Пьесы

Ruth 1960 г.

пер. Т. Путинцевой

Действующие лица:

Руфь.

Доктор Мартин.

Иоганна.

Давид.

Андреас.

Доктор Гросс.

Солдат.

Бургомистр.

Квартирант.

Цвишенцаль.

Господин Копфхен.

Председатель суда.

Прокурор.

Защитник.

Первый Заседатель.

Второй Заседатель.

Судебный Пристав.

Господин Франк.

Господин Фаулыптих.

Господин Шмидт.

Фрау Шмидт.

Доктор Мельс.

Профессор Крепелино.

Судебный Эксперт.

Кузнец Готлиб, Стекольщик Эбенхольц, Школьный учитель Дюрр, Господин Хеберлейн — присяжные.

Доктор Бук

Фрау Эбель

Почтальон.

Время действия — 1947 год.

Место действия — один из немецких городов.

Действие первое

Иоганна(радостно смеется). Теперь у меня есть печка. Теперь я зимой не буду больше мерзнуть.

Солдат(бросая в печку обрывки газеты, хворост и щепки). На первый раз нужно разжечь маленький огонь, чтобы глина не сохла слишком быстро, иначе она растрескается и отвалится. (Поджигает бумагу и закрывает дверцу.)

Оба поднимаются.

Иоганна. Как хорошо потрескивает!.. Замечательно!

Солдат(улыбаясь). У меня плечо тоже потрескивает. И долго еще будет трещать, всегда.

Иоганна. А что вы будете теперь делать, господин Штих? Ведь с одной рукой вы же не сможете больше работать слесарем!

Солдат. Куда уж! Но вот почтальоном или курьером я еще могу быть. Меня волнует другое. Ведь пас заставили воевать против русских. Миллионы товарищей погибли, товарищей на обоих фронтах, а к тому же в тылу были уничтожены миллионы евреев. Я просто заболеваю, когда думаю об этом.

Иоганна. Я тоже, господин Штих! Это ужасно.

Солдат. Такого чудовищного преступления свет еще не видывал.

Иоганна. А здесь в церквах молились о том, чтобы Гитлер выиграл войну, С тех пор я не хожу больше в церковь.

Солдат. Вы же разумная девушка. (Пауза.) Если бы он выиграл эту свою захватническую войну, возможно, он был бы сейчас владыкой мира. А какой разумный человек мог бы этого пожелать!

Иоганна. Здесь, к сожалению, разумных было мало.

Солдат. На фронте многие мои товарищи делали все, что могли, для того, чтобы нацисты не выиграли войну. Многие стреляли в воздух. И я тоже! А многие перебежали к русским.

Иоганна. Я знаю, господин Штих. Раненые, которые возвращались в Германию, рассказывали.

Солдат. А вам, должно быть, известно, что перебежать к русским было не так просто, как перейти через улицу или сходить за хлебом. Ведь если господа офицеры накроют, тут же расстреляют.

Иоганна. Немецкие солдаты, которые перебегали к русским, были, слава богу, намного лучше и умнее тех немцев, что дома молились по церквам о победе Гитлера.

Солдат. Это уж точно… Ну, теперь мы отделались от этих нацистских гадов. И господин Гитлер сейчас у черта в преисподней, чтоб ему там погорячее было. (Пауза.) Впрочем, жрать еще нечего, обуви нет, одежды тоже. На витринах — одна пылища. Немецкие города превратились в развалины. Но зато теперь мы все будем строить заново другую, лучшую Германию. (Пауза.) Что это там за цепи?

Иоганна. Там коз привязывали… Ведь здесь раньше было стойло для коз.

Солдат. А-а!.. Ну, фрейлейн Иоганна, мне пора. Очень хотелось бы, чтобы мы с вами стали друзьями.

Иоганна. Мы уже друзья, господин Штих… Большое, большое спасибо за печку!

Солдат. Не за что!.. Ну, до свиданья!

Иоганна. До свиданья, господин Штих! И, пожалуйста, приходите ко мне еще.

Солдат. Обязательно! (Кивает ей и уходит.)

Иоганна выносит из сарая инструменты и бумагу, затем подметает перед печкой и вытирает пыль.

В это время слева появляются черноволосый мальчик лет тринадцати, это брат Руфи, Давид, и вместе с ним — Андреас, белокурый паренек того же возраста.

Андреас. Привет, Иоганна!

Иоганна с улыбкой машет им рукой и продолжает вытирать пыль. Мальчики втыкают на авансцене в траву две рогульки и кладут на них прутик с насаженной на него рыбешкой, садятся по обе стороны, коленки врозь, пятки вместе, и разжигают под рыбкой маленький костер из хвороста.

Иоганна. Смотрите, не подожгите мне сарай!

Андреас(не поворачивая головы). Ну что ты! (Вынимая из кармана щепотку соли и посыпая рыбку.) Так, теперь мы ее посолим. (С видом заправского охотника, поджаривающего кусок медвежатины, поворачивает прутик.) А однорукий солдат, которого мы только что здесь видели, влюблен в Иоганну.

Давид. Андреас, а как это — влюблен?

Андреас. О, это я могу объяснить тебе совершенно точно. Я недавно прочитал в одной книжке! Когда человек влюблен, значит, он хочет жениться. Но тут появляется другой и тоже хочет жениться. И тогда его убивают.

Иоганна хохочет, но тут же зажимает рот рукой.

Давид. А если его не убивают?

Андреас. Значит, не влюблен. Это же ясно… Да ты лучше купи себе эту книгу. Она называется «Бурная любовь». Стоит, правда, двадцать пфеннигов. Но зато в ней много картинок. (Пауза.) Знаешь, раз тебя зовут Давид, меня бы, собственно говоря, следовало звать Голиафом. Давид и Голиаф!

Давид. Андреас! Рыбка-то горит. Уже совсем почернела… Ну вот, упала в огонь.

Андреас. Она была слишком маленькая… Завтра срежу себе удочку подлиннее — такую, чтобы закинуть подальше, туда, где плавают большие рыбы. Гигантские рыбы! Вот тогда посмотришь. (Расставляет руки.) Во какие рыбы!

Башенные часы бьют пять.

Ой! А теперь мне надо быстренько домой. А то опять скандал будет. (Вскакивает.) Привет, Давид! (Убегает налево.) Давид (затаптывает остатки огня и подходит к Иоганне). Иоганна, ты ведь обещала мне перочинный нож.

Иоганна. Уже купила. Два лезвия и даже штопор! Но я не знаю, давать ли его тебе. Боюсь, что еще себе руку порежешь.

Давид. Если ты мне не дашь нож, я не смогу доказать тебе, что не порежусь.

Иоганна(улыбаясь). В таком случае, придется отдать его тебе. (Берет нож с книжной полки и дает Давиду.) А теперь ты тоже должен кое-что для меня сделать. Пойди-ка в город к сапожнику Лемлейну, на Маркусгассе и принеси мои туфли! На них должны были поставить новые подметки. Не кожаные, конечно! Ведь кожи сейчас нет… (Дает ему деньги.) И еще, может быть, получишь картошку. (Уходит.)

В это время появляется доктор Гросс.

Доктор Гросс. А, Давид! (Гладит его по голове.) Как дела? Хорошо, да?

Давид. Иоганна подарила мне перочинный нож. Со штопором.

Доктор Гросс. Ну вот видишь!

Давид. А теперь мне нужно быстренько принести Иоганне картошку и туфли.

Доктор Гросс. Ну тогда беги.

Давид убегает налево. На лужайку выходит Иоганна.

Добрый день, фрейлейн Иоганна!

Иоганна. Добрый день, господин доктор!

Пожимают друг другу руки.

Давид приходит ко мне каждый день. Я люблю этого ребенка, как своего собственного. Если Давид вдруг заплачет, у меня тоже выступают слезы.

Доктор Гросс(улыбаясь). Вы добрая девушка. Где для других — смех, там для вас — слезы. Сердце у вас нежное, это от рождения… Ну, как вы себя чувствуете?

Иоганна. Хорошо… Очень мило, господин доктор, что вы зашли. Но вы напрасно беспокоились. Право, я совершенно здорова.

Доктор Гросс. Вот и отлично. Значит, прежде чем выйти на работу в контору, вы еще успеете немного отдохнуть… Но на этот раз я пришел к вам не как врач. (Пауза.) Вернулась ваша подруга Руфь Боденгейм.

Иоганна(широко раскрыв глаза, отшатывается, в растерянности). Руфь вернулась? Руфь?.. Возможно ли? Ведь Руфь была отправлена в Освенцим.

Доктор Гросс. Фрейлейн Руфь, видимо, одна из немногих оставшихся в живых.

Иоганна. Где она? Где Руфь? Я хочу ее видеть.

Доктор Гросс. Фрейлейн Руфь была сегодня утром у бургомистра. Она спрашивала, где ее брат Давид и где теперь живете вы, потому что бургомистр сказал, Что Давид бывает у вас каждый день… Руфь уже идет сюда. Вот я и хотел предупредить вас. Бургомистр находит, что Руфь в ужасном состоянии… Бывшему жениху Руфи, доктору Мартину, я уже сообщил. (Пауза.) Вы не помните, когда фрейлейн Руфь отправили в Освенцим?

Иоганна(взволнованно). Второго мая сорок третьего года… Этот день я никогда не забуду… Блокварт Цвишенцаль забрал Руфь и ее родителей и прогнал через весь город к Рыночной площади. Там около фонтана Цвишенцаль убил ее родителей. И в тот же день Руфь отправили в Освенцим.

Доктор Гросс. Кошмарная судьба миллионов евреев. Они убили бы и Генриха Гейне, эти нацисты. Эти гнойники на теле Германии. На родине Баха и Бетховена.

Иоганна. Цвишенцаля я, к сожалению, вижу каждый день. Несколько минут назад он опять проходил мимо. (Показывает налево.) У него там сзади две клумбы цветов. Он выращивает какой-то особый сорт гвоздики.

Доктор Гросс. Убийца, выращивающий цветы!

Иоганна. Непостижимо! Правда?

Доктор Гросс. В этом мире многое непостижимо. Я знал одного человека, страстного коллекционера. Он собирал марки. Однажды он убил владельца редкой марки, который не хотел ее продать… Убийство из-за почтовой марки и пожизненная каторга!

Слева появляется Цвишенцаль, мужчина лет сорока, в руке у него букетик гвоздик на длинных стебельках.

Сопровождаемый взглядами Иоганны и доктора Гросса, он медленно проходит направо.

Трудно поверить, что этот тип на свободе, словно ничего не случилось, словно он не убивал родителей Руфи. (Пауза.) Ваша подруга Руфь может прийти сюда каждую минуту. Вы должны оставаться спокойной. Держите себя в руках!

Иоганна. Да, я постараюсь.

Доктор Гросс. Тогда до свиданья! Только спокойно!

Иоганна кивает. Доктор Гросс уходит направо. Иоганна входит в сарай, машинально включает радио и быстро уходит. По радио слышатся последние фразы финального хора Девятой симфонии Бетховена. Через несколько секунд слева на лужайке появляется Руфь, девушка двадцати одного года, она без шляпы. Входит в сарай Иоганны, садится на кушетку и безучастно смотрит перед собой. Пение смолкло. Несколько секунд — полная тишина.

Иоганна(входит в сарай). Руфь! Руфь! (Обнимает и горячо целует Руфь, садится рядом и берет ее руку.) Где ты была эти два года после войны? Почему вернулась только теперь, только в сорок седьмом?

Руфь(равнодушно). Потому что не хотела больше возвращаться в этот город. Мне сказали, что мой брат Давид погиб. Зачем же мне было возвращаться? (Пауза.) А потом из бюро розыска Красного Креста пришло известие, что Давид жив. Вот я и приехала.

Иоганна. А ты? Что было с тобой?

Руфь. Это не важно.

Иоганна. Ты не можешь мне рассказать?

Руфь. Это не важно.

Тяжело дыша, справа, через лужайку, в сарай вбегает доктор Мартин. Ему около тридцати лет.

Доктор Мартин. Руфь! (Протягивает ей руку.) Руфь притрагивается к его руке одними кончиками пальцев.

Иоганна. Добрый день, Мартин. (Взглянув на них, уходит, чтобы оставить их вдвоем.)

Доктор Мартин. Какое счастье, что ты снова здесь! (Пауза.) Руфь, это ужасно, когда ничего не можешь сделать.

Руфь(глядя перед собой). Все зависит от того, что с тобой делают. Что сделали.

Доктор Мартин. Что бы с тобой ни сделали — ты жива! Я боялся, что они тебя… Теперь все снова будет хорошо.

Руфь. Если я тебе скажу, что со мной сделали, ты поймешь, что не будет хорошо.

Доктор Мартин. За эти ужасные годы я узнал, что такое гнетущее горе. (Пауза.) Нет слов, Руфь, чтобы сказать тебе, как сильно я тебя люблю.

Руфь. Мне было бы жаль тебя, если бы я не разучилась жалеть. (Пауза.) В концлагере, где я была, меня вместе с другими девушками каждую неделю приводили в контору эсэсовцев. И каждый раз их было несколько.

Доктор Мартин(в ужасе отшатывается; после паузы). Я сделал все возможное, чтобы узнать, жива ли ты и не могу ли я тебе помочь.

Руфь(равнодушно). Теперь ты знаешь, что твоя помощь все равно пришла бы слишком поздно.

Доктор Мартин. Со временем ты забудешь все эти ужасы. Ты сильный человек.

Руфь. Даже самый сильный человек не может пережить свою смерть.

Доктор Мартин. Ты снова найдешь себя. Я психиатр. Я знаю все, что нужно.

Руфь. Ты знаешь только душевно больных и душевно здоровых. Но существует третья категория. Ее ты не знаешь. Это люди с мертвой душой. О них не написано в твоих учебниках. До нацизма таких случаев не было. (Пауза.) Римляне бросали рабов в цирке на растерзание львам. Римляне были гуманны.

Слева быстро входит Давид, в руках у него туфли и две картофелины.

Давид(доктору Мартину). Я получил только две картошки. Продавец сказал — больше нет. (Замечает Руфь и смущенно кланяется.)

Доктор Мартин(показывая на Руфь). Ты знаешь, кто это?

Давид. Откуда же я могу знать? Я никогда не видел эту даму.

Доктор Мартин(показывая на Давида). А ты, Руфь, знаешь, кто это?

Руфь с равнодушным видом отрицательно качает головой.

Это твой брат Давид!.. Смотри, как он вырос!

Руфь смотрит на Давида взглядом, словно идущим из далекого прошлого. Долгое молчание.

Действие второе

Почтальон. Добрый день, господин Цвишенцаль! Вам заказное письмо.

Цвишенцаль. Добрый день! (Расписывается и кладет письмо в карман.)

Почтальон. До свиданья, господин Цвишенцаль!

Цвишенцаль. До свиданья! (Продолжает подниматься.) Почтальон (кричит ему вслед). Будем надеяться, что в конверте чек на крупную сумму, господин Цвишенцаль!

Цвишенцаль. А может быть, счет на крупную сумму!

Почтальон. Ну, это не дай бог, господин Цвишенцаль!

Цвишенцаль продолжает подниматься и уходит направо.

В это время в открытом окне второго этажа показывается Давид и поливает из маленькой лейки цветы в ящиках. Затем он закрывает окно.

Слева входит квартирант, толстый, крепкий мужчина, и останавливается перед доктором Мартином.

Квартирант(не поздоровавшись). Значит, так: меня вы вышвырнули из дома, а в мою комнату поселили свою любовницу Руфь Боденгейм. Хорошенькое дело!

Доктор Мартин(встает). Я советую вам выражаться осторожнее.

Квартирант. Как это — осторожнее! Разве ваша любовница не живет у вас?… Я не могу найти комнату в этом разрушенном городе. Ни одной койки, даже в подвале! А вы удобно устроились — все под рукой!

Доктор Мартин (сквозь зубы). Предупреждаю вас еще раз.

Квартирант. Вы — меня? Не воображаете ли вы, что можете захлопнуть дверь у меня перед носом, словно я бродяга или нищий?

Доктор Мартин(спокойно). Никто не может запретить мне взять к себе в дом мою невесту.

Квартирант. Пока фюрер был у власти, вы бы не посмели заниматься подобными штучками.

Доктор Мартин. Вы думаете, что с тех пор, как благодаря вашему фюреру вся Германия превратилась в сплошные развалины, я уже не могу распоряжаться своим домом по собственному усмотрению?

Квартирант. Я вам скажу: фюрер хоть и умер, но дух его живет.

Доктор Мартин. Вы сами — свидетельство этого.

Квартирант(вне себя, громко). Отдайте мне мою комнату! Или получите по зубам!

Доктор Мартин. Ну валяйте! Я жду.

Квартирант. Не долго же вам придется ждать. (Собирается ударить доктора Мартина кулаком по лицу.)

Доктор Мартин, защищаясь левой рукой, правой бьет квартиранта под челюсть. Начинается настоящий бой. В это время слева входит бургомистр.

Бургомистр. Ну, господа!

Доктор Мартин и квартирант продолжают драться.

Это же никуда не годится! (Хочет их разнять, но вынужден отступить.)

Противники продолжают боксировать. Небольшой перевес на стороне доктора Мартина.

(Громко.) Ну-ну-ну, господа! Прекратите!

Защищаясь левой рукой, доктор Мартин снова бьет правой квартиранта под челюсть. Квартирант отшатывается, падает на спину, перевертывается на живот и лишь спустя несколько секунд с трудом поднимается.

Квартирант(шатаясь, уходит налево). Вы еще пожалеете об этом, и ваша шлюха тоже. (Уходит.)

Бургомистр. В чем дело, господин доктор?

Доктор Мартин. Он пришел по поводу комнаты и набросился на меня.

Бургомистр. По поводу комнаты он и мне жаловался.

Доктор Мартин. А что привело вас ко мне, господин бургомистр. Чем могу служить вам?

Из-за угла выходит Руфь и идет в дом. Садится и начинает что-то рисовать в большом блокноте. Лицо ее искажено от отвращения.

Бургомистр. Я пришел к вам по весьма щекотливому делу.

Доктор Мартин. Я вас слушаю.

Бургомистр. Жители нашего города высказывают недовольство тем, что вы проживаете вместе с фрейлейн Руфью Боденгейм… В большом городе на это, вероятно, никто не обратил бы внимания. Но мы живем в маленьком городишке, господин доктор. У меня была целая делегация. Они утверждают, что вы подаете людям дурной пример.

Доктор Мартин. Господин бургомистр, мне кажется, помогать жертвам гитлеровского режима — это хороший, а не дурной пример.

Бургомистр. Несомненно! Всякий здравомыслящий человек согласится с вами.

Доктор Мартин. Один из жителей нашего высоконравственного города, еще и сегодня весьма уважаемый человек, в тысяча девятьсот тридцать шестом году выбросил из окна четвертого этажа на мостовую одну еврейскую девушку. Скажите, пожалуйста, нравственность этого высокочтимого и оставшегося безнаказанным убийцы тоже возмущена тем, что фрейлейн Руфь Боденгейм живет у меня?

Бургомистр. Господин доктор, я бы хотел сразу же признаться вам, что во всей этой ситуации я на вашей стороне. Я сам, как вы знаете, участвовал в движении Сопротивления и был в концлагере. И тем не менее я вынужден сейчас прислушиваться к мнению жителей города. Вот уже два года, как Гитлера нет в живых, а они все еще в плену гитлеровских идей и его политики. Я не смею, как говорится, рубить сплеча. В такой ситуации осторожность — мать мудрости. Я могу лишь постепенно попытаться разъяснить жителям нашего города, что задача человека — быть человеком. А пока я должен, так сказать, воздержаться от вмешательства…

Доктор Мартин. Вы думаете? А что же, по-вашему, будет с Германией, если вы и все наделенные властью лица воздержитесь от вмешательства? Снова антисемитизм? (Пауза.) А что если бы вы, господин бургомистр, сказали жителям нашего города: вы были рьяными сторонниками Гитлера, убийцы миллионов людей. Вы спокойно смотрели, а то и помогали убивать миллионы ни в чем не повинных евреев. А теперь вы оскорблены тем, что один из жителей вашего города дал приют девушке, одной из жертв нацистского режима?.. Господин бургомистр, отношение местных жителей ко мне — лишь доказательство того, что немецкий народ до сих пор не осознал, как Гитлер и его приспешники опозорили немцев перед всем миром. Более того! Это доказательство того, что немцы спустя два года после самоубийства Гитлера снова воспрянули духом и что им нет ровно никакого дела до тех невыразимых страданий, которые мы причинили евреям.

Бургомистр. Пожалуйста, дайте и мне сказать несколько слов. Многие жители нашего города молча смотрели на гитлеровские зверства только потому, что у них недоставало мужества умереть. По-человечески это можно понять. Но ведь многие прятали евреев и даже известных противников нацизма у себя в домах, рискуя при этом жизнью. В нашем городе многие чувствовали себя несчастными, видя те невыразимые страдания, которые были причинены евреям, многих отправили в концлагеря или убили за то, что они сознавали эту коллективную вину и говорили то, что думали. Многие поплатились за то, что оставались людьми.

Доктор Мартин. Все это прекрасно, господин бургомистр. Но ведь недостаточно болтать о коллективной вине и расплате. Это же просто лозунги. С их помощью немцы стараются избавиться от сознания вины и преступлений, которые они совершили. Но ведь преступлений не сотрешь. Не замажешь, как старую стенку известкой. Мы должны извлечь уроки из своего кошмарного прошлого. Мы должны искоренить ошибки, выжечь их каленым железом, чтобы никогда больше вина не пала на нас. Немецкий народ должен заставить своих правителей действовать разумно, не дать им снова вызвать катастрофу. В двадцатом веке мы уже развязали две мировые войны. Погибли миллионы немецких и русских солдат. Двенадцать лет мы терпели гитлеровскую диктатуру. Мы убили миллионы евреев… Господин бургомистр, мы должны извлечь уроки и научиться действовать в настоящем так, чтобы заслужить доверие в будущем. Мы отвечаем за это перед молодежью, которая не должна больше гнить на полях сражений, как уже дважды в двадцатом веке. (Пауза.) Или, может быть, нам остается признать, что немецкий народ ничему не научишь?

Бургомистр. Я маленький человек, бургомистр маленького города, и я во всем согласен с вами. Вы показали мне опасность, которой я не видел. Напишите статью, серию статей о том, что вы мне сейчас сказали.

Доктор Мартин. Ни одна газета в Германии не напечатает таких статей.

Бургомистр. А может быть, и напечатает?

Доктор Мартин. Конечно, нет!.. Наши правители знают все, что я вам говорил, но это их мало трогает. Редакторы газет молчат, а немецкий народ спит сладким сном.

Бургомистр. Все это, наверное, безнадежно.

Доктор Мартин. Разумеется, безнадежно! В недалеком будущем это узнает каждый. Но будет поздно…

Бургомистр. Вы хотите сказать — опять антисемитизм? Опять вооружение?

Доктор Мартин. В ближайшем будущем все это вы, вероятно, еще увидите.

Руфь перестает рисовать и прислушивается.

Бургомистр. Поистине ужасное пророчество! (Пауза.) Вернемся, однако, к нашим личным делам. Вы, наверное, понимаете, господин доктор, что, пока фрейлейн Руфь Боденгейм живет у вас, ваше положение в городской больнице находится под угрозой. Я, конечно, сделаю все возможное, чтобы вы не потеряли этого места. (Пауза.) А не лучше было бы, господин доктор, если бы вы… То есть, я хочу сказать, не пожениться ли вам? Или же… или это невозможно после всех тех ужасов, которые фрейлейн Руфь Боденгейм пережила в концлагере?

Доктор Мартин. Если бы это зависело только от меня!.. Руфь и я были помолвлены. Но теперь, после, кошмаров, пережитых ею в концлагере, все ее существо восстает против супружеских отношений между мужчиной и женщиной.

Руфь вырывает лист, на котором рисовала, и идет к ним.

Бургомистр. Понятно. Иначе и быть не могло!

Доктор Мартин. Раньше, до концлагеря, Руфь хотела стать художницей. У нее были способности. (Берет листок у нее из рук.) Теперь Руфь каждый день рисует сцены, которые она сама пережила в концлагере. Она делает эти жуткие рисунки будто в лихорадке, не щадя себя, словно она отравлена и мучительно ищет противоядия. (Протягивает листок бургомистру.) Вот личные переживания фрейлейн Руфи Боденгейм!

Бургомистр(рассматривает рисунок). Ужасно!.. Страшно!..

Руфь(равнодушно). В концлагере, где я была, четыре еврейские девушки сошли с ума. Их убили. Семь молодых евреек покончили с собой. Некоторые живы, но это погибшие люди. Они никогда не воскреснут. Благодарной задачей для вас, господин бургомистр, было бы разъяснить жителям вашего города, почему эти поруганные, искалеченные, погибшие девушки достойны уважения и сочувствия каждого человека. (Уходит к себе в комнату.)

Оба смотрят ей вслед.

Бургомистр. Пожалуйста, скажите фрейлейн Руфи Боденгейм, что я напишу подробную статью об ужасной судьбе этих еврейских девушек и помещу ее в нашей газете. И я позабочусь о том, чтобы фрейлейн Боденгейм больше никто не беспокоил. (Кладет руку доктору Мартину на плечо.) Господин доктор, тяжек крест, который многим приходится нести всю свою жизнь. А скольких начиная а тридцать третьего года раздавила эта ноша. (Протягивает доктору Мартину руку.) Всего вам хорошего, господин доктор.

Доктор Мартин. И вам, господин бургомистр.

Бургомистр уходит налево. Доктор Мартин садится в кресло и молча смотрит перед собой. Руфь выходит из дома и садится рядом с ним.

Руфь. Если я и дальше буду жить у тебя, ты потеряешь работу.

Доктор Мартин. Ничего, с голоду мы не умрем. Это не так уж важно. Гораздо важнее, чтобы мы снова нашли друг друга и чтобы опять все было, как прежде.

Руфь(равнодушно). Ты сумасшедший, если считаешь это возможным.

Доктор Мартин. Ну хорошо, пусть пройдет еще какое-то время… Конечно, ты глубоко травмирована кошмарами концлагеря. Но даже самая тяжелая травма может быть излечена, если больной не замыкается в себе и хочет выздороветь.

Руфь. Травма! Человек не рождается дважды.

Доктор Мартин. А я говорю тебе — ты снова будешь здорова. Я это знаю.

Руфь(с улыбкой, похожей на гримасу). Я же не человек, а труп. Трупы не выздоравливают. А бывает и так, что человек гниет заживо, черви разъедают его душу. В концлагере я умерла уже сто раз. На кушетке в конторе у эсэсовцев.

Доктор Мартин. Для меня этого не было.

Руфь. А для меня было!

Доктор Мартин. Профессор Крепелино, главный психиатр нашей больницы, лечил одну еврейскую девушку, которую изнасиловали эсэсовцы. В том же концлагере, где была ты. Бывший жених этой девушки стал стыдиться ее, и она покончила с собой. А мы вместе, Руфь. Вместе! Видит бог, ты дорога мне не меньше прежнего.

Руфь. Эта девушка покончила с собой, потому что она еще не разучилась стыдиться. А мне было бы все равно, если бы кто-нибудь стыдился меня — ты или кто другой. (Встает и хочет уйти.)

Доктор Мартин(вскакивает и хватает Руфь за плечи). Руфь! У нас еще вся жизнь впереди. Мы в конце концов поженимся и будем жить, как все.

Руфь(вырывается и смотрит на Мартина дикими глазами). Ты сошел с ума, если думаешь, что это возможно. Ни за что на свете я не буду твоей женой. Ты стал бы одним из эсэсовцев. Одним из них!

Доктор Мартин(кричит). Не доводи меня до отчаяния!

Руфь(кричит). Ко мне не притронется больше ни один мужчина! (Внезапно бросается на землю и, уткнувшись лицом в траву, кричит и бьется в судорогах). Не могу! Не могу! Оставь меня! (Еще громче и пронзительнее.) Я не могу!

ДокторМартин(испуганно опускается на колени, хочет погладить Руфь по голове, но тотчас же отдергивает руку). Ну хорошо, Руфь, хорошо! Все будет так, как ты хочешь. Все, все, как ты хочешь!..

Руфь(наконец приподнимается и сидит раскачиваясь, потом затихает, словно что-то видит. Вдруг начинает говорить, криво усмехаясь). В контору! К эсэсовцам! На кушетку! И опять в контору! И опять на кушетку! И опять в контору на кушетку! (Внезапно заливается жутким, пронзительным смехом, встает и, запрокинув голову, продолжая смеяться, уходит в свою комнату, захлопывает за собой дверь и задергивает занавеску.)

Доктор Мартин(в отчаянии стискивает голову руками). Что будет? Что будет? (Опускает голову и задумавшись идет к себе в комнату, машинально надевает шляпу и расхаживает взад и вперед. Затем останавливается у перегородки, прислушивается и снова шагает, наконец выходит из дома.)

Появляется Иоганна, в руках у нее письмо.

Доктор Мартин(не здороваясь с ней, растерянно). Руфь в ужасном состоянии. Пожалуйста, Иоганна, прошу вас, побудьте с ней, пока я не вернусь.

Иоганна. Что с ней?

ДокторМартин. Я… Я сказал Руфи… что нам пора наконец пожениться. А у нее началась истерика.

Иоганна(подумав). Все понятно, Мартин. А возможно ли это вообще после всего, что Руфь пережила?

Доктор Мартин. Пожалуйста, сделайте все, чтобы успокоить Руфь… Быть может, вам удастся. Только вам! Женщины сердцем понимают в таких вещах больше, чем мужчины разумом… А я для этой цели подхожу меньше, чем кто-либо, потому что я… Ну просто потому, что я люблю Руфь. Вы же понимаете.

Из кустов высовывается мужчина, бросает камнями в стекло двери, которое разлетается вдребезги, и снова скрывается в кустах.

(Кричит вне себя.) Подлый антисемит, нацист, негодяй! Неужели они до сих пор ничему не научились!

Иоганна. Невероятно.

Доктор Мартин. Пожалуйста, прошу вас, идите к Руфи, постарайтесь успокоить ее. Мне надо идти к тяжелобольному. Необходимо! Хоть на несколько минут!

Иоганна. Хорошо, Мартин!

Доктор Мартин. Спасибо, Иоганна! (Быстро уходит налево.)

Иоганна стучится в комнату Руфи и входит. Через несколько секунд они выходят вместе и садятся на лужайке.

Иоганна(оглядывается). Как здесь хорошо.

Руфь. Я должна уйти от Мартина.

Иоганна. Уйти? Почему? И куда?.. Тебе не надо уходить.

Руфь. Уж лучше бы меня в Освенциме отправили в газовую камеру.

Иоганна(после паузы). Руфь, Мартин любит тебя.

Руфь. Именно поэтому я и должна уйти от него… Пожалуйста, не будем больше говорить об этом.

Иоганна. Я должна с тобой говорить об этом, Руфь. Должна! Это необходимо. (Пауза.) Я часто и подолгу думаю и никак не могу понять, почему ты так замкнуто держишься по отношению к Мартину, так неприступно, словно он твой смертельный враг. Если бы ты не любила больше всего на свете своего братишку Давида, можно было бы думать, что ты вообще не способна ни на какие чувства.

Руфь(равнодушно). Это нетрудно объяснить, это само собой разумеется. Давид — мальчик и мой брат. Мартин — мужчина. А с тех пор, как я побывала на кушетке в конторе у эсэсовцев, мужчины кажутся мне самыми страшными чудовищами на свете. Палачи! И до конца жизни они останутся для меня палачами… Пожалуйста, не будем больше говорить об этом.

Из-за угла дома выходит Давид и направляется к Руфи и Иоганне.

Иоганна. Как хочешь, Руфь! Но когда-нибудь мы поговорим об этом подробно… У вас с Мартином все должно быть снова хорошо.

Давид садится около Руфи.

Руфь(наклоняется к Давиду и нежно целует его в щеку). Задачки сделал?

Давид. Конечно! Решил в пять минут. (Пауза.) А вот мой друг Андреас никогда не делает арифметику.

Руфь. Почему же?

Давид. Да у него не хватает времени: он все рыбу удит. А задачки просто списывает у меня.

Руфь. Если учитель узнает, вам попадет.

Давид. Не узнает.

Руфь. Ты выпил молоко?

Давид. Да, залпом!

Руфь. Молоко надо пить маленькими глотками.

Давид. По арифметике я — первый в классе. И по устному счету тоже!

Руфь(улыбаясь). Ну сколько будет — к тридцати семи прибавить семьдесят шесть и отнять пятнадцать?

Давид(тотчас же). Девяносто восемь!

Иоганна(улыбаясь). Неужели верно? (Считает в уме.) Верно.

Давид. Меня в школе зовут Эйнштейном.

Иоганна. А кем ты хочешь стать, Давид? Ты уже решил?

Давид. Да. Эйнштейном! (Руфи.) Сколько будет — один трубочист плюс белая кошка у него под мышкой?

Руфь. Не знаю.

Давид. Один трубочист и одна черная кошка.

Руфь улыбается и снова целует Давида в щеку.

Ах да! Чуть не забыл. (Вынимает что-то из кармана и показывает Руфи и Иоганне.) Эти три звездочки я нашел у тебя в столе. В самой глубине ящика! Красивые, правда? (Снова прячет в карман.) Пойду-ка решу задачки для Андреаса. (Встает и быстро идет к дому). Пока! (Уходит.)

Руфь. Эти три звезды они прицепили мне и моим родителям, перед тем как их убили, а меня отправили в концлагерь. Я сняла эти звезды с трупов моих родителей и взяла их с собой в лагерь. С тех пор для меня навсегда, навечно померкли все звезды неба.

Иоганна(кладет руку на руку Руфи). Как могут быть люди так непостижимо жестоки?!

Руфь(опускает голову). Сегодня мне приснилось, будто мне снова семнадцать лет и все, что произошло со мной в концлагере, — лишь кошмарный сон. (После паузы, как бы между прочим, без всякой задней мысли.) Ты не знаешь, что этот Цвишенцаль… ну, который убил моих родителей, он уже вернулся из поездки?

Иоганна. Да, он опять здесь. Я его вчера видела. (Показывает.) Вот там наверху, у скамейки! Я шла из своей конторы, а он — из своей! В шесть часов. (Пауза.) Невероятно! Цвишенцаль так и не наказан за убийство твоих родителей. Его даже не судили!

Руфь(быстро взглядывает на часы). Цвишенцаль не единственный убийца, который спокойно живет на свободе.

Иоганна. Я знаю. Знаю. (Пауза.) Можно, я завтра приду к вам?

Руфь. Конечно!

Иоганна. А сейчас пойду опущу письмо, чтобы оно ушло еще сегодня. (Встает.) Итак, до завтра!

Руфь. До свиданья, Иоганна!

Иоганна уходит налево. Руфь снова смотрит на часы, быстро идет к себе в комнату, вынимает что-то из платяного шкафа, прячет в карман юбки, выходит из дома, быстро поднимается на холм и садится на скамью.

Доктор Мартин (секунду спустя выходит из-за угла дома. Он без пиджака, брюки на ремне, белая рубашка. Кричит Руфи наверх): Там наверху спокойно и красиво, правда? Эта скамейка станет твоим любимым местом. (Начинает садовыми ножницами подрезать куст около дома.)

Только громкое щелканье ножниц раздается в тишине.

Давид(в одних коротеньких трусиках, выходит из дома). До чего жарко! Вот жарища! (Растягивается на лужайке, подложив руки под голову.)

Башенные часы еле слышно бьют шесть раз. Доктор Мартин подкрадывается к шлангу и обливает Давида. Тот вскакивает и бежит прочь. Доктор Мартин посылает ему вдогонку струю воды. Они громко смеются, а затем Давид вырывает шланг у доктора Мартина из рук, бросает его и убегает за угол дома. Доктор Мартин гонится за ним. Вверху в тишине раздаются веселый свист и ритмичные удары хлыста по голенищу сапога. Слышен также громкий голос господина Копфхена, которого еще не видно.

Голос господина Копфхена. Цвишенцаль! Послушай, Цвишенцаль! Я совсем не то имел в виду! Подожди же! (Пауза. Громко.) Цвишенцаль!

Руфь, сжав револьвер в руке, поднимается, наполовину скрытая кустарником. Цвишенцаль, весело насвистывая, появляется слева и, ритмично похлопывая хлыстом по голенищу сапога, идет мимо скамьи. Руфь стреляет. Цвишенцаль падает. Руфь стреляет еще два раза.

Господин Копфхен(вбегает слева, внезапно останавливается, смотрит на Цвишенцаля, потом на Руфь, опускается на колени, прикладывает ухо к груди Цвишенцаля, встает и смотрит на Руфь), Мертв! Он мертв… Вы его убили? Вы застрелили моего друга?

Руфь(спокойно). Я застрелила убийцу моих родителей.

Действие третье

Председатель(Руфи). А потом? Что вы сделали потом?

Руфь(стоя, совершенно спокойно). Я села на скамейку и стала ждать Цвишенцаля.

Председатель. С намерением застрелить его?

Руфь. Да.

Председатель. Расскажите, как это произошло.

Руфь. Когда Цвишенцаль появился, я выстрелила в него.

Председатель. Цвишенцаль умер сразу?

Руфь. Этого я не знаю. Когда он упал, я выстрелила еще два раза.

Прокурор. Таким образом, обвиняемая полностью сознается в совершенном ею преступлении. Я отказываюсь от допроса свидетелей. (Улыбаясь, вполголоса.) Суд уже сейчас мог бы удалиться и вынести приговор.

Председатель. Вы раскаиваетесь в своем поступке?

Руфь. Я никогда в нем не раскаюсь.

Председатель. Разве человеческая жизнь так мало для вас значит?

Руфь. Для Цвишенцаля жизнь моих родителей вообще ничего не значила.

Председатель. И вас нисколько не угнетает содеянное?

Руфь. Наоборот, с тех пор я чувствую себя значительно лучше.

Движение в публике.

Прокурор(вполголоса). Вот это да!

Председатель. Вы можете объяснить, почему теперь вы чувствуете себя лучше?

Руфь. Перед моим возвращением я, разумеется, полагала, что убийца моих родителей наказан. Ведь нацистский режим рухнул и уступил место демократии, при которой должна бы царить справедливость. Но с тех пор, как я узнала, что убийца моих родителей так и не наказан, я все время ощущала мучительную тяжесть в груди. Теперь она исчезла. Поэтому я и чувствую себя лучше.

Председатель. Вы вернулись в сорок седьмом году в родной город для того, чтобы убить Цвишенцаля?

Руфь. Нет.

Председатель. Почему же вы вернулись?

Руфь. Я узнала, что мой брат Давид жив.

Председатель. Если бы вы этого не узнали, не вернулись бы?

Руфь. Нет.

Председатель. Но почему бы вам было не вернуться? Из каких соображений?

Руфь. Я решила никогда больше не возвращаться в этот город.

Председатель(после паузы). Вас можно понять. При прежнем режиме против вас было совершено тяжкое преступление. (Пауза.) Скажите, вы считали, что имеете право сами судить и убивать?

Руфь. Нет, я не думала о том, имею я право или не имею.

Председатель. Вы убили человека. Неужели вы не думали о том, что этим погубите себя?

Руфь. Мне это безразлично.

Председатель. Что вам безразлично?

Руфь. Всё!

Председатель(помолчав). За то, что вам пришлось пережить при прежнем режиме, вы, разумеется, заслуживаете сочувствия каждого добропорядочного человека. Но это не давало вам права преступать закон. Закон при любых обстоятельствах остается законом.

Руфь(все так же безучастно). Можно задать вам вопрос?

Председатель. Пожалуйста, спрашивайте.

Руфь. Что сделали бы вы, если бы Цвишенцаль убил ваших родителей?

Председатель. Я, конечно, предоставил бы государственному правосудию наказать его.

Руфь. А если бы Цвишенцаль остался ненаказанным?

Председатель. Он безусловно был бы наказан. Мы живем в государстве, где соблюдается законность. (Пауза.) Прежде всего нужно установить, что именно Цвишенцаль убил ваших родителей. (Пауза.) Но мы уклонились от сути дела. Скажите, вы и теперь убили бы Цвишенцаля, если бы вам представилась возможность?

Руфь. Да.

Председатель. Даже несмотря на то, что вам грозит суровое наказание?

Руфь. Мне это безразлично.

Председатель. Конечно, если вспомнить, что вы пережили, вам можно только посочувствовать. (Пауза.) Но закон и право должны быть превыше всего… Садитесь.

Прокурор(быстро). У меня вопрос.

Председатель. Пожалуйста.

Прокурор. Где вы достали револьвер?

Руфь. Я купила его в сорок пятом году, когда нас освободили из концлагеря.

Прокурор. Зачем вы купили револьвер?

Руфь. Я хотела иметь оружие, чтобы защищаться от мужчин.

Прокурор(ухмыляясь). От мужчин? Вы боялись мужчин?.. Мне представляется несколько неправдоподобным, что вы купили револьвер для того, чтобы защищаться от мужчин.

Защитник быстро встает и поднимает руку.

Председатель. Господин защитник?

Защитник(взволнованно). Что же тут неправдоподобного? Это легко понять. Что может быть понятнее…

Прокурор(ухмыляясь). Полагаю, на этот счет могут быть разные мнения.

Защитник(взволнованно), А я полагаю, что господин прокурор допустил сейчас чудовищную грубость.

Председатель(спокойно). Господин защитник, я должен отклонить это замечание. (Пауза.) Есть еще вопросы к обвиняемой?

Прокурор и защитник отрицательно качают головой.

(Руфи.) Вы можете сесть.

Руфь садится.

(Подзывает судебного пристава и протягивает ему бумагу.) Вот список свидетелей. Я буду вам подавать знак, а вы вызывайте. (Показывает на список.) В этом порядке. Введите первого свидетеля!

Судебный пристав. Слушаюсь! (Идет к двери налево и вызывает.) Господин Франк!

Входит господин Франк.

Председатель. Господин Франк, перед заседанием вы, как и все свидетели, были приведены к присяге… Повторяю еще раз: вы обязаны говорить только правду, ни о чем не умалчивая и ничего не прибавляя.

Господин Франк. Понятно.

Председатель. Вы печатник, господин Франк?

Господин Франк. Да, я наборщик.

Председатель. Расскажите суду, что вы видели в тот воскресный день, когда были убиты родители обвиняемой.

Господин Франк. Утро было великолепное.

Председатель(улыбаясь). Об этом можно не говорить.

Господин Франк. День был прекрасный, солнечный. Мы с моим приятелем Фаулыптихом шли на спевку. Мы члены хорового кружка «Под кронами зелеными». Идем это мы по Рыночной площади, как вдруг слышим крики. Это нас удивило, потому что нам казалось, что Рыночная площадь пуста. Но тут из переулка выбежала целая толпа — человек сто. Они не шли строем, а бежали гурьбой, как попало. У фонтана, что на площади, толпа остановилась, здесь и ждал ее сам Цвишенцаль. Поднял плеть. Стало тихо. Цвишенцаль сказал: «Еврейские свиньи хотят, чтобы Германия проиграла войну». «Да нет же, нет!» — сказала фрау Боденгейм. Но Цвишенцаль ударил ее плетью по лицу. Господин Боденгейм попытался защитить жену. А Цвишенцаль стал их бить, пока они не упали. Потом на них набросились несколько сторонников Цвишенцаля. Они били Боденгеймов до тех пор, пока те не перестали шевелиться. Так они и умерли. (Пауза.) Многие из толпы в ужасе отвернулись и ушли. А малыш Боденгеймов…

Председатель. Что было с малышом?

Господин Франк. Малыш плача бросился к родителям и… и… (Губы его дрожат, он не в состоянии говорить.)

Председатель. Вы можете сесть.

Господин Франк садится на скамью свидетелей, вытирая платком глаза. Председатель делает знак судебному приставу ввести следующего свидетеля.

Судебный пристав. Господин Фаульштих!

Господин Фаульштих входит.

Председатель. Господин Фаульштих, расскажите, что вы тогда видели на Рыночной площади… что произошло с обвиняемой.

Господин Фаульштих. Цвишенцаль сорвал с фрейлен Руфи — ее родители были уже мертвы — кофточку и рубашку… Это была белая накрахмаленная кофточка.

Председатель. Там было, видимо, столпотворение, а вы спустя столько лет все еще помните такие мелочи, как то, что кофточка была накрахмаленная, белая?

Господин Фаульштих. Такое не забывается. Я, во всяком случае, этого никогда не забуду. И как она стояла полуголой среди стольких мужчин.

Председатель. И никто не вступился за неё?

Господин Фаульштих. Вступился? Хотел бы я знать, откуда взялся бы такой храбрец. И что бы с ним сделали… Только один человек кричал и громко плакал. Это была подруга Руфи — Иоганна.

Председатель. Спасибо. Можете сесть.

Господин Фаульштих садится на скамью свидетелей.

(Подает знак.) Свидетельницу и обоих мальчиков тоже!

Судебный пристав. Свидетельница Иоганна Брукс и мальчики Давид и Андреас!

Входят Давид, Андреас и Иоганна, которая от волнения идет с трудом.

Председатель. Вы выглядите очень утомленной. Вам, наверное, трудно стоять… (Судебному приставу.) Стул, пожалуйста!

Судебный пристав приносит стул. Иоганна продолжает стоять. Давид, со страхом взглянув на Руфь, подходит к Иоганне, словно ища защиты, и становится рядом. По лицу мальчика видно, как его волнуют слова Иоганны.

Вы жили в то время в доме, принадлежавшем супругам Боденгейм. Где вы находились, когда их арестовали?

Иоганна. Я сидела с моей подругой Руфью во дворике за домом. Мы только что покормили гусей и решали, не пойти ли нам погулять в лес. И тут пришел Цвишенцаль. Он остановился на верху лестницы и крикнул: «Вот где эта восточная принцесса!» Затем он спустился по лестнице во дворик. Он ударил Руфь плетью по спине и закричал: «А ну-ка вставай!» Он сказал грубое слово и рванул ее за ухо, чтобы она встала. (Голос у нее срывается.) Потом он ударил ее еще раз по лицу плетью, а потом рукой…

Председатель. Прошу вас, продолжайте.

Иоганна(овладев собой). Когда мы вышли, родители Руфи уже стояли перед домом. Их окружили несколько нацистов и зевак. Цвишенцаль вынул револьвер и стал целиться в фрау Боденгейм. Прямо в лицо! Господин Боденгейм загородил ее и попросил плача: «Не делайте этого! (Голос ее дрожит.) О, не делайте этого!»

Председатель. Продолжайте, прошу вас.

Иоганна. Цвишенцаль рассмеялся и сказал: «Так быстро это не делается. Сперва мы устроим вам воскресную прогулочку». (Пауза.) Семью Боденгеймов повели на Рыночную площадь. Там собиралось все больше и больше народу.

Председатель. Кто первым начал их бить на Рыночной площади?

Иоганна. Цвишенцаль! Это было как сигнал, призыв к остальным. Словно он сказал: теперь убивайте их!

Председатель. Быть может, это ваше личное впечатление… А что стало с их сынишкой?

Иоганна(обняв Давида за плечи). Позже я отвезла Давида в деревню к одному знакомому крестьянину.

Председатель. Можете сесть.

Иоганна садится на скамью свидетелей. Давид хочет сесть рядом с ней.

(Ласково.) А ты подожди, Давид… Тебе никто ничего не сделает.

Давид еще раз оборачивается к Иоганне, затем поднимает голову и испуганно смотрит на председателя.

Председатель. У крестьянина в деревне тебя, конечно, хорошо кормили. А у нас в городе тогда есть было почти нечего. Значит, тебе тогда жилось лучше, чем нам. Теперь скажи мне: ты видел, кто первым ударил твою маму на Рыночной площади?

Давид молчит.

Где ты стоял?

Давид молчит.

Иоганна. Он плакал всю дорогу. А на Рыночной площади он стоял, обняв ноги матери.

Председатель(не строго). Вы не должны говорить, когда я вас не спрашиваю. (Давиду.) Итак, расскажи мне: что ты видел на Рыночной площади?.. Что же ты видел?

Давид, словно увидев перед собой сцену убийства, издает пронзительный крик, отшатывается и, покачнувшись, падает на пол. Он бьется в судорогах, потом внезапно затихает. Публика, председатель и некоторые присяжные вскакивают с мест. Руфь с Иоганной подбегают к Давиду.

Председатель. Нет ли в зале врача?

Доктор Гросс(выходит из публики и спешит к Давиду). Есть, доктор Гросс!. (Опускается на колени, считает пульс Давида, прижимает ухо к его груди, наконец берет Давида на руки и выносит из зала.)

Волнение среди зрителей и присяжных постепенно утихает.

Председатель(Андреасу, ласково). Ну, мой мальчик, подойди теперь ты.

Андреас выходит вперед. На нем новый костюм, который ему велик, так что рукава доходят до кончиков пальцев. Волосы гладко зачесаны назад, они еще влажные.

Не бойся. С тобой ничего не случится.

Андреас. А я и не боюсь.

Председатель. Ты знаешь, что должен говорить правду?

Андреас. Я всегда говорю правду… Во всяком случае, почти всегда.

Председатель. Что ты видел тогда на Рыночной площади?

Андреас. Все!

Председатель. Что — все?

Андреас. Ну, как нацисты убили родителей моего друга Давида.

Председатель. Кто же начал бить первым?

Андреас. Убийца евреев Цвишенцаль!

Председатель. Почему ты его называешь убийцей?

Андреас. А кто же он, как не убийца.

Председатель. Ты знал господина Цвишенцаля?

Андреас. Еще бы!

Председатель. Откуда же ты его знал?

Андреас. Откуда? Ну как же! Я всех знаю… Но я вам скажу — мой отец не был нацистом.

Председатель. Так-так, твой отец не был нацистом?

Андреас. А с чего бы ему быть нацистом?

Председатель. То есть, как?

Андреас. Простой сапожник!.. И, конечно, социалист! Он был в концлагере! И я тоже социалист.

Председатель. Так-так… Вспомни теперь хорошенько и скажи мне: кто ударил фрау Боденгейм первым? Кто?

Андреас. Цвишенцаль!

Председатель. Ты в этом уверен?

Андреас. Раз я говорю, что это был Цвишенцаль, значит, это так.

Председатель. Ну хорошо, можешь сесть.

Андреас(садится рядом с Иоганной). Ну вот, он не верит. А еще требовал, чтобы я говорил правду.

Иоганна. Тсс!

Председатель подает знак.

Судебный пристав. Господин Шмидт!

Входит господин Шмидт.

Председатель. Вы видели сцену убийства на Рыночной площади?

Господин Шмидт. Да. Я ведь живу на Рыночной площади. Я наблюдал из окна. Моя квартира — на втором этаже.

Председатель. И вам удалось все рассмотреть из вашего окна?

Господин Шмидт. Конечно! Я смотрел в театральный бинокль. У него отличные стекла.

Председатель. Вы знали господина Цвишенцаля?

Господин Шмидт. Да, Цвишенцаля я знал хорошо… Но я его не любил.

Председатель. Скажите, Цвишенцаль действительно первым ударил фрау Боденгейм?

Господин Шмидт. Да. То есть, вообще-то это дело темное. Была страшная неразбериха. Я не решаюсь под присягой категорически утверждать, что Цвишенцаль ударил первым.

Защитник поднимает руку.

Председатель. Господин защитник?

Защитник. Вы были членом национал-социалистской партии?

Господин Шмидт. Сначала нет! Сначала я даже прятал у себя в доме одного еврея, моего жильца, пока его не забрали.

Председатель. Расскажите возможно точнее, что вы видели на Рыночной площади.

Господин Шмидт. Видите ли, господин судья, там была уйма народу. И все проталкивались вперед. Крик стоял невообразимый! Нацисты били бедных Боденгеймов до тех пор, пока они не свалились.

Председатель. Господин Шмидт, вы, конечно, понимаете, что для суда является решающим? Мы хотим знать, кто ударил первым — Цвишенцаль или нет.

Господин Шмидт. Да от него можно было всего ожидать. И не только этого, а еще чего-нибудь и похуже! Он был ведь одним из самых свирепых… Но что он ударил первым — этого я при всем желании утверждать не могу… Моя жена стояла рядом со мной у окна и плакала…

Председатель. Можете сесть.

Господин Шмидт садится на скамью свидетелей. Председатель подает знак.

Судебный пристав (вызывает). Фрау Шмидт!

Появляется фрау Шмидт и нерешительно проходит вперед.

Председатель. Фрау Шмидт, что вы видели из окна?

Фрау Шмидт. Боже милостивый, я так боюсь: ведь я впервые в суде… А тогда ведь многие били. Я не могла этого выдержать, ушла в свою комнату и легла на кровать.

Председатель(улыбаясь). Можете сесть, фрау Шмидт.

Фрау Шмидт смотрит по сторонам, не зная, куда она должна сесть.

Господин Шмидт. Иди сюда!

Фрау Шмидт(садится рядом с мужем). Зачем ты впутал меня в эту историю?

Господин Шмидт. Я? Еще чего?

Председатель подает знак.

Судебный пристав(вызывает). Господин доктор Мельс!

Появляется доктор Мельс.

Защитник. У меня вопрос.

Председатель. Пожалуйста.

Защитник. Господин доктор, вы были членом национал-социалистской партии?

Доктор Мельс(резко). Да, был!

Защитник. Верите ли вы и сейчас в то, что идеи и политика этой партии были полезны нашему народу?

Доктор Мельс. То, что я думаю и во что верю, — мое личное дело.

Защитник. Несомненно. Но на данном процессе суд вправе заинтересоваться мировоззрением свидетеля.

Прокурор(вскакивает). Мировоззрение свидетеля никого не касается.

Защитник. Но меня оно в данном случае интересует.

Председатель. Господин доктор, расскажите, пожалуйста, что вы видели во время убийства супругов Боденгейм.

Доктор Мельс. Прежде всего я хочу внести ясность: блокварт Цвишенцаль, разумеется, не имел права на арест евреев. Позже было установлено, что Цвишенцаль привел Боденгеймов на Рыночную площадь из чисто личных побуждений. А именно потому, что еврей Боденгейм еще до прихода фюрера к власти возбудил против Цвишенцаля дело и выиграл его. Следовательно, это был акт личной мести со стороны блокварта. Равным образом я должен заявить, что национал-социалистское правительство никогда не предписывало истреблять евреев поодиночке.

Защитник(выкрикивает). Зато уничтожало миллионами!

Председатель. Истреблять евреев поодиночке? Свидетель, извольте выражаться пристойнее.

Доктор Мельс. Великой задачей национал-социалистской партии было установление порядка в нашей стране и завоевание для Германии снова положения мировой державы, которое принадлежит ей по праву. (Защитнику.) Да, я служил фюреру. Умом и сердцем! Я совершил для нашего великого дела все, на что был способен, и с радостью повторил бы это снова, ибо фюрер был…

Председатель(прерывая его). Господин доктор, я сожалею, но вынужден вам заметить: вы здесь не для того, чтобы заниматься пропагандой. Вы должны рассказать лишь о том, что вы видели на Рыночной площади.

Доктор Мельс. Я, конечно, был против бесчинств этого блокварта. Подобная глупость могла лишь повредить нашему великому делу. Если бы я раньше был осведомлен об этом и располагал необходимыми полномочиями, я приказал бы арестовать этого идиота Цвишенцаля. Национал-социалистское правительство…

Председатель(прерывает). Господин доктор, суд хочет узнать: кто первым ударил фрау Боденгейм?

Доктор Мельс. Я повторяю еще раз, что арест Боденгеймов — или называйте это как угодно — был актом чисто личной мести Цвишенцаля… Национал-социалистское правительство…

Председатель(теряя терпение). Вы должны сказать нам только, кто первым ударил фрау Боденгейм!

Доктор Мельс. Кто ударил первым и кто последним — этого теперь, через столько лет, никто вам точно не скажет. Это было, так сказать, делом секунды. Били многие.

Председатель. Можете сесть.

Доктор Мельс садится на скамью свидетелей рядом с Иоганной. Она смотрит на него и отодвигается. Председатель подает знак.

Судебный пристав (вызывает). Господин доктор Мартин!

Входит доктор Мартин.

Председатель(деловито, ни на что не намекая). Вы живете вместе с обвиняемой, господин доктор Мартин?

Доктор Мартин. Фрейлейн Боденгейм живет у меня.

Прокурор поднимает руку.

Председатель. Господин прокурор?

Прокурор. Господин свидетель выражается слишком осторожно. Точное знание образа жизни обвиняемой очень важно для оценки ее поступка.

Доктор Мартин(не обращая внимания на прокурора, председателю). Фрейлейн Боденгейм в возрасте семнадцати лет была отправлена в Освенцим и изнасилована эсэсовцами. Я полагаю, что эти подробности ее прошлого не менее важны для оценки ее поступка.

Председатель(спокойно). Предоставьте это решать суду, господин доктор.

Прокурор. У меня несколько вопросов.

Председатель. Пожалуйста.

Прокурор. Вы ведь и прежде были дружны с обвиняемой? Скажите, это были мимолетные, так сказать, легкомысленные отношения?

Доктор Мартин(спокойно, ни к кому не обращаясь). Если бы кто-нибудь посмел задать мне этот вопрос в подобной форме не в зале суда, я ответил бы не словами.

Председатель. Я должен вас предупредить, господин доктор, что суд может наказать вас за неподобающее поведение.

Доктор Мартин. Мне кажется, в том, что я сказал, не было ничего неподобающего. (Пауза.) Фрейлейн Боденгейм была невинна, когда ее отправили в концлагерь.

Прокурор. Намеревались ли вы тогда — я имею в виду, до этого, — жениться на обвиняемой?

Доктор Мартин. Да, я имею это намерение и сейчас.

Прокурор(ухмыляясь). Так. (Пауза.) Поскольку вы столь тесно связаны с обвиняемой, вы, конечно, знали, что ваша приятельница собирается убить господина Цвишенцаля.

Доктор Мартин. Я ничего не знал.

Прокурор. Странно!

Председатель. Присутствовали ли вы при убийстве родителей обвиняемой?

Доктор Мартин. Если бы я был тогда на Рыночной площади, меня, вероятно, сейчас не было бы в живых. Я не стал бы спокойно смотреть, как убивают родителей фрейлейн Боденгейм. Я был тогда солдатом и находился в Мюнхене, в казармах.

Председатель. Вы психиатр, господин доктор, и давно знаете обвиняемую. Как вы объясняете, что обвиняемая вообще оказалась в состоянии убить человека?

Доктор Мартин. До убийства ее родителей Руфь Боденгейм была олицетворением мягкости. Она была неспособна причинить кому-либо зло. Из концлагеря она вернулась совершенно иной. (Пауза.) Я спрашиваю вас, господин председатель: что должен делать человек, если его родителей, которых он любил больше всего на свете, убили самым бесчеловечным образом, а убийца остался безнаказанным? Разве могла фрейлейн Боденгейм пройти на улице мимо Цвишенцаля, делая вид, будто ничего не случилось?

Председатель. Вы одобряете поступок обвиняемой?

Доктор Мартин. Я его понимаю. Какой нормально мыслящий человек мог бы ее не понять!

Председатель. У меня вопрос, на который вы можете не отвечать: известны ли вам какие-либо подробности о том, что пережила обвиняемая в концлагере, и не хотите ли вы их нам изложить?

Доктор Мартин. В таком случае, мне кажется, нужно сначала удалить публику.

Председатель. Не могли бы вы изложить все таким образом, чтобы нам не пришлось удалять публику?

Доктор Мартин. Нет! Даже тысячная доля того, что пережито ею в концлагере, не может стать достоянием гласности. Даже в самом сдержанном изложении! Но я могу представить суду толстую папку — жуткие рисунки, сделанные фрейлейн Боденгейм. В них отображено многое из того, что она видела и перенесла. (Пауза.) Пусть в этом зале каждый отец, каждая мать, у которых есть дочь, каждый брат, имеющий сестру, каждый юноша, любящий девушку, попытается представить себе, что это значит, когда дорогое им, чистое существо отдают на изнасилование. Кто посмел бы наказать эту без вины виноватую, наказать за преступления былых властителей, виновность которых перед Руфью Боденгейм так очевидна! Известный поэт сказал: виновен весь народ. Всеобщая вина лишь раскрывается в судьбе каждого. Так примените же эти слова к фрейлейн Боденгейм. Только тогда вы сможете судить ее справедливо.

Председатель. Благодарю вас, господин доктор. Садитесь.

Доктор Мартин садится на скамью свидетелей. Прокурор поднимает руку.

Господин прокурор?

Прокурор. Полностью принимая во внимание чувства господина свидетеля, который, как мы слышали, и сейчас готов жениться на обвиняемой, я все же должен заметить, что его поэтический порыв, быть может, и годится для любовного романа, но совершенно неуместен на судебном заседании, где речь идет о наказании за самое тяжкое преступление, которое может совершить человек.

Защитник. Господин председатель, я прошу предоставить слово обвиняемой. Пусть она сама расскажет о том, что она выстрадала при нацистском режиме после убийства ее родителей.

Председатель(Руфи). Вы можете рассказать нам об этом?

Руфь(встает, безучастно). Меня привели на товарную станцию и поместили в вагон для скота. В вагоне уже было шестьдесят евреев. Мужчины, женщины, дети. Потом привели еще двенадцать. (Пауза.) Нас везли три дня. Сесть было негде. (Пауза.) В Освенциме вагон открыли. Двое умерли в пути. (Пауза.) На вокзале ждали эсэсовцы. Они били нас плетьми. (Пауза.) Была ночь. Небо было красным от зарева. Это были печи крематория. (Пауза.) Прибывших рассортировали: построили отдельно детей, стариков, молодых мужчин, старух, молодых женщин и девушек. (Пауза.) По дороге в лагерь лежали трупы. Эсэсовцы сказали — это за то, что они вышли из строя. (Пауза.) У входа в лагерь стоял доктор Менгеле. Он показывал, кому куда идти — налево или направо. Люди плача цеплялись друг за друга, потому что не хотели расставаться с детьми и родными. (Пауза.) Детей и родных они больше не увидели: малышей и стариков сейчас же убили в газовых камерах. (Пауза.) В эту ночь в Освенцим пригнали еще тысячу евреев. К утру в живых осталось не более ста. (Пауза.) На следующий день меня и еще двух еврейских девушек отправили в концлагерь. Мои спутницы сошли с ума. Их убили. (Садится.)

Председатель(после паузы). Господин прокурор, у вас имеются еще вопросы к свидетелям или к обвиняемой?

Прокурор. Благодарю вас, нет!

Председатель. У вас, господин защитник?

Защитник. Господин прокурор не счел нужным разыскать и вызвать в суд других свидетелей, присутствовавших при убийстве родителей фрейлейн Боденгейм. Не могу не выразить по этому поводу своего удивления. При убийстве супругов Боденгейм присутствовало около ста человек: помимо нескольких непосредственных участников убийства там было немало зевак. Мне кажется, суду было бы интересно знать, почему господин прокурор разыскал и вызвал сюда лишь трех свидетелей. (Пауза.) Господин прокурор не смог, опираясь на сбивчивые показания трех приглашенных им свидетелей, доказать, что супругов Боденгейм первым начал избивать не Цвишенцаль и что Цвишенцаль не спровоцировал убийство Боденгеймов. (Пауза.) Я считаю своим долгом обратить внимание суда на еще одно исключительно важное обстоятельство. После падения нацистской власти Цвишенцаль остался безнаказанным, хотя свидетели Франк и Фаулыптих, как я только теперь узнал, тотчас же после окончания войны обратились с соответствующим заявлением в прокуратуру. В начале этого года, когда Цвишенцаль оказался под следствием по обвинению в спекуляции валютой, оба этих свидетеля вновь обратились в прокуратуру. На этот раз господин прокурор допросил Цвишенцаля, однако не счел необходимым выдвинуть против него обвинение.

Председатель. Господин прокурор, вы желаете что-нибудь сказать по этому поводу?

Прокурор. Господа судьи! Позвольте заметить следующее. В то время когда господа Франк и Фаулыптих впервые, то есть сразу же после окончания войны, обратились в прокуратуру, Цвишенцаль находился за границей и, несмотря на многолетние розыски, найден не был. Когда же господа Франк и Фаулыптих в начале этого года вновь обратились в прокуратуру, я подробно допросил их, равно как и ряд других свидетелей происшествия на Рыночной площади. Однако их показания оказались чрезвычайно сбивчивыми и противоречивыми. Это было такое сумбурное сплетение обвинений и опровержений, какого я еще не встречал… Господа судьи! Когда происходит несчастный случай и, скажем, пятеро прохожих оказываются свидетелями этого случая, то нередко все пять очевидцев через несколько минут описывают случившееся совершенно по-разному. Эта различная оценка случившегося очевидцами — факт, знакомый нам всем по опыту… И вот перед нами инцидент, происшедший на Рыночной площади несколько лет назад. Насколько сложнее установить истинные, действительные обстоятельства спустя такое долгое время!.. И все же я решил возбудить дело против Цвишенцаля. Если бы не более срочные дела, я бы давно уже начал процесс против Цвишенцаля, хотя крайне противоречивые показания свидетелей не дают, по моему мнению, достаточных оснований подозревать Цвишенцаля в том, что это он убил супругов Боденгейм.

Защитник поднимает руку.

Председатель. Господин защитник?

Защитник. Странно! Показания свидетелей, которых я вызвал, отнюдь не были противоречивы. Напротив! Все они ясно доказали, что есть более чем достаточные основания подозревать Цвишенцаля в убийстве родителей обвиняемой или, по меньшей мере, в подстрекательстве к убийству. Не менее странно и то, что прокуратура с момента падения нацизма и до настоящего времени так и не удосужилась привлечь к суду Цвишенцаля… Господа судьи! По немецким законам, суд должен принять во внимание мотивы и обстоятельства преступления. При этом нельзя игнорировать и то, что прокуратура провела разбор этого крайне щекотливого для нее дела в высшей степени поверхностно. Я надеюсь, что присяжные учтут, что Цвишенцаль, которому, по немецким законам, полагается пожизненная каторга, остался абсолютно безнаказанным и даже не был привлечен к ответственности.

Председатель(после паузы). Теперь мы выслушаем заключение господ экспертов. (Пауза.) Господин доктор Штамм, прошу вас.

Вперед выходит судебный эксперт, мужчина лет сорока.

Господин доктор Штамм, вы судебный врач. Вы наблюдали обвиняемую в психиатрической клинике университета в точение шести недель?

Судебный эксперт. Совершенно верно.

Председатель. Прошу вас изложить нам ваше заключение.

Судебный эксперт. Фрейлейн Боденгейм, которая была помещена в Освенцим и там неоднократно подвергалась насилию со стороны эсэсовцев, в возрасте семнадцати лет, будучи еще невинной девушкой, представляет с точки зрении психиатрии чрезвычайно трудный случай. Случаев подобного рода до нацистского режима не было… На первый взгляд обвиняемая кажется нормальной. Но это впечатление обманчиво. Из бесед с фрейлейн Боденгейм во время ее пребывания в предварительном заключении я убедился, что у нее вследствие тяжелых душевных потрясений, перенесенных в публичном доме, атрофировались все чувства и она утратила все условные тормозящие рефлексы, которые необходимы для жизни в обществе. Из этого следует, что ей не присуще более сознание вины и ответственности (Пауза.) Руфь Боденгейм, эта жертва прежнего режима, заслуживающая самого глубокого сочувствия, не может отвечать за свои поступки. Я рекомендую поместить обвиняемую в лечебницу и считаю ее выздоровление возможным.

Председатель. Господин прокурор, у вас имеются вопросы к господину эксперту?

Прокурор. Мнение господина эксперта совпадает с мнением прокуратуры. Я заранее заявляю, что буду настаивать на помещении обвиняемой в лечебницу.

Председатель. Есть у вас вопросы, господин защитник?

Защитник. Вопросов у меня нет! Но я прошу принять к сведению следующее: никто не оспаривает того, что обвиняемая застрелила бывшего блокварта Цвишенцаля, убийцу ее родителей, умышленно, преднамеренно и к тому же находясь в здравом уме и твердой памяти.

Прокурор удивленно вскидывает голову и наконец поднимает руку.

Председатель. Господин прокурор?

Прокурор. Видимо, господин защитник добивается того, чтобы его душевнобольная подзащитная была приговорена к длительным каторжным работам. К сожалению, это выше моего понимания.

Защитник. Несколько позже я помогу господину прокурору понять меня.

Прокурор. В высшей степени любопытно.

Защитник. Любопытство господина прокурора будет удовлетворено.

Прокурор. Господин защитник подвергает обвиняемую серьезному риску, заявляя, что обвиняемая не является душевнобольной и, следовательно, отвечает за свои поступки… Это поистине интересно. Я считаю себя вынужденным защитить в этом пункте обвиняемую от ее защитника.

Защитник. Очень любезно с вашей стороны, господин прокурор. Тем не менее защиту обвиняемой вы спокойно можете предоставить мне… Я же со своей стороны нахожу более чем любопытным то, что господин прокурор стремится спасти обвиняемую от тюрьмы и упрятать ее в сумасшедший дом. Для этого у господина прокурора имеются, по-видимому, серьезные основания. Я позволю себе в момент, когда сочту нужным, объяснить, почему господин прокурор желает, чтобы обвиняемая считалась невменяемой, и почему он стремится отправить ее в сумасшедший дом. (Пауза.) Господин председатель, прошу выслушать теперь господина профессора Крепелино, которого вызвал сюда я.

Председатель. Хорошо.

Защитник. Господин профессор Крепелино — специалист с европейским именем, автор трудов по психиатрии, по которым ведется преподавание в университетах Европы и Америки. Профессор Крепелино был также учителем господина судебного эксперта, назначенного прокуратурой.

Председатель. Господин профессор Крепелино, прошу вас.

Профессор Крепелино, человек лет шестидесяти пяти, выступает вперед.

Профессор Крепелино. В течение шести недель, проведенных обвиняемой в предварительном заключении, я каждую неделю беседовал с ней и каждый раз не менее часа! Я пришел к выводу, что обвиняемая, поскольку речь идет о ее психическом состоянии, вполне несет ответственность за свой поступок. Фрейлейн Боденгейм не душевнобольная. Во время наших бесед выяснилось, что она вследствие пережитого в концлагере утратила всякий интерес к себе самой и к своей судьбе. При поверхностном знакомстве с пей можно было бы сделать вывод, что это притупление чувств, распространяющееся на все окружающее. Но это не так.

Правда, она уничтожена как женщина и, вероятно, не способна вообще на любовь к мужчине. Но ее интерес к окружающему совершенно нормален. Она любит своего брата Давида. Она глубоко привязана к своей подруге Иоганне.

А в момент ареста, прощаясь со своим бывшим женихом, господином доктором Мартином, она нисколько не думает о собственной судьбе, хотя ей грозит пожизненная каторга, а беспокоится лишь о нем, потому что причинила ему горе…

Все это — выражения чувств нормального человека, который ощущает свои связи с окружающим, и можно надеяться, что впоследствии обвиняемая и сама опять приобщится к жизни. Фрейлейн Боденгейм была в здравом уме и твердой памяти, когда умышленно и преднамеренно застрелила убийцу своих родителей. В обществе, где царит справедливость, и только справедливость, она должна была бы нести полную ответственность за свои поступки. К сожалению, компетенция психиатрической экспертизы не настолько широка, чтобы судить о том, можно ли в обществе, в котором многие преступники, связанные с прежним режимом, не получили заслуженного возмездия, наказывать обвиняемую за то, что она убила преступника, безнаказанно убившего ее родителей. Я хотел бы только сказать: когда темно, зажигают свет. Руфь Боденгейм зажгла свет.

Аплодисменты и свист в публике.

Председатель. Тише!.. Господин профессор, ваши последние слова не имеют отношения к функциям эксперта. (Пауза.) Есть еще вопросы к господам экспертам?

Прокурор и защитник отрицательно качают головой.

Тогда на этом я заканчиваю разбирательство и предоставляю слово господину прокурору.

Прокурор. Господа судьи! Моя речь будет краткой. На этом процессе не надо было уличать преступника. Обвиняемая, сама созналась в том, что убила Цвишенцаля. Более того — она заявила, что самочувствие ее после этого улучшилось. Это свидетельствовало бы о чудовищной преступности ее натуры, если бы мы имели дело с психически нормальным человеком. Но обвиняемая ненормальна. Господин судебно-медицинский эксперт доктор Штамм, известный и уважаемый ученый, заявил, что обвиняемая душевнобольная и не несет ответственности за свои поступки. Поэтому я требую оправдания обвиняемой. (Пауза.) Однако при данном психическом состоянии обвиняемой вряд ли возможно просто освободить ее. Человек, способный без всяких угрызений совести, хладнокровно лишить другого человека жизни, в состоянии повторить это в любое время — завтра и послезавтра. Обвиняемая представляет собой постоянную угрозу для окружающих, она социально опасна. Поэтому я предлагаю поместить обвиняемую в психиатрическую лечебницу.

Председатель. Господин защитник, прошу вас.

Защитник. Господа судьи! Господа присяжные! В судебной практике, пожалуй, не часто бывает, чтобы прокуратура отрицала ответственность обвиняемого за убийство, а защитник, напротив, настаивал бы на ней. Эту странную перемену ролей я сейчас и объясню, как обещал господину прокурору. Поскольку господин прокурор допустил неслыханное нарушение закона, оставив без наказания этого убийцу Цвишенцаля, он не может требовать каторги для обвиняемой и пытается заживо похоронить ее в сумасшедшем доме. Таким образом, господин прокурор пытается уйти от возникшей перед ним дилеммы. (Пауза.) Фрейлейн Боденгейм не душевнобольная. Она должна была бы полностью ответить за свой поступок всюду, кроме государства, где судебная власть так равнодушно и несерьезно отнеслась к делу Цвишенцаля. Кстати, это касается и многих других представителей прежнего режима, повинных в различных преступлениях. (Пауза.) Я напоминаю вам о двенадцати страшных годах, о том времени, когда самым тяжким преступлением считалось не убийство, а проявление человечности. Тогда были убиты миллионы евреев. И вот измученная, опозоренная в концлагере девушка убивает одного нациста. Закон, не покаравший человека, который убил родителей обвиняемой, не может теперь покарать и жертву нацизма. (Пауза.) Господа присяжные! Судите не по бездушной букве закона. Прислушайтесь к голосу вашего сердца, к голосу ваших чувств — и вы поймете, где правда и где неправда. Оправдайте Руфь Боденгейм. Если бы она жила в государстве, где закон един для всех, у нее не было бы ни намерения, ни необходимости самой судить убийцу своих родителей, ибо он и без того был бы осужден.

Председатель. Господин прокурор, вы хотите что-нибудь ответить?

Прокурор. Я не сомневаюсь, что уважаемые судьи присоединятся к рекомендации судебного эксперта доктора Штамма. (Пауза.) Господин защитник в ходе судебного разбирательства весьма таинственно обещал объяснить, почему я не хочу считать обвиняемую ответственной за свой поступок и стремлюсь похоронить ее в сумасшедшем доме. Теперь господин защитник приоткрыл завесу. Он заявил, что я не могу отправить обвиняемую в тюрьму, потому что Цвишенцаль, вопреки закону и справедливости, остался безнаказанным. И вот при помощи таких выдумок господин защитник пытается опровергнуть выводы прокуратуры… Господа судьи! Здесь речь идет об очень серьезном деле. Из заключения господина судебного эксперта каждому благоразумному человеку ясно, что обвиняемая больше не в состоянии управлять своими чувствами. Решение это я со спокойным сердцем могу предоставить суду.

Председатель. Обвиняемой предоставляется последнее слово. (Руфи.) Вы хотите сказать что-либо в свою защиту?

Руфь(качает головой). Мне все равно.

Председатель. Суд удаляется на совещание. Уведите обвиняемую.

Члены суда встают и покидают зал через дверь позади стола. Присяжные следуют за ними. Защитник ободряюще пожимает руку Руфи. Доктор Мартин целует Руфь в щеку. Судебный пристав делает ей знак следовать за ним.

Зрители оживленно спорят. Доктор Мартин подходит к экспертам.

Кузнец Готлиб. Мы сидим здесь уже несколько часов — и всё ни с места. Если и дальше так пойдет, то мы проторчим здесь до утра. (Пауза.) Я кузнец. Я, конечно, ничего не понимаю в судебных делах, да и откуда мне понимать! Но почеловечески я понимаю, что мы не можем отправить девчонку еще и в тюрьму — она достаточно выстрадала.

Господин Хеберлейн. Господин прокурор ни слова не сказал о том, что обвиняемую следует приговорить к тюремному заключению. Он того же мнения, что и судебный экспорт: обвиняемая не отвечает за свои поступки, и поэтому ее нужно поместить в дом умалишенных.

Кузнец Готлиб. Да, но другой врач, знаменитый психиатр Крепелино, или, как его там, Крепеллини, сказал, что обвиняемая не душевнобольная… Откуда же нам знать, сумасшедшая она или нет, если даже ученые не могут в этом разобраться!

Стекольщик Эбенхольц. Вскоре после войны я вставил сто восемьдесят семь новых стекол в городском сумасшедшем доме — туда, в самую середину, угодила бомба. Бог знает как им удалось тогда раздобыть стекло. Но вот что хочу сказать: я пробыл там с месяц и каждый день с утра до вечера видел сумасшедших. Описать нельзя, что за фокусы они выделывали и что болтали. Как вспомнишь об этом — сразу поймешь, что эта фрейлейн Боденгейм — самый нормальный человек. Если она помешана, то те, в сумасшедшем доме, все нормальные и я, значит, ничего не понимаю и сам, верно, спятил.

Доктор Бук. Итак, перед нами альтернатива: сумасшедший дом или тюрьма? И в том и в другом случае мы совершили бы ужасную несправедливость по отношению к девушке. (Пауза.) Я спрашиваю себя: можно ли было вообще судить Руфь Боденгейм, если убийца ее родителей не был судим?

Первый заседатель. Неужели, господин доктор, вы в самом деле не уверены в том, нужно ли судить человека, виновного в преднамеренном убийстве?..

Доктор Бук(сухо). Цвишенцаль, убивший родителей обвиняемой, не был судим. (Пауза.) О чем, собственно, идет речь на этом процессе? Мне кажется, что…

Председатель. Простите, господин доктор, я вас перебью. На этом процессе, как и на любом другом, речь идет о справедливости! Нельзя допускать, чтобы один человек, что бы там с ним ни произошло, сам судил другого и сам же приводил свой приговор в исполнение. В любом правовом государстве это всегда было и будет делом суда.

Второй заседатель. В правовом государстве это должно быть само собой разумеющимся для присяжных.

Доктор Бук. До тех пор, пока нацистские преступники остаются безнаказанными, а их противников преследуют, право в нашем правовом государстве оставляет желать лучшего.

Господин Хеберлейн. Хорошо. Предположим, что прокуратура действительно поступала незаконно, не привлекая Цвишенцаля к ответственности, хотя для подобного допущения нет никаких оснований. В таком случае, разве это оправдывает обвиняемую? Конечно, нет!

Доктор Бук. Однако из свидетельских показаний неоспоримо следует, что господин прокурор должен был привлечь Цвишенцаля к ответственности… Позвольте же мне сделать некоторые обобщения. Каждый из нас знает, что в нашей стране не все обстоит так, как должно. Среди нас все еще живут преступные представители прежнего режима, и власти их не трогают. (Указывает на светлое пятно на стене.) Портрета Гитлера здесь больше нет. Но его дьявольский дух жив. Этот дух вновь угрожает нашему народу и притом весьма серьезно. Поэтому он должен быть вытравлен. Без этого не может быть и речи о новой, здоровой Германии.

Фрау Эбель. Я тоже так считаю… Цвишенцаль выдал гестапо моего племянника, потому что он тайно распространял «Kleinen Vorwarts». И моего племянника убили в Дахау. А Цвишенцаль в феврале сорок шестого года получил место в полиции. Я просто думать об этом не могу!

Председатель. Прошу господ присяжных не отклоняться от дела Руфи Боденгейм. (Пауза.) Господин защитник сказал, что присяжные должны следовать голосу своего сердца, голосу своих чувств, который подскажет им справедливое решение. Но как раз на это мы и не имеем права. Наша задача — выполнять то, чего требует закон, а не то, чего требуют чувства. Наша задача — служить правосудию, и только правосудию, как бы это в данном случае ни было тяжело для некоторых из вас.

Кузнец Готлиб(задумчиво опустив голову и никого не слушая). Удивительно, что ни один из многочисленных родственников уничтоженных евреев не отомстил за их убийство. (Поднимает голову.) Разве это не странно?

Господин Хеберлейн. Это звучит как призыв к убийству.

Кузнец Готлиб. Да ну вас! Надеюсь, удивляться-то хоть еще можно. (Пауза.) У моего брата есть дочка, ей столько же лет, сколько и обвиняемой. Если бы Цвишенцаль убил моего брата и невестку, а Рози угнал в концлагерь и ее бы там изнасиловали — ну, милые, я бы за себя не поручился!

Стекольщик Эбенхольц. Словом, нисколько она не сумасшедшая. Да разве можно бедную девушку, намаявшуюся в концлагере, засадить теперь еще и в тюрьму. Да я себе этого в жизни не простил бы.

Доктор Бук. Давным-давно, очень давно, в английской судебной практике был подобный случай. Присяжные сочли обвинение противозаконным и отказались вынести приговор. Обвинение было снято.

Стекольщик Эбенхольц. Я имею дело с точными приборами! Там часто бывает — попадется какая-нибудь хитрая штука, и не знаешь, как с ней быть. Так вот и сейчас, в этом проклятом суде, я чувствую себя не лучше. Все время я думаю о том, как нам выпутаться из такого мудреного дела. Мне кажется, эти англичане поступили справедливо. Просто и правильно.

Второй заседатель(спокойно). В немецкой судебной практике подобного случая еще не было. У нас не может быть такого положения, чтобы присяжные отказались вынести приговор.

Доктор Бук. Да, к сожалению, это невозможно. В деле Руфи Боденгейм это особенно печально.

Господин Хеберлейн. Не хватает нам только повести себя, как эти английские присяжные. (Внезапно взрывается.) Нет, это невероятно! Человек совершает преднамеренное убийство, а здесь всерьез обсуждают, не отпустить ли его просто-напросто на свободу. Это же чудовищно! Значит, любой из нас может пристрелить кого заблагорассудится, а потом спокойненько покуривать сигару.

Председатель(спокойно). Это означало бы анархию. Каждый, кто нарушает закон и право, должен быть наказан, даже если он и достоин сочувствия. (Пауза.) Я снова разъясняю присяжным то, о чем говорил в начале совещания. Если вы разделяете мнение господина судебного эксперта, то обвиняемая в силу своего душевного состояния не может отвечать за свои поступки. В этом случае она будет помещена в дом умалишенных.

Стекольщик Эбенхольц. Когда я вспоминаю сумасшедший дом, где вставлял стекла, я говорю себе: лучше в могилу, чем в сумасшедший дом.

Фрау Эбель(откидывается на спинку стула). Но девушка же не сумасшедшая.

Стекольщик Эбенхольц. Еще чего! Конечно, нет!

Председатель. Если же вы придерживаетесь мнения господина профессора Крепелино и считаете, что обвиняемая была и пребывает в здравом уме и твердой памяти, то вы должны решить, виновна ли обвиняемая в совершенном убийстве и должна ли она быть осуждена в соответствии с законом или нет.

Кузнец Готлиб (про себя). Что касается меня, то я уже решил: ни тюрьма, ни сумасшедший дом.

Председатель(после паузы). Сейчас мы перейдем к голосованию. Разрешите мне, господа присяжные, разъяснить вам следующее: евреи и православные, негры и азиаты — все они люди, наделенные как хорошими, так и плохими качествами. И перед лицом суда все они одинаковы и равноправны. (Заглядывает в список присяжных и с легким поклоном, дружелюбно обращается к фрау Эбель.) Фрау Мария Эбель, вы здесь, среди присяжных, самая молодая. Пожалуйста, скажите откровенно ваше мнение: виновна обвиняемая в убийстве или нет?

Фрау Эбель(взволнованно). Да как же я могу согласиться с тем, чтобы эту бедную девушку, пережившую такие ужасы в концлагере — ей же всю жизнь загубили, — теперь еще и отправить в тюрьму. Нет, на такое я просто не могу пойти, сердце не позволяет.

Председатель(с легкой улыбкой). В таких случаях надо решать не сердцем. (Серьезно.) Вы должны судить лишь на основании фактов. А факт вы знаете — обвиняемая убила господина Цвишенцаля.

Фрау Эбель(после паузы, подавленно). Но если мне действительно сердце не позволяет сказать, что бедная девушка виновна! Если я просто этого не могу?!

Школьный учитель Дюрр. Удивительное сердце, которое не позволяет признать убийцу виновной!

Стекольщик Эбенхольц. Господин учитель, если у вас сердце — только мышца, такая же мышца, как, например, на руке, то вы можете спокойно признать обвиняемую виновной.

Школьный учитель Дюрр. Я запрещаю вам говорить со мной таким неприличным тоном!

Председатель. Господа, личные выпады присяжных друг против друга недопустимы. (Пауза.) Фрау Мария Эбель, скажите же наконец — виновна обвиняемая или нет?

Фрау Эбель(сквозь зубы). Бедная девушка невиновна.

Председатель(записывает в своем списке присяжных). Господин Хеберлейн, виновна обвиняемая в убийстве или нет?

Господин Хеберлейн. Убийство есть убийство! Совершенно независимо от того, что оправдательный приговор вызвал бы, разумеется, скандал среди общественности, я должен все же сказать, что…

Председатель. Ссылаться на точку зрения и мнение общественности вы не имеете никакого права.

Господин Хеберлейн. Я повторяю: совершенно независимо от этого я должен все же сказать, что мне не позволила бы совесть делать из убийцы невинную овечку. Нет, совесть не позволяет.

Кузнец Готлиб. Уж если у вас такая нежная, чувствительная совесть, может быть, вы скажете нам, что же должна была делать обвиняемая, узнав, что убийца ее родителей не только не наказан, но даже и не привлечен к суду. Как должна была вести себя обвиняемая?

Господин Хеберлейн(подумав, пожимает плечами). Не знаю.

Кузнец Готлиб. Это удобная позиция. (Пауза.) Представьте-ка себе теперь, что Цвишенцаль убил ваших родителей. Ваших! Как бы вы себя вели, если бы убийца ваших родителей оставался безнаказанным?

Господин Хеберлейн(после паузы). Господин председатель, я должен отвечать на этот вопрос?

Председатель. Вы должны бы на него ответить, но вы не обязаны это делать. Никто на свете не пользуется такой свободой, как присяжный в суде. Он может как высказать свое мнение, так и отказаться ответить на вопрос.

Господин Хеберлейн. Тогда я воспользуюсь этим правом. Я не намерен отвечать.

Доктор Бук. Господин Хеберлейн, отказываясь отвечать на вопрос, что бы вы сделали, если бы Цвишенцаль убил ваших родителей, вы, по-видимому, хотите сказать: пусть себе убивают чужих родителей, только бы не моих.

Господин Хеберлейн. Право есть право.

Доктор Бук. Но ведь это с вашей стороны — верх эгоизма и несправедливости!

Председатель. Я должен отклонить это замечание.

Доктор Бук. Один вопрос, господин Хеберлейн! Вы антисемит?

Господин Хеберлейн. С чего вы это взяли?

Доктор Бук. Да с того, что вы во время заседания все качали головой и бормотали про себя: христиане и евреи никогда не сойдутся, их разделяет кровь… Господин Хеберлейн, на основании нелепой расистской теории Гитлера были уничтожены миллионы ни в чем не повинных евреев. Ваше замечание является доказательством того, что на процессе еврейки Руфи Боденгейм вы едва ли способны объективно судить о поступке обвиняемой. И вы явно не учитываете причины, по которой обвиняемая застрелила убийцу своих родителей, причины, заключающейся в таком противозаконном факте, что убийца родителей Руфи Боденгейм не был наказан.

Господин Хеберлейн(удивленно улыбаясь). Своим замечанием, которое я высказывал на заседании суда и качал при этом головой, я отнюдь не выражал своего личного мнения. Наоборот! Этим я опровергал бессмысленную, гнусную расистскую теорию Гитлера, этого убийцы. (Пауза.) В доказательство я могу сообщить суду и господам присяжным, что в тридцать шестом году я переправил одну еврейскую семью — мужа, жену и двух детей — в Швейцарию. Если желаете, я могу подтвердить это благодарственными письмами. И, как вы понимаете, я делал это с риском для жизни, так как был вынужден тогда же снова возвратиться в Германию.

Доктор Бук. Прошу прощения. Я очень сожалею и беру свои слова обратно.

Председатель. Итак, господин Хеберлейн, виновна обвиняемая в убийстве или нет?

Господин Хеберлейн. Ответ на этот вопрос должен быть дан в совершенно иной плоскости. В конце концов, убийство есть убийство. Несмотря на все смягчающие обстоятельства, по моему мнению, обвиняемая виновна.

Председатель(записывает это в своем списке). Господин Эбенхольц, ваше мнение: виновна или невиновна?

Стекольщик Эбенхольц. Невиновна!

Председатель(записывает в списке присяжных). Не можете ли вы — вы не обязаны этого делать, — но не можете ли вы объяснить, почему вы считаете обвиняемую невиновной?

Стекольщик Эбенхольц. Я не могу считать виновной девушку, родителей которой Цвишенцаль застрелил и которую в семнадцать лет эсэсовцы насиловали в концлагере. Не могу!

Председатель. Несмотря на то, что обвиняемая после возвращения из концлагеря убила человека?

Стекольщик Эбенхольц. Но ведь человек этот — Цвишенцаль, оставшийся безнаказанным убийца ее родителей!.. Виновна в этом случае юстиция, которая оставила на свободе убийцу Цвишенцаля.

Школьный учитель Дюрр(резко). Обвиняемая должна была подождать, пока судебные органы займутся делом Цвишенцаля.

Стекольщик Эбенхольц. Обвиняемой долгонько пришлось этого ждать понапрасну и к тому же еще в концлагере, где эсэсовцы в течение нескольких лет совершали над ней самое гнусное преступление! А в это время убийца ее родителей спокойно наслаждался жизнью, спекулируя валютой, и судебные органы ничуть ему в этом не мешали.

Председатель(после паузы). Господин доктор Бук, виновна обвиняемая или нет?

Доктор Бук. Согласно закону, обвиняемая, может быть и даже вероятно, виновна, несмотря на то, что судебные органы не привлекли к ответственности убийцу ее родителей. Но я надеюсь, что существует возможность истолковать закон так, чтобы не посылать в тюрьму эту измученную, исстрадавшуюся девушку… Я, во всяком случае, признаю ее невиновной.

Председатель заносит его мнение в свой список.

Школьный учитель Дюрр. Господин доктор Бук, закон для вас, по-видимому, ничего не значит. (Пауза.) Когда обвиняемой было десять лет, она училась у меня в классе. На перемене я каждый день съедал по апельсину. Он лежал обычно у меня на кафедре. А в один прекрасный день апельсин исчез. Лишь после долгого допроса обвиняемая призналась, что это она украла апельсин и отдала его ребенку, который якобы еще никогда в жизни не ел апельсинов.

Кузнец Готлиб. Ну и что, разве это так плохо?

Школьный учитель Дюрр. Если человек уже ребенком лжет и ворует, то, когда он вырастает, он способен на любое преступление…

Кузнец Готлиб. …И даже убийство, вы хотите сказать. Пошли-ка вы куда подальше с этой старой песней! В таком случае, девяносто девять процентов людей способны на убийство. И я в том числе! И вы тоже, господин Дюрр! Или, может быть, вы мальчишкой ни разу не соврали или никогда не стянули яблока, сливы, вишни или еще чего-нибудь?.. Все, что вы говорите, — сплошная ерунда.

Доктор Бук. Господин Дюрр, значит, по вашему мнению, тот, кто, будучи ребенком, соврал или украл, — способен на любое преступление, ставши взрослым. Следовательно, вы сторонник теории так называемой врожденной преступности. Но ведь эта теория уже давным-давно признана неверной всеми судебными экспертами и компетентными психологами. Врожденных преступников не бывает. В голове и в сердце ребенка еще не может быть склонности к преступлению. (Пауза.) Значит, мы имеем право судить обвиняемую на основании тех причин, которые побудили ее застрелить Цвишенцаля. А причина, несомненно, та, что Цвишенцаль, убивший ее родителей, не был привлечен к суду.

Первый заседатель. Может быть, — я подчеркиваю — может быть, — это что-нибудь и говорит в защиту обвиняемой, но ни в коей мере не снимает с нее тяжелой вины.

Второй заседатель. Это должно быть само собой понятно господам присяжным.

Председатель. Ну, господин Дюрр, виновна обвиняемая или невиновна?

Школьный учитель Дюрр(выкрикивает). Виновна!

Председатель вносит это в свой список.

Доктор Бук. Господин учитель Дюрр, я бы не хотел, чтобы мой мальчик учился у вас в классе, потому что у вас не научишься быть справедливым, добрым человеком.

Председатель. Я отклоняю это замечание. (Пауза.) Господин Готлиб, виновна обвиняемая или невиновна?

Кузнец Готлиб. По закону, может быть, она и виновна. Но меня бы всю жизнь мучила совесть, если бы я признал виновной эту несчастную девушку, с которой так ужасно поступили. Нет, она невиновна.

Председатель(отмечает это у себя в списке присяжных, затем после длительной паузы читает). Фрау Мария Эбель, господин Эбенхольц, господин доктор Бук и господин Готлиб признали обвиняемую невиновной. Господин Хеберлейн, господин Дюрр и двое моих коллег — заседателей считают обвиняемую виновной. Четыре голоса — за оправдание и четыре — за обвинение! Следовательно, решение суда будет зависеть от того, как проголосую я. (Пауза.) Я хотел бы, чтобы на этом процессе не я был судьей. Потому что в данном случае закон и мое положение судьи вынуждают меня считать обвиняемую виновной. Итак, четыре голоса — за оправдание и пять голосов — за обвинение!

Доктор Бук. Итак, жизнь обвиняемой, пережившей в концлагере самое ужасное, что только может выпасть на долю женщины, окончательно погублена.

Председатель пишет что-то на двух листочках бумаги и протягивает каждому заседателю по листку. Прочитав, они одобрительно кивают.

Председатель. Господа присяжные! В преступлении обвиняемой есть такие особые обстоятельства, с которыми я еще ни разу не сталкивался во всей своей судебной практике. Цвишенцаль, убивший родителей Руфи Боденгейм, как вы знаете, не был привлечен к суду. В результате упущения со стороны судебных органов обвинение против Цвишенцаля не было возбуждено. Руфь Боденгейм сама взяла на себя роль судьи и застрелила оставшегося безнаказанным убийцу своих родителей. Вы понимаете, господа присяжные, что в деле Руфи Боденгейм особенно трудно соблюсти закон и право и вместе с тем не совершить несправедливости по отношению к обвиняемой. (Пауза.) Приговор будет объявлен в зале суда.

Председатель(надевает судейскую шапочку и оглашает приговор). Именем народа! (Пауза.) Обвиняемая Руфь Боденгейм виновна в преднамеренном убийстве. Она приговаривается к наименьшей мере наказания, предусмотренной законом: к двум годам тюрьмы. Однако учитывая исключительное обстоятельство данного дела и из соображений гуманности суд считает необходимым вынести приговор условно. Обвиняемая из-под стражи освобождается. Она свободна.

Шум в зале. Резкий свист и возгласы одобрения.

Прошу воздержаться от каких-либо демонстраций.

Шум утихает.

Суд обратился к господину министру юстиции с просьбой о помиловании. В случае если господин министр удовлетворит эту просьбу, в дальнейшем с обвиняемой судимость будет снята.

Руфь встает и делает несколько шагов вперед.

Вы хотите что-нибудь сказать?

Руфь(равнодушно). Мне совершенно безразлично, будет ли удовлетворена просьба суда о помиловании. Мне совершенно безразлично, попаду я в тюрьму или нет. И вообще, что бы со мной ни случилось, мне это совершенно все равно. Я больше не человек. Но прежде чем умереть, я хочу сказать несколько слов. Миллионы невинных людей были убиты только потому, что они евреи. Господь бог, создавший человека по образу и подобию своему, должен в ужасе отвратить взор от создания своего. (Пауза. Вынимает что-то из кармана, кладет в рот и падает.)

Доктор Мартин с криком бросается к ней. Тело Руфи вздрагивает и замирает. Судьи, присяжные и публика с шумом вскакивают с мест.

Доктор Мартин(опускается на колени, прикладывает ухо к сердцу Руфи; задыхаясь от слез). Умерла. Моя Руфь умерла.

Все стоят неподвижно. Доктор Мартин поднимает Руфь на руки и в полной тишине уносит ее.