, даже самый нелепый слух тут же передает иностранная пресса…

Подходит Коко с двумя полными тарелками.

Коко. Господин министр!

Министр. О баронесса, благодарю.

Коко. Господин инспектор!

Инспектор. О баронесса, благодарю.

Коко. Эти господа — иностранные корреспонденты…

Подходят несколько человек, все с тарелками в руках.

Министр. Искренне рад, господа, что вас, как я вижу, отнюдь не смущает взрыв. Расследование уже началось. Как сообщает служба безопасности, дальнейших взрывов нигде не последовало.

Инспектор. Это совершенно точно.

Министр. По всей вероятности, мы имеем дело с последней попыткой посеять панику среди населения, попыткой, которая обречена на провал. О прорыве мятежников, как вы могли убедиться, не может быть и речи. Во всяком случае, хозяевами положения остаемся мы.

Подходят два кельнера, один из них с подносом.

Кельнер. Что господа будут пить? Мозельское, рейнское, шампанское?

Иностранные корреспонденты в нерешительности.

Министр. После вас, господа.

Корреспонденты берут бокалы.

Могу лишь повторить, о чем я уже говорил. Мятежники пока не ответили на наши требования, их главарь нам не выдан. Посему я считаю, положение сохраняется прежним и нам не остается ничего иного, как применить силу и подавить сопротивление, хотя я, как человек и христианин, не могу не сожалеть об этом.

Инспектор. Сейчас без семнадцати двенадцать.

Министр. Как министр внутренних дел я несу ответственность за спокойствие и порядок. На нашей стороне не только право и нравственность, но и большинство населения. Я опираюсь на новый закон для защиты государства. Мы все сделаем для того, чтобы обеспечить порядок. Я повторяю…

Иностранные корреспонденты пьют.

…у нас действует тайная служба безопасности, наши граждане живут под надзором от колыбели до могилы, за каждым подозреваемым ведется слежка, у нас надежные анкеты, новые удостоверения личности с отпечатками пальцев, мы сделали все для того, чтобы оградить население от врагов свободы. Напомню хотя бы о последнем правовом законе, позволившем нам наконец-то взять под надзор и внутреннюю переписку. Мы предприняли множество других мер предосторожности, никто не упрекнет нас в том, что мы утратили бдительность. Мы ввели ежемесячную регистрацию населения, начиная с шестнадцатилетнего возраста; ввели так называемый рабочий штемпель, который обеспечивает управлению контроль над каждым рабочим; у нас тщательно следят за отоплением, за пособиями по старости; у нас достигнуто материальное благосостояние, что способствует укреплению власти; у нас налажена деятельность католической и протестантской церкви; у нас принят закон о печати и книгоиздательстве, ведется распределение бумаги по учреждениям, работает коротковолновая радиостанция, единственная задача которой: каждый день опровергать каждодневные слухи — это стоит нам миллионов! — и, несмотря на это, как ни прискорбно, мятеж был поднят и в нашей стране.

Кельнер. Мозельское, рейнское, шампанское?

Министр. Господа, наш долг, наша обязанность — сделать все, что в силах нашего государства, чтобы покончить с мятежом. Пока, повторяю, хозяева положения — мы. (Чтобы отделаться от кельнера, берет с подноса бокал.) Повторяю: пока хозяева положения — мы. (Замечает, что все смотрят в одну сторону, поворачивает голову и видит прокурора, который — единственный из всех — держит в руках не тарелку, а портфель.)

Прокурор. Весьма сожалею, господа, о хлопотах, которые я вам доставил. Нам не было известно, что сегодня большой прием. Я ожидал чего угодно, только не почетного караула.

Министр. Кто вы?..

Прокурор. Вы это хорошо знаете.

Министр. Как вы сюда попали?

Прокурор. Это мое дело, господин министр. К сожалению, не обошлось без жертв — с обеих сторон.

Министр. Господин…

Подходят генерал и директор, оба с окаменевшими лицами держат в руках тарелку и бокал.

Прокурор. Я не стану задерживать вас, господа, предложение мое коротко и ясно. Сейчас без десяти минут двенадцать, точнее — без девяти.

Директор. Вы — главарь мятежа?

Прокурор. Можете называть меня как угодно.

Генерал. Вы приговорены к смерти.

Прокурор. А вы — те господа, что подписали мой смертный приговор?

Министр. От имени государственного совета…

Подходит кельнер.

Кельнер. Сигареты? Сигары?

Инспектор. Убирайся!

Прокурор. Какие у вас сигары?

Кельнер. «Партагас», «Генри Клей», «Ромео и Джульетта»…

Прокурор выбирает сигару.

Спички?

Прокурор. Есть.

Кельнер уходит.

Что же касается положения, то нужно признать: сила пока на вашей стороне. Это ясно. Вы могли бы, разумеется, меня сейчас же арестовать, ведь полиция пока в ваших руках… (Зажигает сигару.) Однако я полагаюсь на ваш здравый смысл. (Курит.) Вы повесите меня — и я буду мертв, но мятеж будет жить, и уж тогда, как вы понимаете, мятежники не предложат вам соглашения.

Министр. Соглашения?

Прокурор курит.

О каком соглашении может идти речь?

Прокурор. Об отказе от кровопролития. Вы передаете мне власть. Народ ликует, как всегда, когда что-нибудь происходит. Вы отдаете в мое распоряжение печать, полицию, радиостанцию и все прочее, причем немедленно.

Мертвая тишина.

У меня нет иного выхода…

Министр. Пока государственный совет не вынес своего решения, я не могу говорить от его имени, но могу поручиться, что никогда, пока мы входим в его состав, он не согласится на подобного рода союз.

Прокурор. Жаль.

Министр. Это означало бы союз с преступлением.

Прокурор. А вы что предлагаете?

Министр. Борьбу…

Прокурор. До последней капли крови?

Министр. Да!

Прокурор. Жаль.

Генерал. До последней капли крови.

Директор. До последней капли крови.

Прокурор. Мне ненавистен вид текущей крови. (Курит.) Если вы считаете выдумкой, что я ношу с собой в портфеле топор, — вы заблуждаетесь, господа. Я ношу в портфеле топор. Опыт научил меня, что иначе ничего не добьешься… (Замечает Коко.) Кто эта дама?

Коко. Ваше превосходительство?

Прокурор. Откуда мы знаем друг друга?

Коко. Вы полагаете, что мы знакомы?

Прокурор. Вы покажете мне дворец? (Предлагает Коко руку.) Господа должны решить: согласны они на союз или нет. Это последний шанс, который я могу им предоставить.

Коко. Куда вас вести, ваше превосходительство?

Прокурор. Ведите меня на балкон.

Прокурор и Коко уходят.

Министр. Сумасшедший! Ну что я всегда говорил? Душевнобольной!

Барабанный бой.

Почему никто не возьмет у нас тарелки?

Шум толпы вдали.

Генерал. Что случилось?

Барабанный бой.

Инспектор. Ваши люди салютуют, генерал, дворцовая гвардия… Он вышел на балкон показаться толпе; говорит, слышите?

Бурное ликование вдали.

Министр. Почему никто не возьмет у нас тарелки? Это возмутительно! Почему никто не возьмет у нас тарелки?

11. Убийце не везет

Мансарда мещанского дома. В супружеской постели лежит женщина.

Рядом, прислушиваясь, сидит убийца.

Убийца. Опять все стихло.

Женщина. Что бы это могло означать?

Убийца слезает с постели.

Куда ты?

Убийца. Схожу посмотрю…

Женщина. Будь осторожней, не выглядывай, а то по радио объявляли, что у кого нет документов…

Убийца подходит к окну.

Ты что-нибудь видишь?

Убийца. Пыль…

Женщина. Было похоже на землетрясение.

Убийца. А, это был мост. Они взорвали его. Вон висят обломки. С рельсами. (Берет сигарету.) На этом они не остановятся…

Женщина. В первый момент я уж подумала, что дом рухнет, — так тряхануло.

Убийца. Разбилась фотография твоего мужа. (Собирает осколки.) Одни осколки…

Женщина плачет.

Не печалься, Бетти, не стоит. Так уж все устроено. Мир ходуном ходит. Мужа моей сестры тоже убили. А какой был славный малый, учитель, двадцати шести лет. Его посадили, а когда пытался бежать — убили. Всего за неделю до мира. Один из тех, кто его убил, унтер-офицер, пришел к моей сестре, вдове, да и взял ее под опеку. Без него бы мы тогда с голоду умерли. В тот же год они поженились. И ничего. Теперь у них собственный домик. Холодильник. Автомобиль, двое детей…

Женщина. Видел бы он нас!

Убийца. Тогда б меня здесь не было. Если б он мог нас видеть, он был бы жив и находился с тобой, а я бы не был тебе нужен.

Женщина. Боже мой!

Убийца. Куда деть осколки?

Женщина рыдает.

Убийца. Я говорю, куда деть осколки? (Стоит с осколками в руках.)

Женщина продолжает рыдать.

(Подходит к окну и выбрасывает осколки наружу, возвращается и садится на край кровати.) Мир ходуном ходит…

Раздается звонок.

Кто бы это мог быть?

Молчание.

В такое-то время?

Женщина. Не ходи!

Убийца. Может быть, молочник?

Звонок.

Женщина. Не откроем, и все.

Молчание.

Не нужно было бросать осколки на улицу, Вольфганг. Это слишком глупо.

Убийца. Вольфганг… (Смеется и растягивается на кровати.) Ты даже не представляешь, как я счастлив. Ты никогда не была в тюрьме и не можешь понять, как я счастлив. В тюрьме меня никогда не называли по имени. Никогда. Сначала говорили: обвиняемый. Потом — убийца. Или — преступник. В одной газете назвали чудовищем. А однажды защитник сказал: бедняга. И тогда, в банке, меня никто не называл по имени. Ведь рядом со мной стояла табличка: «В. Швейгер». Иногда говорили: господин Швейгер. На военной службе Швейгер, Вольфганг. То есть я. Когда мне потом в тюрьме сказали: осужден пожизненно, я ничего не почувствовал, просто не мог поверить…

Женщина. Тсс.

Стук в дверь.

Убийца. А ведь Вольфганг — красивое имя…

Стук в дверь. Крик: «Откройте!»

Женщина. Кто это?

Голос. Откройте!

Женщина. Минуточку, сейчас иду, минуточку… (Показывает убийце, где ему спрятаться, набрасывает халат, открывает дверь.)

Входит жандарм с автоматом.

Жандарм. Ваши документы?

Женщина. Это почему?

Жандарм. Я лишь исполняю свой долг.

Женщина роется в своих бумагах.

Гофмейер. Анна Элизабет…

Г-жа Гофмейер. Да.

Жандарм. В девичестве Свобода…

Г-жа Гофмейер. Да.

Жандарм. Швея…

Г-жа Гофмейер. Да.

Жандарм. Замужем за Карлом Антоном Гофмейером, привратником…

Г-жа Гофмейер. Нет.

Жандарм. Тут так написано.

Г-жа Гофмейер. Да.

Жандарм. Почему же вы лжете?

Г-жа Гофмейер. Мой муж погиб…

Жандарм. На чьей стороне?

Г-жа Гофмeйeр. Не знаю…

Жандарм. Ладно. (Возвращает документы.) А где господин?

Г-жа Гофмейер. Какой господин?

Жандарм. Который стоял у окна.

Г-жа Гофмейер пожимает плечами.

Жандарм. Это ваши брюки?

Г-жа Гофмейер молчит.

Отпираться бесполезно…

Убийца выходит из укрытия.

Вы господин Гофмейер?

Убийца. Нет.

Жандарм. Кто же вы?

Г-жа Гофмейер. Ведь я вам сказала…

Жандарм. Я не вас спрашиваю.

Убийца. Его убийца.

Жандарм. Что-что?

Убийца. Я говорю правду.

Молчание.

Жандарм. У вас есть документы?

Убийца. Нет.

Жандарм. Берите пальто!

Убийца. У меня нет пальто…

Жандарм. В таком виде нельзя появляться на улице.

Убийца. Я недавно из тюрьмы…

Жандарм. Надевайте брюки!

Убийца. А документы мне дадут. (Берет брюки.) В начале той недели, сказали. (Надевает брюки.) Я ведь ничего не скрываю. Что вам, собственно, нужно? Я ведь сказал, что недавно из тюрьмы…

Жандарм. Это каким же образом?

Убийца. Помиловали.

Жандарм. Так каждый может сказать.

Убийца. Вчера вечером.

Жандарм. Почему помиловали?

Убийца. Не знаю. Я не разбираюсь в политике. Взяли вдруг и освободили. Амнистия, или как это называется, всеобщая амнистия, что ли.

Жандарм в недоумении.

Помиловали. Так каждый не скажет. Если человек сидит в тюрьме, то он никак не скажет, что его помиловали. (Смеется своей вялой шутке.) Разве я не прав?

Жандарм. А что вы здесь делаете?

Г-жа Гофмейер. Он пришел за бельем.

Убийца. Я холост.

Жандарм. Ну и что же?

Убийца. Госпожа Гофмейер чинит мне белье. Всегда. И я прихожу к ней за бельем.

Жандарм. Поэтому вы у нее?

Убийца. И еще потому, что хотел выразить соболезнование.

Жандарм. Что сделать?

Убийца. Выразить соболезнование.

Жандарм в недоумении.

Повсеместная амнистия — это факт…

Жандарм. Где вы провели ночь?

Убийца. Здесь!

Г-жа Гофмейер закрывает лицо руками.

Так уж случилось… Несчастье нас сблизило, время шло, мы заболтались до глубокой ночи — о Карле Антоне… выражали сочувствие друг другу…

Г-жа Гофмейер рыдает.

А вообще, какое вам до этого дело?

Жандарм. Никакого.

Молчание.

Итак, у вас нет документов.

Убийца. Нет.

Жандарм. Тогда берите свое пальто.

Убийца. Это не мое, я же сказал, у меня нет пальто.

Жандарм. Все равно.

Убийца. Я недавно из тюрьмы, я же сказал, я свободен и могу идти куда хочу.

Жандарм. Надевайте ботинки!

Убийца смотрит на него, не двигаясь.

Живей!

Убийца молча берет ботинки и надевает их, как человек, который принял тайное решение.

Г-жа Гофмейер. Все, что он говорит, — правда…

Жандарм. Там разберемся.

Г-жа Гофмейер. Его помиловали! Точно! Говорю вам…

Жандарм. Я лишь исполняю свой долг.

Убийца надел ботинки. Жандарм уводит его, держа автомат наготове.

Г-жа Гофмейер неподвижно стоит. Сквозь открытую дверь вдруг доносится топот ног по лестнице.

Голос жандарма. Стой! Стрелять буду! Стой!

Топот ног по лестнице.

Стой!

Г-жа Гофмейер. Вольфганг!

Раздается короткий выстрел, после которого воцаряется молчание.

12. Спокойствие и порядок восстановлены

Обстановка такая же, как в начале пьесы: кабинет в особняке прокурора. Ночь. На письменном столе горит настольная лампа.

Прокурор неподвижно стоит. Он один в комнате. Единственное отличие от первой картины: на нем резиновые сапоги, как и в канализации. Бой часов.

Прокурор. Знаю наперед, что ты скажешь. Так что молчи! Что мне нужно к врачу, я болен; мне нужно взять отпуск; я не молод уже, завтра снова буду как заводной; мне нужно взять отпуск, принять снотворное; и что дальше так продолжаться не может; все мои друзья такого же мнения, не так ли, дорогой Ган? (Смеется.) Не так ли, дорогой Ган? (Молчание.) Что до конфискаций и арестов: нужно два-три дня, чтобы восстановить порядок. Совершенно случайно мои люди опечатали именно эту виллу, эта ошибка мне неприятна. (Замечает и берет в руки собственную фотографию.) Не выношу фотографий, с вашего позволения, мадам… (Бросает фотографию в камин.) Реляции относительно конфискации, которые должны быть подписаны минимум двумя лицами, имеющими безупречную репутацию, следует направлять в соответствующие инстанции. (Молчание.) Еще что-нибудь? Весьма сожалею, дорогой Ган, что сегодняшнюю ночь вам не удастся провести с моей женой, потому что я принимаю главу нашего государства… (Кричит.) Стража! (Садится к письменному столу.) Арестовать эту даму и этого господина. Не хочу больше их видеть. Вы отвечаете за человеческое обхождение с ними! Они невиновны. Просто нам нечего сказать друг другу. (Молчание.) Проснуться! Теперь — быстро проснуться… проснуться…

Входит Хильда, босиком, молча, с дровами под мышкой.

Да здравствует граф! Вы хотите свести меня с ума. Да здравствует граф, да здравствует граф!

Хильда роняет полено.

Кто здесь?

Хильда. Это я, Хильда.

Прокурор. Хильда!

Хильда. Я напугала господина прокурора.

Прокурор. Слава богу…

Хильда. Господин прокурор позвонили… Может быть, развести огонь? Господин прокурор простят, что я не причесана, я прямо с постели.

Прокурор смеется.

Почему господин прокурор так смеются?

Прокурор молчит.

Я разведу огонь.

Прокурор. Слава богу, слава богу…

Хильда. Почему господин прокурор так на меня смотрят?

Прокурор. Ты жива — слава богу!

Хильда садится на корточки у камина.

Кто-нибудь был в этой комнате?

Хильда. Не знаю.

Прокурор. А моя жена? (Встает, подходит к двери, выглядывает из нее.) То был сон. (Стоит, оглядываясь кругом.) И ведь у меня все время было такое чувство, что я вижу сон, все время… (Вновь садится к письменному столу, словно возвращаясь к обычному распорядку дня. Что-то ищет.) Огонь в камине опять разгорелся. Сколько сейчас времени? Ничего не понимаю. Ты не знаешь, Хильда, куда я подевал все мои бумаги?

Хильда поворачивается и смотрит на него.

Снег все еще идет? (Продолжает поиски, не выказывая особого волнения.) Не понимаю. (Задумывается.) Я закричал, по-моему, и проснулся, я вдруг что-то закричал…

Хильда. Вот, разгорелся…

Прокурор. Что я кричал?

Хильда. «Стража!»

Прокурор смеется.

Господин прокурор, почему в городе всю ночь стреляют?

Прокурор. Стреляют?

Хильда. Всю ночь.

Вспыхивает пламя в камине.

Разгорелся!

Прокурор. Как у угольщиков в лесу, когда пришел твой граф Эдерланд. Эх, пуститься бы в пляс! На всю ночь. Да здравствует граф! (Смеется.) Да здравствует граф! А когда угольщики испугались, потому что загорелись их собственные избушки, их деревни и города, то фея сказала…

Хильда. Господин прокурор смеются надо мной…

Прокурор. Что сказала фея?

Хильда встает.

Постой!

Короткие выстрелы вдали.

Один раз ты уже разводила огонь этой ночью. Это последнее, что я помню. Я страшно устал, а ты, дитя, рассказывала какую-то историю, такую путаную историю… (Находит коробку из-под сигар.) Кто курил мои сигары? Ты не знаешь, Хильда, кто выкурил все мои сигары?

Хильда. Господин доктор Ган, я думаю.

Прокурор. Но когда он успел?

Хильда. Постепенно, одну за другой.

Прокурор. Гм… (Бросает пустую коробку в камин.) А я думал, что тут еще половина коробки.

Молчание.

Скажи что-нибудь!

Короткие выстрелы вдали.

Скажи что-нибудь!

Хильда. Мне страшно.

Прокурор. Тебе это тоже снилось?

Короткие выстрелы вдали.

Это было ужасно. (Смотрит на нее.) Твои волосы были в красном сиянье. Как теперь. А потом была тьма и грязь. А твоя рука холодной. А твои губы холодными и твердыми как камень. И синими. Я оставил тебя глубоко внизу, я хотел выбраться, я хотел жить…

Хильда. Не понимаю, о чем это говорит господин прокурор?

Прокурор. Я тебя видел, детка… во сне. (Смеется.) Тебя и твоего графа! (Смеется.) Я сам был твоим графом. Я не знал препятствий, и никто не мог меня удержать, я был графом Эдерландом, с топором в руке; услышав мое имя, все смолкали, остолбенев, кровь застывала у них в жилах, я шел. сквозь их стены, как сквозь туман; и куда бы я ни приходил, везде их порядок рушился, словно карточный домик, — а я был свободен… свободен…

Молчание.

Скажи что-нибудь!

Бой часов.

Уже четыре часа?

Молчание.

Скажи что-нибудь!

Хильда. Вотан подох, но я не виновата. Он ничего не хотел есть, потому что господина прокурора не было так долго. Я кипятила ему молоко, но он не пил его.

Прокурор не слышит.

Мы похоронили его в саду.

Прокурор смеется.

Господин прокурор никогда мне не верят.

Прокурор. И вдруг у меня в руках оказался топор. Вот к чему приводят такие истории, дитя мое! И три зеленых жандарма лежали на снегу. Тут ты мне помогла, и мы забросали их снегом…

Хильда. Об этом было в газете.

Прокурор смеется.

Об этом все говорили.

Прокурор. Все кричали: да здравствует граф!..

Короткие выстрелы едали.

Мне снился странный мир.

Долгая перестрелка вдали.

Иди спать! (Подходит к Хильде и гладит ее по голове.) Мы оба видели сон. Не смотри так удивленно. Твоя история с собакой тебе тоже приснилась.

Хильда качает головой.

Спасибо за огонь.

Стук в дверь.

Хильда. Снять эти грязные сапоги, господин прокурор?

Стук в дверь.

Прокурор. Как они попали ко мне? Невероятно. Откуда эти сапоги? Ведь я уже не сплю. Чего от меня хотят? Я не сплю!..

Входит заключенный с автоматом.

Кто вы?

Заключенный отдает честь.

Что это значит?

Заключенный. Да здравствует граф!

Прокурор. Как вы сюда попали? Ничего не понимаю. Зачем вам этот автомат? Я спрашиваю, кто вы?

Заключенный. Соловей.

Прокурор. Как, простите?

Заключенный. Соловей.

Прокурор в недоумении.

Ваше превосходительство недовольны местопребыванием? Вопрос о переезде во дворец — дело двух-трех дней. В спешке у нас не нашлось ничего лучшего. Изгородь из колючей проволоки мы возведем через четверть часа. Дом, если ваше превосходительство не заметили этого ночью, окружен парком. Нам казалось, здесь будет спокойная обстановка. Письменный стол и телефон на месте, горничная тоже. Спальня с ванной рядом, все в идеальном порядке; здесь, говорят, был особняк прокурора.

Прокурор. Что у вас еще?

Заключенный отдает честь.

Еще что-нибудь?

Заключенный. Да здравствует граф!

Прокурор. Это вы уже говорили.

Заключенный. С вами хочет говорить президент.

Прокурор. Кто?

Заключенный. Президент. (Отдает честь и уходит.)

Прокурор. Призрак!

Хильда уходит.

Хильда…

Входит изящный старец, высокопоставленный господин.

Господин президент?

Президент. В столь поздний час, господин доктор, у нас нет времени для любезностей. Если не ошибаюсь — что, впрочем, в мои восемьдесят лет было бы не удивительно, — все правительства страны были сформированы ночью. (Садится и ждет, пока сядет прокурор.) Говорить вам «ваше превосходительство» я стану, согласно обычаю, после того, как вы поставите меня в известность о готовности сформировать новое правительство.

Прокурор. Я?

Президент. Вопроса о том, какие обязательства перед лицом народа и зарубежных стран вы на себя берете, обязательства, которые должны составить содержание вашего заявления, — дабы передача власти выглядела значительным актом и успокоила непосвященных, — всего этого мы не будем касаться в наших переговорах.

Прокурор. У меня нет никакого заявления.

Президент. Есть целый ряд больших слов и обещаний, господин доктор, которые никогда не выполняются и потому всегда пригодны для того, чтобы изобразить смену власти как прогресс.

Прокурор. Но я не хочу власти!

Президент улыбается.

Я хочу жить!

Президент. Вопрос, который я хочу задать вам, прост и краток: готовы ли вы, господин доктор, после всего, что произошло…

Прокурор. Что произошло?

Президент улыбается.

Все это мираж!..

Президент. К сожалению, нет.

Прокурор. Я вам приснился!

Президент. Готовы ли вы, господин доктор, взойти на эшафот как убийца или вы предпочитаете сформировать новое правительство с целью восстановления спокойствия и порядка?

Длинная перестрелка вдали.

Президент. Я жду вашего ответа.

Входит заключенный с автоматом.

Заключенный. Изгородь из колючей проволоки готова. (Отдает честь и уходит.)

Президент. Кто свергает власть ради свободы, тот берет на себя обратную ее сторону — власть. Так что мне вполне понятен ваш страх.

Входит Коко.

Коко. Дворец готов.

Задняя дверь комнаты открывается. Ее створки позолочены. В комнату вкатывается кроваво-красный ковер, по обеим сторонам которого располагаются солдаты дворцовой гвардии в какой-то старинной опереточной униформе.

Президент. Итак, ваше превосходительство?

Прокурор. Я вам приснился…

Президент встает.

Теперь — быстро — проснуться… проснуться… проснуться…

(Продолжает сидеть.)

Звучит музыка.